Кемер в объятиях ночи

Существует версия, что хороших женщин свободных не бывает. Они всегда заняты, и за них приходится бороться. Давний знакомый Григорьева по фамилии Самсонов однажды хотел отбить женщину у другого мужика, чтобы на ней жениться, поскольку это была реально хорошая женщина и действительно стоила того, чтобы ее отбивать. Познакомились они где-то совершенно случайно и уже довольно долго, пусть и не так часто, как Самсонову хотелось, но встречались. Замужем она официально не была, но уже лет пять жила с каким-то типом в гражданском браке, или как сейчас обозначают это дело в интернетовских анкетах „имею друга“, поскольку „замужем“ уже не напишешь. То есть вроде как бы и свободна, предложения принимаю, но в то же время и не одиночка. Только женщина это поймет. И в реальной жизни одним она говорила, что не замужем, другим, напротив, что замужем. Все зависело от конкретной ситуации: нравился ей человек или не нравился. То есть, встречаться-то они с Самсоновым встречались: примерно раз в две недели после работы ходили в кафе, разговаривали, но никогда не было свиданий в выходные (понятно, занята), и интимных отношений между ними тоже не случалось: разве что пару раз за весь срок знакомства, да и то как-то наспех. Ему она очень даже нравилась, нравился ли он ей или нет — было неизвестно, но в любом случае она всегда неизбежно и ежедневно возвращалась к своему сожителю, которого, может быть, даже и не любила (а может, и любила — кто ж ее знает!), каждую ночь спала с ним, утром кормила завтраком, провожала на работу, а вечером встречала, кормила, укладывала спать и ублажала в постели. Женщины, как кошки, привыкают не только к дому, но и к своему постоянному мужчине. Ребенка у нее пока не было, хотя она и не предохранялась. Тут уже у самого Самсонова все чаще стал возникать типично женский вопрос: „А что же дальше?“ А что вообще могло бы быть дальше: человек реально влюбленный в принципе не смог бы ее делить с другим мужиком, пусть бы женщину такая жизнь и вполне устраивала бы. Просто стать любовниками, типа перепихнулись и разбежались — в данной ситуации не устраивало никого. Тупик. Зависание программы, как говорил этот парень Самсонов, кстати, довольно толковый программист. Ни туда — ни сюда. Этой-то ладно — ей и так сойдет. У нее было с кем спать. А Самсонову-то что делать? Дрочить одинокими ночами? Искать себе другую временную подругу? Ехать за проституткой на проспект Просвещения? Ждать? Чего? Кстати, такие вещи способны зависать очень надолго. Трудно поверить, но все это дело тянулось у них уже больше года. И вот как все завершилось.

Они уже даже привыкли к такому положению дел, она вроде бы уже и готова была и поближе с ним сойтись, а потом вдруг ему показалось, что у нее растет животик, что она перестала курить, пить вино, и, наконец, объявила ему, что беременна: „Так уж получилось. Вроде не планировали, но так вышло. Знаешь, как это бывает… Так что ты меня извини“. Выходит, все это время Самсонова держали как запасной вариант, а чего тут плохого: приятно сходить в кафе, пококетничать, поболтать, выслушать комплименты, получить традиционные цветы, которые она возле дома с сожалением, но каждый раз выкидывала. Таким образом ситуация разрешилась естественным путем сама собой. Они расстались, и время их разнесло, как бурное течение реки разносит две случайно соприкоснувшиеся соломинки. Может быть, и к лучшему. А возможно, там были и другие более сложные отношения, которые она не могла, да и не хотела менять.

Впрочем, однажды Григорьев наблюдал гораздо худшую ситуацию, когда подруга одного его знакомого забеременела, и никто не знал определенно, от кого ребенок.

Короче, пришла она вставать на учет по беременности. Врач спросила ее:

— Вы сами-то знаете, кто отец ребенка?

— Нет! — покачала она головой, подумала и чему-то в себе улыбнулась. — Даже не предполагаю. Нет, честно!

Потом уже после родов допытывались:

— Ну, вы же обоих их знаете, может быть, он на кого-то похож, или все-таки что-то чувствуете?

— Да на обоих он похож!

— Тогда надо будет сделать генетический анализ!

— Не буду я делать никакого анализа! И никакой суд меня не заставит это сделать!

И вправду, судья-женщина почти наверняка не разрешит это сделать, скажем, под предлогом возможного травмирования психики ребенка и в связи с категорическим отказом матери. Судья-мужчина, возможно, и обязал бы сделать такое исследование, но материал (пусть даже мазок со щеки) без разрешения матери все равно было бы не забрать. И еще к тому же сразу возникает вопрос: кто будет платить за анализ. Понятно, бесплатно делать у нас никто ничего не будет. Предполагаемым отцам ребенка в принципе было все равно, еще и лучше: не надо платить алименты, и совесть чиста, есть шанс, что ребенок не твой. А если узнаешь, и уже придется участвовать в воспитании.

Женщин такие разборки, кстати, всегда очень раздражают: какая тебе разница, от кого, ведь это же мой ребенок, и если ты меня действительно любишь, ты обязан любить и его как своего. Зда-а-асьте, а кто же в таком случае становится злыми мачехами в противоположных ситуациях? Вспомним-ка Золушку и Мальчика-с-пальчика…

Еще у женщин есть такая дурная манера: использовать свою женскую слабость к собственной выгоде, типа: мужчина, помогите слабой женщине. Это довольно часто используют мошенники и разбойники. Во время прошлогодней командировки одного знакомого пожилого уже мужика в Москве симпатичная девушка окликнула в сквере возле гостиницы: „Извините, мужчина, можно вас на минутку, мне нужна помощь!“ Старикан, конечно, пошел туда, а там двое парней подхватили его под ручки, а девушка быстренько мужичка обыскала, вынула у него бумажник, и все трое тут же убежали. Григорьев, услышав эту историю, тут же вышел погулять по скверу, болтался там довольно долго, но никто его, к его разочарованию, не позвал. И понятно: посмотрел бы на себя со стороны: кто ж его подзовет, чтобы грабануть. А той девчонке за такие вещи неплохо было бы сломать руку. Для ума. Именно такие уроки человек запоминает на всю жизнь.

Вспомнились и другие подобные ситуации. Толик Коняев однажды попал в чем-то схожую и очень неприятную историю. Он занимался торговлей, закупками и по этому поводу однажды оказался в Шанхае. Там ему нужно было вечером поехать на вокзал, чтобы сесть на поезд, и он заранее заказал такси с водителем-девушкой (была такая специально оговоренная услуга, и ему так показалось интереснее: а вдруг в услугу в качестве бонуса входит и минет). Девушка без проблем довезла его до места, но как-то странно высадила: мол, мне тут не развернуться и вам надо идти через пешеходный переход типа моста над дорогой. Когда он туда пошел, то увидел, что дело плохо: его заблокировали: трое спереди и двое сзади. Видимо тут уже была отлаженная система грабежей. Толик, особо не раздумывая, повернул назад, где народу в заслоне было все-таки поменьше, и сходу врезал одному в торец, да так что тот слетел с копыт, а сам побежал со всех ног через дорогу, уворачиваясь от истошно сигналящих автомобилей. На другой стороне оглянулся: оставшиеся ни с чем разбойники били ногами девушку-водителя, а один из них все еще оставался лежать на тротуаре.

Сам Григорьев в Китае был только один раз. В Шанхае, прежде всего, его поразило огромное количество народу. Повсюду там была толпа. Толпа представляла собой отдельный самостоятельный организм. Кого-то прямо у него на глазах задавило насмерть машиной, случился маленький переполох, но толпа тут же сомкнулась, и все продолжилось дальше.

Однажды Григорьев встретил на улице парочку, которая вела между собой какую-то странную любовную игру. Они то ли дрались, то ли у них так ухаживание проходило. Так иногда у животных бывает — они рычат друг на друга, покусывают, иногда и до крови. И та девушка, излишне громко хохоча, говорила парню: „Отстань!“ — „Да брось ты!“ — „Отвали! Я сейчас на помощь позову!“ — „Да и зови! Думаешь, тебе кто-нибудь поможет?“ — Девушка, заметив проходившего мимо Григорьева, тут же обратилась к нему: „Мужчина, вы можете меня защитить?“ — Шутка шуткой, так бы и разошлись, но все испортил парень. Он с вызовом посмотрел на Григорьева: „Ну, что, козел, сможешь защитить бедную девушку?“ — „Да без проблем!“ — ответил Григорьев, тут же одним ударом свалив говнюка на землю. Удар неожиданно получился такой сильный, что Григорьев на миг даже испугался: вдруг у парня оторвется голова. Через несколько шагов Григорьев обернулся: девчонка наклонилась над неподвижным телом, трясла его, головенка болталась. Григорьев сплюнул: ничего, встанет. Любовная ночь у них была еще впереди. Бойкая была такая девушка, крепкая. С нее бы стало. Некоторые женщины любят, когда из-за них дерутся. В этом есть древняя соревновательность. Эта тоже видно хотела посмотреть, как из-за нее кого-то бьют.

Возможен мгновенный сексуальный психоз. Во время учебы Григорьева в институте, помнится два близких друга поссорились из-за девушки насмерть. Она была подружка и любимая одного из них, и однажды он решил познакомить ее со своим другом уже как с невестой. Ей друг понравился, они тут же переспали, дело вскрылось и между друзьями произошла вражда. Он мог бы и не спать с ней — не горело, нашел бы другую. У них обоих возникло некое помутнение сознания: сидели рядом на диване, коснулись друг друга коленями, вспыхнуло влечение. Тут же и трахнулись. Очнулись, когда дело было уже сделано. Стали быстро приводить все в порядок, но скрыть не получилось. Когда друг вернулся из магазина, куда ходил за шампанским, то по их лицам и по некоторому беспорядку в одежде все сразу и понял. Оба делали вид, что ничего не произошло, даже сели подальше друг от друга, но профессиональными актерами они не были, и у них все-таки трепыхалась какая-никакая совесть, поэтому по их лицам было видно, что произошло. И что-то они такое забыли спрятать. Какая-то осталась мелочь, вроде незастегнутой ширинки или кофточки, надетой наизнанку, то ли лифчик она не успела надеть, то ли колготки, то ли специфический запах от совокупления остался — неважно. Ситуация проявлялась медленно, но неизбежно, как фотография. Интересная была при этом реакция Ромео. И прошло всего-то разве что минут сорок, пока он ходил, может быть, даже меньше. До этого были одни планы на будущее, типа жениться, любить, завести детей, и еще конкретно в этот день куда-то они еще собирались после этого идти, то ли в театр, то ли к ее родителям знакомиться, то ли к его — неизвестно, и тут все это мгновенно рухнуло. Такая резкая перемена очень пагубна для психики. По идее он должен был кинуться в драку, но колебался, потому что они не сказали ему сразу, что вот мы, мол, тут, извини, пока тебя не было, переспали — мол, не фиг было так долго ходить, сам же и виноват. Обида у незадачливого жениха была просто смертельная даже не к ней — к другу. С другой стороны, это был показатель, что выбор его был неверен, не подходит она ему, и раз сейчас его предала, то и потом предаст. Он так себя и успокаивал, только у него не очень получалось. А вывод: женщина слаба, не надо давать ее искушать, даже другу. А возможны всякие ситуации: например, могут добавить в напиток какое-нибудь возбуждающее средство, просто упоить, уболтать. С панталыку можно сбить практически любого, тем более женщину, которая в принципе живет на эмоциях. И еще важно: женщина ни в коем случае не должна пребывать в праздности, и тогда ей просто некогда будет гулять на сторону. Она должна ухаживать за домом, готовить еду, иметь несколько детей. Например, когда у тебя маленькие дети, разными любовными переживаниями заниматься просто некогда. Хотя и тут возможны варианты.

А что касается морали, то для этого существует алкоголь или легкие наркотики, типа анаши или другой растительной дряни. На юге обычно курят кальян с какой-нибудь легкой дурью. Моральные „тормоза“ снимаются и — вперед. В России для этого выпивают водки или вина, а тут — кальян да еще и вино. Главное: не забыть проконтролировать, чтобы надели резинку. Григорьев как-то познакомился с молодой девчонкой, она как раз разругалась со своим дружком, искала ему замену, Григорьев хотел ее заманить к себе. Перед тем как сдаться она заметно колебалась, даже проскочила жалобная фраза: „Сейчас бы выпить водки!“ Водки не было, но Григорьев все-таки уболтал и притащил ее к себе. Вместе приняли душ. Вид ее в совершенно голом виде и без косметики был довольно жалкий, совсем уж подростковый — у Григорьева и пыл весь тут же прошел. Уложил ее спать, укрыл одеялом и не трогал, хотя она, вроде, как и пискнула: „А ты ко мне придешь?“ — „Спи, ладно“. Утром все-таки сама пришла к Григорьеву в постель, влезла с холодными ногами. Они еще какое-то время встречались. Она была очень худенькая, даже субтильная и скорее напоминала худощавого подростка. Во время близости Григорьев всегда боялся ее раздавить или сделать ей больно. Когда она загорала лежа на спине без лифчика, грудей у нее вообще не было видно, и распознать в ней женщину можно было разве что по соскам. У многих мужчин с накачанными грудными мышцами или просто жирных, этот женский половой признак проявлялся куда как значительнее. Как она с таким сложением будет рожать ребенка, было непонятно. Да и прокормить его с такой грудью тоже наверняка не сможет. Ребенок будет на искусственных смесях, непременно получит диатез.

К более изысканным и дорогим вариантам разрешенных афродизиаков относится абсент. Был у Григорьева одни знакомый, так он только его и использовал. Сам мужик уже к полтиннику, лысый, но очень активный, а еще и стимулировал свою половую активность абсентом. Лысина играла ему только на пользу: во-первых, модно, а во-вторых, лысина — признак хорошего любовника, так как указывает на высокий уровень тестостерона.

