Киевская Русь

Стоит заглянуть внимательно в "Правду" Ярославичей, чтобы убедиться в том, что тут действительно изображено княжеское хозяйство, княжеская усадьба с полями, устойчиво существующими. "Пространная Правда" называет орудия производства уже не подсечного, а пашенного земледелия. Аппарат управления княжеской вотчины тоже говорит о том, что здесь мы имеем не подсеку, а настоящее полевое хозяйство.

В некоторых списках "Пространной Правды" имеется статья: "А се уроци ротнии: от головы 30 кун, а от бортьные земли 30 кун без трею кун, такоже и от ролейные земли, а от свободы 9 кун (ст. 109 Троицк. IV сп.). Под ролейной землей, являющейся в данном случае предметом спора, разрешаемого на суде путем присяги, конечно, разумеется земля пашенная.

Посмотрите, с какой осторожностью относится население к княжескому полю. Иноки Киево-Печерского монастыря вместе со своими прихожанами выбирают место для постройки каменной церкви. Собралась значительная толпа, которая ходила около "близь прилежающего" княжого поля, не рискуя, однако, на нем остановить свой выбор, хотя место было самое подходящее для их намерений. Случайно проезжавший здесь князь Святослав заинтересовался собравшейся толпой, спросил "что творят ту", и узнав, в чем дело, очевидно неожиданно для присутствующих, потому что автор этой повести (составитель жития Феодосия Печерского) объясняет этот поступок тем, что князь "яко от Бога подвижен" был, отдал свое поле монастырю под постройку церкви.

1 С. В. Бахрушин держится того мнения, что только в XI в. земледелие приобретает господствующее значение и что до этого времени князья и боярство (интересуются не пашенной землей, а промысловыми угодьями. "Историк-иарксист", ук. соч., стр. 168-169.

Термин "поле" в наших древних письменных памятниках имеет много значений: пашня, луг, пустое пространство земли вообще, степь и др, В каком именно смысле упомянуто поле в этом тексте, точно сказать трудно. Во всяком случае, этот участок земли, лежащий близ Киева, имел определенные границы и представлял собой значительную ценность (иначе бы монахи не относились к нему так осторожно).

Если он и не был распахан в то время, что как будто и подтверждается некоторыми деталями рассказа, то он рассматривался как участок, годный для пашни или для какого-нибудь иного хозяйственного назначения.

Настоящие пашенные поля мы можем видеть в жалованной грамоте 1146-1156 гг. кн. Изяслава Мстиславовича подгородному Новгородскому Юрьеву монастырю. Граница жертвуемой монастырю земли там обозначена так: "а завод той земли от Юрьевской границы Простью вверх и с Прости возле Ушковскую ораницю по верхней стороне... От Юрьевского межника логом подле Юрьевскую рель да подле Юрьевскую ораницю логом да по конець логу промеж ораницы Юрьевской Ушкова поля да в Просты".1 Ушково поле, невидимому; здесь то же самое, что и Ушкова ораница, а ора-ница есть не что иное, как систематически вспахиваемое поле. Нельзя серьезно проводить границу и указывать на ней признаки случайные, не имеющие установившейся топографической точности.

Следует обратить внимание на тщательность, с какой проводятся и фиксируются в документах этого времени границы земельных владений вообще: "а обвод той земли от реки от Волхова Вит-кою ручьем вверх до Лющик, да Лющиком до кресту, а от креста до коровей прогон, а коровьим прогоном на ольху, а от ольхи на еловый куст, а от елового куста на верховье на Донцовое, а Донцовым вниз, а Донец впал в Деревяницу, а Деревяница впала в Волхов, а той земле и межа".2

Если эта грамота справедливо считается подновленной и, быть может, даже подложной,3 то никаких упреков нельзя сделать одновременной с ней грамоте кн. Изяслава Мстиславича, где мы видим не менее подробные, указания на границы жертвуемой монастырю земли.4 Грамота князя Всеволода, несколько более ранняя, имеет-те же особенности.5

С полной отчетливостью о межах между пашенными участками говорит "Правда" Ярославичей: "А иже межу переореть любо пере-тес, то за обиду 12 гривне" (ст. 33). В "Пространной Правде" эта статья расшифрована с еще большей ясностью: "Оже межу пере-тнеть бортную, или релейную межу разореть, или дворную тыном перетащить, то 12 гривен продажи" (ст. 83). Здесь мы имеем различные виды частной собственности, разграничиваемой межами: бортный участок леса, участок пашенной земли, дворовый участок.

Очень интересна терминология правонарушений по отношению к различным объектам: бортную межу можно "перетнуть", ролей-ную "разорать", дворную "перетынить". Не буду останавливаться на смысле этого разнообразия и точности в терминах. Я хочу лишь еще раз подчеркнуть, что важнейший документ середины XI в., фиксирующий общественные отношения на данном этапе их развития, совершенно точно и определенно указывает на наличие пашенных полей, принадлежащих отдельным владельцам, разграниченных межами, за нарушение которых взыскивается самый высокий штраф после штрафа за убийства. Выше приведенные факты жалованных и купчих грамот находят себе подтверждение обобщающего характера. Участки с установившимися межами, к тому же рассматриваемые параллельно с дворами, едва ли могут быть участками выжженного под пашню леса.

"Орать" в только что цитированных документах, повидимому,, обозначало вспахивать землю не в смысле простого разрыхления земли после сожжения на ней леса. В этом смысле мы имеем, как будто, довольно точное разъяснение этого термина в Лаврентьев-ской летописи. Древнерусский проповедник, желая прославить в. кн. Владимира I, так изображает нам процесс подготовки земли: "якоже бо се некто землю разореть, другьщ же насееть, ини же пожинають и ядять пищу бескудну, тако и сь: отец бо его Воло-димер землю взора и умягчи, рекше крещением просветив; сь же насея книжными словесы, сердца верных людии, а мы пожинаем, ученье приемлюще книжное".6 О сжигании леса ни звука.

1 Грамота кн. Изяслава Мстиславича 1148 г. Изв. Акад. Наук по Отд. русск. яз. и слов., т. VIII, стр. 354.

2 Купчая Антония Римлянина, до 1147 г, Хрестоматия М. Ф. Владимирского-Буданова, вып. 1.

3 С. Н. Валк. Начальная история древнерусского частного акта Вспомогат. ист. дисц., сб. статей, стр. 285-318, 1937.

4 Изв. Акад. Наук по Отд. русск. яз. и слов., т. V-III. стр. 354.

5 Там же.

6 Лаврентьевская летопись под 1037 г.

Совсем не похоже на то, что нам изображает "Калевала". Когда ее герой Вейнемейнен собирался заняться земледелием, то с этой, целью предварительно

"На горах он сеет сосны,

На холмах он сеет ели,

Сеет он по рвам березы...

Высоко растут деревья..."

Затем, когда

"Увидал он рост деревьев

Их побегов рост веселый...

Старый верный Вейнемейнен

Тут топор устроил острый,

Вырубать леса принялся,

Побросал он их на поле,

Порубил он все деревья...

И огонь орел доставил,

Высек он ударом пламя.

Ветер с севера примчался,

И другой летит с востока;

Превращает рощи в золу..."

Только тогда

"Он идет засеять землю,

Он идет рассыпать семя..."

В итоге всей его работы

"Затемнели там колосья,

Поднялись высоко стебли

Из земли, из мягкой почвы,

Вейнемейнена трудами..." 1

Очень интересно сравнить в этом отношении русские былины. Тут мы подсеку видим редко. Микула Селянинович пашет сохой.

"Как орет в поле оратай посвистывает,

Сошка у оратая поскрипывает,

Омешки по камешкам почиркивают...

А бороздочки он да пометывает,

А пенье-коренье вывертывает,

А большие-то каменья в борозду валит.

У оратая кобылка соловая,

Гужики у нее шелковыя,

Сошка у оратая кленовая,

Омешики на сошке булатнии,

Присошечек у сошки серебряный,

А рогачик-то у сошки красна золота".

Исследователь этой былины о времени ее составления пишет: "Судя по обстановке, в которой встречаются князь и пахарь, тип самого Микулы и само сказание должны быть признаны в основе довольно ранними: это время старого строя Руси, когда существовало еще "полюдье",2 о котором, действительно, много говорится в былине. Нужно подчеркнуть и место действия в былине. Это типичный северный пейзаж, повидимому, новгородский с его почвой, насыщенной валунами.

Илья Муромец на своей родине в селе Карачарове после своего чудесного исцеления помогал своим родителям в крестьянской работе. В некоторых вариантах этой былины говорится, что Илья помог им корчевать лес под пашню. Но есть вариант и иной, указывающий на подсечную систему земледелия:

"Пошел Илья ко родителю, ко батюшке

На тую на работу, на крестьянскую.

Очистить надо пал от дубья-колодья;

Он дубье-колодье все повырубил..."3

"Пал" - это выжженный участок леса под посев. "Дубье-колодье" - это остатки леса, не успевшие сгореть: их надо удалить из земли.

Но этот вариант былины с упоминанием "пала" можно понимать и иначе. С благодарностью принимаю замечание Ю. М. Соколова о том, что вариант этот позднего происхождения (XVII-XVIII вв.) и что в нем видны северные и более поздние наслоения. На севере "пал" как остаток старинного способа земледелия был известен и в начале XX в.

Стало быть, память о подсеке, несомненно, жила, а в некоторых районах восточной Европы в X в. и подлинная подсека еще практиковалась, что и подтверждается нашим археологическим материалом. Но все же характерно, что в Поволховье Микула Селянинович самым настоящим образом пашет без всякой подсеки, и что П. Н. Третьяков в своем исследовании верхнего Поволжья уже для VIII в. подсеки не нашел.

Весь былинный эпос говорит, во всяком случае, о стране, где пашенное земледелие - господствующее занятие населения.

Никакой подсеки не видим мы и в проповеди Кирилла, епископа Туровского (XII в.). Он рисует картину пахоты, несомненно, с натуры: "ныне ратаи слова, словесныя оуньця к духовному ярьму проводяще и крестное рало в мысленых браздах погружающе и бразду покаяния прочертающе, семя духовное всыплюще, надежами будущих благ веселится".4 Здесь тоже полное отрицание подсеки. Не видим мы ее и в известном описании битвы в "Слове о полку Иго-реве", где битва дана в земледельческих образах. В прославлении кн. Владимира совершенно отчетливо различаются, даже нарочито подчеркиваются, два момента обработки поля - вспашка и бо-роньба, две стадии в подготовке земли к посеву, что гораздо более характерно для пашенного земледелия, чем для подсеки. Поэтому более осторожным будет в выше приведенных документах трактовать и термины "поле" и "ораница" тоже в смысле пашенного земледелия, а не подсечного. Смерд в знаменитой речи Владимира Мономаха имеет небольшой индивидуальный участок земли, который он и обрабатывает своей лошадью: "Дивно мы, дружино, оже лошади кто жалуеть, ею же ореть кто, а сего чему не рассмотрите, оже начнеть смерд орати..." "Не веремя ныне погубити смерды от рольи... хощеть погубити смерды и ролью смердом... оже на весну начнеть смерд тот орати лошадью тою..." Это тоже не подсека.

Во вкладной грамоте Варлаама Хутынского конца XII в. упоминаются различные виды земельных хозяйственно эксплоатируе-мых угодий. "Се вдале Варлааме святому Спасу землю и огород, и ловища рыбная и гоголиная, и пожни... Се другое село на Сву-дици... вдале св. Спасу и ниви и пожни и ловища и еже в немь..." 5 Очевидно, оба села находились по технике ведения в них хозяйства в одинаковом положении, но в перечне их деталей допущено некоторое разнообразие терминологии: то, что во второй деревне называется нивой, в первой именуется землей, но, несомненно, и в том, и в другом случае разумеется постоянно возделываемое поле.

Епископ Владимирский Серапион в одной из своих проповедей, желая изобразить ужасы татарского нашествия и связанного с ним опустошения страны, между прочим, говорит: "села наши лядиною поростоша". Стало быть, до татарского погрома здесь были настоящие пашенные поля. Лядина - это бедствие, итог татарского разорения, а не обычное явление, неизбежное при господстве подсечной системы земледелия.

Приблизительно то же мы имеем и для более раннего времени: в 1093 г., после войны, "нивы поростоше, зверем жилища быша"

Между письменными памятниками и вещественными - по этому вопросу нет принципиального расхождения. С IX-X вв. мы можем смело говорить о ведущей роли пашенного земледелия даже в центральных частях территории, занятой восточным славянством. Среднее и южное Подиепровье, как мы видели, знало его еще раньше. Это, конечно, совсем не значит, что предшествовавшие архаические формы земледелия были окончательно изжиты. Старые пережитки мы можем встретить в разных местах и в XVI, и XVII, и даже в XX в. Но основная магистраль сельского хозяйства идет по новому, проложенному сохой и плугом пути, конечно, с учетом; различий северных и южных районов.

1 "Калевала". Руна вторая. Пер. Л. П. Вельского, изд. Academia, стр. 8-12, 1933.

2 Памятники мировой литературы. Русск. устная словесность, т. П. Былины, стр. 4-5. Изд. Сабашникова. 1919.

3 Былины, стр. 27, изд. т-ва "Огни", СПб. 1911.

4 Рукописи А. С. Уварова, т. II, Памятники словесности. Сочинения Кирилла Туровского, стр. 21, СПб. 1858.

5 И эта грамота вызывает сомнения в смысле подлинности,.

IV. СВЕДЕНИЯ О ДРЕВНЕЙШЕМ ОБЩЕСТВЕННОМ СТРОЕ ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН

Итак, земледелие есть основное занятие наших предков, во всяком случае, в период, непосредственно предшествующий образованию Киевского государства.

