Кхитайская Печатка

* * *

Лакшми был одним из тех городов Вендии, где человеку легко затеряться. Любой мог найти себе здесь пристанище и слиться с толпой себе подобных. Восточный район Лакшми представлял собою череду великолепных дворцов, где селились аристократы и те богачи, которым посчастливилось породниться со знатью. Здесь строили высокие дома, похожие на конусы, многоярусные, выкрашенные ослепительно-белой краской и украшенные многочисленными лепными узорами, иногда также бесснежными, а иногда – разноцветными. Солнце в течение дня перемещаясь по небу, посылало лучи под разными углами, и тени изменяли свое расположение – и, как следствие, иначе выглядели выпуклые узоры на фасадах аристократических особняков. Четкие черные тени подчеркивай изящество завитков и розеток – жители Лакшми предпочитали цветочные орнаменты.

На юго-востоке размещались храмы. Храмовый квартал не был огорожен отдельной стеной и тем не менее всякий, кто вступал на его территорию, сразу ощущал разницу. Мостовые здесь были куда чище, чем в городе – включая и аристократические кварталы. Внешний облик зданий был тоже иным: башенки и низкие плоские часовни сменялись маленькими садиками, где тихо журчала вода и поблескивали большие, выше человеческого роста статуи божеств.

Но главным был запах непрерывно сжигаемых благовоний. И еще здесь бегали обезьянки, маленькие, пушистые, белые и пепельно-серые. Они были совершенно ручными и держались как хозяева.

Эти животные превосходно были осведомлены о том, что считаются священными и что люди не имеют права поднимать на них руку. Поэтому они частенько безобразничали – отбирали у паломников еду, рвали на них одежду, путали им волосы или забирались людям на плечи и требовали, чтобы их покатали, хлопая человека по макушке маленькой смуглой ладошкой, похожей на ладошку ребенка.

В центре города начинались торговые ряды, а дальше к северу и западу селились простые граждане. Чем дальше к северной окраине, тем беднее были дома и, соответственно, их обитатели. Иногда хижины выглядели просто как куча мусора, случайно вываленного на землю. И все же там жили какие-то бедолаги, и сквозь кривую дверь, которую зачастую даже не задергивали занавеской, можно было видеть, как внутри, в полумраке и вони, копошатся дети и возятся по хозяйству женщины. Мужчины возвращались в такие дома только ночевать, да и то далеко не всегда, зачастую предпочитая остаться под открытым небом.

Конан вошел в Лакшми незадолго до рассвета и присоединился к тем, кто храпел, вытянувшись на голой земле, неподалеку от пеньковых складов. Варвар проделал немалый путь и решил как следует выспаться, прежде чем приступать к поискам Тьянь-По.

У Конана сложилось стойкое ощущение, что отыскать маленького каллиграфа можно только благодаря везению и случайности. Он никогда толком не знал, был ли кхитаец магом. Скорее всего, нет. Но их встречи всегда происходили неожиданно – по крайней мере, для варвара. А сейчас киммерийцу позарез требовались познания веселого и образованного Тьянь-По. В последний раз, когда они расставались, он упоминал о Лакшми. Мол, хочет потолковать со здешними жрецами. У них, как он выразился, совершенно особая школа каллиграфического письма. А заодно кхитайцу хотелось бы посмотреть, как они изготавливают бумагу из тины и вымоченных в воде листьев акации. Маленького каллиграфа всегда интересовало все, что имело отношение к письменности и письменным принадлежностям.

Впрочем, добавил Конан, обращаясь к самому себе уже перед самым сном, сойдет и любой другой умник. В Лакшми их должно быть много. При храмах всегда обитает дюжина мудрецов. А мудрецы, будь они хоть трижды отрекшиеся от всего земного, вряд ли устоят перед чудесными золотыми монетками – если не ради золота, то ради редкого изображения дракона.

С этими мыслями Конан погрузился в объятия благодетельного сна.

Пока он спал, его дважды пытались обокрасть. В первый раз Конан даже не соизволил проснуться – просто двинул наугад кулаком, попал и преспокойно перевернулся на другой бок. Грабитель сгинул и больше не появлялся. Второй раз случился уже под утро. Тут Конану пришлось поневоле подрать глаза, поскольку нахальный воришка вытаскивал сундучок прямо из-под живота спящего варвара.

Конан сел и огрел вора по голове. Тот ойкнул, присел и несколько секунд ошеломленно моргал в предрассветном сумраке.

– Брысь! – хмуро проговорил Конан. Воришка растворился в воздухе.

