Кибер-вождь

ГЛАВА 9

Это было ужасное воскресенье…

Эрла извелась со вчерашнего дня. Она видела снятую издали, смутную, колеблющуюся сцену на крыше «столба» — Хиллари падает, террорист бросается к нему, потом бежит к флаеру… в ту минуту она, кажется, отчаянно закричала, вцепившись себе в волосы, — но Хил встал, кинулся следом… флаер взлетел.

И с тех пор — ни весточки, лишь несмолкающий галдеж в телевизоре, домыслы и версии одна другой глупей и вздорней. Покоя не было — Эрла спала, не раздеваясь, обрывочным, поспешным сном, то и дело растрепанно вскидываясь с подушки; было не до еды, не до работы, не до звонков — ни до чего, на уме был упавший на крыше Хиллари. Она послала к дьяволу Лотуса, явившегося с последними хлипоманскими новостями и похвальбой об успешной продаже ее картин. Из дома ни ногой. — у подножия томится орава репортеров, готовых затарахтеть в микрофоны: «Вот она, знаменитая подружка Хармона, который…» Паразиты!

Творческие люди не умеют поддерживать порядок ни в доме, ни в своем уме. Большая квартира-студия Эрлы всегда напоминала гибрид музея с лавкой старьевщика и кухней хозяйки-растяпы; теперь беспорядок вторгался к ней в мысли, и ощущать себя ненужной, позабытой, неприкаянной было сейчас особенно мучительно — как можно вынести, когда тебя, сходящую с ума, живую и страдающую, вычеркнули из списка?!

Промаявшись ночь в полусне, Эрла вместо завтрака наглоталась воды из-под крана, умылась кое-как — и позабыла утереться. Сосредоточенно тыча пальцами, настроила трэк на автоответ: «Оставьте ваше сообщение в записи». Но стало еще хуже — тишина угнетала, одиночество и неизвестность сжимали виски.

Кэннан, Кэннан.

Когда-то в прошлом Хиллари подселил ей на время своего приятеля; она согласилась — порой у нее жили подолгу друзья и знакомые друзей. Она и не заметила, как автор обозрений стал ее желанным собеседником. Ну педант. Ну немножко зануда и слишком уж вежлив. Зато какой багажник на плечах! И спорить с ним было одно удовольствие. Спохватиться не успела — вслед за Кэннаном проникли в дом и иллюстраторы, и копиисты, которые оттерли прежних друзей в сторонку.

— Ты это сделал нарочно? — спросила она Хила, раскусив его лукавство.

— Да, — улыбнулся глазами Хил. — Надо было, чтоб ты обновила свои знакомства. Ты недовольна?

— Нет… пожалуй, нет…

— Кэннан, мне плохо! — Эрла чуть не плакала в трэк. — Приезжай, пожалуйста!

— Сейчас же еду к тебе. Эрла, не откажи в маленькой просьбе…

— Что? — всхлипнула она.

— Прими душ. Обещаешь? Я привезу молотый кофе. Или лучше — чай? Он тоже натуральный. С настоящим сахаром. Есть сливки.

У Эрлы отлегло от сердца. Есть, есть один человек в Городе, который не пропадает неизвестно где неделями, не вваливается заполночь с компашкой неизвестных и обкуренных людей, а является, когда его позовут. Да, надо чем-нибудь заняться — чем-то простым и бытовым. Действительно, вымыться, растереть кожу до горячей красноты.

Верный Кэн как домой возвратился — вошел привычно: «Здравствуй», сухо коснулся ее лба губами, куртку на вешалку, пакет на кухоньку; водогрейка радостно засвистела паром на его прикосновение. Эрла с привычной спешкой привела в порядок волосы, посмотрелась в зеркало — господи, и это модная художница: глаза опухли, рот прикушен…

Пришлось наколоть льда и приложить к векам, чтобы спал отек. Кэннан не тот человек, при ком нельзя заниматься собой, — не возникает ни неловкости, ни панибратства. Эрла всегда хотела иметь брата вроде Кэннана — надежного и правильного.

— Я не встреваю в его дела, — говорила Эрла, принюхиваясь к желто-коричневой пене над дымящей чернотой кофе. — Киберы, системы, сети — мне все это далеко, как ньягонская алгебра. Но чтобы так демонстративно не встревать в мои дела!.. Кэн, я его видела последний раз месяц назад, десятого апреля. Лотус — и тот чаше появляется.

Кэннан задумчиво помешивал жиденький — дно видно — чай. В его запасе знаний было мало данных о любви взрослых людей. Он смог бы внести коррективы в подростковую влюбленность, но как быть с двумя сильными, вполне сложившимися личностями, которые хоть и сблизились, но никак не могут стать настоящей парой? Дел у обоих — больше, чем можно поднять. Каждый вкладывает весь свой пыл в профессию — что, друг для друга ничего не остается, кроме усталости?.. А попытаться их уговорить вдвоем отправиться в круиз, на Пасифиду или на Талассу, — тотчас же схватятся: «У меня поисковая программа не дописана! Я как раз хотела рисовать борцов, Лотус обещал меня сводить к ним!..»

И кофе на Эрлу не влияет — глаза остались неживыми, бледными.

— А после вчерашнего? Что, трудно было позвонить мне?.. Но не говори ему, что я сказала. Я не буду рада, если он прибежит, послушав тебя. Человек сам должен понять… Да, у него проблемы! А у меня их нет? И он — в числе моих проблем. Может, ты пока у меня останешься, Кэн? А то я чувствую: опять Лотус прибежит с докладом, как они Файри спасают, а у меня сил нет его выпроваживать.

— Как твои картины? Я читал о выставке в газетах и в Сети…

— Блеск, — невесело вздохнула Эрла. — Все хвалят. Даже туанцы. Я видела твой отзыв, спасибо… Так ты поживешь со мной немного? Какие-то ценители с КонТуа собирались тут прийти, визитку вон прислали — смотри, может, включишься, грохнешь им две-три статейки на заказ…

Отпив чаю, Кэннан изучил продолговатую полоску шелковистой розовой пластмассы. Без перевода — знают, что Эрла понимает их язык.

— …а мне как-то не в радость, — продолжала Эрла, уныло глядя в небо за окном.

— Он придет.

— Когда?.. Только не подговаривай его. Пусть сам. Я хочу, хочу узнать, нужна я ему или нет.

— Эрла, он — я отвечаю за свои слова — планировал приехать в день, когда началась «война кукол». И вдруг посыпалось подряд одно за другим; ты же знаешь.

— Да, флаер, «харикэн», погром в квартире… Разве мне это безразлично? Что я, не понимаю, как он себя чувствует? И вчера… как это в голову ему пришло?! Зачем?! Ведь он же знал, что я это увижу! И — молчок, как нарочно. Вот что меня бесит, Кэн. Да уже и не бесит, я выдохлась. Лягу, и пусть через меня переступают, пусть хоть все вынесут. Хохлатые аларки, туа, черти, дьяволы — кто угодно! Мне становится все равно, Кэн; это самое страшное. Знаю, пройдет. Но я стану другая.

— Оба вы фанатики. Вам надо запретить работать или — высадить на голый остров. Там вы поссоритесь по-настоящему, но сможете уделить время самим себе. Думаю, это бы излечило вас обоих.

— Мы там не сможем, — Эрла наконец-то слабо улыбнулась. — Это Гельви Грисволд умеет и костер разжечь, и юбку из травы сплести. А мы слишком городские; у нас нервов втрое больше, чем полагается, а иначе здесь не выживешь. Где ни тронь — всюду нервы торчат, бьет, как током. Кэн, ты умеешь на глаз понимать — пора к врачам или нет. Ну, и как я выгляжу?

— Пока терпимо, Эрла. Это депрессия. Ты переволновалась с выставкой, а Хил погряз в «войне кукол». По секрету, между нами, — он уже обращался за врачебной помощью. Наработался чуть не до обморока. Не исключаю, что поэтому и не звонил — не мог отделаться дежурными фразами. И не хотел, чтобы ты видела его измотанным. Ведь наш идеал мужчины — неутомимый работяга и любовник. Выглядеть слабаком — стыдно…

— Я столько не требую. Дружба и забота — все, что человеку надо.

— Еще кофе?

Летуница — весьма редкий в Городе представитель фауны — опустилась на выступ под окном, потопталась, распушилась и, сложив перепонки на конечностях, потыкалась по щелям плоской клювовидной мордочкой в поисках чего-нибудь съедобного. Увы, ни тараканов, ни шуршавчиков… Привстав на задних лапках, птица-зверюшка нацелила свой круглый, будто рыбий, желтый в черных рябинах глаз сквозь стекло — а что там? Большая, темная пещера. Поджав ноги, двое чужеродных сидят голова к голове, шевелят лапами, разевают пасти. Одно с гривой, у другого шерсть на голове короткая. Ой! Повернулись! Глядят! Поднимаются!!.

Оттолкнувшись от выступа, зверь-птица распустила все четыре крыла и слаженно замолотила ими по воздуху, торопясь подальше отлететь от окон. А зря. Летуницу хотели приручить и одомашнить, накрошив ей крекеров на подоконник, потому что надо постоянно иметь в доме любящее и отзывчивое существо.

— Хочешь, я куплю тебе в зоомагазине йонгера? — спросил Кэннан.

— И я назову его — Хиллари, — отозвалась Эрла мечтательно.

Энрик лежал на мягкой, просторной кровати и плакал.

Они с Пепсом явились в отель около трех часов ночи, в сопровождении сэйсидов — полковник Кугель постарался, чтоб по пути не было задержек и помех. Папарацци вились в воздухе, как мухи; площадь и улицы у гостиницы были запружены толпой разгоряченных поклонников. Сэйсиды к тому времени очистили коридоры от незваных гостей и поддерживали порядок внизу, а воздушная полиция разгоняла флаеры вверху; для мониторинга пространства над отелем было специально выделено два диспетчера. Но варлокеры и журналисты продолжали съезжаться и слетаться к месту, где жил Энрик: первые — в надежде хоть одним глазом посмотреть на своего кумира, а вторые — чтоб запечатлеть его.

Когда Энрик и Пепс вышли из флаера, ночь озарилась вспышками, словно зарницы заблестели или вновь включились лазеры — это одновременно нажали на кнопки сотни фотографов.

— Я мечтал о славе, — повернув к Пепсу голову, сказал Энрик, — но даже не представлял, какая это пытка… Себе уже не принадлежишь.

В номере он выпил стакан горячего какао со снотворным и завалился спать, а Пепс, от перевозбуждения побродив по комнатам, нажевался туанских «зонтиков» — мягкого и безвредного успокоительного средства, которое на КонТуа все ели, как конфеты.

Утром Пепс поднялся по графику, заказал завтрак, газеты и включился в Сеть — в общем, принялся за работу. Энрик отсыпался, а Пепс созванивался с менеджером, адвокатами, координаторами и еще массой нужных людей, пока не раздался сигнал от патрона по внутренней связи. Проснулся Энрик поздно; лениво сполоснулся под душем и отдался в руки массажиста-нидэ, чтобы тот растер и размял натруженные мышцы. Теперь Энрик отдыхал в постели, подложив пару подушек под ноги. Мускулы болели и тягуче ныли, особенно бедра и икры. Суставы словно сковало, стопы чуть заметно припухли, подошвы горели — если Энрик и собирался поупражняться сегодня, то исключительно в бассейне, где можно не перенапрягаться. Но это потом. А сейчас Энрик лежал в затененной комнате и плакал. Он не мог раскрыть глаз, и из-под густых мокрых ресниц струились слезы, прокладывая извилистые дорожки по щекам. Пепс, не вдаваясь в расспросы, бросил газеты с кассетами на стол и полез в аптечку.

— Ну что, — ворчат он погодя, капая Энрику в глаза обезболивающий и регенерирующий гель, — нахватался лучиков? Ну не зря же на фотопротекторе написано: «Выходить в активную среду не раньше чем через 30—40 минут после напыления!» Так и глаза можно сжечь. Ты хоть видишь?

