Кардинал Ришелье

Рождение и происхождение

Этот человек родился 9 сентября 1585 года, и его звали Арман-Жан дю Плесси-Ришелье[1]. Это известное имя принадлежало к одной из обедневших дворянских семей, представители которой жили в провинциях Пуату и Анжу.

Габриэль Аното в своей «Истории кардинала де Ришелье» пишет:

«Семья дю Плесси берет свое начало на берегах Крёзы, на границе бедной Бренны и Пуату. Их жилище было замком, окруженным частоколом. Частокол тогда называли “плесси”, название это и дало название семейству».

По одной из версий, Арман-Жан появился на свет непосредственно в Париже. Во всяком случае, так утверждает первый прижизненный биограф кардинала Андре Дюшен, а вслед за ним и большинство историков (Жак Ле Лонг, Франсуа Блюш, Франсуа-Ксавье Феллер, Луи-Майёль Шодон, Джофф Берридж и др.). Впрочем, прямых документальных подтверждений этого они не приводят.

По другой версии, он родился в фамильном замке де Ришелье. Во всяком случае, мадам де Монпансье, посетившая замок в 1663 году, в своих «Мемуарах» пишет так:

Кстати говоря, после смерти кардинала в реконструированном замке гостям долгое время показывали эту его комнату, но данная версия также не подтверждается документами.

А вот некоторые парижские историки приводят следующий аргумент: сам кардинал якобы часто говорил парижанам, что он свой и происходит из парижского церковного прихода Святого Евстафия (Saint-Eustache). Впрочем, это ничего не доказывает, ибо кардинал-политик просто мог так пытаться польстить парижанам, завоевывая их сердца.

Семья дю Плесси-Ришелье принадлежала к дворянству области Пуату. Первые упоминания о предках Ришелье по отцовской линии содержатся в документах XIV века. А, возможно, и в более ранних. Во всяком случае, Габриэль Аното, знаток в данной области, утверждает:

В итоге удачными брачными союзами дю Плесси-Ришелье сумели закрепиться среди самой родовитой французской аристократии. Например, бабушка Армана-Жана – Франсуаза де Рошешуар, умершая в 1580 году, состояла в прямом родстве с де Ларошфуко, с де Полиньяками и с другими древнейшими фамилиями Франции.

Отец нашего героя, Франсуа дю Плесси-Ришелье, по словам современника тех событий Жедеона Таллеман де Рео, «был очень достойным человеком». Он входил в число самых доверенных лиц короля Генриха III и был награжден орденом Святого Духа, считавшимся в те времена весьма почетным отличием. Судьба свела его с будущим королем в 1573 году в Польше, куда Генрих прибыл по приглашению местного Сейма, чтобы занять вакантный трон. Франсуа дю Плесси-Ришелье скрывался там после одной весьма неприглядной истории, связанной с убийством некоего господина де Бришетьера, который в свою очередь до этого убил на дуэли лейтенанта Луи дю Плесси. Франсуа дю Плесси-Ришелье не стал тогда тратить время на формальности, сопровождавшие дуэли, а просто заманил де Бришетьера в западню и хладнокровно прирезал его, отомстив за старшего брата.

Данный факт отлично характеризует отца нашего героя. А еще следует отметить, что в Польше он быстро стал заметной фигурой при дворе. А потом он сопровождал Генриха (после смерти его старшего брата Карла IX) в Париж. Ну, а с воцарением Генриха III Франсуа дю Плесси-Ришелье стал важной государственной персоной уже во Франции.

А вот его жена, Сюзанна де Ля Порт, представительница старинной бретонской семьи, была настоящей парижанкой по рождению и дочерью адвоката Парижского парламента. Она не принадлежала к родовитой аристократии, но зато ее отец – Франсуа де Ля Порт – обладал глубокими познаниями в юриспруденции, позволившими отпрыску буржуа среднего достатка приобрести дворянство.

Франсуа дю Плесси-Ришелье женился относительно рано. По некоторым данным, бракосочетание состоялось в церкви Сен-Северан в Париже 21 августа 1566 года. Обрученному тогда было 18 лет, а его избраннице – 16 лет.

Сюзанна де Ля Порт после выхода замуж родила много детей и полностью посвятила свою жизнь нежной заботе о них. Беспокойная жизнь при дворе – это было не для нее. Она, по отзывам многих авторов, была для этого слишком скромной, представляя собой образец супружеской верности. Этим, кстати, она очень походила на свою мать, урожденную Клод Бошар.

Ребенок, родившийся 9 сентября 1585 года, был крещен 5 мая 1586 года в парижской церкви Сент-Эсташ и наречен именем Арман-Жан. Из сопровождавшего этот факт документа можно узнать, что родители младенца проживали тогда в Париже на улице Булуа. На вопрос, давно ли они там поселились, ответить не представляется возможным, а посему невозможно и однозначно утверждать, что Арман-Жан дю Плесси-Ришелье родился в столице Франции.

По существовавшей тогда традиции у новорожденного мальчика должно было быть два крестных отца, и таковыми стали два маршала Франции: Арман де Гонто, сеньор де Бирон (он погибнет при осаде Эперне через шесть лет) и Жан VI д’Омон, граф де Шатору и барон д’Эстрабонн (он будет убит в Компере через девять лет). А вот этот факт говорит о многом. И, кстати, именно эти два прославленных военных дали младенцу свои имена, а вот крестной матерью стала его бабушка по линии отца Франсуаза дю Плесси-Ришелье, урожденная де Рошешуар.

Начальное образование Армана-Жана было доверено Арди Гилло, настоятелю аббатства Сен-Флоран-де-Сомюр. Дело в том, что набожная мать прежде всего обращала внимание на религиозно-нравственную сторону воспитания своих детей. Считается, что каждый вечер она водила детей в часовню замка для общей молитвы. В замке царили тишина и покой, которые нарушали лишь редкие наезды Франсуа дю Плесси-Ришелье, который каждый раз куда-то торопился и приносил с собой исключительно невеселые вести из внешнего мира, где бушевала война.

Так – в уединении старого замка – для нашего героя незаметно пролетели шесть лет.

Обстановка во Франции

В это время во Франции правил король Генрих III, четвертый сын короля Генриха II и последний король из династии Валуа. В 1575 году он был коронован в Реймсе, пойдя на большие уступки гугенотам.

В 1576 году Генрих III был вынужден созвать Генеральные штаты в Блуа. На выборах восторжествовала только что созданная тогда Лига, образованная крайними католиками.

Генеральные штаты 1576 года весьма решительно потребовали ограничения королевской власти. Например, они стали делать различие между законами короля и законами королевства, между временными распоряжениями государственной власти и постановлениями Генеральных штатов, которые не могли быть никем отменены, кроме самих же Генеральных штатов.

В очередной раз Генеральные штаты были созваны в том же Блуа в 1588 году, и там опять потребовали ограничения королевской власти и даже полной передачи суверенитета в руки Генеральных штатов. Более того, Генеральные штаты стали отказывать в повиновении Генриху III, примкнув к его противнику Генриху де Гизу, стоявшему во главе Католической лиги.

А кончилось все тем, что 2 августа 1589 года Генрих III был убит неким монахом-доминиканцем Жаном Клеманом, ярым врагом гугенотов.

Умирая, Генрих III, у которого не было своих детей, подтвердил права на трон Генриха де Бурбона, лидера гугенотов и короля Наварры с 1572 года.

Этот самый Генрих был женат на Маргарите де Валуа (младшей дочери короля Генриха II и Екатерины Медичи), известной, благодаря Александру Дюма, как королева Марго. Их брак был заключен в 1572 году якобы с целью закрепления мира между католиками и протестантами.

