Карело-финские мифы

Финно-угорская общность: миф и язык

Финно-угорские народы с древнейших времен обитали на лесных просторах севера Восточной Европы и Западной Сибири — от Финляндии и Карелии на западе до Зауралья на востоке — вместе с близкородственными самодийскими народами Крайнего Севера: ненцами, нганасанами и другими. Родственные финно-угорские и самодийские языки составляли некогда единую «семью», названную уральской: Уральский хребет был географической осью, вокруг которой формировались финно-угорские и самодийские народы. Недаром в мифах зауральских (обских) угров Урал считается брошенным на землю поясом бога, сотворившего мир, а у коми — перьями гигантской громовой птицы.

Леса, где обитали финно-угры, не были непроходимыми, особенно для опытных охотников и рыболовов, которые привыкли использовать реки не только как источник рыбных богатств, но и как способ добраться в другие места и земли. Неудивительно, что в финно-угорских мифах реки текли и на тот свет, в преисподнюю. Древние водные пути соединяли области и народы, относящиеся к разным языковым семьям и культурным традициям (хозяйственно-культурным типам). Охотники тайги и тундры издревле обменивали продукты охоты (прежде всего ценные меха) на продукты скотоводства, земледелия, а начиная с бронзового века и металлургии у своих южных соседей: индоевропейцев, общих предков индийцев, иранцев, греков, германцев, славян. Недаром Мир-сусне-хум, один из главных героев обско-угорской мифологии, звался «Купцом верхнего и нижнего света». В результате такого обмена финно-угры переняли навыки земледелия и особенно скотоводства у своих соседей, о чем свидетельствуют данные языка. Эти процессы были наиболее интенсивными в железном веке, в I тысячелетии до н. э. и I тысячелетии н. э., когда финно-угры вступили в тесные контакты с ираноязычными, а затем тюркоязычными народами на юге и с балтскими, славянскими и германскими племенами на западе.

^{Изображение жителей Финляндии и финнов Санкт-Петербургской губернии в книге Густава-Теодора Паули «Этнографическое описание народов России». 1862 г.}

^{Pauly Theodore, de. Description ethnographique des peuples de la Russie. Par T. de Pauly. Publie a I’occasion du jubile millenaire de I’Empire de Russie. Saint-Petersbourg, 1862}

На рубеже I и II тысячелетий н. э. стали формироваться самостоятельные культурные и мифологические традиции западных прибалтийско-финских народов: собственно финнов, карелов, ижоры, эстонцев, ливов, вепсов, води; поволжских финноязычных народов: мордвы и марийцев; пермских народов: коми и удмуртов, а также зауральских угров: хантов и манси. Отделившиеся от своих зауральских родичей венгры переселились в Центральную Европу, где сохранили пережитки древних традиций. К финно-угорской мифологии близки мифы саамов (в старой русскоязычной традиции — лопарей) — охотников, рыболовов и оленеводов севера Скандинавии и Кольского полуострова, о которых также пойдет речь в четвертой части книги. Уже самоназвания многих из этих народов свидетельствуют о единстве их судеб и одновременно — о привязанности каждого из них к своей земле. Так, самоназвание одного из древних финских племен — хяме (древнерусское название — ямь) — близко к имени саамов (саами): они оба восходят к балтскому обозначению земли (земе). Современное самоназвание финнов — суомалайсет, народ Суоми, — как и древнерусское сумь, также связано с исторической областью на юго-западе Финляндии. Древнерусское лопь (лопари) — еще одно свидетельство контактов вокруг Балтийского моря, ведь слово восходит к шведскому обозначению жителей Севера — лаппов (саамов).

Как и у многих других народов, богиня, воплощающая землю, именовалась у финно-угров «мать-земля» (у русских «Мать — Сыра Земля»): Маан-Эмойнен у финнов, Маа-Эма у эстонцев, Маддер-акка у саамов, Мых-ими у хантов; «матери-земле» — Мастор-аве — поклонялась мордва. Общие мифы о сотворении мира — прежде всего земли — и общие имена богов напоминают о некогда единой финно-угорской мифологии (ее реконструкцией занимались и занимаются филологи и фольклористы: венгерский исследователь Михай Хоппал, отечественные ученые Е. А. Хелимский, В. В. Напольских и др.). У прибалтийских и поволжских финнов и зауральских угров сохранились мифы о водоплавающей птице, которая достает землю, ныряя на дно Мирового океана (часто — по велению бога-творца); реже встречаются мифы о птице, снесшей яйцо, из которого был сотворен мир (у саамов, карел и других прибалтийских финнов, у коми).

Мифологическая вселенная у финно-угорских народов делилась на три основные зоны. Центром верхнего небесного мира была Полярная звезда, ее касалась мировая ось — гора, столп или гигантское дерево. Средний мир — землю — с севера окружали воды Мирового океана. С юга на север в преисподнюю — загробный мир холода и мрака — текла гигантская река (так — с юга на север — текут Обь и Северная Двина — великие реки финно-угорского мира). Верхний мир считался обителью небесных богов, прежде всего творца вселенной. Их имена родственны у многих финно-угорских народов и означают небо, воздух, погоду: например, это финский и карельский Ильмаринен, удмуртский Инмар, коми Ен. Общим оказывается и другое имя небесного божества — Юмала у финнов, Йомаль у коми, Йомали у загадочных биармов, Юмо у марийцев и Юбмел у саамов. Через отверстие в небесах он наблюдал за землей и спускал туда младших богов — покровителей людей. Землю в финно-угорской мифологии воплощала женская богиня, часто — супруга небесного бога, сброшенная им с неба за провинность. Она стала покровительницей «хтонических» («земных») существ: «гадов», змей, лягушек и т. п., которые олицетворяли плодородие и одновременно были связаны с землей, водой и преисподней. Верили, что богиня обитала в верховьях (или низовьях) мировой реки, была покровительницей рожениц и детей, наделяла их судьбой-долей; она же даровала шаманам сверхъестественные способности. В нижнем мире обитал младший брат и соперник небесного бога с сонмом мертвецов и злых духов, из преисподней через отверстие он посылал на землю болезни и смерть.

^{Изображение мордовской девушки (вторая справа) в книге Густава-Теодора Паули «Этнографическое описание народов России». 1862 г.}

^{Pauly Theodore, de. Description ethnographique des peuples de la Russie. Par T. de Pauly. Publie a I’occasion du jubile millenaire de I’Empire de Russie. Saint-Petersbourg, 1862}

^{Карелы на картине шведского художника Пера Хиллестрёма. Не позднее 1810 г.}

^{Фотография: Uhrdin, Samuel, Hallwylska museet/SHM (PDM)}

Юг, страна тепла и света, «Страна птиц», в финно-угорской мифологии противопоставлялся Северу, который отождествлялся с преисподней — страной мрака. Две этих страны соединяла по земле великая река, а по небу — Дорога птиц, Млечный Путь, что естественно, ведь по вечерам в марте — апреле Млечный Путь направлен с севера на юго-запад, «дорогой перелетных птиц». Он так и именуется — Линнунрата у финнов, Линнутее у эстонцев, Нармонь ки у мордвы-мокши. У других финно-угорских народов это название конкретизируется: Кайыккомбо корно у марийцев, Дзо-дзог туй у коми-зырян, Вирь мацеень ки у мордвы-эрзи, Луд зазег сюрес у удмуртов — всё это означает «Гусиный путь».

К общим финно-угорским мифам относится также миф о медведе-первопредке, спустившемся с неба, миф о небесной охоте на гигантского оленя или лося, миф о добывании светил у обитателей преисподней и другие.

Верили финно-угры и в существование низших духов: «матерей» и «отцов», «хозяев» и покровителей полей, лесов, источников, дворов и домов, в родовых покровителей и т. п.

Главными святилищами финно-угров — жителей лесных и озерных просторов — были культовые урочища: скалы, камни и рощи; лес в любой мифологии представлялся одновременно и источником охотничьих богатств, и обителью злых духов, иным миром (местом погребения). Именно поэтому у финно-угров названия священных рощ и имена лесных и злых духов нередко совпадали: хийси у карел, финнов и других прибалтийских народов, луд или керемет у удмуртов, марийцев и не только. Древнейшими святилищами были скалы с рисунками-писаницами (или петроглифами).

^{Священный камень — сейд — на горе Воттоваара в Карелии.}

^{Evgeniya Karpova / Shutterstock}

Изобразительный мир древних финно-угров: наскальные рисунки, идолы, звериный стиль

Древнейшие свидетельства духовного богатства уральского мира — памятники изобразительного искусства, наскальные изображения (писаницы или петроглифы), которые древние художники высекали на скалах начиная с эпохи нового каменного века — неолита — и вплоть до эпохи железа. Ими богаты две области — Урал и Карелия, особенно Онежское озеро и Белое море. На Урале преобладают изображения оленей, лосей и водоплавающих птиц: уток, гусей и лебедей, — персонажей, характерных для космогонических мифов. Есть изображения светил — солнца и астральных знаков, а также охотничьих орудий: ловушек, бумерангов, каменных шаров для метания (боласов) и т. п. Реже встречаются изображения людей или фантастических полулюдей-полуживотных. Целые композиции включают в себя изображение лося или оленя, солярный (солнечный) знак или некую фигуру, напоминающую радугу, — небосвод; иногда — изображение охотничьих ловушек: так запечатлели миф о небесной охоте. Другой космогонический сюжет объединяет фигуры водоплавающих птиц, солнечные и древесные знаки — это мировое древо, ось вселенной.

Сюжеты карельских петроглифов богаче: помимо многочисленных лесных и морских зверей, водоплавающих и прочих птиц, охотничьего оружия там присутствуют целые сцены охоты, лодки с людьми и более сложные композиции. Иногда в них доминируют водоплавающие птицы, сравнимые своими размерами лишь с огромными морскими животными Беломорья; иногда господствующий персонаж — лоси. Но главный герой наскальных сцен — человек или полузооморфное существо (получеловек-полуживотное). Разгадать их смысл трудно, хотя ясно, что древние люди стремились запечатлеть на скалах некие мифологические рассказы: миф был основой первобытного творчества.

^{Онежские петроглифы (мыс Бесов Нос): изображения лося и водоплавающих птиц.}

^{Andrei Kobylko / Shutterstock}

Знакомый нам сюжет можно обнаружить на островах Гурия у восточного побережья Онежского озера: огромная водоплавающая птица снесла яйцо, под которым изображены солярный знак — солнце с двумя лучами — и два молодых (безрогих) оленя или лося. К. Д. Лаушкин предположил, что перед нами космогонический миф о сотворении мира из яйца. Действительно, солнце должно было выйти из желтка, земля — из нижней части яйца: ее первобытные художники, как правило, изображали с помощью животных — копытных, ходящих по земле. Два оленя и есть символ земли: в более позднем искусстве, где композиция строилась по закону симметрии, их обычно изображали рядом с мировым древом, у вершины которого размещались солнце и луна. Не менее характерны для искусства эпохи неолита изображения оленей с солярными символами: олень несет солнце по небу, что встречается в саамских и других мифах. Удивительную аналогию петроглифам представляет кремневая статуэтка со стоянки II тысячелетия до н. э. на Верхней Волге: правда, зверь несет на спине символ луны — лунарный знак. Уже в железном веке в Верхнем Поволжье была отлита из бронзы статуэтка медведя с солярным знаком.

