Карусель сансары

1

…так.

Не было ничего, только темнота вокруг, окутывающая, ватная. Темнота – и искры в ней, словно некто невидимый усердно точил ножи о свистящий от натуги раскрученный камень. Его тонкое гудение Мякиш тоже слышал, но иногда. Казалось, уши то закладывает, как при резкой посадке самолёта, то отпускает, позволяя уловить фрагменты звуков.

Он почувствовал, что падает, но полёт вниз был недолгим. Мягко плюхнулся куда-то и остался лежать, приходя в себя, ощупывая онемевшими руками сперва голову – вроде бы на месте; затем провёл рукой по лицу – тоже есть, вот оно. Непривычно гладкие щёки, нос не сломан, пушистые ресницы шевельнулись под пальцами как пойманная бабочка.

– И… – тонким голосом произнёс Мякиш и замолчал.

Искры в темноте вспыхнули последний раз и погасли. Гудение точильного камня не затихло полностью, но заметно удалилось, перемещаясь где-то по краю слуха.

– И что? – наконец-то сказал он, вновь неприятно поразившись тембру.

Голос был не его. Тонкий, мальчишеский, да ещё срывающийся, будто перед этим пришлось пробежать с километр. Руки между тем ощупали плечи, почему-то очень худые, с торчащими из-под кожи валиками костей, перекладины ключиц.

Что-то было не так. Даже нет – всё было не так, но в чём отличия Мякиш сразу сказать бы не смог. Пальцы провели по длинному разрезу на боку футболки. Тем самым ножом? Вероятно, так. Но ни крови, ни чувства жжения, расползающегося по сторонам. Не удержался, сунул палец в прореху, дотронулся до неприятно холодного тела – никаких следов раны. И выступающие рёбра, как у африканских детей после вечного голода.

– Ничего не понимаю, – вновь сказал он вслух неприятным даже самому тонким голосом, в котором только иногда возникала на краях согласных нарождающаяся хрипота.

Слегка качало, будто некто невидимый пытался вновь погрузить его в сон. В сон или в небытие? Стоило бы открыть глаза, чтобы разобраться.

– Чего ты там шебаршишься? – грубовато поинтересовался тот самый кто-то, раскачивающий невидимую постель Мякиша. – Скоро приедем, не переживай. Давай, залётные!

Это уже не ему? Наверное.

В ватной темноте что-то всхрапнуло, фыркнуло, постель вновь качнуло. Пора было разбираться, что вообще происходит.

Он открыл глаза и увидел предрассветное небо. Звёзды уже замыло, а солнце пока не поднялось, вот и висела над Мякишем и его спутником белёсая дымка, прочерченная полосами чего-то розовато-фиолетового. Одуряюще пахло нагретой сухой травой, остро тянуло потом от затянутой в линялую бесцветную джинсовку гигантской спины – краем глаза он видел её впереди, а дальше… Наверное, это лошади. Мякиш таких больших не видел никогда, но, возможно, это просто обман зрения. От них остро тянуло ароматами мочи и чего-то дикого, как в зоопарке.

– Где я? – пискнул он.

Возница громко чмокнул губами, отчего левая из двух лошадей вновь фыркнула, и обернулся к лежащему на копне сена. Глянул, ответил и вновь повернулся спиной.

– Очухался? Вот и славно. Да скоро приедем, – повторил он. – Где ты, где ты… Здесь! Никто никогда и сказать-то толком не может, где он, так что ты не одинок в своём непонимании.

Был этот человек огромен и странен. Казалось, никогда не чёсанная грива чёрных с сединой волос сливалась со столь же густой и спутанной бородой, нависающей над тускло блеснувшими в утренних сумерках пуговицами куртки. Глаза, глубоко запрятанные под мощными бровями, смотрели со смешанным чувством: были там и сочувствие, и некая бесшабашная удаль, и лёгкое безумие, и вечная усталость. Могучий мужик. Но… какой-то он огромный, несуразно большой. Великан.

Возница взмахнул рукой с зажатыми в кулак поводьями, телега подпрыгнула на кочке и пошла ещё быстрее.

– Вас как зовут? – спросил спину Мякиш. Не то, чтобы его это сильно интересовало, но с чего-то разговор нужно было начинать.

– Харин меня кличут, – уже не оборачиваясь, откликнулся тот. – В этих краях меня все знают. И даже немного любят.

Харин и Харин, фамилия незнакомая, но нельзя же знать всех людей на свете. Зато гиганту она подходила как нельзя лучше.

Мякиш с трудом сел: опираться на сено было ужасно неудобно, руки проваливались, а дно нащупать не удавалось. Сел и осмотрелся. Ощущения не подвели – он находился на телеге, которую довольно шустро волокли по грунтовке две здоровенные лошади, которыми и рулил этот косматый великан. По обе стороны дороги простирались запущенные поля, на которых росло всё подряд, без человеческого пригляда. Вон уже и кусты полезли над травой, торчала невдалеке пара деревьев, скоро когда-то изведённый людьми лес отвоюет всё назад.

В нескольких сотнях метров левее по ходу телеги в предрассветной полумгле темнело нечто угловатое, давно проржавевшее, от чего отходили уткнувшиеся в заросли травы кривые трубы, похожие на безвольно раскинутые руки. Что-то сельскохозяйственное, не иначе.

– Так куда… – начал было Мякиш, но замолчал. Очень уж пискляво выходило, даже говорить противно.

– Туда! – поняв с полуслова, махнул вперёд свободной от поводьев рукой великан. – Да не ссы, пацан, всё хорошо будет.

Пацан? Мякиша словно окатило холодной водой. Да-да, вот же в чём дело! Вот ответ на все странности, которые он успел заметить. Большие, не по размеру штаны, из-под которых и ступней-то не видно, свисающие до локтей рукава футболки, а главное – ощущение своей малости и незаметности, как в детстве.

Он вытянул руку и рассмотрел её внимательно: худющая, с тонкими ломкими пальцами и синими прожилками вен под покрытой мурашками кожей. Его рука, точно, его, но он такую лет двадцать не видел.

Хотелось то ли плакать, то ли кричать. То ли вовсе – спрыгнуть с телеги и, не обращая внимания на путающиеся штанины, бежать обратно, туда, откуда… А куда?

Мякиш обернулся. Далеко-далеко, на пределе видимости, в дымке ускользал поезд длинной чёрной гусеницей, на которой временами вспыхивали огоньки. Это и были искры, которые привиделись ему, когда он приходил в себя? Или нет?

Он молча согнулся, подворачивая штаны. Обуви не было. Пошевелил босыми грязными ногами, сжал насколько мог пальцы, разогнул.

– Вот как-то так, – неизвестно на что ответил, не оборачиваясь, Харин. – Сам понимаешь.

– И всё равно, – начал было Мякиш, сунув руку в карман. Пусто. – Клянусь, я разберусь…

– А не надо! – с неожиданной горячностью фыркнул великан. – Разбираться разберись, твоё право, мальчуган. Но не клянись вовсе – ни небом, ибо оно есть престол Бога, ни землёю, ибо она есть подножие стоп Его, ни Иерусалимом, ибо он есть Город великого Царя. Понял, нет? И головой своей тоже не клянись, ибо не в твоей власти сделать хоть один волос белым или черным. Hо да будет слово твоё: «да, да», «нет, нет»; а что сверх этого, то от лукавого.

После этой внезапной речи, в которой Мякиш с трудом, но уловил нечто церковное, Харин замолчал. Одна из лошадей, не снижая темпа, приподняла хвост и вывалила вниз несколько комков навоза, немедля расплющенных колесами телеги.

Вот втором кармане обнаружилась мятая бумажка. Достал посмотреть, удивился, что вечно близорукие глаза теперь видят остро, как когда-то в детстве. Расправил: билет это. Старый, на жёлтой уже от времени бумаге, где осанистыми рядами шли надписи:

Министерство культуры РСФСР

Управление культуры

Старгородского облисполкома

* ЮВ 100122 *

БИЛЕТ

на посещение

АТТРАКЦИОНА

Цена 20 коп.

Ниже, после расплывшейся чёрной полоски виднелось разреженным шрифтом:

К О Н Т Р О Л Ь

И вся эта красота заключена была в чёрную же рамку из почему-то чуть-чуть не сходившихся чёрных линий, эдакая клетка с разрывами по углам.

Мякиш расправил тонкими полудетскими пальцами бумажку, перечитал. Всё так, он же едет в посёлок Насыпной, к тёте Марте, чтобы отдать ей этот билетик. Это его путь, это его задача!

Всё остальное по-прежнему ощущалось в каком-то тумане; когда Мякиш напрягался, пытаясь вспомнить, начинало ломить голову. Поезд? Да, поезд был. Полюшко-поле… Драка. Эх, как же он умудрился нож-то не приметить. И девчонка эта…

– Вот и верно, – согласился Харин, поёрзав огромным седалищем по сидению. – К тётке-то оно правильно, сообразил, наконец.

Великан по-прежнему не оборачивался, но каким-то неведомым образом видел всё, что происходит за спиной. Словно засмущавшись, Мякиш сунул билет обратно в карман. Больше там ничего не было.

– Слушай… А у меня же там деньги были. Документы. Где это всё?

Ничуть не обидевшись на внезапное «тыканье» от мальчишки, возница пожал толстыми, будто накачанными изнутри плечами, до треска распиравшими старую куртку:

– Деньги я взял. А чего ж? Так оно и положено, не бесплатный, чай, проезд. Да там и денег-то было – тьфу! За пятьсот рублей зажмёшься, что ли?

Он снова чмокнул. Теперь лошади тащили телегу по дороге вверх, скорость заметно упала, а впереди вместо ровного доселе поля вырос бугор, скрывающий перспективу.

– Да нет… – растерянно ответил Мякиш. – Хрен с ними. А паспорт?

– Так он тебе ни к чему здесь. Ты сам себе паспорт, пацан. Куда сможешь – туда и дойдёшь, если получится.

Холм, на который со скрипом тянули лошади их телегу, словно навис над возницей и его пассажиром. Харин хлестнул поводьями сперва одну конягу, потом вторую. Быстрее не стало, но сам великан облегчённо выдохнул, словно исполнил важную и своевременную работу, к тому же тяжёлую, как закатывание на вершину камня.

Лошади везли рывками. Телега подпрыгивала, Мякишу схватился за торчащий из-под сена деревянный край рамы, чтобы не вылететь на дорогу при очередных потугах тягла.

– Ну если только так, – ответил он насчёт паспорта, но Харин уже не слушал. Возница привстал с сидения, зарычал совершенно по-волчьи, понукая лошадей. Те сделали усилие, натянули постромки до звона, рванули ещё раз и наконец-то затащили телегу наверх.

– Вот в таком вот разрезе! – довольно сказал Харин и плюхнулся обширным задом на место. Мякиш привстал, глянул ему через плечо. Над лоснящимися от пота совершенно чёрными спинами лошадей виднелась впереди дорога, всё так же идущая посерёдке заброшенного поля, а впереди темнела уходящая в обе стороны стена с многочисленными окнами, уже отсвечивающими искрами восходящего солнца.

Он обернулся: позади никакого бугра, который с таким трудом штурмовали лошадки – та же дорога, уходящая до горизонта в поля. В пыли следы копыт и полосы от колес телеги, с протекторами ёлочкой. Чертовщина какая-то…

Мякиш плюхнулся в сено и неумело, без привычки, перекрестился, почему-то по-католически, двумя сложенными пальцами и слева направо. Ну, да Бог простит, ему-то всё едино.

А солнце и правда вставало за спиной. Проявились краски, лошади оказались не чёрными, а скорее тёмно-серыми с неожиданным фиолетовым отливом шкур. Харин и его вытертая джинсовая спина не изменились, только что седины обнаружилось больше, чем было видно сначала, зато трава по обе стороны телеги стала не зелёной, а серовато-коричневой, будто тронутой пожаром.

Сено осталось сеном, такие вещи неизменны.

Над полем висела гнетущая тишина. Мякиш только сейчас понял, что выглядит неестественным – до этого хватало и открытий, касающихся его самого. Не было ни птиц, ни насекомых, ни какого иного зверья. Ни-че-го.

– А тут это…

– Всё там! – оборвал его Харин, вновь махнув рукой в приближающуюся тёмную стену. Теперь было ясно, что это не стена как таковая: огромное, едва заметно выдающееся полукругом вперёд здание явно старинной постройки, с плоской крышей и действительно бесчисленными высокими окнами. Этажей было всего пять, но каждый смело шёл бы за пару современных, в человейниках. Стал просматриваться и вход, прямо в который упиралась дорога, единственный на всё обозримое пространство. Высоченная, как в соборах, дверь в три-четыре человеческих роста, приподнятая слегка над землёй. К ней вели массивные ступени полукругом с полосой невысоких перил посередине. И по-прежнему никого рядом, ни единой живой души.

Над дверью в стене виднелась массивная табличка, скорее, даже вывеска, но как ни всматривался Мякиш неожиданно зоркими, словно чужими, глазами, он не мог разобрать, что там начертано.

– Интернат, – сказал Харин.

– Что? – пискнул парень.

– Я говорю, «интернат» там написано. А то все глаза сломаешь, пока подъедем. Вот и упрощаю тебе жизнь по мере сил.

– Почему – интернат?

Возница хмыкнул. Потом шумно почесался, поскрёб затылок и смачно сплюнул в сторону.

– А почему бы и нет? Надо что-то было написать. Не тюрьма же. Тебе сейчас лет тринадцать-четырнадцать, самое место для таких. А ну пошли, пошли, пра-а-аститутки!

Мякиш поёжился. Нет, он и сам понимал, что внезапно опрокинулся в детство… Ну ладно, в раннюю юность. Но зачем и почему?! Да ещё и интернат…

– Затем и потому. – Сейчас голос Харина звучал торжественно и мрачно, вдруг поменяв интонацию с задушевной беседы на почти что проповедь. – Я тебе могу годами рассказывать, а ты ничего не поймёшь. Или вообще не говорить, не обязан, вообще-то. Работы у меня и так завались. Так что поверь на слово: затем и потому. Сам разберёшься, коли не дурак.

– А если дурак? – спросил парень. Беседа начала его злить. Вообще всё вокруг начало выводить из себя и приводить… Ну, не в ярость, но почти.

– А дураков не жалко, – подытожил Харин и замолчал. Почему-то стало ясно, что больше он ничего не скажет. Ни по теме, ни вообще.

Массивное здание приближалось. Теперь стали видны намытые до блеска окна, тяжёлые деревянные рамы без единой трещины, монолит стены. Без особых усилий Мякиш разобрал и – не соврал возница! – слово ИНТЕРНАТ на табличке над входом. Именно так, заглавными строгими буквами без малейших украшений, вензелей, символов и прочих красивостей. Ну да, «Министерство культуры РСФСР», например, там бы не лепилось ни с какого боку. Да и нет уже сколько лет ни страны такой, ни учреждения. Ни культуры, если вдуматься.

Буквы были латинские, что добавляло неразберихи и некоего странного, тянущего в животе как застарелый голод, уныния. Снова захотелось спрыгнуть и убежать в бескрайнее поле, но Мякишу что-то подсказывало безнадёжность этого трюка.

– Мы заграницей, что ли? – тонким противным голосом спросил он.

Харин молча пожал плечами. Телега, поскрипывая, приближалась к входу в здание. Интернат производил странное впечатление. С одной стороны, казалось, что он стоял здесь всегда – настолько старым, словно вросшим в это место, казалось здание. С другой… Очень уж неестественный вид, слишком целый, как внезапно увеличенная до гигантских размеров модель кукольного домика, вылизанного счастливым владельцем до последней перекладины в окне, намытого и отчищенного даже от намёка на грязь.

– Полюшко-поле… – тоненько запел Мякиш, стараясь стравить хоть во что-то распиравшие его странные чувства. – Как уже достало, что ли…

Харин обернулся и обдал его совершенно свирепым взглядом, в котором не было теперь ни усталости, ни давешнего лёгкого сочувствия. Одна только злость. Левый глаз гиганта оказался пронзительно зелёным, как потерявшаяся под бровью капля изумруда, а правый тусклым, почти чёрным. Рот исказился в зловещей ухмылке, стали видны торчащие неровные зубы, словно вставленные неумелым дантистом в розовую десну наугад, от разных людей.

Парень поперхнулся и замолчал. Не время для песен, так следовало понимать. Или просто возница – законченный псих, от которого требовалось отделаться как можно быстрее. А то схватит гигантской ручищей с сосисками пальцев за горло – и всё.

