Капитан Брамы-2: Два мира

Отшельник

Долгожданная гроза пришла с юго-востока, со стороны моря. Был вечер очень жаркого дня, стремительно темнело, как темнеет в конце августа. Вспышки молний озаряли восточную часть города и клубящуюся над городом иссиня-черную тучу. Слышался почти непрерывный гул, будто фронтовая канонада. Раскаты грома быстро приближались.

Одинокая человеческая фигура в светлых летних джинсах и легкой летней рубашке стояла на балконе самой обычной девятиэтажки, облокотившись о перила. Стоящего на балконе человека звали Дмитрий. Был он сорока лет от роду. В свете молний можно было разглядеть (если иметь хорошее зрение), что он худощав, немного выше среднего роста, у него густые волосы, не очень длинные, но и не короткие, короткостриженная бородка.

Молнии били уже совсем рядом, грохотало так, что закладывало уши. Поднялся ветер. Но Дмитрий все продолжал стоять на балконе — он не сводил глаз с приближающейся грозы. Что-то привлекало его в грозовой стихии, тянуло, гипнотизировало, и каждый новый громовой раскат приводил в неописуемый восторг. Вдруг прямо над головой Дмитрия вспыхнула, распростерлась ветвистая молния. Он увидел ее, как в замедленной съемке. Молния напомнила ему гигантскую ветвь фантастического небесного древа. Золотое дерево — да, именно об этом он успел смутно подумать, прежде чем с рваным треском разорвалось небо…

Дмитрий обнаружил себя во дворе. Он стоял возле высокого кирпичного забора и смотрел на загадочный зеленый свет, идущий из густых зарослей кустарника. Свет горел где-то в глубине, и туда вел отчетливо видимый в темноте проход. Недолго думая, Дмитрий полез в кусты. Раздался тяжелый и низкий удар грома, и что-то мягко, но сильно толкнуло его в спину — пришлось сделать несколько быстрых шагов вперед, чтобы не упасть. К удивлению Дмитрия проход в кустах превратился в тоннель. В тоннеле плавали волны зеленоватого тумана, они и были источником света. Еще пахло морем.

Метров через сто тоннель кончился. Дмитрий вышел на просторную лужайку. Здесь был сухо и безветренно. И очень тихо. Только приятно покалывало затылок, и все время казалось, будто на голове шевелятся волосы. Огромная Луна поднималась над юго-восточным горизонтом. Она была необычайно красивая — окруженный золотисто-голубоватой дымкой ярко-желтый шар. Дмитрий любовался Луной, пока не услышал мягкие шаги. Рядом с ним остановился высокий крепкий старик с причудливо изогнутой палкой в руке. Старик был в пляжных шортах, широкой рубахе навыпуск и босиком. Его длинная борода тускло серебрилась в лунном свете и таким же серебром пылала густая копна волос на голове. Старик смотрел на Дмитрия. Глаза его сверкали, казалось, из них вылетают молнии.

— На пляж идти не советую, там сейчас сильная гроза, — сказал старик тихим спокойным голосом и добавил, покачав головой, — Здравствуй, товарищ Дима.

— Откуда Вы меня знаете?

Вместо ответа старик захохотал.

— Как же коротка человеческая память, — сказал он. — Я это знаю, я жил среди людей.

После фразы старика «жил среди людей» Дмитрий, кажется, вспомнил, где его видел — это же один экстравагантный дедушка, церковный староста из храма Татианы! Лично я с ним не знаком (да и был я в том храме очень давно), но кто-то ведь мог сообщить ему мое имя… Да, очень, очень похож!..

— Простите, Вы случайно не церковный староста из храма мученицы Татианы?

Старика согнуло пополам от хохота. Если бы он не оперся на свою причудливую палку, то упал бы точно.

— Церковный староста… гениально, — причитал он смеясь. — Нет, теперь даже я удивляюсь человеческой памяти. Дима, неужели ты меня до сих пор не узнаешь? Ну, вспоминай! Вспоминай!

Старик резко выпрямился, хлопнул в ладоши и прокричал:

— Э-гей-гей!

И сразу же вдали раздался гул грома. Гром звучал в унисон с его голосом.

Дмитрий вспомнил все.

— Отшельник! — крикнул он. — Конечно же, Отшельник! Как я мог забыть: аномальная зона Брамы, Красный Кут, стражи, холм, гроза…

— Не продолжай, — перебил Отшельник, — Нет времени предаваться воспоминаниям. Пошли.

Несколько минут они молча шагали по удобной песчаной дорожке. Внутри Дмитрия всплывала забытая Атлантида. Целый мир, который он считал далеким сном, воскресал в памяти. Мелькали лица: Пестрый, Клен, Серебряный, Легкая — как они там? А Капитан! Как же он мог и о нем забыть, он же точно существовал. Боже мой…

— Капитан, — не удержавшись, сказал Дмитрий вслух.

Отшельник остановился.

— Ты хочешь знать, как там товарищ Капитан?.. Именно поэтому я здесь. Капитан очень хочет видеть тебя и твоего друга, служителя Кон-Аз-у. Надеюсь, все будет хорошо… Пока скажу следующее: лучший друг стражей тяжко болен телом. Но дух его бодр и ясен, как никогда.

— Болен! Как же так? Он же был совершенно здоров.

— Увы, — вздохнул Отшельник, — Нельзя слишком долго быть в двух мирах. Это не проходит бесследно. Границы между мирами еще очень прочны. А Капитан много времени провел в аномальной зоне.

Они обогнули небольшой холмик. Взору Дмитрия открылась бескрайняя степь. В нежном лунном свете она казалась сном. Где-то впереди горели яркие голубые огоньки. Они опоясывали что-то похожее на огромный шатер, над куполом которого летали золотые искры и вспыхивали молнии.

— Теперь о главном, — сказал Отшельник. — Помнишь ли ты, друг Дима, о чем мы говорили на Холме и на берегу моря?

Мышление Дмитрия теперь было на удивление ясным, чистым и как бы безмолвным. Вопрос Отшельника мгновенно воскресил в его памяти все разговоры, что велись в зоне Брамы почти десять лет назад, и выделил главный.

— Да, помню. Мы говорили о союзе.

— О союзе, — подтвердил Отшельник. — Ныне это время близко. Пусть еще немного прольется воды. Скоро, очень скоро, — глаза Отшельника вспыхнули. — Но не буду торопить события. Все скажет Капитан.

Отшельник остановился, положил руку на плечо своему спутнику. Рука была легкая и очень горячая, по телу Дмитрия сразу пошло тепло.

— Есть еще немного времени, — тихо произнес Отшельник, — задавай свой самый главный вопрос.

— Почему я все забыл, — тут же выдохнул из себя Дмитрий, — почему?! Почему, когда взялся описывать наше путешествие в Браму, я уже почти все забыл. Все вышло не так. Да и то, что описал, никому не нужно. Тебя просто не слышат, никому ни до чего нет дела — ходи, лежи, стой на голове, без разницы. Я один, я давно один! Где Капитан? Куда делись все вы? Столько лет от вас ничего. Ничего!..

Дмитрий не собирался жаловаться на свою «несчастную судьбу». Он только хотел спросить Отшельника, почему напрочь забыл свое путешествие в Браму? И тут из него хлынуло… Он прекрасно понимал, что в глазах Отшельника несет сейчас полную чушь. Но почему-то не мог остановиться, как что-то внутри него прорвалось и пробудился тот, прежний Дмитрий: бывший «борец с антихристом» и «неудачник». Отшельник слушал жалобы вполне серьезно, только качал головой.

— Саможалостливость, — сказал Отшельник после небольшой паузы. — Ты слишком любишь и жалеешь себя.

— Что? — переспросил Дмитрий.

— Ах, да, — спохватился Отшельник. — Ты спрашивал о том, почему все забыл. Так бывает. Так устроен ваш рассудок. Иногда необычное помнится всю жизнь, как яркая точка на сером однообразном листе. А иногда, когда ярких точек становится много, а объяснений никаких, рассудок все забывает, чтобы не потерять самого себя. Вот вы, человеки, почти каждую ночь совершаете путешествие в свою зону Брамы, к своему Истоку. Но помните ли вы это?.. Да, забывчивость. Но не стоит огорчаться. Твой друг, служитель Кон-Аз-у Иван, забыл еще больше твоего. А насчет того, что столько лет от нас нет весточки; друг Дмитрий, поверь, это не только от нас зависит. Этот мир еще должна очистить вода и….

Отшельник осекся и быстро развернулся в сторону шатра. Что-то неуловимо изменилось. Воздух наполнился тревогой, погасла прекрасная Луна. Что-то темное стремительно двигалось по степи. Вот и огни шатра погасли.

— Пришельцы! — крикнул Отшельник. — Не может быть! Вот и еще один ответ на твое «почему». Теперь, товарищ Дима, держись!

Резкий сухой порыв ветра дунул им в лицо. Ветер пах чем-то кислым. Раздался душераздирающий свист. Метрах в пятидесяти от них колыхался, извиваясь, черный смерч. Он состоял из тысячи живых существ, и в тоже время сам являлся отдельным живым существом (почему-то Дмитрий знал это).

С невыносимым свистом смерч ринулся на них. Отшельник еле успел очертить круг своей кривой палкой. Темно-серые создания скользили буквально в полутора метрах над ними, не в силах прервать невидимую преграду. Твари напоминали очень крупных летучих мышей с человеческими лицами, искаженными злобой и чем-то еще, мало понятным.

Дмитрий хорошо помнил этих существ, по Сумрачной земле. Тогда он испытал ужас, ужас на грани помешательства. Но теперь все было не так. Нет, страх, конечно, был; но больше, чем страх, создания вызывали омерзение, вплоть до тошноты.

Очевидно, из-за того что добраться до Отшельника с Дмитрием не получается, смерч мерзких тварей начал постепенно менять форму. Вначале он превратился в шар, затем шар вытянулся и стал обретать некое подобие человеческой фигуры. И как только Нечто приняло смутный облик гигантского человека в сутане, сила пришельцев утроилась. Невидимая сфера, начертанная Отшельником, стала прогибаться вовнутрь. Твари уже почти касались их, обдавая лица космическим холодом.

— Оборона прорвана! — громогласно прокричал Отшельник. — Держись, Дима, эвакуируемся из танка! Э-гей-гей!

Отшельник нарисовал своей палкой в воздухе молнию. И тут же ослепительно сверкнуло, затем некая сила втянула Дмитрия куда-то.

Стало темно.

Переход

— Отшельник, — позвал Дмитрий и открыл глаза. Вокруг была кромешная тьма и такая же кромешная тишина: ни звука, ни дуновения ветерка, ничего. Дмитрий с минуту прислушивался, все еще надеясь услышать шаги Отшельника. Но так ничего и не услышал, кроме могильной тишины.

Подумать только, меньше часа назад он спокойно стоял на своем балконе, будто загипнотизированный приближающейся грозой. И вдруг столько событий: Отшельник и эти жуткие демонические твари… Дмитрию стало страшно — пришельцы могут быть где-то рядом, а Отшельника нет. Тут же перед очами ума всплыли зловещие очертания огромной фигуры в сутане (он видел ее даже отчетливей, чем несколько минут назад, когда все происходило на самом деле) — фигура состояла из тысячи мерзких тварей. И каждая тварь с ненавистью глядела на него. Неизвестно, на что эти бесы способны, эти пришельцы, — с ужасом думал Дмитрий. — Ведь я понятия не имею, где нахожусь. Если на меня нападут, я беззащитен как младенец! Срочно, срочно выбираться отсюда!

Он ощупал руками место, на котором лежал. Это было что-то прохладное и жесткое, больше всего похожее на камень. Он медленно поднялся и осторожно двинулся вперед, водя вокруг себя руками. Пол под ногами был совершенно ровный, без единой выбоины и кочки. Через минуту Дмитрий уперся в стену и медленно провел по ней рукой — холодный, гладкий камень. Провел еще раз и вдруг почувствовал, как по всему телу идут волны, как непроизвольно сокращаются и расслабляются мышцы, и приятные мурашки бегут по позвоночнику к голове, сжимают затылок. Ощущение было хорошо знакомым. Закололо кончики пальцев, будто через них пустили слабые разряды тока. Дмитрий посмотрел на свои ладони — они слегка светились голубоватым светом. Такое он переживал только раз в своей жизни и только в одном месте. Где был точно такой же каменный пол, такие же стены и темнота. Дмитрий едва не заплакал от радости, прижался щекой к стене, как к самому родному существу.

Он в Браме, в Браме! Внутри большого необычного холма с проходом посредине; с лабиринтом и «смежной зоной», через которую можно попасть в другой мир, а можно и никуда не попасть.

— Отшельник не обманул, — тихо сказал Дмитрий и похлопал стену Брамы, как сноровистого скакуна. — Ну что ж, раз я здесь, тогда вперед, навстречу Капитану!

Он глубоко вздохнул и, не раздумывая, двинулся наугад вдоль стены, придерживаясь за нее рукой. Через несколько шагов рука соскользнула в пустоту. Стена оборвалась, резко уходя вбок. Он «поймал» рукой стену. Двинулся дальше. Опять поворот. Обрыв. Еще. Еще. Стена полностью пропала. Дмитрий снова был один. В полном мраке. Но он знал — это самая главная часть Брамы, мостик между мирами. Тут надо не спать. Тут надо идти вперед и только вперед. И оттого, с какими мыслями и чувствами будешь идти, во многом зависит, где выйдешь. Дмитрий продирался сквозь чернильную тьму. Вокруг по-прежнему не было ни звука, ни ветерка. Только кромешная чернота и абсолютно ровный, плоский пол под ногами.

Прошла минута, пять, десять; вскоре Дмитрий потерял счет времени. Он как бы провалился в вакуум, в междумирье. Погасли все внешние чувства, пропало ощущение тела. Осталось только его бессмертное «Я», со всем своим багажом прожитой жизни. Это Я свободно парило в черной пустоте. Остались мысли, они стали яркими, очень образными и быстрыми. Резко обострилась память. И первое, что он вспомнил, это как девять лет назад они втроем пробирались через Браму. И как они все потерялись, вот в этом самом месте, и у него тогда так же пропало ощущение времени и тела.

Дмитрий едва не всплакнул от нахлынувшего сильнейшего чувства печали и, одновременно радости. Он был бесконечно благодарен своей Судьбе, Богу, Небесам и Отшельнику, который наверняка все это и организовал. Он был благодарен за то, что снова попал в то место и в ту историю, которую на девять десятых считал сном, галлюцинацией. Ему стало стыдно и горько — сейчас он искренне не понимал, как мог все забыть, как мог поверить в то, что их путешествие — галлюцинация.

Тогда, после путешествия, они еще с месяц торчали в селе Красный Кут, возле аномальной зоны. О, это были золотые денечки! Готовились к Пасхе. Местные, хоть и со скрипом, отца Ивана признали. Но все про иеромонаха Василия спрашивали. А тот так и не вышел из аномальной зоны. И люди его не появились. Пришлось придумать легенду: мол, иеромонах отбыл в монастырь. Он же монах.

Боже, какие тогда славные денечки были! Все под впечатлением невозможного, немыслимого путешествия. Часто вспоминали стражей, Отшельника. А уж самого иеромонаха и его гномов вспоминали даже чаще обычного. И взгляд у Дмитрия тогда был светел и ясен. И все деревья в округе были его друзьями — он знал их по именам.

Увы. После Пасхи сказка кончилась. По приезду в город потекли ненавистные серые будни. Город Дмитрий принял с трудом. Удивительно, но, кажется, он тогда смотрел на город не столько глазами человека, сколько стража. По крайней мере, он часто ловил себя на подобной мысли. Его раздражал яркий электрический свет, пугали шумные людские толпы и особенно сигналящие машины — душа стремилась в места безлюдные, к деревьям и реке. Он даже облюбовал одно местечко, на безлюдной косе, где почему-то росли только дикие маслины. А из людей ходили редкие рыбаки. Да, именно на косе Дмитрий чувствовал себя максимально защищенным, как никогда близким к миру стражей.

Через год с небольшим этот «инстинкт» стража в нем полностью погас. Он стал обычным городским жителем, с сонными, красноватыми от сидения за компьютером глазами, припухшими веками, вялыми движениями и тусклыми мечтаниями. Именно тогда путешествие в Браму стало стремительно стираться из памяти.

У отца Ивана «стирание памяти» прошло еще быстрей. Так что Отшельник прав. По приезду в город батюшка пошел на доклад к своему церковному начальству. Да, видимо, сболтнул что-то лишнее. Наверное, про гномов опального иеромонаха рассказал. И отца Ивана быстренько в монастырь отправили, на пару месяцев. Провентилировать душу, как выразился один знакомый Дмитрия. Назад вернулся совершенно другой отец Иван. Он тогда Диме с ходу заявил, что все, что с ними возле Брамы случилось — красивый сон. И что Николай (мирское имя Капитана) чудак с определенными способностями. И что пока они видели красивые картинки, Николай незаметно положил украденные из церкви вещи. Вот и все.

— Вспомни, — говорил отец Иван, — мы именно проснулись возле Брамы, а Николай не спал, бодрствовал. И вещи уже лежали у меня в рюкзаке. И это мы оба помним отчетливо, в отличие от самого путешествия.

— Но зачем ему все это?!

— Я же говорю, он чудак, — невозмутимо отвечал отец Иван.

— Хорошо, — не сдавался Дмитрий, — и иеромонах Василий сон? Ты же ему лично ногу выкручивал, помнишь?

— И иеромонах сон, — отвечал отец Иван ровным, монотонным и как бы не своим голосом, — никому я ногу не крутил, зачем мне это надо. Все это, Дима, самый банальный гипноз. Заметь, мы больше нигде ни иеромонаха, ни его людей не видели…

После этого разговора он долго с отцом Иваном не встречался. Батюшка отбыл в свой новый приход на краю области…

Легкий сквознячок, пахнущий морем, прервал воспоминания Дмитрия. Его бессмертное Я снова обрело плоть. Послышался отдаленный шум волн и крики чаек. Как и тогда, в прошлый переход.

Одна из загадок Брамы, — подумал он, — чайки кричат, пахнет морем, а выходишь — нет моря.

Впереди показалось отчетливое желто-серебристое пятно. Дмитрий устремился к нему, как устремляется оцепенелая зимняя рыба к спасительной проруби за глотком воздуха. Вокруг него вздымались, не касаясь его, темные морские воды. Воды постепенно светлели. Вот они окрасились в серебристо-лунный свет, а пятно оказалось выходом.

Дмитрий благополучно покинул Браму.

Капитан

Нет, совсем не то он ожидал увидеть. Не было сверкающего разноцветными ночными гирляндами Холма, не сияли яркими спелыми гроздьями бесчисленные звезды. Даже обычного Млечного Пути он на небе не нашел. Все вокруг смотрелось как-то слишком обыденно — желтая, как сыр, луна светила слева от него, мерцали редкие тусклые звездочки. Прямо перед ним расстилалась избитая перепаханная земля, словно здесь шло танковое сражение. Поодаль маячил остов строительного вагончика — то ли сожженного, то ли разобранного до основания. Дальше все тонуло в беспроглядной ночной тьме, в которой двигался одинокий желтый огонек. Огонек был справа от него, он постепенно удалялся…

Неужели пришельцы захватили выход от Брамы к Холму? Не может быть! Тогда я вышел из Брамы совсем не там где надо. Очень нехорошее место. Скорее всего, ловушка. Западня!

Дмитрий испытал чувство сродни падению в бездну. В этот момент желтый огонек приостановился и двинулся прямо на него… Нет, это ему показалось, что огонек движется на него. Огонек двигался теперь параллельно ему, справа налево. И никакой это не огонек. Он услышал отдаленный шум работающего двигателя, увидел полоску света перед желтыми огоньками (их оказалось несколько) и понял, что перед ним самая обычная земная машина.

Вот ее фары отчетливо осветили полоску дороги и лесопосадку вдоль нее. Дмитрий узнал дорогу и понял, что находится возле Красного Кута, то есть, по эту, земную сторону Брамы. Его ошибка в том, что он ожидал, что выйдет в мире стражей. На самом деле все правильно, он же попал в Браму из того мира, где говорил с Отшельником, следовательно, выйти мог только здесь. В мире людей. Впрочем, мог выйти, где угодно. Главное другое: Отшельник обещал встречу с Капитаном. А Капитан живет именно здесь. Так что все сходится.

Дмитрий с облегчением вздохнул, чувствуя, как возвращается из бездны душа. «Как же я падок на всякие воображаемые ужасы», — подумал он и осторожно двинулся вдоль Брамы, отыскивая «секретную тропинку Капитана». Тропинка была на месте. А вот сбоку от нее поблескивал в лунном свете какой-то большой металлический предмет.

Большим металлическим предметом оказался автомат из-под газированной воды. Такие автоматы он видел только в своем счастливом советском детстве. Автомат лежал на боку, он был сильно искорежен и пробит во многих местах — вмятины вместе с рваными дырами, словно по автомату с нечеловеческой силой долбили чем-то тяжелым и заостренным. Вспомнились гномы и их чудовищные топоры. Дмитрия передернуло. Он поспешил покинуть это место.