Свадьба была отпразднована с невиданной пышностью и закончилась… Варфоломеевской ночью.

Напомним, что под таким названием вошло в историю массовое убийство гугенотов, начавшееся в Париже в ночь на 24 августа 1572 года, то есть в праздник Святого Варфоломея. Тогда в Париж на бракосочетание Генриха и Маргариты приехало множество протестантов, и этим воспользовались ярые католики, которые начали резню. Затем антигугенотская волна прокатилась по провинциям. В результате точное число убитых не может назвать никто (по оценкам, их было не менее 50 000 человек).

Естественно, никакой особой любви между Маргаритой и Генрихом не было. В своей родной Наварре последний занялся «любовными делами» с графиней де Гиш, а в 1584 году, став законным наследником французской короны, он просто использовал посредничество жены в своих отношениях с Парижем, где правил бездетный Генрих III, брат Маргариты. Поняв, что ее цинично используют, Маргарита выступила против мужа и брата, а в 1586 году ее схватили и отправили в замок Юссон.

Так вот, умирая, Генрих III приказал своим сторонникам присягать наваррскому монарху, однако стать реальным королем Франции тот смог лишь после длительной борьбы.

Естественно, после смерти Генриха III Католическая лига, не желавшая признать королем Генриха де Бурбона, попыталась созвать Генеральные штаты, но они уже не имели никакого значения. Более того, гугеноты во главе с Генрихом Наваррским вскоре подступили к Парижу.

Следует отметить, что многие католики согласились признать Генриха Наваррского законным наследником Генриха III, но с условием, что тот примет католичество. Парижане же избрали королем 66-летнего кардинала Карла де Бурбона.

Собственных сил для осады Парижа у Генриха не было. Поэтому он отступил в Нормандию и начал вести войну на территории между Сеной и Луарой. А потом он все же двинулся на Париж, и к 21 октября 1589 года гугеноты завладели пятью предместьями на левом берегу Сены, разграбив их. Этим успехи Генриха пока ограничились. Затем он отступил к Туру, и этот город стал для него временной резиденцией.

Следующие месяцы были очень важны для нового короля. Он объявил, что гугеноты не получат от него никаких новых прав, кроме тех, которые были определены по договору с прежним правителем. Для католиков это были вполне приемлемые условия. Ко всему прочему, новый король обладал привлекательной наружностью и добрым характером. Он был храбр, остроумен и со всеми любезен. А что еще нужно для народа, утомленного долгими десятилетиями междоусобных войн? Короче, всем показалось, что это именно тот человек, который сумеет восстановить мир в стране.

Не покорился только Париж, но весной 1590 года Генрих разбил войска герцога Майенского (брата герцога де Гиза, главы Католической лиги) под Иври, и этим был предрешен исход всей войны. Герцог не решился возвратиться в столицу, а старый кардинал Карл де Бурбон вскоре умер (9 мая 1590 года), и у католиков не осталось никого, кто мог бы занять его место.

Генрих подступил к Парижу и начал новую осаду. Вскоре в городе стал свирепствовать голод, и если бы не помощь извне, горожанам пришлось бы на этот раз сдаться.

Смерть отца

В это время Арман-Жан дю Плесси-Ришелье был еще совсем маленьким, а Франция уже находилась под властью новой династии Бурбонов, превратившись в абсолютную монархию.

Отец Армана-Жана, Франсуа дю Плесси-Ришелье, умер 15 июля 1590 года. Он был сражен жестокой лихорадкой (по некоторым данным, во время осады Парижа), и ему в тот момент было всего 42 года.

Он находился на службе у короля Генриха Наваррского, выделялся удивительной храбростью на полях сражений и был первым капитаном королевских телохранителей.

Когда умер его отец, нашему герою было всего неполных пять лет, а его мать осталась одна с шестью детьми на руках (Арман-Жан был четвертым из них).

Старшего брата звали Анри (он родился в 1578 году). Затем шли Альфонс (1582) и Изабелла (1582), а за нашим героем – Франсуаза (1586) и Николь (1587). О сестрах мы больше говорить практически не будем, а посему ограничимся следующей информацией: Изабелла в 1613 году вышла замуж за Луи-Николя Пиду де ля Мадюэра; Франсуаза в первом браке была замужем за Жаном-Батистом де Бово, а во втором – за Рене де Виньеро, сеньором дю Понкурле; Николь вышла замуж за Урбена де Майе, маркиза де Брезе, ставшего в 1632 году маршалом Франции.

К сожалению, Франсуа дю Плесси-Ришелье оставил жене и детям лишь полуразрушенное поместье и немалые долги.

Тяжелые годы детства сказались на характере будущего владыки Франции, и всю последующую жизнь он стремился восстановить утраченную честь семьи, иметь много денег и окружить себя роскошью, которой был лишен в детстве.

Итак, семья дю Плесси-Ришелье оказалась в весьма стесненных обстоятельствах. И дело тут было не только в смерти главы семейства. Бесчисленные религиозные войны опустошили некогда цветущую провинцию Пуату, и небольшие земельные владения семьи, разоренные войной, почти не приносили дохода.

Конец войны

А тем временем испанский король Филипп II из династии Габсбургов, внимательно наблюдавший за ходом дел во Франции, двинул на помощь католикам всю нидерландскую армию.

В августе герцог Пармский доставил в Париж продовольствие и принудил Генриха снять осаду.

Но в 1591 году Генрих Наваррский получил значительную денежную помощь от английской королевы Елизаветы Тюдор (она тоже была протестанткой), набрал наемников и вновь стал повсюду теснить католиков.

А потом, чтобы окончательно нейтрализовать своих противников, в июле 1593 года Генрих принял католичество. Кстати будет сказать, что в своих «Мемуарах» кардинал де Ришелье упоминает об этом в следующем контексте: якобы Генрих потом признался своей второй жене Марии Медичи, «что в самом начале, когда он сам только принял католичество, он сделал это неискренне, лишь для того, чтобы заполучить корону», но зато потом «он сознательно возненавидел веру гугенотов и их партию», причем на этот раз уже – «исходя из государственных интересов».

Как бы то ни было, уже 22 марта 1594 года он победоносно вступил в Париж в качестве полноправного короля Генриха IV. Затем римский папа даровал Генриху отпущение грехов, сняв с него провозглашение еретиком. Одновременно с этим, вступив на престол, новый король добился расторжения своего бездетного брака с Маргаритой Валуа.

Теперь новоявленный Генрих IV был свободен и решил, что настал момент, чтобы покориться законам природы и вступить в новый брак – «дабы оставить государству наследников своей короны и добродетели». Для этого он позвал своего министра финансов и, сам не зная почему, вдруг завел с ним разговор о племяннице великого герцога Тосканского, то есть о Марии Медичи, которой к тому времени уже исполнилось 26 лет.

В своих «Мемуарах» кардинал де Ришелье потом написал об этом так:

Проект нового брака короля

Мария родилась во Флоренции 26 августа 1573 года, и была представителем семейного клана Медичи, давшего миру множество знаменитостей, среди которых было четыре понтифика и несколько членов королевских домов Европы.

Надо признать, что, планируя женитьбу на флорентийской принцессе, Генрих IV стремился не столько обрести родственную душу, сколько провернуть удачную финансовую операцию.