^{Петроглифы с острова Гурий: водоплавающая птица с солярным знаком и олень, несущий на спине солнце.}

^{Отрисовка Анны Коноваленко}

Некоторые композиции разгадать сложнее. На восточном берегу Онежского озера на мысе Бесов Нос сохранилась странная сцена охоты. Лося преследует лыжник, замаскированный под волка, в руках у него капкан или охотничье орудие, напоминающее болас — каменные шары на шнурах, которые должны опутать ноги пойманного животного. Понятно, почему охотник представлен в виде хищника, ведь его цель — догнать лося, поэтому ему нужна сила дикого зверя. Исследователи петроглифов обратили внимание, что болас напоминает одновременно и солярные, и лунарные знаки, изображенные здесь же на скалах. Финно-уграм был известен сюжет о космической охоте на гигантского лося — не зашифрован ли в петроглифах этот космогонический миф?

На других скалах антропоморфные персонажи имеют голову, напоминающую солярный и лунарный знаки: солнце и луна в мифах саамов и других финских народов были антропоморфными, то есть имели вид человека.

Еще одна сцена на мысе Перий Нос представляет собой то ли охоту с собакой на лося, и охотник изображен уже метнувшим болас, то ли расправу над каким-то животным, находящимся под ногами лося. Лаушкин увидел в этом животном лягушку — злое хтоническое существо, которое в саамских сказках подменяло человеческих детей своими детенышами, так что их трудно было изгнать из человеческого мира. Изгнание лягушки могли изобразить на карельской скале. Наконец, последние исследования звериных образов показали, что по очертаниям изгоняемый зверь напоминает скорее бобра, чем лягушку: о хтоническом культе бобра еще не раз придется вспомнить. Для более поздней пластики[4] Прикамья, о которой пойдет речь ниже, характерна фигура человека, стоящего на ящере между двух лосей. Так или иначе, сочетание трех образов — человека, хтонического животного и лося — должно выражать соотношение трех миров.

Характерно название одного из мест, где сосредоточены наскальные композиции, — Бесов Нос (а на Белом море известно урочище с писаницами Бесовы следки или, как прозвали местные, Чертовы следки). Оно дано русскими христианами, которые, конечно, усматривали в изображениях на скалах бесовские — «языческие» — сюжеты. Сохранилось и предание о Бесе и Бесихе, которые жили на берегу Онеги. Бес захотел перенести свой дом подальше и, свив веревку, потащил мыс в озеро. Но это оказалось ему не под силу: он оторвал лишь огромный камень и вместе с ним свалился в озеро, камень же торчит из воды до сих пор. Ясно, что предание повествует о первобытных великанах, которые создавали ландшафт в мифах многих народов, оставляя после себя озера и скалы. Но христиане усмотрели в наскальных писаницах того самого беса, тем более что изображен он был между нечистыми тварями — ящерицей и налимом (и в финно-угорских верованиях это были хтонические существа преисподней). Монахи выбили на изображении крест, чтобы бес не мог повредить христианам.

Настоящие языческие идолы обнаружили археологи при раскопках уральских торфяников, где дерево хорошо сохраняется. Один такой идол был найден в Шигирском торфянике и представлял собой фигуру из лиственницы высотой 5,3 метра, увенчанную остроконечной головой. Другой идол — из Горбуновского торфяника — менее схематичен: он также вырезан из соснового ствола, скульптор снабдил его ногами, но вот рук у него нет. Что-то подобное есть в верованиях ближайших угорских народов — хантов и манси: в их мифах рассказывается о лесных великанах менквах, неудачном творении бога Нуми-Торума, — он хотел сделать людей из лиственницы, но те превратились в «недоделанных» лесных чудовищ. Сходные изображения были найдены в торфяниках другой окраины финно-угорского мира, в Прибалтике, но они относятся к мелкой пластике, а не к монументальной скульптуре.

Гораздо выразительнее найденные в тех же уральских торфяниках ковши, ручки которых оформлены как головы водоплавающих птиц. Но особенно впечатляет деревянный жертвенный сосуд в виде фигуры лося. Для нас важно, что и здесь преобладающими оказываются образы священных животных, связанных с космогонией, — водоплавающей птицы и лося.

В торфянике Вис (Республика Коми) обнаружили лыжу, нос которой украшен резной головкой лося, что, видимо, должно магическим способом ускорить бег лыж: у финно-угров был популярен миф об охотнике, преследующем небесного лося на чудесных лыжах.

^{Шигирский идол.}

^{Толмачев В. Я. Деревянный идол из Шигирского торфяника // Известия Императорской Археологической Комиссии. Вып. 60. СПб. 1916. С. 94–99}

К настоящим шедеврам искусства угров Зауралья относится резная кость (рог) из жертвенного места на городище Усть-Полуй в низовьях Оби. Ложки с головами лося и особенно ложка со сценой, где хищная птица терзает голову лося, несут на себе явное влияние скифо-сибирского звериного стиля. По другую сторону Урала, в Прикамье, также распространяется звериный стиль, и его центральным образом был опять-таки лось. Большая часть этих произведений искусства и культа относится к раннему железному веку — I тысячелетию до н. э., когда в степях господствовали ираноязычные племена. Об иранском влиянии на финно-угорскую и особенно угорскую мифологию нам еще не раз придется говорить.

^{Пластина прорезная — антропоморфная фигура в окружении человеколосей. VIII–IX вв. Бронза, литье. 9,2 x 4,7 см. ЧКМ № 955/57.}

^{Государственное краевое бюджетное учреждение культуры «Чердынский краеведческий музей им. А. С. Пушкина»}

Огромную коллекцию предметов искусства и культа собрали археологи на святилище II века до н. э. — II века н. э., которое находилось на реке Нижняя Мулянка, одном из притоков Камы. Оно получило название «Гляденовское костище», потому что на святилище в слоях золы и пепла было найдено много костей и черепов жертвенных животных — как домашних (лошадей, быков, баранов, свиней), так и диких (северных оленей, медведей, рысей, росомах, бобров), а также рыб. Там же были найдены многочисленные обломки посуды и целые жертвенные чаши, стеклянные бусы (видимо, игравшие роль денег) и наконечники стрел, но главными находками стали вотивные предметы — металлические мелкие изображения человека и животных, принесенные в жертву вместо настоящих людей и зверей, например бронзовые фигурки летящих птиц, фигурки медведей в характерных «жертвенных» позах — так выставляли убитого зверя во время «медвежьих праздников», о которых еще пойдет речь. Среди изображений людей выделялись симметричные парные фигурки — свидетельства распространенного у многих народов культа близнецов, и фигурки всадников, в том числе и оседлавших хищного зверя. Наконец, серебряная бляха с божеством, стоящем на звере, напоминает ближневосточные композиции, изображающие богов — хозяев зверей.

^{Бронзовые фигурки летящих птиц, найденные в Прикамье.}

^{Finnish Heritage Agency, коллекция археологических находок (по лицензии CC BY4.0)}

Неповторимым и не имеющим аналогов является раннесредневековое искусство Прикамья — Пермской земли: бронзовое литье передавало те же образы лосей и полулюдей-полуживотных, которые были выбиты на скалах Онеги и Беломорья, но фантастические черты в них различались намного очевиднее. Археолог А. А. Спицын назвал эти изображения «шаманскими», в современной науке за этими образами закрепилось наименование «пермский звериный стиль». К пермскому звериному стилю нам еще придется обращаться в ходе нашего повествования.

Наконец, в эпоху Средневековья и славянского расселения (X–XIV века) финно-угорские мастера-литейщики изготовляли женские украшения-амулеты, сохранявшие традиционные образы священных животных, прежде всего водоплавающих птиц. Другим популярным образом был конь, иногда — всадник. Общей чертой этих украшений было наличие многочисленных «шумящих» привесок на цепочках, которые часто имели форму утиных лапок. Считалось, что шум, производимый украшениями, должен отпугивать злых духов.

^{Шумящая орнитоморфная пронизка. IX — первая половина X вв. Латунь, литье. 7,4 x 1,3 x 3,4 см. ЧКМ № 3313/7.}

^{Государственное краевое бюджетное учреждение культуры «Чердынский краеведческий музей им. А. С. Пушкина»}

Образы всадника и привески в виде утиных лапок дожили до наших дней в культовом искусстве обских угров. У манси до недавнего времени воспроизводились и образы звериного стиля. В одном из исследованных домов наряду с ястребом, несущим человеческую личину, — бронзовым изображением, восходящим к I тысячелетию н. э., — обнаружены недавно отлитые из свинца фигурки волка и оленя с подогнутыми ногами. Фигурки имеют точную датировку, потому что в изображение волка впаяна советская монета 1936 года; хорошо известна и история этих изделий, а значит, и вкладываемый в них смысл. Оказывается, волки стали нападать на оленье стадо: их алчность была чрезмерной, ибо они не только поедали оленей, но и просто рвали их на части. Это означало, что они не утоляли свой голод, а за что-то наказывали хозяина стада. Тогда хозяин использовал магию и поместил рядом фигурки волка и оленя в позе покорности. После этого волки перестали рвать оленей.

Финно-угры, индоиранцы и «арийская мифология»

В целом мифы земледельцев Прибалтики — финнов и карел, таежных охотников — хантов и манси — и других финно-угорских народов значительно различались. Но мифологические представления соседних народов постоянно влияли друг на друга.

В древности культурный обмен затрагивал не одну лишь хозяйственную сферу. Уже в XIX веке ученые обратили внимание на общность не только отдельных слов, означающих зерновые культуры и понятия, связанные со скотоводством, но и мифологических сюжетов у финно-угров, иранцев и индийцев-ариев, которые можно найти в их знаменитых религиозных текстах — «Ведах», и мифологических эпопеях. Арии отделились от иранцев и ушли в Северную Индию в бронзовом веке — во II тысячелетии до н. э.: значит, общие слова и сюжеты у финно-угров и ариев должны восходить к эпохе индоиранской общности, когда эти народы непосредственно контактировали друг с другом.

К этой эпохе восходят и сами названия финских народов, прежде всего коми, которые зовут себя коми-морт, мордвы и удмуртов. Основы этих этнонимов — морт, мурт — происходят от индоиранского обозначения человека, мужчины, равно как и обозначение «смертного» в финских языках имеет индоиранское происхождение. Наименования персонажей высшего божественного уровня в финских языках — мордовское паз, пас, павас — и даже славянское слово бог имеют индоиранские истоки: термин бхага означает «бог, удача, счастье».

