Капля крови в снегу. Стихотворения 1942-1944

Красная капля в снегу. И мальчик

С зелёным лицом, как кошка.

Прохожие идут ему по ногам, по глазам.

Им некогда. Вывески лезут:

«Масло», «Булки», «Пиво»,

Как будто на свете есть булка.

Дом, милый, раскрыл всё —

Двери и окна, себя самого.

Но снится мне детство.

Бабушка с маленькими руками.

Гуси. Горы. Река по камням —

Витимкан.

Входит давно зарытая мама.

Времени нет.

На стуле сидит лама в жёлтом халате.

Он трогает чётки рукой.

А мама смеётся, ласкает его за лицо,

Садится к нему на колени.

Время всё длится, всё длится, всё тянется.

За водой на Неву я боюсь опоздать.

Кукла с улыбкой полезной. Сметана.

Самовар в серебре. Амбар прилетевший.

Я избам хозяин, кулак, сатана.

Я бог январю, архангел вспотевший.

Пожитки мои – быки где, стаканы?

Я лес закую. Море спрячу в сундук.

И горы мне горки, реки мне речки,

Поля не поля и волки – овечки.

Стану я рано с арканом

В руке чтоб на шею кому-то накинуть.

Но чу! Обернулся уже комаром

Опившимся крови. Паук

Прижатый к тоске. Топором

Утонувший на дне, угоревший, бессонный всеми покинут,

Безгневный, беспалый как жук.

Здесь лошадь смеялась и время скакало.

Река входила в дома.

Здесь папа был мамой,

А мама мычала.

Вдруг дворник выходит,

Налево идёт.

Дрова он несёт.

Он время толкает ногой,

Он годы пинает

И спящих бросает в окно.

Мужчины сидят

И мыло едят,

И невскую воду пьют,

Заедая травою.

И девушка мочится стоя

Там, где недавно гуляла.

Там, где ходит пустая весна,

Там, где бродит весна.

Речка с тоской в берегах.

Пушкин в солдатской шинели.

Няня на птичьих руках.

Сказка на цыпочках возле постели.

Вологда. Иволга. Остров.

Мама – осока. Свист на губах непросохший.

И сосны торопятся остро,

Как Пушкин спешат к маме-осоке

С водой на плечах. Лес и лиса

Вся природа, корова, осина, оса

Заплакало всё поперёк.

Речка узкая выбеги, выкинься на берег,

Утопись от стыда, Пушкин уж ждёт.

Утро молчит и дождь не дождётся.

Сердце не бьётся в домах,

В корзине ребёнок застывший.

И конь храпит на стене,

И дятел ненужный стучится,

Стучит, и стучит, и долбит,

Долбит, и стучит, и трясётся.

Иголка вопьётся и мышь свои зубы вонзит,

Но крови не будет. И примус, и книги, и лампа

И папа с улыбкой печальной,

И мама на мокром полу,

И тётка с рукою прощальной

Застыло уныло, примёрзло как палка

К дровам. И дрова не нужны.

Но лето в закрытые окна придёт

И солнце затеплит в квартире.

И конь улыбнётся недужный

И дятел ненужный,

На папе улыбка сгниёт.

Мышь убежит под диван

И мама растает, и тётка проснётся

В могиле с рукою прощальной

В квартире, в могиле у нас.

Я немца увидел в глаза,

Фашиста с усами и с носом.

Он сидел на реке

С котлетой в руке,

С папиросой в губах,

С зубочисткой в зубах

И левой ногой обнимая полено.

Вдруг всё мне открылось

И осветилось немецкое тело,

И стала просвечивать

Сначала нога,

А после рука.

И сердце открылось кошачье,

Печёнка щенячья

И птичий желудок,

И кровь поросячья.

И тут захотелось зарезать его,

Вонзить в него нож,

Сказать ему – что ж!

Но рука испугалась брезгливо,

Нога задрожала

И взгляд мой потух.

То птица сидела с человечьим лицом,

Птица ночная в военной шинели

И со свастикой на рукавах.

Взмах и она улетает.

Люба любила, потела

И чай пила с мёдом в овсе.

Когда-то помещик случайный

Ушкуйник и поп. Но время ушло

И их унесло.

И вот мы в окопах сидим,

На небо глядим

И видим летят

То ближе то дальше

И бомбы кидают.

Любино Поле расколото вдрызг

И Луга-речонка поднята к самому небу.

Ах, небо! Ах, Ад! Ах, подушка-жена!

Ах, детство. Ах, Пушкин! Ах, Ляля!

Та Ляля с которой гулял,

Которой ты всё поверял.

Ах, сказки! Ах, море и всё!

Всё поднято, разодрано к чёрту

И нет уже ничего.

