Картины города при вечернем освещении

— Ультраправые. Мечтали о мировом господстве Японии. Я знаю, продолжайте, — перебил его Аллен.

— О мировом господстве Японии мечтали многие, но «Черный дракон» организация военного характера, которая готова была добиваться поставленных перед ней задач любыми средствами. Как-то мало вяжется членство в тайном обществе с образом аккуратного чиновника без политических амбиций.

— Грехи молодости, — сказал Аллен, занятый раскуриванием трубки. Он безостановочно чиркал плоскими спичками, на которых было написано по-японски и по-английски: «Благодарим вас».

«Прихватил в ресторане», — подумал Росовски.

— В круг общения начальника канцелярии входят всего два человека: бывший министр финансов Содо Итикава и бывший начальник управления национальной обороны Рицу Фукуда. Оба — депутаты парламента, причем влиятельные. Итикава — глава одной из фракций правящей партии, которая называется «Общество встреч по понедельникам». Считают, что фракция Итикава помогла нынешнему премьеру удержаться в кресле во время последнего кризиса. Взамен премьер назначил человека Итикава начальником своей канцелярии. — Росовски посмотрел на Аллена.

— Это чья точка зрения? — спросил тот.

— Я выудил это из аналитического отчета нашего политического отдела.

— Источник?

— Неизвестный японский информатор, видимо из парламентских кругов.

— Для вас не должно быть неизвестных информаторов, — сделал замечание Аллен.

— Как бы не так! — разозлился Росовски. — Аппарат политических советников терпеть не может наше ведомство. Уж они-то никогда не откроют свои источники, хотя вовсю пользуются нашими.

— Надо будет поговорить с послом, — пробормотал Аллен. — Продолжайте, пожалуйста.

— Рицу Фукуда вынужден был уйти в отставку после того, как открыто заявил, что Япония должна обладать собственным потенциалом для ведения ядерной, химической и бактериологической войны. Несмотря на скандал и шумиху в прессе, он после отставки был избран депутатом и занял пост председателя комитета правящей партии по вопросам безопасности. Они часто собираются втроем в загородном доме Итикава. Итикава ярый националист, у нашего посольства с ним плохие отношения, поскольку он считает, что Япония слишком зависит от Штатов.

— Ярко выраженный тип шовиниста? Превосходство желтой расы и все прочее?

— Он никогда не высказывается на политические темы публично, но весьма активно участвует в закулисной дипломатии.

Аллен подошел к телевизору и переключил программу. Вместо мультфильма появилась роскошная белокурая красотка с флаконом духов новой марки в руках, которая, ни слова не говоря, несколько секунд призывно покачивала бедрами, чтобы уступить место детишкам, восхищенно взиравшим на новую игрушку.

— Вся эта информация хотя и любопытна, — сказал Аллен, не отрываясь от экрана, — но ничего нам не дает.

— Есть две интересные детали. — Главные козыри Росовски, как опытный игрок, оставил под конец. — До войны Итикава работал в Маньчжурии, в правлении Южно-Маньчжурской железной дороги. Вместе с ним работали Рицу Фукуда и нынешний начальник канцелярии премьер-министра. Это первая деталь. Вторая: в начале пятидесятых годов, когда американцы уходят, Рицу Фукуда избирается губернатором префектуры Сайтама. Своим заместителем он делает все того же нынешнего начальника канцелярии премьера. Одновременно там же появляется Итикава. В префектуре у него нашлись какие-то деловые интересы. Вся троица опять собирается вместе, но появляются и новые лица: начальник префектуральной полиции и прокурор. Они тоже работали в годы войны в Китае. В так называемом исследовательском отделе Южно-Маньчжурской железной дороги — иначе говоря, в разведке. Вы знаете этих людей: один из них теперь руководит государственным комитетом по обеспечению общественной безопасности (у него работает Норман), другой — Кубота — возглавляет бюро расследований.

Они почти догнали микроавтобус у ворот клиники профессора Ямакава. Подъезжая, видели, как водитель автобуса вылез из кабины, позвонил. К удивлению Имаи, вместо старого сторожа ворота открыли двое высоких парней в застегнутых пиджаках. Микроавтобус въехал на территорию клиники, и ворота закрылись.

— Что будем делать? — спросил инспектор Коно. — Нужен ордер на обыск.

— И десяток полицейских, чтобы прочесать всю территорию, — добавил Имаи. — Надо связаться со штабом.

Через полчаса появились две машины, набитые полицейскими в форме. И почти одновременно из ворот клиники выехал микроавтобус. Имаи развернул свою машину поперек дороги. Водителю микроавтобуса пришлось остановиться. Он высунулся из окошка:

— В чем дело?

Имаи показал ему удостоверение.

— Вылезай.

Водитель, молодой парень, вытащил водительскую лицензию.

— Я ничего не нарушил, — растерянно сказал он.

Инспектор Коно прошептал Имаи на ухо:

— Тот, из бара, видно, остался в клинике. Придется ее обыскать. Если он, конечно, уже не ушел через какой-нибудь черный выход.

Имаи подозвал одного из приехавших полицейских.

— Отвезешь этого в Саппоро. Ордер на его арест уже должны были выписать.

Коно показал Имаи ордер на обыск в клинике — его привезли полицейские.

— Пойдемте.

Они подошли к воротам.

Навстречу им вышел широкоплечий молодой человек, которому они показали ордер.

— Эту затею вам придется оставить, — хладнокровно сказал он, ознакомившись с документом, и предъявил в свою очередь удостоверение сотрудника бюро расследований общественной безопасности министерства юстиции. — В связи с чем вы хотели произвести обыск? — спросил он.

— Подозрение на хранение наркотиков.

— Мы здесь находимся не один день. Могу вас уверить, что здесь нет никаких наркотиков. Мы выполняем особое задание и не можем вам позволить войти сюда.

— Но ордер…

— Только по согласованию с нашим начальством в Токио. Пусть ваше руководство договорится.

Имаи испытывал острое желание приказать полицейским арестовать этого наглеца и все-таки обыскать клинику. Инспектор Коно отвел его в сторону.

— Нам придется уйти, — сказал он вполголоса. — Сами видите, эти ребята не пойдут на попятную. А вступать в схватку с их ведомством мы не можем.

Имаи бросил сигару, которую только что вытащил из алюминиевого футляра, и пошел к машине. Усаживаясь рядом с ним, Коно усмехнулся:

— Двоим полицейским я велел вылезти на повороте и спрятаться в роще около клиники. Пусть понаблюдают, что вокруг нее происходит.

…Из бара «Цудзи» Ватанабэ вышел сразу же за полицейскими, сообразив, что подходить к бармену за деньгами уже бессмысленно. Пока полицейские в штатском и в форме что-то оживленно обсуждали, Ватанабэ, усевшись в свою машину, догнал красный микроавтобус с желтой полосой. Держась на приличной дистанции, Ватанабэ ехал за микроавтобусом до клиники Ямакава. Увидев, что сзади появились две полицейские машины, он развернулся и поехал назад в Саппоро. Теперь он знал, что ему делать.

— Все это пока что не приблизило нас ни на шаг к разгадке «Храма утренней зари». Сама по себе информация интересная, но…

— Во всяком случае, мы можем предполагать теперь, что уцепились за что-то очень серьезное, раз действующими лицами являются столь высокопоставленные особы, — возразил Росовски.

— Резидент, кстати, тоже засомневался. Первое, что он спросил: «А чем это может нам помочь? Всем известно, что в Японии политику делают группы, фракции, назовите их как угодно. И если Содо Итикава создал группу, которая подбирается к власти, то заниматься этим должен политический отдел. Передайте туда эту информацию, пусть доложат Вашингтону, присовокупив, что выяснили все это благодаря собственному интеллекту и долгой аналитической работе». Но потом резидент все же согласился послать человека в префектуру Сайтама, чтобы порыться в прошлом наших подопечных.

Аллен рассказывал, энергично расхаживая по комнате. Его приятно волновало общение с людьми, занимающими более высокое положение, чем он сам.

— В последние дни наши подопечные активно контактируют друг с другом, — заметил Росовски. — Начальник комитета общественной безопасности дважды был на этой неделе у Итикава. Один раз вместе с начальником канцелярии премьера.

— Нельзя всадить аппаратуру этому Итикава? — поинтересовался Аллен.

Росовски отрицательно покачал головой.

— Его личная охрана — в основном бывшие полицейские — бдительно сторожит дом. Не подступишься.

— Вне зависимости от итогов поездки в префектуру Сайтама необходимы срочные шаги. Что вы предлагаете?

— У нас нет подступов к бюро расследований, — в утверждении Росовски все же сквозила вопросительная интонация, словно он надеялся на какие-то известные одному Аллену источники информации.

Но Аллен никак не реагировал.

— В принципе можно было бы обратиться в Федеральное бюро расследований США, — неожиданно сказал Росовски, — но даже если они и могут помочь, наверняка не захотят.

Глухая вражда между специальными службами (несмотря на усилия Совета разведки США, куда входили представители всех заинтересованных ведомств, и попытки координировать их работу) свела на нет практику обращения за помощью к коллегам. ФБР не могло простить ЦРУ того, что ведомство Гувера оттеснили от международных дел. ФБР доставалась только черновая работа, вроде ареста иностранных агентов, уже разоблаченных ЦРУ.

Но Аллена идея заинтересовала.

— А почему ФБР?

— Очень просто, — ответил Росовски. — Японское бюро расследований в свое время скопировали с ФБР. И в прежние времена они поддерживали с ФБР неплохие контакты, ездили к Гуверу учиться и перенимать опыт.

— Пожалуй, это мысль! — Аллен воодушевился. — Надо немедленно послать запрос. Моим личным кодом. Важную информацию надо не только получить, но и суметь сохранить.

Росовски понял, что идею с ФБР Аллен уже считает своей.

— Боюсь, что… — начал он.

— Не надо бояться, — покровительственно сказал Аллен. — Один из заместителей директора ФБР мой старый друг.

Когда раздражение от неприятного разговора у ворот лечебницы немного улеглось, Имаи подумал, что все это дело вообще его не касается. Его дело — раскопать историю с Осима, сбитым на дороге. Он не стал возвращаться в Саппоро, а поехал в ту же деревушку, где однажды ночевал и где ночью к нему в комнату пытались проникнуть неизвестные. Он надеялся, что местные полицейские что-нибудь нашли.

Начальник отделения, хоть и заставлял себя улыбаться, был явно недоволен появлением Имаи. Во-первых, присутствие постороннего нарушало привычный образ жизни. Во-вторых, Имаи понял это сразу, полицейские не ударили палец о палец, чтобы найти ночных взломщиков.

Имаи обосновался у телефона, собираясь затем позвонить в Саппоро, чтобы выяснить, какие там новости. Но когда он, вытащив свой блокнот, вновь сосредоточился на деле Осима, ему позвонил инспектор Коно. Слышимость по спецсвязи была прекрасной, и Имаи сразу уловил его огорченный тон.

— Шофера пришлось отпустить. Бармен клянется, что ни в чем не замешан. Хотя у него нашли несколько наркотических препаратов. Я такие, правда, в первый раз вижу. Во всяком случае, бармена-то мы упрячем за решетку, но ордер на обыск клиники начальство не дало. Ищем того человека из бара, но пока безуспешно. Словом, неудача, только спугнули якудза.

После разговора с инспектором Коно Имаи опять погрузился в свою записную книжку. Переждав обеденное время, он принялся звонить в штаб полиции.

— Это инспектор Имаи, — сказал он дежурному. — Мне надо…

— Хорошо, что вы позвонили, инспектор Имаи, — лишенным всяких эмоций голосом сказал дежурный. — Вас ждет заместитель начальника штаба. Приезжайте немедленно.

Выяснить адрес сторожа клиники оказалось не таким уж трудным делом. Ватанабэ, чтобы не терять времени, приехал к старику домой. Глядя тому прямо в хитрые, алчные глаза, Ватанабэ откровенно сказал, что ему нужно. Не дав сторожу опомниться, он встал, повторив, что будет ждать старика через два часа в ресторанчике на окраине Саппоро.

— И еще… — Заместитель начальника штаба полиции посмотрел на Имаи поверх очков в тонкой золоченой оправе. — Вы до сих пор не завершили порученного вам дела. Вы прибыли к нам на практику с хорошими рекомендациями, и мы надеялись, что сможем помочь росту молодого сотрудника полиции. Но вы не оправдали наших надежд. Я даю вам два часа на завершение дела об этом ночном происшествии. Сдайте отчет начальнику отдела. Он же сообщит вам, где вы будете работать впредь.

Имаи, поклонившись, вышел.

Он и не подозревал, что час назад его собеседнику позвонил раздраженный губернатор, который, осведомившись о здоровье (это было плохим признаком), минут десять неторопливо читал вслух газетную статью с перечислением нераскрытых хоккайдской полицией тяжелых преступлений. Накаляясь от гнева, заместитель начальника штаба полиции вынужден был выслушивать иронические фразы в адрес блюстителей порядка, у которых на все есть время, кроме расследования преступлений.

— Этот парень знает, что пишет, — с издевкой сказал губернатор. Только сегодня мне жаловались на вас. Вместо того чтобы заниматься делом, ваши люди мешали сотрудникам бюро расследований выполнять свои функции, пытались проникнуть в клинику уважаемого профессора Ямикава под нелепым предлогом. Как все это понимать?