Про абсент в Википедии написано так: „Абсент — крепкий спиртной напиток зеленого цвета, сильный афродизиак. Еще Пифагор рекомендовал абсент, как средство способствующее деторождению. Изначально производился во Франции из масла Artemisia absinthium (полыни с добавками масел майорана, аниса и некоторых других растений). В 1792 г. доктор Пьер Ординьер составил на бумаге рецепт изготовления абсента и стал первым человеком, который начал распространять этот напиток как панацею от всех болезней. В те времена этот напиток был известен как „Зелёная Фея“. В Англии абсент называли „зеленым имбирем“. Для удержания эфирных масел в растворённом виде требуется высокая концентрация спирта, поэтому абсент имеет крепость до 70–75 %. Однако Абсент опасен для здоровья. Его регулярное употребление приводит к импотенции, а также мышечным и желудочным спазмам. Сегодня абсент можно найти практически в любом большом магазине, продающем алкоголь. Однако, законодатели многих стран предприняли попытку контролировать содержание туйона (основной действующий компонент) в „зеленой фее“. Количество этого вещества по директивам ЕС не должно превышать 10 мг/кг“.

Итак, абсент — напиток, подавляющий мораль. Но что такое вообще мораль? По определению это некая выработанная традициями нормативная система. Но существуют разные и противоположные моральные системы, и бессмысленно говорить, какая из них лучше. В неких племенах принято ходить голыми, спариваться публично, а вот питаться у них — дело интимное. Иногда они любят убить врага и съесть его мозг. Существует мнение, что общечеловеческие ценности практически невозможны именно из-за разнообразия моральных норм. Однополые браки моральные, а вот высасывание мозгов и многоженство аморальные. По идее должен быть какой-то эталон, как единица длины или веса, однако — увы! — такого морального эталона нет.

Так в знаменитой неоконченной повести Пушкина упоминается про знаменитое условие Клеопатры, которая за ночь любви требовала в уплату жизнь любовника. Скучающая молодая княгиня подумывает об этом, ее лишь смущает, что любовник может не исполнить условия и вдруг да не застрелится. Мужчина, который набивается ей в любовники, однако ж, готов рискнуть и намекает ей, что непременно застрелится на следующее же утро после любовной ночи. Княгиня тут задумывается: почему бы и нет? На том набросок, впрочем, и заканчивается. Но суть дела состоит в том, что останавливают ее лишь некие социальные условности. Она не любит этого молодого человека, иначе кто же им мешает просто так переспать, и в то же время провести ночь с мужчиной ей жуть как хочется, ее лишь пугает вопрос, а что же будет потом.

Вадим на это сказал так:

— Я бы на месте парня согласился бы на все ее условия, а ведь наутро она сама будет умолять, чтобы только он не застрелился, а непременно пришел еще. Это примерно та же ситуация, что и здесь, на юге. Условности тут снимаются. Это любовь в чистом виде, когда социальные факторы не играют или, скажем так, почти не играют роли. Владелица предприятия вполне может ласкать в постели официанта или охранника отеля. Разница в годах тут становится не столь важной: можно взять себе в любовники молодого и никто не будет над тобой смеяться, а наоборот, только позавидуют. Однако в повседневной жизни разница в годах — это всегда бомба на будущее, а тут никакого будущего как бы и нет. Безвременье. Хорошо!

Между тем, Григорьев прислушался к своему внутреннему состоянию. Что-то в нем было уже не так, как раньше. Да и вообще с возрастом стали происходить какие-то непонятные биохимические изменения, причем иногда в обратную сторону. Он вдруг почувствовал, что может пить много крепкого алкоголя и даже особо не пьянеть, хотя и того удовольствия выпивка уже не приносила. Что-то произошло внутри организма, изменился обмен веществ. Григорьева это несколько пугало. Он стал бояться изменений в собственном организме: они теперь ничего хорошего уже не предвещали.

С одним хорошим знакомым Мишаней Сухановым тоже случилось нечто подобное, но только с другой особенностью. У него вдруг напрочь исчезло сексуальное влечение к жене. Он стал воспринимать ее как предмет обихода. Она не вызывала у него никаких желаний, возможно, от привычки и длительного совместного проживания, а также спанья рядом на кровати. Он и груди ей мял, и разглядывал ее голую в разных местах — вроде, как и должно возбуждать, и — ничего. Словно в зоопарк сходил, но там даже интереснее, хотя тоже скука. На других теток вертел головой — буквально за каждой задницей, а жена — ноль эмоций. Пробовал смотреть полночный эротический канал, возбуждаться и тогда уже залезать на жену, но все равно как-то было все это не так, как полагается: будто бы спишь с кем-то другим, кого видишь на экране: туда и смотришь, а не вниз — на реального человека. Жене это было обидно. Обратились к врачу-сексологу, кстати, с очень соответствующей его специальности фамилией — Кончаленков. Очень уж подходящая фамилия для сексолога, так как если бы гинеколог имел фамилию Пиздюков, а писатель — Хуеплетов. Был же такой олимпийский чемпион по фехтованию Кровопусков.

Доктор Кончаленков поговорил с Мишаней участливо, обсудил самые интимные вещи, внимательно осмотрел, аккуратно помял Мишане мошонку, причем нашел одно яичко меньше другого, назначил обследование, тут же взяли и мазки из уретры, Мишаня подрочил в специальной комнатке в пластмассовую банку. За все это содрали кучу денег, там же заставили купить много дорогих лекарств.

Кстати, вопросы у Кончаленкова были очень интересные:

— Как вы ощущаете оргазм?

Мишаня пожал плечами:

— Как щекотка: приятно, конечно, но не что-то такое уж сверх того!

— А раньше как было?

— А я, доктор, и не помню уже, как было раньше.

Странный вопрос. Как вообще можно запомнить оргазм? Судорожные сокращения, извержение, сердцебиение, пот, освобождение, расслабление?

Кроме утраты интереса к женщинам в Мишане вдруг проявилась и какая-то потеря интереса к жизни вообще. Однажды в компании обсуждали глобальные мировые проблемы, что будет, если разовьется потепление или энергетический кризис. Мишаня реагировал на дискуссию вяло. Когда ему сказали, что ведь человечество может погибнуть, он на это ответил: „Да и хер с ним!“

Он и лекарства пил, но ничего не помогало. Женщинами (традиционный просмотр жоп и грудей по дороге на работу и с работы) интересовался скорее по привычке, чем из сексуальной потребности. Ему и пиво вдруг стало казаться невкусным: он начинал ворчать „что-то не то, будто синтетика“, а все вокруг пили — и с удовольствием. Другой алкоголь — тоже не нравился: мол, пью и никакой радости, только в сон клонит — засыпаю на ходу, буквально сидя — будто сводит лицо. А ведь раньше, когда собирались с друзьями, то нажирались и было весело, а сейчас его от алкоголя только в сон бросало. И ничего ему стало не интересно: ни футбол, ни кино (там тоже спал), поехали в командировку в Канаду: скука смертная! А ведь там съездили не куда-либо, а на Ниагарский водопад! Проверили его по диспансеризации с головы до ног, даже щитовидку на УЗИ смотрели, тестостерон определяли в крови — вроде, как все и нормально. По настоянию жены его обследовали в больнице у знакомого врача, но и там ничего не нашли: обычные возрастные изменения, остеохондроз, да, пожалуй, что и все. Он, облепленный датчиками крутил велосипед, бегал по дорожке, — и ничего, даже пресловутый холестерин был в норме. Даже шланг глотал, а другой — уже потолще — ему засунули в задницу чуть ли не два метра. Последняя процедура Мишаню очень впечатлила: „Теперь я знаю, что испытывают женщины при родах!“ — заявил он товарищам. На каком-то этапе у него якобы нашли трихомонады. Тогда Мишаня не поверил и попросил ему их показать трихомонады. Свежесобранную сперму накапали на стекло, Мишаню посадили за окуляры. Он долго смотрел в микроскоп, где кишели, куда-то неслись и мельтешили его безумные сперматозоиды, потом, совершенно потрясенный, поднял ошалелые глаза и сказал:

— Бог есть!

Даже выдал по этому поводу стихотворение, начинавшееся словами: „Косяками из Канады к нам плывут трихомонады…“ и т. д. Впрочем, с трихомонадами его вполне могли и нагреть. Знает он, что ли, как выглядит трихомонада! Ему на любую сикараху покажи: вон она ползет! Теперь любое лечение половой инфекции стоит немалых денег, и медицинская страховка на это дело обычно не распространяется. Все частные медицинские фирмы только и живут за этот счет. Обычный медицинский лохотрон.

Ходили в ночной клуб, и женщин доступных приглашали, и опять: скука смертная. Сидел и постоянно зевал, не знал, как до конца дотянуть, чтобы скорей домой поехать. Самому неудобно было перед людьми. Думал: наверное, все-таки старость. Пей витамины, садись ближе к печке, ложись спать пораньше и не скрипи. Жена начала угрожать: „Я с тобой разведусь!“ — „Да и разводись, хер с тобой!“ Окончательное заключение по обследованию Мишани было простое: депрессия. Назначили золофт по таблетке на ночь. Жена, однако, прочитала в аннотации, что этот препарат вызывает нарушение половой функции: задержку эяуляции, снижение потенции, либидо, может вызвать аноргазмию, и пить таблетки не разрешила. Мишаня на это только пожал плечами: „А я бы и попил — мне ведь все равно“.

Сам же он связывал депрессию с постоянным переутомлением и стрессами, которые у него продолжалось годами, начиная с кризисов 90-х годов и которые все никак не кончались, а если заканчивались одни, то тут же начинались другие. Дети тоже не радовали. Оба дитяти вдруг чуть не в один момент перестали учиться. Дочь начала гулять, краситься, лишь на улице темнело, под любым предлогом пыталась куда-то свалить из дома. Школу регулярно прогуливала, а если ей делали замечание, начинала орать на родителей. Сын, напротив, проводил все время дома за компьютерными играми, учителям тоже хамил, говорил им чуть не в лицо, что все они идиоты, те, соответственно, ставили ему пары. Мишаня сына не трогал, а на дочь орал, аж слюнями брызгал, та кричала в ответ, буквально впадая в исступление и словно получая от этого какое-то мазохистское удовольствие. Наверняка еще и жаловалась друзьям — таким же лоботрясам, что предки ее не понимают. А чего тут было понимать: ни работать, ни учиться неохота, а только есть желание тусоваться среди таких же бездельников, трепаться с ними ни о чем, хвастаться татуировками, пластмассовыми ногтями со стразами и гвоздями с носу.

Впрочем, Мишанину жену Марину тоже можно было понять. Она боялась, что он нашел себе другую — молоденькую (вечный женский кошмар), и поэтому с ней, законной женой, и не спит. Опасения вполне резонные. Григорьев знавал одного такого мужика по фамилии Ручкин. Тот реально полюбил другую женщину, все силы бросил на нее и почти перестал спать с женой. Жене же вдруг пришло в голову, что он внезапно стал голубым (про измену ей как-то и не подумалось), и она при их редком сексе начала пихать ему в задний проход палец, думая, что ему это будет приятно. Бред полный! Он находился в постоянном ужасе и не знал, что делать дальше. А кончилось тем, что любовница завела себе другого мужика. Ручкин помучился, помучился, но потихоньку пришел в себя, хотя что-то такое в нем с тех пор изменилось — человек реально сломался. Сразу как-то постарел, скрючился.

Но иногда мужики меняются совсем в другую сторону. Одна знакомая жаловалась на своего мужа Олега. Когда с некоторого времени Олег начал зарабатывать большие деньги, он сильно изменился, вдруг стал настоящим сутягой, начал придираться к людям по пустякам. Ходит и ворчит, ворчит. Начал говорить безапелляционно, никаких возражений не терпел. Однажды ее приехал навестить отец, Семен Михайлович. Олег встретил тестя на вокзале и оттуда привез прямо на дачу. Так уж получилось, что до этого Семен Михайлович видел зятя только один раз — на свадьбе. Зять ему, пожалуй, только в одном не понравился: уж слишком был рисковый. Семен Михайлович, профессиональный водитель, двадцать лет отработавший на „скорой“, и дочери об этом не преминул сказать: „Имей в виду, Олег очень опасный водитель! Ты сама видела, как он водит? Он же намеренно нарушает правила: виляет из ряда в ряд, вылезает на встречку, проскакивает на смену светофора, на красный тоже едет, встает не в свою полосу, в машине постоянно курит, нервничает, матерится, а куда, скажи ты мне, ему спешить?“ — Она же отвечала на это: „Папа, не усугубляй: Олег очень хороший водитель, считай, что профессионал, ведь он ездит каждый день круглый год! Ты видел, какое тут движение, это не же у вас в Опочке! Если будешь соблюдать правила, вообще никуда не уедешь — тут все нарушают!“

Семен Михайлович на это буквально вспыхнул, затрясся весь:

— Кровью таких вот „профессионалов“ и убитых ими людей все дороги в России и залиты — видела, небось, памятные кресты и веночки на обочинах! Он же явно нарывается. Мне это очень не понравилось. Что-то тут не так. У него долгов нет?

— По моим сведениям нет.

— Ну, тогда не знаю. Это конечно его дело, но мне страшновато за тебя и за Ленчика. Ты когда с ним едешь, обязательно пристегивайся и ребенка само собой пристегивай. Он-то ведь наверняка не пристегивается?

— Нет, конечно. Он сказал, что лучше штраф заплатит, чем пристегнется. Он и сигналку от ремней отключил, чтобы не пищала. А мы с Ленчиком обычно ездим на моей машине, а я вожу аккуратно, так что не волнуйся.

— Ладно, доча, не сердись…

К этой теме они больше не возвращались, но настроение папа ей все же испортил. И как сглазил. Через месяц Олег сильно разбился: на скорости въехал под фуру и только чудом остался жив, сломал грудную клетку, обе ноги, челюсть, начисто выбил передние зубы, еще и здорово зажало в машине — насилу вырезали спасатели, срубали крышу. Неделю он лежал в Александровской в реанимации в коме. Она сразу позвонила отцу, думала, что тут же услышит от него „я же тебе говорил“, но Семен Михайлович ничего не сказал, промолчал. А что тут скажешь? Потом спросил, не нужно ли приехать помочь, хоть бы и с ребенком посидеть. Она сказала, что было бы неплохо, если бы отец приехал на своей машине, повозил бы ее по городу, опять же в больницу. Ездить туда с сумками было очень неудобно.