В преданиях ариев — индоариев — сохранились воспоминания о полумифической прародине, расположенной где-то далеко к северу от Индии. Обитавшие в этой стране арии могли видеть удивительные явления. Там семеро небесных мудрецов риши движутся вокруг Полярной звезды, которую укрепил сам творец Брахма в центре мироздания над мировой горой Меру. Там обитают и небесные красавицы — девы Апсары, — сияющие всеми цветами радуги, а солнце восходит и светит полгода подряд. Семь риши — это созвездие Большой Медведицы, а девы Апсары — воплощение северного сияния, которое поражало воображение многих народов: в мифах саамов, как будет рассказано дальше, северное сияние — это битва, которую ведет на небе витязь Найнас, а у эстонцев — павшие в битвах герои, живущие на небе (эти представления напоминают также мифы скандинавов о Вальхалле — чертоге павших воинов, где они продолжают совершать подвиги в загробной жизни). Туда добирались только птицы, в том числе вестник индийских богов Гаруда; напомню, что в финно-угорской мифологии Млечный Путь, соединявший Север и Юг, именовался Дорогой птиц. Мировая гора Меру — ось мироздания — соотносится в этой картине мира с Уральскими горами, становым хребтом земли и поясом бога-творца в мифах обских угров.

У иранцев, чья мифологическая картина мира родственна индийской, мировую гору Хара установил в центре мира творец Ахурамазда, поместив над ней Полярную звезду и пустив вокруг нее светила. Там обитают птицы и великие боги, в том числе божество напитка бессмертия Хаома; индийские боги добывают такой напиток — Сому, пахтая (взбивая) горой Меру Мировой океан. Индийская Меру, иранская Хара, как и финно-угорский Урал, — одновременно и гора (мировая ось), и хребет, тянущийся по всему земному пространству. У Геродота и других античных авторов Уральские горы назывались Рифейскими или Рипейскими — у хантов слово реп означает «гора». Вершины мировой горы сияли золотом — Уральские горы также именовались золотыми. Крайний Север в легендах вообще считался средоточием неслыханных богатств и чудес — вспомним «Историю» Геродота с его счастливой северной страной Гипербореей и грифами, стерегущими золото, и русские сказы о Хозяйке Медной горы. Главный герой угорских мифов Мир-сусне-хум (вместе с другими угорскими богами) именовался «Золотым богатырем», «Золотым богом» — Шорни-Торум, а в песне манси говорилось об озере с золотыми берегами на горной вершине. Венгерское и обско-угорское обозначение золота считается при этом заимствованием из древнего иранского языка.

В многочисленных средневековых рассказах о чудесах Севера постоянно упоминается некий идол, именуемый «Золотая баба». Первые сообщения о ней в русских летописях относятся еще к XIV веку: новгородская Софийская летопись сообщает, что «пермичи» (коми-пермяки) молятся Золотой бабе. Об этих рассказах из русского дорожника узнал и знаменитый автор «Записок о Московии» (XVI век) австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн. Он помещает Золотую старуху или бабу уже в низовья Оби, где та впадает в океан, — в Обдорскую землю: там, где текут другие реки, берущие начало «с горы Камень Большого пояса» (Урала), живут народы, которые платят дань великому московскому князю.

^{Zlata Baba в виде женщины с двумя детьми в Югории на «Карте Руссии, Московии и Тартарии» Энтони Дженкинсона. 1562 г.}

^{Wikimedia Commons}

Из этого упоминания Герберштейна неясно, «Золотая старуха» — это имя божества или название местности, хотя дальше он описывает некий идол. Сам Герберштейн считал эти рассказы «баснями», но подробно передал внешность «старухи», которая держит на коленях сына, и там же видно другое дитя, которое именуется ее внуком. Рассказывали также о звуках, которые издает какой-то музыкальный инструмент. Герберштейн предположил, что их может производить ветер, дующий в трубы.

Европейский путешественник неслучайно считал эти сведения баснословными, ненастоящими: в его русском дорожнике рассказывалось также, что в Лукоморье, за Земным поясом и рекой Обью, обитают некие черные люди, о которых говорят удивительные вещи. Якобы они засыпают в конце осени, на Георгия Зимнего (27 ноября), и пробуждаются лишь на Георгия Весеннего (до 24 апреля). Соседние же народы, продолжает Герберштейн, ведут с ними невиданную торговлю: черные люди оставляют свои товары перед тем, как уснуть на зиму, а другие народы обменивают их на свои. Кроме черных людей в Лукоморье живут еще люди наподобие зверей, заросшие шерстью, и люди с песьими головами — те монстры, которые в древних фантастических описаниях заселяли края ойкумены[5].

^{Жертвоприношение идолу. Сибирская летопись, краткая Кунгурская Семёна Ремезова (1880).}

^{Краткая сибирская летопись (Кунгурская) со 154 рисунками / Под ред. А. Зоста. — СПб.: Тип. Ф. Г. Елеонского и Ко, 1880}

«Черными» люди, засыпавшие на зиму, именовались не потому, что были негроидами, а потому, что Крайний Север считался землей мрака. В русских средневековых энциклопедиях — азбуковниках — «сонливые» люди именовались орионами или оргианами, оригенианами и о них рассказывали, будто они засыпали там, где их заставала зима. При этом, как говорится в древнерусском сочинении «О человецех незнаемых в восточной стране», из носа у них потоком шла вода, которая застывала в виде сосульки и приковывала спящего к земле. Если кто-нибудь из иноземцев задевал такого примерзшего аборигена и отламывал сосульку, несчастный пробуждался и немедленно умирал. Орионы и оргенианы — это не имя северного народа, а прозвание последователей одного из первых христианских философов — богослова III века н. э. Оригена. Он считал, что души людей созданы были Творцом для небесной жизни: охлаждение любви к Богу привело их на землю, где они и «застыли» в виде косной материи.

Однако легенды о «сонливых» народах Севера гораздо древнее Средневековья и даже сочинений Оригена: они уходят в античную эпоху и относятся к «Истории» Геродота (IV, 23, 25). Отец истории рассказывал, что к северу от скифов, у подножия высоких — Рифейских — гор, живет народ, у которого и мужчины, и женщины плешивы от рождения. Дальше же — за недоступными горами — не бывал никто. По словам же плешивцев, в горах живут козлоногие мужи, а за ними — народ, который спит полгода, — но этим сюжетам Геродот не верит.

Более поздние авторы часто оказывались доверчивее к древним рассказам о краях ойкумены и добавляли к ним еще более чудные повествования: в одном из них, якобы записанном на Новой Земле у ненцев-самоедов, говорится о счастливом крае, где нет вражды и злобы. Начало напоминает сведения того же Геродота о гипербореях, но дальше речь идет о людях, которые пребывают в вечной любви, ходят парами и не могут расстаться ни на мгновение. Такая привязанность имеет, впрочем, вполне анатомическое объяснение: дело в том, что эти люди одноноги и могут передвигаться, лишь держась друг за друга. Поодиночке они падают и умирают.

Вера в таких духов-«половинников» действительно существовала у самодийцев. Одноногие, однорукие и одноглазые духи баруси в мифах нганасан помогали людям и даже возвращали к жизни умерших. Более агрессивными считались безголовые людоеды, жившие за горным хребтом и не пускавшие к себе нганасан. Сходные поверья существовали и у финнов: марийцы наделяли своих половинников, ходивших парами, песьими носами, а удмурты верили в лесных духов палэсмуртов, похожих на леших шурале у тюркских народов. О взаимной любви половинников в фольклоре народов Поволжья ничего не известно, зато рассказывают, что они сами очень смешливы и любят щекоткой доводить до смерти своих жертв.

Авторы, которые описывали Крайний Север, сообщали, что Золотой бабе приносят жертвоприношения, прежде всего шкурки пушных зверей. Итальянец Гваньини же писал, что сам идол сделан из камня, а в жертву ему приносят не только меха, но и оленей, кровью которых мажут глаза, губы и другие части тела кумира — так действительно было принято «кормить» идолов у язычников тайги. Англичанин Джайлс Флетчер в конце XVI века не верил рассказам о Золотой бабе, которая ассоциировалась у него с Бабой-ягой, якобы прорицавшей будущее. Он писал, что самоеды (самодийцы) в устье Оби не знают единого Бога, но поклоняются солнцу, лосю, оленю и т. п. Золотая баба, согласно Флетчеру, — это не идол, а скала в устье Оби, которая по очертаниям напоминает женщину с ребенком. Возможно, этот «идол» был скалой на Урале с причудливыми очертаниями, а возможно, кумир Золотой бабы действительно считался воплощением столпа — мировой горы.

В последующем авторы описывали всё больше подробностей о фантастических богатствах Севера, и швед Петрей в начале XVII века сообщал уже о том, что Золотой бабе приносят в жертву не только отборных соболей и куниц. Иноземцы должны отдавать ей часть денег, серебра, золота, жемчуга и драгоценных камней, иначе она собьет их с дороги, поднимет бурю, которая не прекратится, пока не совершится жертвоприношение. Жрецы обращались к ней, как к дельфийскому оракулу, ожидая предсказания.

Наконец, с завоеванием Ермаком Сибири появились новые русские свидетельства о Золотой бабе: лазутчик казачьего войска видел моление этой богине в одном из обско-угорских городков. Поклонявшиеся ей пили воду из серебряной чаши, в которой стояла литая из золота статуэтка богини. Когда на Обь пришли казаки, богиня объявила, что покидает эти места, и велела бежать своим поклонникам. Ходили слухи, что ее унесли дальше, за реку Конду.

Рассказы о бегстве богини с приходом русских казаков напоминают легенды Русского Севера о малом народе чудь, который исчез с приходом русских христиан. Важнее, что в мифологии обских угров сохранились представления о «золотом» семействе верховного небесного бога Нуми-Торума, жена которого Калтащ-эква именовалась также Сорни-сис (или Шорни-сис) — «Золотая». Их сыном был упомянутый ранее золотой всадник — Шорни-Торум, Мир-сусне-хум. Местом ее обитания и культа считалась Нижняя Обь. Ее косы были такой длины, что по одной из них поднимался соболь, по другой спускался бобр.

«Золотую Калтащ», или Йоли-Торум («Нижнюю богиню»), сравнивают с иранской богиней Ардвисурой Анахитой, которая также воплощала утреннюю зарю, плодородие и целебную влагу мировых рек (Ардви — «Божественный источник»), стекающих с мировой горы. Она сходна и с русской Матерью — Сырой Землей, покровительницей пахарей, богатырей и рожениц. Анахита давала истоки всем мировым рекам, в том числе и Волге — Ранхе, реке, текущей у края мира. Ее атрибутами были золото (златопрядный плащ, диадема, серьги и даже обувь) и меха: Анахита имела шубу из трехсот бобров, ослеплявших золотым и серебряным блеском. Бобровые меха были неслучайным атрибутом богини, ведь она была воплощением влаги и мировой реки, а бобр — речное животное. Ей приносили в жертву тысячи голов скота.

