Капитан Крузенштерн

⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ Прибытие ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

30 августа 1804 года «Надежда» вышла из Петропавловска и направилась к югу Японии.

Погода стояла бурная, мрачная, холодная. Шторм свирепствовал не переставая, в течение двух недель солнца не видели ни разу. В носовой части корабля обнаружили течь, которую никак нельзя было заделать в открытом море. Приходилось беспрерывно откачивать воду, и эта дополнительная работа изнуряла моряков.

15 сентября наконец выглянуло солнце, буря немного улеглась, стало гораздо теплее.

28 сентября с корабля заметили берег острова Кю-Сю, на юго-западном побережье которого расположен японский порт Нагасаки. Большой остров этот горист и прорезан многочисленными заливами, глубоко вдающимися в сушу.

Португальцы, испанцы и голландцы издавна делали попытки завладеть Японией. Но японцы, разгадав их намерения, решили отделить свою страну от всего остального мира и не допускать в нее иноземцев. В 1638 году японским правительством был издан закон, который гласил:

«На будущее время, доколе солнце освещает мир, никто не смеет приставать к берегам Японии, хотя бы он даже был послом, и этот закон никогда не может быть никем отменен под страхом смерти».

Но так как японские помещики нуждались в европейских товарах, пришлось из этого правила сделать исключение. Голландским купеческим судам разрешалось заходить в Японию, впрочем, только в один японский порт — в Нагасаки.

Таково было постановление японского правительства, чрезвычайно выгодное для голландских купцов, которым вовсе не хотелось иметь конкурента и делить барыши с купцами других стран.

Владельцы и капитаны торговых голландских судов знали, что такое положение не может продолжаться вечно, что японское правительство поймет когда-нибудь выгоду торговли с другими государствами и отменит свое постановление. Поэтому голландцы старались изо всех сил помешать иностранным судам ходить в Японию и тщательно скрывали свои географические карты от других мореплавателей.

Вот уже почти двести лет голландцы посылали в Нагасаки свои корабли, а другие европейские народы не знали ни очертаний японских берегов, ни рифов и мелей, расположенных в море вокруг них.

В распоряжении Крузенштерна были чрезвычайно неточные японские и китайские карты, добытые одним французским мореплавателем у китайских географов. Японцы и китайцы в те времена не умели составлять настоящие географические карты — они чертили их на глазок, как вздумается, без указания широты и долготы. Земли, расположенные далеко друг от друга, они рисовали иногда рядом, а земли, расположенные рядом, попадали у них подчас на разные концы карты. Конечно, ни один моряк не мог руководствоваться в своем плавании такими картами. И Крузенштерну приходилось идти не только почти неведомым путем, но и составлять при этом подробную карту берегов, которой могли бы пользоваться мореплаватели будущих времен.

Особенно измучили русских моряков заливы острова Кю-Сю. Каждый из этих длинных заливов Крузенштерн принимал сначала за пролив. Ему не раз казалось, что Кю-Сю не остров, а целый архипелаг небольших островов, отделенных друг от друга узкими проливами. Для того чтобы проверить это с достоверностью, ему приходилось входить в каждое углубление берега. Но всякий раз, разочарованный, он возвращался обратно, в открытое море, потому что найденные им проливы в конце концов преграждались горами и оказывались заливами.

Не меньше неприятностей доставили ему многочисленные маленькие островки, расположенные вокруг Кю-Сю. На японских картах они были указаны далеко от берега, потому что японские корабли были хуже европейских и всякое морское путешествие казалось японцам очень далеким. А между тем эти островки часто отделялись от берега узкими проходами, в которых кораблю угрожали отмели и подводные камни. Несмотря на жаркую летнюю погоду, ветер дул сильный, порывистый, и «Надежду» швыряло из стороны в сторону.

Все находившиеся на корабле с любопытством разглядывали японский берег. Япония в то время была для европейцев загадочной страной, о которой ходили разные необычайные слухи и рассказы.

Нигде на берегах Японии моряки не видели никаких стад — ни лошадей, ни коров, ни овец; по-видимому, японский крестьянин возделывал поля своими руками, без помощи домашних животных.

С моря хорошо были видны дороги. Дороги эти, проложенные совершенно прямо, как по мерке, уходили вдаль, насколько хватал взор. Каждая дорога была ровно обсажена двумя рядами высоких деревьев.

В заливах и бухтах моряки видели множество лодок — должно быть, рыбачьих. Крузенштерну хотелось поближе познакомиться с жителями страны, и он знаками предлагал рыбакам взойти на корабль. Но рыбаки, увидев русский корабль, начинали изо всех сил грести к берегу: они знали, что всякий японец, который осмелится заговорить с иностранцами без разрешения начальства, будет наказан.

Японцы, которых Крузенштерн вез из России, увидев берега своей родины, сначала немного повеселели. Но когда до Нагасаки было уже совсем недалеко, они вдруг снова стали мрачны и печальны. Какую встречу готовят им их соотечественники? Японцам в те времена было запрещено покидать родину.

Как доказать, что они попали в Россию не добровольно? В Нагасаки у них не было ни знакомств, ни связей, так как родом они были из Северной Японии.

8 октября рано утром «Надежда» вошла в большой залив, на берегу которого расположен город Нагасаки. К кораблю подошла лодка, и на палубу поднялся японский чиновник. Он был без шапки, в шелковом цветном кимоно до пят.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Чиновник долго и прилежно кланялся всем, нагибаясь почти до полу. Посол Резанов с помощью своих японцев стал задавать ему вопросы, но чиновник по-прежнему кланялся, бормоча что-то невнятное. Потом сам стал спрашивать, что за корабль, какому государству принадлежит и зачем прибыл в Японию. Узнав, что перед ним находится посол, он быстро поклонился еще раз пятьдесят, слез к себе в лодку и уехал.

Через час, когда до Нагасаки было уже совсем близко, на корабль прибыл другой чиновник, кланявшийся не меньше первого. Он уже ничего не спрашивал и был нем как рыба. Очевидно, он исполнял в порту обязанности лоцмана, потому что стал рядом с Крузенштерном и начал показывать ему, как войти в гавань. А когда «Надежда» вошла в гавань, он указал, где стать на якорь.

Город из гавани не был виден, потому что гавань окружена высокими холмами, и Нагасаки расположен немного отступя от берега. На холмах моряки сразу заметили сложные укрепления — форты, крепости, батареи. В случае надобности японцы могли с трех сторон обстрелять из пушек находившиеся в гавани суда.