Деревья трещат. Дома догорели.

Коровы бредут и бабы хохочут от горя.

Лишь старик один озабочен

Зовут его Иванов.

Он выменял пару ботинок

За десять штанов,

А штаны отдал за телёнка.

Телёнок убит.

И дом лежит на траве с отрубленным боком.

А по полю прыгает Иванов, улыбаясь

И ищет, и ищет, и свищет,

И спрашивает и каждого, где они —

Те что заплатят ему за убыток.

Сани, кадушка, кровать

Речка, избушка, корова.

Тёплое выморозь, жеребцов и мужчин оскопи

И землю сделай плешивой немецкой луною.

Сады умирают там, где ступит нога.

Дома убегают, где рука прикоснётся.

Озера кричат. Рожают деревья урода.

Сани, кадушка, кровать

Речка, избушка, корова.

Где дети? Уже не играют, уже не рисуют

И детские кости белеют, тоскуют,

И детская плоть в обломки, в кирпич

Впилась на радость кому-то.

Было иль не было —

Чтоб в речке плясала вода,

Чтоб мама смеялась

И яблоня кидала весною цветы?

Но будет.

И будет корова – коровой, избушка – кукушкой,

И станет снова землею луна,

Соловьи захохочут в лесах

И Гитлер увянет безротый

Бесплотный с птичьей улыбкой.

И Геббельс станет повозкой.

И дым завитками над крышей уже

Как на детском рисунке. Утро встаёт.

Солнце простое скачет украдкой

И дети рисуют обман.

И в детской душе есть загадка,

Хариуса плеск и роман

Воробья с лешачихой. Как жёлуди

Детские пальцы. Рисунок опасный —

Обрывок реки. Крик. И люди

Не поймут, не заметят напрасно

Привет с того света, где у реки

В рукаве не хватает руки,

Где заячьи руки скачут отдельно

От зайца, где берег – не сказка,

А бред на птичьих ногах. И замазка

В глазах у меня, у тебя, у него как короста

И нет у природы прироста.

А к дереву приросли три девичьих руки, три ноги.

Смеётся прохожий, упав на колени.

Телеги трясутся. Косулю обнявши олень,

Вонзается в день как в ухо верёвка. Миноги,

Артисты, козлы, петухи по-рыбьи кричат.

И ночь улетает уже на качелях в Пекин.

Мышата, крысята, цыплята, щенята, волчата

Ворчат. И я остаюся один

Как колодец.

Мне отрубили ногу, Руку и нос.

Мне отрезали брови и хвост.

Хвост я взял у коровы.

Руку я взял у соседа.

Ногу я занял на время.

Но где я возьму подругу?

Подруга лежит под забором.

Где друга сыщу?

Друг сохнет в земле.

Где найду я врага?

Враг мокнет в реке.

Где зиму увижу?

Зима превратилася в лето,

А лето в весну.

И время идёт.

Лишь один я стою под забором,

Где подруга закрыта землёй.

Хохот в лесу. Мзда на мосту.

Свист вонзившийся в похоть.

Ночной птицы плач.

Девушка – кукиш, унылый калач.

Колесо по руке, поцелуй палача.

Топором по плечу. Полечу к палачу.

Смешалося всё, румынка с ребёнком

И кровь, и рябина, и выстрел, и филин,

И ведьма двуперстая вместе с телёнком,

И мама, и ястреб безумьем намылен,

И брюхо, и ухо, и барышня – срам

С тоскою, с доскою, с тобой пополам.

Я море прошу, но море – молчальник.

Я ухо держу, но ухо – начальник.

Я маму хватаю, но мама кипит.

Я папу за лапу, но папа сопит.

Подушкой у чёрта, убитый клюкою

Я с Вием, я с Ноем, я вместе с тобою.

Я с дедушкой в яме, с женой на краю,

Я в щёлке, я в дырке, в лохматом раю.

Я – сап, я кукушка, чахотка и сон.

Я – веник, я – баня, я – тыква, я – сом.

Я пень королю. Я помощник тюрьме.

Я поп без ноги, я помещик в суме

С доскою, с тоскою с лягушкой в уме.

Лист не играет на дудке. И речка

Струится. Папа в гости идёт.

В испуганном доме нету ответа.

И девичьи ноги растут,

И девичьи груди трясутся.

Но Гойя уж тут.

Людоеды корову едят не умея.

И ведьмы насилуют папу.

Природа повернулась трамваем,

Где кости стучат и кричат,

Где ноги тоскуют по Оле.

Но Гойя уходит и реки навстречу ему.

И мир оглянулся корзиной

И воды к водам на спину,

Ивы на ивы, сосны на сосны.

Деревья как люди, как дёсны

Без стыда.