Миф о происхождении бобра записан у обских угров на реке Конда. В бобра превратилась некая пряха, которую обижали собственные дети. Они не давали пряхе пить, и та решила уйти от непослушных созданий в воду. Платье ее сделалось шкурой, а прядильная доска превратилась в хвост. Казалось бы, этот миф не имеет отношения ни к Калтащ-экве, ни к Ардвисуре Анахите, но мифологи хорошо знают, что покровительницы рожениц и новорожденных во многих мифологиях были пряхами — пряли судьбу, сидя возле чудесного источника. По другому мифу хантов, целый народ должен был превратиться в бобров, чтобы спастись от врагов или в наказание за грех.

Русская Начальная летопись — «Повесть временных лет», составленная в Киеве на рубеже XI и XII веков, — передает рассказ некоего новгородца: он добрался до племени печера (на реке Печора) и дальше до народа югры, который соседствовал с самоядью (так русские называли угров и самодийцев) «в полунощных странах». У югры ему и рассказали о «дивном чуде», которое происходило в горах, уходящих в лукоморье (то есть в изгиб морского берега) и вершинами достигающих небес. В горах этих появился «клич велик и говор» (напоминает нам о звуках, издаваемых чудесным «органом» Золотой бабы), и слышно, как «рассекают гору», желая «высечься» из нее. В горе оказалось высеченным «оконце мало», и людей, говоривших из оконца, нельзя было понять — лишь жестами они указывали на нужные им вещи из железа и в обмен на нож или секиру давали меха (о подобной торговле рассказывали русские и во времена Флетчера и Герберштейна). До этих северных гор трудно было добраться из-за непроходимых снегов и лесов.

Здесь исторические реалии — обмен с аборигенами, язык которых был непонятен чужакам, — переплетены с мифом, который и передал летописец. Люди за горами — это дикие народы, заключенные там самим Александром Македонским после того, как тот завоевал весь мир. Правда, в средневековых легендах об Александре речь шла о других горах: он «заклепал» народы Гога и Магога за железными воротами Кавказских гор, откуда они вырвутся, когда наступит конец света. Для жителей Средиземноморья, которые слагали эти легенды, северными были Кавказские горы, для русского летописца «полунощными» — Уральские.

Мировая гора стояла у Мирового океана или священного водоема, с нее стекали великие реки. Ученые полагают, что иранское представление о великой реке Рангха, Ранха или Рах, берущей начало с вершины мировой горы и омывающей край света, и ведийский миф о реке Раса нашли отражение в античном названии Волги — Ра, и мордовском — Рава (у мордвы-мокши) или Рав(о) (у мордвы-эрзи), что означало и просто «река». В Авесте — священной книге иранцев-зороастрийцев — рассказывается, как благой творец Ахурамазда создавал места для жизни людей, а его противник, Анхра-Манью, всячески вредил его творениям: когда у истоков реки Ранхи Ахурамазда создал некую страну, управляемую без правителей, Анхра-Манью создал зиму, «творение дэвов» — демонов. Истоки Ранхи находятся в северных краях, где в ту пору люди жили родоплеменным строем — без правителей.

Отец истории Геродот записал скифскую легенду о том, что персидский царь Дарий в своем походе на Скифию дошел до реки Оар — Волги. Тогда античным ученым стало известно скифское (иранское) имя этой реки. Истоки Волги древние географы искали в Уральских горах (возможно, Волгой — Ра — считались реки Кама и Белая). В финской и карельской традиции на Севере, в Ледовитом океане — Сарайас, — находилась страна умерших Сариола (Похьёла). Слово сарайас возводят к индийскому джрайас — «великое водное пространство», иранскому зрайа — мифическому озеру у подножия мировой горы. На берегах реки-океана в стране киммерийцев обнаружил вход в Аид (преисподнюю) герой гомеровского эпоса Одиссей.

Сходные мифологические представления о мировой горе, неподвижной Полярной звезде и реке-океане можно найти у многих народов. Но вот индийский миф о чудесном лесном звере шарабха, которого не в состоянии был настигнуть даже самый искусный охотник, потому что у зверя было восемь ног, находит прямые соответствия в мифах обских угров. Там чудесный зверь — лось — обитал сначала на небе, и у него было шесть ног. Сам творец Нуми-Торум послал чудесного охотника за ним в погоню, и тому удалось догнать зверя и отрубить две лишние ноги — с тех пор лось стал жить на земле, и теперь обычные охотники могли его поймать. Названия лося у обских угров — шор(е)п, сарп, шарп — напоминают имя мифического зверя шарабха.

^{Бронзовая коньковая подвеска. Раннее Средневековье.}

^{Finnish Heritage Agency, коллекция археологических изображений. Фотография: Kirmo Ekholm, 2010 (по лицензии CC BY4.0)}

Российские востоковеды Г. М. Бонгард-Левин и Э. А. Грантовский сопоставили мифологические сюжеты древних иранцев и индийцев с мифами северных народов и обратили внимание на еще одно интересное совпадение. Античные авторы передали историю о том, как в середине VI века до н. э. семь вельмож свергли самозванца, но персидский престол смог занять только один из них — Дарий, потому что раньше прочих подъехал к дворцу и его конь своим ржанием поприветствовал солнце. Конь, как священное животное солнца, часто использовался при гаданиях, в том числе и при выборе правителя. В XIX веке далеко от Персии, на реке Оби, у народа манси был записан миф о том, как земля, оказавшаяся во власти семи сыновей Нуми-Торума, погрузилась в распри. Сам творец спустился на землю, чтобы установить порядок, и сказал сыновьям, что править ими и людьми будет тот, кто первым на рассвете подъедет к его дворцу и привяжет коня к серебряному столбу — коновязи. Им оказался младший сын бога — всадник Мир-сусне-хум. Он и стал покровителем людей. Это замечательный пример того, как на протяжении тысячелетий у одного народа сохраняется древняя традиция, заимствованная у другого. Обские угры переняли у индоиранцев, а затем и иранцев не только мифологические сюжеты: иранское происхождение имеют и слова, связанные с коневодством, — неслучайно конь оказался у них главным священным животным. Само имя Мир-сусне-хум, означающее «мир созерцающий человек», близко имени индоиранского божества Митры, «наблюдающего за людьми», воплощающего мир, космический и правовой порядок.

Индоиранское влияние впитали финно-угры и в своих представлениях о шаманах и колдунах.

Миф о небесной охоте и руны «Калевалы»

Сюжет охоты на чудесное животное, включающий противопоставление природы (гигантский лось) и культуры (мир людей), относится к космогоническим мифам — это сюжет «небесной охоты» — первой охоты, когда чудесный лось (или олень) превращается в созвездие Большая Медведица, а лыжня охотника становится Млечным Путем. Так представлялось автору и Е. А. Хелимскому в период их совместной работы над циклом финно-угорских мифов для энциклопедии «Мифы народов мира». Наиболее развернуто сюжет представлен в мифологии обских угров. В зауральских мифах лосю приписывается небесное происхождение: охотник согнал лося с неба на землю и отрубил ему лишние две ноги, но следы небесной охоты навсегда запечатлелись на небе: Млечный Путь — это лыжня охотника, Плеяды — женщины из его дома, Большая Медведица — сам лось. Небесный же охотник с тех пор поселился на земле, где завелась доступная ему дичь.

Один из наиболее известных сюжетов карело-финских рун[6], включенных в книжный эпос «Калевала», — охота на лося Хийси. Герой руны «хитрый парень Лемминкяйнен», похваляющийся своими чудесными лыжами, вызывает гнев демонического хозяина дикой природы Хийси. Подвластные ему духи создают из лесной растительности лося, бег которого сотрясает весь мир. Лемминкяйнен уже настиг было зверя и предался мечтам, как он расстелет его шкуру для брачного ложа, но лось вырывается; герой вновь встает на лыжи, но ломает их, упуская добычу.

Мотив неудачи Лемминкяйнена объясняется широко распространенными запретами: во время охоты нельзя хвастаться грядущим успехом и мечтать о любовных утехах. Один из вариантов сюжета о небесной охоте, распространенного в Северной Евразии, связан как раз с брачными испытаниями: в мифе коми герой-охотник преследует чудесного оленя, который превращается в девушку. В другом угорском мифе охотник — младший сын небесного бога — в начальные времена гнался за шестиногим лосем по земле. На волшебных лыжах герой настиг лося на краю мира. Здесь он и отрубил ему лишние ноги, а потом разделал тушу. Шкуру зверя он прикрепил к небу — она должна стать зарей. След его также прибил кончиком лука к небу — это звезды, по которым смогут ориентироваться люди. Лося он заклял, чтобы зверь уставал и позволял охотникам догнать себя.

Географически карело-финским сюжетам близки саамские, где тоже есть небесный олень (он же культурный герой) — Мяндаш; его тропа — тропа солнца. На златорогого белого оленя Мяндаша охотится громовник Айеке со своим луком-радугой. Охота за солярным оленем должна длиться вечно, ее конец означает конец света. Когда в оленя попадет первая стрела охотника-громовника, горы извергнут огонь, реки потекут вспять, иссякнут источники и высохнет море. Когда вторая стрела вопьется оленю в лоб, огонь охватит землю, горы сгорят, а на Севере лед закипит. Северный ветер станет пламенем, и сам Северный Старец сгорит. Когда же собаки громовника схватят оленя и бог вонзит в его сердце нож, звезды падут с небес, утонет солнце, на земле останется лишь прах. Этот сюжет — шаман в рогатом головном уборе преследует гигантского лося — представлен на неолитической писанице из Астувансалми.

^{Шаман в рогатом головном уборе преследует гигантского лося на неолитической писанице из Астувансалми.}

^{Jukka Palm / Shutterstock}

^{Рогатый головной убор шамана у хантов. Найдено в Сибири.}

^{The National Museum of Finland (по лицензии CC BY4.0)}

Саамские мифы связаны с распространенными космогоническими мотивами о пути преследуемого солнца и происхождении грома и молнии от разящих стрел громовника. Саамам известен и «ночной вариант» небесной охоты, где лось включает в себя созвездия Кассиопеи, Персея и Возничего, — движение созвездий и здесь воспринималось как процесс охоты.

^{Бегущий олень. Бронза, скифский звериный стиль, железный век (найдено в районе Минусинска).}

^{Finnish Heritage Agency, коллекция предметов археологии (по лицензии CC BY4.0)}

В карело-финских рунах об эпической охоте бросается в глаза отсутствие собственно космогонического продолжения: лось Хийси исчезает, не превращаясь в созвездие, Лемминкяйнен — неудачник. Собственно космогонический миф, сохранившийся в карело-финском эпосе, — миф о мировом яйце, из скорлупы которого возникают звезды.

Можно полагать, что космогонический миф о мировом яйце вытеснил в карело-финской традиции более архаический сюжет о небесной охоте. О древности охотничьего мифа свидетельствует его популярность в Евразии начиная с неолита и бронзового века. Изобразительные композиции позволяют соотносить многочисленные фигуры лосей карельских петроглифов с солярными сюжетами.