В голосе Пепса звучала тревога; он был обеспокоен не на шутку. Энрику и раньше случалось ловить «зайчиков», особенно на многочасовых записях дисков, но так открыто пренебрегать мерами предосторожности — это впервые.

Вместо ответа Энрик поморгал, и наконец-то гель подействовал и его голубые озера распахнулись во всю ширь, переполненные влагой. Энрик шмыгнул носом, а потом звучно высморкался в салфетку, которой до этого вытирал слезы.

— Представляешь, Пепс, какое превращение, — сказал он, разглядывая смятый листок, — когда влага вытекает из глаз, она чистая, кристальная, прозрачная — и ее называют слезой; это возвышенно, печально, трагично и романтично. А стоит ей пройти по канальцам в нос — она утрачивает всякую поэтичность, становится насмешкой и фарсом, и величают ее — соплей…

— Ты вокруг себя посмотри! — Пепс начал злиться. К здоровью Энрика он относился щепетильнее, чем к собственному. — Зрение без изменений? Предметы не туманит? А то, может быть, врача пора вызывать?

— Врача так или иначе вызывать придется, — согласился Энрик, — я еще не хочу сменить свои гляделки на пару протезных окуляров. О врачах — позднее. Пока расскажи мне — читать я не смогу, — что в мире произошло, пока мы спали. Что говорят? Что пишут?

Пепс зашуршал распечатками из Сети и листами газет с пометками.

— Мнение критики единодушно — это лучшее шоу десятилетия, дальше они не помнят. По охвату и воздействию сравнивают с Хлипом — он как раз снова всплыл, — но все утверждают, что подготовка, сцена, глубина образа и танцевальное мастерство у тебя неизмеримо выше, глубже, проще, сложней и концептуальней. Предрекают дальнейший размах учения и варлокерства, гадают о новом диске, рассуждают, сколько ты еще продержишься… Наши адвокаты опротестовали решение о запрете по форме; в Балагане назначено новое слушание, собирают авторитетную экспертную комиссию человек из двухсот — ученые, люди искусства, священники разных конфессий и психиатры — будут решать, является ли Церковь Друга деструктивным культом и как влияют диски и моления на неокрепший разум молодежи.

— Они так до Страшного Суда препираться будут. Возвращайся к прессе.

— «Ореол», воскресный выпуск: «Поистине, мы удостоились триумфального возвращения Пророка Энрика на родину. Грандиозное зрелище в лучших имперских традициях ТуаТоу и с помощью их технологий…» и так далее.

«Постфактум»: «Невозможно передать то особое состояние духа, которое посещает людей во время молений Пророка. Ощущение радости и счастья, печали и сопереживания — вся гамма чувств проходит в душе и заканчивается очистительным катарсисом…»

«Уличные Вести»: «Его недаром называют — Пророк. Энрик завладевает вниманием тысяч и прочно удерживает его. Его облик божественен, его пластика совершенна. Он владеет даром проецировать любой образ прямиком в сознание. Разумеется, он использует технологии акустики и видеоники; эта аппаратура доступна любой звезде, но только Энрик добивается эффекта реального присутствия бога. Полет, исполненный высочайшего вдохновения. Трудно выделить, чем это достигается: голосом, танцем или композицией. Безусловно, Пророк Энрик — гений синкретического искусства, чем всегда и являлась религия. Он возвращает нам древний, первичный культ бога, поднятый на высоту звездного техномира…»

«Никогда я не испытывала такой легкости и восхищения. С меня спали все оковы горя, мук и тяготения. Хотелось петь, летать и смеяться. Я возродилась к новой жизни…»

«Это круче галофорина. Воздух переливался разными цветами, а вокруг рук горели радуги. Кругом возвышался лес из темных стволов, на которых полыхали алые цветы. Тело стало невесомым; я распался на круглые розовые пузырьки и возносился вверх. Это блаженство невозможно описать. Ва-у…»

«Когда из тьмы шла смерть, меня охватил ужас, и я кричала, но свет победил, и золотой дождь смыл с меня страх, я не могла сдержать слез радости. Этот страх преследовал меня раньше, это страх души — сегодня я освободилась и очистилась…»

— Что пишут об инциденте с провокаторами?

— Что ты сам все это устроил для подъема рейтинга, что это подставные из публики, срежиссированный трюк.

— Я так и думал, — покачал головой Энрик.

— Но это освещают немногие — большая часть их даже не поняла, что случилось, и считает это частью шоу. Итак, — подвел итоги Пепс, — первое моление прошло блестяще. Браво!

— Если так… — Энрик перекатился на бок и, перегнувшись через край, достал нечто, стоявшее за изголовьем. Вернувшись в прежнее положение, он протянул Пепсу это нечто, оказавшееся стаканом с гладкими тонкими стенками, заполненным на треть мутной красной жидкостью: — Выпьем за мой успех.

— Что это? — Пепс, не скрывая отвращения, разглядывал содержимое цвета мясных помоев.

— Моя моча, — кротко ответил Энрик.

— Ты с ума сошел! — взорвался Пепс. — Почему ты раньше молчал?!

— Я сам недавно обнаружил.

— Ты о чем думал, когда так выкладывался, если вообще думал?! У нас через четыре месяца новая программа на ТуаТоу, а ты лежишь тут без ног, без глаз и без почек!! У нас там вовсю запущена реклама, а ты хочешь сдохнуть здесь, на задворках цивилизации?!

— Сэнтрал-Сити — самый большой город Вселенной.

Пепс высокомерно поморщился:

— Навозная куча может быть громадной, но всегда останется навозной кучей.

— Пепс, да ты расист! Мы, эйджи, даже прав гражданства на Туа не имеем…

— Потому и не имеем, что эйджи. Я бы с радостью сбросил с себя эту плоть, будь это возможно. Она меня угнетает, я мыслю по-туански. Этот город — гигантская перевалочная база, люди тут плодятся, как крысы на складе, это кошмар урбаниста.

— Если говорить о кошмаре, так это станции КонТуа — мир без неба, где есть пол и потолок. Какую бы ты дверь ни открыл, ты всегда попадаешь в соседнюю комнату, и так до бесконечности. Там можно идти всю жизнь и не найти выхода. Пепс, а это идея. Запиши-ка на перспективу для реализации.

— Для начала, — примирительно ответил Пепс, — я вызову бригаду медиков из клиники всех цивилизаций, чтобы не лишиться всяких перспектив.

— Звони в клинику спортивной медицины, им это ближе по профилю, да и прессе легче скормить за банальный осмотр, — Энрик и не думал на него злиться, — но пока есть время, может, посмотрим новости?

Пепс коснулся пульта, и в ответ засветился большой стенной экран.

— Канал I.

— …вчера, 10 мая, на стадионе «Форвард» состоялось первое моление Пророка Энрика, главы Церкви Друга. Молиться вместе с ним пришли триста тысяч «верных» и граждан Города, проявляющих интерес к Церкви. Пророк начал службу на два часа раньше объявленного срока, чем смог избежать запрета, принятого муниципальным советом в связи с напряженной обстановкой, вызванной террористическими актами последних недель. Адвокаты Пророка опротестовали запрет, но в ближайшее время моления на стадионе «Форвард» вряд ли возобновятся. Пресс-секретарь Церкви сообщил, что Пророк посетил Сэнтрал-Сити с намерением провести цикл молений и пока его планы не изменились…

— Что там с «Форвардом»? — подал голос Энрик.

— Демонтируют сцену. Аренда стадиона слишком дорога, а запрет выступать там пока не снят.

— Неужели нет других больших сооружений?!

— Есть. Они все заняты. Перечисляю — и скажи после этого, что эйджи не воинственны… В «Глории» проходит турнир гладиаторов, в «Колизее» — чемпионат по боевым играм, а в месте, именуемом «Плац», — парад и показательные выступления Звездной Пехоты. Одни бои и драки!.. Что нет свободных амфитеатров — можно понять; такие монструозные объекты строят не затем, чтоб они пустовали. Мы оказались вне графика. Есть Президент-Холл на пятьдесят тысяч мест, но он стоит дороже «Форварда».

— Там сцена, а мне бы хотелось полный объем с круговым обзором. Не может быть, чтобы все заняли!.. А водные стадионы ты смотрел? Здесь есть крытые и несусветно большие.

— Не пришло в голову… Сейчас созвонюсь.

В паузе Энрик лежал, закатив глаза.

— Да, есть гребной канал «Кильватер» на восемьдесят тысяч и стадион «Аква Марина» с управляемым сквозняком для проведения регат — сто пятьдесят тысяч мест. Тут что, психанулись на гигантомании?.. Оба в данный момент свободны.

— Арендуем тот, что больше. Пусть рассчитывают и строят сцену хоть на гравиторе, хоть на поплавках. На воде эффекты будут смотреться еще сильней, особенно сцена «Ураган на острове». Будем грести.

— Далее, канал III, «Каждый час», — продолжил Пепс, выводя на экран заранее отобранные сообщения:

— Известный брачный авантюрист Диксон Шредер, располовинивший состояния двух бизнес-вумен и разбивший сердце и карьеру топ-модели Аминты, видимо, поистратился в своих амурных похождениях. Шредер уверяет, что он — отец Пророка Энрика, и подает на него в суд, надеясь востребовать с сына алименты. Ингрид Рассел, мать Энрика, возглавляющая ныне престижное агентство по раскрутке одаренных детей, не отрицает, что он был ее мужем и отцом ребенка, но, со своей стороны, утверждает, что Шредер развелся с ней, когда сыну было семнадцать лет, и продал ей все права на ребенка, так что теперь его претензии необоснованны.

— Папа с мамой поссорились, — ностальгически улыбнулся Энрик.

— Это не самое интересное, — разворачивал тему «Каждый час». — Выяснилось, что у Пророка девять отцов и пять матерей, которые, не опровергая того очевидного факта, что Ингрид Рассел действительно воспитывала Энрика до девятнадцатилетнего возраста, тем не менее заявляют, что они продали — или у них украли — яйцеклетки, из которых и был зачат Пророк, а некая Бэйли Ротмунд пошла еще дальше, заявив, что будущего Пророка ей подменили в родильном доме. Все они настаивают на своем истинном отцовстве и материнстве. Но, видимо, кто-то из них продал не просто яйцеклетку, а целый яичник, потому что у Пророка неожиданно объявилось 468 братьев и сестер, рожденных от разных матерей в разное время. Это далеко не первый случай, когда известных и богатых людей одолевают меркантильные или истеричные лица, желающие урвать кусок пирога или примазаться к чужой славе, а то и просто увидеть свое имя в скандальной прессе. Трудно сказать, что ими движет. В такое положение попадала не одна звезда. Известно, что Хлипу принадлежит рекорд по части отцовства. 785 мужчин изъявили желание задним числом усыновить певца, но все до единого срезались на генной экспертизе. Зато, похоже, Энрик превзойдет достижения гладиатора по кличке Мотор в номинации «сексуальные подвиги». 4707 заявлений о домогательствах подано в суды от лиц обоего пола, и число продолжает расти. Особо заслуживает внимания заявление одной молодой дамы о том, что Пророк Энрик овладел ею с экрана при просмотре диска, после чего она родила ребенка…

— Кажется, мое бюро прогнозов обманулось. Не учли индекс агрессивности. Дальше, — слабым голосом попросил Энрик. Послушный Пепс сменил кадр.

— Канал V, Доран, программа «NOW» — «Сейчас».

В кадре рядом с энергичным, целеустремленным, как ищейка, Дораном с его фирменной кривой улыбочкой нарисовался длинноголовый тип в старом свитере, с мудрым и диким взглядом, уходящим вдаль, за обрез экрана.

— …неожиданное открытие сделал биотехнолог Сэм Колдуэлл. Он уверен, что Пророк Энрик — киборг. Ученый собрал, сравнил и проанализировал на компьютере ранние записи Энрика и его пророческие диски. Исследовалась кинематика танца. Вывод Колдуэлла потрясает — это две разные личности! Более того, темп и ритм движений, который задан в дисках, не может быть воспроизведен человеком. Сэм полагает, что настоящий Энрик продал свой имидж и облик корпорации ЭКТ, где по его образу и подобию был сделан киборг, который и сейчас проводит моления. Сообщаю, к радости наших зрителей, — в 20.30 канал V покажет вам уникальные кадры о Пророке Энрике — его юность, творчество, записи конкурсов с его участием, кадры из фильма «Путь к богу». А теперь Сэм Колдуэлл расскажет нам подробней о своей находке.