Конан выругался. Его разбудили слишком рано. Он еще не отдохнул как следует. А спать больше не хотелось. Хотелось есть. И таверны в этот час, как на грех, еще закрыты.

– Надо было поймать этого бездельника, изжарить его на костре и съесть, – проворчал киммериец. – Жаль, что я не додумался сделать это сразу.

С этими словами он уложил сундучок в мешочек, из которого вещица вывалилась во время попытки похищения, проверил, целы ли монетки в кошельке, – и зашагал в сторону городского центра.

Лакшми медленно просыпалась после душной вендийской ночи. Кое-где уже затеплились огни, которые становились все более блеклыми по мере того, как солнце поднималось из-за горизонта. Вот уже вспыхнули золотом и багрянцем вершины башен, и тотчас, словно посылая ответный сигнал, загорелись купола храмов на юго-востоке.

Конан не стал пока заходить в жреческие кварталы. Он искал харчевню и справедливо предполагал, что она отыщется поближе к рынку. Одна действительно уже открыла двери, и заспанный хозяин, зевая, вытаскивал из шкафчика вчерашний хлеб и остатки холодного мяса – все, что оставили на столах купцы, караванщики из, Султанапура, которые на радостях после совершения выгодной сделки устроили здесь пирушку. Скромную пирушку, по масштабам богатых купцов, но достаточно приятную для бедного харчевника.

Конан появился на пороге так неожиданно, что «бедный харчевник» выронил блюдо, которое держал в руках, и оно разбилось. Полуобглоданные кости, предназначавшиеся для бедняков, что непременно явятся чуть позже просить милостыню, рассыпались по полу.

Конан усмехнулся. Его внушительная фигура заполняла весь дверной проем. Ничего удивительного, что хозяин испугался. Вопреки распространенному мнению, ночь – не самое опасное время суток для добропорядочных граждан. Раннее утро, когда одни уже завалились спать, а другие еще не проснулись, – вот глухой час, когда совершается большинство преступлений. А киммериец не выглядел как человек, который остановится перед каким-либо препятствием, если оно стоит между ним и желаемым.

– Уважаемый… – залепетал харчевник.

– У тебя открыто? – осведомился варвар и тотчас уселся за столик.

– Э… Я только что проснулся… и готовился к приему гостей… – забормотал харчевник. – Но если господину угодно…

– Дай мне чего-нибудь, – приветливо молвил Конан и выложил на стол один маленький золотой кругляшок. Хозяин сперва сощурился, а потом широко раскрыл глаза и расплылся в улыбке. Гость не похож на грабителя. То есть, он наверняка грабитель, но сюда он явился просто позавтракать.

Поэтому хозяин сразу пришел в отменное расположение духа. Утро начиналось удачно, клянусь великим Кришной! Он выставил на стол перед варваром фрукты (недоеденные купцами), нарезанное на ломтики мясо (остатки того же пиршества) и два каравая хлеба.

– И выпить, – с набитым ртом потребовал Конан. Рядом с ним тотчас появился кувшин с разбавленным вином. Варвар глотнул, фыркнул.

– С утра лучше слабенькое, – заискивающе сказал хозяин. – Чтобы голова соображала.

– Моя голова всегда соображает, – объявил Конан, превосходно зная, что говорит неправду. Но харчевник спорить не стал – гостю виднее. Тем не менее он не пошел за другим кувшином, а вернулся к шкафам и стал возиться там, краем глаза наблюдая за едоком.

– Скажи, любезный друг, – заговорил Конан, ковыряя в зубах ножом, – не знаешь ли ты, где обитают здешние каллиграфы?

– Все мудрые люди избрали своим жилищем дома богов, – вежливо отозвался харчевник. – Да будет мне позволено спросить – для чего такому человеку, как ты, интересоваться каллиграфией? Ты не похож на каллиграфа.

– Да? А на кого я похож? – осведомился Конан. – На невежду-варвара, который лезет не в свои дела? Это ты хотел сказать?

– Нет, господин. Вовсе не это. Господин похож на воина. Члены воинской касты редко интересуются делами членов жреческой касты, а что до нас, простых работников…

– Ну, хватит! – оборвал его Конан. – Я и забыл, что в Вендии с этим так строго. Хорошо, предположим, я хочу поклониться божествам. Членам воинской касты это не возбраняется?

– Разумеется, нет, господин! Как такое могло прийти в твою голову… кх-х! – Он закашлялся, сообразив, что опять прогневал страшного гостя. Скорей бы уж этот варвар ушел и оставил его в покое! Кроме того, харчевнику очень хотелось спрятать монетку и твердо знать, что никто не потребует ее обратно.