Это положение имеет для нас очень большое значение. Сейчас мы можем смелее оперировать теми случайными и отрывочными фактами, которые оставила нам наша древность.

Вопрос об общественном строе, предшествующем образованию Киевского государства, вопрос не новый. Об этом предмете много думали и писали. Если отбросить случайные мысли историков XVIII и начала XIX в. - случайные в том смысле, что авторы их сами не придавали им особого значения в системе своих построений, так как в строгом смысле термина у них "системы построения" и не было, - то нам придется указать на творца первой .научной теории, легшей в основу трактовки истории России, - Эверса 1 с его теорией родового быта, С. М. Соловьева, положившего эту теорию в основу своей "Истории России с древнейших времен", и Кавелина.

Эверс совершенно правильно отмечает тот факт, что наши источники под термином "род" разумеют род не в нашем современном научном понимании слова, а в очень расплывчатом, в которое входит и понятие семьи в нашем смысле слова. Совершенно верно отмечено им, что государство идет на смену родовому обществу, неприемлемым является только его утверждение, что государство есть простое соединение родов.

Эверса интересует прежде всего вопрос о процессе перехода родовых отношений в государственные. В этом отношении он с полным правом может считаться первым историком России, подошедшим к своему предмету социологически. Недаром С. М. Соловьев писал, что именно Эверс сделал эпоху в его умственной жизни,, заставил его "думать над русской историей".

1 И. Ф. Г. Эверс. Древнейшее русское право в историческом его раскрытии. СПб., 1835.

Соловьев тоже не имел нашего представления о роде, но он совершенно правильно подметил произвольность в употреблении этого

термина нашим летописцем. Заслуга основоположников родовой теории заключается в том, что они первые подошли к истории нашей страны с научными предпосылками. Очень ярко выразил эту мысль Кавелин. Теория необходима для всякого исследования, "теория определяет важность фактов, придает им жизнь и смысл, мешает запутаться в их бесконечном лабиринте". Теория "должна представить русскую историю как развивающийся организм, живое целое, проникнутое одним духом, одними началами. Явления ее должны быть поняты как различные выражения этих начал, необходимо связанные между собою, необходимо вытекающие одно из другого, причем искать эти начала нужно не в отвлеченном мышлении, не в почти бесплодных сравнениях с историей других народов, а внутри изучаемого общества".1

Однако, несмотря на несомненные преимущества школы родового быта перед ее предшественниками, представители этой школы не справились со своей задачей, как не справились с ней и последующие поколения историков.

К. Аксаков очень метко упрекал представителей родовой теории в том, что они не сумели определить сущности рода. "Много написано по этой части статей и целых сочинений, - говорит Аксаков. - Но надобно признаться, что ни один из этих новых ученых (читай: Соловьев и Кавелин) не определили настоящим образом, что такое родовой быт. Они довольствуются тем значением, какое придается ему в общественном разговоре: вместо "родовой" употребляют они слово "патриархальный", также не определив этого слова и также довольствуясь тем, что смысл его известен".2

Собственные рассуждения яркого противника Соловьева и Кавелина - К. Аксакова звучат как будто очень четко: "...в древней Руси было (не родовое) общественное, именно общинное устройство - общинный быт... Русская земля есть изначала наименее патриархальная, наиболее общественная (именно общинная) земля".

Но если вдуматься в эти решительные утверждения К. Аксакова, если принять во внимание, что самое понятие общины у него очень туманно, что это в конечном счете "нравственный союз людей", то не трудно будет убедиться в том, что Аксаков так же мало справился с понятием общины, как Соловьев и Кавелин с понятием рода, с той только разницей, что у Соловьева и Кавелина, несмотря на их ошибки, были научно-структурные перспективы; из их учения о роде как первичной форме общежития с заложенными внутри ее элементами разложения, вытекало диалектическое в гегелевском смысле слова объяснение последующих форм этого общежития, закономерная смена этих форм, тогда как община Аксакова и его последователей, существующая изначала, в прошлом, является в то же время и идеалом и основой будущего. Община, по мнению К. Аксакова, "начало народное, проникающее всю историю" России - поэтому она и служит основанием для понимания истории России, а отнюдь не "преемство исторических явлений или форм", на чем настаивали представители родового быта. Становится совершенно понятным, почему Соловьев считал курс, взятый Аксаковым, антиисторическим.

1 К. Д. Кавелин. Собр. соч., т. I, стр. 8-9.

2 К. Аксаков. Поли. собр. соч., т. I, стр. 108, 1889.

Гораздо ближе к решению задачи подошел Леонтович. Он признает заслуги своих предшественников, и в том числе Соловьева. "Соловьев, - пишет он, действительно открыл первичную клеточку, из которой развилась и окрепла еще в доисторическое время общественность русского народа... В этом отношении теория Соловьева имеет вид логически построенной научной системы. Но школа эта не подметила, что родовая клеточка в жизни русского народа завершила свой круг, реорганизовалась в иную клеточку, с другою более сложною организацией, еще в темную эпоху доисторических времен. На глазах истории, и то лишь на первых порах, задержались едва заметные следы и остатки от старой родовой организации в виде окаменелостей, потерявших всякую органическую связь с народным бытом".

Новые исторические формы быта школа Соловьева безразлично смешивает с такими доисторическими окаменелостями и не замечает между ними глубокой пропасти, которую не в силах наполнить и сгладить никакие усилия последователей родовой теории.

По мнению Леонтовича, родовой строй исключительно господствует только у племен неоседлых, у кочевников, ведущих стадную боевую жизнь в форме бродячих военных дружин и целых орд, между тем как исторический тип славянина - это тип хлебопашца, уже освоившего спокойное место оседлости. Славяне на первых же исторических порах появляются уже с теми общественными формами, с какими застает их позже эпоха перехода в государственный быт. В истории человечества обозначились и установились три основные политические формы, каждая со свойственной ей основною клеточкою: род с его организацией физиологического элемента, община с ее организацией территориального элемента и государство с его организацией элемента связующего, т. е. правящего.

Нечего и говорить, что Леонтович значительно глубже и тоньше понимал соотношение между различными формами общественных отношений, знаменующих различные этапы в развитии общества. Но и он ходит над пропастью, готовый в нее свалиться, что порой с ним и случается: то вдруг оказывается, что родовой быт держится родовым сознанием, то он обнаруживает, что княжеский род Рюриковичей был "задругой общею для всего народа, для всех волостей", решительно не считаясь с тем, что задруге, по основной мысли автора, полагается быть общественно-территориальной единицей, связанной экономическими интересами; князья, в изображении Леонтовича, постоянно носятся как некий дух над первичным хаосом, преследуя задачу территориального укоренения народапутем земельной организации общин и волостей. Действительно ли князья находились в этом беспрерывном движении, действительно ли ими руководила указанная автором цель - это вопрос другой. Но в каком смысле автор называет княжеский род задругой - мало понятно. Несомненно, здесь влияние того же Соловьева, его представления о княжеском роде, олицетворявшем единство русской земли ("все князья суть члены одного рода, вся Русь составляет нераздельную родовую собственность").

Я не собираюсь в этом направлении просматривать всю русскую историографию до наших дней. Утомленные затянувшимся спором и разочарованные в существовавших до сих пор построениях, позднейшие авторы почти не пускаются в исследования судеб восточнославянского рода, а ограничиваются изучением остатков его на русской почве, тех остатков, которые более или менее поддаются конкретному обследованию. Изучают главным образом русскую общину и спорят лишь о том, новое это образование или же осколок глубокой старины.

Из этих позднейших работ необходимо назвать труды Соколовского "Очерк истории сельской общины на севере России" и "Экономический быт земледельческого населения России", А. Я. Ефи-менко "Крестьянское землевладение на крайнем Севере", Б. Н. Чичерина "Опыты по истории русского права" и В. И. Сергеевича "Древности русского права". И на этой новой стадии обсуждение вопроса не дало ощутительных результатов. Разрешение этих спорных вопросов в то же время подготовлялось другими путями.

Моргану в его "Древнем обществе" на основе огромного фактического материала из жизни индейских племен Америки удалось осветить труднейшие участки истории и дать разъяснение основных черт общественного устройства первобытного времени, предшествующего появлению государства. В том же направлении много и плодотворно поработал, главным образом над изучением кавказских народов, и M. M. Ковалевский. Энгельс использовал эти наблюдения и в своем труде "Происхождение семьи, частной собственности и государства" дал нам ключ к разрешению проблем, до него остававшихся неразрешенными.

Сейчас мы можем представлять этапы развития доклассового общества в следующем виде:

1. Род - есть основа-общественного порядка у всех варварских народов земли.

2. Между периодом господства родовых отношений и победы отношений моногамно-семейных наблюдается период существова ния патриархальной семейной общины, организации некоторого числа свободных и несвободных лиц, подчиненных отцовской власти главы семейной общины (familia). Она охватывает несколько поколений потомков одного отца вместе с их женами, причем все они живут на одном дворе, сообща обрабатывают свои поля, питаются из общих запасов. Глава общины избирается, при нем имеется совет, состоящий из всех взрослых членов, как женщин, так и мужчин. Таковы сербская задруга и русская вервь.

3. Эта домашняя, семейная община является переходной ступенью, из которой развилась сельская община с индивидуальной обработкой земли и с переходом пахотной земли и лугов в частную собственность. Леса, луга и воды еще остаются общими.

4. Родовая организация выше племени не пошла. Союз племен означает уже начало ее разрушения. Территориальное деление, идущее на смену племенному, и имущественное неравенство вместо равенства - это уже предпосылки государственного строя.

5. Отличительная черта уже государственного строя - учреждение публичной власти, которая уже не совпадает непосредственно с населением, организующим самого себя.

Для содержания этой публичной власти необходимы налоги, которые были совершенно неизвестны родовому строю... Обладая публичной властью и правом взыскания налогов, органы власти путем исключительных законов достигают особого положения в обществе.

Таковы основные выводы, к каким пришел Энгельс на основании огромного фактического материала, собранного Морганом и М. Ковалевским.

Наша задача заключается в том, чтобы использовать по этому предмету все данные русских источников и дать по возможности конкретное изображение процесса образования классов и государства, протекавшего на территории нашей страны.

Когда в русском обществе появилась потребность оглянуться на свое прошлое, оно уже успело уйти так далеко, что представить его себе в XI в. было достаточно трудно. Я имею в виду прежде всего родовой строй.

Родовой строй в XI в. в нашей стране, несомненно, можно было наблюдать у гиляков, чукчей, ненцев и других народов Крайнего Севера или еще кое-где в других местах, где жили племена, находившиеся на этой стадии развития. Вез непосредственных наблюдений над этим строем не могли быть поняты его основные черты по тем пережиточным остаткам, которыми располагали и наши летописцы и, в частности, автор "Повести временных лет". Когда появились письменные памятники, запечатлевшие эти пережитки далекого прошлого, оно было уже основательно забыто. Неудивительно, что наш летописец, всегда вообще конкретный, умеющий передавать подробности изображаемых им событий, решительно теряет эти свои свойства, переходя к характеристике родового строя. Здесь, конечно, можно задать вопрос: неужели летописец для этой цели не мог непосредственно наблюдать родовой строй у более отсталых славянских и неславянских племен, ему современных? Мне кажется, что правильнее всего будет ответить на этот вопрос так: конечно, мог, если бы считал это для себя необходимым, но едва ли бы сумел, потому что наблюдать родовой строй совсем не так легко, как это кажется; нам стоит только заглянуть в наблюдения наших этнографов, изучавших, к примеру, Сибирь XIX в., чтобы убедиться в этом.

Древнейшее упоминание о восточнославянском роде мы имеем в "Повести временных лет" в недатированной ее части, т. е. в части, для самого атора представлявшей наиболее непреодолимые трудности, так как он не имел об этом периоде никаких точных данных, О полянах, наиболее ему известных, он может сказать только очень глухо: "Полемже жившем о собе и владеющем роды своими... иживяху кождо с своим родом и на своих местех, владеюще кождо родом своим". Шахматов не без основания видит здесь наслоение двух редакций и первоначальный текст "Повести" представляет так: "Поляне живяху кождо своим родом на своих местех, владеюще кождо родом своим".

Тут мы имеем указания на то, что летописец все-таки знает кое-что о прошлом славян и говорит нам о форме их древнейших общественных отношений, нарывая ее родом. Дальше он еще раз ссылается на это же место: "поляком же живущим о собе, яко же рекохом".1

Здесь "род" есть, несомненно, форма древних общественных отношений, хотя содержание его и не раскрыто в летописи. Но мы все же можем догадаться, о каком роде здесь идет речь. Материнский род тут, несомненно, исключается. О матриархате применительно к народам нашей страны летописец ничего не говорит,, несмотря на то, что ему известны вообще различные формы семьи и брака, лежащие в основании той или иной стадии в развитии родовых отношений. Летописец говорит о групповом браке у халдеев, "гиллиомь", в "Бретании" ("мнози мужи с единою женою спять и мнози жены с единым мужем похотьствуют"). Летописец, весьма вероятно, ошибается, приписывал эти формы брака определенным народам, но он с полной очевидностью обнаруживает перед нами знакомство с этими формами, и ясно, что если бы летописцу был известен хотя бы намек на групповой брак или на пуналуальную семью у славян, финнов или тюрков, он бы не преминул сказать об этом. Между тем, в его изображении наиболее отсталые славянские племена - древляне, радимичи, вятичи и северяне, которых летописец нисколько не склонен щадить в своей характеристике и которых он готов упрекать в чем угодно, - знают, во всяком случае, парный брак. "Браци не бываху в них, - пишет он, - но игрища межью селы; схожахуся на игрища, на плясанье и на вся бесовская игрища и ту умыкаху жены себе, с нею же кто свещашеся; имаху же по 2 и по 3 жены".2 Идеал летописца - моногамная семья. Он стоит за нее не только потому, что она освящена христианским законом, но и потому, что моногамная семья благодаря победе частной собственности над первоначальной, первобытной общинной собственностью, сделала уже большие успехи, во всяком случае, у полян.

