Кибернетика стучится в школу

Любили ли мы школу?

На северном болоте белый фундамент будущего здания школы казался огромным валуном. Осенью и весной мы играли здесь, и я пытался представить, какой будет школа, которую так и не построили: началась война.

Но школа существовала — я учился в ней. Не было только здания. И мы занимались то за перегородкой магазина, где продавалась вяленая зубатка и зеленый лук, то в железнодорожном вагоне. Иногда маневровый паровоз увозил вагон на другое место, и опоздавшие на урок слонялись по путям в поисках исчезнувшего класса.

В то время у меня уже выработалась установка, которую психологи называют «мотивацией на школу».

Я был сыном учителей и твердо знал, что учиться надо.

От природы любознательный и ленивый, я хотел делать то, что интересно, энергично занимался поисками путей, требующих меньших энергетических затрат, и для удовлетворения любознательности предпочитал увлекательную книгу скучному уроку.

Единственное, что я слушал со рвением и старался все записать, была история (учебников по истории у нас тогда не было). И не только потому, что любил историю и старался почувствовать дух каждой исторической эпохи.

Дома, в бараке, где день и ночь в печке трещали дрова, я с наслаждением конспектировал толстый том по египтологии, то есть пересказывал его для себя более интересно. А виновником был учитель, перед которым я робел. Когда после болезни я старался разузнать, что было на пропущенном уроке, ребята с трудом извлекали из памяти разрозненные факты, с иронически-восхищенным удивлением смотря на меня.

Другой человек, к которому я относился с уважением, был добрый мученик эстонец Карл Иванович — учитель немецкого языка, совершенно лишенный преподавательских способностей. Класс на его уроках шумел, и даже способные выучить язык были лишены возможности сделать это. Я не был способным и еще раньше вынес свой приговор: сначала с интересом читал подписи к рисункам и старался переводить маленькие рассказы в учебнике, но, сообразив, что пионеры с немецкими именами, говорящие по-немецки, плод фантазии автора, охладел к языку.

Может быть, я стал бы пропускать уроки, по родители преподавали в той же школе. Поэтому ничего не оставалось, как надевать лыжи и отправляться в школу, думая, как бы на уроках полезнее провести время и поскорее вернуться в Древний Египет.

Я упомянул об одной из 13 средних школ, в которых я учился, и о двух из 120 учителей, которые учили меня.

500 одноклассников тоже оставили след в моей памяти.

Среди них были «волки», которые смотрели в лес, часто пропускали занятия, демонстрируя свое пренебрежение к школе, и ждали удобного случая, чтобы ее бросить. «Зайцы» в лес не глядели, знали, что школу все-таки придется кончать, и занимались тем, что придумывали изощренные способы удрать с урока и затем оправдаться.

«Лошади» сбегали редко, они учились, или старались учиться, добросовестно: одни — «ломовые» — прилежные тянули, другие — «иноходцы» подтягивали, иногда делали вид, что тянут, поднимая хвост и взбрыкивая ногами. Все это я испытал на себе, потому что был «иноходцем».

Оглядываясь назад, я думаю, что получил к тому времени некоторую педагогическую подготовку, так как, кроме личного опыта лицезрения учителей, через мои руки подростка прошла большая литература воспоминаний о предреволюционных школьных годах, с галереей портретов плохих и хороших учителей, методологией детских шалостей и ассортиментом знаний, усвоенных, несмотря на эти шалости.

Главная проблема школы заключается в том, что за сравнительно короткий срок она из привилегии превратилась в право, а затем в обязанность, сохранив при этом в неприкосновенности почти все школьные порядки и вызвав сумятицу в мотивациях.

Сто лет назад дворянские дети учились в гимназиях, потому что не могли не иметь по крайней мере среднего образования. Такой же долг дать своим детям элементарную грамоту осознали крестьяне русской деревни в Новороссии в 1920 году. Они не могли построить школу, и дети собирались по очереди в каждом доме, хозяева которого на это время давали приют учителю — моему отцу — и кормили его.

