Капитан Петко-воевода

Какие чувства пробудил красавец-капитан в душе юной гречанки — была ли эта всего лишь благодарность к легендарному народному заступнику либо же внезапно вспыхнувшая любовь, мы не знаем и никогда не узнаем. Гораздо важнее другое: эта девушка решилась на смелый шаг, который спас от гибели едва ли не весь гайдуцкий отряд. Когда пир окончился, Тома велел слугам принести стамбульской тахинной халвы — гайдукам в подарок, чтобы «слаще была сухая лесная еда». Принесли халву, огромную бутыль ракии, мешок ароматного табака, и гайдуки двинулись в обратный путь. Петко несколько поотстал от своих спутников: он замешкался, раздавая слугам полагающиеся по обычаю «чаевые». Когда он подошел к черноглазой Аспасии, чтобы положить ей на ладонь золотую монету, девушка наклонилась к воеводе и еле слышно шепнула: «Ми фагете типота!» (Не ешьте ничего, халва отравлена!).

Воевода не подал виду, что услыхал ее слова. Наоборот, он любезнейшим образом распрощался с проводившим их до ворот хозяином и быстро исчез во тьме.

Вернувшись в горы, Петко-воевода решил, что, ничего никому не говоря, сам проверит, отравлена ли халва или нет. На ближайшей кошаре у пастухов были собаки. Петко отправился туда и дал по куску халвы псам, которые, ласкаясь, терлись о его ноги. Те с жадностью набросились на угощение, а через несколько минут рухнули наземь мертвыми. Слова благородной гречанки подтвердились. Тома Толстый хотел отравить весь гайдуцкий отряд, и лишь случайность помешала ему привести в исполнение свой злодейский план.

Воевода зарыл халву в землю и вместе с нею тайну. А чтобы Тома не заподозрил, что замысел его разоблачен, Петко спустя несколько дней послал своему «побратиму» «горячий привет и благодарность за ракию и чудесную халву». Тома был неприятно удивлен, что гайдуки остались в живых, но решил, что яд оказался недостаточно сильным и возблагодарил небо за то, что в отряде не догадались о его намерениях.

После глубокой, кровной обиды, которую Тома нанес гайдукам, было естественно ожидать, что Петко отплатит ему той же монетой, но, к счастью, воевода, как мы уже имели случай убедиться, умел терпеливо ждать, пока для мщения наступит наиболее подходящий момент.

Петко побывал у Томы в гостях осенью 1874 года, а весной 1875-го, 20 марта, когда деревья еще не покрылись листвой, на горе святого Георгия, в районе Гюмюрджины, произошла первая в том году битва гайдуков с турками. О дальнейшем маршруте Капитана можно судить по тем боям, которые вел его отряд с силами турецкой армии и полиции: 9 мая в горах Чатал-тепе (Эносская околия), 30 июня у Бургаз-дере (Димотикская), 20 августа в Имаретском лесу (Гюмюрджинская), а спустя десять дней — в безводной, голой местности у Карабунара (Димотикская) — 30 гайдуков в самую жаркую пору дня, без воды и продовольствия, вели неравный бой против пятисот черкесов. Черкесы, имевшие зуб на Петко после того, как он сжег село Коюнтепе, дрались, как черти, а юзбашия, который ими командовал, по-видимому, заранее решил победить или умереть, и действительно пал вместе с тридцатью своими людьми, сраженный гайдуцкими пулями. Гайдуки сумели уйти, потеряв трех товарищей. Пять человек было ранено, в том числе и Петко — он получил тяжелое ранение в руку.

Тома Толстый, затаив дыхание, следил за тем, как преследовали Петко-воеводу. Когда черкесы потерпели неудачу, он потерял последнюю надежду на то, что опасный мятежник будет схвачен (кроме всего прочего Тома был еще и трусоват), и решил установить у своего дома вооруженную охрану на случай, если гайдуки войдут в Маронию.

Но и под охраной вооруженной стражи Тома, судя по всему, не обрел желанного спокойствия. Если Петко мог собрать сотню человек, чтобы обратить в пепел черкесское село, — рассуждал Тома, — почему ему не сделать того же в Маронии? И чем вечно жить с ощущением, что над твоей головой днем и ночью висит грозная сабля гайдука, не лучше ли призвать в город крупную воинскую часть, которая найдет Капитана и уничтожит его? Разумеется, лучше.

Для человека, имевшего в Стамбуле высоких покровителей, ничего не стоило вызвать в Маронию воинские части, и весной 1875 года в город прибыл батальон численностью в 500 человек, который немедленно выступил на поиски Петко.

Теперь уже Тома Толстый не считал нужным таить свои чувства к «разбойнику» Петко, он открыто похвалялся, что не пройдет и несколько дней, как грозный Капитан будет ползать у его ног, вымаливая пощаду. Однако дни шли за днями, а батальон все еще тщетно рыскал по горам. Прошла зима, наступила весна следующего, 1876 года, а Петко будто в воду канул.

Борьба между Томой и Петко-воеводой велась уже в открытую, и Петко, наконец, счел, что пришло время раздавить этого жирного паразита. Но как это сделать, если в Маронии стоит целый батальон вооруженных до зубов турок?

Чтобы удалить это препятствие, Капитан использовал один из самых блестящих и в то же время несложных своих маневров, который представляет собой образцовый пример гайдуцкой тактики. 3 мая 1876 года, пока турки в Маронии высматривали и вынюхивали, в город пришла неожиданная весть: отряд адрианопольского карагалара Джафара, дескать, напал на гайдуков и окружил их — где, вы думаете? — у села Кадыкьой! Тома сиял от радости: сам Аллах послал долгожданный случай схватить, наконец, бандита! Батальон должен выступить на помощь герою Джафару! Как можно скорее, пока Джафар не одолел гайдуков своими силами, не то слава достанется ему одному!

И вот стоявший в Маронии батальон в полном составе снимается с места и с необычной для турок быстротой выступает в дальнее село Кадыкьой. В городе остаются шесть полицейских, да и в их нет нужды, ибо Петко окружен, и со дня на день ожидается весть о том, что он схвачен.

Так рассчитывал Тома, однако события приняли совершенно иной оборот: пока батальон торопился на помощь Джафар-аге, Петко в дерзком рукопашном бою захватил в плен весь отряд, состоявший из семидесяти головорезов вместе с его предводителем. Лишь трое турок были убиты, двое ранены, а остальные целые-невредимые, с заряженными винтовками, сдались в плен, умоляя о пощаде. Петко отобрал у них оружие и, даже пальцем не тронув, великодушно отпустил на все четыре стороны.

Загляните в анналы гайдуцкой борьбы и вы увидите: подобное рыцарство не было известно ни в ранний ее период, ни в современную Петко эпоху. И оно увенчало Капитана славой, которая не увядала до самого последнего его дня. Но посмотрим, что было дальше. На первый взгляд события развивались благоприятно для турок: маронийский батальон нащупал след гайдука, мало того — настиг его в одном лесу. Остался пустяк: сомкнуть вокруг отряда кольцо. Однако наступившая ночь помешала этому, и дело было отложено на утро. Едва рассвело, цепь осаждающих сомкнулась, и турки принялись осторожно и тщательно прочесывать местность. Спешить некуда, прочесывание продолжалось и на другой день, а на третий стало ясно, что гайдуки исчезли, не оставив следа. Батальон принялся обследовать окрестные вершины, а тем временем Петко, уйдя от погони, мчался на полной скорости в Маронию, чтобы там с глазу на глаз повидаться с достолюбезным своим «побратимом».

11 мая гайдуцкий отряд вступил в Маронию, ворвался в дом Томы Толстого и без единого выстрела захватил в плен и хозяина и шестерых его стражей. Еще недавно всесильный маронийский бей, бледнея и дрожа, был вынужден наблюдать, как гайдуки извлекают из его сундуков долговые расписки, векселя и книги с записями сумм, ссуженных под проценты, и как его собственные слуги разжигают этими бесценными бумагами огонь, чтобы сварить разбойникам кофе.

Громкоголосому глашатаю приказано во всеуслышание объявить всему городу: у кого есть с Томой Толстым какие-нибудь дела, пусть придет к нему в дом для окончательного расчета. Всю наличность, все обнаруженные в доме ценности гайдуки повыбрасывали в окна или раздали бедным, и онемевший от ужаса Тома своими глазами увидел, как таяли и расточались его баснословные богатства.

Перед тем, как уйти из Маронии, Петко призвал Аспасию, которой отряд был обязан своим спасением, и по-царски наградил ее. Не только золотом. Сняв шапку, воевода поклонился девушке до земли и поцеловал в лоб горячим прощальным поцелуем, воспоминание о котором было ей дорого до конца жизни. Затем под звуки волынки Петко во главе отряда торжественно прошел через весь город и вместе с пленными удалился по направлению к зеленым родопским чащам.

Надолго запомнилось пораженным жителям Маронии это необыкновенное зрелище.

Когда батальон возвратился в город, было уже поздно: турки разгадали маневр Петко, но непоправимое совершилось. Преследовать гайдуков до тех пор, пока пленные остаются в руках Петко, было нельзя. Более того, пока длились переговоры об освобождении Томы, батальон был вынужден отойти от гайдуцкого лагеря на почтительное расстояние.

Вот содержание письма командира турецкого батальона — это письмо положило начало переговорам.

Условия Петко-воеводы заключались в следующем: он отпустит Тому, если будут выпущены на свободу несколько ятаков отряда, а также четверо четников, отправленных на вечное заточение на остров Кипр. Власти согласились только на освобождение ятаков, и в обмен на них Петко отпустил четверых стражников, а Тома Толстый с двумя остальными стражниками остались в плену. Примерно месяц спустя гайдуцкий суд приговорил Тому к смерти и он был расстрелян.

После того, как с Томой было покончено, Петко ушел далеко в горы и до весны 1877 года находился в глубоком подполье. Быть может, неутомимый воевода устал или испугался турок? Ни то, ни другое. За себя самого и за свой отряд Капитану тревожиться нечего, его волнует другое: до него дошли слухи о провале Апрельского восстания по ту сторону Балканских гор и о зверской жестокости, с которой победители расправились с повстанцами. Петко-воевода знает, что в такой накаленной атмосфере достаточно одной искры, и турецкий фанатизм, вспыхнув, обратится против беззащитной райи. Поэтому-то он и исчез, словно под землю ушел, покуда не пронесется мимо огненная гроза.

Однако ранней весной 1877 года гайдуцкое знамя уже вновь развевалось в горах Чобандаг, где 15 марта произошла битва между отрядом Петко и турками. 13 июня Петко-воевода в окрестностях села Павлюкюпрюсу как следует разделался с одним карагаларом из Фере, а всего через несколько дней гайдуки с превеликой радостью узнали о том, что русские полки перешли Дунай и начали войну за освобождение Болгарии.

Чета Капитана сразу же увеличилась на 60 человек, а к концу года еще на триста! Это уже не маленький повстанческий отряд «Защита», а целый партизанский полк, стремительные и энергичные удары которого дезорганизуют глубокие тылы турецкой армии.

Когда, ближе к осени 1877 года, в турецкой армии началось массовое дезертирство, отряд Петко обезоруживал целые войсковые соединения, защищая жителей от бесчинств дезертиров и беженцев. Менее чем за шесть месяцев отряд Петко-воеводы принял участие в девяти сражениях с турецкой военной и полицейской силой и до такой степени овладел положением, что, вступив в начале 1878 года в Маронию, объявил освобожденными от турок не только город но и все его окрестности. Расположившись здесь, отряд два месяца ожидал прихода русской освободительной армии, но, к сожалению, так и не дождался. 19 января 1878 года было заключено перемирие, 25 января казаки генерала Чернобузова прибыли в Гюмюрджину, а 19 февраля был подписан Сан-Стефанский мирный договор, по которому, увы, Марония осталась вне пределов Болгарии. Несмотря на это, Капитан решил остаться в городе и защищать его свободу.

Сражение за Маронию, самое крупное и кровопролитное сражение за всю деятельность четы, началось на рассвете 8 марта, когда начальник караула, брат Капитана, Стойко, разбудил воеводу и сообщил о том, что город осажден турками. Воевода распорядился объявить тревогу и ударить в колокол, чтобы разбудить жителей и призвать к обороне всех мужчин, способных держать в руках оружие. Под звуки колокола горожане, растерянные, еще не совсем очнувшиеся ото сна, сбежались к воеводе, тут мужчинам было роздано оружие, а женщинам и детям приказано укрыться в домах и не показывать носа на улицу. Сам воевода, во главе вооруженной группы, направился к восточной окраине города, чтобы прощупать противника. И тут ему стало ясно, что город оцеплен не одной-двумя полицейскими командами, а тремя батальонами регулярной армии, подкрепленными многочисленными отрядами башибузуков и черкесов из ближних сел во главе с двумя пашами — Хасаном и Яхья.