Гавань была полна кораблей. Всюду, куда ни взглянешь, виднелись мачты и развевающиеся по ветру флаги. Вокруг «Надежды» стояли китайские джонки, прибывшие из Китая с грузом шелка, и много японских судов; в большинстве это были просто широкие, вместительные лодки с навесом, защищавшим гребцов от солнца. Лодки, украшенные различными вымпелами и знаменами, поспешно кружили по гавани. Стояли здесь и довольно крупные парусные японские суда, с обширной палубой, покрытые черной тканью, вооруженные пушками, но их было немного.

Вдали, на другом конце гавани, Крузенштерн разглядел два-три корабля под голландскими флагами. По внешнему своему виду корабли были не военные, а купеческие и притом не очень крупные. Среди всех судов Нагасакской гавани «Надежда» была самым большим.

Едва «Надежда» стала на якорь, чиновник, исполнявший обязанности лоцмана, уехал на берег. Но через полчаса к «Надежде» снова причалила японская лодка. Теперь на палубу взошло сразу десять человек. Новоприбывшие держали себя совсем иначе, чем те два японца, которые приезжали раньше на корабль. Они не только никому не кланялись, но даже, казалось, никого не замечали. Крузенштерн, встретивший их, попытался с ними заговорить, но они, к его удивлению, ничего ему не ответили. Безмолвно, не спросив разрешения, они спустились по трапу в кают-компанию. Начальники сели на диван, а слуги поставили перед ними по ящику с маленькими курительными трубками и по небольшому чугунному котелку с горячими углями. Каждый начальник взял трубку, разжег ее угольком и закурил. Но трубки были так малы, что, сделав две-три затяжки, приходилось класть их обратно в ящики и брать новые. Все трубки набили табаком еще до приезда на корабль.

Изумленный таким бесцеремонным поведением гостей, Крузенштерн вызвал Резанова и двух японцев, бойко говоривших по-русски.

Но на поклон посла начальники тоже не обратили внимания. Так, в полном безмолвии, курили они минут десять. Наконец один из начальников что-то сказал вполголоса своему подчиненному. Тот выслушал своего господина, согнувшись пополам и опустив руки до полу. Пока начальник говорил, он с почтительным шипением втягивал в себя воздух. Потом выпрямился и, обращаясь к Крузенштерну, произнес несколько слов по-голландски.

Тогда все разъяснилось. Подчиненные были переводчики с голландского языка на японский, а начальники — офицеры, которым нагасакский губернатор поручил наблюдение за портом. Такое странное поведение японцев было обычной японской церемонией: знатный японец должен сначала посидеть, покурить и только минут через десять может начать разговор.

Крузенштерн во время своих далеких странствий по свету, а особенно во время своего пребывания в Капштадте, у мыса Доброй Надежды, выучился немного говорить по-голландски и мог теперь кое-как объясняться с японскими офицерами через их переводчиков.

Начался разговор. Едва Крузенштерн произнес первую фразу, как переводчик толкнул его легонько в спину, давая ему понять, что, разговаривая с такими важными лицами, нужно кланяться. Но Крузенштерн продолжал говорить, стоя совершенно прямо. Японские офицеры слушали его с каменными, ничего не выражавшими лицами.

Он рассказал о цели своего приезда в Нагасаки и о желании русского правительства заключить с Японией торговый договор. Узнав, что Резанов — посол, японцы, сидевшие на диване, слегка поклонились ему не вставая.

Крузенштерн спросил, когда Резанову можно будет ехать в столицу Японии для переговоров, когда команде «Надежды» разрешат сойти на берег и как поступить с японцами, привезенными из России. Но вместо ответа японские офицеры стали задавать ему вопросы о путешествии, совершенном «Надеждой». Они показали при этом, что познания их в географии довольно обширны: им было, например, известно, что Тенериф — один из островов Канарского архипелага и что Дестеро находится в Бразилии.

— Как вы шли из Камчатки в Нагасаки: вдоль восточного берега нашей страны или вдоль западного? — спросили они его.

— Вдоль восточного, — ответил Крузенштерн.

Японцы, казалось, были довольны: они разрешали голландцам подъезжать к Нагасаки только с востока, а западное побережье Японии тщательно скрывали от европейцев. Но от ответов на вопросы Крузенштерна они уклонились, сказав, что вечером доложат обо всем нагасакскому губернатору и губернатор все решит. Они просили русских без позволения губернатора не съезжать на берег и не посещать других судов, стоящих в гавани. А о поездке Резанова в столицу говорить еще рано, потому что это может решить только сам император.

Моряки, находившиеся в это время на палубе, с интересом разглядывали лодку, в которой приехали гости. Лодка, привязанная канатами к кораблю, не была пустой. Там под навесом шевелились какие-то люди. Сквозь щели навеса моряки «Надежды» разглядели там людей, одетых в европейские мундиры.

Через полчаса на палубу из кают-компании вышел японский переводчик и, подойдя к борту, громко крикнул людям в лодке по-голландски:

— Господа, вам разрешается взойти на корабль!

Разрешение было дано не Крузенштерном, а японскими офицерами, которые распоряжались теперь на «Надежде», как на своем собственном корабле.

Из лодки по трапу поднялись на палубу четыре важных голландца. Они приехали в гости вместе с японцами, но должны были из почтения к японским офицерам полчаса просидеть в лодке. Спустившись в кают-компанию, они даже не взглянули на Крузенштерна и Резанова, а остановились прямо против японцев, сидевших на диване.

Голландцы поклонились дивану, опустив лысые головы ниже колен и коснувшись руками пола. Только тогда обернулись они к русским, пожали им руки и представились. Это были: директор голландской фактории в Нагасаки Дуф, его секретарь, два капитана стоявших в гавани голландских кораблей и важный голландский чиновник барон Пабст. Крузенштерн предложил им сесть. Голландцы опасливо взглянули на японских офицеров, потоптались немного и наконец, набравшись храбрости, решились усесться на стульях.

Директор Дуф говорил по-английски. Крузенштерн очень обрадовался этому: он может поговорить с ним о чем захочет, а японцы их не поймут.

— Отчего вы так унижаетесь перед японцами? — спросил Крузенштерн.

— А как же иначе? — сказал Дуф. — Хочешь торговать с японцами, так подчиняйся их правилам и терпи. Если из вашего посольства выйдет какой-нибудь толк, вы будете унижаться не меньше нас. Впрочем, не думаю, чтобы господина Резанова пустили в столицу Японии. Вероятнее всего, вас выпроводят отсюда ни с чем, как выпроводили англичан, приходивших в Нагасаки лет пять назад…

Крузенштерн не особенно доверчиво слушал пророчество Дуфа: было ясно, что голландцы не хотят допустить русских конкурировать с ними в Японии. Ему казалось, что Дуф просто пугает его, и он заговорил с голландскими капитанами. Разговор скоро наладился — капитанам было интересно поговорить с таким опытным моряком, как Крузенштерн. Они охотно рассказывали ему о своих плаваниях вокруг Африки, по Индийскому океану, среди островов Индонезии. Но, как только Крузенштерн заводил разговор о Японии, где они бывали много раз, капитаны начинали путаться, сбиваться, отвечать невпопад. Они упорно скрывали свои знания от иностранцев.

