Капитан Поль

ГЛАВА XI

На другой день обитатели замка Оре проснулись рано, обеспокоенные более чем когда-либо своими надеждами и опасениями, потому что в этот день должна была решиться судьба каждого из них. Маркиза — женщина не злая, но надменная и суровая, — с нетерпением ждала конца своим ежеминутным опасениям: ей больше всего на свете в глазах детей хотелось сохранить свое доброе имя, такой дорогой ценой приобретенное. Для нее Лектур был не только зятем — очень хорошим, достойным благодаря своей знатности родства с их фамилией, но еще и добрым гением, который увезет от нее дочь и сына. А когда их не будет в замке, тогда, пожалуй, пусть старший сын приезжает, кого тогда может удивить тайна его рождения, да и неужели не найдется способа заставить его молчать? Маркиза была очень богата, а деньги, полагала она, в таких делах самое надежнее средство. По этой причине маркиза всеми силами своей души желала союза Маргариты с Лектуром и не только помогала ему как можно скорее кончить дело, но и подстрекала Эммануила.

Молодому графу давно уже наскучило жить в безвестности в Париже или в уединении древнего замка своих предков с развешанными по стенам фамильными портретами, и он с живейшим нетерпением ждал исполнения обещания, данного ему будущим зятем. Правда, слезы сестры немного огорчили его, потому что честолюбие Эммануила шло не от гордости и сухости сердца, а оттого, что ему скучно было жить и хотелось скорее блистать на парадах, командуя полком, прельщать женщин красивым мундиром. Он был совершенно не способен к глубоким чувствам и, несмотря на то что страсть Маргариты имела такие серьезные последствия, искренне считал, что это пустая ребяческая привязанность, о которой через год замужества сестра его забудет в вихре света и сама станет благодарить за то, что он принудил ее выйти за Лектура.

Что касается Маргариты — несчастной жертвы опасения матери и честолюбия брата, — вчерашняя сцена произвела на нее сильное впечатление. Она не могла разобраться в странных чувствах, разбуженных в ее сердце молодым человеком, который принес ей известие о Лузиньяне, успокоил ее и, наконец, прижал к своему сердцу, назвав сестрою.

Тайная, неясная, безотчетная надежда говорила ей, что этот человек точно послан ей судьбой для избавления от несчастий, но так как она не знала, почему он предложил ей свою дружбу, каким образом надеется преодолеть непреклонную волю маркизы, одним словом, как может повлиять на ее будущее, то и не смела мечтать о счастье; впрочем, в последние полгода она уже привыкла к мысли, что только смерть может оборвать цепь ее страданий.

Среди этих надежд и опасений один маркиз оставался равнодушен ко всему: время и события перестали для него существовать с того страшного дня, как он лишился рассудка. Несчастный старик был погружен в ужасное воспоминание о своем последнем поединке без свидетелей и повторял вновь и вновь слова, сказанные ему графом Морне. Слабый как ребенок, он повиновался малейшему жесту жены, и твердая непоколебимая воля этой женщины совершенно владычествовала над его инстинктом, пережившим волю и рассудок. В этот день в образе его жизни произошла большая перемена. Вместо маркизы к нему явился камердинер, на него надели мундир, ордена, затем жена вложила ему в руку перо и велела написать свое имя; он спокойно повиновался, совершенно не представляя себе, для какой роли его готовят.

Часа в три на дворе прогремела коляска и стук ее колес совершенно по-разному отозвался в сердцах трех человек, которые ее ожидали. Эммануил тут же выбежал из своей комнаты и бросился встречать своего будущего зятя. Лектур проворно выскочил из коляски. Он останавливался на последней станции, чтобы переодеться, и явился с дороги наряженным по последней моде. Привыкнув к общению с женщинами, он знал, что женщины почти всегда судят по первому впечатлению и ничто не может изгладить из сердца того чувства, которое возникает у них при первом взгляде на мужчину. Впрочем, надо отдать справедливость барону: он был так ладен и хорош собой, что девушке со свободным сердцем трудно было бы остаться равнодушной к нему.