Вот и дорога на Красный Кут. Прямо перед ним возвышались исполины-тополя. Если глаза не обманывает неверный лунный свет, тополя за девять лет немного подросли. Да, когда-то он знал их по именам. А теперь вот не в состоянии вспомнить ни одного имени. И все равно, здравствуйте, зеленые стражи дороги на Кут. Рад вас видеть снова.

Он вздохнул и двинулся в сторону села. Показались плакаты «времен перестройки». Под тополями было темно — разглядеть, насколько плакаты сохранились, не представлялось возможным. Но он не сомневался в том, что плакаты в прекрасном состоянии. Советские плакаты, бюсты Ленина, красные платочки на головах женщин — ведь все это своего рода бренд Красного Кута. На этом же можно деньги делать. Вот перед Брамой, сдается, что-то пытались строить. Но кто-то помешал.

Лесопосадка кончилась. Взору открылось село. Горели редкие фонари. Светились квадратики окон. Но через село Дмитрий не пошел. Он свернул направо и двинулся дальше по секретной тропинке Капитана в обход села. Теперь он меньше смотрел по сторонам, он шел все ускоряя шаг, он уже почти летел, предвкушая встречу с Капитаном. И так же летели в голове мысли, рассеянные мысли ни о чем.

Несколько раз он с усмешкой вспоминал версию отца Ивана по поводу гипнотических способностей Капитана: что ж, выходит, что он под гипнозом совершает весь путь, от самого своего балкона.

Сбоку от него встала стеной еще одна лесополоса. Тут не было великанов-тополей, деревца были низкорослые, много кустарника, бурелома и мусора с полей. Однако теперь, даже ночью, при луне, он заметил, заметил «краешком глаза» — во второй полосе произошли разительные перемены. Исчезли кучи мусора, исчез бурелом, заметно подросли деревца (те, которые он помнил по прошлому разу). Появилось много новых деревьев. Дмитрий как-то сразу решил, что здесь поработали стражи… Ну, конечно, они, кто еще. Сельчанам нет никакого дела до этой посадки.

Лесополоса вместе с селом осталась позади. Тропинка резко изгибалась, делая дугу, и бежала по чистому полю, прямо к дому Капитана. Дом Капитана был не в самом селе, а немного на отшибе.

Показался желтый огонек вместе с тусклым квадратиком окна. Капитан был дома! Теперь Дмитрий с каждым шагом замедлял ход, а возле дома уже почти крался, как вор. Вот и сад Капитана на заднем дворе — забор стал выше и прочнее, Капитан как бы немного отгородился от мира.

Дмитрий остановился, прислушался. Ему показалось, что в глубине сада журчит вода, как будто в саду забил родник. И в тон роднику журчит чей-то очень мелодичный голос. И второй голос — несомненно, голос Капитана.

Дмитрий двинулся к калитке. Она была открыта. Войдя во двор, он сразу же увидел Капитана. Капитан сидел в легком плетеном кресле, под навесом, почти в саду. Заметив Дмитрия, он бодро встал и тут же едва не повалился обратно, схватившись за грудь. Чья-то высокая стремительная фигура выдвинулась из тени сада, поддержала его за локоть.

Капитан быстро совладал с собой, выпрямился и, сделав шаг вперед, обнял Дмитрия:

— Здравствуй, Дима, как я рад тебя видеть! Как рад! Друг Пестрый не ошибся, ты встретился с Отшельником и благополучно прошел сквозь Браму. И вот ты здесь. Здорово!

— Я тоже рад тебя видеть, Капитан… Кстати, на нас пришельцы напали.

При слове «пришельцы» у Капитана слегка дернулась щека.

— И об этом мы знаем, — тихо сказал он, опускаясь в кресло, — просто не хочется лишний раз этих бесов поминать. Близится время союза, и они сейчас очень активны. Ну, об этом после… А пока… да, где друг Пестрый? Пестрый!

— Он самый, — пропел мелодичный голос; из тени сада выступила высокая фигура с чайником в руках.

Да, это был Пестрый, страж. Но в каком очеловеченном виде! Он был одет в зеленые, в стиле хаки, штаны, зеленую рубаху, его длинные каштановые волосы были подвязаны тесемочкой. А на узком вытянутом лице виднелись роскошные бакенбарды.

Пестрый напоминал образцового классического хиппи-пацифиста. Ну, почти человек — «дитя цветов» двухметрового роста. Немного необычными оставались разве что ярко выраженные каштановые волосы и треугольная форма глаз (да и сами глаза, испускающие искрящие волны радости).

Пестрый поставил чайник на небольшой столик во дворе и кинулся обнимать Дмитрия. Схватив в охапку, он легко, словно ребенка, подбросил его в воздух.

— Ну, здравствуй, здравствуй друг стражей! Здравствуй, друг служителя Кон-Аз-у. Девять лет, девять веков!

Пестрый внимательно поглядел на Дмитрия:

— А ты немного постарел, мой друг. Девять лет разлуки не прошли для тебя даром. Это мы мало меняемся. Правда, признаюсь, пришлось и нам попотеть, учась жить в вашем суетливом мире. Но потели мы не зря. Как мой новый облик? А, как тебе?

Пританцовывая, Пестрый несколько раз покрутился вокруг оси.

— На кого говоришь я похож, — весело воскликнул он, хотя Дмитрий не говорил ничего. — На ребенка цветов, этого хиппи-у. Так?

Пестрый захохотал.

— Ладно, пойду. Наберу чистой водички, сделаем чай, я ваш чай очень полюбил, и все наши полюбили. Сейчас все будут в сборе, поужинаем.

Пестрый подхватил чайник и бесшумно растворился в саду. Капитан задумчиво сидел в кресле. Он как будто был не здесь. Дмитрий внимательно посмотрел на Капитана и понял, насколько прав Отшельник. Капитан выглядел постаревшим лет на пятнадцать-двадцать и болезненным. Изможденное осунувшееся лицо избороздили сеточки мелких морщин. От переносицы к центру лба пролегли две глубокие складки, такие же складки легли по уголкам рта. И только глаза являли собой разительно другую картину — огромные, очень живые, пронзительные и смеющиеся одновременно.

Капитан улыбнулся.

— Такая чудная ночь и тишина, сидел бы так и сидел. Ну, да ладно. У тебя ко мне, думаю, куча вопросов?

Дмитрий кивнул.

— Первый вопрос, что случилось перед Брамой? Там все перекопано, валяется разбитый автомат из-под газировки, советский еще такой.

— Хороший вопрос, для начала беседы, — бросил идущий из сада с чайником в руке Пестрый.

— Да, интересная история была, — покачал головой Капитан. — И она может еще продолжиться. Да. А дело вот в чем, в прошлом году наш неугомонный голова[1] сельсовета решил наконец-то заработать деньги на Браме. Действительно, столько лет аномальный холм стоял, и как-то никому не пришло в голову туристическое паломничество к холму организовать. Вот голова первый и додумался. Точнее, ему эту идею подсказали пришельцы. Раз не удалось нас тогда физически уничтожить, значит надо профанировать саму идею союза, надо, чтобы Брама, до этого благополучно скрытая от мира сего, легла на страницы желтой прессы. Стала частью сплетен, домыслов и прочего полуэзотерического бреда.

Естественно, сам голова так вряд ли рассуждал. Он просто решил подзаработать. Еще удивлялся, как это ему подобная идея раньше в голову не приходила. А идея такая: аномальная зона Брамы искажает время, поэтому в Красном Куту еще как бы Советский Союз. Хотите почувствовать себя в ритме советского времени, ощутить дух той эпохи — нет ничего проще, приезжаете, платите деньги, проходите сквозь Браму — и вот вам костюмированный СССР. Автоматы с газ. водой, пионерские горны и галстуки, речи Брежнева.

Голова за дело взялся серьезно. Телевидение из области пригласил, фильм снимали. Потом уже само строительство началось, планировали целый городок отгрохать. Правда за лето почти ничего не построили, но зачем-то понавезли этих автоматов с газ. водой.

Потом всю зиму объект без движения простоял. А весной из Брамы явились… Кто бы ты думал, гномы с бывшим иеромонахом Василием, который, кстати, тоже уже наполовину гном. Явились и разгромили там все, а вагончики сожгли. На объекте был только сторож, так он едва рассудка не лишился. Он, конечно, никаких гномов не видел, просто видел, как некая аномальная сила все громит. Но голова сельсовета, как обычно, проявил свое упорное материалистическое неверие. Про аномальную силу он и слушать не хочет. Во всем обвиняет корейцев-иеговистов. В общем, история продолжается… О, вот и тот, которого мы ждем! — таким возгласом Капитан внезапно закончил свой рассказ.

Дмитрий обернулся и не поверил своим глазам. Во двор к Капитану входил не кто иной, как отец Иван.

Волна

Автомат с газировкой нависал надо мной словно скала. Старый советский автомат серого цвета с темно-синей полосой наверху и надписью: «газированная вода, с сиропом 3 коп, без 1 коп».

Автомат был безмолвным свидетелем моего беззаботного детства; наверное, поэтому я и предстал перед ним ребенком лет десяти. На мне был помятый пионерский галстук и белая рубашка с коротким рукавом. Было ужасно душно, я хотел пить, но у меня совсем не было монет.

Возле автомата появился высокий улыбчивый мужчина в темном костюме. Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом (возможно, он был в темных очках — точно не помню). Помню другое. Мужчина протянул мне серебристую монетку. Монетка была странной формы, она напоминала рыбку. Мужчина участливо улыбнулся, я расценил это как знак и, встав на цыпочки, отправил «рыбку» в прорезь автомата.

И обнаружил себя на улице какого-то города. Город был совершенно серый, тусклый — все предметы в этом городе были окутаны дымкой, словно недопроявленные. По всей видимости, это была какая-нибудь набережная: сбоку, совсем рядом, текла серая река, закованная в серый гранит. На другой стороне громоздились туманными глыбами дома. Я был не один. Рядом со мною галдела целая толпа в пионерских галстуках. Она была осязаема и зрима, в отличие от серой беспредметности города. Но все в этой толпе были на одно лицо. Все смеялись и пили газировку из запотевших стаканов.

Внезапно галдеж смолк. Появилось тревожное ощущение нарастающей угрозы. На противоположной стороне реки, над домами, возникла огромная черная фигура в сутане. Все оцепенели в ледяном ужасе. Но чудовищная фигура махнула птичьей лапой и все ожили:

— Веселитесь, — сказала фигура равнодушным голосом, — за всех вас уплачено. Только разве это круто, газировка по три копейки за стакан? Нет, это не веселье. А вот сейчас будет веселье, сейчас вы совершите путешествие на другую планету…

Не успело существо в сутане окончить свою речь, как появились большие темные коконы, похожие на полупрозрачные яйца. Коконов было бесчисленное множество, они плавно опускались на землю. Я знал, что они прибывают к нам откуда-то из глубокого космоса. В каждом коконе-яйце было по одной человеческой фигуре. Фигурки лежали, раскинув руки и откинув головы назад, как бы в глубоком сне. Коснувшись земли, яйцо становилось вертикально, тогда фигурка внутри начинала шевелиться, пробуждаясь. Что происходило дальше (выходили ли пришельцы из своих коконов), я так и не понял. Толпа пионеров с визгом бросилась к пришельцам, обступила их. Между тем яиц из космоса становилось все больше и больше, они начали теснить нас, сдавливать в один плотный круг. В этот момент кто-то или что-то схватило меня за руку и стало тянуть прочь, куда-то вверх. Это что-то было больше всего похоже на ветвь дерева.

— Скорей, — шепнул мне на ухо чей-то приятный голос, — не надо полагаться на разум и денежные купюры.

Меня резко подбросило вверх. И исчезли коконы, пионеры и серая беспредметность. Вокруг была та же набережная, только теперь все было ярко освещено солнцем, все было зримым и четким. Я неспешно прогуливался по набережной, уже во взрослом облике. Сбоку от меня текла река, закованная в гранит. Воды реки были прозрачные и синие-синие. Рядом со мной шел Белодрев. Я сразу его узнал, хотя и не видел четко. Но я знал точно — это Белодрев.

— Так ты жив? — обратился я к нему и сразу же ощутил всю глупость своего вопроса.

Вместо ответа Белодрев улыбнулся. И опять я не видел его улыбки, но знал точно, что он улыбнулся. Какое-то время мы шли молча.

— Очень много работы, — сказал Белодрев своим тихим шелестящим голосом (этот голос звучал прямо внутри меня), — но я рад, я уже начал звенеть, как кедр.

— Так ты на Другом Берегу?

— Там, — Белодрев показал рукой вперед. И оттуда, куда он показывал, по реке шла огромная прозрачная волна. Шла прямо на нас. И пела (да, волна пела!) Пела очень красивым голосом — голос звучал как женский и в тоже время был немного другой, не сравнимый ни с какими земными голосами. Волна надвинулась на нас, прошла прямо сквозь нас, мелодично звеня. Волна оставила после себя ощущение необычайной чистоты.

— Там, на берегу океана, что на Другом Берегу, есть большой Белый Город из прозрачного камня, и другие города, и прекрасные леса, поля и горы… Об этом бы я хотел рассказать, но пока не могу, ибо даже океан там не совсем океан, что уж говорить про поля и леса и Город. Это все надо видеть. Пока скажу только, что эта прекрасная волна пришла именно оттуда, с Другого Берега.

— Другой Берег, это то место, которое мы называем раем?

Белодрев не ответил, или не успел ответить. Сон стремительно оборвался, как что-то выбросило меня из сна. Вокруг была кромешная тьма. Первые несколько секунд я даже не был уверен в том, что проснулся и открыл глаза. Или мне снится, что я проснулся и открыл глаза?

Белый Город — мысленно произнес я и улыбнулся. — Белодрев, Белый Город, — и тут же почувствовал, как что-то давит мне в бок. Пошарив рукой, понял, что лежу на земле, а в бок мне давит выступающий из земли корень, и над головой смутно маячит ветвь дерева.

Я сразу вспомнил, что от Индуиста двинулся сюда, на свое любимое место на краю косы. И, стало быть, сейчас лежу под своей любимой маслиной. И под ней же заснул. А сейчас проснулся.

Маслина едва-едва проглядывала во мраке. Дальше шла густая чернота южной ночи, в которой полыхали отдаленные зарницы. Послышалось глухое урчание, повеяло свежим ветерком.

Так, если я нахожусь на своем любимом месте, под своим любимым деревом (а иначе и быть не может) и лежу ногами к его стволу… значит, значит, гроза где-то на востоке, точнее, юго-востоке. И гроза идет сюда. Судя по ветру. Как это кстати! Как надоела эта духота! Больше месяца нет дождей. Но теперь засухе конец, идет дождь, идет спасительная вода… волна…

Вспомнилась та фантастическая волна из сна, а потом уже весь сон. Как-то так ярко и одновременно, во всех деталях вспомнился… Какое необычное сновидение! Белодрев. Ну, надо же. Никогда в жизни мне не снились мои литературные герои. Вот так вот напрямую.

Я пошевелился и со стоном сел — тут только почувствовал, как разбито мое тело после вчерашнего вечера: тупая стреляющая боль в голове, во рту сухо, как в марсианской пустыне, и отвратительный металлический привкус. И ноют икры ног, будто вчера бегал марафонские дистанции.

Я полез в сумку и извлек пластиковую бутылку с портвейном. Это мне ее положил Сергей, по кличке Хоббит. Как раз его день рождения и отмечали вчера у Индуиста. Какое-то время я смотрел на темный силуэт бутылки с напитком и соображал: пить или не пить. Портвейн, кстати, ужасный. Да и вообще, я несильный любитель вина. Но, с другой стороны, чем еще заняться — разгар ночи, я Бог знает где. Уехать смогу только утром, пешком уже не пойду, ноги болят.

Отвинтив крышку, я с отвращением сделал несколько больших глотков. Посидел с минуту, безмолвно прислушиваясь к внутренним физиологическим ощущениям и звукам вне меня. Грохотало уже весьма ощутимо. Гроза стремительно приближалась, и приближалась именно с юго-востока…

Итак, автомат с газировкой, зловещая фигура в черной, кажется, сутане, коконы из космоса, наконец, Белодрев и поющая волна. Ну и что, что все это значит? Какой во всем этом смысл? Какой?!

Я принялся тщательно вспоминать детали сна. Глубокое интуитивное чувство говорило мне, что здесь не просто сон. Но тогда, если это видение, послание оттуда (пусть и зашифрованное в виде сна), тогда…

Сделав еще глоток вина, я понял — Белодрев существует! И Капитан, и Отшельник, и стражи, и Дмитрий, и отец Иван — все они существуют в самом прямом смысле слова, так же как существую я! Кстати, подобные мысли приходили ко мне и раньше, но я как-то не придавал им решающего значения. А ведь это очень серьезно — ОНИ СУЩЕСТВУЮТ!

Ослепительная вспышка молнии выхватила песчаный откос сбоку от меня, и приземистые маслины на нем (почему-то ничего кроме маслин на косе не росло), и темную далекую гладь лимана. Через секунду раздался оглушительный грохот.

Внезапно я понял, как начать новую историю Капитана. Итак, надо начать строкой — гроза пришла с юго-востока. Вот точно такая же гроза, как сейчас, долгожданная гроза.

Я увидел Дмитрия, своего героя, он стоял на балконе и смотрел на приближающуюся с юго-востока грозу. И почти одновременно, параллельно, увидел другого героя и другую картинку — отец Иван входит во двор Капитана.

— Спасибо тебе, Белодрев, — сказал я в черное небо, — и тебе, Отшельник, спасибо. Теперь я знаю, вы есть, вы существуете.

Я встал на камень, возле которого только что сидел, и, обратив свое лицо на север, к городу, громко сказал, подражая Тертуллиану:

— Да, я верую, что они существуют, верую, потому что абсурдно, потому что ничего другого у меня нет, кроме них.

Последние слова были все же некоторым преувеличением, жалостью к себе, но и отчасти правдой — у меня почти никого нет, кроме них.

Новая вспышка молнии вновь выхватила песчаный откос, лиман, маслины и меня стоящего на камне.

— О, Отшельник со мной снова согласен, — сказал я в черное небо.

Резкий порыв ветра швырнул в меня горсть песка. С неба упали первые крупные капли дождя, словно слезы. А потом хлынул ливень, неудержимый тропический ливень. Почти непрерывно сверкающие молнии озаряли беловато-голубые струи ливня — шквалистый ветер крутил и выгибал их, и они танцевали немыслимый танец, целовали изможденную зноем землю. Меня охватило стремительное, бурное веселье. Я быстро скинул одежду, сложил ее в сумку, а сумку спрятал в самом укромном «непромокаемом» месте, под маслиной. Я был свободен.

— Эгей-гей, — прокричал я на манер Отшельника, голос мой был едва слышен в шуме грозы, — Капитан, стражи, Отшельник, дети грозы, вы есть, вы есть!

Я кинулся бежать по хорошо знакомой мне песчаной дорожке на самый край косы, к безбрежным водам лимана. Я бежал, подпрыгивая, разбрызгивая босыми ногами мутные веселые потоки. Прохладные струи дождя хлестали по телу, вымывали из души всю муть, всю горечь, все обиды.

И тут я запел. Запел хриплым срывающимся голосом, запел песенку Янки Дягилевой про то, что придет вода. Собственно, это была не столько песня, сколько несколько строк, вдруг всплывших в памяти:

Я бежал и пел, пел, пока не погрузился в темные соленые воды лимана.

Встреча старых друзей

Отец Иван вошел во двор к Капитану и остановился. С минуту он молча смотрел на Дмитрия и Капитана, как бы в недоумении. А Дмитрий и Капитан молча смотрели на него, словно не веря до конца, что перед ними настоящий отец Иван.

А он пополнел, — думал Дмитрий, разглядывая старого друга. — Постарел немного, даже живот небольшой отпустил. Да, время неумолимо…

Батюшка пошевелился и воскликнул:

— Дима, и ты тут, не может быть!

— Я тоже тут! — прокричал с кухни Пестрый и высунул голову из форточки.

— Пестрый! — отец Иван всплеснул руками: — Нет, это невозможно, это нереально. И самое нереальное то, что и я тут. Как же я рад! Даже не думал, что всех вас увижу еще раз, друзья!

И отец Иван поздоровался и обнялся с каждым. Особенно долго он здоровался с Пестрым — страж клятвенно заверял батюшку, что он точно не галлюцинация.

— Такого со мной давно не было, — отец Иван присел на скамеечку рядом с Димой. — Я сейчас… ну, в отпуске можно сказать. Был в районном центре, в гостях. Тут словно голову потерял. Вскочил в автобус и до Черноморки. Оттуда сюда, как на крыльях. Двенадцать километров по темноте отмахал, даже не заметил. И никого на дороге. Тишина.