После короткой перестрелки Петко возвратился в охваченный сумятицей город, сформировал из жителей четыре вооруженных отряда и послал их охранять четыре въезда в город. Началась осада. Первое время турки проявляли осторожность, не решаясь идти на приступ — они все еще думали, что Маронию обороняют не только гайдуки, но и русские. Только убедившись в том, что русских в городе нет, они постепенно начали сужать кольцо осады и поливать огнем защитников города и их жилища. Жителей охватила паника. В этой невероятной неразберихе Петко стрелой носился с места на место, воодушевляя и подбадривая сражающихся и не зная о том, что наместник архиерея, отец Филипп тем временем решил сдать город. В письме, посланном осаждающим с каким-то лодочником, он предложил туркам наступать и пообещал, что, как только турецкая армия подойдет ближе, местные греки перестанут поддерживать Капитана Петко. Еще до получения ответа от турок проклятый поп велел ударить в колокола, а когда горожане собрались на площади, предложил им капитулировать и положиться на милость турок. Присутствовавший при этом Петко-воевода попытался убедить горожан, что необходимо драться, но его поддержали лишь беженцы из Старой Загоры да несколько семей из местных жителей.

В результате сподвижники Петко засели в доме Киряка Панайотова с твердым намерением сражаться до последнего вздоха, тогда как большинство горожан последовало за отцом Филиппом.

Уразумев, как обстоят дела, турки перешли в наступление и заняли Маронию. Дом Киряка Панайотова сразу же был окружен. Турки открыли огонь, осажденные стали отстреливаться. Несколько черкесов попытались взломать ворота топорами, но Петко со своими людьми отбили этот приступ. Турки попробовали уговорить осажденных сложить оружие, а когда и это не помогло, изобретательные башибузуки облили дом керосином и подожгли. К счастью, к тому времени уже смеркалось, а воевода еще до того, как начался пожар, догадался сделать пролом в стене, смежной с соседним, пустым домом и «переселил» туда осажденных.

Наступила ночь с 8 на 9 марта. Всем было ясно, что на следующее утро лавина турок сметет горстку смельчаков. Положение казалось безнадежным, но Петко не имел ни малейшего желания сдаваться или погибнуть. Дождавшись темноты, он собрал вокруг себя наиболее отважных, неслышно выбрался из импровизированного бункера, напал на часовых и после короткой рукопашной схватки, прорвав кольцо осады, ушел за пределы города. Там он тоже наткнулся на патруль, но и здесь длинные кинжалы помогли смельчакам прорваться. Так Петко и горстка его людей ушли из Маронии. Примечательно, что после столь драматических событий, они не торопились уйти как можно дальше от города, а разбили лагерь поблизости, на соседней горной вершине. Там они встретили утро 9 марта и не только не стали прятаться, но по приказу воеводы по пять раз выстрелили в воздух — как это делается на свадьбах. Этот странный приказ заставил четников в изумлении переглянуться: уж не повредился ли их воевода в уме от усталости и порохового дыма? Уж не намерен ли их выдать? Однако после повторной команды они послушно вскинули винтовки, и беспорядочные выстрелы раскололи утреннюю тишину. Турецкие военачальники, заслышав стрельбу, спросонок решили, что к городу в помощь мятежникам подступают казаки и — факт исторический, несмотря на всю свою невероятность — приказали двухтысячной орде отступить от города. Правда, на следующий день, 10 марта, турецкая армия вновь заняла Маронию, однако боевой пыл уже угас, и город отделался сравнительно легко — всего лишь разграблением.

К итогам этой битвы следует добавить и сотню жертв: 72 человека потеряли турки, горожане — человек десять женщин и детей, а гайдуки — шесть своих товарищей. А кроме того погибла надежда на то, что Марония когда-либо войдет в пределы Болгарии!

После битвы за Маронию Петко со своим отрядом перешел в русскую оккупационную зону и оказался в своем родном селе Доган-Хисаре. Впервые за семнадцать лет переступил он порог отчего дома среди бела дня, не озираясь и не прячась, но нашел его, можно сказать, опустелым. Побои и допросы подорвали здоровье-отца, и он еще в 70-м году скончался. Всего на пять лет пережила его жена, мать воеводы, так и не повидав перед смертью своего героя-сына.

Некоторые полагали, что Петко, которому уже исполнилось к тому времени 34 года, после тяжких семнадцати лет, проведенных в непрестанных кровопролитных битвах, теперь заживет мирной жизнью, что он вернулся в Доган-Хисар с намерением навсегда остаться в родном селе. Возможно, что подобная мысль и мелькала у Капитана, но дальнейшие события не оставили ему возможности выбирать. Всего несколько дней удалось воеводе провести покойно — повидаться со знакомыми и друзьями, попировать, повеселиться. Со стороны Фере в село вступила какая-то рота. Вскоре стало известно, что это русские и что пришли они не просто «прогулки ради», а с тем, чтобы схватить «разбойника» Петко.

К счастью, разведчики воеводы своевременно узнали о намерениях командира роты, и Петко успел скрыться, потрясенный неприятным и непонятным известием. Что плохого сделал он русским? Почему против него посланы солдаты? А, может быть, это еще одна ловушка?

Тем временем рота расположилась в селе, и местные старейшины узнали, в чем дело. Напуганные тем, что Петко после битвы в Маронии вновь появился в родных краях, турки из Фере пожаловались русскому коменданту на многочисленные злодеяния этого «матерого разбойника», от которого якобы нет житья местным жителям. Комендант, ничего не знавший о Петко, решил обезвредить опасного преступника и направил в Доган-Хисар роту солдат. Старейшины объяснили капитану, что Петко не только не разбойник, но, напротив, единственный человек, который на протяжении пятнадцати лет защищал мирное христианское население от турецких властей, разбойников и всякого рода гонителей. Одновременно пришло сообщение от Петко, что он готов предоставить себя и свой отряд в распоряжение русского командования. Предложение было принято. Капитан Петко явился к русскому командованию и дал полные, исчерпывающие объяснения относительно своей «разбойничьей» деятельности.

Петко-воевода перешел к русским в критический для русского командования момент, когда в горной части Дедеагачской и Димотикской околий вспыхнул противоболгарский мятеж, организованный неким авантюристом — англичанином Синклером.

Русским войскам, занявшим населенные пункты в низинах возле Дедеагача и Димотики, было трудно справиться с укрывшимися в горах мобильными отрядами Синклера. Для этого требовалось иное оружие: более маневренное и более соответствующее партизанскому характеру борьбы, а, главное, оно не должно было быть русским, так как по условиям Сан-Стефанского договора русские войска не имели права действовать. Появление гайдуцкого отряда в русском военном лагере сразу решило дело, и на воеводу была возложена секретная военно-стратегическая миссия: выступить против сил Синклера и защитить от них христианское население. Судя по всему, Петко и его храбрецы охотно взяли на себя эту задачу и немедленно приступили к ее исполнению.

Но, прежде чем сразиться с башибузукскими шайками Синклера, воевода нанес внезапный удар по туркам, которые вынудили его уйти из Маронии. Гайдуцкое счастье помогло ему, и 18 марта в местности Жанчешме 70 четников Петко-воеводы вступили в многочасовой бой против двух батальонов регулярной турецкой армии. Вслед за тем Капитан направился в Димотикскую околию, чтобы там искать встречи с таинственным предводителем башибузуков, прославленным Синклером, чья зловещая тень нависла в ту пору над Родопами.

Кто же такой этот Синклер, какие пружины вытолкнули его на историческую арену в ту жаркую, тревожную весну 1878 года?

Тайные эти пружины были, во-первых, чисто личного свойства. Синклер, выходец из богатого дворянского рода, сын англичанина и польки, должен был получить в наследство от матери большое имение в Польше, но русские власти по какой-то неведомой причине конфисковали это имение и таким образом лишили юного Синклера материнского наследства. Честолюбивый Синклер никогда не забывал об этой обиде и питал к русским смертельную ненависть. Эту ненависть перенес он на болгар, среди которых ему довелось жить с 1862 года, когда он прибыл в Бургас в качестве чиновника английского консульства. Спустя некоторое время он получил повышение по службе и, уже в качестве консула, поселился в Варне. Однако он не забыл Бургас и, намереваясь когда-нибудь вновь туда вернуться, приобрел в окрестностях этого города хорошее имение.

Но тут вспыхнуло Апрельское восстание, а вслед затем началась Освободительная война. Угроза лишиться и этого имения, а также давняя ненависть к русским побудили Синклера принять участие в войне в качестве офицера турецкой армии. После поражения Сулейман-паши под Пловдивом Синклер последовал по стопам злополучного турецкого полководца и, пройдя через Тополовский перевал, оказался в Кырджалийских Родопах. Русские победили, имение под Бургасом было и впрямь потеряно, а воюющие стороны уже вели мирные переговоры в Сан-Стефано. Турецкая империя капитулировала, но Синклер не пожелал признать себя побежденным и, опираясь на кое-кого из местных богатых турок и дезертиров, решил поднять антирусский и антиболгарский мятеж. Замыслы Синклера полностью совпадали с государственной политикой Турции и ее союзников, стремившихся сорвать Сан-Стефанский мирный договор с помощью «стихийного» вооруженного мятежа — так что Синклеру, хотя и тайно, была оказана необходимая поддержка. Горы тогда кишели дезертирами, военнопленными, беженцами из других краев страны и, наконец, немалым числом местных мусульман, которые уже из одного религиозного фанатизма не желали быть подданными гяурского царства.

Все эти силы собирались под знаменем Синклера, которого турки называли «Хидает-бей», что означает «идущий по правому пути». Он объявил себя главнокомандующим повстанческой армии и приступил к захвату оставленных русскими Восточных Родоп.

Таков был человек, с которым Петко-воеводе предстояло померяться силами. По пути к Димотике Петко 29 марта вступил в сражение с турками при Каракая, в окрестностях Фере, и лишь 13 апреля на горе Китка, Димотикской околии, он наткнулся на самого Синклера и завязал с ним бой. Под командованием Синклера — целая орда, три тысячи человек, то есть в пятнадцать раз больше, чем у Петко, но орда эта разнородна, не признает дисциплины, и горстке болгар удалось разогнать их, причем несколько десятков турок осталось лежать на склонах Китки.

Двумя неделями позже, под Индере, Дедеагачской околии, в новом кровавом сражении с ордой Синклера, потери составили 168 убитых и раненых, из них 19 болгар. На этот раз воевода тоже был ранен, но, по-видимому, легко, потому что он смог принять участие в следующем сражении с башибузуками у села Голям-Дервент. В этом сражении соотношение сил было более благоприятным для болгар: у Петко 400 человек, у Синклера тысяча, болгары потеряли 11 убитых и раненых, Синклер — 35.

На протяжении всей битвы Петко пытался отыскать самозваного пашу — Синклера, но безуспешно. Во-первых, осторожный полковник, в отличие от Петко-воеводы, никогда не дрался сам, а руководил боем по карте, укрывшись у себя в палатке. И во-вторых: в то самое время, когда 6 мая 1878 года завязался бой у села Голям-Дервент, Синклер уже ускакал в Смолян, чтобы там начать подготовку к решающему наступлению на Пловдив.

Поход этот начался в ночь с 10 на 11 мая. 12 мая мятежники вступили в Чепеларе и стали продвигаться дальше на север, захватывая одно за другим болгаро-мусульманские села по течению Чама и Вычи, но, встретившись под Хвойной с русскими войсками, потерпели полное поражение и разбежались по родопским ущельям. Синклеру, однако, удалось спастись, и он продолжал разжигать мятеж, на этот раз угрожая христианским селам под Ивайлоградом. Это привело Петко-воеводу к новому приключению, невероятному, фантастическому и тем не менее действительно имевшему место.

Дело началось с того, что 15 мая в русскую комендатуру в Адрианополе пришло несколько крестьян из греческого села Плевун с жалобой на то, что башибузуки готовятся напасть на их село, разграбить его и опустошить. Комендант готов был оказать несчастным помощь, но выяснилось, что Плевун находится не в русской зоне, а по другую сторону демаркационной линии, где русские войска не имели права появляться. Оставалась лишь одна возможность предотвратить кровопролитие: вывести жителей в русскую зону, где они будут в безопасности.

Однако кто мог это сделать?

Задав себе такой вопрос, русский комендант тут же вспомнил о Петко и поручил ему спасти жителей Плевуна. Комендант полагал, что на такую мирную операцию Капитану следует отправиться без своих четников, в сопровождении всего лишь четырех казаков. Петко, на всякий случай, все-таки взял с собой двух четников и во главе маленькой этой кавалькады направился в Плевун. Однако перед тем, как двинуться в путь, воевода, подчиняясь гайдуцкому инстинкту, сообщил своему отряду, где он будет находиться в ближайшие несколько дней, и приказал ему быть в боевой готовности.

По дороге конный отряд пополнился еще тремя вооруженными греками, торговцами табаком из Адрианополя, тоже направлявшимися в Плевун по каким-то своим надобностям. 20 мая десять всадников пересекли демаркационную линию и без всяких происшествий прибыли в Плевун, не заметив ничего подозрительного. В селе царило спокойствие. Сразу же по приезде воевода созвал сельских старейшин, сообщил им, кто он, с какой миссией прибыл, и предложил, если они действительно считают, что им грозит опасность, немедленно проводить их в русскую зону, где они будут в полной безопасности. Священник и старейшины ответили, что они его предложение обсудят на другой день всем миром, во время торжественной службы по случаю дня святого Константина. Тогда, мол, и будет решено: оставаться ли им на месте или последовать за посланцем русского коменданта.