— Позвольте, дорогой барон, — любезно склонился перед гостем Эммануил, — пока мать и сестра еще не приходили, показать вам старинный замок наших предков. Посмотрите сюда. — Он остановился на верхней площадке крыльца и указал на башни. — Вот это выстроено при Филиппе Августе и отделано во времена Генриха IV.

— Клянусь честью, — Лектур с восхищением оглядел замок, — это бесподобная крепость! Она на три мили в окружении разливает запах баронства, такой, что хватило бы на пару откупщиков. Если бы, — продолжал он, вслед за графом входя в гостиную и направляясь оттуда в картинную галерею, — если бы когда-нибудь мне вздумалось подражать нашим предкам и сделаться независимым, я бы попросил вас уступить мне этот восхитительный замок… и, разумеется, с гарнизоном, — прибавил он, взглянув на длинный ряд портретов.

— Да-да, — Эммануил заметил его взгляд, — ряд наших предков тянется на семьсот двадцать пять лет, и все они тут налицо, хоть все уже давно обратились в прах. Этот длинный ряд начинается с рыцаря Гугона Оре, который участвовал в крестовом походе Людовика VII, проходит через мою тетку Дебору, которая, как вы изволите видеть, примыкает к последнему потомку старинного рода, вашему покорнейшему и послушнейшему слуге Эммануилу д'Оре.

— Все это как нельзя более достойно всяческого уважения, — сказал Лектур.

— Оно все так, — Эммануил прошел вперед, чтобы показать барону дорогу, — но дело в том, что во мне мало патриархального, и я совсем не расположен жить в этой честной компании. Надеюсь, любезный барон, что вы позаботились уже, чтобы как-нибудь вытащить меня отсюда?

— Да-да, граф, — подтвердил Лектур, идя за ним следом. — Я даже хотел привезти приказ о вашем назначении вместо свадебного подарка, но не удалось. Я знал, что в драгунском полку королевы есть вакансия полковника, и третьего дня пошел было к родственнику моему, Морепа, просить это место вам, но увы, оно уже было отдано другому по просьбе одного таинственного адмирала, корсара, пирата, одним словом — какого-то фантастического существа. Королева ввела его в моду, дав ему руку, а король страх полюбил за то, что он где-то поколотил англичан… И вообразите, за этот подвиг король милостиво наградил его военным орденом и пожаловал ему золотую шпагу, как будто он какой-то знатный дворянин! Что делать! Тут не удалось, но будьте спокойны: не этот, так другой полк непременно будет ваш.

— О, мне все равно, какой полк! — радостно сообщил Эммануил. — Мне бы только хотелось получить место, соответствующее знатности моего рода и богатству.

— И вы непременно его получите.

— Но скажите, пожалуйста, — продолжал Эммануил, меняя тему, — как это вы, дорогой барон, сумели вырваться из Парижа?

— Я поступил решительно, — ответил Лектур, растянувшись в большом кресле, — тем временем они уже пришли в комнату, предназначенную для гостя. — На вечере у королевы я просто-напросто объявил, что еду жениться.

— Прошу покорно! Да вы поступили геройски, особенно если признались, что едете за женой в такую глушь — нижнюю Бретань.

— Да, я и это сказал.

— И тут, разумеется, сердиться перестали и начали жалеть вас? — спросил Эммануил, улыбаясь.

— Вы не можете себе представить, какой эффект это произвело. — Лектур, положив ногу на ногу, покачивал ею. — Наши придворные дамы уверены, что солнце встает в Париже, а ложится в Версале, вся остальная Франция для них Лапландия, Гренландия, Новая Земля. Они воображают, что я привезу из своей поездки к северному полюсу какое-то страшилище с огромными руками и ногами, как у слона. К счастью, они ошибаются, — продолжал он и вопросительно посмотрел на графа. — Вы мне говорили, Эммануил, что ваша сестра…

— Да вы ее скоро увидите!

