Карандаш плотника

1

Он наверху, на галерее, дроздов слушает. Она с улыбкой пригласила Карлоса Соусу войти, и репортер сказал «спасибо». Да, спасибо, повторил он мысленно, поднимаясь по лестнице: хорошо бы у дверей каждого дома нас встречали такие же глаза, как эти.

Доктор Да Барка сидел в плетеном кресле перед складным столиком, положив руку на открытую книгу. У него был вид человека, который размышляет над только что прочитанной замечательной страницей, постигая ее. Он смотрел в сторону сада, окутанного дымчатым зимним светом. И картина была бы вполне мирной, если бы не кислородная маска. Трубка, соединяющая маску с баллоном, тянулась над белыми азалиями. Вся сцена показалась Соусе исполненной тревожной и слегка комической печали.

Когда скрип деревянных половиц известил доктора Да Барку о приходе гостя, он поднялся на ноги и с неожиданным проворством, совсем как капризный ребенок, сдернул с лица кислородную маску. Это был высокий и широкоплечий человек. Увидев Соусу, он протянул ему навстречу разведенные полукругом руки. Сразу возникало впечатление, что естественное предназначение этих рук – объятие.

Соуса растерялся. Он полагал, что идет к умирающему. Чуть раньше он с досадой выслушал задание: вырвать последние признания у прожившего бурную жизнь старика. Соуса ожидал услышать угасающий, прерывистый голос, увидеть драматическую борьбу с болезнью Альцгеймера. Он и вообразить не мог, что агония бывает такой светлой и спокойной, как будто больной подключен к генератору. И хотя доктор Да Барка страдал вовсе не туберкулезом, он был красив той красотой, что свойственна чахоточным. Огромные глаза, словно льющие свет лампы. Фаянсовая бледность лица. Яркий румянец на щеках.

А к нам репортер, произнесла она с прежней улыбкой. Посмотри, какой молоденький.

Не так уж я и молод, возразил Соуса, глянув на нее в смущении. Я уже успел кое-что повидать на своем веку.

Садитесь, садитесь, сказал доктор Да Барка. А я тут кислородом баловался. Не желаете ли глотнуть?

Репортер Соуса почувствовал себя чуть лучше. Красивую старую даму, которая явилась на стук дверного молотка и открыла ему дверь, явно пощадил своенравный резец времени. Тяжело больной старик, который всего несколько дней назад вышел из клиники, кипел энергией, как чемпион по гонкам на треке. В газете Соусе велели: возьми у него интервью. Он много лет провел в эмиграции. И говорят, в Мексике был даже знаком с Че Геварой.

А кого это сегодня волнует? Только шефа отдела городских новостей, который по вечерам читает «Монд дипломатик». Репортера Соусу от политики тошнило. По правде говоря, от журналистики его тошнило не меньше. В последнее время он поставлял материалы о разного рода происшествиях. И пребывал в жутком раздражении. Мир казался ему навозной кучей.

Необычайно длинные пальцы доктора Да Барки непрестанно двигались, словно клавиши, которые живут своей собственной жизнью и сохраняют связь с рукой только из привычного чувства преданности. Соусе померещилось, что эти пальцы на расстоянии выстукивают ему грудь. И что доктор с помощью глаз-лампочек старается определить, почему это у Соусы так рано появились мешки под глазами. Как будто репортер явился к нему на прием.

А ведь могло быть и так, подумал репортер.

Мариса, солнышко, принеси-ка нам чего-нибудь выпить, глядишь, тогда и некролог поскладнее выйдет.

Что это тебе в голову взбрело! – воскликнула она. Не смей так шутить!

Репортер Соуса хотел было отказаться, но понял, что, отказавшись от выпивки, совершит серьезную ошибку. Вот уже несколько часов, с самого пробуждения, организм его требовал именно этого. Рюмку, черт возьми, хоть одну только рюмку… И репортер готов был поверить, что встретил волшебника, который умеет читать чужие мысли.

Вас, надеюсь, не называют сеньором Аш-Два О?

