Кельтская волчица

Глава 4 ОТКРОВЕНИЯ ДЕМОНА

К вечеру заметно похолодало. Накинув на плечи длинный плащ, подбитый соболем, княжна Лиза села в плетеное кресло на веранде. На круглом столе, за которым по обычаю вся семья пила чай летними сумерками, в высоком подсвечнике догорали, подмигивая, четыре восковые свечи.

Проводив матушку Сергию, Лиза еще некоторое время бродила по двору, слушая разговоры слуг про то, как частые дожди не позволяют во время убрать урожай картофеля с полей или как две мельницы на Шексне снесло паводком. После прошедшей ночи мутные ручьи все еще стояли в колеях, на оголенных ветвях нависали, поблескивая, капли и только старинный вяз перед самой верандой дома возвышался, покрытый мясистыми, сочными листьями, вовсе не тронутыми желтизной.

К княгине Елене Михайловне, наконец-то пожаловал из Белозерска доктор. По происхождению он был француз, огромный ростом, красавец, любезный, как все иноземцы, прежде весьма известный и даже модный в Москве и Петербурге. После пикантной истории случившейся у него с хозяйкой одного из уважаемых домов и преданной мужем ее огласке, он вынужден был покинуть обе столицы, так как его больше не принимали нигде, и довольствовался практикой в провинции.

Однако отлучение от высшего света и изрядная любвеобильность нисколько не уменьшали врачебного искусства месье де Мотивье. Его лечение часто шло на пользу окрестным помещикам и далее те, кто прежде высмеивал медицину, прониклись к ней уважением, узнав ее от француза. Что ж говорить о дамах — они и вовсе потеряли головы: мало того, что месье Поль был красив собой, он же еще и чудно талантлив!

Наблюдая княгиню Елену Михайловну, Поль де Мотивье бывал у Прозоровских по обыкновению раза два в месяц. Лизе он нравился, но ничего странного она не находила в том, что молодой доктор гораздо больше внимания уделяет своей соотечественнице, мадам де Бодрикур.

Однако Жюльетта холодно сторонилась его. И это давало Лизе надежду, что рано или поздно Поль наскучит увиваться за Буренкой и обратит внимание на нее.

Размышляя о собственной жизни, Лиза прежде часто ловила себя на странном чувстве: ей было досадно, что она вынуждены ждать, что пропадает даром самое лучшее для нее время, которое она могла бы употребить на любовь к этому красивому, черноволосому мужчине. И то, что пока оставалось до конца не узнанным княжной Прозоровской — ревность, — мучило ее все сильнее с каждым приездом Поля в усадьбу ее отца.

Несколько раз, желая обратить на себя внимание легкомысленного француза, Лиза тайком от няни усаживалась по ночам писать ему. С чего только не начинала она свое неуклюжее объяснение — уже с самых первых строк все представлялось ей скучным и фальшивым, не доставляя облегчения.

Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме хоть одну тысячную долю того, что так легко удавалось ей изобразить в живом общении голосом, улыбкой или взглядом.

Все письма, написанные ею к Полю, казались ей однообразными и сухими, к тому в них она сама легко находила множество орфографических ошибок, а скольких она не находила, потому что не знала об их существовании!

Порой Лизе было оскорбительно думать, что она живет только мыслью о нем, об этом сладкоречивом и смазливом на лицо французском докторишке, тогда как она могла бы блистать в Петербурге и привлекать внимание куда более значительных особ. Но матушка была слаба здоровьем, папенька состарился — они уже до самой гробовой доски не намеревались трогаться с места, а будущее Лизы оба связывали только с надеждой на Арсения, на его устройство в Петербурге под покровительством графа Голенищева-Кутузова и на то, что обретя там общество и связи, он со временем представит и Лизу, чтобы подыскать ей хорошую партию.

Но теперь Арсений пропал, предчувствие говорило Лизе, что с братом случилась непоправимая беда, а потому все ее робкие планы на будущее представлялись нынче тонкой струйкой птиц, улетающих по осеннему небу косяком за горизонт.

Свои письма к месье Полю Лиза никогда не отправляла. Едва прочитав их по несколько раз для себя, она тут же сжигала их на пламени свечи, а пепел ссыпала в кулек, чтобы поутру, пока бабушка Пелагея еще спит, зарыть под кустом чайной розы в саду.

Эту розу Лиза вырастила из единственного неувядшего стебелька в огромном букете, преподнесенном ей весной по случаю именин месье Полем, а потому очень дорожила ею. Ей казалось, что чувство ее к французу — это тайна за семью печатями, ее собственный мир, о котором на всем белом свете не знает ни одна человеческая душа. Но как оказалось вскоре, все обстояло иначе.

Впрочем, человеческая душа, вполне вероятно и не знала, но в последнее время дом князей Прозоровских населили совсем иные сущности — куда более проницательные и беспощадные.