После разговора в таком тоне и последовал вызов Имаи в штаб. В штабе полиции откровенно не любили бюро расследований, и в поведении Имаи не было бы криминала, если бы не предстоящие муниципальные выборы — после переизбрания губернатор может обновить руководство полиции. Вызывать его недовольство сейчас было просто глупо.

В назначенное время Ватанабэ сидел в машине, поставленной наискосок от бара, и спокойно наблюдал за входом. Если бы сторож пришел не один, то можно было бы сразу свернуть налево и исчезнуть.

Сторожа он увидел издалека и удовлетворенно усмехнулся. Алчность пересилила страх. Отметил парадный вид старика — галстук, коричневый пиджак, застегнутый на все пуговицы. Выждал, пока тот исчез за стеклянной дверью, только после этого вылез из машины и вошел в бар.

Около стойки он тронул за плечо сторожа.

Тот испуганно обернулся, но, узнав, радостно поздоровался.

— А я вас ищу.

Они отошли к столику в глубине бара.

Ватанабэ пристально посмотрел сторожу в глаза. Старик чувствовал себя явно не в своей тарелке, мялся. Наконец не выдержал:

— Я решил отказаться.

Он заискивающе посмотрел на собеседника, но Ватанабэ молчал.

— Опасаюсь я, — продолжал сторож, — вдруг узнают, кто вам ключи дал. Если за меня возьмется полиция, я все расскажу. Уволят. А здесь служба постоянная. Хоть и платят мало… Так что решил я отказаться, — опять повторил он, но уже не так уверенно.

Ватанабэ, нагнувшись над столиком, внятно сказал:

— Триста тысяч сразу, еще триста потом.

Сторож открыл рот…

— А вы обещаете, что все будет аккуратно, никто не заметит и вообще…

— Деньги отдам в машине, — сказал Ватанабэ, поднимаясь.

Сторож засеменил за ним.

Проехав пару улиц, Ватанабэ остановил машину. Протянул сторожу конверт.

— Давай ключи. Я сейчас пойду сделаю дубликаты.

— Не надо, — ответил сторож, вынимая из кармана пиджака завернутые в газету ключи. — Это я сам сделал для вас.

Ватанабэ не удивился. Пока сторож пересчитывал деньги, он расправил на твердой папке большой лист бумаги.

— Мне нужна схема, — объяснил он, — где находится сигнализация и как добраться до кабинета.

К сторожу вернулась боязливость. Рука, которой он взял карандаш, дрожала.

— От ворот метров четыреста — главный корпус. Его нужно обойти с правой стороны. Там увидите маленький домик. В двери один замок. — Он показал Ватанабэ ключ. — Два поворота против часовой стрелки. Сигнализация есть только в главном корпусе. Кабинет его — как войдете, чуть вперед по коридору и направо. Ключ от кабинета сторожам не дают. Я за пять лет там ни разу не был.

— Ночью ты один?

— В летнее время, кроме сторожа, ночью ни души, — подтвердил он.

Часов в одиннадцать Росовски стал шарить по книжным полкам, раздумывая над тем, что бы ему почитать на сон грядущий. Он равнодушно перебрал несколько новых романов, но ни на одном из них не остановился, а вытащил книгу, в свое время прочитанную с карандашом в руках. Росовски заканчивал университет, готовился посвятить себя изучению Японии и выпущенную гарвардскими профессорами монографию «Ближайшие шаги в Азии» изучил досконально. В Японии еще стояли оккупационные войска, и в книге обсуждалась текущая американская политика.

Росовски перелистал несколько страниц.

«…Американцы рассматривали оккупацию Японии как альтруистическую попытку, предпринимаемую Соединенными Штатами ради спасения преступной нации и ее исправления, с тем чтобы в будущем она стала полезным членом семьи народов».

Росовски даже улыбнулся, читая эти отчеркнутые карандашом строчки. Как бы не так! Может быть, в штабе командующего американскими оккупационными войсками генерала Макартура и было несколько человек, искренне стремившихся способствовать демократизации Японии, ее освобождению на веки вечные от милитаризма, да их достаточно быстро отправили обратно в США.

«Поскольку Соединенные Штаты нанесли Японии поражение почти без посторонней помощи, американцы считали, что будет логично, если они от имени всего мира возьмут на себя задачу преобразования Японии… Американцы ревностно охраняли свое исключительное право формулировать и осуществлять оккупационную политику в Японии».

«Что ж, — подумал Росовски, — дело историков переосмыслять историю. Конечно, приятнее считать, что Америка справилась с японцами сама, и забыть, как русские разгромили основные сухопутные силы императорской армии. Впрочем, — пожал плечами Росовски, — мы первыми высадились на Японских островах, и естественно, что мы старались сделать из этой страны нашего союзника. Цель стоила средств».

Росовски выключил верхний свет и лег. «Самое удивительное, — подумал он, — что многие японцы после оккупации изъявили желание сотрудничать с новой властью. Это было полной неожиданностью для американцев, ожидавших от фанатически сражавшихся японцев чего-то вроде партизанской борьбы. Подозревали, что японцы маскируют своей готовностью сотрудничать с американцами некий дьявольски хитрый замысел с целью усыпить их бдительность и обмануть. Американцы недооценили приспособленческий характер этики японцев, — продолжал размышлять Росовски. — Во время войны рядовой японец сражался главным образом из чувства долга. Его святой обязанностью было в случае необходимости безмолвно умереть, пожертвовать жизнью ради процветания императорского дома. Однако, когда капитуляция была должным образом оформлена японским правительством, все изменилось. Сказалась привычка к подчинению властям. Американцы стали властью, и большинство японцев без внутреннего сопротивления им покорилось».

У Росовски совсем прошел сон. Он лежал с необыкновенно ясной головой и размышлял. Он приехал в Японию, когда нанесенные войной раны уже зарубцевались. Разрушенные бомбардировками кварталы отстроили заново, нищета уже не бросалась в глаза. Что здесь творилось сразу после войны, он мог себе представить только по рассказам ветеранов и «Японскому дневнику» Марка Гейна. О бедственном положении страны — итог развязанной Токио войны — свидетельствовала впечатляющая деталь тогдашнего японского быта, воспроизведенная Гейном: в ясный солнечный день мужчины высовывались из окон и старались прикурить сигарету при помощи увеличительного стекла…

Японцы долгие годы были самыми преданными союзниками США. Что же происходит теперь? На словах правительство еще раскланивается перед Вашингтоном, но по сути гнет свою линию.

Значит, японцы считают, что Америка больше не олицетворяет некую власть, которой приходится покориться? Америка слабеет, а Япония крепнет.

Росовски сумел уснуть, только приняв снотворные пилюли жены — их рекомендовал посольский врач как наименее вредные.

…Ватанабэ нажал кнопку на часах — красные точечки сложились в цифру три. Глаза уже привыкли к темноте, и он хорошо различал силуэты деревьев, высокий забор. Вслушиваясь в тишину, он минут пятнадцать стоял не двигаясь, но вокруг было спокойно. Осторожно ступая, подошел к забору, подпрыгнув, подтянулся, в два приема легко перебросил тренированное тело на ту сторону. Осмотрелся. Поодаль светилось окно в домике сторожа. Под ногами он чувствовал мягкую землю, садовники аккуратно очищали территорию от листьев и сучьев.

Через минуту он достиг главного корпуса. Трехэтажное здание без единого огонька казалось мрачным. Также легко он отыскал маленький домик. Обошел его со всех сторон. Вход один. Все шесть окон заперты.

Он надел перчатки, мягким движением сунул в замочную скважину ключ, переданный сторожем, дважды повернул. Нажал на ручку. Дверь бесшумно отворилась.

Компактный фонарик, умещающийся в ладони, давал достаточно света. Плотно притворив дверь, он вдруг решил запереть ее на ключ, хотя сначала не собирался этого делать.

Кабинет представлял собой небольшую квадратную комнату, обставленную по-европейски. С письменным столом, несколькими стульями, большим книжным шкафом, которые он не торопясь обследовал под острым лучом фонарика. Просмотрел бумаги на письменном столе, с помощью универсальной отмычки вскрыл ящики стола. Ничего интересного. Но это его не обескуражило.

Он подошел к незастекленному шкафу, уставленному солидными томами. Несколько минут тщательно осматривал и ощупывал полки. Потом резким движением потянул одну из них на себя. Три фальшивые полки, скрепленные между собой, откинулись на петлях, открыв прямоугольник сейфа.

Сейф был не номерной — просто большой несгораемый шкаф, но с массивными стенками. Он посмотрел на часы: 3.30. Прошло всего полчаса. Можно повозиться. Набор инструментов у него был с собой. Он установил фонарик так, чтобы замок сейфа был освещен, и принялся за дело. Работать было неудобно, потому что мешали нависавшие со всех сторон книжные полки.

Он провозился около часа, прежде чем замок начал поддаваться. Остановившись на секунду, чтобы вытереть пот со лба, он вдруг услышал звук, заставивший его насторожиться. Он молниеносно сгреб инструменты, поставил полки на место и бросился к окну, выходившему на асфальтированную дорожку.

Теперь он уже явственно слышал звук автомобильных моторов, а затем на асфальте заиграли лучи фар.

Тишины как не бывало. Раздались громкие голоса, шаги, машины разворачивались и становились где-то рядом с домиком. Он прижался к стене, внимательно прислушиваясь к тому, что происходило снаружи. Голоса приблизились — неизвестные явно обходили дом вокруг, проверяя сохранность оконных запоров, кто-то подергал ручку входной двери. Он мысленно похвалил себя, что догадался запереть замок.

Голоса стихли. Красные цифры на часах подавали сигнал тревоги — уже 4.30. Скоро станет светло. Он выскользнул из комнаты. Кроме кабинета, в домике были маленькая кухня, туалет и комната в японском стиле, устланная татами. Ее окно смотрело в лес. Он открыл оконные задвижки, осторожно высунул голову — никого. Спрыгнул на землю и прикрыл окно. Быстро побежал через лес к забору. Из-за деревьев осторожно выглянул. На маленькой стоянке возле главного корпуса стояли три одинаковых автомобиля. В нескольких комнатах был зажжен свет, у входа стоял человек и курил.

Ватанабэ перелез через забор довольно далеко от своей машины и побежал к ней.

Его «глория» стояла на обочине дороги, параллельной той, что вела к воротам, и ни с одной стороны не просматривалась. Однако возле нее он увидел рослого молодого парня, который стоял, засунув руки в карманы.

Полицейский? Если что-то случилось, то по номеру они легко доберутся до него. Там, в домике, он не оставил никаких следов, но машина покажется им подозрительной. Неужели сторож испугался и донес?

Ватанабэ, пригибаясь, неслышно подобрался сзади и, бросившись на парня, сильно ударил его по голове. Тот рухнул на землю. Ватанабэ быстро обшарил его карманы. Под пиджаком — наплечная кобура. Из кармана вытащил удостоверение: «Бюро расследований общественной безопасности министерства юстиции».

Он вынул небольшую ампулу с острым, как иголка, концом и сильным движением воткнул ее парню в правое ухо. Тот обмяк.

Использованная ампула исчезла в потайном кармашке брюк, и он бросился к машине.

Загородный дом Содо Итикава построил недалеко от курорта Атами, известного своими горячими источниками. Атами — местечко людное, в сезон пустого номера в отеле не найдешь, загодя надо бронировать. Но дом Итикава стоял в стороне от скоплений отдыхающей публики.

В свое время не раз избиравшийся депутатом, министр в одном из послевоенных кабинетов, Итикава лет десять как отошел от активной политической деятельности. Это произошло, когда ему перевалило за семьдесят. Широкая публика давно забыла о нем, журналисты не баловали вниманием. Но автомобильная стоянка возле его роскошного загородного дома редко пустовала, количество телефонных звонков не уменьшалось, ему даже пришлось нанять еще одного секретаря. К нему заглядывали весьма влиятельные люди, руководители фракций правящей консервативной партии, министры. Они приезжали не ради того, чтобы выказать ему уважение в День почитания престарелых, как это заведено в Японии. Они приезжали за помощью.

Итикава был своего рода крестным отцом, он пользовался большим уважением в подпольном мире, к его словам прислушивались якудза. С послевоенных времен он служил посредником между преступным миром и правыми политиками, которые весьма нуждались в помощи якудза. Однако тесные связи с организованной преступностью были не единственным источником его власти…

Перед домом, адрес которого Ватанабэ назвал Морита во время вчерашнего разговора, стояла одинокая машина синего цвета марки «королла».

За рулем сидел человек, внимательно наблюдавший за улицей в зеркало.

Когда Ватанабэ подошел, человек вылез из машины и ушел, не оглядываясь. В связку ключей была просунута записка: «Документы — в ящичке для перчаток. Когда минует надобность в машине, оставьте ее на стоянке в аэропорту».

У ближайшего телефона Ватанабэ остановился. Набрал токийский номер. Откликнувшийся голос был ему незнаком.

— Я хотел бы поговорить с Морита-сан.

— К сожалению, его нет. Что передать?

— А когда он будет?

— Точно не могу сказать. Возможно, через день-два.

Ватанабэ огорчился: таксист Морита был ему необходим, чтобы посоветоваться, что делать дальше.