И дождик о речку, как небо о небо,

Как мы друг об друга, как муж о жену,

Змея о змею, жеребец о кобылу, козёл об козу.

И трутся, и пляшут, и бьются,

И прыгают как под ножом,

Пронзённые страстью на вылет.

Кошачье жаркое. И гости сидят

За тем же столом.

На хлеб я гляжу, кости считаю

И жду, когда гости уйдут.

Но вот входит тесть (смерть, сон).

Гостей на салазках везут.

Меня на салазки кладут и везут.

Навстречу идёт почтальон.

Телеграмма от жены: «жду».

Стекла сияют. Солнце кричит.

Деревья стоят, утонув навсегда.

Дома утонули. И люди в подштанниках

В пустоте, где воздух съедят.

И сердце стучит и зовёт к жене,

А санки скрипят, всё скрипят и скрипят.

И вот уж… но тёща устала и сбросила в снег

На дороге я синий лежу.

Белые ноги в траве.

Дерево в юбке большое

Обнимет. Ветвями подымет.

То девушка Маня берёза,

То девушка манит меня

И с собой уведёт.

Но девичьи ласки мне не по нраву

И девушка-дерево мне не по праву.

Чтоб руки упали, чтоб ноги поплыли

Зарежу жену. И сердце утонет.

Заплачет река и застонет —

Тоня-река.

А девушка тут где смеялась, любила

Но смех уж застыл и остыла любовь.

И нож уж ползёт по руке, где скользила,

Где радость текла и гремела весёлая кровь.

И нож уже в теле как скрежет

Идёт не спеша и всё глубже и режет

И нож по груди где ласка – тоска.

Где милое, страшное, Люда, Людмила?

Ты девочкой прыгала, папу любила,

Ты девушкой стала и вот ты доска.

А нож всё ползёт, и всё режет

И режет и нежит и режет,

А нож всё ласкает жестокий

Как дети, острый и нежный.

И двое стоят и смеются бесстыдно

И смотрят в тебя как будто им видно

Душу твою, светлую ветку.

То ветку живую срубили бездушно.

Зарезали девушку. Плачет воздушно

Небо тоскует по той что Людмилой

Звалась. Что была певуньей, девчонкой

Застыло, обвисло стало синей печёнкой,

Что было девчонкой, что прыгало, пело

Что речкой гремело о камни так смело

Что девочкой Людой девчонкой звалось.

И девушка вошла в меня,

И девушка в меня врубилась,

И девушка схватив меня,

И на бегу в меня влюбилась.

Её размашистый напор

В меня ударил как топор.

Её взволнованный удар

Меня уносит как угар.

Ту девушку зовут река.

В её руке ворчат века.

И бьёт ногами по плоту

И та не та и ту не ту,

Себя уносит налету.

Её рука на берегу,

А берега не берегут.

Она меня бегом схватив

С собой уносит как мотив.

И я как стон давно во рту

Вода в крови и налету.

Плыл кораблик на боку

Из Китая, из Баку.

Видит, поп лежит на брюхе

С самоваром на полу.

Видит, поп с ногами в ухе

И с женою пополам.

Плыл кораблик на боку

Из Тамбова, из Баку.

Видит он, лежит карась

И девица словно князь.

У девицы в моче Вали

Три кобылы ночевали.

У девицы между ног

Треугольник и пирог.

У девицы между рук

Сдох зажаренный петух.

У девицы между плеч

Ждёт с запиской меня меч.

У девицы между перьев

Спят Ловушкин и Савельев.

У девицы между ляжек

Я сижу с руками тож

И точу ногами нож.

Плыл кораблик на боку

Из Парижа, из Баку.

Видит он, сидит корова

И руками вертит блюдо.

– Здравствуй Вера. Как здорова?

– Я здорова как верблюд. —

Отвечает Вера. Бьют.

Бьют её. Плюют. И режут.

А она с ногами в тесте,

А её ногою тесть:

– Негде, милая, мне сесть.

Плыл кораблик на боку

Из Европы, из Баку.

Видит он, спешит красотка

А у ней в руке чесотка.

А у ней в ноге кинжал.

Черт её меж ног зажал.

Плыл кораблик на боку

Из Китая, из Баку.

С воздушной волною в ушах,

С холодной луною в душе

Я выстрел к безумью. Я – шах

И мат себе. Я – немой. Я уже

Ничего и бегу к ничему.

Я уже никого и спешу к никому

С воздушной волною во рту,

С холодной луной в темноте,

С ногою в углу, с рукою во рву

С глазами, что выпали из глазниц

И пальцем забытым в одной из больниц,

С ненужной луной в темноте.

Лежу с женой вдвоём в квартире,