В небольшом коридоре, соединяющем веранду с парадной гостиной усадьбы послышались шаги и шуршание длинного шлейфа платья. Жюльетта де Бодрикур, появившись в проеме, на какое-то мгновение остановилась, постояла, словно заключенная в картинную раму из красного дерева, давая тем самым возможность Лизе испытать несколько уколов тревоги в сердце от ее появления.

Потом Прошла вперед и остановилась у влажных дубовых перил балюстрады, покрытых мелкой белозерской резьбой с медальонами из черненного серебра. Повернув голову, Жюльетта молча наблюдала за неподвижным, осунувшимся лицом Лизы. Потом спросила спокойным тоном, почти что безучастно:

— Месье Поль уже приехал?

Лиза не ответила ей. Она была уверена, что француженка прекрасно видела из окон своих покоев,

как подъехала коляска, доставившая доктора, как он вышел и взбежал по ступеням на крыльцо. Вполне могла она также слышать и разговоры Поля с вышедшим встречать его князем Прозоровским.

— Он приехал, — Жюльетта вдруг довольно резко повернулась. Подбитый алым атласом черный шлейф ее платья змеей скользнул по облицованному мраморными плитами полу веранды. Сделав несколько шагов, она остановилась перед вжавшейся в кресло

Лизой и наклонившись, прикоснулась к щеке девушки своей ледяной рукой.

Выражение отчаяния, промелькнувшее при том на лице молодой княжны, вызвало у мадам только высокомерную усмешку, скривившую ее кроваво-красные губы.

— Мне кажется, мадемуазель Лиз, что время пришло, — продолжала Жюльетта проникновенным голосом, которому изо всех сил она старалась придать твердость.

— Для чего, мадам? — выдавила из себя княжна с едва скрываемым страхом: — Я не понимаю Вас.

— О, я расскажу Вам. — Жюльетта приподняла руку и словно черное гипюровое крыло, украшавшее ее платье, раскрылось у нее за спиной. — Я все время оттягивала момент нашего разговора, из-за своего сочувствия к Вам, девочка моя. А может быть и из-за своей собственной трусости, — она почти по-кошачьи наморщила точеный носик. — Вы вовсе не заслуживаете, дитя мое, чтобы Вас хоть кто-нибудь обманывал. Вот почему я должна говорить, как бы трудно мне ни было. Я слишком люблю и уважаю Вас.

Лиза и прежде всегда настороженно относилась к напыщенному стилю и запутанным вступительным речам своей наставницы, теперь же они навевали на нее ужас и словно попадая на живую рану, причиняли особую боль — что последует дальше? Для чего Жюльетта снова завела с ней разговор? Что еще ей предстояло услышать?

— О, я знала, что едва только ваш батюшка пошлет за ним своего слугу, он сразу воспользуется возможностью появиться здесь, — приглушенно вещала ей Жюльета. — Я нисколько не сомневалась в том, поверьте. И мне известно, что Вы тоже ждали его. Но вы должны быть предупреждены, Лиз, я больше не желаю Вам лгать и не могу выносить ложь. Я и так достаточно уже выстрадала от того, что зная Ваше к нему расположение, скрывала от Вас его предложения…Это так несвойственно мне — лицемерить, — Жюльетта для усиления впечатления обмахнулась черным кружевным платком, — но я вынуждена была так поступать, потому что он попросил меня, — продолжала она почти что горестно. — Он предупредил меня, чтобы именно так я поступала с Вами…

— Но о ком Вы говорите, мадам? — с трудом разомкнув уста, выговорила Лиза. — Я не понимаю, — повторила она, хотя сама боялась признаться себе, что давно уже догадалась, кого имеет в виду ненавистная мадам де Бодрикур.

— Да, я говорю о нем, — воскликнула Жюльетта в отчаянии, снова распахнув гипюровые крылья за спиной. И тут же изогнувшись, она схватила руки Лизы и прижала их к своей груди: — о ком же еще, как Вы думаете? — Не дождавшись ответа, сама продолжила глухо: — О месье Поле, конечно же. Ведь это о нем Вы грезите день и ночь, ему пишете письма…

— Откуда Вы знаете?! — вырвалось у Лизы. Она освободила руки, попыталась встать, но тут же снова упала в кресло, так как ноги не держали ее: — Откуда Вы знаете? — повторила она шепотом. Жюльетта как будто не слышала ее вопрос.