Ночь прошла спокойно. Литургия началась рано утром, но в самый разгар ее в церковь вбежал перепуганный подпасок с грозной вестью: подходят башибузуки, окружают село. Служба прервалась, женщины заголосили, стали рвать на себе волосы, а мужчины в страхе бросились к дверям. Петко, также находившийся в церкви, крикнул, чтобы никто не двигался с места, велел мужчинам утихомирить женщин и детей и ждать, пока он выяснит, как обстоит дело. Выбежав из церкви, воевода, перепрыгивая сразу через несколько ступенек, мигом взобрался на колокольню и с первого же взгляда понял, что дела и впрямь плохи: со всех сторон стекались к селу вооруженные башибузуки, кольцо осады уже сомкнулось и медленно, но верно сужалось.

Разумеется, воевода мог прорваться через это кольцо и исчезнуть, но ему такая мысль даже не пришла в голову, ибо это означало бросить на произвол судьбы безоружных и беззащитных людей. Он видел лишь один выход: укрыть всех жителей за каменными стенами церкви, а самому вместе со своими парнями биться до тех пор, пока не подойдет помощь.

Первым делом воевода отправил гонцов с просьбой прислать подкрепление: он написал четыре одинаковые записки и вручил их казакам с приказом одновременно пуститься вскачь в четырех разных направлениях и постараться передать известие о случившемся на ближайший русский военный пост. Казаки вскочили в седла, осенили себя крестным знамением, и вскоре Петко увидел, как они бешеным карьером врезались в расположение башибузуков. Ружейная пальба вспыхнула одновременно в четырех разных местах. Однако пороховой дым помешал различить дальнейшее.

Отправив казаков, Петко начал готовиться к встрече с неприятелем. На церковном дворе были свалены доски и бревна для строительства школы — иными словами, можно было отлично забаррикадировать ворота и уязвимые места в ограде. Жители остались внутри, в церкви, во двор вышли только те, кто был вооружен: трое торговцев и четники. Приказав своим людям стрелять только в упор и точно в цель, Петко вновь поднялся на колокольню, чтобы оттуда руководить неравным боем.

А бой начался поистине неравный: несколько сот башибузуков и всего шестеро защитников. Однако точный и смертоносный огонь осажденных привел турок в замешательство. Вскоре перед церковной оградой уже валялось десятка два трупов и не меньше десяти раненых с воплями, стонами и проклятиями было унесено прочь. Вид крови еще больше ожесточил остальных, и вражеские волны, одна за другой, обрушились на деревянные ворота церкви, но каждый раз смертоносный огонь останавливал их и отбрасывал назад.

В таких безуспешных атаках проходит почти весь день. Еще часа два-три и стемнеет, но тут башибузуки решают поджечь деревянные баррикады, сооруженные за церковными воротами. Смастерив факелы из соломы, сухого тряпья и дегтя, они перебрасывают их через стену, и вскоре во дворе церкви и впрямь вспыхивает пожар. Диким ревом сопровождают башибузуки свою первую военную удачу. Вдобавок один из трех греков сражен пулей, а воевода ранен в плечо и в щеку. Крестьян охватывает паника, они упорно твердят о необходимости сдаться. Наступает поистине критическая минута: с одной стороны натиск турок, с другой — толпа обезумевших от страха осажденных, посредине — пылающие баррикады, и сверх всего прочего кончились патроны, а воевода ранен.

Еще мгновение — и всему конец. Но тут воеводу осеняет мысль, которая придала делу совершенно иной оборот.

— Тихо! — голос его перекрывает вопли испуганной толпы. — Я сам буду вести переговоры о сдаче!

На глазах у всех воевода поднимается на колокольню и, размахивая белым платком, предлагает башибузукам, чтобы два-три парламентера подъехали поближе для переговоров.

Среди башибузуков — радостное оживление, и к стенам приближаются не двое-трое, а человек десять.

— Ваша взяла! — говорит им Петко. — Незачем напрасно проливать кровь. Мы сдадимся, но при одном условии: дайте нам два часа, за это время мы успокоим женщин и детей, уговорим тех, кто не хочет сдаваться, и соберем оружие, которое потом передадим вам. Если согласны, через два часа мы все будем у вас в руках!

Коротко посовещавшись, башибузуки принимают предложенное условие и, заранее радуясь предстоящей добыче, успокаиваются, расстилают на площади под вербами свои паласы и принимаются пировать.

Расчет воеводы прост: через два часа солнце сядет, наступит вечер, а к вечеру, если хоть один из казаков добрался до русского поста, уже можно ожидать подкреплений.

Крестьяне, ничего не подозревая, терпеливо ждут исхода переговоров, а башибузукские аги, под влиянием выпитой ракии, веселятся все более бурно. Плохо лишь, что время летит быстро, солнце садится, два часа на исходе, а помощь все не идет. Тщетно всматривается вдаль раненый воевода: равнина по-прежнему безнадежно безлюдна. Петко не знает еще, что трое казаков убиты, а четвертый, хоть и уцелел, но лошадь его пала и ему пришлось добираться пешком.

Потеряв надежду на прибытие подкрепления, Петко принимает новое, дерзкое решение. Вглядываясь вдаль, он время от времени посматривал на веселящихся башибузуков и приметил, кому в первую очередь подносится угощение. Воевода отлично знал обычаи своих врагов, и у него не было сомнений, что тот, кому первому подносят ракию, и есть самый главный военачальники что вообще очередность строго соответствует рангу, занимаемому в орде тем или иным начальником. Таким образом, он установил предводителей орды, и теперь оставалось перебить их. Многолетний опыт подсказывал ему, что, когда у турок погибает предводитель, это всегда ведет к поражению, и воевода решил использовать последний шанс на спасение.

За четверть часа до истечения срока Капитан велел подняться на колокольню обоим своим четникам. Здесь Петко показал им, в кого из башибузуков целиться, а сам взял на мушку предводителя. По данному им знаку все три винтовки выстрелили разом, и три турецких аги рухнули, залитые кровью. Внезапность залпа и гибель трех военачальников поразили ужасом орду, муравейник зашевелился, начался панический отход, и вскоре орда оказалась далеко за пределами Плевуна.

Уже спустилась ночь, когда последний башибузук ушел из села. Наступила подходящая минута для того, чтобы под покровом темноты увести осажденных. Петко спустился с колокольни, раздал мужчинам брошенное турками оружие и приказал следовать за ним, если они хотят спасти себя и своих близких. И вот уже необычная процессия двинулась в путь: впереди Петко и оба четника, за ним — женщины и дети, а в арьергарде вооруженные мужчины. Задами и огородами несчастные плевунцы выбрались из села и потянулись по равнине в русскую зону. Через два часа нелегкого ночного похода они столкнулись с двумястами Петковых четников, которые, узнав обо всем от единственного уцелевшего казака, поспешили к воеводе на выручку. Вереница крестьян была вверена надежным проводникам, а Петко, взбешенный коварным и беспричинным нападением башибузуков на мирное село, решил, несмотря на раны, возглавить отряд и разгромить орду, пока она не успела далеко уйти.

Итак, Петко повернул назад, в Плевун, и застал там полное безлюдье. Единственные признаки жизни — лай почуявших кровь собак да рев голодной скотины. Отряд прошел через опустевшее село и к утру настиг башибузуков — между селами Муселим и Демирлер. Внезапная атака, жестокий и кровопролитный бой. Ловкие, смелые, умеющие нападать из засады четники разбили Синклерову орду, рассеяли ее по равнине. А затем началась погоня, завершившаяся полным разгромом орды.

К рассвету 21 мая сражение окончилось, на поле брани осталось двести убитых турок и несколько четников. После этого громоподобного удара сторонники Синклера уже больше не появлялись в этих краях, мятежники «увели свои силы» в район Кырджали, а к исходу лета вместе со своим предводителем исчезли совсем.

Что касается воеводы, то он верхом на быстроходной, реквизированной в Демирлере лошади поскакал в Адрианополь, где с 22 до 24 мая залечивал в русском военном госпитале свои тяжкие раны.

Не прошло и десяти дней после выздоровления Капитана, как мы вновь видим его во главе отряда уже в русском военном мундире. 5 июля он вступил в бой с мятежниками Синклера, не подозревая, что это будет последней его битвой в родных краях, потому что события, которые произойдут примерно в середине июля, вынудят Петко уйти из Фракии в Средние Родопы, где он вновь поведет борьбу.

Что это за события? Каковы цели этой борьбы?

Главным из них и самым, можно сказать, злосчастным событием стал Берлинский договор, заключенный 13 июля 1878 года, который надвое рассек определенную Сан-Стефанским договором территорию Болгарии и установил, что граница с Турцией должна пройти по самому центру Родоп. И пока международные комиссии определяли, где именно проходит граница, в так называемой «нейтральной зоне», в Центральных Родопах, вскоре после разгрома Синклера вновь началась кровавая междоусобица.

Одной из причин этой междоусобицы был сепаратизм некоторой части мусульманских сел по течению Вычи, не желавших входить в состав Румелии. Такими же настроениями заразились наиболее фанатичные слои болгаро-мусульманского населения, которые в противовес христианскому населению Родоп опасались, что, ненадолго вкусив свободы, они вновь будут вынуждены надеть рабское ярмо.

Русские войска не могли принять участие в сложной, противоречивой, драматической борьбе, которую здешнее население вело против решений Берлинского конгресса, само же оно, не имея военного опыта и боевых командиров, было не в состоянии справиться с враждебными силами. Вот почему русское командование и на этот раз решило призвать на помощь теперь уже хорошо ему известного Петко-воеводу. Это и было причиной, заставившей Петко покинуть в середине июля родную Фракию и отправиться в Пловдив, а оттуда в Средние Родопы, где началась новая страница его героической многолетней борьбы за освобождение этого края.

Прибыв в Чепеларе, которое на некоторое время стало его резиденцией, Петко-воевода застал там «босоногую команду» из бородатых авантюристов, именовавших себя «ополченцами», «мятежниками», «борцами за свободу», на самом же деле представлявших собой так называемых «харамиев», то есть полугайдуков-полубандитов, которые никому и ничему не подчинялись, никого не признавали и действовали каждый, как ему заблагорассудится. Образумило их только прибытие Капитана Петко, слава которого заставила их смириться перед его волей и вступить в новый повстанческий отряд.

Услыхав имя Петко-воеводы, в Чепеларе стали стекаться смелые, решительные люди со всех концов Фракии, Родоп и даже из Северной Болгарии. Одних вела сюда жажда приключений, других — подлинный патриотизм. Как бы то ни было, через месяц под знаменем Петко собралось около 200 человек, готовых оборонять Средние Родопы от сосредоточившихся под Смоляном башибузуков.

16 августа произошло столкновение с турками — при Эшекулаке, второе — 30 августа в местности Момина-вода, третье 8 сентября в Карамандже… Эти столкновения, происходившие, главным образом, по водоразделу Рожен — Караманджа, были вызваны твердой решимостью местного родопчанского населения оказать сопротивление угрожающим с юга башибузукам.

На помощь родопчанам пришло основанное незадолго до этого всеболгарское общество «Единство», и в Чепеларе стало прибывать оружие, деньги, порох, боеприпасы. Всё новые добровольцы вливались в отряд Петко-воеводы. Не менее лихорадочные приготовления велись в самих Родопах. Медники села Устово ковали для ополченцев Капитана Петко кухонные котлы, жители села Момчиловцы заготавливали носки и шерстяные ноговицы, в селе Павелско плели шнуры из козьей шерсти, в Чепеларе тесали черешневые стволы для пушек и даже с помощью одного бондаря из села Босотина соорудили две пушки «на двух колесах и обитые листовой медью». Всюду усердно собирались гири, чтобы переплавить их в ядра для этой примитивной артиллерии, между главной квартирой воеводы и родопскими селами сновали курьеры с письмами и поручениями. У отряда был свой писарь, у воеводы — адъютанты, словом, все делалось, как в настоящей военной части, набирающей силы для решительного удара. Место, где этот удар предстояло нанести, находилось к северо-западу от Чепеларе по течению Вычи. Там два десятка болгаро-мусульманских сел изо всех сил противились включению южнофракийских пастбищ в границы Румелии. Их неприкрытая враждебность представляла собой серьезную угрозу для немногочисленных в этих краях христианских сел — Стойки и Широка-Лыка, и поэтому главной задачей Петко осенью 1878 года было сломить мусульманский сепаратизм в районе Девина.

Однако усиленные и вполне явные военные приготовления в Чепеларе вызвали беспокойство дипломатических представителей в Пловдиве, пристально наблюдавших за действиями Петко. Их энергичный протест вынудил Пловдивского губернатора изгнать из Родоп опасного воеводу.

14 сентября в Чепеларе якобы «мимоходом» прибыла русская рота. Жители оказали ей самый сердечный прием. Капитан Петко тоже пожелал встретиться с русскими, началось веселье, пляска, но в самый разгар праздничной суматохи русские солдаты окружили воеводу и взяли его под стражу. А уже через полчаса рота была по другую сторону перевала и двигалась назад, в Пловдив, провожаемая печальными взглядами озадаченных и удрученных чепеларцев.

Следом за воеводой в Пловдив выехали депутации хлопотать об его освобождении, и действительно 20 сентября его выпустили на свободу, предварительно внушив, что действия его должны носить более «гайдуцкий» характер, быть не столь явными и откровенными. Получив эти наставления, Капитан Петко, переодетый инженером, которому якобы поручена перепланировка сел, сожженных во время мятежа Синклера, в сопровождении русского офицера и двух солдат возвратился в Родопы, но уже не по Чепеларской дороге, а со стороны Станимаки, козьими тропами, в скрытое среди неприступных родопских круч село Борово. А через сутки после его прибытия сюда же пришел караван из нескольких мулов, нагруженных якобы инженерным инструментом, в действительности же оружием и боеприпасами. Затем русские исчезли, а Петко вновь стал собирать отряд, чтобы продолжить, на этот раз тайную, борьбу с башибузуками, хозяйничавшими по течению реки Вычи.