Прощай, Антон Мякиш, земля пухом, душе спокойствия.

– Приехали. Слазь, – неожиданно спокойно сказал Харин, несмотря на взгляд и ухмылку, и остановил лошадей у самых дверей интерната. Вон оно крыльцо, и пяти шагов не будет. – Встретимся ещё. Ты взвешен и найден очень лёгким.

Пассажир неловко слез, едва не порвав слишком большие, норовящие соскочить штаны о торчащие по краю телеги деревяшки. Шлёпнул босыми ногами в приятно тёплую пыль, поправил футболку – почти по колено, подлая. Подтянул одной рукой пояс.

– Ну, бывай, – ровно сказал возница. Потом неожиданно громко гикнул, отчего лошади нервно отпрянули назад, едва не снеся Харина с облучка, потом резко рванули, заходя полукругом. Пустая телега подпрыгнула и почти на месте крутанулась, будто участвуя в неожиданном соревновании на полицейский разворот. И унеслась обратно, по той же дороге, оставив Мякиша в непрошенном одиночестве. В интернат идти откровенно не хотелось, но и стоять здесь, на припекающем солнце…

А, ладно! Везде люди, как говорится.

Он ещё раз подтянул спадающие штаны и решительно пошагал ко входу, глядя под ноги. Наступить босиком на что-нибудь острое никак не хотелось.

Высоченная дверь, смотревшаяся вблизи не меньше поставленного на попа крыла небольшого самолёта, беззвучно приоткрылась, словно приглашая войти. Камень ступеней обжёг ноги неожиданным холодом, как и поручень перил, за который он зачем-то взялся, так что внутрь интерната Мякиш влетел как идущий на рекорд спортсмен.

Без особого страха – некогда было предаваться таким чувствам, когда ступни оледенели.

2

Несмотря на внешний вид интерната, больше похожего на компьютерную симуляцию, Мякишу казалось, что уж внутри-то всё будет гораздо привычнее. Как в детских лагерях, куда его родители загоняли практически силой: неистребимый запах варёной капусты, ряды сиротских железных кроватей, скрипучие полы и чувство безысходности.

Присутствовало только последнее.

Дверь за спиной мягко затворилась без видимого постороннего участия. Пол, слава Богу, был довольно тёплым, но при этом каменным. Да, судя по ощущениям, растерянный парень стоял на уходящем вдаль мраморном монолите, блестящем и довольно скользком.

– Ни хрена себе… – только и сказал Мякиш, едва не по скользнувшись на первых же шагах. Обстановка отдавала мрачной роскошью. И сам пол, и такие же гладкие ровные стены, уходящие вверх, были зеленовато-серыми, того самого призрачного оттенка, что любят создатели фантастических фильмов и подобных же игрушек для ПК и консолей. Довольно далеко виднелась лестница, широкая, тоже каменная, приглашающая на второй этаж. На ней лежала ярко-красная ковровая дорожка, прикрепленная старомодными бронзовыми перекладинами, чтобы облегчить подъём. По обе стороны лестницы стояли сложные конструкции, укрытые за массивными зеркалами.

Какой же это интернат?! Скорее, музей. Или театр.

Возможно, кому-то из олигархов ещё пришло бы в голову украсить так вход в свой дворец. Хотя, нет. Вряд ли – у них в почёте золото и лепнина, пошлое наследие сто лет назад канувшей в серость шинелей империи.

Мякиш очень осторожно, чтобы не упасть, просеменил к лестнице. Подумал и свернул к левому зеркалу. Да, отражение честно показало то, о чём уже говорили Харин и собственные ощущения: невысокий подросток лет четырнадцати, с круглой лобастой головой, довольно худой и наряженный в поношенные тряпки совершенно не по размеру. На футболке, кроме разреза от ножа, обнаружились ещё и прорехи подмышками.

– Вот это я попал, конечно.

Зеркало в ответ предсказуемо промолчало, но откликнулся подошедший откуда-то сзади плечистый парень, немного старше и заметно выше самого Мякиша, одетый в костюм неприятного мышиного цвета. Судя по фотографиям и кинохронике, один в один с оттенком нацисткой военной формы.

– Да брось! Всё здесь хорошо. Почти.

Парень остановился рядом, тоже глядя в зеркало, пригладил непослушные жесткие волосы и продолжил:

– Ты на Наполеона похож. Молодого.

Мякиш кивнул. В детстве ему так и говорили, он даже гордился когда-то. А потом вырос и перестал: и быть похожим, и гордиться тоже.

– Меня Филат зовут, – сказал парень в сером. – Командир шестого отряда. Тебе к нам, только сперва переоденешься. Пойдём-ка со мной.

Он легко зацепил Мякиша за локоть и мягко потащил в сторону, обходя огромное зеркало, но не в сторону лестницы, а левее. За перекрестием труб и решёток, почему-то ржавых и не очень сочетающихся с каменной роскошью обстановки, обнаружилась стена, вдоль которой шли простенькие фанерные двери с железными ручками. Вот это уже вполне отвечало первоначальным ожиданиям.

– Здесь раздевалка, шкафы с одеждой и обувью, дальше вход в душевую. Я тут подожду. – Филат распахнул одну из дверей, почти силой запихнул в неё замешкавшегося подростка и только потом зашёл сам, плюхнувшись на диван.

Мякиш застыл посреди многоугольной комнаты. Ну так, шкафы – над левыми надпись «одежда» и цифры размеров на каждом, справа – «обувь». Всё, как на хорошем складе, чтобы даже пьющему дураку-товароведу было ясно. Но больше всего притягивала взгляд полукруглая надпись над проходом в душевую, почему-то лишённым двери напрочь.

«Оставь одежду, всяк сюда входящий».

Юморок у кого-то был довольно чёрным. Зато кафельные стены там, дальше, сияли чистотой, да и раструбы душевых, намертво, на западный манер, закреплённые на стенах, были на вид довольно новыми и дорогими.

Филат поёрзал на диване, вытащил из кармана формы небольшую потрёпанную книжку и раскрыл её.

– Не особо долго только! – буркнул он напоследок, уже не глядя на Мякиша. – Скоро завтрак, потом занятия и трудовая терапия. Надо бы успеть.

Новобранец кивнул и пошёл вдоль шкафов, подбирая одежду. Ага, трусы-носки-футболки. Рядом брюки. Потом вешалка с куртками. Странно, что здесь на зеркале сэкономили, придётся подбирать по ощущениям. Или командира этого спросить?

Он глянул на углублённого в чтение Филата и передумал. Сам справится. Не забыть только переложить «билет на аттракцион» в новые брюки. Это первым делом.

Через полчаса, отмытый до блеска и скрипа и переодетый в такую же, как у командира форму, Мякиш уже шёл за ним следом на второй этаж. Неразношенные ботинки скрипели и немного натирали пятки, зато не скользили на мраморе пола. Если это вообще был камень, в чём уверенности не было: ни стыков, ни отличия в фактуре. Может, пластик такой модный.

Уверенности на самом деле не было ни в чём. Мякиш мучительно размышлял на ходу, копался в себе. Вот странно: он же понимает, что жил, взрослел, работал, даже женат был… Кажется. Но всё это словно в пелене, словно и не с ним случилось. Просто воспоминания, но оторванные от реальности – так бывает с понравившейся книгой или фильмом. Да просто с чьим-то ярким рассказом, который вдруг становится частью твоей собственной судьбы.

– Нам направо, – сказал наверху лестницы Филат, показывая на один из уходящих в стороны коридоров.

– А выше другие отряды живут, да? – совершенно по-детски поинтересовался Мякиш. Вот это его тоже сбивало с толку: мало того, что он стал лучше видеть и энергичнее двигаться, все его реакции были именно что подростковыми. Робость рука об руку с неожиданным нахальством, неуверенность в себе и других, постоянное ожидание. Чего? Да Бог знает.

Чего-нибудь.

Всё, как и было в его, Антона, детстве. Всё, с чем он боролся потом долгие годы и считал побеждённым, вдруг вернулось как ни в чём ни бывало, накрыв его с головой. Похожей на оную у молодого Наполеона.

– Ну да. Каждый этаж для своего отряда, кроме первого, конечно. Шестой. Тридцатый. Семнадцатый. Второй.

– Странная какая-то разбивка. А чего не подряд?

Филат пожал плечами.

– Не мы придумали, не нам и менять. Здесь странного всякого завались, над всем думать – голова лопнет. Пошли в спальню, представлю отряду, да и в столовую. Времени мало.

Коридор перед ними плавно уходил в сторону. Мякиш внезапно понял, что полукруг здания снаружи ему не померещился, весь интернат был именно таким, растянутым на огромное пространство бубликом; внутренние помещения полностью повторяли внешний вид.

– А во дворе есть что-нибудь?

– Обязательно. Спортивная площадка там есть. Полоса препятствий. Сараи с инструментами. Даже сад небольшой имеет место, уже возле стены со Вторыми Воротами.

Последние слова Филат так выделил, что заглавные буквы напрашивались сами собой.

– Вторыми воротами? – эхом повторил Мякиш.

– Тебе пока рано, само дело дойдёт. Не лезь туда, особенно ночью. На ночь во двор собачек выпускают, а возвращаться долго, муторно и больно иногда.

Ничего не понятно.

– Откуда возвращаться? Со двора?

– Да нет же! С Хариным.

Филат остановился возле двери с надписью «спальня. отряд 6», глянул на спутника и решительно нажал на дверную ручку.

– Если часто возвращаться – можно застрять здесь. А застрявших не любят. Пошли!

Мякиш шагнул в дверной проём, заранее чуть виновато улыбаясь – в его детстве он так и чувствовал себя при встрече сразу со многими незнакомыми. Потому и лагеря не любил.

Филат остался в дверях подобно некоему часовому.

– А-а-а! Новенький, пацаны, новенький! – неприятным визгливым голосом заорал кто-то, и в лицо Антона, стирая улыбку, прилетела увесистая подушка. Комковатая, в застиранной посеревшей наволочке, с пятном расплывшегося чернильного штампа. Это всё он рассмотрел мгновение спустя, подбирая снаряд с пола.

– Дай-ка я ему втащу с правой! – почти басом гавкнул другой голос.

Со всех сторон налетели, загомонили, награждая несильными, но обидными тычками. В спальне, насколько мог видеть Мякиш, было человек пятнадцать, но благодаря их совершенно безумной активности казалось, что все полсотни. В атаке не принимали участия всего два человека, так и оставшиеся сидеть на кроватях.

Он посмотрел на одного, уворачиваясь от всё новых подушек, на второго. В их глазах было молчаливое сочувствие – но и только. Ни один не сказал ни слова. Зато остальная серая свора орала, визжала, норовила больнее ударить и задеть Мякиша.

Антон заплакал. От обиды, от непонимания, от всего странного, что случилось с ним этим бесконечным уже утром. А ведь впереди дни, недели, возможно, годы с этими гадами. Слёзы стекали по щекам, пощипывая глаза.

Он обернулся к равнодушно смотрящему на шабаш Филату, вытер лицо подушкой и сказал:

– Ты же командир, вроде? Почему так? Скажи им…

В этот момент Мякиша больно ударили рукой по затылку, отчего он едва не упал на Филата. Кто-то визгливо заорал:

– Плакса! Плакса и стукач! К чмошникам его!

Командир пожал плечами:

– Сам, парень, всё сам. Устанавливай свой авторитет в коллективе, дерись. Твоё дело, не я же за тебя буду биться.

Это прозвучало настолько холодно, что Мякиш разрыдался в голос, плюнув уже на сдержанность и последствия.

– Плакса и стукач! – скандировала уже вся толпа. Потом раздался одинокий выкрик. – Судак, скажи!

Филат шагнул вперёд, отодвинул с пути плачущего новичка, который так и стоял – нелепо уткнувшись в подушку, словно обнимал потерянного и вновь найденного друга.

– Кстати, верно. Судак, что скажешь?

Раздался совершенно спокойный властный голос, которого в предыдущем хоре Мякиш не слышал. Говорящий немного тянул гласные, отчего речь его казалась неторопливой и вальяжной.

– А чего ж, командир. К чмошникам его, между Принцем и Ссыкуном для стукача место найдётся.

– Ага! – выдохнула свора.

Филат выдернул из рук Антона подушку, не глядя запустил её куда-то в сторону и подтолкнул к тем двоим, что не принимали участия в сваре:

– Сопли подотри. Будешь спать там. Через полчаса завтрак, никому не опаздывать. И… Судак, до ночи – не надо, понял?

После этой, совершенно непонятной для Мякиша фразы, командир развернулся и ушёл. Кажется, он даже насвистывал что-то, но это могло показаться из-за скрипа обуви. Антон, опустив голову, добрёл до указанной ему кровати – вот теперь да, теперь похоже на его представление: железная, с нелепыми набалдашниками, накрытая вытертым добела когда-то шерстяным одеялом с подушкой треуголкой, будто в насмешку.

Плюхнулся на неё и едва не разбил голову о стену позади – продавленная панцирная сетка провисла почти до пола, потом отбросила его худое тело. Кто-то из своры гадко рассмеялся, но остальные уже не обращали на нового парию внимания.

– Алексей, – сказал один из… как их там называли, «чмошников»? – Эти вот Принцем кличут. Зови как хочешь.

– Антон. Антон Мякиш, – торопливо ответил он. Не время для надуманной гордости, сам вот оказался у параши, так хоть с такими же общаться надо. – Привет, Алексей!

Он проглотил слёзный ком и осмотрелся. Да, спальня в лучших традициях лагерей: железные кровати рядами, кое-где обшарпанные тумбочки – но не у всех. Видимо, признак элитарности хозяев. Любую чепуху можно сделать таким признаком, лишь бы у остальных не было. Окон нет. Впрочем, в коридоре, да и на первом этаже он не заметил ни одного. Что же тогда на фасаде, фикция?

– А это Мишка, – пожав протянутую руку Мякиша, мотнул головой в сторону так и молчащего третьего брата по несчастью Принц. – Он хороший, но иногда, конечно…

– Да ссусь я под себя! – неожиданным баском ответил тот. Был в этих словах некий вызов, мол, вон он я какой. И даже – никогда бы не подумал Мякиш – гордость. Мишка казался крепким парнем, мог бы и навалять заводилам один на один, только у них такое не принято. Волчьи повадки.

Три их кровати стояли в ряд боком к стене, в которой виднелась узкая внутренняя дверь.

– А это куда? – махнув на неё рукой, спросил Антон у Принца.

– Так в сортир же. Всё по понятиям. Чистим его по очереди, сегодня вечером Мишкина очередь, завтра тогда твоя будет.

– Ну да…

Мякиш не договорил, потому что к ним вихляющейся походкой подошёл один из остальных. Лицо дурака: свинцового цвета глазки на выкате и застывшее выражение лица.

– Чё, как, туалетное воинство? Обнюхались? – визгливо спросил он. Да, вот этот голос Антон запомнил прекрасно, небось, и подушка от него первого прилетела.

– Всё в порядке, Боня, – очень спокойно ответил Алексей. Мякиш даже позавидовал его интонации, вряд ли бы сам так смог. – Распределяем очередь на очистку.

Боня подошёл вплотную к Антону, едва не отбросив его снова к стене, больно щёлкнул пальцами по лбу, глупо заржал и вернулся к своим.

– Вон, с седой прядью – это Судак. Он тут типа за главного. Боня и Олежек его шестёрки. Остальные пацаны более-менее, но из-за них задираются, – очень тихо сказал Принц. – Олежек вот тот длинный, справа.

Мякиш проследил за его взглядом. Понятно. Обычная раскладка, как и во всех мужских коллективах родной страны, где власть типа Филата – штука формальная, а вот такие судаки правят бал.

– А ты сам почему… отверженный?

Мишка глухо басовито засмеялся, видимо, услышав пафосное слово. Потом совершенно по-обезьяньему, очень быстро почесался. А вот Принц вздохнул и даже немного отвернулся.

– Да я – застрявший. Ну, ты пока не знаешь, но вот так. А нас нигде не любят.

То же самое говорил и Филат, понять бы ещё, что это значит.

– Я тебе вечером расскажу. Когда все лягут, удерём на крышу, потолкуем.

Судак тем временем поднялся, с наслаждением потянулся и бросил, ни на кого не глядя:

– Жрать пора, упыри. Погнали уже.

