Кетанда

После грозы

Конец августа. Полдень. Жара. Мы с Белым рыбачим посреди широкой волжской протоки. Час назад рыба вдруг перестала клевать, и мы валяемся у своих снастей, разморенные духотой и бездельем. Вокруг теплые летние просторы. Широко. Ближние острова еще видны, а дальние на левой стороне Волги едва угадываются сквозь марево. Наша большая деревянная лодка плавно поднимается и опускается на сильном течении. Якорные веревки дрожат от напряжения и уходят наискосок в зеленую прохладу, пробитую мерцающими столбами солнечного света. Укачивает. Давно понятно, что делать здесь уже нечего, но даже пошевелиться лень.

– Может, поедем уху сварим? Еды совсем никакой!

– …

– Белый?!

Юрка убирает майку с сонного лица и лежит с открытыми глазами, сон, видно, вспоминает. Потом садится, зевает и внимательно щурится куда-то мне за спину. Лицо его как-то неожиданно быстро меняется, и он бодро сползает с рундука.

– Вставай давай! – начинает вытаскивать свои донки.

Я оборачиваюсь и не верю своим глазам – небо за Волгой черное! Хватаюсь за ближайшую леску – у меня три удочки на двадцатиметровой глубине! Торопимся. Сопим. Поглядываем на быстро наползающее грозовое небо. Минут бы десять еще, думаю, а сам рад – все-таки удирать от грозы веселее, чем маяться от безделья.

Ветер пришел вместе с черным небом, погнал рябь, закачал.

– Удочки сматывай на лещотки, а то все перепутается, – ворчит на меня Белый. Он уже смотал свою, стоит изучает тучу. Мне, скотина, не помогает из принципа – считает, не надо так много удочек ставить.

– Сейчас врежет, – заявляет решительно. – В прошлом году такая буря пароход на Пески выкинула. Как раз оттуда идет!

Последнюю леску вытягиваю, не сматывая, прямо себе под ноги. Ветер еще наддал, пошел сильными холодными порывами. Сорвал один из якорей, развернул лодку, и она неловко переваливается с боку на бок, едва не черпая тяжелым бортом. Вокруг уже темно, как в сумерках.

Пока я вожусь с мотором, Белый тащит носовой якорь. Лодка то зароется носом до самой каюты, то будто в гору лезет. Белый босой, ему скользко, раскорячился, тянет мокрую вибрирующую веревку, орет мне что-то, но я не слышу, никак не намотаю промасленный ремень на маховик. Наконец удается. Крепко захватываю конец ремня, другой рукой упираюсь в рундук и дергаю. Мотор у нас очень старый, заводится, когда сам захочет, вот и сейчас, словно раздумывая, неуверенно тукнул два-три раза, но, слава богу, взревел. Хватаю штурвал и среди больших уже волн аккуратно, по длинной дуге закручиваю в сторону лагеря. Лодку здорово кидает.

До нашего острова километра два. Движок стучит неровно, лодка то вдруг замирает на месте, упираясь в огромную серо-желтую волну, то несется вниз по гладкой горке, прямо в глубину. Сердце невольно замирает, кажется, сейчас точно нырнем! Но там впереди что-то меняется, гора воды превращается в другую, ползущую навстречу. Она мягко охватывает нос и взлетает белыми крыльями с двух сторон. Достается и нам с Белым, под стланями уже хлюпает.

Над островами из темного неба хлещут молнии. На душе страшновато, но и весело, по всему видно, что это обычная летняя гроза. Пролетит, оставляя после себя умытые деревья и траву и свежие речные запахи.

– Сейчас влупит. – Белый, хватаясь за что придется, мотается по лодке, прячет вещи в каюту.

– Червей убери, – кричу.

– Чего?

– Черви! – Показываю ведерко под лавкой.

Ливень настигает у самого лагеря. Чалимся, привязываем лодку и, притащив на себе кучи мокрого песка, залезаем в палатку. С нас течет. Где-то рядом в кустах с треском, словно дерево, падает молния. Мы замираем. Слушаем – может, и правда дерево? В воздухе сильно пахнет электричеством. В палатке все же не так страшно, а когда удар уже прошел, кажется, что и совсем не страшно. Я вытираюсь сухой рубашкой и подвязываю вход, чтоб видно было наружу.

Ветер ослабел, перестал качать деревья и драть кусты, а вскоре и совсем стих. Все замерло. Только ливень все набирает силу, тяжело валится сверху хлыстами воды. По песку мимо палатки текут мутные ручьи. Река кипит на всем пространстве. Там никого, только непонятная одинокая лодка с едва различимым мужским силуэтом медленно сплывает вдоль нашего острова.

– Похоже, у него мотор сломался… – думает вслух Белый.

– Блеснит вроде в отвесную.