Действительно, Тоскана с давних пор была кредитором Франции. Для укрепления и расширения собственного королевства Генрих IV не раз и не два прибегал к денежной помощи Флоренции, которая всегда и во всех вопросах проявляла крайнюю заинтересованность в союзе с Францией. В результате король задолжал Великому герцогству почти 1 000 000 золотых дукатов и очень надеялся, посадив на престол Марию Медичи, окончательно ликвидировать этот мешавший ему спокойно спать громадный долг…

Для ведения переговоров Генрих IV отправил во Флоренцию своего доверенного человека – графа д’Аленкура, которому должен был помогать королевский посол господин де Силлери.

Первоначально король запросил аж 1 500 000 золотых экю.

Фердинандо был, разумеется, польщен возможностью усадить еще одну из Медичи (первой была Екатерина Медичи, жена короля Генриха II) на престол Франции и признавал, что такая честь должна вызвать достойные ответные шаги, и все же он нашел претензии Генриха IV несколько чрезмерными и попытался оспорить их.

Начались длительные дебаты, во время которых доверенные лица французского короля не постеснялись даже заговорить о возможной женитьбе на ком-то другом, чьи представители окажутся более сговорчивыми.

Наваррский коллеж

А тем временем летом 1594 года Сюзанна де Ришелье решила вернуться в Париж.

Война окончилась, и жизнь в стране постепенно начала налаживаться. Ее сыновья подросли, надо было думать об их дальнейшем образовании.

Возобновлялись занятия в учебных заведениях, вновь открылся знаменитый Наваррский коллеж, основанный в 1304 году. Именно сюда двоюродный брат Сюзанны Амадор де Ля Порт, взявший на себя дальнейшие заботы о судьбе младшего племянника, определил и 9-летнего Армана-Жана.

О дядюшке Амадоре Габриэль Аното отзывается так:

Занятия в коллеже начались в сентябре 1594 года. Обучение там было в основном светским. Ученики изучали грамматику и философию, читали Горация, Квинтилиана и других античных авторов. Говорили в коллеже исключительно на латыни. Изучались и другие языки, например древнегреческий. Учителя много внимания уделяли развитию у учеников способностей к полемике: в частности, под руководством старших подростки должны были регулярно вести словесные баталии на заданные темы. А еще воспитанники коллежа просто обязаны были обязательно овладеть основами стихосложения и прозы.

Вроде бы все выглядит очень даже либерально, но при этом система обучения в Наваррском коллеже отличалась большой строгостью, даже суровостью. И независимый дух Армана-Жана с превеликим трудом мирился с нравами, царившими там. Ведь живой и вспыльчивый подросток не переносил принуждения, в каких бы формах оно ни выражалось. На него можно было воздействовать только ласками и похвалой, а угрозы на него не действовали.

Один из биографов кардинала де Ришелье аббат Мишель де Пюр констатирует:

Считается, что уже в детстве у будущего кардинала обнаружилось сильное стремление к лидерству. В любом случае, в Наваррском коллеже он всегда и во всем хотел быть только первым.

Арману-Жану было всего 12 лет, когда его отметили, выбрав певчим. А потом его выдвинули в сопровождающие ректора коллежа Жана Ивона и ученых членов Сорбонны на церемонии посещения усыпальницы французских королей в Сен-Дени. Можно себе представить, как горд был тогда будущий владыка Франции…

В результате, к моменту окончания коллежа наш герой блестяще знал латынь, очень хорошо говорил по-итальянски и по-испански. Но подлинной страстью юноши стала история: ее он знал в мельчайших деталях и мог часами увлеченно рассказывать товарищам о тех или иных событиях прошлого. Многие тогда говорили, что познания Армана-Жана дю Плесси-Ришелье в этой области не уступали по объему и глубине знаниям лучших ученых-историков.

Маркиз дю Шиллу

Когда учеба в престижнейшем Наваррском коллеже, где обучалась одна лишь «золотая молодежь», завершилась, Сюзанна дю Плесси-Ришелье собрала семейный совет для обсуждения дальнейшей судьбы Армана-Жана.

Поначалу мать будущего великого кардинала предназначала сына к военной службе. Это полностью отвечало и намерениям самого юноши, а посему было решено дать ему титул маркиза дю Шиллу, по названию замка на границе Пуату, отошедшего к семейству дю Плесси в 1506 году. После этого новоиспеченный маркиз взял в руки шпагу и оставил дом дядюшки Амадора де Ля Порта, чтобы снять для себя несколько комнат в доме дядиного друга – адвоката Парижского парламента.

Академия Плювинеля

А потом 15-летний Арман-Жан поступил в знаменитую Академию кавалерии и фехтования мессира Антуана де Плювинеля де ля Бома. Конечно же, это было необходимо для военной карьеры, и вскоре стал в академии одним из лучших учеников.

Господин де Плювинель был бывшим военным, великолепным наездником и фехтовальщиком. В свое время он успел послужить при многих европейских дворах, а при Генрихе III он исполнял обязанности первого шталмейстера. А вот Генрих IV даже доверил ему физическое и военное воспитание своего сына – будущего короля Людовика XIII. Кстати, именно он поддержал идею этого отставного офицера открыть школу для подготовки офицерского состава и даже дал ему на это деньги. А потом королевская казна ежегодно выделяла на каждого «студента» Плювинеля от 800 до 1000 экю.

Мессир был приверженцем голландской военной системы – наиболее передовой по тем временам, а также методов итальянских преподавателей (он сам учился военному делу в Неаполе). Но в своем собственном заведении он обучал молодых людей не только военному делу, он давал своим питомцам то, что сейчас принято называть «уроками мужества». Он рассказывал им о славных военных подвигах, воспитывал в них чувство патриотизма и гордости за свою страну.

Французские гугеноты и нантский эдикт

А в это время, 13 апреля 1598 года, король Генрих IV, сам бывший гугенотом, но перешедший в католическую веру, чтобы получить французскую корону (кстати, отец нашего героя был одним из первых, кто признал гугенота Генриха новым королем), издал так называемый Нантский эдикт. Этот королевский указ положил конец религиозным войнам во Франции, официально признав гугенотов в качестве религиозного меньшинства, имеющего право на труд и самозащиту. Это было что-то вроде закона о свободе вероисповедания. Этот эдикт одновременно ограничивал гугенотов в правах, но и предоставлял им свободу богослужения, право занимать гражданские и военные должности и т. д.

Согласно этому эдикту, протестанты получили право удерживать в своих руках многие города и крепости, что как бы узаконило их государство в другом (католическом) религиозном государстве.

Наверное, 15-летний выпускник Наваррского коллежа уже тогда имел свое мнение по этому вопросу, и очень скоро мы увидим, какую политику он будет вести по отношению к гугенотам, и как уничтожит их, когда они станут препятствием его стремлению к сосредоточению власти в стране (централизации) и абсолютизму.

А чтобы было понятно, поясним, что гугеноты (huguenots) – это название французских протестантов (кальвинистов), и происходит это слово от франко-швейцарского «eyguenot» (aguynos), обозначавшего члена женевского протестантского союза против герцога Савойского.

Поначалу слово «гугенот» употреблялось противниками протестантов как насмешка, но впоследствии, когда Реформация стала распространяться во Франции, оно прижилось и стало внушать страх.

В целом можно сказать, что новое религиозное учение Жана Кальвина (француза, бежавшего в швейцарский Базель) начало распространяться во Франции в период правления Франциска I, и очень скоро оно приобрело многих приверженцев. А вот меры, предпринимаемые ревностными католиками к прекращению раскола, лишь увеличили этот раскол.