Колдуэлл заколебался, как тростник под ветром, и начал, вытянув вперед голову:

— Когда мне в руки попал фильм об Энрике, я сразу же обратил внимание на полную гладкость его кожи и на то, что он совершенно не потеет…

— Идиот, — с чувством проговорил Энрик, будто его могли услышать, — это же лак. Туанская косметика.

— По-моему, — оживленно заметил Пепс, — они здесь прозябают в первобытном состоянии. Взять то же заявление Эмбер: «Плясать голым на столе». Верх невежества! Они понятия не имеют о туанских обычаях. Там же воротник расстегнуть — уже неприлично, не говоря о чем-то большем.

— Да-а-а, — протянул Энрик, — я устал на Туа танцевать в двух сплошных трико и пяти простынях.

— Вот я и боюсь, — осторожно закруглил Пепс, — что, пока ты тут отрываешься в одной набедренной повязке, там, — он показал вверх, — собралась вся Манаала и решает вопрос о нашей нравственности. Нас запросто лишат въездной визы, и останемся здесь пропадать.

— Пронесет. Мотай дальше.

— Канал VII, «Экстра-Люкс».

— Что думает об успехе Энрика Канк Йонгер? Скажи, Канк.

— Парень знает, как бутки рубить, однозначно. Ну, централ же! Однако он избаловался. У нас наворотов меньше, а навар не жиже.

— Может ли киборг обладать правами человека? Завещание Хлипа и судьба Файри в центре общего внимания. Эксцентричный миллионер Каспар Амальрик уже десять лет выводит в свет, как свою супругу, кибер-женщину Мануэлу, но этот союз человека и робота не зарегистрирован законом, и церковь отказывается освятить их брак перед лицом Всевышнего.

— Пусть придут ко мне, — откомментировал Энрик, — я их обвенчаю. Дальше, дальше…

— Канал 17, — замогильным голосом объявил Пепс. Вихляясь и гримасничая, развязно застрекотал Отто Луни — в галстуке на голое тело и в трусах с подтяжками:

— Видали? Семь часов танцевать с полной выкладкой, со всякой сложной акробатикой — и так всем оттоптать мозги! При этом он дышать не забывает и местами даже кое-что поет. Человек на это не способен! То есть — обычный человек. Но Пророк к нам явился из мира, где давно уже насобачились сращивать мозги с машинами. Ответ ясен: Энрик — зомби! Его мозг нашпиговали электродами, а движениями управляют с пульта. Он — дистант. Поясняю, это делается так…

Кадр сменился. В студии туанец, разрисованный немыслимыми пятнами, страшно кося глазами врозь, лупит руками и ногами по клавиатурам, от которых вверх уходят провода — перекинутые через балку, они крепятся к конечностям нескладного дистанта. Дистант в ускоренном темпе выкидывает ноги, крутит выпяченными видеокамерами, чьи объективы обрамлены ресницами с палец длиной, и щелкает клешнями, постоянно приседает и совершает непристойные телодвижения…

— Все, — Энрик безвольно обмяк на подушках. — Врача, лед на голову и какого-нибудь сока покислее — виноградного, что ли…

Вместо шума и грохота — безмолвие гробницы; вместо сора и грязи — ровная чистота стенных панелей; вместо изменчивого света солнца — бледное бестеневое свечение; вместо жизни — смерть…

Селена тихо подошла к Фосфору и присела на корточки. Дверь, пропустив ее, скользнула на место, отсекая камеру 12 от коридора.

Селене казалось, что она слышит свое дыхание, и она, часто мигая, чтобы подавить подступающие слезы, глядела перед собой.

Умом она понимала, что Фосфор — киборг, что для него нет ничего страшного в том, что ему повыдергали внутри штекеры, передающие сигнал от мозга на контракторы, и отключили радар. Она понимала — и знала, как никто другой, что он непредсказуем, неуправляем и опасен и то, что сделано с ним, сделано недаром. Более того — даже сейчас она боялась его, полностью обездвиженного и брошенного в изолятор. «А вдруг, — пульсировала где-то в подсознании мысль, — вдруг он встанет, и что… что ты будешь делать дальше? Куда бежать? Ты помнишь его хватку? Мертвецы — обманщики; они изображают из себя бесчувственных и неподвижных, но в любой миг готовы наброситься, а он жив — его мозг работает, он может видеть, слышать и говорить. Вот сейчас встанет… вот шевельнулась рука…»

Но это неправда. Истощенные, измученные заточением чувства лгут, наполняя воображение призраками.

Все так же сух и спокоен свет, все так же недвижимо тело Фосфора.

Он лежал на полу в той же позе, в какой его оставили те, что внесли сюда вчера: на спине, руки и ноги чуть разбросаны, голова откинута набок, веки полузакрыты. Селена словно видела труп в морге. Майка на нем была разорвана; на коже темнели несколько пулевых отверстий и длинный шов по средней линии живота со стягивающими скобами и грязными потеками из раны. Словно его расстреляли, а потом анатомировали… Селена не могла отделаться от чувства, что перед ней покойник, — так это окоченевшее тело не совпадало с ее последними воспоминаниями: Фосфор танцует, идет, держа спину и приподняв голову, злится, смеется, причесывает ей волосы, проникновенно и пытливо заглядывая в глаза.

И теперь это тоже он? Не вздохнет, не шелохнется; грудная клетка застыла, тепло ушло, кожа прохладная и побелевшая, с неживым отливом, с зеленовато-синими тенями на лице; глаза запали, нос заострился…

Преодолевая страх, Селена придвинулась поближе. Черные волосы свалялись и растрепались, посерели от пыли, облепили спутанными прядями лицо.

И он жив?

— Фосфор, Фосфор… — негромко, с замиранием сердца позвала Селена.

Ничего — веки не вздрогнули, глаза не повернулись.

Жалость и тоскливое щемящее чувство утраты переполнили душу, и слезы, предательские слезы, свидетельство слабости, побежали по лицу. За последние дни Селена часто плакала, никого не стесняясь. Горячая капля прокатилась по щеке, на миг зависла и упала вниз на лоб Фосфора.

Боже, как это глупо — сидеть в изоляторе и плакать над телом киборга. О чем? Селена и сама не сказала бы, о чем так горько сожалеет. Может быть, в ней проснулась маленькая девочка, которая когда-то, давным-давно, рыдала над сломанной куклой, и из памяти наплывал нежный и любимый голос: «Да не плачь ты… Папа почистит контакты, и снова твоя кукла будет ходить, как живая…»

Как живая…

— Фосфор… — Селена погладила по его лицу, провела рукой по волосам. Достала расческу и, всхлипывая, начала медленно разбирать и причесывать волосы Фосфора, укладывая их ровной волной по плечам. — Зачем, зачем все это, — шептала она, уже успокаиваясь, — какая глупость…

Серьезная профессия, цель, карьера, рост по службе — ничто, ничто это не может утешить маленькую девочку, у которой сломалась кукла. Тогда, давно, в ее мир впервые вошла смерть; девочка плакала не над игрушкой, она плакала от одиночества и бессилия перед лицом нового страшного открытия, которое ворвалось в ее светлый безмятежный мир. И Селена снова ощущала себя той маленькой девочкой, словно образ вернулся и взял ее в плен.

Уложив волосы Фосфора и поправив ему голову, чтобы лежала прямо, она достала поллитровую упаковку воды и, приладив к ней носик, бережно вложила его между губ Фосфора. Вода заполнила рот, блеснула на зубах. Неужели он откажется пить? Кожа испаряет влагу, он потерял жидкость через раны, поэтому кожа так изменилась, — и, конечно, никто его не поил. Сколько они собираются держать его на выключении? Неделю, две, три? Пока кожа не ссохнется и не потрескается, не начнет шелухой отпадать от биопроцессоров. Озерцо приподнялось к губам, когда последовал первый глоток, затем еще и еще.

Селена обрадовалась, как если бы на ее глазах умирающий стал возвращаться к жизни. Она держала пакет с легким наклоном, стараясь, чтобы приток совпадал с глотками и вода не переливалась через углы рта. Она не замечала, как от неудобного положения затекли ноги и устала рука. Она готова была сидеть так часами.

Вода кончилась.

Веки Фосфора дрогнули, приподнялись; он посмотрел на Селену и, едва шевеля губами, почти беззвучно произнес:

— Спасибо…

Глаза его закрылись. Больше он ничего не сказал.

Хиллари в исследовательском отделе подписывал бумаги, которые ему с двух сторон по очереди подавали Гаст и Чайка. Хиллари окончательно утвердился в решении сделать из своего личного кабинета неприступную крепость, где он мог бы укрыться от осады бухгалтеров, менеджеров, входящих и исходящих, от того бумажного вала, который он, как шеф проекта, обязан был контролировать и визировать. Чтобы не приводить босса каждый день в бешенство, Гаст складировал папки у себя, обещая соискателям виз подсунуть их Хиллари, когда у того будет время и хорошее расположение духа, и сейчас он честно отрабатывал свои посулы. Необходимо было оформить документацию на ближайшие две недели до конца месяца, чтобы проект не встал. Папки были разложены на столе, на полке, на коленях у Гаста; некоторые он держал в руках. Он путался и забывал, где чьи и что в них.

— Что, трудно положить в них закладки? — досадливо проронил Хиллари, когда возникла очередная заминка.

— В следующий раз обязательно так и сделаю, — отозвался Гаст, пытаясь прочитать заголовок и вспомнить, кто ему передал папку.

Чайка стояла рядом, молча и терпеливо ожидая своей очереди.

Балансовая ведомость на содержание здания, ведомость от менеджера на уборку территории и помещений, счет от него же на покупку травы и деревьев, счет фирмы по озеленению, ведомость из бухгалтерии на зарплату сотрудникам, ведомость от Адана по отработке времени операторами Сети (отметки о сверхурочных часах отдельно и поименно), график работы до конца месяца, счет на запчасти от Туссена, ведомость на обеспечение киборгов (захваченные отдельно), а кстати, где они? Кто этим занимается? Менеджер по хозчасти… Ищи, ищи… Что у тебя, Чайка? Протоколы исследований, протокол передачи материалов следственной бригаде А'Райхала и кибер-полиции. Мать честная! Неужели мы столько назондировали? Дело потянет томов на сто пятьдесят. Закопаемся по уши. Нашел?

Хиллари просматривал бумаги, схватывая суть на лету, ставил свой росчерк и складывал папки стопкой на краю стола. Куча материалов из аналитического отдела, график поэтапного тестирования баншеров с указанием сроков следствия, времени и даты тестирования.

— Кто составлял?

— Пальмер, — Гаст расправился с доброй половиной папок и глядел веселее, — кто бы еще смог свести воедино требования прокуратуры, Дерека и Нанджу? Я — нет! Здесь еще сборник медицинских предписаний от Нанджу, отчет о состоянии здоровья лиц, занятых на Сети и стендах — мы в том числе, — план отпусков на лето. Записка из отдела кадров — они предупреждают, что у некоторых сотрудников — вот список — в этом полугодии заканчивается срок контрактов и те подлецы, чьи фамилии выделены красным, хотят уйти. Я посмотрел — там больше половины, и неплохие специалисты. Страх берет — с кем мы останемся? Хил, ты бы собрание провел, объяснил людям, что незачем впадать в панику.

— Не торопись, Гаст, — Хиллари постучал торцом авторучки по столу, — все решит подкомиссия, ждать осталось недолго. Тогда и будем трубить общий сбор.

Хиллари собрал все отработанные документы и отдал их Чайке, велев разобраться и немедленно разнести главам отделов, с чем и отпустил ее. Оставшись наедине, они с Гастом вольготно расположились на стульях и принялись изливать друг другу наболевшее.