Остальные радостно загомонили, начали выстраиваться у двери в некое подобие колонны по двое. Впереди Судак в единственном числе, дальше локоть к локтю Олежек и Боня, а потом уже другие, соблюдая какую-то субординацию, вероятно, очень важную для них самих.

– Мы последние?

– Естественно. Мы тут везде последние. В хвосте.

Столовая не поражала ни размерами, ни ассортиментом. За низким окошком виднелся худой мальчуган даже младше нынешнего облика Мякиша, который споро выставлял каждому поднос с миской воняющего капустой жидкого супа, ржавым жареным рыбьим хвостом на глиняном картофельном пюре и непременным компотом.

– Тут что, суп на завтрак? – с сомнением спросил Мякиш, принюхиваясь к смеси довольно противных запахов еды. Такое только если очень проголодаться…

– Ну да. Обед очень скудный, каша и бутерброд. А на ужин орехи.

– В смысле? Орехи и всё?

– Ага. То грецкие, то арахис. Иногда фундук какой-нибудь. Запивать водой приходится.

Принц сел за самый зачуханный стол в углу, который послушно качнулся на кривой ножке, но по крайней мере не упал от тяжести подноса.

– Ты ешь, ешь. До вечера проголодаешься, – убеждал он Мякиша, который тоскливо размешивал погнутой алюминиевой вилкой суп, надеясь найти там хоть что-то, кроме пары плавающих капустных листов. – Сейчас пойдём в класс, изучать строение осьминогов, а потом деньги рисовать.

Антон даже застыл с ложкой у рта.

– Какие… деньги?!

– Обыкновенные. С портретом коронарха. Но нам здесь ими пользоваться негде, а вот там, за воротами, говорят, в цене. Жаль, я-то проверить не могу.

Алексей прервался, с наслаждением обсасывая рыбий хвост. Мякиш послушно проглотил ложку варева и решительно отставил тарелку с супом в сторону. Уж лучше вечером орехи. Как птичка.

– Так туда выйти можно?

– Ну да. Я тебе всё расскажу вечером, сейчас много болтать нельзя. Судак разозлится, он считает, что нам, чмошникам, и жрать-то надо в коридоре. А раз уж здесь – молча.

Мишка при этом съел всё подчистую, вылизав остатки картошки, и жадно поглядел на почти неначатый суп Мякиша. Тот кивнул и подвинул ему миску.

– А осьминоги нам зачем?

– Всё, всё, молчи! – торопливо шепнул Алексей.

К их столику всё той вихляющей походкой шёл Боня, неприятно осклабившись. За ним топал длинный… как его, Олежек? У этого хотя бы лицо было нормального человека. Но Мякиш хоть и смутно, но помнил, что внешность вообще штука обманчивая. Вот и сейчас, не говоря ни слова, Олежек на последних шагах ускорился подобно готовящемуся к пенальти футболисту, разбежался и изо всех сил пнул стол снизу, отчего шаткая конструкция взлетела, обдав всех троих сидящих брызгами недопитого компота, перевернулась в воздухе и рухнула.

Мякиш было вскочил, пораженный происходящим, но тут же получил от Бони увесистый удар в грудь и отлетел к столу, доламывая его многострадальные ножки.

– Потрещать любите за едой, сучата? Будете знать! – Боня ударил закрывшегося руками Мишку, потом повернулся к Алексею: – Слышь, Принц, предупреждали же!

– Я знаю.

Он сидел совершенно открыто, не дёрнувшись, даже не приподняв в свою защиту руки, словно и не ожидал нападения. Или ожидал, но не считал нужным что-то делать. Мякиш подумал, что ему достался очень странный новый знакомый. Надо вечером спросить, почему он так.

Точнее – надо до вечера дожить. А потом уже разговаривать.

3

Пятна от компота на серой форме смотрелись застывшими потёками крови. Мякиш и Алексей замыли их, как могли, в туалете, но всё равно было видно. Мишка плюнул и не стал делать ничего – судя по всему, особой чистоплотностью он не отличался.

– Так, ссыкуны, – важно сообщил им Боня после завтрака, – Судак велел передать, что вечером все трое будут наказаны. По особой программе!

Он криво ухмыльнулся, обнажив ряд мелких острых зубов. Мишка весь сжался, словно его прямо сейчас начнут бить, но Алексей остался спокоен.

– Ещё не вечер, верно?

Боня хотел что-то вякнуть в ответ, но промолчал.

Всё такой же колонной с важно шагавшим впереди предводителем отряд вывалился в коридор и зашагал от двери в столовую дальше, минуя входы в какие-то многочисленные помещения. У Мякиша было непобедимое ощущение, что они находятся внутри некой компьютерной игры: очень уж разительно отличался нереальный вид стен и пола (да и потолка с угловатыми яркими лампами каждые метров пять) от простецких дверей и содержимого комнат.

Филат выскользнул из столовой первым и уже встречал их на пороге зала для занятий.

– Дисциплинированно! За одну парту не больше двоих! Скоро начинаем, поторопитесь!

Его никто не слушал, входя в классную комнату, но командир отряда размеренно повторял одно и то же, отрабатывая одному ему ведомую программу действий. Скрипт – как сказали бы у Мякиша на работе.

Антон резко остановился. У него была работа! Точно-точно. И он там… Нет, не вспомнил, только голову будто сжало обручем. Который раз за это длинное утро он пытался вспомнить, кем он был, что делал, как жил, но безрезультатно. Вспыхивали отдельные слова, как вот сейчас, но не больше.

– Нам в первый ряд, – пояснил Алексей, проходя между рядами одинаковых ученических парт, потёртых, давным-давно окрашенных тёмно-коричневой краской, но уже облупившихся и местами поломанных. На одних не хватало откидной крышки, где-то столешницы были изрезаны чем-то острым, а на сидении доставшейся им парты зияла прожжённая насквозь дыра, словно от термитного заряда. Напротив рядов находилось учительское место, за спиной которого во всю стену темнела доска для записей.

На каждой парте лежали две пары странных круглых очков, старомодных, с крючками на концах дужек вместо привычных заушин и полупрозрачными густо-розовыми стёклами в оправах тяжелого тёмного металла.

– Надевай! – не то, чтобы скомандовал, скорее настоятельно посоветовал Алексей и подал пример. В розовых очках вид у него сделался странным, будто у рано повзрослевшего от бед подростка на внезапном детском празднике. Да так оно и было, наверное.

Мякиш повертел очки в руках. Почему-то надевать их не хотелось. Не страшно, а…

– Слушай, а занятия взрослые ведут?

Принц глянул в его сторону розовыми пятаками стёкол:

– Какие взрослые? Филат будет читать.

– Погоди… Так во всём интернате одни подростки?! Вот Харин же взрослый, например.

– Харин не из интерната. Он вообще сам по себе. Да не переживай так, всё поймёшь со временем, все же понимают.

Сзади, естественно, орали, визжали, стучали откидными крышками человекообразные, но парты стояли довольно далеко друг от друга, поэтому получить внезапную затрещину можно было не опасаться. Мякиш пожал плечами: поймёт так поймёт, дело наживное – и надел очки, завёл крючки за уши.

– А они зачем, очки?

– Чтобы концентрировать внимание на главном.

Филат, вынырнувший неведомо откуда – мимо их парты он не проходил, хотя должен был – важно уселся за учительский стол и наклонился, доставая из ящика толстую потрёпанную книгу. Это Мякиш увидел ещё без очков, а когда открыл глаза, то не сдержал изумлённого восклицания.

– Так, ну-ка потише! – совершенно не своим, низким взрослым голосом рявкнул Филат. Точнее тот, кто оказался на его месте – осанистый господин в годах, с длинными, зачёсанными назад волосами, приоткрывавшими глубокие залысины. Этот новый командир был одет в строгий тёмный костюм наподобие тех, что обожают служители ритуальных контор, мелкие политики и отцы на свадьбах. Вишнёвый галстук-бабочка шевелился на шее при каждом слове, живя своей собственной, отдельной от всего жизнью.

Стен вокруг больше не было. Во все стороны простиралась бескрайняя панорама колосящихся под солнцем полей, по которым вдали дружно двигалась шеренга шевелящих жвалами комбайнов. Яркое синее небо нависло над бывшим классом. Даже запахи, казалось, ворвались в комнату, даже ветер дул жаром, не освежая, а напротив высушивая кожу. Не изменилась только доска, но теперь она висела не на стене, а прямо в воздухе коричневым прямоугольником неожиданного портала в страну неких знаний.

Мякиш не удержался и глянул на соседа. Алексей не изменился внешне, всё то же симпатичное, но какое-то не по годам строгое лицо, тёмные волосы на пробор. Только серую мышиную форму сменил полувоенный костюмчик, без знаков различия, зато с широким армейским ремнём и полосками портупеи на груди крест-накрест.

– Не крутись, накажут! – почти не разжимая губ, сказал Принц.

Но Антон не послушался. Он мельком глянул на сидящего за соседней партой в одиночестве – кто бы ему составил компанию? дураков нет! – Мишку. Тот выглядел как бездомный бродяга: в обносках с чужого плеча, косматый, с обветренной кожей. Клочковатая борода торчала вперёд. Да, угадать, кто это, можно было с трудом.

А позади… Даже беглый взгляд показал, что за партами на фоне уходящего вдаль поля каких-то обильных злаковых сидела сборная самых разных человеческих типов. Вон тот, в видимых издалека татуировках, скорее всего, Судак. Рядом с ним слюнявый идиот с одним закатившимся под веко глазом – Боня. Длинный малый средних лет, наголо бритый, так же, как и шеф неуловимо напоминающий сидельца со стажем, выставил на парту сжатые кулаки, на которых выделялись стёсанные до крови костяшки пальцев.

Азиаты, негры, женщины. Старые, молодые, красивые и совсем уроды. Толпа случайных людей, наподобие той, что суетливыми муравьями штурмует поезда метро в любом крупном городе в час пик.

Все разные. Все одеты кто во что. Все без очков и – взрослые, да.

Все, кроме Алексея.

– Принц… То есть, тебе и на самом деле четырнадцать?

– Да. Помолчи.

Превратившийся из Филата во франтоватого лектора господин тем временем устроил перекличку, называя разные имена и фамилии. За спинами Мякиша и Алексея в ответ на очередную кто-то вскакивал, гремя крышкой парты, и зычно отвечал: «На месте, господин учитель!».

Мишка оказался в начале списка, Антон ожидаемо в середине. Встал, ответил, сел. Ничего сложного. Какие бы в этом непонятном месте ни были ритуалы, это лучше, чем всем отрядом на одного. Учёбы есть учёба, никакого ущерба справедливости.

Алексея так и не назвали, но ни его, ни учителя этот факт не смутил.

– Сегодня наше занятие посвящено политическому устройству нашей любимой родины, карантинной монархии Славославия. Как вам прекрасно известно, любимый народом коронарх генерал-аншеф Бенедиктов…

Учитель торопливо вскочил и раскинул руки, словно собрался обнять весь мир:

– …Славься он во веки веков!

Класс загудел, из смешанного вопля полутора десятков голосов с трудом, но можно было уловить ответное «Славься!». Мякиш поймал себя на том, что тоже выкрикнул нечто подобное.

Преображённый Филат довольно кивнул и уселся обратно.

– Так вот, вечный коронарх земли нашей необъятной, окружённой кольцом всё подступающих врагов, создал могучее государство на обломках презренной демократии. Спиральную горизонталь, господа учащиеся! Карантин как символ и основа государственного устройства, святая вера в Крупный Номинал, и преображение каждого… Подчёркиваю, каждого гражданина в меру его сил, умения и способностей вознесла Славославию на вершину мирового развития.

Филат вытер нисколько не вспотевший лоб пижонским платочком, красным в крупный белых горох, отчего издали показалось, что он приложил к лицу мухомор, и продолжил.

– Много ещё нерешённых проблем, много! Вы все…

Он покосился на внимательно слушающего его Алексея.

– Гм. Почти все выйдете в назначенный час из интерната, пройдёте во Вторые Ворота, чтобы влиться стройными рядами в массу строителей горизонтали. Но будьте осторожны и аккуратны! Враг не дремлет. Если для его чудовищного оружия наша родина недоступна, то для лжи и ненависти – увы. Эти чувства искушают каждого. Возможно такое количество варианто падения, утраты гордого звания гражданина, что вы удивитесь. Это и прямая вербовка шпионами противника – как мне недавно сообщили, активизировалось подпольное движение «Противень», сменившее ныне запрещённый «Сизый кит», это и съёмки в порнографических фильмах с куклами политиков – представляете, до чего дошли технологии?! Это многое, друзья, очень многое. Не попадайтесь на лживые удочки и опасные искусы! Не читайте «Пугу про Книтина», отрицайте чуждую нам сакральность. Обходите стороной секты, особенно, мужских шовинистов «Хуемразь на подъёме» и её женский вариант «Нерожуха»! Все как один сплотимся в единый кулак, давящий гадину бескультурья и тщетной похоти! Пропукайте ваших годовасиков! Собирайте грибы, ягоды и орехи! А теперь перейдём к основной части нашего занятия.

Мякиш понял, что скоро впадёт в транс. Если сначала слушать было интересно, то с какого-то момента он понял, что в него неприцельно стреляют набором лозунгов.

На доске для записей медленно, но отчётливо проступил огромный портрет важного на вид господина: тяжёлую нижняя челюсть подпирал расшитый золотом и жемчугами высокий воротник, густые тёмные волосы слегка вились, а неподвижный взгляд глубоко сидящих глаз гипнотизировал каждого, кому не повезло посмотреть на него в ответ.

– Славься! Славься! Славься! – в исступлении орали уже десятки, сотни голосов. Мякиш не удержался и обернулся снова. Парт заметно прибавилось, людей за ними тоже. Ну никак не мог быть это шестой отряд, скорее уж, рота. Или бери выше – батальон.

Портрет совершенно ожил, нахмурился, поджал мясистые полнокровные губы женолюба и выпивохи. Кустистые брови нахмурились как две грозовые тучи.

Мякиш не выдержал и снял очки. В классе стояла тишина, зеленовато-серые стены и потолок оказались на местах, поле, небо и комбайны пропали. Филат сидел за учительским столом прямо, будто проглотил бильярдный кий, а на доске, разумеется, ничего не было. Только плохо вытертые когда-то меловые разводы, которые ничья буйная фантазия не смогла бы превратить в портрет при всём желании.

– Бред, – тихо сказал Антон.

– Ну как тебе сказать, – немедленно откликнулся Алексей. – Многим нравится. Многие без дозы эдаких вот лекций аж кушать не могут.

– Никогда не интересовался политикой.

– Да я тоже. Но вот политика мной заинтересовалась однажды, да так, что вспомнить страшно. Надеюсь, у тебя всё пройдёт легче. Дальше про осьминогов будет, послушай, если интересно.

– Да ну их к чёрту, наслушался уже! – с чувством сказал Мякиш и бросил очки на парту. Его ощутимо мутило от вываленной на голову дозы пропаганды неведомо чьей власти.

– Как знаешь.

Алексей поправил розовые очки и внимательно уставился на молчащего Филата. Было в этом что-то жуткое; Мякиш поёжился и нацепил свои.

Картина вернулась, но, слава Богу, больше никто не орал. Портрет хмурился и шевелил тонкими, словно нарисованными усиками. Филат, вновь постаревший, размеренно вещал о сложностях жизни головоногих, приводя примеры, иногда увлекался, рисуя рукой в воздухе глаза и клюв осьминога.

К чему была вся эта зоологическая чертовщина, Мякиш решительно не понял. Да и не слушал особо – он думал. Пытался вспомнить, кто он и зачем, но, кроме стягивающего голову невидимого обруча, результата не получил. Надо добраться в Насыпной, к тёте Марте.

Ясно одно: он старше, чем здесь кажется – но это и так понятно. Он жив. Если жизнью можно считать совокупность ощущений тела и мыслей, что само по себе вопрос на стыке философии и прикладной теологии.

Он окружён странноватыми людьми, но… Кто из нас безупречен?

– Перейдём к важным практическим занятиям, – закончил наконец нудное повествование о цефалоподах Филат. – Вчера была сборка-разборка кассового аппарата на время, поэтому сегодня наше любимое – изготовление денежных знаков карантинной монархии!

Портрет коронарха важно кивнул, лицо его просветлело, словно услышало несомненно благую для себя весть, и начало медленно бледнеть, выцветать, уползая и впитываясь в коричневую поверхность доски. Комбайнов на виртуальном пейзаже прибавилось, но все они оставались бесконечно далеки от учеников.