Нет, сказал репортер и с ухмылкой добавил: как раз из-за воды у меня проблем никогда не возникает.

Отлично. У нас есть мексиканская текила – она способна воскресить из мертвых. Мариса, милая, будь добра, принеси рюмки. Потом доктор глянул на репортера и подмигнул. Внуки не забывают деда-революционера!

Как вы себя чувствуете? – спросил Соуса. Пора было с чего-то начинать разговор.

Как видите, сказал доктор и весело развел руками, помираю помаленьку. А вы и вправду хотите взять у меня интервью?

Репортер Соуса припомнил все, что накануне вечером ему рассказал один знакомый в кафе «Запад». Доктор Да Барка, он из самых что ни на есть красных. В 1936 году его приговорили к смертной казни, и он выжил – буквально чудом… Чудом, повторил говоривший. А выйдя из тюрьмы, эмигрировал в Мексику и не соглашался вернуться на родину, пока не умрет Франко. И от идей своих тоже не отказался. Вернее, от Идеи, как он сам выражается. Это человек другой эпохи, подытожил собеседник Соусы.

Ведь я уже всего лишь эктоплазма, сказал доктор репортеру. Или, если желаете, инопланетянин. Отсюда и проблемы с дыханием.

Шеф отдела городских новостей вручил Соусе вырезку из какой-то газеты: короткую заметку с фотографией, где рассказывалось о том, как жители района устроили доктору чествование. В благодарность за медицинскую помощь – всегда бесплатную, – в которой он не отказывал никогда и никому, даже самым нищим и обездоленным. «С тех пор как он возвратился из эмиграции, – заявила одна из его пациенток, – он ни разу не запер свою дверь на ключ».

Соуса поспешил выразить сожаление, что не навестил доктора раньше. Интервью было задумано как раз перед тем, как тот попал в клинику.

А вы, Соуса, не из местных, правда? – спросил доктор, снова уводя разговор от собственной персоны.

Нет, не из местных, ответил Соуса. Он был с севера. А здесь жил всего несколько лет, и ему очень нравился этот климат – галисийские тропики. Иногда он наведывался в Португалию – исключительно ради трески а-ля Гомес де Саа.

Простите за любопытство, вы живете один?

Соуса поискал глазами хозяйку дома, но та незаметно удалилась, молча поставив на стол бутылку текилы и рюмки. Ситуация складывалась странная: интервьюировали интервьюера. Он собирался сказать, что, мол, да, он и вправду живет совсем один, даже слишком один, но вместо этого засмеялся. Нет, рядом всегда хозяйка пансиона, и ее очень тревожит, что я такой тощий. Она португалка, а муж у нее галисиец. Когда они ссорятся, она обзывает его чертовым португальцем, а он кричит, что она хуже любой галисийки. Я, разумеется, избавляю вас от прочих эпитетов. Они весьма крупного калибра.

Доктор Да Барка задумчиво улыбнулся. В границах нет ничего хорошего, разве что возможность незаконного их пересечения. Трудно даже представить, что может натворить жалкая воображаемая линия, которую однажды прочертил, не покидая ложа, какой-нибудь тупоумный король. Или нарисовали на карте, расстеленной на столе, сильные мира сего, словно играя в покер. Помню, один знакомый сказал мне жуткую вещь: Хуже моего деда нет никого на свете. А что он такое сделал, убил кого? – спросил я. Нет, нет. Мой дед по отцовской линии был слугой у португальца. Этот мой знакомый просто исходил исторической желчью. И тогда я сказал ему, просто чтобы позлить: Доведись мне выбирать паспорт, я бы выбрал португальский. Но, к счастью, и эта граница постепенно исчезнет, растворится в собственном абсурде. Куда прочнее те границы, с помощью которых бедных удерживают подальше от пирога.

Доктор Да Барка смочил губы в текиле, а затем поднял рюмку, будто решив провозгласить тост. Знаете, а я ведь революционер, сказал он неожиданно, да, интернационалист. Из старой гвардии. Из Первого Интернационала, вот так-то… Для вас это звучит странно?