Сама же она была сейчас без своих колес. Полгода назад на работе для разъездов по городу ей выдали новый „форд“. Какое-то время она наслаждалась автомобилем, а потом как-то утром не обнаружила его на своем обычном месте. Естественно, сразу же написала заявление об угоне в милицию, ей ответили, что она получит ответ в положенный срок, кажется две недели, одна ни через две недели, не через месяц никакого ответа она не получила, даже номера дела не получила, что необходимо было для оформления страховки. Пошла в милицию лично сама. Там ей вдруг заявили, что никакой бумаги не поступало, и не было ни угона, ни вообще такой машины. Она настаивала, проводила там по нескольку часов. Фирма, головной офис которой был в Москве, наконец написала жалобу в прокуратуру на отсутствие какой-либо работы по ее делу. Тут же нашлось и заявление и ей даже выдали номер телефона следователя и сказали его фамилию. Она звонила по этому телефону недели две каждый день по многу раз. Телефон был то занят, то просто не брали трубку. Наконец, к ее изумлению, она услышала человеческий голос. Следователь назначил ей срок явки, она пришла, прождала два часа, а он так и не появился. Такие „встречи“ повторялись, наверно, раз пять, пока, наконец, они не встретились уже вживую. Постучала, услышала „Заходи!“ В кабинете сидел сильно пьяный мужик, а на столе перед ним стояла наполовину выпитая бутылка коньяка, а рядом с ней еще и кое-какая скудная закусочка и порезанный лимончик.

— Будешь? — тут же предложил следователь и ей выпить. Она отказалась. Далее процесс, наконец-то сдвинулся с места. Он посадил ее за свой компьютер, в котором находились шаблоны разных заявлений и бланков и стал, попивая коньячок, давать ей указания как и что печатать. Она сама и напечатала себе дело (до этого его и не было вовсе), а под конец он только расписался во всех необходимых бумагах. Весь процесс занял часов пять. Следователь периодически выходил, выпроваживал ее из кабинета в коридор, но потом вновь возвращал в кабинет за компьютер. Машину так и не нашли, но страховку получили.

Среди приобретших новые автомобили даже было распространено такое мнение, что пока за машину не выплачен кредит, ее обычно не угоняют. Будто бы существует негласное соглашение между банками-кредиторами и бандами угонщиков, а в каждой новой машине компания, которая устанавливает сигнализацию, прячет в укромном месте комплект запасных ключей и кодов сигнализации. И как только кредит выплачен, машин тут же и угоняют. А комплект ключей с сигнализацией одни знакомые нашли в своей машине после аварии: он просто вывалился от удара из какого-то потайного места.

Кстати, с женщинами подобные вещи типа полной потери интереса к жизни случаются гораздо реже, может быть, поэтому они и живут дольше, хотя, с другой стороны, у них более часты панические атаки и истерии. Впрочем, одну такую Григорьев хорошо знал. У нее было, в общем-то, все: квартира, муж, дочь-красавица, которая вышла замуж и родила ребенка. Но и у нее как-то прорвалось: „Мне ничего не интересно, и ничего не нужно“. Действительно, вроде бы все есть. Никуда я не хочу: ни в ресторан, ни в клуб, особо и покупать-то ничего не хочется — все и так есть. К внучке она относилась очень хорошо, но спокойно, без фанатизма. Девочка была уж очень шустрая и бойкая, выдержать общение с ней можно было разве что час, не больше. Таких слишком активных детей иногда даже показывают детскому психиатру — такие они непоседливые. С возрастом это обычно проходит. Если с такими детьми попадешь в один рейс в самолете или в поезде, да то, считай, дело труба. К тому же у маленьких детей часто болят уши, и они начинают орать и орут без передыху весь полет. Для подобных случаев на международных рейсах пассажирам выдают затычки в уши, наглазники от света и еще одноразовые носки. Женщине этой было всего-то сорок четыре. Нет, не зря самым тяжелым возрастом считается именно сорок четыре. Перелом к старости. Солнце, достигнув своего зенита, начинает клониться на закат. Это как в природе начало сентября. Люди впервые осознают конечность жизни и понимают, что юность закончилась навсегда. Как раз именно в это время в довольно значимом количестве появляются первые инфаркты.

А бывало и по-другому: люди хорошо приспосабливались к каждому периоду жизни. Пример — одноклассница, в которую Григорьев был в классе шестом даже влюблен. Звали ее Танечка Жулина. В ранней юности она была вечно в кого-то влюбленная романтичная красавица, настоящая Джульетта („В жизни главное — любовь!“), потом в восемнадцать лет выскочила замуж и тут же включилась в роль образцовой жены, а вскоре — и матери („главное в жизни — семья и дети“). Нынче так же быстро она переключилась и на роль бабушки, словно поезд, переведенный шелчком стрелки на другие пути. Теперь старость ей была уже не страшна. Кроме того, она была очень легкий в общении человек. С ней было всегда приятно общаться. Рыжая, немного полная, всегда веселая. И все ей нравилось, все ей подходило, поэтому все ее и любили. А проблемных людей не любит никто, поэтому-то у американцев на морде и стоит постоянно, как приклеенный, оскал: „Все у меня хорошо! Пошли вы все на хер!“

Иногда изменения при переходе во взрослую жизнь случаются слишком резкие. Сегодня еще дитя, а завтра — вдруг взрослая женщина, тетка. На примере Олечки Агаповой, на которой Григорьев вполне мог даже жениться, это выглядело наиболее показательно и жутковато. В юности она представляла собой что-то одухотворенное вроде Наташи Ростовой. Потом эта девочка-цветочек Олечка стремительно вышла замуж и вскоре родила ребенка. Ольгиного мужа Григорьев видел лишь как-то раз мельком со стороны: они промчались куда-то мимо Григорьева в „Гостином Дворе“ в столпотворении перед самым Новым годом. Муж ее был в очках с очень толстыми стеклами и в допотопной шапке-ушанке и напоминал старшего научного сотрудника задрипанного научно-исследовательского института или шарашки ГУЛАГа. Было заметно, что Ольга после родов здорово располнела. Наверное, раза в два. Прежняя романтичность и хрупкость после рождения ребенка пропали у нее напрочь. Теперь это была целеустремленная и жесткая в поведении самка. Она рассекала толпу как таран. Лицо ее вытянулось, как будто она что-то почуяла. Она была готова была кусаться и биться насмерть за свою семью и ребенка. Именно подобные женщины составляют шумные крикливые толпы при различных социальных конфликтах „кто-нибудь, да сделайте что-нибудь!“ и костяк общества „Солдатские матери“. Нередко они очень агрессивны и при случае способны расцарапать лицо, имеют склонность к истерии, рыданиям и заламыванию рук. Несмотря на свою толщину, или как раз именно вследствие ее, они особенно обожают проводить голодовки по самым разным поводам. В то же самое время они представляют, по сути, основу общества, некий цемент, связующий нацию воедино: на них всегда ориентируются правители и перед ними принято лебезить и заискивать, по крайней мере, для виду. „Матери — слава, честь и хвала!“

А вот совершенно другой тип — Майя Виноградова, которой хотя было почти сорок, но выглядела она просто замечательно (и не просто так: каждый день зарядка, фитнес, два раза в неделю — бассейн). И лето показало, что все это было не зря. В первый же день приезда на юг, пока муж Вовчик, отстав с младшей четырехлетней дочкой, надувал малышке круг, к Мане со старшей дочерью Наташей, видать, приняв их за двух сестер, подошли два парня лет двадцати пяти и начали активно клеиться, приглашать вечером в кафе и на дискотеку. С одной стороны Мане было приятно, что молодежь ее все еще замечает, с другой — грустно. Отшить ребят никак не получалось, пристали как пиявки. Правда, когда подошел двухметровый Вовчик, они тут же и слиняли — словно испарились. Маня была несколько разочарована — парнишки ей только-только начали нравиться. Не будь тут Вовчика, вполне могло состояться оригинальное приключение. Мысль об этом так ее возбудила, что ночью, когда дети заснули, она Вовчика тихонько растолкала, подергала за член, зашептала жарко и липко в ухо: „Давай!“

Впрочем, и молодость далеко не всегда предполагает более простой выбор и легкие решения. Одна знакомая Григорьева- машины стояли во дворе рядом, иногда помогал ей по мелочи технически — очень красивая девушка Света имела кучу проблем. Ей было двадцать четыре года и уже лет шесть из них она работала в торговле — считай, четверть жизни. Зарабатывала неплохо, но на этой работе все время, как ни предохранялась, сделала три аборта, а весной подхватила сифилис. А что тут было поделать: ведь работала на рынке, приходилось общаться — хочешь или не хочешь — с хозяином Русланом и его друзьями. Нужно было как-то выживать. Она была действительно очень хорошая красивая девушка, потому-то к ней постоянно и липли. И не всегда можно было отказать, ведь она была пока еще одинокая и постоянного мужчины у нее не появилось. Ее личная жизнь была как-то уж слишком активна: шесть мужчин спали с ней регулярно, хотя попеременно — в разные дни, а иногда и даже часы, некоторые могли и в обеденный перерыв прийти за этим самым делом. Она с семнадцати лет жила чрезвычайно бурной половой жизнью, ей часто звонили поклонники, она с ними встречалась, сходилась, расходилась, какое-то время даже жила с какими-то типами, перенесла некоторые половые инфекции, типа триппера и трихомоноза, но сифилис у нее был впервые. Ее постоянно преследовали и стрессы, связанные с разными моментами этой самой пресловутой „личной жизни“, когда мужики и дрались за нее в кровь, и пытались овладеть ею где-нибудь в туалете или в подсобке или даже однажды на крыше. Был эпизод, что потребили и во время месячных — все белье завазюкали. Она все еще ждала своего принца, но он никак не появлялся. Алые паруса все еще скрывались где-то за горизонтом, поэтому вместо принца пока приходилось любить кого-то другого.

Выйти замуж в такой ситуации, понятное дело, тоже было чрезвычайно сложно, поэтому идея у нее была такая: еще немного поработать, подкопить денег, а потом попытаться выйти замуж за иностранца и уехать из страны.

Перед глазами стоял ближайший пример: школьная подруга ее вышла замуж за шведа, там у него и поселилась, и жизнью была вполне довольна. Познакомились они с мужем совершенно случайно (впрочем, она в тот момент была настроена на знакомство, как розетка настроена на вилку) на пароме Турку-Стокгольм, когда она ехала по путевке по странам Скандинавии. Он даже подождал четыре года, пока она не окончила институт, а потом они поженились. Поразительно, что она его всегда ждала и даже нарисовала еще до их встречи, и только потом повстречала и сразу же узнала. Это была настоящая любовь, судьба. Как только паром отчалил, проблемы этой страны, оставшейся позади, перестали для нее существовать. Такова женская натура: родина для нее там, где ее дом, муж и ребенок. Поэтому никто никогда и не слышал упреков к женщине в недостатке у нее патриотизма или же о женщине-перебежчице.

А вот у другой ее подруги Кати ситуация сложилась не лучшая. Видимо, это был некий стандарт возраста. Ей тоже было двадцать четыре, и она тоже подцепила сифилис. Жила она с тремя мужчинами сразу, ну, конечно, не в один момент, но в одном жизненном пространстве. Одному ее мужику было аж сорок восемь (только один раз за ночь и мог кончить, по второму разу, как ни старался — не получалось), другому — двадцать шесть (сволочь-бабник, трахал все, что движется и днем и ночью), а последнему любовнику-студенту (этот был вечно голодный, надо было обязательно кормить) только-только исполнился девятнадцать. Этот последний завелся как-то случайно. Нужно было выяснить, кто же из них источник заражения. И сразу сходу сделать это было невозможно. Фамилию студента она вообще не знала, а зовут то ли Костик, то ли Алик. У нее он проходил под кличкой Пушок. Кстати, довольно мерзкий тип во всех отношениях. Как только придет, сразу все дома и сожрет. Уже надоел до чертиков, но отвязаться от него было невозможно. Надо бы попросить ребят, чтобы набили ей морду, но и жалко парня.

Жалко было Майю, но нрервать такой процесс любовного общения очень сложно. Он может длиться годами. В связи с этим Григорьеву вспомнилась подруга бывшей жены Софья, невысокая жгучая брюнетка. Ей было уже за сорок. Она была по национальности самая что ни на есть настоящая гречанка и притом очень красивая, вполне греческого благородного вида, только зубы у нее, изначально ослепительно белые, ныне были здорово прокурены. Так уж сложилось, что она постоянно меняла мужчин, с которыми ей постоянно не везло, потому что все они оказывались пьяницы, и она с ними тоже много пила, да и курила, как паровоз. Последним ее мужем был азербайджанец — торговец с Сенного рынка, которому нужно было жилье и гражданство. Не исключено, что у него на родине оставалась другая семья. Оттуда постоянно приезжали его многочисленные родственники, которые жили у них в квартире месяцами. Отношение к женщине у него было самое что ни на есть восточное: не лезь в мужские дела, когда мне потребуется тебя трахнуть, я тебя позову. Впрочем, через два года совместной жизни у них родился очаровательный сынок, которого назвали Султанчик. И тоже, по сути, это был служебный роман: она торговала на рынке, и теперешний муж там же торговал.

Так опошленные всеми служебные романы тоже бывают разные. У одних это мимолетное увлечение, а иногда чувства сохраняются годами, десятилетиями. Григорьев знал парочку на прежней работе. Это были сам директор и женщина из планово-финансового отдела. Ей было лет, наверно, хорошо за пятьдесят, а ему — шестьдесят с хвостиком. Поговаривали, что когда-то они были счастливыми любовниками, и, хотя все осталось в далеком прошлом, между ними сохранились теплые отношения. Считается, если между людьми была интимная близость, то их отношения неизбежно меняются, становятся другими, чем если бы они вместе не спали. Григорьев, впрочем, с этим был не согласен. Нередко бывает, что люди переспят по пьянке или по стечению обстоятельств, а потом сразу же и забывают об этом. Этим же пожилым людям удалось сохранить теплые чувства на много лет, хотя и раньше не собирались что-то радикально в своей жизни менять, поскольку у каждого была своя семья, но через много лет бывший любовник устроил ее сына на хорошую работу и насколько мог, продвигал его по службе.