Здесь победа моногамной формы семьи обнаружилась несколько раньше-, чем у других славянских племен, и летопись этот факт отмечает с полной отчетливостью. Это произошло, несомненно,, задолго до времени, когда жил и писал автор "Повести". Понятно,, почему он не видел рода и столь туманно о нем говорит в своем произведении.

В дальнейшем своем повествовании, - не только с моментов, более достоверно известных летописцу, но и для более темного периода истории восточнославянского общества, - летописец пользуется термином "род" в самых разнообразных смыслах. Кий становится родоначальником правящей у полян династии ("но се Кий княжаше в роде своем"), повидимому, точно так же, как у древлян, дреговичей, новгородских славян и полочан появились свои князья, а может быть и династии. Перед нами наследственность высшего представителя власти, по крайней мере в изображении летописца, и понимание термина "род" в смысле династии. Отсюда понятие княжеского рода: "вы неста князя, ни рода княжа, но аз есмь роду княжа", говорит Олег, обращаясь к Аскольду и Диру. И совершенно прав был Соловьев, когда указывал на разнообразие в понимании этого термина летописцем.3 Род означал и совокупность, родственников и каждого из них ("избрашася три братья с роды своими", т. е. с родственниками своими), этот же термин употреблялся в смысле соотечественника (Олег, хитростью вызывая на берег Днепра Аскольда и Дира, притворился гостем, плывущим в Византию, и обращался к Аскольду и Диру с приглашением в следующих словах: "да придета к нам, к родам своим"), и в смысле целого народа ("от рода русского, от рода варяжска"). Эта расплывчатость в содержании термина говорит о том, что он успел уже потерять свое основное содержание, что ему уже перестали придавать тот смысл, который когда-то принадлежал ему исключительно и полностью.

Что касается термина "семья", то в наших источниках мы найдем буквальное подтверждение того, что это не что иное, как известная нам familia. "Семья прежде всего означает-челядь, домочадцы, рабы". В Златоструе XII в. "семия множество или имения множество, злато и серебро". Семья здесь тождественна с греческим (ар.) Там же "другыи на ближьнааго помысли, другый другааго семью исхыти". Тут термину семья соответствует греческое (ар.). В житии Нифонта XIII в.: "да был аз был и чада моя и семия моя живи были". В прологе XV в.: "Ни аз, ни семьянин мой, ни детищ мои, ни куря мое" и т. д. В этих терминах живут уже успевшие отмереть когда-то существовавшие подлинные отношения.

1 Лаврентьевская летопись, стр. 8, 11. 1910

2 Там же, стр. 13. 1897.

3 C. М. Соловьев. История России, т. I, стр. 49, изд. "Общ. Польза".

Эта семья - familia - понимается совершенно естественно как патриархальная семья, т. е. организация некоторого числа свободных и несвободных лиц, подчиненных отцовской власти главы семьи. Противополагать эту семью роду, как делали это сторонники "родовой теории" и их противники, решительно не приходится. Но нужно сказать больше. Наши источники убеждают нас в том, что и эта патриархальная семья к IX в. во всяком случае далеко пошла по пути разложения.

Стоит хотя бы обратить внимание на то, что в свое время отмечал уже Ключевский: областное деление русской земли при первых русских князьях далеко не совпадало с племенным как его описывает "Повесть". "Не было ни одной области, которая бы состояла из одного и притом цельного племени: большинство областей составилось из разных племен или их частей; в иных областях к одному цельному племени примкнули разорванные части других племен".1

В совсем недавно вышедшей работе П. Н. Третьякова этот вопрос рассматривается на основе археологического материала. Автор, изучая районы распространения типов женского убора (набора украшений) XI-XIV вв., приходит к выводу, что они укладываются в границы "не древних племенных образований, а в границы формирующихся феодальных областей". По мнению автора, к XI-XIII вв., в зависимости от места, племенных образований уже не существовало. "Судьба различных этнических компонентов была неодинакова, так как сами они далеко не равноценны. Одно дело язык, одежда, другое - специфические особенности экономики, постройки, третье - религиозные верования, украшения и т. п. Одни из них переживали века, и их следы можно найти еще и теперь, другие были менее жизненны", т. е. подвергались более частым и быстрым изменениям. Женские украшения относятся к компонентам последнего типа. Распространение их в той или иной области в значительной степени было обусловлено вкусами женского населения, которое приобретало украшения, выделывавшиеся в определенных экономических центрах, где они являлись предметами массового ремесленного производства.

Наблюдения П. Н. Третьякова служат ему исходным пунктом для пересмотра вопроса о понимании летописного термина "племя" и основанием для вывода, что известные летописи "племена" являлись социальными организациями, вступившими на путь превращения из организации родового в организацию феодального характера.2

Иначе говоря, автор на своем археологическом материале подтверждает положения Ключевского. Стало быть, в областях, возглавляемых крупными городами (Киев, Новгород, Смоленск, Чернигов и др.) мы имеем чисто территориальное деление, пришедшее на смену племенному, т. е. это уже признак разрушения рода и замены его отношениями иного, не родового строя.

1 В. О. Ключевский. Курс русск. ист., ч. I, стр. 161, 1918.

2 П. Н. Третьяков. Расселение древнерусских племен по археологическим данным. Советская археология, 4, стр. 33-51. Возражения на статью П. Н. Третьякова, сделанные А. В. Арциховским (тамже, стр.53-61), говорят о необходимости продолжить и углубить работу в этом направлении. От нее можно ждать больших результатов, способных облегчить нам более точное понимание летописного рассказа о расселении славян по восточной Европе.

Мы можем отметить еще ряд признаков того же порядка как в летописи, так и в "Правде Русской". Первая статья древнейшей "Правды", части которой относятся во всяком случае к IX в., говорит о необязательности мести, о возможности заменить ее выкупом. Круг мстителей одновременно по женской и мужской линиям, определяемый какой-то иной властью, чем родовая, говорит нам о том, что над родом уже существует высшая власть, что родовая месть есть осколок уже изжитых старых отношений. Эта же древнейшая "Правда" очень хорошо знает и "челядь" и рабов и вся насквозь проникнута собственническими элементами. В "Правде" Ярославичей, являющейся дальнейшим шагом вперед по сравнению с первой, древнейшей частью "Правды", мы можем наблюдать некоторые итоги эволюции: пашенная земля, бортные угодья находятся уже в частной собственности; за нарушение межи, отделяющей эти участки, взыскивается высокий штраф: луга, невидимому, находятся еще в общем пользовании: кони землевладельца и зависимых от него крестьян пасутся на одном лугу. Отмечается очень резкое имущественное неравенство.

Все это для X-XI вв.-абсолютно не "новости". Ново здесь лишь то, что законодателю пришлось сформулировать определенные положения в виде закона. Факты, лежащие в их основе, такого порядка, что о внезапном их появлении говорить решительно невозможно.

Нельзя забывать, что у нас имеются и другие признаки не родовой, а какой-то иной организации: перемена форм поселения, появление на место ушедших в прошлое городищ неукрепленных деревень с одиночными укрепленными дворами, выполняющими здесь функции западноевропейских замков, наследственность княжеской власти, налоговая и пенитарная система. Ольга в X в. в завоеванной земле уже устанавливает уставы и уроки, т. е. упорядочивает взимание даней, а может быть и ренты, (см. стр. 184-185), а установившиеся единицы обложения (дым, рало, плуг), говорящие о регулярности различных взиманий с массы народной, известны славянам и финнам задолго до Ольги, по крайней мере в самом начале IX в., если не раньше.

Это тоже совсем не похоже на родовой строй. Патриархальная семья уступила место иным формам общественных отношений. Патриархальная домашняя община, бывшая сама переходной ступенью от возникшей из группового брака и основанной на материнском праве семьи к индивидуальной семье современного мира, явилась в свою очередь переходной ступенью, из которой развилась сельская община или марка, для которой характерной чертой уже стало индивидуальное хозяйство ее членов.

"Правда Русская" содержит материал, убеждающий нас в том, что вервь в известный момент своего существования есть не что иное, как община-марка, выросшая из патриархальной общины. В "Правдах Русских" мы имеем термины, говорящие об этой общине, - мир, град и вервь. Древнейшая новгородская, стало быть, северная "Правда" не знает верви и называет только "мир": "А где поиметь кто чужь конь, любо оружие, любо порт, а познаеть в своем миру, то взяти ему свое, а 3 гривне за обиду" (Акад. сп., ст. 13). "Пространная Правда", и по времени отстоящая от древнейшей не меньше, чем на 3 столетия, и относящаяся к южной территории, не знает мира, а вместо того называет в аналогичной статье (ст. 34) "град" (см. стр. 44). Это не просто города, а скорее своеобразные городские округа. Когда Ольга говорит древлянам: "вси грады ваши предашася мне и ялися по дань и делають нивы своя и земле своя; а вы хочете измерети гладом, не имучеся по дань",1 она под градами разумеет не только "города", а и земли, так или иначе связанные с этими городами. Эта же "Правда" знает прекрасно и вервь, известную и "Правде" Ярославичей, составленной в Киеве приблизительно в середине XI в. Мы можем на основании данных наших "Правд" до некоторой степени разгадать сущность этой верви.

Прежде всего совершенно ясно, что вервь - это определенная территория: "А иже убьють огнищанина в разбои или убийца не ищуть, то вирное платити в ней же (верви) голова начнет лежати". Совершенно очевидно, что мертвое тело обнаружено на определенной территории. Отвечают люди, живущие здесь, связанные общностью интересов; иначе они не могли бы и отвечать совместно. Стало быть, вервь - общественно-территориальная единица. Что это за общество, в чем заключается их связь, мы отчасти можем узнать из той же "Правды" Ярослави-чей. В верви живут "люди", которые очень хорошо знают свои права и обязанности. До недавнего времени они коллективно отвечали за совершенное на их территории преступление. Сейчас закон разъясняет, что ответственность эта падает не всегда на коллектив,, что есть случаи, когда преступник должен отвечать сам за себя. Если убьют управляющего княжеским имением умышленно ("аще убьють огнищанина в обиду"), "то платити за нь 80 гривен убийци, а людем не надобе" (Акад. сп., 19). Люди платят только в том случае, если того же огнищанина убили в разбое, и убийца неизвестен; тогда платят те люди - члены верви, в пределах чьей верви обнаружен труп.

"Правда" Ярославичей - специальный закон. Она по духу близка к Capitulare de villis Карла Великого. Ее назначение оберегать интересы княжеского имения, окруженного крестьянскими мирами-вервями, достаточно враждебно настроенными против своего далеко не мирного соседа-феодала. Недаром феодал укреплял свое жилище и защищал себя суровыми законами. Крестьянские миры призваны нести ответственность за своих членов, и вполне понятно, почему в княжой "Правде" подчеркивается главным образом только эта сторона верви.

1 Лаврентьевская летопись, под 946 г.

"Пространная Правда" начала XII в. знакомит нас с общественными отношениями еще глубже и дает нам возможность еще лучше всмотреться в организацию и функции верви.

Вервь не должна ничего платить, если труп, обнаруженный в ее пределах, не опознан. "А по костех и по мертвеци не платить верви, аже имене не ведают, ни знают его".1 Разбойника вервь должна выдать вместе с женою и детьми на поток и разграбление. Этого раньше в "Правде" Ярославичей не было. Стало быть, на наших глазах усиливается ответственность отдельных семейств, идет отмежевание их от верви. Закон точно говорит в этой же статье: "за разбойника люди не платят" (Троицк. IV сп., 7). Члены верви должны отвечать не только за убийство: "Оже будет рассечена земля или на земли знамение, им же ловлено, или сеть, то по верви искати собе татя, а любо продажа платити" (там же, 70). И здесь вервь обязана либо найти преступника, либо возместить убытки собственника земли, или испорченной вещи.

Наконец в "Пространной Правде" мы имеем очень интересный институт "дикой виры", который говорит нам о том, что вервь в XII в. уже перестает помогать всем своим членам в платеже штрафов, а помогает лишь тем, кто заранее о себе в этом смысле позаботился, т. е. тем, кто вложился предварительно в "дикую виру": "Аже кто не вложится в дикую виру, тому люди не помогают, но сами плэ-тят". Это говорит нам о том, что к XII в. члены верви перестали быть равными в своих правах, что среди них выделилась группа, надо думать, людей более зажиточных, которые могли платить все взносы, связанные с участием в "дикой вире". Перед нами итог разложения старой верви.

Совершенно с теми же функциями мы встречаемся и в польской общине ("Gegenote"). Она тоже отвечает за убийство, совершенное на ее территории. "Если убитый останется лежать в поле или на дороге, и не будет известно, кто его убил, тогда господин 2 зовет к себе "Gegenote" - членов общины - и налагает на общину штраф за убитого ("Schuld")... Если же "Gegenote" (члены общины) укажут на какую-либо деревню, а деревня скажет, что она неповинна в убийстве, то она должна очистить себя поединком (ордалией), или же заплатить за убитого. Если же деревня укажет на определенную семью ("Geschlecht" в данном случае - не род, а семья), и семья станет отрицать вину, то эта последняя должна или очистить себя поединком (ордалией), или уплатить "Schuld".3

1 Троицк. I сп., ст. 19. "Русская Правда", стр. 408.

2 В данном случае разумеется феодал.