– Перед каждым из вас на парте набор для изготовления денежных знаков. Не старайтесь рисовать портрет нашего вечного руководителя хорошо или плохо, это не имеет значения. Вложите душу, воспоминания об увиденном и огонь ваших сердец! – витийствовал Филат, вновь утираясь мухоморным платком. – И помните, это настоящие неподдельные деньги, которыми предстоит пользоваться добрым гражданам Славославии там, за Вторыми Воротами.

Он коротко махнул рукой в направлении двора интерната.

Мякиш внезапно обнаружил перед собой стопку бумаги, нарезанные прямоугольники, на которых уже были надписи, цифры номинала – гм, тридцать тетрадрахм? ну, пусть – всё, кроме портрета руководителя несомненно славного государства. Для него оставался пустым овал посередине купюры.

– Рисуй как хочешь, это не важно, – шепнул ему Алексей. – На самом деле, здесь почти всё не важно, смысл интерната вообще в другом.

– Да? А в чём?

– Вечером. Всё вечером. Если удастся сбежать на крышу.

Сам Принц довольно умело набросал гелевой красной ручкой в пустом овале портрет смутно знакомого Мякишу господина с безвольным лицом и аккуратной бородкой клинышком. Чуть поправил причёску и отложил бумажку в сторону. Антон взялся за свои заготовки, но понял, что совершенно не помнит, как выглядел коронарх. Мысленно плюнул и изобразил свиноподобную рожу в круглых затемнённых очках – всё, на что хватило его художественного дара. Тоже отложил в сторонку и взялся за следующий лист.

Работа не то, чтобы спорилась, но и не прекращалась.

Филат встал со своего места и начал ходить между рядами, заглядывая в поделки и одобрительно цокая. Взял у Мякиша готовую купюру со свинской мордой, внимательно рассмотрел и положил обратно.

– Молодец, плакса! Отлично вышло. Дневной норматив – двести листов, если уложишься, бить будут несильно.

Сам факт грядущих побоев не обсуждался. В общем, так и вышло: по окончании занятий, отряд выдвинулся в коридор. Филат остался в классе, зачем-то протирая так и не тронутую доску красным платком, заботливо дыша на блестящую поверхность. Очки велено было оставить на партах, как и готовые деньги.

Не успел Мякиш выйти в последней паре, как уже у дверей получил под дых от Бони. Тот свирепо вращал глазами, орал что-то наподобие «зачем-ты-там-крутился-гад!» и бил. Сильно, без каких-то скидок и сожаления. Алексей стоял поодаль, не делая ни малейшей попытки вмешаться, остальные сгрудились в стороне и внимательно смотрели, подбадривая – увы, не Антона.

– Вставай! Вставай, сволочь! Дерись как мужчина! – громко, но не зло сказал Судак. – Давай, плакса, покажи, на что способен.

Длинного Олежека рядом с ним почему-то не было.

А на что способен человек, которому страшно? Ни на что. Мякиш лежал, сжавшись, стиснув зубы и старался закрывать лицо руками хотя бы от пинков, прекрасно понимая, что остаться без зубов – раз плюнуть. Экзекуция закончилась так же внезапно, как и началась: Боня, отдуваясь, схватил его за шиворот и поднял на ноги.

– Чмошник, – рявкнул он. – Сортирная команда!

Судак тем временем потерял всякий интерес к избиению, повернулся и повёл отряд дальше, в сторону столовой или спальни – Мякишу было наплевать. Он тяжело опёрся о стену, ощупывая разбитое лицо, вытирая длинные кровавые сопли руками. Принц подошёл ближе и сказал:

– Если ты не будешь драться – ты здесь застрянешь надолго. Или придётся возвращаться с Хариным раз за разом, или терпеть. Мишка вон терпит.

Антон сплюнул кровью на пол и с изумлением увидел, как неровное алое пятно исчезает, впитывается в призрачный мрамор. Пошевелил языком подозрительно качающийся зуб слева.

– А тебя почему не бьют?

– Да смысла нет. Я же – застрявший, меня унижать толку нет. Здесь, Мякиш, всё имеет свой смысл и свою цену. Запомни: всё.

Вот и поговорили. Антон мрачно посмотрел в спину уходящего за отрядом единственного здесь… ну, не друга, но хотя бы собеседника, выругался и поспешил следом. Бесконечно длинный день был в самой середине, оставалось как-то пережить обед и ужин.

– Принц, – тихо спросил он Алексея. – Да где мы есть-то, в конце концов?

– Догадайся сам, ты же не дурак, – ответил тот, не оборачиваясь.

4

Спальня отчётливо напоминала морг. Ряды кроватей, на каждой из которых укрытое одеялом тело. Возле каждой лежанки стойка капельницы с подвешенной на резиновой сопле бутылочкой вверх дном, совершенно чёрной, как и тонкая, ведущая к вене, трубочка.

– Давай, просыпайся! – Принц наконец убрал два пальца, которыми прижимал руку Мякиша. – Это я держал, чтобы пузырь не вздулся, когда выдёргиваешь иглу.

Никаких ламп или люстр в спальне не было, нежно светился сам потолок. Неярко, но более-менее осмотреться было можно.

– Что за дела? – прохрипел Антон. Он ничего не помнил после ужина. Опять сцепились с Боней, даже пару раз ударил в ответ, но получил куда сильнее, потому что ввязались ещё двое. Он даже имён их не знал, вся эта сволочь сливалась для него в единую серую массу. Потом чашка с лущёным арахисом, продолговатым, напоминающем насыпанные горкой пилюли. Он съел половину, кажется. Или всё?

– Здесь частенько так, не бери в голову. Главное, что мне лекарство не ставят, не видят смысла. А твою капельницу я отключил – задолжал же разговор. Поэтому тихонько вставай и пойдём. Ботинками не бухай, дверями не хлопай.

Мякиш откинул одеяло, чуть поморщившись – место укола на запястье щипало и подёргивало. Оказывается, лежал он одетым, только рукав уколотой руки закатан до локтя. Даже ботинки – и те на ногах. Как есть, чертовщина.

– Не шуми только, Филат этого не любит. Если и меня уколет – накрылась на сегодня наша беседа. Он многое предпочитает не замечать, но уж если…

Принц довольно ловко изобразил бугорок из скатанных простыни и подушки на своей постели, накрыл одеялом. Если не всматриваться, похоже, что кто-то лежит. Кивнул Антону, когда тот споро соорудил нечто подобное.

– Это чтобы драк не было, – пояснил он ситуацию, когда они уже осторожно открывали дверь, – ну и не трахнули никого. Народ здесь – сам видел. Но не всегда колют, иной раз и наоборот, могут дать возбуждающее, всю ночь в спальне черти что творится. Как повезёт, в общем.

Ночной интернат был пуст и странен, как спешно брошенный моряками корабль. Всё вроде бы на местах, чемоданы притянуты в каютах багажными сетками, конструкция крепка, а двигатели уверенно урчат где-то под палубами, но куда всё это вместе несётся, знает один Посейдон. Да и то без подробностей.

Вместо центральной лестницы, как ожидал Антон, они пошли вглубь коридора, миновали столовую, класс для занятий, а после этого ещё десятки дверей. Ни на одной не было надписей, что там – Бог весть, но Принц уверенно шагал дальше и дальше, припадая то на одну, то на другую ногу, словно страдал от некой болезни суставов. Мякиш немного удивился: все остальные здесь выглядели здоровыми, да и сам он ощущал себя на всю прелесть подросткового возраста. Вон, и зрение обострилось.

– Сюда, – буркнул Алексей, открывая одну из дверей, похожих, как близнецы. – Придётся вверх лезть, а там темно. Аккуратнее.

– Да как скажешь.

В каморке за дверью действительно было глаз коли, пахло пылью и давно лежащими тряпками, такой характерный аромат комнаты уборщицы или давно заброшенного склада. Но лестница действительно обнаружилась, Антон едва не отбил об неё ногу. Нащупал и полез вверх, видя перед собой мутное пятно серой формы Принца.

Пролёт. Поворот на крошечном пятачке. Ещё пролёт. И так несколько раз, пока сверху не появилось пятно света.

– А здесь неплохо! – сказал Мякиш, оглядываясь по сторонам. Совершенно плоская крыша, на которую их вывела лестница, завершающаяся тихо скрипнувшим люком, уходила вдаль. Влево и вправо от того места, где они с Принцем сейчас стояли, очень плавным, но заметным отсюда полукругом. Ровная чистая поверхность, такая же немного нереальная, как и всё здесь, в интернате.

– Сейчас окончательно стемнеет, покажу тебе одну штуку. Ай, да не покажу – сам увидишь, – почему-то очень довольным голосом сказал Алексей. Он пошёл сперва к одному краю крыши, показал Мякишу рукой:

– Отсюда мы все приходим. Ну, Харин привозит, но не важно.

Антон глянул вниз. Поле, то самое поле, по которому они ехали, с вьющейся ниткой дороги. Среди густой травы где-то уже у горизонта, в мутной вечерней дымке виднелись точки застывших навсегда комбайнов. Железной дороги не рассмотреть, но он точно знал, она там, там…

– А теперь пошли на другую сторону.

Принц вновь немного прихрамывал. Мякиш вдруг понял, что каждое движение доставляет его собеседнику если не боль, то ощутимое неудобство. Почувствовал как-то.

– Там двор, прямо внизу. Завтра по расписанию занятия, сам всё увидишь поближе. Вон стена и Вторые Ворота, сразу за садом.

Вид с этого края крыши был гораздо интереснее, чем на поле: в огромной разорванной подкове, ограниченной с обеих сторон полосками стен, идущих от интерната к грандиозной перемычке, увитой поверху колючей проволокой, чего только ни находилось! Дорожки, покрытые белёсым в сумерках каменным покрытием, огромный фонтан прямо посреди двора, чаша, украшенная плохо видимыми сейчас фигурами по краю. Спортивная площадка слева от фонтана: лавочки, вкопанные шины, турники, царство железа и гимн здоровой физиологии. За площадкой протянулись параллельные канавы, тускло блестящие водой.

– А рвы эти зачем? – удивился Мякиш.

– Там грязь. Для воспитания боевого духа и чувства спортивной злости.

Придумают же…

Правее от фонтана темнел сад: деревья были посажены полукругом, одна строчка, чуть дальше другая, ещё одна. Эдакий символ раздачи Wi-Fi, прекрасно видимый с самолёта. Если они здесь летают, конечно; Мякиш задрал голову и посмотрел в небо. Странное зрелище – ни одного инверсионного следа, ни звёзд, кроме как в дальнем углу неба. Словно кто-то прорезал в облаках небольшое окошко, позволив ночным светилам заглядывать только оттуда.

Но и облаков не видать, высоко-высоко в совершенно чистом небе угадывались только некие протяжённые линии, фигуры, будто над всем миром поставили колпак, заставив любоваться его изнанкой.

– Странное небо… – протянул Мякиш.

– Какое есть. – Алексей подошёл к краю крыши, неловко присел, потом свесил ноги вниз, словно не боясь упасть. – Да ты садись, поговорим всё-таки. Если страшно как я, просто устраивайся рядом. Как тебе удобно, так и устраивайся. Эти до утра не очнутся, не переживай!

Заметно потемнело, вырезанное в небе окошко со звёздами стало ярче, но не ближе – так и торчало далеко-далеко над горизонтом. Там показался край лунного диска, желтовато-сырный и толком ничего не освещающий. Крышка люка в крыше, через который они выбрались, смотрелась совершенно инородно на матовой тёмной поверхности.

Мякиш фыркнул и сел рядом с Принцем, так же свесив ноги и даже поболтал ими в воздухе. Ничего он не боялся! Даже доставшихся невесть за какие грехи пацанов из этого их отряда – тоже. Просто неожиданно это, когда на тебя нападают всем скопом, да и драться он не любил, а так – ничего страшного. Высоту он даже любил, хотя равномерно дующий в спины жаркий ветерок со стороны поля мог и снести вниз, если вдруг усилится. Антон поёрзал, устраиваясь удобнее, и снова посмотрел вниз, на двор. В саду неярко вспыхнули светлячки фонарей, отражаясь в призрачной матовой стене, нарисовав подобие созвездия на массивных створках вторых ворот.

– Спрашивай, – довольно тихо сказал Алексей. Он сидел сгорбившись, будто страшно устал за день. Наверное, так и было.

– Ну… – Мякиш даже растерялся, хотя вопросов у него было множество. – Где мы сейчас вообще?

– Понятия не имею, – довольно неожиданно ответил собеседник. – Есть целая куча версий, но ни одной из них нет подтверждения. Какой-то виртуальный, вымышленный мир. Или посмертное существование, чистилище или лимбо, если тебе угодно.

Принц вдруг выдал длиннющую фразу на неизвестном языке. Судя по звучанию, это была латынь, но точно Мякиш не знал. И перевода спрашивать тоже не стал: хочет пацан поумничать – ну да и Бог с ним.

– Это Гораций, – помолчав, сказал Алексей. – Меня в детстве заставляли учить. А ещё вариант: всего этого, – он махнул рукой, – вообще нет. Всё это в твоей голове, а сам ты лежишь в больнице, в коме. И доктора решают, стоит поддерживать твою жизнь дальше или занятие это бессмысленное и безнадёжное. Как версия – ты спятил, и поле, и интернат, и я тебе привиделись в очередном припадке, а так ты грызёшь кляп и страдаешь от стянутых смирительной рубашкой рук за спиной. Выбирай на вкус. Да, кстати! Здесь можно умереть, имей в виду. Совершенно взаправду.

Антону стало не по себе. Было в этом пареньке, несмотря на его разговорчивость и явное стремление если не помочь, то объяснить хоть что-то, нечто мрачное. Вот и сейчас, в наступившей темноте, показалось, что хрупкое тело Принца соткано из теней и мглы.

– И что будет… если умереть?

– Тебя привезут заново от станции. Харин и привезёт. Он с каждым разом становится всё злее, даже побить может, но до интерната дотащит. А здесь каждый проводит свой, отмеренный ему срок, чтобы потом уйти через Вторые Ворота. Этого никто не видит, как уходят, но все знают. Вон Олежек сегодня отправился, это ж точно.

– Да хоть бы они все куда-нибудь делись! – с чувством сказал Мякиш. – Твари. Никакой справедливости же, так на людей кидаться.

– С чего ты решил, что в мире вообще есть справедливость? – заметно удивился Алексей. – Правит сила. Злость. Бараны сбиваются в стадо и спешат затоптать других баранов. Вся история именно об этом и говорит.

– Я бы хотел, чтобы всё было не так. Чтобы правильно!

– Наивный… Ну, стань сильным и установи свои правила. Пока не уйдёшь в Ворота, будет здесь рай земной. Фратерните, эгалите и, сам понимаешь, либерте. А потом снова появится какой-нибудь… Судак.

Прозвище главаря отряда Принц словно выплюнул, так склизко оно прозвучало.

– Или просто будь сильным сам для себя. Отбейся. Докажи, что волен жить по-своему. Не бараном и не волком, а, скажем, ёжиком. Они тоже хищники, хоть и мелкие.

Далеко впереди, за массивной стеной с воротами, начало разгораться еле заметное зарево, небо подсветилось жёлтым и белым, как бывает, когда подъезжаешь ночью к большому городу из куда менее населённых мест.

– Здорово! – непонятно чему обрадовался Алексей. – Значит уже скоро, скоро!

Он едва не свалился вниз, подпрыгнув на месте от восторга.

– Скоро – что?

– Ты увидишь. Сколько я здесь, ничего прекраснее не видел!

– Для этого хотя бы розовые очки не нужны?

Принц рассмеялся тихим бархатным смехом, словно приглашая присоединиться:

– Нет, для этого не нужны. Очки… Они на самом деле очень забавная штука, в них каждый видит и слышит совсем-совсем разное. И рисует на деньгах потом – тоже. При этом в целом выходит похоже, потому что на самом деле всего этого вообще нет. Такой вот прикладной буддизм, Мякиш. Но ты себе голову не забивай, всё это часть некоего общего, которое нам понять вообще не дано, хоть тысячу лет здесь проживи. Важны не очки, важно кто именно их надел и зачем. А здесь, на крыше, мы и без них обойдёмся замечательно.

– Вот и славно, а то надо было бы их стащить в классе.

Алексей снова рассмеялся, но прозвучало это почему-то грустно.

– Поверь, не в них дело. И не в Филате с его театром в честь коронарха. Всё дело в тебе самом. Ты когда сюда попал, у тебя вещи какие-нибудь остались?

