Киммерийцы и скифы

Скифская культура

Скифы пробыли в Передней Азии около девяноста лет. Вернувшиеся в Северное Причерноморье скифы отличались от своих предков, вторгшихся в Азию, не только составом, но и культурой. За время пребывания их в Азии сменилось три поколения, из родившихся в Северном Причерноморье едва ли кто остался в живых. При тесных контактах с цивилизациями Древнего Востока культура скифов не могла не измениться, в особенности в части внешних, материальных элементов. В связи с их господствующим положением среди туземцев в Азии произошли существенные перемены в социальных отношениях. Одной из них было превращение племенного вождя в восточного царя со всеми относящимися к нему прерогативами, в том числе и с почитанием его священной особы. То новое в области материальной культуры, что скифы принесли из Азии, можно определить лишь путем сравнения скифской культуры, какой она выступает в Северном Причерноморье после их возвращения, с их же культурой перед вторжением в Переднюю Азию. К сожалению, о культуре скифов перед их переселением в Азию мы можем составить только самое общее представление. Это уже была не срубная культура в ее классическом виде, так как ко времени переселения скифы стали кочевниками, в связи с чем многие характерные для срубной культуры элементы должны были исчезнуть вместе с доставившими наиболее многочисленные данные об этой культуре поселениями. К интересующему нас времени могут относиться выделенные В.А. Городцовым погребения в насыпях и на горизонте с сильно скорченными скелетами на боку, но эти впущенные в более древние курганы погребения отличаются почти полным отсутствием сопровождающих покойников вещей. В лучшем случае в них находится грубый глиняный горшок в форме банки.

В.А. Городцов выделил в составе кладов и случайных находок металлические вещи, относящиеся к концу эпохи бронзы, и признал их киммерийскими, поскольку в его представлении до конца VII века до н.э. в Северном Причерноморье обитали киммерийцы. Выделенные В.А. Городцовым формы связываются с поздними периодами срубной культуры — сабатиновским и белозерским. В 1953 году появился труд А.А. Иессена, посвященный кладу, обнаруженному в Новочеркасске. В нем находились собранные в качестве лома для переплавки бронзовые вещи: топор, две пары удил и части нескольких пар удил того же типа, пара псалий, обломки бронзового стержня и половинка формы для отливки втульчатых двухперых наконечников стрел. Топор и удила с псалиями новочеркасского типа были известны по находкам кобанской культуры на Северном Кавказе, а наконечники стрел — по ранним комплексам скифской культуры. А.А. Иессен подыскал для этих вещей и другие аналогии из находок в Северном Причерноморье, в том числе одну, происходящую из документированного погребения в кургане № 375 у села Константинове Черкасской области, где вместе с удилами новочеркасского типа находился небольшой чернолощеный кубок с полосой геометрического орнамента, заполненного белой пастой. Он датировал вещи Новочеркасского клада временем от середины VIII до середины VII века до н.э., отметив, что в это время они одинаково могли принадлежать и киммерийцам, и скифам.

Позже были открыты три погребения с вещами того же типа: у села Зольное близ Симферополя, у села Бутенки Полтавской области и у села Носачево Черкасской области. Первое было найдено во впускной могиле в кургане с несколькими другими погребениями, два других обнаружены при сельскохозяйственных работах. В этих погребениях, кроме бронзовых удил новочеркасского типа, находились бронзовые и костяные, гладкие и орнаментированные бляшки, причем в центре костяных бляшек с геометрическим орнаментом из кружков и спиралей из носачевского погребения изображена характерная четырехконечная звездочка, известная по ряду произведений скифского времени. Этой звездочкой специально занимались М.И. Вязьмитина и В.А. Ильинская. Первая из них определила ее как солярный знак, связанный с восточной богиней плодородия, известной под именами Иштар, Кибела, Астарта, Анахита и другие, вплоть до греческой Афродиты. Такие звездочки имеются на вещах Мельгуновского клада, Келермесских курганов, кургана № 12 у села Жаботин и других, относящихся к раннескифскому времени. В.А. Ильинская дополнила перечень вещей с этим знаком памятниками, относящимися, как она полагает, к доскифскому времени, в частности, бронзовым навершием скипетра из могильника близ Кисловодска с вещами того же рода, что и в вышеперечисленных погребениях в Северном Причерноморье. При всех этих погребениях были бронзовые наконечники стрел с ромбическим или овально-ромбическим пером и длинной втулкой. В погребениях у Бутенок и Носачева найдены железные наконечники копий, в Бутенках с круглыми дырочками в нижней части пера возле втулки. В Зольном и Носачеве, кроме того, обнаружены обломки железных двулезвийных мечей с брусковидным навершием на рукоятке, какое типично для скифских мечей. В носачевском погребении оказались бронзовые бляшки, сходные с изображенными на конской упряжи в ассирийских рельефах времени Саргона II и Ашурбанипала, то есть последней четверти VIII и VII века, что соответствует датировке указанных погребений по времени Новочеркасского клада. Исследователи указанных погребений А.А. Щепинский и Г.Г. Ковпаненко считают их киммерийскими. Они характеризуют культуру, с которой киммерийцы и скифы переселились в Азию и которая продолжала существовать в Северном Причерноморье вплоть до их возвращения.

