В течение недели я ищу ее, перебираясь из лагеря в лагерь. Предполагается, что все, кто находится в лагерях, зарегистрированы в центральном компьютере, но она могла из осторожности зарегистрироваться под чужим именем.
В то первое утро, глядя на развалины, оставшиеся после кровавой бойни, я не верил, что помощь когда-нибудь придет. Ни воды, ни транспорта, ни электричества, еды не больше, чем на день. И миллион гниющих на улице трупов. Я не сомневался, что вся планета выглядит так же, и нас ждет голод и холера. Когда в парке Коулун начали приземляться вертолеты, я чуть не перерезал себе вены – я думал, что это опять какое-нибудь чудо и все начинается сначала.
Похоже, эпидемия не распространилась за пределы города, или по крайней мере те версии, где это произошло, не реализовались. Может быть, население земного шара и размазалось, но чистое состояние, которое было в конечном счете выбрано, ограничило район бедствия Нью-Гонконгом. Если в Лондоне или Москве, Калькутте или Пекине, Сиднее или даже Дарвине и были чудеса, от них не осталось ни следов, ни воспоминаний. Наверное, последствия были минимально возможными из тех, что не противоречили последнему моменту определенного прошлого – последнему моменту, когда все и всюду были еще схлопнуты.
По Квай сначала путешествовала вместе со мной, но на третий день она встретила свою семью. Мне кажется, мы оба были рады, что приходится расстаться. Я точно знаю, что в одиночку гораздо легче думать, что ты такой же, как все – оглушенный, ничего не понимающий, случайно уцелевший.
«Ничего не понимающий» – понятие относительное. Вряд ли я когда-нибудь узнаю, почему размазанная человеческая раса, положив столько усилий, чтобы появиться на свет, прикоснулась наконец к бесконечному пространству за пределами Пузыря – и отшатнулась. (Наверное, не по своей воле. Наверное, ее заставили вернуться. Вмешались создатели Пузыря, и... Впрочем, если судить по посланцу Лауры, такого быть не могло.) Но если размазанное человечество не вынесло – неважно, по какой причине – того, с чем оно столкнулось за пределами Пузыря, у него не оставалось другого выхода, кроме самоубийства. Кроме схлопывания в состояние, из которого оно не смогло бы появиться вновь. Размазывание – это экспоненциальный рост, безграничное увеличение. Альтернатива этому одна – устойчивая и однозначная реальность. Середины быть не может.
Каналы связи жестко контролируются. Геосинхронные спутники НГ переведены в специальный режим, и доступ к ним теперь имеют только войска ООН, поэтому я не знаю, что, по мнению остального мира, здесь произошло. Землетрясение? Выброс отравляющих веществ? Съемочные группы новостей ГВ летают над нами, но им пока не разрешают приземляться. Все же с помощью телеобъективов они могли успеть заснять самые экзотические трупы до того, как их похоронили. А новые культы, несомненно, распространяются уже сейчас, давая всему происшедшему единственно верное толкование.
Несомненно, что распространяются и рассказы уцелевших, которые полагают, что видели, как люди вставали из мертвых.
Я начинаю, впрочем, подозревать, что, как бы ни были надежны свидетельства этих очевидцев, они не подтвердятся при тщательном расследовании. Дело не в том, что они врут или неправильно поняли то, что видели. Все было так, как они говорят – просто это так и не стало реальностью.
Я обосновался в этом лагере, на западной границе прежнего города. У меня есть регистрационная карточка, два раза в день я стою в очереди за едой, я точно исполняю все, что мне приказывают. Большая часть тех, кто занят на общественных работах, – только что набранные добровольцы. Они в один голос говорят, что не пройдет и года, как мы снова будем жить в нормальных домах. Более опытные, впрочем, признают, хотя и неохотно, что рассчитывать надо лет на десять. Нью-Гонконг не будут восстанавливать на прежнем месте до тех пор, пока расследование не выяснит, почему город рухнул. А это – надеюсь – произойдет не скоро.
Мне почти нечем заняться, чтобы скоротать время. Я пытаюсь заставлять себя побольше двигаться, но главным образом лежу на своей койке, вновь и вновь обдумывая происшедшее.
И вот до чего я додумался прошлой ночью.
Может быть, размазанное человечество достигло границ Пузыря – и все-таки не отступило. Может быть, планета до сих пор размазана. Приходится по одному сознанию на чистое состояние, и все это продолжает бесконечно разветвляться. Реализовалась модель множественных миров. Над небоскребами Нью-Гонконга по-прежнему идет кровавый дождь. Дети по-прежнему колдуют с танцующими цветами. Каждая мечта, каждое видение обрели жизнь. На Земле воцарились рай и ад одновременно.
Каждая мечта, каждое видение. В том числе и это, вполне обыденное – посередине между бесконечным счастьем и бесконечным страданием.
И я здесь – лежу, уставившись в темноту, сам не зная, смотрю я в бездну или на изнанку собственных век.
Но мне и не нужно этого знать. Я просто повторяю про себя, снова и снова, пока не чувствую, что могу включить сон:
«В конечном счете все – всегда – приходит в норму».