^{Голова лося, выточенная из мыльного камня. Каменный век. Найдено на территории Финляндии.}

^{Finnish Heritage Agency, коллекция предметов археологии (по лицензии CC BY4.0)}

Яркий пример — писаница на реке Мая в бассейне реки Алдан: она изображает охоту лучника на лося, под брюхом которого — солнце, личина, окаймленная лучами. А. И. Мазин приводит миф, записанный у эвенков-орочонов: в начале времен не было дня и ночи, солнце светило весь день, пока лось не схватил солнце и не помчался по небу. За ним следовала его лосиха, а герой — охотник Мани — стал их преследовать с луком и двумя собаками. Лось передал солнце лосихе, но и ту настигли стрелы охотника. Солнце было возвращено людям, участники охоты превратились в звезды (Млечный Путь — лыжня охотника, Большая Медведица — лось и т. д.), а ночь стала сменяться днем, поскольку ежедневно повторяется небесная охота. А. М. Жульников обнаружил сходный сюжет среди карельских петроглифов: лыжник с личиной волка отбирает у лося символы светил — луны и солнца; исследователь считает, что в Карелии эпохи неолита был известен миф о похищении светил небесным лосем, а значит, и миф о небесной охоте. Заметим, что в мифе эвенков-орочонов, равно как и в других изобразительных сюжетах, проанализированных разными исследователями, у небесного лося нормальное число конечностей.

К эпохе формирования индоиранской традиции (бронзовый век, время, когда древние иранцы и индийцы-арии в Предуралье еще не разделились) относится упоминавшийся образ зверя шарабха (сарабха), способного уйти от любого охотника, ибо у него восемь ног. Само имя чудесного зверя давно ассоциируется с названиями лося в финно-угорских языках. Напомним, что в угорской мифологии лось (олень), обитавший в начале времен на небе, имел шесть ног; здесь лось, а не охотник начинает гордиться своей непобедимостью, что вызывает гнев небесного бога Торума. Он послал сына — охотника-богатыря, который настиг лося, отрубив ему лишние ноги и хвост, создав таким образом нормальное земное животное. Гигантский лось остался на небе в виде Большой Медведицы, лыжи охотника запечатлелись в виде Млечного Пути.

Индоиранские параллели — одна из магистральных тем сравнительно-исторического исследования финно-угорских мифов. Финский фольклорист Мартти Хаавио видел в сюжете охоты на небесное копытное (у балтийских финнов) прямое отражение распространенного в римском мире иранского мифа о Митре, преследующем небесного быка. На Балтику миф могли занести римляне, у которых культ Митры был популярен. Главным космогоническим деянием иранского бога стало приручение и жертвоприношение гигантского первозданного быка: из его расчлененного тела возникли все полезные растения, из семени — животные. В карело-финских рунах рассказывается о рождении в крае Хяме (Суоми) гигантского быка, между рогами которого «ласточка денек летела, месяц же скакала белка». Разные герои и сам бог (Укко) пытались заколоть чудовищного быка, но тот отбивался, пока чудесный персонаж, явившийся из моря, или сам кузнец Ильмаринен — один из главных героев рун «Калевалы» — не покончил с ним, так что мяса хватило всем.

Представления о том, что миф о Митре «мигрировал» с римлянами, находит соответствие в современных свидетельствах историков и лингвистов о мощном воздействии иранской традиции на развитие религиозно-мифологической культуры народов Северной Евразии. Божественным персонажем, который воплощал это воздействие, действительно считается Митра: этому посвящены специальные работы В. Н. Топорова. Отражением культа и имени Митры считается и обско-угорский Мир-сусне-хум, у которого в одном из вариантов мифа был шестиногий конь.

Сравнительно-историческое исследование этого евразийского сюжета продолжается: обращает на себя внимание относительно недавнее открытие изображения восьминогого копытного (оленя?), имеющего вполне конкретные исторические характеристики и контекст, расширяющий сюжет за пределы Северной Евразии и индоиранской традиции. Как уже говорилось, созвездие Большая Медведица именовалось Лосем и в Древней Руси — в «Хожении за три моря» Афанасия Никитина.

^{Писаница со сценой охоты на лося, река Мая, и сцена охоты на лося, Бесов Нос, Карелия.}

^{Отрисовка Анны Коноваленко (по изданиям: Мазин А. И. Писаницы бассейна р. Алдан. Новосибирск, 1979; Жульников А. М. Петроглифы Карелии: образ мира и миры образов. Петрозаводск, 2006)}

В 1985 году в болгарском селе Рогозен (Врачанская область) обнаружили Рогозенский клад — фракийские сокровища, датируемые концом V — серединой IV века до н. э. Сюжету на одной из серебряных чаш посвящены специальные работы болгарского культуролога Ивана Маразова. На чаше изображено шествие из четырех животных, которое отсылает к универсальной космограмме — четырем сторонам света. Шествие возглавляет восьминогое копытное (олень? — изображение фрагментарно), завершает хищная птица, в клюве которой — рыба, в ногах — терзаемый зверек (заяц?), между восьминогим и птицей — копытные (олень и козел). Над композицией — фриз[7] из птичьих голов, который, возможно, передает гигантские рога восьминогого существа: об этом трудно судить из-за фрагментированности изображения, но близкие композиции на фракийских сосудах включают в себя восьминогого оленя с гигантскими рогами, оформленными как птичьи головки. Так или иначе, мотив птичьих голов отсылает к небесной сфере. Маразов проводит параллели с восьминогими животными в других мифологических традициях — от скандинавского Слейпнира до шаманских культов Евразии, справедливо отвергая интерпретацию восьминогого как просто изображение двух оленей. Можно предположить, что восьминогость — действительно признак двух копытных (в отличие от шести ног — признака демонического происхождения твари в финно-угорской традиции). Фигура восьминогого животного воплощает в «свернутом виде» схему мирового древа — вертикали, по сторонам которой располагаются два копытных, воплощающих космос. Рога космического оленя — аналог мирового древа: гигантские рога оленей, широко представленных в скифо-сибирском зверином стиле раннего железного века, возвращают нас к перспективной проблеме иранского воздействия на культуру Северной Евразии.

Не только сюжет о богатырской охоте, но и сюжет о рыбной ловле в карело-финском эпике ассоциируется с добыванием невесты: тот же Лемминкяйнен не узнаёт в пойманной рыбе свою невесту. Космогония и становление человеческого коллектива объединены общими сюжетами и образами; космический олень оказывается причастным ко всем сферам мироздания.

Волшебная страна Биармия и викинги

У своих соседей — скандинавов и русских — обитатели Крайнего Севера финно-угры и саамы славились как колдуны и оборотни. Недаром в средневековой Скандинавии Белое море в сагах называлось Гандвик — Колдовской залив. За территорией финно-угорских народов простирались неведомые земли. В «Истории Норвегии» (XII век) рассказывается, как моряки, отправившиеся из Исландии в Норвегию, были отброшены бурей за пределы известных им северных стран карел, квенов-финнов и неких «рогатых финнов» (возможно, имелись в виду саамы, носившие шаманские уборы с рогами) в «зимние земли», расположенные где-то между Гренландией и Биармией, на окраине финно-угорских земель. Там обитали великаны и амазонки, которые способны были зачать от глотка воды, — фантастические народы, жившие на краю ойкумены.

Но больше всего чудес рассказывается в исландских сагах о Биармии. Название Биармия напоминает имя Пермской земли на севере Восточной Европы, но в сагах это фантастическая страна неслыханных богатств, где живут люди, наделенные сверхъестественными способностями.

^{Биармия на карте Олафа Магнуса (в верхнем правом углу). 1539 г.}

^{Wikimedia Commons}

Описание сказочного храма в Биармии сохранилось в одной из саг о древних временах — «Саге о Стурлауге Трудолюбивом». В ней рассказывается, что в храме, посвященном скандинавским богам Одину и Тору и богиням Фригг и Фрейе, хранятся огромные богатства. Главное из них — волшебный рог Урархорн, рог волшебного зверя Единорога, блестящий, как золото, но полный колдовских чар — до него нельзя дотрагиваться голыми руками. Конунг свеев посылает Стурлауга раздобыть этот рог.

Стурлауг и его товарищи проникли в Биармию через страну хундингов, людей-собак, — это один из тех народов-монстров, что населяли, по средневековым поверьям, край земли вместе с великанами и амазонками. Хундинги схватили героев и заключили их внутри полых камней. Но Стурлауг нашел там оружие, которое помогло героям освободиться.

Когда они добрались до храма, то увидели идол Тора, сидящего на почетном возвышении. Пред ним стоял стол, полный серебра. Рядом лежал и Урархорн, полный яда. Здесь были и шахматы из золота, и развешанные на шестах по стенам роскошные одеяния и золотые кольца.

Богослужением занимались тридцать женщин, одна из которых выделялась богатырским ростом и устрашающим видом: она была темно-синего цвета, как скандинавская богиня смерти Хель. Она совершала обряд перед идолом Тора и, увидев Стурлауга, произнесла угрожающие стихи-висы: напрасно герои мечтают поживиться кольцами и обрести рог — Стурлауг будет раздавлен мельничными жерновами. Действительно, путь к алтарю преграждали каменные плиты, но Стурлауг смог перескочить через них и схватить рог. Его друг Хрольв также справился с препятствием и взял золотые шахматы, но злобная жрица бросилась за ним и так швырнула его о плиты, что тот сломал позвоночник.

Стурлауг со своей добычей успел добежать до кораблей, и, когда страшная жрица настигла его, он пронзил ее своим оружием — тем, что помогло ему выбраться из каменной тюрьмы. События, описываемые в саге, фантастичны, жителям Биармии — севера Восточной Европы — приписано поклонение скандинавским богам, но в саге сохранились отголоски древних верований и культов.

Добыча чудесных предметов в волшебной стране или преисподней — широко распространенный сюжет: спасающихся героев преследует хозяйка иного мира, Баба-яга в русской сказке или хозяйка Похьёлы — Лоухи, которая хочет вернуть похищенную мельницу-чудесницу сампо, напоминающую рог изобилия из викингской саги.

В «Саге о Хальвдане Эйстейнссоне» викинги встречаются в бою с предводителями финнов и биармов — страшными оборотнями. Один из предводителей финнов — конунг Флоки — мог стрелять из лука одновременно тремя стрелами и попадал ими сразу в троих. Хальвдан отрубил ему руку так, что она взлетела в воздух. Но Флоки подставил свою культю, и рука приросла к ней обратно. Тем временем другой конунг финнов превратился в гигантского моржа, который смог одновременно задавить пятнадцать человек. Конунг же биармов Харек превратился в дракона, и викингам с большим трудом удалось расправиться с чудовищами и овладеть Биармией.