3 А. Не1се1. Starodawne Prawa Polskiego pomniki. стр. 18; ст. VII. 1870.

Это - польская "Правда", записанная немцами для подвластного им польского населения в XIII в.

Здесь мы видим в сущности то же, что и в "Правде Русской", только тут с большей ясностью указывается на то обстоятельство, что община находится во власти феодала. Господин зовет к себе "Gegenote", он взыскивает "Schuld" и пр. В "Правде Русской" нет этой отчетливости, но тем не менее и здесь налицо укрепляющийся в своих позициях феодал со своими притязаниями, что отмечалось нами даже на материале древнейшей "Правды" (см. стр. 43). В "Правде" Ярославичей наличие феодала и феодальной вотчины совершенно очевидно. Рядом с разлагающейся общиной существует среда богатых собственников-землевладельцев, собственно говоря, уже феодалов, где с полной очевидностью господствует индивидуальное право собственности на пахотную землю, борти, места охоты (луга, невидимому, находятся в общем с крестьянами пользовании), орудия производства. Все это покупается, продается, передается по наследству. Наступление на общину, победа над ней и процесс внутреннего ее разложения видны также и в том, что из недр общины уже выделились отдельные неимущие элементы, вынужденные искать работы и защиты у феодала. Это - рядовичи, закупы, вдачи, изгои, о которых специально речь будет впереди. Сейчас нам важно отметить эти наиболее существенные стороны мира-верви для того, чтобы показать эволюцию домашней патриархальной общины, развитие которой протекает, так сказать, на наших глазах* совершенно определенно она перерождается в сельскую общину, или марку "с индивидуальной обработкой и с первоначально периодическим, а затем окончательным переделом пахотной земли и лугов". Процесс этот начался раньше на юге, чем на севере. Север сохранил следы старых отношений значительно дольше. На юге патриархальная община исчезла раньше и в "Правде Русской" нашла себе лишь слабое отображение.

Мне кажется, что все эти данные до некоторой степени уже предопределяют ответ на поставленный выше вопрос о том, какой общественный строй предшествовал феодальному у народов нашей страны и среди них прежде всего у славян Поднепровья и Поволховья. На основе распавшегося патриархального рода мы имеем здесь несомненное наличие общины-марки, на наших глазах проделывающей свою дальнейшую эволюцию. Это был далеко не мирный процесс, и летопись сохранила некоторые намеки на борьбу между уходящим старым строем и наступающим новым.

Этого, однако, мало. Мы должны использовать имеющиеся в нашем распоряжении данные, чтобы осветить этот грандиозный процесс по возможности с разных сторон и прежде всего рассмотреть вопрос наиболее спорный - о структуре и характере классового общества первого периода его существования и, в частности, вопрос о роли рабства в обществе этой поры.

Современная литература вопроса невелика, потому что самый вопрос в своей современной постановке выдвинут недавно. Имеется лишь несколько замечаний в отдельных работах 1 отдельных авторов и одна специальная статья И. И. Смирнова: "О генезисе феодализма".2 Эта статья не имеет в виду феодализм в какой-либо стране, а трактует его вообще как общественную категорию и приводит к следующим выводам: "1. Классы возникли до феодализма. 2. Господствующий класс дофеодального общества создал уже аппарат для угнетения эксплоатируемого класса и использовал государство как свое орудие в процессе генезиса феодализма... Моментом, определяющим структуру этого общества, является наличие в нем рабства. ...Поскольку эксплоатация рабов является основным источником могущества господствующего класса, постольку мы имеем полное право сказать, что перед нами общество рабовладельческое".

Однако вопрос этот, большой и важный, не может быть окончательно решен относительно определенного общества, - в данном случае общества восточных славян, - без учета конкретного материала источников.

К их обозрению я и перехожу.

Даже при самом поверхностном соприкосновении с нашими археологическими и письменными памятниками наличие и известная роль рабства у славян бросаются в глаза совершенно отчетливо.

В древнейших известиях византийских писателей и в более поздних известиях арабов мы имеем частые упоминания у славян рабов. Между прочим эти известия говорят о распространенном у славян обычае сжигать вместе со знатными покойниками жен, которые идут на смерть якобы добровольно. Об этом говорит Маврикий в своей "Стратегии", его повторяет в своей "Тактике" Лев Мудрый (886-911 гг.). О том же говорит и Майнский епископ Бонифаций (755 г.) относительно западных славян. Араб Аль-Джайхани (конец IX или нач. X в.) сообщает то же самое относительно Руси, но он указывает на то, что сжигались вместе с покойниками их рабыни и рабы. Это же подтверждают и Ибн-Фадлан, Аль-Истахри и др. Археологическое изучение могил говорит о том же. Этот обычай применяется только среди людей богатых и знатных. Несомненно, мы имеем здесь одно из следствий длительного существования рабства, так как подобных обычаев в родовом доклассовом обществе нет. По сообщению Ибн-Хаукаля и Аль-Истахри (оба пользовались одним источником) сжигание девушек делается "для блаженства их душ",3 так как они могут попасть в царство небесное только со своими господами.

Но тот же Маврикий подчеркивает разницу в положении славянских рабов по сравнению с рабами византийскими.

1 См., напр., Равдоникас. Проблемы истории докапит. обществ, № 1, 1934; В. Pеихардт. Очерки по экономике докапиталистических формаций. 1934; прения по моему докладу "Рабство и феодализм" в Изв. ГАИМК, вып. 86.

2 Проблемы ист. матер, культ. № 3-4, 1933.

3 Гаркави. "Сказания мусульм. писателей", стр. 193 и 221. См. также "Науковi записки".

Как мы уже видели, Маврикий Стратег отмечает особенности :в положении славянских пленных, подчеркивая, что пленники у славян остаются не в вечном рабстве, как у других народов, но что им назначается определенный срок, по прошествии которого предоставляется их усмотрению или остаться к качестве свободных и друзей, или возвратиться к своим, заплатив выкуп. Может быть, тут кое-что и преувеличено, но совершенно извратить факт Маврикий не мог. В доказательство справедливости этого свидетельства можно привести, правда более позднее, сказание о некоем половчине ("Чудо св. Николая"), где рассказывается о том, как этот половчин попал в плен к русским. Нет никаких указаний, что он работал в плену. Неизвестно за что, но он был посажен в заключение. Его хозяин предлагает ему дать за себя выкуп, но так как у пленника никаких средств на выкуп при себе не было, то хозяин, отдав его на поруки св. Николаю, отпустил его домой под условием принести за себя выкуп. Это свидетельство говорит о том, что характер рабства у восточных славян не очень резко изменился и в более позднее время и, если менялся, -то не в направлении превращения его в античное трудовое рабство.

Рабы прекрасно известны и всем древним русским письменным памятникам. Иначе, конечно, не могло и быть, поскольку рабство существовало и в докиевский и в киевский период нашей истории.

Под разными наименованиями (холопы, челядь, одерень, обель, раб или просто "люди", обыкновенно с указанием на принадлежность их кому-нибудь) мы можем встретить их едва ли не во всех дошедших до нас письменных источниках X-XII вв. и позднее. Их покупают, продают, в различных формах эксплоатируют, их воруют, иногда они убегают от своих господ сами, их разыскивают и наказывают. Сведений о них достаточно, и тем не менее вопрос об общественной роли рабства в древней Руси этой справкой отнюдь не решается. Он не может быть решен и тогда, когда мы ознакомимся с экономической природой раба в статическом его положении, потому что познание всех процессов мира достигается через изучение их в самодвижении, в жизни, в раскрытии противоречивых, взаимоисключающих противоположных тенденций этих процессов. Место раба в производстве данного общества на данной ступени его развития мы сможем определить лишь тогда, когда изучим отдельные этапы в истории этого общества. Лишь тогда наши ?факты найдут свое место", и мы сможем научно оперировать с ними.

Как возникало классовое общество, подробно говорить сейчас не приходится. Но все же необходимо подчеркнуть, что именно рабство было простейшей, естественно выросшей формой разделения труда и первой формой деления общества на классы.

Не следует забывать, однако, что в это же время существует соседская община, более или менее устойчивая в зависимости от особых конкретных условий ее существования, община, служившая оплотом крестьянства и в конечном счете не позволившая рабу стать основой производства на Руси в противоположность римской рабовладельческой латифундии, в свое время, по выражению Плиния Старшего, погубившей римского крестьянина и с ним вместе Италию ("Latifundia jam perdidere Italiam").

Несколько общих замечаний, необходимых для дальнейшего

Считаю необходимым еще раз указать, что в своей работе я имею дело с Киевской Русью не в узкотерриториальном смысле этого термина (Украина), а именно в том широком смысле "империи Рюриковичей", соответствующем западноевропейской "империи Карла Великого", - включающей в себя огромную территорию, на которой впоследствии образовалрсь несколько самостоятельных государственных единиц. Нельзя сказать, что процесс феодализации в изучаемый отрезок времени на всем огромном пространстве территории Киевского государства протекал по своим темпам совершенно параллельно: по великому водному пути "из варяг в греки" он, несомненно, развивался интенсивнее и опережал центральное междуречье. Общее изучение этого процесса только в главнейших центрах этой части Европы, занятой восточным славянством, мне кажется в некоторых отношениях допустимым, но и то с постоянным учетом различий природных, этнических и исторических условий каждой из больших частей этого объединения.

Считаю необходимым предупредить о том, что за недостатком письменных источников я не мог обследовать в сколько-нибудь полном виде более ранние периоды в истории этого общества и что мои дальнейшие наблюдения поэтому касаются лишь X-XII вв. по преимуществу и, главным образом, именно тех центров, которые располагались по великому водному пути "из варяг в греки". В основу исследования положен прежде всего материал русских источников, дополняемый источниками не русскими лишь в отдельных случаях.

Наконец, целесообразно условиться и относительно точного содержания тех основных понятий, с которыми в дальнейшем придется нам иметь дело: рабовладельческое общество и феодализм.

Если рабовладельцы и рабы есть первое крупное деление общества на классы, то необходимо помнить, что не во всех обществах рабство успело достигнуть своего высшего развития и оформления: не все общества переживали рабовладельческую формацию. Примером может служить хотя бы общество германцев и, как будет видно ниже, славянское общество.

При рабовладельческом строе основой производственных отношений является собственность рабовладельца на средства производства и на непосредственного производителя-раба.

Для того, чтобы рабский труд успел вытеснить труд свободного крестьянина-общинника и действительно стать "основой производства", необходимы соответствующие условия, которых в средневековой Европе уже не было, почему и рабовладельческих обществ в Европе VIII-XII вв. мы не встречаем.

Из самого характера эксплоатации рабов и их роли в производстве вытекала и разрешалась для рабовладельческого общества проблема воспроизводства рабочей силы. Возможность нормального внутреннего воспроизводства рабочей силы при обычной для рабского способа производства системе эксплоатации раба почти исключалась. Одними внутренними ресурсами рабство как система хозяйства не могло питаться. Отсюда необходимость для античных обществ широкой завоевательной политики: рынок рабов пополняется посредством войны, морского разбоя и т. д. Превращение побежденных в рабов нормальная цель этих военных предприятий.

Стало быть, для того, чтобы рабовладельческий способ производства мог восторжествовать, требовались особые "исторические условия", которые не обязательно должны быть в известный момент истории человечества налицо везде и всюду. В Европе VIII-XV вв. мы видим господствующим иной строй феодальный, в недрах которого существует рабство, и с течением времени проявляющее все более заметные признаки полного исчезновения. Варварские государства, германские и славянские по преимуществу, с их общинным строем, выросшие на развалинах римского, западного и восточного рабовладельческого общества, оживили и обновили Европу и дали толчок для дальнейшего развития феодальных отношений.

Феодализм как общественно-экономическая формация строится на ином способе производства и характеризуется иными отношениями людей в процессе производства.

Сущность феодальных отношений в обществах, где главным занятием жителей было земледелие, заключается в том, что основой феодального способа производства является сельскохозяйственное производство, не исключающее, однако, ремесленного и мануфактурного труда; общественные отношения выражаются в форме господства и подчинения, вырастающих на почве присвоения крупными земельными собственниками земли и труда сидящих на земле непосредственных производителей. Отсюда личная зависимость (уже не рабская, а крепостническая) непосредственного производителя от владельца земли является господствующей формой общественных отношений.

Землевладельцы и зависимые от них крестьяне - вот два основных класса феодального общества. Двухклассовое феодальное общество не исключает, однако, наличия внутри класса феодалов целой лестницы феодальной зависимости, основанной на величине земельного владения и количестве вассалов.

Политическая организация землевладельцев-феодалов, направленная на защиту этих общественных отношений, составляет сущность государственного строя периода феодализма.

После этих необходимых оговорок и теоретических предпосылок мы можем перейти к исследованию конкретного материала, оставленного нам Киевской Русью,

V. ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ КИЕВСКОЙ РУСИ

Если общественные отношения докиевского периода нашей истории нам приходилось восстанавливать по материалам частью археологическим, частью письменным не русского происхождения и прибегать к русским письменным источникам лишь с тем, чтобы найти в них следы далекого прошлого, то общество Киевского периода может быть нами изучено по письменным источникам, рожденным самим Киевским государством. Здесь у нас не только больше уверенности в точности наших выводов, но и самые выводы значительно разностороннее и полнее.

Напомню, что эти письменные памятники вводят нас далеко не в начальный момент истории изучаемого общества, а ставят перед, общественными явлениями, имеющими за собой очень длительную историю. Древнейший памятник "Правда Русская", дошедший до нас в записи начала XI в., носит на себе следы более глубокой древности, но и эта древность весьма относительна.

