Капитализм и шизофрения. Анти-Эдип (сокращенный перевод-реферат)

Глава I. МАШИНЫ ЖЕЛАНИЯ

Постоянное производство самого производства, привитие производства к продукту, составляет свойство машин для первичного производства. На картине Ричарда Линднера «Мальчик с машиной» изображен огромный, раздувшийся ребенок, прививший себе, запускающий одну из маленьких машин желания в большой социальной технической машине.

Из производства следует продукт как часть тождества продукт/производство. Эго тождество образует третий термин в линейной серии, это как бы огромный недифференцированный объект. Все на мгновение останавливается, застывает (потом все снова заработает). В каком-то смысле больше хотелось бы, чтобы ничто не работало, не функционировало: не рождаться, остановить колесо рождений, остаться без рта для сосания, без ануса для испражнения. Достаточно ли повреждены машины, достаточное ли число деталей от них отвалилось, чтобы они превратились сами и нас превратили в ничто? Видимо, для этого потоки энергии еще слишком связаны, частичные объекты еще слишком органичны... Наш организм создаваем машинами желания, но в лоне этого производства, в самом этом производстве тело страдает от такого устройства, страдает от того, что оно не организовано по-другому, что оно вообще организовано... Автоматы перестают работать, из них вываливается составлявшая их неорганизованная масса. Полное тело без органов непродуктивно, стерильно, непорождено, непотребляемо. Бесформенное и бесструктурное, оно было обнаружено на своем месте Антоненом Арто. Инстинкт смерти – вот его название, а смерть может быть смоделирована. Но желание желает также этого, смерти, потому что полное тело смерти является его неподвижным двигателем, как оно желает жизни, потому что органы жизни представляют собой его working machine [Работающая машины (англ.) -Прим. перев.]. Не нужно спрашивать себя, как все это вместе работает: сам этот вопрос -продукт абстракции. Машины желания работают исключительно в поврежденном состоянии, бесконечно ломаясь. Президент Шребер долгое время жил без живота, без кишок, почти без легких... без мочевого пузыря; иногда он питался частями своей гортани и т.д. Тело без органов непродуктивно, но оно, тем не менее, производится на своем месте и в свое время в процессе коннективного синтеза, производится в качестве тождества производства и продукта... Тело без органов не является свидетелем изначального ничто, точнее, является им не более, чем остальная часть утраченной целостности. Прежде всего это не проекция, у него нет ничего общего с собственно телом или с образом тела. Это тело без образа. Непродуктивное, оно существует там, где производится, в третьем времени бинарно-линейной серии. Оно постоянно вновь вводится в производство... Полное тело без органов составляет часть антипроизводства. Но это еще одно свойство продуктивного или коннективного синтеза: подсоединять производство к антипроизводству, к элементу антипроизводства.

Имеет место конфликт между машинами желания и телом без органов. Сцепления, производство, шум машин невыносим телу без органов. Арто писал: Тело есть тело (оно одиноко), оно не нуждается в органе (тело – никогда не организм), организмы – враги тела. Машинам-органам тело без органов противопоставляет скользящую, непроницаемую и натянутую поверхность; связанным, соединенным или отключенным потокам оно противопоставляет недифференцированную аморфную текучесть. Фонетически артикулируемым словам оно противопоставляет разные виды дыхания и крика, являющиеся как бы неартикулированными блоками. Мы полагаем, что это и есть смысл изначального вытеснения: не «контринвестиция», а отталкивание телом без органов машин желания. А именно таково значение параноидальной машины, действие вторжения машин желания в тело без органов и отталкивающая реакция тела без органов, которое в целом относится к ним как к аппарату преследования... эта машина зарождается сразу, в оппозиции процесса производства машин желания и непродуктивного положения тела без органов... проекция вторична, как и контринвестиция.