— Очень хорошо, что ты решился навестить старых друзей, дорогой батюшка. Ты почти уже и не верил в наше существование, даже в мое, ведь правда? — Капитан улыбнулся. — Так что, Слава Богу, что ты решился на ночное путешествие. Это значит больше, чем ты думаешь.

— Подходит время союза, и старые друзья собираются снова вместе, — сказал Пестрый.

И только он это сказал, как во двор к Капитану вошел высокий человек, на голове у него была широкополая соломенная шляпа. Из-под шляпы виднелась длинная, отливающая в лунном свете серебром борода.

Серебряный — сразу же вспомнил Дмитрий. — Боже, в каком он непривычном облике!

Серебряный походил на человека даже больше, чем Пестрый; разве что серебристая борода да толстая сучковатая палка в руках придавали ему несколько сказочный вид. Пестрый и Капитан почтительно поклонились Серебряному. Серебряный так же поклонился в ответ. И сразу же обратился к Диме и отцу Ивану:

— Добрались, долетели, — Серебряный помахал руками в воздухе, как птица, и рассмеялся. — Очень хорошо, что добрались! Время союза совсем близко. Но без вас история будет неполной. А может, и совсем не состоится.

— Хорошая история начинается с хорошего ужина, — произнес знакомый всем голос. — Пестрый, ты нас не уморишь голодом?

Во двор к Капитану входил некто, в длинном зеленом балахоне. Вошедший откинул капюшон — это был Клен.

— Отшельника не будет, — сообщил Клен, — тяжелая обстановка на западном грозовом фронте. Пришельцы едва ли не войну развязали.

— Да, — отозвался Пестрый, — мы с Капитаном в курсе новостей.

— В Одессе наводнение, — сказал Капитан, — ураган, поваленные деревья. В Херсоне тоже ураган.

— В районном центре женщину молнией убило, — добавил отец Иван.

— Вот почему, друзья, Отшельник никак не может быть, — заключил Серебряный. — А жаль.

— У нас в городе тоже сильнейшая гроза была, — сказал Дмитрий, — меня ведь громом оглушило, потом я с Отшельником встретился, попал в Браму и уже сюда.

Отец Иван с недоверием посмотрел на Дмитрия:

— Ты, что, точно Отшельника видел и сюда таким странным способом добирался?

Дмитрий кивнул.

— Расскажешь?

— Расскажу… чуть позже. Я что хотел спросить: здесь как будто и не было никакой стихии?

— Вчера хороший ливень прошел, но без экстрима. И жара сразу спала, — ответил Капитан и добавил, — конечно, спасибо Отшельнику.

Ужинать сели прямо во дворе. Ночь была теплой, тихой, безветренной. Сказочная ночь! Мягкая полная луна плавно перемещалась в западную часть неба.

Все было приготовлено просто и очень вкусно. Та же вареная картошка, со всякими там специями и приправами, наподобие той, которой Капитан нас угощал во время первого знакомства. Только теперь в этом «фирменном блюде» появился новый необычный привкус, видимо, что-то из мира стражей, какая-нибудь трава. Присутствие стражей выдавал и экзотический салат, из фиолетовых листьев и чего-то еще, необычайно вкусного и пахнущего морем. И, конечно же, чудесная печеная рыба, приготовленная специально для Дмитрия и отца Ивана.

Покончив с рыбиной, отец Иван долго тер пальцы салфеткой, внимательно разглядывая Капитана.

— Дорогой Николай, — сказал он, — извини, но ты, кажется, неважно выглядишь. Сильно сдал.

— Да, батюшка, сдал, — ответил Капитан. — Сердце немного прихватывает, но это мелочи. На самом деле, живу как у Христа за пазухой. Впрочем, все покажу и расскажу, — и Капитан загадочно улыбнулся.

— Посмотреть есть что, — добавил Пестрый и подмигнул Дмитрию и отцу Ивану.

— Скукотища, — сказал Клен, — но ужин вкусный. Да, друг Капитан, друг Пестрый, расскажите хоть в двух словах, что тут за девять лет интересного случилось. Пока наш уважаемый Серебряный не созреет. (Серебряный, запустив свою шляпу куда-то на вершину дерева, самозабвенно уплетал картошку.) У наших гостей наверняка много вопросов.

— С удовольствием, — ответил Капитан. — Так, Дима один вопрос задал. Теперь очередь отца Ивана, прошу, батюшка.

— Хорошо, — сказал отец Иван, принимаясь за вторую рыбину, — как служитель культа, я вначале по церковной линии спрошу… Ну, во-первых, как тут с церковной жизнью, как священник? Вот. И второе: появлялся ли иеромонах Василий?

— Насчет церковной жизни, ее как бы и нет. Третий батюшка за девять лет.

— Не приживаются попы в этой дыре, — тут же прокомментировал отец Иван.

— Этот, последний, увы, самый худший. Полная противоположность иеромонаху Василию, действительно, обновленец какой-то. К службе холоден, так что в церковь почти никто не ходит. Зато коммерсант не хуже головы нашего. С головой вместе они и спелись… Теперь про иеромонаха. В селе он так и не появился. Но аномальную зону покидал, где-то на пару месяцев. Еще тогда, после вашего отъезда. Потом обратно вернулся в свои катакомбы и больше из них не выходил. Удивительно, но не только люди все с ним остались, но и часть гномов обратно к нему вернулась. Им даже их священный Раха-а-ахалд не помог. А самое удивительное — иеромонах постепенно превращается в гнома. Добровольно! Сам! Впрочем, сидел он со своими гномами до недавнего времени тише воды ниже травы. А весной этого года внезапно напомнил о себе: гномы разгромили стройку головы возле Брамы. Дима видел, расскажет.

— М-да, — многозначительно промычал отец Иван, — превращается в гнома. Слышал бы такое мой епископ. М-да, сказка началась… Кстати, а голова тот же, что тогда был?

— Да, тот же самый, переизбрался. И все такой же коммерсант и коммунист. И еще, после разгрома стройплощадки возле Брамы, он как бы слегка умом тронулся. Так в селе говорят. Якобы с инопланетянами общается.

— Да, одно общение точно было, — добавил Клен, — мы проследили. Понятно, что инопланетяне, это пришельцы. Именно они вышли на вашего голову. Что-то замышляют. Боюсь, как бы сюрпризов еще этот голова нам не принес. Время союза между нашими народами уже совсем близко.

— Да, друзья, союз, — внезапно воскликнул Серебряный звонким мальчишеским голосом, затем свистнул по-птичьи и хлопнул в ладоши. С дерева плавно опустилась и легла ему на голову большая соломенная шляпа.

— Ну, что, молодая поросль, — продолжил Серебряный, — самое время для чая и приятных новостей. А новости такие: время союза, который вы, друзья, ждали долгих девять лет, на подходе. Скоро на Холме состоится большой Совет. И вы, друзья-человеки, приглашены. Времени у нас мало. Идти придется сегодня ночью, перед рассветом.

— Так, значит, опять лезть в Браму? — спросил отец Иван, и все присутствующие на ужине услышали нотку сожаления в его голосе.

— Да, другого пути пока нет, — ответил Клен.

— И что, это так прямо необходимо?

— Отец Иван, тебя что-то смущает? — поинтересовался Капитан.

— Да нет, — уклончиво ответил батюшка, — и время как раз есть свободное, и я здесь… Просто, просто голос здравого смысла. Тогда шли, опять идти.

— О каком здравом смысле речь?! — воскликнул Дмитрий, — раз мы уже здесь. Лично я «за» руками и ногами. Путешествие на Холм, что может быть прекрасней!.. Отец Иван, вспомни, как мы назвали мир на Холме. Вспомни — отражение Рая.

— Отражение Рая, — задумчиво повторил отец Иван.

— Друзья, поймите, — сказал Клен, — теперь мы не можем проиграть, не имеем права! Но для того, чтобы победить, вам, человекам, нужна твердая вера в то, что наши слова о союзе не пустые. Вот почему так необходимо быть на Холме. Чем раньше, тем лучше.

— Все верно, простите, — сказал отец Иван после небольшого молчания, — еще не до конца отошел от житейской суеты.

— Я понимаю тебя, — Серебряный снял свою соломенную шляпу, покрутил в руках и опять одел. — Слова словами, а, как у вас говорят, факты упрямая вещь. Сейчас дорогой Капитан нам кое-что покажет, и потом продолжим наш разговор.

— Да, самое главное! — воскликнул Капитан. — Идемте.

Все встали и прошли под навесом к неприметной пристройке в задней части двора. Капитан осторожно открыл дверь. В ночной сад брызнул мягкий золотой свет. Отец Иван и Дмитрий с трудом верили своим глазам — в небольшой и очень чистой комнате вращалось, разбрызгивая прохладные искры, Золотое Веретено.

Шимасса

Веретено появлялось прямо из воздуха нашего мира, или, наоборот, сам воздух переходил в бешено вращающийся вихрь золотисто-серебристых искр. Отец Иван подставил руку под искры:

— Нет, этого не может быть, — тихо сказал он, — как оно все работает? Как?!

Дмитрий заметил два больших прозрачных камня, в форме шестигранников. Прозрачные камни были вставлены в какие-то круглые цилиндры, тоже прозрачные. И все это крепилось на широких листах металла, листы были прикручены к стенам пристройки… Эти камни, кристаллы, это, скорее всего, из мира стражей, — подумал Дмитрий.

Пестрый положил руку на плечо Дмитрию и отцу Ивану:

— Да, в вашем мире таких камней нет. Поэтому, друзья, мы очень боялись, что эти камни окажутся бессильны в вашем мире. Как хорошо, что наши страхи оказались напрасными.

Дмитрий снова перевел взгляд на камни и тут заметил, что от металлических листов отходят тонкие медные проводки.

— Капитан, да у тебя здесь целая электростанция!

— Да, друзья, — сказал Серебряный, — это первый дар нашего народа вашему. Начало союза.

— Но как оно все-таки работает, за счет чего?! — отец Иван всплеснул руками, на его лице играла восторженная детская улыбка.

— Ну, это так сходу не объяснишь пока, — виновато сказал Клен, — не объяснишь вашим языком, — поправился он. — Но Капитан скоро найдет нужные понятия и образы, правда, друг Капитан?

— Это уж как Бог даст, — ответил Капитан и вздохнул. — Пока же сойдемся на том, что в мире есть огромное количество вещей, о которых мы не имеем ни малейшего представления. Как, например, Веретено. Работает, и ладно. Главное, что сила Веретена способна преобразовываться в любую известную нам энергию. Например, в ту же электрическую… Приходится немного и настоящим электричеством пользоваться, но это, чтобы не заподозрили.

— Все правильно! — воскликнул отец Иван. — Надо быть очень осторожным. Это же, это же новый источник энергии, друзья! А у нас, в нашем мире, за такое легко убить могут. Если в нечистые руки попадет, а оно скорее всего так и будет. А нефтегазовые корпорации… Да, тема серьезная. Это уже что-то.

— То есть, теперь ты не прочь совершить еще одно путешествие? — спросил Дмитрий.

— Нет, не прочь, — отрезал отец Иван.

— Насчет осторожности, все верно, — сказал Капитан, — и наши друзья стражи это прекрасно понимают, хотя и удивляются нашим порядкам.

Стражи согласно кивнули головами.

— А теперь скажите мне, — обратился Капитан к отцу Ивану и Дмитрию, — можно ли, живя в селе, сохранить подобные вещи, ну, как Золотое Веретено или общение со стражами, в тайне?

— О, это весьма сложно, весьма, — ответил отец Иван. — Особенно в твоем случае. Да и дом твой на отшибе, а это может дополнительно привлекать внимание.

— В моем случае это было бы почти невозможно, но пока все хранится в тайне. И это несмотря на то, что в последнее время стражи довольно частые гости у меня. А к моей персоне здесь с первого дня моего появления повышенный интерес. Так что увидь местные со стороны, что здесь происходит, — Капитан тяжко вздохнул, — давно бы уже, наверное, все здесь разгромили и сожгли, из-за страха перед неведомым и непонятным.

— А может, наоборот — сказал Дмитрий, — телевидение бы пригласили, фильм сняли, какую-нибудь мистическую страшилку про пространственно-временной портал Брамы. Сейчас такое любят.

— Дмитрий, — поморщился Капитан, — вариант с желтой прессой еще более ужасный, чем погром и огонь. После огня можно все заново отстроить, а после того что наснимают СМИ, уже вряд ли отмоешься… Но, слава Богу, все наши тайные встречи по-прежнему строго хранятся. И это благодаря еще одному великому дару. Идемте, покажу.

Капитан и его гости двинулись в глубину сада и оказались на маленькой полянке. Посреди полянки был крохотный холмик, на нем стоял объемный горшок, в котором росло маленькое Серебряное Дерево, в форме пальмы. Тонкий ствол и длинные листья горели в лунном свете. Стражи и хозяин дома, сложив руки лодочкой, как индусы, низко поклонились Дереву. Длинные листья Серебряного Дерева затрепетали в ответ, а по стволу, к верхушке, побежали яркие блики белого огня. Несколько минут стояла глубокая тишина, наполненная нежным говором родника. Родничок бил прямо из-под холмика — именно его голос слышал Дмитрий, еще возле дома Капитана.

— Ее зовут Раорира, — тихо сказал Капитан, обращаясь к Дмитрию и отцу Ивану.

— Ее? — переспросил Дмитрий.

— Ее, Серебряное Дерево, — пояснил Капитан. — Да, настоящее имя у нее длинное и труднопроизносимое, но для нас она согласилась быть Раорирой.

Серебряное Деревце едва заметно качнуло листьями в знак согласия.

— Это второй дар народа стражей, — продолжил Капитан. — Помните деревья на Холме? Прекрасные и высокоразумные создания, покров и защита народа стражей. Вот и это чудесное дитя, — Капитан показал рукой в сторону Дерева, — покров и защита этого места. В противном случае, нас бы давно уже обнаружили.

— Значимость этого дара еще в том, — вмешался Серебряный, — что не мы его дарим, а само Дерево приносит себя в дар, в жертву, ведь жить в вашем мире ему непросто. Берегите Ее, берегите свою Раориру.

— Истинно так, — подтвердил Капитан. — Только это не все, пойдемте, я покажу вам последний дар.

— Прямо ночь сплошных чудес, — пробормотал отец Иван.

Гости двинулись за Капитаном дальше. Дошли до края сада. Здесь, возле забора, росло большое и старое дерево, давно высохшее. Капитан наклонился и стал шарить руками в дупле, почти у основания дерева. На его лице отразилось беспокойство.

— Что случилось? — тревожно спросили стражи.

— Этого не может быть, оно, оно куда-то пропало! Надо его найти! Может быть, я его переложил и не помню!

Капитан резко вскочил с места и тут же, схватившись руками за грудь, стал медленно оседать на землю.

Длинная серая тень скользнула по бетонной стене, нырнула в беспроглядную ночную черноту, под козырек служебного входа, и растворилась у заколоченной двери. Через мгновение в заброшенном детском садике возникло странное существо, похожее на огромную кошку с получеловеческим лицом и бородой.

Человеко-кошка опасливо огляделся. Никого. Только зыбко плывут мутные, едва различимые очертания забытых детских игрушек, шкафчиков с вывернутыми полочками, поломанных детских кроваток. На втором этаже тоже тихо. На втором этаже помещение краснокутовской церкви, которую лет девять-десять назад ограбил иеромонах Василий. Теперь церковь едва теплится. И это нового жильца вполне устраивает.

Ночной жилец бесшумно двинулся к противоположной стене. Прошел несколько пустых комнат, соединенных зияющими проемами, без дверей. Уперся в тонкое деревянное перекрытие, отделявшее закрытый садик от парадного входа с коридором и лестницей на второй этаж.

Подойдя к стене, как раз напротив лестницы, ночной жилец протянул свою кошачью лапу, из которой вдруг вылезли вполне человеческие пальцы. Существо по-кошачьи зашипело и что-то начертало в воздухе указательным пальцем. С тихим скрипом в стене обозначилась дверь, до этого совершенно невидимая. Человеко-кошка еще раз опасливо оглянулся и нырнул в открывшийся проем.

Ночной жилец проживал в уютной норе, в которой имелись кровать, столик, шкафчик, набитый ворованными безделушками, полочка со скудными запасами еды и даже неработающий телефон и несколько старинных церковно-служебных книг. Нора была прямо под лестницей в краснокутовскую церковь. Лучшего места не найти. Только вот с едой бывали перебои: в детском садике едой уже много лет не пахло, а в церковь приносили еду все реже и реже. Так что приходилось воровать по домам, а это небезопасно; мало того что можно схлопотать по шее, от своих же (свои здесь редкие сволочи), так еще и была возможность нарваться на пришельцев (их что-то слишком много стало в последнее время в селе). Попасться пришельцам — значит угодить в рабство. А что это такое, он знал хорошо, сам полгода назад бежал из плена. Или его отпустили, чтобы он взял то, что взял… Ночной жилец зябко вздрогнул, боязливо огляделся. Тихо. Никого. Здесь, в своей норе, он в относительной безопасности, но это пока церковь действует. Пришельцы не любят заходить в такие места.

Ладно, сегодня не до еды, сегодня особенный день.

Он осторожно просунул лапу под левую подмышку. Там у него была едва заметная сумочка. Достал из сумочки что-то небольшое, аккуратно завернутое в тряпку, бережно положил на столик, развернул. В ярком лунном свете (свет луны будто бы просачивался в жилище сквозь стены) горел небольшой кристалл овальной формы.

Он положил на кристалл обе лапы, сладко зажмурился и сказал:

— Шиммаса не дурак, Шиммаса умный, Шимасса всех обманет, и пришельцев, и попа, Шиммаса тебя никому не отдаст. Нет, никому.

Ночной жилец стал водить по кристаллу лапами и вскоре уже мурлыкал от блаженства, покачиваясь как в трансе:

— Шимасса, Шимасса, Шимасса…

Живоглаз

Капитан еще не успел осесть на землю, как к нему на помощь кинулся Пестрый. Не добежав до Капитана, он провалился почти по пояс в какую-то яму.

— Что за напасть! — воскликнул Серебряный.

— Еще вчера здесь ничего не было, — сказал Пестрый, выбираясь из ямы.

Капитан уже сидел, прислонившись спиной к дереву и полуприкрыв глаза.

— Какой же я балбес, — корил он самого себя, — какой же я наивный балбес! Ну, надо же, нашел место, где кристалл прятать. Болван!

— Ладно-ладно, дорогой друг, — обратился Серебряный к Капитану, — не стоит себя так мучать, нам твое здоровье дороже всех даров. — Серебряный снял свою шляпу, помахал ей в воздухе и сказал, пытаясь придать своему голосу прежнюю бодрость. — Пойдемте, чаек попьем, подумаем, как дальше быть.

Пестрый с Кленом аккуратно приподняли Капитана.

— Я, кажется, догадываюсь, кто это сделал, — сказал Клен, — и почему этот кто-то сумел обойти защитную завесу Раориры.

Отец Иван растерянно подошел к краю ямы:

— Тут целый подкоп.

— О, да, подкоп, — подхватил Серебряный, — а копать у нас мастера кто? Они, Серые. Вы помните Серых? — обратился Серебряный к Дмитрию и отцу Ивану.

— Серые, да, вспоминаю, — сказал Дмитрий, — котлован, домики, норы… один Серый был у Отшельника дома. Такая странная большая кошка с человеческим лицом…

— Вот-вот, — перебил Дмитрия Серебряный, — идемте, друзья, это и обсудим.

Капитан и его гости двинулись к дому, за стол. Капитан был еще слаб, его поддерживал за руку Пестрый. Шли в гробовой тишине — процессия чем-то напомнила Дмитрию траурную. Перемена настроения была разительной: еще несколько минут назад Капитан с восторгом демонстрировал дары стражей. И на тебе. Перемену настроения почувствовала и Раорира: длинные листья деревца обвисли, белые блики-огоньки на них погасли. Серебряный на какое-то время задержался у деревца, попросив друзей идти за стол.

— Так что все-таки пропало? — спросил отец Иван стражей и Капитана, после того как все, кроме Серебряного, вернулись под навес.

— Кристалл, — вздохнул Капитан, — третий дар.

— Чему быть, того не миновать, — философски заметил Пестрый. — Никто не мог знать, что кто-то сможет пройти защиту Раориры. Мы даже об этом не думали, представить такое не могли! Но раз так произошло, очевидно, что в этом есть определенный смысл, который откроется в будущем.

— Спасибо, друг Пестрый. Ты меня успокаиваешь. Само собой, все что ни делается, все к лучшему. Но все же многих вещей можно избежать, если быть осторожным.

— Если и была ошибка, — сказал Клен, — то только с нашей стороны, Капитан. Мы поторопились с третьим даром. Вот и все. Дар был преждевременен.

— Так что это за кристалл? Или тайна? — вновь спросил отец Иван.

— Живой кристалл, — ответил Пестрый. — Капитан его так и назвал «Живоглаз». Это кристалл, который может научить ваш народ общаться и видеть друг друга на любом расстоянии, путешествовать в другие миры, без всякой вашей техники. Так в свое время учился народ стражей.