Большое сочувствие новое учение нашло в среде дворянства и среднего сословия. К веротерпимости и реформам призывали многие, а в 1534 году протестанты наводнили крупные города листовками, грубо высмеивавшими священников и их мессы. По сути, главная «крамола» Кальвина заключалась в том, что он призывал «убрать из церкви все, что явно противоречит Библии», что ей не требуется. Он не верил в мистицизм, признавал лишь верховную власть Бога во всем, а католических священников считал обычными людьми, узурпировавшими власть и связанные с ней привилегии. В ответ начались массовые аресты и казни «еретиков». Реформированная церковь во Франции была вынуждена уйти в подполье.

Франциск I, думая, согласно с образом мыслей своего времени, что нужно строго наказывать тех, кто отходит от общих понятий, позволил жечь и преследовать гугенотов. Его преемник Генрих II Валуа пошел еще дальше, а завершилось все уже при Карле IX Варфоломеевской ночью (24 августа 1572 года), когда на улицах Парижа и других французских городов были убиты тысячи людей.

Эта трагедия стала поворотной точкой, которая надолго уничтожила какое-либо доверие к королевской власти со стороны протестантов. С попытками мирного сосуществования было покончено, и началась страшная религиозная (по сути, гражданская) война, в которой одни французы убивали других. Всех – включая герцогов, принцев крови и даже королей.

Брак Генриха IV и Марии Медичи

Роль Генриха IV в прекращении кровопролития трудно переоценить, а в начале марта 1600 года высокие договаривающиеся стороны пришли наконец к согласию и относительно нового брака короля, о котором мы начали рассказывать чуть выше.

Историк Жюль Мишле по этому поводу пишет:

То есть Великий герцог Тосканский согласился дать за свою племянницу 600 000 золотых экю, из которых 350 000 должны были быть выплачены в день свадьбы, а остальная сумма должна была компенсировать имевшийся долг.

В итоге результаты переговоров показались Генриху IV удачными, и потому он, не говоря ни слова своей тогдашней 20-летней любовнице Генриетте де Бальзак д’Антраг, направил еще одного представителя во Флоренцию, чтобы тот от его имени подписал брачный контракт. Этим представителем стал герцог де Белльгард, обер-шталмейстер Франции, получивший от короля полный набор полномочий для проведения бракосочетания от его имени.

Герцог де Белльгард прибыл во Флоренцию 23 сентября 1600 года в сопровождении огромной свиты из сорока с лишним человек. На пристани их встретили сыновья великого герцога Тосканского, а сам правитель Тосканы уже ждал делегацию в своем дворце Питти.

После долгих взаимных приветствий, положенных по протоколу, герцог де Белльгард объявил о цели своего визита, о которой и так уже все знали, а также передал великому герцогу Тосканскому подтверждающее это письмо от короля Франции. Миссия господина де Белльгарда, конечно же, ни для кого не была новостью. Об этом говорит хотя бы тот факт, что специально для бракосочетания Марии Медичи во Флоренцию уже прибыли герцог Мантуанский с супругой, а также представитель Венеции.

Церемония этого весьма странного для современного понимания бракосочетания «по доверенности» состоялась 5 октября 1600 года, и провел ее кардинал Пьетро Альдобрандини, специально присланный своим дядей папой Клементом VIII.

Народу на церемонии собралась масса: тут были все знатные флорентийцы, представители духовенства, иностранные послы… Кардинал Альдобрандини от имени папы поздравил новобрачную, а та поблагодарила его и заверила в своей вечной верности идеалам католицизма. Когда брачный контракт был подписан, стройный хор из почти сотни голосов пропел церковный гимн «Te Deum» («Тебя, Бога, славим…»), и Мария Медичи была провозглашена королевой Франции, заменив на этом «посту» легендарную королеву Марго.

Потом, как водится, был дан шикарный ужин, на котором господин де Сийери, посол короля, услужливо подавал Марии белоснежную салфетку. Через некоторое время граф д’Аленкур отбыл из Флоренции, чтобы в мельчайших деталях доложить своему королю обо всем произошедшем. Одновременно с этим он повез с собой еще один портрет, чтобы король имел дополнительное представление о том, как выглядит та, на ком он только что женился.

Генрих IV, со своей стороны, отправил во Флоренцию свой портрет. Его отвез во Флоренцию граф де Фронтенак, кстати сказать, дедушка будущего французского губернатора Канады. Он же передал новоявленной королеве целую пачку писем от Его Величества.

Отметим, что к тому времени Мария уже брала уроки французского языка, но отбыть во Францию сразу же после церемонии она не смогла: слишком много вещей надо было собрать с собой в дальнюю дорогу.

Историк Ги Шоссинан-Ногаре констатирует:

Узнав, что все свершилось, Генриетта де Бальзак д’Антраг, находившаяся в Лионе, куда ее вызвал король, вновь поддалась приступу неописуемого гнева. Она металась по комнате, швыряла на пол посуду и требовала, чтобы Генрих даже не думал принимать флорентийку, когда та приплывет на своем набитом сокровищами корабле. А еще она угрожала, что в противном случае сама будет открыто участвовать в торжествах, представившись его возлюбленной. Более того, она обозвала своего любовника лжецом, а король, к изумлению всех, кто присутствовал при этой сцене, даже ничего на это не возразил.

– Видеть не желаю эту тосканскую толстуху! – кричала Генриетта де Бальзак д’Антраг.

Генриха IV забавлял буйный нрав любовницы, почему он и сидел спокойно и наблюдал за ней.

Немного придя в себя, Генриетта спросила, когда должна приехать его «банкирша».

– Сразу, как только я очищу свой двор от всех, кто ей явно не понравится, – хитро улыбаясь, ответил король.

После этого в их отношениях на несколько дней установился заметный холодок…

После церемонии Мария Медичи несколько дней оставалась во Флоренции, а потом, 13 октября 1600 года, покинула родной город и отправилась на родину своего мужа, которого она так еще ни разу и не видела. Фактически она ехала в полную неизвестность, переполненная лишь одними мечтами о долгожданном «принце на белом коне» и о любви, которая «нечаянно нагрянет» и «поразит подобно молнии».

Марию сопровождали ее тетушка – Великая герцогиня Тосканская, младший брат Антонио Медичи и множество других флорентийцев обоих полов, в числе которых выделялся некий Кончино Кончини, о котором подробнее мы расскажем ниже.

17 октября 1600 года Мария Медичи уже была в Ливорно и оттуда поплыла в направлении Франции.

Потом она на несколько дней остановилась в Генуе. Генуэзские власти встретили Марию со всем возможным гостеприимством и максимальными почестями. В этом городе ей пришлось пробыть девять дней. Дело в том, что разыгрался такой страшный шторм, что даже самые опытные моряки не решались выйти в открытое море. Некоторые увидели в этом дурное предзнаменование, но Мария хранила спокойствие, ничем не показывая своего внутреннего волнения перед этой поездкой в неизвестность.

Когда ветер стих, и Мария все же прибыла в Тулон, она сошла с корабля, борта которого буквально сверкали драгоценными каменьями. Жители города, раскрыв рты от изумления, глазели на этот корабль. Это позолоченное до самой ватерлинии судно украшали гербы Франции и Тосканы: французский был выложен из сапфиров и бриллиантов, а тосканский – из рубинов, изумрудов и сапфиров.

Но и это было еще не все. На якорь вместе с этим «чудом» стали целых три сопровождавших флотилии: тосканская, папская и мальтийская (тосканская эскадра состояла из восемнадцати галер, папская – из семи, а мальтийская – из пяти). Генуэзские власти тоже хотели отправить с Марией свои галеры, но принцесса поблагодарила и отказалась.

В любом случае, ее прибытие во Францию было столь великолепно, что многие очевидцы этого торжественного события потом утверждали, что никогда в жизни не видели на море ничего более величественного и красочного.