Великий исландский историк и скальд Снорри Стурлусон в своем знаменитом собрании саг «Круг земной» более реалистично описал поездку скандинавов на Гандвик, в устье Вины — Северной Двины, где был торговый центр биармов. Предводитель викингов Торир, закончив торговлю, решил прекратить с ними мир и поживиться их сокровищами. Он рассказал, что по обычаю биармов треть имущества умершего должна помещаться в лесном святилище, под курганом — земляной насыпью: там золото и серебро были перемешаны с землей. Викинги подобрались к такому святилищу и проникли за изгородь. Торир велел каждому брать столько, сколько сможет унести, — не трогать лишь бога биармов, который зовется Йомали. Когда викинги собрали сокровища и побежали к воротам, Торир вернулся и взял большую серебряную чашу, что стояла у идола Йомали на коленях. Чаша была полна серебряных монет, которые Торир высыпал себе за пазуху. Но это увидел один из его спутников, подбежал к идолу и срубил драгоценное ожерелье с его шеи. Удар был так силен, что у идола отлетела голова. Тут-то и раздался страшный шум (который опять напоминает нам о трубных звуках, издаваемых органом Золотой бабы), привлекший целую рать биармов. Но Торир оказался ведуном не хуже, чем кудесники биармов: он велел посыпать следы и свою отступающую дружину чем-то, похожим на пепел. Так они сделались невидимыми для преследователей.

Сходный обычай был известен самим финнам: чтобы обезвредить злые чары колдуна, с угрозами покидавшего дом, хозяева должны были ему вслед бросить золу из очага и трижды плюнуть. Затем нужно произнести специальный заговор и замести следы.

Больше чудесных подробностей о верованиях биармов можно узнать в исландской саге, повествующей о древних временах и подвигах викинга Боси. Коварный скандинавский конунг отправляет викинга и его побратима Херрауда в Биармию, чтобы те достали чудесное яйцо чудовищного ястреба, расписанное золотыми рунами. Проникнув в Биармию, Боси узнаёт у влюбленной в него девицы, где находится его добыча. Ястреб обитал в храме бога Йомали, наполненном сокровищами. Хозяйкой храма была колдунья — мать правителя Биармии. Благодаря волхованию она узнала, что не проживет и месяца, и велела привезти в храм красавицу Хлейд, чтобы та сменила ее в страшном капище. Специальный раб ежедневно приводил молодую, еще не телившуюся корову, которую поедала колдунья. Но перед этим корову должен был покрыть заговоренный бык, которого держали на цепи в храме. После чего ее мясо становилось отравленным колдовским зельем и всякий отведавший его впадал в безумие. Этого мяса должна была поесть и Хлейд, чтобы стать злобной колдуньей.

Побратимы подкрались к храму и убили раба вместе с коровой, которую тот пас. Херрауд облачился в рабский плащ, а шкуру набил листвой, сам же Боси поднял на спину труп раба, пронзив его копьем. Жрица спала, когда побратимы проникли в храм. Тут бык набросился на чучело коровы, и герои свернули ему шею. Ястреб же увидел труп и хотел схватить его чудовищными когтями, но Боси пронзил птицу копьем, и та рухнула прямо на викинга. Проснувшись, колдунья бросилась на Херрауда и поранила его до кости своими когтями, но поскользнулась в крови ястреба. Побратимы расправились со жрицей, и, когда та испустила дух, земля содрогнулась.

В гнезде ястреба они нашли яйцо и так много золота, что едва хватило сил его унести. Идол Йомали сидел у алтаря: побратимы сняли с него корону, украшенную драгоценными каменьями, ожерелье и взяли с колен чашу, наполненную червонным золотом. Спасли они и красавицу Хлейд, прикованную в храме, а само капище подожгли.

В этом фантастическом рассказе читатель обнаружит знакомые мотивы: служители капища приводят себя в транс, поедая отравленное зелье; идол одет в драгоценный убор; даже чудовищная птица напоминает о Лоухи, преследующей героев в образе птицы. О чудесном яйце повествуют многие финно-угорские мифы — о них еще пойдет речь.

Более реалистичными оказываются древнерусские описания северных — чудских — земель.

Чудь и волхвы

В Древней Руси прибалтийско-финские народы, прежде всего предки финнов-хяме (в летописи их звали ямь) и эстонцев, с которыми первыми встретились новгородские славяне, заселявшие Восточную Европу, именовались чудью — «чужими», чудными людьми. Тогда чудь говорила на непонятном для славян языке и имела непохожие обычаи.

В «Повести временных лет» рассказывается о том, как некий новгородец пришел в земли чуди и захотел погадать — «поволховать» — о будущем у чудского кудесника. Это древнейшее описание камлания, составленное в конце XI века. Кудесник принялся призывать «бесов» в свой дом — так христианин-летописец называл духов, которых шаман призывал на помощь. Новгородец сидел на пороге шаманской «храмины» и видел, как кудесник упал, оцепенев в трансе («бес сшиб его» — комментирует летописец). Наконец кудесник встал и сказал новгородцу, что его «боги» (шаманские духи) не смеют войти в дом, потому что новгородец имеет при себе нечто, чего боятся духи. Тут-то новгородец понял, что они боятся нательного креста, и положил его подальше от «храмины», где камлал шаман.

Сходный рассказ о саамском шамане записал уже в XVII веке французский путешественник Реньяр. Шаман неистово колотил в свой бубен, пока не упал и не окоченел, как палка. Так он лежал с четверть часа, и окружающие не давали никому к нему приблизиться — даже отгоняли мух, чтобы не вывести шамана из транса. Наконец он стал приходить в себя и признался, что его дух не может ему повиноваться при иноземце, ибо сам иноземец — больший чародей, чем шаман.

^{Саамский шаман с бубном, рисунок из книги Кнуда Леема «Описание лопарей Финнмарка». 1767 г.}

^{Leem, Knud. Beskrivelse over Finnmarkens Lapper, deres Tungemaal, Levemaade og forrige Afgudsdyrkelse. Copenhagen: 1767}

Следующий «сеанс» удался — духи явились и поведали кудеснику о том, что хотел вызнать новгородец. При камлании шаман «метался», одержимый духами. Любопытный новгородец, однако, не мог не спросить, почему «бесы» боятся креста. Кудесник отвечал: «Это знамение небесного Бога, которого наши боги боятся». — «Каковы же ваши боги и где они живут?» — спросил новгородец. Кудесник же ответил: «В безднах. Обличьем они черны, крылаты, имеют хвосты; взбираются и под небо, послушать ваших богов. Ваши ведь боги на небесах. Если кто умрет из ваших людей, то его возносят на небо, если же кто из наших умирает, его несут к нашим богам в бездну». Так и есть, добавляет монах-летописец, ведь грешники пребывают в аду, а праведники обитают на небесах с ангелами.

Опрометчиво, однако, сводить весь рассказ к представлениям монаха-летописца о христианстве и язычестве, в котором пребывал чудской кудесник. Сам новгородец — христианин — обратился к чуждым богам, чтобы узнать нечто от него сокрытое. При этом он снял крест — как обычно поступали при гаданиях русские люди не только в средневековую эпоху, но и в новое время. Значит, новгородец считал, что «богам» — шаманским духам, которых вызывал кудесник, было доступно тайное знание, которое он не мог получить в церкви. Это тайное знание могли поведать обитатели преисподней-бездны, злые духи, с которыми и вступал в контакт шаман. Любые колдуны обращались за помощью к нечистой силе, но шаманы считались способными не только получить от нее сверхъестественные знания, но и подчинить злых духов и даже победить их.

В христианской традиции не принято было верить, что нечистая сила видит будущее. Происхождение бесов связывали с библейским мифом о падших ангелах — те из них, кто оказались между небом и землей, могли подслушивать речи ангелов и так узнавать будущее.

Дуалистический миф о сотворении человека и прения с волхвами

Итак, славяне, встретившись с финно-угорскими племенами на севере Восточной Европы, довольно быстро познакомились с их «чудскими» верованиями и богами.

В Новгороде даже стали делать амулеты для чуди — произведенные в этом городе металлические фигурки божков с питьевым рогом в руке находят в Вятке и других отдаленных регионах.

Эта встреча двух культур привела к взаимодействию разных традиций, так что в фольклоре финно-угров и северных русских бывает непросто отделить исконно «чудские» черты от исконно славянских. Это уже относится к древнему и драматическому эпизоду в истории севера Восточной Европы, региона, относительно поздно вошедшего в состав Древнерусского государства и принявшего крещение на рубеже X и XI веков.

В той же «Повести временных лет» рассказывается о голоде, который разразился на Ростовской земле в 1071 году. Тогда и объявились два волхва, уверявшие людей, что знают тех, кто «обилье» (припасы) держит. С толпой оголодавших они по Волге двинулись по погостам, где собиралась княжеская дань и действительно хранились припасы. Там волхвы указывали на «лучших» (знатных) жен, обвиняя их в том, что одна прячет жито, другая — мед, третья — рыбу, четвертая — меха. Наивные слушатели приводили к волхвам своих жен, сестер и матерей, а волхвы, мороча людей, делали разрезы на спинах у несчастных женщин и «вынимали» из них то жито, то рыбу — так они расправлялись со знатными женами, а их имущество забирали себе.

Когда волхвы дошли до Белоозера, с ними было уже триста человек. Здесь с ними столкнулся княжеский воевода Янь Вышатич, который позже и рассказал летописцу об увиденном. Он собирал дань, и белозерцы поведали ему о том, что два кудесника уже убили многих жен на Волге и Шексне. Янь узнал, что волхвы — зависимые люди, смерды его князя, и потребовал их выдачи. Но толпа не желала выдавать своих предводителей. Воевода попытался расправиться с восставшими людьми силой оружия, но те отбились от Яня и его немногочисленных отроков и даже убили священника, который, видимо, пытался их образумить. Янь вынужден был обратиться к самим белозерцам, пригрозив им, что если они не помогут, то он с дружиной останется у них кормиться целый год. Угроза подействовала, и белозерцы схватили волхвов. Тут и началось судебное разбирательство, которое в конце концов превратилось в религиозный диспут — прения об истинной вере.

Воевода спросил, зачем волхвы убили столько людей. Те ответили, что они держали припасы, и обещали продемонстрировать это воеводе: вынуть из тел своих жертв жито или рыбу. Янь был начитанным христианином и обвинил волхвов во лжи, ведь человек сотворен Богом из праха земного, состоит из костей и кровяных жил, истинное знание о человеке доступно одному Богу. Волхвы же настаивали на том, что знают, как сотворен человек. «Как же?» — спросил Янь. «Бог мылся в бане и вспотел, — отвечали волхвы, — отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. Тогда заспорили Сатана с Богом, кому из ветошки сотворить человека, и сотворил Сатана человеческое тело, Бог же вложил в него душу. Вот почему после смерти тело попадает в землю, а душа идет к Богу».

Янь возмутился всеми этими бесовскими россказнями и спросил у волхвов, в какого бога они веруют, те же отвечали — Антихристу, что сидит в бездне. Тут Янь и произнес проповедь, чтобы образумить волхвов, ведь в бездне-преисподней сидит бес, а Бог восседает на своем небесном престоле. А тот, кого волхвы называют Антихристом, тоже был ангелом, но восстал против Бога и был низвергнут с небес в бездну. Он вновь восстанет против Бога, но тот сойдет на землю и окончательно скует Сатану и его слуг в преисподней. Ту же муку примут его слуги, а волхвы примут муку от воеводы ныне и после смерти в преисподней.