— О, как стыдно мне делать такое признание, — продолжала стенать она, — мне, испытавшей столько, и столько видевшей. Мне, с моим опытом и знанием — соревноваться с глупенькой девчонкой. Когда бы прежде я могла бы даже помыслить подобное! Клянусь Вам, я ничего не делала, чтобы возбудить в нем страсть. Но обаяние такого мужчины… Кто бы мог устоять перед ним? Когда он мне признался, что разговор со мной представляет для него редкостное наслаждение, когда он умолял меня ждать его, мне казалось, что даже перемены в его голосе обещают мне рай, где я никогда не была прежде, — мадам слегка поперхнулась, но быстро справилась с собой. Далее она вела речь в том же духе: — О, какой выбор доставила передо мной встреча с месье Полем! Я не только боялась его влияния, я сама тянулась к нему и испытывала тягостное чувство вины перед Вами, так как отбираю то, что должно было бы принадлежать Вам. Ваш отец всегда был так добр ко мне, он пригрел меня в вашем уютном доме…

— Пригрел змею, — мрачно добавила Лиза, но Жюльетта никак не выказала отношения к ее словам: — о, я хотела бы убежать от него. Убежать вместе с Вами, потому что только Вас я люблю. — Шлейф платья снова закрутился как хвост пресмыкающегося, и Лизе показалось, что вот-вот, и Жюльетта ударит им по полу, как обычно делает змея. Но француженка некоторое время стояла, запрокинув голову и закрыв руками лицо. Потом она уронила руки, с испугом и замешательством посмотрела на Лизу, стараясь проникнуть в ее мысли. Помня наставления матушки Сергии не придавать значения словам Жюльетты, чтобы она ни говорила и ни в коем случае не подчиняться ее воле, Лиза собрала воедино все душевные силы и отчаянно противилась взгляду мадам. Почувствовав это, Жюльетта смягчилась:

— Простите меня, мадемуазель, за то, что мне пришлось сказать Вам, — проговорила она с подкупающей покорностью и мягкостью, — но Вы должны признать, что невозможно не поддаться чарам такого мужчины как месье Поль. У меня даже появилось на мгновение чувство, что с ним я могла бы испытать счастье. Наверняка, вы ощущали тоже самое. Видите, я откровенна с Вами. Я не хочу изображать себя лучше, чем я есть на самом деле… О, я никогда бы не смогла предать Вас, дитя мое. Я слишком пострадала от мужчин и знаю, на что они способны. Я бы хотела предупредить Вас, оставайтесь начеку и не позволяйте обмануть себя лживыми признаниями. Как видите, несмотря на то, что Вы не захотели довериться мне, я остаюсь Вам верным другом… — она сделала движение, как будто снова хотела взять Лизу за руку, но та резко отдернула руку. Возможно, этого и добивалась Жюльетта, так как в ее черных глазах блеснул победоносный огонек.

— Я ранила Вас, — торжествующе заключила она, — вот Вы и выдали себя. Так, значит, Вы и в самом деле любите месье Поля, Лиз? И любите его гораздо сильнее, чем я предполагала. А мне представлялось раньше, что вы едва замечаете его. Правда,

Ваши письма, — напомнила она ядовито, — они вполне могла заставить меня переменить мнение. Я обливалась слезами, читая Ваши признания, дорогая.

— Но это все невероятно, — воскликнула Лиза, почти теряя рассудок от охватившей ее злости. — Это просто дикость, мадам! Вы не могли читать мои письма! Я их сжигала, сама, собственными руками!

— Вот, значит, что, — уже не скрывая торжества, захохотала Жюльетта, — как Вы наивны, девочка моя. Выходит, Вы все-таки писали их. Я так и догадалась. И выходит, Вы все-таки любите месье Поля. Вы сами признались мне во всем, — она тихонько захлопала в ладоши и даже пристукнула по полу каблучком.

— Вы — демон! Вы — из преисподней! — вскричала Лиза, и слезы бессилия хлынули у нее из глаз. Только сейчас она поняла, что Жюльетта намеренно завела с ней разговор, ни в чем не будучи уверена, а Лиза выложила ей, поддавшись, то, что та так желала узнать. Она дала мадам в руки оружие против себя. Сама, только что. И теперь этим оружием Жюльетта не преминет воспользоваться. А зря, зря не послушалась: она матушку Сергию, которая предупреждала ее: беги, беги. Как только она начнет разговаривать с тобой, сразу же уходи от нее! Теперь она оказалась в ловушке. В ловушке этой ловкой и коварной Бодрикурши. И ловушка уже захлопнулась у нее за спиной.

— Ох, что я наделала! — продолжала разыгрывать свою роль француженка. Она бросила на оцепеневшую Лизу взгляд, полный ужаса, — что я наделала, — бормотала она. — Я причинила тебе боль, ненаглядная моя, я ранила тебя…

— Нет, — собравшись с духом, парировала Лиза. — Прежде чем почувствовать боль, я сперва хотела бы увидеть, как будешь корчиться от боли ты. Не думай, я не так уж слаба, чтобы не противостоять тебе.

