- Она довольно высокая - примерно 5 футов 7 дюймов, блондинка с темными глазами и красивым лицом, не так ли? - и с этими словами он показал мне свой набросок.
Разглядывая Сью Чайлдресс, сидящую в неярком свете ресторана, расположенного неподалеку от офиса моей корпорации, я была ошеломлена. Она выглядела почти так же, как на рисунке Карлоса. Но когда мы с ней разговорились, она вновь заявила, что у нее нет знакомых из Южной Америки, хотя в свое время она посещала поэтический курс в ЛАОК, а теперь работает моделью, демонстрируя купальные костюмы.
Я рассказала ей обо всем. Сью покачала головой, невозмутимо улыбнулась и... я широко раскрыла глаза. Коронка на переднем зубе! Еще одна деталь, совпадающая с описанием Карлоса.
Когда Карлос встретился с ней пару дней спустя, то поклялся мне, что видит ее в первый раз. Казалось, что он сбит с толку всей этой историей, особенно тем, насколько точно эта женщина соответствовала созданному его воображением образу. Я была уверена, что они знали друг друга, но не могла в этом удостовериться.
"Когда-нибудь, - писал мне Карлос, - ты поймешь, что ты сейчас сделала. В данным момент это находится за пределами твоего понимания, но когда-нибудь ты обязательно это поймешь".
Самое важное состояло не в том, что произошло нечто необъяснимое, а в том, что Карлос в это поверил. А может, он просто хотел, чтобы у всех сложилось именно такое впечатление, - я не знала. Единственная вещь, в которой нельзя было сомневаться, состояла в том, что Карлос навязывал мне довольно мистическое объяснение ситуации, которая могла быть абсолютно мистической или абсолютно реальной.
Спустя пятнадцать лет после этого Сью, Карлос и я вернулись к обсуждению этой истории. Сью Чайлдресс, теперь уже Сью Пэрротт, заявила, что она все еще не уверена в том, как я все это сделала. Сам Карлос верил, что я была сильной женщиной, способной изменять по своему желанию установленный порядок вещей. В данном же случае я просто вознамерилась найти ту Сью Чайлдресс, которая соответствовала его описанию. Однако Сью по-прежнему сомневалась. В конце концов, это именно Карлос выдумал имя и описал внешность его обладательницы. Возможно, что он где-то видел ее раньше например, в 1956 году, в том же студенческом городке ЛАОК, когда она посещала поэтические курсы. Возможно, что они даже были однокурсниками, хотя сама она его не помнила. У этой истории могло быть несколько объяснений, хотя Карлос схватился за самое невероятное.
У него вообще был дар превращать нормальную, логичную ситуацию в глубоко мистическую и таинственную, как это произошло однажды ночью, год спустя, когда он позвонил в мою квартиру, а у меня в тот момент находилась Сью, которая и подошла к телефону.
- Сьюзи, у твоей матери болит горло, - сказал он, - и ее ожидают серьезные неприятности.
Очевидно, ему хотелось произвести на нее впечатление ясновидящего, хотя у него и не было этого дара. Но он добился того, что здорово ее напугал.
- Я решила, что моя мать умирает, и на подсознательном уровне испугалась, - объясняла Сью. - Моя мать тайком покуривает, от чего у нее постоянные проблемы с горлом. Я не сразу поняла, что Карлос мог узнать об этом от меня. Моя мать жива до сих пор, по-прежнему курит в задней комнате, и все знают номер ее телефона.
Итак, после первоначального шока, все стало ясно. Я время от времени звонила миссис Чайлдресс, и Карлос знал об этом. Он мог случайно набрать ее номер, поговорить с ней, услышать ее прокуренный голос, а затем позвонить Сью и сделать свое зловещее предостережение. При этом он знал, что в тот момент она находилась у меня дома.
Складывалось впечатление, что он пытался произвести на девушек впечатление своими психическими способностями или чем-то подобным. Вскоре после этого телефонного инцидента Сью пригласила нас с Карлосом на обед к своей матери. Но прежде, чем миссис Чайлдресс подала на стол, Карлос неожиданно исчез. Оказалось, что он вышел через заднюю дверь и убежал. Через час он вернулся и вел себя так, словно ничего не случилось. Когда его стали расспрашивать о том, где он был, Карлос уклонился от прямого ответа, попытавшись создать впечатление, что в его исчезновении не было ничего странного. Ему словно бы хотелось убедить всех в том, что в нем, за привычной манерой поведения, таится нечто загадочное.
9
Главным фактором, пробудившим в Карлосе интерес к оккультизму, стала книга Олдоса Хаксли "Врата восприятия"*, в которой автор описывал свои опыты с мескалином. Вскоре после своего выхода в свет в 1954 году эта книга стала классикой. До тех пор пока он не прочел Хаксли, Карлос относился к мистицизму и измененным состояниям сознания как к чему-то низкопробному и не заслуживающему особого доверия. Но "Врата восприятия" сыграли весьма значительную роль в формировании его нового взгляда на мир, заметно отразившись и на его интерпретации эпизода со Сью Чайлдресс. Существуют разные уровни совпадений и иные объяснения кажущихся вполне логичными событий - и Хаксли помог Карлосу понять это. (* См.: Олдос Хаксли. "Остров. Врата восприятия. Небеса и ад". - К.: "София", 1994).
Карлос прочитал эту книгу в 1956 году. "Врата восприятия" представляли собой эклектичную смесь эрудиции и уважения к "необъяснимой тайне", поэтому Карлос сразу попался на крючок. Один из всемирно известных писателей ясно и доступно излагал свои мысли, возникшие в нем после приема небольшой дозы наркотика. Хаксли не строил из себя безумного ясновидца или гуру, а оставался джентльменом, который приобрел уникальный взгляд на мир благодаря наркотическому опьянению. В этом человеке сконцентрировались те качества, которыми хотел обладать и сам Кар-лос - образованный горожанин, интеллигент, знаменитый писатель, художник редкого дарования. Его можно было назвать человеком знания в традиционном смысле слова. И его книги отнюдь не производили впечатления низкопробной мистики. Хаксли оставался надменным интеллектуалом, не развращенным обожанием толпы.
По мнению Карлоса, Хаксли удалось избежать той участи профессора, которая представлялась ему в его ночных кошмарах, - то есть бегущего за автобусом, чтобы вовремя успеть на занятия, одевающегося в твидовый костюм, вынужденного посещать все факультетские вечеринки и с умным выражением лица вести там скучные, академичные разговоры. В середине 50-х годов Хаксли впервые попробовал наркотики, а также заинтересовался религией, суевериями, первобытной магией - и сумел добиться успеха! Он наверняка имел злопыхателей, но главное состояло в том, что его наркотический опыт и выразительный рассказ о нем ярко озарили его будничную преподавательскую жизнь.
Складывалось такое впечатление, что он словно бы состоял из двух различных личностей. На одном уровне был Хаксли, носивший серый костюм, посещавший ученые семинары и читавший лекции в аудиториях; на другом уровне - загадочный мастер измененных состояний сознания, Было весьма необычно видеть его на выпускном вечере - этой чудовищно пошлой церемонии. В зале резвятся студенты и толпятся их родители, а на сцене с важным видом стоит Хаксли в своем твидовом костюме. Карлос считал его человеком, живущим одновременно в двух мирах, - а сам Карлос мечтал именно об этом!
Более того, он полагал, что Хаксли бы все понял - и старых курандеро, и историю со Сью Чайлдресс. Кому как не ему должно быть известно, что не существует никаких границ, биологических императивов, совпадений или случайностей, а есть только "необъяснимая тайна" необузданной субъективности!
10
Хаксли начал "Врата восприятия" с краткого обзора истории мескалиновых исследований. В 1886 году германский фармаколог Людвиг Левин опубликовал первое систематическое исследование странного кактуса, который в конце концов получил название Lophophora williamsii. Это был лишь один из целого семейства мескалиносодержащих кактусов, которые в течение тысячелетий служили средством для вызывания духов у индейцев Юго-Западной и Южной Америки. Позднее Хейвлок Эллис и Вейр Митчелл начали экспериментировать с собственно мескалином. Но до Хаксли все это были чисто лабораторные исследования, он же сознательно проигнорировал подобный подход. Хаксли просто принимал небольшие дозы наркотических веществ, после чего мир вокруг начинал сверкать ярчайшими красками. Обычные предметы, которые он созерцал изо дня в день, внезапно принимали угрожающие размеры, проявляя себя с совершенно неожиданной стороны. Хаксли словно бы удалось осознать, как видели мир великие художники и поэты -например, такие, как Ван-Гог или Блейк. Отсюда он сделал вывод, что именно таким видением и следует обладать.
Хаксли являлся поклонником мескалина как средства усиления параметров сознания. Он даже выдвинул тезис, согласно которому вокруг нас постоянно бушует великий феноменологический пожар, однако мы обычно не обращаем на него внимания, поскольку наш мозг, нервная система и органы чувств действуют очень избирательно. Они как бы экранируют стимулы, не требующие немедленного реагирования, воспринимая лишь те, что служат утилитарным целям вроде приготовления пищи, вождения автомобиля и тому подобных действий. В первую очередь мозг и нервная система заняты тем, что защищают нас от перегрузок и смятения, которые мог бы вызвать в нас этот самый "феноменологический пожар", несущий в себе бесполезные для повседневной жизни знания. Но мескалин прорывает этот экран и, по утверждению Хаксли, позволяет заглянуть во Все Это. Конечно же, Карлос был с этим более чем согласен. Он сам давно уже размышлял об этом. Большой Разум, Ясный Свет, необъяснимая тайна!
Задолго до этого французский философ Анри Бергсон рассуждал о некоем гипотетическом месте во времени и пространстве, где каждый способен воспринимать все, что происходит повсюду во Вселенной. Бергсону было известно, насколько чувства ограничивают восприятие, ограждая мозг от избыточной информации. Вопрос, однако, состоял в том, чтобы попытаться подтвердить все эти увлекательные теории, относящиеся к той области, в которой подтвердить что-либо труднее всего. Может быть, и правда, что все проходит через эту своеобразную воронку с предохранительным клапаном, в виде нашего мозга и нервной системы, однако это невозможно знать наверняка.
Да, эту проблему пытались решить научными способами, вроде проверки контрольных групп, но затем явился Хаксли, пославший все эти способы к чертям, открывший этот клапан и впустивший "феноменологический пожар".
Благодаря мескалину вспышки стимулов и восприятии ухитрялись достигать сознания, и Хаксли видел невиданные ранее вещи, причем не какую-нибудь ерунду вроде чьей-то давно покойной матушки, парящей над доской для бесед с духами, или переливающихся космических кораблей пришельцев и т. п. Нет, это было гармоничное созерцание мира таким, каков он есть сам по себе. Хаксли видел совершенную геометрию собственных стульев или картинных рам, то есть не созерцал каких-то запредельных предметов, а просто новыми глазами смотрел на давно привычные и знакомые. Реальность оставалась той же самой, просто она представала более глубокой, чем казалась на первый взгляд.
Карлос был настолько очарован этим человеком, что решил написать о нем курсовую работу - это было на втором курсе ЛАОК. В декабре 1957 года он попросил свою приятельницу Дженни Лейвер отпечатать его рукопись.
- Благодаря этому я впервые узнала об Олдосе Хаксли и, увлекшись его личностью, начала читать его книги, - вспоминает Дженни. Сейчас она домохозяйка и живет в Северной Каролине. - Работа Карлоса была посвящена последствиям приема пейота, то есть вызванным им галлюцинациям. Поскольку тогда еще ничего не было известно об ЛСД и тому подобных галлюциногенах, работа представляла значительный интерес. Кроме того, на меня произвела впечатление научная обоснованность исследования -это были не просто какие-то произвольные измышления.
Фактически, Хаксли регистрировал собственные ощущения и при этом постоянно наблюдался и даже интервьюировался собственными коллегами.
- В своей работе Карлос изложил множество оригинальных идей, -продолжает Дженни, -и это было замечательно. Я печатала работу по его черновику, а он заглядывал мне через плечо и постоянно добавлял что-то новое. Позднее я и сама написала курсовую о Хаксли, хотя, разумеется, не столь замечательную, как у Карлоса. Его курсовая производила сильное впечатление.
Кроме изложения идей Хаксли и Бергсона относительно Большого Разума, чему была посвящена большая часть его работы, Карлос немало внимания уделил идеям Хаксли о символических системах и языке. Согласно Хаксли, языковая традиция одновременно содержит в себе как положительные, так и отрицательные моменты. С одной стороны, она облегчает коммуникацию и сохраняет для будущих поколений исторические хроники, с другой - способствует "сужению" сознания. Слова начинают приниматься за реальные объекты, а не за то, чем они являются на самом деле, - то есть символы этих объектов. Наше восприятие вещей в основном определяется тем способом, каким мы о них говорим и пишем, а потому довольно скоро мы начинаем думать, что если нечто не поддается описанию, то оно и не может существовать. Мир общезначимых символов является очень ограниченным, и для того, чтобы сойти с наезженной колеи общепринятого восприятия, необходимы радикальные средства: религия, гипноз, наркотики или что-нибудь в этом роде.
Карлос писал обо всем: о наркотиках. Большом Разуме, предохранительном клапане, общепринятых символах, "необъяснимой тайне", о главной идее Хаксли. Кое-что из всего этого стало идеями самого Карлоса и дона Хуана, причем они во многом совпадали. К 1973 году Карлос рассуждал так:
- Пристальное всматривание в космос, как это делают мистики, подобно истязанию мертвой лошади. Перед нами так много прекрасных миров, которые мы не можем воспринимать лишь потому, что разум служит нам слишком плотным экраном. Разумеется, я выхожу "вовне" и возвращаюсь обратно. Между тем я нахожусь на важнейшем витке, совершая путешествие силы-жизни. Мое тело - это все, что я имею. Оно является утонченным инструментом сознания. Я должен использовать его как можно лучше.