– Ладно. Итак, мне нужен каллиграф, – великодушно проговорил Конан, решив пропустить мимо ушей все те невежливые вещи, что харчевник наговорил со страху или по глупости.

– Все каллиграфы живут возле богов…

– Кхитаец, – продолжал Конан.

– Об этом господину лучше спросить у жрецов, – твердо сказал харчевник и всем своим видом показал, что не намерен больше продолжать разговор, который то и дело принимал чересчур опасный оборот.

Копан одним глотком прикончил прохладное разбавленное вино и вышел, оставив дверь харчевни открытой.

Жреческий квартал показался ему довольно забавным. Здесь уже все были на ногах. Бритоголовые послушники тщательно подметали мостовую и протирали статуи богов, ползая по позолоченным коленям и забираясь на плечи металлических божеств, словно мухи или ящерки. Какой-то мальчик старательно натирал ухо огромного танцующего бога, жуткого на вид, с выкрашенным в синий цвет лицом и высунутым черным языком. Ребенок совершенно не боялся жуткого бога. Не то понимал, что это всего лишь статуя, не то верил, что злое божество не причинит вреда своему служителю.

Конан не был уверен ни в том, ни в другом, но свое мнение придержал при себе.

– Привет! – весело крикнул он. Мальчишка-послушник вздрогнул и едва не упал со статуи, когда увидел внизу рослого северянина.

– Ой! – выговорил он. – Ой, господин! Ты пришел молиться? Купи благовония вон в той лавке, а потом сними обувь и входи сюда с надлежащим почтением…

– Я пришел не молиться, маленький дурачок! – отозвался Конан. – Я пришел по делу.

– Все приходят по делу. Знаешь, есть такая притча: одна кошка сказала женщине…

– В чем я сейчас не нуждаюсь, так это в притчах! – ответил Конан, заставив мальчика обиженно замолчать. – Скажи-ка мне, нет ли здесь при храмах школы каллиграфии?

Мальчик молча махнул рукой, показывая на широкое плоское здание, крытое черепицей. Черепица была выкрашена в красный и черный цвет, так что крыша казалась полосатой. Деревянные колонны не скрывали от проходящего по улице того, что делалось внутри. Л внутри на циновках из рисовой соломки сидели, подобрав под себя ноги, ученики и старательно выводили отточенными бамбуковыми палочками разные значки. Конан ничего не понимал в этих значках. Ему все они казались одинаковыми, однако вот ученик совершил ошибку, загнул загогулину под неправильным углом или сделал ее недостаточно тонкой, и учитель сильно ударил его розгами по бритой голове – да так, что брызнула кровь. Ученик встал, поклонился и вышел куда-то во внутренний дворик.

Конан, пригнувшись, вошел под своды. Он счел момент достаточно удобным, чтобы обратиться к учителю каллиграфии с вопросом. Однако тот уже увлеченно рассказывал притчу о двух воинах, которые решили перед поединком на мечах обменяться каллиграфическими посланиями.

– Один начертил буквы ровно, строго, внимательно следя за тем, чтобы каждая линия имела однозначное начертание. Второй писал иначе – размашисто и грубо. Оба письма оказались в руках правителя. Правитель ознакомился с ними и, призвав к себе соперников, сказал так: «Я запрещаю вам вступать в поединок, ибо это ничем не закончится. Вы слишком отличаетесь друг от друга. Одного из вас я назначаю судьей, а второго – начальником стражи». Как вы думаете, – обратился преподаватель к ученикам, которые внимательно слушали его, – кто из двоих стал судьей?

Конан чуть приподнялся, хотя он и так почти на голову возвышался над остальными.

– Дозволь ответить, – заговорил киммериец, подражая манере здешних жителей. Конан был уверен, что не ошибется в трактовке притчи. Он достаточно таких историй наслушался от своего приятеля-кхитайца.

– Говори, – приветливо улыбнулся учитель.

– Судьей он назначил того, который чертил размашисто и криво, – сказал Конан уверенно.

– Почему ты так решил?

– Потому что такой человек склонен к милосердию. Законы и без того справедливы. Если судья станет следовать одним только законам, то слишком многие лишатся головы, а это будет бесполезной тратой человеческих жизней. Поэтому бесшабашного воина следует назначить распорядителем человеческих судеб. Осуждая виновного, он всегда будет помнить о том, что нередко бывал виноват и сам, и его приговоры будут мягче. Безупречного же каллиграфа правитель назначит начальником стражи, ибо эта должность требует внимания, четкости и аккуратности. Здесь нужно не столько думать, сколько точно выполнять инструкции.