— Что же ты намерена сделать? — поинтересовалась Бодрикурша, умильно заглядывая Лизе в глаза, — придумаешь сама или подождешь свою старушку Сергею, за компанию с бабкой Пелагеей? Они на меня травкой ведовской посыпят, что ли? — она усмехнулась, — или молитовку прочтут, ладаном овеют? Не выйдет. Так и знай. Все это не подействует на меня. Я много сильнее.

— И я много сильнее, — отвечала Лиза, сама не понимая, откуда у нее берутся силы противоречить Бодрикурше.

— Так значит, ты не поверила мне? — мадам игриво склонила голову на бочок, — о, как же ты меня обидела, — она поджала губки.

— Вы тоже меня обидели, — вырвалось у Лизы, но она тут же осеклась. Тонкие пальцы Жюльетты скользнули в рукав, и она медленно вытянула оттуда пачку листков бумаги, перевязанную знакомой Лизе красной ленточкой — именно так хранила она в шкатулке свои письма к месье Полю прежде, чем сжечь их.

— Ты узнаешь эти бумажки? — вопрос Бодрикурши излился на Лизу сладким ядом, — а если ты не станешь слушаться меня, я вскорости покажу эти письма твоему папеньке. Что он тогда скажет, как ты полагаешь, девочка моя? Он сильно осерчает, расстроится. А вполне возможно и умрет с расстройства.

— Откуда? — сраженная, Лиза почти простонала в кресле: — Откуда это у Вас? Я же все сожгла. Сама, собственными руками…

— Выходит, не все, — хохотнула противно-коротко Жюльетта, — ты меня недооцениваешь, моя ненаглядная. Я всегда довожу до конца все дела, за которые берусь. Разве ты забыла Давида и его негодника — сынка Авессалома? Вот так-то… — и спрятав листки снова в рукав, опять завела почти жалобно, поглаживая ошеломленную, раздавленную Лизу по голове холодной, немного склизкой ручкой: — О, что я наделала? Что я наделала? Я никогда не прощу себе, Я не знала, что ты так любишь месье Поля, девочка моя. Если бы я только знала, я ни за что не завела бы такой разговор. Я бы ничего тебе не сказала. Но я думала, что должна предупредить тебя… Но я ошиблась…

— О нет, — с усилием ответила ей Лиза, отбросив руку мадам в сторону. — Вы очень правильно сделали что сказали мне. Всегда хорошо вовремя получить предупреждение. Пустите меня, — и оттолкнув Жюльетту, она убежала в дом, чтобы уединиться в своей спальне и прийти в себя от обрушившихся на ее, голову откровений.

Жюльетта же проводила девушку долгим, насмешливым взглядом. Потом достала из рукава пачку листков, перелистала их — они были пусты, совершенно пусты. Пройдя в гостиную, француженка развязала ленточку на пачке и спрятав ее в рукав, выбросила листки в разожженный камин. Глядя, как они занялась пламенем, холодно, коварно рассмеялась.

Тем временем в покоях княгини Елены Михайловны послышались громкие голоса: сначала слышался только голос доктора де Мотивье, он говорил-по французски, но очень раздраженно. Князь Федор Иванович отвечал скупо, на плохом французском. Но все домашние хорошо знали такое состояние кня-зя — одно из дурнейших расположений духа, когда по обыкновению своему Федор Иванович часами бродил как неприкаянный по дому, ко всему придираясь, во всем находя раздражение, беспрестанно делая вид, что он не понимает, что ему говорят, и он сам также ничего не понимает.

Подобное состояние тихой и озабоченной ворчливости, которую ныне все от княжны Лизы до старой няньки Пелагеи прощали князю про причине сочувствия к несчастиям его, обыкновенно разряжалась неожиданным взрывом бешенства, справляться с которым скоро удавалось только терпеливой княгине Елене Михайловне. Теперь же она лежала больна и от того атмосфера усугубляясь, напоминала положение, в котором все домашние ходят как под заряженным, с взведенным курком ружьем, ожидая неизбежного выстрела. И он грянул. Под выстрел попал доктор Поль де Мотивье.

Разногласия начались, когда доктор принялся осматривать княгиню Елену Михайловну. Федор Иванович присутствовал при том, как впрочем и всегда, внимательно наблюдая как бы легкомысленный французик не позволил себе в обращении с супружницей его бестактности.

Де Мотивье давно уже привык к такому положению вещей, хотя не скрывая, насмехался над ненужными предосторожностями старика. Теперь же состояние Елены Михайловны настолько оказалось плохо, что обычного осмотра, когда доктор скорее угадывал болезнь по рассказу, чем сам пытался распознать ее, де Мотивье показалось недостаточно и он предложил княгине разоблачиться.