В 1971 году в кургане Высокая Могила близ села Балки Васильковского района Запорожской области открыто еще два погребения так называемого киммерийского типа. Они были впущены в высокую насыпь большого кургана эпохи бронзы, помещены в деревянных срубах и сопровождались значительным инвентарем. У одного из погребенных был железный кинжал с овальной головкой на бронзовой рукоятке и с перекрестьем со свисающими концами. От ножен сохранилась золотая обойма, а от портупеи застежка. Среди других вещей была золотая бляха с инкрустациями и характерный лощеный кувшин с узким горлом. При другом погребении в срубе, обмазанном глиной и украшенном охрой орнаментом, у головы покойника были бронзовый обруч и золотая массивная серьга, при нем же золотая застежка с алебастром. Из оружия здесь были бронзовый кинжал без рукоятки и граненые наконечники стрел, а из принадлежностей конского снаряжения бронзовые двукольчатые удила. Это погребение тоже сопровождалось орнаментированным сосудом и многочисленными остатками жертвенной пищи.

Эти погребения представляют первый случай нахождения в могилах этого типа золотых вещей. Не меньший интерес вызывает и сходство орнаментации на инкрустированной золотой бляхе с орнаментом на золотых вещах Михалковского клада, найденного в 1878 году в Поднестровье в районе Каменец-Подольского и относимого к VIII–VII векам до н.э. Это подтверждает связь так называемой киммерийской культуры с карпато-дунайским гальштатом и подкрепляет предположение о возникновении этой культуры на основе форм, распространявшихся в Северное Причерноморье не с Северного Кавказа, а из Средней Европы, причем сам Северный Кавказ оказывается в области их бытования. Там эти формы получили своеобразное развитие в кобанской культуре и в известной мере определили ее облик.

Из вышесказанного следует, что к числу вещей, известных скифам до их переселения в Переднюю Азию, относятся бронзовые наконечники стрел. В странах Древнего Востока скифы появились как конные лучники. Вооруженные небольшими сигмаобразными луками и запасом стрел, они оказались непобедимыми для тяжеловооруженной пехоты и конницы древневосточных государств, в армиях которых главной ударной силой были боевые колесницы с находившимися в каждой из них возничим и одним или двумя воинами с большим арочным луком, мечом и щитом. Скифы легко ускользали от их натиска и, осыпая врагов тучами стрел, пользуясь быстротой своих коней, то исчезали, то вновь появлялись перед противником с той или другой стороны, изматывая его непрерывностью своих атак.

Скифы вторглись в Азию, вооруженные стрелами с костяными и кремневыми наконечниками, какие были в широком употреблении в Евразии в течение всего бронзового века. Появившиеся в андроновскои и срубной культурах бронзовые ромбические или листовидные наконечники стрел с втулками были еще очень редки. В период пребывания скифов в Азии эти стрелы получили широкое распространение и были усовершенствованы путем превращения наконечника из плоского в более устойчивый при полете трехперый.