– Ага. Билет старый на парковые аттракционы.

– Ух ты, круто! Покажешь? У меня вот ничегошеньки, а так я знаю, что случается иногда: у кого фотография, у кого цепочка с крестиком. Один парень у себя в кармане обручальное кольцо нашёл, только не помнил, чьё это. У него с пальцев сваливалось.

Мякиш достал билет, расправил его и протянул Принцу. Тот внимательно рассмотрел, прочитал всё, беззвучно, но шевеля губами, будто с трудом вспоминая буквы, и вернул обратно.

Антон спрятал бумажку и помолчал. Следующий вопрос ему самому показался немного неуместным, но просили же спрашивать… А, была не была!

– А почему ты себя назвал застрявшим? Кто это такие?

Принц повернул голову и уставился на Мякиша, не мигая. Потом всё-таки ответил.

– Я не могу уйти из интерната. Такое бывает очень-очень редко, в других отрядах ни одного застрявшего нет, я узнавал. А вот мне не повезло… Я и ждал, и действовал, и даже командовал пару раз отрядом, думая, что как-то смогу сдвинуть всё это с места. И убивал, и предавал, и награждал, а никак. И умирал уже столько раз, что сосчитать не могу. Но моё место всё равно остаётся здесь, в Ворота мне ходу нет. Впереди вечность, поэтому… Смотри, смотри!

Он закричал в голос от радости, не стесняясь и не боясь ничего.

За жёлто-белым маревом, похожим на огни большого города, гораздо дальше его, на самом пределе зрения снизу вверх ударил толстый столб света, настолько нежного лазоревого оттенка, что у Мякиша перехватило дыхание. Яркая, какая-то нездешняя светящаяся колонна пронзила небеса, но не ушла полностью, не растворилась в ночи космоса, а наткнулась на невидимое отсюда препятствие, расплескалась в немыслимой высоте пятном и так и застыла, переливаясь лазурью.

Это было потрясающе. Ради такого действительно стоило лезть на крышу, сидеть и ждать.

Мякиш понял, что сейчас заплачет, но не от боли или несправедливости – нет! От восторга, от непонятного, переполняющего его чувства, что есть где-то смысл, есть счастье, есть любовь. И все они стоят ожидания, лишений и мук. А свет… Он символ всего хорошего, он отгоняет тьму и смерть.

Да и просто прекрасен сам по себе!

– Впереди вечность, – любуясь светом, тихо повторил Алексей. – Наверное, это я заслужил: сидеть здесь ночами и смотреть на недостижимое.

– А если самому пройти в Ворота? Не дожидаясь ничего?

– Какой ты смешной… В них нельзя пройти по своей воле. Только дождаться, пока заберут. Только так и тогда.

– Да почему?! Давай спустимся вниз, двери во двор ведь можно открыть?

– Их никто и не запирает.

– Ну вот! – Мякиш внезапно понял, что его собственная справедливость начинается именно здесь. – Перелезем как-нибудь. Я тебе помогу, а ты мне. Подумаешь, ворота! Метров пять, семь? Чепуха! Я же вижу, что там есть какие-то выступы, подтянулся – и уже наверху.

Принц неловко откинулся назад, подтянул под себя ноги и встал, опираясь о крышу. Антон тоже вскочил, встал рядом. Две их фигурки застыли в темноте на краю, лазурный столб притягивал взгляды, но вовсе не мешал говорить.

– Там, внизу, собаки. Всю ночь они там, а днём над воротами – вон видишь, башенки – появляются охранники. Были уже такие умельцы, но… Если тебя не призвали, то сбросят с ворот, ничего не выйдет. А стена слишком гладкая.

Мякиш разозлился. Что за обречённость, в конце концов?! Любая проблема имеет какое-то решение, даже здесь, в… вымышленном мире. Даже у себя в голове, если Принц прав насчёт сумасшествия. Никакой реальной смирительной рубахи не надето, значит есть открытые пути. Пробовать надо, пробовать!

– Собаки? А в интернате есть какое-то оружие? Хоть кухонные ножи ведь можно взять.

Он оторвал взгляд от тускнеющего столба: световое шоу заканчивалось, и приступ счастья, вызванного им – тоже. Глянул во двор. Да, вон они, неспешно патрулирующие дорожки тени, угловатые, с короткими хвостами. Если прислушаться, можно уловить даже стук когтей. Десятка два ночных охотников на беспечных дурачков.

– Меня порвали один раз, – не отвечая, вспомнив что-то своё, сказал Алексей. – Я тоже был наивный, решил рискнуть. Это очень больно. И смерть не сразу приходит, совсем не сразу.

Луч окончательно погас. Стало темнее и совсем пусто на душе.

– Кстати, оружие есть, – вдруг добавил Принц. – У Филата в классной комнате пистолет. Он однажды на лекции раззадорился, восхваляя коронарха, достал из ящика и начал палить в потолок. Смешно было. Ты стрелять умеешь?

– Кажется, да. – Мякиш представил себе пистолет в руках. Сборка-разборка, чистка, стойка для стрельбы стоя. Лёжа. С упором и без. А ведь точно умеет!

– Я тоже умею, отец научил когда-то. Но он всё равно не даст. Он даже не застрявший, как я, Филат – часть интерната. А что на человека похож, так мало ли, что здесь на кого похоже.

– Украдём! Вот так же ночью заберёмся и стащим, что нам стоит.

Принц устало пожал плечами, но ничего не ответил. Похоже, идея его не зацепила.

– Алексей, а ты сам знаешь, почему… застрял?

– Догадываюсь, но, знаешь, не будем пока об этом. Слишком грустная тема.

Антон кивнул. Нет так нет, у каждого своё право на секреты.

– Пойдём лучше обратно, мне ещё туалет чистить.

В вырезанном в небе окошки луна торчала уже полностью, затмевая соседние искорки звёзд. Изрядный кусок ночи прошёл, впереди был второй день.

– Ты бы навалял Боне, если он полезет, – посоветовал Алексей. – Оно полезно, чего тебе с нами, чмошниками, сидеть. Я же чувствую, что ты не на месте.

Он уже спустился по лестнице и сейчас говорил, задрав голову.

– Да надо бы. А вот скажи, чтобы быстрее забрали через Ворота, что надо делать?

– А у всех по-разному. Кому и смирение помогает, кому и драки. Кое-кто Филату начинает помогать, другие – наоборот. Всё как в жизни, Антон. Всё как в жизни.

С этими словами он опустил голову и неловко начал спускаться по узким ступеням, держась за невысокий поручень обеими руками, чтобы не упасть.

5

С утра никаких стоек с капельницами уже не осталось, пропали как ночной морок. Мякиш открыл глаза и чуть повернул голову, осматриваясь. Спать в одежде, а тем более в ботинках он не привык, поэтому всё это добро аккуратной стопкой лежало возле кровати. Тоже промах, если задуматься – вскочивший одним из первых Боня явно нацелился пнуть его вещи. Так бы славно всё полетело по спальне, а если ещё и перебрасывать начнут друг другу… Детскую игру «в собачку» Мякиш, несмотря на спутанность воспоминаний, не забыл.

Спас его, как ни странно, Филат.

– Так, уважаемые! Сегодня начнём день с физической культуры, – громко заявил он, заходя в спальню. – Как известно, лично коронарх не менее шести часов ежедневно играет в городки, подавая пример всем гражданам Славославии. Среди его коронных приёмов – выбивание одним ударом пушки, закрытого письма и бабы в окошке. При этом битами он не пользуется принципиально!

На лице командира отряда сияла радостная и довольно глупая улыбка. Зато Боня решил не связываться с номинальным начальником, отошёл к своей кровати и склонился над тумбочкой. Соседняя койка, на которой до этого ночевал Олежек, действительно пустовала.

Ушёл через Ворота? Видимо, так. Не соврал Алексей.

Пока остальные, привычно переругиваясь и громко смеясь, строились в колонну по двое, Антон быстро оделся. Принц сидел на своей постели; вид у него был ещё более усталым, чем ночью, когда они возвращались с крыши. Тени под глазами превратились в настоящие синяки. Да, у него же трудовая вахта только кончилась…

– Алексей, а что за физкультура нам там светит? – спросил Мякиш, зашнуровывая второй ботинок.

– Ничего интересного. Я же говорил, здесь хорошего ничего не жди.

Уже в коридоре Филат, который на этот раз никуда не делся, а демократично шагал в первой двойке рядом с Судаком, на ходу обернулся к отряду и выкрикнул:

– Песню за-пе-вай!

Топали все более-менее в ногу, но вот с вокальными упражнениями явно были сложности. Судак помалкивал, Боня затянул без голоса и слуха невнятный шансон про непременные купола на груди и воробьёв над зоной, но осёкся на второй же строчке под строгим взглядом вновь оглянувшегося командира.

– Что за аполитичные потуги, Бондарев? В наше тяжёлое время, когда войска враждебных коронархии стран разворачивают на границах наступательные дельтапланы, вооружённые новейшими системами метания дротиков, ты позволяешь себе… Эй, а может ты тайный дротист?

Боня, на всякий случай молча, отчаянно замотал головой. Филат перевёл дыхание и дрожащим дискантом завёл нечто глубоко патриотическое. Мелодию уловить не удавалось, ритм представлялся маршевым, а стихи показались настолько дурны, что Мякиш едва не зажал уши ладонями. Странно, по обрывкам воспоминаний – смутных, как виденный год назад сон – не был они никогда очень уж тонким ценителем словесности. Но и его прижало.

– Славься, славься, коронарх, карантинный наш монарх! – подхватывали все припев, оставляя куплеты на совести командира. – Кучерявься тёмный волос, враг пусть замертво умрёт!

Без розовых очков агитация и пропаганда шли туговато.

На первом этаже отряд притормозил, ожидая отстающих, головастой змеёй растянувшихся по лестнице. Филат наконец закончил пытку песней и, крайне довольный собой, заглянул в правое из гигантских зеркал, приглаживая ладонью причёску.

– Стоять, смир-рно! – гаркнул он, дождавшись, пока колонна более или менее соберётся воедино. – Каблуки ног вместе! На занятия шагом ар-рш!

И первым свернул за правое зеркало, где обнаружился коридор, ведущий прямиком к распахнутым дверям во двор. Мякишу было интересно, как это пространство выглядит утром и снизу.

Собак не было. Ни одной. Почему-то это порадовало, хотя Принц и ночью сказал, что их выпускают лишь на время. Ботинки хрустели по покрытым каменной крошкой дорожкам, фонтан при свете дня казался довольно обшарпанным, а фигуры по краю чаши вблизи оказались однотипным изображением довольно скучного на вид мужика в балахоне до пят, сжимающего в стиснутых пальцах одной руки нечто вроде мешочка; вторая при этом была согнута и спрятана за пазуху. Истуканов оказалось тринадцать штук, они смотрели в разные стороны, но что всё это означало, понять не удалось. А спрашивать у утомлённого ночными походами, да ещё и чисткой туалета Принца не хотелось – тот и так еле шёл.

– Расходимся, но недалеко! – возвестил Филат, когда отряд добрался до прямоугольника спортплощадки, рядом с тренажёрами, турниками, брёвнами для пробежки на манер служебных собак и прочими кольцами на массивных ржавых цепях. – Рядами становись, рядами!

Неподалёку блестели грязной маслянистой водой четыре параллельные канавы, уходящие почти до высокой матовой стены уже привычного зеленовато-серого цвета, как и внутренним помещения интерната.

Командир отряда окинул взглядом полтора десятка своих питомцев, кое-как вставших в шахматном порядке, затем отдал следующую команду, немало удивившую Мякиша:

– А теперь раздеваемся! Догола, догола, здесь не холодно! На манер древнегреческих атлетов, носителей высокой античной культуры. Сам коронарх не брезгует культурой обнажённого тела в кругу соратников.

Бред какой-то… Но что поделать: один за другим все начали разуваться, стаскивать с себя куртки и штаны. Потом в ход пошло нижнее бельё, и минут через десять площадка слегка напоминала баню или общественную душевую. Стесняться, конечно, некого, но и радости мало.

Сам Филат остался в форме, словно подчёркивая свой командирский статус.

Мякиш огляделся: не повезло. Справа-то Алексей, ещё более хрупкий и болезненный на вид без одежды, а слева не Мишка, а оказавшийся здесь при распределении колонны в построение рядами Боня. Тот повернул голову и глупо осклабился, кажется, ещё больше выпучив глаза. Потом схватил немалое мужское хозяйство в кулак и потряс, словно стряхивая в туалете.

Дурак он есть дурак. Но от этого не менее опасный, даже более. Переходное звено от человека к обезьяне.

– Стойка на руках! – выкрикнул Филат. – Все делают стойку на руках!

Первым попытался стоящий перед Мякишем Судак – голым он выглядел не так внушительно, несмотря на татуировки: короткие кривые ноги, по-женски пышные ляжки и широкая задница напрочь убивали весь авторитет. Главарь хекнул, с трудом переломился надвое лицом назад и попытался встать на руки, но его тут же повело в сторону. Кто-то из любимчиков немедленно подскочил, схватил за торчащие ноги и свёл их вместе, придерживая Судака вертикально. Картина была так себе, на любителя.

– Ну-ка, ну-ка, не помогать! Здесь каждый должен отработать программу, – не выдержал Филат. – Не можешь – заставим, не хочешь – научим!

По крайней мере холодно – не было. Поднявшееся над горизонтом солнце грело, но светило как-то странно, наподобие того участка ночного неба с луной и звёздами – из явно видимого ограниченного неясной рамкой прямоугольника в углу неба. Там рядом поблёскивала синева, пробежало облачко. А вот весь остальной небосвод оставался белёсым, с угловатыми тенями высоко в дымке, и явно темнее освещённого солнцем куска.

Всё тут странно, всё через одно место.

Без поддержки Судак, естественно, тут же рухнул на землю, негромко вскрикнув при падении. Потом сразу оглянулся: не смеётся ли кто?

Нет. Всем было решительно не до него, даже верному Боне: с куда большим успехом, чем пахан, он встал на руки, нелепо согнув ноги, и даже умудрялся так держаться, качаясь из стороны в сторону. Люди вокруг пытались повторить его достижение, но безуспешно; воздух наполнился криками и шлепками падающих тел. Мякиш поймал недобрый взгляд Филата и понял, что дальше откладывать чревато.

Наклонился, опёрся на ладони и подпрыгнул, пытаясь распрямить ноги. Разумеется, из этого циркового трюка ничего не вышло. Мало того, что повело в сторону, и он упал сам, так ещё и зацепил взревевшего от злости Боню, роняя следом.

– Ах ты, гад, плакса! – немедля заорал тот. – С-сука, урою!

На ноги они подскочили одновременно: Боня от злости, а Мякиш просто потому, что отчётливо понимал: не успеет дать отпор – забьют до смерти. Драться он действительно не любил и не умел, но подростковый гормональный шторм в этом новом теле пошёл на пользу. Его трясло, зубы были плотно сцеплены, подбородок прижат к груди. Руки он выставил перед собой в подобии боксёрской стойки.

Так или иначе, а чем-то ответит.

– Уроет он… Тварь! Иди сюда! Иди!!!

Вся злость, всё непонимание происходящего в последние дни словно выстрелило, разжав внутри страшную тугую пружину. Антон был готов зубами рвать это мускулистое тело напротив, голыми руками сломать шею и выбросить врага подальше, как дохлую собаку, чтобы и воспоминаний не осталось. Говорят, у древних скандинавов берсерки такое состояние достигали на мухоморной диете, но и хорошо задолбанный подросток способен творить чудеса гнева и ярости.

Боня, само собой, петухом налетел на него, осыпая ударами. Дрался он явно лучше, но вот именно сейчас ему не хватало задора, бился он с какой-то недопустимой ленцой, надеясь на свои силы. Иногда сил для победы мало – нужно ещё и безумие.

Серия ударов руками, потом Боня извернулся и пнул Мякиша в колено. Стало больно: не только в ноге, Антону показалось, что всё его тело пропустили через мясорубку. Но он отвечал – да ещё как отвечал, откуда только взялся такой боевой запал! Ударил прямой в лицо и пробил, попал. Боня вскрикнул и отпрянул назад, зажав левой рукой разбитый рот: вон кровь как потекла сквозь пальцы.

– Врёшь, не возьмёшь! – выдохнул Мякиш и вновь атаковал. Противнику пришлось убрать руку от лица, защищаясь. Перемазанные кровью губы делали его похожим на недавно отведавшего пищи вампира.