Учитель вдруг прищурился, и Конан понял, что он плохо видит.

– Кто ты? – спросил он, пытаясь разглядеть киммерийца. – Почему ты стоишь, когда все сидят? Я не помню твоего голоса.

– Я сижу, – заверил его Конан. Когда он поднялся на ноги, ему пришлось пригнуть голову, чтобы не удариться о притолоку.

– Кто ты такой? – снова повторил каллиграф.

– Я киммериец, я пришел с севера.

– Ты хочешь изучать каллиграфию?

– Скажи мне сперва, почтенный, правильным ли был мой ответ!

– Твой ответ совершенно верен, и тебе надлежит заниматься не с начинающими, но с продолжающими учебу. Ты уже близок к просветлению.

Конан поморщился, пользуясь тем, что учитель не видит этой гримасы.

– По правде сказать, почтенный, я пришел сюда не учиться. Я разыскиваю каллиграфа-кхитайца по имени Тьянь-По. Это мой друг.

– Ты действительно друг достопочтеннейшего Тьянь-По? – вскричал наставник. – О, это великая честь! Теперь мне понятно, почему ты так легко разгадал мою притчу!

– Ты прав, – признал Конан. – Этому научил меня Тьянь-По. И судя по твоему возгласу, ты знаешь, где он находится.

– Сейчас он занят в храме, – строго произнес учитель. – Но ты можешь подождать его снаружи. Когда он освободится, он выйдет, и вы встретитесь. Но помни: если ты замыслил недоброе по отношению к учителю По, бойся! Боги здешних храмов хорошо оберегают своих верных слуг.

– Ничего дурного я не замыслил, – твердо произнес Конан. – Благодарю и прощай.

Он покинул класс не без облегчения. Слишком уж низко нависал разрисованный золотыми звездами деревянный потолок. Как будто сидишь в норе.

Зато сады, окружающие храмы, пришлись киммерийцу по душе. Здесь было где укрыться – и от любопытных глаз, и от жары. Густая зелень источала приятный пряный аромат, пестрые цветы прятались среди листьев. Обезьянки верещали где-то наверху, перепрыгивая с ветки на ветку. Несколько раз на голову Конана роняли плоды и сломанные палки. Привыкший бродить по джунглям, киммериец отнесся к этому вполне равнодушно.

Одна из бойких обезьянок заметила нового человека и, ловко перебирая лапами, спустилась вниз. Она бесцеремонно схватила киммерийца за одежду и принялась теребить.

– Уйди, – сердито сказал варвар, отталкивая крошечные цепкие пальчики. – Ах ты, попрошайка! У меня все равно ничего нет. Видишь?

Зверек обиделся. На пушистой мордочке, забавно похожей на человеческую, появилось грустное выражение. Обезьянка отвернулась, вытянула губы трубочкой и быстро-быстро зашлепала ими, как будто собралась заплакать. Конан протянул руку, чтобы погладить се, по обезьянка вскочила и быстро запрыгнула на ствол ближайшего дерева. Вскоре оттуда в киммерийца полетели ветки и гроздья сорванных листьев.

– Вот вредина! – Конан погрозил обезьянке кулаком.

– Воюешь со священными животными? – послышался голос за спиной у киммерийца.

Варвар резко обернулся. Тьянь-По, неунывающий, все такой же моложавый, с забавными длинными тонкими усами, свисающими из углов рта, поглядывал на своего знакомца с легкой усмешкой.

– Они тут назойливы, но незлобивы. В других храмах дела обстоят хуже. Например, кое-где поклоняются крокодилам…

– И гигантским змеям, – закончил Конан. – Благодарю за то, что напомнил. Я побывал в тех краях. Вынужден признать, что на моей совести не одно из этих очаровательных и несомненно священных существ.

– Знаю, – вздохнул Тьянь-По. – Мне передавали, что ты меня разыскивал.

– Да? – Конан чуть удивленно приподнял брови. – Быстро же тут разбегаются слухи!

– Они скачут быстрее, чем обезьяны, – с комически-серьезным видом подтвердил кхитаец. – Храмы похожи на рассадники старых дев. Никто так не любит сплетничать, как священнослужители и военные. В Кхитае об этом знают. А в Киммерии, похоже, нет.

– Это потому, что в Киммерии каждый уважающий себя воин одновременно сам себе священнослужитель и главнокомандующий, – проворчал Конан. – Мы не такие цивилизованные, как вы. У нас все просто.

– Ох, Конан! – вздохнул Тьянь-По. – А ведь ты пришел ко мне не просто так.