Вот тут уж, сочтя предложение француза вызывающе нескромным, Федор Иванович и сорвался. Сначала громкие голоса обоих говорили наперебой, потом дверь в покои второго этажа распахнулась, и на пороге показалась испуганная красивая фигура де Мотивье с его черным хохлом, за ним же сразу появилась фигура Федора Ивановича в колпаке и халате с изуродованным от бешенства лицом и тяжелым подсвечником в руке, которым он и грозил запустить во француза.

— Ты не понимаешь? — кричал князь. — А я понимаю! Ишь, что удумал. При мне, живом еще, женку мою раздевать. Бонапартов шпион треклятый, вон из моего дома! Вон, я говорю, — скинув подсвечник с грохотом вниз, он снова скрылся за дверями, как следует прихлопнув ими для подтверждения своей угрозы.

Негромко ругаясь, де Мотивье сбежал с лестницы, намереваясь немедленно уехать, но увидев у камина мадам де Бодрикур, остановился. Весь его гневный пыл угас.

— Князь не совсем здоров, мадам, — проговорил он, приближаясь и целуя Жюльетте руку, — у него сильный прилив желчи к голове. Не беспокойтесь, скоро он успокоится.

Только де Мотивье произнес последнюю фразу, дверь на втором этаже снова распахнулась, Федор Иванович снова выскочил на лестничную площадку:-И что бы духа твоего здесь не было, — снова прокричал он, тряся кулаком. — Гоните, гоните его… — Федюша, Федюша, да успокойся же ты, — послышался слабый стон Елены Михайловны из спальни, — прийди ко мне.

Услышав зов жены, князь прервал шумные излияния своего бешенства и немного сконфуженный, поспешил к супружнице. Де Мотивье, пожав плечами, опять собрался было откланяться. Но Жюльетта удержала его. Она предложила доктору разделить с ней вечернюю трапезу. Конечно, глядя в дивные черные глаза француженки, — единственного существа, как он был уверен, которое способно понять его, среди всей этой славянской дикости, — месье Поль не смог отказаться.

Ужин затянулся за разговором и за хорошим французским вином — возвращаться в Белозерск по ранней осенней темноте и расхлябанным дождями дорогам не было никакой возможности. Посетив княгиню Елену Михайловну, Жюльетта выговорила у нее для месье Поля разрешение заночевать в усадьбе.

Княжна Лиза, запершись у себя в спальне, ничего не знала о происходящем. Она долго сидела на кровати, не подумав даже о том, чтобы лечь. Оглушенная, потрясенная, она словно плавала под толщей воды. Она пыталась вообразить себе, как месье Поль, такой милый, обходительный, жизнерадостный месье Поль обращается к Жюльетте с соблазняющими словами, даже не представляя себе, с кем истинно он имеет дело.

Он говорит с мадам с такой теплотой во взгляде, с такой нежной ласкающей интонацией, которую Лиза так хорошо знает за ним. Он окутывает женщину — она по прежнему про себя называла Жюльетту женщиной, не находя для нее другого слова, — окутывает ее обаянием, которому трудно не поддаться. Впрочем, красота Жюльетты могла покорить любого и не столь податливого как месье Поль — что ж тут спорить.

Мягкое очарование француженки, сверкание зубов, когда она улыбается робкой, нерешительной, почти детской улыбкой; серьезный взгляд огромных черных глаз; легкомыслие, сочетающееся одновременно с притягательной силой ума. Тысяча самых удивительных черт слились в Жюльетте: ученость, мудрость, ребячество, прямота, хитрость, способность приходить в самое безысходное отчаяние буквально за один миг, и тут же снова, как ни в чем не бывало, смеяться.

И при том грация, невероятная грация — одним словом, все необходимое для того, чтобы заставить мужчину броситься очертя голову в разверзнувшуюся перед ним бездну. Да, в бездну. Куда еще могла бы увлечь Жюльетта за собой?

История с письмами потрясла Лизу. Она убедила ее в невероятных, колдовских способностях мадам де Бодрикур. И потому с опаской оглядываясь вокруг себя, не появится ли вдруг Жюльетта из-за полога ее собственной кровати, как нередко бывало ночью до того, Лиза вытянулась на своей постели, как будто боялась разбить, как хрупкий стеклянный предмет, то состояние внутреннего равновесия, которое ей с таким трудом удалось восстановить в себе.

Когда стемнело, в дверь постучали. Вздрогнув, Лиза не сразу отважилась спросить: — Кто? Оказалось, бабушка Пелагея принесла ей ужин. Подкрепляя силы теплым пирогом с грибами и запивая его молоком с толченым в него шоколадом, Лиза услышала от своей няни рассказ о ссоре папеньки с дохтуром Мотивоном, как называла француза Пелагея на свой лад, и о том, что Жюльетта испросила для Поля разрешение остаться на ночь в усадьбе.

Совсем уж было успокоившись, Лиза опять разволновалась. Оставшись снова одна, она строила догадки, но все они сводились к одной: Жюльетта собирается провести эту ночь вместе с Полем. И едва только в доме все стихло, а бабушка Пелагея улеглась спать на сундуке, Лиза оделась и на цыпочках вышла из своей комнаты.

