Карантино представляет. Отборное вирусное чтиво

Крик

Мирро Минце

vk.com/mirrominze

– Ну и дрянь! – мужчина почесал седую бороду, рассматривая плакат, подсвеченный ярким светом уличного фонаря. Внезапный ливень заставил его спрятаться под крышей картинной галереи.

– Ну и кто на такое пойдет? – воскликнул старик, проклиная орущее существо на фоне огненно-красного марева.

– Посетителей и правда нет, – ответил тихий голос из темноты. Старик поднял голову и увидел миниатюрную фигуру на лестнице музея. – Не хотите зайти?

– Это вы мне? – мужчина осмотрел себя с ног до головы: ботинки, перевязанные изолентой, дырявые джинсы, найденные утром на городской свалке. Люди всегда сторонились его, морщились, будто увидели таракана в тарелке супа.

– Здесь только я и картины, проходите, не бойтесь, – женщина улыбнулась.

Поднявшись наверх, старик почувствовал аромат сладкой выпечки, некогда встречавший его дома.

– Как вас зовут? – незнакомка улыбнулась. Теперь старик мог лучше разглядеть ее: серебряные кудряшки, бледное лицо, исчерченное множеством маленьких морщинок, полоска бесцветных губ.

– Нет у меня имени.

– Вот как! – незнакомка пожала плечами. – Как же тогда вас называть?

– А мне какое дело? Как хотите, так и зовите, – буркнул старик, откусив кусок хлеба

– Хорошо, тогда будете Эдвардом.

– Кем?

– Эдвард Мунк написал ту картину, которую вы рассматривали у дверей галереи.

– Ясно. Вас-то как величать?

– Надежда.

– Надежда, – ухмыльнулся старик. – Картина y вас страшная.

– Да это же только реклама! – женщина рассмеялась. – Картину я вам сейчас покажу.

Надежда зажгла свет в соседнем помещении и прошла внутрь. Старик нехотя поплелся следом. В центре стены висела та самая картина, только гораздо больше.

– Вы слышите его крик? – лицо женщины стало серьезным. – Это крик души художника, переполненный отчаянием и ужасом. Крик, который никто не слышит, но ощущает каждый.

Сумасшедшая, подумал старик. Картина отталкивала, вызывала тревогу, но он не мог разобрать почему. Фыркнув, старик заключил:

– Знаете что, Надежда, я ничего в этой вашей живописи не понимаю, так что спасибо, но мне домой пора.

– Приходите снова, Эдвард, – Надежда завернула кусок хлеба в лист газеты и подала старику. – Я всегда здесь.

Эдвард вернулся через три дня, а затем через неделю. Надежды не было. Проклиная все на свете, старик сорвал со стены тот самый плакат. Внутри оказалась записка:

«Дорогой Эдвард, выходить на улицу стало опасно, а меня подкосила странная хворь. Приходите по адресу…».

Сердце забилось чаще. Эдвард почти бежал, но ноги не слушались: за все эти годы старик разучился куда-либо торопиться. Сорвав несколько желтых цветков, он позвонил в дверь дома, указанного в письме.

Надежда вышла не сразу. Закутавшись в пальто, она едва дошла до лавочки. Под карими глазами появились фиолетовые синяки, а бескровные губы дрожали от холода.

– Расскажите мне о себе, Эдвард. У вас есть семья?

– Дочь у меня есть, – старик нахмурился, потупив глаза. – Но она и не знает о том, что я жив.

– Жестоко, – Надежда нахмурилась.

– Ну не мог я сказать ей, что мать померла, дом сгорел, понимаешь? Мне лучше было тогда умереть, – Эдвард обхватил голову руками. – Возможно, когда-нибудь я восстановлю документы, на работу устроюсь и тогда…

– Мой друг, – Надежда осторожно взяла Эдварда за руку. – Никогда не откладывай жизнь на завтра, оно может не наступить.

Прошла неделя с тех пор, как Эдвард впервые пришел к этому дому. Теперь они разговаривали каждую ночь, правда, Надежде лучше не становилось. Она уверяла, что это простуда, приходящая каждую весну, словно по расписанию. Иногда под камнем у лавочки женщина оставляла письма: «Дорогой Эдвард, сегодня не выйду, очень устала» или «Подойди к моему балкону, сегодня ужинаем при свечах».

Увидев очередной клочок бумаги под камнем, старик улыбнулся: «Все пишет, нет бы выйти да сказать!». Эдвард уложил букет на лавочку и принялся читать.

«Дорогой Эдуард! Не удивляйся, я узнала твое настоящее имя и связалась с дочерью. Прости, но это все, что я могу сделать для тебя. Надежда»

Старик оцепенел. Происходящее показалось дурным сном в предрассветный час, бессмыслицей, бредом. На ватных ногах он подошел к ее дому и нажал на кнопку звонка. Тишина. Отогнав от себя дурное предчувствие, Эдвард обошел дом и, встав на булыжник, заглянул в окно. Надежда лежала на полу, корчась от боли и жадно хватая воздух. Ее глаза казались пустыми, а руки застыли на горле. На миг старику показалось, что женщина пытается сорвать кожу, чтобы сделать вдох.

Эдвард свалился c камня. Не помня себя, он побежал по улице. Никого. Он стучался в двери и окна, умоляя Бога послать хоть одну душу в этот проклятый мир. Увидев на улице человека, он побежал со всех ног и чуть не сбил его: «Вызовите скорую, женщине плохо!»

Толчок в грудь, и старик упал на землю. Бессмысленно. Надежда умирает здесь, в нескольких метрах от него, совершенно одна. Взглянув на розоватое предрассветное небо, Эдвард схватился за голову и отчаянно закричал…

Старик проснулся на лавочке, когда санитары зашли в дом. Он не испытывал ни боли, ни страха, лишь пустоту. Вскоре ее вынесли. Безжизненное тело, упакованное в черный пакет, не имело ничего общего с той кареглазой хохотушкой. Сгорбившись, не разбирая дороги от слез, старик побрел по дороге. Его остановил до боли знакомый голос, где-то позади раздался крик:

– Папа!