Ему захотелось есть, да и до ночи надо было как-то убить время. Сегодня он предпримет еще одну попытку. Он зашел в небольшую закусочную, чтобы похлебать горячего супа и съесть свежей рыбы. Люди сидели под открытым небом, ожидая, когда невысокая пожилая женщина обнесет их горячими влажными салфетками, поставит чашки с дымящимся супом. Сам хозяин тут же жарил рыбу и раскладывал ее по тарелкам. Креветки были маленькими, суп чересчур жидким.

…Росовски изумленно вскинул брови: ответ пришел меньше чем через двенадцать часов. Конечно, он знал, что ФБР еще при Гувере напичкало свою штаб-квартиру всякого рода техникой и при желании требуемая информация может быть получена немедленно. Но с какой стати им стараться не для себя, а для других? Аллен, видимо, не соврал, рассказывая о своей дружбе с кем-то из начальства ФБР.

— Фотографии мы получим позже, — сообщил Аллен.

Высокий блондин с каменным выражением лица, которого Росовски видел на встрече с Норманом, согласно кивнул.

В шифровке сообщалось, что пять лет назад некий Исида, работник бюро расследований, во время пребывания в Штатах по приглашению ФБР в пьяной драке проломил бутылкой голову какому-то завсегдатаю бара, где японец очутился после целого дня «знакомств с достопримечательностями города». Исида быстро увезли из бара, а затем тихо отправили в Японию, внушив, что его вытащили, можно сказать, из тюрьмы, и получив согласие на сотрудничество. Однако его услугами пока не пользовались.

Дополнительно должен был прибыть пакет с фотографиями, где Исида запечатлен скрытой камерой в том злосчастном для него баре.

Блондин поднялся.

— И не церемоньтесь с ним, — сказал вдогонку Аллен.

— А если Исида ничего не знает о «Храме»? — поинтересовался Росовски.

— Пусть узнает, — жестко ответил Аллен, глядя ему прямо в глаза.

— Это может ему дорого стоить.

Аллен подошел вплотную к Росовски.

— Мне плевать на всех японцев, вместе взятых. Если они что-то замышляют за нашей спиной, пусть сами и расплачиваются. Мы еще достаточно сильны, чтобы поступать так, как нам угодно.

Имаи проснулся в двенадцатом часу. Во рту было сухо, ныло в висках. Он залпом выпил бутылку пива «Кирин», умылся.

За час, пристроившись за свободным столом в штабе полиции, он закончил рапорт и сдал начальнику отдела. Тот быстро просмотрел выводы: несчастный случай по вине пешехода, водитель инспектор Касуга не виноват, — и отпустил Имаи.

Имаи включил радио и тут же выключил. С тоской посмотрел на стопку книг, которые надо было прочитать, и решил просто прогуляться. Завтракать он не стал. Головная боль прошла, но есть не хотелось.

Иногда, когда дела не ладились и портилось настроение, он долго бродил по улицам. Он мог ходить час, два, пока мысли не прояснились и можно было вновь приниматься за работу.

Он побрел в обратную от центра сторону, переходя с улицы на улицу, разглядывая витрины магазинов, останавливаясь у киосков, чтобы перелистать свежие журналы. Протянул продавцу двести иен и взял номер иллюстрированного «Сюкан синтё». Этот журнал, печатавший с продолжением современных японских и зарубежных писателей, он предпочитал другим.

Прогулка по городу приободрила его. Он вспомнил, что не ел со вчерашнего дня, и зашел в маленькую лавочку, привлеченный запахом мисо-сиру — традиционного японского супа из перебродивших соевых бобов.

Профессор Ямакава вышел из кабинета, на ходу натягивая на себя серый пиджак. Он сильно устал за последние дни, когда его заставляли работать по шестнадцать часов в сутки и непрерывно напоминали, что порученная ему задача требует немедленного решения. Слушая эти слова, он раздражался: не они, а он сам торопил себя, как мог, выжимая из своего мозга все, на что он был способен.

Человек в темном костюме, дежуривший у дверей, пропустил Ямакава, скользнув по нему цепким взором. Профессору не нравилось это нашествие одинаковых людей, заполонивших клинику. Он натыкался на них повсюду, но поделать ничего не мог: клиника принадлежала не ему, и он не был хозяином в своем доме. Профессор утешал себя тем, что после практических испытаний его, во-первых, оставят в покое, во-вторых, на обещанную премию он создаст свою собственную лабораторию, где сможет распоряжаться и другими и самим собой.

— На сегодня все, — сказал он человеку, сидевшему за столом со множеством телефонов и пультом радиосвязи, установленным совсем недавно в главном корпусе.

Тот кивнул и, нажав какую-то кнопку, коротко сказал:

— Машину профессора.

Это новшество тоже было неприятно профессору. Он любил — даже если засиживался в клинике допоздна — пройтись до дому пешком. Вечерняя прогулка бодрила и успокаивала его; идя неспешным шагом по знакомому маршруту, он сосредоточивался на своей работе в клинике. И немало важных мыслей пришло к нему во время таких вечерних прогулок. Теперь его возили только на машине, шофер которой даже и не пытался скрыть под пиджаком наплечную кобуру. Еще хорошо, что они не обосновались у него дома. Попытку подселить к нему охранника Ямакава отмел с порога, сославшись на то, что его домик слишком на виду и нового человека соседи сразу заметят, да еще и донесут на него в полицию, заподозрив что-нибудь. Аргумент подействовал. Всякого публичного внимания к себе эти люди боялись.

Остановив машину у калитки, шофер открыл ему дверь, потом первым вошел в дом, осмотрел комнаты, кроме одной, всегда запертой — Ямакава никому не разрешал заглядывать в нее, — и только тогда ушел. Профессора эта процедура немного смешила, но приходилось с ней мириться. В конце концов, его жизнью всегда распоряжались другие. И тогда, до войны, когда он был молодым начинающим врачом, и после войны, во время оккупации, когда он чуть не умер с голоду, потому что его нигде не брали на работу, и даже сейчас, когда стал профессором. И хотя теперь его просьбы никогда не встречали отказа и он получал все, что просил, его не покидало ощущение, что он узник чрезвычайно комфортабельной и уютной, но все же тюрьмы. Другие люди говорили ему, что делать, другие люди заставляли его переезжать с места на место. И даже дома не оставляли его одного.

Переодевшись в кимоно, он вышел в сад, потом вернулся за садовым инструментом. По дороге он открыл всегда запертую комнату без окон.

Секретарь осторожно раздвинул сёдзи. В комнату проник свежий запах цветов, испарения от нагретой солнцем земли смешивались с вечерней прохладой. День клонился к закату, и полулежавший на циновках старик укутался в плед.

Старик читал книгу, держа ее левой рукой. Рядом стояла неизменная чашка с жасминовым чаем. Раз в месяц секретарь посылал кого-нибудь на почту забрать посылку с чаем, регулярно посылаемую из Китая.

В комнате размером в восемь татами было просторно и чисто. На стене висел один-единственный пейзаж, под ним стояла этажерка с книгами. Рядом небольшой шкафчик, на нем ваза с цветами. В углу у табличек с именами умерших предков стоял лакированный ящичек с рисом. Секретарю было всего сорок лет, из них пятнадцать он служил здесь, но он знал от своего предшественника, что в этой комнате ничто не изменилось с тех пор, как дом был построен и обставлен в первый год Сёва — год восшествия на трон нового императора, чье имя — Хирохито — японцы осмелились произносить лишь после несчастий 1945 года и прихода варваров-американцев.

Поймав взгляд старика, секретарь согнулся в поклоне. Уловив краем глаза, что тот отложил книгу, заговорил вполголоса, употребляя самые вежливые формулы японского языка, в котором даже грамматика подчеркивает разницу между аристократом и крестьянином.

— Сэнсэй, Фукуда-сан хотел бы приехать сегодня…

— Я жду его. Что-нибудь еще?

— Тэру Тацуока просит сэнсэя принять его. Он говорит, что для него это вопрос жизни и смерти.

Старик прикрыл глаза.

— Вопрос жизни и смерти! — проговорил он насмешливо. — Как теперь бросаются словами… Что делать, все возвышенное испоганено чуждым влиянием. То, что было уделом немногих достойных, отдано на откуп массе ничтожных. Вопрос жизни и смерти!.. — еще раз повторил он. — Я начинаю разочаровываться в этом человеке… Дело, из-за которого он рвется ко мне, — старик говорил уже так тихо, что секретарь не различал слова, напряженно следя за лицом хозяина, — никак не стоит таких высоких слов. Жаль. Он мне нравился, этот молодой человек… Хорошо, пусть приедет.

Он вновь взялся за книгу, и секретарь понял, что пора уходить. Он вытащил из кармана маленькую коробочку и поставил на низенький столик, так, чтобы старик мог дотянуться.

— Это подарок, присланный Сасихара-сан.

Секретарь исчез, задвинув за собой фусума — тонкие деревянные рамы; наклеенная на них плотная рисовая бумага не пропускала света.

Теперь он ступал уверенным шагом: за пределами комнаты старика он был важной персоной, доверенным лицом Содо Итикава, бывшего министра, пользующегося влиянием в правящей партии, сохранившего большие связи.

Оставшись один, Итикава равнодушно взглянул на коробочку. Он знал, что найдет там. Крупный бриллиант или изделие из золота ручной работы. Словом, что-то ценимое людьми типа Сасихара, которые пренебрегают духовными ценностями. Сасихара и Коно Киёси, президент компании «Тоё сого сёся», не забыли, кому они обязаны возможностью спокойно заниматься своим выгодным бизнесом.

Он даже не стал проверять, правильной ли была его догадка, а снова углубился в книгу, которую читал медленно, всматриваясь в очертания знакомых иероглифов, пытаясь угадать второй смысл слов, эпизодов, характеров. Этого второго, подлинного смысла, некоего откровения не могло не быть в книге, которую он перечитывал уже в который раз. Это был роман Мисима «Храм утренней зари».

Итикава знал все, что написал Мисима. А что не так мало: сорок романов, восемнадцать пьес, двадцать томов рассказов. Многое Итикава читал еще при жизни Мисима, который стал модным писателем в сравнительно молодом возрасте — после выхода романа «Исповедь маски». За два года до самоубийства Мисима Итикава познакомился с ним и нашел его слишком несерьезным для той роли, на которую писатель претендовал. Но после событий 1970 года Итикава переменил отношение к Мисима. Он читал и перечитывал его романы. И не потому, что ценил их художественные достоинства — Мисима слыл тонким стилистом, — а потому, что хотел понять, как Юкио Мисима пришел к идее смерти за императора. Итикава искал в книгах Мисима универсальный рецепт воспитания молодых японцев, развращаемых современной школой, телевидением, западным влиянием.

Когда Юкио Мисима в ноябре 1970 года пытался поднять солдат «сил самообороны» на мятеж ради восстановления прежней Японии с ее национальной гордостью и военной мощью, Итикава прослезился. Он не сомневался, что попытка Мисима обречена, народ не поддержит его, но смертью своей Мисима закладывал кирпич в фундамент здания, которое будет возведено рано или поздно. Итикава больше всего был благодарен Мисима за самоубийство. Останься тот жив, он бы попал на скамью подсудимых и никогда не обрел бы ореола национального героя, мученика, которым надо гордиться. Итикава даже позволил себе пошутить, переиначивая известное выражение: «Если бы Мисима не умер, его надо было бы убить».

Итикава не жалел денег на новые издания книг Мисима и книг о нем, на создание легенды об истинном японце, примере, достойном подражания. Итикава собирал все относящееся к жизни Мисима, надеясь отыскать ключ к жизни писателя, ключ, который подошел бы и к юношеским сердцам.

Многое претило ему в жизни Мисима: его противоестественные наклонности, его стремление выставлять себя напоказ. Он хорошо помнил скандальные фотографии, на которых Мисима запечатлен полуголым на мотоцикле, — символ западного образа жизни. Однако об этом следовало забыть. Итикава приводил пример с Хорстом Весселем, немецким студентом, убитым в пьяной драке в кабаке, что, однако, не помешало нацистам сделать из него национального героя.

Итикава подчеркивал другие, важные для его замысла детали жизни Мисима. Когда будущему писателю было четыре года, отец, жесткий и властный человек, решил воспитать в нем мужественность. Он держал его на предельно близком расстоянии от мчащегося поезда, следя за тем, чтобы лицо ребенка оставалось таким же бесстрастным, как маска в театре Но.

Для альбома Мисима он сам отбирал фотографии. На одной из них писатель в каске и униформе. У него была собственная небольшая армия, которая проводила настоящие учения (ее командир Масакацу Морита покончил с собой одновременно с Мисима — для Итикава это был прекрасный образец мужской дружбы). Эта армия участвовала в маневрах «сил самообороны».

Когда стемнело, секретарь зажег свет. Итикава по-прежнему читал «Храм утренней зари».

Имаи сразу вспомнил этого человека. Ожидая, пока ему принесут суп, он оглянулся, рассматривая немногочисленных посетителей, пожелавших поесть в неурочный час. Имаи еще тогда в баре заметил молодого парня с холодным и спокойным взглядом. Потом тот мгновенно исчез, и Имаи не успел попросить кого-нибудь из полицейских проверить его документы.

Имаи не мог объяснить даже самому себе, что именно его настораживало в этом человеке с уверенными движениями, но, когда тот поднялся, инспектор, расплатившись за суп, к которому не притронулся, осторожно последовал за ним. Имаи встал за углом и увидел, что неизвестный, приостановившись у витрины, проверился, и сделал это вполне профессионально. Это усилило подозрения Имаи.