Разумеется, это уже расходилось с идеями Хаксли. Прожитые годы и приобретенный опыт закалили характер Карлоса. В 70-е годы у него уже хватало собственных идей, некоторые из которых он позаимствовал у таких ученых, как Талкотт Парсонс. Именно Парсонс первым использовал термин "глосс" для обозначения единицы восприятия. Вот как, будучи студентом последнего курса, Карлос интерпретировал Парсонса:
- Прежде, чем мы скажем, что это - здание, все его части должны иметься в наличии, - говорил Карлос репортеру. - Порой бывает невозможно точно определить части здания, и, тем не менее, мы все соглашаемся в том, что оно из себя представляет, поскольку до этого изучили сам глосс "здание". Мы познаем глоссы вскоре после рождения, и они вовсе не связаны с языком. Единственные существа, которые не обладают глоссами, - это слепоглухонемые дети. Глоссы основаны на соглашении, а такие дети не могут установить никаких соглашений с внешним миром. Из-за своих физиологических особенностей они не могут быть партнерами, поскольку партнерство возможно лишь тогда, когда каждый соглашается с определенным описанием мира -взять то же здание. Однако в этом здании содержится больше, чем вы думаете.
В первые годы обучения в ЛАОК Карлос приобрел не слишком много друзей. И это объяснялось не столько его мизантропией, сколько тем, что ему нравилось общаться с узким кругом знакомых. Наше сближение приходится на конец 1956 года, и с этого момента мы стали много времени проводить вместе. В те дни я работала в "Пасифик Белл", а он посещал колледж. По вечерам мы ходили друг к другу в гости. Я жила на 8-й Вест-стрит, в доме, принадлежавшем моей тете Ведьме. Ей не особенно нравился Карлос, поэтому он предпочитал приходить вечером и проникать в мою квартиру через черный ход. Вельма видела в нем всего лишь смуглолицего южноамериканца и всячески уговаривала меня порвать с ним.
- Время от времени он терял уверенность в себе, - вспоминает Дженни. Карлос чувствовал враждебное отношение со стороны тетушек, которые не воспринимали человека, который не являлся протестантом, республиканцем и вообще американцем. Они не видели в Карлосе личности, он был для них загадочным существом. Тогда он переживал из-за этого, а теперь, я думаю, это его уже не слишком волнует.
Пожалуй, это был первый откровенный случай расизма, с которым он столкнулся в Америке. Причем это столкновение пришлось как раз на то время, когда Карлос пребывал в сомнениях относительно своих художественных способностей, страдал из-за маленького роста и своего испанского акцента, да и вообще был не уверен в будущем. Откровенный расизм со стороны тети Ведьмы и чуть меньший со стороны тети Альмы, которая жила в том же доме, сильно беспокоил Карлоса. Ночами, когда он занимался, воспоминания об этих узкогубых гарпиях заметно отравляли ему жизнь. Иногда он даже впадал в меланхолию и принимался жалеть себя. Друзья вспоминают, что в такие периоды он постоянно ходил хмурым и занимался усиленным самоанализом.
На подсознательном уровне Карлос понимал, насколько мала для него вероятность прославиться благодаря своим произведениям, однако он упорно не хотел в это верить, продолжая рисовать картины и ваять скульптуры. Более того, он поощрял и меня заниматься тем же самым. Карлос часто напоминал мне о том, что жизнь коротка, а потому нельзя растрачивать ее на всякие глупости. В качестве примера он вспоминал о том, как полумертвый лежал на операционном столе и клялся себе в том, что станет другим человеком. Да, это был самый экзистенциальный момент в его жизни. Бог позволил ему выжить, поэтому надо было дорожить каждой минутой. По мнению Карлоса, я была слишком "чувствительна", поэтому мне следовало работать над собой именно в этом направлении. В конце 50-х годов он не мог избежать поучений даже в случайных разговорах с друзьями. Карлос постоянно повторял: "Жизнь коротка и надо дорожить каждой минутой", да и сам старался следовать этому правилу.
"Нельзя размениваться на пустяки, - поучал он меня в письме, датированном апрелем 1967 года. - Жизнь - это всего лишь мгновение".
В январе 1958 года он убедил меня в целях самоусовершенствования записаться на некоторые курсы, читавшиеся в ЛАОК. Я отказывалась, ссылаясь на то, что если буду работать и учиться, то у меня просто не останется свободного времени, однако Карлос настаивал. Он хотел, чтобы я стала высокообразованной женщиной, а потому просто взял меня за руку и потащил по Вермонт-стрит в сторону офиса, где производилась запись. Втолкнув внутрь, он не выпускал меня наружу, пока я не записалась на курсы русского языка. В следующем семестре он заставил меня записаться на курсы английского языка, русской истории и мировых религий. Теперь я занималась уже девять часов в неделю.
Карлосу понравилась моя идея изучать русский язык. У него была буйная фантазия, и он сразу же представил, как в один прекрасный день я встречусь с Никитой Хрущевым. В глазах Карлоса Хрущев был могущественной и влиятельной фигурой, которому было предопределено стать лидером и который сумел подняться из самых низов, чтобы взять в свои руки бразды правления одной из самых могучих стран мира. Более того, Хрущев обладал характерной манерой поведения - он словно бы сознавал свое могущество и предназначение - и это интриговало Карлоса сильнее всего, В начале каждой недели он непременно покупал свежие номера "Тайм" и "Ньюсуик", а если был стеснен в средствах, ходил в библиотеку, чтобы прочитать свежие материалы о советском лидере. Карлос на полном серьезе уверял меня в том, что я имею возможность встретиться и поговорить с "великим лысым Никитой". По каким-то причинам он дорожил этой фантазией и упоминал о ней довольно часто. Он словно бы хотел с моей помощью пережить подобную встречу и суметь заглянуть в душу столь отважной, волевой и решительной личности, как Хрущев.
В те времена самым близким другом Карлоса был его сокурсник и поэт Аллен Моррисон, который подрабатывал на почте. Другим приятелем Карлоса был костариканец по имени Байрон Деор - студент-психолог из ЛАОК. Они посещали Карлоса в его квартире на Хэмпшир-стрит, куда приходила и я, захватив с собой пару подруг - например, ту же Сью. Там мы пили вино и разговаривали, порой до самого рассвета. Да, было много вина, преимущественно "Матеуса", но мы никогда не употребляли наркотики. И каждый из нас хвастал идеями своих кумиров. Карлос восторгался идеей Хаксли о том, что надо жить достойно каждое мгновение своей жизни, я рассказывала о Невилле, а Байрона интересовали психические феномены, мистика и власть сновидений.
В День Благодарения в 1959 году Карлос приготовил индейку по-бразильски - то есть со сладким домашним соусом из яблок, абрикосов, ананасов, вина и томатов. В качестве гарнира служили макаронные изделия. Все ели и нахваливали кулинарные способности Карлоса. С наступлением вечера разговор перешел от кино и книг к музыке, проблемам ЭСП и философии. Байрон рассказал о двух недавно прочитанных им величайших религиозно-философских документах. Как известно, ни Будда, ни Иисус Христос сами никогда ничего не писали - это ученики и последователи вели хронологию их речей и поступков. Например, учение Христа было записано его апостолами, на которых оказало влияние их время, древние священные книги и стремительно раздуваемые мифы.
Все, включая и Карлоса, с этим согласились. Действительно, не имелось никаких доказательств того, что оба этих философствующих человеко-бога действительно говорили именно то, что приписывают им исторические документы. Возможно, что авторы данных текстов приписали им собственные слова.
- Если я приду к вам, - вмешалась я в разговор, - и заявлю, что нашла истинный образ жизни и могу поведать о нем, то вам будет очень непросто выслушать меня и согласиться. - Байрон и Карлос кивнули. - Но если я скажу, что у меня есть загадочный учитель, которые посвятил меня в несколько величайших мистерий, то вы будете заинтересованы гораздо сильнее. А ведь я могу рассказать и о том, как прошла через все эти мистерии вместе со своим учителем и, благодаря этому, осознала нечто важное. В таком варианте согласиться с моими идеями будет гораздо легче.
- Это как в "Лезвии бритвы", - сказал Аллен.
- И как в "Сиддхартхе", - добавил Байрон.
Карлос задумчиво кивнул. Как правило, он говорил очень мало, предпочитая слушать или задавать вопросы. Он редко излагал собственные идеи, и так же редко соглашался с чужими или оспаривал их - он просто сидел и слушал с бокалом "Матеуса" в руках.
Байрон, который всегда был готов вступить в разговор, затеял длинное обсуждение, постоянно отвлекаясь на посторонние темы, но в конечном итоге полностью согласился с моими словами. Он предположил, что великие мыслители, являвшиеся таковыми вне зависимости от наличия или отсутствия известности, вероятно, были слишком увлечены разработкой своих революционных идей, чтобы отвлекаться на их запись. Они оставляли это дело своим ученикам или слушателям.
- Впрочем, возможно, они просто не считали это таким уж важным, предположил Аллен, - поскольку были намного выше всего этого.
- Да, возможно, - согласился Карлос и тут же усмехнулся, что было верным признаком его отстраненности от нашей беседы. Он почти всегда предпочитал держать дистанцию, хотя, судя по всему, слушал с большим интересом. Проблема того, можно ли считать подлинными слова мыслителей, записанные не ими самими, заинтересовала его не на шутку.
"Я уверен, что мы снова будем вместе, чтобы продолжить наши интеллектуальные и духовные искания", - писал он мне почти десять лет спустя. Думаю, на самом деле он вовсе не хотел этого. Спустя несколько лет после написания этого письма в одном из своих интервью он заявил, что те вечера с друзьями в его квартире были не более чем просто средством от скуки. Его работа в пустыне требовала большого напряжения всех сил.
- Я предпочитал просто сидеть в кругу друзей и разговаривать о разных идеях, - признался Карлос. - У нас у всех есть много способов избежать скуки - интеллектуальные разговоры, алкоголь, секс, наркотики, беспокойство.
В последние два года учебы в ЛАОК "интеллектуальные разговоры" стали для Карлоса возможностью напрямую заняться теми идеями, которые он не находил на занятиях по психологии или в художественных классах. Его интересовала даже та театрализованная мистика, которой я тогда увлекалась, например, идеи Невилла относительно сновидений. Карлос долго размышлял о сновидениях, причем только как о сновидениях. Они представлялись ему смутными, подсознательными состояниями в виде ночных кошмаров и чрезмерных фантазий. Но так же реально, как другое. Сон и реальность были одинаково действительны, хотя у каждого имелись свои преимущества. Более того. Невилл учил, что сновидения обладают силой и, выстроив их в соответствии с личными желаниями, можно изменять свое будущее. Центральным пунктом рассуждений Невилла было утверждение необходимости развивать в себе уверенность в том, что путем интенсивных сновидений и "контролируемого воображения" вы сможете добиваться всего, чего захотите. Карлос прочел только самые маленькие работы Невилла - он никогда не принимал его настолько всерьез, чтобы взяться за его основные книги. Именно благодаря мне Карлос узнал об идеях Невилла относительно сновидений и всего остального. Это произошло за бокалом вина в его квартире. Был 1958 год.
В книге "Путешествие в Икстлан" Карлос пишет о том, что пришел к идее "настройки сновидений" в августе 1961 года. За две недели до этого он съел батончик пейота и, во время пика галлюцинаций, стал дурачиться с местной собакой. Это был потрясающий опыт, утверждал Карлос. Собака внезапно окрасилась всеми цветами радуги, и, когда они оба принялись лакать воду из миски, жидкость стала вытекать через поры их тел, придавая им радужные, сверкающие очертания. Это был первый галлюциногенный опыт Карлоса. На следующее утро дон Хуан объяснил ему, что собака была воплощением Мескалито, то есть той силы и божественности, которые содержались в пейоте. Это было хорошим знаком, и старый индеец решил, что его ученик готов перейти к более тяжелым испытаниям. Дон Хуан заявил, что сновидения обладают реальностью и что человек должен воспринимать их именно с этих позиций. Сильная личность может сама выбирать себе предмет своих будущих сновидений. "Настройка сновидения" означала манипулирование их элементами таким образом, чтобы это оказало влияние на повседневную жизнь. Согласно дону Хуану, это вопрос силы воли, которая определяется единством, осмысленностью природы вещей и степенью контроля за собственной жизнью. Все это выглядит довольно абстрактно, зато имеет несомненное сходство с методами Невилла, помогающими изменить будущее, заменив погоню за деньгами или успехом на нечто иное. Сновидения в стиле дона Хуана стирали различия между сном и бодрствованием. Невилл в основном говорил о том же самом. В качестве подготовки к программированию сновидений Карлос пристально смотрел на собственные руки, сложенные на коленях. В своих лекциях Невилл инструктировал студентов следующим образом: лежа в кровати или сидя на стуле, надо сконцентрироваться на том, что они считают идеалом или идеальной ситуацией. Стремитесь быть идеальными, учил Невилл, и тогда "ваш нынешний мир всевозможных ограничений рассыплется, а то, к чему вы стремитесь, появится, как феникс из пепла".
Методика была той же самой, как, впрочем, и цель: "вытряхнуть" ученика из сетей обыденного восприятия мира и направить его на ту сторону.