Если мы хотим составить себе представление о позднейших воздействиях тела без органов в непрерывном процессе, то мы должны воспользоваться параллелью между производством желания и общественным производством. Это не просто феноменологическое сравнение... Просто формы общественного производства также включают в себя непорожденную непродуктивную остановку, элемент антипроизводства, спаренный с этим процессом, полное тело, могущее быть определенным как социус. Это может быть тело земли, деспотическое тело или капитал. Именно об этом теле говорит Маркс: это – не продукт труда, но он появляется как его естественная или божественная предпосылка. Оно не удовлетворяется противостоянием производительным силам как таковым. Оно обрушивается на производство, составляет поверхность, на которой распределяются силы и агенты производства, так что в результате оно овладевает прибавочным продуктом и приписывает себе процесс в целом и его части, которые теперь как бы вытекают из него как из некоей квазипричины... Короче, социус как полное тело образует поверхность, на которую записывается – и из которой, по-видимости, вытекает -любое производство. Общество конструирует свой психоз путем записи процесса производства, но это не психоз (бред) сознания, точнее, ложное сознание является истинным сознанием ложного движения... истинным восприятием движения, которое имеет место на поверхности записи. Капитал является телом без органов капиталиста... Но как таковой он – всего лишь текучая и окаменевшая субстанция денег... Он производит прибавочную стоимость так же, как тело без органов производит самого себя, он разрастается и заполняет собой весь мир... Все (объективно) кажется продуктом капитала как квазипричины... Полное тело какого-либо типа составляет часть всех обществ как константа воспроизводства общественных отношений.

Тело без органов обрушивается на производство желания, притягивает его и овладевает им... Непродуктивное, непотребляемое тело без органов служит поверхностью записи всех процессов производства желания, так что создается впечатление, будто машины желания проистекают из него. Органы возрождаются, преображаются на теле президента Шребера, которое притягивает к себе луча Бога. Древняя параноидальная машина, конечно, сохраняется в виде насмешливых голосов, стремящихся «распреобразить» /возвратить в исходное состояние/ органы и прежде всего анус президента. Но главное – это образование заколдованной поверхности записи, приписывающей себе все производительные силы и органы и действующей как квазипричина, сообщая им видимое движение (фетиш). Поэтому справедливо, что шиз занимается политической экономией и что сексуальность является делом целиком экономическим.

Но производство записывается не так, как производятся, точнее, оно воспроизводится по-другому, поскольку закон производства – коннективный синтез или спаривание. Но когда продуктивные связи переходят от машин к телам без органов (как от труда к капиталу), они, можно сказать, попадают под действие другого закона, который выражает распределение по отношению к непродуктивному элементу как «естественной или божественной предпосылке» (дизъюнкция капитала). Шизофреническое «или... или» сменяется логическая «а потом», системой возможных пермутаций между различиями, которые, смещаясь и скользя, всегда возвращаются к одному и тому же. Дизъюнктивность мира шизофреника связана с тем, что различал для него реальны. Между тем дизъюнктивный синтез записи скрывает конъюнктивные синтезы производства... если называть либидо коннективную «работу» производства желания, нужно заметить, что часть этой энергии переходит в энергию дизъюнктивной записи (Нумен). Имеет место энергетическая трансформация. Но зачем называть божественной новую форму энергии? Тело без органов – это вовсе не Бог, но божественность есть пронизывающая его энергия... Отсюда странные отношения Шребера с Богом. Спрашивающему: верите ли вы в Бога? – мы должны в строго кантовском или шреберовском духе ответить: да, конечно, но только в Бога как в хозяина дизъюнктивного силлогизма, как в априорный принцип этого силлогизма (Бога как Полноту Бытия, из которой путем разделения следуют производные реальности).