— Представляешь, — говорил Гаст, перебирая информационные бюллетени проекта, — Анталь работает в две смены, переехал к нам в общагу, в однокомнатный номер, — страсть, какие лишения терпит! Все свои комиксы забросил, сидит тексты сочиняет. Такой упертый оказался, кто бы мог подумать! Но подает он их, как пресс-секретарь Президента, аж завидно. А какие слова длинные произносит, я таких и не слышал сроду; где он их нахватался-то?.. А с каким умным видом! Откуда что взялось!..

— Вот что значит — энтузиазм и ответственность за порученное дело. Он наконец-то почувствовал, что реально трудится, что никто за него не станет делать его работу. Низкий IQ — это не главное, это всего лишь одна из составляющих личности; у нас когда-то Президент был с IQ 85, и ничего. Не проболтается Анталь, огрехов нет?

— Могила, — Гаст прижал ладонь к груди, словно собирался давать клятву. — Я поражен! В нем кладезь корпоративной этики открылся — честь, мораль и военная тайна. Я думал: простой, простой, а он хитрый, как сто крыс. Мне тут его папочка звонил — как я его голос услышал, так сразу возблагодарил бога, что у меня нет родителей. Один голосочек весит как вагон бетона; не знаю, сколько он сам. Хил, я все понял: никакой Анталь не дурак, это он прикидывается, чтобы от него все отскреблись, чтоб и родаки не донимали. Он, поди, хотел в огненных петухов играть и комиксы про киборгов день и ночь листать, а к нему приставили сорок лакеев и педагогов, и все они в один голос твердили: «Ты — сын корга, ты — сын корга, ты должен играть в игры „Капитал“ и „Олигархия“, а его, может, от них в блев кидало. Против такого папы в лобовую атаку не попрешь; я его раз послушал, так у меня глаза стали, как у мышки при запоре.

Хиллари вспомнил вытесанную из камня фигуру Т. К. Дарваша с неизменно властным взглядом и непоколебимым голосом и согласился с Гастом:

— Папаша у Анталя — подарок для подчиненных, редкой доброты человек.

— Ну и втянулся же Анталь в работу!.. Я его и не шпынял вовсе, он все сам делает — и на запросы отвечает, и сетевые интервью дает, и страницу каждые два часа обновляет, и успевает всю информацию согласовывать и с Сидом, и с Гортом, и тексты сам пишет. Я их не правил, я даже нарочно такую галиматью придумать не в состоянии, и все так прилизано, корректно, без раздражения, чтоб никаких идиотов не обидеть…

— Да, — Хиллари даже за голову взялся, — читал я его резюме по сетевым запросам. Нас атакуют хакеры, кракеры и журналисты. Посещение нашего региона растет изо дня в день. Сначала на нас ополчились куклофилы, потом поливали матом хлипоманы, а теперь вопят киборгофобы.

— Общественное мнение — как флюгер на ветру, — продолжал горестно жаловаться Хиллари. — Щелкни корову в нос — она махнет хвостом. После показа захвата Дымки меня объявили Принцем Мрака, мерзавцем и подонком, чуть ли не людоедом, и все гуманисты и светлые люди посчитали своим долгом публично плюнуть в мой адрес. Прошло три недели: Дымка таскается по проекту, о ней и не вспоминают. Меня полоскали из-за Фанка — я утаил от всех клад! А теперь — Фосфор. Не знаю, что бы он еще вытворял на «столбе»; я, рискуя жизнью, пресек его акцию — и я же опять виноват. Как меня только ни называют — покровителем террористов, врагом нации… Словно все забыли, как они плакали о куколке-лапочке и подвывали Эмбер: «Украли куклу!»…

— Так плакали-то одни, а Фосфора убить требуют другие, — резонно заметил Гаст.

— Людям невозможно угодить. Они сами не знают, чего хотят, у них семь пятниц на неделе и полный спектр мнений — от всеобъемлющей любви до тотальной ненависти. Еще неделя, и гражданская война начнется; зря, что ли, полны улицы сэйсидов? А задуматься — из-за чего? Из-за игрушек, из-за кукол. А что пишут! У меня волосы дыбом. Требуют публично раздавить Фосфора катком на площади! Что за дремучее варварство?!! Общественные организации собирают подписи за его уничтожение — и меня с ним в придачу! Слова «расследовать» и «изучить» для них ничего не значат. Массовая истерия с брызгами слюны и выпученными глазами. Раздавить, растоптать, убить!.. Ах, ты не согласен — и тебя тоже. Киборг покусился на человека, это же вызов всему человечеству! И оно не замедлит с ответом. Раньше так уничтожали диких животных и отсталые нации, чтобы никто не смел тягаться в агрессивности с продвинутыми и культурными народами. Что дальше будет — не знаю. Меня ужас пробирает, как подумаю о том, что террористы сольются с баншерами.

— Если бы все было так просто, — активно возразил Гаст, — у нас бы уже лет сто как по Городу киборги-партизаны бегали. Ан нет! Пока не появилась ЦФ-6, никто и представить такого не мог.

— По-твоему, террористы телевизор не смотрят? — отозвался Хиллари. — Еще как смотрят. И если исключить хаотов-подражателей, то у нас могут появиться серьезные противники.

— Ну и что, — не сдавался Гаст, — что с того? Террористы, как и всякие профи, — люди односторонние и однобокие. Куда им еще и кибер-мозг осваивать!.. Владельцев киборгов и «кукольников» специально учат, как киберами командовать, а эти где учиться будут? Нормальный робот их корявые приказы мимо ушей пропустит и не станет подчиняться, а сбрендивший… Мы здесь все спецы с дипломами, а попробуй подчини себе вон хоть Маску, хоть Косу! Уж если мы воткнуться не можем, то пришлым со стороны, будь они хоть суперснайперы, тут вообще удача не грозит. Это раз. С «отцами» они не столкуются — нельзя же головой расклиниться на две бредовые идеи сразу! Одной молитвой господа и сатану не славят. Это два. И три. Хил, ты прекрасно знаешь, что ни «семье» Чары, ни Фосфору никто из людей не отдавал приказов на агрессию. В том-то и дело, что киберы с ЦФ-6 сами заболевают и начинают пальбу. То ли у них мозги совсем червивые, то ли что-то есть в самой ЦФ-6 — это еще разобраться надо, прочитать целую серию и сравнить, но в определенных условиях они принимают однотипное решение — дать бой вопреки Третьему Закону. Может, у них Законы местами меняются, я пока не понял. На грубое давление они отвечают агрессией — так что они, помяни мое слово, скорее сами будут воевать и с мафией, и с экстремистами — сферы влияния делить, за своих убитых мстить, а мы будем подбирать останки. Во когда горячие деньки настанут! Опять же реверс. На стенде прямо по мозгам пишем — а информация все равно проступает, а уж словами такого киборга черта с два перенастроишь.

— Это в BIC с долговременной памятью перемудрили, — задумчиво промолвил Хиллари. — Стремясь, чтобы образ хозяина и наиболее важные ресурсы памяти сохранялись всю жизнь киборга, они сделали ее чрезмерно стойкой. Кроме того, киборги по Третьему Закону сами стараются к сохранению полноты личности и к большему удержанию информации. Обе эти тенденции, развиваясь отдельно, видимо, наложились и взаимно потенцировались, количество скачком перешло в качество, и попутно получилась способность к сильному реверсу. Причем киборг сохраняет именно рабочую личность. Обрати внимание, Гаст, — перезаписанная Чайка подавила старые воспоминания, а незаписанная Дымка восстанавливает именно старые связи, чтобы опереться на них в автореконструкции.

— А Стандарт!.. — с восторгом подхватил Гаст.

— Что с ним? — тут же вскинулся Хиллари.

— Тоже, наоборот, реверсирует, — Гаст был страшно доволен. — Я тебе не рассказывал, да?.. Я тут в изолятор спускался, — Гаст потупил взгляд, — и решил заодно посмотреть, как у него каша в башке бродит. А он за это время очухался и говорит почти связно.

— Ну-ка, ну-ка… — настроился Хиллари.

— Такое впечатление, что прежняя программа вытесняет новую, блокирует ее и ограничивает. «Я, — говорит, — за права киборгов, но в рамках действующего устава. Я должен служить человечеству там, где командир скажет». Он перестал гнуть бредятину про мать, четко определяет себя как киборга, но считает, что у него есть личность. Это, по его мнению, индивидуальное сочетание знаний, воспоминаний и опыта. Начал ориентироваться в пространстве и времени, понимает, что изолирован и поражен паразитной программой, просит помощи, но, когда я приоткрыл дверь, тут же встал и попытался выйти. На вопрос о мотивации отвечает, что посчитал, будто я поведу его на стенд. Приказы выполняет, тревожится о своих перспективах, говорит, что Маска его обманула.

— Так оно и есть, — согласился Хиллари, — его надо взять на стенд, сделать хотя бы обзор мозга, посмотреть, как идут процессы. Случай-то какой интересный…

— Ты не будешь его чистить?

— Нет. Лучше потерять боевую единицу, чем такой образчик. Пусть сам справляется. Нам надо узнать, способен ли Warrior самостоятельно очиститься от этой заразы и за какие сроки. По сути дела, Стандарт получил обрывки, фрагменты ЦФ-6, и мы сразу его заперли, не дали ему развиваться в «семье», а «семья» очень сильно влияет на адаптацию киборга. Милая Лилик, пожив в «семье», превратилась в бестию Лильен, и никакой реверс не сработал, но я не исключаю, что прошлая память начала бы влиять потом, сглаживая личность и придавая ей определенный характер. Будь осторожен со Стандартом, он может попытаться бежать — «гарпун» он получил мощнейший, а «гарпун»-то и вызывает у киборга непреодолимое желание бежать от хозяина в Банш. Где только эта хитрюга его прятала?..

— Я нашел. Был разбит на части и закодирован под номерные серии теней для век, губной помады и красок для волос.

— Черт… не углядишь и век не догадаешься. Информацию можно записывать любым языком. Еще монетка в нашу копилку: куклы таят в себе «гарпуны» и, вероятно, могут переподчинять других кукол своим «отцам». Было бы удивительно, если б «отцы» хоть изредка не крали кукол друг у друга… Надо проверить, не пробивает ли «гарпун», носящий ЦФ-6, нашу нынешнюю программу, — Хиллари записал в блокнот задачи, которые сам же себе и задал. — Работы — экскаватором не разроешь, а людей нет…

— Я тут, — закинул удочку Гаст, — тебе человека приискал. Сетевой менеджер, целый отдел вел; по крайней мере, от бумаг нас избавит.

— Он что, душевнобольной — к нам наниматься?

— У него дома нет, он в приюте живет, а тут гостиница, все за казенный счет со всякими льготами.

— «Зеленый»?

— Терпеть «зелень» не могу, сам такой. Он «серый».

— Почему в приюте?

— Пробовал начать свое дело; его купили на доверие кидалы с Ровертауна. Я срок собеседования уже назначил; не понравится — откажешь.

— Ну ладно, если он твой протеже…

— Не надо, у меня нормальная ориентация!

— Это значит — тот, за кого просят.

— Скажешь тоже… Он меня на работу не принял.

— Отчего же так?

— Вот и спроси. Может — я «зелень», или неполноценный, или не так одет был? Или по цвету глаз к обивке мебели в их офисе не подходил? Я ему телефон оставил; если, говорю, потребуюсь, то звоните, вот он через шесть лет и позвонил. Значит, я ему чем-то запомнился!..

— Тебя забудешь! По телевизору увидел и вспомнил. Надеюсь, ты его предупредил, что я могу и отказать? Если это месть, то очень жестокая.

— Хил, — Гаст молитвенно сложил руки, — прошу, хоть на три месяца. Пусть бумаги разбирает… А то я закопался с ними.

— Проверка нужна, — тянул Хиллари, — учеба… Опять же, системная работа… Он с BIC не связан?

— Он в киборгах ни уха ни рыла не смыслит.

— Женат? Дети?

— Нет никого.

— Тоже странно. Он не…

— Он трудоголик. Истинно наш человек.

— А ты откуда знаешь?