3 ноября, примерно в десять часов вечера, Мария Медичи прибыла в Марсель. Там ее встретила целая делегация во главе с герцогами де Немуром, де Гизом и де Вентадуром. Тут же были кардиналы Жуайёз, Гонди и Сурди, а также несколько епископов и членов Государственного совета.

Прибытие новой супруги французского короля было отмечено тысячей выстрелов из пушек. Четыре марсельских консула торжественно вручили ей символические ключи от города. Потом ее проводили в королевскую резиденцию, чтобы она могла отдохнуть после длительного путешествия.

Все время, пока Мария Медичи находилась в Марселе, ежедневно устраивались великолепные праздники и всевозможные увеселения. Но самого Генриха IV, которого Ришелье в своих «Мемуарах» называет «подлинным львом на войне и агнцем в мирное время», не было, и это, кстати, неприятно удивило Марию. К счастью, его доверенные лица делали все возможное, чтобы супруга короля не скучала и чувствовала себя как дома.

Наконец, сопровождавшая Марию Великая герцогиня Тосканская, ее тетушка, заявила, что очень сожалеет о том, что так и не увиделась с французским королем, но ее ждут неотложные дела, и она вынуждена возвращаться во Флоренцию. После этого она взошла на палубу лучшего из своих кораблей и покинула свою племянницу. Сама Мария Медичи в тот же день тоже оставила гостеприимный Марсель.

17 ноября она уже была в Эксе, а 19-го – в Авиньоне. Этот город находился во Французском королевстве и как бы вне его. Это была папская область. В свое время папа Клемент V покинул «небезопасный» для него Рим и обосновался в Авиньоне, где для него был выстроен громадный замок-дворец с чудесным видом на Рону, а потом и весь город был выкуплен у анжуйцев. Много лет спустя, уже при папе Урбане VI, папский двор вновь перебрался в Рим, но французские кардиналы взяли и выбрали своего собственного кандидата. Так начался великий раскол, когда и в Авиньоне, и в Риме находились «конкурирующие папы», разделившие весь католический мир. Эта проблема была решена лишь в 1497 году, когда авиньонские папы стали считаться «антипапами».

В данный момент это уже была давняя история, но местные власти оказали Марии Медичи прием с пышными триумфальными арками и цветистыми речами. Когда же ей на прощание пожелали ребенка, она не замедлила впасть в некий почти мистический транс, ведь она и сама так давно мечтала об этом.

Мария с сожалением покинула гостеприимный Авиньон, чем-то напоминавший ей родную Флоренцию. А 2 декабря 1600 года она в сопровождении собственного конвоя из двух тысяч всадников была в Лионе, где, к своему еще большему удивлению, вновь не нашла французского короля. Развязный и безответственный, он, оказывается, отправился в небольшое путешествие в обществе Генриетты де Бальзак д’Антраг – они к тому времени снова помирились…

Мария Медичи этого, конечно же, не знала. Она просто решила оставаться в Лионе и ждать приезда Генриха IV. В городе ей были оказаны невиданные почести. В ее честь в местном соборе была совершена служба, и местные жители все восемь дней, что Мария находилась там, где в 1470 году была напечатана первая французская книга, только и занимались тем, что выражали свой восторг по поводу ее приезда. Конечно, это было приятно, но чувство уже достаточно сильного беспокойства все равно не покидало флорентийку.

Было страшно холодно, и во дворце, где жила Мария Медичи, зажгли все камины, а окна завесили плотными шторами, которые должны были уберечь изнеженных южан от сквозняков.

А в это время Генрих IV, как потом выяснилось, уже успел повоевать с герцогом Савойским[3] из-за маркграфства Салуццо. Король управлял армией из Гренобля и потому решил, что удобнее всего будет встретиться с супругой в Лионе, где и должна была состояться торжественная брачная церемония.

Генрих приехал лишь 9 декабря, примерно в девять вечера.

Он взял с собой тысячу человек солдат, ибо прослышал, какой пышной свитой окружила себя чужестранка, и не хотел ни в чем уступать ей. Однако войско его после войны в горах было в неприглядном виде – уставшее, грязное, оборванное. Сам король был одет в какое-то старье, а его сапоги забрызганы сверху донизу. Он решил показать будущей жене зрелище настоящего победителя, памятуя, что лучшим украшением любовника во все времена была победа. Он и в самом деле собрался предстать перед ней, специально не переодеваясь – в боевых доспехах, высоких сапогах, со шпагой и парой пистолетов за поясом.

И все же впереди себя Генрих послал в Лион одного своего придворного, испытанного агента его любви, который ничему никогда не удивлялся. Он должен был лично оценить наружность флорентийки и передать свои впечатления королю. «Разведчик» нашел Марию Медичи сидящей за трапезой и укутанной в меха и покрывала. Архиепископский дворец, первое ее местопребывание в новой стране, казался ей нестерпимо холодным. Чтобы согреться, она выпила уже немало вина, и когда «разведчик» сообщил ей о скором прибытии короля, кровь ударила ей в голову, а потом ее всю сковал какой-то неописуемый ужас. Посланник короля связал это с незнакомой обстановкой и климатом, ибо тот факт, что рослая крепкая особа лет под тридцать испугалась мужчины, просто по определению не мог прийти ему в голову. О своих впечатлениях он тут же доложил королю, но сделал это в столь дипломатичных выражениях, что тот ничего не заподозрил.

Когда Генрих приехал в Лион, он прежде всего извинился, что заставил Марию ждать целую неделю. Он сказал, что не мог приехать раньше, так как ему требовалось время, чтобы расправиться с разбойниками, посягнувшими на французские земли, но это, он был в этом уверен, несомненно, должно прийтись по душе супруге французского короля. При этом привыкший к обществу красивых женщин Генрих не смог удержаться от мысли, что, к несчастью, это была всего лишь неделя. Дело в том, что его первое впечатление о Марии Медичи было крайне негативным: он даже подумал, что ее прелести созрели гораздо больше, чем следовало бы. Оказалось, что представленные ему портреты изображали ее на несколько лет моложе, когда такого «тупого и упрямого» (это его слова) выражения у нее еще не наблюдалось.

Что касается интеллектуальных способностей Марии Медичи, то Жедеон Таллеман де Рео приводит лишь один факт, говорящий о многом:

Историк Жюль Мишле не без иронии констатирует:

Это звучит грубо, но, в самом деле, объемами и весьма внушительным весом Мария Медичи была обязана своей матери – Иоанне Австрийской, а ограниченностью и упорством, написанным у нее на лице, – испанскому воспитанию. Ее поступь была величавой, но тяжелой.

Автор исторических и любовно-приключенческих романов Жюльетта Бенцони описывает ее так:

К сожалению, прекрасный город, откуда она была родом, ничем не наделил ее, кроме непонятного языка и сильного акцента, режущего слух, когда она пыталась говорить по-французски.

Мария Медичи, окруженная своими дамами, очень низко присела, приветствуя короля Франции, своего мужа. Боже, она была еще и выше его ростом… Лишь когда она пригнулась, он смог поцеловать ее в губы, но это (в смысле – поцелуй в губы) показалось естественным лишь ему одному. Для флорентийки такой обычай был явно внове, и она от испуга вся сжалась и еще сильнее задрожала. Генрих подвел ее к камину, но ее рука, которую он крепко сжимал, была безжизненна. Он многословно заговорил о суровых морозах, о трудностях пути. Она медлила с ответом, и разочарованному королю пришлось констатировать, что она так же плохо понимает его, как и он ее.

Сказать, что Генрих расстроился – это значит ничего не сказать. Он тут же отозвал в сторону герцога де Белльгарда, ездившего во Флоренцию для проведения бракосочетания от его имени, и спросил:

– И это, по-вашему, лакомый кусочек?