Впрочем, Григорьев знал и другую пожилую пару, которая сделала все как раз наоборот. Они наверняка любили друг друга чуть не со школьных лет, но почему-то терзали и мучили всю свою юность и все молодые годы: оба зачем-то рано женились-вышли замуж, сразу завели детей, там у них не очень ладилось, но как-то жили. Наконец, на старости лет, когда активная жизнь уже подходила к концу, то есть у нее уже начался климакс, а него наряду с диабетом развился простатит и аденома, да еще и давление у обоих пошаливало, они вдруг решили соединиться. Смешно, да и зачем? Хотя с другой стороны: а когда же еще! А так ведь хотелось, чтобы как в компьютерной игре после надписи „Game over!“, выскочило бы „New game“ и все началось с самого начала, с чистого листа. Но, увы, в жизни так не бывает, что само по себе очень печально. А мужчина был хороший, да женщина замечательная. Звали ее Татьяна Петровна. И фамилия была добрая — Глазкова.

Татьяна Петровна обладала замечательным и необыкновенным талантом находиться со всеми в хороших отношениях. Когда бывшая ее невестка решила снова выйти замуж, то пригласила на свадьбу и ее — бывшую свекровь. Тут были, конечно, и особые соображения, типа показать бывшему, что и у нас все хорошо. Все, кто был в курсе этого дела, просто обалдели, обсуждали друг с другом: „Вот я бы маму своего бывшего на свою свадьбу уж ни за что бы не пригласила! Да мне свадьба была бы не в радость“. Жених был ее несколько моложе, хотя далеко и не юноша, да и к тому же никогда еще до этого не был женат. Тут же было высказано предположение, что может быть, он никогда ни с кем из женщин до этого и не спал, а тут вот подвернулось свободное место в постели. У нее от первого брака была дочь семнадцати лет, и тут же на ум стали приходить страшные истории о том, как нередко отчим начинает домогаться падчерицы — вещь довольно частая, неприятная и нередко калечащая детскую психику на долгие годы, если не на всю жизнь. Татьяне Петровне даже рассказали про девочку из знакомой семьи, которая от этого убегала из дома, а мать ее даже слушать не пожелала, просто не могла поверить, считала, что дочь наговаривает на мужа из ревности, и он ей говорил, что девчонка придумывает, чтобы нас поссорить, иди-ка ко мне, я тебе сейчас сделаю хорошо. А утром все пытался младшую притиснуть, да еще норовил подглядывать за ней в ванную. Специально просверлил дырку в стене. И еще он мог пройти мимо нее совершенно голый. Это его тоже как-то возбуждало. Ночами он, думая об ее дочери, драл жену. Крики и стоны этого разнузданного, не приносящего удовлетворения секса, разносились на всю огромную квартиру, как крики диких зверей в зоопарке. А ему этого все равно не хватало. Это было что-то вроде онанизма — вроде как и кончил, а удовольствие неполное — остается лишь раздражение. Жизнь девочки превратилась в настоящий кошмар. Она от этого и убежала.

Татьяна Петровна после той свадьбы вообще неделю не спала, всю ее колотило, все думала, как теперь ее внучка. Но оказалось, вроде как все и ничего. Только новый муж бывшей невестки оказался уж очень ревнивый. А сын Татьяны Петровны все равно был уверен, что этот новый муж — настоящий скрытый маньяк.

Что тут поделаешь: у всех была когда-то неудавшаяся любовь. И у Григорьева была давным-давно первая настоящая и, конечно же, неудавшаяся любовь, и та любовь иногда напоминала ему о себе. Однажды случайно в руки с полки упала книга. В книге Григорьев нашел открытый конверт: старое поздравление с Новым годом. Хотел сразу разорвать и выкинуть, но достал открытку и прочитал: „Любимый мой, единственный! Как же мне тебя не хватает! Я так тоскую по тебе…“ Он долго сидел, опустив на колени руки. Казалось, что та большая любовь давно ушла, отлетела навсегда, оторвалась с болью от души и уже почти забыта, но и теперь эти строки снова задели что-то внутри. Так случилось, что он встретил ту женщину немного поздно: она уже была замужем, имела маленького ребенка, и Григорьеву то тем его представлениям казалось, что это уже невозможно изменить или поломать, что как-нибудь со временем они переживут, и что еще будет в его жизни такая же сильная новая любовь, но лучшего уже не было. Считается, что Бог всегда дает человеку шанс, и уже от человека зависит, использует он его или нет. Женись он тогда на ней, жизнь его неизбежно была бы совершенно другой, наверняка более наполненной и более осмысленной, и он достиг бы гораздо большего. Жизни их были бы совсем другими. Но не получилось. И больше такой любви уже не будет никогда: время любви кончилось, возраст уже не тот, изменилось время, душа поизносилась, да и тело тоже. Да и за то спасибо, а иначе казалось бы, что жизнь прошла зря.

Много позже при случайной их встрече она между прочим говорила ему:

— Я читала в юности неправильные книги, и они многое определили в моей жизни. И книги эти такие, как писал Лев Толстой. Это неправильные книги, которые сильно влияют на жизнь людей. Современная молодежь ничего не читает, и эти влияния на нее не распространяются, и я надеюсь, они избегут многих ошибок в жизни, которых не избежала я.

Только это почему-то и запомнилось из всего разговора, который был, в общем-то, ни о чем, совершенно бредовый. Потом она ушла куда-то, не оборачиваясь, в промозглые сумерки, в дождь. Когда они расстались, на Григорьева внезапно, как снег с крыши, обрушилась грусть. Его словно придавило к земле, он ног не мог поднять. Придя домой, не снимая ботинок, Григорьев прошаркал на кухню, налил до краев с мениском стакан водки и, давясь, выпил его весь. И еще не сразу отпустило. Потом смотрел футбол до конца матча, но так и не смог понять, какой счет.

Та бывшая любовь Григорьева была, между прочим, необыкновенно талантливым человеком, но трое детей повернули этот талант к оформлению дома, интерьерам и шитью детской одежды. Необыкновенные способности так и были утрачены. Один относительно молодой директор крупной финансовой компании рассказывал Григорьеву нечто подобное:

— Кстати, лучшим специалистом по этому направлению у нас была женщина, точнее даже сказать девушка: года двадцать два ей было. Талант, ничего тут не скажешь. У нас продажи сразу возросли в два раза. Ее начали активно обучать, готовить к повышению, даже послали на стажировку за границу, все это время она прекрасно работала, и вдруг в один момент поведение ее изменилось, она стала рассеянна, начала полнеть, и бац — оказалось, что это беременность. Потом были роды, отпуск по уходу за ребенком, а через два года уже новая беременность и вторые роды, причем двойней. Ценный специалист был потерян, а жаль. И это был наш лучший специалист! Обаятельная, красивая женщина, да к тому же и умная — это вообще здорово, но вот имеет такую привычку беременеть и рожать детей. Она была невероятно обаятельна, только улыбнется — и клиент тает, людям было просто приятно находится с ней рядом, заключать с нею контракты. Муж ее, счастливчик, наверняка пользует ее раза по три на день, не меньше, и я его прекрасно понимаю. И любой бы на его месте так делал. Так и представляю: она малыша грудью кормит, а он пристраивается сзади и заделывает следующего ребенка. Жизнь у чувака удалась! Сейчас даже не знаю, выйдет ли она на работу или останется сидеть дома. Тут тоже лотерея: она запросто может оказаться сумасшедшей матерью, которая каждые пять минут только и будет звонить домой, спрашивать, поел ли ребенок и с нетерпением ждать, когда же, наконец, наступит пять часов, чтобы бежать с работы домой и стоять на старте уже в половине пятого с тоской глядя на часы. А уж если ребенок чихнул — тут уже все — законный больничный на две недели. Но ты знаешь, я жду, когда она вернется, и при этом сам буду этому счастлив и считать, что мне здорово повезло. Вот такая она есть!

Рассказывая это, он даже возбудился, глаза его загорелись. Его идея была видна невооруженным глазом: как-нибудь подпоить красавицу на корпоративной вечеринке или в командировке и — трахнуть, ну, хоть как-то прикоснуться к чужому счастью.

Григорьев подумал, что наверняка ничего у него не выйдет. Такие женщины обычно очень цельные натуры и не будут размениваться на мелочи и пошлости типа случайного секса с шефом во время ланча. И уж точно из нее получилась фанатичная сумасшедшая мамочка.

Григорьев не раз наблюдал, что такое сумасшедшая мать. Такой сумасшедшей матерью была еще одна подруга бывшей жены. Она часами сидела у детской кроватки, уставившись на ребенка. Сразу после родов к ребенку долго никого не подпускала, не давала подержать малыша даже бабушке с дедушкой — своим родителям. Они взяли впервые его на руки под ее строгим присмотром только в трехмесячном возрасте, впрочем, ребенок тут же их и обрыгал. В школу она провожала сына класса до седьмого, активно участвовала в родительском комитете и надоела всем учителям хуже горькой редьки. Когда появились мобильники, постоянно прозванивала сынулю, и тут же впадала в панику, если он по каким-то причинам ей мгновенно не отвечал, тут же придумывала себе, что его похитили, обидели, отняли телефон или он попал в другую беду. Короче, мобильная связь ничего в этом плане не облегчила, а только ухудшила. Когда он выходил из дома, всегда кричала вслед дежурную фразу: „Одень шапочку!“ — и ничего не могла с собой поделать, хотя и понимала, что это глупо: подросток не будет слушаться. Любые разговоры о службе в армии, приводили ее в бешенство. Всем было любопытно, что она будет делать, когда парень решит жениться? Безумие ее распространилось до такой степени, что она уже собиралась сама выбирать ему невесту и уже заранее ее ненавидела. Она была на грани того, чтобы самой обучать его сексуальным навыкам. Григорьев не удивился бы, если бы она в брачную ночь стояла бы, подслушивала под дверью молодых и давала бы советы.

Видал Григорьев и другие варианты типично женского безумия. Бывшая жена Виталика Самородова сразу после развода вдруг необычайно озаботилась здоровьем своих детей, причем серьезно обиделась на врачей, которые говорили ей, что ее дети абсолютно здоровы. „Как же так, они же тяжело больны!“ — твердила она и строчила жалобы во все инстанции. Это был явно психический сдвиг, который, как считали, был связан с разводом. Дети, причем очень больные дети, являлись способом удержатьния мужа. Она часто звонила мужу, уже в другую семью, и требовала немедленно привезти тяжело больному Славику что-нибудь типа сока или лекарства, причем это могло быть и посреди ночи. Естественно, отец тут же ехал, однако потом все стало понятно, и у нее наступила другая мучительная фаза безумия: уже все дети тяжело больны, и она только она, мать, это знает. Безумие ее проявлялось почему-то именно в это сфере. Она была так убедительна, что многие ей верили, потому что она сама верила. Отец находился в постоянном стрессе, поскольку ему грезилась сумасшедшая мать, убивающая его детей и саму себя. На память тут же приходила Медея. Энциклопедия сообщает об этом так: „После похищения золотого руна Медея бежала из Колхиды вместе с Ясоном и аргонавтами и прихватила с собой своего младшего брата Апсирта. Когда корабль отца начал настигать „Арго“, Медея убила брата и расчленила его тело на несколько кусков, побросав их в воду, поскольку знала, что Ээту, ее отцу, придется задержать судно, чтобы подобрать остатки тела сына.

Согласно распространенному варианту этой истории, Ясон захотел жениться на некой царевне Главке. Брошенная Медея пропитала волшебными травами роскошный пеплос и послала отравленный подарок сопернице. Когда царевна одела платье, оно немедленно вспыхнуло, и несчастная Главка сгорела заживо вместе со своим отцом, который пытался ее спасти. Затем Медея собственноручно убила своих сыновей от Ясона (Мермера и Ферета) и скрылась на посланной её дедом Гелиосом крылатой колеснице, запряжённой драконами.

Этот сюжет был популяризирован Еврипидом: драматург внес психологическую мотивацию в убийство Медеей своих детей, показав, что она не была ни варваром, ни сумасшедшей, а совершила этот поступок, потому что это было лучшим способом причинить Ясону боль“.

Вспомнили про Медею с Владом. Влад на это сказал только:

— Ну, Медея вообще была женщина, конечно, выдающаяся — всем женщинам женщина. Экстракт женского сволочного характера, стерва в чистом виде! Я, когда пьесу увидел, в ней жену свою узнал и многих других баб. Женщины могут мстить и очень жестоко. Это очень опасные существа!

Потом Влад ушел к подруге, а пришел Палыч. Палыч начал что-то рассказывать из своей жизни. Григорьев молчал. Палыч спросил его:

— Что такой кислый? Влюбился, что ли?

Григорьев прислушался к себе: да вроде не было в нем никакой любви. Однажды пропала куда-то сама возможность кого-то любить, что-то внутри изменилось. Да, нравится женщина, хочу ее, но этого мало, потому что я хочу ее еще и любить, только так получаешь настоящий кайф, прикасаешься к Богу, как мальчишкой в школе любил, когда девочка входила в класс, и все внутри вздрагивало и переворачивалось, и это было прекрасно. Сейчас бы хоть что-нибудь подобное почувствовать! Теперь этого не было. Наверное, возраст, хотя и говорят, что любви все возрасты покорны. Что-то такое, кажется, генерал в „Евгении Онегине“ говорил. Генералу тому „с седой головой“ было, наверняка было лет тридцать пять-сорок. Возможна, конечно, и в этом возрасте любовь, и даже старше, но в шестнадцать-двадцать пять это чувство переполняет всего человека, а потом постепенно идет на спад, далее человек уже обычно живет в семье, уже и сама любовь меняется, а потом уходит, как вода в песок.