Типология наконечников скифских стрел ныне хорошо разработана. Как наиболее распространенные находки они играют важную роль в первоначальной хронологизации комплексов, в составе которых встречаются. Для VII–VI веков до н.э. характерны двухлопастные наконечники стрел лавролистной или ромбической формы с довольно длинной втулкой, иногда с выступающим сбоку нее изогнутым шипом; тогда же появляются и трехлопастные наконечники с внутренней втулкой, занимающие в последующее время (V–IV века до н.э.) преобладающее положение. Двухлопастные еще в начале V века до н.э. выходят из употребления. Во второй половине V века распространяются наконечники с треугольной и башневидной головкой, в дальнейшем получившие особенно широкое применение. В IV веке наконечники стрел становятся вытянутыми, жаловидными, но известны стрелы и с треугольной головкой и широким основанием, возникающие еще в V веке. Железные наконечники не получили в Скифии сколько-нибудь широкого применения, хотя довольно часто находятся на Кубани и Верхнем Дону, костяные же встречаются в течение всего скифского периода. Они бывают пирамидальные, конусовидные, пулевидные и другие.

Лук вместе со стрелами скифы носили в коробке-гори-те, подвешенной на поясе с левой стороны. Отдельно стрелы хранились в колчанах из кожи и дерева. В некоторых погребениях IV века до н.э. находят по нескольку колчанов с сотнями стрел. Едва ли в таком количестве они имели только военное употребление. Возможно, что бронзовые наконечники стрел служили и разменной монетой, о чем можно заключить по находкам в Ольвии и Добрудже стрелкообразных бронзовых слитков, явно не предназначенных для употребления по основному назначению этого рода предметов. Скифские луки известны только по изображениям. Они были деревянные, склеенные из разных пород дерева; остатками их в могилах, куда они клались вместе со стрелами, являются костяные накладки, на которые натягивалась тетива. Судя по длине стрел, луки достигали в длину 80–100 сантиметров, а по письменным известиям, били на расстояние до пятисот метров.

Прототипы копий также существовали еще у предков скифов в бронзовом веке, а ко времени вторжения скифов в Азию наконечники копий изготовлялись не только из бронзы, но и из железа. Подобно стрелам, они были листовидной формы с узким высоким ребром посредине, не переходящим во втулку. У поздних экземпляров перо отличалось шириной и в длину достигало двух третей общей длины с втулкой. Имеются наконечники копий и без выделенного ребра, а просто со скатами в обе стороны. Среди поздних встречаются наконечники остролистной формы с ребром и без ребра посередине. Последние даже преобладают. Тупой конец древка копья снабжался цилиндрической или рюмкообразной втулкой — втоком или подтоком. Древко копья имело от 1,75 до 2,2 метра в длину.

Из-за неустойчивости посадки всадники пользовались для удара копьем рукой, а не силой движения лошади и часто метали его в противника на близком расстоянии. Наряду с копьями применялись специальные метательные дротики. Они были короче и легче копий и имели жаловидный или тонкий заостренный наконечник на длинном оканчивающемся втулкой стержне. От такого дротика, не поразившего врага, а вонзившегося в щит или доспех, нельзя было быстро освободиться, перерубив мешающее свободно действовать древко, острый же и тонкий наконечник пробивал панцирь. В могилах при одном воине находятся, кроме копья, по два дротика, впрочем, встречается и по нескольку копий.

Менее распространенными, чем стрелы и копья, были мечи и кинжалы. Прототипы этого вида скифского оружия в бронзовом веке Евразии неизвестны. Характерные для позднебронзового века листовидные ножи или кинжалы с упором между клинком и черенком для рукоятки, равно как и более длинные клинки с параллельными лезвиями, исходными для этого рода скифского оружия быть не могли.

Метеоритное железо было известно давно, и из него посредством ковки иногда выделывались даже одинаковые по форме с бронзовыми кинжалы, но подлинная металлургия железа начинается только со времени открытия способа восстановления этого металла из руды. В Восточной Европе железо получает распространение не позже VIII века до н.э., то есть еще до переселения киммерийцев и скифов в Азию, и продолжает развиваться во время их отсутствия. Так как ранние образцы железного оружия представляют формы, существенно отличающиеся от бронзовых, надо полагать, что они не возникли на месте, а появились вместе с искусством выплавки железа из руды и ковки со стороны, из области более древнего железоделательного производства. Откуда именно — остается, несмотря на предпринятые исследования, не выясненным.