Божественный – это не более как свойство энергии дизъюнкции. Паранойя разделяет, между тем как истерия конденсирует, сплавляет. Откуда у Фрейда признание первичности конденсации перед разделением? Из желания поддержать Эдипа в Боге. Но разве запись желания проходит через Эдипа? Не есть ли сам Эдип требование и последствие процесса социального воспроизводства? Моллои спрашивают в комиссариате полиции: кто твоя мать, отец? [Моллои – герой одного из романов С.Беккета. – Прим. перев.] Психоаналитик утверждает, что нужно обнаружить папашу за высшим Богом Шребера, а почему бы тогда и не обнаружить старшего брата за низшим Богом. Иногда шизофреник начинает волноваться и говорит, чтобы его оставили в покое. Иногда он принимает правила игры, даже дополняет их, утверждая: «Моя мать – Богородица». Насилие Фрейда над Шребером состоит в том, что он вписывает его в Эдипов треугольник. Арто заявляет: «Я – свой собственный сын, отец, мать и я». Шизофреник тем самым «спутывает все коды». Как бы машины-органы не приставали к телу без органов, последнее не становится от этого менее телом без органов, но становится от этого вновь организмом в обычном смысле слове. Оно сохраняет текучий и скользящий характер. Луча, птицы, голоса, нервы вступают в сложные генеалогические отношения пермутации с Богом и разделенными формами Бога. Но все, даже совокупления агентов, даже разделения Бога, происходит и записывается на теле без органов. Все совершается на несотворенной поверхности, как вши двигаются в гриве льва. Запись накладывается на производство, но создание записи осуществляется «производством производства». Равным образом потребление следует за записью, но производство потребления произведено через производство записи и в нем. Дело в том, что лишь на поверхности записи можно зарегистрировать нечто, что относится к порядку субъекта. Это, впрочем, странный субъект, без фиксированного тождества, бродящий по телу без органов, всегда находящийся по соседству с машинами желания... рождающийся из состояний, которые он потребляет и возрождающийся в каждом состоянии... Производство желания уже, конечно, является непосредственно потреблением и поеданием, т.е. «сладострастием». Но таковым оно является еще не для субъекта, который задается лишь путем дизъюнкций на поверхности записи, в том, что остается от каждого деления. Это отлично осознавал все тот же президент Шребер: для него имеется постоянная норма космического наслаждения, так что Бог ищет удовлетворения своего сладострастия со Шребером, пусть ценой трансформации Шребера в женщину. Но сам президент испытывает лишь остаточную часть сладострастия, как выплату за свои страдания или как награду за становление женщиной. «Мой долг доставить богу это удовольствие... а моей чувственное удовольствие -незначительное возмещение», – повторяет он. Как часть энергии либидо превращается в энергию записи, также ее другая часть превращается в энергию потребления (Волуптас). Этой остаточной энергией питается третий синтез бессознательного в форме «следовательно» или производство потребления. Здесь производится субъект. Машина безбрачия (холостячества) следует за параноидальной машиной вытеснения и преображающей машиной притяжения как компромисс между ними: осуществляется новый альянс между машинами желания и телами без органов для порождения нового человечества или великолепного организма... Это все равно что сказать, что субъект является продуктом, как и все другое, наряду с машинами желания, или что сам он смешивается с третьей производящей машиной и остаточным примирением, которое та совершает: а именно с конъюнктивным синтезом потребления в форме восхищенного возгласа: «Так вот что это было!». Мишель Каруж – автор термина «машина безбрачия», к числу которых относятся /картина/ «Замужняя женщина, раздетая девятью холостяками» Дюшана, машина из рассказа Кафки «В исправительной колонии», машины Раймона Русселя, Эдгара По, а также «Будущая Ева» Вилье-де-Лиль-Адана. Сначала это древняя параноидальная машина, с пытками, тенями, старым Законом, точнее, воспоминание о ней. Скорее, это не сама параноидальная машина, она от нее отличается: иглами, колесами, шестернями и пр. Даже умерщвляя, она проявляет некую «солярную мощь». Во-вторых, эта трансфигурация на может быть объяснена преображающей способностью, которой машина обязана записи, которую она скрывает. Машина безбрачия производит интенсивные количества, она есть шизофренический опыт чистых количеств. Галлюцинации и бред предполагают какое-то более глубокое «я чувствую», дающее галлюцинациям их предмет, а бреду-его содержание. Бред и галлюцинации вторичны по отношению к подлинно первичной эмоции, опыту чистых количеств, типов становления, переходов. Откуда эти чистые интенсивности берутся? Из двух вышеозначенных сил (отталкивания и притяжения) и их противостояния. Это не значит, что сами интенсивности противостоят друг другу, уравновешиваясь каким-то нейтральным состоянием. Напротив того, они все позитивны, начиная с интенсивности=0, означающей полное тело без органов. Противостояние сил притяжения и отталкивания производит открытую серию интенсивных элементов, – все из которых позитивны, которые выражают не окончательное равновесие системы, но бесчисленное число метастабильных, стационарных состояний, через которые проходит субъект... нервных состояний, заполняющих в разной степени тела без органов, через которые проходит субъект-Шребер, становясь женщиной и многим другим в соответствии с кругом вечного возвращения. Груди на голом торсе президента не бредовы и не галлюцинаторны, они означают прежде всего ленту интенсивности, зону интенсивности на его теле без органов. Тело без органов – это яйцо... Ничто в нем не репрезентативно, но все – жизнь и пережитое: пережитая эмоция грудей не напоминает груди, не представляет их, так же как зона, предназначенная в яйце для того или иного органа, не похожа на орган, который из нее возникнет. Только ленты интенсивности, пороги, потенциалы и перепады. Разрывающий, волнующий опыт, благодаря которому шизофреник ближе всего к матери, к ее интенсивному и живому центру... Как можно было представлять себе шизофреника этаким аутическим отребьем, отделенным от реальности и отрезанным от жизни? Хуже того: как психиатра умудрялись на практике превращать его в такое отребье, приводить его в состояние мертвого тела без органов... Как психоанализ превращает – на этот раз невротика – в несчастное создание, потребляющее только папу-маму и ничего больше? Машина безбрачия производит серии состояний начиная с состояния=0, и субъект рождается из каждого состояния серии, постоянно возрождаясь из каждого следующего состояния.