Человеку при стабильной жизни становится скучно, он начинает искать приключений. Так произошло с одним Григорьевским знакомым. Жили они с женой вроде бы нормально, но однажды он застал ее в постели с каким-то мальчишкой лет восемнадцати: чего-то ей вдруг взбрендило в голову с ним переспать — со скуки, что ли. Что-то соврать в этой ситуации было уже сложно, поскольку сама она была абсолютно голая, да и мальчишка голее не бывает, да еще и со своим вздыбленным бананом, который этот мальчуган очень активно использовал по прямому назначению, пристроившись к супружнице, как собачка, сзади. Потом было долгое выяснение отношений на грани обоюдной истерики. Будь они хотя бы лет на десять помоложе, может быть, тут же и разбежались — такие штуки обычно не прощают. Кстати, государство к таким вещам относится довольно лояльно: изменяй кому угодно, только не Родине. Ему было настолько обидно, что он ей в ходе той душераздирающей разборки признался уже в своей измене с некоей Машей, что с его стороны было просто глупо, хотя, с другой стороны, вроде бы тогда счет на измены вышел 1:1, то есть, ничья, и тут уже появлялась хоть какая-то возможность примирения. Но теперь уже у нее закипела страшная обида и так и зудело это дело с пока неизвестной ей Машей раскрутить и заскандалить до биться посуды, но такая разборка, понятно, была бы не в ее пользу. Ее-то поймали на месте преступления, а про Машу он вполне мог и соврать от обиды. После этого инцидента они какое-то время избегали близости, хотя и продолжали спать в одной постели, но каждый под своим одеялом, затем все-таки как бы случайно совокупились, но без поцелуев и нежных слов, молча — нужно было какое-то время, чтобы привыкнуть ко всему произошедшему. И потихоньку привыкли, и к тому же вскоре неожиданно закончились их многолетние финансовые проблемы.

Причем проблемы эти разрешились буквально в один миг как по мановению волшебной палочки, и связано это было с их старой дачей в Лисьем Носу. Эта дача ему досталась от дяди, построили ее в начале пятидесятых на месте другой дачи, точнее перестроили и надстроили. Когда-то очень неплохая была дача, сама по себе огромная ценность хотя бы за счет расположения, но продавать ее было жалко. Однако участок после сильных дождей периодически подтопляло, дом постепенно начал садится, даже рамы на веранде выперло наружу. Думали, что делать дальше, потому что денег на ремонт не было. Бедность же их кончилась в тот самый день, когда он решил разобрать дощатый настил, на котором они спали все эти долгие годы, дабы поставить вместо него нормальную кровать, которую привезли из города чтобы было, наконец, помягче спать. Слава Богу, что, опять же от безденежья, он никого не нанимал, а делал все сам. Вскрыл доски и — ахнул. Пространство под настилом оказалось заполнено разными бумагами, большей частью ненужными, но в том числе огромной коллекцией почтовых марок девятнадцатого и начала двадцатого века, а главное, многочисленными бронзовыми предметами, включая каминные часы восемнадцатого века, поделками из слоновой кости, полудрагоценных камней и старинными иконами. Было все, кроме золота, серебра и бриллиантов. Вот этого, к сожалению, а может быть, и к счастью, не наблюдалось. В те годы, когда стоили настил, никому такое барахло не было нужно, видимо, им и заполнили пустое пространство, чтобы не пропало место — на всякий случай — вдруг когда пригодится. И пригодилось. Все эти вещи и даже марки теперь стоили баснословно дорого. Про мальчишку и про некую Машу больше и не вспоминали. Он об одном жалел: мальчишку надо было непременно избить в кровь, надавать поджопников, а он этого не сделал, отпустил поганца. Сидело это в нем занозой до сих пор.

Надо сказать, что и тести иногда выручали здорово. У Ромы Гусева был довольно странный тесть, старый человек, уже годами хорошо за восемьдесят, бывший военный, чего-то там такого ветеран, который много лет постоянно проживал за городом в разрушающемся доме, скорее напоминающем карикатурную трущобу. Сколько Рома его помнил, тесть ходил всегда в одной и той же старой дырявой фуфайке, стоптанных ботинках и в заплатанной рубашке. Как Плюшкин он ничего не выбрасывал. Вообще жил в страшной грязи. Дочь его, жена Гусева, посылала отцу с оказией еду и деньги, хотя и сами они жили довольно небогато, хотя и не голодали. Однажды сам Гусев отправился на дачу, привезьти деду еды и немного денег, помочь по хозяйству, типа дров наколоть. Дед взял деньги, а потом куда-то из комнаты пропал, Гусев начал его искать, чтобы спросить ключ от сарая, и вышел на веранду. Там он и увидел тестя, стоявшего у старого комода. Глуховатый старик не услышал подошедшего Гусева и выдвинул в комоде нижний ящик, чтобы положить туда полученные деньги. Заглянувший туда через его плечо Гусев не удержался и сказал: „Вот это да! А говорили: есть нечего!“ — нижний ящик комода был битком набит вполне современными деньгами, и даже доллары в этой куче тоже промелькивали своей приятной зеленью и ликами президентов. Вздрогнувший от неожиданности старик был потрясен, что-то пробормотал, ему тут же стало плохо, с ним случился удар, и через три дня он умер. Он был что-то типа скупого рыцаря и Плюшкина в одном лице. Тайна его была неожиданно раскрыта, и он не смог этого пережить. Тесть всегда голосовал за коммунистов, ругал существующую власть за то, что их, ветеранов, бросили, и они подыхают с голоду. Он был участник войны и пенсию получал немаленькую, имел льготы, предприятие, где он когда-то работал, ему что-то подкидывало, но в годы перестройки в человеке что-то сломалось и никак восстановиться уже не могло. Денег, кстати, в ящике оказалось довольно-таки много: около двадцати тысяч долларов по текущему курсу. Хватило и на достойные похороны, да еще и дачу починить и новую машину купить. Надо сказать, что тестя не раз Рома поминал потом добрым словом.

Кстати, бывшая теща Григорьева, Елена Петровна, тоже была точно такая же Плюшкина: ничего не выбрасывала — все перевозила на дачу и там складировала. Даже картофельные очистки и банановые шкурки она сушила под батареей, а потом закапывала в грядки. Собирала она неизвестно зачем и спитой чай, и кожуру от апельсинов, и чешуйки от креветок, пыталась стирать одноразовые подгузники Это была особая социальная группа: пенсионеры, потерявшие ориентировку в современном мире, и желавшие только одного, чтобы только бы их не трогали и не сделали им еще хуже. Это было странное, именно не военное, а послевоенное поколение. Ветераны войны хотя бы имели героическое прошлое, бряцали медалями, качали права, где только возможно, получали хорошую пенсию и не голодали, а у послевоенных этого ничего не было. Они с тестем постоянно покупали все, что им предлагали торговцы на улице якобы с большой скидкой. Будто бы с таможенных конфискатов: то есть самый что на есть негодный ширпотреб, сшитый в Китае явно по домам, а не на фабрике, или же в соседних подвалах. Как-то один цыган продал им набор посуды чуть ли не пятьдесят предметов, который сейчас так и лежал уже год в коробке. В жизни они бы не стали покупать такой набор, но цыган сказал, что они куда-то едут, машина сломалась, там голодные дети и срочно нужны деньги, и старики на эту историю тут же купились. Их квартиру наполняли ненужные дешевые товары: ножи, которые не режут, будильники, которые не проработали и одного дня.

Тещу ни в коем случае осуждать нельзя: то поколение больно уж натерпелась. И соседка-блокадница не исключение. В детстве ее чуть не съел людоед. В блокаду за ней, четырнадцатилетней девчонкой, гнался мужик с топором. Повезло, что дверь в квартиру была не закрыта на замок, и девочка успела вбежать в квартиру, где спала ее бабушка, и тут же заложила крюк. Ее тогда подкармливали сотрудники в военно-медицинской академии: то косточку оставят, то очистки. Оставляли в определенном месте, без всяких слов. А брат ее погиб — ему было тогда лет тринадцать, у него хотели отнять хлебные карточки, он убегал, упал, поскользнулся, со всего маху ударился затылком о дорогу и умер.

А мать Григорьева считала, что вообще выжила чудом. Она в Сталинграде попала под страшную бомбежку. Тогда все вокруг горело, на ней даже загорелось платье, но она как-то уцелела. Кто выплеснул на нее ведро воды. Ей было тогда шестнадцать лет. Не окажись рядом того неизвестного человека с ведром, и род Григорьевых не продолжился бы. Не было бы и самого Григорьева.

Изменения в современной жизни происходят так стремительно, что далеко не все могут за ними угнаться. Так и отдельные люди иногда застревают в каком-то одном времени. Например, некоторые продолжают одеваться, как в семидесятые-восьмидесятые, слушать музыку тех лет, и обстановка их жилищ остается такой же и даже образ мыслей не меняется.

Во времени могут застревать не только отдельные социальные группы, но и целые местности. Григорьев как-то оказался в одном городе в глубинке посреди России. Ехали, ехали на машине — вокруг — пустыня, никого, ни поселений, ни обработанных полей, какие-то остовы ферм, разрушенные деревни, как после мора. Наконец, приехали в город. Григорьева жители того города очень поразили. Они будто застряли в девяностых годах: грязь, ларьки в решетках, хмурые люди в темной одежде, китайских пуховиках, из которых лезет перо. Мобильной связи тут не было вовсе. По крайней мере, мобильников у людей не наблюдалось. Зато абсолютно все ходили с бутылками крепленого пива, будто с ними и родились. Ни одного человека без бутылки увидеть не удалось. Увидели и типового рэкетира из начала девяностых: в малиновом пиджаке, страшный-престрашный, в шрамах. Он рэкетировал торговок семечек и вполне успешно: те отсыпали ему бесплатно по стакану прямо в карман его потертого пиджака.

Дядьке Григорьева по матери в войну тоже здорово досталось. Любопытно, что сам дядя никогда не курил, но к курению других относился, как говорится, лояльно по одной простой причине: в войну сигареты спасли ему жизнь. В одном из боев он был тяжело ранен осколком в бедро, а таких раненых была установка на машины не брать и никуда не отправлять — пусть умирают на месте. И он тут же лежал рядом со многими другими у медсанбата без всякой помощи. В это время над ним склонился водитель подъехавшей санитарной машины и попросил закурить: приставив, покачивая, два растопыренных пальца ко рту. Кровь вытекала, он слабел, даже сил не было ответить — только глазами указал на вещмешок, в котором лежало несколько пачек трофейных немецких сигарет — окопная валюта. Водитель, очень довольный, взял одну пачку. Дядя ему кивнул: бери все, чего уж тут. И тогда водитель, матерясь с персоналом медсанбата, все-таки запихнул его себе в кабину и в жуткой и мучительной часовой тряске все-таки довез до госпиталя. Там дяде чуть не отрезали ногу, но все-таки обошлось.

У бара вдруг создался шум и нездоровая суета. Это появилась Галина Михайловна со своей подругой. Григорьев обычно старался держаться от этой Галины Михайловны подальше: он нее перла какая-то отрицательная энергия. К тому же она имела на редкость отвратительный голос: тоненький, с подвизгом, хотя сама собой была, как говориться, „гора сала“ и имела такую огромную задницу, что с трудом влезала в стандартное пластиковое кресло. Как-то пыталась подняться, так вклиненное кресло поднялось за ней и Галине Михайловне потребовалось время, чтобы из него выдраться. Все умирал со смеху. После этого она брала только стулья без подлокотников. И конечно, голос. Более мерзкий голос был разве что у соседки по даче — такой же жирной тетки — который буквально не умолкал ни на минуту все выходные, и хуже его была только что разве дисковая пила. А вначале даже Галину Михайловну пожалел — столько лишнего таскать на себе, пока случайно не увидел в столовой, сколько она ест. На обед она бежала всегда в первых рядах, набирала огромное количество еды, хлеба, сдобы и сладостей. Вечером, с жадностью поедая мороженое, она утверждала, что целый день ничего не ест, а почему-то толстеет. Это было как жалобы заядлого курильщика на кашель и одышку. Ответ только один: бросай курить! Таковы часто и жалобы обжоры на лишний вес. На пляже такие личности покупают орешки, в двенадцать часов сразу идут на дополнительный перекус и опять же в первых рядах. Вокруг них на лежаках стоят бесчисленные тарелки с картошкой фри, пиццей, колбасками, другая еда и в изобилии лимонад и пиво, и все это съедается и выпивается. Вечером они идут гулять и обязательно что-нибудь съедают. И теперь лежали студенистыми глыбами и ели. Один лежак уже был продавлен, сломан. Плавать им было лень, они просто стояли в воде у берега и перетаптывались, считая, будто бы так уходит энергия и они худеют. И так лежать, как тюлени, периодически переворачиваясь, и топтаться в воде они могли бесконечно. Оживлялись только при крике: „Обед!“

Глядя на них, Григорьев украдкой пощупал жирную складку и у себя на боку, огорчился и решил вообще ни на какие полдневные закусоны категорически не ходить.

У сестры Григорьева был кот Мурлян, который не знал меры в еде, поэтому съедал столько, сколько ему давали, а потом блевал или поносил. И люди такие тоже есть. Вот им категорически нельзя брать систему „все включено“.

Так как женщины по одиночке на юг не ездят в принципе, то Галина Михайловна тоже приехала с подругой. Та, кстати, была вполне нормальная тетка, однако, имевшая некоторые хронические заболевания, о которых рассказывала всем желающим. Все свои заболевания она считала следствием тяжелого стресса в подростковом возрасте, в частности ранней любовной трагедии: в двенадцать лет она полюбила мальчика, и расставание с ним вызвало у нее тяжелейшие переживания, в ходе которых она даже пыталась покончить с собой. После этого стресса она впала в период сонливости, который длился, наверное, лет десять, если не больше. В этот период она вышла замуж, и он, этот период сна, продолжался еще несколько лет в период замужества, а потом вдруг прошел.

— Я много времени потеряла в юности, — говорила она, — мало, где была, мало любила, поскольку постоянно хотела спать. Пребывала в постоянной сонливости и спячке. Я помню, когда и замуж уже вышла, муж что-то мне говорит, а я сижу рядом и засыпаю. Возможно, это была невыявленная болезнь щитовидной железы, которая позже прогрессировала. А теперь после лечения я чувствую себя значительно бодрее, чем в юности.