Невилл предполагал, что реальный индивид должен избегать прошлого или будущего, должен стать человеком без культурных или социальных предрассудков. Но идея "стирания" личного жизненного опыта ради избавления индивида от ограничений и привязанностей прошлого была одной из составных частей раннего учения дона Хуана. И, что еще более важно, именно этим начал заниматься Карлос задолго до того, как встретил дона Хуана или услышал о Невилле.
Затем появилась идея "маяка". Во вторник вечером (дело было в 1958 году), после очередной лекции Невилла, я направилась в гости к Карлосу. Предметом только что прослушанной лекции было "пробужденное воображение". Невилл утверждал, что те, кто обладает пробужденным воображением, являются людьми особенными и иногда уподобляются маяку - их бледные лица начинают светиться. Подобным качеством могут обладать талантливые художники, ученые, изобретатели, да и вообще люди с сильным воображением.
Когда я пришла к Карлосу и начала пересказывать ему лекцию Невилла, он работал над терракотовым бюстом своего отца. Какое-то время он молча слушал. Наибольшее впечатление на меня произвело то обстоятельство, что в самый разгар лекции начало светиться лицо самого Невилла. Это действительно напоминало маяк! Все, что он должен был делать, - это заговорить о чем-то, и именно это случилось. Карлос выглянул из-за своей скульптуры и рассмеялся.
В апреле 1968 года дон Хуан объяснил Карлосу, что курение смеси, составленной из галлюциногенных грибов и других ингредиентов, поднимает ученика до такого уровня, где он может созерцать людей именно такими, какие они есть на самом деле, - то есть как световые волокна. Эти световые нити окружают человека с головы до пупка, создавая эффект огромного светящегося яйца.
Карлос писал, что, после определенной стадии головокружительного страха, он увидел лицо своего "бенефактора" в виде странного, светящегося объекта. Карлос решил было, что в этом виноват наркотик, но дон Хуан это отрицал, уверяя, что все видят нечто похожее на светящееся яйцо. Для этого просто надо обрести соответствующую способность к восприятию.
Оглядываясь назад, можно заметить, что некоторые из идей дона Хуана имели своим несомненным источником прослушанную мной лекцию Невилла. Но сам лектор вряд ли мог послужить прототипом. В конце 50-х годов Карлос отнюдь не увлекался Невиллом, Райном или кем-то из тех, о ком ему рассказывали то я, то Байрон. Его кумиром был Хаксли - ученый-джентльмен, умевший в нужный момент видеть как художник, как Ван-Гог. Иногда Карлосу приходила на ум идея написать картину или изваять скульптуру, предварительно отведав мескалина. Испытывая один из тяжелейших приступов, размышляя о том, что его работы слишком заурядны для того, чтобы на них можно было возлагать какие-то надежды. У него не хватает мастерства и того особого взгляда на мир, которым обладают выдающиеся художники. Лежа в темноте, он мучился от безысходности.
Тогда-то ему и пришла идея добыть несколько граммов мескалина, принять их, а затем сесть творить. Это был бы один из тех сюрреалистических порывов, которые он часто себе представлял. Когда под действием мескалина зрение станет особенно четким, он сумеет создать из обычного куска глины выдающееся произведение искусства. Эта статуя станет его величайшим достижением, поскольку лишь в ней будет соединена массивность и грубость доколумбовой эпохи и современное чувство движения и пространства. Это будет удивительное смешение стилей и жанров, после которого появится корреспондент из "Нью-Йорк тайме" и начнет расспрашивать Карлоса о его вкладе в современное искусство. Его портреты появятся на обложках журналов, и даже "Тайм" посвятит шесть страниц с цветными иллюстрациями его видению нового "испаницизма" или чего-то подобного. Он станет желанным гостем у владельцев галерей и торговцев произведениями искусства, его работы будут выставляться не только в Лос-Анджелесе, но и в Нью-Йорке и Париже, его станут называть "отцом первобытного модернизма"...
На улице залаяли собаки, и Карлос очнулся от своих грез. В процессе разглядывания потолка иногда создается впечатление, что узоры на штукатурке начинают изменяться в зависимости от уличного освещения, падающего из окна. Иногда эти тени часами пляшут по потолку какой-то таинственный танец, напоминая при этом нефтяные пятна на воде. Когда Карлосу надоедало наблюдать за игрой теней, он поднимался с постели и шел гулять по окрестностям.
11
В комнате царил желтоватый полумрак. Клонившееся к закату яркое декабрьское солнце ухитрялось проникать даже сквозь венецианские жалюзи. Его лучи играли на руках Карлоса, которыми он лепил из глины скульптуру Сью Чайлдресс. Он работал быстро, и во всех его действиях ощущалась внутренняя собранность и уверенность. Он даже изобразил Сью с прической в виде "конского хвоста", хотя сейчас она была причесана по-другому. Но Карлос уже неоднократно видел ее именно с "конским хвостом" и предпочел изобразить ее именно так.
В то время Сью начала писать стихи - под влиянием друга, который иногда читал их с эстрады декадентского ресторана "Венеция". Под свой "конский хвост" она одевала джинсы, пончо и деревянные сабо. Карлос не слишком интересовался битниками, которые, по его мнению, отличались не столько талантом, сколько самоуверенностью. Однако мы с ним посещали некоторые кафе, расположенные на Голливуд-бульваре, и он с большим удовольствием слушал выступавших там поэтов. Там часто появлялся Аллен Гинзберг в обществе Джека Керуака и другие люди, вошедшие в историю "богемной культуры".
Но, повторяю, Карлос не слишком этим интересовался. Его не занимали идеи непротивления и порнографические стихи, не нравился ему и небрежный внешний вид авторов. Карлос ненавидел мятые джинсы, испачканные свитера и особенно - голубые рабочие балахоны, которые носили все художники. Сам он одевался для похода в кафе точно так же, как одевался для похода в библиотеку или колледж - рубашка пастельных тонов, темные брюки и обыкновенные черные ботинки. Вся его одежда была тщательно наглажена, ботинки блестели, цветовая гамма была хорошо подобрана - короче, он имел самый респектабельный вид. Он являлся любопытствующим пришельцем, на время заглянувшим в "страну битников", и старательно придерживался именно этой линии поведения.
Карлос тоже писал стихи, хотя совсем не того типа, которые звучали на пляжах или Голливуд-бульваре. Они представляли собой нечто большее, чем простое подражание тем поэтам прошлого, которых он изучал. Иногда он включал стихи в свои письма домой. Возможно, его любимым было стихотворение Сан-Хуана де ла Круса, которое называлось "Беседы о свете и любви". Его Карлос выбрал в качестве эпиграфа для своей книги "Сказки о силе":
Пять признаков одинокой птицы:
Первое: до высшей точки она долетает;
Второе: по компании она не страдает, даже таких птиц, как она;
Третье: клюв ее направлен в небо;
Четвертое: нет у нее окраски определенной;
Пятое: поет она очень тихо.
Занятия в классах и случайные заработки отнимали у Карлоса много времени, но, тем не менее, в конце 50-х годов он ухитрился создать ряд скульптур. Некоторые из них он подарил мне, а одну я храню до сих пор. Она представляет собой довольно грубо высеченное изображение сурового мужчины с тонким носом и пустым взглядом. Помимо Сью, Карлос вылепил Лидетт, чьи длинные волосы свешивались по обе стороны лица и служили основанием скульптуры. Обычно он работал в терракоте - очевидно, благодаря влиянию школы Чикама, которую изучал в колледже изящных искусств. Вообще говоря, Карлос избегал тщательной отделки, не стараясь придать реалистический вид своим скульптурам. В долине Чикама можно увидеть массу образчиков этого стиля. Это и статуэтки из обожженной глины, и рисунки на вазах, и барельефы на зданиях. Кроме того, Карлос работал со стеатитом (мыльным камнем). Однажды он взялся изобразить статую обнаженной беременной женщины в полный рост - волосы отброшены назад, а руками она держится за свой подбородок. Статуя была ровно шести дюймов высотой, розово-серого цвета с тонкими черными прожилками.
Джоун Макфадден, ныне Джоун Догерти, домохозяйка в Арлите (Калифорния), вспоминает, что, когда она познакомилась с Карлосом в 1963 году, некоторые из его старых работ еще циркулировали в кругу его друзей. Но постепенно он утратил веру в свои художественные способности и забросил сначала рисование, а затем ваяние. Но в нем по-прежнему жила надежда обрести признание в качестве творческой личности. Поэтому в его разговорах часто доминировала эта тема.
- Когда вы находились в обществе Карлоса, - вспоминает Дженни Вьюсинич, - вам всегда приходилось говорить о весьма глубокомысленных предметах, которыми он в тот момент был сильно озабочен. Да и вам в разговоре с ним трудно было сдержать свои чувства, поскольку он относился к тому типу людей, которые даже разговор о погоде способны свести к таким вещам, что вы почувствуете себя подавленными. Мы разговаривали с ним о том, как сделать жизнь предельно насыщенной и что она вообще такое. Он рассказывал о своих родителях, которые породили его на свет и предоставили самому себе.
Если его пресловутое одиночество становилось помехой, он мог обратить его в поучительную маленькую историю. Да, Карлос не нравился моей тете Ведьме, но это был чистой воды расизм, и тут уж он ничего не мог поделать. Основная идея истории о породивших и оставивших его родителях состояла не в том, что Карлос был сильным и преисполненным жизненной энергии человеком, а в том, что он был в некотором роде неполноценным, точнее сказать, не отвечающим самым высоким стандартам. И он не мог этого преодолеть, как не мог избавиться от природной смуглости или испанского акцента.
- У него были некоторые проблемы с чувством собственной значимости, говорит Дженни. - Я думаю, это связано с тем, что его мать так рано умерла, оставив его на попечение людей, которые, вполне возможно, не всегда ему симпатизировали. Можно представить, насколько болезненным для него оказалась замена матери на другую женщину, которая едва могла уделить ему время.
Если эта версия основана на том, что даже в начале 1957 года Карлос продолжал мистифицировать свое прошлое, то она могла оказаться весьма близкой к истине. Вспомним, что противниками Карлоса в основном были женщины, а его мнимые или реальные затруднения также зачастую возникали благодаря женщинам. В связи с этим интересно отметить, что он пишет в своих книгах о колдунье по имени ла Каталина - женщине, обладавшей огромной силой. Она была
его единственным оппонентом в течение всего времени ученичества у дона Хуана. Там было описано множество довольно абстрактных конфронтации с не менее абстрактными силами, но только с появлением ла Каталины Карлос лицом к лицу столкнулся с реальным оппонентом, да еще столь внушительных габаритов.
Хотя сам Карлос проповедовал независимость и свободу, он приобретал надо мной все большую власть. Однажды вечером, когда Карлос собирался отвезти меня на занятия, в квартире зазвонил телефон. Это был доктор Теджа Герт - врач, с которым я познакомилась не так давно. Я предупреждала его о Карлосе, поэтому когда он снял трубку, Герт притворился, что ошибся номером.
- Миссис Голдабург там? - спросил он. Но Карлоса было не так-то легко провести.
- Слушай ты, сукин сын, я знаю, кто ты. Ты Герт, а я веду Маргарет на занятия и не желаю, чтобы ты снова сюда звонил! - Карлос бросил трубку на рычаг, насупился и молчал всю дорогу до колледжа.
Когда мы приехали в УКЛА (я посещала там вечерние курсы), я вошла в холл, позвонила Герту из автомата и объяснила ему все происходящее. Разговаривая, я повернулась лицом к окну и засмеялась - Карлос стоял на улице и смотрел на меня.
В 1958 году я поступила на курсы менеджеров в "Пасифик Телефон". Теперь мне приходилось ездить на автобусе из района Уилшир на Олайв-стрит. Однажды вечером, сидя на остановке в ожидании автобуса, я увидела индийца в черном английском костюме и с зонтиком. Он тоже ждал автобуса и сидел на скамейке неподалеку от меня.
На следующее утро, когда я собиралась на работу, я вдруг вспомнила этого индийца и пожалела, что не заговорила с ним. Это вполне могло бы пригодиться для развития разговорных навыков, которым нас обучали на курсах менеджеров.
Вечером того же дня я поспешила на остановку, снова надеясь увидеть его там. Однако, к моему разочарованию, индийца нигде не было видно. И тут вдруг я услышала его голос, произнесший с заметным акцентом:
- Вам действительно следует поспешить, если вы хотите успеть на этот автобус.
Обрадованная, я первой влетела в автобус, затем вошел он и сел рядом со мной. Это меня не на шутку заинтересовало. После того как автобус тронулся с места, я заговорила с ним первой и вскоре выяснила, что его зовут Суран Бхат и он из Бомбея. У него были две степени доктора философии - из Бомбейского университета и из университета Пердью. "Впечатляет", - подумала я про себя. В процессе беседы я выяснила, что он был астрологом и умел составлять гороскопы. Узнав о дне и часе моего рождения, он сказал, что попробует составить для меня астрологическую таблицу, а потом сообщит, что ему удалось выяснить. Еще он сказал, что использует собственную астрологическую таблицу для того, чтобы играть на индийской фондовой бирже, и сильно преуспел в финансовом отношении. Он был женат, но детей не было. В Штатах он жил уже примерно полгода.
Придя домой, я записала наш разговор в форме диалога "я сказала", "он сказал", и все получилось очень удачно. Предъявив эту запись на занятиях, я удостоилась похвалы преподавателя за оригинальный и нестандартный подход.