– Урою, урою, урою, – как поломавшаяся китайская игрушка, приговаривал Боня.

Само собой, остальные плюнули на приказ стоять на руках и кольцом сгрудились вокруг, подбадривая любимчика Судака. Ни одного слова в свою поддержку Мякиш не услышал, даже Принц молчал. Особенно, он – а ведь мог бы и крикнуть что-нибудь вроде: «Бей, Тоха, бей его!». Ведь ночью же советовал.

Но то – ночью. И один на один. На публике побледневший усталый Алексей был молчалив.

– Вот это хорошо! Это правильно! – довольно прокомментировал Филат, не сходя с места. Его никто не слушал и не слышал, да это было и не важно. – Спортивная злость – это прекрасно! Коронарх постоянно говорит нам о необходимости…

Дальше никто вообще ничего не расслышал, потому что Боня заорал дурным голосом, выставил вперёд голову и, словно безумный таран, прыгнул на врага, норовя снести его с ног одним ударом, а потом, уже на земле, добить – руками, ногами, чем придётся.

Мякиш успел шагнуть в сторону и поймать в неожиданно удачный захват шею противника. Хотя самого Антона и крутануло на месте, на ногах он удержался, пережав сцепленными в замок руками Боню, который бессильно молотил по воздуху, почти не попадая в цель. Лицо врага, и без того безобразное, покраснело и надулось, глаза выкатились ещё больше: вот-вот и выпадут на тонких ниточках наружу.

– Ша, пацаны! – внезапно сказал Судак и шагнул вперёд, к скульптурной группе «Самсон, душащий писающего мальчика». – Не до смерти, чур! Филату это не понравится.

Говорил он тихо, очень спокойно и настолько уверенно в своей правоте, что Мякиш послушался. Зажим он расцеплять не стал, но и давить изо всех сил, пытаясь если не сломать шею, то задушить, перестал. Боня смог вздохнуть и вдруг смачно пукнул от натуги.

Судак рассмеялся – так же тихо и уверенно, как перед тем говорил. Весь отряд заржал следом, только Принц так и стоял подобно статуе. И Мишка не смеялся – вот уж чего Мякиш не ожидал вовсе.

Филат, увидев вмешательство пахана, отвернулся, словно происходящее его не касалось. Стоял себе, рассматривая стену с Воротами, будто искренне заинтересовался памятником архитектуры и фортификации.

– Ты его отпусти, плакса, не наживай проблем. Видишь, уже бздит паренёк, проиграл, значит. Почти как лежачий – а лежачих же не бьют. Верно, мужики?

Раздались одобрительные крики. Антон вдруг подумал, что облако злобы и несправедливости, душащее его здесь второй день, рассеялось с этой победой. Сейчас он отпусти Боню, всё станет хорошо и правильно. А ночью они снова пойдут с Принцем на крышу, смотреть на лазурный луч и говорить, говорить обо всём на свете. Это же здорово! А что трусоват приятель… Ну, так все мы не без греха.

Он отпустил шею Бони, тот не без труда разогнулся, сплюнул кровью под ноги и вместо признания поражения набросился на Мякиша вновь с кулаками, рыча что-то вовсе невнятное. Антон ударил в ответ, снова попав по разбитым губам.

Он уже ничего не боялся.

Ничего и никого.

Так казалось…

Судак подскочил ближе и включился в драку. Почему-то левую руку он держал за спиной, напоминая пародию на джентльмена-фехтовальщика на дуэли, но и могучий удар левой был что надо: в голове Мякиша зазвенело, он едва не упал, отшатнувшись назад. Но остатками сознания понимал – надо стоять. Пока может, надо стоять насмерть.

– Какие ж вы твари! – своим неожиданным басом взревел Мишка и кинулся на подмогу Антону, оттолкнув его в сторону от следующего удара пахана. Ударил Судака один раз, второй, мешая заодно и Боне пробиться к противнику, давая драгоценные секунды отдыха.

Главарь пошатнулся. Потом выдернул из-за спины руку, в которой блеснул короткий широкий нож, и загнал его Мишке в солнечное сплетение, одним давно отработанным ударом, словно положил некую деталь механизма на своё место.

Ссыкун застыл, обводя всех мутным взглядом, потом опустил голову и уставился на клинок в груди. Схватил его за рукоять, будто надеясь вынуть и продолжить драку, но не смог. Изо рта струйкой потекла кровь, придав его некрасивому лицу нечто сардоническое. После этого ноги разом подогнулись, он упал на колени, постоял так мгновение, затем завалился набок, в неудобной позе, никак не присущей живым.

– Это что за дела?! – заорал Филат и соизволил обернуться. Глаза его блистали яростью. – Вы что, охренели, подопечные? Кто это сделал?

Он уже нёсся в круг, к лежащему Мишкиному телу, один словно серая крыса среди разгорячённых розовых мышей.

– Ну-ка отвечайте, кто? Ну!

Судак поднял руку и ткнул пальцем в грудь Мякиша:

– Да вот он это! Как спятил, на всех кидался, а Ссыкуна зарезал.

Словно и после смерти Мишка решил подтвердить своё мерзкое прозвище – по земле из-под лежащего тела расширялось тёмное пятно мочи, рисуя карту неизвестного континента.

Филат немного растерялся. Посмотрел на Судака, потом медленно перевёл взгляд на Боню: тот снова сплюнул кровью, стараясь попасть на Мишку, и кивнул.

– Да он это, он! – загомонили пацаны отряда. – Плакса это озверел, откуда что взялось!

– Серьёзно? – усомнился командир. – А нож где взял?

– Ну это ж талисман, Филат. Бывает, дают с собой сюда пронести иногда. У него вот нож. Небось, бандюга раньше был знатный, – спокойно, привычно растягивая гласные, ответил Судак и почесал толстую ляжку, словно его цапнул комар, и не было сейчас ничего важнее, чем всласть подрать место укуса.

Мякиш стоял молча. Понятно было, что спорить, объяснять и обвинять бесполезно. Коллектив всегда прав, не ссы против ветра и ещё сотня народных мудростей.

Филат глянул на него, но спрашивать ничего не стал. Вместо этого шагнул к Алексею, уставившемуся в землю, поднял пальцем подбородок и заглянул в тёмные серьёзные глаза:

– Ну, Принц, а ты что скажешь? Кто с ножом был?

Тот молчал, да и все вокруг затаили дыхание. Пауза затягивалась, словно вся спортплощадка была одним большим стоп-кадром невесёлого кино.

– Плакса это, – наконец сказал Принц. – Антон. Мякиш.

На этом пауза кончилась, лопнув, как перетянутая струна на гитаре, со звоном в ушах, хлестнув жгучим обрывком по пальцам, по голым телам, по и так растрёпанным нервам Антона. Он вскрикнул – но не только и не столько от боли предательства: Мишкино тело, о котором все забыли, внезапно стало менять цвет, подёрнулось густой сетью тёмно-коричневых капилляров, какие бывают на давно упавших с дерева осенью и уже гниющих листьях. Плотной-плотной сетью, изменяя черты, делая мёртвого человека чем-то похожим на тюк ткани, брошенный под ноги ничего не ценящим живым. Потом эта масса, казалось, шевельнулась и начала растекаться по земле, частично впитываясь в неё, частично развеиваясь в воздухе, как плотный дым.

– Ничё! – гавкнул Судак. – Скоро вернётся, тогда и продолжим.

На этом Мякиш не выдержал и побежал к стене, расталкивая не очень-то и сопротивляющихся человекообразных. Боня пытался было ухватить его за плечо, но пальцы скользнули по мокрому потному телу, рука повисла в воздухе.

Антон бежал вдоль канавы, ставя какой-то немыслимый рекорд даже не скорости – исполнения желаний. Он хотел быть где угодно, но не здесь. Не с этими людьми, если их так вообще можно называть.

– Стой, стой, гадёныш! – орал вслед Филат. – Пацаны, держите его!

Несмотря на приличный отрыв, далеко уйти не удалось: земля под ногами покачнулась как при коротком, но энергичном подземном толчке, потом небо заволокло сизым плотным дымом. Отчаянно запахло табаком, будто невидимый курильщик стоял над ними, над двором, над интернатом и всем этим миром, и выдыхал прямо вниз.

От толчка под ногами Мякиш не удержался и свалился в ров, окунувшись с головой в вонючую стоячую воду. Вынырнул, отплёвываясь: стена с Воротами была так близка и так недостижима, что он вздрогнул и вновь погрузился в смрад канавы.

Кажется, его кто-то вытащил потом. Кажется, бил. Кажется, кричал.

Он не запомнил подробностей, с неким даже удовольствием потеряв сознание.

6

На полу перед глазами Мякиша колыхались отсветы, блики, неясное, но давящее мерцание. То медленно, будто танцуя неспешный вальс, то резкими быстрыми вспышками стробоскопа. Хотелось не видеть этого, отвернуться и снова спрятаться в раковину бессознательного, но не получалось. Посмотреть в другую сторону? Он попытался повернуть голову, но застыл от резкой боли в затылке.

Отсветы тем временем никуда не делись, они были везде: тревожные, багровые, льющиеся от стен в меняющемся дёрганом ритме.

– Где это я? – спросил Антон вслух. С детства казалось, что произнесённое вот так, громко, важнее, чем просто мысли. Даже если никого рядом нет, это обязательно кто-нибудь услышит. И не поможет – нет, так слишком просто – хотя бы примет к сведению.

Никто и не откликнулся. Мякиш прикрыл веки, застонал и с трудом, но сел на полу, обхватив голову руками. Был он гол и бос как в момент рождения, пальцы нащупали на затылке шишку, обильно покрытую запёкшейся кровью. Провел рукой по лицу. Тоже всё разбито, отзывается иголками боли при касании.

Приоткрыл левый глаз – по ощущениям ему досталось меньше, не так заплыл. Странное какое местечко, даже по меркам интерната, и так щедрого на необычности. Квадратная комната с высоким, как и везде здесь, потолком. Двери в каждой из стен, строго по центру. Даже непонятно, куда бы они могли вести, вход-то в любое из здешних помещений только из общего коридора. Остальное пространство стен занимали подсвеченные изнутри стекла жутковатых аквариумов, внутри которых колыхалась неясная масса, но медленно и вальяжно, то пульсируя предынфарктными сокращениями гигантских сердечных мышц. Проходя через это шевеление, подсветка и давала тот странный эффект освещения комнаты.

Неподалёку от Мякиша валялась его местная одежда. Помятые и сложно пожёванные штаны, завязанные узлом рукава куртки, трусы, натянутые на оба ботинка, отчего казавшиеся стоящими без посторонней помощи, майка. Всё это серое. От всего этого подташнивало не меньше, чем от головной боли и непрошеной пляски цветов по полу и потолку, дверям и самим аквариумам.

– Матрица какая-то, – назло себе и невесть кому невидимому прошептал вслух Антон.

– Точно, точно! И сейчас я скажу: «Мистер Андерсон! Мы наблюдаем за вами и не дадим сделать прежних ошибок».

Кто-то неприятно рассмеялся за спиной, коротко и зло, будто каркнул. Мякиш узнал голос Филата, но даже поворачиваться было больно и незачем. Какого чёрта он сюда припёрся, поиздеваться?

Командир отряда, по-прежнему в мышиной серой форме и поскрипывающих при каждом шаге высоких ботинках, не стал дожидаться. Обошёл с трудом сидящего и опустился перед ним на корточки, глядя в лицо.

– А это не матрица, мистер Мякиш. Господин Мякиш? Товарищ?

– Зовите меня просто – Ильич, – выдавил Антон, сражаясь с очередной волной головной боли, разрывающей затылок. – Могли бы и выключить иллюминацию, к чему она здесь.

– Оденься. А то слишком жалкое зрелище, – ответил Филат и, не вставая, сгрёб одежду Мякиша и подвинул к нему. – Интернат сам решает, что здесь к чему.

Антон медленно оделся, борясь с приступами тошноты. Лучше бы принять душ, от него отчаянно воняло грязью из канавы, но просить куда-то отвести было глупо, а в самой комнате ничего похожего не было.

– Ну так вот, гражданин Мякиш. Как ты понимаешь, пришлось отправить тебя в карцер за убийство. Невелико преступление, если уж честно, раз надо – значит надо. Но и без наказания его оставлять нельзя.

Филат немного подумал и опустился на задницу. Теперь они сидели друг напротив друга посреди качающейся багровой фантасмагории.

– Ты же знаешь, что это – не я.

– Да и не важно. Остальные подтвердили, стало быть: развилка. Дальше судьбы начинают катиться по другим траекториям. Здесь не матрица, не чистилище и даже не секретный центр подготовки ментальных диверсантов. Всё проще и сложнее одновременно. Вы все – нечто наподобие высыпанных на бильярдный стол шариков от подшипников. Катаетесь туда-сюда, сталкиваетесь, некоторых сшибают шары покрупнее, по кому-то попадают кием, иные улетают в лузы и там ссыпаются на пол через слишком широкую ячею. Ищи потом, собирай, сыпь обратно.

Мякиш, как мог, вытер лицо полой куртки и попробовал открыть-таки правый глаз. Сложно, но можно, хотя вид получался через узкую щёлку. Хорошо приложил кто-то. Из того, что нёс Филат, пока было ничего непонятно.

– И долго нам здесь… кататься?

– Спрашивай только за себя. В данный момент нет никаких «вас», только ты, и только со своим субъективным временем. Ты здесь сколько, два дня?

– Ну так. Второй пошёл.

– Ага… А вот Мишке-ссыкуну казалось, что он тебя знает пару лет. Судак пока не определился, Боня подсознательно считает тебя врагом с детства, а многие даже не поняли, что ты здесь есть. Некоторые так и не поймут.

– А Принц? – тихо спросил Антон. Какая-то сложная шарада, в такой и в нормальном состоянии не разобраться, да ещё и разбитая голова…

– Алексей живёт в своём собственном кошмаре, закольцованном, видимо, навсегда. Я не знаю, что он про тебя думает. Никто не знает мысли застрявших.

– Кстати, а почему он – Принц?

– Потому что царевич, – непонятно ответил Филат. – Да наплюй, тебе не о нём надо думать, таким не поможешь. О себе думай, о себе, любимом. На застрявшего ты никак не похож, поэтому впереди для тебя Ворота. Вот и решай, что нужно для их преодоления.

– А за Воротами?

– Для тебя? Да кто его знает. Сам увидишь.

– Скажи, Филат… А всё это вообще реально? Мы есть или второй день я вижу сложносочинённую галлюцинацию?

– Неуместный вопрос. Каждый опять же для себя решает.

Разговор с самого начала был странным. Непонятным. Скатившимся в невнятную метафизику. Мякиш потёр затылок и глянул на стены. Ритм подсветки неуловимо изменился, в глубине стали видны некие плавающие в невесомости куски. То ли огромные распухшие листы картона, то ли чьи-то разорванные тела, то ли рыбы. Бесформенные, но неуловимо угрожающие.

Без всякого напряжения он вдруг вспомнил детство. Океанариум в Севастополе, где в таких же стенных аквариумах неспешно шевелили ластами гигантские морские черепахи, равнодушно смотрели на посетителей, беззвучно открывали и закрывали клювастые рты.

А что? Чем-то похоже.

– Ладно, уговорил. И что я должен делать для себя, любимого? Подписать договор кровью?

Филат снова коротко рассмеялся:

– Договор о чём? Реши для себя, что тебе надо, и делай. Ворота сами решат, когда забрать, поэтому эту полосу ты минуешь. Если хочешь совет, то… В общем, оставь мысли о Принце. О побеге. Подойди к Судаку, потолкуй, он довольно умный. Вы найдёте точки соприкосновения. К тому же, Алексей тебя предал – ты ведь не забыл?

Мякиш кивнул.

– Ну вот. Предоставь его своей судьбе, займись своими делами здесь и сейчас. Нет бытия и небытия, реальности и нереальности. Есть ты и определённый маршрут, по которому надо пройти.

– Без выбора?

– Без выбора. Всё решено за вас давным-давно, любые лишние, не на то направленные, усилия ведут только к большим мукам, но никак не меняют саму карту.

«А ведь он врёт, – отчётливо подумал Мякиш. От этой простой мысли даже голова перестала болеть, осталось лишь покалывание в затылке. – Брешет. Выбор есть, и этот человек… Да человек ли? Заставляет меня сделать то, что удобно ему. Не мне».