Не испытывая даже к собственному удивлению никакого страха, она пробралась темными комнатами во двор и направилась к флигелю, занимаемому Жюльеттой де Бодрикур. Спрятавшись за большой камень, Лиза наблюдала за окнами — все они были плотно завешаны шторами и темны.

Тем не менее, Лиза была уверена, что мадам находится в своих покоях не одна. Страх, сомнения безоглядно покинули ее в этот миг — только ревность и обида заставляли действовать, не задумываясь о последствиях.

Прижимаясь к стене, чтобы не попасть в лунный свет, просачивающийся сквозь крупные, дождевые облака, девушка приблизилась к входной двери флигеля и толкнула ее — дверь оказалась заперта. Тогда собравшись с духом, Лиза постучала. Сердце ее замерло.

В комнатах второго этажа вскоре послышалось какое-то движение. Над головой Лизы, слившейся в тени со стеной, спешно открыли окно — кто-то встал на него и прыгнул на землю, подняв столб грязи из лужи.

Едва отряхнув руки, он бросился бежать со всех ног к боковому входу в дом. По очертаниям фигуры беглеца Лиза не сомневалась, что это был месье Поль. Когда же доктор растворился в ночи, Лиза отважившись, постучала в дверь Жюльетты еще раз. Она сама плохо представляла себе, что собирается говорить француженке. Но чувства кипели в ней и удерживать их в себе она уже не имела сил.

На стук изнутри флигеля послышался довольно раздраженный голос Жюльетты:

— Ради всего святого, кого ж там принесло так поздно? — спросила она.

— Это я, Лиза, мадам, — ответила громко княжна и судорога волнения перехватила ей горло.

— Вы, моя крошка? — откликнулись удивленно.

Лиза слышала, как Жюльетта идет к дверям и отгоняет сонного, ворчащего пуделя. Вскоре отодвинулся засов и одним толчком перед Лизой распахнулась дверь. «Наверное, так и входят в преисподнюю», — незатейливо мелькнуло у молодой княжны в голове.

Первое, что бросилось Лизе в глаза, когда она вошла в покои мадам де Бодрикур был шелковый мужской галстук с изумрудной брошкой, какой обычно носил месье Поль — он лежал на полу у двух кресел, преграждавших доступ к постели мадам.

Лиза резко подошла, подняла галстук, сложила его и взглянула прямо в глаза Жюльетты де Бодрикур. Сейчас она совсем не боялась ее. Две свечи в канделябре над еще тлеющим камином освещали бледное лицо француженки, ее расширенные зрачки и роскошные черные, как сама ночь, волосы, рассыпавшиеся по плечам.

Некоторое время Жюльетта смотрела на Лизу растерянно, словно не ожидала от своей воспитанницы подобной прыти, но вот в глазах ее промелькнуло выражение насмешки, а на губах как всегда появилась обманная льстивая улыбка.

— Он был со мной, — подтвердила она, словно отвечая на невысказанный вопрос Лизы. — Ты ревнуешь, девочка моя?

— Вовсе нет, — княжна постаралась, чтобы голос не выдал ее дрожью, — но мне хотелось понять, для чего Вы делаете все это.

— О, это ты, только ты заставила меня опуститься до связи с этим ничтожным докторишкой, — трагически воскликнула Жюльетта, — это ты довела меня до безумия, ты безжалостно отвергла мои самые лучшие чувства. Поэтому сегодня ночью я пустила к себе самого ничтожного мужчину, домогавшегося моей благосклонности, чтобы отомстить тебе, чтобы попытаться забыть те муки, на которые ты обрекла меня. О, этот сладкоречивый мой соотечественник, — Жюльетта пренебрежительно дернула обнаженным плечом, — сколько он ни приезжал сюда пользовать твою матушку, он преследовал меня своими ухаживаниями, докучал нестерпимыми предложениями. О, только из-за твоей бессердечности, от того, что ты отвергла мою ласку и нежность, я вынуждена была уступить ему, дабы затушить огонь, который ты сама во мне разожгла — француженка замолчала на мгновение. Вдруг черные глаза ее блеснули серебром, совсем как глаза дикого зверя. — А как ты узнала, девочка моя, — спросила она проникновенно, понизив голос, — что я сплю не одна? Ты следила за мной? Ха-ха, — она тонко улыбнулась, — ты делаешь успехи, птенчик. Ты больше уж не столь чиста и невинна, как была несколько дней назад. Мое влияние на тебя не проходит даром. Так, значит, ты следила? — Жюльетта заметно повеселела. — Ты хотела узнать, чем я занимаюсь по ночам? Или тебя гнала ревнивая забота о месье-Поле? О, ревность, дорогая, это тоже по моей части. Ты очень, я вижу, интересуешься мной. — Жюльетта наклонила голову и спрашивала алчно, с ясно выраженным беспокойством и в то же время с затаенной удовлетворенностью.