Родители-купцы, сами малограмотные, грозили детям, когда те плохо учились, лишить их родительского благословения, материальной поддержки и стращали черной работой. Эта мотивация «кнута» и «пряника» называется «престиж». Она более дорога родителям, чем детям, которым родительское и общественное мнение старается внушить представление о престижных профессиях и должностях, к которым учение открывает доступ, а неучение закрывает. Теперь тот же престиж принуждает родителей отводить (или относить по причине малолетства) детей в спортивную школу, чтобы через несколько лет увидеть на экране телевизора получающими золотые медали. Престиж заставляет взрослых учиться, чтобы не лишиться занимаемой должности или подняться на следующую ступеньку.

По престижным соображениям полностью отдавший себя науке ученый должен на время отвлечься от все и зафиксировать сверхвысшее образование в виде кандидатской или докторской степени, благодаря которой он получит большую самостоятельность в выборе тематики исследовании и другие будут терпимее относиться к его «завиральным» идеям.

В обществе с социальными перегородками с престижем переплетается еще одна мотивация — попасть в элиту, «выбиться в люди». «Кухаркины дети», родителям которых частные гимназии были не по кардану, а в государственные принимали по норме, учились со смешанным чувством отчужденности и радости приобщения к тому, чего были лишены их родители. Такое же чувство испытывали простые дворянские дети, попадая в привилегированные учебные заведения для титулованной знати. Для этого их родителям нужно было собрать необходимые документы и обратиться к именитым знакомым «замолвить словечко».

Еще одна мотивация, полностью принадлежащая родителям, — воспитание характера. Эта мотивация особенно развита в Англии, где «английский характер» служит предметом национальной гордости. В старых русских закрытых учебных заведениях исправляли недостатки домашнего воспитания. Здесь попадались очень талантливые воспитатели, прививавшие высокую интеллектуальную культуру.

Но это еще не все. Разве можно игнорировать в учебе любознательность и интерес?

Мы знаем, что корни просвещения — горьки, а плоды — сладки. Но почему корни должны быть обязательно горькими? Да потому, что раньше они были социальной платой за сладость; и технология обучения могла в таких условиях почивать на лаврах — не обучающий приспосабливался к обучающемуся, а наоборот.

Любознательность присуща человеку, мало того, она сделала его человеком. Это любознательные были первопроходцами и открывателями новых земель, погибали в лабораториях от молнии и радиоактивных лучей, которые исследовали. Конечно, любознательность у всех развита по-разному. Но важно использовать то, что есть, и постараться это развить. У психологов существует термин «школьный потенциал» — теоретическая способность к обучению, то есть любознательность. К сожалению, здесь теория сильно расходится с практикой (так называемыми «академическими успехами») из-за несовершенства технологии обучения.

Раньше, когда кругом царило невежество, а в стенах школы можно было получить такое, чего нигде нельзя получить, любознательный терпел несовершенство технологии. Теперь же, в условиях массовой коммуникации, высокой грамотности и доступности книг, когда телевизор есть в каждом доме, эти источники информации сильно конкурируют со школьным обучением. Чтобы выиграть в этой борьбе, нужно научиться не вдалбливать, а дарить знания.

Интерес к учебе, очевидно, связан с любознательностью, но вполне самостоятелен. У меня были сверстники, которые ходили в школу, потому что там было интересно, причем не столько на уроках, сколько на переменах. Я это мнение не разделял, в школу ходил по самопринуждению, хотя был и остался любознательным, всегда готовым поглощать знания, правда, только то и только так, как мне хотелось.

Известно, что школу любят люди открытые — экстраверты, сангвиники по темпераменту, общительные, социально активные и уверенные, любящие чем-то выделяться. Здесь важна не столько жажда знаний, не столько процесс учебы, сколько соучастие в нем. Люди, теряющиеся в школьной обстановке, любящие играть в одиночку, обидчивые и ранимые, не умеющие постоять за себя если не физически, то словесно, или просто чем-то отличающиеся от других, например слишком высокие или слишком рыжие, могут составить о школе самое неблагоприятное впечатление.