Нелегко было Капитану начинать все сначала, ведь три сотни его четников были настолько ошеломлены его арестом, что за одни сутки попрятали оружие в скалах, а сами точно сквозь землю провалились. Это, между прочим, говорит о том, что сформированная на скорую руку Среднеродопская чета Капитана Петко была сильна лишь своей численностью.

Дальнейшие события полностью подтвердили опереточный характер нового предприятия. Случилось это 14 ноября, за несколько дней до прибытия комиссии, которая должна была установить линию границы. Дни, предшествующие ее приезду, были полны напряжения и риска, потому что в Смолян прибыли турецкие воинские части, грозившие захватить беззащитный Рупчос, а также переданные Румелии болгаро-мусульманские селения по течению Вычи, чтобы таким образом поставить комиссию перед свершившимся фактом. В ту пору никто, кроме Петко, не в силах был воспрепятствовать подобной оккупации, и Капитан решил одним энергичным броском занять эти земли. У входа в доли ну Вычи было расположено большое болгаро-мусульманское село Брезе, на которое Петко 14 ноября и обрушил свой удар.

Приготовления к нему уже несколько дней шли в новой штаб-квартире Петко, селе Широка-Лыка, куда для участия в предстоящем сражении собралось около пятисот добровольцев. Командование первым отрядом, численностью в 300 человек, было поручено священнику Тодору из Сотира (по прозвищу «Орман Папаз», то есть «Лесной поп»), а два других возглавили Лазар Комита и Наум Арнаутин, в ту пору самые близкие соратники Петко. Себе воевода оставил верховное командование. За день до выступления в Брезе были посланы два разведчика, чтобы «прощупать» настроения противника и состояние его обороны, но по собственной неосторожности были пойманы и после допроса убиты. В результате, накануне наступления на Брезе тамошние болгаро-мусульмане были обо всем предупреждены и сумели хорошо подготовиться к предстоящей битве.

Поэтому, когда рано утром 14 сентября четники Петко-воеводы двинулись через Вырбово к Брезе, возле Пуризовских выселок их встретил огонь из сотен винтовок, и они поняли, что дальнейший путь прегражден. Приволокли пушку, но, к превеликой радости болгаро-мусульман, ядро пролетело не больше 10—20 шагов. Увидав, что за артиллерия перед ними, они осмелели и стали обходить четников с тыла, намереваясь окружить. В этом сражении, которое явилось одновременно и первой серьезной проверкой боевых качеств отряда, Петко-воевода пережил подлинную трагедию: он видел, как неопытны его новые бойцы. Когда один стрелял, другой вставал посмотреть, попала ли пуля в цель, и тут же падал сраженный вражеской пулей.

Положение еще более ухудшилось, когда, заслышав стрельбу, на помощь брезенцам пришли жители соседнего села Беден, и левый фланг отряда был вынужден отступить. Не опуская головы, не прячась от пуль, воевода перебегал с места на место, стреляя из своего винчестера, и, остановив наступление неприятеля, личным примером попытался ободрить своих людей, однако те были уже так напуганы неожиданным сопротивлением, что отхлынули назад и кинулись бежать, думая только о собственном спасении.

После этой военной неудачи Капитан резко сократил число четников в отряде и уже с этим, новым своим отрядом до конца 1878 года продолжал защищать Чепеларе, Широку-Лыку и соседние христианские села от налетов башибузуков, пока в конце декабря в Рупчос не прибыл, наконец, русский гарнизон, и в этих неспокойных краях наступили долгожданные спокойствие, мир и тишина.

Отряд Петко оставался в Средних Родопах до марта 1879 года, после чего перешел в район Хасково, где ожидался новый мятеж кырджалийских сел. А вскоре был уже окончательно установлен государственный статут Восточной Румелии, и Петко-воевода распустил свой отряд. Так, после 18 лет гайдуцкой деятельности, полной опасностей и кровопролитных сражений, Капитан Петко Киряков Калоянов начал свою мирную жизнь.

Первым шагом Петко в этой мирной жизни была поездка в Петербург. Там генерал Скобелев представил его императору, и русский самодержец за военные заслуги присвоил гайдуцкому воеводе звание капитана и пожаловал имение в Киевской губернии. Казалось, теперь уже ничто не могло помешать дважды капитану жить в довольстве и благополучии, наслаждаясь всеми радостями жизни, которые ему, целиком поглощенному тяжкой и кровавой борьбой, были до тех пор неведомы.

Однако через два-три месяца, проведенных в России, Петко, истинному сыну гор, стало не по себе. Во-первых, никак не мог он привыкнуть к бескрайним русским просторам, среди которых он, лесной богатырь, чувствовал себя песчинкой, а во-вторых, мог ли он после того, как у себя на родине пятнадцать лет защищал бесправных батраков от богачей-хозяев, сам взять в руки хозяйский кнут и стать помещиком. Для рыцарской натуры Капитана Петко это было противоестественно.

Вот почему, едва дождавшись весны 1880 года, Петко, не торгуясь, продал поместье за 15 тысяч рублей и первым же пароходом возвратился в Болгарию. Как забилось сердце героя, когда перед ним открылись очертания болгарского Черноморья с его сверкающими под лучами весеннего солнца песчаными заливами и живописной чередой гор! Петко вглядывается в родной берег и мечтает о встрече с друзьями, которых он известил о своем скором приезде. Кажется, вот-вот грянет музыка, полетят к небу шапки, и бывшие четники встретят его приветственными возгласами…

Увы!..

В Бургасском порту Петко встретили не четники, а взвод полицейских, и вместо слов приветствия он услышал из уст поручика уведомление о том, что губернатор Румелии Алеко-паша приказал взять его под арест.

Сюрприз, конечно, не из приятных, но Петко подчинился приказу, а через несколько часов выяснилась и причина ареста. Дело в том, что Высокая Порта, узнав о намерении Капитана Петко поселиться в Румелии, приказала своему вассалу, румелийскому губернатору, схватить опасного мятежника, за которым она тщетно охотилась целых восемнадцать лет, и под стражей доставить в Стамбул. Алеко Богориди решил вопрос по принципу «чтоб и волки были сыты и овцы целы»: приказа Турции он, конечно, не выполнит и не отправит воеводу в Стамбул, но позволить ему поселиться в вассальной султану Восточной Румелии тоже нельзя. От Бургаса рукой подать до Варны, пусть благородный капитан благоволит отправиться туда, на суверенную болгарскую землю!

Так оно, в конце концов, и вышло: Петко отправился в Варну и поселился там «будто в заточении в Диарбекире», как писал он в письме к родопскому литератору Христо Попконстантинову в 1883 году.

Для Капитана Петко началась свободная жизнь на болгарской земле. Первая женитьба на одной уроженке Кешана так и осталась для его биографов непроницаемой тайной, а теперь 35-летний дважды капитан и бывший воевода нашел себе даму сердца в лице казанлычанки Рады Кравковой — знакомство, которое в 1881 г. завершилось свадьбой. На деньги, вырученные от продажи киевского имения и еще не до конца розданные друзьям и просителям, Петко приобрел на Плевенской улице небольшой дом с садиком, и в этом скромном жилище свил свое второе семейное гнездо.

Высокий, статный, овеянный гайдуцкой славой, новый житель Варны в короткое время стал известен всему городу, и когда в июне 1881 года Варну должен быть посетить князь Баттенберг, среди тех, кому было поручено преподнести ему торжественный адрес, бывший воевода был одним из первых.

Узнав, кто перед ним, князь воскликнул: «Как несправедливо, чтобы человек с такими заслугами перед отечеством, не получал пенсии от государства!» и велел славному поборнику свободы» подать соответствующее прошение. Простодушный Петко считал, что слово, да еще княжеское, есть слово, и прошение подал. Прошли месяцы, прошел год — ни ответа, ни привета. «Привет» пришел позже, когда в связи с выборами в Великое Народное собрание Александр Баттенберг вторично приехал в Варну и вновь встретился с Петко. Слегка сконфуженный, князь вспомнил о невыполненном обещании и попытался уладить дело словами.

— Прежнего вашего прошения я не получил. Подайте новое!

Но Капитан Петко успел уразуметь: княжеское слово не то, что гайдуцкое, и, однажды уже испытав унижение, не захотел повторить свою прежнюю ошибку. Несмотря на увещевания сановников из княжеской свиты, он не стал подавать никакого прошения.

Вместо пенсии Петко попросил, чтобы его назначили на должность кассира в кредитном банке, потому что, как это ни невероятно, этот человек, через руки которого прошли бессчетные груды золота, не позаботился отложить сколько-нибудь на черный день и еле-еле сводил концы с концами. Расходы его не столь уж и велики, но у него щедрое сердце, и когда к нему приходят оказавшиеся в беде бывшие гайдуки или земляки-беженцы, а приходят они все чаще и чаще — у него не хватает духу отказать им. Никто не верит, что у него нет денег, да и он никому в этом и не признается. Раздает все, что имеет, и усердно скрывает оскорбительную свою бедность, чтобы не бросить тень на легендарное имя, чтобы не сказали люди, что Петко-воевода разорился, обнищал.

Недели, месяцы, годы проходят в хождении из дома в банк, из банка в кофейню Ахмеда-Эффенди Хадырчали, где посетители-турки при появлении бывшего воеводы почтительно встают и где ведутся приятные беседы о делах минувших и настоящих. А «настоящие, сегодняшние» дела кое у кого из турок не вполне благополучны. Освобождение развязало руки некоторым жаждущим мщения болгарам, а также жаждущим богатства чиновникам, и многие турки стали жертвой явных или тайных угроз и шантажа. У бывшего воеводы все это вызывает глубокое отвращение, и он открыто выступает в защиту каждого невинно преследуемого или пострадавшего, независимо от того, турок он, гагауз или грек. Он оказывает им многочисленные услуги, спасает от произвола местных властей. Иными словами, Петко и в мирной жизни остается все тем же защитником слабых и обиженных, каким он был всегда, и благодаря этому пользуется искренней любовью и уважением простых людей всего города.

Помимо кофейни Ахмеда, Капитан частенько захаживает в сапожную мастерскую братьев Стефановых, греков-беженцев из Кешана, земляков его первой жены. Остальное время помогают коротать книги. Да! Доподлинно известно, что бывший гайдук со страстью и увлечением читал такие книги, как «Отверженные» В. Гюго, и когда он дома, чтение — любимейшее его занятие. Поскольку у него не совсем хорошо со зрением, жена читает ему вслух. Она читает, а он, откинувшись на спинку дивана, устремив глаза в потолок, целыми часами слушает и лишь время от времени просит жену остановиться, сворачивает очередную цигарку и вновь погружается в перипетии борьбы между благородным Жаном Вальжаном и его недругами, а когда долгая история мытарств Вальжана завершается торжеством правды и любви, на глаза бывшего воеводы наворачиваются слезы умиления.

Неугасимая любовь к правде, все той же злосчастной правде, защите которой были отданы его лучшие годы, заставила Петко оставить должность кассира и перейти на службу в Варненский «мировой» суд. Он умеет читать и писать, говорит как на своем родном на трех языках — турецком, греческом и итальянском, обладает престижем и острым чувством правды и справедливости. В те блаженные времена, когда еще существовало различие между дубиной и правдою, а также вера в то, что эта правда восторжествует на болгарской земле, всего этого было совершенно достаточно, чтобы выступать в суде «защитником».

Кто в ту пору мог знать, что эта правда вскоре навлечет тяжкие испытания на жителей Варны и первым, на чью голову они падут, окажется Капитан Петко Киряков?

Вначале все выглядело совершенно безобидно. В 1887 году правительство Каравелова пало и пост премьера занял видный революционер-эмигрант и поэт Стефан Стамболов, который решил порвать с традиционной русофильской политикой болгарского княжества и повести государственный корабль иным курсом.

Капитан Петко Киряков, один из наиболее видных приверженцев русофильской партии в Варне, разумеется, далек от того, чтобы приветствовать эту перемену. Стамболову это отлично известно, но он достаточно умен, чтобы понять, каким приобретением может стать для нового режима поддержка прославленного воеводы и поэтому предлагает ему соблазнительный пост начальника Варненского округа. Естественно, при одном невысказанном вслух условии: подавить свои русофильские настроения и помочь проведению новой национальной политики.

Предложение, конечно, соблазнительное, но Капитан Петко, не колеблясь ни минуты, отвечает Стамболову, что по недостаточной своей грамотности не считает себя достойным занять столь высокий пост.

— Я дам тебе грамотного секретаря! — настаивает премьер.

— Нет! — вновь следует решительный отказ.

Самолюбивый диктатор не забудет этого «афронта» и в дальнейшем постарается найти удобный случай, чтобы наложить на Петко свою тяжелую лапу. Удобный случай представился тремя годами позже — в связи с процессом майора Косты Паницы, заподозренного в заговоре против Стамболова. 17 мая 1890 года Паницу приговорили к смерти. В дни, предшествующие утверждению приговора, по Софии распространился слух, что в столицу нахлынет множество «бродяг» — друзей и почитателей Паницы, которые намерены освободить его и захватить в плен самого Стамболова, когда тот будет возвращаться из Бургаса в столицу. По случайному стечению обстоятельств в эти самые дни в Софии находился и Капитан Петко.