Несколько дней спустя мы вновь оказались в одном автобусе, и он показал мне обещанный гороскоп. Согласно его вычислениям, я должна была выйти замуж за человека, который станет знаменитым философом. Я была восхищена его астрологическими способностями, причем не только
благодаря этому гороскопу, но и его объяснениям по поводу того, что означает то или иное расположение звезд. Я попросила индийца научить меня составлению гороскопов, и он согласился. После этого он дважды наведывался ко мне с визитом. Я настолько заинтересовалась астрологией и тем влиянием, которое она оказывает на нашу повседневную жизнь, что научилась всему очень быстро.
Во время второго визита я услышала стук в дверь. Открыв ее, я обнаружила нарядного Карлоса, который был в костюме, белой рубашке и при галстуке. Он заявил, что ему хочется познакомиться с моим другом.
Я пригласила его войти. Он сел на стул в углу, в то время как индиец сидел на кушетке.
Оставив их наедине, я вышла в кухню за вином. Когда я вернулась, индиец спрашивал Карлоса, интересуется ли он астрологией.
- Нет, - очень печально отвечал он, - не интересуюсь. Зато меня очень интересует мисса Раньян. Я вижу, что ваши идеи в высшей степени умны, и я думаю, что она тоже очень умна. Подобное сочетание кажется мне весьма опасным. Поэтому я бы попросил вас немедленно уйти отсюда.
Услышав это, я не знала, что и делать. Индиец некоторое время сидел молча, а затем встал и удалился. Я заявила Карлосу, что ему не следовало приходить и позорить меня в глазах этого достойного человека. В конце концов, он пришел сюда по моему приглашению, чтобы заняться составлением гороскопов.
- Ох, мисса Раньян, - вздохнул Карлос, - когда вы встречаетесь с умным человеком, то становитесь опасной. Не знаю, что бы могло случиться, если бы я не появился.
Больше я этого индийца не видела. Я даже осталась без экземпляра своего гороскопа, который он для меня сделал.
12
Большую часть 1958 года Карлос продолжал жить в Северном Нью-Хэмпшире. Он получил работу на фабрике игрушек "Маттел той компани", которая находилась на Розен-кранц-авеню, в Хоуторне, в нескольких милях от его дома. Чтобы ездить на работу, Карлос купил старый "шевроле". Квартира в Северном Нью-Хэмпшире находилась в доме, покрытом розовой штукатуркой, с черепичной крышей и миниатюрными балконами. Карлос жил в квартире номер 4, на первом этаже. В комнате было большое, выходившее на улицу окно, у которого стоял письменный стол с пишущей машинкой. На полу были постелены маты, на стенах висели длинные полки с книгами - в основном, это были издания в мягкой обложке - латиноамериканская поэзия и биографии. В одном из углов находились принадлежности для ваяния. Еще из мебели была кровать и пара обшарпанных стульев. Радио, телевизор или телефон отсутствовали. Нагрянув к нему воскресным полднем, я обнаружила Карлоса работающим над скульптурой, которая была установлена на доске, перекинутой через кухонную раковину. Это объяснялось тем, что там было больше всего света.
Поскольку он учился и работал, времени для занятий творчеством почти не оставалось. Но он ухитрялся урывками то на переменах, то на работе - кое-что писать, и даже завел себе записную книжку, куда заносил стихи или романтическую прозу. Он занимался на семинаре по латинской поэзии, чтобы выработать классический стиль и проникнуться классическими темами. Особое внимание он обратил на Лукреция. Как и Хаксли, Лукреций уделял серьезное внимание научным методам своего времени. Кроме того, он рассуждал о смерти, малодушном страхе перед ней и о том,
как отважные воины с гор всегда живут с мыслью о смерти и нисколько ее не боятся. Карлос подчеркнул в книге такие строки:
Кто-то умрет, чтобы обрести застывшее имя.
Когда страх смерти вынуждает нас
Ненавидеть ласковый солнечный свет,
Тогда, горюя, мы ставим, крест на своей жизни.
Кому-то он рассказывал, что происходит из страны Лукреция, кому-то что из Бразилии, а передо мной всячески старался продемонстрировать, что знаком с классикой этой южноамериканской страны. Осенью он дал мне послушать один из принадлежавших ему альбомов, "Бразильская бахиана No5". Там были записаны сюита Вилла-Лобоса, бразильские народные песни и пять арий из опер Пуччини. Естественно, сюита и народные песни были на португальском, и Карлос, казалось, понимает этот язык, что было бы вполне естественно для уроженца Бразилии. До I960 года он регулярно получал письма из дома, но я никогда не обращала внимания - на португальском или испанском языке они написаны. Он всегда читал мне их в переводе на английский.
Учась на четвертом курсе ЛАОК, Карлос переехал в доходный дом на Адамс-авеню, который принадлежал маленькой жилистой женщине по имени Джонни, жившей на первом этаже. Она сама готовила и обслуживала своих постояльцев, к которым испытывала материнские чувства. Это была дружелюбная женщина, которая, однако, придерживалась строгих правил. Большинство постояльцев вынуждены были терпеть ее запрет "никаких девушек", но Карлос не обращал на это внимания. Он заставлял меня украдкой пробираться в его квартиру под покровом темноты и оставаться там на всю ночь. По утрам, сняв туфли и надев его носки, чтобы производить как можно меньше шума, я выбиралась из дома, а Карлос следил за мной из окна.
Он писал рассказы на тему коротких романтических встреч и психологии взаимоотношений между мужчиной и женщиной, но никогда не давал мне их читать, постоянно держа свой блокнот при себе. Преподаватель ЛАОК Верной Кинг поощрял его литературные опыты, и Карлос старался вовсю. Особенно много он писал стихов, причем одно из его стихотворений заняло первое место на поэтическом конкурсе, который спонсировала коллежская газета. Она же и напечатала это стихотворение на своих страницах, поставив имя автора Карлос Кастанеда.
В декабре 1958 года Карлос решил снять домик на Чероки-авеню в Голливуде. В то время я продолжала жить в доме своей тетушки Ведьмы на 8-й Западной улице. Она очень внимательно следила за мной, приставая с расспросами каждый раз, когда меня не было в том месте, где я должна была находиться. Тетушка не одобряла моих встреч с Карлосом, поскольку он был иностранец и она ничего о нем не знала. Я проводила с Карлосом большую часть времени, хотя он всегда был очень занят ваянием или литературой. Однажды он изготовил рождественские открытки с песочными часами, но я потеряла ту, которую он мне подарил. Мы ходили в кафе на Голливуд-бульваре, посещали различные культурные мероприятия и часто ходили в кино - в основном на иностранные фильмы.
Я не пропускала ни одной лекции Невилла Годдарда, которые он читал в Уилшир-Эбел-театре, но Карлос ни разу не согласился меня сопровождать, хотя потом мы всегда обсуждали то, о чем на них говорилось. Иногда он даже выдавал какие-то свои комментарии.
Невилл заявлял, что Библия - это не история, но биография каждого человеческого существа. Он утверждал, что Библия всегда говорит в настоящем времени, то есть рассказывает нам о нас самих.
"В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог". Здесь Иоанн говорит нам о том, что Слово - это наши мысли, облеченные в слова, что каждый из нас - Бог, и когда мы перестаем поклоняться Богу как чему-то находящемуся вовне, осознавая, что Он обитает внутри нас, и понимая Христа как плод нашего чудесного воображения, то можем сделать свои мечты реальностью. Исходя из того, чего мы хотим, сознавая, что это уже так, а затем утверждаясь в мысли, что это так и есть, мы автоматически становимся причиной событий, воплощая их в реальность. В День Субботний мы отдыхаем от своей умственной работы, а в воскресенье - от работы физической.
В моем обществе Карлос охотно обсуждал разные психические феномены, а иногда даже давал странные мистические интерпретации прочитанных им историй. Например, мы обсудили с ним "Братьев Карамазовых". Все эти братья, заявила я, на самом деле являлись аспектами одной индивидуальности, причем их отец был реальным мужчиной, в то время как мать являлась символом бессознательного. Затем я развила эту тему, указав на ряд других метафорических символов, увиденных мной в романе, Карлос все это записал и, в дальнейшем, использовал на занятиях в колледже.
Мы прожили на Чероки-авеню около месяца, после чего я вернулась к тете Бельме, а Карлос снял комнату на втором этаже пансиона Мариэтты. Этот пансион находился на Вермонт-стрит, прямо напротив студенческого городка ЛАОК, и представлял собой четырехэтажное кирпичное здание грязно-желтого цвета, имевшее двойные двери, фонарь в стиле барокко над главным входом, белые колонны и золотистого цвета жалюзи, прикрывавшие окна первого и второго этажей, выходившие на улицу. Пол в холле был устлан восточными коврами.
Карлос учился уже последний семестр и теперь постоянно изнурял себя зубрежкой. Кроме того, он поступил на работу в управление по проверке политической благонадежности и стал готовиться к натурализации в Штатах. Мы обсуждали, какую фамилию ему лучше употреблять - Арана или Кастанеда. Официально его фамилия была Арана, но мы сошлись на том, что "Карлос Кастанеда" звучит эффектнее. Именно этим именем он подписывался в колледже и при устройстве на работу, поэтому мы решили, что пусть он так и останется Кастанедой.
В апреле 1959 года тетя Бельма умерла, и я, вместе с другими членами своей семьи, присутствовала на ее похоронах. Однако Карлоса там не было. Ему никогда не нравилась ее претенциозность, комфортабельный калифорнийский образ жизни и рассказы о том, как она приехала на Запад и три раза выходила замуж, коллекционируя недвижимое имущество. Здесь, в Лос-Анджелесе, она произносила свою фамилию как Раньон, утверждая, что Дамон Раньон не только ее родственник, но и друг, которому она когда-то посоветовала стать писателем. Карлоса все это мало заботило, а потому ее смерть его откровенно обрадовала. Теперь он чувствовал себя со мной более свободно.
Весной он закончил учебу в ЛАОК и получил 19 июня 1959 года диплом по психологии. Он прошел через стандартную торжественную церемонию в мантии и шапочке, сфотографировался - напряженный, хмурый, явно не знающий, куда девать свои руки. Эту фотографию он отослал своим родственникам в Перу, написав, что собирается поступать в УКЛА. Это было одно из его последних писем домой. Когда у него стали выходить книги, он не сообщил об этом своим родственникам, и вплоть до начала 70-х годов они даже не знали, где он находится. Последним звеном, связывавшим его с домом, оставалась фотография его матери, которую он однажды драматически разорвал во время ссоры со мной.
13
Итак, ЛАОК был окончен и Карлос поступил в УКЛА. Болезненно сознавая то, что уже стало вполне очевидным, - ему никогда не стать настоящим художником, - Карлос решил обратить внимание на преподавательскую карьеру. Идея стать писателем была весьма заманчивой, но на данной стадии не слишком реальной. Недолго думая, Карлос переключился с психологии на антропологию, хотя не испытывал особой склонности к преподаванию ни того, ни другого.
После смерти Ведьмы я переехала в квартиру, расположенную на двух этажах, с внутренней лестницей, которая находилась в доме по Южной Детройт-стрит. Три года до этого я занималась ее обустройством. Сью Чайлдресс, которая летом работала во Флориде, вернулась в Калифорнию и поселилась у меня. Карлос приходил ко мне, едва выдавалось свободное время помимо учебы он еще постоянно где-то подрабатывал. За шесть недель он обучил Сью испанскому и теперь работал над ее произношением. В благодарность она готовила для него фруктовый шербет. Чтобы оплатить свои счета, он работал. В начале зимы он получил место в отделе счетов "Хаггарти" - это был женский магазин, расположенный на Уилшир-бульваре в Голливуде. Приходилось работать по вечерам, подводя балансы, проверяя счета и следя за их почтовой отправкой.
Порой у него возникало смутное ощущение дежа вю. Снова, как когда-то в Перу, он работал в магазине, наблюдая за покупательницами. Только здесь он сидел под огромной хрустальной люстрой и находился в городе, расположенном на западной окраине Соединенных Штатов. Да и богатые прилавки с драгоценностями заметно отличались от скромного прилавка в магазине его отца Сесара. Иногда Карлос задавался вопросом, не совершил ли он ошибки, приехав в Америку, и не лучше ли ему вернуться обратно домой, где он бы не чувствовал себя посторонним. Впрочем, когда эти сомнения проходили, он понимал, что следует в правильном направлении. Особенно хорошо он себя чувствовал воскресными вечерами в моих апартаментах, когда кто-то из гостей приносил вина и мы начинали разговаривать о философии, живописи, экстрасенсорном восприятии и поэзии. Чем меньше у меня было гостей, тем менее скованно чувствовал себя Карлос и тем более охотно он углублялся в рассуждения об оккультизме, астральной проекции и трансовом беге.
- Он подмигивал с таким видом, словно хотел создать у меня впечатление, что ему известны ответы на мучившие меня вопросы, - вспоминала Сью. - Но, с другой стороны, я в этом и не сомневалась.
При желании, Карлос мог выглядеть весьма загадочно. Когда кто-нибудь заводил разговор о предсказании будущего, Карлос начинал выдавать собственные предсказания. Однажды он рассказал мне о ком-то, кого много лет не видел, описав его довольно странно: "недостающее звено в этой судьбе, определившее триединство нас троих", имея в виду себя, меня и Сью. Кроме того, он предсказал, что Сью выйдет замуж за этого человека. Меня это так заинтриговало, что я позвала Сью.
- Он врач? - сразу спросила она, по-видимому, исходя из каких-то своих соображений.
- Чем он занимается? - спросила я Карлоса. Он отвечал, что этот человек - молодой врач, который собирался специализироваться в нейрохирургии. Кроме того, добавил Карлос, однажды мы все четверо отправимся в Бразилию. Но ничего такого не случилось.