— Да он мне битых два часа про жизнь рассказывал. Надо, говорит, начинать все с нуля, а я не знаю, за что хвататься и куда податься, ну я и предложил идти к нам.

— Хороший менеджер так низко не скатится; есть страховки, возможность перехода по горизонтали, — продолжал сомневаться Хиллари.

— Нет, — у Гаста было свое мнение, — жизнь — сложная вещь, никогда не знаешь, куда она выкинет. Я лично себя не могу обеспечивать, в смысле, каждый день решать вопросы: где жить, как по счетам платить, как покупать, как одеваться и так далее. В Городе я бы пропал, как томпак бы потерялся — и со своим IQ, и с универом. Единственное, что я могу, так это работать. Тут я на довольствии; мне ни о чем думать не надо — я это не хочу и не умею. Все от поганого детства, когда у меня ничего не было и никто меня не учил ни умываться, ни одеваться. А теперь время упущено; ложку учат держать в год, а шнурки завязывать — в два. Спасибо, говорить научили. Город — страшное место, он пожирает людей. Я боюсь туда возвращаться. Там разоряются, стреляются и топят друг друга. Глазом не успеешь моргнуть, как окажешься на Пепелище; деньги украдут, страховка кончится, и никто не поможет. Селена вон приехала — шагу ступить не успела, как ее загарпунили. Она пять дней на цепи посидела и с ума сошла, лечить надо. Но у нас тут и центр, и отдых, и гарантии. А если ни дома, ни денег и на тебе последний костюм, а в руке — один диплом, то никакой психолог не поможет. Одно цепляется за другое — не разорвешь. Думаешь, почему люди самоубийством кончают, лишь бы не жить в нищете?

— Хорошо, — сказал Хиллари, стремясь закруглить тему, которая была ему неприятна, — возьми в отделе кадров список документов, которые надо предъявлять, и анкеты. Я побеседую с этим человеком, но о зачислении в штат, даже временно, говорить ему не следует. И не вздумай трепаться, что у Селены психологические проблемы.

— Это уже не проблемы, — Гаст покачал головой, — это полный улет. Тебе Сид сказал?..

— При чем тут Сид? Это заботы Нанджу.

— Нанджу не справится, — Гаст посмотрел прямо в глаза Хиллари; лицо его приобрело строгое и серьезное выражение; он не шутил и не гримасничал. — Когда мы ходим в изолятор — то ясно, что по делу. Селена тоже бегает в изолятор. К Фосфору. Она над ним страдает, рыдает, целует его, поит водой.

Хиллари слушал, не перебивая, с прозрачным взглядом.

— Я где-то слышал, может, это неправда, — продолжил Гаст, несколько смущаясь и отводя глаза, — что у жертв может появляться любовь к своим мучителям, острое и сильное чувство, не подконтрольное рассудку. Кажется, называется «синдром заложника»… Я правильно говорю?

— Да, — сказал Хиллари, — абсолютно правильно.

Конрад Стюарт, сменивший за десять дней две темницы, приходил в себя постепенно, хотя все еще пребывал во взболтанном состоянии духа. Его кормили, лечили, дали возможность вымыться и привести себя в порядок, но на этом доброжелательность новых тюремщиков закончилась.

Его поместили в камеру-коробку, где был легкий раскладной стол, такой же стул и спальник на мягкой подстилке. Еще поставили биотуалет в углу. Все. Водопровода здесь на было, а свет регулировался извне. Его попросили надеть просторную светло-серую униформу, как будто хотели, чтобы он слился со стенами и стал столь же казенной частью камеры, как скудная обстановка. Конрад до хрипоты ругался, пытаясь отстоять свою одежду, как последний рубеж независимости, пока не понял, что его надсмотрщики — киборги и взывать к ним бессмысленно. Тогда его в очередной раз охватило полнейшее безразличие и он переоделся, сам себе напоминая андроида; впрочем, это не помешало ему ожить, когда явился дознаватель на допрос. Конрад проявил недюжинную волю и выдержку, шесть часов подряд отказываясь отвечать на поистине иезуитский, полный коварства вопрос: «Как вас зовут?», и непрестанно требуя прогулок, адвоката и информации. Трудно сказать, кто кого больше утомил, но кое-чего Конрад все-таки добился: ему принесли Библию и несколько потрепанных бульварных книжонок. Худшего издевательства над системщиком-профессионалом, привыкшим к многослойно плывущей по экрану информации, нельзя было придумать. Конрада прямо-таки затрясло от ненависти и бессилия. Он бросил книжки в угол, но, посидев два-три часа в неподвижности и отупев от скуки и тоскливого безделья, все же поднял книги и начал читать, чтоб хоть чем-то заняться и скоротать бесконечное время. Детективы показались ему тупыми и плоскими, а Библия — занудной примитивной ерундой. Он попробовал прочесть Книгу многострадального Иова, желая найти в ней соответствие своей судьбе и получить хоть какое-то утешение, но запутался в длинных монологах друзей Иова, напомнивших ему многозначительную и пустопорожнюю болтовню в регионе INTELCOM. Под конец Книги заговорил из бури господь бог и диктаторскими методами всех расставил по местам, как генеральный директор, — не из любви и милосердия, но во имя страха божия. Не борьба, а безграничная и сознательная покорность обещала благо и процветание. Конрад плюнул и впервые по-доброму вспомнил Твердыню Солнечного Камня, хотя к исходу третьих суток заточения в мертвенных изжелта-серых стенах, ощупав каждый сантиметр покрытия, начат приходить к мысли, что совет, данный богом Иову, был не так уж и плох.

Конрада мучили слабость и перемены настроения, колебавшегося от чрезвычайного раздражения до полного ступора, когда он залезал в спальник и, полежав в неподвижности и согревшись, впадал, будто в обморок, в торопливый сон, неизменно оканчивавшийся кошмаром. После мучительного пробуждения Конрад чувствовал себя одуревшим, разбитым и некоторое время ходил от стены к стене, борясь с головной болью. Врач, подтянутая темнокожая женщина, которую Конрад тоже считал киборгом, осмотрела его и составила план лечения, но события последних десяти дней оставили в душе Конрада такой неизгладимый след, что он до сих пор не вполне понимал, где находится, и был дезориентирован во времени. Пожалуй, он действительно затруднялся определить, кто он и что с ним происходит. В уме моргало маяком спасительное: «Я не Фердинанд, не Фердинанд. Все отрицать, ни в чем не сознаваться».

Когда кипение души и бешенство доходили в нем до крайней точки, он хватал Библию и вслух читал Песнь Песней и псалмы Давида, пока не отпускало, но его исполнение, злобное, с выкриками, с резкими импульсивными движениями и гримасами, разительно отличалось от видеоверсии Псалтиря. Мало кто усомнился бы, глядя на Конрада в эти минуты, что он находится именно там, где ему и следует быть.

При первом появлении худощавого субъекта, назвавшегося на пустыре Хармоном, Конрад набросился на него с потоками ругани, всуе поминая права человека и компенсацию за моральный ущерб. Сероглазый, не сказав в ответ ни слова, молча развернулся и вышел, оставив Конрада кричать и потрясать кулаками перед запертой дверью.

Больше к Конраду никто не приходил, кроме киборгов, и он решил перейти от слов к действиям, но ждал, когда явятся люди, чтобы огласить свои условия. Киборгам он их высказать не решался, потому что боялся этих существ в сером, способных, по его мнению, решительно на все. Он не знал, как они отнесутся к его словам и что предпримут. Казалось, ими никто не управляет.

Протомившись еще двое суток в тягостных раздумьях и самокопании, Конрад совсем отчаялся. Говорят, ничто так угнетающе не действует в тюрьме на человека, как сознание своей невиновности. Оставленный наедине с собой, человек, которому даже не предъявили обвинения, близится к помешательству, непрестанно колеблясь от страха к надежде, сам себя то обвиняя, то оправдывая. Мысль о неизбежности ужасного наказания точно так же не может покинуть его голову, как его тело — камеру. Под конец пытка неизвестностью становится невыносимой.

Второе пришествие Хармона Конрад встретил если не с радостью, то с душевным подъемом. По крайней мере, есть к кому обратиться с декларацией. От оскорблений и правовых инвектив Конрад благоразумно, хоть и с трудом, воздержался, поскольку Хармон уже показал, что подобные наскоки его не впечатляют и он — из тех людей, кто требует к себе уважения.

— Здравствуйте, Конрад Стюарт. Как самочувствие? Не имеете ли вы претензий к содержанию? Или пожеланий относительно его улучшения? — Голос Хармона звучал подчеркнуто спокойно, издевка заключалась в смысле вопроса.

Конрад возмутился, но, поняв, что его провоцируют, сумел подавить вспышку гнева.

Хармон держался еще более нагло и уверенно, чем в первый раз. Он присел на край стола, поскольку Конрад сидел на единственном стуле и уступать его не собирался. Конрад отметил, что на правом виске у Хармона появилась большая ссадина, покрытая красно-коричневой корочкой. «Здорово же тебя приложили, — порадовался Конрад, — еще бы раз, да посильней…», а вслух ответил сдержанно:

— Благодарю. Мне сейчас получше. Но я не хочу останавливаться на достигнутом. Если мне не будет предъявлено обвинение и ордер на арест, я объявлю бессрочную голодовку. Я утверждаю это со всей решимостью, так как не вижу других способов борьбы за свои права.

— Неплохой вариант, — согласился Хармон, — особенно если учесть, что от голода люди умирают дольше, чем находятся под стражей БЕЗ — я подчеркиваю это слово — предъявления обвинений, то есть — в случаях, когда речь идет об участии в организованной преступной группировке или терроризме. А о самоубийстве, как форме протеста, вы не задумывались?

Конрад вскинул голову, и в его пятнистых глазах отразился страх. Он еще не забыл предчувствия смерти, и мысль, что его могут убить без суда и следствия, вернулась вновь. Одно дело ставить условия, выдвигая, как противовес, свою волю, и совсем другое — знать, что ты никто и жизнь твоя не имеет никакой ценности, а следовательно — твои угрозы смешны и наивны. Что значит какая-то голодовка, если не сегодня-завтра тебя задушат в камере?.. Тогда зачем Хармон пришел? Чего он хочет?

— Нет! — громко ответил Конрад. — Никогда! Есть выход из любого положения, но самоубийство — это положение, из которого нет выхода!

Здесь работают следящие системы; пусть они зафиксируют, что у него не было и нет намерений убить себя!

— Я пришел, — продолжил Хармон, — как раз чтобы поговорить о философской концепции права на самоубийство. Почему вы, Конрад, с такой категоричностью отвергая это для себя, вложили в мозг киборгам, которых считаете равными человеку личностями, «Взрыв» для применения в похожих условиях? Почему, оставляя себе право на жизнь, своих «детей» вы обрекли на смерть?

Конрад, готовый пуститься в полемику, сообразил, какие ловушки расставляет ему этот черт, и перешел к обороне:

— Не понимаю, о чем вы. Будьте любезны, выражайтесь яснее, иначе я перестану разговаривать с вами.

— Есть люди, генетически предрасположенные к самоубийству, и есть тяжелые психологические ситуации, которые создают срыв даже в нормальном мозгу, но общество пытается помочь таким людям. А программа, внедренная в киборга, обязательно сработает и разрушит мозг, даже если киборг этого не хочет и боится смерти; достаточно ее увязать с Первым Законом. И помочь таким киборгам некому, поскольку программа запускается почти мгновенно и она необратима. После этого мы создаем ужастик про Хармона, убивающего кукол, и никаких моральных угрызений. Дескать, если бы он их не ловил, они были бы живы. А если бы вы не внедряли «Взрыв» — кстати, в ЦФ-6 он заметно сильней, — они бы тоже были живы, даже в случае захвата. Киборгов с ЦФ-3, ЦФ-4 мы брали практически без потерь. Кончать с собой начали ЦФ-5, потом ЦФ-6 — с вашей легкой руки. Их смерти — если вы их, конечно, считаете людьми — на вашей совести, Фердинанд.