2 июня около полуночи, когда воевода уже собирался ложиться, в дверь его номера в гостинице «Русский царь» постучали, и на пороге вырос пристав 1-го полицейского участка Бончев.

— Господин Киряков, господин премьер-министр желал бы увидеться и поговорить с вашей милостью, — обращается он к Петко. — Если угодно, я провожу вас.

— Отчего же, с удовольствием. — Капитан Киряков быстро одевается и следует за приставом. Перед гостиницей их ожидает экипаж и полицейский. Пока господа усаживаются, полицейский почтительно держит руку у козырька, но едва пролетка тронулась с места, как откуда-то возникают еще 15 конных полицейских и с шашками наголо выстраиваются по обе стороны экипажа.

— В чем дело? — осведомляется Капитан Киряков.

— Вы арестованы! — отвечает пристав.

— За что?

— Не приказано ни спрашивать вас, ни отвечать.

Пролетка доставила арестованного в муниципалитет, где Капитану Кирякову был учинен настоящий допрос: с какой целью он прибыл в столицу, с кем встречался, собирается ли в Кюстендил, место сбора сторонников Паницы, и т. п.

Выясняется, что у Петко и в мыслях не было вступать в сговор с «харамиями» и освобождать Паницу, при обыске в гостинице также не было обнаружено ничего компрометирующего: книги, платье, немного денег, несколько вполне безобидного свойства писем — и всё. За Капитана ходатайствует начальник стенографического отдела Народного Собрания, родопчанин Христе Попконстантинов. Градоначальник отвечает ему, что Капитан Киряков будет освобожден, как только будет получено разрешение от господина премьер-министра. И действительно, в середине дня Петко выходит из участка, где он был задержан, с предписанием немедленно возвратиться в Варну, предварительно «отметившись» в 5-м полицейском участке.

На другой день, 3 июня, внушительная группа друзей и почитателей Петко собралась перед гостиницей «Русский царь», чтобы проводить бывшего воеводу, но им сообщили, что он еще в 9 часов утра пошел в 5-й участок. Они отправились туда, прождали до полудня — Петко нет, как нет. Оказалось, что какое-то новое донесение тайных агентов усилило подозрения Стамболова, и Капитан Киряков был вновь задержан. Наконец, к половине второго он вышел из участка и на следующий день, 4 июня, в соответствии с распоряжением полиции, сел в поезд, который через Пловдив должен был доставить его к месту постоянного жительства, в Варну.

Друзья, обрадованные благополучным избавлением воеводы, сердечно попрощались с ним на вокзале, поезд двинулся, и никто, ни один человек, в эту минуту не подозревал, что над головой Капитана уже нависла новая смертельная опасность. Сам Петко узнает об этой опасности только в Пловдиве, куда одновременно с поездом прибудет переданный по телеграфу секретный приказ взять Капитана под стражу.

Точное содержание этого приказа осталось неизвестным, но события известны доподлинно. Вот они: по приезде в Пловдив Петко был вновь арестован. Пловдивский градоначальник Георгий Котабанов передал воеводу приставу Кавалову и старшему полицейскому Димитру Добреву якобы для допроса, в действительности же с тайным приказом в тот же вечер ликвидировать Капитана. Приставу был даже подсказан способ, как это сделать, не поднимая шума: отвезти на остров, впоследствии названный Царским, удар прикладом по темени, камень на шею — и в воду!

Вероятно, все так бы и произошло, но волей случая оказалось, что и пристав и полицейский в свое время служили в Чепеларском отряде Петко, любили и уважали своего воеводу и решили спасти его во что бы то ни стало. Они просто откладывали исполнение приказа до тех пор, пока друзья воеводы в Софии не проведали о случившемся, так что утопить его втихую в Марице стало невозможным.

Как же быть? Вопрос оставался открытым.

И вот тогда в чьей-то помраченной яростью голове — самого ли Стамболова или кого-нибудь из его ревностных помощников — родилась идея: доставить бывшего воеводу на турецкую границу и передать его туркам, чтобы те судили Капитана за его «разбойные дела» во Фракии.

Во исполнение этих зловещих замыслов пловдивская полиция отправила свою жертву через Ямбол в пограничный городок Кавакли (Тополовград). Отведав гостеприимства полицейских камер в Старой Загоре, Новой Загоре и Сливене, бывший воевода 15 июня под усиленной полицейской охраной прибыл в Ямбол. В Ямболе в ту пору было немало беженцев из Южной Фракии. Прослышав о том, что их ангел-хранитель сидит в участке, они собрались у здания полицейского управления, чтобы повидать Капитана, но ямбольский градоначальник уже получил из Софии приказ о «выдворении» Капитана Кирякова в Турцию, и не разрешал никому к нему приблизиться.

Неведомо как, но людям стало известно, зачем Капитана отправляют в Кавакли, и несколько человек решили вооружиться, подстеречь конвой на дороге и силой освободить своего благодетеля. Предводитель этого маленького отряда, сапожник Панайот Бояджиев, устроил засаду в местности Канледере, но полиция, видимо, почуяв запах пороха, изменила маршрут и благодаря этому сумела доставить слишком уж заметную жертву к самой границе.

Еще немного, и бывший гайдук, дважды капитан и славный воевода, легендарный защитник фракийских и родопских болгар, был бы как преступник передан болгарскими властями в руки турок к вечному позору Болгарии. Однако жители Кавакли помешали этой бесстыдной акции стамболовского режима. В городке загодя узнали о предстоящем прибытии бывшего воеводы, и у въезда в Кавакли большая толпа собралась, чтобы приветствовать своего любимца и, если понадобится, освободить. Прошел час, другой, солнце уже село, а знаменитого «гостя» все не было видно, и лишь в восьмом часу вечера вдали показалась процессия — пролетка, нанятая воеводой за собственный счет, и взвод конных полицейских.

Толпа оживленно зашумела, грянуло «ура». Начальник местного околийского управления Николаев, человек уравновешенный и добродушный, почувствовав возбужденное состояние умов, решил на свой страх и риск присоединиться к народу и встретить Петко как почетного гостя. Когда пролетка подъехала ближе, он любезно поздоровался с Капитаном и под руку повел в околийское управление, приказав конвою стать почетным эскортом. После доверительной беседы Николаев дал честное слово сделать все необходимое для того, чтобы Петко получил свободу, и слово свое сдержал. Благоразумный начальник околийского управления доложил властям, что ситуация в Кавакли весьма серьезна и таит в себе угрозу народного бунта. Он сумел исхлопотать приказ об освобождении прославленного арестанта, отвратив тем самым от Болгарии этот великий позор.

Видя огромную и опасную популярность родопского воеводы, Капитана Петко, Стамболов отменил приказ об аресте. Всесильный диктатор был принужден отступить, но, как покажут дальнейшие события, лишь на время. Пройдет всего два года, и рука диктатора вновь нанесет Петко удар, на этот раз сокрушительный.

Целых два года прошло с тех пор, как Капитан Петко после трехдневного веселья со своими каваклийскими друзьями, провожаемый звуками волынок и кавалов, возвратился домой, в Варну. Вновь текут спокойно дни, вновь Капитан почти ежедневно посиживает в кофейне Ахмеда-Эффенди. Обычно здесь ведутся беседы о делах минувших, порой кто-нибудь обронит горькое замечание о тирании существующего режима, о произволе властей.

Начиная с мая 1892 года в кофейню Ахмеда-Эффенди стал все чаще захаживать некий Ангел Райчев. Он принимал участие в беседах с Петко, а при встречах наедине, откашлявшись, оглядевшись по сторонам, он доверительно, шепотом сообщал Капитану, какие безобразия учинил Стамболов там-то и там-то, с кем расправился, какие имения приобрел, к какой пропасти ведет он «наше славное отечество», Болгарию. Райчев — человек средних лет, благообразной внешности, с красиво расчесанной бородой, беседовать с ним приятно, интересно, и хотя бывший воевода знает о том, что Ангел служит в полиции, он не придает этому особого значения. Мало ли людей нынче зарабатывают себе кусок хлеба работой в полиции, и вовсе не все из них согласны со Стамболовым. Поэтому Капитан Петко не таит, что дела в стране, на его взгляд, идут все хуже и хуже, что Стамболов чересчур уж разошелся и что неясно, к чему все это приведет. Помимо любезного Райчева, Капитан Петко порой встречается еще с одним человеком, занимающим официальный пост. Это — некто Иванов, управляющий царским дворцом в Эвксинограде. Царский чиновник Иванов тем не менее дорожит дружбой со славным воеводой и часто приглашает его к себе в гости.

27 июля 1892 года, в полдень, Иванов через Райчева сообщил Капитану, что вечером ждет их обоих к ужину, но чтоб они захватили с собой ракию — у него, мол, хорошей ракии нет. Петко ответил согласием: дорога во дворец пролегает мимо виноградников, предстоит славная прогулка, а после нее недурно выпить и закусить. Условились встретиться в 6 вечера в «Райском саду», а оттуда вместе отправиться в Эвксиноград. Петко пришел в Райский сад ровно в шесть, но Райчев опоздал на целых два часа, так что, когда они двинулись в путь, уже стемнело. Ангел Райчев предложил идти напрямик через виноградники «Кестерме» — мол, и ближе, и полицейские посты не заметят.

Оба приятеля уже приближались ко дворцу, когда Ангел, в умилении от дивного вечера и чудесной панорамы расстилающегося перед ними моря, громко запел. В то же мгновение кусты, мимо которых они проходили, зашевелились и, не успели они опомниться, как их окружили десятка два полицейских с оружием наготове. Полицейские тут же принялись обыскивать задержанных, но у Петко ничего подозрительного обнаружено не было, а вот у Райчева из внутреннего кармана пиджака извлекли бутылки из-под лимонада и перевязанную шпагатом картонную коробку.

Капитан Киряков почуял, что против него замышляется что-то недоброе, у него мелькнула мысль выхватить у одного из полицейских винтовку и, раскидав преследователей, кинуться в город, но в следующую минуту благоразумие взяло верх. Куда бежать? Будь он одинок, можно было бы укрыться в горах, но у него в городе, дома, жена, которой он дал клятву, что будет вести мирную жизнь. К тому же арест, вероятней всего, продлится недолго, как уже бывало не раз.

Капитан покорился силе и вместе с Ангелом, которого, судя по всему, случившееся нимало не обеспокоило, зашагал впереди полицейских. Арестованных привели в полицейский участок, находившийся неподалеку от виноградников. Вскоре дверь помещения, куда их заперли, отворилась и вошел варненский градоначальник Спас Турчев собственной персоной.

— Сознавайтесь! Что это за бутылка? Что за коробка? — приступает он к допросу.

Ангел отвечает первым:

— В бутылке из-под лимонада — динамит, а в коробке — фитиль. Капитан Петко заставил меня захватить их с собой. Он же дал мне денег на их покупку. Мы шли, чтобы подложить их в ванную господина премьер-министра Стамболова.

— Зачем?

— Чтобы лишить его жизни! — не моргнув глазом «признается» Райчев.

Капитан Петко ушам не верит. Не ослышался ли он? Не сон ли это? Но нет! Райчев еще раз повторяет свои показания слово в слово.

— А ты, сударь, что скажешь? — обращается Турчев к Петко.

— Что все это — грязная ложь! — Петко с трудом находит слова. — Грязная ложь вашего агента!

— Увидим! — Турчев, скрежеща зубами, приказывает старшине: — «Надеть наручники! Отправить в город!»

В городе Капитана приводят к начальнику окружного управления Паничерскому. Завидев бывшего воеводу в наручниках, он со злорадством закричал:

— Ах, это ты! Я тебе покажу, как устраивать заговоры против законной власти и его величества!

— Никаких заговоров я не устраивал, — Петко пытается объяснить, в какую ловушку его заманила полиция, как он был обманут.

— Ах, тебя обманули? — перебивает его Паничерский, размахивая своим потным волосатым кулаком у самого лица воеводы. — Как же так? Ты что, маленький? Разве тебя легко обмануть? Нет, милый, нас этими баснями не проведешь! Уж я заставлю тебя выложить всю подноготную! Все расскажешь, и не только о тех планах, которые вы строили в доме у Великова! Сейчас я велю посадить тебя под замок, а потом мы снова побеседуем с тобой… Увести! — приказывает он конвойным.

На этот раз арестованного доставляют в муниципалитет. Ангела Райчева с ним уже нет: за «чистосердечное признание» тому возвращена свобода. В муниципалитете Капитана сначала допрашивают правительственные чиновники Муткуров и Карагьозов, но поскольку они так и не убедили его «во всем сознаться», за допрос взялся сам Турчев. Сначала он изображал из себя «доброжелателя»: мол, сплоховал наш Петко, поддался чувству ненависти, всякое бывает, он убежден, что капитан Киряков всего лишь орудие в руках других людей, пусть назовет имена тех, кто покушается на жизнь господина премьер-министра, и за это ему не только будет возвращена свобода, он заслужит и почет и деньги. В ответ Турчев слышит одно и то же:

— Это ложь! Клевета!