Поэтому важно школьное воспитание направлять не на уравниловку, а на отношение к ученику как личности, непохожей на других, со своими качествами, которые надо уметь использовать на благо обучения. Так вырабатывается атмосфера мира, взаимопонимания, сотрудничества и вообще положительных эмоций.

Я умею рисовать. Когда я показываю рисунки, все восхищаются моей работой, я радуюсь и стараюсь рисовать еще лучше. Коля умеет читать стихи. Коля хвалит мои рисунки, а я хвалю его выступления — и вовсе не потому, что «кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку». В таких условиях, когда Коле не ставят в пример меня, а мне его, не надо никому завидовать и можно с успехом развивать полезные качества, избавляясь от того, что мешает мне и другим.

Эмоции — как положительные, так и отрицательные — имеют свойство «рикошетировать», повторяться на подсознательном уровне и вырабатывать уже в сознании положительное или отрицательное отношение к людям и предметам, заставляя стремиться к одному и обходить другое.

Вспомните, как когда-то совсем давно вы упали в лужу. Лужа на улице была единственная, но вы свалились именно в нее. Мало того, вставая, неудачно подвернули ногу и шлепнулись вновь. С тех пор прошло много времени, но всякий раз, когда вы попадаете на эту улицу или в этот район города, у вас срабатывает отрицательная эмоция.

Школа должна рождать только положительные эмоции, и делать это нужно по всем правилам педагогической науки. Только так формируется интерес к учебе, от которого зависит успеваемость, то есть качество.

Существует еще одна мотивация, которую читатель, наверное бы, поставил на первое место — это получение профессиональных знаний. Она очевидна, но, как мы видим, далеко не единственная. Кроме того, не все школьники и даже студенты умеют связать содержание учебных предметов с будущей профессией. Маленький говорит: «Мой папа шофер. Я тоже буду шофером, и мне учиться не надо». Большой говорит: «Не понимаю, зачем мне, будущему инженеру, учить психологию?»

Но это еще не все. Следующие два раздела мы посвятили мотивациям, о которых ученики не думают, учителя и родители по всегда думают, но что-то делают в этом отношении, воспитывая граждан и культурных людей.

Когда возникает дефицит воспитания — на свет появляются хамы, хулиганы, халтурщики, хапуги. Сталкиваясь с ними, мы выражаем недовольство эффективностью работы органов охраны общественного порядка. Однако, может быть, следует не только полоть сорняки, но и подумать, как сделать, чтобы они совсем не росли.

«Поэтом можешь ты не быть…»

Банк занимается тем, что берет деньги на хранение у одних и одалживает их другим. Первым он платит, со вторых взимает плату. Разность этих двух сумм платежей составляет прибыль банка. — Черноглазый мальчик, довольный тем, что сказал, откинулся на спинку кресла и потянул через соломинку апельсиновый сок.

— Банковские вклады — это доходы предприятий и зарплата, получаемая их работниками. Часть зарплаты люди тратят на покупки, часть кладут в сберкассу, то есть в банк. Если больше класть, чем брать, получаются сбережения. На них можно купить какую-нибудь дорогую вещь, — сказала рыжая девочка, листая блокнот.

— Если вещь очень дорогая, ее можно купить в кредит. Кредит — это выдача денег в долг. Не бесплатно, конечно, — говорит упитанный мальчик, вызывая с помощью соломинки бурю в стакане.

Поэтому лучше не жить в кредит, а подождать, пока на сберкнижке не накопится достаточно большая сумма. Тем более не забудь, что за срочные вклады я плачу неплохие проценты, — уговаривает черноглазый.

Я не забуду, по если цены высокие, я буду тратить всю зарплату и вообще ничего не смогу класть в банк.