Наконец гости собрались уезжать. Японские офицеры поднялись все с теми же каменными и надменными лицами. На прощание они объявили, что завтра «Надежду» посетят секретари губернатора и начальник города. Крузенштерн очень обрадовался этому известию: он надеялся, что важные особы, собирающиеся посетить корабль, привезут с собой разрешение морякам съезжать на берег и сообщат наконец что-нибудь о предполагаемой поездке русского посла в город Иеддо, столицу Японии, к японскому императору. Но при этом офицеры прибавили несколько совсем неутешительных слов — они заявили, что секретари губернатора отберут у команды «Надежды» все ружья и весь порох.

— Наше правительство не желает, чтобы в Нагасакской гавани находились вооруженные иностранцы, — сказали они. — Когда вы будете уезжать отсюда, мы вам вернем и ваши ружья и ваш порох.

Крузенштерн сильно встревожился и спросил директора Дуфа:

— Скажите, директор, голландские корабли, приходя в Нагасаки, тоже отдают весь свой порох японцам?

— Конечно, — ответил голландец. — Мы отдаем не только порох, но даже шпаги. Иначе нас ни за что бы сюда не пустили.

И лодка отошла, увозя гостей.

На другой день в четыре часа к кораблю подошло несколько лодок, груженных рыбой, пшеном и живыми гусями. Крузенштерн подумал, что провизия эта привезена на продажу, и стал знаками справляться о цене. Но японец-переводчик, находившийся в одной из лодок, объяснил ему, что рыба, крупа, гуси присланы нагасакским губернатором в подарок русским морякам и денег за них платить не нужно. Все на корабле очень обрадовались такому подарку, потому что давно уже не ели свежей пищи.

Через час приехали новые гости, в небольшой барке, разукрашенной цветными флажками. Барку эту тащили на буксире четыре лодки. Гости — секретари губернатора и начальник города — взошли на палубу в сопровождении многочисленной свиты, среди которой было несколько музыкантов, беспрерывно бивших в литавры. Крузенштерн повел гостей в кают-компанию. Они держали себя совершенно так — же, как приезжавшие вчера офицеры: начальники сели на диван и закурили, а подчиненные остались стоять.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Среди подчиненных было несколько переводчиков, и минут через десять Крузенштерну удалось начать разговор.

Прежде всего он, конечно, спросил, когда русскому послу будет разрешено ехать в Иеддо. Но японцы заявили, что на этот вопрос может ответить только правительство и им самим ничего не известно.

— Губернатор еще вчера послал в Иеддо курьера с сообщением о вашем прибытии, — сказали они.

Крузенштерн спросил, далеко ли от Нагасаки до Иеддо и сколько времени потребуется курьеру, чтобы съездить туда и обратно, но ответ получил явно преувеличенный и неопределенный.

— Очень далеко. Вам придется подождать полтора-два месяца.

Крузенштерн знал, что Япония, в сущности, невелика и в ней не может быть очень больших расстояний.

Но японцы всякий раз отвечали ему так, что он не мог себе представить географию их государства. Очевидно, расположение своих городов они считали военной тайной.

Тогда Крузенштерн стал просить, чтобы русским морякам разрешили гулять по берегу и чтобы послу Резанову позволили до получения ответа из Иеддо жить в городе.

— Мы это обсудим. Мы передадим вашу просьбу губернатору. Мы ничего вам не можем сейчас обещать, — твердили японцы.

Также не дали они никакого ответа на вопрос, что делать с их соотечественниками, привезенными из России. Секретари губернатора были важные господа и брезгливо морщились, когда с ними заговаривали о нищих рыбаках, потерпевших крушение у русских берегов.

— Пусть пока поживут у вас на корабле, — говорили они. — Если посол поедет в Иеддо, он захватит их с собой. А если посол в Иеддо не поедет, мы еще успеем решить, что с ними делать.

Побеседовав полчаса, секретари губернатора потребовали, чтобы им выдали весь порох и все ружья, находившиеся на корабле. Крузенштерн колебался, не зная, как поступить. Но посоветовавшись с Ратмановым и Ромбергом, он решил согласиться на требования японцев: ведь все равно в этой гавани, окруженной японскими батареями, «Надежда» при столкновении с японцами была бы разнесена, уничтожена, даже если бы ей оставили порох. Одного только он хотел добиться во что бы то ни стало — чтобы не отбирались ружья у шести матросов, составлявших почетную стражу посла. После долгих споров японцы уступили — шестерым матросам оставили их ружья и немного зарядов. Весь остальной порох и все остальные ружья были свалены на барку и увезены.

— И все же с нами поступили милостивее, чем с голландцами, — улыбаясь, сказал Ратманов Крузенштерну. — У нас не отобрали наши шпаги.

Прощаясь с гостями, Крузенштерн попросил их послать на корабль какого-нибудь купца, у которого он мог бы покупать провизию для команды, пока «Надежда» стоит в Нагасаки.

— Одни только голландцы имеют право покупать провизию и товары у наших купцов, — ответил первый секретарь губернатора. — С Россией у нас нет еще торгового договора, и вы ничего здесь покупать не имеете права. Все, что вам понадобится, губернатор будет присылать бесплатно.

Японские чиновники уехали вместе со свитой, но теперь «Надежду» чуть ли не каждый день стали посещать разные высокопоставленные особы, и Крузенштерн скоро привык принимать гостей.

Моряки давно уже заделали течь в днище своего корабля, и «Надежда» была готова к выходу в море. Но недели шли за неделями, а дело почти не двигалось с места. Прошло полтора месяца, прежде чем губернатор наконец согласился удовлетворить просьбу Крузенштерна и разрешил морякам гулять по берегу. Но конечно, он не позволил им ходить куда угодно. Для прогулок русских моряков на берегу среди пустырей было отведено место в сорок шагов длины и двадцать шагов ширины. Место это обнесли широким крепким забором и поставили кругом вооруженную стражу. Моряки могли там гулять по измятой траве вокруг единственного дерева. Причем, когда шлюпка «Надежды» отвозила моряков в это место для гулянья, ее всякий раз сопровождала целая флотилия лодок, полная солдат. Естественно, что подобные предосторожности отбивали всякую охоту выходить на прогулку, и клочок суши, отведенный русским морякам, пригодился только одному человеку — астроному Горнеру, который отвез туда свой телескоп и устроил временную обсерваторию.