Градоначальник решает перейти к крутым мерам, он грозит опасному преступнику и заговорщику перевести его во второй полицейский участок, славящийся особенно жестокими стражниками и особенно сырыми подвалами. Видя, однако, что и эта угроза не действует, Турчев приказывает заточить Кирякова в подземелья римской крепости Ич Кале, находящейся в тридцати шагах от второго участка.

Что это за крепость? В те времена, когда Петко был брошен в сырые ее подземелья, она уже перестала быть крепостью и представляла собой руины, хаотическое нагромождение древних строений, наполовину вросших в землю. Узкий проем вел в довольно просторный двор, обнесенный со всех сторон высокими стенами, заросший бурьяном и кишащий змеями. Узкие сводчатые коридоры вели со двора в лабиринт сырых, покрытых плесенью подземелий, различных тайников, маленьких и больших сводчатых помещений, тысячу лет назад использовавшихся как бани, без окон, населенных полчищами крыс и всяческих насекомых.

В этих зловещих катакомбах даже в летний зной стоял такой холод, что караульные в наглухо застегнутых шинелях сменялись каждые два, а не четыре часа! А между тем Капитана Петко впихнули туда одетого по-летнему! Ему нечего подстелить под себя, нечем укрыться! Он обессилен допросами, бессонной ночью. Едва захлопнулась дверь, едва задвинулся со скрежетом ржавый засов, он попытался в темноте, на ощупь найти местечко, где можно было бы лечь, но руки его натыкались лишь на скользких улиток, липкую грязь, лужи, и, содрогаясь от отвращения, он остался стоять на ногах. Потрясенный бездной человеческой подлости, которая открылась ему за истекшие сутки, он со стесненным сердцем стал ожидать, что будет дальше.

Пока Капитан Петко, стоя в этой преисподней, ожидает решения своей участи и пытается понять, что же, в сущности, с ним произошло, попробуем взглянуть на события с другой стороны.

Почему Ангел Райчев предал Петко? Почему Спас Турчев стал его палачом? Почему премьер-министр благословил их на эту полицейскую расправу?

Ответ на некоторые из этих вопросов мы находим в материалах судебного следствия по делу бывшего варненского градоначальника Турчева, преданного после падения Стамболова суду за расправу над капитаном Киряковым. Из этих материалов ясно, что Ангел Райчев — ставленник Турчева, рекомендованный им на штатную должность «конного стражника», а в действительности исполнявший обязанности секретного агента. Кто первый задумал устроить Капитану Петко ловушку — Райчев, Турчев или сам Стамболов — неизвестно, но можно с уверенностью сказать, что все трое были в этом заинтересованы. Турчев в качестве варненского градоначальника, вероятно, получил от диктатора распоряжение не спускать глаз с бывшего воеводы. Причины тому очевидны: после того, как Капитана Петко по приказу диктатора столько раз подвергали аресту, разрыв между премьер-министром и бывшим воеводой еще больше увеличился. Капитан Киряков по-прежнему оставался не только самым видным в Варне представителем враждебной Стамболову русофильской партии, но и опаснейшим для его репутации человеком. Былая гайдуцкая слава и популярность Капитана раздражали Стамболова, а его политическая твердость и отвага просто приводили в бешенство всесильного диктатора, который в последние годы своего правления не терпел ни малейшего противоречия и не мог выносить рядом с собой ни одной крупной фигуры, ни одной яркой личности!

Поскольку Турчев знал о том, как относится премьер-министр к капитану Кирякову, дело приобрело для Турчева особую привлекательность по нескольким причинам: если он сумеет скрутить Кирякова, благодарный Стамболов наверняка не оставит без награды его преданность и усердие. «Начальник округа» звучит куда приятнее, чем «градоначальник», а премьер-министру достаточно для этого шевельнуть пальцем. Это уже серьезное основание преследовать Кирякова, но не единственное. Все то время, что гордый Капитан прожил в Варне, вокруг его имени витала легенда о том, что он якобы владеет несметными запасами гайдуцкого золота. При энергичном полицейском обыске эти сокровища, того и гляди, окажутся в руках у Турчева. Перспектива сама по себе весьма соблазнительная, но и этого мало: варненскому градоначальнику, бывшему «революционеру», не терпится свести с капитаном Киряковым давние счеты, еще с 1878—79 годов. Как известно, капитан Киряков был приглашен русскими оккупационными властями в Румелии, чтобы навести порядок в Родопской области, которой угрожала анархия. Однако прежде, чем он отправился со своим отрядом в глубь Центральных Родоп, пловдивские власти попросили его помочь им очистить округу от расплодившихся повсюду воров и разбойников. Петко ответил согласием, и одним из первых, кого ему предстояло укротить, оказался будущий градоначальник Варны, тот самый пловдивский «революционер», который, попав в руки турок, в первый же день выдал всех своих сподвижников до единого. Это предательство, о котором убедительно свидетельствует арестованный по вине Турчева революционер Оттон Иванов, не помешало Турчеву после Освобождения Румелии изображать себя «жертвой», «героем» и, в ореоле этой славы, приступить к осуществлению своей мечты — личному обогащению. Другие ищут выгодных должностей, занимаются коммерцией, хлопочут о пенсиях. У Турчева на это не хватает терпения, он сразу же начинает грабастать столь «необходимые» ему богатства. Доказательства тому сохранились в архиве Пловдивской библиотеки: две жалобы на Турчева в Пловдивское окружное управление в 1878 году «от нескольких крестьян села Черпанли на «неправильно отнятых» у них овец, а второе от «Садыка» из села Сарково на братьев Турчевых, у которых он опознал своих волов».

Помимо того, Турчев время от времени наезжал на юг, в горы, особенно в район Тымрека, где, угрожая оружием, грабил беззащитных помаков (болгаро-мусульман), которые в ту пору не смели пикнуть, не то что жаловаться.

Капитан Петко успешно справился с возложенной на него задачей — переловил конокрадов и грабителей в районе Пловдива и Тымрека, и один из первых попался ему не кто иной, как Турчев, вслед затем осужденный Пловдивским областным судом к нескольким годам строгого тюремного заключения.

Вот та «зудящая» рана, которая побуждает Турчева обрушить на Капитана удар полицейской машины. Должно быть, назначая Ангела Райчева на должность, он сразу поручил ему вести наблюдение за бывшим воеводой. Обговорил ли он с ним детально, как вырыть Капитану яму, либо положился на шпионскую смекалку самого Райчева — мы не знаем, да это, впрочем, и не имеет значения. Важно, что Ангел очень старался успешно выполнить это поручение.

Почему?

Во-первых, Ангел Райчев мечтал стать приставом. Во-вторых, ему тоже доводилось слышать о гайдуцких сокровищах, которыми якобы владеет Киряков, и он тоже рассчитывал погреть на этом руки. И в-третьих, о его полицейском подвиге будет доложено господину премьер-министру, а что могло быть желанней для этой низкой и мерзкой душонки? Выступить в роли спасителя премьера-министра — вот мечта Райчева, и он решил осуществить ее во что бы то ни стало, хотя бы премьеру и не грозила никакая опасность. Капитан Петко не принадлежит к числу доброжелателей Стамболова — это известно не только самому диктатору, в Варне знают об этом даже дети. А при необыкновенной доверчивости бывшего воеводы остальное подстроить не так уж трудно…

И подстроили…

Правда, не обошлось без некоторых мелких промахов. Бутылку, например, обнаруживают в кармане у Райчева, а не у Петко, потому что полицейские слишком рано выскочили из засады и Райчев не успел подсунуть ее Капитану. Кроме того, Ангел чересчур быстро во всем сознается, хотя для убедительности ему надо было слегка поломаться. Однако это не помешало посадить Капитана в Римскую башню, а все прочее взял на себя Турчев.

Надо признать, что варненский градоначальник взял на себя самую трудную и ответственную часть задачи. Первым делом он послал донесение премьер-министру. Вслед затем с помощью своего подручного Райчева самолично произвел в доме арестованного Кирякова тщательный обыск. А чтобы жена арестованного не мешала, ее задержали в участке, так что бывший конокрад и его первый помощник имели возможность прибрать все ценное, что нашлось в доме. Золотых монет они, конечно, не нашли, но золотые и серебряные украшения, отрезы шелка и сукна, галуны, — присвоили. Они утащили даже простыни с супружеского ложа, даже сшитый в Афинах белый гайдуцкий наряд, расшитый золотым шнуром, и покинули дом в бешенстве оттого, что не обнаружили в нем никаких гайдуцких сокровищ.

Обшарив дом Кирякова, Турчев вернулся к главной своей задаче: принудить Капитана сознаться в заговоре против Стамболова и назвать соучастников.

Итак — за дело! Прежде чем пустить в ход силу, еле дует все же предпринять последнюю дипломатическую попытку. Для этой цели были выбраны два влиятельнейших сановника министерства внутренних дел — Крыстю Карагьозов и Тодор Муткуров (брат бывшего военного министра Саввы Муткурова). После ночи в мрачной, сырой гробнице Петко рано утром был выведен стражниками во двор, где его ожидала эта комиссия.

— Как жизнь? — спросил Карагьозов с усмешкой.

— Прекрасно! — отвечал Петко.

— И будет еще прекрасней, если не расскажешь всю правду о заговоре! — пригрозил Муткуров.

— Господа! — обратился Петко к обоим сановникам, — я ни разу в жизни не лгал. Что касается темницы, в которую меня посадили, то войдите туда и вы убедитесь, что даже скотина там не выдержала бы!

— Коли так, скажи правду, и выйдешь на свободу! — посоветовал Муткуров.

— Да еще награду получишь! — добавил Карагьозов. — Только назови имена заговорщиков! Больше от тебя ничего не требуется.

— Не стану я отягощать совесть клеветой на неповинных людей! — отвечал Петко. — Можете сгноить меня тут, уморить голодом, побоями, можете даже убить, но я умру со спокойной совестью! Так и передайте тому, кто вас прислал.

Убедившись, что им ничего не добиться, сановники повернули к воротам, а стражники вновь отвели узника в страшное подземелье.

И снова — тьма и одиночество. Впрочем, одиночество не полное, потому что, почуяв живую плоть, в темницу сбегаются крысы, их шорох и писк нарушают тишину этой зловещей, каменной ямы. Несмотря на просьбу Капитана, ему не дали теплой одежды, и тысячелетняя сырость пронзает холодом, лишает сил. Ему даже присесть негде. В конце-концов он находит местечко посуше, ногой очищает его от налипших пауков, улиток, всяческих насекомых и со стоном опускается на землю. О чем размышляет воевода в эти тягостные часы ужаса, холода и одиночества?

По собственному его признанию, он вспоминал тогда турецкие казематы, где случалось ему сидеть в первые годы своей гайдуцкой деятельности, Гелибольскую тюрьму с деревянным полом и тонкими каменными стенами, под которыми его парни с помощью сломанной ложки за шесть суток сделали подкоп! О жирной похлебке! О верных товарищах! О добрых стражниках прежних времен, которые в короткие часы допросов говорили ему, врагу султана, «Афдерсын»[22], об ароматных цигарках, которые каймакам лично сворачивал для Петко, начиная с ним разговор о его «злодействах» и непокорстве.

Вот о чем размышлял Петко, когда скрипнули засовы и два старших стражника Шейтанов и Студенов вошли в темницу в сопровождении четырех здоровенных парней. Один из них нес фонарь, второй веревку, остальные держали в руках плети… Поняв, что против него замышляется, Петко вскочил на ноги, полный решимости дать отпор, но тюремщики — сильные, откормленные, все разом набросились на него, схватили один за голову, другой — за ноги и опрокинули наземь. Еще мгновение — и ноги Капитана скручены, руки — тоже. Потом его поворачивают на живот, двое молодцов садятся на него верхом — один на плечи, сжав сапогами голову беззащитной своей жертвы, другой — на ноги.

— Будешь говорить? — спросил старший стражник Шейтанов.

— Мне нечего сказать! — прохрипел Капитан из-под коленей тюремщика.

— Приступайте! — приказывает Студенов.

Поверженный наземь воевода еще не в силах поверить происходящему, но чьи-то руки уже задирают ему рубаху, обнажая спину, рвут пояс, стягивают к пяткам штаны. Минутное молчание предшествует страшному мгновению, когда засвищут плети в руках палачей, и в краткое это мгновение они при свете фонаря увидят испещренное старыми гайдуцкими шрамами тело воеводы. Быть может, при виде страшных этих шрамов палачи заколебались на секунду, но только на секунду, а затем воловьи жилы со свистом впились в спину легендарного героя.

Все это звучит каким-то кошмарным вымыслом — увы, это истинная правда. Те, кто не в силах поверить, может в этом убедиться собственными глазами, ознакомившись с приговором № 108 от 3 июня 1896 года, вынесенным Уголовной палатой Русенского апелляционного суда бывшему варненскому градоначальнику Спасу Турчеву:

Свидетель Иван Шейтанов показывает, что когда Турчев в первый раз вызвал его и приказал ему вместе со Студеновым избить Кирякова, то он еще добавил, что они заплатят собственной головой, если не станут его бить и не принудят признаться в заговоре. Подсудимый Турчев вложил свидетелю между пальцев палочку и стал сжимать ему руку, спрашивая, больно или нет. Турчев сказал тогда: «Вот так будете его истязать»…

Из показаний этого свидетеля явствует, что Турчев приказал давать пострадавшему поменьше хлеба, чтобы «вынудить его сознаться в том, что он организовал заговор».