До внесения "Правды Русской" в Новгородскую летопись под 1016 г. мы имеем следы существования "закона русского", несомненно, совпадающего, по крайней мере в некоторых частях, с "Правдой Русской". В ней мы уже видели представителей господствующих классов, их челядь, рабов, просто, свободных, невидимому, равноправных общинников (соседская община), хотя и не прямо названных, но с неизбежностью подразумеваемых. Добавочный в ст. 1 "Правды" перечень всех общественных группировок: русин, гридин, купчина, ябетник, мечник, изгой и Словении, повидимому, является той вставкой, которая была сделана Ярославом в 1016 г., когда он напутствовал "Правдой" возвращающихся из Киева новгородцев, помогших ему овладеть Киевским столом, всем им обещая право на 40-гривенную виру, т. е. равное право защиты жизни судом.

Если мы попробуем разобраться в этих терминах, хотя и весьма спорных по существу, то придем к более или менее вероятным выводам о существовании в изучаемом нами обществе варягов и варяжской дружины, которая, как нам известно из договора с греками и из летописи, быстро и тесно связывалась с местным верхушечным слоем славянского общества; несомненно также существование купцов. И не случайно, мне кажется, вписаны в этот перечень изгой и Словении. Очень похоже на то, что они специально сюда вставлены: после перечня пяти категорий названных здесь общественных групп, поставленных рядом без всяких оговорок, идет новое "аще", за которым следует "изгой будет либо Словении".

Об изгое речь будет ниже. Что касается словенина, то расшифровать этот термин очень нелегко. Несомненно, кроме национального признака, ему присущи и социальные черты. Иначе трудно понять вообще весь перечень и, в частности, сопоставление словенина с изгоем. В Лаврентьевской летописи под 907 годом говорится о походе Олега на Царьград. После благополучного окончания предприятия Олег с дружиной возвращался домой. "И вспяша русь парусы паволочиты, а словене кропивны". Здесь подчеркивается не только национальный, но и социальный признак: русь по сравнению со славянином стоит на первом месте. Но все-таки термин "Словении", поставленный в "Правде" рядом с "изгоем", этим сравнением с процитированным текстом летописи не разрешается. Мы не можем точно ответить на вопрос, кто такой "Словении" "Правды Русской". Не разумеется ли под словенином представитель массы, населяющей деревню, т. е. смерд, член соседской общины?

Необходимо подчеркнуть, что и изгой и Словении относительно виры предполагаются равноправными с первыми пятью категориями, так как и на них распространяется 40-гривенная вира. Бросается в глаза факт, что дополнительный перечень представителей общественных группировок взят из общества, по своей конструкции более сложного, чем примитивный строй древнейшей "Правды". Не хотел ли Ярослав этой вставкой, где декларировалась вира, равная для русина и славянина, дружинника и изгоя, смягчить ту национально-классовую рознь, которая так ярко проявилась в бурных событиях 1015 г. в Новгороде?

"Мужи" этой древнейшей "Правды", главный предмет внимания этой "Правды", как мы уже видели, всегда вооружены, часто пускают оружие в ход даже в отношениях друг к другу и в то же время способны платить за побои, раны и личные оскорбления; они владеют имуществом, которое можно купить и продать. Мы имеем здесь признак неравенства материального положения - долги. Живут они в своих "хоромах", окруженные слугами, и не порывают связи с крестьянским миром. Здесь1 же в "Правде" мы видим зависимую от своих господ челядь, которая убегает, которую разными способами разыскивают и возвращают господам; челядин иногда дерзает "ударить свободна мужа" с риском быть убитым в случае обнаружения его преступления. В состав этой челяди входят не только рабы, но, как мы увидим ниже, и не рабы.

Вся эта "Правда" достаточно архаистична, но родового строя и здесь уже нет. Единственно, что напоминает о нем, -это месть, которая, однако, уже перестала быть "родовой" и к тому же на наших глазах явно отмирает. Мстить, повидимому, не обязательно. Место мести занимает альтернативно вира с тем, чтобы в середине XI в. вытеснить ее окончательно.

Это выводы, основанные на том, что говорит "Правда", но мы должны учитывать и ее молчание, которое иногда, повидимому, и удается понять путем привлечения к ее толкованию летописи вообще и помещенных в ней договоров с греками, в частности.

1. ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ И ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЬЦЫ

Более или менее регулярные торговые связи с Византией у южного народа, называемого греками то именем рш", то скифами, или тавро-скифами, начались очень давно. Греки знали этот народ (ар.) и не только по торговым связям.

После блестящих работ В. Г. Васильевского о греческих житиях Георгия Амастридского и Стефана Сурожского, у нас не остается сомнений в том, что греки знали южную Русь (ар.) прекрасно. Нашествие руси на Амастриду Васильевский относит к началу 40-х годов IX в. "Имя Руси, - пишет Васильевский, - уже в это время не только было известным, но и общераспространенным, по крайней мере, на южном побережье Черного моря".1 Тот же автор по вопросу о торговых связях Руси с греками пишет: "известие о торговле русских купцов с Византией через Черное море и с мусульманскими странами через Каспийское относится к сороковым годам IX ст.; самые торговые связи образовались, конечно, хотя несколькими десятилетиями ранее: Русь была известна византийцам и арабам в первой половине названного столетия".2

Васильевский убежден, что это имя (ар.) относится всегда к тавро-скифам, а кто такие тавро-скифы разгадать полностью ему не удается. Вспоминая здесь готскую теорию происхождения Руси и не настаивая на ней, Васильевский замечает, что эта теория "при современном положении вопроса была бы во многих отношениях пригоднее норманно-скандинавской". Отказавшись, таким образом, от скандинавской теории, Васильевский ставит вопрос лишь о том, какой из центров Руси - тавро-скифов мог совершить поход на Амастриду и Сурож: таврический, приднепровский или тмутара-канский.3

Здесь не место разбирать этот важный вопрос. Мне нужно показать ранние связи греков и Руси, известной грекам именно под этим народным, местным именем (литературное-тавро-скифы}.. Греки, действительно, давно знали этот народ, но особенно внимательно стали следить за ним с тех пор, как он экономически и политически усилился и произвел 18 июня 860 года весьма удачное для себя нападение на столицу Восточной Римской империи. В связи с этим нападением мы имеем две речи патриарха константинопольского Фотия и его же "Окружное послание". В одной из этих проповедей Фотий говорит:

1 В. Г. Васильевский. Труды, III, стр. СХ.

2 Там же, стр. CXXIII.

3 Там же ,стр. CCLXXXII-CCLXXXIII.

"Эти варвары справедливо рассвирепели за умерщвление их соплеменников и с полным основанием (ар.) требовали и ожидали кары, равной злодеянию".1 И дальше: "их привел к нам гнев их".2 Тот же Фотий спустя несколько лет (866 г.) в своем "Окружном послании" говорит то, что ему известно было об этом народе: "народ, часто многими упоминаемый и прославляемый, превосходящий все другие народы своею жестокостью и кровожадностью..., который, покорив окрестные народы, возгордился и, возымев о себе высокое мнение, поднял оружие на Римскую державу".3

Это было лет за 40 до заключения первого известного нам дого-вора между Русью и греками. В договоре 911 г. прямо говорится, что у Руси с греками были давнишние отношения: послы русские прибыли в Константинополь с тем, чтобы заключить с греками (соглашение "на удержание и на извещение от многих лет межю урастианы и Русью бывшюю любовь".4 Под этой Русью разуметь обязательно варягов нельзя. Эта Русь на заключенном с греками договоре присягает не по-германски, а чисто по-славянски: "царь же Леон со Олександром мир сотвориста со Ольгой, имшеся по дань и роте заходивше межы собою, целовавше сами крест, а Олега водивше на роту, и мужи его по русскому закону кляшася оружием своим, и Перуном богом своим, и Волосом, скотьем богом, и утвердиша мир" (договор 907 г.).5 Оружием клялись тоже не по германскому обычаю, а по своему собственному, снимая с себя оружие, кладя его на землю или перед кумиром. Германцы при этом обряде вонзали меч в землю.6

Самый факт заключения договоров совершенно ясно говорит о классовом обществе. Договоры нужны были не крестьянской массе общинников, а князьям, боярам и купцам.

1 Порфирий Успенский. Четыре беседы Фотия, стр. 17. 1864.

2 Там же, сто. 24.

3 Д. Иловайский. Разыскания о начале Руси, стр. 198. М. 1876.

4 М. Д. Приселков находит возможным на основании биографии Византийского императора Василия и послания патриарха Фотия признать наличие недошедшего до нас договора Руси с греками 866-867 гг., договора о союзе и дружбе, закрепленной со стороны Руси принятием христианства и епископа из Византии. М. П. Погодин и С. Ф. Платонов тоже признавали наличие договора, предшествовавшего договору 907-911 гг.

5 Лаврентьевская летопись, изд. 1897 г., стр. 31.

6 Н. П. Павлов-Сильванский. Феодализм в удельной Руси, стр. 445.

Неудивительно, что уже в той части договора, которая помещена в летописи под 907 г. (если это не особый договор), мы имеем указания на наличность классового общества и государства. "За-поведа Олег дата воем на 2000 корабль по 12 гривен на ключ и потом даяти уклады на Рускыа грады: первое на Киев, таже на Чернигов, на Переаславль, на Полтеск, на Ростов, на Любеч и на прочаа города, по тем бо городом седяху велиции князи, под Ольгом суще". В договоре 911 г. к этому тексту мы имеем существенные дополнения. Представителями русской стороны в этом договоре посланы были "от Ольга, великого князя русского, и от всех, иже суть под рукою его светлых бояр"... "похотеньем наших князь и по повелению и от всех, иже суть под рукою его сущих Руси". В летописи перед этим договором сказано, что Олег послал "мужи свои построити мира и положити ряд межю Русью и Грекы". Такое же предисловие помещает летописец и перед договором 945 г. "Посла Игорь муже своя к Роману, Роман же созва боляре и сановники; приведоша Русския слы и велеша гла-голати и псати обоих речи на харатье".1

Договор 945 г. дает еще несколько дополнительных данных. Русские послы и гости (слы и гостье) на этот раз оказываются отправленными "от Игоря, великого князя русского, и ото всякоя княжья и от всех людей Русския земли". "И великий князь наш Игорь и бояре его и людье вси рустии послаша ны к Роману... створити любовь с самеми цари, со всем болярством и со всеми людьми греческими на вся лета, дондеже сьяет солнце и весь мир стоит"... "А великий князь русский и боляре его да посылают в Греки к великим царем греческим корабли, елико хотят, со слы и с гостьми..." И дальше читаем: "ношаху ели печати злати, а гостье серебрени". Гостям по договору полагается от греков получить "месячное", послам - "слебное", в порядке иерархии городов: Киева, потом Чернигова, Переяславля и др.

В посольстве древлян к Ольге упоминаются, хотя и несколько позднее, лучшие и нарочитые мужи: "и послаша древляне лучшие мужи, числом двадесять в лодьи к Ользе", и в другом посольстве: "древляне избраша лучшие мужи, иже держаху Деревску землю и послаша по ню". Ольга, обращаясь к древлянам, говорит: "... Пришлите мужа нарочита".2

Кто эти светлые князья, бояре и лучшие люди? Это не родовые старшины, потому что рода как такового в договорах с греками вообще не видно за исключением, быть может, отдельных намеков на некоторые его пережитки. Эти пережитки больше заметны, например, у древлян или вятичей, чем у полян, стоявших несомненно выше их в своем развитии.

В этом смысле должны быть поняты и те факты, которые дают нам договоры с греками. Здесь мы имеем частное имущество, которым его собственник в праве распоряжаться и, между прочим, передавать его по завещанию: собственник может "урядить свое имение", что полностью подтверждается и "Правдой Русской". На "закон русский", вошедший в древнейший текст "Правды Русской", ссылается договор 911 г. (ст. 5): "Аще ли ударит мечем или бьет кацем - либо сосудом... да вдаст 5 литр серебра по закону русскому" (ср. "Русская Правда", Акад. сп., ст. 3). О крупных переменах в общественном строе изучаемого нами общества говорят также и очень интересные наблюдения археологов над историей форм поселений. M. И. Артамонов указывает на то, что IX в. для лесной полосы севера (те же процессы на юге наблюдаются значительно раньше) замечателен тем, что тип небольших укрепленных поселений, "городищ" (места поселений рода или большой семьи) исчезает. Взамен его появляются неукрепленные селения, деревни, и, вместе с тем, мы в это время наблюдаем появление того, что можно назвать укрепленным двором или замком (см. стр. 81). Это сочетание неукрепленных поселений и укрепленных отдельных дворов весьма характерно для данного момента.

1 Лаврентьевская и Ипатьевская летописи, под 907, 912 и 945 гг.

2 Лаврентьевская летопись, под 945 г.

Светлые князья и бояре, которых летописец называет княжими мужами, - не родовые старшины, а представители высшего класса древнерусского общества. Едва ли мы имеем родовых старшин даже у древлян этого времени (см. стр. 201-202).

В том же смысле надо понимать и различение в договоре Игоря 945 г. послов и гостей. Из вышеприведенного текста ясно, что послы имеют преимущества перед гостями: у послов печати золотые, у гостей серебряные; послам полагается особое продовольствие "слебное", гостям "месячина". Если мы не затрудняемся расшифровать термин "гость", полагая, что тут разумеются купцы, то кого мы должны понимать под послами, стоящими выше купцов? Это, несомненно, бояре. Всех этих бояр и "лучших мужей" выделяло из массы богатство и связанная с ним власть.