Тогда же, в юности, с ней случилась и еще одна серьезная неприятность. Когда ей было семнадцать лет, она вдруг почувствовала боли в низу живота. Мать, предполагая, конечно же, аппендицит, отвела ее к хирургу. Тот диагноз аппендицита снял, сказав, что это воспаление придатков и девочку надо немедленно отправлять на лечение в областной центр к гинекологу. Мать испугалась это сделать, потому что направлять девушку в гинекологическое отделение означало, что с дочкой что-то не так, типа аборт, и в их маленьком городке это было чревато распространением слухов. Поэтому она лечила ребенка антибиотиками дома, что возможно, это и стало причиной того, что у дочери никогда не было детей. Вообще ничего в жизни, что она планировала, у нее не сбылось: хотела быть драматической актрисой, а всю жизнь танцевала, хотела много детей, а осталась бесплодной, ни за что не хотела выходить замуж за моряка, а вышла как раз за него, правда за капитана.

Полураздетый народ сновал туда-сюда. Григорьев от нечего делать рассматривал на телах татуировки. Помнится в Тунисе на пляже было довольно много татуированных европейцев, причем у одного немца в возрасте лет уже за пятьдесят от сплошных татуировок нормальной кожи на правой руке да и не было видно — конечность даже казалась синюшной, будто его исколотили дубиной, наверняка это вредно, левая же рука была еще более менее чистая. Был там и мужик годами уже к шестидесяти с седыми кудряшками даже у него на дряблом животе были иероглифы и еще серьга в ухе. Григорьев так и не понял, откуда он, из какой страны, Язык был похож на немецкий, но не немецкий — может быть, голландский. Трезвым его за все время никто не видел. Он даже на море не ходил, а с утра до вечера сидел в баре у стойки, как приклеенный.

И все это время Григорьев продолжал непроизвольно выискивать глазами Ирину. Он чувствовал, что сходит с ума. Буквально прошлой весной у него был схожий эпизод сексуального безумия. Однажды он ехал по эскалатору и увидел очень красивую молодую женщину. С ним что-то произошло. Неожиданно для себя он вдруг подошел к ней и сказал: „Девушка, выходите за меня замуж!“ Некоторое время она удивленно смотрела на него, потом сказала: „Я не против, но не так же сразу!“ Они вышли из метро, посидели в кафе, потом пошли домой к Григорьеву. Метро закрылось, мосты развели, нужно было как-то устраиваться ночевать. Наташа, так звали девушку, колебалась. Григорьев же напрямик предложил ей спать вместе — устроить первую брачную ночь, но потом все-таки разложил кресло-кровать. Она сначала легла туда, а потом сама пришла к Григорьеву, они провели эту ночь в любовных играх, но утром все было уже не так, как вечером, а потом вообще знакомство расстроилось. Григорьев связывал неудачу с тем, что у Наташи была подруга-лесбиянка, которая препятствовала их встречам и так постепенно все сошло на нет. Была ли сама Наташа лесбиянкой или она была колеблющейся бисексуалкой, Григорьев так и не разобрался. Григорьев потом решил, что в силу своей врожденной натуры она была сторонница традиционного секса, но та ее подруга была активная лесбиянка, причем влюбленная в Наташу и совращала ее, наверняка к ней лезла в постель и заставляла заниматься с ней сексом. А замуж Наташа хотела выйти как раз для того, чтобы избавиться от этой двойственности, но не хватило ни сил, ни желания. Григорьев, впрочем, этот разрыв не особенно-то и переживал. И не один раз так уже было у Григорьева, да наверно и у многих: вспышка чувства, когда кажется — вот оно то, что искал — и затем снова спад: ошибка. Это чувство было просто фантомом, возникшим в поисках мечты: идеальной любви. Однако это довольно яркое и запоминающееся событие его жизни, и он не жалел об этой встрече.

Жизнь обычного человека среднего возраста довольно скудна интересными событиями, и дни, недели и месяцы начинают сливаться в один поток. Григорьев как-то заметил, что люди обычно рассказывают все об одном и том же. Например, сосед по даче много лет рассказывал об одних и тех же случаях из его службы в армии, поскольку ничего значимого в дальнейшей его жизни не случалось. Интересно, что собственная свадьба для рассказчика-мужчины не представляет никакого интереса, впрочем, также как и для слушателя-мужчины. Если мужчина будет упоенно рассказывать про свою свадьбу притом, что там не было драк, его непременно сочтут за придурка. А вот женщины, напротив, очень любят рассказы про это торжество: сколько там было гостей и как всё проходило и какое на ней было платье и рассказывают одно и то же лет двадцать или тридцать. Если хочешь угодить женщине, понятно не той, с которой заводишь роман и которая не в разводе, спроси, как у нее проходила свадьба. Впрочем, имеется некоторая вероятность попасть и в болевую точку, типа на гражданский брак, когда муж вроде как бы и есть, а свадьбы-то и не было.

Была у Григорьева такая знакомая по работе Анна Львовна Дьяченко. Много лет у нее кроме мужа был еще один постоянный мужчина — очень давний любовник. Человек он был самый что ни на есть средний, небогатый, по сути — неудачник, хотя и доцент университета. Квартира у него была однокомнатная, машина — русская, зарплата — более чем скромная. Деньги он зарабатывал, понятно, только в период экзаменов, на это в общем-то и жил. Муж же и получал хорошо, и квартира у них была пятикомнатная, и иномарка большая у мужа, и ей купил хорошую машинку, правда маленькую, женскую, которая ей очень даже нравилась — симпатичный внедорожничек „Субару“. Любовник был нужен ей для души, опять же нелишняя добавка секса, приятных ощущений. И тут возникла неожиданная проблемочка: у доцента совершенно случайно обнаружили сифилис. Он как человек ответственный сразу же ей и позвонил. А получилось так: у него случился гипертонический криз, его отвезли в больницу, и там сработала реакция на сифилис, которую обязательно делают всем поступающим. Ее как партнершу он не выдал, но ей сообщил. Она начала искать, где сделать анонимное обследование, и без труда нашла такой медицинский центр чуть ли не за углом. Анализ оказался отрицательным, слава Богу! Любовничек же лежал в больнице, там ему капали пенициллин, к тому же сделали еще и пункцию спинного мозга, дабы удостовериться, не поражен мозг. После пункции у доцента неделю безумно болела голова, он даже ходить не мог. В коммерческой клинике, где Анна Львовна сдавала свой анализ, ее уверяли, что обычный сифилис лечится двумя уколами раз в неделю, то есть две недели — два укола, а пенициллин капают для того, чтобы только срубить денег и чтобы лечение не казалось слишком уж простым, тогда просто не за что будет брать бабки. И ей тоже всадили такой укольчик для профилактики. Она была очень разгневана на доцента: ведь наверняка нашел какую-то курву, изменяет с ней, или же со студенток берет натурой за экзамены, но, с другой стороны, ведь она-то сама с мужем жила регулярной половой жизнью, чуть ли не по расписанию, и требовать с неженатого человека ни с кем не встречаться было бы с ее стороны, пожалуй, что нечестным. Презервативами во время близости они никогда не пользовались, а в качестве контрацептивного средства у нее несколько лет стояла внутриматочная спираль и теперь следовало решить: встречаться ли с доцентом дальше вообще, а если встречаться, то как себя вести: использовать ли презерватив, что делало отношения несколько другими, или же сделать вид, что ничего не произошло, поскольку он сам считал это дело лабораторной ошибкой, непредсказуемой реакцией иммунитета, и опять же в любом случае его пролечили. Могла быть и ошибка. Короче, она была вся в сомнениях. И отпускать мужика не хотелось, ведь тут же найдет себе кого-нибудь помоложе. Но если сифилис был настоящий, нужно было бы проверить и мужа, и вовсе не исключено, что именно дорогой муженек и заразил ее, а уже она в свою очередь заразила доцента, хотя вроде никаких явных проявлений у нее не было. Короче, стресс по этому поводу был сильнейший. Анализ следовало повторить, а хорошо бы и мужа уговорить на него. А вариант был такой: устроить его на какое-нибудь обследование по поводу сердца, а при поступлении в любую больницу на сифилис проверяют в обязательном порядке. Но тут был и свой риск: вдруг тест окажется положительный, а муж точно уверен, что ни с кем не ей изменял и наедет на нее, а у нее в этот раз возьмет да и сработает. Вдруг та частная лаборатория ничего не делала, а просто так дала отрицательный результат, от балды. Конечно, такой вариант маловероятен, но он существует. А проиграть тут никак нельзя. Надо было продумать все возможные варианты, например, сходить полечить зубы, чтобы была хотя бы гипотетическая возможность стороннего заражения по вине врачей. Не скажешь же, что заразилась в бассейне, или сказать: „У Люськи Галкиной обнаружили сифилис, а я с ней пила из одной чашки, давай-ка, дорогой, проверимся!“ Но сифилис, говорят, бытовым путем не передается, хотя, скорее всего, врачи, как всегда врут, так же, как и о СПИДе, чтобы не создавать паники среди населения. Надо все четко продумать. Сотрудница на работе недавно лечилась от уреаплазмоза, получила кучу антибиотиков, переругалась вдрызг с мужем, а потом оказалось, что такого заболевания не существует. Еще был неплохой вариант под видом витаминов подавать мужу антибиотики: есть такие очень сильные всего одна таблетка в день.

Любой может залететь по этому делу — тут не предугадаешь, никто не застрахован. Ближайший пример: эта же самая Люся Галкина. Во ей в личной жизни ну никак не везло. В последний Новый год собрались хорошей компанией, люди были все свои или чьи-то хорошие знакомые. Выпили, конечно, потанцевали, потом, чтобы расслабиться, она переспала с одним мужиком. Первый раз за год. И нате вам — словила сифон! Настроение у Люси было ужасное. Просто непруха! И так начался год, с которым она связывала очень большие надежды!

Впрочем, Григорьев этой истории вовсе не удивился бы. Многие знакомые залетали. Последний пример, опять же небезызвестный Ванька Кирьяков, менеджер отдела продаж. По весне он тоже где-то ухитрился подцепить сифилис и лежал в кожной больнице. Любопытно, что последние две его подруги оказались здоровы, а третья, с которой он был близок до этих двоих, обвиняла его самого, потому что и у нее тоже определили заразу. И еще какие-то были безымянные подруги, но уже вне охвата медицины — он не помнил, откуда они и взялись, так что найти их было невозможно. В карточке ему так и написали: „множественные случайные половые связи“. Засадили укол, к тому же ужасно болезненный, Ваня от неожиданности даже крякнул: „Вот ни фига себе!“ Обсудили ситуацию с соседом по палате. Тот постоянно стонал, хватаясь за голову:

— За все надо платить!

Кстати, на фоне лечения Ваню к тому же еще и жутко обсыпало: через пару дней лечения он весь внезапно покрылся коростой. Мать пришла навещать — и не узнала. Врач поскреб в бороде и промямлил, что это довольно частая токсическая реакция на антибиотики. Бывает. Ничего страшного. Пройдет.

Вот уж никак не ожидал Ваня такого приключения. Попал как кур во щи! Гульнул, называется!

И еще другой молодой парень с работы Коля Зинченко однажды познакомился с симпатичной девушкой. Она ему очень понравилась, и он даже хотел чуть ли не делать ей предложение, съезжаться, но тут у него на члене образовалась здоровенная язва, и очень довольные врачи, продемонстрировав его член студентам, диагностировали сифилис. Девушка была этому удивлена, но как-то не очень. Они, конечно, оба пролечились, но после лечения тут же разбежались. Такие вещи, как совместный сифилис, не очень-то сближают. Коля в себе был уверен, а значит, это девчонка где-то раньше подцепила. Лечиться одновременно с ним ходил там еще один парень, который от этого дела почти полностью ослеп. Сифилис видать давно разъедал его мозг, а выявили инфекцию совершенно случайно: начал быстро терять зрение, а при поступлении в глазную клинику взяли анализ — и вот тебе! И еще там была учительница начальных классов, у которой такая же сифилитическая язва образовалась не на интимном месте, где ей и положено быть, а прямо в горле. Прямо скажем, не повезло. Неудачный случайный минет с молодым симпатичным кавказцем. Она тогда-то едва не захлебнулась, и уже казалось, что спаслась, но не тут-то было. Коля Зинченко почему-то был твердо убежден, что учительница начальной школы просто в силу своей профессии никак не может делать минет, и не только случайному кавказскому человеку, но даже и собственному мужу. Это надо запретить законодательно и брать подписку, иначе моральные устои общества могут быть окончательно расшатаны. Григорьев же считал, что никаких устоев давно уже нет, а потому и расшатывать-то нечего.

Зинченко, как и анапский Леха, тоже считал, что женщины по большому счету все одинаковы, однако ни с одной из них постоянно ужиться не сумел, и не мог объяснить внятно Григорьеву, почему так происходит:

— Уже день на третий они начинают меня раздражать! Не могу даже понять, почему. Может быть, я просто никого не люблю. Даже не знаю, что и делать. Может, купить резиновую куклу? Не знаешь, сколько стоит?

Они тогда еще обсудили под коньячок, может ли женщина ревновать мужчину к резиновой кукле? Наверное, все-таки да. Ревнуют же к виртуальным знакомствам в Сети. Например, женщина ведет какую-то переписку в Сети и тщательно скрывает ее от мужа. Такие действия неизбежно порождают ревность. Ревность — вариант реакции собственника, что эта женщина принадлежит только ему и больше никому. А в жизни вряд ли кто-нибудь хочет принадлежать только одному человеку, хоть бы и мужу. В старые времена женщин запирали в гаремы, а сторожили их специально отобранные кастраты. Существуют легенды, как некий некастрат каким-то образом пробрался в гарем и провел там несколько дней, наслаждаясь жизнью до полного своего истощения. Возможно, такой эпизод существовал и в реальности, хотя, наверняка, и не закончился так красиво. Непременно нашлась бы в гареме хотя бы одна женщина, которая бы настучала, поскольку ей не хватило. А одного мужика на всех точно не хватит, и он наверняка будет работать исключительно с молодежью, а оставшиеся обязательно настучат мужу или охране и на мужика и на молодых изменщиц. И всем им будет секир-башка! На Востоке мужики жуткие ревнивцы.