^{Расправа с волхвами. Миниатюра из Радзивиловской летописи. XV век.}

^{Wikimedia Commons}

Волхвы же упорствовали и утверждали: «Говорят нам боги: не можешь нам сделать ничего». Воевода же отвечал: «Лгут вам боги» — и велел бить их и повыдергать им бороды. Те не смирялись, и тогда Янь велел заткнуть им рты деревянными обрубками, самих же привязать к мачте ладьи и плыть к устью Шексны. Там он вновь вопросил волхвов, что говорят им боги, и те признались: «Боги молвят, что не быть нам живыми от тебя». Кудесники еще пытались уговорить воеводу отпустить их, обещая ему много добра и угрожая злом и печалью, если он их погубит. Но Янь отвечал, что хочет получить награду от Бога, и выдал волхвов тем, чьих матерей и сестер они погубили. Так свершилась кровная месть: убитых волхвов повесили на дубе, ночью же пришел медведь и пожрал их трупы.

Монах-летописец с торжеством заключает, что волхвы погибли по бесовскому наущению: другим они пророчествовали, собственной же гибели предвидеть не могли.

Этот летописный текст по-разному интерпретируется многими исследователями. Одни видят в нем восстание язычников против новой христианской религии и поддерживающей ее власти, но летописец нигде не называет волхвов язычниками — «погаными». Другие видят в восстании волхвов движение финно-угорских племен, не стерпевших гнета Русского государства. Для такого наблюдения есть определенные основания. Русский писатель П. И. Мельников-Печерский, повествуя о быте мордвы, указал на обычай, объясняющий загадочные манипуляции волхвов с «лучшими женами».

Для молян — коллективных жертвоприношений мордвы — два служителя культа (пивовар и выбранный сборщик припасов — повар) отправлялись по деревням, которые уже знали о готовящемся сборе продуктов. Женщины шили специальные мешочки на тесемках, куда прятали муку, жбан с медом, деньги, яйца, масло и т. п. Мешочки эти складывали на стол в избе, куда приходили пивовар с поваром. Они останавливались у дверей, один — с паркой (кадкой), другой — с жертвенным ножом, и читали молитвы мордовским богам. Служителей культа уже ждали женщины, стоящие спиной к дверям: их грудь и плечи были обнажены. Старшая из них брала за тесемки мешок с припасами, закидывала его назад, за голые плечи, и, пятясь, подходила к дверям. Один из сборщиков подставлял парку, другой колол пять раз ножом обнаженные плечи и спину хозяйки и обрезал тесемки — мешок падал в подставленную парку. Так повторялось с каждой женщиной, пока все мешки не оказывались у сборщиков, те укладывали их на повозки и следовали в очередную избу. Когда припасов набиралось достаточно для коллективного моления, варили пиво и приносили в жертву быка, овцу или птицу — в зависимости от важности случая или от божества, которому посвящались моляны в священной роще — керемет. Мы еще вернемся к этой традиции удмуртов, мордвы и других поволжских финнов.

Сходный обычай был обнаружен и у прибалтийско-финского народа, который считается потомком веси, жившей на Белом озере, — вепсов. Он был приурочен как раз ко времени сбора урожая — к окончанию жатвы. Жнецы возвращались домой с полей и вешали серп на шею хозяйке. «Или пироги делай, или голову отрубим!» — говорили они. Тогда хозяйка начинала печь праздничные пироги. Такой же обычай известен и у южных карел, и у финнов: жнец клал серп на спину хозяйке и требовал пирогов. Эти ритуалы напоминают многочисленные календарные «обходы», когда «обходчики» требовали у хозяев подарки, угрожая скрягам. Такие обряды были призваны обеспечить благополучие — изобилие в наступающем году (напомним, что в Древней Руси год начинался в сентябре).

Деяния волхвов, однако, не были имитацией жертвенного акта, как в мордовском и прибалтийско-финском обряде: их жертвы погибали. Явно древние волхвы обвиняли «лучших» жен не только в том, что они прячут запасы, но и в том, что они виновны в неурожае и голоде, то есть в ведовстве.

Но в проповеди волхвов летопись сохранила для нас и миф о творении человека, тело которого создал Сатана, а душу вдохнул Бог. Стало быть, тело человека, вопреки христианскому учению, может содержать всё, связанное с нечистотой, бесовщиной, — недаром Сатана использовал для него ветошку, которой Бог утирал свой пот. Миф о том, что Сатана сотворил тело человека, известен многим финно-угорским народам. Однако едва ли этот миф (в отличие от обряда, у которого есть параллели с мордовским обычаем) восходит к древнейшему прафинноугорскому или уральскому периоду. Он известен не только финно-уграм, но и их ближайшим соседям, тюркам и славянам. Значит, у этого мифа мог быть общий древний источник, и этот источник довольно хорошо известен историкам религии.

Востоковед Д. Е. Мишин заметил, что, собственно, в иранских версиях антропогонии этот мотив отсутствует: в иранской книге Бундахишн («Сотворение основы» — зороастрийская книга о творении) появление человека не связано с божественным потом. Мишин указал на схожий сюжет сотворения человека в средневековом варианте книги Бундахишн. Творец Ормазд в борьбе с Сатаной Ахриманом оросил божественным потом первого человека (его звали Каюмарс или Гайомарт). В варианте, переданном мусульманским ученым-энциклопедистом аль-Бируни, Творец (Аллах) создал Каюмарса из своего пота.

^{Калитки — традиционное блюдо финской, карельской, вепсской и северорусской кухни.}

^{Fanfo / Shutterstock}

Финским сказкам известен и другой дуалистический сюжет творения, распространенный по всей Восточной Европе. Черт просит у Бога часть сотворенной земли — сначала десятую, потом размером с лапоть; наконец, всего лишь отверстие от воткнутого в землю кола. Из полученного отверстия черт стал выпускать на землю всяких гадов и паразитов, пока Бог не заткнул дыру головней (с тех пор паразиты боятся огня и дыма).

На самом деле Янь Вышатич, используя средневековое судебное расследование — пытку и казнь, должен был убедить нестойких в вере христиан, что у мира есть лишь один Творец, а волхвы неспособны предугадать и собственное будущее. Используемые методы тоже интересны для историка религий. Воевода велел повыдергивать захваченным волхвам бороды: этот обычай унижения — нанесения бесчестья — широко распространен в архаичном праве, в том числе в древнерусском (недаром русские люди так сопротивлялись указу Петра I о бородах). Однако для чудских окраин Древней Руси этот обычай мог иметь дополнительный смысл. Шаман манси еще в XVIII веке рассказывал Г. И. Новицкому, одному из первых исследователей Сибири, о том, что вместе с остриженными волосами можно исторгнуть из человека и душу. Волосы и ногти — неотделимые части тела, даже остриженные волосы надо хранить при себе. Вместе с бородами Янь лишил волхвов силы в глазах их сторонников.

Повешение на дереве также было широко известной казнью у народов Европы. Так расправлялись с преступниками. И вновь мордовский фольклор помогает объяснить этот обычай, описанный в русской летописи. В мордовской песне рассказывается, как некая девица кается перед смертью и просит похоронить ее не на кладбище, а «около большой дороги на старом дубе». Девица эта была колдуньей: она три года провела в утробе матери и, когда появилась на свет, хотела «высушить текущую воду», навести порчу на луга и хлебные поля, даже погубить деревья в лесу. Очевидно, зловредная девица признавалась в тех преступлениях, в которых сами волхвы хотели обвинить истребляемых ими «лучших жен». Так что воевода казнил их так, как следовало казнить ложных обвинителей в ведовстве.

На деревьях иногда хоронили шаманов, которые, как считалось, и рождались там в птичьих гнездах, ведь шаманы должны были проникать и на небо, и в преисподнюю. Иное дело — преступники-волхвы. Повешение казненных на дереве у реки (водной дороги) — между небом и землей — означало, что они не смогут стать злыми духами преисподней и после смерти вредить людям и не смогут попасть на небо, ибо «привязаны» к дереву. Их окончательная гибель свершилась ночью, когда медведь сожрал их трупы. Медведь для христиан — нечистое животное (церковные уставы запрещали даже излюбленную по всей Европе забаву — водить ученого медведя). Но для финно-угров медведь — это священный зверь, тотем-первопредок, сын верховного бога, некогда спустившийся с неба. Таким образом, и души и тела волхвов были истреблены.

Странную историю о медведице-плакальщице рассказывали карельские сказочники. Однажды у старика умерла старуха, и тот пошел искать плакальщицу. Первым на дороге ему попался волк, но его вытье не подходило для похоронного причитания. Не понравились также старику лай лисицы и голос зайца. Зато медведица стала причитать по правилам (сложила руну):

Старик привел медведицу в дом оплакивать старуху, сам же пошел за попом. Тут-то «плакальщица» и съела старуху. У коми известна сказка о жене охотника, которая жарила медвежью лапу, за что ее съел медведь; охотник же нанял в плакальщицы не медведицу, а лису.

Эта история напоминает всем известную с детства сказку о глупом мышонке. Но в ней обнаруживается и древний — дохристианский — смысл, ведь лесная «плакальщица» получала свою «жертву» до прихода священника, который должен был позаботиться о спасении ее души.

Возможно, сюжет сказки восходит к тем временам, когда финны и карелы хоронили своих умерших в священных рощах хийси и считали медведя священным животным. Медведя почитали повсюду, где он водился, особенно после удачной охоты, когда устраивали «медвежий праздник»: финны помещали голову убитого зверя на праздничном столе и относились к нему как к важному гостю.

Культ медведя и медвежья свадьба

Медведь, завершивший в летописи прения о вере с волхвами, оказался главным героем одной легенды, восходящей к древнерусским временам. В ней рассказывается об основании Ярославля. Это было в начале XI века, когда князь Ярослав, прозванный Мудрым, правил еще в Ростове. На месте будущего Ярославля — у впадения реки Которосли в Волгу — находилось урочище, называемое Медвежий Угол. Там обитали «человецы поганыя веры» — злые язычники. Поклонялись они скотьему богу Волосу, в святилище которого — керемети — горел неугасимый огонь и приносились жертвоприношения. Обряды совершал особо почитаемый волхв.

Купцы, ходившие по Волге, непрестанно жаловались князю Ярославу, что язычники грабят их караваны. Тогда князь с дружиной двинулся к Медвежьему Углу. Язычники уступили силе и клялись своим богом Волосом в верности князю, креститься же не желали. Князю пришлось вновь вернуться туда уже со священниками, но язычники выпустили на князя некоего «лютого зверя» и псов, чтоб они растерзали пришельцев. Князь же совершил подвиг и секирой убил зверя. Строптивые язычники покорились, легенда о княжеской победе дожила до нового времени. Так на гербе Ярославля появился медведь с секирой.

^{Герб Ярославля.}

^{Портреты, гербы и печати большой государственной книги 1672 г. СПб. Издание С.-Петербургского археологического института, 1903}

В ярославской легенде переплелись воспоминания о славянском язычестве — клятва славянским скотьим богом Волосом — и местные обычаи поволжских финнов — жертвоприношения в керемети. В легенде невозможно отделить славянское от финского, тем более что верования соседних народов были сходны: культ скотьего бога у славян действительно был непосредственно связан с культом медведя, ведь этот зверь был опасен для скота и одновременно воплощал плодородие. У финнов пастух наделялся колдовскими способностями и перед выпасом скотины в лесу проводил по спине каждого животного медвежьей лапой с когтями. Наконец, удмурты верили, что нельзя ломать сучья в священной роще керемети, или луде, иначе ее хозяин Луд явится в облике медведя и растерзает нарушителя.