Это отлично показал П.Клоссовски в своем комментарии к Ницше. Не отождествляться с личностями, но идентифицировать исторические имена с зонами интенсивности на теле без органов, так что каждый раз субъект выкрикивает: «Это я, это же я!» Никто не занимался историей и материей, из которой она состоит, так, как шизофреник. Он за один раз потребляет всеобщую историю. Мы начали с определения его как Homo natura и вот он уже Homo historia. Тезис Клерамбо, согласно которому бред вторичен по отношению к явлениям локального автоматизма, верен: бред просто записывает процесс производства машин желания. Паранойя создает лишь видимость того, что он автохтонен. Все понятия шизофрении сводят проблему к Я через посредство «образа тела». Но шизофреник давно не верит в Я, как он не верит и в папочку-мамочку. Он за пределом, сзади, снизу, в другом месте, но не в этих проблемах... Даже сам Фрейд остается в рамках узкой точки зрения на Я. Препятствием для него была его же тринитарная формула: папа-мама-я. Разве не аналитический империализм комплекса Эдипа заставляет Фрейда поддерживать своим авторитетом пресловутое понятие аутизма применительно к шизофрении... Фрейд не любит шизофреников, не любит их сопротивления эдипизации, он склоняется к тому, что они просто тупы: они принимают слова за вещи, они апатичны, нарциссичны, отрезаны от реальности, не годятся для переноса, они напоминают философов (еще одно «нежелательное сходство»). Великим открытием психоанализа было открытие производства желания, разных видов производства бессознательного. Но из-за Эдипа это открытие было вскоре затемнено новым идеализмом: место завода бессознательного занял античный театр, место продуктивного бессознательного – бессознательное, которое может лишь выражаться (миф, трагедия, сон). Продукт становится тем более специфическим, несказанно специфическим, чем более его соотносят с идеальными формами причинности, понимания и выражения, но не с реальным процессом производства, от которого он зависит.