Среди множества подробностей об истязании Кирякова, записанных в приговоре Русенского суда, имеется указание на то, что в воловьи жилы, которыми избивали воеводу, была вплетена проволока, и этим объясняются тяжкие последствия этого истязания: кровь хлестала из ног Капитана, одежда была вся в клочьях мяса. Только, когда жертва лишилась чувств, палачи ушли, бросив ее на произвол судьбы.

Долго будет лежать истерзанное тело на мокрой земле, пока в его мозгу, погруженном в кровавую мглу, не проснутся вновь искорки сознания. Вместе с мучительным пробуждением пришла и страшная боль, не только телесная, но и душевная, боль поруганного, растоптанного, униженного сердца. И Капитан приходит к мысли, что лучше умереть, чем жить в огромной тюрьме, именуемой Болгарией!

…Да, но в этой тюрьме живет одна женщина. Темноглазая женщина, терзаемая ужасом неизвестности, ждущая его возвращения. Неужели ей суждено дождаться лишь бездыханного трупа?

Образ доброй его жены придает Капитану силы, он начинает ощупью одеваться. «После этого я сел, — расскажет он впоследствии своим друзьям, — и стал ждать невесть кого и чего. Я не знал, когда темнеет, когда светает. Вечная тьма! Оторванный от каких бы то ни было звуков извне, я не слышал ни одного голоса, чтобы хоть по нему догадаться, день ли на дворе, ночь ли…»

Быть может, лишь одна надежда мерцала в этой кромешной тьме: что близкие и друзья, жители города, вмешаются и вызволят его из преисподней.

Тщетная надежда! В ту пору Капитан еще не знал, что жена его Радка тоже арестована. Так же, как и его друзья Георгий Костов, Илия Митев и Христо Трыпков… А город… Город жил своей жизнью: люди занимались торговлей, флиртовали, попивали кофеек, купались в теплом море, а многочисленные нахлебники воеводы благоразумно помалкивали, опасаясь, как бы власти и их не причислили к друзьям Кирякова. И вышло так, что хотя весь город знал о том, что Петко в тюрьме, никто не взял на себя труд похлопотать за него. Только один человек решился на это — и кто вы бы думали? Турок Ахмед-Эффенди Хадырчали! Человек, который лучше всех знал, как беззаветно сражался Петко против его соотечественников, против турецкой империи. Он был единственным, кто, пренебрегая собственной безопасностью, явился к всесильному Турчеву и предложил поручиться «словом», а также своим имуществом за «хорошо ему известного» капитана Кирякова, в чьей неповинности он совершенно убежден. Разгневанный градоначальник, естественно, осыпал Ахмеда-Эффенди грубой бранью и выгнал вон, так что ходатайство не имело никаких результатов, но сам по себе этот прекрасный, гуманный и благородный поступок всегда будет упреком болгарам-современникам Капитана, безмолвным свидетелям кровавой трагедии, разыгравшейся в мрачных подземельях Ич Кале. Да, трагедия эта была бы еще более кровавой и мрачной, не участвуй в ней, хотя и за кулисами, еще одно действующее лицо…

Имя этого солдата — Никола. Фамилия, к сожалению, осталась неизвестной. 25 суток истекло с того дня, когда Капитан был брошен в Ич Кале. За первым истязанием последовало второе, третье… и четвертое. Все тело узника было в ранах, и только невероятно выносливый и закаленный организм Петко, невероятная его жизнестойкость могли выстоять против зверского способа, которым палачи надеялись вырвать у него признание. На тридцатый день, видя, что Петко уже не держится на ногах, палачи оставили его догнивать в этой каменной яме. День, второй, третий — так оно и шло… Ломоть хлеба, глоток воды и тьма… Кромешная, беспросветная тьма… И боль, невыносимая боль от душевных и гноящихся ран.

Осмелевшие крысы, почуяв запах разлагающейся плоти, дерзко приближаются к дремлющему узнику, ползают по нему, чуть не едят живьем. В таком состоянии находился истерзанный Капитан, когда однажды дверь камеры отворилась, и узник увидел на пороге не тюремщиков, а какого-то солдата. Долго вглядывался солдат в скрюченное в углу тело, пока не убедился,, что человек еще жив, а затем кивком пригласил узника следовать за ним. Они вошли в соседнее помещение, где было и светлей, и суше. Солдат снял с полки глиняный кувшин с водой и поставил перед узником. Рядом с кувшином положил ломоть солдатского своего хлеба.

— Как чувствуешь себя? — спросил солдат, разглядывая мертвенно-бледное, в пятнах засохшей крови лицо.

— Худо мне! — со вздохом произнес Петко.

— Кто тебя бил?

— Стражники, по приказу градоначальника. Только ты никому не говори, а то ведь они могут меня и прикончить.

Уразумев, как обстоит дело, солдат, потупившись, пошел к двери — покараулить, как бы кто не нагрянул, пока голодный арестант подкрепляется водой и ломтем черствого хлеба. Затем солдат ненадолго исчез, а вернувшись, сделал Петко знак следовать за ним и вывел его во двор, залитый ярким августовским солнцем.

Впервые за долгое время глаза узника вновь увидели свет благодатного солнца. Вновь под ногами у него сухая земля. Какое счастье! Какое наслажденье! Не теряя времени, Петко снимает рубаху, чтобы хоть немного подсушить на солнце гноящиеся раны. Солдат отворачивается, чтобы не видеть ужасного зрелища. Полчаса продолжалась эта необычная встреча Капитана Кирякова с Человеком и Солнцем, но тут раздался голос солдата:

— Пошли, дядя! — паренек даже не знает, кто этот «дядя», кому он оказал благодеяние. — Иди назад, а то меня скоро сменят.

С тех пор каждый день, когда его спаситель находился на посту, Петко два-три часа проводил во дворе, грея на солнце раны, которые мало-помалу стали затягиваться. Кроме того, благородный солдат предложил узнику покупать ему еду на воле и значит, жестокому голоду тоже пришел конец. Затем Никола устроил так, что во двор Ич Кале удалось проникнуть кое-кому из друзей Петко — среди них и родопчанину Николе Чакырову, который сообщил воеводе, что бывшие его четники с разных концов страны хотят в определенный час собраться, напасть на темницу, освободить своего воеводу и тайно переправить в Родопы.

План сам по себе был не плох, но это означало, что Петко-воевода должен бросить жену на произвол судьбы и еще более ухудшить положение своих арестованных друзей. Не говоря уже об опасности, которой он подверг бы своего ангела-хранителя, незнакомого болгарского солдата, ради которого старый воевода теперь был готов не только остаться в казематах Ич Кале, но даже, если потребуется, сложить голову на плахе[23].

139 суток провел Капитан в лапах полиции Стамболова вплоть до 15 декабря 1892 года, когда был приведен в исполнение приказ об освобождении из-под стражи жителей Варны Рады Кравковой, Георгия Костова, Илии Митева, Христо Трыпкова и капитана Кирякова, обвинявшихся в заговоре против премьер-министра. Причем капитана Кирякова тотчас выслали в Трявну, где он вместе с женой пробыл до самого падения Стамболовского режима 18 мая 1894 года.

Свободным человеком возвратился капитан Киряков в Варну, но — странное дело! — знакомые и друзья встретили его не столько с радостью, сколько с удивлением. А все потому, что в кофейне Ахмеда-Эффенди, на аллеях Райского сада и на улицах города появился не прежний статный, молодцеватый капитан с густой каштановой шевелюрой и ясным взглядом, а пожилой, сутулый человек. И хотя этому человеку исполнится пятьдесят лишь 19 сентября 1894 года — волосы уже поредели, седина заметно поползла вверх к лысеющему темени.

Теперешний капитан Киряков ходит медленно, с палкой. Правда, на людях он носит палку под мышкой и старается держаться как можно прямее, но, оставшись один, в саду или на какой-нибудь тихой улочке, он вновь тяжело упирается на палку. Теперешний капитан Киряков много курит и подолгу молчит. Завсегдатаи кофейни Ахмеда-Эффенди, привыкшие к его щедрой словоохотливости, напрасно ожидают, что он снова разговорится, как прежде. Прежнего Петко, неукротимого, полного оптимизма, больше нет, тот Петко остался где-то в стенах Ич Кале. И хотя в следующем, 1895-м году в Русенском суде возбуждается дело против бывшего варненского градоначальника Турчева за «причиненные капитану Кирякову незаконные истязания», это не может вернуть подорванное здоровье и потерянную уверенность в себе.

Сейчас, в этом мрачном настоящем, гайдуцкое прошлое порою кажется бывшему воеводе никогда не существовавшим и, чтобы убедить самого себя да и других, что все это на самом деле было, Петко Киряков решает сфотографироваться в мундире капитана русской армии. Однако брюки оказались прожженными, и поэтому он снимается не во весь рост, а лишь по пояс — трагическая попытка восстановить хоть немногое из славного прошлого, сохранить вещественную память о тех героических временах, когда перед ним трепетали турецкие беи и паши.

Тщетная попытка! Поредевшие волосы, утомленный взгляд… Даже капитанский мундир с двумя рядами сверкающих пуговиц и тщательно расчесанные усы не в силах сгладить впечатление от печального лица и безнадежной усталости в глазах.

Может быть, не этот мундир, а живые люди, его бывшие соратники вернут старому воеводе потерянный оптимизм, изгладят из памяти жестокую обиду? Вернут ему внутреннее равновесие?

Может быть!

Надо попробовать.

И капитан Петко действительно предпринял такую попытку. В 1895 году он решил поехать в Чепеларе, чтобы повидаться с сердечными, гостеприимными родопчанами, былыми своими сподвижниками и знакомцами.

Одним из первых, с кем Петко встретился в Чепеларе, был его будущий биограф, родопский литератор Стою Шишков, в то время директор чепеларской школы.

Зная силу личного обаяния Петко и всё, что связывало его с родопчанами, нетрудно себе представить, что творилось в Чепеларе после приезда воеводы. Все наперебой зазывали его к себе поесть и попить, послушать музыку и попеть гайдуцкие песни, но Капитан уже не любил ни шума, ни веселых сборищ, он жаждал тихих бесед со своими знакомцами и друзьями, к тому же — не в селе, а на вольном воздухе, в лесу, на зеленой траве-мураве, под стройными чепеларскими соснами и елями.

На этот раз молчали гайды и кавалы, не было жареных барашков, обильной выпивки и прочего угощения — старые друзья сошлись для того, чтобы в задушевной беседе вспомнить забавные случаи, былые сражения да и подтрунить друг над дружкой — ведь у одних уже внуки, у других — белые усы. Никто из участников этой дружеской встречи не подозревал, что невинная их панихида по гайдуцким временам вызовет тревогу власть предержащих по обе стороны турецкой границы.

Понятен ужас, в который повергло турок известие о том, что Петко Большой находится в полутора часах от их границы. Однако невозможно понять, отчего всполошились болгарские административные и пограничные власти, а также народняцкое правительство, которое слало из Софии депешу за депешей, предписывая бывшему воеводе «немедленно» покинуть прежнее его обиталище в Родопах. Немедленно!

Начальник околии Марков кидается на поиски исчезнувшего капитана, угрожает хозяйке постоялого двора арестом, если та не откроет его местопребывания, поднимает на ноги пограничные войска и в конце концов вместе с капитаном Тодоровым и поручиком Свинаровым обнаруживает в лесу этого опасного человека, поглощенного тихой беседой с друзьями и почитателями.

Начальники не осмелились разогнать эту необычную лесную сходку, но, когда беседа закончилась, они передали капитану распоряжение правительства о том, что ему надлежит отъехать подальше от турецкой границы. Для верности полицейские и военные чины решили сопровождать воеводу на всем его обратном пути в Пловдив через Хвойну. То же самое решили сделать друзья и почитатели Петко, и на следующее утро из Чепеларе на Хвойну двинулась процессия из сотни всадников и ста пятидесяти пеших, которые с музыкой, песнями и приветственными возгласами провожали своего именитого гостя.

Хвойненцы были своевременно извещены о прибытии Петко, и уже при въезде в село Капитана встречали 80 всадников, авангард праздничного шествия, в котором приняло участие несколько сот крестьян, желавших повидать славного воеводу, сказать ему «Добро пожаловать». Зазвучали гайды и кавалы, закружились хороводы, появилось вино, ракия, и на глазах остолбеневших полицейских развернулось неслыханное гулянье, завершившееся только к следующему утру.

Это стихийное изъявление любви и уважения, должно быть, обрадовало Петко-воеводу, но радости этой суждено было длиться лишь до той минуты, пока не миновал он перевал Преспа и не остались позади сосновые леса любимых родных гор, куда уже никогда больше не суждено было ступить преждевременно состарившемуся воеводе.

Возможно, предчувствуя это, он и сорвал несколько шишек с белочерковской сосенки и спрятал их в сумку, чтобы увезти с собой в Варну не только призрачное воспоминание, но и живой запах леса и смолы, который принесет ему некоторое утешение при новых горьких испытаниях и тяжких ударах, что еще выпадут ему на долю.