Белльгард вывернулся и ответил, что боевой конь, несущий рыцаря в полном снаряжении, подлежит совсем иной оценке, нежели стройные кобылицы, свободно резвящиеся на лугу.

Генрих продолжил:

– Должно быть, у нее очень большие ноги? Вы же ехали вместе с ней, отвечайте!

– Они соответствуют всему остальному, – извернулся Белльгард.

Король начал терять терпение:

– Друг мой, я послал вас во Флоренцию, чтобы вы увидели там все своими собственными глазами, а через вас – и я. Но после возвращения вы стали как-то особенно неразговорчивы. В чем дело? Я просто не узнаю вас…

– Сир… – Белльгард запнулся. – Этот брак был нужен всем, и остановить его не могло ничто.

В ответ на этот Генрих лишь пожал плечами и тяжело вздохнул.

Этот вздох означал лишь одно: для себя он уже решил, что вряд ли долго проживет с этой женщиной. Только ночь, если все пройдет как-то уж особенно удачно, может спасти ее. Впрочем, это вскоре предстояло испытать, ибо была уже почти ночь. Поразмыслив так, Генрих удалился, чтобы скинуть доспехи и сапоги со шпорами, а потом прямиком направился к Марии и принялся колотить в дверь ее спальни. Она как раз собиралась ложиться спать и уже распустила волосы, развязала шнурки на платье и почти разделась.

– Кто там? – крикнула она, испуганная хриплым криком, похожим скорее на рычанье льва, чем на голос человека, и предстоящим неожиданным вторжением в свою комнату.

Потом она выскочила из-за полога и побежала открывать дверь. При появлении собственного мужа, который, кстати, ей тоже не особенно понравился, она упала на колени, но он поднял ее, взял на руки и в долгом поцелуе припал к ее губам.

– Я надеюсь, что вы уступите мне краешек вашей постели, поскольку свою я, спеша сюда, не привез, – сказал он.

Надо сказать, что откровенность этого предложения застала флорентийку врасплох, и она начала бормотать что-то об освящении брака папским легатом. А потом, увидев недовольное выражение лица Генриха, она прошептала:

– Я с удовольствием выполню любое желание моего короля и супруга.

В ответ Генрих широко улыбнулся, а испуганную Марию, уже понявшую, что ее ждет, стала бить дрожь, словно, несмотря на множество грелок, ей никак не удавалось согреться.

А король тем временем уже скинул с себя одежду и лег рядом с Марией.

Современник тех событий Жедеон Таллеман де Рео рассказывает:

И откуда только у этого автора такие интимные подробности? Наверное, добрый король Генрих IV и вправду мылся очень редко – мыться часто считалось в те времена во Франции почти грехом. Посему в свою первую брачную ночь Мария Медичи и вправду могла иметь пренеприятнейшее испытание. Может быть, это и не была «волна отвратительной вони», но все равно – запах от короля исходил не самый приятный, и изнеженная итальянка не только не ощутила любовного опьянения, но и с трудом сдержала приступ тошноты. Но, как отмечает Ги Бретон, «они вступали в брак не для того, чтобы развлекаться, и на следующую же ночь, несмотря на неприязнь друг к другу, они мужественно встретились вновь ради общего дела и постарались потрудиться не напрасно».

В любом случае, на следующее утро у Марии Медичи хватило такта и выдержки никак не показать своего отвращения. Более того, она улыбнулась и мило объявила:

– Я покорена и очень рада, что нашла короля Франции молодым и полным сил.

На что Генрих галантно ответил:

– Я тоже не обманулся в своих ожиданиях. Вы, мадам, весьма красивы и грациозны.

Понятно, что они так не думали, а весь этот словесный спектакль был устроен исключительно для «представителей общественности». На самом деле новобрачные сочли свой первый супружеский опыт не особенно удачным, и у каждого из них была на это своя причина. Мария про себя называла Генриха «грязным невеждой», а король – едва ли не вслух – наградил ее такими определениями, как «дряблая толстуха» и «неопытная дура».

На следующий день король дал бал в честь Марии Медичи.

17 декабря 1600 года кардинал Пьетро Альдобрандини провел в церкви Сен-Жан благословение молодоженов, и оно было отмечено невиданными торжествами. Церемония закончилась лишь к четырем часам, когда уже стемнело, а потом вновь состоялся бал в честь супруги короля.

Потом Генрих IV оставался в Лионе еще некоторое время: ему нужно было подписать мирный договор с герцогом Савойским. В результате договор этот был успешно подписан 17 января 1601 года, а вслед за этим король уехал в Париж. Мария Медичи со своей многочисленной свитой поспешила последовать за ним.

Но в Париже король надолго не остановился. Не прошло и пяти дней после того, как он покинул Лион, как он, сославшись на неотложные государственные дела, галопом помчался в Вернёй, где его ждала очаровательная Генриетта де Бальзак д’Антраг. Получается, что прибывшая во Францию флорентийка очень быстро заставила Генриха IV вспомнить о такой стройной и такой остроумной по сравнению с ней любовнице. В самом деле, неужели мужчина после стольких трудов не может позволить себе немного наслаждения?

А тем временем парижане хотели устроить королю и его новой супруге торжественный прием, но Генрих IV приказал не делать этого, заявив, что средства государственной казны лучше потратить на дела, более необходимые и неотложные. Поэтому ограничились лишь стрельбой из пушек, когда Мария Медичи проезжала мимо Бастилии.

Первую ночь во французской столице Мария провела во дворце кардинала Гонди, и лишь потом она получила возможность обосноваться в Лувре.

И тут надо сказать, что в те времена Лувр был совсем не таким, каким он выглядит сейчас. Мария Медичи тогда пережила своего рода потрясение при виде этого сооружения и даже решила, что с ней сыграли злую шутку. Она-то рассчитывала вступить во что-то, сравнимое с великолепными дворцами ее родной Флоренции, а ее встретили мрачные серые стены, грязь, пыль и грубая мебель, пригодная разве что для свалки. А запахи!.. В общем, нет никакого смысла объяснять, что почувствовала молодая женщина, перешагнув порог своего нового жилища.

Но делать было нечего, и весь остаток зимы и весну 1601 года Мария Медичи осматривала достопримечательности Парижа и его окрестностей. При этом она часто останавливалась в Фонтенбло, где тогда еще вовсю велись строительные работы. Надо отметить, что Генрих IV все-таки занимался украшением и благоустройством своих владений, и Мария Медичи, чтобы ему понравиться, делала вид, что ее все это тоже очень интересует.

Рождение будущего короля Людовика XIII

27 сентября 1601 года Господь, благословляя монарший брак, одарил Марию Медичи сыном. Произошло это в Фонтенбло, и мальчика крестили именем Луи.

Король был настолько счастлив, что день рождения наследника престола был тут же объявлен национальным праздником. Что же касается парижан, то они встретили новость о рождении дофина (а это был будущий король Людовик XIII) с огромным воодушевлением. Массы народа высыпали на улицы города и принялись благодарить Господа за ту милость, которую он сотворил для их любимой Франции.

Генрих IV выглядел пьяным от счастья и выражал всяческие знаки внимания своей жене. А она – своему мужу. Рассказывают, например, что однажды королевская чета направлялась в Сен-Жермен, и при переправе на пароме неловкий кучер опрокинул карету в реку, и не избежать бы Марии Медичи верной гибели, если бы ее не вытащили за волосы. И все якобы восхитились тем, что, едва придя в себя, королева справилась о судьбе короля.