Желание может мыслиться как производство и как приобретение. Последнее -идеалистическая, диалектическая, нигилистическая концепция, которая определяет желание в первую очередь через отсутствие, недостаток реального объекта. Реальность объекта как произведенного желанием есть психическая реальность... классическая концепция определяет желание через недостаток. Действительно, если желанию недостает реального объекта, сама реальность желания заключена в «сущности недостачи», которая производит фантазматический объект. Желание, понятое в этом ключе (как производство, но производство фантазмов), было прекрасно подано психоанализом... это означает, что реальный объект, которого недостает желанию, отсылает, со своей стороны, к внешнему природному или социальному производству, тогда как внутреннее желание производит воображаемое, которое дублирует реальность... Даже когда фантазм интерпретируется во всем его объеме, уже не как объект, но как особая машина, которая выводит на сцену желание, это всего лишь театральная машина, которая сохраняет дополнительность того, что она отделяет, продуктивность желания выступает исключительно на фоне нужды.

Если желание производит, оно производит реальное. Если желание является производителем, оно может быть таковым лишь в реальности и применительно к реальности. Желание есть совокупность пассивных синтезов, машинным способом производящих частичные объемы, потоки и тела, работающие как производственные единицы. Из него вытекает реальное, оно является результатом пассивных синтезов желания как самопроизводства бессознательного. Желанию ничего не недостает, в том числе и объекта. Скорее желанию недостает субъекта... постоянный субъект у него проявляется лишь в результате репрессии. Объективным бытием желания является Реальность как таковая. Нет частной формы существования, которую можно было бы назвать психической реальностью. Как говорит Маркс, недостатка вообще нет, не нужда подпирает желание, но, наоборот, желание порождает потребности: это контрпродукты в реальности, производимые желанием... Потребность как практика пустоты не имеет другого смысла кроме как искать, захватывать, паразитировать на пассивных синтезах... бедняки и неимущие знают, что они близки к траве и что желание «нуждается» в немногом, но не в том, что им оставляют, а в тех вещах, которых их непрестанно лишают и которые составляют не недостаток в сердцевине субъекта... но объективное бытие человека, для которого желать – значит производить, производить реально. Реальное не есть невозможное, напротив, в реальном все возможно, все становится возможным; это молярная организация лишает желание его объективного бытия. Революционеры, художники и провидцы удовлетворяются тем, что они объективны и не более того... производство никогда не организовано в функции предшествующего недостатка, сам недостаток поселяется, расползется и распространяется в соответствии с наличной организацией производства.

...В действительности общественное производство есть не более как производство желания в определенных условиях. Мы утверждаем, что социальное поле непосредственно пробегаемо желанием, что оно является его исторически определенным продуктом и что либидо не нуждается ни в каком опосредовании и сублимации, ни в какой психической операции, ни в какой трансформации для того, чтобы инвестировать производительные силы и производственные отношения. Есть только желание и социальность, и ничего другого. Даже самые репрессированные и смертоносные формы социального воспроизводства производятся желанием... Поэтому фундаментальная проблема политической философии – та, которую сумел поставить Спиноза (и которую вновь открыл В.Райх): «Почему люди сражаются за рабство, как если бы речь шла об их спасении?» Райх утверждает: нет, массы не были обмануты, они хотели фашизм в этот момент, в этих обстоятельствах, и именно это (перверсию стадного желания) нужно объяснить. Райх возвращается, правда, к дуализму реального, рационально произведенного объекта и иррационального производства фантазмов. Он отказывается обнаружить общий знаменатель или коэкстенсивность социального поля и желания. Ему не хватало, чтобы основать по-настоящему материалистическую психиатрию, категории производства желания, которой реальность была бы подчинена как в так называемых рациональных, так и в иррациональных формах... желание производит реальность, производство желания есть не что иное, как общественное производство. В отличие от просто машин, машин желания работают только в испорченном виде. Подключение желания к общественному производству в параноидально-критическом методе Дали показывает предпочтительность повреждения перед просто износом.

В отличие от технических машин, машины желания сами непосредственно, без воспроизводства, производят антипроизводство. Поэтому технические машины не относятся к экономике, а отсылают к социусу или социальной машине, которая обеспечивает их воспроизводство. Они – не причины, а признака общей формы общественного производства.