В соседнем переулке человек сел в синюю «короллу» и уехал. Имаи отыскал ближайший полицейский пост и попросил установить, кому принадлежит автомобиль — номер он запомнил.

Был дан приказ всем постам и патрулям найти синюю «короллу», номер которой сообщил Имаи. Однако никаких сведений не поступило. Машина и ее водитель исчезли.

Имаи не находил себе места, то и дело заглядывал к сотрудникам дежурной службы, которые однозначно качали головой. В отделе ему сказали, что из Токио звонил его старший брат, но Имаи был в таком напряжении, что не обратил на это внимания. Синяя «королла» принадлежала солидной прокатной фирме.

— Тут явно какая-то махинация. Тот, кто брал машину, записал на карточке свой адрес, — рассказывал младший инспектор, который по просьбе Имаи ходил в офис фирмы. — Я проверил: там находится склад известной торговой компании.

Не дослушав, Имаи опять пошел к дежурным — новостей по-прежнему не было.

— Может быть, он сменил номер? — предположил кто-то. — Он не мог заметить, что ты за ним следишь?

Имаи пожал плечами. Гадать бессмысленно.

В десять часов вечера, когда Имаи, одурев от многочасового ожидания, задремал в кресле, его разбудили. Машину, которую он разыскивал, час назад видели на той самой дороге, где Касуга сбил ночью человека.

…Его явно били. Увидев кровоподтеки на лице, Аллен нахмурился. Японца, имя которого значилось в шифровке штаб-квартиры ФБР, привязали к креслу так, что он не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой. Перестарались. В глазах японца, вскинувшего голову, когда появился Аллен, был страх. Исида сидел без пиджака, в одной рубашке. Аллен заметил, какой он худой и маленький. «Впрочем, — подумал он, — японцы все такие, за исключением тех, кто родился в шестидесятые годы, — они уже росли на мясе и витаминах, которые мы, американцы, принесли в эту страну».

Аллен посмотрел на часы — из-за плотно зашторенных окон и ослепительно яркого света ламп терялось чувство времени. Высокий блондин подошел к нему.

— Четыре часа с ним работали, — он кивнул на Исида, — прежде чем раскололся.

Блондин тоже был в одной рубашке, под которой бугрились мощные узлы мышц. Аллен задумчиво посмотрел ему в глаза.

— Можем заставить его рассказать еще раз специально для вас, предложил Аллену блондин, — а нет — в соседней комнате мы установили магнитофон. Сейчас ребята напечатают показания на машинке и дадут ему подписать. Магнитофонная лента ведь не документ.

Дверь в соседнюю комнату приоткрылась. Оттуда высунулась голова Росовски.

— Идите сюда, Эдвард, — хриплым голосом произнес он, — послушайте, что он рассказал. Боже мой!..

Ожидая, пока Ватанабэ спустится из своего номера (там говорить не хотелось, лучше выйти на улицу), Морита внимательно изучал свод правил, вывешенных администрацией «Саппоро гранд-отель» в просторном холле. Появившийся из раздвинувшихся дверей лифта Ватанабэ с трудом скрыл удивление по поводу внезапного приезда на Хоккайдо таксиста Морита.

Когда они вышли на улицу, Ватанабэ спросил:

— Что-то случилось?

Морита молча кивнул. Они подошли к машине Ватанабэ, он распахнул перед Морита левую дверцу. В машине Морита протянул ему несколько отпечатанных на машинке страниц.

— Нам удалось довольно много раскопать об этом человеке. Читай внимательно и запоминай. Тебе придется…

Ватанабэ напряженно слушал Морита. Его задание усложнялось.

…Внезапному появлению Морита в Саппоро предшествовали некоторые события в Токио.

Когда магнитофонная лента с записью показаний Исида о «Храме утренней зари» кончилась, Аллен поднял глаза на Росовски:

— Надо немедленно искать подходы к этому Ямакава. Немедленно. Я еду в посольство. В спецархиве должны же были остаться какие-то документы. Мы обязаны заполучить эту штуку. Ямакава надо пригрозить разоблачением его делишек. Я отправлю туда своих людей. — Он подозвал к себе одного из сотрудников резидентуры. — Как только закончат перепечатку, — Аллен кивнул на человека, десятью пальцами выбивавшего пулеметную дробь на электрической машинке, — немедленно везите в посольство. Отправьте в Лэнгли шифровку за моей подписью. — Джек, — он понизил голос, обращаясь к Росовски, — этого японца придется убрать. Может разразиться скандал.

— Опасно. — Голос Росовски сразу стал напряженным.

— А вы что предлагаете? — вдруг взорвался Аллен. — Разве есть варианты?

— Самое простое, — вмешался стоявший рядом блондин, — отвезти в какой-нибудь отель на Сибуя. Из окна может вывалиться каждый.

— Или наглотаться снотворного, — в том же деловом тоне предложил Аллен. — Но это детали, обсудите их с Росовски.

Когда Аллен вышел, Росовски сквозь зубы пробормотал:

— Скотина. Какая скотина! Втравливает меня в такое дело, а сам хочет остаться в стороне!

Блондин повернулся к нему.

— Вы что-то сказали?

Росовски плюнул на ковер.

— Давайте к делу. У вас есть подходящая гостиница на примете?

— Ты помнишь фильм «Химико»? — неожиданно спросил Итикава.

— Да.

— Его «Двойное самоубийство» не оставило во мне следа. Он сделал этот фильм на потребу иностранцам. Нам, японцам, он не сумел ничего сказать. Другое дело «Химико».

Слегка потрескивала жаровня. К манящему теплу слеталась мошкара. Итикава в теплом кимоно, заботливо укутанный пледом, распорядился не закрывать сёдзи, несмотря на прохладу, и комната превратилась в террасу. У Итикава был удивительный сад, знатоки восхищались им. Ароматы невиданных растений, как дальние страны и детские мечты, волновали Тацуока. Но сегодня ему казалось, что ему нехорошо от сладковатых, дурманящих волн, накатывающихся на террасу.

Он бросился к Итикава, снедаемый тревогой, но не решался заговорить о своем, прежде чем хозяин сам изъявит желание его выслушать. А Итикава, встретивший его, как обычно, доброжелательно, завел разговор о кино и книгах. Привычка говорить об искусстве усилилась в последний год, когда Итикава, который никогда раньше не жаловался на здоровье, вдруг тяжело заболел и почти перестал ходить. Тацуока часто приезжал к нему, привозил лучших специалистов. Итикава удивил окружающих тем, что смирился со своей неподвижностью, хотя всегда был человеком динамичным, мобильным, легким на подъем.

— Я припоминаю этот фильм. Мне не понравилась одна деталь: получается, что вся культура древней Японии, и в особенности синтоизм, пришла к нам с Корейского полуострова. Жрицы являются в дикий, варварский мир и основывают религию, которая затем превращается в синто.

— Да, да, — согласился Итикава. — Я просил тогда проверить, не кореец ли сам режиссер Масахиро Синода. Подобные утверждения безнравственны, корейцы должны знать свое место и быть благодарны нам за то, что могут жить в такой великой стране, как Япония.

— Хотя корейцы всегда были искусными мастерами и ремесленниками, заметил Тацуока.

— Вот именно — ремесленниками. (Тацуока даже показалось, что Итикава возвысил голос, произнося эти слова.) Не более того… Наша культура создана истинными японцами, а не чуждыми нам людьми, как бы искусны они ни были.

— Печален конец фильма, — продолжал Тацуока. — Над священной рощей, где родилась наша духовность, скользит тень вертолета. Камера отступает и показывает Японские острова, окутанные смогом, сквозь который проглядывают заводы, фабрики, поезда. И священную рощу совсем не видно.

Тацуока подошел к раздвинутым сёдзи и соприкоснулся с ночью. Он стоял там, где свет переходил во тьму, тьма от этого казалась еще непрогляднее. Ему стало не по себе, и он повернулся лицом к старику.

— И священную рощу совсем не видно. Закономерен вопрос: зачем копаться в старине, обращаться к истокам, стараться понять, что такое душа Японии, если та, старая Япония мертва? Если мертвы ее традиции?

— Ты тоже так думаешь? — настороженно спросил Итикава.

— Нет, конечно… Но какая-то доля истины в фильме есть, и это пугает меня.

— Меня тоже, — сказал старик. — Я подумываю о приобретении киностудии. Мне бы хотелось, чтобы японцы смотрели другие фильмы. — Он налил себе немного чая. — Ты хотел со мной о чем-то поговорить, — напомнил он.

Тацуока машинально провел ладонью по лбу, ощущая мгновенно выступивший пот.

— Я хотел поговорить о своем младшем брате — Масару Имаи.

— Профессор Ямакава?

— Да, я.

Ямакава, стоя на крыльце, пытался разглядеть, кто его зовет. Фонарь у входа в дом освещал только силуэт у калитки, оставляя лицо говорившего в тени.

— Простите, что так поздно, но я приехал издалека.

Ямакава, удивленный, пригласил человека зайти. В прихожей незнакомец сбросил обувь, представился:

— Ватанабэ.

Они уселись в комнате с большим книжным шкафом. Ямакава наконец разглядел своего гостя. В руках у него был портфель, из которого он вытащил толстую пачку документов.

— Чем могу служить, Ватанабэ-сан? — нетерпеливо спросил Ямакава. Неожиданный вечерний визит нарушил привычный ритм жизни. В старости это почти всегда неприятно.

— У меня к вам один вопрос. — Можно было подумать, что Ватанабэ хотел улыбнуться, но сдержался. — Вы ведь хорошо знали генерал-лейтенанта императорской армии Сиро Исии, начальника отряда № 731?

Ямакава не шелохнулся, не запротестовал, не закричал, не стал выгонять нежданного гостя. Он только очень сильно побледнел, словно кровь ушла куда-то глубоко, где она была нужнее.

Он всегда ждал этого вопроса. Он сменил фамилию, переезжал из города в город. Его высокие покровители достали ему новые документы и постарались вытравить его прежнее имя из всех бумаг. Но он чувствовал, что придет день, когда ему напомнят об этом.

— Вы не могли не знать его, верно? Он же был вашим преподавателем в военно-медицинской академии. Вы специализировались как раз по его предмету — эпидемиологии. И когда Исии уезжал в Маньчжурию, он взял вас с собой, как лучшего ученика.

Ямакава смотрел на говорившего, но не видел его. Слова доносились как будто издалека. «Это должно было случиться, и это случилось», — повторял он вновь и вновь. В этой мысли сейчас как бы сосредоточилась вся его жизнь.

Ватанабэ продолжал говорить, не глядя на Ямакава.

— Чем занимался отряд № 731, хорошо известно: созданием и промышленным производством бактериологического оружия, которое Япония собиралась применить против своих противников в войне. Для этого в отряде были собраны неплохие специалисты и завезено соответствующее оборудование. Для широкомасштабного производства бактериологического оружия. Ведь врагов у Японии было много.

Лицо Ямакава, казалось, окаменело, глаза исчезли, спрятались.

— У вас была особая задача. Вы проверяли эффективность продукции, вырабатываемой отрядом. Для этого командование Квантунской армии выделяло достаточное количество «подопытных кроликов» — заключенных из тюрем.

Ямакава помнил несколько страшных послевоенных лет, когда пробавлялся случайной работой, боясь обратиться к коллегам, — его фамилия была слишком известна. Русские судили в Хабаровске сотрудников 731-го отряда, поведав всему миру о подготовке бактериологической войны. Сложными путями Ямакава раздобыл выпущенные в Советском Союзе «Материалы судебного процесса по делу бывших военнослужащих японской армии, обвиняемых в подготовке и применении бактериологического оружия». Он со страхом перелистывал страницы, пытаясь понять, где на этом непонятном языке написано о нем, о его участии в экспериментах над людьми… Сам-то он успел вовремя исчезнуть и избежал суда, как избежал его и сам Исии. Исии нашел его потом и привез в город Касукабэ в префектуре Сайтама.

После войны прошло много лет, но никто к нему не приходил, его прежнее имя больше не мелькало в газетах. Но несколько раз он испытывал приступы острого страха. Один раз, когда о том, чем занимались они с Исии в Касукабэ, стало известно прессе и вот-вот могли всплыть его прошлые дела. Потом, когда китайцы пригласили иностранных корреспондентов и показали им шахты, где погребено больше двухсот тысяч трупов. Корреспондентам рассказывали, что это жертвы варварской эксплуатации, подневольных людей заставляли работать по пятнадцать часов в сутки и почти не давали есть. Профессор Ямакава знал, что среди этих трупов немало и его «подопытных кроликов». Иногда их сбрасывали в заброшенные штольни, даже не удостоверившись в смерти.

Он продолжал как завороженный слушать своего гостя.

— В принципе бактериологическое оружие оказалось не таким уж эффективным, вернее, средства и методы его доставки не обеспечивали требуемой убойной силы, — говорил Ватанабэ тем же спокойным и размеренным голосом. — Вы занялись другим. Влияние медикаментов на психику человека вот что занимало вас в последние годы службы в отряде № 731 и после войны.

Откуда они это знают? Значит, вся его жизнь, прожитая, как ему казалось, в обстановке полной секретности, в глубокой тайне, о которой осведомлены немногие посвященные, известна еще кому-то? Кто эти люди? Чего они от него хотят?