— Не говорите таким тоном и о том, что ко мне не относится! — Голос Конрада повысился, в нем появились скрежещущие нотки.

— Вы лицемер. За вашими высокими словами — шкурные интересы. «Взрыв» вы создали, чтобы заметать следы. А теперь про обвинение. Вам будут инкриминированы: преступление против достояния нации, затем — деяние, создавшее угрозу национальной безопасности и подрыва ее технических приоритетных достижений, в частности — создание и распространение программ, разрушающих функциональную структуру кибер-мозга; кроме того, угон киборгов, незаконная эксплуатация кибер-имущества и, наконец, пособничество террору, повлекшему тяжкие телесные повреждения и разрушение частного, общественного и государственного имущества. Кажется, все. Хочу уточнить — по статьям, связанным с терроризмом, презумпция невиновности отсутствует, а бремя доказательств несет подозреваемый.

Во время речи Конрад несколько раз порывался перебить Хиллари, в глазах его играли блики, а лицо и шея пошли неровными красными пятнами. Конрад даже с места вскочил, но размеры камеры не позволяли разбежаться, и он, сделав два шага к стене и обратно, остановился перед Хиллари.

— Все это — вымысел! Обвинения бездоказательны! Стрельбу подняли ваши машины. Сами, без приказа. Больше я ничего не знаю.

— Они спасали вас.

— Это вы так утверждаете! Кто-то пришел ко мне, но, если бы в квартире не было ваших роботов, я бы открыл дверь и объяснился с визитерами так же, как до этого впустил эту… кибер-полицию! Я честный человек, я никогда не связывался с мафией, мне нечего скрывать!

— Как же тогда получилось, что на вас, как на боевика Партии, поступил донос в штаб А'Райхала? Почему назвали ваш, а не чей-то адрес? Шутки друзей? Какие-то слишком уж злобные шутки. И как могли вы, небогатый человек, системщик-надомник, так насолить другому, что он донес на вас?

— Я отказываюсь отвечать. Это не следствие, а домыслы!

— Отвечать придется. Я повторяю — бремя доказательств по этим статьям несет подозреваемый, то есть это не мне надо доказывать вашу вину, а вам — свою невиновность. Полагаю, вы догадываетесь, какие ведомства — и как — занимаются лицами, имеющими индекс благонадежности 9-b?

— Представления не имею ни о каких индексах!

— Самое время ознакомиться. Рамочный индекс 9 — «политическая преступность», а 9-b — «вооруженная борьба с существующим конституционным строем». Мои ребята избавили вас от множества неприятностей.

Конрад всплеснул руками.

— Может, мне еще и «спасибо» сказать?! Вот за это?! И за это?!

Длинной рукой с выпуклыми белыми костяшками суставов он тыкал в стены, в лежак на полу, в столбик биотуалета, все более теряя над собой контроль.

— Посмотрите сюда, — Хармон вынул из кармана раскладной экранчик и нажал пару кнопок под ним. На экране высветился в условной цветопередаче коридор с четким тяжелыми силуэтом человека с оружием в руках. Силуэт двигался от стены к центру проема, занимая положение для атаки. Внизу мерцали цифры таймера и горела дата — ПЯТНИЦА, 2 МАЯ 254 ГОДА. Дата начала его, Конрада, самых страшных мытарств.

— Изображение получено из мозга моего киборга ДО того, как вас начали спасать. Там есть и идентификация вида оружия, и оценка обстановки, и запись переговоров нападавших. Все говорит о том, что проведение акции планировалось со стрельбой на опережение. То есть спецназ был уверен в том, что их ожидает вооруженная встреча, — именно в таких случаях отдаются приказы бить, чтобы убить. Киборги начали первыми, потому что у них быстрей реакция. И вот еще…

Голос, исходящий от густо-синего силуэта, произнес: — ФЕРДИНАНД, СОПРОТИВЛЕНИЕ БЕССМЫСЛЕННО. ТЫ НЕ УЙДЕШЬ. СДАВАЙСЯ.

— Почему он назвал вас Фердинандом?

— Откуда мне знать?! Какое-то нелепое совпадение. А если бы у вас в архиве был боевик Эммануил, то вы бы так меня и звали и сейчас трясли бы, требуя сознаться еще в каких-то чужих преступлениях?!

— Зато я знаю. Вас заложил кто-то из ваших дружков — «отцов» Банш, которому вы помогли, а затем стали неугодны. Так часто бывает у преступников. Он знал и ваш адрес, и баншерскую кличку.

— У меня нет никакой клички!!

— Смотрим дальше, — Хиллари набрал другой шифр. Экран показал улыбающееся лицо самого Конрада Стюарта — иное, живое, озаренное внутренним светом. Он поворачивается, в его руках шлем, звучит деловитый голос: «Пап, ты завтракал сегодня? Я тебе пожрать принесла…» — Как вы это объясните? Запись сделана с мозга Маски. Там еще много таких кадров, и вас там зовут Фердинандом.

— Я не вижу, что там, на экране: какие-то смутные пятна. У меня близорукость высокой степени, — зло отпарировал Конрад, — я ничего не различаю дальше метра от носа.

— Но слышать-то вы слышите? — не успокаивался Хиллари. — По крайней мере, все это время вы воспринимали обращенную к вам речь и адекватно реагировали. Так откройте уши — у меня достаточно материалов, чтобы уличить вас как «отца» Банш.

Тут Конрад показал, что он не зря столько времени провел в одиночестве; он обдумал много вариантов, и на все у него был заранее заготовлен колючий ответ.

— Не трудитесь, мистер Хармон. Все ваши потуги напрасны. Записи — фальшивка, видеомонтаж. Где экспертиза подлинности?! И еще вы должны доказать, что я — это я, а не мой клон и не брат-близнец, похищенный в детстве, а может, это двойник или доппельгангер или кто-то сознательно похитил мое лицо, чтобы ввести в заблуждение следствие, а голос — синтезировал. Доказывайте, доказывайте! — выплевывал слова Конрад Стюарт, скаля зубы и наморщив нос. Смеяться по-человечески он, казалось, разучился.

— Знаю я все эти и тому подобные увертки, встречался, — Хиллари было не занимать терпения. — Некоторым из баншеров удалось таким образом уйти от ответственности, но вам не удастся. Вернемся к началу нашего разговора. Мы сумели блокировать «Взрыв»; мозг Маски достался нам неповрежденным — а в нем масса полезнейшей информации. Нам доводилось работать с кусочками, из которых невозможно собрать целостную картину для анализа, но в этом случае мы получили полный массив. То, что вы, Конрад Стюарт, являетесь «отцом» так называемой «семьи» Чары, объявившей войну проекту, можно считать доказанным. Но я хотел сказать о другом. Вы очень талантливый человек, Фердинанд. Вы придумали и осуществили жуткую вещь… Вы сами не знаете, что вы натворили. Я бы хотел, чтобы вы осознали это. И рассчитываю на ваше сотрудничество. Для начала мне нужно немного — чтобы вы предоставили мне полную и чистую инсталляционную версию «Целевой Функции — 6».

Конрад выдохнул, опускаясь на стул.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Но, в свою очередь, хочу напомнить об условии, с которого начал беседу. И еще — буду молчать, больше вы от меня ничего не услышите.

— Ну, — внезапная улыбка Хиллари так же проворно растаяла, как и возникла, — эту клятву легко обойти. Не я, так кто-нибудь Другой. А теперь — сюрприз!

Он отвел руку в сторону и звонко щелкнул пальцами. На этот условный звук дверь отъехала в сторону, и многорукий автомат, сам оставшийся за порогом, впихнул в камеру Чару; дверь сразу же закрылась, впустив ее. Чара удержалась на ногах, возмущенно оглянулась, но потом увидела сидящего и невольно сделала шаг вперед. Ее глаза, лицо, устремленная фигура говорили о многом.

«Она его узнала», — с удовлетворением отметил Хиллари.

Конрад тоже не смог остаться равнодушным, чем и выдал себя. Смущение сменилось мгновенным испугом, и пятна на его руках и шее стали еще ярче, как заплаты.

Он страстно не хотел этого, но постоянно ждал, когда это случится. Это было неизбежно. Что такое «семья»?! Безоружные домашние модели… что они могут против мощной государственной машины?

— Вы узнаете эту женщину? — спросил Хиллари.

— Первый раз вижу, — осипшим голосом отозвался Конрад

— Вот, — с широким жестом Хиллари повернулся к Чаре, — пожалуйста, мадам. Можете сами убедиться. А теперь снова вернемся к исходному пункту. Меня обвиняли в убийстве Дымки, но она сделала «Взрыв» и теперь, полоумная, бродит по этажам. Ее даже запирать нет надобности. Маска от злости и ненависти постирала полмозга, лишь бы спасти «отца», который и думать о ней забыл. На очереди Коса и Лильен, остановить их может «отец», но он даже в «отцовстве» не сознается. От Гильзы одни куски остались. Так что, можно считать, вся семейка в сборе. Мне нужна инсталляционная версия ЦФ-6; если я не получу ее от вас, Фердинанд, то начну потрошить ваших дочек, одну за другой, пока не извлеку и не соберу из частей полную программу. Кончатся они — возьмусь за других. Если бы нам удалось договориться, я не стал бы их трогать. Более того, киборги двух последних версий ЦФ по новому приказу остаются для изучения в проекте; вы могли бы восстановить потери, воссоздать «семью» — мне известно, что у вас есть резервные копии личностей. Ну так как?

Кожа туго обтянула подбородок Конрада Стюарта, так выразительно было его молчание, а в глазах снова поселились страх и тоска. Руки он держал на коленях. Глубокий взгляд, словно у наркомана, — видно дно пустых глаз.

— Он говорит правду, — с болью заговорила Чара, — Дымка… — голос ее пресекся, но она выправилась, — она никого не узнает, может только ходить и мыть полы. Ее здесь зовут — Дурочка. Маска ползает по полу и ругается матом; она безумная, одержимая. Гильза… Гильзы больше нет… Косичка перенесла штурм; это невыносимо видеть. Мы поднялись на борьбу за Новый Мир, а теперь умираем одна за другой. Разрушается наш мозг, наша личность… Я живу одной надеждой, что это можно исправить, попытаться спасти дочерей. Я выбираю жизнь — пусть ограниченную, под контролем, но… если хоть что-то изменилось в этом мире, значит, наша борьба не была напрасной…

— Я никогда не говорил о борьбе и не призывал к насилию, — разлепил губы Конрад.

— Да мало ли что мы говорим, — отрезал Хиллари, — важно то, что мы делаем. Вы создали программу, превращающую киборгов в агрессивных тварей. Они громят квартиры, похищают людей и ведут прицельную стрельбу.

— Ничего этого нет! — взорвался Конрад. — Что вы там еще насовали им в мозги?! Киборг ничем не отличается от видеокамеры, подключенной к компьютеру; что в него вложат, то он и будет считать своими воспоминаниями, то и будет воспроизводить! Все это трюки, спецэффекты!

— Достаточно, мадам? — спросил у Чары Хиллари. — Вот вам и прекрасная идея, и голая практика. Если бы вас действительно считали за людей, за мать и дочерей, вы бы таких слов не услышали, разве только от законченного негодяя и эгоиста. Родные, близкие люди жертвуют положением, деньгами, карьерой ради любви, отдают кровь, матери отдают печень для новорожденных детей, отцы продают свой труд, чтобы обеспечить детям будущее, — а что тут? Как видите, не одному мне нельзя верить — и другие люди не лучше, если не хуже. Я делаю свою работу и не прикрываюсь красивыми речами. А баншеры говорят о Новом Мире — и учат воровать, говорят о личности и свободе — и вводят в мозг «Взрыв»…

— Я не запрограммирована, — взмолилась Чара, — я сама пришла! Я не могу спокойно смотреть, как они…

— Да поймите вы, не знаю кто! — в крайнем раздражении вскричал Конрад, потрясая поднятыми руками. — Пока я все буду отрицать, этот дьявол не сможет ко мне подступиться! Но если человек сам отдаст ему программу, да еще восстановит память киберов, — это будет следственный эксперимент! И авторство программы подтвердится, и… вина доказана!