Мы можем сказать, что любое общественное производство вытекает из производства желания в определенных условиях. Во-первых, Homo natura. Но для уточнения мы также должны заметить, что производство желания есть прежде всего социальное производство, и лишь в конечном счете оно проявляет тенденцию к обособлению. Т.е. тело без органов не дано само по себе с самого начала, чтобы быть потом спроецировано на разные виды социуса, как если бы в основе социальной организации был заложен некий великий параноик, вождь первобытной орды. Социальная машина или социус может быть телом Земли, телом Деспота, телом Денег, но она никогда не является проекцией тела без органов. Скорее, тело без органов является конечным остатком детерриториализованного социуса.

Детерриториализуя потоки желания, капитализм приближается к своему пределу, который является собственно шизофреническим пределом. Он изо всех сил стремится к произведению шизофреника как субъекта декодированных потоков на теле без органов -более капиталиста, чем сам капиталист, более пролетария, чем пролетарий... шизофреник стоит на пределе капитализма: он представляет собой его развитую тенденцию, прибавочный продукт, пролетария и ангела-истребителя. Он смешивает все коды, будучи носителем декодированных потоков желания... Шизофреник– это производство желания как предел общественного производства.

Машина есть система купюр, разрывов, прерывностей. Код бессознательного в «Семинаре об украденном письме» Лакана заужен; там задействованы негомогенные цепи. Вдруг в цепи, которая смешивает (не сочетая) фонемы, морфемы и пр., возникают усы папаши, поднятая рука маман, лента, девочка, шпик, туфля. Каждая цепь захватывает в плен фрагменты других цепей, из которых она извлекает прибавочную стоимость, как код орхидеи «вытягивает» свою конфигурацию из осы. Таково явление прибавочной стоимости кода... Если письмо существует, это письмо, непосредственно связанное с реальностью, до странности многозначное, но никогда не двуоднозначное, линейное, транскурсивное, никогда не дискурсивное письмо: вся область «реальной неорганизованности» пассивных синтезов, в которой тщетно искали нечто могущее быть названным означающим, непрестанно сочетает и разлагает цепи в знаки, не имеющие никакого призвания стать означающими. Производить желание, во всех смыслах, в каких это только делается, -таково единственное призвание знака.

Эти цепи без конца становятся местами отделения во всех направлениях, везде шизопотоки, которым, кроме себя, ничего не надо и которые (прежде всего) не нужно ничем заполнять, Таково второе свойство машины: разрывы-отделения не смешиваются в ней с разрывами-взыманиями.

Третья купюра, разрыв машины желания – это купюра-остаток или осадок, которая производит субъекта рядом с машиной как принадлежащую машине деталь. И если субъект не обладает особой личностной самотождественностью, если он пробегает тело без органов, не нарушая его невозмутимости, то не только потому, что он является частью наряду с машиной, но частью разделенной... он потребляет состояния, через которые он проходит и из которых он рождается... Это и позволяет Лакану построить скорее машинную, чем этимологическую игру... часть в ее рамках не имеет ничего общего с целым, она разыгрывает свою роль в одиночестве. Здесь от партитуры субъект переходит к порождению... потому-то субъект и может обеспечить себе то, что его интересует, состояние, которое мы называем гражданским. Ничего в жизни не домогаются с большим упорством. Чтобы быть частью, субъект готов пожертвовать большей частью своих интересов.

Машина желания – это не метафора: это то, что отрезает и отрезано в соответствии с тремя модусами. Первый модус отсылает к коннективному синтезу и мобилизует либидо как энергию взымания. Второй отсылает к дизъюнктивному синтезу и мобилизует Нумен как энергию отделения. Третий отсылает к конъюнктивному синтезу и к удовольствию (Волуптас) как остаточной энергии. В этих трех аспектах процесс производства желания является одновременно производством производства, производством записи и производством потребления. Множественность есть свойство производства желания, ибо нет изначальной органической тотальности. Если мы встречаем такую тотальность рядом с частями, это целое этих частей, но оно их не тотализует, это единство всех этих частей, но оно их не объединяет; оно добавляется к ним как новая дополнительная часть... Это шизоидное произведение по существу... в терминологии Мелании Кляйн, депрессивная позиция служит прикрытием для более глубокой шизоидной позиции... закон не объединяет ничто в целое, но измеряет и распределяет разрывы, депрессии, взрывы того, что черпает свою невинность в безумии – поэтому в кажущуюся тему виновности вплетается у Пруста другая тема, ее отрицающая, тема растительной наивности в результате отгороженности полов друг от друга... там царят цветы и открывается невинность безумия, явного безумия Шарлю и предполагаемого безумия Альбертины.