Впрочем, Григорьев знавал одного такого ревнивца и в России. Тот женился на женщине моложе себя лет на пятнадцать. Поначалу у них все было хорошо, родили ребенка. Потом жена загуляла. Он об этом узнал и какое-то время терпел. Но однажды вычислил, что она пошла к тому, выпил, конечно, для храбрости полпузыря, взял ружье и отправился их искать. И вскоре нашел. Любовники шли рядом по улице, особо не таясь, он подошел к ним с двустволкой и двумя выстрелами убил обоих. Потом инстинктивно пытался куда-то уйти, сбежать, но поселок обложили милицейскими нарядами, и убийцу скрутили, хотя он и пытался отстреливаться. Разбили ему всю морду в кровь. Любопытно, что убитых любовников родители их решили похоронить рядом. Четырехлетнего ребенка взяли под опеку его бабушка и дедушка — мать и отец погибшей женщины. Суда еще не было, но считают, что новоявленный Отелло за двойное убийство получит не менее двадцати лет заключения. Трагедия затронула довольно много людей: двое умерли, у них были родители, братья и сестры, да и у самого убийцы были родители, ребенок остался сиротой. Вот и вопрос: стоит ли любовь таких жертв?

Кстати, живи они без официальной регистрации, то есть в так называемом гражданском браке, может быть, и не случилось бы такой жесткой реакции, кончившейся смертоубийством. А тут штамп в паспорт был поставлен, а это считается как бы зарегистрированное право собственности на женщину. А мир меняется. Женщины стали самостоятельными и равноправными и вполне способны заработать себе на жизнь и содержать себя и детей. Другая знакомая Григорьева Ольга Павловна была самая типичная поглощенная и зацикленная своим успехом бизнесвумен. Причем с явным перекосом мозгов, когда кажется, что все можно купить. Бизнес, деньги полностью извратили ее мироощущение. Мобильник у нее от уха не отлипал, это потом перешла на гарнитуру, когда сказали, что так будто бы менее вредно, а то мозги могут перегреться. С людьми разговаривала жестко и упивалась этим, мужиков на работе гоняла нещадно, персонал был ни жив ни мертв, когда она там наводила порядок. Сама же была маленькая, крепенькая, с небольшим пузичком. Уже семь лет жила в разводе: выгнала прежнего бездельника на хрен! Сначала знакомилась, где и как придется, да и все как-то не везло. Потом в ее круге пошло поветрие оттягиваться в клубе „К.“ на мужской стриптиз. Как-то в подпитии подкупила себе там мальчика на ночь. Той ночью, когда выскочила мыться после близости, посмотрела в зеркало на себя голую и очень себе не понравилась. Соответственно начала серьезно заниматься собой: ежедневный фитнес, массаж, салоны красоты, рациональное питание. Общение с молодыми очень дисциплинирует и стимулирует. Любовнику позволяла все, но минет ему не делала принципиально, считая, что это пошло и унижает женщину. Целовала, конечно, малыша, игралась с ним, но не до конца. Мальчишку того так и не меняла и постепенно к нему привыкла. А для женщины привычка почти как любовь. И она не удержалась — влюбилась. А парень оказался и гетеро и гомо, то что называется бисексуал, и у него на этой почве был близкий друг, который этому красавчику постоянно звонил, дико его ревновал, а этот всегда разговаривал с ним как-то нарочито грубо, ругал пидаром. Она и сама начала ревновать, пока однажды не подслушала фразу: „Не могу сейчас говорить: моя старуха вот-вот придет, по-быстрому ее выебу и сразу же приеду к тебе, успокойся!“ Все в ней тут же и оборвалось. Распахнув дверь, ворвалась в комнату в ярости, готовая испепелить одним только взглядом: „Убирайся отсюда немедленно, мразь, подонок!“, но тут же мыслишка подлая промелькнула, глядя на стройную задницу: „А может, еще разок?“ Разбежались, хотя потом и жалела. Молодых людей покупала себе еще пару раз. Бесплатно получить уже никак не получалось. Бесплатно ее никто не любил. Бесплатно ее только боялись. Даже зам по производству, хотя и говорил ей постоянно комплименты, и чувствовала она, что нравится ему, но и тот ее боялся. Неплохой мужчина, но после мальчишек он казался ей неприлично староват, брюхат, лысоват и сед в жалких остатках волос. К тому же наверняка имел простатит и проблемы с эрекцией. Не исключалось, что он еще и скрытый извращенец. Пробегал такой слушок среди сотрудников.

В схожей ситуации совсем не худший вариант личной жизни сложился у одной давней знакомой Ольги Павловны, женщины несколько постарше — уже за пятьдесят, вдовы (мужа-биснесмена пристрелили еще в девяностые), новоиспеченной пенсионерки. Последние десять лет она проработала в налоговой, подкопила там деньжат, от мужа кое-то осталось, построила себе хороший загородный дом. Тоже долго мыкалась одна и все без результата. Мужики попадались такие, что трахнут и убегут, а потом делают вид, что ничего не было. А наверно, лет пять секса вообще не было. Прошлым летом наняла одного мужика чинить кровлю. Мужик был неопределенного возраста, лет сорока пяти, с виду — молдаванин, хотя, может быть, и нет. Видок у него был еще тот: будто лет двадцать пил водку без продыху, а тут вдруг взял да и завязал. Ей в тот вечер было скучно, тошно, она пригласила работягу на чашку чая, а потом и переспать, и он ей понравился. Так и оставила его там на даче в сожителях. И надо сказать, сделала очень умный ход: с тех пор он постоянно там живет, то есть присматривает за домом (функция: сторож), работает на территории (садовник), и платить ему за это не надо; ее он уважает, потому что она его кормит и предоставляет жилье, но и без спросу никуда не лезет: приходит в постель только тогда, когда скажешь (муж-любовник), и по большому счету, если что-то пойдет не так, его всегда можно будет прогнать. Зато на участке у нее всегда идеальный порядок: дорожки посыпаны битым кирпичом, клумбы ухожены, лампочки торчат — красота! И мужику хорошо: наконец-то постоянное комфортное жилье, много еды и, опять же, баба. Взрослые сыновья Ольги Павловны оба приезжали, поморщились, но посчитали, что лишь бы матери было хорошо и, главное, чтобы она в их дела больше не лезла со своими советами.

Утром в начале восьмого Григорьев, как и всегда, перед завтраком пошел на море искупаться и на лестнице встретил Ирину поднимающейся к себе на этаж.

— Ты что, только возвращаешься? — изумленно спросил он.

— Ну, да! А ты на пляж?

— Ну, да! — словно эхом ответил Григорьев и пошел дальше, но именно в этот самый момент с ним что-то произошло. Какой-то предохранитель внутри него внезапно перегорел. Несмотря на жару, Григорьева будто пробило морозом по спине. Он пришел на море и проплыл пару километров в полную силу, но этот внутренний озноб никак не отпускал. По большому счету, эта женщина ему ничего не была должна, ничего не обещала, не делала никаких намеков, никаких шагов к сближению. Напротив, всячески пыталась отдалиться от него, никак не соприкасаться с ним.

И через два часа Григорьева все так же потряхивало. „Я так точно сойду с ума — надо срочно кого-нибудь трахнуть!“ — подумал он, передернув плечами.

По дороге на пляж он купил черешни. Торговец, здоровенный дядька, очень щетинистый, в майке, весь на видимых местах заросший черной курчавой шерстью, поблагодарил Григорьева за покупку. Потом Григорьев сидел на лежаке в тени зонтика, плевал косточками в большое пластиковое ведро из-под йогурта. Такими ведрами отель закупал йогурт. Йогурт съедали, а ведра шли на мусорные бачки. Ничего тут не пропадало.

На соседнем лежаке располагалась довольно симпатичная женщина, средних лет. Она была странно сурова. Какое-то время он с ней поговорил ни о чем. Странная это была женщина и книжку читала какую-то странную. Григорьев, пока она отошла искупаться, книжку эту пролистал. Вся книга состояла из историй, когда людей за что-то наказывали. Запомнилась оттуда жуткая фраза, — буквально бросилась в глаза: „Страшно впасть в руки Бога живого…“ Даже представить себе это было невозможно. И с такими книжками ехать на юг отдыхать! Григорьев захлопнул том и даже положил его лицевой стороной вниз на лежак подальше от себя и накрыл полотенцем. Сохранилась еще какая-то первобытная вера, что предметы каким-то образом могут влиять на человека, поэтому люди не любят листать книги с фотографиями кожных больных, боясь заразиться, одевать чужие вещи, пусть даже выстиранные. Знакомый был в командировке в одном уральском городе, и не смог спать в гостиничном номере: было страшно. Они с товарищем, который ощутил то же самое, всю ночь провели на скамейке на улице, благо ночь была очень теплая и какая-то тоже необыкновенная.

Понятно, что целый день Ирины нигде ни в отеле ни на пляже видно не было — отсыпалась. Григорьев же предался унынью, а унынье, между прочим, считается одним из семи смертных грехов. Хорошо известна довольно жуткая фреска Джотто „Уныние“ в Падуе. А всего церковь обозначает семь смертных грехов, из которых Гордыня считается самым сильным и непобедимым. Оставшиеся пять: Зависть, Обжорство, Похоть, Гнев и Алчность. Григорьев в это время совершал, пожалуй, их все, разве что кроме алчности. „Мегапиздец!“ — как говорит по такому случаю молодежь.

И озноб внутри сохранялся. Трясло Григорьева до самого вечера какими-то периодами то больше, то меньше, как бывает при гриппе, даже в сауне поколачивало. Даже когда лег в турецкой бане, которая называлась „хамам“, на горячую мраморную скамью, и то внутри сохранялся неприятный холодок.

Это было словно первый симптом простудного заболевания или любовной лихорадки. Он испугался этого чувства, поскольку однажды в студенчестве уже пережил схожее любовное безумие. Давно это было. Он тогда полюбил одну девушку, которая любила другого, а Григорьев это понять никак не мог. Они, девушка и ее парень, от Григорьева постоянно скрывались, поскольку девчонка не без причины опасалась возможных эксцессов. Вроде поначалу они с Григорьевым любили друг друга, и вдруг что-то произошло — внезапно отношения изменились. У нее вдруг появились неотложные дела, подготовка к экзаменам. Ну, и скажи, что у тебя другой, однако она ничего не говорила, и ясности не было. Потом она вообще куда-то исчезла, якобы уехала к больной бабушке. Григорьев, уже со сломанными любовью мозгами и в состоянии любовной лихорадки тут же вычислил и бабушку, и ее загородный дом и организовал там засаду: в кустах в саду заброшенного дома создал небольшой замаскированный наблюдательный пункт. Приехал утром пораньше, подождал минут десять, потом не вытерпел и решил заглянуть в окно. И тут же все и прояснилось: через окно он увидел две головы в постели на подушке, но и этому не поверил, а стал ждать, а потом парнишка вышел на крыльцо, баловень любви, зевая и почесываясь, побежал в туалет. Григорьев вошел в дом, они начали с этой самой подругой выяснять отношения. Потом, конечно, не удержался, парню все-таки заехал, уходя, в морду, но не сильно, впрочем, тот сразу и упал. Кричала тогда ему вслед, прикрывшись одеялом до подбородка: „Больше никогда не приходи! Никогда! Ты слышишь, никогда!“ Молодые тогда все были. Время постоянного поиска партнера, новые знакомства — в студенческой среде их всегда много, тусовки, вечеринки. А ведь Григорьеву и до сих пор ее было жаль. Но почему она тогда ушла? Тут была какая-то тайна, которую Григорьев так и не смог разгадать. Значит, тоже не понравился.

Но еще один раз они с ней тогда встретились и даже переспали. Пожалуй, только после близости, когда страсть немного пригасает, а уровень гормонов в крови падает, только и можно принимать трезвые решения. После этого они расстались уже навсегда — без злобы, с хорошей светлой грустью — она даже всплакнула, — и Григорьев больше никогда ее не видел. Потом кто-то рассказал, что она вышла замуж и родила ребенка. А за кого она вышла замуж: за того парня или за какого-нибудь другого — Григорьев уже не интересовался. Как-то однажды проходил мимо ее дома, промелькнула мысль подойти и просто посмотреть на окна, силуэт, что ли увидеть, но он этого делать не стал: снова мог начаться психоз. И потом еще: казалось, уже забыл, но однажды просто увидел в метро знакомый профиль, и ему обожгло все внутренности, защемило сердце, онемели губы.

Но куда же, черт возьми, Ирина исчезает каждый вечер? Все-таки интересно было бы знать. Конечно, если попробовать сопоставить факты. Выезжают несколько раз в год только женской компанией, без детей, куда-то исчезают ночами. Может быть, это и есть традиционный женский секс-туризм?

Вечером, как всегда ровно в девять, Григорьев спустился к бару у бассейна. Ни Олеси, ни Ирины нигде видно не было. Даже Наталья не появилась. Куда-то они все трое делись. Григорьев посидел за столиком один, впрочем, совсем недолго. Подсели незнакомые люди. Люди это были какие-то странные. Они, перебивая друг друга, рассказали ему про свою необыкновенную „счастливую“ сумку. Много лет у них была некая сумка для поездок, и в семье сложилось поверье, если ты ее берешь в дорогу, все будет удачно. Однажды дочь не взяла сумку и заболела в Египте и четыре дня провалялась в номере, притом, что пришлось вызывать врача. Потом уже они не взяли ее и были задержки рейсов и другие приключения, впрочем, хотя и неприятные, но самые что ни на есть обычные в туристическом бизнесе. Теперь они всегда брали эту сумку с собой, пусть даже в сложенном виде — много места она не занимает. Это еще одна известная черта человека, когда ему с чем-то везет, он сохраняет этот ритуал надолго и не решается его нарушать. В этом мире все влияет на все и это связи не всегда отчетливы. На этих связях основаны приметы.