— Вы первым решили попробовать целенаправленно воздействовать на людей наркотиками. Вам, вероятно, пришла в голову мысль: уничтожить людей просто, вот управлять ими куда сложнее. Но решение этой задачи обещало грандиозные выгоды. Управлять надо и врагами и друзьями. После войны вы уже целиком переключились на поиски средств управления мозгом человека. Вы не пожалели сил для изучения психиатрии и фармакологии. — Ватанабэ в первый раз посмотрел на Ямакава. — Может быть, у вас есть какие-нибудь сомнения? Я принес с собой копии необходимых документов. — Он пододвинул пачку бумаг к профессору. — Здесь все: документы отряда № 731, заверенные вашей подписью, и ваши фотографии того периода, и свидетельские показания. Вполне достаточно для того, чтобы вас назвали врачом-убийцей. Если эти документы попадут в чужие руки, разумеется. А произойдет это или нет целиком зависит от вас.

Ватанабэ говорил гладко, не сбиваясь и не подыскивая слов. Он говорил то, что ему поручили сказать, сухо и без эмоций. Морита хорошо объяснил ему, как надо себя вести, чтобы его речь звучала максимально убедительно.

— Это предисловие, вновь заговорил Ватанабэ. — Меня же интересует ваша сегодняшняя деятельность.

Губы Ямакава дрогнули, словно он сделал попытку открыть рот, но не смог.

— Мне нужны химическая формула, способ производства и метод применения вашего препарата. Словом, ваш результат по проекту «Храм утренней зари».

Имаи задержался, договариваясь с местным отделением полиции о помощи. Когда он выехал, было уже темно.

На развилке дороги за мостом ему пришлось остановиться, выключить мотор и ждать. Патруль опять потерял из виду «короллу». На сей раз было проще: машину следовало искать либо на дороге к клинике профессора Ямакава, либо в деревне, где Имаи оказался в самом начале расследования. Там, кстати, живет сам Ямакава. Правда, машину могли бросить где-то в лесу. По радиотелефону Имаи сказали, что ему следует задержать неизвестного по подозрению в торговле наркотиками. Ордер прокурор подпишет.

Через десять минут полицейский патруль доложил, что на дороге к клинике «королла» не обнаружена. Имаи поехал в деревню. Полицейские в это время должны были обшарить лес.

По правде сказать, то, что сообщил Исида, не было для Аллена полной неожиданностью. Он предполагал что-то в этом роде, когда они начали выяснять, что японцы скрыли под кодовым названием «Храм утренней зари». Что ж, над этой проблемой десятилетиями бьются в разных странах. И если японцы добились результата, нужно во что бы то ни стало раздобыть документацию. Грех было бы не воспользоваться такой возможностью. Во-первых, японцам этот препарат не так нужен, как американцам. Во-вторых, хоть Япония и союзник, но мало ли что может произойти. Словом, такое оружие не может быть монополией косоглазых. Если, конечно, рассказанное Исида соответствует истине. А его слова очень похожи на правду. В архиве посольства быстро нашли документы, относящиеся к генералу Исии, который после разгрома Японии сам предложил американцам свои услуги. В перечне сотрудников Исии с пометкой «Может быть полезен» значился и Ямакава.

Этот Исии здорово помог американцам. В благодарность за то, что ему спасли жизнь и не выдали русским, он передал специалистам по ведению бактериологической войны, прилетевшим из США, все материалы 731-го отряда, итог многолетних исследований. Аллен видел в архиве телеграмму из Токио в Вашингтон с пометкой «Совершенно секретно»: «Заявления, сделанные японцами здесь, подтверждают заявления советских военнопленных… Об опытах с людьми говорили трое японцев, и Исии не стал ничего отрицать; были произведены полевые испытания с применением бактериологического оружия против китайцев… Исии говорит, что, если ему дадут документированную гарантию, что его не привлекут к ответственности за военные преступления, он сообщит подробности об этой программе. Исии утверждает, что он располагает обширными теоретическими сведениями, включая данные о стратегическом и тактическом применении бактериологического оружия в наступательных и оборонительных операциях, подтверждаемые кое-какими исследованиями относительно того, какие бактерии лучше всего подходят для условий Дальнего Востока, а также относительно использования бактериологического оружия в холодном климате». «Заполучить бактериологическое оружие для борьбы с СССР было важнее, чем наказывать Исии, — подумал Аллен. — Даже несмотря на то, что японцы проводили опыты и над американскими военнопленными, а выращивавшиеся отрядом Исии чумные блохи предполагалось на воздушных шарах запускать в сторону западного побережья США».

Сотрудники армейского центра по созданию бактериологического оружия в форт-Детрике (штат Мэриленд) провели длительные беседы с Исии и его сотрудниками. Они вернулись в США с объемистыми томами записей и с фотографиями образцов, специально отобранных из 8 тысяч предметных стекол со срезами тканей, сделанными при вскрытии трупов людей и животных, на которых испытывали бактериологическое оружие. Опыты на людях, отметили специалисты из Форт-Детрика, были лучше поставлены, чем эксперименты с животными. Они подготовили специальный меморандум в защиту Исии: «Поскольку любой процесс по делу о „военных преступлениях“ сделает подобные данные доступными для всех стран, то в интересах обороны и безопасности США такой огласки надо избежать». Данные, полученные японцами на основании опытов с людьми, «будут представлять большую ценность для американской программы разработки бактериологического оружия».

Аллен узнал, что в послевоенные годы Исии получал неплохую пенсию как «вышедший в отставку военнослужащий», но продолжал работать на американцев. Тем же занимались и многие его бывшие подчиненные, рассеявшиеся по стране. До начала 70-х годов 22 японских университета и института, как государственных, так и частных, получали субсидии от Пентагона на проведение исследований в области бактериологии и нейрофизиологии. В первые послевоенные годы и американцы, и англичане разрабатывали планы нападения на СССР с использованием не только атомного, но и бактериологического оружия. Был составлен список советских городов с населением более 100 тысяч человек, которые предполагалось подвергнуть воздействию смертоносных бактерий. Подготовительная работа, проводившаяся в Японии, была необходима для создания новых образцов такого оружия в военном институте медицинских исследований в Форт-Детрике. Однако в дальнейшем японцы отказались помогать Пентагону в этой работе. Да и само бактериологическое оружие, насколько знал Аллен, как-то отошло на задний план. Помимо вспышек загадочной «болезни легионеров», легочной чумы и различных экзотических заболеваний, жертвой которых были солдаты в Форт-Детрике и военнослужащие специальных подразделений американской армии и которые вызвали нежелательную реакцию общественности, против бактериологического оружия свидетельствовали многолетние неудачи в создании практичного и эффективного способа его применения. И тогда внимание многих специалистов переключилось на разработку методов целенаправленного воздействия на психику человека с помощью наркотических препаратов.

В свое время Аллена подключали к работам по программе «МК-ультра», и некоторое понятие об этой сфере он имел.

Созданный одним швейцарским химиком в годы войны психодислептик производное лизергиновой кислоты, получивший название ЛСД, обрадовал не химиков (и не наркоманов, которые открыли для себя ЛСД много позже), а сотрудников спецслужб. Пятидесятые годы были временем, когда недавно созданное Центральное разведывательное управление США активно привлекало психиатров и фармакологов, работающих на психиатрию, к разработке целого ряда сверхсекретных программ.

Цель — найти надежные методы воздействия на поведение человека, отключить самоконтроль, заставить действовать согласно приказу.

В одном из документов ЦРУ говорилось: «Тенденции в современных полицейских и военных операциях говорят о стремлении временно выводить из строя и деморализовать противника, вместо того чтобы убивать его… С изобретением сильнодействующих натуральных веществ, психотропных и парализующих препаратов в судебно-медицинской практике наступает новая эра…»

Использование в медицине психотропных веществ, способных до некоторой степени модифицировать поведение человека, характер, отношение к реальности, нашло широкое применение при лечении психических заболеваний. Однако эффект этих лекарств был не очень сильным. Заманчивой показалась мысль найти такие препараты, которые способны полностью менять самое личность человека. Наиболее близким к желаемому казался ЛСД, опыты с которым начали проводить параллельно отдел исследований и разработок ЦРУ и Пентагон. Синтезировались новые вещества, подбирались сочетания известных препаратов, способных дать нужный эффект. Очень долго в лабораториях научно-технического управления ЦРУ шел поиск так называемого «маньчжурского кандидата» — агента, который выполнил бы любое задание, вплоть до убийства. Использовался метод дифференциальной амнезии «промывания мозгов» до такого состояния, когда человек переставал руководствоваться своим разумом, а покорно выполнял команды извне. Однако эксперименты не дали ожидаемого результата. Человеческая психика, воля оказались более прочными, чем думали психиатры, работающие на ЦРУ и армию. И все же они продолжали считать, что дело в несовершенстве фармакологии, а в принципе цель достижима.

Программы «Блю бёрд», «Артишок», «МК-ультра», «Офтен-Чиквит», стоившие немалых денег, практической помощи спецслужбам не оказали. Зато, когда об экспериментах стало известно, престижу ЦРУ был нанесен сильный удар. Комиссии, возглавляемые сенаторами Рокфеллером и Черчем, предали гласности — в сжатом виде, без подробностей и имен — содержание программ по манипулированию человеческой волей.

Два случая со смертельным исходом — результат экспериментов с ЛСД тоже наделали шума. Хотя, Аллен вспомнил, только гибель Олсона инкриминировали ЦРУ; другой, Харольд Блауэр, работал на армию.

Доктор Фрэнк Олсон, симпатичный, общительный человек, занимался исследовательской работой в Форт-Детрике, но потом взялся за выполнение заданий ЦРУ. («Как и Ямакава, — подумал Аллен, — он пришел в психиатрию из бактериологии. Впрочем, других специалистов тогда не было, а эти понимали, что от них требуется».) Отправившись в Нью-Йорк, он неожиданно выбросился из окна. Семье сообщили, что смерть последовала «в результате несчастного случая». У группы исследователей, принявшихся за испытание ЛСД, было мало «подопытных кроликов». Олсону и трем его коллегам добавляли ЛСД в ликер, который они пили после обеда. За поведением Олсона, не понимавшего, что с ним происходит, внимательно наблюдали — это были бесценные «экспериментальные данные». Олсон бросился в Нью-Йорк к врачам, это, видимо, встревожило управление. Его нашли мертвым на тротуаре Седьмой авеню. Выбросился ли он сам в результате изменений, происшедших в его психике, или ему помогли расстаться с жизнью, никто не знает, большинство документов по экспериментированию с ЛСД было уничтожено в 1973 году.

Однако Аллен, хотя в последние годы он и не был связан с этим кругом проблем, в принципе знал, что — до последнего времени, во всяком случае осуществлялась программа «МК-сёрч», включавшая работу с психодислептиками, психогенными веществами типа «Би-Зед» — квинуклиданил бензинат; «Би-Зед» блокирует образование в организме вещества, необходимого для передачи сигналов нервными окончаниями. Человек, подвергшийся воздействию «Би-Зед», на несколько дней утрачивает всякое представление о действительности.

Кроме того, свои исследования вела армия. У нее тоже была неудача: из-за передозировки ЛСД или другого психодислептика, кажется мескалина, погиб «подопытный кролик» Харольд Блауэр, в прошлом профессиональный теннисист. Ежемесячно в Форт-Детрике получали от крупных фармацевтических фирм примерно четыреста химических веществ, не запущенных в производство по причине «нежелательных побочных эффектов». Армия как раз и охотилась за такими эффектами. В Пентагоне считали, что ЛСД — замечательное боевое оружие, которое может вывести из строя целую армию или парализовать большой город. Правда, так и не удалось придумать хорошую систему распыления ЛСД. Армия преследовала свои цели: Пентагону нужно умение воздействовать на психику не отдельных людей, а целых групп. Скажем, препарат, снимающий чувство страха за свою жизнь.

Западные разведки внимательно следили друг за другом: не добьется ли кто-нибудь успеха в этой области? Если японцы и в самом деле что-то придумали, надо заставить их поделиться секретом.

Аллен еще в машине продумал текст шифровки в Лэнгли с просьбой предоставить ему соответствующие полномочия.

— В конце концов, об этом не узнает никто, — продолжал Ватанабэ, — вы останетесь таким же уважаемым ученым, как и были. Кроме того, я принес вам деньги. Их вполне достаточно, чтобы приобрести небольшую клинику. Ведь это ваша мечта, не правда ли?

Ямакава уже ничто не удивляло. Он сидел сгорбившись на стуле, молча глядя перед собой.

После войны он вновь стал работать под руководством Исии, который сменил генеральский мундир на штатский костюм американского покроя. Вокруг люди бедствовали. Императорское правительство довело страну до полного краха. Хорошо жили только те, кто был связан с американцами. Исии выделялся отличным видом среди окружавших его людей с изможденными лицами и вечно голодным взглядом. Ямакава не знал, откуда Исии получал американскую еду и одежду. Он понял это потом. У Исии были высокие покровители. Они сами избежали преследования со стороны оккупационных властей и спасли Исии от наказания, которое ему полагалось как военному преступнику. Эти люди были хозяевами в префектуре Сайтама, они наладили крепкие связи с американцами.

Проработав некоторое время с Исии, Ямакава понял, что надежды на бактериологическое оружие не оправдаются в ближайшем будущем. После войны стали известны результаты аналогичных исследований, проводившихся в других странах. Из них явствовало: полагаться на бактериологическое оружие не следовало. Однако Исии не согласился с этим.