– Хорошо, – вместо этого сказал он вслух. – Я понял. Стоит быть на стороне сильного и не рыпаться, если не можешь перебороть что-то.

– Вот и умничка! – приторно восхитился Филат. – Я так и знал, что поймёшь. У тебя лицо мудрого человека. Только умыться надо бы.

Теперь в аквариумах были сплошные черепахи. Лучше, нежели бесформенное нечто, гораздо лучше. Стены словно подсказывали вслед за командиром отряда: «Молодец, молодец, правильно!».

– Обязательно умоюсь. И зубы почищу.

Филат иронии не понял. Он наклонился к Мякишу и внезапно протянул руку, положив ему на лоб. Ладонь была влажная, прохладная, похожая на снулую рыбу. Но это не так важно: на Антона вдруг обрушилось воспоминание. Из прошлого. Из той жизни, которую он второй день мучительно вспоминал и так и не мог вспомнить. А вот сейчас – получилось.

…Его все звали Утёнком.

Ни Антон, ни остальные ребята не помнили имени. Даже воспитательница, степенная и постоянно погружённая в непонятные мысли Антонина Васильевна, звала его так всегда, хотя всех остальных – по именам, а в минуту крайнего раздражения чьей-то выходкой – по фамилии.

Утёнок не возражал. Он вообще был необидчив: губастый, с большими глазами, в которых застыло немного испуганное жизнью выражение, с длинными девчачьими ресницами. Худой и нескладный, он был выше остальных мальчишек отряда, поэтому стоял первым в шеренге, стараясь сгорбиться, стать незаметнее. И с кем-нибудь наконец подружиться.

Но из последнего ничего не выходило.

Не то, чтобы над ним издевались – нет. В лагере и дисциплина была на высоте, и ребята в отряде подобрались нормальные. Просто не находили с ним точек пересечения. В футбол он играл плохо, к шахматам – а возле массивных стационарных досок прямо на улице возле комнаты отдых страсти кипели нешуточные – он подходил с опаской, сам никогда не садился. Просто стоял, смотрел и напряжённо вздыхал, когда кто-нибудь блестяще выигрывал.

– Утя, ты хоть петь умеешь? Или на гитаре играть?

Он вздрагивал, испуганно мотал головой и старался быстрее отойти в сторону после таких вопросов. Мякиш, как и остальные, воспринимал его не товарищем по отряду, а скорее деталью интерьера. Есть же море, пляж, лежаки, пихты в невысоких кадках по всему лагерю. А есть – Утя. Есть и есть, наплевать, в общем-то.

– Пошли купаться! – звали его. Редко, но звали, всё-таки свой, хоть и странный. В детстве всё ощущается резко: свой-чужой, пусть и всего на поток, странный-обычный.

– Я плавать не умею, – застенчиво отвечал Утёнок. Тоже не беда, ребята приезжали из разных мест, где-то и речки нет, чтобы научиться. Но через пару недель все уже барахтались хотя бы по-собачьи. «Уверенно держались на воде», – как солидно комментировал физрук.

Опять же все, но не Утя. Он раздевался до плавок, сидел у воды, сгорбившись, но в море не заходил. Оттого и загар у него был странным: бледный живот и дочерна загоревшие плечи, шея и почему-то коленки.

В воду он полез единственный раз, оказавшийся последним. Дурашливая Маринка из седьмого отряда, самая мелкая, но азартная, решила доплыть до буйков без круга и не рассчитала силы. Мякиш был неподалёку, так даже и не понял, что она тонет. Плыла-плыла, а потом начала взмахивать высоко руками, белобрысая головка то уходила под воду, словно девчушка беспечно ныряла, то появлялась над невысокими волнами снова.

А вот Утёнок сразу всё понял. Понёсся нелепыми своими прыжками к щиту возле будки спасателя – к несчастью, пустой, студент Серёга отлучился то ли на обед, то ли к подруге – сорвал пенопластовый, крашеный красной эмалью круг, и бросился в воду. Круг болтался, поднимая брызги, иногда поднимался надо водой нелепым кольцом со свисающими мокрыми верёвками, падал обратно.

Мякиш хотел помочь, но… Потом его долго мучало это «но». Он не воспринял всё всерьёз, да и плыл Утёнок забавно, хотелось посмотреть на это зрелище.

Он доплыл. И умудрился надеть круг на шею Маринке, которая вцепилась в пенопласт и только сейчас начала кричать. А сам не удержался – течение, пусть и несильное, отволокло его в сторону. Когда прибежал Серёга, дожевывая что-то на ходу, когда к буйкам успел доплыть ещё и завхоз, грузный и медлительный, там всё уже кончилось. Антонина Васильевна металась по берегу, ждала их возвращения.

Утёнка достали, конечно, безуспешно пытались откачать, искусственное дыхание, массаж, хруст рёбер. Но нет. А Мякиш так и стоял рядом, в плотном молчаливом кольце ребят и смотрел на посиневшее тело и приоткрытый рот, словно застывший в виноватой улыбке.

Не было страшно.

Было противно – прежде всего, за себя.

И водоросли… Водоросли, тонкими зелёными нитями свисавшие с голенастых ног Утёнка: так хотелось наклониться и снять их, порвать, будто это что-нибудь изменило бы.

Воспоминание схлынуло, спряталось где-то в памяти Мякиша, но он знал, что это – реально. Что это было. Неважно, трудами Филата он это понял и вновь прочувствовал, или сам. Главное, что теперь он твёрдо знал – как быть.

Командир тем временем убрал руку с его лба и сидел, бессмысленно глядя перед собой. Бог его знает, если он и на самом деле часть интерната, то спасибо ему.

Мякиш встал. В аквариумах теперь не осталось и следа от черепах, от медлительных движений ластами, зеленоватых сполохов панцирей и беззвучных клювов. Там везде плавал Утёнок: много-много одинаковых тел, то не по возрасту большие ступни прижимались к стёклам, то руки, то волосы на голове мягко качала вода. Разинутые рты, выпученные глаза, перекошенные лица.

Зато Антон точно знал, что делать дальше.

– Пойдём, командир. Сейчас же время занятий? Вот и пойдём… заниматься.

Взгляд Филата стал осмысленным, сам он улыбнулся, довольный маленькой победой, и легко вскочил на ноги. Самое интересное, что на аквариумы командир не обращал внимания с самого появления. Да и видел ли он их?

– А что, верно! Молодец. Пойдём.

На пороге карцера Мякиш остановился и оглянулся, прощаясь с аквариумами. Он чувствовал, что больше их не увидит. И что заноза, которая так и осталась в душе с детства, со смерти Утёнка… Она не вечна. Её можно вынуть.

– Не тормози, отряд уже давно в классе. – Филат торопился, хотя весь разговор был расслабленным и немного вялым.

– Хорошо, хорошо…

– Я предупрежу Судака, что решил взяться за ум. А с Принцем… Лучше, если вы просто не станете общаться.

– Непременно.

Отряд был в сборе в классной комнате. Все в розовых очках, все внимательно смотрят на совершенно пустую доску, не издавая ни единого слова. Бог весть, что им там мерещится, но явно не политическая пропаганда – нет криков «Славься!» и прочей ужасающей ерунды.

Мякиш прошёл к парте в первом ряду и совершенно спокойно уселся рядом с Принцем. Тот чуть повернул голову, глянул на него, но промолчал. Антон тоже не стал ничего говорить, надел лежащие на парте очки и уставился вперёд.

Внутри него всё кипело, но показывать это нельзя, нельзя… Никому. Придёт время – тогда и выплеснет наружу, если сочтёт нужным. Или тихо уйдёт из интерната. Тихо – но не один. Хватит с него Утёнка, которому он мог помочь, но не помог.

Филат занял место за учительским столом, вскинул было руку, но так и замер с раскрытым для произнесения очередной бессмысленной речи ртом. За его спиной вновь ярко полыхало нарисованное солнце, по колосящимся хлебам бодро ползли комбайны, а с доски хмурился привычный уже Мякишу портрет коронарха. Вроде бы как анимированный, но на самом дела весьма условно живой.

Да и нет его на самом деле, наверное.

Ничего здесь нет, всё это симуляция в голове самого Антона. Разобраться бы ещё, как выбраться наружу из лабиринта собственных мыслей и ошибок.

Мякиш достал из кармана билет на аттракцион, ещё более мятый, чем прежде, расправил и посмотрел на него. Это его якорь. Это указатель, куда и зачем двигаться. Тётя Марта. Посёлок Насыпной. Он сильный, со временем доберётся, не век же сидеть в интернате.

На превратившихся в огромный бескрайний экран стенах поле с комбайнами плавно сменило изображение незнакомой площади, стиснутой небоскрёбами, заполненной кишащей человеческой толпой. Витрины блистали неоном, реклама со всех сторон кричала ядовитыми яркими красками: латиница, иероглифы, кириллица наслаивались друг на друга, звали, предлагали, угрожали и манили.

Как ни странно, все тексты, вне зависимости от языка, были понятны и не вызывали вопросов, как и немногочисленные надписи в самом интернате.

Филат встал, так и не сказав ни слова, и удалился из класса.

– Всё как в жизни, Антон. Всё как в жизни, – тихо сказал Принц. Лицо его было застывшее, старческое, а глаз из-под розовых очков не видно.

Мякиш промолчал, снимая свои окуляры. Разумеется, видение площади исчезло. Потом поднялся, неторопливо дошёл до стола, заглянул в раскрытую старую книгу, придерживая пальцами страницу, посмотрел на разворот. «Молот ведьм». Ну-ну.

Потом присел на стул Филата, вытянул верхний ящик. Нераспечатанная пачка презервативов, катушка ниток с небрежно воткнутой иголкой и значок. «Участник семинара по развоплощению» значилось по кругу, в середине пятном – бесформенное облачко с чётко прорисованными краями. Дерьмо какое-то!

Он в раздражении захлопнул ящик и вытащил следующий. Засохший огрызок яблока, губная помада, совершенно тупой карандаш, сточенный до середины. Всё это должно было что-то означать или нет? С интерната станется просто поиграть с ним в угадайку. Не время. Не место.

В нижнем ящике лежали два здоровенных воронёных пистолета решительно неизвестной марки, почему-то только один запасной магазин и открытка «С приветом из Будапешта!». Даже зубодробительный мадьярский был сейчас понятен от и до.

Мякиш достал один пистолет, затем второй. Сунул в карман куртки магазин – длинный, увесистый, патронов на пятнадцать.

– Вот и будет вам всё как в жизни! – зло сказал он, словно споря с кем-то. Но класс молчал.

Пистолеты оттягивали пояс, но больше девать их было некуда, слишком длинные стволы мешали положить в карманы.

Он вернулся на место и сел: получилось очень вовремя. За спинами отряда хлопнула дверь, Филат рысцой пробежался до своего стола, волоча за руку… Мишку.

– Теперь все в сборе! – довольно сказал командир. – Харин передаёт дружеские приветы.

Мишка, которого он отпустил по дороге, засопел и сел за свою парту. Его место так и оставалось свободным, да и кому бы пришло в голову его занимать?

7

День прошёл, и вспоминать его не хотелось. Лучше бы и не было ничего.

Мишка сопел, сидя за соседней партой, совершенно здоровый на вид, словно и не умирал, не исчезал. Мякиш поверил теперь словам Принца, что смерть здесь – это не навсегда. Сам Алексей не сказал соседу больше ни слова. Занятия катились своим чередом, со славословиями монархии, песнями и почти плясками. Рисование денег – кому они вообще нужны?!

Какая-то часть терапии?

Сам Антон старался не смотреть и не слушать, рисовал нехотя и норму не выполнил. Но кое-что из агитации и пропаганды проникло в мозг исподволь, просочилось, оставив грязные капли. Впрочем, куда больше его волновала то давнее несчастье с Утёнком. Не сама по себе история – там всё закончилось и осталось неизменным, а её проекция на сегодня.

На него. На Принца. На интернат.

– Отряд! Обедать! – привычно скомандовал Филат и так же привычно остался на своём месте, за учительским столом. Остальные начали снимать очки, вставать и строиться в колонну по двое. Мякиш тоже поднялся. Кивнул Мишке, тот довольно равнодушно посмотрел в ответ. Странно: там, во дворе, как говорили в Антоновом детстве, впрягся, не остался в стороне. А теперь вот так.

Ну да и Бог с ним, если вдуматься.

Сам Мякиш очки снял, но не стал возвращать на парту, сунул в карман слева. Если к магазину от пистолета, раздавит же хрупкие стёкла. Почему-то он понимал, что очки ещё пригодятся.

Сегодня в коридоре драки не случилось. Боня, правда, развернулся было к нему, но Судак ухватил его за рукав и остановил, недобро щерясь на Антона, прошептал что-то на ухо. Откладывают удовольствие? Ну-ну. Он уже не боялся за себя ни капли. Он может победить в схватке один на один, а если набросятся стаей… Пистолеты оттягивали пояс и беззвучно просили «Вытащи нас». Мякиш мог при удобном случае положить на месте весь отряд, хотя совершенно не собирался этого делать. Оружие нужно было для другого.

На сам обед он не пошёл. Есть, конечно, хотелось, но до ночи можно и потерпеть. Прогулялся по коридору, подёргал от скуки ручки дверей – не подряд и не по какой-то схеме, первые попавшиеся. Ничего не открылось. Потом спустился вниз и вышел во двор, с удовольствием прогулялся по дорожкам парка. Вот здесь было хорошо: ни людей, ни безумных выдумок интерната, готовых свести с ума, ни агрессии. Матовая стена с Воротами всё время нависала где-то впереди, но и на неё он не обращал особого внимания. Подошёл поближе, глянул на застывшие фигуры часовых рядом с непонятным оружием на площадках башенок, плюнул и продолжил прогулку. Приятной неожиданностью стал маленький фонтанчик с питьевой водой. Мыться от крови и грязи с использованием подобного неудобно, но не возвращаться же в стены здания, в душевую. Разделся по пояс и кое-как вымылся, вытираясь майкой.

На душе посвежело. Сейчас бы книгу, да скамейку поудобнее – до ночи бы и сидел, читал.

– Гуляешь? – спросил неведомо откуда вышедший Филат. Деревья росли редко, а шагов сзади Мякиш вроде бы не слышал. Впрочем, он уже перестал раздумывать над местными странностями, пора было уходить.

Не сейчас. Ночью. Но – пора.

– Так точно, командир! – При этом даже вставать с найденной скамейки не стал, как сидел, прикрыв полами куртки предательски торчащие по бокам пистолеты, так и остался.

– С Судаком говорил?

– Вечером. Пока отдохнуть хочу.

Филат казался слегка растерянным. Собрался было что-то сказать, потом передумал, кивнул, махнул рукой и пошёл ко входу в интернат. Остановился у фонтанчика, напился от души, прополоскал рот и сплюнул на траву газона рядом с дорожкой. То ли ему и правда нужна была вода, то ли выполнял некую сложную программу маскировки под обычного человека.

Уже не важно. Мякиш поверил, что это не более чем часть интерната. Говорящая его часть. И обращать на неё внимания даже не стоит.

– Или не поговорю… – произнёс он тихо, в спину уже удалившемуся командиру. – Время покажет. Очень уж дерьмовый он человечек, не о чем с ним.

Солнце светило вовсю, но опять не освещало всё небо целиком, а было ограничено прямоугольником в левой его половине, если смотреть от дверей на Ворота. Тоже странности. И тоже – наплевать.

Землю снова тряхнуло, как тогда утром. Благо канавы рядом не оказалось, падать было некуда, но и со скамейки едва не упал, вцепился в сидение вовремя, это и спасло. Солнце внезапно размазалось по небу и очутилось справа от Ворот. Что это было?!

Отчаянно не хватало книжки. Практически любой, лишь бы не учебника математики – эту науку Мякиш с детства недолюбливал, сейчас он вспомнил. Вообще, воспоминания уже накопились, но были какими-то разрозненными, словно на ночной дороге фары выхватывали из темноты то столб со ржавым указателем, то пятно асфальта, то чьи-то дома на обочине. Любая художественная книга сейчас захватила его, утащила в себя и позволила спокойно и незаметно дождаться вечера.

Антон встал, опасливо прислушиваясь к земле: не сотрясётся ли снова. Вроде как спокойно всё, тихо. Здесь всё происходило внезапно, так что навсегда не спрячешься.

Прошёлся снова по дорожкам, пропетлял между деревьями. Вышел к большому фонтану, рассмотрел одинаковые гипсовые фигуры неизвестного мужика. Вблизи они немного отличались, да и то за счёт трещин и сколов – у каждой в разных местах.