Меня мало интересует политика, ответил Соуса почти машинально. Меня интересует человек.

Человек, разумеется, человек, пробормотал Да Барка. А вы слышали когда-нибудь о докторе Новоа Сантосе? [1]

Нет.

Вот кто был очень интересным человеком. Это он придумал теорию умной реальности.

К сожалению, я его не знаю.

Ничего удивительного. Его мало кто помнит, даже из медиков. Да, именно так: умная реальность. Каждый из нас вырабатывает некую нить, совсем как гусеницы-шелкопряды. Мы пожираем листья тутового дерева, деремся за них, но наши нити, пересекаясь или переплетаясь, создают прекрасный ковер, изумительный ковер.

Смеркалось. В саду летал дрозд – будто вычерчивал черную пентаграмму или будто вдруг вспомнил о забытом свидании по другую сторону границы. Красивая сеньора возвратилась на галерею, двигалась она плавно и легко, как водяные часы.

Мариса, спросил он внезапно, ты помнишь то стихотворение о дрозде, ну то, что сочинил бедный Фаустино? [2]

Он продекламировал эти строки, не дожидаясь просьб и без малейшей театральности, будто откликаясь на какую-то внутреннюю потребность. Его взгляд – отсвет витражей в сумерках – вот что по-настоящему поразило репортера Соусу. Он сделал большой глоток текилы, и ему обожгло горло.

Ну как, понравилось?

Прекрасное стихотворение. Чье оно?

Одного поэта-священника, который очень любил женщин. Да Барка улыбнулся: Вот вам пример умной реальности.

А как вы познакомились? – спросил репортер, решив наконец, что пора начинать запись беседы.

Я заметила его, прогуливаясь по Аламеде. Но как он выступает, впервые услышала в театре, принялась объяснять Мариса, поглядывая на доктора Да Барку. Меня привели туда подруги. Республиканцы устроили митинг, и разгорелся спор о том, надо или нет давать женщинам право голоса. Сегодня это звучит забавно, но в ту пору вопрос казался очень непростым… И тогда Даниэль вышел на сцену и рассказал историю про пчелиную матку или, как ее у нас называют, царицу пчел. Помнишь, Даниэль?

Какую историю? – сразу оживился Соуса.

В древности никто не знал, откуда берутся пчелы. Мудрецы, вроде Аристотеля, придумывали всякие нелепые теории. Например, будто пчелы зарождаются в брюхе мертвых быков. И так продолжалось много веков. А все почему? Потому что люди и мысли не могли допустить, что пчелиный царь был на самом деле царицей – маткой. Но ведь и мы по сути совершаем ту же ошибку. Как же вы собираетесь бороться за свободу, не освободившись прежде от такого опасного заблуждения?

Ему здорово аплодировали, добавила она.

Ба! Нельзя сказать, чтобы овации были бурными и продолжительными, весело заметил доктор. Но аплодисменты действительно были.

И тогда Мариса сказала:

Он уже тогда мне нравился. Но в тот день, когда я его услышала, он и вправду меня заинтересовал. А еще больше, когда домашние предупредили: чтобы и близко не смела подходить к этому мужчине. Они ведь тотчас разведали, кто он такой.

А я считал ее модисткой, швеей.

Мариса засмеялась.

Да, я его обманула. Я ходила заказывать платье в мастерскую, которая стояла прямо напротив дома его матери. Вышла после примерки, а он в это время спешил к очередному пациенту. Оглянулся – я иду себе. Он посмотрел на меня и вдруг спрашивает: Ты здесь работаешь? Я кивнула. А он говорит: До чего красивая швея! Видно, ты шьешь только по шелку.

Доктор Да Барка не сводил с нее старых глаз, в которых татуировкой запечатлелась любовь.

В Сантьяго, среди археологических развалин, думаю, все еще валяется ржавый револьвер. Тот, что она принесла нам в тюрьму, чтобы мы попытались бежать.