Ямакава подробно изложил свои соображения на бумаге и передал записку одному из тех высокопоставленных людей, которых встречал у Исии. Ответ он получил не сразу.

Ямакава устроили на работу в провинциальную клинику, где у него была маленькая зарплата, но зато много времени для научных изысканий. Он погрузился в дебри психиатрии. Через пару лет с ним пожелал увидеться приехавший в Токио старик с манерами члена императорской семьи. Ямакава не читал газет, не интересовался политикой и не узнал в старике видного консерватора Итикава.

После этой беседы он получил приглашение возглавить психиатрическую лечебницу на Хоккайдо, о существовании которой не подозревал. В лечебнице не оказалось ни одного больного и ни одного врача. Зато за высоким забором скрывалась прекрасно оборудованная лаборатория, в которой Ямакава принялся за осуществление своего замысла. У него появились ассистенты, замкнутые молчаливые люди, выполнявшие его команды с четкостью кадровых военных. Нашлись и пациенты. В основном наркоманы. «Вы можете распоряжаться ими по собственному усмотрению, — сказал ему человек, привозивший деньги из Токио. — У них нет родных. Даже если им суждено умереть во имя науки, не страшно…»

Ямакава проработал в лечебнице многие годы, прежде чем добился успеха. В последнее время ему доверяли больше. Он узнал, что его работа именуется «Храмом утренней зари» и в исследованиях заинтересована какая-то влиятельная организация. Ямакава подозревал, что речь идет о военных. Ведь для них его идея просто находка.

Профессор Ямакава создал препарат, снимающий чувство страха. Раздав этот препарат перед атакой, можно быть уверенным, что солдаты выполнят приказ несмотря ни на что.

Лабораторные испытания дали прекрасный результат. Если, конечно, не считать того случая с молодым парнем, который под воздействием препарата перелез через стену и попал под машину. Ямакава понимал, как это произошло. Парень просто был лишен инстинкта самосохранения, хотя находился в полном сознании.

После этого случая клинику стали строго охранять. Теперь уже никто не убежит, получив дозу его препарата. Впрочем, все это скоро кончится: он свою задачу выполнил. Передаст технологию изготовления людям из Токио и может отдыхать.

И все. И он будет свободен. Если только в прессу не попадут те сведения, которыми располагает этот молодой человек.

Ямакава тяжело встал и подошел к письменному столу.

Ватанабэ вытащил из внутреннего кармана пиджака толстый конверт, вскрыл его, чтобы показать Ямакава вложенные туда купюры.

Ямакава двигался уже увереннее. В стол был вмонтирован небольшой сейф. Ямакава открыл его, набрав необходимую комбинацию цифр. Протянул несколько листков бумаги.

— Здесь все: формула, способ изготовления, данные испытаний, дозировка.

Это были его первые слова за последний час.

Ватанабэ принялся внимательно изучать листки. Он настолько погрузился в это занятие, что не слышал шума подъехавшей машины, и встрепенулся, только когда раздались шаги. Кто-то постучал в дверь и громко крикнул:

— Профессор Ямакава, откройте. Полиция!

— Ты меня огорчил, Тацуока-кун. Все, что ты тут говорил, недостойные тебя слова.

Итикава отхлебнул чая. Чашка с чаем всегда стояла на этом столике Тацуока часто приглашали сюда, и каждый предмет в комнате был ему знаком.

— Сэнсэй, это мой младший брат, и хотя у нас разные матери, я очень люблю его. Таков был завет моего отца. Он умер, когда Масару был совсем маленький, мне пришлось заменить ему отца. Он честный парень. Он настоящий японец. Прошу вас, сэнсэй, отмените ваш приказ. Я поговорю с Масару, и он никогда больше не помешает вам. Напротив, уверен, что станет помогать.

Тацуока старался говорить спокойно. Он знал, что Итикава любит хладнокровие и невозмутимость. С человеком, не способным сдерживать свои чувства, он не станет разговаривать. Но его душила горечь. Конечно, ему сказали, что Масару здорово помешал людям, обеспечивавшим проект «Храма утренней зари». Того и гляди, в клинику могут наведаться и журналисты, и просто посторонние люди. Такого не прощают. Сам Тацуока всегда считал: ради успеха великого дела можно жертвовать всем, даже людьми. Он так и не женился, детей у него не было. Масару единственный близкий ему человек.

Он хотел еще что-то сказать, но Итикава повелительным жестом велел ему замолчать.

— Ты проявил слабость, недостойную сына Ямато. Но я слишком хорошо отношусь к тебе и ценю твои услуги, чтобы не предоставить тебе возможность искупить позорную слабость.

И Итикава, и его единомышленники многим были обязаны Тацуока, который не только лечил их всех. Тацуока внимательно изучал копии, которые агенты делали со всех бумаг профессора Ямакава. Профессору тоже не доверяли полностью. Тацуока контролировал его исследования. Он предложил использовать наркоманов в качестве «подопытных кроликов» для Ямакава. Итикава легко это осуществил, у него широкие связи с якудза. Они с удовольствием избавились от нескольких человек, которые слишком много знали о подпольной торговле наркотиками. Тацуока видел таких «экземпляров» перед отправкой на Хоккайдо. Эти люди продавали наркотики, а потом втянулись и сами стали наркоманами.

— Мы не станем следить за Имаи. Он, приехав в Токио, обязательно позвонит тебе, не так ли?

Тацуока принудил себя равнодушно кивнуть головой.

— Ты пригласишь его к себе. Когда он придет, сообщишь нам.

Смуглое лицо Тацуока побледнело, лоб покрылся влагой. Итикава ничего не заметил, зрение у него с каждым годом ухудшалось.

— Мы с тобой говорили о фильме «Химико». Помнишь, героиня, жрица, влюбляется в своего брата. Чистота религии оказывается под угрозой. И тогда ее наставник убивает Химико, чтобы она могла стать первой божественной правительницей Японии, богиней Солнца.

Итикава вновь отпил глоток и взялся за книгу. Тацуока понял, что пора уходить.

— Ты не разобрался в фильме, — сказал ему Итикава вдогонку, — тебе нужно поразмыслить как следует.

К поезду Тацуока отвезли на машине. Люди Итикава были очень любезны. Его снабдили не только билетом в «зеленый» — мягкий — вагон, где было меньше пассажиров, но и бэнто — завтраком в картонной коробке. Но Тацуока не хотелось есть. Он только попросил чая у пробегавшего мимо молоденького официанта и выпил его быстрыми, жадными глотками.

Итикава не был бы самим собой, если бы согласился на просьбу Тацуока помиловать его младшего брата. И все-таки Тацуока надеялся. Его личные заслуги, многолетние добрые отношения, связывающие его с Итикава, неужели все это ничего не стоит?

Конечно, Имаи, который привлек внимание к клинике Ямакава, где заканчивались эксперименты исторической важности, виновен. Если они завершатся благополучно, Япония будет иметь средство, которое сделает японских солдат непобедимыми. Природные качества японцев плюс препарат профессора Ямакава — и можно вновь думать о восстановлении Японской империи. И Имаи чуть не помешал этому.

Но ведь Масару его младший брат!

Тацуока прикрыл глаза, так что можно было подумать, что он дремлет.

Но он не спал.

Тацуока никогда не рассказывал Масару о своих связях с Итакава, об их организации «Патриоты Великой Японии». Он считал, что мальчику лучше всего быть подальше от политики. Тем более что по природе Масару был честным и открытым. Тацуока боялся, что тайная деятельность придется младшему брату не по вкусу.

И вот как все это кончилось. Тацуока не был в обиде на Итикава. Все правильно: отец должен покарать сына-предателя, старший брат — младшего. Так повелось издревле. Масару не предатель. Но он мог повредить Великой Японии и потому заслуживает смерти.

Ничто внутри Тацуока не сопротивлялось этой мысли, он сам жил этой логикой. Но все-таки Масару его младший брат!

Итикава раскашлялся, потянулся рукой к чашке из тонкого фарфора, отпил глоток чая. Он уже забыл о разговоре с Тацуока и думал сейчас о «Храме утренней зари». Мысли его вернулись к прошлому.

Он провел в Китае почти пятнадцать лет. Можно сказать, всю молодость. С 1931-го по 1945-й. С того момента, как Япония начала вторжение в Маньчжурию, и до разгрома Квантунской армии советскими войсками. В Японию он попадал только по служебным делам. В Токио он докладывал, как продвигается колонизация Северного Китая, возвращался с новыми поручениями.

В 1936 году его попросили помочь в строительстве особого объекта для управления по водоснабжению и профилактике Квантунской армии. В пустынном местечке около железнодорожной станции Пинфань, близ Харбина, был выстроен целый городок: лаборатории, казармы, склады, питомники для подопытных животных, собственная электростанция и аэродром. От станции Пинфань к городку протянули железнодорожную ветку, от Харбина проложили шоссе. Район был объявлен зоной особого назначения. Итикава, который туда часто ездил, в штабе Квантунской армии выдали специальный пропуск.

Итикава был одним из немногих людей «со стороны», кто побывал в лабораториях и знал, что происходило в городке. Его хозяева были заинтересованы в результатах исследовательских работ, которые велись в лабораториях, обнесенных высокой кирпичной стеной. Они финансировали деятельность управления по водоснабжению и профилактике, и у армии не было от них секретов.

Собственно говоря, в соответствии с секретным указом императора управление расформировали. Взамен был создан особый отряд № 731 (у него было четыре филиала, расположенных вдоль границы с СССР); особый отряд № 100 заменил иппоэпизоотическое управление Квантунской армии. Третьим формированием такого рода был особый отряд «Эй» (затем «Тама») № 1644, базировавшийся в Нанкине. В Шанхае действовала лаборатория № 76 — здесь бактериологическое оружие испытывалось на китайских коммунистах, на тех, кто сражался с японцами.

Особый отряд № 100 занимался изысканием способов бактериологического заражения животных и растений. Особый отряд № 731 готовился к ведению бактериологической войны. Такая же цель была поставлена и перед нанкинским отрядом № 1644.

В первый раз, когда Итикава приехал в пинфаньский городок, он познакомился с Сиро Исии, который был главным идеологом бактериологической войны и вскоре получил генеральские погоны. С Исии считались и в Токио. Исии ходил тогда в мундире со множеством орденских планок — это Итикава помнил точно, но он почему-то не мог вызвать в воображении лицо тогдашнего, молодого Исии. Перед глазами стоял уже другой, послевоенный Исии, в добротном, но с чужого плеча американском костюме, несколько испуганный, неуверенный в себе. Уверенность вернулась к нему, когда Итикава увез его в префектуру Сайтама.

Да, в тот первый раз Итикава провел в кабинете Исии несколько часов, внимательно слушая начальника особого отряда № 731. Исии был личностью необычной, фанатично преданной своей идее, считали токийские хозяева Итикава.

Закончив медицинский факультет императорского университета в Киото, Исии пошел добровольцем в армию, служил в военных госпиталях, защитил диссертацию. В 1928 году его отправили в заграничную командировку в Европу. Из Европы Исии вернулся убежденным сторонником ведения бактериологической войны. Он стал преподавателем военно-медицинской академии и пользовался каждым случаем, чтобы убеждать японский генералитет в перспективности ведения войны с помощью бактерий — самого дешевого вида уничтожения людей. Исии нашел сторонников и в военном министерстве, и в генеральном штабе сухопутных сил. В 1936 году подполковник Сиро Исии отправился в Маньчжурию в качестве начальника особого отряда № 731.

Исии понимал, сколь могущественны хозяева Итикава — владельцы гигантских дзайбацу, и всячески пытался доказать их посланцу эффективность своей работы. Он провел Итикава по построенному в форме замкнутого прямоугольника главному зданию городка, показал скрытый этим зданием тюремный корпус и даже подземный ход, через который в тюрьму вели новых узников — их привозили в машинах жандармерии. Итикава видел одну такую машину — без окон, похожую на фургон. Вокруг машины стояли люди в штатском, которые по-военному вытянулись, увидев Исии. Из машины выталкивали новых узников. Они были в наручниках, с завязанными глазами. Среди них не было ни одного японца. В основном китайцы, монголы, корейцы, несколько человек европейского вида. Всех их, как потом узнал Итикава, в отряде называли «бревнами». Они лишались имени и фамилии, а взамен получали трехзначный номер.

На Итикава произвел впечатление размах работ в городке. Первый отдел занимался исследовательской работой — изобретал средства ведения бактериологической войны. В лабораториях первого отдела выращивались все новые и новые виды бактерий с учетом эффективности их применения на будущих театрах военных действий. Второй отдел был экспериментальным. На построенном возле станции Аньда полигоне испытывались новинки доктора Исии. Четвертый отдел представлял собой гигантскую фабрику смертоносных бактерий. В городке работало несколько тысяч человек, Исии собрал со всей Японии лучших врачей-бактериологов, многие из которых занимали высокие посты в военно-медицинской иерархии, носили генеральские погоны.

Итикава хорошо помнил тот 1936 год. В оккупационной Квантунской армии было неспокойно. Молодые офицеры были недовольны тем, что после создания на севере Китая марионеточного государства Маньчжоу-го армия остановилась. Уверенные в успехе своего оружия, офицеры не желали терять времени даром. Японское офицерство делилось на две фракции. Одна, называвшая себя «фракцией императорского пути», считала, что надо напасть на Советский Союз. Другая надеялась, что Китай и другие страны Азии станут более легкой добычей.