– Может быть, я собираюсь изучать каллиграфию? – возразил киммериец.

Он чувствовал себя довольно глупо, потому что действительно обиделся па обезьянку. Но очень уж этот зверек напоминает человека… по крайней мере, некоторых знакомых Конана – точно.

– Сомневаюсь! – засмеялся Тьянь-По. – Ты ведь не умеешь писать!

– Зато я воин, – заявил Конан. – Знаешь притчу? Два воина соперничали друг с другом и вот они решили перед поединком обменяться письмами…

Тьянь-По с серьезным видом выслушал притчу, покивал.

– Ты делаешь большие успехи. Начальный этап изучения каллиграфии, можно считать, тобою пройден.

– Ладно, не смейся. – Конан снял с плеча мешок. – Я принес кое-какие вещички, а с ними – и весьма любопытную историю. Мне кажется, ты – один из немногих, кто в состоянии разгадать эту загадку.

– В таком случае, нам следует отправиться в Беседку Глубоких Размышлений, – решил кхитаец. – Очаровательное место. Тебе понравится.

Конан выразил гримасой сомнение в этом, однако подчинился и пошел следом за кхитайцем в глубь сада. Беседка Глубоких Размышлений представляла собой павильон, сплетенный из толстой медной проволоки и увитый ползучими растениями. На полу лежали циновки, разрисованные лотосами. Такие же лотосы цвели в маленьком пруду, посреди которого красовались пять или шесть камней. То и дело какая-нибудь бойкая лягушка выскакивала на камень и принималась громко исполнять песнь во славу любви и природы. Не ее вина, если некоторым людям не нравилось ее пение. И поэтому здесь было запрещено швырять в лягушек камнями. «Кто мудр и в состоянии понять сущее, тот оценит радость даже такого ничтожного существа, как лягушка. Кто лишен мудрости, тот должен воспитывать в себе терпение, ибо от терпения произрастает понимание», – гласило Учение. Тьянь-По не преминул предупредить Конана.

Они устроились поудобнее на циновках. Конан скрестил ноги, как привык делать, когда сидеть приходилось на голой земле, и извлек из мешка маленький сундучок.

– Красивая вещь, – одобрил Тьянь-По и чуть поклонился сундучку. – Это работа великого мастера.

– Я расскажу тебе, как он достался мне, а потом ты попробуешь понять, что тут к чему, – хмуро начал варвар. Он повел повествование с самого начала – от встречи с блондинкой, которая путешествовала одна и заинтересовалась варваром, до появления дракона, который сожрал несчастного вендийца и улетел неизвестно куда.

– Эти вещи, я так понял, ты забрал из дома таинственной женщины, – кивнул Тьянь-По, когда Конан замолчал.

– Какие вещи? – вскинулся киммериец. – Речь идет только об одном предмете. Вот об этом. О сундучке.

Он несколько раз хлопнул по закрытой и запаянной крышке.

Тьянь-По поглядел на приятеля узкими смеющимися глазами.

– Только не рассказывай мне, дорогой друг, что ты прихватил из особняка – если он действительно такой роскошный, как ты расписывал, – всего лишь один предмет.

– Остальные не имеют отношения к делу, – заявил Конан.

– Позволь об этом судить мне, – решительно сказал Тьянь-По.

Конан нехотя показал несколько одинаковых золотых монеток с изображением дракона – такого же, что и на крышке сундучка. О рубине он говорить не стал. Киммериец, конечно, понимал, что Тьянь-По догадывается о наличии чего-то вроде этого рубина, однако камень действительно не имел никакого отношения к делу. А если они разберутся с делами таинственной Хлависы, то всегда могут вернуться в особнячок через подземный ход и обогатиться вдвоем. Конану чужого барахла не жалко.

Тьянь-По подумал немного.

– Здесь должны быть надписи. На таких предметах всегда делают различные надписи.

– Почему?

– Обычай. Каллиграфия служит и для украшения предметов, и для памяти. А этот сундучок действительно очень странный. Не знаю только, почему ты решил, будто он содержит разгадку тайны.

– Потому что она его прятала, – нетерпеливо сказал Конан. – Ничего другого она у себя не прятала. Все остальное стояло раскрытое. Жемчуга, изумруды – всего навалом. Одежда – вся на постелях, на столах и на полу. А эта штука…

– Да, да, – задумчиво пожевал ус кхитаец, – я тебя понял. Она ее прятала, а ты случайно нашел.

– Говорю тебе, случайно! – Конан начал закипать. – Я споткнулся о столик, столик упал, а сундучок стоял внизу…

– Да, да, – повторил кхитаец, явно не слушая, что ему говорят. – Случайно, случайно… Почему же здесь ничего не написано? Должна быть надпись!