Однако если его предсказания были ошибочными, зато некоторые из его тогдашних идей впоследствии нашли свое отражение на страницах его книг, в частности, в качестве составной части учения дона Хуана. Например, до I960 года его часто заедала рутина. Он испытывал тоску от жизни и от людей, которые его пугали, и часто жаловался вслух на смертельно надоевшее однообразие - каждое утро надо отправляться на занятия в одну и ту же аудиторию, а в три часа дня уже быть на работе. Он буквально задыхался от такого распорядка дня, не дающего ему достаточно времени для занятий живописью и литературой. Спустя годы он писал о том, что дон Хуан советовал ему порвать с рутиной, чтобы обновить восприятие и обрести свежий взгляд на мир.
Когда была издана книга Андрия Пухарича "Священный гриб", все, включая Карлоса, ее читали, и она на несколько месяцев стала предметом обсуждений и дискуссий. Пухарич рассказывал, что его знакомый голландский скульптор в состоянии транса вспоминал подробности египетской жизни времен фараонов четвертой династии с точки зрения человека по имени Рахотеп. Более того, Пухарич пытался найти подтверждение того факта, что священный гриб Amanita muscaria может усиливать психические способности и самоосознание. По мнению Пуяврича, существует связь между способностью сибирских шаманов покидать свое тело и опьянением, которое вызывает священный гриб. Такова была его теория.
По-видимому, и у древних греков была традиция магического выхода души из тела. В первой главе Пухарич цитирует исследование Додда "Греки и иррациональное", которое было опубликовано несколько лет назад в издательстве "Юниверсити оф Калифорния Пресс". Среди всего прочего там говорилось о том, что шаманы были психически неуравновешенными людьми, которые вели весьма нетрадиционную религиозную деятельность. В результате суровых тренировок человек признавался шаманом, обладающим способностью добровольно впадать в состояние расщепления личности.
"Шамана могли в одно и то же время видеть в разных местах, поскольку он обладал силой билокации, - пишет Додд. - Из этих опытов, рассказанных им слушателям в импровизированной песне, он получал навыки предсказания, религиозной поэзии и магической медицины, благодаря которым обретал важную социальную роль. Он становился кладезем сверхъестественной мудрости". Египетские фразы, изрекаемые голландским скульптором по имени Гарри Стоун, как и использование священных грибов во время древних религиозных ритуалов, нашли свое документальное подтверждение. Выводы, следовавшие из всего этого, были настолько необычны, что Пухарич хотел найти им самое рациональное обоснование. Все свои опыты он тщательно записывал, после чего подвергал научному изучению. Так, он исписал 200 страниц, фиксируя все использованные Стоуном древнеегипетские слова и выражения, после чего пришел к выводу, что если бы тот вздумал пойти на мистификацию, то просто не смог бы все это запомнить.
Карлоса очень интересовала проблема того, как древние использовали наркотики, но больше всего его поразило удивительное сходство между ним самим и Гарри Стоуном. Было просто невероятно сознавать, как много между ними общего. Стоун был застенчивым и неуверенным в себе иностранцем, закончившим среднюю школу и несколько лет пытавшимся поступить в художественную академию. Последние семь лет он безуспешно пытался добиться признания в качестве скульптора. Стоун рассказывал Пухаричу, что, когда ему было всего шесть лет, у него умер дядя - но точно такой же факт имелся и в биографии Карлоса.
В процессе своих исследований, Пухарич беседовал с Гордоном Уоссоном -специалистом в области использования наркотиков первобытными мистиками, который поведал ему о том, как в 1953 году ездил в Мексику, чтобы найти подтверждение рассказам о когда-то процветавшем там культе ритуальных грибов. Уоссону не только удалось убедиться, что такой культ действительно существовал, но даже найти людей, которые жили в отдаленных районах страны и практиковали этот культ до сих пор. По словам Уоссона, всю церемонию проводил курандеро, который ел грибы для целительства и предсказания будущего. Эти грибы назывались Psilocybe mexkana и содержали галлюциноген псилоцибин. Пухарич собрал в лаборатории несколько видов священных грибов, провел эксперименты и обнаружил, что поедание "аманита мускария" не оказывает заметного воздействия на человеческую психику. В конце своей книги Пухарич упоминает о человеке, который сумел придать оккультным делам оттенок респектабельности, - то есть об Олдосе Хаксли. В августе 1955 года Хаксли наблюдал за тем, как Гарри Стоун входит в транс. Во время этого опыта он отождествил себя с Рахотепом и стал настаивать на том, чтобы ему принесли "золотистый" гриб. Пухарич сделал это. Затем Стоун начал производить манипуляции с этим грибом - пробовал его на язык, помещал на макушку - то есть воспроизводил тайный древнеегипетский ритуал, который считался навсегда утраченным до тех пор, пока Пухарич не воспроизвел его в своей лабораторрии. Когда Стоун вышел из транса, Пухарич завязал ему глаза и предложил тест на ясновидение. Хаксли внимательно следил за тем, как голландец в течение нескольких секунд успешно справился с серией, состоящей из десяти наборов рисунков, оставшись в пределах погрешности миллион к одному.
Прочитав об участии Хаксли, Карлос решил, что книга Пухарича по меньшей мере заслуживает серьезного к себе отношения, тем более что из нее он впервые узнал о мексиканских шаманах и употреблении "псилоцибе мексикана". До этого Хаксли познакомил его с мескалином, а благодаря цитате из работы профессора Дж. С. Слоткина - и с пейотом, который использовали американские индейцы. Слоткин изучал религиозные представления тех из них, кто верил, что пейот является божьим даром. Он был одним из очень немногих белых, которые принимали участие в церемониях поедания пейота и были потрясены остротой новообретенного восприятия мира. И все это благодаря вполне доступному растению, которое произрастало на родине Карлоса и называлось кактус Сан-Педро, или "священный материнский кактус".
Существовал и еще один наркотик, который в студенческой среде шутливо называли "травой локо". Пожалуй, это был самый известный дикорастущий галлюциноген на Юго-Западе. Нередко можно было прочесть о том, как на каком-нибудь западном техасском ранчо полдюжины коров, случайно наевшихся дурмана, несколько часов после этого находились в крайне возбужденном состоянии - дрались между собой, пытались сломать ограду и мычали всю ночь напролет.
Таким образом, несмотря на то, что Карлос приписал заслугу своего знакомства с грибами, кактусом, содержащим пейот, и дурманом дону Хуану, он хорошо знал о существовании трех этих наркотиков задолго до 1960 года - то есть до того, как познакомился со старым индейцем.
Теперь в моей квартире обсуждали не "Врата восприятия" или работы Раина, а Пухарича и его книгу "Священный гриб".
- Мы говорили о грибах и кактусах, которые расширяют границы сознания, - рассказывает Сью. - Книга "Священный гриб" только что появилась в продаже. Но у меня было чувство, что Карлос уже многое знал о естественном или неестественном расширении границ разума еще до того, как он прочитал эту книгу.
Как всегда, в разговоре Карлос предпочитал слушать и запоминать, чем отпускать собственные замечания. Иногда он описывал эти разговоры в своих рассказах, стихах или курсовых работах по психологии и антропологии. К концу 1959 года я поступила на психологические курсы ЛАОК и написала работу, в которой изложила свои идеи по поводу "амбивалентной самости", причем сделала это следующим образом: сначала придумала разговор, в котором очерчивается ситуация, а затем дополнила его более подробной дискуссией, в которой демонстрировалась природа амбивалентности. Это был метод анализа своего другого "я". Карлос прочитал мою работу, пришел в восторг от подобного метода и выразил мне свое восхищение.
- Маргарет обладала фантастическим чутьем на все любопытное, - сказала обо мне Джоун Догерти, - она могла цитировать Невилла, часами обсуждать дзэн-буддизм или всевозможную мистику. Карлос слушал, но не разделял ее убеждений. В его книгах я сразу увидела того Карлоса, которого хорошо знала. Например, я увидела его скептицизм, с которым он относился к каждому новому опыту. Я не думаю, чтобы он когда-либо сомневался в том, что описываемые им вещи возможны. Говоря языком мистицизма, он обладал открытым разумом, но ни в чем не был убежден.
Однажды, в начале весны 1957 года, я вышла из своего офиса, находившегося в доме 666 на Южной Лабри, и поспешила в химчистку, надеясь успеть до того, как она закроется на обед. Получив свою одежду, я пошла обратно, причем улица была совершенно пустынна. И тут вдруг я увидела, что навстречу мне идет Невилл. По мере того как он подходил все ближе и ближе, я смотрела на него и улыбалась. Он улыбнулся в ответ, но мы не обменялись ни словом. После того как он прошел мимо меня, я обернулась ему вслед, чтобы лишний раз удостовериться в том, что это был именно Невилл. Он тоже обернулся, улыбнулся мне еще раз и продолжил свой путь. Самое странное состояло в том, что мы были на улице совершенно одни, но стоило мне пойти своим путем, как я оказалась в окружении множества людей, поскольку был разгар рабочего дня.
На какой-то момент мне показалось, что со мной случился легкий удар. Я не могла ничего понять, тем более что Невилл уже две недели читал лекции в Сан-Франциско - то есть его вообще не было в Лос-Анджелесе.
Тем же вечером я встретилась с Карлосом и немедленно изложила ему это происшествие, не переставая при этом удивляться. Я заявила, что когда Невилл вернется в город, то подойду к нему после лекции и спрошу, может ли он явиться человеку, находящемуся в одном городе, в то время, как сам он находится в другом. Карлоса не слишком заинтриговала моя история, хотя он заявил, что ему было бы интересно узнать, что ответит мне Невилл. Как только он вернулся в город и дал свою первую лекцию, я была тут как тут. После окончания лекции Невилл обычно отводил пятнадцать минут на вопросы слушателей. Я уже готовилась задать ему свой вопрос, но тут произошла странная вещь. Прежде чем у меня появилась возможность обратиться к Невиллу, именно такой же вопрос задал ему кто-то другой! Невилл посмотрел на спрашивающего, затем перевел взгляд на меня и ответил, что да, он может являться тем людям, которым он хочет явиться. Я не верила своим ушам. Неужели он явился мне именно по этой причине? Я не знала, каким образом он способен находиться в одно и то же время в двух разных местах, зато была уверена, что видела его при весьма необычных, можно даже сказать нереальных обстоятельствах.
Когда я или Карлос встречались с другими людьми, это было неприятно для нас обоих, поскольку мы постоянно ревновали друг друга. У Карлоса была привычка являться ко мне в тот момент, когда у меня была назначена встреча с кем-то другим, заявляя при этом, что он хочет познакомиться с моим другом или подругой. Я пыталась отговорить его от этого, но он упорно продолжал приходить, садился на кушетку и одним своим присутствием заставлял моих гостей чувствовать себя весьма неуютно. Иногда он даже гнал их прочь, запрещая являться снова. Последний раз он поступил так в январе I960 года, когда у меня в гостях был Фарид Авеймрайн, молодой бизнесмен с Ближнего Востока. Мы посетили один из ресторанов Лос-Анджелеса, где сидели на подушках и пили кофе по-турецки, а затем вернулись ко мне домой. Как обычно, явился Карлос. Фарид начал рассказывать о своих недавних видениях, в одном из которых ему явилась я.
- В этом же видении присутствовал и человек, направивший на вас пистолет, - заявил Фарид. - Кто-то хотел вас убить.
Карлос сердито ворочал глазами - он был явно рассержен, тем более что и сам претендовал на ясновидение.
- Как только я начал встречаться с Маргарет, то сразу же захотел жениться на ней, -заявил Фарид, -но, увы, мне все еще не удалось развестись.
- Через мой труп, - ответил Карлос. - Никто на ней не женится, кроме меня.
- Но тогда почему вы на ней до сих пор не женитесь?
- До сего дня мне это не приходило в голову. Но теперь я твердо решил жениться на ней сегодня вечером, - и он повернулся ко мне. - Собирайся, Мэгги, мы едем в Мексику.
Я была весьма удивлена подобным поворотом событий и попросила его успокоиться. Но Карлос настаивал на своем предложении. Он заявлял, что всерьез решил на мне жениться. Тем временем Фарид ушел, оставив нас обсуждать эту тему, о которой мы периодически задумывались, но никогда не говорили всерьез. Наконец, мы вышли из дома, сели в черный "фольксваген" Карлоса и направились в Мексику. Тощий и хмурый мексиканский чиновник зарегистрировал нас сразу после того, как мы заполнили все необходимые бумаги. Судя по всему, эта процедура доставляла ему искреннее удовольствие, и он сопроводил ее мелодией в исполнении марьячис, включив проигрыватель. Копия записи о регистрации до сих пор сохранилась у меня. Она гласит:
"Oficina del Registro Civil de Tiaquiltenango. En el Libro num 5/960 a fojas Catorce, bajo la Partida num. 14 de esta Ofidna, se encuentra asentada el acta de Matrimonio de Carlos Aranha Castaneda con Margaret Evelyn Runyan. Cuyo contrato se celebro ante mi los requisites de Ley. Tiaquiltenango Morelos 17 de Enero de I960".
14
Карлос покинул свою квартиру на Вермонт-стрит и переехал ко мне на 823 Южную Детройт-стрит. Сью нашла себе квартиру. Карлос продолжал работать в отделе счетов магазина "Хаггарти", зарабатывая достаточно денег для того, чтобы продолжать учебу и сводить концы с концами. Моих заработков на телефонной станции хватало на питание и оплату квартиры. С утра Карлос шел на занятия, затем на работу и, в итоге, приходил домой поздно. Времени на посещение кино, концертов или выставок почти не оставалось. Летом нам даже на выходные не удавалось побыть вместе. Карлос начал куда-то исчезать сначала на несколько часов, потом на несколько дней, - и я не знала, где он находится. Сначала я решила, что он нашел себе другую женщину, но Карлос отверг это предположение, заявив, что совершает поездки в пустыню, чтобы изучать, каким образом индейцы используют лекарственные растения.