— Как будет досадно бедняжке мадам Шон… Но, так и быть, придется поневоле утешиться!.. Что такое? — Вопрос он задал потому, что в это время камердинер Эммануила отворил дверь и, стоя на пороге, как благовоспитанный слуга, ждал, когда господин заговорит с ним.

— Что такое? — повторил вопрос Эммануил.

— Графиня приказала спросить, может ли она поговорить с бароном.

— Со мной? — Лектур вскочил со стула. — Очень рад!

— Быть не может! — вскричал Эммануил. — Это вздор! Ты что-нибудь переврал, Целестин!

— Извините, ваше сиятельство, — поклонился слуга, — я доложил точно так, как мне было приказано.

— Быть не может! — сказал Эммануил, встревоженный решительным поступком сестры. — Послушайте, барон, отделайтесь как-нибудь от этой встречи!

— Ну уж нет! Помилуйте, дорогой граф, нынче братья-тираны совсем не в моде. Целестин!.. Кажется, так вы его называли?.. — Эммануил, с досадой кивнул головой. — Целестин, скажи моей прекрасной невесте, что я у ее ног и велел спросить, прикажет ли она мне к ней явиться или ей угодно пожаловать сюда. Постой, вот тебе за труды. — Он протянул слуге кошелек. — Надеюсь, граф, вы позволите мне повидаться с вашей сестрой наедине? Ведь между нами все решено, не так ли?

— Да, но все-таки не совсем прилично!..

— Напротив, напротив! Я очень рад встрече, ведь нельзя же мне жениться заочно, даже не увидев невесты! Успокойтесь, Эммануил! Ступайте, прогуляйтесь по парку, — продолжал он, подталкивая своего приятеля к боковой двери, чтобы тот не встретился с сестрой. — Послушайте, между нами: она что… кривобока?

— Напротив, стройна и хороша, как нимфа!

— Так что же вы упрямитесь!.. Говорю вам, оставьте нас одних!

— Эта глупенькая девушка не имеет никакого понятия о свете, и я, право, боюсь, чтобы она не испортила вам настроения.

— О, если только это, так не беспокойтесь! — ответил барон, отворяя дверь. — Я так люблю брата, что охотно прощу сестре какую-нибудь прихоть… и даже странность; лишь бы только черт не вмешался в это дело… Но теперь он слишком занят в другой части света… Даю вам честное слово, что через три дня мадемуазель Маргарита д'Оре будет баронессой де Лектур, а вы через месяц — командиром полка.

Это обещание немного успокоило Эммануила, и он, больше не сопротивляясь, позволил вытолкать себя за дверь. Лектур быстро подбежал к зеркалу, оглядел себя, и только он успел причесать волосы, как дверь отворилась. Барон обернулся: невеста его, бледная и взволнованная, стояла в дверях.

Хотя Эммануил и успокоил его относительно внешности своей сестры, Лектур все-таки полагал, что скорее всего его будущая жена или нехороша собой, или, по крайней мере, не умеет держаться в обществе. Увидев перед собой нежное, грациозное существо, девушку, в которой самый придирчивый придворный щеголь не нашел бы ни малейшего изъяна, кроме того, что она была немножко бледна, он до крайности удивился. В то время знатные молодые люди женились обыкновенно по расчету, из приличия, и почти равнодушное отношение Лектура к женитьбе было совсем не редкостью. Найти в глуши Бретани такую богатую и такую прекрасную невесту, с которой не стыдясь можно появиться в самых блестящих придворных кругах, — это была величайшая удача, которой Лектур совсем не ожидал. Оценив ее, он подошел к девушке уже не с чувством внутреннего самодовольства придворного, который имеет дело с провинциалкой, а с почтительной вежливостью.

— Извините, мадемуазель д'Оре, — сказал он, — я бы сам должен был просить вас об этой милости — увидеть вас, но при всем моем нетерпении я не осмелился вас беспокоить.

Он подал Маргарите руку, чтобы подвести ее к креслу, но девушка словно не заметила ее.

— Я очень благодарна вам, барон, — сказала она, отступив в сторону, — и теперь уверена, что не напрасно полагалась на ваше благородство и вашу деликатность, хотя не имею чести вас знать.