Подступив к Лизе на несколько шагов, она вдруг бросилась к ногам девушки, обвила их руками и умоляла простить ее, не отвергать и любить, любить. Но это прикосновение пробудило в молодой княжне Прозоровской только уже испытанное ею прежде чувство страха и отвращения. Она ощущала всю правдивость сказанных ей матушкой Сергией предупреждений: стоявшая перед ней на коленях женщина вовсе не любила ее, она ее даже не жалела, и не желала, как уверял ее беспрестанно лгущий голос. Она пришла сюда только для одного — погубить. Погубить Арсения, погубить старого князя и его жену, погубить саму Лизу. Весь их род, наконец.

Подстрекаемая неистовой ненавистью и адским восторгом разрушения, она хотела опустошить, сравнять с землей их дом, отдав во власть летучим мышам и привидениям его жалкие развалины.

— Хватит, хватит, — Лиза решительно оттолкнула от себя Жюльетту, — с меня уж достаточно Ваших восторгов, мадам. Вам больше меня не одурачить.

— Верно? — загадочно проговорила Жюльетта, — но ты не думай, девочка моя, что все, что я умею, это только говорить сладкие или отвратительные словечки. Я умею действовать, — в голосе француженки промелькнула явная угроза. — Ты еще не знаешь, как я умею действовать, — повторила она значительно.

Скорчившись, она несколько мгновений смотрела на Лизу снизу вверх, откинув голову. — Я люблю тебя, — прошептала опять приторно-сладкоречиво, свистяще.

— Нет, Вы меня не любите, — ответила ей Лиза, отступя на несколько шагов, — Вы меня ненавидите, и хотели бы видеть меня мертвой. И не только меня. Всех нас, всю семью. Не знаю почему, но это так.

Глубокий взгляд Жюльетты снова изменился. Теперь она принялась изучать Лизу с холодным пристальным вниманием, так что у той мурашки побежали по коже. Казалось бы, ей самое время уйти, но она никак не могла осилить первый шаг — смелость, еще недавно толкавшая ее вперед, вдруг предательски прокинула девушку.

Жюльетта же менялась прямо перед ней. Глаза француженки увеличивались, лицо сужалось, все больше напоминая волчью морду. Лиза изо всех сил старалась высвободиться из тисков наползающего на нее неотвратно ужаса. Огонь в свечах замигал, хотя в комнату не просачивалось ни единого дуновения извне.

— Не уходи от меня, — умоляюще попросила ее Жюльетта и протянула вперед красивые руки, отливающие голубовато-жемчужным цветом. Ее растопыренные пальцы походили на когти. Полуобнаженная, она стояла на коленях на фоне алого пятна, образованного ее длинной атласной накидкой, которая в мерцающем свете свечей казалась лужей свежей крови.

— Я знаю, почему ты сопротивляешься, — продолжала Жюльетта колюче-враждебным тоном, — ты думаешь, что тот мужчина, к которому расположено твое сердце, нуждается в твоей страсти, что он полюбит тебя. О, нет. Теперь уж он тебя никогда не полюбит. Он будет любить только меня. Он выбрал меня, и теперь навеки я его уже не отпущу. Как не отпустила твоего брата!

Лизе послышалось, что прямо над ее головой лязгнули волчьи зубы.

— Что? Что Вы сказали? — вскрикнула княжна, не веря собственным ушам, — Вы лжете, как всегда, — пыталась сопротивляться она, — этого не может быть. — Сердце Лизы разрывалось от боли и мучительных сомнений. Но она не собиралась так легко сдаваться.

— Он тоже был здесь, — упрямо настаивала на своем Жюльетта, — Еще до того, как поехал в Петербург. А там он влюбился в Катеньку Уварову. А где она, эта Катенька? — Жюльетта зло захохотала. — Кто ее видел? Катенька Уварова — это тоже я, — сообщила она, понизив голос, — Не веришь? А посмотри-ка в их родовом склепе. Катенька Уварова умерла еще при рождении, и у графини Дарьи Ивановны осталось только два сына. Вот так-то…

— Ты лжешь, лжешь! Я не верю, — вскричала Лиза и толкнув дверь, выбежала из флигеля на двор. В прозрачном желтоватом свете луны у безжизненного, давно уже отключенного фонтана, она увидела согбенную фигуру человека, который присел на низкую мраморную скамью рядом с ним. Пройдя еще несколько шагов, Лиза узнала в нем месье Поля. Не зная, как поступить, она некоторое время колебалась.