- Я нашел одного человека, - однажды заявил он, но кроме того, что это был индеец-учитель, я больше ничего не смогла добиться. Карлос почти не рассказывал о своих поездках. Сначала они были напрямую связаны с его изучением калифорнийской этнографии в УКЛА. Это был весьма популярный курс лекций, который читал костлявый и словоохотливый археолог, обладавший пронзительными голубыми глазами, по имени Клемент Мейган. Именно его упоминает Карлос в предисловии к своей первой книге, называя человеком, "который начал и направил ход моих полевых работ в области антропологии".
Свой курс Мейган читал каждый год, причем вначале он заключал со своими студентами своеобразную сделку. Занятия проходили на третьем этаже Хейнз-Холла. Это было одно из краснокирпичных зданий в университетском городке УКЛА, к фасаду которого озабоченно склонялись деревья. Фризы были расписаны крылатыми драконами и птицами, крыша покрыта красной черепицей, из серых арок выглядывали окна. Первый этаж занимали классы для изучения французского языка, второй был отведен под социологию, третий - под антропологию.
Каждый семестр Мейган требовал курсовые работы, причем каждый, кто не поленился найти живого информатора, мог автоматически рассчитывать на высшую оценку - "А", вне зависимости от качества самой курсовой.
- Предстоит проделать много работы, - предупреждал Мейган, - причем психологически очень трудно сознавать, что, несмотря на все затраченные вами колоссальные усилия, результат может оказаться нулевым. Например, вам может не удаться найти толкового информатора, или он не захочет с вами разговаривать, или наговорит ерунды.
Это ежегодное предостережение Мейган выдавал для того, чтобы сразу обескуражить слабых духом студентов, которые - он знал это по предыдущему опыту - после нескольких недель активных поисков обязательно впадут в уныние. Специальностью самого Мейгана была археология, однако он отдал должное антропологии, часами высиживая под рамадами* и слушая болтовню старых жителей калифорнийских пустынь, поэтому имел полное представление о том, как трудно бывает получить действительно ценные сведения. (Рамада редкий навес из прутьев, сооружаемый вокруг деревенского дома в Мексике.)
- Но если в своей работе вы сумеете убедить меня в том, что вы действительно пытались найти и разговорить калифорнийского индейца, то я гарантирую вам высшую оценку, вне зависимости от того, что у вас получилось, - говорил он, обращаясь к студентам, среди которых находился и Карлос, относившийся к его словам с одобрением.
Хорошее интервью с настоящим индейцем не только обеспечит высшую оценку, но, что еще более важно, если его удастся опубликовать, то не будет проблем с поступлением в аспирантуру. Найти подходящего индейца -это не проблема, тем более что существуют дюжины тем для разговора - плетение корзин и гончарное дело, сельское хозяйство и религия, отношения между краснокожими и белыми и т. д. Обо всем этом неоднократно упоминал сам Мейган, но Карлосу хотелось найти более глубокую и научную тему, чтобы обеспечить себе требуемую публикацию. Кроме того, чем эксцентричнее тема, тем интереснее ею заниматься. После некоторых размышлений, он решил остановиться на этноботанике, то есть классификации психотропных растений, используемых магами. Тем самым он пойдет по стопам Гордона Уоссона, обнаружившего у масатеков культ волшебных грибов, Олдоса Хаксли с его домашними опытами или Уэстона Лабарра. В числе других Карлос прочел книгу Лабарра "Культ пейота" и сделал вывод, что готов к тому, чтобы испытать себя в роли индейца.
От класса, в котором было почти 60 человек, Мейган получил всего три работы, в которых студенты пытались взять интервью. Один студент нашел индейца прямо в кампусе - тот обучался в университете по "этническому" гранту, - и индеец рассказал ему о том, к каким методам целительства прибегают его сородичи. Другой студент, живший на ранчо во Фресно, порасспросил своего приятеля об индейском образе жизни. И только Карлос съездил и нашел настоящего информатора. Более того, он пообщался с несколькими индейцами и даже пару раз заходил к Мейгану за указаниями и методиками расспросов. Вначале он работал с индейцем кахилла, жившим в резервации неподалеку от Палм-Спрингс, затем направился к реке Колорадо и опросил нескольких местных индейцев. Обычно один индеец знакомил его с другими, и, таким образом, Карлос мог переходить от информатора к информатору, все более глубоко проникаясь их странными ритуалами и способами использования лекарственных растений. В конце концов он нашел человека, который многое знал о дурмане (Datura inoxia). Его информация легла в основу курсовой работы Карлоса, ставшей маленьким шедевром.
- Его информатор многое знал о дурмане, который представляет собой наркотик, использовавшийся во время обряда инициации некоторыми калифорнийскими племенами, однако, по моему мнению, да и по мнению большинства других антропологов, вышедший из употребления сорок, а то и пятьдесят лет назад, - вспоминает Мейган. - Итак, он нашел информатора, который помнил об этом растении и до сих пор его использовал. Карлос сдал мне курсовую работу, в которой содержалось множество информации о том, что кажется невозможным, пока вы не встретите знакомого с этим растением собеседника. Это была очень хорошая работа, и я поощрял его продолжать исследования. Фактически, он сообщил о том, что до сего дня существуют индейцы, которые активно практикуют использование дурмана. Большая часть материала вошла в первую книгу Карлоса. В работе присутствовало множество символики и фантазий на тему "женских" и "мужских" растений, а также длины и формы их корней. Я сомневаюсь, чтобы они имели какую-то фармакологическую ценность, хотя Карлос был в этом уверен. Он разговаривал со многими людьми на эту тему. Насколько я знаю, в научной литературе вообще не было публикаций относительно датуры. Я внимательно изучил большинство калифорнийских отчетов и обнаружил, что когда вы начинали расспрашивать людей об их верованиях, употреблении наркотиков или связанных с этим церемониях, то наталкивались на сопротивление своих собеседников, явно не желавших откровенничать. Работа Карлоса произвела на меня большое впечатление. Было очевидно, что он сумел добыть ту информацию, которую антропологам не удавалось получить прежде.
Насчет символики и фантазий - все верно. Карлос тщательно записал все, что ему рассказали об этой "траве дьявола". Все его части -корень, стебель, листья, цветки и семена - играли особую роль в мистическом порядке вещей. Например, корни обладали силой, точнее сказать, сила приобреталась благодаря корню. Стебель использовался для лечения, цветки - для изменения личности, семена для "укрепления головы". Информатор Карлоса пояснил, что идея состоит в "приручении" травы дьявола как одном из средств личного поиска знания. "Мужские" и "женские" экземпляры растения отличались друг от друга: "женские" были выше и напоминали дерево, "мужские" толще и напоминали кустарник. "Женские" растения имели длинные сильные корни, углублявшиеся вниз на значительное расстояние и лишь потом разветвлявшиеся. Корни "мужского" экземпляра начинали ветвиться почти сразу же. Чтобы выкопать это растение, индейские брухо использовали сухую ветвь дерева. Затем дурман промывали, разрезали и использовали в ритуале, своими корнями уходящем в далекое прошлое. Карлос все это фиксировал со слов информатора: ритуалы и суеверия, медицинский фольклор и фармакологические данные. Но, что самое важное, он записал слова того человека, который, вопреки правилам, согласился откровенничать с пришельцем.
- Возможно, это и был тот, которого он назвал доном Хуаном, - говорит Мейган. - И хотя в своей курсовой Карлос ничего об этом не говорит, я в этом почти уверен, ведь он сообщает, к какому племени принадлежит его собеседник и где оно обитает. Отсюда можно сделать вывод, что его информатор или является самим доном Хуаном, или принадлежит к числу его близких родственников, поскольку он частично является юма, частично яки.
В литературе ничего не говорилось о том, что яки используют церемониальные наркотики, но Карлоса это не смущало. Он нашел настоящего целителя, которого, кстати, было не так уж трудно найти, и этот старик поведал ему эзотерическое знание, которое уже считалось утерянным. Когда Мейган изумленно вскинул вверх свои седые брови, Карлос понял, что он находится на правильном пути. Он открыл новую жилу, которая сулила ему восхитительные возможности: курсовую работу, диплом, возможно, книгу. В тот день, когдаМейганпохвалил его работуи высказалпред-положение, что содержащийся в ней материал окажется ценным вкладом в академическую науку, Карлос осознал свое предназначение. Теперь все сомнения прочь - он будет изучать антропологию.
Часть Вторая. Замороченные аллегорией.
15
По утверждению Карлоса, он встретился с доном Хуаном на автобусной станции на границе Аризоны летом 1960 года. Это произошло во время одной из его поездок на Юго-Запад (здесь и далее имеется в виду Юго-Запад США) с целью сбора информации, Друг, которого Карлос в своих книгах называет просто Биллом, указал на дона Хуана кивком головы, когда старик вошел в помещение станции, и сказал, что этот индеец очень много знает о пейоте. Билл, который очень напоминает описанного Карлосом Аллена Моррисона, был его проводником и помощником при изучении трав. Как и Моррисон, Билл знал лишь несколько слов по-испански и в тот день, стоя под неярким предвечерним солнцем, произнес какую-то абсурдную фразу на этом языке. Дон Хуан не понял его, и тогда в разговор включился Карлос и объяснил, что является специалистом по использованию галлюциногенного кактуса, поскольку занимался обширными исследованиями и изучением его в УКЛА. Индеец казался не слишком заинтересованным, особенно когда Карлос сказал, что им обоим было бы полезно встретиться и поговорить о пейоте. Карлос говорит, что дон Хуан просто поднял голову и уставился на него зловещим взглядом шамана, от которого у него все похолодело. Это непреклонный взгляд чрезвычайно жесткого человека.
В "Учении" говорится, что дон Хуан родился на Юго-Западе в 1891 году. Когда ему было примерно восемь лет, он вместе с тысячами индейских семей из Соноры отправился в Центральную Мексику. Мексиканские солдаты по непонятной причине сначала избили, а затем и убили его мать, а его самого посадили на поезд, отправлявшийся на юг. Отец его, которого они ранили выстрелом и впихнули в битком набитый поезд, умер по дороге в Центральную Мексику, где дон Хуан вырос и жил до 1940 года, а затем переселился на север.
"Одна из проблем, связанных с доном Хуаном, - говорит Мейган, - и одна из причин критики его как поставщика информации, заключается в том, что сам он человек уникальный, Он в действительности не является членом никакого племенного сообщества. Родители его тоже не принадлежали никакой племенной группе, поэтому часть времени он жил среди калифорнийских индейцев и часть времени среди мексиканских индейцев. Его нельзя назвать настоящим яки. И, более того, это человек, который поднял свой интеллектуальный уровень. Мне приходилось видеть индейцев, похожих на него, но они редко встречаются. Вам не найти среднего человека, который был бы философом или мыслителем и интересовался бы материями, превышающими самый поверхностный уровень".
В середине декабря I960 года, изучив специальную литературу, Карлос отправился домой к дону Хуану, но его ученичество по-настоящему началось только в июне следующего года. В течение этих первых шести месяцев Карлос виделся с ним по различным поводам, но всегда в качестве антрополога, а не как ученик. Сначала поводом был сбор информации для письменной работы на курсе Мейгана, а затем с одобрения профессора он продолжил эту связь с более чем туманным представлением о том, что материал может быть напечатан.
Индеец-информатор не указывался в его работе для класса калифорнийской этнографии. Имя Хуан Матус, данное его бвнефактору в более поздних книгах, является псевдонимом, поскольку оно так же распространено в Мексике, как имя Джон Смит в Соединенных Штатах. Мейган не слышал этого имени примерно до 1966 года, и многие друзья Карлоса получили первую реальную информацию о таинственном индейце, только когда в 1968 году на книжных прилавках появилось изданное Калифорнийским университетом "Учение". Но Карлос выбрал это имя до 1963 года. Однажды в начале 1963 года вместе с Адрианом Герристеном он обедал в кафе на Третьей авеню в Лос-Анджелесе, когда разговор зашел об индейцах Центральной Америки. Через мормонскую церковь Герристен подключился к программам помощи индейцам в резервациях в Юте, Калифорнии, Нью-Мексико и Аризоне.
"На мне был шейный платок, и он заинтересовался моими знаниями об индейцах, - вспоминает Герристен. - Он рассказал мне о доне Хуане, который был знахарем. Карлос несколько раз ездил на место их встреч, и они подружились. Дон Хуан стал доверять Карлосу, и тот собирался навестить его и других членов его группы грядущим летом. Карлос сообщил мне, что собирается написать об этом человеке и его фантастической истории, но ничего больше не сказал".
Карлос говорит, что начал делать записи 23 июня 1961 года. Правила были достаточно простыми и не изменились существенно за все время его ученичества. Нельзя было делать никаких фотографий и магнитофонных записей. Вначале он записывал украдкой, а потом, полагаясь на память, восстанавливал все разговоры и происшествия. После того как дон Хуан разрешил делать записи, Карлос получил возможность подробно и обширно излагать их разговоры, указывая дату, чтобы читатели могли хронологически следить за медленным и мучительным превращением западного студента и рационалиста в ученика, верующего и настоящего мага.