Известно, что молния никогда не поражает низкий кустарник, она ударяет, как правило, в самое высокое дерево. По-видимому, человек тоже подвластен этому закону природы — житейские бури особенно жестоки к тем, кто повыше, и молнии поражают их чаще других. Чем иным объяснить те непрерывные удары, которые жизнь один за другим наносит благородному Капитану Кирякову, и то, что после всех ужасов Ич Кале он не склонил головы, не спрятался в укрытие от народняцкой политической бури, последовавшей за падением Стамболова. Капитан Киряков по-прежнему в оппозиции и так же, как и при Стамболове, остается русофилом, сторонником партии, которая — Петко знает это, — никогда не придет к власти, ведь известно, что представляет собой князь Фердинанд. Но он до последнего своего дыхания не покидал поредевших рядов этой партии, так как она была для него олицетворением правды.

Правителей, однако, правда как таковая редко интересует, и в этом отношении народняки, вырвавшие власть из рук Стамболова, не были исключением. Они лишь выжидали удобного случая, чтобы в свою очередь обрушить удар на бывшего воеводу, и такой случай подвернулся 26 ноября 1897 года, когда в Народном Собрании обсуждался законопроект о назначении государственной пенсии «тем, кто в качестве члена какой-либо вооруженной организованной четы принимал участие в сражениях, имевших целью освобождение Болгарии, до перехода русских войск через Дунай 11 июня 1877 года».

В законопроекте министра финансов фигурировала чета капитана Петко, но при обсуждении в Народном Собрании политическим противникам бывшего воеводы во главе с варненским депутатом Апостолом Савовым удалось вычеркнуть его имя из списка борцов за свободу Болгарии, и предложение о назначении пенсии Капитану Петко-воеводе не было принято. Кто же этот Апостол Савов, по чьей вине совершилась чудовищная несправедливость по отношению к человеку, на теле которого было тридцать две раны, полученные в борьбе за свободу Болгарии, участнику ста сражений, тысячи раз рисковавшему жизнью ради отечества?

Апостол Савов — один из варненских адвокатов, один из множества политических проходимцев тех лет, видный народняк-консерватор, который, дорвавшись до власти, ударился в бесстыдную спекуляцию имуществом выселявшихся из Болгарии турок. Он скупал за бесценок их земли и недвижимость, а затем перепродавал с огромной для себя выгодой. Мало того, не ограничиваясь добровольной куплей-продажей, он прибегал к силе и угрозам, стараясь поскорей прогнать турок, чтобы по дешевке завладеть их добром. Благодаря этому ему удалось нажить огромное состояние и стать одним из самых крупных варненских ростовщиков.

И вновь капитан Киряков оказался единственным человеком, кто встал на защиту несчастных эмигрантов. Рыцарь по духу, всю свою жизнь боровшийся на стороне тех, кто беден и слаб, он не мог оставаться немым свидетелем бесстыдного произвола властей и бесстрашно разоблачил махинации всесильного Апостола Савова. Пройдя через ад стамболовской полиции, бывший воевода отлично знал, что представляют собой власть имущие и какому он подвергается риску, выступая против одного из самых влиятельных народняков Варны. И все же он пошел на этот риск и раскрыл перед всеми грязные дела Апостола Савова.

Между тем Апостол Савов был не одинок. Стоило только дернуть за ниточку, как оказалось, что все наиболее видные деятели народняцкой партии в Варне во главе с градоначальником вовлечены в темные сделки Савова и наравне с ним участвовали в грабеже турок. Таким образом, Капитан Киряков вновь оказался лицом к лицу с самыми влиятельными воротилами города, один против всех. Эти народняки были похитрее своих собратьев — стамболовцев, они не пытались физически уничтожить своего политического противника, а решили сломить его морально с помощью несмываемой, фантастической клеветы в тот самый момент, когда в Народном Собрании обсуждался законопроект о пенсиях борцам за свободу Болгарии. Они распустили слух, что Капитан Петко, в сущности, просто-напросто самозванец, обычный грабитель, головорез, предводитель бандитской шайки. И что действовал он в Гюмюрджине не как гайдук, а как разбойник, в Греции хотя и был, но вовсе не как патриот, сражавшийся на стороне восставших критян. Он, дескать, бежал туда, спасаясь от преследования властей за грабежи, жертвами которых являются Куюмджиолу из Ксанти, у которого он отнял 4000 турецких лир, Стоян Чорбаджи из Кушманлы, Бакал Панайот из Маронии и многие другие. Этим же, мол, Петко-воевода занимался и в окрестностях Хасково, где он орудовал в содружестве с разбойником Мехмедом Гювержели, и в Родопах, где его жертвам нет числа.

Все это прозвучало в устах гонителей Петко достаточно убедительно, потому что в те же годы действительно был еще один Петко-воевода, родом из тех же мест, что и капитан Киряков. Этот Петко, по фамилии Радев, имел прозвище Кючук Петко (Петко Малый) — в отличие от Боюк Петко (Петко Большого). Петко Малый родился тоже в Ференской околии, только не в Доган-Хисаре, как Петко Большой, а в селе Калайджи-дере. Он вступил в отряд Петко Большого 7 мая 1862 года и покинул отряд 6 января 1863 года, после злополучного сражения у села Исьорен, когда воевода вместе с несколькими товарищами, в том числе и Петко Радевым, попал в плен и был брошен в Гелибольскую тюрьму.

Читатели, вероятно, помнят, что по дороге в Драму четникам удалось бежать, но затем погоня вновь настигла их на турецком кладбище. Воевода сумел уйти, остальные же были вновь посажены под замок: Комню Стоянов и Стоил Атанасов в Стамбуле, а Петко Радев, то есть Кючук Петко, — на Кипре, где был выпущен на свободу после Освобождения Болгарии.

Вслед затем Петко Радев вернулся на родину и там, в Гюмюрджине, возглавил отряд по преследованию разбойников. В одной своей статье, помещенной в первом номере журнала «Поборник» за 1908 год (через 8 лет после смерти Петко-воеводы) Филипп Симидов утверждал, что Петко Радев преследовал не только преступников и разбойников, но и болгарских гайдуков, и что в сражении с четой Николы Киркова он едва спасся, позорно бежав с поля битвы, за что был уволен турками со службы.

Далее Филипп Симидов утверждает, что после этого Петко Радев действительно занялся разбоем: ограбил богатого жителя Ксанти Куюмджиолу, потом бежал под чужим именем в Малую Азию, женился и открыл где-то под Измиром корчму. Там кто-то узнал его, и, бросив жену и детей, он вынужден был искать спасения в Афинах. Однако и в Афинах он тоже осел ненадолго: в 1885 году вернулся в Бургас, и, недолго там пробыв, вернулся в Гюмюрджину. Там он сколотил разбойничий отряд и опять принялся за грабежи и убийства в Маронии, Кушланлы и Калайджи-дере, пока накалившаяся обстановка не принудила его в 1887 г. опять бежать в Болгарию, на сей раз в Варну. Годом позже Петко Радев проник в Родопы и стал разбойничать в тех самых местах, где десятью годами раньше Петко Большой героически защищал свободу родных гор. По мнению Филиппа Симидова, все эти «подвиги» Петко Радева из-за сходства имен были приписаны Петко Большому его политическими врагами, отчего Капитан Киряков и не получил заслуженной им пенсии.

Однако кое-какие, позднее обнаруженные данные заставляют усомниться в той характеристике, которую Ф. Симидов дает Петко Радеву. Старые жители Калайджи-дере, того села, где Петко Радев родился, утверждают, что Петко Малый, будучи на турецкой службе, не только не сражался против четы Николы Киркова, но умышленно «упустил» ее, дал отряду и самому Киркову уйти, за что и был выгнан турками со службы. Действуя в окрестностях Гюмюрджины и Ксанти, Петко Радев действительно совершал налеты на богатых людей, но то были гайдуцкие, а не разбойничьи налеты. А когда в 1888 году он объявился в Родопах, то целью его были не грабежи, а борьба за освобождение родопчан, оставшихся под турецким игом.

Высказался в пользу Петко Радева и родопчанин Стою Шишков. По его словам, Петко Малый был патриотом, заступником гонимых, благодетелем нуждающихся, обладал боевыми качествами и «рыцарским духом» своего тезки и почти такими же природными способностями, как воевода (Петко Большой) и т. д.

Лично я склонен больше верить Стою Шишкову и землякам Петко из Калайджи-дере, чем Филиппу Симидову, который в своем желании объяснить, отчего Петко Большому не была назначена пенсия, повторил клевету, пущенную по адресу Петко Малого.

Так или иначе, Капитан Петко стал как бы громоотводом для этой клеветы, а попытка Филиппа Симидова исправить «недоразумение» не повлияла на результаты голосования в Народном Собрании и не смогла загладить «тяжкую, постыдную обиду», нанесенную капитану Кирякову похитителями его воеводской и человеческой славы.

После того, как был нанесен этот подлый, коварный удар, можно было ожидать, что враги Петко угомонятся. Увы! Подлецы не знают устали, ибо для них невыносим вид человека беспорочного. Они вновь готовы на все, чтобы окончательно погубить Петко морально и физически. С этой целью они сфабриковали «Постановление Варненской городской управы» о смещении Капитана Петко Кирякова с поста заместителя председателя общества «Странджа» (позже преобразованного в т. н. «Фракийское общество»), объединившее беженцев из южной Фракии. Удар этот не достиг цели, но все равно — достаточно было и прежних, чтобы отравить и осложнить жизнь бывшего воеводы до такой степени, что даже свой ежедневный кофе он вынужден был теперь пить в долг. Каждую выпитую им чашечку Ахмед-Эффенди отмечает на доске, а потом, незаметно для него, стирает метку. Впрочем, капитан Киряков вскоре разгадал эту хитрость и долго горевал из-за того, что даже кофе ему приходилось пить «из милости».

Так и бегут дни… Горькие, безрадостные, отравленные клеветой. Капитан почти не раскрывает рта. Что проку говорить, когда все равно никто не отличает истину от лжи! Никто! Плечи его ссутулились, тело исхудало, ссохлось, и даже с помощью палки не может он без отдыха преодолеть расстояние от дома до кофейни. Аппетит — не то, чтобы пропал, но как поест, он чувствует какую-то тяжесть, тошноту. Поэтому он предпочитает еде табак и курит цигарку за цигаркой. Едва проснувшись, тянется к табаку, курит весь день, даже ночью встает покурить и потому не чувствует голода. Сизая пелена табачного дыма заслоняет от его глаз много такого, чего он не желает ни видеть, ни слышать.

Так и бегут дни, похожие один на другой, незаметно кончается 1898 год, наступает новый, 1899 год, и первый месяц этого года приносит стране новые политические сотрясения: на смену народнякам приходят либералы-радослависты.

Новые перемены пробуждают новые надежды, но увы! — напрасно. Сменяют друг друга правящие партии, лозунги и обещания, но одно остается неизменным: правители и всякого рода партийные деятели — одинаково алчные, двуличные, эгоистичные и бесчестные, как бы они там ни назывались — стамболовисты, радослависты, демократы или народняки. В силу какой-то зловещей закономерности к руководству общественной жизнью в ту бурную эпоху пробивались не ум, не благородство, а наглость, лицемерие или малодушие. Именно такими оказались и новые правители Болгарии. Они тоже дали понять капитану Кирякову, что, если он сделает им навстречу хоть шаг, они сделают два, но надежда приручить его остается напрасной. Напротив, когда все уже считают бывшего воеводу окончательно поверженным, капитан Киряков совершает еще одно «безумство», вызвавшее всеобщее изумление. Состоит это «безумство» в следующем. Одним из первых мероприятий либерального правительства Васила Радославова был заем, к которому оно прибегло для того, чтобы откупить железные дороги Южной Болгарии у частных компаний. Правительство имело немало возможностей получить этот заем на относительно приемлемых условиях, но под влиянием князя Фердинанда Радославов заключил сделку с венскими банкирами, потребовавшими неслыханных процентов. Явный этот грабеж вызвал возмущение народа и, конечно, консервативной оппозиции, в рядах которой числился и капитан Киряков. Он первым поставил свою подпись под опубликованным в газетах протестом. Мало того — бывший воевода заказал черный флаг с надписью «Похоронили Болгарию» и самолично вывесил его на крыше своего дома. Несколько дней подряд флаг развевался на морском ветру к всеобщему удивлению и восторгу честных варненцев.

Это «безумство» капитана Кирякова, достойно увенчавшее его гайдуцкую славу, показывает, как силен был в этом истерзанном теле несломленный до самого конца бунтарский, рыцарский дух. Эта маленькая подробность биографии прославленного гайдука, этот вызов, брошенный безоружным человеком всемогущим властям, по своей дерзости и красоте превосходит даже наиболее героические подвиги, совершенные им в расцвете его гайдуцкой деятельности!

Этот сверкающий факел, неожиданно вспыхнувший на мрачном небосклоне страны, никогда не угаснет. Черный флаг на крыше дома капитана Кирякова — не только пророчество относительно последующих десятилетий болгарской истории, но также и печальное предзнаменование: несколько месяцев спустя, 7 февраля 1900 года, легендарного воеводу Петко, «Нового Марко-Королевича» Адрианопольского края настигла смерть.

Петко-воевода умер в своем свободном отечестве, не достигнув и пятидесяти пяти лет, прежде времени сломленный физически истязаниями в Ич Кале, грязной клеветой и трагическими разочарованиями.

Несмотря на зимний мороз, похороны его проходят весьма торжественно — люди, как известно, на похороны очень щедры. Все печальны, многие плачут, причем слезы их искренни, и лишь на лице самого Петко — загадочная улыбка, будто в последний миг узнал он что-то крайне забавное, но рассказать не успел.