– Может, это магическая штука? – предположил Конан.

Кхитаец взял сундучок обеими руками, встряхнул несколько раз.

– Не похоже… Просто металл, без каких-либо следов колдовства. Да и к чему оно? Если я ничего не путаю, сундучок сделан из сплава двух небесных камней – серебряного и железного. Небесные металлы хороши тем, что искусный мастер может творить с их помощью чудеса, не хуже, а то и гораздо лучше тех, что порождает земная магия.

Тьянь-По пошарил под своими мудреными многослойными одеждами и достал мешочек с кресалом.

– Конан! – окликнул он киммерийца. – Принеси мне несколько веточек.

Конан нехотя подчинился. Ему происходящее начало казаться неимоверно глупым. Про себя он уже проклинал тот час, когда решился идти до Лакшми, разыскивать умника-каллиграфа и беспокоить его своей проблемой.

Тем не менее он не стал спорить, а вместо этого выбрался из беседки и оборвал несколько веток.

Тьянь-По посмотрел на него с укоризной.

– Разве нельзя было подобрать сухие? – спросил он кротким голосом.

– Ты начал разговаривать как здешние жрецы, – возмутился Конан. – Хватит ломать из себя святошу. Зажигай ветки и делай что ты там задумал!

Тьянь-По разложил крошечный костерчик – у него огонь загорелся сразу, послушно, хотя ветки действительно были сырыми и в принципе нуждались в том, чтобы их долго уговаривали дать людям пламя. «Кхитайская хитрость», – подумал Конан.

Тем временем каллиграф поднес к пламени сундучок, и вдруг на нагретой металлической стене проступили иероглифы.

– Держи его! – велел Тьянь-По, выхватывая из прически острую палочку. Глядя на иероглифы, которые то проступали, то исчезали по мере того, как жар пробегал по металлическому предмету, он принялся быстро чертить на гладкой посыпанной песком дорожке.

– Отлично, – молвил кхитаец, когда эта работа была закончена. – Теперь мы перенесем надпись на лист бумаги и начнем его изучение.

– Я должен сбегать и принести тебе бумагу? – мрачно осведомился Конан.

Тьянь-По тихонько засмеялся. Его длинные усы заколыхались.

– Нет, вовсе нет! У меня все с собой.

С этими словами он поднял руки и поднес их к своим волосам, заплетенным в причудливые косы и уложенным на макушке. В этой прическе помещался тонкий рулончик бумаги и даже небольшая кожаная чернильница с тугой пробкой.

Разложив письменные принадлежности на полу беседки, Тьянь-По принялся аккуратно срисовывать иероглифы. Затем он явил на свет кисточку и тщательно затер ею первоначальную надпись на песке.

– Незачем этим сплетникам узнавать, чем мы гут занимались, – пояснил он.

– Благоразумно, – проворчал Конан и заглянул каллиграфу через плечо. – Ну, давай, читай. Что тут написано, а?

– Не мешай. – Тьянь-По чуть отмахнулся, показывая, что ему надо сосредоточиться.

– Может быть, мне пойти пообщаться с обезьянами? – спросил Конан.

– Нет, нет, далеко не уходи… Тут что-то интересное… – бубнил кхитаец, рассматривая иероглифы. – Странное начертание. Возможно, более древнее, чем мы привыкли… А что если это обозначает «человек»? Нет, слишком низко для «человека»…

– Ты о чем?

– Тебе интересно? – Тьянь-По поднял на Конана узкие глаза. Ледяной взгляд варвара натолкнулся на этот доброжелательно-равнодушный взор – свойство, которое всегда смущало киммерийца в соотечественниках Тьянь-По.

– Может, и интересно, – фыркнул варвар.

– Тогда смотри. Вот эта фигурка должна, в принципе, обозначать «человека». Что-то происходит с неким человеком. Но она здесь нарисована слишком низко, как бы пригнувшейся.

– А если это пригнувшийся человек? – предположил Конан. – Ну, какие-нибудь обстоятельства вынудили его наклониться.

– Ты прав! – воскликнул кхитаец. – Этот вариант мы сейчас исследуем… Так, следующий иероглиф показывает рыбу, а рядом -- птица… Не понимаю. – Он опять нахмурился. – Странно. Впервые в жизни сталкиваюсь с такой странной надписью.

Конан с торжеством посмотрел на своего собеседника.

– Зато я все отлично понимаю! Пригнувшийся человек – он же рыба – он же птица – это дракон!