Бояре нашей древности состоят из двух слоев. Это наиболее богатые люди, называемые часто людьми "лучшими, нарочитыми, старейшими", продукт общественной эволюции каждого данного места, туземная знать и высшие члены княжеского двора, часть которых может быть пришлого (вместе с варяжскими князьями) происхождения. Терминология наших летописей иногда различает эти два слоя знати: "бояре" и "старци". "Старци", или иначе "старейшие", - это и есть так называемые земские бояре. Летописец переводит латинский термин "Senatores terrae" - "старци и жители земли" (Nobilis in portis vir ejus, quando sederit cum senatoribus terrae - взорен бывает во вратех муж ее, внегда аще сядеть на сон-мищи с старци и с жители земли). По возвращении посланных для ознакомления с разными религиями, Владимир созвал "боляри своя и старци". "Никакого не может быть сомнения, - пишет по этому поводу Владимирский-Буданов, - что восточные славяне издревле (независимо от пришлых княжеских дворян) имели среди себя такой же класс лучших людей, который у западных славян именуется majores natu, seniores, кметы и др. терминами".1 Эти земские бояре отличаются от бояр княжеских. Владимир I созывал на пиры "боляр своих, посадников и старейшин по всем городам",2 в своем киевском дворце он угощал "бояр, гридей, сотских, десятских и нарочитых мужей".

1 М. Ф. Владимирский-Буданов. Обзор ист. русск. права, стр. 27, 1907.

2 Лаврентьевская летопись, под 996 г., стр. 122-123.

Арабы Ибн-Русте и Гардизи сообщают, что варяги обосновались в Новгороде (Holmgard) и отсюда облагают данью славян; многие из славян поступают к "этой Руси" на службу, В Новгороде особенно ясно бросается в глаза наличие этих земских бояр. Когда в Новгороде, при кн. Ярославе, новгородцы в 1015 г., перебили варяжских дружинников, князь отомстил избиением их "нарочитых мужей",1 составлявших здесь "тысячу", т. е. новгородскую военную, не варяжскую организацию. В 1018 г. побежденный Болеславом польским и Святополком Ярослав прибежал в Новгород и хотел бежать за море; новгородцы не пустили его и заявили, что готовы биться с Болеславом и Святополком, и "начаша скот сбирать от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен". Совершенно очевидно, что новгородское вече обложило этим сбором не княжеских дружинников, которых в данный момент у Ярослава и не было, потому что он прибежал в Новгород только с 4 мужами, а местное население и в том числе бояр.

Таких же местных бояр мы видим и в Киеве. Ольговичи, нанесшие поражение киевскому князю Ярополку Владимировичу (сыну Мономаха) в 1136 году, как говорит летописец "яша бояр много: Давида Ярославича, тысяцкого, и Станислава Доброго Тудковича и прочих мужей... много бо бяше бояре киевские изоймали".2 Это были бояре киевские, а не Ярополковы, т. е. местная киевская знать.

Важные данные о классовом составе русского общества X-XI вв. и, в частности, о боярах мы имеем в церковном уставе кн. Ярослава.

"Аще кто пошибаеть боярскую дщерь или боярскую жену, за сором ей 5 гривен золота,... а менших бояр - гривна золота... а нарочитых людий 2 рубля..., а простой чяди 12 гривне кун... (ст. 3)

Аще кто назовет чюжую жену блядью, а будет боярьская жена великих бояр, за сором ей 5 гривен злата, ... менших бояр... 3 гривна злата... а будет градских людей... 3 гривны сребра... а сельскых людей... гривна сребра... (ст. 25).

Этот перечень "бояре нарочитые, бояре меншие, нарочитые люди и простая чадь" в Уставе повторяется по разным случаям неоднократно. Один раз вместо нарочитых людей названы "городские люди", а вместо "простой чади" названы сельские люди ("а сельской жене 60 резан" или "гривна серебра").3

Хлебников на основании расчета Ланге соотношение этих штрафов представляет в следующем виде:4

За оскорбление жен больших бояр 250 гривен кун, меньших бояр - 150 гривен кун, нарочитых (городских) людей 22 1/2 гривен кун, сельских людей или чади 17 1/2 гривен кун.

1 Новгородская летопись, под 1015-1016 гг.

2 Ипатьевская летопись, стр. 214, 1871.

3В. В. Бенешевич. Сборник памятников по исгории церковного права, стр. 79 и 83. Петроград, 1915.

4 Н. Хлебников. Общество и государство в домонгольск. период,, стр. 106. СПб., 1871.

Принимая во внимание неясности в денежном счете "Правды Русской" и памятников одновременных с нею, мы в праве все же считать, что соотношение этих цифр верно. А это для нас в данном случае чрезвычайно важно. Социальное расстояние между большим боярином и сельским свободным человеком (общинником) выражается в цифрах приблизительно как 14 : 1, между боярином и городским или нарочитым человеком - 11 : 1. Летописный факт 1018г., приведенный выше, по той же расценке денег дает приблизительно то же соотношение.

Итак, бояре есть разные, точно так же, как и горожане и сельские жители, о чем речь будет ниже.

Очень интересные черты внутри к пасса землевладельцев отражены в житии Феодосия Печерского. Отец его по распоряжению киевского князя был переведен в Курск ("Бысть же родительма блаженного переселитися в ин град, глаголемый Курск, князю тако повелевшу"). Дал ли князь отцу Феодосия в Курске землю, или она у него была там раньше, нам неизвестно, но известно, что под градом Курском у родителей Феодосия оказалось имение. Когда умер отец Феодосия, 13-летний мальчик "оттоле начат на труды подвижнее быти, якоже исходити ему с рабы своими на село делати со всяким прилежанием". В этом же городе жил и "властелин града", ниже названный "судиею". К этому "властелину" попал на службу и Феодосии. Он работал в "его церкви", а однажды этот вельможа велел Феодосию служить в его доме на званной трапезе, куда были приглашены другие "вельможи града".

Перед нами богатые курские вельможи, которым служит сын землевладельца небольшой руки. Мне кажется, отсюда неизбежен вывод, что курские вельможи тоже были землевладельцами, только крупными, служить которым не было зазорно Феодосию даже с точки зрения его матери, которая крепко блюла честь своего рода, находя несовместимым с его достоинством работу Феодосия по печению в церковь просфор ("молютися, чадо, останися от такыа работы, -твердила она сыну, - укоризну бо приносиши на род свой").1 Достоинство мелкого землевладельца, по ее мнению, не страдало от службы в доме крупного феодала.

Поскольку мы уже отметили отдельные слои боярства, неодинаковые по своему материальному положению и происхождению, то вполне естественно допустить и разность в характере их материальной базы, по крайней мере, в начальный период их существования на территории Киевского государства. Если норманны, несомненно, входившие в состав боярства (по крайней мере, на севере Руси), вследствие примитивности организации своего завоевания, некоторое время пользовались ленами, составлявшимися "только из даней", то говорить то же о туземной, не-варяжской знати, выросшей в земледельческом обществе в процессе разложения земельной сельской общины и появления частной собственности на землю, решительно невозможно.

1 Патерик Киевского Печерского монастыря, стр. 17-19, СПб. 1911.

Самое верное решение этой задачи будет состоять в допущении, что богатство этих бояр заключалось не только в "сокровищах", но и в земле. Очень вероятно, что в таком именно смысле надо понимать замечание летописца, сделанное им по поводу смерти князя Владимира. "Се же (смерть Владимира) уведевше людие, без числа снидошася и плакашася по нем: бол яры аки заступника их земли, убозии акы заступника и кормителя" (Лавр, лет., под 1015 годом).

Признание боярского землевладения в IX-Хвв. в нашей литературе не ново: уже Хлебников в 70-х годах XIX в. высказал убеждение, что "богатство в древнейшее время всегда состояло (он разумеет, конечно, общество с преобладанием земледелия. Б. Г.) в обладании поземельной собственностью".1

Для более позднего времени (XI в.) он высказывается об этом предмете еще более решительно: "...слово бояре не означало наемников, дружинников, игравших прежде более важную роль в дружине, но местных землевладельцев", "старшая или передняя дружина состояла отчасти из выслужившихся младших дружинников", "дружина стала наполняться местными боярами, богатыми землевладельцами".2

М. А. Дьяконов уже в XX в., подводя итоги разысканиям по этому вопросу, писал: "Одни предполагают, что лучшие люди древней Руси вышли из торговой аристократии, другие - что это была по преимуществу военная знать; третьи думают, что землевладение издревле выдвигало крупных собственников в первые общественные ряды. Несомненно одно, что в ту пору, от которой сохранилось достаточное число документальных данных, бояре и огнищане являются землевладельцами и рабовладельцами".3

В своей последней статье "Некоторые вопросы истории Киевской Руси" С. В. Бахрушин упрекает меня в том, что я в истории землевладения IX-XII вв. не указываю периодизации, "будто бы" этот процесс не подвергался "никаким существенным изменениям от IX до XII веков". Надеюсь, в этом новом издании своей книги я сумею лучше разъяснить свою точку зрения на предмет. Эволюцию на протяжении четырех веков я, конечно, признаю. Но тут дело не в эволюции. Нас с С. В. Бахрушиным разъединяет не признание ее или непризнание, а различное представление о состоянии культуры восточного славянства в IX-XI вв. и в частности - о роли земледелия в ранней истории нашей страны и времени появления частного землевладения. С. В. Бахрушин с уверенностью отмечает, что "нет ни одного известия о селах X в., которое не носило бы черт легенды", что в предании об Ольге "дело идет... не столько о пашенных землях, сколько о промысловых угодьях" потому что, по его мнению, земледелие "только в XI в. приобрело... господствующее значение", что только "в конце X в. еще начинался процесс освоения общинных земель будущими феодалами" (курсив мой. Б. Г.). О "легендах" и об Ольге речь будет ниже (см. стр. 81), а сейчас мне хочется подчеркнуть, что эволюция земледелия и землевладения в том виде, как ее изображает мой оппонент, противоречит фактам и биологическим, и историческим.

1 Н. Хлебников. УК. соч., стр. 102.

2 Там же, стр. 215, 219, 221 и др.

3 М. А. Дьяконов. Очерки общ. и госуд. строя древн. Руси, стр. 83, 1910.

Для того, чтобы в XI в. могло появиться земледелие со всеми теми хлебными и техническими культурами, которые нам известны по письменным и археологическим источникам, необходимы века. Достаточно указать на сообщаемый восточными документами факт, что Славянский лен (конечно, лен-долгунец, годный для пряжи) в IX в. в значительных количествах шел в Среднюю Азию через Дербент, чтобы у каждого, знакомого с культурой этого льна, появилось совершенно ясное представление о столетиях, необходимых для развития этой культуры в стране, где лен появился и откуда он вывозился на далекий восток. То же в той или иной мере необходимо сказать и относительно других сельскохозяйственных культур, известных нашей древности. Я не могу здесь повторять того, что было уже сказано выше в главе III, но думаю, что тот, кто захочет поддерживать мнение, высказанное моим, критиком, должен опровергнуть сначала все собранные выше аргументы, а потом уже говорить о том, легендарны или нелегендарны факты о селах X в. Наконец, надо подумать и о том, не может ли и в легендах заключаться зерно самой подлинной правды.

То же необходимо сказать и об истории частной собственности на землю и о росте крупного землевладения. Это тоже процессы весьма и весьма длительные. Установление периодизации этих процессов заключается совсем не в том, чтобы отсечь период до XI в. и сказать, что с XI в. крупное землевладение уже факт очевидный, а в том, чтобы постараться показать, как и когда, в течение какого времени и при каких условиях этот факт мог сделаться фактом настолько очевидным, что даже мой очень скептически настроенный критик находит возможным в нем нисколько не сомневаться. Сознаюсь, что, за неимением материалов, я этого процесса по периодам установить не смог, но настаиваю на том, что только очень длительный процесс мог привести к очевидным результатам XI в. Когда этот процесс начался, я сказать не могу, но что он шел и в VI, и в VII, и в VIII вв. в этом нет никаких сомнений, поскольку этот процесс есть процесс разложения рода и образования классового общества в земледельческой среде.

Однако, несмотря на то, что вопрос этот далеко не новый, что к его решению привлекаются, за неимением новых, обычно одни и те же письменные источники, мне кажется, что из этих старых источников по данному вопросу извлечено далеко не все возможное. Я имею в виду договоры с греками. Только А. Е. Пресняков обратил внимание на то, что в договоре Игоря 945 года перечислены послы от переименованных в договоре лиц, но не сделал отсюда никаких выводов. А между тем эти выводы напрашиваются сами собой. В договоре 945 года, который заключался от имени князя Игоря, князей и бояр его, прямо перечислены эти князья и, по крайней мере, часть самого влиятельного и богатого боярства. От великого князя Игоря послом отправляется Ивор. Поскольку он является представителем столь высокой особы, он и поставлен в особое положение. Стоит он на первом месте и не смешивается с другими послами, которые и названы в договоре "общими слами". В эту общую массу послов попали и представитель княгини Ольги, жены Игоревой, и представитель кн. Святослава, сына Игорева, двух племянников Игоревых и 20 бояр. Среди них несомненный славянин Владислав и славянка Предслава (М. С. Грушевский склонен превратить ее в мужчину путем отсечения последней гласной). У каждого из них свой особый уполномоченный, как от мужчин, так и от женщин.

Такую же картину мы имеем и в изображении Константином Багрянородным посольства в Царьград кн. Ольги. Княгиня Ольга прибыла в Византию не одна, а во главе большого посольства, среди которого в данной связи нас интересует категория, названная у Константина "апокрисиариями русских вельмож" (ар.). "Апокрисиарии" - это уполномоченные. "Русские вельможи" - здесь, несомненно, те самые светлые князья и бояре, о которых упоминают договоры с греками. Иначе понять этот термин нельзя, поскольку князья-рюриковичи, известные нам по русским источникам, тут же названы особо: Ольга, ее сын Святослав и какой-то ее племянник. Никаких других князей-рюри-ковичей мы не знаем. Стало быть, Константин Багрянородный под (ap.), приславшими своих апокрисиариев, разумеет русскую знать, т. е. по нашей терминологии боярство, куда успела влиться частично и знать народов, вошедших в состав Киевского государства. Это и есть то, что договоры и летопись называют светлыми князьями и боярами.