В разговор вмешалась девочка в бело-голубой куртке:

— Цены не могут быть высокими ни с того ни с сего. Они зависят от себестоимости продукции и общественной потребности. Сейчас все хотят иметь карманный цветной телевизор, но он многим не по карману, и эта высокая цена оправдывает расходы на совершенствование технологии. Когда технология будет усовершенствована, можно будет снизить цену, и доходы обеспечит массовость продукции. Чем больше штампуется одного и того же изделия, тем меньше будут расходы, приходящиеся на одну его штуку — себестоимость, тем меньше может быть цена.

Но я не хочу карманный телевизор. Мне хватит того, что я плачу за дом, питание, машину и обыкновенный досуг. Фью — и денег нет, — засмеялась рыжая девочка. Смех вызывает у нее румянец, и от этого она кажется более рыжей.

— Почему ты думаешь, что виноваты цены? Может быть, виновата зарплата?

— Не спорьте. Сейчас я вас рассужу. — Слово взял мальчик в очках. Высокие цены или низкий уровень зарплаты — это одно и то же, называется «дефляция»: денег слишком мало. Если цены не понизятся, будет затоваривание, придется уменьшить выпуск продукции и сокращать рабочие места. Если понизить цены, то уменьшится доход предприятий, и тогда нужно повысить производительность труда, чтобы спасти рабочие места. Когда работники работают все лучше и лучше, производят все больше и больше, должна повышаться их зарплата, что даст им возможность делать больше покупок. Много покупок потребует много новых товаров, и если расширение производства затормозить, больше денег люди будут откладывать на сберкнижки. — Все это мальчик не выпалил одним духом, а сказал медленно, членораздельно, авторитетно. Сидящие за «круглым столом» покорно слушали, а у рыжей девочки пропал ее румянец.

Здесь следует остановиться и познакомить читателя с участниками дискуссии. Это не будущие финансисты, а обыкновенные школьники. Идет урок экономики в южночешской школе.

Шестеро ведут дискуссию. Рыжая девочка отвечает за зарплату, девочка в бело-голубом — за цены, черноглазый мальчик — за вклады, упитанный мальчик — за займы, область мальчика в очках — денежная эмиссия.

Пока молчит только один — мальчик с аккуратным пробором на голове спокойно попивает сок, он «специалист» по налогам.

Остальные ученики расположились вокруг. Завтра будет их черед участвовать в дискуссии. Они не только слушают, но и оценивают выступающих — по активности, эрудиции, ясности, логичности. Усредненные оценки будут вписаны в классный журнал.

Учитель сидит рядом со мной. Он все сорганизовал и может ничего не делать. Но это только кажется, что он ничего не делает. Он волнуется и скрывает это. Хочет перебить, исправить, дополнить, по молчит. Делает вид, что не замечает меня, но следит за моей реакцией. Я реагирую, задаю вопросы, он охотно шепотом отвечает.

Теперь мы с читателем можем еще немножко послушать дискуссию и сделать выводы.

Говорит упитанный мальчик.

— Если будет мало вкладов, то мне могут не дать кредит на покупку дома.

— Дадут, но под более высокие проценты, — бросил черноглазый.

— Но это невыгодно ни для меня, ни для тебя. Если я не заработаю столько денег, чтобы выплатить долг, то его не выплачу и государство ничего но получит.

— Тогда меньше будут покупать домов и меньше их строить, — заметил молчавший до сих пор аккуратный мальчик.

— Не только дома, но и все товары длительного пользования. А это значит, что либо рабочих нужно переводить на другую работу, либо снижать им зарплату. В обоях случаях понизятся налоги, а это ведь тоже вклады в банк.

— О моих налогах ты не беспокойся: я буду брать больше с тех предприятий, которые выпускают товары повседневного пользования, и такой налоговой политикой создам более благоприятные условия для выпуска товаров длительного пользования.

— Но тогда повысятся цены на повседневные товары.

— Никуда вы не денетесь: надо повышать производительность труда.

— Прекрасно. По мановению волшебной палочки производительность труда повышается. Что дальше?

— Повысится зарплата, — сказала рыжая.

— Понизятся цены, — заметила в бело-голубом.