— Там, по крайней мере, нет качки, — объяснил Крузенштерну Горнер. — С качающейся палубы очень трудно смотреть на звезды в телескоп.

Резанову переселиться на берег разрешили еще позже. Японцы все отговаривались тем, что они не могут подыскать помещения, достойного такой важной особы, как русский посол.

В конце концов через два месяца после приезда японцы выполнили эту просьбу Крузенштерна. Они выбрали на самом берегу небольшой двухэтажный домик, стоявший особняком от других, и обнесли его со всех сторон толстым, крепким забором. Забор этот отгораживал дом даже от моря. Единственные ворота, прорубленные в заборе, выходили к воде и запирались большим замком, ключ от которого находился у начальника японской стражи. Когда забор был готов, Крузенштерна известили, что посол может переехать в дом.

Крузенштерн никогда прежде не бывал в японских домах и поэтому, приехав осмотреть будущее жилище посла, очень удивился. У японцев нет никакой мебели, и дом внутри был совершенно пуст. Комнаты отделялись друг от друга большими ширмами из плотной бумаги, которые свободно передвигались с места на место. Благодаря этим передвижным стенкам, живущие в доме могли по желанию придавать своим комнатам любую форму.

С двигающимися стенками Крузенштерн кое-как еще примирился, но с отсутствием мебели он примириться не мог. По его приказанию в дом посла привезли с «Надежды» стулья, столы и кровать.

Переезд Резанова в его новое жилище совершился 17 декабря. Японцы, к удивлению моряков, обставили этот переезд с чрезвычайной торжественностью и оказали русским в этот день множество неожиданных почестей. Какой-то богатый японский князь, живший в Нагасаки, прислал послу для путешествия на берег свою яхту. Никогда еще русские не видали судна, отделанного с такой роскошью: стены кают были покрыты блестящим лаком, лестницы сделаны из красного дерева, пол всюду устлан драгоценными коврами, занавески перед дверьми вытканы золотом, а по бортам всего судна висели огромные шелковые разноцветные флаги с какими-то надписями. Едва Резанов вместе со своей свитой спустился в яхту, как на носу ее был поднят русский флаг. Яхта плыла в сопровождении нескольких сотен разукрашенных лодок. В лодках сидели музыканты, которые играли на странных японских инструментах.

Так въехал русский посол в свой дворец. Но, как только он оказался внутри, его заперли на замок. И впоследствии всякий раз, когда Крузенштерн ездил к послу и когда посол ездил на «Надежду» к Крузенштерну, приходилось вызывать привратника и отпирать ворота. Жить с послом имело право только определенное число людей, и каждый вечер остававшихся на берегу русских пересчитывали.

На другой день после переезда посла японские чиновники заявили Крузенштерну, что губернатор поручил им перевезти с корабля в дом посла подарки, которые русский царь прислал японскому императору. Так как подарки эти заключались главным образом в огромных драгоценных зеркалах, не помещавшихся ни в какой лодке, для перевозки их пришлось соорудить плот из толстых бревен. Положив зеркала на плот, японцы почему-то закрыли их ворохами красных, необычайно дорогих сукон.

— Стоит ли на упаковку тратить такие сукна, — сказал им Крузенштерн. — Зеркалам ничего не сделается, если вы их покроете просто рогожей.

Но чиновники пришли в ужас от его слов. Покрывать подарки, предназначенные для императора, рогожей — это кощунство!

От этих чиновников Крузенштерн узнал, что, если император согласится принять подарки русского царя, эти зеркала будут отнесены из Нагасаки в Иеддо на руках.

— Нельзя иначе! — восклицали японцы. — Два года назад китайский император прислал в подарок нашему императору слона, и наш император приказал отнести этого слона из Нагасаки в Иеддо на руках.

— И отнесли? — спросил Крузенштерн.

— Отнесли! — ответили японцы.

Время шло, а русские все никак не могли узнать, примет император посла или не примет. Японцы уверяли, что ответ из Иеддо еще не получен.

Моряки изнывали от скуки и безделья. Им запретили встречаться даже с голландцами. Директора Дуфа Крузенштерну не удалось повидать больше ни разу. Однажды голландский корабль, собиравшийся покинуть гавань и поднявший якоря, подошел случайно совсем близко к «Надежде». На капитанском мостике этого корабля Крузенштерн увидел одного из капитанов, которые приезжали к нему в гости вместе с Дуфом. Поднеся ко рту рупор, Крузенштерн громко пожелал отъезжающему капитану счастливого пути, но голландец ничего не ответил и отвернулся. Крузенштерн рассердился, но потом, узнав, что японцы строжайше запретили голландцам разговаривать с русскими, он понял, что капитан иначе поступить не мог.

Как-то рано утром в гавань пришли еще три голландских корабля. На «Надежду» приехал японский офицер и предупредил, что новоприбывшие будут сейчас салютовать Нагасакской крепости пушечными выстрелами.

— Не примите этот салют на свой счет, — сказал он, — и не вздумайте отвечать салютом.

Предупреждение было вздорное, потому что русские все равно не могли палить из пушек, не имея ни крупинки пороха. Голландцы начали салютовать и стреляли в течение шести с половиною часов. Крузенштерн насчитал четыреста выстрелов.

В те времена, по международным обычаям, судно, приходившее в порт дружественной страны, должно было салютовать самое большее тринадцатью выстрелами. Каково же было удивление Крузенштерна, когда на четыреста выстрелов голландских кораблей японская крепость не ответила ни одним!

Живя на корабле, Крузенштерн, конечно, не мог узнать много о жизни и обычаях японцев. Но кое-что он все же узнал и записал. Вот отрывок из его записей:

«Одеяние японцев состоит из короткого верхнего платья с широкими рукавами и из узкого нижнего, длиною по самые пяты, которое подобно одежде европейских женщин, с тою притом разницей, что внизу гораздо уже и для ходьбы очень неудобно. Богатый отличается от бедного тем, что первый носит одежду из шелковой, а последний — из простой толстой ткани. Верхнее платье обыкновенно черное, однако носят и цветное. Праздничное по большей части пестрое.

У многих на верхнем платье вышит фамильный герб величиной с большую монету.

С одного взгляда по гербу можно узнать, к какому семейству принадлежит тот или другой знатный японец. Женщины до замужества носят отцовский герб, а после замужества — герб мужа. Величайшая почесть, которую князь или губернатор кому-либо оказывает, состоит в подарке верхнего платья со своим гербом. Получивший такое отличие носит свой фамильный герб на нижнем платье. Посланнику нашему твердили много раз о великом счастье, которое ждет его, если император подарит ему платье, украшенное гербом императорским.

Зимою носят японцы часто по пяти и по шести одно на другое надетых платьев.