— Общаться на расстоянии, летать в другие миры, — поморщился батюшка, — извините, но дешевой эзотерикой отдает.

— Отдает, — согласился Капитан. — Но есть одно «но»: Живоглаз делится своей силой только по мере нравственного роста личности, по мере развития чистоты и ясности сознания. И никак иначе. А это уже далеко не дешевая эзотерика, которая обещает, что будешь, мол, летать в астрал, как к себе домой.

— Можно, конечно, заставить Живоглаз служить себе насильно, — добавил Клен. — Но для этого надо самому обладать очень сильным духом. Вряд ли такие есть среди человеков. А вот среди пришельцев — есть.

— Хорошо, — не сдавался отец Иван, — а как можно одним камнем облагодетельствовать все человечество?

— Живоглаз способен воспроизводить самого себя.

— Размножаться? — спросил Дмитрий.

— Нет. Воспроизводить… пожалуй, ближе всего это к делению… м-да… В этом кристалле столько загадок… Только где он теперь, — Капитан мучительно вздохнул, — в чьих руках, сколько бед это принесет?

— Живоглаз обладает собственным сознанием, — невозмутимо сказал Клен, — и со временем, в плохих руках, он заблокирует свои свойства. Только вот, сколько на это уйдет времени, у кристаллов очень медленная реакция.

Появился Серебряный.

— Отдыхаем, молодая поросль, — сказал он немного повеселевшим голосом, — ну что ж, новости не самые плохие. Да, кристалл в руках у Серого. И кристалл был им похищен, можно сказать, по подсказке пришельцев. Это плохо. А хорошо то, что этот бедняга, который, кстати, копал почти месяц со стороны кривого овражка; он теперь очень, очень не хочет кристалл кому-либо отдавать.

— Пока кристалл в руках Серого, это не страшно, — продолжил Серебряный. — Неподготовленному серому сознанию это ничего не даст, кроме, это, как его…

— Галлюцинаций, — подсказал Капитан.

— Да, галлюцинаций, не больше. Но вот если кристалл в руки темных попадет… о друзья, каждый наш шаг тогда будет им известен. Поэтому надо во что бы то ни стало этого Серого найти быстрей, чем его обнаружат пришельцы…

Теплые приятные волны бежали по гибкому худому телу Шимассы. Он смотрел на играющие в свете луны блики и грани кристалла и вспоминал свое детство. Прошло уже немало лет, и очень многое в памяти стерлось. Память стала особенно подводить его после Кургана, где он почти год провел в рабстве у пришельцев. Пришельцы пичкают своих рабов «плесенью забвения». После нее обычны провалы в воспоминаниях. И вот волшебная сила кристалла воскрешает то, что он потерял в первую очередь — память детства.

Как будто бы все было только вчера, а не много лет назад: большой человеческий город — они жили на его окраине, возле прекрасного своей запущенностью пустыря, прямо под городской библиотекой. Да, папа знал, где обустраивать нору, папа предвидел — лишний ум тебе в будущем не помешает, — говорил папа и был как всегда прав. Мозги у Шимассы отменные, не раз его выручали. Вот что значит детство под библиотекой.

Шимасса вглядывался в играющие загадочными колдовскими огоньками грани кристалла. Перед его глазами вставали яркие картины из давно забытой жизни, каждая картинка несла в себе целый букет эмоций, также давно забытых. И все это давало такую полноту жизни, о которой он и не подозревал.

Вот папа где-то украл детский калейдоскоп. Трубка из толстого картона, как подзорная труба, только вместо объектива цветные стеклышки. Он вспомнил ее так отчетливо, вспомнил даже, какой рисунок был на трубке. И как он целыми днями разглядывал загадочные колдовские узоры. И кристалл у них в норе был. По форме похож на этот, но меньших размеров. Его мамаша украла еще до его рождения. Впрочем, сравнивать нельзя; то была обычная стеклянная подделка, а здесь…

Шимасса оторвал глаза от играющих колдовских бликов и едва не закричал от ужаса — он был не один. На обрывке тонкой металлической трубы, что торчала из стены, сидел местный поп Борис и сурово смотрел на него. (Краснокутовский батюшка каким-то немыслимым образом разместился на крохотном кусочке тонкой трубы.)

Шимасса быстро закрыл кристалл лапами.

— Отдай его мне, — сказал отец Борис монотонным замогильным голосом. Не меняя своего положения на трубе, он протянул в сторону Шимассы руку. Рука каким-то неестественным образом стала удлиняться, растягиваться, словно резиновая. Шимасса схватил кристалл и кинулся с ним к выходу из норы. Но перед тем как покинуть нору, он оглянулся — никакого отца Бориса на трубе не было.

Какое-то время Шимасса стоял, боясь пошевелиться и слушая, как бешено колотится сердце. Поп Борис больше не появлялся. Шимасса осторожно вернулся к столику. Еще немного посидел, держа завернутый в тряпку кристалл в лапе, чтобы сразу с ним бежать, если появится поп. Однако тот так и не появился.

Постепенно к нему вернулась способность думать. Включив свои «отменные библиотечные мозги», он сразу же понял, что с ним только что было. Он даже слово об этом знает, из умных человеческих книжек — галлюцинация. Конечно, это она, сколько он этих галлюцинаций в Кургане пережил. Обманные образы кажутся такими настоящими, даже говорящими и осязаемыми; однако стоит прекратить их воспринимать всерьез или просто поменять свое положение в пространстве (как он сейчас сделал), и обманные образы тают.

Все ясно, — заключил Шимасса, — Живоглаз (так тебя называют) испытывает меня на прочность. Мол, а достоин ли ты, Шимасса, хранить такую дорогую вещь? Одно ведь дело украсть, другое сохранить… Что ж, я докажу, что достоин, Шимасса теперь никого не будет бояться.

Он снова извлек Живоглаз, положил на него свои лапы и попытался войти в прежнее состояние. Увы, воспоминаний из детства больше не было. Вместо этого Шимасса обнаружил себя в пустом и пыльном коридоре, с высоким сводчатым потолком. Это был Коридор Забвения, он сразу его узнал. Так этот коридор называют пришельцы. Он и другие пленники Кургана много раз по нему бродили под воздействием плесени. И вот опять Шимасса в том же коридоре, опять он бесцельно бредет куда-то, и в голове гвоздем сидит одна мысль: выхода нет, ибо выход отсюда один — смерть и полное забвение. Забвение…

Обычно Шимасса доходил по Коридору до определенного места — это был внезапно открывшийся ему какой-нибудь уютный закуток, застеленный тряпьем, — он зарывался в тряпье и сладко засыпал, чтобы опять проснуться в ненавистном Кургане.

Вот и в этот раз Шимасса дошел до такого закутка и собирался, было, ложиться спать, как вдруг его пронзила необычно острая мысль: из коридора есть выход, а значит, есть выход и из Кургана. Надо только найти дверь. Только он подумал о двери, как увидел эту дверь в стене (как же он раньше ее не видел!), дверь была приоткрыта, яркий солнечный свет струился из-за неё, свет остро пах детством.

Шимасса ринулся к спасительной двери и вдруг почувствовал, как кто-то держит его за левое плечо. Он попытался освободиться, дернулся и обнаружил себя в своей норе. На его плече лежала холодная лягушачья лапа. Шимасса медленно повернулся, странное существо стояло за его спиной. У этого существа были перепончатые лягушачьи лапы, длинные тонкие ноги, короткое туловище с большой головой и огромная беззубая пасть.

— Отдай мне Живоглаз, — прошамкало чудовищное существо.

В первое мгновение Шимасса не на шутку испугался. Но потом страх как рукой сняло: тут, видимо, Живоглаз стал ему помогать, Шимасса не узнавал самого себя.

— Ты призрак, ты мой собственный страх, брысь! — зашипел он и плюнул на чудище. И чудище исчезло. А он, забыв всякую осторожность, дерзко захохотал: — Нет, никому я тебя не отдам, — сказал он кристаллу, — ты мой, мой!

Шимасса закрыл глаза и крепко прижал Живоглаз к груди. Под его ногами качнулся пол. Он полетел, но не вниз, как бывало под плесенью, а вверх, сквозь потолок своей норы, сквозь крышу, выше и выше, прямо к далеким мерцающим звездам.

Шимасса был свободен.

Восход Антареса

Вдоволь накупавшись, я выбрался на берег. Гроза давно ушла на запад, слышался только ее отдаленный гул. На той стороне лимана, очень далеко, что-то горело, и сильно горело. Западный горизонт был словно окрашен кровью. Красноватые блики мешались с отдаленными беловатыми вспышками молний.

Заметно похолодало. Поеживаясь, я осторожно двинулся по тропинке обратно. Под ногами хлюпала дождевая вода; она казалась ледяной. Ноги то и дело скользили по грязи и стеблям поваленного ветром камыша. Шагов через двадцать, наткнулся на вывороченное ураганом дерево. Дерево упало прямо на тропинку, по которой я так весело бежал сюда. Пробираясь через мокрые ветви, я внезапно ощутил острый приступ жалости к погибшему дереву — неприятная щемящая тоска разлилась внутри меня, словно вместе с деревом погибла часть моей души. Перебравшись через упавшую маслину, я ускорил шаг. Захотелось как можно быстрее отсюда уйти.

На той стороне лимана горело все сильнее и сильнее. Беловатые вспышки молний пропали, теперь вся западная часть неба была залита ровным кровавым цветом. Мысли о конце света лезли в голову сами собой — на какое-то мгновение мне показалось, что это не пожар, это восход зловещего апокалиптического светила, новой звезды, красного сверхгиганта, уже сожравшего солнце и готового пожрать мир.

Добравшись до своих вещей (слава Богу, мое дерево устояло под напором стихии), я торопливо оделся и двинулся к далеким огням города. По Косе словно стреляли крупной картечью. Тропинка была завалена оборванными ветками деревьев, сломанным камышом. Ноги натыкались на неразличимый в темноте мусор… Нет, теперь мне было не до Белодрева и даже не до Капитана с Отшельником. Теперь я хотел как можно быстрее покинуть Косу.

Меньше чем через час я достиг «спального» микрорайона. К тому времени небо успело полностью очиститься от облаков. Появилась луна, зажглись тусклые предутренние звезды. Я вытащил мобильник, глянул на часы. Было полпятого. Ждать первого транспорта совсем недолго.

В городе таких разрушений, как на Косе, не было. Да, повалило несколько рекламных щитов у торгового центра, раскидало мусор из баков. Ливень оставил после себя огромные черные лужи, в которых тускло отражалась луна и плавали бумажки, пластиковые бутылки и прочий мусор. Все остальное осталось прежним.

В ожидании маршрутки я смутно размышлял о чудовищной мощи Стихий Природы.

Мы не одни на планете, более того, мы далеко не главные тут. Есть силы гораздо мощнее нас, и эти силы нас точно когда-нибудь сметут со всеми нашими армиями, научными технологиями и мусором…. Впрочем, почему обязательно сметут? Это страх, банальный человеческий страх, который так любит эксплуатировать Голливуд, страх перед неизбежным изменением мира, страх пред неизвестностью. Нас научили видеть в Стихиях Земли: в великом Океане, воздухе, полях и лесах — только бездушную демоническую стихию. По вере нашей да будет нам. Как мы относимся к окружающим нас силам Земли, так и они к нам. Только они сильнее нас. — Я с тоской посмотрел на плавающий в луже мусор, — не может быть, чтобы мы были им безразличны. Никогда не поверю! Не может быть, чтобы среди них не было тех, кто любит нас и стремится к союзу с нами. Вот как мои стражи с их идеей союза.

Тут же вспомнился Отшельник, вспомнился приснившийся Белодрев. И главное, вспомнилось начало нового Капитана. Я вынул записную книжку и в тусклом свете уличного фонаря набросал несколько сцен увиденных перед самой грозой… Ну вот, теперь я был совершенно спокоен.

Пробудился в середине дня с тяжелой головой, еще сказывалось похмелье. После холодного душа и крепкого зеленого чая сел к компьютеру. В голове потихоньку прояснялось. Я занялся привычным просмотром новостей. Никогда не смотрю местные новости, но тут решил начать именно с них.

Новостные сайты пестрели сообщениями о последствиях вчерашнего урагана: это-то меня и интересовало. Город подсчитывал убытки. Хорошо, обошлось без человеческих жертв. Около семи человек обратились за медицинской помощью, они получили легкие травмы. Один случай тяжелый — мужчину средних лет придавило упавшим деревом. С переломами и сильным сотрясением мозга он доставлен в больницу. Врачи говорят — будет жить.

Сообщалось и о крупном пожаре на складах возле села Борениха. Склады были со стройматериалами. Сгорело все подчистую. Пожарные, которые добрались до места, когда тушить уже было особенно нечего, предположили, что склады загорелись из-за попадания молнии. Что ж, «смелая версия». После того что вчера творилось, звучит правдоподобно. Дальше шло разглагольствование насчет халатности начальства складов, пренебрежения банальными нормами противопожарной безопасности.

Я быстро открыл спутниковую карту: так и есть, Борениха почти напротив того места, где я был ночью, на другом берегу лимана. Значит, горели склады… Почему-то последняя мысль принесла мне некоторое успокоение. Стал просматривать сообщения дальше. Где-то оборвало линии электропередач, несколько населенных пунктов обесточено. Больше всего пострадал небольшой районный город на северо-западе области. По нему прошел смерч — редкое у нас явление, а такой силы впервые за всю, как говорят, историю наблюдений. И произошла на Небе война, — вспомнились мне строчки Апокалипсиса, — да, Великие Стихии волнуются. Природная аномалия бушевала не более пяти минут, но дел наделала много: выбитые стекла, сорванные крыши, поваленные деревья и, что больше всего меня удивило, поваленные бетонные столбы. Это же какая сила! Какая сила!

Заквакал «скайп». На линии — мой старый приятель Максим. «Привет», — отбил я ему на клавиатуре, и в который раз подумал: когда уже, наконец, приобрету микрофон и камеру? Наверное, никогда. «Как ты там, не смыло; как посидели у Индуиста?» — спрашивает меня Максим.

Стоит ли сообщать ему о том, где я провел ночь? Максим прекрасный военный историк, тут ничего не скажешь. Когда-то он вел даже на нашем местном телеканале военно-историческую передачу. Максим замечательный собеседник, свой человек; и все же у нас немного разные с ним интересы. Меня интересует мистика (в хорошем смысле слова), Космос, метаистория и тому подобное. Максима привлекает, как он сам выражается, «исторический стук пулемета», то есть, бесконечные человеческие войны и конфликты, к которым у меня либо равнодушие, либо омерзение. Немного объединяет тема Космоса, чуть-чуть политика… И все же мы прекрасно общаемся; есть что-то родственное между нами, что-то необъяснимое словами.

От Максима новое сообщение на тему вчерашнего урагана. Пишет, что у них повыбивало стекла в подъезде, у соседа с пристройки на первом этаже посрывало весь шифер, на рынке перевернуло несколько киосков.

Удивительно, когда все произошло? А я ведь попал под ураган на открытом месте. И даже не успел испугаться. Просто ничего не понял. Да, были порывы ветра, но не такие, чтобы подхватило тебя и унесло; был ливень, были молнии, красивые молнии. Хорошо помню огромные пузыри на воде и бурный восторг, внезапно охвативший меня. Откуда этот восторг взялся?! Я по природе совсем не герой, скорее трусоват. А может, так душа ощутила близкое присутствие детей грозы и урагана? Их дыхание для кого-то, может быть, и смертельно. Но, видимо, не для меня. Не зря я вчера к Отшельнику обращался.

Господи, что за бред, — я сжал пальцами виски. — С Отшельником он общался. Нет, такое Максиму сообщать нельзя. Он ведь что подумает — напился, вместо того чтобы ехать домой, зачем-то глупо пошел на Косу, на Косе добавил, ну и дальше нечто вроде алкогольного бреда под ураган…

О, вот и Хоббит в Сети появился. Сразу кинул мне ссылку. Хоббит — человеческое имя у него Сергей — парень очень интересный. Во-первых, почему Хоббит? а потому, что все тащит в свою двухкомнатную норку, ну, всякие там железки, радиодетали, микросхемы. Все чего-то мастерит, оно ломается, но он все равно мастерит, мастерит с упорством гнома (гномье упорство, это у него от папы, так Максим считает).

Во-вторых, квартира Сергея — это самая натуральная нора, причем нора интеллигентного хоббита. Не мешки с крупой в ней хранятся, а вся наша недавняя советская эпоха, канувшая в пучину. Только у Хоббита я могу полистать пожелтевшую газету «Правда» с портретом Гагарина на первой странице и сообщением о первом полете человека в Космос. Или послушать Шаляпина на вполне сносной грампластинке.

В-третьих, внутри самого Хоббита легко уживаются самые разные противоположности, например: чувство собственности (все в норку, в норку!) легко сочетается с таким же обостренным чувством социальной справедливости. Вот еще пример: постоянная беготня по религиозным организациям и сектам и постоянная критика этих же организаций и сект. Главный упрек Хоббита всем религиям земли — это отсутствие у них жажды социального переустройства мира. Что ж, здесь я почти с ним согласен. Спорим мы обычно о деталях — мне не нравится огульная критика, критика без разбора. Вот сейчас Сергей громит православную церковь: мол, сплошная мамона, слияние с олигархической властью, показные молебны, колоссальная оторванность церковной верхушки от народа, ненависть к инакомыслию и т. д.

Да-да-да, где-то оно так… и все же, не так это просто. Церковь — живой многомерный организм, со своими болезнями. Нельзя всех под одну гребенку… Вот вчера опять спорили на эту тему. Хоббит читал с ноутбука Индуиста о каком-то попе, что не верит в Христа, но прекрасно служит. То есть, он не то что в Бога совсем не верит, он не верит в то, что Христос — Бог и Второе Лицо Троицы. При этом нормально служит — красивый голос, все возглашения во время службы, все как положено. Никакого внутреннего дискомфорта, верней, вначале был, теперь прошел.

Пока он это вчера читал, у меня четкий такой образ перед глазами стоял: коротко стриженый, ежиком, со щетиной вместо бороды батюшка стоит в алтаре и тихонько, про себя, иронично так посмеивается над бабками… Вот и сейчас этот образ пред глазами возник. Кстати, что там Хоббит по ссылке прислал, не статью ли про того попа?

Открываю ссылку. Нет, тема вчерашнего урагана. Сняли и выложили на «ютубе». Снято, видимо, с мобильного телефона. Смутный контур решетки на переднем плане, танцующие в объятиях ураганного ветра деревья, словно зыбкие колышущиеся тени, вспышки молний, и что-то красное периодически наползающее на экран и пропадающее. То что наползало на экран, было вначале похоже на зарево пожара (я еще подумал, видео снято в Боренихе, возле горящих складов), но потом оно превратилось в огромный багрово-красный шар, который медленно поплыл через экран и пропал. Шар напомнил мне восход Антарес над одной из планет этой звезды (рисунок, виденный мной на каком-то космическом сайте).

Красный шар появился вновь. Я решил рассмотреть его как можно лучше и вдруг поймал себя на нелепой мысли: интересно, как бы смотрелся неверующий во Христа священник на фоне восходящей звезды Антарес. Я вгляделся в плывущий по экрану багровый шар, шар доплыл почти до края экрана и внезапно пропал. Вместе с ним пропало все, осталась только черная пустота монитора.

Сновидящий

Отец Борис покинул пределы села и теперь стремительно двигался над какой-то лесополосой, наслаждаясь свободным полетом. И вдруг ему вспомнилась главная цель путешествия — он же хотел получше изучить эту тварь!

С тварью он столкнулся совершенно случайно, во время прошлого путешествия. Прямо в собственной церкви. Что-то гибкое, похожее на очень большую кошку, метнулось тогда на него из алтаря, он не на шутку испугался. Но тварь испугалась гораздо больше его. Она отчаянно заметалась по церкви, пока не провалилась под пол. Отец Борис последовал за ней. И оказался в небольшой комнатке, кажется, это была подклеть под лестницей в церковь.

Интерьер комнатки просматривался очень смутно, все сливалось в серой пелене. Отец Борис долго тер свои ладони, пристально всматривался в окружающие его предметы; зрение немного обострилось, он с трудом разглядел нечто похожее на столик и топчан. Наконец, увидел саму тварь. Она притаилась у противоположной стены, за топчаном.

— Киса, иди сюда, — сказал отец Борис как можно более мягким голосом, — кс, кс, кс…

«Киса» в ответ зашипела и кинулась прямо сквозь стену прочь. Как оказалось, у твари была потаенная дверь…

Отец Борис остановился и попытался восстановить в памяти комнату, из которой тогда ускользнуло это существо. Это удалось ему без труда (на память он никогда не жаловался), он вспомнил все, вплоть до мельчайших подробностей. А потом дал себе мысленную команду. И тут же почувствовал, как стремительно перемещается в пространстве.