— И наступит инфляция — обесценение денег, — злорадно воскликнул мальчик в очках.

— Почему? — хором спросили оба.

— Потому что все много будут зарабатывать и много станет денег, на деньги раскупят все товары…

— А оставшиеся положат в банк…

— Нельзя одновременно повышать зарплату и понижать цены.

— Хорошо, пусть повысится зарплата, а цены останутся теми же.

— Что значит «пусть»? Ничего ты не понимаешь. Производительность труда увеличивает количество товаров п общий объем зарплаты, которая будет истрачена на эти товары. Если не повышать производительность труда, а повысить только зарплату, вот тогда будет инфляция, и надо будет повышать цены, а если их не повысить, из продажи один за другим исчезнут товары.

Дискуссия продолжалась сколько ей положено было продолжаться. Потом объявили перерыв, и команда судей приступила к подсчету и усреднению оценок.

По дороге из школы я думал о том, что в нашем обществе каждый гражданин имеет одинаковые права и обязанности, но воспользоваться всеми правами и выполнить все обязанности позволяет лишь образование.

Кредиты, срочные вклады, круизы, вернисажи, контейнерные перевозки, льготные тарифы, абонементы существуют для всех, но…

Необразованный человек не представляет, что произойдет, если никто не будет соблюдать законов. Он но понимает, почему нельзя повысить зарплату без повышения производительности труда и снизить цены на товары, которых не хватает. До пего не доходит, что все работают друг для друга, и удовлетворенность трудом, результатами своего труда, связана с удовлетворенностью трудом других людей, продуктами которого ты пользуешься.

Представим себе необразованного и даже почти неграмотного, который моральные нормы кое-как соблюдает, не шабашничает и закон не попирает. Он более или менее добросовестно делает то немногое, что умеет делать, обеспечивая семью — материально, но не духовно.

Это тот самый «волк», о котором говорилось выше: добровольно бросил школу и живет в окружении читающих, мыслящих, понимающих, к чему-то стремящихся и чего-то добивающихся. Разумеется, он не участвует в дискуссиях по поводу охраны окружающей среды и внеземных цивилизаций, он не поделится с вами впечатлениями о новой пьесе и тревогами, касающимися судьбы архитектурных памятников.

Издательство политической литературы выпустило книгу «Массовая информация в советском промышленном городе». Из этой книги мы узнаем, что стандартный газетный текст по-разному воспринимают читатели с разным образованием и очень смутно те, у которых за плечами менее 7 классов. В среднем, по данным наших социологов, только 43,6 процента читателей правильно понимают смысл слова «пакт», 39 процентов — «лидер», 37,5 «валюта», 35 — «товарооборот», 27 процентов — «вояж». Эти цифры служат напоминанием журналистам, что массовая информация потому и называется массовой, что рассчитана на людей разного образовательного уровня: она должна учить и для этого — выработать язык общения, доступный всем.

Выходит, вопрос «зачем учиться?» волнует и учеников, и родителей, и общество. Среднюю школу должны оканчивать все, гражданами становятся все. И тому, как быть гражданином, важно успеть научиться в средней школе.

Развитое общество отличается от развивающегося тем, что использует более сложную технику и более тонкую технологию. Чем более квалифицированные кадры используют эту технику и соблюдают технологию, тем выше эффективность производства. Вкладывание средств в профессионально-техническое обучение дает 7 рублей дохода на 1 рубль капиталовложений, а в высшее образование — 13–14 рублей.

Отсюда: быть гражданином значит сознательно соотносить свой образовательный уровень с уровнем развития государства. Отдавать себе отчет в том, что, по требованиям нашего общества, рядовой, квалифицированный работник обязан пройти через 11 лет обучения, общего и специального. Осознавать, что неквалифицированную работу нельзя качественно выполнять с менее чем восьмиклассным образованием. Что владелец начального образования приравнивается сейчас к полностью неграмотному начала нашего века.

Я надеюсь, что читателю не захотелось уйти от этих требований на несколько веков в прошлое, когда государство было само по себе, а народ жил сам по себе, и учились тогда совсем не для того, чтобы быть гражданами.