У финно-угров почитание медведя восходит к прауральской эпохе, а следы его культа на севере Европы известны археологам по крайней мере со II тысячелетия до н. э. Многочисленные пластины-амулеты в пермском зверином стиле были обнаружены на жертвенных местах и поселениях Прикамья. На них изображены голова и передние лапы медведя так, как принято было их укладывать во время «медвежьего праздника». Можно считать это первой «геральдической» композицией, предшественницей герба Ярославля. Одна из таких привесок, найденная в могильнике племени мурома на Оке, по соседству с верхневолжским племенем меря, имела также специальные «шумящие» привески на цепочках с утиными лапками на концах. Можно считать, что она воплощала финно-угорский миф о мироздании, ведь, по их представлениям, медведь был спущен с неба на землю (таков Консыг-Ойка, «Когтистый старик», у обских угров), сама же земля была поднята со дна первичного океана водоплавающей птицей. Звериная композиция из Пермской земли включает в себя медведя, который терзает голову лося или ящера, и хищную птицу, которая вонзает когти в самого медведя. Звериные образы воплощают отношения между тремя мирами финно-угорской вселенной: небом, землей и преисподней. Так и в карельской песне-руне рассказывается, как орел должен был распотрошить брюхо щуки, которая проглотила яйцо, снесенное птицей-демиургом. В одной из могил средневековых марийцев (Нармонский могильник) нашли привеску, где на туловище медведя изображен солярный знак — свидетельство его небесного происхождения; в мифе саамов солнце Пейве разъезжало по небу на медведе.

Там, где начиналось восстание волхвов — в Верхнем (Ярославском) Поволжье — и где исконными обитателями были племена мери, археологи изучили уникальный погребальный обряд. В больших группах курганов IX–XI веков, наряду с оружием, украшениями, жертвенной пищей, посудой, клали глиняные амулеты — кольца и имитации медвежьих лап. Помимо Верхнего Поволжья такие амулеты были найдены только в курганах Аландских островов на Балтике, где скандинавы жили вместе с финнами. Оттуда группа переселенцев и перенесла этот обычай в Верхнее Поволжье, где стали делать и загадочные глиняные кольца.

^{Пряжка с изображением медведя в «ритуальной» позе. X–XI вв. Бронза, литье. 8,0 x 3,4 см, ЧКМ № 954/209.}

^{Государственное краевое бюджетное учреждение культуры «Чердынский краеведческий музей им. А. С. Пушкина»}

Обряд был мало понятен археологам, хотя почитание медведя — и медвежьих лап — было распространено повсюду, где водился этот зверь. Остатки настоящих медвежьих лап и подвески из медвежьих клыков — обычная находка в раннесредневековых могилах Северной и Восточной Европы. Широко распространены также представления о том, зачем человеку после смерти могут понадобиться медвежьи лапы, особенно когти. Умершему (как и упомянутому выше шаману у коми) нужно было взбираться на мировое древо или ледяную гору, чтобы достичь загробной обители. Коми-охотник, которому удавалось в одиночку убить медведя, отрубал его лапы и хранил их, чтобы удача не оставляла его.

Однако недавно археологи нашли в погребении одного из ярославских курганов не глиняный или бронзовый амулет, а остатки настоящей медвежьей лапы, на палец которой был надет серебряный перстень с сердоликовой вставкой. В могиле были погребены две женщины, и рядом с одной из них — девочкой 11–13 лет — и обнаружили эту уникальную находку. И. В. Дубов предположил, что перед нами древнейшее свидетельство медвежьей свадьбы — широко распространенного мифологического сюжета о женитьбе медведя на девушке из человеческого рода.

^{Медведь остается одним из символов Финляндии. Скульптура на входе в Национальный музей в Хельсинки.}

^{E. O. / Shutterstock}

Мордовская песня рассказывает о девушке, которая пошла по грибы, заблудилась и была унесена медведями в их дом. Там она рожает от медведя детей, печет пироги, занимается хозяйством. Наконец она решается навестить родителей и берет с собой «мужа». Сама она заходит в избу, а медведя оставляет во дворе. Тут братья лесной жены и убивают зверя. Сестра проклинает их, ведь они оставили ее без мужа и кормильца.

Этот сюжет распространен в финно-угорских мифах: от браков со священными животными рождались богатыри-первопредки (таков Кудым-Ош у коми). Интересно, что и в русском фольклоре Верхнего Поволжья сохранились пережитки этого мотива: ряженные медведями на свадьбах валили на пол девушек, мазали их сажей, а самая «молодая» — невеста — именовалась медведицей. У мордвы одна из родственниц молодых встречала их обряженной в вывернутую наизнанку шубу — изображала медведицу. У карел же медвежьи лапы использовались как свадебные обереги.

Нужно добавить, что девочка неслучайно была обручена с медведем после смерти: умершие до замужества, не избывшие свой жизненный срок, считались особенно опасными — они становились злыми духами. Чтобы предотвратить возвращение умершей в мир живых, девочке подобрали подходящего «жениха» из иного — лесного мира.

Загадочными остаются амулеты-кольца из ярославских курганов. По размеру они напоминают браслеты и не могут быть «обручальными». Тут нельзя не вспомнить ярославскую легенду, в которой язычники клялись Волосу. В «Повести временных лет» упоминается клятва языческой Руси, когда дружинники обещают соблюдать мирный договор, возлагая перед идолом кольца — обручи — и оружие. Неясно, с каким богом могли быть связаны эти амулеты, но, видимо, язычники рассчитывали на его покровительство и на том свете.

^{Кремневая фигурка медведя, найденная на юге Финляндии. Каменный век.}

^{Finnish Heritage Agency, коллекция предметов археологии. Фотограф Ritva Bäckman (по лицензии CC BY4.0)}

Финская заговорная грамота

Мы видим, что на чудских окраинах Руси уже в раннем Средневековье переплетались финно-угорские, славянские, дохристианские, христианские и «еретические» (дуалистические) идеи и обычаи. Свидетельством этого служат жертвенные места саамов и самодийцев, где можно обнаружить предметы не только местного, но и христианского культа.

Подтверждением взаимодействия культур стала еще одна сенсационная находка — древнейший финно-угорский писаный текст. Среди новгородских берестяных грамот, которых обнаружено уже более тысячи, нашли одну, датируемую XIII веком, где обычными кириллическими буквами был записан необычный текст:

^{Древнейший финно-угорский писаный текст, записанный на берестяной грамоте.}

^{Отрисовка Анны Коноваленко по изданию: Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1958}

Он оказался на одном из прибалтийско-финских языков. Вот как его перевел Е. А. Хелимский:

В грамоте употребляется знакомое нам имя небесного бога Юмалы: ему принадлежат стрелы, которыми бог поражает злых духов — правит небесный суд (вспомним о чудесной способности финского владыки стрелять сразу тремя стрелами). Показательно, что в финском фольклоре словом юмала могут обозначать и христианского Бога, и колдуна. Записанный заговор явно направлен против духов болезней — у славян их тоже истребляют божьи стрелы. Один из русских заговоров призывает: «И стрели, батюшко, истинный Христос, в мою любимую скотинку своим тугим луком и калеными стрелами, в ясныя очи, в сырую кость, и угони, выганивай двенадцать ногтей, двенадцать недугов, тринадцатый набольший».

Интересно, что среди финских слов в новгородской грамоте читается одно древнерусское — «суд». Видимо, представление о Божьем суде стало доступно прибалтийским финнам в результате русского христианского влияния — вспомним суд Яня Вышатича над волхвами. Юмала в этом тексте небесный стрелок, что уже явно ассоциируется с христианским небесным Богом.

В свою очередь, по верованиям русских поморов, болезни — это стрелы, которые пускают из Корелы по ветру колдуны: нойданнуоли — горящая стрела, выпускаемая колдуном, не знает промаха. «С ветру» начинается колотье в суставах, которое именуется «стрелья» или «стрел». Тех же колдунов приглашали как целителей, ибо только они и могут вылечить болезнь, а также на похороны и свадьбу; они же искусные кораблестроители. Новгородская берестяная грамота — раннее свидетельство таких взаимосвязей русского и финского обрядового фольклора.

Гневливый громовник и небесная свадьба. Перкунас и Перкель

Финно-угорские небесные боги — саамский Айеке, финский и карельский Укко, мордовский Пурьгине-паз — преследуют злых духов громовыми стрелами. Но здесь очевидно древнее германское и балто-славянское влияние на образы громовников.

Великий русский филолог и историк А. А. Шахматов в начале XX века записал у мордвы-эрзи замечательную свадебную песню, которую исполняли при готовке свадебного каравая:

Перевод этого текста таков:

Из последующего текста выясняется, что весь этот гром и молния гремят и освещают дом отца жениха, куда должна прибыть невеста. Почему об этом поется в свадебной песне, нам поможет прояснить миф, записанный П. И. Мельниковым-Печерским. Громовник Пурьгине-паз решил жениться на земной девушке, имя которой — Сыржа (Заря) — может выдавать ее небесное происхождение. Но во время брачного пира громовержец разошелся, принялся с грохотом сотрясать стол, а потом его взгляд засверкал молнией, дом загорелся, а жених с невестой вознеслись прямо на небо.

^{Укко на картине Роберта-Вильгельма Экмана на сюжет из «Калевалы». 1867 г.}

^{Lemminkäinen tulisella järvellä, luonnos, 1867.Ateneum Art Museum. Фотография: Finnish National Gallery / Hannu Aaltonen}

В одной мордовской сказке образ самого громовника несколько приземлен, ибо он изображен как инязор — богатый государь, зато он не только женится на земной девушке, но и поражает молнией семиглавого змея.

^{Языческие боги балтийских народов на гравюре Каспара Хенненбергера, XVI в. В центре изображен Перкунас.}

^{Wikimedia Commons}

Существенно, что обозначение грома и громовержца в мордовском языке заимствовано из балтийского: там громовник именуется Перкунас. Он тоже оказывается героем свадебных песен, но там его гнев вполне четко мотивирован: Перкунас участвует в небесной свадьбе Месяца и Солнца, но Месяц изменяет Солнцу с Утренней Зарей (вспомним мордовскую Сыржу), и Перкунас разрубает его мечом — так объясняется убывание луны. Но гневливый громовник есть и в мифологии финнов: когда небесный бог Укко ссорится со своей женой Рауни, гремит гром и начинается плодородный дождь. Мотив же небесной свадьбы солнца и луны известен и в финской, и в саамской мифологии — повсюду, где племена балтов жили по соседству с финнами. У финнов этот миф точно повторяет балтский: земную девушку сватают Солнце и Месяц, но она предпочитает сына Полярной звезды.