Однако когда пытаешься согласовать то, что происходило по словам Карлоса, с тем, что, по-видимому, было на самом деле, сразу же возникают проблемы. Например, действительно ли дон Хуан рассказывал о дурмане, сильнодействующем растении, играющем важную роль в подготовке новичка к восприятию состояния необычной реальности? Если так, то когда Карлос услышал об этом? Дон Хуан, видимо, давал свои инструкции еще до среды 23 августа 1961 года, даты, приведенной в "Учении". Во всяком случае, Карлос знал все это еще до того, потому что включил этот материал в свою работу для Мейгана. В его студенческую работу на последнем курсе вошел весь рассказ об этой траве в четырех аспектах: предупреждение дона Хуана о том, что это растение дает человеку вкус силы, значение корней, процесс приготовления и ритуал подготовки к принятию - больше об этом не знал никто. Эту информацию, по словам Карлоса, он получил в 1961 году, однако имел ее еще за год до того.
"Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что он получил эту сенсационную новость о дурмане потому, что дурман на самом деле не имел особого значения с точки зрения его информатора, - говорит Мейган. - Это одна из наименее значимых вещей среди огромных познаний этого малого, и поэтому, когда Карлос появился на сцене и оказался крайне заинтересованным, он выдал немного информации, не думая, что из этого может что-то получиться".
Действительно ли сведения Карлоса вообще что-то значат, или это очередная дымовая завеса, - остается под вопросом.
Возможно, что его информатором в студенческой работе был не дон Хуан, а кто-то еще, кто обрисовал в общих чертах то, что дон Хуан повторил позднее. Но Карлос пишет первую книгу так, словно все это совершенно ново, как будто он ничего не знал о дурмане прежде.
Еще больше все запутывает утверждение Карлоса о том, что дурман был даже не первым психотропным средством, о котором он узнал от своего индейского информатора. В "Учении" он пишет, что свой первый психотропный опыт он получил от пейота, и произошло это за несколько недель до разговоров о дурмане. Но если бы это было так, если бы Карлос действительно узнал о пейоте прежде, чем о дурмане, то почему же он не упомянул об этом в своей студенческой работе для Мейгана? Почему он ждал, пока выйдет его книга, чтобы изменить хронологию и представить все так, чтобы это выглядело как постепенное посвящение на пути шаманов? Возможно, что первая книга Карлоса и, предположительно, последующие явились смесью действительности и воображения, информации, тщательно собранной в пустынях Аризоны, Калифорнии и Мексики и в библиотеках УКЛА, а затем переработанной в форму четкого повествования. Может быть также, что написанные им книги представляют собой тщательные и достаточно точные записи, сделанные за годы его ученичества.
С уверенностью можно сказать только то, что Карлос Кастанеда из реального мира в конце 60-х совершал поездки из своей квартиры для общения с индейцами. Он проводил меньше времени у себя дома на Южной Детройт-стрит и только иногда навещал своих друзей и даже тогда казался не слишком заинтересованным в текущих оккультных новостях. Тогда еще что-то говорили о Пухариче, но интерес Карлоса к астральным проекциям, телепатии, картам ЭСП и т. п. ослабевал. Какое-то время он пытался объяснить мне важность своих поездок, но мне было не очень интересно. Единственное, что я знала, - это что с некоторых пор он стал очень мало бывать дома, и мне это не нравилось.
Однажды днем он приехал из пустыни со связкой сушеного дурмана, как мне показалось, но я не была уверена. Он хотел поэкспериментировать и, уложив меня на кушетку, зажег пучок от газовой плиты, а затем начал размахивать этим дымящимся факелом возле моей головы. Он велел мне вдыхать дым и просто отпустить себя. Карлос хотел, чтобы я просто парила, предаваясь свободным ассоциациям, и говорила обо всем, что приходит мне в голову. И я сказала о чем-то похожем на занавеси. А комната начала сворачиваться в самое себя, и фигура Карлоса таяла на фоне стены, становясь молочно-голубой, кивая головой и записывая в желтый блокнот, записывая каждое выливавшееся из меня предложение. Проснувшись через несколько часов, я спросила Карлоса, что это было. Но ему, по-видимому, было не очень интересно говорить об этом. Он, фактически, вел себя так, как будто все случившееся совершенно не имело значения. Он не показал мне своих записей и не объяснил, к чему был весь этот грандиозный эксперимент. Это был единственный случай, когда он принес психотропное вещество домой.
Мы стали чаще ссориться с Карлосом, иногда по несущественным поводам, но в основном из-за его частого отсутствия во время поездок в. индейские резервации. Наконец, он решил переселиться и снять где-нибудь комнату на время, хотя бы пока не закончит свою научную работу. Поэтому в июле он взял свою печатную машинку, коробки с латиноамериканской поэзией и биографиями, принадлежности для письма и лепки и уехал на квартиру Мариэтты на Мэдисон-авеню. При подобных обстоятельствах это был лучший выход, потому что он сказал мне, что действительно занимается чем-то важным, и предупредил, что будет отлучаться еще более нерегулярно. Мне также не нравилось, что он приносит домой эти травы; поэтому, когда начался новый учебный год, я перебралась из квартиры на Южной Детройт-стрит в Уиллоубрук, не очень далеко от Карлоса.
Я была уверена, что наш брак так и не будет удачным. Мы были вместе лишь шесть месяцев, а он уже все выходные пропадал в своих полевых выездах, не имея возможности или не желая говорить со мной о том, чем же именно он занимается. Познакомившись со стройным белокурым бизнесменом по имени Адриан Герристен, я потребовала от Карлоса развода. Он отказался. Но в течение недель, последовавших за нашей разлукой, я продолжала настаивать, и наконец, изрядно надоев ему, я добилась согласия. Заверив меня в том, что это простая процедура, Карлос снова отвез меня в Тихуану к тому же самому чиновнику, который поженил нас менее года назад, и сказал ему, что на этот раз хочет развестись. Отведя старика в сторону, Карлос объяснил ситуацию и попросил его подготовить бумаги для развода, которые мы тут же и подписали. Карлос заплатил, сказал мне, что развод будет действителен сразу после того, как бумаги будут законным образом оформлены, и мы вернулись в Лос-Анджелес.
Осенью и зимой того года Карлос стал уделять еще больше времени своей полевой работе. Именно в тот период, по его словам, он познакомился с Мескалито - с Силой, Учителем и Защитником в пейоте. Карлос обсуждал с доном Хуаном встречу с Мескалито, принявшим форму собаки, которая лаяла, боролась и играла с Карлосом - хороший знак. Он пишет, что к августу 1961 года у него установились очень хорошие отношения с доном Хуаном, но его первые набеги в магический мир его индейца часто оставляли его в меланхолии. Было что-то необъятное во всей системе; ритуал был очень сложным, и это все больше и больше тяготило Карлоса. Большую часть свободного от учебных занятий времени он отдавал полевой работе. Мы почти никогда ке виделись, и только от друзей он узнал, что я вышла за Герристена вскоре после того, как мы расстались, и что я беременна.
Он много думал обо мне в то лето, спрашивая себя, действительно ли его работа с индейцами настолько важна, чтобы потерять меня. В те времена Карлос старался проводить каждый уик-энд в пустыне, и тем не менее он решил не уезжать из Лос-Анджелеса в уик-энд после его первого опыта с пейотом, потому что я могла родить в любой момент. И я родила - в субботу 12 августа в Голливудской Пресвитерианской Мемориальной Больнице. Я смутно помню, как Кар-лос навещал меня в больнице в центре города после рождения К. Дж.
Через пару лет Карлос поразил меня новостью: мы на самом деле не были разведены! Мексиканский развод был фокусом, который должен был успокоить меня, пока он занимался своей полевой работой. Он намеревался сказать мне об этом рано или поздно. Откуда ему было знать, что я уеду к Адриану Герристену почти сразу же? Откуда?
Сидя рядом со мной, Карлос объяснил мне, что мы по-прежнему законно женаты, и, более того, предъявил свои отцовские права на ребенка. Я была ошеломлена. Голова пошла кругом. Только спустя недели это дошло до меня, и только через месяцы мы трое - Карлос, Адриан Герристен и я - достигли какого-то понимания ситуации. Положение было более чем щекотливое, это было проклятьем для моего образа мыслей, и потребовался почти год приездов Карлоса в мою новую квартиру на Доэни-драйв, чтобы мое отношение к этому начало меняться. С самого начала Карлос сильно привязался к К. Дж., которого называл своим духовным сыном. Он с наслаждением следил за ростом маленького К. Дж. В десять месяцев К. Дж. уверенно ходил, а затем и заговорил. Карлос начал брать мальчика в университетский городок и знакомить со студентами и другими своими друзьями. Когда же кто-нибудь неизбежно замечал, что у К. Дж. светлые волосы и голубые глаза, он пожимал плечами и говорил, что мальчик плод его рецессивных генов. Карлос никогда не упоминал обо мне. Матерью, говорил он, была женщина из Скандинавии, которая жила где-то за пределами городка, женщина, которая по описанию похожа на Джиб Эдварде, с которой он был знаком в Лос-Анджелесе до встречи со мной.
Мейган помнит эту историю, как и миссис Липтон, которая работала секретарем в издательстве "Юниверсити оф Калифорния Пресс", в подвале библиотеки Пауэлл в УКЛА. Она вспоминает, как Карлос несколько раз приводил К. Дж. в офис, когда обсуждались условия издания его первой книги. Но разговоры о его личной жизни обычно кончались, когда он упоминал о скандинавской матери и о мальчике, которого он называл Карлтоном Джереми Кастанедой. Кар-лосу также пришлось подписать бумагу, где он присягнул, что является отцом ребенка. Интересно, что там он назвал себя студентом, родившимся в Перу.
"Причина, по которой я люблю чочо (так Карлосу нравилось называть Карлтона Джереми Кастанеду), состоит в том, что он несет и будет нести твое отражение, - сказал он мне однажды вечером. - Я надеюсь научить его и работать с ним, и осуществить с ним все, что я надеялся осуществить с тобой". Карлос мог быть экспансивным и впечатляющим, когда хотел, но действительно имел в виду именно это, когда обещал посвятить свою полевую работу К. Дж. Этой стороны Карлоса я никогда не замечала: любящий отец, который по-настоящему заботился о К. Дж. Я знала льстеца, заискивающего лгуна, но этот, души не чающий в К. Дж., часами играющий с ним дома или берущий его в студенческий городок, был для меня нов. Он, казалось, никогда не был так доволен, как во время встреч с К. Дж. В реальной жизни К. Дж. давал ему некий определенный центр и имел определенное значение. В своих книгах Карлос туманно называет его "мой маленький мальчик", тот, кто стал последней связью в его извилистой аллегории, последней ниточкой между ним и реальным миром, которую необходимо было разорвать, чтобы стать магом.
В то время, когда происходило все это, дон Хуан, по словам Карлоса, мягко высказался о необходимости избавления от привязанностей. Он объяснил, что ученичество Карлоса будет включать в себя процесс "стирания личной истории", подразумевающий разрыв всех связей с общепринятым реальным миром. В декабре индеец велел ему обрезать кусочек за кусочком свое прошлое, пока наконец у него не останется ни истории, ни связей, ни ограничений - пока он не станет абсолютно свободным ощущающим существом, движущимся в постоянном состоянии присутствия. Как только создаешь туман вокруг прошлого, сказал дон Хуан, широко открывается будущее, таинственное, глубоко волнительное.
Конечно, это было то, что Карлос и так делал в течение многих лет, хотя и по другим причинам и на низшем уровне. Карлос обнаружил, что люди имеют совершенно определенные представления о вас и о том, как вы действуете, и он знал, что когда это происходит, то устаешь до невозможности от их предубеждений и желаний. Индеец говорил о том, что необходимо создать туман и потеряться в нем, и никто не сможет ничего сказать о вас с уверенностью.
По совету дона Хуана, надо начинать с простых вещей, с деталей личных ежедневных дел, например со встреч, а затем переходить к изменению фона, личных отношений. Хосе Бракамонте назвал Карлоса лжецом, но дон Хуан говорит, что лишь те, у кого есть личная история, могут лгать. И он говорил нечто большее, нечто, выходившее за рамки представлений Карлоса, что нет никаких биологических императивов и что рассказы о семье и о родине "эмоционально" правдивы, даже если факты не соответствовали истине - старый индеец говорил, что не бывает императивов. Это была самая серьезная магия, и она требовала отказа от родственников, близких друзей и от К. Дж. Я говорю об отказе от К. Дж., потому что, если бы Карлос вступил в отношения "отец-сын", ему пришлось бы обещать то, чего он не мог выполнить: перестать ходить на свидания, давать любовь, которую он не имел права давать.
В поле Карлос узнал о трех психотропных растениях, помогающих выдернуть человека из колеи обычного восприятия: о пейоте и его силе Мескалито; о дурмане и его возможности дать союзника; о грибах Psilocybe mexicana, весьма похожих на ту "плоть богов", которая подарила "несказанные видения" Уоссону в Южной Мексике примерно за шесть лет до того. Союзником, о котором говорил дон Хуан, было совсем не психотропное растение, а сила, которую можно использовать как помощника или советчика или как источник энергии. Союзник был бесформенным и мог принимать почти любую форму в зависимости от способностей восприятия посвящаемого.
Везде были духи, знаки и разные силы. Но Карлос писал о них в классическом смысле - как о части древней системы верований курандеро, и, таким образом, все дело получило такую представительную основу, до которой Э СП-магии, экспериментам с грибами Пухарича и прочей оккультной братии было далеко.