Двор надоел до зла горя, но и возвращаться назад… А, впрочем, никто же не заставляет быть там с отрядом. Можно просто побродить по этажам, подняться одному на крышу, если найдёт дверь к лестнице, в чём Мякиш уверен не был. На него снизошло совершенное спокойствие, как бывало когда-то перед экзаменами, когда всё, что необходимо, выучено, а дальше – какой билет достанется.

В интернате было заметно прохладнее, чем на улице, что после жары даже приятно. Посмотрел на себя в зеркало у лестницы. Странно, но показалось, что за эту пару дней он заметно повзрослел: уже никак не исходные четырнадцать, скорее ближе годам к шестнадцати-семнадцати. Тонкий пух пробивался над верхней губой, грозя стать в недалёком будущем усиками, на подбородке смешно торчали несколько тёмных волоском.

– Юноша бледный со взором горящим, – насмешливо сказал Мякиш отражению. Даже голос из постоянно писклявого, что было заметно ещё при разговоре с Хариным по дороге, стал ниже и жёстче. До Мишкиного баса далеко, но и ладно. – Мякиш Антон Сергеевич, русский, женат, год рождения…

Он запнулся. Почему-то именно это и не вспоминалось, а голову вновь опоясал обруч боли, будто железную шапку надели не по размеру.

Выдохнул. Постарался не думать. Отпустило.

И ещё – на крышу идти расхотелось. Одному и днём там делать было решительно нечего. А на ночь у Антона теперь были далеко идущие планы. Не отходя от зеркала, достал один пистолет, выщелкнул магазин. Полный. Рассмотрел само оружие: никакого бинома Ньютона, вот предохранитель, вот затвор. Справится. Вернул патроны на место, сунул тяжёлый чёрный треугольник на место. Повторил манипуляции со вторым – заряжен.

Поднялся по лестнице на второй этаж и неспешно прогулялся до недавно оставленного карцера, зашёл туда. Аквариумы были пусты, странного танца багровых огней тоже не было, ровно мерцал потолок, как и во всех здешних помещениях. Обошёл вдоль стен: за пыльными стёклами на дне лежал серый песок, иногда попадались мелкие раковины. Пустота до нового заключённого, так надо было понимать.

Снова вспыхнуло в голове: когда Антону было шесть лет, родители повезли его куда-то к морю, набраться сил перед первым классом. А его собственный аквариум забыли – он и был-то маленький, литров на пять, с двумя копеечными золотыми рыбками, лампочкой сверху и непонятной пластиковой фиговиной с раструбом, к которой шли провод и шланг. За три недели невеликий сосуд высох полностью, забытый всеми; на дне так же ссохся серый песок и валялись два рыбьих скелетика.

– Здесь хотя бы костей нет, – сказал Мякиш. Упёрся пальцем в стекло и быстро нарисовал в пыли силуэт рыбёшки. – Ну и не надо.

Его детский аквариум после возвращения так и стоял сухим, пока отец не отдал кому-то на работе. Антон отказался снова заводить рыбок, слишком уж ему было неприятно, что они умирают. Детские воспоминания собирались в кучу, занимали своим ячейки в некой сложной схеме, но что к чему и почему – понять пока не получалось.

Заметил и ещё одну вещь: странную, но тут уж… Везде в интернате появились приметы запустения, заброшенности и некой оставленности людьми. Если не присматриваться, всё как обычно, а вот для внимательного глаза – и пятна на стенах местами, и слой пыли на полу в коридоре, пусть тонкий, но всё же, и свет, если не показалось, начал чуть-чуть мигать, напоминая близкую к выработке ресурса лампочку. На зеркале внизу разводы как от не до конца выжатой тряпки, если протирать.

Из карцера он отправился в спальню. Если чувство времени ему не изменяло, сейчас ужин, там должно быть пусто. Так и оказалось: он зачем-то обошёл ровные ряды одинаково заправленных кроватей, заглянул, наклоняясь, в несколько тумбочек – не украсть что-то, а просто из интереса, что там хранится у «элиты».

Пусто. Везде было совершенно пусто. Очередной трюк интерната.

Потом двери спальни открылись, Филат деловито осмотрелся, кивнул ему и потащил из коридора, гремя колёсами, массивную больничную каталку, на которой бездвижно лежал кто-то из отряда. Принц толкал её сзади, совершенно спокойно, как и всё, что делал в этом странном месте.

– Костика в угол. Потом Виктора и Крошку. Следом Боню и Судака. За этими и остальных можно, – негромко командовал Филат. Они сгружали очередное тело, приподнимая с каталки и без особой заботы бросая на постель, возвращались с гремящей каталкой в коридор и везли следующего. Работа была неспешная, но и пауз они не делали, заполняя спальню постояльцами.

Принц на Мякиша никакого внимания не обратил, скользнул взглядом мимо, и всё. Жизнь у застрявших – если он не врал, конечно, и не был таким же говорящим придатком интерната, как и Филат, – скучная.

Наконец погрузка закончилась, последним привезли Мишку. Принц с грохотом отволок каталку в коридор, потом спросил у командира ровным спокойным голосом:

– Без капельниц?

– Да, Алексей, сегодня без них. Пусть так лежат.

Филат ушёл, прикрыв за собой дверь, а Принц уселся на свою кровать, подтянул под себя ноги, устраиваясь по-турецки.

– Тебе, Антон, туалет мыть. Сегодня твоя очередь.

– У меня есть идеи получше.

– Здесь нет никого, кому важны твои идеи. Тряпка и швабра там в углу, за перегородкой, воду можешь брать из умывальника, только отмой его потом.

– Спешу и падаю, – рассмеялся Мякиш. Ему стало окончательно легко и свободно. – Разбуди лучше Мишку.

– Сегодня не его очередь, – возразил, не поняв, Принц.

– Да иди ты на хрен со своим сортиром! – заорал Антон, не боясь никого разбудить. – Мы уходим. Сейчас же. Мы втроём. А остальные могут здесь сидеть сколько влезет, слушать чепуху, рисовать деньги и впадать в транс каждый вечер!

Принц пожал плечами, неуклюже поднялся и подошёл к спящему Мишке. С трудом, но растолкал его, заставил сесть. Тот сонно хлопал глазами и недоумённо оглядывался:

– А? Чего? Утро уже, что ли? Или я опять… под себя?

– Нет, нормально всё. – Принц застыл рядом с его кроватью, как непрошенный часовой. – Ночь. Плакса сказать что-то хочет.

– Во-первых, не Плакса, а Антон. Можно Мякиш. И никаких больше вариантов. А во-вторых… Мы сейчас идём во двор и перелезаем через Ворота. Возражения не принимаются.

Мишка окончательно проснулся, потёр кулаками глаза.

– Не-е-е, – протянул он. – Я не пойду. Никто нас не пустит туда, а помирать… Я ж только вернулся. Да и больно это. Ты, Мякиш, сам попробуй сдохнуть и вернуться, а потом предлагай. Так что так.

Он плюхнулся обратно в койку, скрипнув продавленной сеткой, и немедля закрыл глаза, показывая всем видом, что решительно против. Антон посмотрел на него, но промолчал. Надежда его уговорить была небольшая, но была. А так пусть сам решает. Его, Мякиша, собственная задача не в этом.

– Тогда мы пойдём вдвоём. Ясно, Принц? Застрявший ты, сплющенный или вовсе поехавший – меня не волнует. Я тебя вытащу.

Алексей отошёл наконец от Мишки и сказал:

– Оно тебе надо?

– Надо. Долго рассказывать, но надо.

– У меня сил нет. Ни на что нет сил.

– С собаками я справлюсь, на Ворота залезем. Я днём там всё рассчитал.

Принц пожал плечами. И у самого Мякиша уверенности в счастливом исходе было не сказать, чтобы много, а уж потухшие глаза напарника и вовсе подрывали настрой. Но – надо. Именно, что надо, иначе детские беды так и останутся узлами, кармическими опухолями, куда бы Мякиш дальше ни пошёл и что бы там ни сделал.

– Алексей… Ты должен постараться.

– Да я пойду, пойду. Пусть ты лучше сразу убедишься, что ничего не выйдет. Только вот одна просьба…

– Излагай.

– Туалет вымой заранее, а то потом времени не будет.

Мякиш разозлился. Ему хотелось орать, хотелось ударить этого, несомненно, умного человека с потухшим взглядом, встряхнуть, заставить жить дальше. Хотелось оборвать с него невидимые зелёные нити водорослей, чтобы он захлопнул рот и перестал быть винтиком интерната.

– Этого вообще не будет, – ответил он веско и снова удивился, как взросло звучит голос.

Мишка всхрапнул. То ли и правда сразу выключился, то ли показывал, что шумный разговор ему мешает. Весь остальной отряд спал беззвучно, как младенцы, только иногда посапывая и чмокая губами.

– Пойдём, – определился наконец Мякиш и встал. Разговор ему надоел. Принц снова пожал плечами и присоединился к нему, сбоку и чуть позади.

– Бог ты мой, – вздохнул на ходу Алексей. – Да какое тебе до меня дело?

– Какое? Мне кажется, твоя ошибка, что ты один.

– Я и есть один. Остальные погибли.

– Потом расскажешь, Принц. Там, за Воротами. А я послушаю и посочувствую. Сперва нужно побеждать, а уже потом говорить.

Когда они вышли, тихо притворив дверь, остальной отряд разом проснулся. Теперь зрелище было ещё страшнее, чем повальный лекарственный сон: полтора десятка человек лежали со спокойными умиротворёнными лицами, но при этом смотрели широко раскрытыми глазами в мерцающий серой зеленью потолок. Застыли. Словно ждали чего-то: команды, утра, смерти.

Впрочем, смотреть на них было некому, а никакая команда так и не прозвучала.

В животе у Мякиша бурчало от голода, зато он был бодр. Спать совершенно не хотелось. Вдвоём они прошли коридором, потолок которого местами совершенно погас, а углы между полом и стенами зарос ясно видимыми клочьями паутины, которую шевелил незаметный вроде бы ветерок. Спустились по лестнице: здесь тлен и запустение стали ещё заметнее – в ковровой дорожке виднелись протёртые от старости дыры, части бронзовых прутьев не хватало, а остальные вовсе не блестели начищенными боками. Захватанные, липкие на вид перила казались противными на вид, касаться их не хотелось.

Амальгаму зеркал внизу затянула патина, теперь отражения в них жили какой-то своей жизнью, то показывая части реальности – если всё вокруг вообще была какая-то реальность – то рисуя абстрактные картины из перекрещенных линий, скопища точек и размазанных чужих лиц. Всё это шевелилось и плыло там, внутри стёкол, позади них.

– Скоро всё рухнет, – прошептал Мякиш.

– Не думаю. Просто ты вернёшься после смерти, а всё оживёт следом.

Двери в темноту двора были открыты настежь, как и всегда. Где-то в глубине сада цокали когти сторожевых собак, тихо-тихо, на самом крае слышимости повис звук текущей воды. Ни птиц, ни насекомых, ничего живого.

Антон вышел из дверей и остановился. Далёкие пятна фонарей не освещали ничего, кроме самих себя. Звук собачьих шагов стал громче, зверей было много.

– Они вообще живые?

Принц стоял рядом. Когда Мякиш спросил, повернул голову и печально посмотрел в лицо.

– Они тоже часть интерната. Ты просто никак не позволяешь себе понять, куда попал. Нельзя победить то, чего не понимаешь.

– Да ну, брось! Запросто можно. А познание подождёт.

Антон глянул вверх. Луны сейчас не видно, жаль, придётся бежать в темноте. Еле заметное окошко, прорезанное невесть в чём, светилось высоко справа, если смотреть на Ворота. Сами они, как и стена, еле угадывались в путанице деревьев, темноте двора и неясных скачущих тенях.

– Раз, два, три! – приговаривал он, доставая пистолеты. Снял предохранители, оттянул затворные рамы, дослав патроны в патронники, взвёл курки. Приятная тяжесть оружия оттягивала руки, но добавляла уверенности. Единственное, что было откровенно плохо – темнота. Тут не только собаки подберутся незамеченными, но и, пожалуй что, пара бегемотов. Если у интерната есть такие в запасе.

А что, если?.. Ведь они же зачем-то в кармане. Неловко схватив правой рукой обе рукоятки пистолетов, Мякиш сунул левую в карман и выудил розовые очки, напялил их на нос, заправляя заушины. На правое ухо получалось очень неудобно, пришлось помочь себе плечом, но справился.

Двор превратился в компьютерную симуляцию из старых-старых игрушек, когда прорисовка отсутствовала, а все предметы удивляли условностью наподобие детских рисунков. Зато всё видно! Угловатые комки собак – вон они, штук пять уже целеустремлённо приближаются, палочки-деревья, фонари и чаша фонтана. И стена с Воротами как на ладони.

– Не отставай! – крикнул Антон и побежал к цели. Пистолеты он поднял и развернул стволы в стороны, так что казался непобедимым героем боевиков. Однако, вокруг было не кино.

Что угодно, но никак не фильм, где герой просто не может проиграть.

Принц бежал сзади, сразу отстав, надсадно хрипел, но бежал, хромая и спотыкаясь. Пятёрка собак беззвучно, не лая и даже не ворча предупредительно, как умеют эти звери, сомкнулась в полукольцо, преграждая им дорогу.

Бом-м! Дзинь. Выстрел из правого ствола, падение гильзы на покрытую дробленым камнем дорожку. Бом-м! Бом-м! Бом-м! Сразу три выстрела из левого. Шум стрельбы и клацанье затвора, послушно досылающего патроны, дальше забивало тонкий звон от разлетающихся гильз.

Как Мякиш умудрялся попадать в темноте, он не смог бы объяснить не только кому другому, но и самому себе. Однако, факт: три угловатых, каких-то слишком чёрных тела уже лежали, не дёргаясь, ещё одна тварь заметно припадала на левую переднюю лапу.

– Вот так, – выдохнул Мякиш. – И только так.

Принц сзади рухнул на дорожку и закричал.

– Я ногу… Ногу подвернул! Беги один.

Антон зарычал от злости, но повернул назад. Пара оставшихся собак догоняла его, а следом выскочил из-за деревьев ещё десяток.

– Один уходи. Один… – проскулил Принц, лёжа на земле и неловко ощупывая лодыжку правой ноги. – И так удивительно, что кто-то помог. Я привык к предательству.

8

– Давай-ка вставай, Алексей! – рявкнул Мякиш. – Надо идти! Тебе и мне – надо идти.

В призрачной картине мира, созданной розовыми очками, тело Принца было тоже условным рисунком: ручки, ножки, огуречек. На одной из ног-палочек светилось неприятное красное пятно, словно некто невидимый навёл туда лазерный прицел и теперь раздумывал: стрелять или не стоит. Мишень – или ну его?

Мякиш наклонился и ткнул горячим после выстрелом, воняющим порохом стволом пистолета в эту красную точку. Почему-то никаких сомнений в том, что он делает, не существовало.

– Ай! – вскрикнул Принц. Потом замолчал. В визоре Антона точка на ноге друга – да, он мог звать его так, несмотря ни на что – погасла.

– Всё, хватит! Вставай! – гаркнул Мякиш, оборачиваясь к собакам. Он был уверен, что Алексей поднимется. Почему-то он сейчас верил в силу своего убеждения – скажи ему такое раньше, рассмеялся бы. Какой из него лидер, к чертям собачьим?!

Бом-м! Бом-м! Левый и правый стволы выплюнули по куску смерти для этих странных молчаливых животных. Да, два попадания. Но надо было бежать, иначе разорвут на месте. Принц действительно вскочил на ноги, сопел у него за спиной, шуршал гравием под ногами.

– Чуть правее и – бегом! – заорал Антон, снова стреляя.

И они рванули на рекорд, проскочив в ещё не замкнувшееся полукольцо сторожевых тварей, петляя между деревьями, обходя чашу фонтана справа почти впритирку. Со всего двора – а в очках это было видно особенно отчётливо – к ним стекались уже совершенно бесчисленные легионы собак, словно появляясь из воздуха и темноты, коротко отряхиваясь и сразу преследуя.

Выстрелы гремели один за другим, Мякиш оборачивался на бегу и палил, палил, уничтожая врага. Очки служили прекрасным прицелом в темени двора. Но собак было слишком много, они преследовали уже сплошной чёрной лавиной, покрывая землю и дорожки сплошным шевелящимся ковром.