Тьянь-По глубоко вздохнул и схватился обеими руками за голову.

– Конан, как ты прав! Это какое-то древнее начертание, поэтому я немного запутался… Другая система связей смыслов и иные символы ассоциаций…

– Хватит мудреных слов! Что тут написано?

– Так, смотрим дальше… – Кхитаец некоторое время прикидывал и так, и эдак, шевелил в воздухе пальцами, один раз сильно дернул себя за прическу, отчего оттуда выпала вощеная табличка и маленький кинжальчик для разрезания бумаги.

– У тебя там, часом, нет какой-нибудь медовой лепешки или куска доброй свинины? – спросил Конан, указывая на волосы кхитайца.

– Что? – Рассеянный взгляд ненадолго устремился на варвара, но поскольку ответа не последовало, кхитаец опять уткнулся в надпись. Он совершенно не заметил шутки и не оценил ее. Конан чувствовал себя лишним в этом мире.

Несколько лягушек шумно обменивались впечатлениями, сидя на камнях и раздувая широкое горло. Некоторое время Конан чувствовал растущее раздражение, но потом вдруг понял, что эти лягушки напоминают ему наемников в таверне, когда те похваляются количеством награбленного и наперебой рассказывают о женщинах, которыми они овладели. Это насмешило Конана и отчасти примирило с действительностью.

Тем временем кхитаец испустил вопль, который перепугал лягушек и вызвал шумный переполох в ветвях деревьев. Несколько птиц поднялись в воздух, а обезьянки так и брызнули в разные стороны, и их пушистые хвосты замелькали в просветах между стволами.

– Я понял! Понял! – кричал Тьянь-По.

– Тише, учитель По, – ядовитым тоном заметил Конан. – Столь шумное проявление чувств не подобает тому, кто близок к просветлению.

– Заткнись, глупый варвар! Заткнись и слушай! – ликовал Тьянь-По. – Если тебе ведома радость научных открытий…

– Скажем так – мне ведома радость открытий, – сказала Конан. – Насколько они научны – тут еще можно поспорить. Например, научное открытие надежно запертой двери в доме какого-нибудь подозрительного богатея так веселит мое сердце, что я…

– Смотри! – не слушая, перебил кхитаец. – Тут все рассказано. Хлависа – так ее зовут? Удивительная история! Я расскажу тебе. Садись удобнее.

– Неужели тут так много всего понаписано? – удивился Конан. – Сколько смысла можно вместить в несколько странных закорючек!

– Таково свойство письменности. Она сворачивает время и пространство, делает жизнь компактной, так что результаты многолетних размышлений мудреца можно уместить на крошечном клочке бумаги и унести с собой в изгнание, – назидательно молвил Тьянь-По.

Но на варвара эти слова не произвели должного впечатления. Он только рукой махнул.

– Да брось ты, Тьянь-По! Я знавал немало людей, чью философию без всякой письменности можно уместить в два-три слова. Например: «грабь», или «обманывай», или «все люди – мерзавцы».

– Я говорю о великой философии, о глубоких и мудрых мыслях, о богатом жизненном опыте, – возразил Тьянь-По.

В синих глазах Конана сверкнули искры.

– Лучше не спорь, кхитаец. У тех ребят тоже богатый жизненный опыт.

– Ты будешь слушать? – рассердился вдруг Тьянь-По.

Конан кивнул молча, чтобы не развязывать нового спора.

И кхитаец начал.

– Хлависа – странное дитя. Она родилась от союза драконицы и смертного человека, вендийского купца, который нашел на берегу моря жемчужину… Точнее, эту жемчужину нашел пловец, искатель жемчуга, а купец заплатил за нее очень большие деньги. Жемчужина была исключительно большой, размером с кулак взрослого человека…

Конан украдкой посмотрел на свой кулак и вздохнул, прикинув, сколько может стоить жемчужина такого размера.

– Она была овальной и по форме напоминала яйцо.

– Позволь, я догадаюсь, – вставил варвар. – Она и оказалась яйцом.

– Да. Оттуда появилась драконица, удивительной красоты золотая змейка с изумрудными глазами. Она выросла в доме купца как родная дочь.

– Как такое возможно? – удивился Конан. – Впервые слышу, чтобы змею растили как родную дочь.

– Она была разумна и обладала речью, – сказал кхитаец. – У купца был также сын. Да, да, ты правильно догадался. В один прекрасный день это случилось. Юноша не устоял перед чарами драконицы.

– Вот объясни, каким образом возникает подобная страсть? – не выдержал Конан. – Ты ученый человек, владелец множества чужих жизненных опытов, записанных на бумагу. Что ты можешь сказать мне об этом?