В те годы в Токио, да и здесь в Квантунской армии, была необыкновенно популярна песенка, сочиненная Такаси Минами, лейтенантом военно-морских сил:

Итикава удивился, насколько хорошо он помнит слова старой песенки. Он даже попытался спеть первый куплет, но голосовые связки плохо его слушались. В те дни песенку распевали повсюду. Слова отвечали настроению людей. Ощущение надвигающихся событий, которые резко изменят историю страны и их собственную жизнь, не покидало японцев. Предгрозовая атмосфера волновала молодых офицеров — сверстников Итикава. Они с нетерпением ожидали перемен в Токио.

Минами назвал ее «Песня молодой Японии», но она стала популярной под другим названием — «Песня реставрации Сёва». Понятие «реставрация Сёва» (образованное по аналогии с «реставрацией Мэйдзи» — отстранение в конце XIX века от власти сёгунов и превращение императора в неограниченного самодержца) было лозунгом честолюбивого офицерства, требовавшего передать власть военным, ответственным только перед императором.

Смысл песни был ясен каждому: призыв к действию. Итикава, слушая воинственные речи возбужденных дешевой китайской водкой и надеждой на почести офицеров, был с ними абсолютно согласен: Япония сильна, как никогда. Она не только обладает мощной армией и военно-морским флотом, боевой дух ее воинов сокрушит любого противника. Японцы достойны большего, чем быть хозяевами одной страны, они должны взять на себя управление всей этой частью земного шара, куда входят Китай, Сибирь, страны Юго-Восточной Азии, Австралия, Новая Зеландия… Но Итикава никогда не говорил о своих взглядах. Он уже в юности научился держать язык за зубами. И его хозяева, владельцы дзайбацу — финансово-промышленных корпораций, ценили Итикава за умение отстаивать их интересы, не привлекая к себе внимания, оставаясь скромным сотрудником правления Южно-Маньчжурской железной дороги.

В конце февраля 1936 года Итикава узнал о том, что молодые офицеры «фракции императорского пути» подняли мятеж в Токио.

Накануне на Токио обрушился снежный шквал. Такое количество снега не выпадало в столице последние тридцать лет. В заваленном сугробами Токио главари мятежа решили: пора!

Разбившись на несколько отрядов, тысяча четыреста мятежников атаковали официальные резиденции премьер-министра, главного гофмейстера императорского двора, дома лорда — хранителя печати, министра финансов и генерального инспектора военного обучения. Из автоматов они расстреляли лорда — хранителя печати Сайто, министра финансов Такахаси, генерального инспектора Ватанабэ и пятерых полицейских. Премьер-министр Окада спасся бегством. Участники мятежа поспешили захватить ключевые позиции в центре города, штаб-квартиру токийской полиции, редакцию газеты «Асахи».

Мятеж подавили через несколько дней, но цель армии была достигнута: власть в стране постепенно концентрировалась в руках военных.

В этот год Исии получил карт-бланш на подготовку к ведению крупномасштабной бактериологической войны.

В одном из своих донесений в Токио Итикава просил поддержать эксперименты начальника особого отряда № 731. Итикава писал: «Доктор Исии продемонстрировал мне превосходную постановку дела во всех лабораториях… Его идеи заслуживают пристального внимания. Доктор Исии исходит из того, что Япония стоит накануне решительной схватки со своими врагами. Цель Японии — не только победить, но и сохранить людские резервы для последующей колонизации земель, которые войдут в состав сферы совместного процветания Великой Восточной Азии. Победу над врагами следует одержать с минимальными потерями. Бактериологическое оружие, создаваемое доктором Исии, предоставляет нашей замечательной армии уникальную возможность одерживать бескровные победы».

Итикава написал это донесение после того, как Исии продемонстрировал ему действие своего оружия.

Итикава считал себя ровесником века. Несколько лет, на которые он разошелся с наступлением двадцатого столетия, значения не имели. Мать он помнил плохо, она умерла, когда ему исполнилось всего семь лет. Отец второй раз не женился и сам воспитывал сына. Итикава-старший происходил из древнего рода, он приветствовал реставрацию Мэйдзи и, раньше других уловив пробуждение политической жизни в Японии, переехал из Нара в новую столицу — Токио. Избранный в первый в истории страны парламент, он быстро устал от политических интриг. Позднее он сказал сыну, что навсегда разочаровался в парламентаризме.

— Будущее Японии — абсолютная монархия во главе с просвещенным императором, — говорил Итикава-старший, когда сын, студент императорского университета в Киото, приехал в родной дом, чтобы посоветоваться, какой путь избрать в жизни. — Наделенный всей полнотой власти, прозорливый, сильный император поведет нашу страну по пути, предназначенному ей судьбой. Толпа честолюбцев, растленных собственной алчностью, если она окажется у политического руля, оставит Японию на задворках мира.

Отец первый сказал Итикава, что он ровесник века.

— Япония проснулась в двадцатом столетии полной сил и воли, готовой выполнить свою миссию. Она нуждается в таких же полных сил молодых людях, как ты. Ты будешь идти вровень с этим веком, который должен стать японским веком.

Отец не разрешил Итикава стать военным. Тот подчинился, хотя и чувствовал себя в штатском костюме неуютно рядом с молодыми офицерами в блестящих мундирах.

— Военный всегда исполнитель чужой воли, — объяснил ему отец. — Я хочу, чтобы твоя голова осталась свободной для неординарных мыслей. Япония — небольшая страна, и японцев немного. Вы, поколение двадцатого века, должны что-то придумать. Победить врага и сохранить жизнь японцев вот ваша цель.

Итикава, закончив юридический факультет, начал работать в одной из крупнейших промышленных корпораций Японии. Его друзья и однокашники были удивлены странным выбором блестящего, по отзывам профессоров, студента. Армия, министерство финансов или иностранных дел — вот что сулило быструю карьеру. Работа в промышленности была и незаметной и считалась не слишком приличествующей молодому человеку из хорошей семьи.

Итикава смирился с пренебрежительными взглядами некоторых своих знакомых, которые при встрече преувеличенно вежливо осведомлялись о его делах. Оказавшись в совершенно новой для него сфере, где мыслили и поступали по-иному, чем в его прежнем окружении, Итикава понял, какую силу набрали молодые промышленные гиганты Японии, уверенно манипулировавшие скрытыми пружинами политической жизни. Дзайбацу на свой лад тоже готовились к внешней экспансии Японии, поскольку захват азиатских государств открывал уникальные возможности для ограбления их природных ресурсов. Марионеточное государство Маньчжоу-го, которым управлял, разумеется, не карикатурный император Генри Пу И, а многочисленные японские советники в форме и штатском, было отдано на откуп дзайбацу. Когда такого молодого человека, как Итикава, отправили в Маньчжурию, это следовало рассматривать как знак высокого доверия. На новом месте требовалась не только деловая хватка, прочные знания, но и высшее искусство политического лавирования.

На территории Маньчжурии было несколько хозяев. Во-первых, Квантунская армия; во-вторых, дипломатические представительства Токио. Маньчжурские отделения дзайбацу были третьей властью, невидимой, но могущественной, которой следовало отстаивать интересы большого капитала, направлять действия армии. Работа Итикава в Маньчжурии заслужила самую высокую оценку его хозяев. Итикава сумел построить правильную систему отношений и с генеральными консульствами, и с армией, и с военной разведкой генерала Дойхара. Спокойного, немногословного Итикава часто видели в штабе Квантунской армии. Его личные контакты гарантировали полное взаимопонимание военных и промышленников даже в мелочах.

С генералом Доихара они осуществили крупную операцию по финансированию военных закупок японской армии.

Оккупационные власти потребовали от китайских крестьян выращивать опиумный мак. Были отменены все ограничения на производство наркотиков, и китайцев стали травить опиумом, героином и морфием. Из страны выкачивались деньги, которые уходили на расширение военного производства Японии. А что касается китайцев, которых наркотики умерщвляли медленно, но верно, то Итикава был согласен с точкой зрения Токио: чем их меньше останется, тем лучше. В конце концов, наркотики были тем оружием, о котором говорил его отец. К тому же китайцы в данном случае сами оплачивали свою смерть.

В особом отряде № 100, где Итикава тоже был несколько раз, ему демонстрировали опыты с наркотиками. «Подопытными кроликами» служили китайцы и русские, которых японская жандармерия передавала 731-му и 100-му отрядам.

При Итикава одного китайца заставили принять около грамма героина. Спустя полчаса китаец потерял сознание, через несколько часов он умер. Японские врачи внимательно наблюдали за изменениями в его состоянии.

— Это слишком большая доза, — сказал один из них, обращаясь к Итикава. — Обычно мы даем меньше. Зато на каждом можем поставить не один, а несколько опытов.

— А что вы делаете с теми, кто выживает после экспериментов? — поинтересовался Итикава.

— О да, — понимающе кивнул врач, — некоторые русские оказываются чересчур живучими. Обычно их расстреливают. Ведь мы не можем себе позволить такую роскошь, как затраты ценных медикаментов для их лечения. Лекарства нужны нашей армии. Эти неполноценные нации все равно обречены на вымирание — китайцы и русские. Тем более что ни один человек из местных не должен узнать, чем занимается наш отряд.

Итикава был вполне удовлетворен объяснениями врача. «Особый отряд № 100, — писал он в Токио, — проводит крайне важные эксперименты по изучению воздействия ядовитых веществ на организм человека. Результаты этих опытов пригодятся японским воинам, воюющим в Азии. Ведь эти варвары могут пытаться отравить японских солдат».

…Отец Итикава не дождался бесславного конца Тихоокеанской войны. Он умер от воспаления легких и не услышал переданного по радио выступления императора, сообщившего о безоговорочной капитуляции Японии. Он не услышал, как император размеренно произносил: «Настоящим мы приказываем нашему народу сложить оружие и точно выполнять все условия…» Он не испытал того священного ужаса, который пронзил, словно раскаленная стрела, фанатичных самураев. Услыхав впервые в жизни голос сына неба, многие из высших офицеров императорской армии совершили харакири.

Итикава иногда задумывался: смог бы его отец перенести известие о капитуляции Японии?

Сам Итикава, с его холодным аналитическим умом, уже в 1943 году не питал ни малейших иллюзий в отношении исхода войны. Но в отличие от многих его узко мыслящих друзей в военных мундирах, которые к тому времени, словно в укор Итикава, покрылись знаками боевых отличий, он считал, что даже поражение не будет означать конца предначертанного Японии пути.

Незадолго до смерти отца у Итикава состоялся длительный разговор с ближайшим сотрудником начальника особого отряда № 731. Они стояли на станции Пинфань в ожидании машины, которую за ними выслали из городка. Сначала беседа касалась мелких новостей штабной жизни Квантунской армии, общих знакомых, потом, естественно, перешли к обсуждению состояния дел на фронтах. Превосходство англо-американского флота на Тихом океане было уже очевидным. И хотя сотрудник Исии был крайне осторожен в выражениях, Итикава сразу сообразил, зачем был затеян этот разговор.

Исии и те из его подчиненных, кто был поумнее, попросту испугались. Если Японии суждено проиграть войну, победители вряд ли будут рады узнать, что на их соотечественниках (англичан и американцев тоже использовали в качестве «подопытных кроликов») испытывали продукцию отряда № 731. Участники подготовки бактериологической войны не могут рассчитывать на снисхождение. Все это Итикава прочитал в глазах своего собеседника, который в тот момент говорил:

— Доктор Исии и все мы очень огорчены, что работы в нашем отряде продвигаются слишком медленно. Мы боимся, что можем опоздать… и доблестные императорские войска одержат победу без нашего участия.

За этим стояло: не лучше ли нам затормозить работу, чтобы на случай поражения остаться чистенькими?

Итикава долго молчал, наблюдая, как медленно проезжал через станцию редкий в здешних местах пассажирский поезд. Вагоны были полупустые. Несколько человек, стоя у окон, во что-то вглядывались. Должно быть, их поразил комплекс современных зданий, воздвигнутый посредине пустыни для отряда № 731. Что это за здания, никто из них не знал и знать не мог.

Проводив взглядом последний вагон, Итикава повернулся к своему собеседнику. Он заметил, что за последнее время разительно изменилось отношение к нему среди военных и вольнонаемных чиновников Квантунской армии и оккупационного управления. Те, кто раньше не замечал Итикава, теперь первыми с ним здоровались. Неудачи Японии на поле брани могли лишить их всего, поражение грозило крахом всех надежд. Зато Итикава и его хозяева могли ничего не бояться. Их жизненное положение было куда прочнее. И в окружении Исии решили поговорить именно с ним.

— Победы доблестных императорских войск вовсе не означают, что мы все можем сидеть сложа руки, — размеренно произносил Итикава. — Каким бы ни был исход ближайших сражений, надо думать о длительной перспективе. Результаты ваших исследований — это капитал, золото, его можно перевести в любую валюту.

Глаза сотрудника Исии изумленно расширились и тут же сузились. Он понял, что имел в виду Итикава.

— Поэтому вам нужно поторопиться, — сказал Итикава. — К грядущим событиям надо что-то иметь в руках.

Больше они не возвращались к этой теме. Но в следующие свои приезды в расположение отряда № 731 Итикава убедился, что его слова были восприняты всерьез. Младшие сотрудники отряда, лаборанты, вольнонаемные вполголоса жаловались на усталость. Исии получил дополнительные ассигнования. И «бревен» отряду требовалось теперь все больше.