Когда Карлос рассказал дону Хуану о белом соколе у себя дома в Кахамарке и о том, как не смог заставить себя выстрелить в него, дон Хуан кивнул и заверил его в том, что он поступил правильно. Птица была знаком, и Смерть Карлоса предостерегла его от выстрела. Смерть и трансформация представляют собой важные магические идеи. Смерть -это сущность, советчик, который стучится, когда время истекло, наблюдатель, который уравнивает все, сводя до бренного уровня. О том, что смерть всегда грозит своим стуком, говорит древнее правило, и Карлос писал, что именно дон Хуан научил его всегда жить с таким ощущением.
Большая таинственность окружала также идею трансформации. В ноябре 1961 года Карлос уехал из студенческого городка и отправился домой к дону Хуану, что стало уже обыкновением для выходных. Он нашел невестку дона Хуана, мексиканку из Юкатана, которая вправляла ему вывихнутую лодыжку. Он упал, или, как он сказал, его толкнула женщина, ла Каталина, могучая колдунья. По утверждению дона Хуана она превратилась в черного дрозда. Карлос сначала отнесся к этому скептически, но все-таки стал слушать. Способность ла Каталины превращаться не была чем-то новым для брухо, которые давно научились превращению из человека в животное и верили, что душа может отделяться от физического тела и совершать путешествия. Всего в нескольких милях от родного городка Карлоса Кастанеды в районе Укаяли в Восточном Перу индейцы конибо-шипбо говорят, что для души шамана после принятия аяхуаски обычно свойственно покидать тело в виде птицы. Индейцы амахуаска на востоке перуанской Монтаньи говорят то же самое, как и десятки других племен, например сапаро в Восточном Эквадоре, сиона в Колумбии и кампа в Перу. Поэтому дон Хуан был лишь одним из длинной цепи шаманов, передающих знание о даре полета. В какой-то момент даже сам Карлос взлетел.
Карлос писал, что б июля 1963 года он натер пастой из дурмана все свое тело и, передвигаясь огромными пружинистыми шагами по пустыне, мощным эластичным толчком вдруг оторвался от земли, оказавшись в воздухе, в огромной багровой пустоте мексиканского неба. По его словам, он дико промчался по воздуху, прижав руки к бокам и откинув назад голову. Карлос пишет, что якобы именно дон Хуан первым провел связь между дурманом и пониманием полета индейцами яки. Но на самом деле один из друзей Карлоса, антрополог Майкл Харнер, а не дон Хуан впервые упомянул при нем о том, что читал что-то, как яки мажут себе живот этим составом, чтобы "получать видения". Эта идея заинтриговала Харнера, и в 1961 году он принял аяхуаску с индейцами конибо из Восточного Перу. Поэтому он просил Карлоса проверить возможность того, что мазь из дурмана является для яки аналогом аяхуаски. Все это было новостью для Карлоса, когда Харнер однажды упомянул об этом в студенческом городке, но через шесть лет Карлос не только изучил отчеты о таком ритуале, но и сам принял в нем участие. В своей первой книге он дал длинный подробный рассказ о полете под воздействием мази из дурмана, о которой рассказал ему, посоветовал и от начала до конца приготовил для него его собственный дон Хуан.
Карлосу было ясно, что из этого может получиться отличная книга. Он чувствовал, что подошел к... этому... ближе, чем когда-либо любой другой антрополог или фармацевт, ближе чем старина Людвиг Левин со своими исследованиями дурмана или Уэстон Лабарр со своим пейотным культом, или даже его друг Майк Харнер с аяхуаской. Но единственная проблема заключалась в том, что у него не было денег. Ему нужно было время для того, чтобы заниматься научной работой и писать; собрать все свое воображение и яркость и вложить в полевые заметки и страницы, написанные после занятий в библиотеке, но учеба и работа отнимали у него это время. Он хотел обеспечивать всехм необходимым К. Дж., закончить аспирантуру и продолжать свою работу в пустыне, но недостаток денег затруднял это. "Он умирал от голода", - вспоминает Мейган. Он нанялся работать таксистом, а затем клерком в магазине спиртных напитков. Карлос прекрасно знал, что может составить такую глубокую и оригинальную монографию, такую тонкую смесь искусства и антропологии, что весь факультет просто ахнет. Но сможет ли он сделать это, - оставалось под вопросом.
Осенью 1963 года Карлос взял с собой на выходные К. Дж. Я часто разрешала ему брать К. Дж. на несколько дней, и они вдвоем уходили домой к Карлосу или в УКЛА, где обедали в студенческом клубе и обходили многочисленных членов факультета и приятелей-студентов. Но эти выходные были не такими. Когда он вернулся с К. Дж, через три дня, то сказал мне, что вместе с ним навещал своего индейского друга в пустыне. Он рассказал дону Хуану о своем чочо, которого очень любил, и подробно поведал обо всем, что, он надеется, мальчик совершит в будущем. Но он беспокоился из-за денег. Карлос надеялся устроить К. Дж. в частную школу, где ему будут уделять много индивидуального внимания, и он получит лучшее возможное образование. И тогда зашел разговор о стирании личной истории и о том, как это скажется на его отношениях с К. Дж.
Карлос сказал мне, что дон Хуан выслушал все это, выслушал все его надежды и опасения, а потом кивнул и улыбнулся. Он взглянул вниз на К. Дж., который возился в пыли. "Не волнуйся о вороненке, - сказал индеец. - Не имеет значения, где он и что делает. Он станет тем, чем ему предопределено стать".
И что это была за картина! Здесь были дон Хуан, Карлос Кастанеда и двухлетний Карлтон Джереми Кастанеда, сидящие на корточках в пустыне с этой странной живописной неогалактической короной, возвышающейся надо всем. Карлос был поглощен некой интеллектуальной битвой между индульгированием в обычном мире и ценностями Отдельной Реальности, а его брухо отвечал на все так же, как и всегда, совершенным, кратким заключением - "Он станет тем, чем ему предопределено стать. Ну, конечно же!"
Однажды, когда К. Дж. было два года, он был вместе с Карлосом в УКЛА, и, стоя на ступеньках Хейнз-Холла, мальчик сказал: "Посмотри на Солнце. Оно старое и слабое. Завтра утром оно будет молодым и красивым".
Это были настолько невинные, почти первобытные восприятие и слова, что они привели Карлоса в восторг, и он рассказал мне об этом в тот же вечер. Он был изумлен примерно год спустя, когда я рассказала ему, как однажды днем мы ехали с К. Дж. по автостраде Сан-Диего, как вдруг он зажал уши руками и потребовал выключить музыку, звучавшую по радио. По его словам, это та самая музыка, "которая играла, когда они убивали германцев". Как бы это ни объяснялось, Карлос начал говорить о К. Дж. как, может быть, об оперяющемся калифорнийском брухо или что-то в этом роде.
Интересно, что замечание К. Дж. о молодом и старом Солнце, об умирающем Солнце, по-видимому, попало в одну из книг Карлоса - "Путешествие в Икстлан". Только написано об этом не в точности так, как это произошло. В книге об этом говорит дон Хуан, а не Карлтон Джереми.
В "Путешествии в Икстлан" дон Хуан и Карлос вдвоем сидели как-то вечером и наблюдали за сверкающим заходом Солнца, который, казалось, воспламенил землю, как костер. Затем они забрались на вершину скалы вулканического происхождения и заговорили о закате, который дон Хуан назвал знаком, личным знаком для Карлоса, творением ночи. По собственному опыту дона Хуана знаком всегда было молодое Солнце, но для Карлоса это было именно умирающее Солнце, пробивавшееся сквозь низкие облака, чтобы ярко вспыхнуть в свои последние мгновения.
Ясно, что часть этого разговора была импровизацией, но "дон Хуан" реален. Это был реальный индеец, кто-то, к кому Карлос действительно ездил. Как только Кастанеда начал излагать все это на бумаге, дон Хуан из его книг стал иным созданием - могучей, всезнающей конструкцией, собранной из равных частей реального индейца, чистого воображения Кастанеды, библиотечных исследований и десятков разговоров и опыта с такими людьми, как К. Дж., я сама, Майк Харнер, коллеги из УКЛА, его дедушка и другие.
16
"В поле" дон Хуан учил Карлоса практическим техникам и философии, открывая свой огромный запас шаманских тайн. Например, "скашивание глаз", которое Карлос описывает как способ постепенно заставить свои глаза воспринимать два различных и отдаленных образа. Это равносильно тому, чтобы видеть два различных устройства мира, два восприятия мира, или, может быть, это все время и были два разных мира. С помощью этой техники нужно было определить тонкие перемены в окружении, слабые различия, не видимые нормальным зрением, привязанным к единственному взгляду на мир. Поэтому когда дон Хуан стал говорить о сумерках как о трещине между мирами, он имел в виду, что все важное происходит между двумя различными восприятиями мира.
Наряду со "скашиванием глаз" Карлос говорит о том, что узнал о неделании, процессе забывания стандартных различий, таких, как, скажем, "галька" в противоположность "булыжник? или дерево на фоне неба. Идея заключалась в том, чтобы просто позволить двигаться великому Потоку. Этот процесс должен помочь уничтожить социализацию, вернуться к первобытному восприятию и пониманию того, что время, движение, цвет и различия пространства и тени представляют собой одно и то же. Действительное значение имела остановка мира, с помощью которой достигается то, что брухо и маги Южной Америки достигают посредством дурмана и аяхуаски, то есть видение.
Но иногда весь этот магический жаргон начинает через некоторое время оказывать анестезирующее действие. Все это сводилось к подтверждению старой банальности о том, что вещи редко являются тем, чем они кажутся. В "Учении" говорится, что мир, представляющий собой реальность здравого смысла, является результатом социального соглашения, и единственная возможность приблизиться к реальным вещам -это отбросить объяснения и предположения, ограничивающие наше видение. По сути дон Хуан говорил о феноменологии, что было интересно потому, что это была та область, к которой Карлос начал тянуться в УКЛА, в основном благодаря своему профессору Харольду Гарфинкелю, одному из ведущих национальных феноменологов. Если говорить упрощенно, Гарфинкель учил тому, что социализация - это процесс, при котором каждого индивидуума убеждают согласиться с общепринятыми описаниями, в действительности определяющими ограничения реального мира. Он имел в виду, что люди обычно приходят к соглашению о реальности и истинности чего-либо, поэтому оно и становится таковым, видение немногих случайных шизофреников, кататоников и детей с аутическим мышлением в счет не идет.
Как аспирант, Карлос нашел себя, приняв в стенах университета цель более изощренной феноменологии. Он даже читал и обсуждал с доном Хуаном некоторые места из "Идей" немецкого феноменолога Эдмунда Гуссерля. Один из учеников Гуссерля, зная об интересе Карлоса, дал ему кусок черного дерева, который когда-то лежал на письменном столе Гуссерля. По словам Карлоса, он передал его дону Хуану. Карлос вспоминал, как старый индеец любовно рассматривал его, совсем как Гуссерль поколением раньше, А потом дон Хуан положил его среди своих драгоценных предметов силы, применяемых для прорицания. Замечательно, не правда ли, что пресс-папье одного из ведущих феноменологов столетия совершило как бы путешествие вспять во времени, оказавшись, благодаря шаманскому буму, объектом магии мексиканских пустынь.
Одновременно с полевой работой среди индейцев Кар-лос изучал традиционных академистов, таких, как Талькотт Парсонс и философ-лингвист Людвиг Виттгенштейн. Он начал применять классические термины к феноменам мира дона Хуана.
"Я начал понимать магию в терминах мысли Талькотта Парсонса о глоссах, - говорит Карлос. - Глосс - это совокупная система восприятия и языка. Например, эта комната является глоссом. Мы собрали в общую массу серию изолированных восприятии - пол, потолок, окно, лампы, ковры и т. д. - и сделали из них единое целое. Но нам пришлось научиться точно так же собирать мир. Ребенок прощупывает мир с помощью немногих уже заложенных мнений, пока не научится видеть все в соответствии с общепринятыми описаниями. Мир представляет собой соглашение. Система глоссирования отчасти напоминает хождение. Нам приходится учиться ходить, но, научившись, мы пользуемся при ходьбе лишь одним способом. Нам приходится учиться видеть и говорить, но, научившись, мы подчиняемся синтаксису языка и образу восприятия, который он содержит".
Работа в университете дала ему новый язык и понимание в подходе к результатам его полевой работы, но в языке были ограничения. Карлос говорит, что однажды читал дону Хуану фрагмент из Виттгенштейна. Старик только рассмеялся.
"Твой друг Виттгенштейн слишком крепко затянул петлю у себя на шее, так что уже никуда не может двигаться".
17
В конце каждого года дон Хуан вместе с Карлосом готовили "дымок", завершая цикл собирания и хранения компонентов грибной смеси. Об этой процедуре, по словам Карло-са, он узнал в первый год своего ученичества, а в декабре 1962 года он сам прошел через весь цикл. В следующем декабре настало время начинать цикл снова.
Тайная курительная смесь, изготавливаемая по требовательному ритуалу, включает в качестве важнейшего элемента мелкие грибы Psilocybe mexicana. Первый раз он курил ее 26 декабря 1963 года из тонкой деревянной трубки, которую дал ему дон Хуан. Сидя в желтом, мутном неярком свете керосиновой лампы в доме дона Хуана в Соноре, Карлос зажег смесь в трубке угольком из печки и, почти не сознавая этого, начал соскальзывать в наркотическое состояние. Дым изменил его осознание перспективы, горячего и холодного, и сквозь закрытые веки он уставился на огоньки света на кроваво-красном поле, а затем на мощный поток лиц и декораций, мелькавших и проносившихся в одном безумном, головокружительном движении. Вдруг его подняло в воздух и с ужасной скоростью пронесло сквозь атмосферу, а затем медленно, словно лист на ветру, раскачивающийся из стороны в сторону, как игрушечный конь-качалка, он опустился на землю.