Через несколько секунд он оказался в подклети. Тварь была на месте и, что странно, никак на него не реагировала. Она сидела на стульчике (совсем как человек) и покачивалась, словно в трансе. Лапы у существа лежали на столике, и в этих лапах что-то ослепительно блестело.

Это был сияющий камень, многогранный кристалл. Грани кристалла переливались и манили едва выносимым для глаз сиянием, притягивали запредельной тайной и глубиной — в это сияние, в эту небесную глубину было невозможно не влюбиться. Отец Борис забыл обо всем, он, не отрываясь, смотрел на чудесный камень. Смотрел, зная (хотя и не мог понять откуда), что это за камень!

Нет, это не простой камень, с помощью этого камушка можно такие дела вершить, путешествовать по таким непредставимым мирам; можно творить такое, что его фаза по сравнению с возможностями этого кристалла — детский лепет. Да это же!.. И камень, конечно же, этой «киске» не принадлежит. Камень краденый.

Отец Борис и сам не понял, когда успел переместиться к стене напротив сидящей твари. Еще и примостился на торчащей из стены трубе. Дальше все произошло стремительно: существо открыло глаза и увидело его. А он выкинул вперед руку (совершенно не обдумывая свои действия) и грозным голосом потребовал отдать ему кристалл. Рука при этом как-то неестественно стала удлиняться, однако это его совсем не беспокоило. Тварь вскочила и дико завизжала. Это был невыносимый визг! Этим визгом отца Бориса сбило с трубы, закрутило, и через мгновение он очнулся в собственной постели… Он лежал с открытыми глазами, на правом боку. Надо бы снова попытаться по горячим следам войти в «фазу»[2] и достать эту тварь… точнее, то что у нее было в лапах — камень, кристалл! Надо, но на него внезапно навалилось ватное бессилие и даже какой-то безотчетный страх. Нет, ему явно было не по себе.

Отец Борис закрыл глаза и сразу же перед ним заиграли грани этого проклятого камня. Он хотел его. И одновременно этот непонятный страх, как предупреждение, что ли. Чем больше он желал камень, тем сильнее на него из ночной тьмы надвигался страх. Он резко открыл глаза. Какое-то мгновение на него смотрело нечто — оно было похоже на черную оскаленную африканскую маску (такие маски коллекционировал на его прежнем приходе один из прихожан). Мираж растаял.

Отец Борис несколько раз глубоко вздохнул и даже перекрестился. Неужели я угодил на крючок к темной силе, — с тоской подумал он, — вот так вот банально и просто. Заигрался. И мои собратья, батюшки-ортодоксы, правы. Получается, правы! Нельзя туда лезть, нельзя. Ничего нельзя. Путь закрыт. Воздух во власти духов злобы поднебесной, да и в космос они же не пускают нас. На луну, хе-хе, и то не пустили.

И, конечно же, все эзотерические практики от сатаны. Ничего нельзя. Остается безмерное терпение и смирение — изо дня в день однообразное служение, требы, бабки, глушь. Изо дня в день, изо дня в день одно и то же, одно и то же. Замкнутый круг!.. Ничего-ничего, разберемся. С чего все началось, где может быть ошибка или, наоборот, знак судьбы?

Отец Борис занялся уже привычным просмотром своей жизни. К тому же это занятие сейчас и успокаивало. Он листал свою память как книгу. Каждая глава — целая эпоха, безвозвратно канувшая в пучину, словно сновидение, словно одна из прожитых жизней. И в то же время — это все он, сновидящий отец Борис, сосланный епископом в эту дыру.

Он листал книгу своей жизни: студент авиационного института, инженер на советском авиаремонтном заводе, примерный семьянин. Еще немного — и на дворе горбачевская перестройка, смутные надежды и ожидания. А потом случилось знакомство с книгами Блаватской и Штейнера, после этого у него началась другая жизнь и совсем другая глава книги. Вот короткие страницы духовного поиска: «ивановцы», «рериховцы», Шри Чинмой, Шри Ауробиндо, Ошо, Кришнамурти; наконец, долгая пристань — Карлос Кастанеда, осознанные сновидения, неповторимый вкус свободы. И горечь поражения.

Следующая глава: церковь, священство, жажда миссионерства. Увы, миссионерство оказалось иллюзией, даже вредной, никому в епархии ненужной ересью. Жажда миссионерства вылилась в книжный бизнес… Бизнес. Вот откуда идет роковая полоса, приведшая его сюда, в аномальную, кстати, зону. Да, но какой ценой… Книги поначалу не приносили большого дохода, а вот когда полноценная церковная торговля пошла, тогда и пошли деньги и все, что с ними связано, — зависть, ненависть, трения с епископом. А потом, почти восемь лет назад, ночью, он потерял в автокатастрофе всю свою семью.

Полгода ходил как мертвый. Но эти полгода стали его первой, по-настоящему серьезной переоценкой всего, во что он верил. Сюжет его книги жизни как будто совершил спиральный виток — он снова вернулся к своей сновидческой практике, только теперь делал все осторожно, это стало частью его ночной, тщательно скрываемой от всех жизни. Он реанимировал свой бизнес. И вот здесь как раз потерял всякую осторожность, даже шел на риск намеренно. В итоге, окончательный разлад с епископом, и вот он в Красном Куту, уже почти год…

Отец Борис занялся просмотром книги жизни в обратном направлении и незаметно задремал. Ему снился самый обыкновенный сон, в котором он был студентом авиационного института, и на дворе была брежневская эпоха, и они пили в общаге вино, и кто-то из его собутыльников рассказывал ему о каком-то Живоглазе…

Дымчатое тело

Шимасса почти достал рукой до звезд, почти дотянулся. И вдруг звезды пропали, все заволокло бесцветной, беспредметной мглой. Он услышал свое имя, произнесенное с длинным змеиным шипением. И тут же стал стремительно падать в самую гущу мглы. Бледные лиловые огоньки носились вокруг него, падая вместе с ним. Огоньки противно свистели, сквозь свист отчетливо пробивались слова: «Шимасса вор, Шимасса вор, вор и раб…» Вот и конец, — обреченно подумал Шимасса.

Очнулся он у себя в подклети, под топчаном. Живоглаз был с ним, он сжимал его в лапах. Долго Шимасса лежал, боясь пошевелиться, соображая, чтобы все это значило, почему он не в Кургане, почему пришельцы его отпустили. Волшебный кристалл, Живоглаз, — догадался он, — им нужен кристалл, а не бедный Шимасса. А кристалл оставался здесь. Ведь он летал к звездам в своем дымчатом теле. Дымчатое тело… Благодаря кристаллу он нашел свое дымчатое тело! Вот это да! Мало кто из его народа может подобным похвастаться. Да почти уже никто! А когда-то многие умели пользоваться дымчатым телом.

Шимасса вздохнул: гордись, не гордись собой, а положение у него отчаянное, непонятное. Если пришельцам нужен кристалл, то что им мешает войти в нору и взять у бедного Шимассы его сокровище? Он вспомнил: пришельцы не любят попов. Эту странную весть поведал ему еще дедушка. То есть, не любят даже не столько самих попов, сколько эти здания, в которых попы дымят своими штуками и бубнят заклинания.

Вот почему его народ, те немногие, кто не стал рабами у пришельцев, стараются селиться рядом с такими местами. Так сделал и Шимасса, когда бежал из Кургана. Пришел сюда, место оказалось незанятым. Он даже не удивился, он знал, что местные здесь давно у пришельцев в рабах. Безмозглые создания.

Шимасса свернулся клубком вокруг кристалла, зевнул. Чувство острой опасности после пережитого им ужаса почти прошло, навалилась усталость, апатия.

Как жестока судьба к его народу, — отстраненно размышлял Шимасса. — Они вынуждены селиться рядом с теми, кто убил их былое величие. Да-да, именно попы с их религией вышвырнули его народ на задворки! Люди перестали их чтить как хранителей очага. Они вынуждены были голодать и скитаться. Им пришлось научиться воровать. Они стали легкой добычей темных сил. Они даже забыли собственное название, они стали Серыми. Боязливые и всюду гонимые, бесцветные создания, несчастный народ. Шимасса едва не заголосил: бедные мы, несчастные, уа-а! уа-а! Несчастные мы-ы-ы! Уа-а!.. Вовремя опомнился — он опять не о том! Нужно думать, что делать? Положение хуже некуда. Собственная нора теперь ему тюрьма. Пришельцы будут караулить днем и ночью. Они не едят, не спят. Рано или поздно они своего добьются.

Может, не мучиться, может, отдать Живоглаз пришельцам?.. Нет, никогда. Никогда! Шимасса ненавидит пришельцев! Он уже научен горьким опытом — кристалл заберут, а его в рабство, в самую глубину Кургана, откуда никто и никогда не сбежал.

Шимасса еще раз зевнул, он чувствовал, что неудержимо засыпает. Вязкая усталость стремительно наваливалась на него. Как же он устал в эту ночь. Очень устал. Он не может связно думать. Но ничего. Время еще есть. Он немного поспит, а потом что-нибудь придумает.

Засыпая, Шимасса вспомнил про местного попа. Поп был сейчас даже опаснее, чем пришельцы, ведь он мог явиться в любой момент. Шимасса дернул лапами от страха. Но пробудиться уже не смог. Сон окончательно овладел им, очень плохой сон! В этом сне к нему явился местный поп. Он схватил его за горло и прижал к полу своей огромной лапой. Другой лапой он шарил возле Шимассы, искал Живоглаз. Шимасса задыхался, хрипел, отчаянно вырывался, пока не провалился в забытье.

Народ Лэйи

Птицы напоминали стремительно летящие языки огня в темно-синем утреннем небе. И все же это были птицы, самые обычные птицы; с причудливыми кисточками на головах и длинными роскошными хвостами.

Немного не долетев до Брамы, стая огненных птиц стала круто разворачиваться. Птицы курлыкали, как журавли, только гораздо красивее, мелодичней. Дмитрий понял, что так птицы приветствуют их. И точно: стражи и Капитан стали махать в ответ руками, а Серебряный с Кленом еще и прокурлыкали, точь-в-точь как огненные птицы.

В этот миг Дмитрий почувствовал, как внутри него что-то сместилось. На какое-то мгновение он увидел себя в стае огненных птиц, он стал огненной птицей. Ему казалось, что он внутри беспредельного светоносного шара. И этот шар — все мироздание, которое он видел одновременно, как бы из множества точек. Он видел Браму и стоящие возле нее фигурки, Холм, небо, гаснущие утренние звезды. Он видел запредельно далекие, как бы скрытые за слоями тумана Хрустальные Горы Другого Берега. Именно туда стремилась его огненная душа.

Райское наваждение прошло. Дмитрий снова стал самим собой. А огненные птицы стремительно растворились в юго-восточном направлении.

— Хороший знак, — повторил Серебряный, — знак Другого Берега.

Дмитрий с изумлением смотрел на Серебряного — прежний «фермерский облик» стража вместе с соломенной шляпой растаял без следа. Перед Дмитрием сияла высокая серебристая фигура, хорошо знакомая ему по прошлому путешествию. Рядом с Серебряным стоял Клен, облик его не изменился, разве что зеленый плащ приобрел изумрудный оттенок.

Но самым удивительным было то, что и на Капитане, и на отце Иване, и на нем самом были длинные плащи, светло-серого цвета. Цвет плащей не то струился, не то светился — Дмитрий так и не смог подобрать подходящие слова к тому, что видел. Дмитрий потрогал руками свой плащ. Ничего необычного, только приятная на ощупь материя, мягкая и очень эластичная. Он посмотрел на Капитана, Капитан все еще стоял, сложив молитвенно руки на груди. Дмитрий заметил, что лицо Капитана помолодело, кожа лба натянулась, разгладились морщинки, ушла болезненность. А вот на лице отца Ивана было детское изумление, даже некоторый испуг. Широко открыв глаза, молча и ни на кого не глядя, он ощупывал руками свою новую одежду.

— Пора, — тихо сказал Клен.

Они спустились в низину и подошли к лесу. На этот раз тропинку отыскали без труда. Тропинка бежала мимо величественных и стройных тополей, буков, кленов, грабов — деревья внимательно и дружелюбно наблюдали за путешественниками. Дмитрию все время казалось, что еще чуть-чуть и деревья заговорят с ними или сойдут с места в священном танце. Верхушки самых рослых тополей уже горели, пронзенные первыми солнечными стрелами. От древесных стволов исходило мягкое теплое зеленое пламя. А у подножий еще клубился, свиваясь кольцами, ночной голубовато-лунный туман. И непередаваемый запах…

— Лес стал еще чище и лучше, — тихо сказал Дмитрий и поразился, как и в прошлый раз, собственному голосу, как бы многократно повторенному деревьями.

— Лес остался прежним, дорогой Дима, — ответил Капитан, — просто твое восприятие стало более четким.

— А плащи на нас, тоже восприятие? — поинтересовался отец Иван.

— Скорее, батюшка, плащи знак того, что наше восприятие этого мира стало лучше.

— Как все мудрено, — проворчал отец Иван, — понимаю Василия, решившего стать гномом.

Лес кончился. Друзья пересекали луг, весь заросший большими и дивными цветами. Над цветами плавно кружились огоньки — синие, желтые, фиолетовые. Огоньков было бесчисленное множество. Дмитрий остановился.

— Что это? — спросил он идущего позади Капитана.

— Ага, ты и это теперь видишь! — обрадовался Капитан.

— Да, а что здесь такого?

— Дело в том, что это не совсем светлячки, как ты, наверное, подумал. Это целый народ, очень хороший, но увидеть его непросто. Я сам не так давно их заметил, хотя ходил по лугу много раз. Рад за тебя, Дмитрий, ты делаешь успехи… Хочешь поближе с огоньками познакомиться?

— Так это не просто огоньки… И какое у этого народа имя?

— Это народ Лэйи, — ответил Капитан, — Ну, пошли знакомиться.

Дмитрий и Капитан сошли с тропинки, осторожно приблизились к огромным цветам. Стражи с отцом Иваном остановились. Стражи улыбались, отец Иван глядел немного рассеяно. В отличие от Дмитрия, он огоньков почти не видел и не придал им никакого значения, приняв за случайные блики. Отец Иван был не здесь — он думал о Золотом Веретене, похищенном Живоглазе, о событиях последней ночи. Он пытался понять: дары стражей — это всерьез, это не растает словно сон, как только они вернутся к своей обычной жизни?

Капитан и Дмитрий присели возле одного из цветков. Цветок был густого фиолетового цвета и чем-то напоминал гвоздику, только размерами крупнее. Огоньки теперь кружились совсем рядом, однако понять было ничего нельзя: как раз вблизи огоньки напоминали призрачные блики.

— Не смотри на огоньки, смотри на цветок, это их мир, — услышал он голос Капитана, — постарайся ни о чем не думать, только смотри.

Дмитрий смотрел на цветок. Долгое время ничего не происходило, пока цветок не стал стремительно увеличиваться в размерах. Вскоре во Вселенной не осталось никого, кроме цветка и Дмитрия. В самой сердцевине цветка открылась дорога, выложенная фиолетовым камнем. Дмитрий не задумываясь пошел по ней.

Дорога плавно опускалась, потом поднималась, потом проходила мимо причудливых скалистых выступов, похожих на огромные бледно-фиолетовые лепестки, и упиралась в невероятное нагромождение цветочных башен, разноцветных куполов, полупрозрачных зданий, напоминающих то многогранные кристаллы с овальными боками, то пчелиные соты.

Все это многоцветное великолепие было окружено высокой ярко-зеленой оградой. Дорога бежала прямо к ограде, проходила под аркой, отсюда еле различимой. Дмитрий, наконец, понял, что перед ним город — самый странный город, что когда-либо ему доводилось видеть. И тут же в глазах у него зарябило от множества вспышек. Он зажмурился. Вокруг него, с немыслимой скоростью, носились те самые «огоньки» над цветами, или народ Лэйи — теперь они выглядели как огромные коконы, шары света.

Все продолжалось какие-то секунды. Яркие, режущие зрение блики погасли. Дмитрий открыл глаза. Перед ним стоял народ Лэйи — огромная, пестрая толпа почти человеческих существ с неестественно тонкой талией, тонкими и длинным конечностями, прозрачными стрекозиными крыльями за спиной. Больше всего они напоминали сказочных фей или эльфов из немецких сказаний (какими их рисовали в старых голливудских мультфильмах).

Один из народа Лэйи выдвинулся вперед; он кутался в плащ густого фиолетового цвета и был выше своих собратьев. На голове у него сияла золотом самая настоящая корона, как у сказочного принца. Дмитрий не поверил своим глазам, вначале принял ее за ауру, пригляделся — нет, не аура, самая настоящая корона!

Принц, — подумал Дмитрий, — да, конечно же, Принц.

Фиолетовый Принц улыбнулся Дмитрию и поклонился. Вслед за ним поклонился стоящий за ним народ Лэйи.

Принц что-то сказал. Его речь напоминала мелодичное звучание колокольчика и легкий шелест ветра, но Дмитрий не мог понять ничего. Принц виновато развел руками. Через какую-то секунду в его руках появился большой цветок подсолнуха, только там, где должны быть семечки, было зеркало. Принц посмотрел в зеркало, лицо его нахмурилось. Он жестом подозвал Дмитрия. Дмитрий подошел и тут только заметил, что глаза у Принца фасеточные, как у насекомого. По форме глаза были почти человеческие (только больше размером) — и в тоже время это были глаза насекомого, пусть очень мудрого и высокоорганизованного. Принц смотрел на Дмитрия — и сотни дмитриев отражались в его глазах. Зрелище было настолько завораживающим, что Дмитрий забыл, зачем его позвали. Тогда Принц что-то сказал тихим шелестящим голосом и повернул к нему зеркало-подсолнух.

В зеркале появились огненные птицы, затем Дмитрий увидел самого себя, сидящего перед цветами, рядом был Капитан, поодаль стояли стражи с отцом Иваном. Поверхность зеркала подернулась рябью, появилась новая картинка: блеснула гладь реки, опять Дмитрий увидел себя и своих друзей, они сидели у реки под деревом и что-то обсуждали.

Показался Холм (кажется, это был северный склон, по которому они девять лет назад поднимались). Внезапно на картинку нашла тьма. Дмитрий увидел темный провал в земле. Из провала веяло смертельной тоской вперемешку с ужасом.

Кромешную тьму разрезало лицо молодой женщины — узкий овал, длинные темно-русые волосы, большие темные глаза, длинные и чуть полноватые губы, прямой, немного мясистый нос (как у Капитана — подумал Дмитрий). Женщина что-то беззвучно говорила, губы ее улыбались, тьма постепенно таяла. Страх и тоска уходили.

Показался кусочек голубого неба — ломаная линия в недосягаемой высоте. Но вот небо стало приближаться — ближе, ближе… Небо заполнило собой все…

Принц убрал зеркало-подсолнух и вновь обратился к Дмитрию. Вместе с Принцем зашелестел, зазвенел тихими мелодичными голосами весь народ Лэйи. Видимо, они хотели сообщить ему нечто важное.

Дмитрий так ничего и не понял, только почувствовал, как его куда-то неудержимо тянет. Мгновение — и все пропало. Дмитрий очнулся, он по-прежнему сидел у цветка. Но никаких огоньков уже не было.

— Ну, что? — спросил Капитан.

— Как в сказке побывал, — ответил Дмитрий.

— Дима, ты опять там что-то увидел? — спросил очнувшийся от своих дум отец Иван.

— А ты разве не видел огоньки над цветами?

— Нет, — честно ответил отец Иван, — наверное, не обратил внимания.

Странно, почему Дмитрий видит, а я нет, — подумал отец Иван. — Нет, я не против, я рад за друга, но почему он видит, а я нет? Неужели это потому, что я сам же отрекся от этого мира, объявив его сном и галлюцинацией?

Последняя мысль неприятно кольнула — все в руках Божьих, все мы на что-то сгодимся. И я сгожусь, раз я тут, — упрекнул себя батюшка и подумал о смирении.

— Дима, дорогой, так ты все-таки видел этот народ, они тебе что-то говорили или показывали? — спросил Серебряный.

Дмитрий кивнул головой.

— И говорили, и показывали. Что говорили, не понял ничего. А вот показывали… тут в двух словах не объяснишь.

— Идемте, — сказал Серебряный, — осталось немного. Возле речки сделаем небольшой привал. Там Дмитрий нам все и расскажет.

Друзья тронулись в путь. Местность продолжала понижаться, вот уже показались ряды плакучих ив, за ними река. Холм теперь был совсем рядом, он надвинулся на путешественников как гигантская волна, заслонил всю восточную часть неба. Еще немного — и они вошли под сень ив, и через длинный коридор попали в нерукотворный лесной храм. Блеснула долгожданная гладь реки. Река радостно приветствовала их нежным голубоватым туманом, ласковым говором и свежестью воды. Река стала совсем мелкой, — отметил про себя Дмитрий.

— Чуть не умерла этим жарким летом, — сказал Клен. — Спасла реку Игуменья. Вы помните Игуменью? — обратился Клен к Дмитрию и отцу Ивану.