Но из сукна и из мехов не видел я ни одного, хотя в январе и феврале бывает погода очень суровая.

Странно, что японцы не умеют обувать ног своих лучше. Их чулки, длиною до половины икр, сшиты из бумажной ткани. Вместо башмаков носят они одни подошвы, сплетенные из соломы, которые придерживаются ремешками, надетыми на большой палец. Полы в их комнатах покрыты всегда толстым сукном и тонкими рогожами. И потому японец, входя в дом, скидывает с ног свои подошвы. Знатные не чувствуют неудобства такой бедной обуви, потому что они почти никогда не ходят, а сидят весь день подогнувши ноги. Но простой народ, составляющий, может быть, девять десятых всего населения, конечно, должен терпеть от того много в зимние месяцы.

Голова японца, обритая до половины, не защищается ничем ни от жары в двадцать пять градусов, ни от холода в один и два градуса, ни от пронзительных северных ветров, дующих во все зимние месяцы. Во время дождя только носят они зонтик. Крепко намазанные помадою, лоснящиеся волосы завязывают на макушке в пучок, который наклоняется вперед. Уход за волосами должен стоить японцу много времени. Он не только ежедневно их намазывает и чешет, но ежедневно же и подстригает. Бороды своей японцы не стригут и не бреют, а выдергивают по волоску щипчиками, чтобы не скоро росло. Эти щипчики вместе с металлическим зеркальцем каждый японец держит в карманной своей книжке.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Японцы так чистоплотны, что в этом отношении им нельзя сделать никакого упрека, несмотря на то что рубашек, без которых мы не можем представить себе никакой телесной опрятности, они не носят. Судя по всему нами примеченному, кажется, что соблюдение чистоты есть свойство, общее всем японцам всех сословий.

31 марта и 1 апреля японцы справляли праздник. Он состоял в том, что родители дарили своим дочерям разные игрушки. Посвящая такой детской забаве два дня, японцы считают ее очень важной. Когда наступил этот праздник, они даже и к нам прислали переводчика с просьбой прекратить временно на корабле все работы».

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ Дипломатия ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Только с середины февраля 1805 года начали появляться первые, вначале неясные, сведения о том, какая судьба ожидает русское посольство.

На корабль однажды приехали японские чиновники с переводчиками и объявили, что из Иеддо в Нагасаки императором отправлен уполномоченный, которому поручено вести переговоры с русским послом. По их словам, уполномоченный находился в пути. Он очень важный сановник, настолько важный, что имел право смотреть императору на ноги.

— Почему на ноги? — удивился Крузенштерн.

Японцы объяснили ему, что обыкновенные подданные их императора должны в его присутствии лежать ничком на полу и могут при этом смотреть только в пол. И лишь самые важные японские вельможи, разговаривая с императором, имеют право смотреть ему на ноги. Одним императорским родственникам, и то в исключительных случаях, разрешается глядеть на живот своего повелителя.

Крузенштерн стал догадываться, что Резанову не придется ехать в Иеддо. Вряд ли император отправил такого важного сановника только для того, чтобы сопровождать русского посла в пути. Очевидно, ему поручено вести переговоры с послом в Нагасаки.

Скоро это предположение подтвердилось. 20 марта японцы официально сообщили Крузенштерну, что сановник, посланный императором, переговорит с послом обо всем здесь, в Нагасаки. Приезд сановника ожидался со дня на день.

30 марта он наконец приехал в Нагасаки вместе со свитой, состоящей из восьми вельмож. Ему отвели дом недалеко от дома русского посла.

Сейчас же начались переговоры между Крузенштерном и японцами о том, какими церемониями должна сопровождаться дипломатическая встреча представителей двух держав. Японцы хотели, чтобы, здороваясь, русский посол поцеловал ногу уполномоченного их императора. В конце концов сговорились на том, что Резанов поздоровается с японским сановником по-европейски, легким наклоном головы, но зато явится без башмаков, без шпаги и будет сидеть на полу.

Первая встреча состоялась 4 апреля. Резанова вынесли из его дома на носилках, покрытых балдахином. За носилками следовали пешком пять человек — майор Фредерици, поручик Кошелев, советник Фос, доктор Эспенберг и лейтенант Левенштерн. Это была свита посла. Перед носилками шел матрос и нес знамя.

Эта встреча была еще не деловая, и устроили ее только для того, чтобы представители обеих держав познакомились друг с другом. Сказав друг другу несколько вежливых слов и взаимно справившись о здоровье, Резанов и японский сановник расстались.

Вторая встреча, деловая, должна была состояться на следующий день, 5 апреля.

Резанова во второй раз внесли под балдахином в дом сановника. После новых приветствий и изъявлений вежливости приступили к делам. Представитель японского правительства прочитал длинное, чрезвычайно торжественное послание, подписанное японским императором. Переводчики перевели слова послания на голландский язык.

В послании японский император запрещал впредь русским судам посещать японские порты и отказывался подписывать какой бы то ни было торговый договор. Мало того, он не хотел даже принять привезенные ему из России подарки.

В японской ответной грамоте говорилось:

«Могущественный государь российский посылает посланника и множество драгоценных подарков. Приняв их, властелин японский должен был, по обычаям страны, отправить посольство к императору России с подарками, столь же ценными. Но существует запрещение жителям и судам оставлять Японию. К тому же Япония не столь богата, чтобы ответить равноценными дарами. Следовательно, властелин японский не может принять ни посланника, ни подарки».

Итак, первое русское посольство в Японию должно было вернуться на родину, ничего не добившись.

Впрочем, в послании своем японский император был очень любезен. Он обещал бесплатно снабдить русский корабль на два месяца провизией и сверх того дарил русским морякам две тысячи мешков соли, две тысячи маленьких шелковых ковриков и сто мешков пшена.

Провизию, соль, пшено, шелковые коврики — все это японцы доставили на корабль в несколько дней. Резанов покинул свой дом и вернулся на корабль вместе с зеркалами, которых никому не пришлось нести на руках в Иеддо.

Несчастные японцы, привезенные из России, получили наконец право оставить корабль и сойти на берег. С огорчением покидали они «Надежду». Родина встретила их неприветливо, они не скрывали, что опасаются за свое будущее.

18 апреля 1805 года «Надежда» вышла из Нагасакской гавани.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ Айны ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

— Возвращайтесь на Камчатку вдоль восточных берегов Японии, — говорили Крузенштерну японцы перед отъездом. — Вдоль западных берегов мы иностранцам плавать не позволим.

Оказавшись снова в открытом море, моряки вздохнули с облегчением. Тяжелый семимесячный гнет кончился, они опять чувствовали себя на свободе. Здесь Крузенштерн не обязан был слушаться японских приказаний. И, отойдя верст на пятьдесят от Нагасаки, он внезапно решил идти на север запрещенным путем, как раз вдоль западных берегов Японии.