– Драконы обладают особой магией. Они умеют так воздействовать на человека, что в нем вспыхивает неудержимое желание. Драконы – собственники. Они любят владеть вещами и человеческими душами. Поэтому юная драконица не упустила молодого купца и завлекла его к себе. Вскоре она родила дочь – такую же очаровательную золотую змейку. Но у змейки имелась одна особенность: после десяти лет она начала превращаться в девочку. Поначалу человеческим ребенком маленькая драконица оставалась всего несколько дней, а большую часть времени проводила в обличий дракона. Но затем этот срок начал удлиняться и с наступлением полной половой зрелости драконица превратилась в человека. Лишь на несколько дней, которые совпадают с новолунием, она обретает обличие дракона.

– А где же мать-драконица?

– Живет со своим супругом. Ради нее он накопил несметные сокровища. Их дом – в Вендии, только не там, где ты был, а в другом городе. Здесь не указано, в каком именно. Хлависа в облике дракона летает навещать родителей.

– Ну надо же! А что ей нужно было от меня? -- спросил Копан.

– Тебе видней, чего она хотела, – хитро прищурился Тьянь-По. – Ты помнишь, как вы познакомились?

Конан кивнул. Он вдруг понял, что кхитаец совершенно прав. Его повлекло к этой женщине с первого же мгновения, как только он ее увидел. Она захотела его, захотела обладать им… Как всякий дракон, она ненавидела препятствия. Она не знала слова «невозможно». Изумрудные глаза, в которых утонул варвар, так и стояли теперь перед его внутренним взором.

– Она хотела меня, да, – проговорил он. – И я хотел ее. Но я даже не помню, случилось ли между нами то, к чему мы оба так стремились. Я провалился в небытие.

– Хлависа неправильно рассчитала время. Ее превращение случилось чуть раньше срока. Она едва успела добежать до своего укрытия, я думаю. Слуги знали, что в доме посторонний, поэтому запечатали дверь магической печаткой. Но ты забрался в подземелье и выпустил дракона. Один из слуг поплатился за это жизнью.

– Да, не повезло бедняге, – сказал Конан, без особого, впрочем, раскаяния. Валяющийся в ногах перепуганный вендиец не вызывал у него сочувствия.

– Что теперь? – спросил кхитаец, возвращая Конану ларец.

– Ты разобрался, что это такое?

– Да. Здесь хранится волшебная вещь, которая позволит превратить Хлавису в человека – уже навсегда. Эта вещь очень драгоценна и в то же время исключительно опасна. Девушка, возможно, хотела стать человеком. Не исключено, что она устала от своей двойственной природы.

– А ты как думаешь?

– Не знаю, Конан. Если бы у меня была двойная природа, я не стал бы от нее отказываться. Всегда хорошо быть еще кем-то.

– - Например, лягушкой, – сказал Конан, бросая в воду палочку и пугая лягушку, которая возмущенно квакнула и сгинула в черной глубине вод.

– При чем тут лягушка? Разве ты не понял? Она может превращаться в дракона. Это древнее, прекрасное, могущественное существо. Я могу только предполагать, что испытывает дракон во время полета…

– А если ей охота быть обыкновенной женщиной? Чтобы ее любили и все такое – ну, о чем обычно мечтают порядочные женщины?

– Скажи, Конан, откуда тебе известны мечты порядочных женщин?

Конан обиделся.

– По-твоему, со мной только шлюхи путаются? Я несколько раз спасал от смерти и рабства вполне добропорядочных девушек, и впоследствии они находили себе таких же добропорядочных мужей… И теперь у них, наверное, уже народились добропорядочные дети…

– В любом случае, выбирать не нам с тобой, а Хлависе, – подытожил Тьянь-По. – Осталось малое: понять, что хранится в этом ларце и как он открывается.

– Словом, мы на том самом месте, откуда начали, – мрачно проговорил Конан. – Я так и думал.

– Что ты думал? Что от меня не будет пользы? – Тьянь-По сердито щурился и тянул себя за ус. – Так и говори! Между прочим, я прочитал надпись, и теперь мы с тобой знаем, кто эта белокурая незнакомка, которая путешествует одна и знакомится с варварами в придорожных тавернах. – Внезапно кхитаец сменил тему: – Где ты остановился?

– Пока нигде. Пришел в Лакшми и сразу к тебе.

– Поживи пока в монастыре, – предложил Тьянь-По. – Я представлю тебя ученикам. Расскажешь им притчи. У тебя хорошо получается. А я пока подумаю, как нам вскрыть тайник.