Кардинал де Ришелье в своих «Мемуарах», описывая этот случай, отмечает:

С другой стороны, он же отмечает и тот факт, что Генрих IV «многих дарил своим вниманием». Словно в подтверждение этого его любовница Генриетта де Бальзак д’Антраг 3 ноября того же года также родила мальчика, которого нарекли Гастоном-Генрихом (впоследствии он станет герцогом де Вернёй и губернатором Лангедока).

Кстати говоря, в следующем году «дуплет» повторился: 22 ноября 1602 года Мария Медичи родила в Фонтенбло дочь Елизавету (будущую королеву Испании), а Генриетта де Бальзак д’Антраг, опять чуть позже, – Габриэль-Анжелику (она выйдет замуж за сына герцога д’Эпернона).

Как утверждает Ги Бретон, «весь двор веселился по случаю этого двойного события, а добрейший народ Франции, который так легко было взволновать, радовался от души тому, какой у него прыткий и галантный король».

Историк Ги Шоссинан-Ногаре не без иронии отмечает:

Став отцом еще и двух девочек, Генрих IV вдруг тяжело заболел. Его страдания были столь сильны, что он даже стал серьезно опасаться за свою жизнь. Мария Медичи была очень обеспокоена этим. Она начала уговаривать короля перестать вредить своему здоровью и своей репутации, но, как пишет в своих «Мемуарах» Ришелье, «все ее самые убедительные доводы были не в состоянии отвратить государя от страстей, чью серьезность, ослепленный ими, он не осознавал».

Впрочем, в данном случае заболевание оказалось серьезнее, чем все думали, и король, думая, что пришел его конец, завещал Марии Медичи править страной до совершеннолетия их сына, ориентируясь исключительно на месье де Сюлли[4], единственного из министров, которому якобы можно было полностью доверять. Назвал Генрих и имена тех, кого следовало опасаться.

К счастью, болезнь вскоре отступила, и все эти советы потеряли свою актуальность. А «жизнь втроем» продолжилась: король еще более оживился, и его внимания вновь стало хватать и на жену, и на фаворитку.

Ги Шоссинан-Ногаре по этому поводу пишет:

Немного забегая вперед, заметим, что эту почти идиллическую картину не разрушил даже заговор против короля, раскрытый в 1604 году, в котором самую активную роль играл отец фаворитки старик Франсуа де Бальзак д’Антраг.

Заговорщики[5] планировали заманить Генриха к маркизе де Вернёй, умертвить его, а королем провозгласить ее сына Гастона-Генриха[6]. Суд приговорил герцога к смерти, а его дочь – к пожизненному заточению в монастырь, но король позволил старику удалиться в свое имение. Что же касается милой его сердцу Генриетты, то король ограничился самоличным ее допросом, и она без всякого труда доказала ему, что невиновна. Не зря же говорят, что у любовницы всегда найдутся добродетели в глазах воображения.

Парижскому парламенту (так в те времена во Франции назывался высший суд, в состав которого входили, кроме непосредственных вассалов короля, высшие придворные чины и ближайшие советники короля) осталось лишь подчиниться воле Генриха IV.

Это выглядит странно, но король не только опять сошелся со своей фавориткой, но и еще больше привязался к ней, хотя прекрасно знал ее злой и скандальный нрав. В свою очередь Генриетта де Бальзак д’Антраг маркиза де Вернёй без зазрения совести принялась еще больше эксплуатировать королевскую щедрость, выпрашивая за каждую ласку деньги и поместья. Она постоянно старалась унизить Марию Медичи и вскоре начисто рассорила ее с мужем.

Стычки Марии Медичи и Генриетты де Бальзак д’Антраг маркизы де Вернёй продолжались. Король буквально разрывался между ними, стараясь восстановить мир в своем доме. Однако делал он это достаточно своеобразно. Например, он почему-то решил, что ревность его жены вызывает не постоянное присутствие любовницы, а окружение Марии, якобы настраивающее ее против короля. А раз так, он потребовал, чтобы Мария отправила своих «советников» восвояси, во Флоренцию. Прежде всего это касалось ненавистных королю Леоноры Галигаи и Кончино Кончини. Мария, естественно, отказалась, заявив, что не стоит тратить время на поиски соринок в чужом глазу, когда в своем не замечаешь и бревна. Как водится, все закончилось страшным скандалом.

На этом фоне Генриетта повела себя удивительно грамотно: она писала королю ласковые письма, жалела его, уверяла, что любит и будет любить всегда. А что еще нужно мужчине, самого себя загнавшему в стрессовую ситуацию…

Как иронично подмечено в «Мемуарах» Ришелье, «в остальном брак Их Величеств ничем не омрачался». И фраза эта выглядит тем более издевательской, что от флорентийки уже тогда шел лишь один негатив. Она все время что-то требовала, была чем-то недовольна, куда-то тратила огромные суммы денег. Возможно, в ее словах было немало справедливого, но воспринимать их адекватно Генрих уже не мог. Его стало просто бесить общение с женой.

Несмотря ни на что, 10 февраля 1606 года Мария Медичи родила королю еще одну девочку. Ее назвали Кристиной. Через тринадцать лет она станет женой герцога Савойского[7].

На крестины ребенка Мария Медичи пригласила из Италии свою сестру Элеонору, герцогиню Мантуанскую, также дочь Франческо Медичи и Иоанны Австрийской. Таким образом, она решила показать всем в Париже свою привязанность своей семье и интересам своей семьи. Это, естественно, очень не понравилось Генриху IV. Дальше – больше. Дядя Марии, Великий герцог Тосканский Фердинандо Медичи, скоро отойдет в мир иной. Произойдет это ровно через три года, в феврале 1609 года, и его место займет его сын. А вот он будет уже полностью ориентирован в своей политике не на Францию, а на Испанию. Французский король почувствует себя оскорбленным, и это еще больше осложнит его отношения с женой из клана Медичи. Но это произойдет через три года. Пока же герцогиня Мантуанская прибыла в Париж, и ей пришлось оказывать знаки внимания, соответствующие особе королевских кровей.

Церемонию крещения Кристины проводил кардинал Жуайёз, и все это так походило на торжество понаехавших в Париж флорентийцев, что Генрих IV даже на минуту почувствовал себя лишним на этом празднике жизни. Впрочем, он был на своей территории и быстро отогнал от себя неприятные ему мысли.

16 апреля 1607 года Мария Медичи родила второго сына. Этого мальчина назвали Николя, и в историю он вошел как «принц без имени» (он умер в четырехлетнем возрасте).

В ночь с 24 на 25 апреля 1608 года родился еще один мальчик – Гастон, ставший герцогом Орлеанским или просто Гастоном Орлеанским.

После этих родов Мария Медичи вынуждена была оставить Париж и поехать на лечение на воды. Восстановление сил ее измученному организму было просто необходимо.

А еще через год она родила третью дочь, которую, как ни странно, назвали… Генриеттой. Она станет женой Карла Стюарта, будущего короля Англии, Шотландии и Ирландии, известного как Карл I. Именно по поводу этого брака в Париж приедет всем известный по романам Александра Дюма герцог Бекингем, и у него начнутся выходящие за рамки официальных «отношения» с французской королевой.

Крутой поворот в судьбе

Пока такой прыткий и такой галантный король Франции производил на свет потомство, судьба Армана-Жана дю Плесси-Ришелье сделала крутой поворот, и будущий, может быть, храбрейший из воинов вдруг стал священником. Впрочем, почему это «вдруг»?

В те времена старший сын обычно наследовал отцовское имение, второй – становился священником, а третий (в данном случае Арман-Жан) – был предназначен для армии.