Он, в сущности, ничем не рисковал. Порох ему перед отъездом вернули, и пушки «Надежды» были теперь так же опасны для врагов, как прежде. Он видел в Нагасаки японский флот и знал, что у японцев нет ни одного судна, способного тягаться с «Надеждой» в быстроте и силе, — значит, нечего опасаться погони. Испортить таким непослушанием дипломатические отношения между Японией и Россией он тоже не боялся, потому что японцы сами не хотели иметь с Россией никаких дипломатических отношений.

А привлекательного в этом пути было очень много.

Во-первых, этим путем не проходил еще ни один европейский мореплаватель, кроме Лаперуза, который держался все время возле берегов Азиатского материка и поэтому мог сообщить очень мало сведений о Японии. Западное побережье Японии было известно только по японским и китайским картам, а Крузенштерн уже имел случай судить об их точности. Даже число главных островов Японского архипелага вызывало в те времена споры географов.

Во-вторых, путь этот вел к острову Сахалин, который тогда был, пожалуй, одним из самых неисследованных мест земного шара. Кроме Лаперуза, никто из европейцев Сахалина не посещал. Лаперуз исследовал только небольшую часть побережья Сахалина. Он утвержал, что Сахалин — остров.

Но многие географы того времени не соглашались с ним и утверждали, что Сахалин не остров, а полуостров, соединенный с Азиатским материком узким перешейком.

В-третьих, этот путь был, по предположению Крузенштерна, короче пути вдоль извилистых восточных берегов Японии. И понятно, что Крузенштерн не хотел упускать случая пройти этим путем.

«Надежда» под всеми парусами вошла в Корейский пролив.

20 апреля увидели остров Цусима, лежащий в самом конце Корейского пролива. Занеся тщательно берега Цусимы на карту, Крузенштерн вывел свой корабль в Японское море и направился дальше на север. Сначала он из осторожности старался держаться в открытом море, вдали от берегов, но потом, достигнув 39° северной широты, решил свернуть к востоку и поискать берег Японии.

1 мая снова увидели землю. Это был безусловно остров Хондо, самый большой из островов Японии. Берег вдавался в море длинным мысом, на котором стояла дымящаяся гора — большой вулкан. «Надежда» обогнула мыс и пошла дальше к северу, не теряя уже берега из виду, но осторожно держась от него на довольно большом расстоянии. Впрочем, ничего опасного морякам заметить не удалось — море было пустынно, а северная часть Хондо, загроможденная горами, казалась необитаемой.

Через два дня увидели на берегу маленький японский городок, расположенный в цветущей долине. Поля вокруг городка были так же усердно обработаны, как на Кю-Сю. На склонах холмов росли небольшие темнозеленые рощи. В устье речки возле городка стояло много больших лодок. Очевидно, жители этого побережья занимались рыболовством.

Крузенштерн не хотел попадаться на глаза японцам и, увидя городок, повернул от берега. Но в городке успели заметить большой иностранный корабль. Японцы послали ему вдогонку шесть лодок, в каждой из них сидело человек по тридцать. Ветер в тот день был очень слабый, и лодки, мчавшиеся на всех веслах, догоняли корабль. Крузенштерн приказал на всякий случай зарядить пушки. Он не знал, какие намерения у людей, гнавшихся за ним. Наконец лодки поравнялись с кораблем. Крузенштерн крикнул им в рупор несколько учтивых японских приветствий, которым научился в Нагасаки, но японцы ничего не ответили. Они обошли на своих лодках вокруг корабля и направились обратно к берегу. Очевидно, русский корабль показался им очень большим, и они решили с ним не связываться.

На другой день к вечеру Крузенштерн увидел наконец Цугарский пролив, отделяющий Хондо от Хоккайдо, самого северного острова Японии. Точное положение этого пролива не было тогда еще известно европейцам, и поэтому Крузенштерн истратил весь следующий день на изучение его.

Затем, войдя опять в Японское море, он отправился дальше, к северу, вдоль западных берегов острова Хоккайдо.

Здесь уже были совсем неведомые края. Каждый мыс, каждый залив был для него неожиданностью. Однажды ему даже почудилось, что он открыл новый пролив, который разделяет Хоккайдо на две части. Если бы это было так, пришлось бы признать, что Хоккайдо не один, а два острова. Двое суток потратила «Надежда» на исследование предполагаемого пролива. Но в конце концов оказалось, что это не пролив, а большой залив, врезающийся в сушу.

10 мая «Надежда» наконец достигла самой северной точки острова Хоккайдо и вошла в пролив Лаперуза, который отделяет Хоккайдо от Сахалина. Погода стояла туманная, и сахалинский берег не был виден.

За все плавание вдоль берегов Хоккайдо Крузенштерн ни разу не заметил на этом острове человеческого жилья и пришел к выводу, что этот большой японский остров почти необитаем. А если так, то кто ему может помешать высадиться на берег?

И он стал искать подходящую бухту.

Бухта нашлась очень скоро, вполне подходящая для стоянки. Но в одном Крузенштерн ошибся. Хоккайдо был обитаем. Когда «Надежда» обогнула мыс и вошла в бухту, навстречу ей попалась небольшая лодочка, в которой сидел человек.

— Это не японец, — сказал Ратманов, смотревший в подзорную трубу.

Действительно, человек, сидевший в лодке, был совсем не похож на японца. Японцы выщипывают свои бороды, а у него была большая черная борода лопатой. Японцы во всякую погоду ходят без шляп, а голову человека в лодке покрывала широкая конусообразная соломенная шляпа. Японцы носят шелковые кимоно, а одежда человека в лодке состояла из собольих шкур. Видом своим он напоминал скорее камчадала, чем японца. Лодка его была полна рыбы.

— Это, вероятно, мохнатый айн, — предположил Крузенштерн.

О мохнатых айнах в Европе узнали от католических монахов-иезуитов, которые в XVII веке приехали в Японию, чтобы сделать японцев христианами. Изгнанные из Японии иезуиты рассказывали, что на севере Японии живет особый народ — мохнатые айны. Мохнатыми этих людей называли будто бы оттого, что все тело их покрыто шерстью, как у животных. Так как Хоккайдо самый северный из японских островов, естественно было предположить, что жители его, не похожие на японцев, — мохнатые айны.

Крузенштерн замахал человеку в лодке рукой, прося его приблизиться к кораблю. Но тот изо всех сил стал грести к берегу и скрылся в тумане.