Неприличная тема

Девушка картинно держит руки перед грудью, подражая исполнительницам романсов, и читает басню Крылова.

Ее доброе, приветливое лицо неожиданно становится злым, когда председатель приемной комиссии, молодой режиссер, прорывает:

— Все, все, спасибо. Теперь прозу, пожалуйста. — Интересно, как она справится со своим лицом? Но она справляется, и теперь приветливая улыбка аккомпанирует рассказу Чехова.

— Вы не поинтересовались, что значит слово «шапокляк», которой употребил Чехов?

— Интересовалась, но не узнала.

В течение нескольких месяцев, два раза в неделю по два часа, происходит тщательно отработанная процедура приема. Очередь делят на отрезки по 10 человек, и каждый отрезок отводят в камеру. Камера — класс для индивидуальных занятий; стены, усеянные дырочками для акустики, пианино, стулья. На стульях расположились экзаменуемые и экзаменаторы.

Так первый тур из 4000 абитуриентов отбирает 400.

На втором туре более представительное жюри из этого числа оставит 100. И когда наступит август, пройдет обычная вузовская процедура. Приемная комиссия тщательно прослушает всех сто, и примет 30. Голосуя за зачисление, профессор кафедры театрального мастерства уже знает, какие роли он поручит экзаменуемому в учебном театре и как тот сыграет их. Потом у абитуриента проверят знания по литературе и истории, и он может считать себя студентом.

Студент учится и за страх, и за совесть. Страх — быть отчисленным на любом курсе и не получить после окончания направление в театр, а это означает необходимость поиска новой профессии.

Львиную долю времени отнимают занятия по театральному мастерству. Иногда репетиции в учебном театре задерживаются, и срываются занятия по специальному предмету — ритмике, танцу, сценическим движениям или истории костюма. Перед генеральной репетицией студенты умоляют ректора еще об одной, хотя бы ночной репетиции. Потому что каждая премьера — экзамен и перст театральной судьбы.

Кроме основного и специальных, существуют еще общеобразовательные предметы, без которых училище не могло бы именоваться вузом. Но именно на эти предметы хронически не хватает времени, в чем можно убедиться, читая доску объявлений, где студентов, требуя, умоляют погасить академические задолженности.

Обыватели, отличительная черта которых — невысокий культурный уровень, наивно полагают, что работники культуры — культурные люди, и, став таким работником, автоматически получаешь культуру, чтобы нести ее в массы. К сожалению, мне знакомы некультурные библиотекари, музыканты, артисты. Это могут быть приятные, добросовестные люди, но…

С. Мамонтов, основатель и режиссер первой русской частной оперы, столетний юбилей которой отмечался недавно, интуитивно придавал культуре большое значение.

Он воспитывал артистов — молодых выпускников Московской консерватории, внушая им мысль, что оперный артист — прежде всего артист, а потом певец, что настоящий артист должен знать не только психологию своего героя, но и среду, в которой тот жил. Если это исторический герой, то мало знать историческую эпоху, важно чувствовать ее дух. И Мамонтов заставлял ходить артистов по музеям, читать книги, пробовать себя в других искусствах, например в живописи и поэзии, устраивал с ними дискуссии на общественные темы.

Особенно много пришлось повозиться с Шаляпиным.

Мамонтов водил его на выставки, учил воспринимать живопись не внешне (похоже — не похоже), а внутренне, концентрировать внимание на образе, а не деталях.

Во время работы над «Борисом Годуновым» Мамонтов послал Шаляпина к знатоку Смутного времени историку В. Ключевскому, который умел сочетать научную достоверность с образностью изложения исторического материала. На даче Ключевского историк и артист исходили много лесных тропинок, обсуждая дела и жизнь минувших дней, а Шаляпин думал: «Какая жалость, что Ключевский не поет, такой бы дуэт получился: я — Годунов, он — Шуйский».