Однако 20-летний Альфонс, который должен был занять уготованное ему место епископа в Люсоне, вдруг отказался от митры и решил стать простым монахом.

Поступок сына привел мадам дю Плесси-Ришелье в отчаяние. И ее можно понять: епископство приносило пусть небольшой, но регулярный доход, и теперь все это грозило выскользнуть из рук ее семьи.

И было решено, что 17-летний Арман-Жан просто обязан заменить брата, и при этом его собственное мнение по этому вопросу никого не интересовало. Что ж, так было принято в аристократических семьях, где подчинение семейной иерархии должно было быть абсолютным. По сути, вопрос стоял так: высокий и почетный сан не должен был отойти к кому-то постороннему, и неважно, была ли у Армана-Жана к этому хоть какая-то склонность.

Как результат, шпаги и лошади отошли на второй план. Арман-Жан оставил академию Плювинеля и возвратился в Наваррский коллеж, где принялся изучать философию и теологию.

Про титул маркиза дю Шилу также пришлось забыть.

Чуть подробнее вся эта история выглядит так. В 1592 году семейный совет решил предоставить Люсонское епископство среднему сыну Альфонсу. Но до завершения его теологического образования в Люсон был отправлен доверенный семьи дю Плесси-Ришелье священник Франсуа Ивер, который временно занял Люсонскую кафедру и начал исправно переводить вдове Франсуа дю Плесси-Ришелье причитавшуюся ей часть церковных доходов.

В 1595 году 13-летний Альфонс дю Плесси-Ришелье был официально объявлен будущим епископом Люсонским. Но через семь лет он вдруг заявил, что принимает монашеский постриг. Почему? Однозначно ответить невозможно.

Биограф кардинала де Ришелье П.П. Черкасов дает нам следующие варианты:

Как бы то ни было, в 1602 году (по некоторым данным, в 1603 году) Альфонс дю Плесси-Ришелье осуществил свое намерение, став картезианским монахом под именем «отца Ансельма».

Нелепый поступок Альфонса привел его мать в отчаяние. Епископство, приносившее пусть и небольшой, но стабильный доход, грозило «уплыть» из ее семьи. Но средний сын как будто ничего и не слышал. Старший сын, 28-летний Анри, уже служивший при дворе, не обнаружил ни малейшего желания сменить светскую одежду на сутану. Он уже жил совсем другой жизнью, да к тому же у него не было соответствующего образования.

К счастью, у Сюзанны дю Плесси-Ришелье был еще один сын, и она принялась умолять Армана-Жана спасти семью от разорения. И, надо сказать, 17-летний юноша не подвел. Он сказал, что на все согласен ради блага церкви и славы своей семьи, показав тем самым, что способен принимать важные решения в самых, казалось бы, экстремальных обстоятельствах.

Теологическое образование

Итак, наш герой, как уже было сказано, оставил академию господина Плювинеля, чтобы возвратиться в Наваррский коллеж.

Параллельно с занятиями в коллеже Арман-Жан брал уроки теологии у доктора богословия Жака Эннекена. А потом он полность перешел на самостоятельные занятия, которым отдался с редким прилежанием. В 1603 году 18-летний юноша встречался с мастером полемики англичанином Ричардом Смитом. Имя этого человека сейчас практически забыто, но тогда он находился на вершине славы. Высокообразованный теолог и обладатель редких душевных качеств, он считал, что его долг состоит в том, чтобы проповедовать и вести научные споры с представителями иных религиозных конфессий. В Англии, где католиков преследовали, это было небезопасно, и ему в итоге пришлось переехать во Францию, где он стал преподавать в Париже и Аррасе.

К этому времени у Армана-Жана появился при дворе верный и влиятельный покровитель – его старший брат Анри, родившийся в 1578 году. Это был энергичный молодой человек, наделенный природным умом и веселым нравом. Он блистал при дворе, служа сначала королевским пажом, а потом и членом Палаты депутатов. Короче говоря, в Париже он был человеком «со связями», и к нему благоволили сам король Генрих IV и королева Мария Медичи.

Ограниченность средств не помешала Анри дю Плесси-Ришелье войти в самое избранное общество, и, на наш взгляд, именно он добился назначения младшего брата епископом Люсонским.

Вторым покровителем будущего кардинала стал капитан королевской гвардии Рене де Виньеро, сеньор дю Понкурле, женившийся в августе 1603 года на Франсуазе дю Плесси-Ришелье.

Кстати сказать, в благодарность за это в 1625 году, после смерти сестры Франсуазы (ее не стало за десять лет до этого) и ее 60-летнего супруга, кардинал усыновит их детей: Франсуа и Мадлен[8].

Но это все будет потом, а пока сам Арман-Жан нуждался в помощи родных и близких.

И они помогали, как могли, а от нашего героя пока требовалось лишь одно – побыстрее завершить столь необходимое в новых условиях теологическое образование.

Утверждение епископом

Арман-Жан изучал теологию с большим жаром, и к двадцати годам ему удалось получить первую ученую степень магистра богословия, а в декабре 1606 года Генрих IV сделал его номинальным епископом Люсонским.

Следует отметить, что обстоятельства торопили семейство Ришелье. Дело в том, что постановление Парижского парламента обязало временно выполняющего обязанности епископа Люсонского священника Франсуа Ивера выплачивать треть общего дохода епархии на ремонт кафедрального собора и епископского дворца. Мадам дю Плесси-Ришелье была очень обеспокоена перспективой резкого сокращения семейного бюджета. Она прекрасно понимала, что вакансию, возникшую из-за ухода Альфонса в монастырь, нужно срочно занимать, а посему она обратилась лично к королю. Генрих IV не забыл верной службы Франсуа дю Плесси-Ришелье, умершего в 1590 году, и решил оказать протекцию его семье.

Но в этом деле имелась одна очень существенная проблема. Дело в том, что король назначил епископом молодого человека, которому в то время шел только двадцать второй год и, следовательно, он еще не достиг возраста, требуемого церковными законами для посвящения в епископский сан.

То есть до окончательного утверждения было еще далеко, однако Арман-Жан не хотел ждать. Неторопливость папской канцелярии побудила его к самостоятельным действиям, и он немедленно отправился в Рим.

В результате уже 17 апреля 1607 года он принял сан епископа Люсонского. Произошло это при следующих необычных обстоятельствах.

Он прибыл в Рим и предстал там перед папой Павлом V (в миру Камилло Боргезе), но тот счел его слишком молодым для подобной священной функции.

Как утверждают некоторые историки, именно в тот момент Арман-Жан впервые показал миру, что ради большой цели можно и пренебречь средствами. Якобы он представил папе документы своего старшего брата, а не свои собственные, таким образом показав себя старше, чем он был на самом деле. Может быть, это и так, но не стоит забывать и тот факт, что упомянутые выше Анри дю Плесси-Ришелье и Рене де Виньеро не упустили случая напомнить, кому следует, чтобы посол короля Генриха IV в Риме Шарль де Нёфвилль, маркиз д’Аленкур, не забыл о «деле» епископа Люсонского.

А может быть, 55-летний папа просто хорошо относился к королю Генриху IV, перешедшему в католичество. Он, кстати, согласился стать крестным отцом Людовика XIII, а это о чем-то говорило.

Как бы то ни было, дело было улажено, и Арман-Жан, вопреки правилам, был рукоположен в епископы.

Принято считать, что уже после церемонии юный епископ не выдержал и сознался в обмане. И на это папа якобы ответил так:

– Будет справедливо, если молодой человек, обнаруживший мудрость, превосходящую его возраст, окажется повышенным досрочно.