— К чему бы ни привело это доверие, — торжественно произнес барон, — оно делает мне величайшую честь, и я постараюсь оправдать его… Но что с вами?

— Ничего, барон, ничего, — тихо сказала Маргарита, стараясь справиться с волнением. — То, что я хотела вам сказать… Извините… я так расстроена…

Маргарита зашаталась. Лектур подбежал к ней, обнял, пытаясь поддержать, но как только он дотронулся до ее стана, яркая краска вспыхнула на лице девушки, и из чувства стыдливости, а может быть отвращения, она вырвалась из его рук. Барон, восприняв это как должное, тут же ласково взял ее за руку и подвел к креслу, но Маргарита не села, а только оперлась на него.

— Боже мой, — сказал Лектур, удерживая ее ручку в своей, — неужели же то, зачем вы пришли ко мне, так трудно сказать? Или, может быть, звание жениха против моей воли придало уже мне угрюмый вид мужа?

Маргарита сделала новое движение, чтобы высвободить свою руку, и Лектур опять взглянул на нее.

— Боже мой! — воскликнул он. — Какое же прелестное личико! Обворожительная талия! Да еще восхитительные ручки!.. Мадемуазель, вы хоть кого с ума сведете!

— Я уверена, барон, — сказала Маргарита, освободив наконец свою руку, — я надеюсь, что все это просто учтивость с вашей стороны, не более.

— Напротив, клянусь вам, это чистая правда! — с жаром ответил Лектур.

— Если так, — сказала Маргарита, — чему, однако ж, мне трудно поверить, если это и не простая учтивость, то, надеюсь, подобные восторги ке послужат причиной союза, который хотят заключить между нами.

— Простите, мадемуазель, напротив, это придает ему в моих глазах величайшую цену.

— Но я полагаю, — продолжала Маргарита, — что вы считаете вступление в брак серьезным для себя шагом.

— Это смотря по обстоятельствам, — улыбнулся Лектур. — Если б, например, я женился на старухе…

— Скажите, — тон Маргариты становился все более решительным, — вы предполагали в нашем союзе взаимность чувств…

— О нет, никогда, — спокойно ответил Лектур, которому так же хотелось увильнуть от решительного объяснения, как Маргарите добиться его. — Уверяю вас, совсем нет и особенно теперь, когда я вас увидел. Я не считаю себя достойным вашей любви, но полагаю, что мое имя, мои связи, мое положение в свете дают мне некоторое право искать вашей руки.

— Но мне кажется, барон, — Маргарита опять покраснела, — что брак не может быть без любви.

— Э, помилуйте! Из ста человек восемьдесят пять женятся без всякой любви, — ответил Лектур с такой ветреностью, что это одно уничтожило бы чувство всякого доверия в душе женщины, не столь простосердечной, как Маргарита. — Мужчина женится для того, чтобы иметь жену; девушка выходит замуж для того, чтобы иметь мужа. Это обычная сделка, которую два человека заключают между собой для обоюдной выгоды. Сердце тут ни при чем, и в любви нет никакой необходимости.

— Извините, я, может быть, неясно выражаюсь, — сказала Маргарита, стараясь скрыть от человека, которому хотели вверить ее судьбу, тягостное впечатление от его слов. — Это происходит оттого, — продолжала она, — что девушке очень трудно говорить о подобных вещах.

— Напротив, — ответил Лектур, кланяясь и придавая своему лицу насмешливое выражение. — Вы выражаетесь как нельзя яснее, и, поверьте, я не дурак и понимаю все, даже если со мной говорят полунамеками.

— Как, барон, — воскликнула Маргарита, — вы понимаете, что я хочу вам сказать, и позволяете мне продолжать?! Если, спросив свое сердце, я вижу, что никогда не буду… что я не могу любить… того, кого мне предлагают в мужья…

— Так не говорите ему этого, — ответил Лектур тем же тоном.

— Почему же?

— Потому что… Как бы вам это сказать… Потому что это слишком наивно!