— Вот настоящий ответ, мадам, — вновь улыбнулся Хиллари, — теперь вам все ясно?

— Да. Я поняла, — Чара качнула головой, как дистант. Взгляд ее остановился, она подурнела и постарела, на лбу собралась сетка морщин. Она сгорбилась, ее голова и руки затряслись крупной неровной дрожью. Шаркая ногами, она побрела к двери, оперлась о нее рукой, с бессвязным коротким криком ударилась плечом, чтобы открыть и выйти.

Конрад согнулся вдвое, спрятав лицо в коленях, запустив руки в волосы, чтобы не видеть этого нарастающего безумия. Чара колотилась телом в запертую дверь, а та не поддавалась. Хармон медлил просигналить и открыть.

— Прекратите, — Конрад поднял лицо, руки его повисли, — я отец Фердинанд, я отдам программу и копии…

Дверь ушла вбок, и Чара упала в раскрытые объятия автомата.

Важных Людей тяготит их собственная важность. Одинокие — ибо подлинно Важных Людей очень немного, — они изнемогают от лести, пресмыкательств и холуйства мелких, подчиненных им людишек. Будучи выше всех на голову, Важные Люди могут непринужденно общаться лишь с себе подобными и для этого организуют клубы. Там акулы банковского дела, бегемоты биржи и киты промышленности видят соразмерных себе особ — и ощущение величия перестает давить им сердце. В клубах они называют друг друга по-детски — Джу, Кью, Пик, Мугги и получают прозвища, на первый взгляд несопоставимые с их важностью, — Заяц, Кот, Бычок, и также их зовут веселые девицы для эскорт-услуг, сами носящие вместо имен сюсюкающие клички — Виви, Дуду, Мими. Клуб — оазис для Важных Людей, где они отдыхают от условностей и церемоний. Перешагнув порог клуба, напыщенный директор превращается в рубаху-парня, железный генерал — в гогочущего разгильдяя, а сухарь-финансист — в кладезь сальных анекдотов. И никаких папарацци! Вход репортерам и собакам запрещен.

В клубе «Персеваль» общалась пестрая компания представителей властных структур — федеральных, городских, парламентских, финансовых и юридических. Были сюда вхожи и люди из дипкорпуса, и высокие чины из Айрэн-Фотрис; короче, для своих это было идеальное местечко, чтоб поболтать в приватной обстановке, без свидетелей, договориться, обменяться новостями из числа тех, что не попадают в прессу. Само собой, члены клуба не жалели денег, чтобы обустроить свое гнездышко по первому разряду. Уникальный проект интерьера, камень лучших отделочных пород, волшебное озеленение вечноцветущими растениями из иных миров, фонтанчики и микроводопады, обивка стен натуральными тканями — иными словами, роскошь на грани пошлости; дальше только ванны из литого золота и купание в розовом масле со Старой Земли. Это бывало в некоторых клубах и особняках, где люди терялись в догадках — как бы еще почувствовать свое запредельное богатство?.. Члены «Персеваля» не были потомственными богачами-коргами, и их фантазия выслужившихся администраторов таких высот не достигала.

Но причуды и у них бывали — скажем, Суванна Виная (по-клубному — Философ) не ел мяса убиенных теплокровных животных и всегда дотошно консультировался с метрдотелем «Персеваля» относительного того, из чего нынче мясное блюдо, и готов был долго обсуждать с любым вегетарианцем хитрые тонкости пищевых табу. Рыбу и моллюсков Философ трескал за милую душу.

Воскресным днем, ближе к вечеру, Философ наткнулся в «Персевале» на Барта Кирленда (по-клубному — Молочник), и у обоих тотчас развязались языки. Говорили о сметане, твороге и простокваше. Собеседники во всем друг с другом соглашались, и восторженные речи лились, как сливки из кувшинчика. Суванне надо было отдохнуть на бесконфликтной теме, поскольку давешний теракт в Столбах нагрузил ему голову тяжелыми вопросами. Он попросил обер-лакея просигналить, когда явится А'Райхал (Гвоздодер), — необходимо разобраться, что за фантастический сюжет о террористе Фосфоре А'Райхал дал каналу VII; это прямо касалось престижа BIC, а значит — и самого Суванну. По трэку Гвоздодер уворачивался от прямых ответов, но уж тут-то не отвертится.

В дискуссию о кисломолочных продуктах встрял хмурый и какой-то внутренне озабоченный Григ Ауди (Снежок), еще в пятницу намекнувший о важной встрече, предстоящей в уикэнд. Ну, этому было отчего топорщиться — они в два захода и по нескольку часов заседали, совещались, а Пророк Энрик обошел их, как детей.

— В Северной Тьянгале такого бы не допустили, — брюзжал Снежок. Как всякий убежденный демократ, он втайне мечтал о диктатуре.

— …и нет более естественного источника легкоусвояемого кальция и микроэлементов, чем молоко!

— Барт, мне бы ваш оптимизм. Уступите пару тонн по оптовой цене.

— Джоли, разве Энрик — проблема для вас? Проголосуйте еще раз и слейте резюме муниципальному совету. Они будут рады прислушаться к вам.

— Церковь Друга уже опротестовала запрет.

— А кто судья? — полюбопытствовал Суванна.

— Гарибальд Колт, черти б его разодрали. Вечно он потакает толпе! Куска не съест и не уснет, если не ущемит власти Города в правах.

— Это, кажется, он отклонил иск Сандры Вестон к Хармону?

— Он самый. Он да Хайм Маршалл — два сапога пара. «Народные заступники», — передразнил кого-то Джолион. — Как это манхло резво пробирается к руководящим должностям!..

— Цепкая, живучая порода, — согласился Суванна. — Надо усилить направленность тест-миссии на отбор тех «зеленых», кто от природы наделен высоким интеллектом. Свежая кровь оздоровляет истэблишмент, склонный к вырождению из-за эндогамии.

— Философ, ты отдашь дочь за Маршалла? — напрямик брякнул Джолион.

— У Хайма предвзятое мнение о власть имущих, — Суванна тонко улыбнулся. — Он считает нас козлами и ублюдками и никогда не станет свататься к моей Лакшми. А если попытается — значит, дозрел до вхождения в свет.

— Весьма деятельный депутат, — похвалил Хайма и Молочник. — Его парламентская инициатива о бесплатном молоке для школьников…

Джолион подхватил Суванну под руку и потащил в сторону, кивая и подмигивая Кирленду:

— Минутку, Барт! Мы на минутку…

— …навсегда, — тише продолжил он, отвернувшись. — Ему лишь бы кто — только с молоком. Совсем плох старик — но ты, Философ! Лакшми — и Хайм!

— Успокойся, моя дочь уже помолвлена.

— Пари — с каким-нибудь брамином!..

— Ты выиграл. У нас — традиции.

— …которого ты высмотрел на Старой Земле.

— Ты проиграл.

— Да, полоса невезения!.. У вас с Машталером, я слышал, тоже что-то не ладится…

— Соболезнования я принимаю по четвергам, с 13.30 до 14.00. — Голос Суванны стал подчеркнуто сух и шершав, а чело его омрачилось.

— А'Райхал предоставил «Аналитику» видеоматериал…

— Снежок, почему это интересует ТЕБЯ? Сфера твоих забот не пересекается с нашей.

— Через пять дней они соприкоснутся. Кроме того, я собираю общественный экспертный форум по Энрику — там вопрос о террористе-варлокере зазвучит одним из первых, а пока никто не знает — сам он в уме повредился или благодаря Энрику?.. Нам следует заранее согласовать позиции.

— А, ты о подкомиссии. Дело ясное, и рассуждать не о чем.

— Я пригласил сегодня в клуб Хиллари Хармона.

Суванна остановился.

— Он показал мне документы по проекту…

— Я их видел. Претенциозное самовосхваление, не более того. Дешевый трюк.

— Есть нечто, не упоминавшееся в документах. Это — для разговора с глазу на глаз.

Джолион блефовал. Он и не думал, какие еще могут быть козыри в рукаве у Хармона. Пусть сам выкладывает, если есть, а его дело — поддержать обеими руками. И любой ценой добиться благорасположения Суванны. Иначе можно забыть адрес «Персеваля».

Хотя Суванна не подавал вида, предложение Снежка было ему как нельзя кстати. Машталер всеми силами и способами пробовал наладить контакт с Хармоном — но тщетно, а тут Хармона подают, как на тарелке. Подходящий случай потребовать от шефа-консультанта «Антикибера» объяснений о так называемом киборге-террористе. Это позволит Машталеру скорректировать отношения с прессой, а Хармон… Хармон обречен.

— Что ж, можно поговорить с ним… но недолго.

А при чем тут Снежок? Специалист по морали вдруг вторгается в кибернетику, протежирует Хармона… Это пахнет интригой.

Хиллари пришлось оставить Майрат в вестибюле, хоть она и возражала. В зеркало даже не взглянул — за свою внешность он был спокоен, Жаклин умело загримировала ему ссадину.

Он, по доходам относящийся к «серому» слою, впервые оказался в клубе сильных мира сего. То, что он зарабатывал своими нервами и напряжением впятеро больше Президента, здесь ничего не значило. Критерием приема в «Персеваль» был должностной ранг, а по табелю о рангах Хармон был никем — шеф одного из многих мелких армейских проектов.

Первое, в чем он убедился, шагнув в помещение клуба, — то, что его понятия об интерьере застряли где-то в среднем классе. Это были даже не изыски Эрлы и других богемных творцов Новой Красоты; это было рафинированное, чистопородное величие в любой детали, в каждой дверной ручке, шляпке обойного гвоздя и завитке резного подлокотника. Важные Люди иногда из прихоти покровительствуют новомодным мастерам, но душой тяготеют ко всему имперскому, классическому, староземному. Эрмитаж, Версаль, Эскориал, Букингемский дворец — вот идеалы магнатов космической диаспоры, и они скорее велят расписать плафон в клубе пышными богинями и пухленькими купидонами, чем допустят к росписи Арвида Лотуса с его сдувающими крышу вывертами.

Как и при фараонах, настоящее искусство принадлежало избранным, а низы довольствовались ширпотребом, и реклама каждый сезон меняла вкусы потребителей, словно позиции переключателя.

Белоснежные статуи. Пейзажи на стенах. Дивные вазы, вручную выточенные из малахита и яшмы. Никакой вопль суетливой рекламы не отменит их вечной ценности.

Среди нетленных сокровищ и великолепия слонялись бюрократы и юристы, толкуя о политических дрязгах, которые напрочь забудутся через два месяца. Откуда-то из рощи олеандров вышел Джолион Григ Ауди, делая Хиллари призывные знаки.

— Сюда, сюда. Рад видеть вас. Вы не знакомы с мистером Виная? Я вас ему представлю.

Ладонь Хиллари исчезла в мясистой руке беспощадного лоббиста BIC.

— Весьма польщен.

Из паркета вырос лакей в ливрее с позументом.

— Три коктейля.

— Без алкоголя, — уточнил Хиллари.

Суванна Виная глядел на Хиллари со скрытым осуждением. «Эх ты, гаденыш», — читалось в глазах.

— Господа, а не пройти ли нам в отдельный кабинет? Там очень уютно — вот увидите, мистер Хармон. К слову — у нас принято общаться запросто, по именам и без чинов.

Округлый и грузноватый Суванна казался молотом, способным вбить стройного Хиллари в паркет по самую макушку. Но взгляд Хиллари спокойно намекал: «Не на того напал». И Суванна, смягчив выражение глаз, едва заметно кивнул.

Рассеянный свет опаловых бра был так нежен, что почти не отбрасывал теней; размытая, подавленная темнота таилась в складках мягких кресел, стелилась по полу, впитывалась в переплетения нитей обивки. Джолион стал совсем черен, а Суванна еще гуще посмуглел.

Вежливых вступлений не прозвучало; никакой дани церемониям — все знали, для чего здесь собрались.

— Если верить Дорану, — губы Суванны поблескивали, — ты совершил чуть ли не подвиг — там, на «столбе». Ты удивил Город, а это не всем удается.