— Теперь помним, — ответил Дмитрий.

Друзья умылись в реке и, кутаясь в плащи, поднялись в лесной храм. Сели на земляные ступеньки алтаря. Дмитрий рассказал о своем общении с народом Лэйи.

— Ну, и что все это значит? — спросил отец Иван после затянувшегося молчания. — Это предсказание будущего?

— Лэйи удивительный народ, — сказал Капитан, — да, они умеют предсказывать, но делают это не очень охотно. Ты им, видимо, понравился.

— А тот, кто с тобой говорил: ты его совершенно верно Принцем назвал. Он и есть Принц, это у него и имя, и титул. Фактически он сейчас правит народом. Его отец, — Клен возвел глаза к небесам, — почти отошел от дел. Теперь большую часть времени он проводит в космических путешествиях. А может, уже отправился в свое последнее путешествие. На Вегу.

— Они, что, еще и в космос летают?! — оживился отец Иван.

— Да, представьте себе, — ответил Клен, — летают. Без всяких ваших космических кораблей. Могут перемещаться на лучах света, а могут и мгновенно.

— Тогда это серьезно, — задумчиво проговорил отец Иван, — только как понять их туманное предсказание, что еще за женское лицо, Дима, может, твоя знакомая?

— Нет, я ее не знаю.

— И не страж, точно не страж? — спросил Серебряный.

— Точно не страж, — подтвердил Дмитрий.

— Вот так загадка, — Серебряный почесал бороду, — наше знание здесь бессильно. Надо идти, чтобы эту загадку разгадать. Иного пути нет. Конечно, северный склон под защитой Серебряных Деревьев. Но кто знает… У меня нехорошее предчувствие… Тьма ожесточенно надвигается. Ощущает близость союза. Друзья! — Серебряный резво вскочил, лицо его было бледным и решительным. — Я чувствую, как на Холм надвигается тьма. Надо спешить. Промедление смерти подобно. Идти по северному склону небезопасно, но надо идти именно по нему.

Тревога и решительность Серебряного передалась всей компании. Они дружно встали и, несмотря на усталость, бодро зашагали по берегу реки, в северном направлении. Через полчаса достигли деревянного мостика. Перешли речку и двинулись на восток, к Холму. Вошли в овраг. Клен с Серебряным долго прислушивались. Присутствие пришельцев пока никак не обнаруживалось. Друзья быстро миновали овраг, вышли на северный склон Холма. Здесь все было как и девять лет назад — исполинский склон и змеящаяся на юго-восток дорога, кусочек синего неба над вершиной.

— Смотрите! — воскликнул Капитан.

На северо-востоке от Холма, в нескольких километрах, зловеще возвышалась центральная цитадель пришельцев — Курган тьмы. На вершине Кургана мигал темно-багровый огонек. Их как будто увидели. Дмитрий почувствовал, как подступает к горлу тошнотворный комок.

Отец Иван быстро отвернулся от зловещего Кургана и даже перекрестился. И тут же он заметил, как по склону Холма в их сторону прыгает нечто похожее на солнечный зайчик, только черного цвета.

— Что это? — сказал отец Иван. Все повернулись. Раздался страшный грохот. Все вокруг заволокло кромешной тьмой.

Чайка

Передо мной был черный квадрат монитора. Отключили электричество — медленно дошло до меня. Я встал, пощелкал выключателями — так и есть. Побродив по квартире, я переместился на диван. Открыл свои черновые наброски по Капитану, сделанные последней ночью на Косе, и более ранние записи. «Ранние записи» показались мне аморфными — вода, одним словом. А вот наброски с Дмитрием и отцом Иваном — тут чувствовалось, это оно! Настоящее.

Но как соединить эти разрозненные картинки? Ясно: стоящий на балконе и ожидающий прихода грозы Дмитрий — начало. А входящий во двор к Капитану отец Иван — совершенно другая глава. Но что между ними, какова связь, где другие герои?

Я с тоской откинулся на спинку дивана, зевнул. Вдруг перед глазами всплыл образ священника, того самого, которого я вообразил на фоне восходящей звезды Антарес, перед тем как выключили свет. Четкий такой образ: коротко стриженый, ежиком, со щетиной вместо бороды батюшка, лет пятидесяти, может, чуть больше.

Что о нем известно?.. Так, служит он прохладно, как бы «сквозь зубы». Не Богу служит, а каторжную повинность отбывает. Зовут его?.. Зовут?.. Ну, конечно же, отец Борис! Да будет так!

Отец Борис показался мне прекрасным антиподом иеромонаху Василию. Тот ревностный служитель, этот не служит — работает. Тот монархист — этот либерал. Тот бессеребренник (ну, почти… после общения с гномами остаться бессеребренником крайне сложно). Этот бизнесмен.

Итак, в первой истории «Капитана Брамы» — огненный фанатик. Здесь же будет «теплохладный» бизнесмен. Две крайние точки на логической линии, две формы извращения священнического служения… Я едва не захлопал в ладоши от восторга: какое оригинальное сюжетное решение!

Набросал образ отца Бориса в черновик и с чувством выполненного (на сегодня) «творческого долга» закрыл тетрадку, решив немного подремать (мне сегодня в ночь на смену). Сон долго не шел, я стал размышлять об образе отца Бориса. Вдруг меня постигло сильнейшее разочарование от моего «оригинального сюжетного решения». Ничего оригинального, кроме линейной логической глупости, в нем я теперь не видел. Я понял: делать отца Бориса только антиподом иеромонаха Василия, значит и на десять процентов не раскрыть образ.

Нет, отец Борис имеет самостоятельное глубинное бытие, ни в какие схемы и противостояния, как и все живое, он не укладывается! Должна быть загадка в этом «либеральном» священнике, должно быть «второе дно»… Отец Борис тут же появился перед моим мысленным взором — он смотрел на меня и как бы говорил: да, во мне есть загадка, не так я прост, как кажусь…

А если отец Борис сновидец? — подумал я, вытягиваясь на диване. — Не начинающий, как я, а опытный сновидец. Священник и практик-сновидец? А почему бы и нет! Есть же батюшки каратисты, модернисты, бизнесмены. Я знавал батюшку рокера и одного эзотерика. Так почему бы не быть сновидцу?

Я «посмотрел» на образ отца Бориса. «Батюшка-либерал» покоился в глубоком «вольтеровском» кресле, он дремал. Он был в тонком шелковом подряснике, а на груди у него, вместо священнического креста, блестел голубовато-синеватыми отливами чудесный камень, в золотистой оправе и на цепочке.

Камень вместо креста?! Что бы это значило? Ладно, это мы поймем потом. Потом… Спать…

Я принялся отслеживать момент засыпания и, как обычно, упустил его. Незаметно задремал. Был, видимо, провал в глубокую фазу сна. Потом сон — не очень четкий, обрывками. Кто-то пел песню о некой даме, что обиделась на индуистских богов и теперь читает Коран. Слова и музыка завораживали. Но конкретно не запомнил ничего.

Католический епископ снился; он был с окладистой, такой «православной бородой» и в «зэковской фуфайке». Он все просил меня проверить карманы его фуфайки. Я шарил замерзшими пальцами по карманам, вытаскивал мятые бумажки. Разворачивал их, там были какие-то знаки, но я все никак не мог их прочесть.

Снился еще некто, похожий не то на Владимира Соловьева, не то на кого-то еще, смутно мне знакомого, я все никак не мог припомнить — кто это? В руках у «Владимира Соловьева» был деревянный посох, странно изогнутый, словно молния, запечатлевшая себя в дереве. От громового раската я и проснулся. Как оказалось, кто-то взорвал во дворе петарду.

День понемногу клонился к вечеру. Свет уже давно дали. Немного посидел в Интернете, пообщался со Славой Сумалётовым. Пора было собираться на работу…

За окном маршрутного такси безбрежная темно-сиреневая, уже почти черная гладь лимана (мы как раз едем по мосту через него). Позади вечерние огни города. Впереди темная полоска лесопосадки на том берегу лимана. Там, в лесопосадке, спряталась «местная Рублевка», мое рабочее место охранника. По другую сторону моста (здесь берег подходит значительно ближе к городу) — элеватор и поселок городского типа вокруг него. Поселок хорошо освещен — гирлянды фонарей ровными рядами взбегают от лимана на холм. Каждый раз, когда еду на ночную смену, вижу эти ровные ряды взбирающихся наверх фонарей. И каждый раз в душе поднимается щемящая, едкая грусть.

Мою печаль прервал писк телефона. СМС-ка. Я глазам своим не поверил — от Чайки!

Как неожиданно! Наверное, все настоящее совершается неожиданно… Она писала мне письма, по старинке, в бумажных конвертах. Почти в каждом письме было ее стихотворение.

Я звал ее в гости. Она не обещала, но и не говорила «нет». В последнем письме было стихотворение, совершенно откровенное. Она писала, что постель ее без меня холодна. М-да, замужняя женщина: семилетняя дочь, муж помощник машиниста поезда. Неплохо зарабатывает. И тут я, совершенно непрактичный, неприспособленный к жизни. Что тут говорить: поколение дворников и сторожей.

Показал письмо своему старому знакомому, отцу Ивану. Ну, батюшка, так, похихикал. А вот его супруга, то бишь матушка (кстати, ее зовут Ирина, точно так же как и Чайку — вот ирония судьбы!) была настроена крайне радикально. Мол, это тяжкий грех блудить с замужней женщиной, письмо надо сжечь и не отвечать ничего.

Письмо я так и не сжег, даже ответ написал. Но ответ невразумительный какой-то (лучше бы ничего не писал!) Больше от нее писем не было.

Чайка. Она же Незнакомка, она же Ирина. Но больше все же — Чайка; название птицы слилось с ней. Даже не знаю, когда это произошло. Она почти все свои письма подписывала — Чайка. В самом начале — Незнакомка, потом только Чайка. Теперь всякий раз, когда я вижу парящих над лиманом чаек, я думаю о ней.

Утро следующего дня, теплое и солнечное. Сдав смену, мчусь на автовокзал. Вот и она — легкая и стройная — выпархивает из автобуса. Почти десять лет ее не видел — она совсем не изменилась, практически никак не изменилась! Я даже немного растерялся: все такая же! Те же длинные и чуть полноватые губы, губы очень красивые. Мясистый, немного большой нос, но он не безобразит лицо (хотя, помню, как Чайка переживала по поводу своего носа). Большие карие глаза, немного разные — левый светлее, правый темнее. Темно-русые волосы свободно струятся по спине. Одета просто и легко: светлые джинсы, легкая клетчатая рубашка и небольшая шляпа. Шляпа показалась мне немного старомодной, но в этом-то и шик.

— Привет! Как ты?

— А ты? Как добралась?

Вместо ответа Чайка смеется. Потом вдруг серьезно спрашивает про отца Ивана. Незаметно, как-то само собой мы движемся на остановку, в сторону моего дома. Вот уже едем ко мне, она сидит напротив меня, задумчиво смотрит то в окно, то на меня. Я делаю вид, что разглядываю пейзаж за окном; сам любуюсь ее лицом. С удовольствием отмечаю — в лице Чайки сохранилась та загадочная двойственность — нет, лучше сказать многомерность — что так обескураживала меня при нашем знакомстве.

Вот смотришь на нее — вроде как обычная «простушка» из села. И вдруг в лице «дивчины с села», особенно в глазах, появляется неожиданная, как бы затаенная глубина. И даже в этой глубине — двойственность! Как в многослойное озеро смотришь — то поверхностная рябь: шаловливая игра помыслов, образов… маски, маски, маски. То такая звездная глубь, глубь в которой спит сама Мировая Женственность; там великая сила жертвенности — вряд ли ее сама Чайка осознает. Быть может, выбранная ею профессия обыкновенной санитарки, а не учителя, как родители, вот возможное проявление этой самой женственности.

Эта глубь в сочетании с непонятной мне игривостью (маски, маски, маски…) всегда меня немного пугала…. А может, я все это себе придумал, в качестве оправдания за то, что не женился на ней 10 лет назад, не увез в город?

Вот мы и у меня дома: вспоминаем, как все начиналось десять лет назад, как мы с отцом Иваном миссионерствовали у них в селе, открывали очередной приход. Она пришла, тогда шестнадцатилетняя девушка, еще школьница — пришла петь к нам в церковный хор. Было это утром, хотя с хором занимались вечерами. Понятно, что она пришла из чистого любопытства. Назвалась Ирой. Мы с батюшкой как раз не очень хорошо себя чувствовали. Перед этим, дома у местного председателя сельсовета, обильно отметили мое прибытие. Отец Иван тогда попросил ее что-нибудь нам спеть, а то головы у нас болят. И она запела чистым девичьим голосом: «у солдата выходной, пуговицы в ряд…» Это было так по-женски жертвенно, так трогательно, так искренне.

Чайка опять расспрашивает меня про отца Ивана. (Неприятно кольнуло под сердцем — она ко мне или к отцу Ивану приехала?) Я говорю: давай ему позвоню, сам все расскажет. Звоню. Трубку берет Ирина (та, которая матушка), сообщает, что отца Ивана епископ срочно отправил в Матвеевку, в кратковременную командировку, в монастырь. Это знак, — думаю я. Тут же вспоминаются слова матушки Ирины про блуд с замужней женщиной: мол, хуже этого только война. Даже убийство человека человеком может быть еще как-то оправдано в глазах Божьих, но не блуд с замужней женщиной!

И померкло Солнце за окном. Чайка сразу стала отстраненной и далекой. И опять — маски, маски… Зачем ты приехала?.. Чушь собачья! Разве обязательно надо блудить с замужней женщиной? Почему нельзя просто пообщаться! Но ведь она за этим приехала. Сама писала, что постель ее холодна… Вот я себя накрутил. Даже если и случится тот самый страшный ужасный блуд — что такого? Диктатор Вселенной меня покарает? Зачем тогда мужчина и женщина тянутся друг к другу? Ах, да, конечно же, она в браке. А что, разве все браки счастливые?.. Всё, всё! Просто общаемся. Как будет, так будет.

Расспрашиваю Чайку о том, как у них там, в родном селе, дела, когда последний раз была дома? Она говорит, что люди очень недовольны новым священником, часто вспоминают отца Ивана (опять отец Иван!) Новый батюшка к службе абсолютно холоден, в церковь мало кто ходит. Говорят, у него какой-то бизнес в Кривом Роге. Она все это мне рассказывает, а у меня перед глазами четкий такой образ отца Бориса, в глубоком «вольтеровском» кресле с чудесным камнем на груди.

— Ну, а как жизнь в городе? Как работа?

Чайка отвечает рассеянно, она думает о чем-то своем. Внутри нее, кажется, идет сильная борьба. Разговор наш опять обрывается. У меня четкое чувство, что мы все время говорим не о том. Весь наш разговор — одно сплошное лукавство. Не ради же разговора она приехала сюда, за сотню километров?!

— Прости, — произносит Чайка, с усилием, как бы скидывая с души камень, — мне пора, прости, провожать не надо.

За окном окончательно тускнеет Солнце. Она не должна так уйти! Срочно надо что-то предпринять! Не дать ей уйти! Я готов убить себя за ватное бессилие. Другая Ирина, та, которая матушка, победила.

— Подожди, прошу тебя! — с трудом поднимаюсь со стула, — дай хоть до остановки провожу. Ты же дороги не знаешь.

Провожаю Чайку в траурном молчании. Подходит маршрутное такси. Чайка бросается мне на шею, целует меня, страстно, жарко.

— Прости, — шепчет она. — Я напишу.

— Простить! За что? Наоборот, спасибо тебе…

Чайка впархивает в салон «маршрутки», машет мне рукой. Вот и все что было, не было и нету! Вот и все! Все!

Чувствую себя словно на лезвии ножа. Мучительная раздвоенность. С одной стороны, ясное чувство — она уехала навсегда. Все. Больше даже писать не будет, останется только зыбкая память. Жила-была Чайка… А я? Мучительно хочется выть. С другой стороны — глубокое внутреннее чувство покоя — все так, как должно быть. Чайка поможет мне, но не здесь….

С этими душевными муками я и заснул. Точнее, провалился в небытие, рухнул в темный колодец сознания.

Охота за Живоглазом

Отец Борис проснулся от собственного крика. Ему снилось, будто он падает в темный колодец, летит в бездну и все никак не может достичь дна. Он немного полежал без движения, пытаясь восстановить сбившееся дыхание, и тут услышал осторожный стук в дверь.

Отец Борис нехотя поднялся, оделся и вышел в прихожую. Пришла прихожанка, одна из немногих, кто еще ходит в церковь, учительница. Кто-то у кого-то умер, требуют на завтра батюшку… Он уже не слушал, он внезапно обнаружил, что думает о своей последней «фазе». И об этом проклятом кристалле.

Глаз — тут же вторглось в его сознание. — Кристалл очень похож на огромный неземной глаз: небесно-голубой и одновременно лазурный, перламутровый и еще Бог весть какой — непостижимый, дороже всех земных сокровищ. Какая сила в тебе таится?! Как ты оказался у этой твари?! Я должен тебя забрать! Это будет абсолютно справедливо, это будет даже по-христиански: избавлю скользкую тварь от лишних искушений. Зачем твари небесно-голубой глаз, сияющий лазурью и перламутром? Что тварь понимает в мистических гранях глаза?.. Да, глаза… глаза, глаз… какое приятное слово, никогда бы не подумал; глаз. — Слово ему нравилось все больше, — глаз, я буду звать тебя — Глаз…

— Отец Борис, что с Вами? — прихожанка вывела его из оцепенения. Оказывается, он совсем не слушал. Пришлось вежливо переспросить, делая «дежурно-служебное» лицо. Но работа есть работа. Каждая треба на счету. Денег у него не так уж и много осталось. Это в селе почему-то думают, что он на сундуках с золотом сидит, с местным головой великие дела крутит. Увы, это далеко не так. Это совсем не так!

Женщина ушла. Отец Борис прошел на кухню, сделал себе кофе. Он вдруг почувствовал нарастающее беспокойство и почти непреодолимое желание навестить этого чудаковатого Николая. Он и раньше пытался с ним свести знакомство. Все же этот Николай связан с аномальной зоной (не зря его в селе называют «Колькой из Брамы»), к Браме отец Борис проявлял некоторый, но не очень большой интерес.

Гораздо больше его интересовала история, происшедшая здесь почти 10 лет назад. С двумя священниками — один, кажется, сошел с ума на почве церковного фанатизма и ограбил собственную церковь, второй как бы это дело расследовал и якобы украденные вещи были возвращены. Каким-то образом история была связана с Брамой. Об этом смутно говорят в селе. Поп, что расследовал дело сбежавшего иеромонаха, был в очень хороших отношениях с Николаем. Колькой из Брамы! Вот беда, познакомиться с Николаем ближе никак не получалось. В церковь Николай ходит редко и быстро ускользает после службы. И нет никакого предлога для знакомства!

Отец Борис выпил чашку кофе и почувствовал, что больше не может сидеть на месте. Он идет к Николаю вот так вот, без всяких причин, просто в гости…

На краю улицы отец Борис огляделся, словно опасаясь «хвоста» за собой. Село казалось вымершим. Сразу за селом начинался неровный, будто перепаханный множеством бульдозеров пустырь, заросший редкой колючей травой. Дорога превращалась в хорошо утоптанную тропинку.

Отец Борис уверенно двинулся вперед. Однако уже шагов через двадцать от его уверенности и след простыл. Каждый новый шаг давался ему все с большим трудом, словно между ним и домом Николая из Брамы возник невидимый барьер.

Чего это я решил идти в гости к почти незнакомому человеку? — спросил себя с некоторым удивлением отец Борис. — Зачем, с какой целью? Что я скажу, когда приду? Я буду выглядеть идиотом, а учитывая мое положение — то, что я поп, — вдвойне идиотом.

Условности! Чего ты боишься? — настойчиво вопрошала другая половина сознания отца Бориса, голосом его старого приятеля по духовным практикам. — Тоже мне, исследователь мистических глубин, — в голосе звучала насмешка, — придумал себе кучу пустых условностей; иди и знакомься, не думай, о чем говорить, слова сами придут на ум…

Отец Борис вздохнул и, стараясь ни о чем не думать, двинулся дальше. Ямы кончились. Теперь его от дома Николая отделял небольшой и ровный луг. Но дома не было видно: он скрывался за рядом высоких деревьев, словно прятался от села.

Дойдя до деревьев, отец Борис остановился в сильнейшем душевном смятении. Смятение усиливалось еще и тем, что он совершенно не понимал его причину. Верней, причину он прекрасно понимал, но отказывался в нее верить. Получается, какая-то чертова магия разлита вокруг дома Николая и так просто сюда не попасть, если ты непрошенный гость. Но вот беда — в черта он не верит, хоть и батюшка; и над магией смеется: вопреки тому, что занимается всякими такими практиками… Хорошо, но как тогда объяснить то, что сейчас с ним происходит? Почему он не может подойти к дому? Почему?!