Но за ее спиной скрипнула дверь и обернувшись, Лиза увидела в темнеющем проеме мадам де Бодрикур, закутанную в алую накидку, с короной сверкающих кровавых сполохов вокруг собранных на затылке волос. Не желая показать перед Бодрикуршей свою слабость, Лиза двинулась к месье Полю. Он поднял голову, и она легко прочла на его лице все признаки смущения и замешательства.

При приближении Лизы, доктор встал. Было заметно, что он очень волнуется — без сомнения, он тоже заметил, что Бодрикурша наблюдает за ними.

Подойдя к Полю, Лиза молча протянула ему галстук. Сконфуженный, доктор смотрел на него так, словно в своей руке Лиза держала вовсе не предмет его собственного одеяния, а ядовитую змею. Он не мог скрыть своего отчаянного смущения. Даже в темноте княжна заметила, как холеное лицо француза заливает багровый румянец стыда.

Взяв галстук из рук Лизы, он накинул его на шею, не завязывая, потом же, все также не отрывая глаз от земли, спросил у княжны:

— Вы меня осуждаете, не так ли?

Лиза отрицательно покачала головой.

— Не мне судить Вас. Вы молодой, свободный мужчина — это Ваше дело, и я не посмела бы никогда показать, месье, что мне известно о Вашей личной привязанности, если бы не одно извиняющее меня обстоятельство, — она на мгновение запнулась, бросив взгляд на флигель. Бодрикурша все еще стояла на пороге, — я хочу предупредить Вас, — отважившись, продолжала Лиза. — Будьте осторожны. Мой брат пропал без вести вчера утром на охоте, и я имею все основания думать, сколь это не тяжело, что его уже нет в живых. Еще сегодня днем я не смогла бы говорить столь уверенно, и столь ясно догадываться о причине. Теперь же — все иное. Похоже, я знаю, почему Арсений попал в ловушку. Вы, месье Поль встали на тот же путь. Сойдите, пока не поздно.

— Я чувствовал это, — доктор де Мотивье глубоко вздохнул. Казалось, он не может найти нужных слов из-за овладевшего им душевного смятения. — Я чувствовал это сердцем, — повторил он, взяв руку Лизы в свою и горячо сжимая ее, — но как мне Вам объяснить, мадемуазель Лиз… Мадам де Бодрикур не оставляла меня в покое с тех пор, как я стал лечить княгиню Елену Михайловну. Она преследовала меня в усадьбе, даже несколько раз приезжала ко мне в Белозерск. Никогда прежде, ни в Москве, ни в Петербурге я не ощущал на себе подобного натиска. Она завладела мной с помощью уловок, дьявольскому очарованию которого невозможно было противиться, — возбуждение Поля сменилось искренней печалью, он покачал головой. — Мне казалось, в ней есть что-то такое, что поможет мне выделиться из всех людей, если я возьму на себя труд полюбить ее, проникнуть в ее тайну. Наверное, она очень хотела, чтобы я поверил в это. Но сколько не проходило времени, я не обнаружил в ней ничего, кроме пустоты. Только одна пустота, тем более страшная, что она приукрашена такой привлекательностью, таким изяществом, таким множеством обольстительных чудес… А там, еще глубже, скрывается жало змеи, наводящее ужас — стремление погубить, увлечь за собой на самое дно порока и низости… Это и есть единственное наслаждение, которое мадам способна предложить.

Дверь флигеля захлопнулась с громким звуком, оба, Поль и Лиза вздрогнули. Казалось, весь дом содрогнулся при том. В воздухе быстро сгущаясь, ощущался запах серы. Поль все также смотрел в землю. И Лиза почувствовала, что сердце у него разбито и обливается кровью.

— Я сейчас подумала, — проговорила она, отвечая на его пожатие, — что мой брат мог испытывать тоже самое…

— Неужто она совратила и его? — воскликнул с ужасом Поль. Лиза только пожала плечами. — Похоже, что так, — ответила она. — Но наверняка я пока еще ничего не знаю.

— Вы чувствуете? — Поль глубоко вдохнул воздух, — мне кажется, он накаляется. Как странно — ночью…

— Она все слышала, — вскрикнула, догадавшись Лиза. — Она идет за нами! — княжна инстинктивно бросилась к Полю. Тот обнял и прижал ее к груди. — Смотрите, смотрите, — вдруг прошептал он, и в шепоте его Лиза явственно различила страх: — Смотрите наверх.

Лиза подняла голову и сердце ее похолодело. На черном небе бледно-желтая до того луна приняла отчетливо красноватый цвет. Потом она сделалась совершенно черной, и от неба ее отделяла только яркая белая полоса по окружности. Облака вокруг побагровели. Звериный рык послышался из глубины сада. Он был настолько силен, что листья на старинном вязе перед верандой, еще сочные, полные жизни предшествующим днем, почти одновременно потемнели, съежились и опали на землю, расстелившись густым слоем вокруг раздетого дерева.