Другой подсевший мужик рассказал про курортные ужасы:

— Пару лет назад отдыхал в Испании, в последний день все достал из сейфа, сложил в сумку и вышел из номера буквально на полчаса. Возвращаюсь: ничего нет — только паспорт и билет. Бегу в рецепцию: там говорят, что-де у нас такого не бывает, а полицию вызывать было уже поздно. Так и летел домой в футболке и шортах.

У Григорьева хороший знакомый Леша Соколов однажды попал в еще более серьезный переплет. Он был самый обычный мелкий бизнесмен, который случайно познакомился с некими серьезными людьми, также случайно ввязался в одну крупную сделку, и эта сделка чудесным образом выгорела. Он сразу получил много денег и поначалу не верил своим глазам: перед ним стояла целая картонная коробка, набитая деньгами. Он мог купить все. Но тут же зазвонил телефон, деньги срочно требовалось куда-то вложить с еще большей выгодой, и затем понеслись бесконечные рестораны, цыгане, сауны, деловые переговоры, красивые девочки, Испания, Италия, Греция, где он был постоянно пьян, и вообще все это время ни секунды не был трезвым, перелеты, во время которых он тоже постоянно пил. В аэропорту он направлялся прямиком в магазин Дьюти-фри, в самолете немедленно вскрывал упаковки, которые по правилам нельзя было вскрывать и пил, пил, пил. Абсент, текила в больших количествах. Сплошной угар. Дорогая машина. От той машины запомнилось только что слегка помятое правое крыло. Только купил, тут же где-то въехал, опять же бухой, а сдать в ремонт руки не доходили. Появлялась „крыша“ — какие-то жуткие рыла. Тут же и невероятной красоты проститутки и все одинаковые, как будто сестры-близнецы из инкубатора: все сплошь высокие голубоглазые блондинки, с одинаково бритыми лобками и ногами от ушей. И почти всегда, иногда даже в постели, в туфлях на необыкновенно высоких каблуках. Потом, наконец, наступил пик всего этого его периода его жизни: яхта у греческого побережья, внезапная стрельба, хаос, хлопок взрыва, глухота, чья-то кровь вместе с мозгами брызнула прямо ему в лицо, затем вдруг оказался за бортом, потом плыл к мерцающим огням побережья и там без сил выполз на камни. Полиция забрала его в участок, вызывали переводчика, потом консула. Постоянный вопрос: „Есть какие-то деньги, паспорт?“ У него не было ни документов, ни денег — только одни плавки. Потеряно было все. Не осталось ничего. Потом, пока вылавливали и опознавали трупы, еще на несколько дней была греческая тюрьма, пока делали паспорт. Затем его отпустили. Вышел из терминала аэропорта Пулково-2 отвратительно трезвый: увидел у кого-то в руке банку пива — аж сглотнул. В кармане было пятьдесят рублей на маршрутку и жетон на метро, которые дала соседка по самолету. Он клятвенно обещал ей отдать и жетон и полташку, даже записал телефон, но, конечно же, не позвонил и не отдал — попросту забыл.

Расслабляться за границей нельзя в любом случев. Прохоров Александр Михайлович уж на что он был ушлый и тертый мужик, но и на него нашлась проруха. Прошлый год был в Италии, на входе в магазин его слегка притиснули и вытащили бумажник со всеми деньгами и кредитками. Осталось только пара евро в кармане. Он тут же кинулся звонить в Москву, чтобы заблокировать карту, но буквально уже через пятнадцать минут ему на мобильник поступило сообщение, что по его карте уже купили товаров аж на 1700 евро. А ведь только чуть расслабился, вдохнул воздух Италии. Предупреждали же знакомые, что во Флоренции и в Риме цыгане подходят, предлагают какую-то газету, а под газетой подсовывают руку и ловко воруют из сумок и карманов. Отработанная годами и до мелочей воровская методика. Сродни фокусу. Держи карман! Даже он не заметил, как они это сделали. Историй про всякие приключения во время поездок было туча — у каждого что-то свое.

Так за ужастиками мирно сидели, выпивали, беседовали. За столиком позади компания мужчин и женщин с азартом играли в карты. Вдруг кто-то из них громко и радостно крикнул, видимо, со шлепком выкинув козырей:

— Вот тебе, Гриня, и пиздец!

Григорьев невольно вздрогнул. В юности во время службы на флоте у него была кличка „Гриня“. И тут впервые за много лет кличка эта внезапно прозвучала и обожгла Григорьеву внутренности. Последний раз его так называл Фома пять лет назад. Фома был тоже бывший сослуживец.

Десять-пятнадцать сантиметров разницы в росте довольно существенно влияют на восприятие человека. Фома имел рост сто семьдесят, а Григорьев — сто восемьдесят два и казался гораздо выше. Фому он тоже как-то случайно встретил на улице, тот взял номер телефона Григорьева и с тех пор регулярно звонил. Тогда же и пригласил на свой сороковой день рождения, который как бы не принято отмечать. Но они отметили и довольно оригинально на спортивной базе в Лосево. Там был целый лагерь коттеджей для туристов, и лагерь этот был собственностью то ли самого Фомы, то ли его близкого друга. Помнится, Фоме подарили дорогое охотничье ружье, японский самурайский меч-китану, причем самый настоящий, из хорошей стали — специально продемонстрировали его остроту, что-то рубили. И еще была куча подобных мужских подарков. Хорошие были подарки и все как бы на тему отдыха, словно к предстоящей отставке: особый спиннинг с катушкой, в которой сколько-то много подшипников, виндсерф. Впрочем, часто и без этого намека дарят такие вещи. Просто тогда сложилось такое ощущение. Один гость приехал на джипе, с виду явный банкир, но видно из прежних сослуживцев, подарил очень дорогие часы.

На базе были водные мотоциклы. Пока еще были трезвые, устроили гонки. Потом возник какой-то парень из обслуги и ненавязчиво без шума убрал мотоциклы в сарай — от греха. У Фомы были небольшой личный пистолет, кажется „браунинг“. Постреляли по пивным банкам. Победил, естественно, сам Фома. Невысокий, подтянутый, очень подвижный — он чем-то напоминал певца Газманова. Григорьев даже забоялся, что под конец они все вместе вдруг запоют под караоке песню „Офицеры“ и начнут обливаться пьяными слезами, но, слава Богу, этого не произошло. Естественно, был фейерверк и все прочее.

Григорьев офицером не был, ни к каким к спецслужбам никак не относился, поэтому чувствовал себя не вполне в своей тарелке, особенно когда в подпитии начались воспоминания о неких событиях и сражениях, о которых он ничего не знал и даже никогда не слышал.

Пить ребята были горазды, хотя в стельку никто и не напился. Был там и свой мастер по шашлыкам, чего-то там долго колдовал над ними и приготовил действительно здорово. Это была вечеринка для друзей без жен, типа мальчишника. Каких-то молодых девчонок, впрочем, тоже притащили — из тех, которые без комплексов. А как же без них? Это как приправа к пище. Без них все покажется пресным, грубым, сразу будет звучать мат. Потом, конечно, была баня, купание в озере голышом и все такое.

Фома кое-что поворошил из старых дел. Вдруг напомнил, что Григорьев тогда считался таким, что лучше его не трогать. Фома так поначалу Григорьева и представил:

— Знакомьтесь, это Андрюша Григорьев, или попросту Гриня! Мой старый товарищ по Парусному! „Ты помнишь, как все начиналось?“ — даже напел он. — А начиналось все тогда очень жестко. Есть что вспомнить. А лучше и не вспоминать.

Обнял Григорьева за плечи, сказал своим ребятам:

— Помните, я рассказывал о поединках? Так вот, еще одна любопытная деталь: Гриня в поединках никогда не проигрывал. А бились тогда постоянно. Сейчас это трудно объяснить или просто даже понять здравым умом. Просто избить матроса было нельзя, а в поединках — пожалуйста, деритесь сколько угодно. Как-то его вызвал на поединок один старослужащий мудак из мудаков по кличке Хобот. С самой простой целью — набить рожу строптивому. Гриня отказаться не мог, поскольку вообще отказаться от поединка было нельзя, но у Хобота ничего не получилось набить ему рожу. Гриня каким-то неведомым образом того мудилу свалил. Это был великий момент! Я никогда не видел такого ликования в народе. Все оторопели. Старики начали орать, что Грине просто повезло. Но это было не так. Тот нападал так, что страшно было смотреть. Гриня героически держался, хотя ему и здорово попадало, а потом выцелил болевую точку, ударил туда и срубил Хобота с одного удара. Тот упал, хотел подняться и не мог. Таращился по сторонам и ничего не мог понять. Видно было, что ничего не соображает. Нокаут. Я это лично видел. Старики стали говорить, что Хобот сам споткнулся и наткнулся на кулак, но больше никто из них с Гриней после этого не бился. Его с тех пор обходили, помнится кто-то еще из дедов с ним повздорил, но драться так и не стал, поорал-поорал да и ушел, а парень был крепкий. Я думаю, не хотел рисковать репутацией…

Сам Григорьев того дела в деталях уже не помнил — очень уж это было давно, запомнилось только, что нужно было выдержать самое начало боя, натиск, дать Хоботу распалиться, расслабиться и раскрыться, а затем ударить в болевую точку. Та схватка была проведена с точным расчетом. Григорьев тогда подумал, что если поддашься, потом уже не слезут. Он заметил, что Хобот парень очень нервный, не лучший боец, имеет слабые места в защите и часто раскрывается, поэтому главное было выдержать первый натиск. Сколько-то ударов Григорьев пропустил, но когда Хобот, предчувствуя победу, на миг раскрылся, Григорьев нанес ему страшный удар и потом уже только добивал, пока Хобот не рухнул на землю. Запомнилось, что какое-то время тот стоял в полной растерянности, ослепленный ударами, нелепо размахивая руками по сторонам, и в целом представляя собой довольно жалкое зрелище.

Никто не знал, что у Григорьева на подобный случай была небольшая заначка-резерв, о которой он молчал. Два года в девятом-десятом классе он занимался в школьной секции бокса. Занимался, как говорится, без особого напряга: просто все друзья вдруг пошли, и он с ними заодно. Там у них была одновременно и секция и как бы своеобразный клуб по интересам, собирались, тренировались, потом с приятной усталостью шли по поселку, обсуждали свои проблемы, ощущали в себе растущую силу и уверенность. В военкомат он бумажку о спортивном разряде даже не приносил. Было известно, что такие вещи, типа „я — чемпион по карате“, в военной среде вообще не проходят, однако некоторые навыки бокса Григорьеву очень даже пригодились: какая-никакая техника и стойка, а также удар правой у Григорьева, со слов тренера, был довольно неплох. И Григорьев сделал ставку именно на этот самый удар: нужно было потерпеть, выцелить, дождаться момента, когда Хобот раскроется и двинуть ему в полную мощь, что Григорьев и сделал. И эффект получился действительно ошеломляющий. Хобот упал на пол и довольно долго не мог в себя прийти, пытался встать, но заваливался. Даже когда поднялся, его шатало и тащило вбок. Свист и улюлюканье смолкли. Вокруг стояла жуткая тишина. Все с напряжением ждали, что же будет дальше. Григорьев шмыгал сочащейся из носа кровью. А вот дальше ничего и не было.

Хобот был говно-парень. Григорьев ненавидел его до сих пор, даже иногда еще дрался с ним во сне.

Потом еще тогда, на базе отдыха в Лосево, когда, потные, отдыхали в предбаннике после парилки, многое вспоминали.

Гуляли тогда до утра. Пили много, но никто в кустах не валялся.

Три бабки пенсионного возраста, невесть как оказавшиеся в Турции и сидевшие за соседним столиком, обсуждали одно и то же: что внуков они любят даже больше своих детей. Потом все тут же стали чуть ли не хором ругать своих невесток, какие они гадкие и мерзкие. Зятьям, впрочем, тоже доставалось: „Приладился, гад, пиво пить: каждый день жрет, а ведь от пива, известно, тупеют. И на Людку орет!“ А ведь наверняка зятья их сюда и сплавили, чтобы хоть как-то от них отдохнуть. Бабки каждый вечер пережевывали одно и то же.

Григорьев заметил, что люди часто говорят одно и то же, рассказывают одни и те же истории. Некоторые семейные легенды слышишь многократно и хорошо еще, если они радикально не меняются, поскольку тогда можно было бы заподозрить, что даже первоначальная история полнее могла быть искажена. Разве что сосед Григорьева по даче Николай Петрович каждый раз при встречах рассказывал о своей жизни что-то новое, что Григорьева всегда удивляло.

Во время блокады Николай Петрович, будучи почти мальчишкой, работал на военном заводе. Смена была от восьми до восьми, а норма была пятьсот снарядов. Марию Антоновну, его нынешнюю супругу, угнали в Германию на работы в 42-м году вместо старшей сестры, которая сбежала перед самым отъездом. Было Маше тогда шестнадцать лет. Из своей деревни в Смоленской области она попала в Померанию — в одно из прибалтийских поместий, некоторое время работала в поле, а потом хозяйка взяла ее в дом, относилась к ней очень хорошо, как к своей дочери, и эти два года Мария Тимофеевна считала лучшими в своей жизни. Ей повезло: она вытащила счастливый билет. Кроме того, вскоре в сорок пятом году она нашла свою любовь и вышла замуж за Николая Петровича, и прожила с ним в согласии более пятидесяти лет. Николай Петрович работал тогда в специальной команде по вывозу из Германии промышленного оборудования и всего остального, что попадалось под руку. Это называлось репарациями. Непосредственно в боях он участия не принимал, хотя попал в Берлин через Познань (куда их привезли на самолете „Дуглас“) непосредственно перед началом штурма города. В то время в Познани садились отбомбившиеся американские и английские самолеты, чтобы заправиться там топливом и бомбами и на обратном пути тоже бомбить врага. Николаю Петровичу только что исполнилось восемнадцать и, хотя ему выдали пистолет, стрелять он из него толком не умел. Боевая часть, куда их доставили, от использования такой зеленой молодежи категорически отказалась, ребят отослали работать на конюшни под предлогом, что от неумения они перестреляют и своих.