О чем говорит это представительство? Несомненно, прежде всего о том, что этим делегатам было кого представлять. Особенно характерны в этом отношении женщины, посылавшие своих уполномоченных. Ничего другого тут придумать нельзя, как только признать, что у перечисленных в договоре вельмож и, надо предполагать, их жен и вдов имеются свои дворы в самом обычном для этого времени смысле этого термина, т. е. усадебная оседлость, хозяйственные постройки, земля, обрабатываемая руками, "челяди", известное число военных и невоенных слуг. От этих боярских домов, крупных боярских фамилий и посылались представители для заключения договоров с греками. В случае смерти боярина, фамильный дом (двор, замок) не прекращал своей жизни: во главе его становилась жена-вдова ("что на ню муж возложил, тому же есть госпожа", "Правда Русская", Троицк. IV сп., ст. 93). Она тоже посылала своего представителя в Византию. Все это говорит нам об устойчивости, этих крупных фамильных, переходящих от отцов к женам и детям, владений, об организованности этих дворов, прежде всего, в смысле людского комплекса, собранного под властью своего хозяина. О родовых старшинах здесь не может быть речи. Перед нами верхи классового общества. Иначе трудно-себе представить это представительство. Становится совсем не легендарным, а самым реальным замок кн. Ольги Вышгород ("бе бо Вышегород град Вользин", Лавр, лет., под 946 г.), ее села, не одно, а много (см. стр. 184-185), и, конечно, совершенно реальное село Ольжичи, принадлежность которого именно ей, княгине Ольге, засвидетельствовал наш летописец. Такие вещи хорошо запоминаются. Каждый крестьянский мальчик в окрестностях знал, что данное село княжеское и именно кн. Ольги. Летописец, ошибиться здесь не мог, а умышленно сочинять факты этого рода у него не было никаких специальных побуждений. Причислять сообщение летописца о княгинином селе к числу фактов легендарных нет никаких оснований.

Мне кажется, что справедливость моих догадок может быть подтверждена еще одним интересным, но, к сожалению, мало изученным источником. Я имею в виду "Устав Новгородского князя Святослава Олеговича" 137 года. В этом Уставе не только фиксируются новые распоряжения князя Святослава, но отмечается и то, что было до него, при его прадедах и дедах. Его далекие предки уже, стало быть, достаточно давно (X в. тут несомненен, так как иначе нельзя было бы говорить о "прадедах и дедах" во множественном числе), владели здесь землей.

На каком праве владели новгородские князья этой землей, сказать трудно. Факты землевладения князей-рюриковичей на новгородской территории, конфискация этих земель вечем в конце 30-х или начале 40-х годов XII века и передача их св. Софии и монастырям были известны Ивану III и высказаны им в качестве оправдания конфискации на себя части земель епископских и монастырских "... зане тыи испокон великих князей, а захватили сами"1 или: "...быша бо те волости первое великих же князей, ино они (новгородцы. - Б. Г.) их освоиша".2

Больше, чем вероятно, что и бояре новгородские уже очень рано успели стать владельцами доходных в том или ином отношении участков северной территории.

И, как это ни смело будет с моей стороны, решаюсь высказать догадку, что некоторые бояре-мужи новгородские имели свое представительство в Игоревой делегации в Византию в 945 году. Подчеркиваю, что это только догадка, которую, однако, просто игнорировать, мне кажется, не следует.

1 Татищев. Ист. Росс., М. 1848, стр. 67.

2 П.С.Р.Л., т. VIII, стр. 204; т. XII, стр. 197; т. XXIV, стр. 198. Б. Д. Греков. Новг. Дом св. Софии, стр. 237-238.

В уставе Святослава Олеговича названа Онежская княжеская земля, во главе которой стоял княжеский "домажирич", у которого есть особая княжеская касса, независимо от центральной княжеской кассы ("клеть") при княжем дворе. Домажирич собирает на Онежской территории виры и продажи. В той же грамоте ниже названо много погостов и других мест, с которых в пользу Новгородской Софии должна была итти десятина, но уже не от вир и продаж, а от княжеских даней, которые при систематической повторяемости довольно рано превратились либо в государственную подать, либо в докапиталистическую земельную ренту.

Ясно, что этот перечень охватывает не всю Новгородскую территорию, а лишь некоторую ее часть.

Уже в начале XIX в. было обращено внимание на то, что в нашей древности, говоря современным языком, бюджет княжеского двора отделяется от государственного бюджета. На княжеские нужды, на содержание его двора идет 1/3 доходов-даней, а 2/3 идут на государственные потребности. Ольга брала 1/3 дани с древлян на свой двор, сосредоточенный в Вышгороде, 2/3 шло на Киев. Ярослав и другие новгородские посадники уплачивали 2/3 даней в Киев, а 1/3 оставляли себе (Мстислав Удалой взял дань с чуди и 2/3 отдал новгородцам, а 1/з раздал своим дворянам), т. е. двору.1 Если это так, то в перечне Святославовой грамоты мы можем видеть именно ту часть Новгородских погостов, которые выделены были на содержание княжеского двора. С этой своей вотчины князья и давали десятину на содержание Софийского храма. Голубинский доказал, что десятина была положена не на всех людей, а лишь на "одних вотчинников, которые владели недвижимыми имениями и получали с имений оброки".2 Так Владимир уставил для Десятинной церкви Киевской "от именья своего и от град своих" (укрепленных дворов-замков. - Б. Г.) десятую-часть, так и Ярослав после Владимира "ины церкви ставяше по градом и по местам, поставляя попы и дая им от именья своего урок". Земельные владения новгородских князей, которые они унаследовали, несомненно, от древнейших времен, по своим размерам очень велики, а по составу, как и по историческому своему происхождению, сложны и очень интересны. Состоят они из отдельных погостов, у которых до перехода их в княжеское владение может быть были свои еще более старые владельцы, по именам которых они назывались и продолжали называться и после их окняжения. Во всяком случае это одно из возможных объяснений этих названий: Волдутов погост, Тудоров, Ивань погост, Ракуль, Чудин, Спирков и др. Может быть, эти личные имена частью принадлежали и местной знати, "чудским старшинам", как думал М. К. Любавский. Но ведь и некоторая доля чудских старшин влилась в состав новгородского, а потом и киевского боярства, например, боярин Чудин (ср. погост Чудин в грамоте Святослава Ольговича), как нам хорошо известно, обосновавшийся в Киеве до 945 года (под этим годом упоминается его двор в Киеве, построенный на месте бывшего княжеского).

1 Гагемейстер. Разыскания о финансах древней России, стр .29.1833.

2 Е. Голубинский. История русск. церкви, т. I, вып. 1, стр. 507, М. 1901.

Обращаю внимание на совпадение нескольких имен новгородских крупных землевладельцев-бояр с именами тех бояр, которые посылали своих уполномоченных в Византию в 945 году. Это Тудор, Спирк (Сфирк). В договоре 911 года упомянут Лидул, весьма напоминающий Лигуя (грамота Святослава). Нет ничего невероятного в том, что несколько крупных новгородских знатных фамилий (они могли иметь владения и не только в Новгородской земле, а и южнее) участвовали в большом политическом предприятии вместе со своими князьями Олегом и Игорем, новгородцами по происхождению, как не без основания уверяет нас летописец.

Конечно, это только догадки, которые заслуживают внимания только потому, что они находят подтверждение в других фактах княжеского и боярского землевладения X века. Среди имен, связанных с названиями Северных погостов, кроме одного Ивана, христианских имен нет, а многие из имен, весьма вероятно, не славянские имена," что так понятно для Новгорода с известной пестротой его этнических элементов.

Я совсем не склонен умалять значение промысловых угодий ни в X и в XI, ни в более поздние века, но не они делали в это время погоду. Не опровергает моих положений и тот известный всем факт, что князья и бояре древней Руси в X-XI вв. имели много золота, серебра, дорогих мехов и тканей, получаемых ими не от сельского хозяйства, а попадавших к ним либо в качестве военной добычи, либо путем торговли в обмен не на произведения сельского хозяйства, а на продукты пушной охоты и бортничества. Если только летописец нисколько не преувеличивает, то можно даже удивляться размерам этих сокровищ. Под 1158 г., например, мы имеем следующую запись: "Сии бо Ярополк вда всю жизнь свою, Небольшую волость и Деревьскую и Лучьскую и около Киева; Глеб же вда в животе своем с княгинею 600 гривен серебра, а 50 гривен золота; а по княжи животе княгини вда 100 гривен серебра, а 50 гривен золота; а по своем животе вда княгини 5 сел и с челядью и все да и до повоя".1

Размеры находимых древнерусских кладов как будто подтверждают эти сообщения летописи.

1 Ипатьевская летопись, стр. 338, изд. 1871 г.

И тем не менее все эти факты объясняются очень просто тем, что территория, занятая восточным славянством, рано стала ареной деятельности торгового капитала стран как азиатского Востока, так и скандинавского Севера и греческого Юга. Это развитие торговли уже давно отмечалось в нашей науке, а совсем недавно было еще раз и очень сильно подчеркнуто Пиренном в его книге: "Les villes du moyen age", где, сравнивая положение торговли каролингской Европы и южной Руси, он отдавал явное преимущество этой последней.1 Но денежное и товарное обращение может обслуживать сферы производства самых разнообразных организаций, которые по своей внутренней структуре все еще имеют главной целью производство потребительной стоимости, и часто "самостоятельное и преобладающее развитие капитала в форме купеческого капитала равносильно неподчинению производства капиталу, т. е. равносильно развитию капитала на основе чуждой ему и независимой от него общественной формы производства. Следовательно, самостоятельное развитие купеческого капитала стоит в обратном отношении к общему экономическому развитию общества".2

Торговля первых самостоятельных, пышно развивавшихся торговых городов и торговых народов, как торговля чисто посредническая, основывалась на варварстве производящих народов, для которых они играли роль посредников. Эти общества, становящиеся объектом воздействия чуждого им торгового капитала, иногда обнаруживают большую устойчивость своих производственных отношений. Поэтому необходимо внести существенную поправку в мнение Довнар-Запольского и др. о том, что основой богатства господствующих классов в этот период истории Киевской Руси были движимые ценности, а не земля.

Самое появление классов в обществе, где главной отраслью производства было земледелие, не может быть объяснено без появления частной собственности именно на землю. Однако владение землей нисколько не исключает факта наличия у господствующих классов значительных сокровищ, полученных не от эксплоатации земли.

Нам надлежит сейчас еще раз проверить наши наблюдения и соображения о землевладельческой базе господствующих классов древней Руси, так как эта сторона дела имеет для нас чрезвычайное, решающее значение. Вот факты.

Ольге принадлежало село Ольжичи ("и есть село ее Ольжичи доселе").3 Вышгород был городом (замком) кн. Ольги.4

1 Henry Pirenne. "Les villes du moyen age". Essai d'histoire economique et sociale, p. 46-52. Bruxelles, 1927.

2 К. Маркс. Капитал, т. III, ч. 1, стр. 252. Госиздат. 1930.

3 Лаврентьевская летопись, под 947 г. Тут дело не в том, созвучно ли это имя с именем княгини Ольги или не созвучно, а в том, обманывает ли нас или не обманывает летописец, когда нас уверяет, что это село, как бы оно ни называлось, стояло уже в XI в. при летописце, которому было известно, что оно принадлежало именно кн. Ольге. С. В. Бахрушин в указанной статье без достаточных оснований устраняет это свидетельство о наличии княжеских сел в X в.

4 Там же, под 946 г.

У матери Владимира I, ключницы княгини Ольги, Малуши, было тоже село Будутино.1 У Рогнеды был город Изяславль. Берестово было подгородным княжеским селом у Владимира. Под Новгородом уже в конце X и начале XI в. было княжое село Ракома, куда ездил кн. Ярослав в ту ночь, когда новгородцы избили варягов на Парамони дворе. Здесь уместно напомнить и знаменитые поездки кн. Ольги по мало освоенным властью частям государства, где она интересовалась не только местами охоты, но и населенными местами и землей (см. стр. 184-185).

Это все факты, случайно дошедшие до нас от X в. Обольщать себя уверенностью, что они подлинно относятся к тому времени, к какому приурочил их летописец, конечно, не приходится. Но, с другой стороны, это факты такого рода, искажать которые для летописца не было никакого смысла, и потому, мне кажется, мы можем принять их, если не в качестве подлинных, то во всяком случае таких, невероятность которых требует специального доказательства.

А. Е. Пресняков тоже считает боярское землевладение явлением старым. Он указывает на то, что "упоминания о боярских селах случайны и немногочисленны, но это - упоминания мимоходом, как о явлении обычном".2 У нас есть полное основание признать мысль А. Е. Преснякова совершенно правильной. Упоминания о боярских селах X в.-только слабые намеки на общественное явление, имевшее весьма широкое распространение в жизни этого времени.