– В такой ливень?!

– Да хрен его знает… Вроде удилищем машет.

Белый уткнулся в свою «фантастику», а я все наблюдал за лодкой. Человек в ней завел мотор, поднялся выше судачьей ямы, заглушился и снова опустил снасть на глубину. Я разглядел его. Мужик был без рубахи и штанов, в одних трусах. Его нещадно поливало дождем.

– Белый, а у него клюет! Он опять переехал!

Юрка поморщился, не отрываясь от чтения.

– Может, попробуем после дождя?

Белый, жадный до судаков, откладывает книгу и высовывается из палатки. Ливень не стихает, он теплый и мощный и вскоре должен кончиться. После ливня всегда хорошо рыбачить. Ясно, что Белому тоже охота поехать, но сначала он должен возразить:

– А уху?

– Да хрен с ней, потом сварим!

– А блесны?!

Он как будто даже обрадовался, что у нас нет отвесных блесен, на которые ловил промокший мужик, и снова уткнулся в книжку. Я откинулся на подушку. Ливень не унимался, норовил порвать тент, а в палатке было тепло, я натянул на себя одеяло и уснул.

Когда проснулся, дождь уже кончился. За тонкими стенками палатки тишина, только слышно, как громко падают с деревьев одинокие тяжелые капли. Птички заливаются звонкими, промытыми голосами. На берегу слышен голос Белого.

– Ни хрена себе… – это он уже второй раз повторяет.

– Ну, п-пока д-д-дощ-то шел, как по-поперло, – отвечал сильно заикающийся, окающий голос.

Я вылез из палатки. У берега стояла широкая деревянная лодка с местными деревенскими номерами, в которой что-то рассматривал Белый. У костра на корточках сидел мужик лет сорока со слипшимися, как мочалка, светлыми волосами и протягивал руки к огню. Длинные семейные трусы в цветочек и с прорехами мокро облепляли его худые ноги. Только что зажженный костер горел плохо, больше дымил. Мужик, отчаянно дрожа – тряслись руки, плечи и даже колени, – пытался подкладывать мелкий сушняк.

– Здорово.

Мужик не сразу ответил. Не мог унять тряску:

– З-з-з, ой, еп… Здо-до-рово, …т-тут у вас по-погреться, – выпалил он наконец. – Красненького вмажешь? – мотнул головой на бутылку вина, лежащую рядом на песке.

– Не, спасибо, – отказался я, покосившись на бутылку без этикетки с прилипшим к ней речным мусором.

– Чё ты, давай… красное… – Он зубами содрал пробочку-бескозырку, взял одну из наших кружек, дунул в нее, налил трясущимися руками и медленно выпил сразу все. Сморщился, как от кислого. – У вас пожрать-то ничего нет? С утра не жравши – с бабой разосрался, прям с утра раннего…

– Нет ничего. Не варили, – махнул я в сторону грязного котла с немытой посудой.

У нас действительно ничего не было. Только две банки тушенки, заначенные на черный день. Да и, сказать честно, не очень приятно было, что он приперся к нам в лагерь, где мы все бросали без присмотра.

– Это ты вот на эту самоделку ловил? – Белый все не мог успокоиться.

– Ну, – кивнул мужик.

Я подошел к лодке. В ней было полно воды. На всплывших стланях лежали с десяток крупных судаков и две пустые бутылки.

Мы с Юркой бросились мастерить блесны. Мужик смешно дрожал и подсказывал, как лучше сделать. Когда уезжали рыбачить, он оставался у костра. Здорово захмелевший, сидел на корточках, спиной к нам, что-то бормотал и время от времени взмахивал руками. Мы, признаться, посматривали за ним – не упер бы чего, больно уж простой, да и крепкий пьяница, видно, но когда он уехал, не заметили. Блеснили долго и бесполезно. Ничего не поймали. Я временами неприятно вспоминал про тихо исчезнувшего мужика, брать у нас нечего было, но документы на лодку и мой паспорт лежали в палатке.

– Может, он свою блесну в бормотухе мочил? – кисло пошутил Белый, когда мы на закате причалили к лагерю.

На острове было тихо, сыро, и казалось, что холодно. Солнце садилось за Попов остров, красило тревожным оранжево-красным воду, палатку, прибрежные кусты и деревья.

– Всё на месте, – сказал Белый, вылезая из палатки.

Я привязал лодку и наткнулся на двух здоровых судаков. Они лежали на песке у самой воды. Я недоверчиво тронул ногой – судаки были свежие.

– Белый, ты посмотри-ка, он нам рыбы оставил!

– Ты иди сюда посмотри!

Я подошел. Возле костра, вдавленная в песок и аккуратно прикрытая кружкой, стояла мужикова бутылка.

Отпитая ровно на треть.