Итак, по утверждению Пруста, целое есть продукт, производимый как часть наряду с другими частями, которые он не объединяет и не тотализует, но применяется к ним, устанавливая типы отклоняющейся коммуникации между несообщающимися сосудами, поперечное единство элементов, которые остаются полностью различными в своих собственных измерениях... Тело без органов производится также, как и целое, но в своем месте, в процессе производства, рядом с частями, которые оно не объединяет и не тотализует. Когда оно к ним применяется, на них обрушивается, оно индуцирует поперечные коммуникации на своей собственной поверхности, где функциональные разрывы частичных объектов не перестают перерезаться купюрами цепей означающих и заключенного в них субъекта... Как правило, проблема отношения части/целого также плохо ставится механицизмом, как и классическим витализмом, которые рассматривают целое либо как производную от частей тотальность, либо как изначальную тотальность... Механицизм, как и витализм, не ухватывает природу машин желания и двойную необходимость введения производства в желание и желания в механику... Великолепное открытие Мелании Кляйн: частичные объекты – это мир взрывов, ротаций, вибраций... Но она не связывает их с подлинным процессом производства, каковым являются машины желания. Во-вторых, она не отказывается от мысли, что частичные шизо-параноидальные объекты ведут к целому... Частичные объекты представляются ей взятыми у целостных личностей... частичные объекты содержат в себе заряд, достаточный для того, чтобы пустить на воздух Эдипов комплекс и отмести его глупую претензию представлять бессознательное. Абсолютно неэдипов характер производства желания очевиден. Но Мелания Кляйн... растворяет Эдипа, миниатюризует его, умножает и распространяет его на самый ранний возраст... /Наоборот, это Эдип – производный частичный объект. Разрыв Фрейда с Юнгом: нападки последнего на всеобщность Эдипова треугольника/... тот и другой не допускали, что либидо может инвестировать социальное и метафизическое поле без помощи посредников. А это не так. Машинное использование своего тела ребенком в игре (рука-рама, машина – полицейская и пр.). Разве это все – представители родителей? Машины желания нерепрезентативны, они ничего не представляют. Колоссальный внесемейный опыт ускользает от психоанализа. Но по-настоящему вся проблема Эдипа сводится к следующему вопросу: под воздействием каких сил замыкается Эдипов треугольник? При каких условиях он начинает канализовать желание на поверхность, которая сама по себе его не включает? Как он образует тип записи для опыта и машинных объектов, которые со всех сторон выходят за его пределы? В этом и только в этом смысле ребенок приставляет грудь как частичный объект к личности матери... «приделывать» не означает здесь естественный процесс производства, но... запись в записи, в Нумене... Бессознательное – сирота, и само себя производит в тождестве природы и человека. Самопроизводство бессознательного случается как раз в той точке, в которой субъект картезианского cogito обнаруживает, что у него нет родителей... там, где цикл обнаруживает свою независимость в отношении неопределенного родительского насилия... У Д.Г.Лоуренса было такое чувство, что «психоанализ замыкает сексуальность в странную коробку с буржуазными виньетками», в род довольно отвратительного искусственного треугольника, душащего любую сексуальность в качестве производства желания... Он завершает то, что начала психиатрия XIX в... тем, что связывает безумие «полувоображаемой, полуреальной диалектикой семьи» (М.Фуко «История безумия»). Психоанализ принимает участие в буржуазном угнетении в самом общем виде, которое состоит в удержания европейцев под игом папочек-мамочек и в бесконечном воспроизведении этой проблемы.