Итикава наблюдал за происходившим с холодным любопытством. В конце того же 1943 года его привезли на полигон отряда № 731, расположенный на станции Аньда.

Предстоял опыт с бактериями сибирской язвы. Брат Исии, который был начальником внутренней тюрьмы отряда, выделил десять «бревен», которых доставили на полигон.

Глядя на лица заключенных, Итикава пытался представить, о чем они думают, понимают ли, что обречены на смерть? Но он ничего не смог прочитать в глазах этих людей. Они шли, устало переставляя ноги, не оглядываясь и не разговаривая друг с другом.

Итикава прислушался к себе: не шевельнется ли в нем жалость? И с облегчением убедился в собственной твердости.

Перед смертью Итикава-старший продиктовал женщине, которая ухаживала за ним в последние месяцы его болезни, письмо-завещание сыну.

Итикава перечитывал письмо несколько раз. Он был поражен ясностью мыслей старика, который дал ему несколько дельных советов на будущее и потребовал только одного: никогда не отступать от принципа гири.

Пока «бревна» привязывали к столбам на расстоянии пяти метров друг от друга, Итикава вспоминал давнюю беседу с отцом. Они гуляли около императорского дворца в Токио в солнечный осенний день. Итикава внимательно слушал тихий голос отца. Его слова врезались Итикава в память. Японец не знает чувства внутренней вины, вины перед самим собой, которую переживают, забыв о других. Для японца осознание собственной вины неотделимо от чувства стыда перед окружающими, от ощущения позора. Эти чувства особенно болезненны для японца, если он совершил нечто расходящееся с интересами его группы — в широком смысле этого слова. Японец всю свою жизнь должен руководствоваться принципом гири — чувством долга перед своей группой. Исполнение долга и есть единственный нормальный критерий. Все, что делается во имя долга, — морально, оправданно, справедливо. Вину японец может испытывать только за то, что не выполнил свой долг.

Сотрудник особого отряда № 731, руководивший испытаниями на полигоне, предложил Итикава спуститься в укрытие.

— Сейчас начнем, — сказал он.

Итикава последовал за офицером.

— Заряд с бактериями сибирской язвы установлен на расстоянии пятидесяти метров от «бревен», — давал пояснения офицер. — Собственно говоря, это обыкновенная бомба, которую мы взрываем с помощью электрического запала.

После взрыва бомбы раненные осколками «бревна» были отправлены назад в городок. Позднее Итикава сказали, что опыт прошел успешно: заражены были все десять человек, не выжил никто. Следовательно, бактерии, которые выращивались во втором отделе отряда № 731, были достаточно активны.

Через несколько лет, уже в конце войны, Итикава опять возили на полигон возле станции Аньда. Начальник второго отдела проводил серию опытов по заражению газовой гангреной в условиях сильного мороза. Методика была все та же. «Бревна» привязывали лицом к столбам. Головы закрывали металлическими шлемами, тело — щитками и толстыми ватными одеялами. Оголенными оставались конечности. Взрывали осколочную бомбу. И на сей раз сотрудники второго отдела похвастались перед Итикава: все десять человек умерли.

Итикава не был кровожадным человеком, не радовался зрелищу чужой смерти. Но умерщвление людей, превращенных в отряде № 731 в подопытных кроликов, он считал необходимым. Погибая, эти люди спасали в будущем жизнь японцев. А сохранение расы Ямато было куда важнее для истории, чем судьба китайцев или русских. Итикава с интересом рассматривал русых, светлоглазых людей, которым суждено было умереть во имя жизни японцев. Ни на секунду в нем не заговорило чувство жалости. Жалость была бы предательством по отношению ко всей нации, забвением принципа гири.

В конце войны Итикава получил от своих хозяев из Токио секретное поручение: подготовить подробную справку об исследованиях особого отряда № 731. Этот документ следовало составить в одном экземпляре, за которым в столицу Маньчжоу-го должен был прибыть специальный курьер.

Итикава выполнил поручение. Но секретная справка была изготовлена в двух экземплярах. Один из них Итикава оставил себе. В июне 1945 года он попросил своего приятеля из министерства по делам Великой Восточной Азии, возвращавшегося в Токио, передать небольшую посылку сестре. В письме Итикава просил ее сохранить посылку до его возвращения.

За быстро и умело выполненное поручение Итикава получил благодарность.

На двадцати страницах он сжато изложил все, что знал о работах Сиро Исии.

Предметом гордости генерала Исии были изобретенные им керамические бомбы. Использование обычных авиационных бомб для распыления бактерий на больших пространствах оказалось неэффективным. В момент разрыва бомбы абсолютное большинство бактерий гибло.

Керамический корпус требовал небольшого взрывного заряда, поэтому взрыв получался небольшой силы, а смертоносная начинка сохраняла свои боевые качества.

Исии создал мощную производственную базу, которая позволяла в сжатые сроки выращивать гигантские количества смертоносных бактерий. В особом отряде № 731 предпочитали выращивать возбудителей сибирской язвы, чумы, холеры, брюшного тифа. Эти бактерии, считал Исии, будут наиболее устойчивы в суровых климатических условиях Сибири.

По подсчетам руководителей четвертого отдела, особый отряд № 731 мог бы ежемесячно производить до 300 килограммов бактерий чумы, 800–900 килограммов бактерий брюшного тифа, около 600 — сибирской язвы, примерно тонну бактерий холеры, чуть меньше — паратифа и дизентерии. Исии считал, что создание таких мощностей позволило бы вывести из строя вражескую армию любой численности. Хуже обстояло дело со средствами доставки. В распоряжении отряда было несколько самолетов, приспособленных для распыления с воздуха бактерий или блох, зараженных чумой, и сбрасывания бомб. Однако при распылении с большой высоты бактерии гибли практически полностью, с малой высоты удавалось заразить небольшую площадь, к тому же самолет попадал под губительный огонь противовоздушной обороны. Исии считал перспективным сбрасывать с самолетов чумных блох, заражать овощи, фрукты. Во втором отделе имелись помещения, где выращивались блохи будущие переносчики чумы. За несколько месяцев — около полусотни килограммов блох. На полигоне возле станции Аньда проводились эксперименты и с чумными блохами. В качестве «бревен» использовались заключенные из концентрационного лагеря «Хогоин», где держали попавших в руки японской жандармерии советских людей. Их привязывали к столбам, затем самолет, взлетавший с отрядного аэродрома, пролетал над полигоном и сбрасывал десятка два бомб. Это был очень длительный эксперимент, жаловались сотрудники отряда, поскольку приходилось долго ждать, пока чумные блохи доберутся до «бревен». Однако результаты экспериментов не оправдали надежд Исии. Чумные блохи оказались неактивными. То ли погибли в результате взрыва бомбы, то ли в жару потеряли боевые качества. Сотрудники отряда огорченно обсуждали свою неудачу.

Особые старания Итикава приложил к тому, чтобы получить доступ к обобщенным данным, касающимся применения бактериологического оружия не в лабораторных, а в боевых условиях.

Сотрудники особого отряда № 731 совершили три экспедиции на территорию Китая, чтобы опробовать продукцию «культиваторов Исии».

Первую экспедицию возглавлял сам Исии. Бактериями брюшного тифа и холеры заражались водоемы. Чумные блохи сбрасывались с самолета на город Нинбо, близ Шанхая. Китайская пресса сообщила, что в Нинбо неожиданно появилось множество блох и 99 человек заболели бубонной чумой (все, кроме одного, умерли). Китайцы были удивлены эпидемией, поскольку крысы в городе чумой не болели, а обычно вспышки чумы следовали за эпизоотией среди крыс.

Итикава удалось увидеть и документальный фильм о применении бактериологического оружия, снятый во время экспедиции. Кинооператоры запечатлели распыление чумных блох над районом города Нинбо, довольные лица Исии и его сотрудников.

Вторая экспедиция также проверяла эффективность заражения с помощью чумных блох. Объектом нападения был избран город Чандэ, в провинции Хунань. В экспедиции принимало участие более ста человек. Японский самолет сбросил над китайским городом зерна пшеницы и риса, обрывки бумаги и хлопчатобумажной ткани. Зараженные чумой блохи были завернуты в ткань и бумагу, зерно же сбрасывали в надежде, что оно привлечет крыс, на них набросятся блохи, и начнется эпидемия.

Экспедиция 1942 года в Центральный Китай проводилась по приказу генерального штаба армии. Цель — изучить так называемый наземный способ использования бактериологического оружия. По приказу Исии производственный отдел подготовил примерно 130 килограммов бактерий паратифа и сибирской язвы, холеры и, разумеется, чумы. Заражались водоемы, колодцы, реки, продукты питания. Бактерии тифа и паратифа содержались в разбрасываемых повсюду обычных металлических флягах — люди Исии надеялись, что фляги будут подобраны местными жителями. Три тысячи булочек, зараженных тифом и паратифом, были розданы в лагерях для китайских военнопленных, которых затем освободили, чтобы они вызвали у себя дома эпидемию. Таким же образом приготовленное печенье разбрасывали в деревнях.

Внимание Итикава привлекли и опыты по обмораживанию людей. Это были перспективные исследования в плане конфронтации с Советским Союзом. Во внутренней тюрьме отряда Итикава видел несколько китайцев, у которых либо вообще отсутствовали пальцы рук, либо остались одни кости. У одного китайца была отморожена нога, которую не лечили — наблюдали за ходом болезни.

Через окошко «холодильной камеры» Итикава наблюдал за «бревнами», подвергавшимися действию низких температур. Зимой заключенных в кандалах просто выводили на улицу в сильный мороз, оголяли руки, и с помощью вентилятора ускоряли процесс обморожения. Когда при постукивании палочкой обмороженные руки издавали деревянный звук, «бревна» вели назад в тюрьму и пытались найти способ бороться с обморожением. Исии деятельно готовился к будущей кампании Квантунской армии против Советского Союза. Он опасался, что непривычные к сильным морозам японские солдаты окажутся небоеспособными.

Отметил Итикава и исследования особенностей иммунитета англосаксов. В Мукдене в концентрационном лагере сотрудники особого отряда № 731 отбирали американских и английских военнопленных, которым прививали различные бактерии с целью выяснения их сопротивляемости болезням. Однако об этих экспериментах Итикава упомянул вскользь. Он полагал, что опыты, ставившиеся на англо-американских военнопленных, не интересуют его токийских хозяев. В экземпляре отчета, который он оставил для себя и тайком передал матери на хранение, Итикава вообще убрал все, что относилось к подготовке бактериологической войны против союзников. Несмотря на победные реляции генерального штаба, он хорошо разбирался в ситуаций и понимал, что в самом скором будущем его доклад о деятельности особого отряда № 731 приобретет определенную ценность. Его можно будет уступить в обмен на жизненно важные услуги. Но покупателей доклада о деятельности генерала Исии вряд ли обрадует описание экспериментов над американскими и английскими летчиками. Зато все, что касалось подготовки бактериологической войны против Советского Союза, окажется для них полезным.

Итикава покинул Китай за три дня до вступления в войну СССР. Своим коллегам он сказал, что едет в Токио на несколько дней. На самом деле он не собирался возвращаться.

События следовали одно за другим. Японская империя, сеявшая смерть на Дальнем Востоке и в Юго-Восточной Азии, рушилась. Никакие усилия, предпринимавшиеся верховным командованием, никакие бессмысленные жертвы отрядов смертников не могли ее спасти.

Итикава с железным спокойствием наблюдал за агонией империи. Происходившее не было для него неожиданностью. Худшим недостатком человека он считал слепоту и с презрением думал о своих сверстниках, в 1945 году продолжавших надеяться на победу Японии. В Токио переоценили собственные силы, рассуждал он. Нельзя сражаться со всем миром. Политики неправильно выбрали ориентиры, привели страну к поражению. Надо учесть эти уроки. Молодость прошла незаметно. Она осталась там, в Маньчжурии, в кабинетах прекратившего свое существование правления Южно-Маньчжурской железной дороги. Правда, он добился многого за эти годы и не мог пожаловаться на судьбу. Нажитое состояние, конечно, из-за поражения пойдет прахом. Но есть недвижимость, акции металлургических предприятий, тесные связи с крупнейшими промышленниками. В старой Японии ему не было ходу — слишком молодой. Теперь, наоборот, потребуются молодые, динамичные люди, способные все начать заново. Итикава был уверен в своем будущем. Он ничем не запятнал себя перед победителями. Он никогда не носил военного мундира, не принимал участия в экзекуциях.

Последние дни перед капитуляцией Японии Итикава провел в Киото у сестры, которая была уже тяжело больна и через несколько месяцев умерла. Запершись в доме, Итикава учил английский. Он проклинал школу, где его не научили этому языку, от которого зависела теперь сама его жизнь.

Он не покидал свой дом и в первые месяцы оккупации. Больше всего он боялся, как бы в Японии не высадились русские войска. С американцами, Итикава был уверен, он сумеет договориться. Он внимательно прислушивался ко всем известиям из Токио. Союзники собирались наказать японских военных преступников, арестовали нескольких видных военных.

В один из дней Итикава увидел в очереди за рисом знакомое лицо. Мучительно долго вспоминал, где мог видеть этого человека. Когда тот получал свою порцию, Итикава сообразил: перед ним стоял сотрудник отряда № 731.

Итикава нагнал его на улице, остановил. Человек побелел от испуга, чуть не выронил узелок с рисом. Итикава успокаивающе похлопал его по плечу.