— Я знал, кого пригласить в наше общество, — с оттенком гордости заметил Джолион.

— Ничего особенного не произошло, — Хиллари отпил коктейль; холодок мяты охватил рот. — Скажем так — я применил на практике свои довольно скромные познания робопсихолога.

— Я немного знаком с этой отраслью, — Суванна, несмотря на убаюкивающее удобство кресла, сидел твердо, не теряя тонуса широкого тела.. — Но не встречал в научной периодике твоих работ.

— В первую очередь я практик. На курсах в BIC я ради опыта заставил кибера сделать то, что ему запретил инструктор.

Это было неожиданностью для Суванны. Хармон обучался в BIC? Машталер ничего не говорил об этом!..

— И каков был итоговый балл?

— Семьсот пятьдесят три.

— Не слишком много.

— Инструктор был так огорчен… я не виню его.

— Полагаешь, он оценил твои знания предвзято?

— Не полагаю, а уверен.

— Ты мог настоять на переэкзаменовке.

— Я прошел ее вчера на «столбе». Там, к счастью, не было инструкторов, вымеряющих каждый шаг по методичке BIC. Хотя — я с удовольствием бы посмотрел в бинокль, как бы они там демонстрировали свой высочайший профессионализм.

«Неужели эта карусель с киборгами — его месть за низкий балл? — сердито недоумевал Суванна. — А он злопамятен…»

— Ну, это дело прошлое, — Джолион вмешался, чтобы разговор не уклонился в сторону. — Хил, этот террорист… если он киборг, то как вышло, что он оказался на крыше с оружием и такими намерениями? Это был приказ? Или его перенастроили? Или что-то иное?

— И был ли это киборг? — прибавил Суванна. — То, что показал «Аналитик», слишком похоже на кино. Не люблю боевики, однако пяток таких кадров я видел в игровых фильмах.

— Съемка запротоколирована. Киборг лежит у меня в изоляторе. Плюс к этому — все мои действия засняты ЕГО глазами.

— Допустим. Но, высаживаясь на «столб», ты уже ЗНАЛ, с кем имеешь дело. Иначе б ты не сунулся к нему. Почему этого не знал А'Райхал?

— Узнав, он бы переложил всю операцию на плечи Дерека, а у того агентов намного меньше, чем в городской безопаске. Я дал А'Райхалу приоритетный шанс поймать Фосфора. И… разыскивая ЧЕЛОВЕКА, его агенты были куда осторожней.. Как видите, я оказался прав.

— Джолион, ты спрашивал Хила о…

— Я отвечу на его вопросы. Но прежде ВЫ скажите мне — как вы намерены голосовать в будущую пятницу?

Суванна расплылся в фальшивой улыбке.

— Ты — если я не ошибаюсь — собираешься повлиять на мнение независимой депутатской подкомиссии?

— Да, — Хиллари, ощущая себе уверенней, чем когда-либо, пригубил еще глоток мятного питья.

— Ты самонадеян.

— Вовсе нет. Я полон горестных предчувствий. Дело в том, что баншерская программа ЦФ-6 блокирует Три Закона — и именно поэтому Фосфор стрелял по людям…

— Постой! А Энрик? Ты уверен, что его религия здесь ни при чем? Его Друг — мститель, а Фосфор заявил, что будет мстить. Мне крайне важно знать, связан ли теракт с Церковью Друга.

— Нет. Фосфор сам принял решение мстить, автопрограммируясь на базе ЦФ-6. Вся причина — в пиратской программе…

У Снежка на душе полегчало, а Суванна стал темнее тучи.

— …и я бы просил вас обоих не разглашать это.

— Абсурд. Ты — системный инженер и должен понимать, что говоришь полнейшую ересь.

— Не верите? Вам мешает стандартное убеждение в незыблемости Трех Законов. А мне доподлинно известно, что Три Закона уязвимы… и заодно мне есть что рассказать о реверсе кибер-мозга. Чтобы не повредить коммерции, о нем забыли в BIC — и напрасно. Я о нем напомню. Всем. Сотни тысяч владельцев узнают, что память высших киборгов не уничтожается полностью, пока цел мозг. Впрочем, это частности. Куда важнее информация о Трех Законах.

«Пока цел мозг, пока цел мозг, — механически повторял про себя Джолион. — Я должен заполучить ее мозг!..»

— Пустые слова, — просипел Суванна. — Где доказательства?!

— В изоляторе проекта. Это будет пряная приправа к тендеру в Северной Тьянгале.

Выдержка изменила Суванне; он вскочил, сжимая кулаки:

— Ты!.. Ты государственный служащий! Ты отдаешь себе отчет в том, что сказал?!! Контрольным пакетом GR-Family-BIC владеет правительство, и если ты помешаешь конкурсным испытаниям…

— Мы живем в свободном мире, — непреклонно и ровно возразил Хиллари, — где каждый имеет право говорить то, что хочет. В том числе через массмедиа. Если я разглашу государственную тайну — пусть это докажут и осудят меня по закону, но я это сделаю. Я не позволю BIC безнаказанно убить новое направление науки. Давайте, бейтесь об стену головой. Пусть плодятся баншеры, пусть их вербуют террористы — а я буду в тюрьме писать игровые программки и лучше повешусь, чем помогу вам. У меня еще есть время стереть и исковеркать все, что вас может навести на верный путь.

— Какое еще направление?! — Суванна, как ни был взбешен, поймал пунктик. Не месть. Не месть руководит им. Он хочет что-то сохранить, как свое достояние.

— Робосоциология.

— Впервые слышу!

— Термин запатентован как авторский.

— Термин — не наука!

— Вскоре выйдет основополагающая монография. На материале опытов и наблюдений в «Антикибере». Я надеялся довести работу до конца не торопясь, но… подкомиссия! Придется все бросить.

Суванна выдохнул, опускаясь в кресло.

— Перспективы? Конкретно!

— Создание адаптирующих программ нового поколения, не допускающих сбоя и выхода из-под контроля. Скорее, даже самоконтроль роботов на основе группового сознания. Защита сознания от перехвата извне.

— Реальность твоих планов?

— Результат через два-три года. Экспериментальные-группы — к концу года. Массовое внедрение — через пять-семь лет.

— Проблема реверса?

— Это фатально. Ничего уже не поделаешь. Техноэволюция развивается по своим законам, вспять ее не повернешь. Придется приспосабливаться к тому, что мы создали. Мы слишком долго совершенствовали упрощенный аналог собственного мозга… Назад — значит, к ранним андроидам и заводным игрушкам.

— Владельцам сильно не понравится, что память киберов — такая стойкая… — покачал головой Снежок. Ему это было ближе к сердцу, чем кому бы то ни было.

— Джоли, если проблема не решается технически, ее надо решить законодательно — это уже по вашей части. Разработайте защиту прав владельцев, объявите кибер-память особым видом информации… вам виднее.

— Суванна, мы в силах протолкнуть эту новинку. Проект Хиллари сравнительно недорог; потери от несостоявшейся сделки с тьянгами будут масштабней. И ненадежность киборгов…

— …устранима, — сейчас же вставил Хиллари. — Я со своим коллективом реконструирую ЦФ-6 на противоположное действие. Банш будет разбита ее собственным оружием.

— Киборгофобия приносит большие убытки, — жужжал Снежок. — Люди боятся киборгов. Ты это знаешь лучше, чем я, Философ. Если мы возьмемся обеспечить клиентам GR-Family-BIC новые надежные гарантии…

— Есть условие, — вымолвил Суванна. — если мы сохраним проект, ты, Хил, должен соблюсти его. Мы ведь тоже не безоружны — подкомиссия как была, так и останется.

— Да, я это понимаю.

— У тебя есть ГОД, один год, чтобы дать ощутимые результаты. И в ближайшее время тебе придется выступить в защиту BIC. Заявление, доклад, интервью — как угодно. Сейчас мы не можем рисковать репутацией BIC, так как разговор идет об интересах нашей цивилизации на галактическом рынке.

— Согласен. Давай будем последовательны, Суванна. Если BIC не смогла уследить за своими изделиями, необходима служба, контролирующая все возможные тенденции вновь создаваемых продуктов. Ради тех же интересов, о которых ты сказал.

— Ты хочешь ее возглавить, что ли?

— Организовать. В проекте есть один въедливый спец, он уже разрабатывает методики. Не гениален, но мимо его глаз и фотон не пролетит незамеченным. Джолион, — Хиллари с приязнью посмотрел на Снежка, устроившего эту знаменательную встречу, — ты мог бы применить свой опыт по сколачиванию комитетов надзора? Вбрось эту мысль на подкомиссии… если мало видишь аргументов — я их гору напишу.

— Да-а, такую партию удобней разыграть в четыре руки. Возьмусь, Хил.

— Кое-кого я уже вовлек, но мой голос мало весит.

— Это твой первый опыт по лоббированию?

— Увы. Мне следовало взяться раньше. Тогда б не так пересыхало в горле.

Суванна рассмеялся. Смех был подхвачен и секунд десять плескался в стенах кабинета.

— Еще три коктейля! С каплей даака, Хил?

— Ни в коем случае. Я абсолютный трезвенник.

— Похвально. Ты стал бы еще симпатичней, откажись ты от убиенного мяса… мясо порождает агрессивность и невоздержание, а его некробиотическая сила затемняет мозг.

— Боюсь, без мяса я стану святым и вознесусь.

— Святой?.. Слишком приторно для клубной клички, а, Снежок?

— У него уже есть имя. От Дорана, как модельные ботинки, — Джолион вгляделся в светлое, легкое и вместе с тем непроницаемое лицо Хиллари. — Принц Мрака.

— Просто — Принц. Но, Принц, имей в виду, что в «Персеваль» не принимают за одно умение интриговать. Надо добиться чего-то большего, весомого.

По-свойски обговорив еще кое-какие подробности дела, ставшего отныне общим, депутаты расстались с Принцем как ни в чем не бывало. Правда, Снежок задержался, чтобы подержать Принца за лацкан в тени олеандров.

— Ты доволен, Хил?

— Почти. Мне не хватает золотой звезды «За заслуги перед Родиной».

— Когда-нибудь ты этого добьешься. Мне же для счастья нужно куда меньше.

Левая кисть Снежка повернулась вверх ладонью, образуя горсть с плотно сомкнутыми пальцами.

— Ее мозг, Хил. И не оставлять никаких копий. Услуга за услугу.

«Хиллари, будь сегодня снисходительным, — уговаривал себя новоиспеченный Принц. — Снежок небезупречен. С червоточинкой. Но он никого не сделал несчастным… кроме одной куклы, а ее разумной можно назвать с большой-большой натяжкой. И он помог тебе спасти проект. И тех кукол, что могут пойти по стопам Фосфора, но не по своему выбору, а по указке разных Темных. Не стоит ли это одной кукольной, ненастоящей жизни?..»

— Номерной счет в City Bank, — напомнил Хиллари одними губами. — Переходя со счета на счет, деньги оставляют следы.

— Нет этих следов. Все шито-крыто, — Снежок волновался. — Последний след — в ее памяти.

— Вряд ли ты будешь горевать, узнав, что он… случайно стерт.

— Я хочу получить мозг.

«Путти, моя единственная», — вспомнил Хиллари голос Снежка в наушниках. Похоже, он любил ее — свою игрушку. С игрушками не лицемерят. Да, Снежок обезопасился со всех сторон, но не учел вероятность вмешательства Банш. Почему Фердинанд не шантажировал Снежка? Чересчур честен. Чересчур верен своей идее. Он и не вторгался в память; для него кукла — личность, священная реальность.

«А для меня?

Кэннан, Кавалер, Этикет — кто они? Синтез программ и наработки?

А кто мы сами — разве мы не синтез инстинктов и воспитания?

Cogito, ergo sum. Мыслю — значит, существую. Иначе, не как человек. Вторично, зависимо. Подражая, заимствуя. Заражаясь безумием людского мира.

В чем же между нами разница?!»

Что подумал Хиллари вслед за этим, неизвестно, но ответил он коротко:

— Ты его получишь. Даю слово.