Впрочем, как только «Надежда» стала на якорь, ее окружило несколько десятков лодок; в каждой из них сидел человек с такой же бородой и в такой же соломенной шляпе. Крузенштерн знаками пригласил их всех на палубу, и они сразу же забрались по канатам, таща на спинах кули с рыбой. Поклонившись несколько раз до полу, как кланяются японцы своим начальникам, они выпрямились, благодушно улыбаясь в широкие бороды.

— Айн? — спросил их Крузенштерн.

— Айн, айн! — радостно закричали бородачи.

Рыбу они отдали русским в подарок, не попросив за нее ничего взамен. Но Крузенштерн непременно хотел что-нибудь им подарить. Он приказал принести на палубу множество мелких европейских вещей. Айны с удивлением и восторгом разглядывали бусы, ножи, топоры, посуду. Но больше всего им понравились блестящие медные пуговицы. Они подбрасывали их в воздух, передавали из рук в руки, хохотали. И Крузенштерн долго не мог растолковать своим гостям, что он дарит им эти драгоценные пуговицы в полную собственность. Айны не верили такой щедрости, отдавали пуговицы назад и, когда наконец убедились, что могут взять их с собой, очень обрадовались. Зажав пуговицы в своих больших кулаках, они попрыгали в лодки и уехали на берег.

Морякам очень хотелось погулять по твердой земле. Последний раз они нагулялись вволю в Петропавловске — девять месяцев назад. С тех пор они были почти безвыходно заперты на своем корабле. И теперь, когда «Надежда» стала на якорь, все мечтали поскорее съездить на берег, хотя это было небезопасно: Хоккайдо все-таки японская территория.

Оставив корабль на попечение Ратманова и взяв с собой моряков и ученых, Крузенштерн сел в шлюпку. Шлюпка понеслась к берегу, скрытому туманом. Возле самого берега путь ей преградили клокочущие буруны, пройти сквозь которые было очень опасно. Но тут на помощь явились айны на своих маленьких мелкосидящих лодках.

Айны ловко, без всякого вреда для себя, проскакивали сквозь бурлящую пену, где всякая европейская лодка неминуемо опрокинулась бы. Окружив корабельную шлюпку, они пересадили в свои лодки моряков и перевезли их вполне благополучно через буруны на берег.

На берегу Крузенштерна прежде всего поразил глубокий снег. Был уже май, а в мае снега не сыщешь даже в местах, расположенных гораздо севернее, чем Хоккайдо, например в Архангельске. Снег, покрывший Хоккайдо, только начинал подтаивать, так что нечего было надеяться, что он весь растает раньше начала июня. Этот глубокий рыхлый снег очень огорчил моряков: он лишал их возможности как следует погулять. Им оставалось только бродить по нескольким узким тропинкам, протоптанным между избами.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Изб было пять. Они стояли на берегу под соснами, похожие на избы русских крестьян: стены были сделаны из толстых, потемневших от времени бревен, крыши соломенные, трубы глиняные. Ничем они не напоминали легкие японские домики, построенные из тонких досок и картона. От русских изб их отличали только окна, сделанные не из стекла или слюды, а из прозрачных тюленьих пузырей. Возле каждой избы был сарай, где хранилась копченая рыба.

Айны стали наперебой зазывать гостей в свои избы. Крузенштерн зашел в одну из них.

В избе не было никакой мебели, и вся семья — десять человек — сидела на полу и обедала. Обед состоял из рыбы и рисовой каши. Хозяева стали упрашивать гостей отобедать вместе с ними, и моряки, чтобы их не обидеть, съели немного лососины.

Крузенштерн сразу заметил, что вся посуда у айнов японская и безусловно привезена сюда с юга японцами. На стене висело шелковое японское одеяние, которое айны носят, вероятно, летом, когда в мехах становится слишком жарко.

— Я очень хочу посмотреть шерсть, которая растет у них на теле, — сказал лейтенант Головачев, обращаясь к Крузенштерну. — Как вы думаете, капитан, нельзя ли попросить их раздеться?

Крузенштерн и сам был очень этим заинтересован. Кто же не хочет посмотреть такую диковину — человека, на теле которого растет шерсть! И он стал упрашивать молодого айна на минуту снять его меховую шубу. Тот был очень удивлен, никак не мог понять, для чего он должен раздеваться, но в конце концов уступил.

Оказалось, что шуба из собольих шкур была надета прямо на голое тело. Он сбросил ее.

— Где же шерсть? — воскликнул удивленный Головачев. — На нем растет не больше шерсти, чем на нас с вами, капитан!

Действительно, никакой шерсти на теле айна не оказалось.

Они заставили его несколько раз повернуться, осмотрели грудь, спину, плечи, но ничего не нашли. Самая обыкновенная человеческая грудь, самая обыкновенная человеческая спина, без всякой шерсти.

Крузенштерн раздал всем обедавшим подарки, главным образом пуговицы, и моряки вернулись на корабль. Через буруны их опять перевезли в своих лодках благодушные айны.

На корабле Крузенштерна ждал новый гость — только что с берега приехал японский офицер.

Крузенштерн встретил японца на палубе и поклонился ему как мог приветливее.

Японец тоже учтиво поклонился, но сделал страшное лицо, махнул рукой на юг и проговорил, надувая щеки:

— Бум-бум! Бум-бум! Бум-бум!

Это «бум-бум» он повторял до тех пор, пока Крузенштерн не догадался, что он хочет сказать, будто с юга скоро придут японские корабли и прогонят русских пушками. Крузенштерн дал ему понять, что японских кораблей он не боится и что прибыл к острову Хоккайдо с мирными намерениями.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Разговаривать с японцем Крузенштерну помог Резанов, который за семь месяцев жизни в Нагасаки выучил довольно много японских слов. Японец спросил, из какого государства прибыли моряки, и, когда узнал, что из России, вдруг закричал с радостью, ко всеобщему удивлению:

— Карашо! Карашо! Понимай русс — карашо!

Оказалось, что сюда, в эту бухту, несколько лет назад уже приходил русский корабль из Охотска — должно быть, торговый. Этот офицер встречался с русскими моряками, тоже уговаривал их уехать и запомнил несколько русских слов.

Крузенштерн повел своего гостя в кают-компанию. От обеда японец решительно отказался, но чашку чаю он выпил охотно.

Он рассказал, что живет обычно в Матсумае, японском городе на юге Хоккайдо, а сюда приезжает только на лето, чтобы следить за торговлей между айнами и японскими купцами. Айны выменивают свою рыбу у японцев на крупу, чай, посуду, железные вещи. По его словам, раньше весь Хоккайдо был заселен айнами, но теперь японцы переселились в южную его часть с острова Хондо и загнали всех айнов на север.

Крузенштерн хотел сделать своему гостю подарок. Он предложил ему поношенный офицерский мундир, довольно большое зеркало и саблю.

Но японец отказался принимать подарки.