Еще в самом начале сценической карьеры Шаляпина ему была поручена роль Ивана Сусанина Б одноименной опере Глинки, тогда называвшейся «Жизнь за царя». Роль долго не удавалась. Но как-то Мамонтов задумчиво сказал: «Феденька, а ведь Сусанин-то не из бояр». Только большая сценическая культура позволила в эпической опере создать правдивый образ главного героя — скромного, но внутренне величественного, подневольного, но независимого.

Культура — трудная тема. Потому что это не совсем образование, сведения о котором мы спокойно вписываем в графу «Личного листка по учету кадров». Но попробуйте так же свободно внести сведения о своей культуре.

Конечно, культурный уровень измерять труднее, чем образовательный, но дело не только в этом. А в том, что люди не любят, когда их сравнивают в культурном отношении. Те, кто в культуре немного отстает от окружающих, незаметно стараются подтянуться, не признаваясь в этом другим и часто себе. Большая разница питает скрытую или открытую неприязнь, которая в соответствующих условиях выливается в культурный конфликт:

«Я горжусь, что я простой человек и живу по-простому».

Такой конфликт мы наблюдаем в трамвае, где пристает и сквернословит хулиган, храбрость которому придает изрядная доза алкоголя. Одни пассажиры его осуждают, а другие почему-то берут под защиту. Попробуем разобраться. Конфликт заключается в том, что одни никогда не теряют человеческого образа, не приемлют бранные слова, развязность и грубость. Для других эти слова и это поведение — норма, они сами (или их мужья, если защитницы женщины) могут попасть в аналогичное положение, и тогда кто-то должен взять их под защиту. Открытый конфликт не получился, если хулиган получил бы дружный отпор, и одинокий сочувствующий ему счел для себя лучшим промолчать.

Не сразу до всех дошла истина, что важное, но не очень понятное понятие «культура» складывается из множества реальных маленьких культур, определяющих богатство и многообразие духовной жизни людей. Можно быть культурным, вежливым, но не интересоваться достижениями пауки и не ходить в театр. Но невозможно представить себе неряшливого и грубого человека, живущего богатой духовной жизнью. Так накопление частных достоинств маленьких культур приводит к общему достоинству — большой культуре человека.

Управлять культурой — не только руководить деятельностью отдельных учреждений: театров, кинотеатров, музеев, библиотек, клубов. А руководить этими учреждениями — не только думать о тех, кто пришел сюда: зрителях, читателях, посетителях, по и о тех, кто туда не пришел и по своей воле не придет, потому что не испытывает в этом ни потребности, ни желания.

В институтах повышения квалификации работников культуры проводится учебная игра «Культура города», участники которой, приехав на учебу из разных городов, сами оценивают и сравнивают уровни их культуры. Здесь фигурируют красота и чистота улиц, соблюдение правил поведения и уличного движения, умение одеваться и говорить, организация торговли и общественного питания, роль музеев и художественных выставок, даже состояние общественных туалетов. Потом участники игры анализируют и обсуждают факты, почему, например, по культуре Воркута отстает от Чебоксар, Чебоксары — от Москвы, Москва — от Ленинграда, Ленинград — от Таллина.

Если десять лот назад отделы культуры городских и районных исполнительных комитетов несли ответственность лишь за несколько маленьких культур, то теперь это число превысило десяток, что существенно о себе дает знать.

Можно добросовестно трудиться на своем участке культурного фронта и добиться неплохих успехов, но двинуть культуру вперед в состоянии лишь объединенные усилия на всем фронте.

Мы так долго ведем разговор о культуре только потому, чтобы разобраться в этой самой сложной и противоречивой мотивации.

Мы уже знаем, что культура зависит от образования, но не совпадает с ним. Трудно, по можно быть культурным необразованным, легче — наоборот, образованным и некультурным. Таким образом, общая тяга к культуре удовлетворяется через образование. Но культурный — не только любознательный, умный, тактичный, эстетичный. Культура человека должна сочетаться с культурой работника. Здесь мы вытягиваем целую цепочку зависимостей: большое количество и высокое качество выпускаемой продукции основывается на высокой производительности труда, производительность труда зависит от квалификации работника, квалификация — от профессиональной культуры, профессиональная культура — от общей культуры, и последняя — от образования.