Отец Борис почувствовал, что сходит с ума. Он еще раз огляделся — подозрительная тишина, дьявольская тишина! Как перед появлением Воланда в Мастере и Маргарите. Двор Николая выглядит пустынным и вымершим. Вся атмосфера вокруг настороженная, откровенно враждебная. Надо быть деревяшкой, чтобы это не чувствовать! Каждое дерево здесь, каждая былинка будто вопит ему в лицо: что пришел, иди домой, иди домой!

Внезапно отец Борис вспомнил, что забыл выключить газ. То есть, «турку» с кофе он снял, газ увернул, а вот выключить забыл. Он развернулся и почти бегом кинулся домой. Испытывая, впрочем, большое душевное облегчение. Поход к Николаю не состоялся.

Поиски по «горячим следам» ничего не дали. Все что выяснили — Живоглаз находится в этом человеческом селении. Вот только никак не удавалось увидеть точное местонахождение кристалла. Возможности Капитана пока были ограничены, а стражи и Раорира еще очень плохо ориентировались на местности.

Все время видели какой-то темный чулан, или подклеть, или каморку; но что это и где оно — совсем непонятно. Сколько таких подклетей и каморок разбросано по селу? Логично предположить, что убежище Серого находится в заброшенном детском садике, возле церкви — исходя из психологии этого народца. К тому же, лучшего места затаиться от пришельцев не найти. Но не исключено, что Серый может оказаться гораздо хитрее. Да и не припоминал Капитан подклетей или каморок в том месте. Он еще десять лет назад вместе с иеромонахом Василием весь садик обходил — всюду заброшенные и пустые комнаты с остатками поломанных кроваток и игрушек, вызывающих тяжкое чувство оборванного детства.

Пестрый и Клен хотели, было, проникнуть осторожно в заброшенный садик и все там досконально проверить, но Серебряный возражал: нет ничего глупее, чем обнаружить себя перед пришельцами. Возможно там вообще ловушка. Да и времени в обрез. Желтый диск луны окончательно перевалил в западную часть неба. Приближался рассвет. Пора было идти к Браме.

Друзья покинули дом Капитана, оставив на хозяйстве Пестрого. Из всех стражей он, пожалуй, лучше всего вжился в человеческий образ. Когда все ушли, Пестрый лег спать. Но спал он недолго: еще не научился полноценно отдыхать в человеческом мире и к тому же он сильно скучал по своему древесному облику. Увы, принять древесный облик здесь было пока никак нельзя.

Пестрый проснулся, умылся и вышел в сад. Стояла прекрасная, солнечная, теплая погода позднего утра. После прошедших дождей жара спала. Наступило то, что человеки здесь называют «бархатным сезоном». Страж поздоровался с фруктовыми деревьями в саду, пообщался с Раорирой, затем прошел под навес и, сев в плетеное кресло, взял учебник по зоологии. Это был старый советский учебник за 6–7 класс с рассыпающимися страничками. Пестрый и сам не мог понять, почему выбрал именно эту книгу, у Капитана было немало и других.

Пестрый листал учебник и мысленно восклицал: расчлененка, одни трупы, ужас, сплошная расчлененка (слово это он случайно услышал по телевизору в какой-то криминальной передаче, и слово ему запомнилось). Странно устроены человеки, — размышлял он, — неужели для того, чтобы понять, надо обязательно умертвить и разрезать?

Страж дошел до класса членистоногих, как почувствовал тревожный сигнал Раориры. Тут же в голове возникла картинка: он увидел, как со стороны села к дому приближается человек — среднего роста, чуть плотного телосложения, стрижка «ежиком», на глазах очки с затемненными стеклами, короткая бородка, почти щетина. Непрошенный гость чем-то напоминал плохого человека, мафиози (Пестрый таких тоже по телевизору видел). Однако первое впечатление быстро оказалось обманчивым. Проникнув во «внутреннюю суть» идущего, он быстро понял, что это никто иной, как местный священник. И что в голове у него изрядное смятение — идет к дому как слепой, будто что-то тащит его сюда.

Какие они все разные, эти батюшки, — подумал Пестрый, вспомнив отца Ивана и Василия. — Раньше мне казалось, что служители Кон-Аз-у деревья одного сада, но теперь вижу, что это совсем не так… Но зачем отец Борис идет сюда? Чего он хочет?.. Как же жаль, что я не могу выйти и познакомиться с новым служителем Кон-Аз-у; я должен прятаться в доме Капитана, как Серый — хуже, как темный дух с Кургана… Но что надо служителю Кон-Аз-у? Почему он так бледен и напряжен?

Тут Пестрый увидел то, что заставило его сердце похолодеть. Сзади от левой части головы отца Бориса шли тонкие темные спирали, протянутые прямо с Кургана. Он увидел, как дымчатое тело Бориса борется с опутавшим его темным клубком, не в силах одолеть и прервать свой кошмарный сон… Увы, отец Борис, Вы не должны войти сюда, не должны…

Пестрый и Раорира сосредоточили все свои силы. Отец Борис дошел до сторожевых деревьев и остановился. Минуту, две, три продолжалась яростная борьба Раориры и Пестрого с темной паутиной Кургана. Наконец удалось освободить крохотный участок сознания внутри отца Бориса. В образовавшуюся брешь хлынул тонкий луч серебристого света. Темные нити скукожились и на мгновение ослабили хватку. Отец Борис очнулся и быстро пошел прочь.

Придя домой, он какое-то время сидел неподвижно на кухне, смотря невидящими глазами в пустоту. Газ, конечно же, оказался выключенным. Только дело не в газе — зачем ему самому нужен был этот визит?! Отец Борис едва не подскочил на стуле. Ему внезапно стало все понятно, словно кто-то вложил в него файл с информацией. Конечно же, тварь украла Глаз у Николая! А Николай нашел эту штуку где-то в аномальной зоне. Все сходится. И эта тварь…

Отец Борис схватился руками за голову и вскочил:

— Все, все! — крикнул он злобно в пустоту, — я не желаю больше ничего знать об этой твари, Глазе, аномальной зоне, Николае, ни-че-го… — он закрыл себе рукой рот. — Тише, услышат… Боже, я схожу с ума. И это я, я, сторонник прагматического подхода к жизни, религии, духовным практикам. Допрактиковался, сновидец…

Отцу Борису стало страшно, так страшно ему еще никогда не было. На лбу у него выступила испарина, спина покрылась липким потом.

— Ехать, — сказал он вслух, — ехать отсюда немедленно! Бежать! Валить! Спасаться!

Он кинулся собирать вещи. И вдруг всем его телом овладело ватное бессилие. В изнеможении он опустился на кровать. Страх постепенно отпускал… Ехать, бежать, куда? — иронично вопросил самого себя отец Борис. — Перепуганный идиот. Куда бежать, куда?! От себя не уйдешь…

Внезапно ему в голову пришло очень простое, но гениальное решение. Как только раньше он об этом не подумал — многие вещи, особенно те, которые что-то значат, имеют свое отражение в разных мирах. Кристалл он обнаружил в тонком мире, следовательно, должен быть какой-то предмет в нашем мире, в котором заключен кристалл из тонкого мира. А значит… Боже, как я раньше не догадался!

Отец Борис вскочил и кинулся к своей церкви в заброшенном детском садике. Надо найти ту самую подклеть, и там искать вещь, в которой заключен Глаз. Это может быть все, что угодно, но скорее всего, будет какая-нибудь брошь. Скорее всего… Он проскользнул тенью в здание. Воровато оглянулся — никого. Вот она, подклеть под лестницей. Он постучал по перегородке — глухой звук, говорящий о том, что там пустота, значит, жилище той твари. Однако со стороны, где когда-то были комнаты для детей, там, где в сновидении была потаенная дверь, — сплошная стена. А вот с противоположной стороны, со стороны бывшей кухни, обнаружилась дверь. На ней пыльный заржавевший замок.

Ломать — молниеносно пронеслось в голове отца Бориса. Тут же, неподалеку, нашлась арматура. Он вставил толстый стальной прут в душку замка… Боже, что я делаю?! Только бы никто не застал меня сейчас…. Отец Борис дернул, раз, другой. Дверь поддалась. Замок остался на месте, а вот скоба, на которой он крепился, сорвалась.

Поставив железный прут к стене, отец Борис юркнул в подклеть. Дверь за ним предательски скрипнула. Он стоял не двигаясь, присматриваясь, прислушиваясь к своим ощущениям.

Подклеть представляла собой длинное и узкое пространство, в форме острого угла. Угол начинался от начала лестницы, и по мере подъема лестницы поднимался потолок подклети, пока все не упиралось в стену. В стене было маленькое тусклое от пыли окошко — единственный источник света. Отец Борис огляделся — в дневном мире жилище твари было похоже на свалку. Всюду лежал толстый слой пыли (видимо, помещение не открывали с самого дня закрытия садика), на полу были в беспорядке свалены какие-то тюки, тумбочка со сломанной дверцей, разбитый телефон, шкафчик без дверей и, наконец, посреди свалки стоял небольшой диванчик. Диван был продавленный, с обгоревшей обшивкой, но целый. Он как бы являл собой центральную часть всей композиции.

Отец Борис вспомнил и диван, и шкафчик, и даже телефон: все это стояло у твари в подклети. Значит, он на верном пути…. Диван, — вспыхнуло в его мозгу. Переступив через тюки, он шагнул к дивану. Постоял, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Потом внезапно нагнулся. Достал мобильный телефон и, включив фонарик, посветил под диван. Там что-то определенно блестело.

Отец Борис почувствовал, как сердце подскочило к горлу. Он аккуратно просунул руку, нащупал предмет (холодное стекло). Потянул руку обратно и тут ощутил чью-то хватку, нечто схватило его за кисть. Он в ужасе вскликнул и резко дернул руку. Ему почудилось, что под диваном кто-то зашипел. А затем что-то упало, но уже не в подклети, на том конце здания. Он разжал кисть. На ладони лежал декоративный стеклянный камень (обычная дешевая подделка). Камень был овальной формы, со множеством граней. Отец Борис точно знал, это он, Глаз! Охота завершена. Он быстро сунул стекляшку во внутренний карман и вышел из подклети.

Инспиратор

Все произошло мгновенно. Дмитрий почувствовал резкий толчок в грудь: его подбросило, перевернуло, покатило по земле. Потом земля пропала. Он полетел вниз. Ударился. Что-то упало на него сверху, он потерял сознание.

Сквозь забытье послышался голос Клена:

— Все живы?

Дмитрий медленно открыл глаза: было темно, кто-то тяжелый лежал на нем. Дмитрий попытался пошевелиться, тут же почувствовал боль в боку и легкое головокружение. Тот, кто лежал на нем, застонал и отполз в сторону. Это был отец Иван.

Дмитрий огляделся: они свалились на дно глубокой, длинной и узкой ямы, похожей на раздавшуюся вширь трещину в земле. Далеко вверху сиял голубизной кусочек неба. Все, как он и видел в зеркале Принца.

— Попались, как мыши в мышеловку, — сказал Серебряный, — простите меня, не надо было идти по северному склону.

Серебряный с Кленом сидели в противоположном углу ямы на корточках.

— Никто не мог предвидеть, что эта дорога теперь небезопасна, — ответил Клен. — На моей памяти пришельцы никогда не дерзали проникать на северный склон.

— Никто не мог предвидеть, никто не мог предвидеть, — проворчал Серебряный, — не слишком ли часто в последнее время с нами случается непредвиденное? Друзья, или мы теряем свои способности, или, действительно, наступает новое время…

— Где Капитан? — тревожно спросил Клен, перебив Серебряного.

Все стали суматошно ползать по дну ямы, искать Капитана так, словно он был монетой или брошью.

— Капитана нигде нет, — подвел итог поисков отец Иван.

— Плохо, — вздохнул Клен, — или, наоборот, хорошо. Гм, здесь растут два совершенно разных побега: либо Капитану удалось не упасть в яму. Либо…

Повисла зловещая тишина.

— Либо он в плену у пришельцев Кургана, — сказал Серебряный и закрыл руками лицо, — это, конечно, очень нехорошо.

— Но он мог свалиться и в другую яму, — возразил отец Иван. — Нас, скорее всего, бросило смерчем вниз, под Холм. А там полно ям.

— Это бы было еще не так плохо, — сказал Клен, — но любая яма, особенно если она была заранее готова для нас, может оказаться не просто ямой, но и ходом в другой мир. И желательно, для наших врагов, чтобы этот мир был как можно дальше от Холма. От цели нашего пути.

— Предсказание народа Лэйи начинает сбываться, — Дмитрий посмотрел на кусочек неба над головой, — примерно как мне показывал Принц. Только все хуже оказалось на самом деле.

— Да, предсказание народа Лэйи, как же я забыл?! — воскликнул Серебряный и попросил еще раз вспомнить Дмитрия все, что он увидел в подсолнухе Принца. Однако сколько он ни вспоминал, про исчезновение Капитана ничего так и не вспомнил. В памяти остался темный глубокий колодец, с кусочком синего неба в недосягаемой вышине (колодец оказался ямой), и женское лицо, разгоняющее своим смехом тьму колодца.

— Осталось дождаться прекрасную незнакомку, — вздохнул отец Иван, — если, конечно, это не символ какой.

— Что же делать? — спросил Дмитрий у стражей и голос его слегка дрогнул.

— Сначала понять, где мы, — сказал Серебряный и улыбнулся Дмитрию, — а там что-нибудь придумаем; пока же, друзья, посидим в тишине, мы с Кленом попробуем хоть что-то выяснить, — Серебряный и Клен закрыли глаза и погрузились в молчание.

Могильная тишина ямы поглотила все вокруг. Прошло не менее часа (так показалось Дмитрию и отцу Ивану), прежде чем Серебряный пошевелился и извлек из-за пазухи свою прежнюю соломенную шляпу.

— Шляпа из мира человеков опять нашла меня, — сказал он и любовно ее погладил. — Ну что ж, друзья, несложно догадаться, что нас обратно выбросило в мир человеков.

И Серебряный принял свой прежний «фермерский облик». Дмитрий и отец Иван только тут заметили, что их плащи бесследно пропали. Дмитрий был в тех же самых летних штанах и рубашке, в которых он стоял во время грозы на балконе. Только теперь штаны изрядно помяты и запачканы.

— Не самый худший вариант, мир человеков, — добавил Клен, — но и не самый лучший.

— Да, — продолжил Серебряный, — поясню. Худший вариант, если бы нас затянуло к Кургану, в Сумеречную Землю. Лучший, если бы мы остались там, где были. На склоне Холма. Тогда бы нам помогли. А так, боюсь, остается рассчитывать на свои силы или на незнакомку.

— Своими силами… — присвистнул отец Иван и грустно посмотрел вверх. — Хорошо хоть целы остались.

— Ты мне весь бок отбил, — пожаловался Дмитрий.

— Прости, брат, кто знал. Ребра-то хоть целы?

Дмитрий пощупал ребра:

— Вроде целы.

— Сейчас мы попробуем позвать на помощь, кого-нибудь из наших, — сказал Клен. — Дело непростое, нужна полная тишина. Ну и, надеюсь, не привлечем пришельцев.

Серебряный и Клен опять погрузились в медитацию — и снова пропали все звуки. Прошла вечность (как теперь показалось Дмитрию и отцу Ивану), необычная и густая тьма, похожая на едва уловимый для глаз черный туман, медленно поднялась со дна ямы. В голове у Дмитрия все помутилось, он едва не потерял сознание от внезапно накатившего удушья. В себя его привел голос отца Ивана. Голос казался отдаленным, как бы звучащим из другого мира, но на самом деле батюшка шептал Дмитрию на ухо:

— Душно как здесь и нехорошо. И стражи странно себя ведут. Очень странно…

Со стражами действительно творилось что-то неладное. Они уже вышли из медитации и теперь таращились испуганными, детскими, ничего непонимающими глазами на Дмитрия и отца Ивана.

— Не получается ничего, — тихо, с усилием прошептал Серебряный, — наша магия бессильна, мы… в ловушке… мы… — Серебряный запнулся, словно забыл все человеческие слова. Прощебетав что-то на своем языке, он стал энергично махать руками, как крыльями. Помахав так несколько минут, он свернулся на дне ямы клубком и заснул.

— Мы бессильны! — воскликнул Клен неожиданно тонким, детским голосом и с ужасом посмотрел на спящего Серебряного. — Мы обречены на медленную смерть, — Клен вдруг заплакал.

Это было как удар грома. Дмитрий и отец Иван вытаращили глаза. Разум отказывался понимать увиденное: они нас разыгрывают, они дурачатся, — успокаивал себя Дмитрий. Примерно об этом же думал и отец Иван.

Это казалось невозможным! Стражи — невозмутимые солнечные создания, бесстрастные, веселые… и тут… Но с каждой секундой Дмитрий и отец Иван убеждались, что с их светлыми друзьями происходит что-то страшное. Серебряный на глазах становился белым. Дышал он очень редко и с трудом — это было похоже на какое-то глубокое оцепенение, а не на сон.

Клен напоминал смертельно перепуганного ребенка. Потрогав Серебряного, он завыл от отчаянья:

— Мы пропали, мы пропали, помогите, кто-нибудь, помогите! — Клен кричал в пустоту перед собой. Дмитрия и отца Ивана он почему-то не воспринимал или не видел.

— Больно и душно, как невыносимо душно, они убили лес, деревья умерли и мы умираем, — четко и раздельно сказал Серебряный, не открывая глаз. И опять погрузился в свое «мертвецкое состояние».

Слова Серебряного произвели на Клена уничтожающее действие. Испустив крик, полный запредельного отчаянья, Клен забился в самый дальний угол ямы. Он мелко дрожал, его плач стал переходить в страшный хрип, похожий на скрип сухого мертвого дерева. Клен задыхался. Дело приобретало совсем дурной оборот.

Дмитрий с отцом Иваном заметались по дну ямы, не зная, что предпринять. Вдруг Дмитрий от отчаянья, сам не понимая как, стал громко читать стихи. Это был Блок, когда-то Дмитрий очень любил его поэзию. Пописывал и сам стишата. Потом они превратились в песни. Даже рок-группа своя у него была. Но все это было так давно, в какой-то другой жизни. Уже больше пятнадцати лет он не писал стихов и не интересовался поэзией. И тут его прорвало:

— читал Дмитрий громким, немного торопливым голосом, но внятно, –

Дмитрий ощутил чувство полноты: как-то одновременно ему вспомнилось и давно забытое романтическое, восторженное ощущение надмирной красоты от чтения хорошей поэзии; это чувство совместилось в нем с воспоминанием о том, как девять лет назад он стоял на северном склоне Холма, залитый беспредельным Светом:

Чтение стихов подействовало на стражей магически. Клен перестал хрипеть, а Серебряный медленно открыл глаза. Стояла полная тишина. И тут послышался голос снаружи ямы, женский голос, он что-то напевал, но слов было не разобрать.

— Слышите! — воскликнул Дмитрий, — слышите? Это идет она, незнакомка.

— Игуменья идет нас спасать, — сказал Клен и засмеялся.

— Что мы стоим? Надо действовать. Девушка! Ау! Помогите! Мы здесь! Помогите! — закричал отец Иван.

Пение смолкло. Послышались осторожные шаги. На фоне небесной голубизны возникла фигура девушки с любопытным, немного испуганным лицом:

— Как вы там очутились?

Дмитрий и отец Иван пожали плечами.

— А вы неопасные? — в голосе незнакомки мелькнула тревога.

— Нет, что Вы! — воскликнули Дмитрий и отец Иван в один голос, а Клен смешно закивал головой. И даже Серебряный, еще бледный, улыбнулся девушке и помахал рукой.

— Странные вы, чудные, — подытожила незнакомка и рассмеялась чистым и звонким голосом. Дмитрий тут же вспомнил, как видел все это в зеркале Принца.

— Я знаю, как вам помочь, подождите. — Незнакомка скрылась. Через несколько минут на дно ямы опустился конец веревки.

Капитан падал. Как молния он прорезал Курган. Прошил насквозь сложные лабиринты, что тянулись на многие километры под Курганом — непреступные темно-серые бастионы тюрем и рядом с ними, словно в насмешку, разноцветные балаганы, аттракционы, гигантские карусели, мигающие тусклыми огоньками огромные, тихо позвякивающие странные машины — радость и наслаждение для послушных жителей Кургана.

Мелькнули багрово-лиловые плантации с плесенью забвения на краю бесконечной серо-пепельной пустыни, с молчаливыми, монументальными останками чего-то, похожего на руины фантастического завода.

Вот и загадочные нагромождения исполинских камней, на берегу беспросветно черного, неподвижного словно ртуть, моря. Капитан условно называл это нагромождение «Городом», но что это, так и не успел узнать.

Область, находящаяся непосредственно под Курганом и вблизи от него, была изучена сносно. За девять лет, прошедших после первого похода с Дмитрием и отцом Иваном к Истоку, ему неоднократно доводилось спускаться под Курган, инкогнито, со светлым Вожатым. Последний раз он был здесь с Белодревом, и они как раз видели эти глыбы, только издалека. Капитан не помнил, спрашивал ли он у Белодрева про Город… Впрочем, сейчас это уже неважно.