Фактический Материал XI-XII вв. значительно богаче. В 1087 г. по поводу смерти Ярополка Изяславича летопись говорит: "Ярополк десятину дал от всих скот своих святой богородицы

и от жита".3

Кн. Мстислав в 1096 г., считая войну законченной, "распусти

дружину по селом".4

Владимир Мономах проявлял большую заботливость о хозяйстве в селах, как видно из его поучения. "Куда же ходяще путем по своим землям, не дайте пакости деяти отроком, ни своим, ни чужим, ни в селах, ни в житех, да не кляти вас начнуть".5 В житии св. Ефросиний называется в 1128 г. княжеское село около Полоцка, в 1146 г. упоминаются княжеские села в земле северян,6 в 1150 г. - в Смоленском княжестве.7

1 С. М. Соловьев. История России, т. I, стр. 145, прим., изд. "Общ. Польза". А. А. Шахматов. Разыскания, стр. 377. Упоминание о Берестовом летописцем XI в. не есть доказательство того, что летописец не имел оснований связывать это село с именем кн. Владимира Святославича, как думает мой оппонент С. В. Бахрушин (ук. соч.).

2 А. Е. Пресняков. Лекции по русской истории, стр. 195.

3 Ипатьевская летопись, под 1087 г.

4 Лаврентьевская летопись, стр. 230. 1910.

5 Там же, стр. 237.

6 Голубинскии. История русской церкви, т. I, в. 1, стр. 522, примеч.

7 Голубовский. История Северской земли, стр. 28.

Любеч и Чернигов были окружены в XII в. княжескими селами,1 у Андрея Боголюбского в Ростово-Суздальской земле был город-замок Боголюбов и много "слобод купленных и сел лепших". В том же XII в. неоднократно встречаются известия о разорении сел боярских.2 От Владимирского епископа Федорца "много пострадаша человеци... и сел избыша, оружия и конь..."3

В 1171 г. Владимир Мстиславич, хитростью овладевший Доро-гобужем по смерти Владимира Андреевича, говорил своей дружине: "целую к вам крест и к княгини вашей, якоже ми на вас не позрети лихом ни на ятровь свою, ни на села ее".4 А в 1150 г. кн. Изяслав в обращении к своей дружине говорит о владении дружинниками землей, как о явлении обычном, само собою разумеющемся: "вы есте по мне из Рускые земли вышли, своих сел и своих жизней лишився". Здесь дружинник мыслится именно в качестве землевладельца.5

Под 1177 г. сообщается, что в Суздальской земле сожжены "села боярские".6 В 1146 г. киевляне "разграбиша... домы дружины Игоревы и Всеволоже и села и скоты".7

В 1209 г. новгородцы сотворили вече на посадника Дмитра и на его братью, а после этого зажгли их дворы, "а села их раснродаша и челядь".8 Конечно, не сам боярин Дмитр, убитый в 1209 г., и даже не его отец, приобретал и освоял эти села. Перед нами наследственное имущество старого боярского рода.

Москва, упоминаемая в летописи впервые под 1147 г., в то время была селом, принадлежавшим кн. Юрию Владимировичу Долгорукому, где у него стоял укрепленный двор-замок. В этом году он приглашал к себе в гости "в Москву" своего союзника, северского князя Святослава Ольговича, куда последний и прибыл с небольшой дружиной и своим малолетним сыном. Юрий устроил здесь для своего гостя "обед силен" и одарил гостей дарами.9 Само собой разумеется, что место, выбранное Юрием для приема своего союзника, должно было иметь ряд необходимых для этого условий и прежде всего должно было представлять собой значительное селение, снабженное для приема многочисленных гостей всем необходимым. Едва ли можно сомневаться, что Москва и была именно таким селением.

У Юрьева гостя Святослава Ольговича на Путивле, невидимому, было такое же село, о котором случайно мы имеем некоторые сведения: во время нападения на него в 1146 г. неприятель забрал многое множество всякого товару:

1 ДАЙ, I, № 4.

2 Ипатьевская летопись, стр. 24, 26, 54.

3 Там же, стр. 377.

4 Ипатьевская летопись, под 1171 г.

5 Ипатьевская летопись, под 1150 г.

6 Новгородская I летопись.

7 Ипатьевская летопись, под 1146 г.

8 Забелин. История Москвы, ч. I, стр. 1-2.

9 Ипатьевская; летопись, стр. 236, изд. 1881 г.

"И ту двор Святославль разделили на 4 части: и скотнице и бретьянице и товар, иже бе не мочно двигнути, и в погребех было 500 берковьсков меду и вина 80 корчаг; и церковь св. Вознесения всю облупиша, сосуды серебряные и индитьбе и платы служеб-ныя, а все шито золотом и кадельнице две и кацьи, евангелье ковано и книгы и колоколы; и не оставиша ничтоже княжа, но все разде-лиша и челяди 7 сот".1

"Добре устроенный" двор кн. Игоря, брата Святослава, довольно подробно изображается в той же летописи: "поидоста на Игорево село, идеже бяше устроил двор добре; бе же ту готовизнины много и в бретьяницех и в погребах вина и медове и, что тяжкого товара всякого до железа и до меди, не тягли бяхуть от множества всего того вывозити. Давыдовича же повелеста имати на возы собе и воем и потом повелеста зажечи двор и церковь св. Георгия и гумно его, в нем же бе стогов 9 сот". Эти дворы, конечно, возникли не в начале XII в., а значительно раньше.2

Новгородский летописец в первой половине XI в., вспоминая прошлое и сравнивая его с настоящим, утверждал, что в старое время князья и дружинники добывали богатство главным образом войной с чужими народами, а свои имения не эксплоатировали чрезмерно. Сейчас дело переменилось. Эксплоатация своих имений стала главным источником обогащения, с чем связано и насилие над своими соотечественниками. Летописец осуждает этот образ действий своих современников и говорит, что именно за это навел бог на русскую землю "поганые", "а и скоты наши и села наша и имения за теми суть".3 Он, стало быть, тоже подчеркивает наличие земельных владений у господствующих классов как в XI в., так и раньше. (Раньше имений никто у князей и бояр не отнимал, потому что они вели себя иначе, чем сейчас.)

Церковь на Руси с момента своей организации начинает владеть недвижимым имуществом. Киево-Печерский монастырь в XI в. владеет селами. В житии Феодосия Печерского мы имеем факты, говорящие не только о том, что сел этих было немало, но и о том также, что села эти эксплоатировались, что там для этого сидела монастырская администрация. Феодосии перед своей смертью собрал свою братью - "и еже в селах и на иную кую потребу отошли" и стал их наставлять, "еже пребывати комуждо в порученной ему службе со всяким прилежанием".4 Служба в селах, стало быть, обычное дело для братии Печерского монастыря в XI в. Значит, там велось сельское хозяйство, хотя собственное барское хозяйство в размерах весьма небольших. Села Печерского монастыря были не бедные. Одно из сел привлекло внимание разбойников. Почему тем не менее монахи этого монастыря доходили иногда до бедственного положения и буквально не знали, что им придется есть, - разгадать довольно трудно. Всего вероятнее допустить, что автор жития Феодосия сообщает факты, взятые из того времени, когда монастырь был еще беден. Может быть также, что автор жития нашел для себя полезным несколько сгустить краски относительно бедности монастыря при жизни Феодосия.

1 Ипатьевская летопись, стр. 237.

2 Там же, стр. 236, изд. 1881 г.

3 Новгородская I летопись, изд. 1888 г., стр. 2.

4 Киево-Печерский патерик, стр. 52-53, изд. Арх. ком. 1911.

Села в качестве базы существования феодалов в XI в. настолько были обычным явлением, настолько ценились землевладельцами, что лишение их приравнивалось, как мы уже видели, к потере источника жизни; иногда это бедствие сравнивается с бедствием потери любимых детей. Феодосии выразил эту мысль совершенно отчетливо: когда ему грозило заточение, он был совершенно спокоен и мотивировал свое состояние духа тем, что у него нет сильных привязанностей в мире ("еда ли детей отлучение или сел опеча-лует мя").

В рассказе о Печерском монастыре говорится о пожаловании монастырю князем Изяславом горы в то время, когда села у монастыря уже были; находим также известие о даче боярином Ефремом сел в монастырь.

Итак, для XI в. мы имеем достаточно убедительные сведения о церковном землевладении. Факты того же рода от XII в. значительно обильнее.

В, 1128-1132 гг. кн. Всеволод Владимирович пожаловал Юрьеву монастырю село "Буйце" "с данью, вирами и продажами".1 Смоленский князь Ростислав Мстиславович дал в 1150 г. несколько сел Смоленской епископии.2 Князь Ярополк в 1158 г. дал в монастырь волости Небльскую, Деревскую и Лучскую, а дочь его завещала туда же 5 сел с челядью.3 Кн. Андрей Боголюбский заложил церковь во Владимире, между прочими дарами пожаловал ей "слободы, купленные с даньми и села лепшая",4 в 1192 г. Варлаам Хутынский дал "св. Спасу землю, огород, ловища и пожни".5

Все эти факты, число которых можно несколько и умножить, говорят с несомненностью о том, что князья, бояре, церковь, т. е. правящие верхи славянского и не славянского общества, объединенного в X-XI вв. под гегемонией Киева, были связаны с землей, хотя богатели далеко не всегда от земли. Но, тем не менее, именно землевладение становилось все более и более важной базой, выделявшей эти верхи из массы; оно же давало возможность и иных всяких приобретений. Дальнейший рост землевладения шел по линии укрупнения землевладения, увеличения числа землевладельцев и изменения формы земельной докапиталистической ренты. В этом отношении XIII-XIV вв., конечно, сильно отличаются от X-XI. Меняется также и характер хозяйства и место земли в системе этого "хозяйства. Мы, нисколько не отрицая эволюции в этой области и всемерно ее подчеркивая, сейчас говорим лишь о фактах более ранних, с которыми не считаться нельзя.

1 ДАЙ, I, № 2.

2 ДАЙ, I, № 4.

3 Ипатьевская летопись, стр. 338, изд. 1871 г.

4 Лаврентьевская летопись, под 1158 г.

5 ДАЙ, I, № 5.

Землю покупают, дарят, меняют. Она представляет несомненную ценность. И это обстоятельство нельзя забывать, несмотря на весь блеск золота, шелков, драгоценных камней и других "сокровищ", хранимых в кладовых у "сильных мира сего". В этом случае неизбежно приходят на память слова немецких послов, прибывших в 1075 г. к кн. Святославу, приведенные летописцем, правда, со специальным назначением, но тем не менее весьма характерные. Он "величался", показывая им свое богатство. "Они же видевше бесчисленное множество злата и серебра и паволоки реша: се ни в что же есть, се бо лежит мертво, сего суть кметье лучше; мужи бо се доищут и больше сего".1 Пусть они этого на самом деле и не говорили, пусть летописец сам вложил эти слова им в уста для того, чтобы удобнее сделать свой собственный вывод о предпочтительной ценности дружины, -все равно мысль высказана верная и для того времени весьма характерная. Все эти сокровища действительно лежали втуне. Земельная докапиталистическая рента выла скромнее, но зато надежнее мертвых сокровищ, потому что ей принадлежало будущее. Сельское хозяйство мелкого производителя и эксплоатация этого последнего крупным землевладельцем во всяком случае были фактом ведущим уже и тогда.

Однако не нужно думать, что в XI в. княжеская, церковная или боярская вотчины уже успели приобрести тот хорошо знакомый нам образец вотчины, который мы имеем в XV в. в писцовых новгородских книгах, в духовных завещаниях князей и бояр2 в договоре Юрьева монастыря с крестьянами Робичинской 'волости 3 и других наших источников XIV-XV вв.

Так думать было бы большой ошибкой.

Вотчина XI в. отличается от вотчины XV в. и своей организацией, и характером зависимости непосредственных производителей, работающих на своего хозяина-вотчинника, и формой земельной докапиталистической ренты, взимаемой с зависимых от вотчинника людей, и, наконец, своим хозяйственным и политическим значением.

От XI до XV в. вотчина в своем развитии прошла большой путь, повидимому, не меньший, чем от момента возникновения частной собственности на землю до XI в., когда она была так ярко запечатлена на страницах "Правды" детей Ярослава.

2. ОРГАНИЗАЦИЯ КРУПНОЙ ВОТЧИНЫ X-XI вв.

Совещание сыновей Ярослава - Изяслава, Святослава, Всеволода и их мужей, на котором рассматривались вопросы, связанные с княжеской вотчиной, оставило нам материал и для суждения об организации древнерусской вотчины.

Совещание происходило, повидимому, после смерти Ярослава, т. е. после 1054 г., но когда именно, нам точно не известно, во всяком случае не позднее 1073 г., когда Изяслав был изгнан из Киева.

Мы также можем только догадываться и о причинах, вызвавших это собрание. Однако результаты его налицо. Это так называемая "Правда" Ярославичей. В "Пространной Правде" имеются указания, способные пролить некоторый свет на темные стороны интересующего нас совещания князей и их бояр: "По Ярославе же паки совокупившеся, читаем в "Пространной Правде", сьшове его - Изяслав, Святослав, Всеволод и мужи их - Коснячко, Перенег, Никифор и отложиша убиение за голову, но кунами ся выкупати, а ино все якоже Ярослав судил, такоже и сынове его уставиша". Здесь как будто довольно ясно указана главнейшая цель совещания. Она заключалась в том, чтобы пересмотреть систему наказаний и окончательно отменить умирающую месть, и раньше уже поставленную под контроль "государственной" власти. Эта система действительно была пересмотрена и месть официально ликвидирована. Остальное все, что было при Ярославе, осталось нетронутым и при его детях. Это очень важное замечание. Весь вопрос, к какой части "Правды" оно относится: к древнейшей ли ее части, которую мы не без основания считаем "Правдой", данной Ярославом новгородцам, или же не только к ней. Какое бы предположение мы ни высказали, оно будет одинаково гипотетичным. Конечно, "спокойнее" и "вернее" оставить просто без ответа поставленный вопрос, но едва ли это будет лучшим выходом из создавшегося положения .