Как-то, когда я поселился на короткое время в одной европейской стране, ко мне утром постучали. В дверях стоял приветливый, хорошо одетый мужчина с чемоданом. Это был сантехник, который пришел что-то починить. Он снял обувь и надел тапочки, которые вынул из чемодана. Оттуда же извлек белый комбинезон, складную ширму, коврик, щетку, контейнер для мусора и, разумеется, слесарные инструменты. Я с интересом наблюдал за его действиями. Ширмой сантехник оградил место, где собирался чинить, постелил коврик, забрался вовнутрь и принялся за работу. Потом он за собой убрал, все спрятал в чемодан и, извинившись, ушел. Я но знаю качества его работы — могу лишь догадываться, и в этой догадке будет резон. Можете ли вы связать понятие «научно-технический прогресс» с такими понятиями, как «на глазок», «наугад», «кое-как» и «так сойдет»?

Через несколько дней после прихода сантехника я оказался очевидцем другого события; специализированная фирма но уборке общественных и частных помещений, располагавшая штатом высококвалифицированных уборщиков, прислала этих работников для очередной уборки дома. Обязательная и довольно высокая плата с жильцов идет на каждодневный контроль за состоянием вестибюля, лестниц и лифтов, поливку цветов, мойку окопных стекол, а также на периодическую генеральную уборку. Уборщики в белых комбинезонах, как пожарные, потянули из машины на улице пылесосные шланги, раскрыли чемоданы с принадлежностями и приступили к согласованной работе, причем каждый делал все по своей узкой специальности. Наблюдая за работой мойщика стекол, я старался запомнить все инструменты, которыми он пользовался, порядок процедур и эстетичность его движений, но так и не запомнил. Потом на моих глазах стекло стало невидимым от чистоты.

То, о чем я рассказал в предыдущих абзацах, понравится не всем. Попробуйте пристыдить того, кто плюнул на тротуар или бросил на землю сигарету, прежде чем войти в автобус (о том, что в автобусе не курят, он знает).

Культуре — общей и профессиональной — надо учить: исподволь, умело, всегда и везде.

Человек будет соблюдать чистоту, читать книги и обладать развитым музыкальным слухом, если он вырос в чистоте, среди читающих, поющих и играющих на музыкальных инструментах. Он не станет толкаться в метро, потому что не толкается на работе, не будет сорить на улице, потому что не сорит в метро. Уже сейчас трудно себе представить картину, когда спор решается с помощью кулаков. Но именно так в свое время поступали Моцарт и Ломоносов. Г. Уэллс в книге «Россия во мгле» отметил, что на первых послереволюционных праздниках, проводившихся в бывших дворцах, плевок на паркете обводился мелом в назидание тем, кто не знал, что плевать на паркет нельзя.

Вы знаете Галилея за его знаменитые слова: «А все-таки она вертится!» Известно ли вам, что Галилей также сказал: «Наука нужна для познания объективного мира, учеба — чтобы быть культурным человеком»?

Культура идет вперед, и одно из проявлений этого — паше сознательное стремление учиться культуре и взять ее под общественный контроль.

Когда родители ведут ребенка в школу только потому, что нельзя не вести, когда ребенок сбегает с уроков и норовит в школу вовсе не ходить, когда ребенок, ставший взрослым работником, придумывает способ, чтобы не поехать на учебу по вызову министерства, а начальство, помогая в этом, его не пускает — все это тревожные сигналы, говорящие о том, что мотивация на учебу может выходить из-под общественного контроля.

Кибернетическая педагогика начинается с управления мотивами — понимания того, что и почему хотят ученики, их родители и общество, и объединения всего этого в единый мотивационный кулак. Без этого нельзя идти дальше и ответить на следующий, не менее сложный вопрос: чему учиться?