— Но если я делаю это признание не из глупости, а из желания не обманывать вас?.. Если б я вам сказала, что… о, как это стыдно! Но уверяю вас, стыд должна испытывать не только я, а и те, кто меня принуждает к этому объяснению. Если б я сказала вам… что я уже была влюблена… что я и теперь люблю…

— Какого-нибудь кузена, бьюсь об заклад! — сказал весело Лектур, играя со своим жабо. — Несносный народ эти кузены! Но, уверяю вас, я знаю, что значат эти привязанности. Всякая девушка в вашем возрасте долгом почитает влюбиться, но это скоро проходит.

— К несчастью, — печально и важно проговорила Маргарита, тогда как жених ее говорил шутливо и насмешливо, — к несчастью, я уже не беззаботная девушка, барон, и хотя еще молода, однако для меня время детской любви давно прошло. Если я решилась рассказать о своей любви человеку, который ищет моей руки, то вы должны понять, что это любовь глубокая, вечная, одна из тех страстей, которые оставляют неизгладимый след в сердце женщины.

— Черт возьми, да это настоящая слезливая драма! — воскликнул Лектур, начиная понимать всю важность признания Маргариты. — Скажите мне, пожалуйста, кто он? Порядочный молодой человек, который может быть принят в свете?

— О, — обрадовалась Маргарита, которой в этих словах почудилась надежда, — это прекраснейший, благороднейший человек!

— Да это само собой разумеется! Но я не о том вас спрашиваю, мне нет никакого дела до его душевных качеств. Я хотел бы знать: кто он такой, из какой фамилии, дворянин ли, — одним словом, может ли порядочная женщина принимать его без стыда для мужа?

— Отец его, который давно уже умер, был лучшим другом моего батюшки, он служил советником в реннском суде.

— Сын советника! — Лектур презрительно скривил губы и покачал головой. — По крайней мере, он хоть мальтийский кавалер?

— Он хотел идти на военную службу.

— Ну, так мы обеспечим ему полк и сделаем порядочным человеком. Это решено. Итак, все прекрасно! Однако из приличия, прошу вас… Необходимо, чтобы ваш… э-э… друг с полгода не делал нам визитов. Потом он может взять отпуск… В мирное время это дело немудреное… Какой-нибудь общий знакомый введет его к нам в дом, и дело с концом.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать этим, барон, — Маргарита смотрела на своего жениха с величайшим изумлением.

— Это, однако ж, ясно как день, — сказал тот с досадой. — У вас есть связи, и у меня они тоже есть. Это нисколько не должно мешать нашему союзу, во всех отношениях выгодному и приличному. А потом, знаете, раз мы женимся без любви, так надо сделать нашу совместную жизнь хотя бы сносной. Понимаете вы меня теперь?

— О, да!.. Теперь я понимаю! — воскликнула Маргарита, отступив на несколько шагов от барона, как будто слова оттолкнули ее. — Я согрешила, даже, если хотите, совершила преступление, но, какой бы я ни была, я не заслужила такого оскорбления!.. Ох, барон!.. Я краснею от стыда за себя, но еще больше за вас. Для света — любовь к мужу, и тайная любовь к другому… Лицо порока и личина порядочности! И мне, дочери маркизы д'Оре, предлагают такой низкий, бесчестный, гнусный договор?.. О, — продолжала она, опускаясь в кресло и закрывая лицо руками. — Видно, я самая несчастная, погибшая, презренная тварь! За что мне это, за что?!

— Эммануил! Эммануил! — закричал Лектур, отворяя дверь боковой комнаты. — Подите сюда, дорогой мой! У вашей сестры спазмы, и шутить с этим нельзя, иначе болезнь может перейти в хроническую… Мадам де Мелен от этого умерла… Вот вам мой флакончик, дайте ей его понюхать. Я пойду пока в парк, а вы, когда мадемуазель станет лучше, придите туда и скажите мне, успокоилась ли она.

Лектур как ни в чем не бывало отправился на прогулку и оставил Эммануила и Маргариту с глазу на глаз.