— Если мое начальство увидит у меня эти вещи, оно подумает, что я пустил вас сюда за взятку, — объяснил он кое-как знаками и словами. — А пустил я вас сюда потому, что не могу же я один сражаться с военным кораблем!

Впрочем, он до самого конца усердно упрашивал Крузенштерна отплыть и пугал его своим «бум-бум». Крузенштерн обещал, что уйдет, как только рассеется туман. Он прибавил, что собирается плыть к Сахалину, и спросил японца, известна ли ему такая земля.

— Конечно, — ответил японец. — Она отсюда совсем близко и даже видна в ясную погоду. Там сейчас много наших купеческих кораблей.

Но из более подробных расспросов Крузенштерн выяснил, что японцам известен только южный берег Сахалина, а о более дальних его частях они ровно ничего не знают.

Крузенштерн добросовестно выполнил обещание, данное японскому офицеру, и 13 мая, когда наконец рассеялся туман, «Надежда» покинула остров Хоккайдо.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀ Исследование Сахалина ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

14 мая вошли в залив Аниву, на южном побережье Сахалина. Этот берег не отличался от северной оконечности Хоккайдо и был только немного лесистее. Жили тут такие же айны, и управляли ими японские офицеры.

«Всеобщий господствующий у здешних жителей обычай, — рассказывает о своих записках Крузенштерн, — заключается в том, что в каждом доме воспитывают молодого медведя (по крайней мере, я и офицеры видели медведей в каждом без исключения доме, в коем только быть случалось). Живет он в углу жилой избы и, конечно, должен быть беспокойнейшим сочленом семейства. Одному из наших офицеров желалось купить себе такого молодого медведя. Он давал за него суконный сюртук. Хотя айны ценят сукно весьма дорого, потому что и японцы не могут их снабжать сукном, однако владевший медведем не хотел расстаться со своим воспитанником».

Крузенштерн повел свой корабль сначала на восток, потом на север и вошел в другой сахалинский залив, называемый заливом Терпения, расположенный севернее Анивы. Сведения о нем были очень неточные. Крузенштерн исследовал и занес на карту все берега залива. Японцы сюда еще не проникли, и местность была совсем дикая. Здесь, по-видимому, тоже жили айны, но, заметив моряков, они убегали в леса.

Покинув залив Терпения, «Надежда» направилась далее к северу, держась восточного берега Сахалина. Шли медленно, потому что берег был совсем неизвестный и каждую его извилину нужно было заносить на карту. Но 26 мая путь им преградил густой плавучий лед. Пробиться сквозь него не было никакой возможности. И Крузенштерн стал решать, как ему быть: ждать ли здесь, пока лед растает, и тогда продолжать исследование берегов Сахалина или, оставив Сахалин, сейчас же идти на Камчатку.

Самому ему не хотелось бы покидать Сахалин, но Резанов спешил в Петропавловск, чтобы поскорее послать оттуда извещение в Петербург о результатах своих переговоров с японцами.

После долгих колебаний Крузенштерн наконец принял такое решение: плыть, не задерживаясь, на Камчатку, оставить там Резанова и сразу же вернуться на Сахалин, чтобы продолжать исследование его берегов.

5 июня «Надежда» вошла опять в Петропавловский порт.

Трудно себе даже представить, в какой восторг пришли жители Камчатки, узнав, что в трюме «Надежды» находится две тысячи мешков соли. Подарок японского императора пришелся как нельзя более кстати. Крузенштерн приказал отвезти все эти мешки на берег для бесплатной раздачи жителям.

Петропавловцы, иногда целыми годами обходившиеся без соли, теперь были обеспечены ею на несколько лет.

Резанов отправил в Петербург длинное, подробное сообщение обо всем, что случилось с ними в Японии, а сам, теперь уже не в качестве посла, а в качестве одного из совладельцев Российско-Американской компании, сел на купеческое судно и отправился через Берингов пролив в русские владения в Америке, чтобы произвести там ревизию. Потом он поехал в Петербург обычным в то время путем, через Сибирь, но по дороге заболел и умер в Красноярске.

Выгрузка соли и починка снастей задержала «Надежду» в Петропавловске на целый месяц. Только 5 июля вышла она в море и направилась опять к Сахалину. Впервые за все путешествие на ней не было ни пассажиров, ни лишнего груза, и это очень облегчало плавание.

16 июля подошли к берегу Сахалина, как раз в том месте, где были почти два месяца назад. Лед давно растаял, и море было чисто. Вокруг корабля плескалось множество тюленей.

Началось медленное плавание вдоль восточного сахалинского берега к северу. Каждую бухту, каждый залив нужно было отметить на карте. Эта кропотливая, трудная работа отнимала много времени. Земля, то заросшая лесом, то засыпанная голым песком, была совершенно пустынна. Моряки нигде не встречали человеческого жилья.

8 августа добрались наконец до самого северного сахалинского мыса. Крузенштерн назвал его мысом Елизаветы. Обогнув этот мыс, «Надежда» пошла к югу вдоль северо-западного берега Сахалина.

Но моряки понимали, что обойти весь Сахалин кругом им не удастся, потому что осенью они должны уже быть в Китае, где их будет ждать «Нева». Они остановились на несколько дней в маленьком заливе, который назвали по имени своего корабля заливом Надежды, и запаслись там пресной водой.

Таким образом, Крузенштерну не удалось обойти Сахалин кругом и вопрос о том, является ли Сахалин островом или полуостровом, оставался нерешенным. Этот вопрос был решен только сорок четыре года спустя другим замечательным русским путешественником — адмиралом Невельским.

Из залива Надежды отправились обратно на Камчатку.

30 августа Крузенштерн в третий раз ввел свой корабль в Петропавловский порт.

Короткое северное лето уже подходило к концу. С каждым днем погода становилась все холоднее, дождливее и ветренее. Крузенштерн хотел уйти из Петропавловска до наступления осенних бурь, но приготовления к длинному, опасному путешествию вокруг Азии и Африки заняли больше времени, чем он предполагал. Пять недель ушло на проверку и починку снастей, парусов, на закупку провизии. А между тем приближалась ранняя камчатская зима.

В конце сентября в Петропавловск из Аляски пришло торговое судно Российско-Американской компании. Капитан этого судна приехал на «Надежду» в гости.

— Не встречались в Америке с «Невой»? — спросил его Крузенштерн.

— Нет, не встречались, — ответил капитан. — Но должен вам сообщить, что по слухам, которые ходят среди русских промышленников на Аляске, команде «Невы» пришлось где-то выдержать сражение с индейцами. А чем кончилось это сражение, не могу вам сказать.

После такого известия Крузенштерн стал еще поспешнее готовиться к отплытию.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀

⠀⠀ ⠀⠀