Теперь он один, и его затягивает дальше и глубже. Вот и Город исчез. Вокруг него непроглядная тьма, в которой угрожающе вспыхивают красно-багровые молнии. Где-то там впереди Нечто (он это точно знает) — огромное, неописуемое: без формы, образа, лица, размера. Нечто втягивает его в себя, всасывает. Вот уже ничего нет, кроме ледяного ужаса — впереди сама смерть, абсолютная тьма, безвозвратное небытие.

Внезапно все пропало. Капитан неподвижно висел в темно-сером пространстве. Не было ничего, никаких ориентиров, верха и низа; только темно-серая пустота. Из этой пустоты медленно соткалась человеческая фигура, без лица. Фигура напоминала черную кляксу на грязно-сером листе пространства.

— Зови меня Инспиратор, — сказал голос внутри Капитана.

Капитан попытался собраться с мыслями: Инспиратор? Кто он? Важный демон? Начальник пришельцев? И где я? Зачем я здесь?

— Почти угадал, — монотонно сказал Инспиратор (голос звучал прямо в голове Капитана). — Вот ответ на вторую часть твоего вопрошания, надеюсь, он тебе понравится. Где ты? Ты в своем новом вечном доме. Твое глупое путешествие закончено.

— Как закончено?! Почему?! — Капитан в отчаянье дернул в пустоте ногами — где все остальные?!

— Сколько сентиментальности, — продолжил Инспиратор. — Очень трогательно. Где же наши деревянные друзья? Смотри сюда, глупец. — Черная фигура махнула рукой. Прямо из пустоты возникла картинка: Клен и Серебряный лежат на дне глубокой ямы с бледными, как бы бумажными лицами. Они мертвы, или кажутся мертвыми. Но самое страшное не это — на их лицах четко выражена печать безумия.

Но отца Ивана и Дмитрия на картинке Инспиратора почему-то нет. Капитан это сразу заметил. Их отсутствие вселило в него смутную надежду (это значит, что их, возможно, нет в планах главного демона).

Капитан постарался больше не думать на эту тему, чтобы скрыть от Инспиратора свои мысли и чувства.

— А вот тот камушек, который вы так прятали от людей, — спокойно продолжил Инспиратор. — Хотели камушком людей облагодетельствовать? Глупцы.

На картинке появился Живоглаз. Сверху на нем лежало что-то мохнатое. Нечто вроде кошачьей лапы.

— Скоро он будет принадлежать вот этому человеку. Так что я сделаю вашу работу за вас. Облагодетельствую человечество.

Из клубящейся мглы медленно выплыла фигура, закутанная в черный кокон, как в паутину. Наружу торчала только голова, человек был в глубоком сне. Капитан чуть не вскрикнул от изумления — это же отец Борис!

— Узнал? — Инспиратор торжествовал. — Он не из моего отряда, но послужит мне. И за это я дам ему возможность поиграть с вашим камушком. Пускай играет. Главное не менять правила игры. А ты и твои деревянные друзья, жалкие бунтари, хотите своей детской идеей Союза посеять в людях хаос. Нет, этого не будет. Поэтому ваше Золотое Веретено мы уничтожим, как вещь для людей лишнюю. Я об этом позабочусь.

— Ты лжешь! Я тебе не верю! Не верю! Не верю! — Капитана охватила ярость, но ярость была от отчаянья. Он прекрасно понимал, что ничего не может противопоставить Инспиратору. Одна надежда на Дмитрия и отца Ивана, может быть они доведут дело до конца.

— Я никогда не лгу, — сказал Инспиратор. — Я всегда объективен. А ты, глупец, жестоко пожалеешь о своих словах. Я разобью тебя на мелкие кусочки. Осколки твоего жалкого «Я» будут бесконечно метаться в серой пустоте, пребывая в нескончаемом ужасе смерти и распада. Это не пустые слова. Ты уже как-то испытывал состояние раздвоения, вспомни?

Капитан тут же вспомнил, как давно, в бурной молодости он, экспериментируя с расширением сознания, пережил мучительное раздвоение собственной личности. Он даже не предполагал, что это так мучительно.

— А теперь тебя будет не два и даже не четыре. Тебе понравится.

Он потянул руки к Капитану и вдруг в ужасе отпрянул. Тут только Капитан заметил, что его обвивает тонкая, едва видимая серебряная нить, которая сразу натянулась. Капитана резко бросило назад. Мгновение — и он очнулся на склоне Холма. Он лежал, зацепившись ногой за чудом выросшее здесь маленькое Серебряное Дерево. Его лицо было обращено к Кургану.

Курган молчал, затаившись, словно зверь перед прыжком.

Внучка колдуна

— Какие вы все-таки странные, — еще раз повторила незнакомка, огладывая стражей и людей.

— Мы, это, гуляли, — многозначительно сказал отец Иван.

— Ага, — подхватила Незнакомка, — гуляли и в яму упали.

Незнакомка засмеялась чистым и звонким смехом. Дмитрий посмотрел на свои «пятнистые», некогда белые джинсы, теперь заляпанные глиной и грязью, на помятого отца Ивана, бледных и еще не до конца пришедших в себя стражей и подумал: ну и вид же у нас — грязные, подозрительные типы с бородами. Стражи вдвойне подозрительно выглядят, словно ряженные актеры из сумасшедшего дома. Серебряный, например, сейчас мне напоминает обезумевшего Льва Толстого, как если бы великий писатель зачем-то покрыл свою бороду серебром. И Клен — этот его плащ, он в нем как колдун из дешевого фэнтезийного блокбастера. И эти «пушкинские» бакенбарды… Весьма, весьма подозрительная компания!..

Стражи почти пришли в себя, вид у них был усталый, но живой.

— Разрешите поблагодарить Вас, прекрасная незнакомка, — сказал Серебряный и, сняв соломенную шляпу, почтительно склонил голову. — Простите, что не знаю Вашего имени.

— Лариса мое имя, — сказала незнакомка и немного покраснела, как бы от небольшого смущения. — А Вы похожи на Гендальфа, извините, вы тут не в ролевые игры играли?

— Гендальф, — повторил Серебряный, — здорово, мне нравится.

— Но Вас же не Гендальф зовут? — возразила незнакомка.

— Да, меня зовут Сер… Сергей, Сергей Серебрянович.

— Какое странное отчество, — сказала Лариса.

— Да, папа моего папы был большой чудак, — нашелся Серебряный.

Клен, видимо, уже успел разобраться в человеческих именах-отчествах. Откинув капюшон, он поклонился и сказал:

— Николай Николаевич, к Вашим услугам.

— К моим услугам? — переспросила Лариса и рассмеялась. — Нет, вы точно еще в игре, благородные жители волшебного мира. Вот Николай Николаевич очень напоминает благородного фавна.

— И Пушкина, — добавил Дмитрий.

— Точно, Пушкина! — воскликнула Лариса.

Тут уже засмеялись все. Серебряный, подмигнув Дмитрию и отцу Ивану, поднялся.

— Прошу прощения, — обратился он к Ларисе, — мы тут немного отлучимся, а Вы посидите в компании с благородным фавном Николай Николаевичем.

— А, понимаю, — кивнула головой девушка, — но Вы не слишком долго, вдруг мне скучно станет с вашим благородным фавном Николаем.

Серебряный, Дмитрий и отец Иван поднялись на небольшой пригорок, огляделись. На юг и юго-восток однообразная и пустынная местность плавно взбиралась на очень пологий, почти незаметный холм. На вершине холма торчали ржавые остовы каких-то металлических конструкций. В юго-западном направлении они увидели Браму, не меньше чем в полутора-двух километрах. Вокруг не было ни души, даже птицы не летали, стояла гробовая тишина. На север тянулась такая же непаханая степь, только чересчур вздыбленная и дикая — редкие купы кустов, еще более редкие кривые деревца; нагромождение овражков, пригорков, ям. В отдалении, по лесополосе, угадывалась трасса на Черноморку. На северо-востоке виднелся темный холм с усеченной вершиной — Курган Тьмы. Люди и страж с минуту молчали. Первым заговорил Серебряный.

— Друзья, — сказал он, — вам тоже огромное спасибо. Считайте, что час назад, в яме, наш союз стал еще более зримым. Дерево уже по-настоящему пошло в рост. Теперь это никаким силам тьмы не остановить. — Серебряный положил руку на плечо отца Ивана и Дмитрия. — Я счастлив, хоть и смертельно устал.

— Мы тоже смертельно устали, — ответил отец Иван. — Я ведь еще и к Капитану пешком шел, а потом этот переход, яма; я удивлен сам себе, удивлен, что еще стою на ногах. Но пока стою, задам вопрос: что с вами было в яме, это серьезно, не игра?

Серебряный помрачнел, а потом внезапно расхохотался:

— Друзья, во мне взошло Солнце, как бы я хотел разделить его с вами и с прекрасной Ларисой-незнакомкой… Глупцы, — сказал он вдруг в сторону Кургана Тьмы и вновь засмеялся, — все ваши просчитанные схемы дали обратный результат, теперь мы многое понимаем… Но по порядку. И давайте покинем это открытое место.

Они сошли с пригорка и сели на теплую, прогретую солнцем землю, лицом к Браме. Серебряный продолжил:

— За свою долгую жизнь я имел много битв с пришельцами. Несколько раз был на волоске от смерти, один раз был пленен, но то, что было со мной и Кленом в яме — такой ядовитый росток я вижу первый раз… Понимаете, нас можно убить, и вы видели смерти Брата и Белодрева, а я видел гибель целых селений и садов; нас можно пленить, это труднее, но можно — но свести с ума?! Мы ведь были на грани безумия. Друзья!

Серебряный внезапно схватился за голову, как от резкой мучительной боли.

— Что же вышло из этой их черной затеи? — тихо продолжил он. — Выяснилось, что вы, человеки, вы, такие податливые на лесть темных, на их искушения, почти не восприимчивы к их прямой магии! Мы с Кленом как только это поняли, сразу взяли весь фокус на себя. И они вас вообще не увидели!

— Так вы все-таки подыграли немного! — воскликнул Дмитрий.

— Ну, да, — простодушно признался Серебряный, — но сходили мы с ума по-настоящему. И очень здорово, что ты, Дима, не растерялся, запел такую песню, что она ослабила путы темных.

— Да, — вздохнул Дмитрий, — кто бы мог подумать, что стихотворение Блока способно на такое!

— Вначале было Слово, — сказал отец Иван.

— И слово, сказанное вовремя, — подхватил Серебряный, — может иметь невиданную силу. А пока, человеки, многие слова у вас лежат невостребованными, как зерна под амбарным замком. Но я вот о чем еще хотел сказать, эта Лариса, незнакомка, что вы о ней думаете? Смотрите, друзья, вокруг безлюдная земля, аномальная зона, и вдруг девушка гуляет. Мало того что гуляет, еще и веревка, чтобы нас вытащить у нее имеется. Как специально. Что скажете?

— Не хочется быть подозрительным, — медленно, как бы с неохотой проговорил отец Иван, — но может ли эта Лариса быть как-то связанной с теми силами, что нас кинули в яму?

— И мне не хочется подозревать, — согласился Серебряный. — Пока ни я, ни Клен не видим в ней печатей Кургана. Нет, скорее всего, наоборот, она послана нам свыше. Это знак. К тому же, не надо забывать и о предсказании народа Лэйи Диме. Ведь все, что этот прекрасный народ предсказал, сбылось.

— Сбылось все, кроме одного, — сказал Дмитрий. — Капитана рядом с нами нет. А про это в зеркале Принца не было ничего.

Серебряный посмотрел на небо и к чему-то прислушался:

— Капитана рядом с нами нет. Это верно. Но есть кое-что другое. И ко мне, и к Клену вернулись наши способности, убитые ямой. Теперь они стали еще сильней! Так что и здесь все хорошо, и с Капитаном темные просчитались! Я не могу пока сказать как, — поспешно добавил Серебряный, отвечая на наш немой вопрос, — но я знаю точно, что Капитан теперь вне опасности… А теперь, друзья, минуточку тишины.

Серебряный долго смотрел в небо, он словно ожидал знака.

— Идемте, — внезапно сказал страж, — пора открыть Ларисе, кто мы такие. Сказать все надо сейчас.

— Вперед, правдорубы, — пошутил Дмитрий, однако никто не засмеялся.

Они вернулись назад. Лариса и Клен мило беседовали.

— Я уже немного рассказал о нас, — с улыбкой сообщил Клен.

Дмитрий посмотрел на Ларису, он был уверен, что она воспримет правду о стражах как шутку, в лучшем случае. Темные глаза девушки загадочно блестели, она с восторгом и любопытством смотрела то на Клена, то на Серебряного.

— Наверное, я дура, — тихо сказала незнакомка, — но я поверила вашему Николаю… точнее, Клену. Да, я вам верю! Я сразу поняла, я догадалась!

Лариса замолчала, закрыла ладонями глаза. Друзья тихо сидели, боясь пошевелиться, словно любое, самое незначительное движение может разрушить веру незнакомки. Лариса заговорила снова, заговорила с жаром, как бы сама с собой, сама себя убеждая:

— Конечно же, это было видно сразу: Вы, Клен, и Вы, Серебрянович — Вы из другого мира. Я вначале подумала: грим, актеры, ролевые игры. Но оно все само собой быстро прояснилось. Нельзя загримировать вот такой разрез глаз, как у Вас, — Лариса показала рукой на Клена и с тем же жаром продолжила. — Да и не в разрезе глаз дело! Разве только в этом! Сама ваша суть, ваша сердцевина, душа, эмоции вас выдают. Нет такой солнечной веселости у существ нашего мира, такого радостного сопереживания и… и… впрочем, ясно все, простите за многословие, я вам верю.

Лариса перевела дух и снова заговорила, видимо, не в силах сдержать чувства:

— Я, наверное, сплю. Подумать только — волшебный народ! Как я когда-то мечтала встретиться с волшебным народом. И вот теперь, когда мечта моя давно сгорела и я уже взрослая тетя, вдруг, она сбывается. Да, так оно обычно и бывает в жизни. Все настоящее приходит чуть позже, когда, кажется, надежды нет. Так мой дед говорил. А он знал про волшебный народ, он в детстве мне рассказывал кое-что. А люди над ним смеялись, называли сумасшедшим. За глаза, правда. А дед говорил: волшебные существа есть, они рядом с нами.

— Вот и чудненько, друзья-человеки, вот и чудненько, — Серебряный весело хлопнул в ладоши и засмеялся. — Итак, прекрасная Лариса, Вы теперь знаете, что мы прошли через Браму. И сегодня рано утром через Браму и ушли. Мы были в своем мире, но злая сила швырнула нас обратно в ваш мир. Так мы очнулись в яме и чуть не погибли, но Вы нас спасли, благородная Лариса. Но еще прекраснее нашего спасения то, что Вы нам поверили. А это значит, наша встреча не просто так. В нашей встрече есть свое зерно. Но скажите и Вы нам, если не секрет, что Вы делали в столь безлюдной земле?

— Не секрет, — сказала Лариса, — я сюда прихожу не первый раз. По профессии я археолог. Но мне нравится исследовать эту аномальную зону…

— А Вам, случайно, Николай из Красного Кута незнаком? Он давно исследует Браму, — спросил Дмитрий.

Лариса с удивлением посмотрела на Дмитрия, посмотрела на отца Ивана. Она, видимо, была настолько увлечена встречей со стражами, что совсем не подумала о людях, которые запросто здесь с волшебными существами разгуливают.

— Я слышала о нем. И хотела бы с ним познакомиться. Говорят, он большой чудак…. А Вы, простите, Вас как зовут? Вы же обычные люди? Правда?

— Да, мы обычные люди, живем в городе. Здесь же в гостях у Николая. Можно сказать, мы тоже небольшие исследователи аномальной зоны, по имени Брама… Меня зовут Дмитрий. А это мой друг оте…

— Иван, — быстро перебил Дмитрия батюшка. И протянул Ларисе руку. — Давай на ты, — сказал он.

Какое-то время они молчали. Вдруг Лариса спросила:

— Вы есть хотите?

Друзья в ответ скромно промолчали.

— Не стесняйтесь, мне все равно это уже не понадобится.

Лариса порылась в рюкзаке, достала бутерброды, термос с чаем. Бутерброды и чай поделили на всех. Лариса есть отказалась. Она сидела задумчивая и грустная. Несколько раз доставала «мобильник», смотрела на часы. Наконец, сказала:

— То что Брама непростая аномалия, я давно знаю. Да и не аномалия это, если в классическом ключе подойти. Я догадывалась, что тут нечто совершенно другое, я догадывалась, что секрет в самом названии: Брама — ворота, проход в иные измерения. А нечеткая аномальность — побочный эффект.

— Очень интересно, — сказал Клен, жуя бутерброд.

Лариса оглядела друзей и рассмеялась:

— Что здесь может быть интересного, для тех, кто давно использует Браму, как мы используем двери? Смешно это. Вы, уважаемый Клен, это из вежливого благородства сказали. Но я на самом деле не о том говорю.

Лариса стала серьезной:

— Девять лет назад, в этой самой аномальной зоне, пропал без вести мой дед. Дед говорил, что где-то в этих местах был скрытый катакомбный монастырь, в котором послушниками были не люди, а существа иного мира. И он его последнее время часто посещал. Вот я и хожу, как дурочка, а вдруг, вдруг наткнусь, обнаружу хотя бы следы. Вдруг дед в монастыре остался, и я его найду. Глупо, конечно.

Какое-то недоброе воспоминание зашевелилось внутри Дмитрия и отца Ивана при рассказе Ларисы. Стражи поняли больше, они прочитали мысли и увидели образ. Стражи долго молчали. Наконец, Серебряный сказал:

— То, что Вы называете катакомбным монастырем, это не здесь. Это вон туда, — Серебряный махнул рукой в сторону юго-востока, — почти к самому морю, возле брошенного человеческого селения. Но это надо идти сквозь Браму. Идти несколько дней.

— Несколько дней… — почти прошептала Лариса.

— Да, прекрасная незнакомка, — сказал Серебряный. — Я думаю, что Вы вскоре побываете по ту сторону Брамы. Наша встреча неслучайна, особенно в свете наступающих времен. Но пока наши тропинки на какое-то время разойдутся.

Девушка опять посмотрела на часы. В глазах ее блеснули слезы.

— Да, разойдутся! И мне уже пора, — обреченно сказала она, — меня ждет машина на трассе. Мне еще до ночи в городе быть надо… Боже! Боже, как не хочется с вами со всеми прощаться, волшебный народ. Как я боюсь, что этого больше не повторится, что наша встреча растает как сон!

Лариса заплакала. Клен гладил ее по голове, что-то шептал. Серебряный взял ее за руки.

— Мы увидимся, увидимся! Ты наша спасительница! Ну, не плачь, милая, иди, иди.

Лариса поднялась. На лице ее была решимость, слезы просохли. Она молча пожала руки друзьям и пошла в сторону трассы. Несколько раз она останавливалась, махала рукой, пока не скрылась.

— Что ж, друзья, и нам пора, — сказал Серебряный.

— Опять в Браму? — спросил Дмитрий.

— Да, иного пути пока нет. И идти надо сейчас. Хорошо, чтобы нас поменьше глаз видело. Мы больше не можем ждать.

Друзья с трудом поднялись и двинулись в юго-западном направлении. Тут только они почувствовали, насколько устали.

— Ничего, — подбодрил всех Клен, — нам главное перейти Браму и войти в наш мир. Там нам сразу помогут.

Перед Брамой Дмитрий и отец Иван немного прошли вперед, чтобы убедиться, что поблизости нет людей. Людей не оказалось. Друзья почти бегом устремились к Браме, буквально валясь с ног от усталости. У Дмитрия вновь заболел отбитый при падении в яму бок. Даже дышать стало тяжело. Браму Дмитрий проходил как во сне. Мысли путались. Несколько раз Дмитрий себя ловил на том, что все его мысли блуждают около Ларисы. В какой-то момент он вспомнил о катакомбном монастыре. Он догадался, кто был дедом Ларисы. И тут же забыл о своей догадке.

Они вывалились по ту сторону Брамы. В теплом, приветливом мире. Немного прибавилось сил, их хватило, чтобы дойти до леса. И там путешественники опустились в изнеможении на одну из полян. Друзья молча лежали на траве. Дмитрию казалось, что Земля качает его на своих материнских коленях, убаюкивает. Вдруг Дмитрий услышал, как Клен объясняет отцу Ивану, что Лариса была любимой внучкой Пастуха. Единственным существом во Вселенной, кого он любил.

Дмитрий попытался представить Ларису и Пастуха вместе. Человек с ледяными глазами и заразительно смеющаяся незнакомка — дед и его внучка, — это казалось невозможным. Вместо Пастуха и Ларисы Дмитрий увидел ангелов. Они спустились сверху, со стороны Холма, окружили и стали поднимать, возносить его на своих белых крыльях на небеса.