Оставив вопрос о происхождении железного оружия в предскифском периоде открытым, следует сказать, что скифские мечи и кинжалы созданы, по-видимому, в Передней Азии в период пребывания там скифов совместно с мидянами, почему и стали оружием, общим для тех и других, а через Мидию распространились в Среднюю Азию и Сибирь.

Скифские мечи отличаются от кинжалов только длиной. У мечей длина клинка варьирует от 50 до 85 сантиметров, у кинжалов от 17 до 50 сантиметров. Форма клинка удлиненно треугольная и только у наиболее длинных мечей в верхней части края параллельная. Вдоль клинка посредине утолщение или ребро. Наиболее оригинальным является устройство рукоятки, у древнейших с овальным или брусковидным навершием и почковидным или бабочкообразным перекрестьем. Второй половиной VI–V веком до н.э. датируются мечи и кинжалы с антенным навершием, у которого боковые концы загибаются кверху и иногда трактуются в зверином стиле в виде головки хищной птицы или когтей. Последние относятся преимущественно к V веку до н.э., но встречаются и в комплексах IV века. Однолезвийные мечи, появляющиеся в IV веке до н.э., очень редки.

Греки называли скифский меч акинаком и считали его оружием мидян и персов. В Иране он известен по находкам в ряде памятников конца бронзового и начала железного века, а также по изображениям на рельефах VI–V веков до н.э. Скифы, занимавшие ванскую крепость Тейшебаини на рубеже VII–VI веков, были вооружены типичными акинаками, из чего можно заключить, что свое оформление этот вид оружия получил в период пребывания скифов в Азии. Скифские мечи, как и кинжалы, были в большей мере колющим, а не рубящим оружием и в соответствии с этим носились на поясе справа или спереди в деревянных ножнах, в ряде случаев украшенных золотой обкладкой и у верхнего края снабженных лопастью для подвешивания. У мидо-персов конец ножен такого меча привязывался к ноге и с этой целью снабжался круглым наконечником. Скифский меч был оружием ближнего боя, малопригодным для сражения верхом на лошади. Им пользовались в случае вынужденного спешивания для самообороны или для того, чтобы прикончить поверженного врага.

Одинаково пригодными для пешего и конного боя были топор и клевец, или чекан, различающиеся между собой тем, что у одного более или менее широкое рубящее лезвие, а у другого — круглое или граненое острие. И тот, и другой — с проухом для насаживания на рукоятку и с выступающим обушком. Проушные топоры находятся не часто и выступают по большей части как принадлежность парадного вооружения, как традиционный символ социального положения и власти. Парадные топорики небольшие — клиновидные с четырехгранным обушком или вытянутые и более или менее изогнутые с расширением для проуха и с молоточкообразным обушком, иногда замененным головкой животного или птицы. Есть случаи, когда и клинок трактован в виде скульптурного изображения головки животного или птичьего клюва. Клевцы встречаются очень редко, а двулезвийные топоры — секиры — известны только по изображениям, по всей вероятности, представляющим не соответствующие действительности привнесения изображавших скифов греческих художников. Как оружие могли употребляться длинные однолезвииные ножи с прямой спинкой.

В большинстве случаев ножи с прямой или горбатой спинкой и костяной рукояткой находятся в погребениях парами вместе с остатками жертвенной пищи. Встречаются и цельнометаллические бронзовые ножи со звериной головкой на конце рукоятки, вероятно, культового назначения. Судя по находкам в погребениях грубо обработанных камней округлой формы, скифы пользовались для метания пращой.

Защитное оружие у скифов не имело широкого распространения: оно было принадлежностью знатных воинов и редко встречалось у рядовых. Чаще всего находятся остатки панцирей, подобных ассирийским и урартским из чешуйчато нашитых на кожу железных, бронзовых и реже костяных пластинок, прикрывавших грудь, спину и плечи. Очень редки греческие бронзовые нагрудники. К защитному вооружению относится и широкий пояс, покрытый узкими железными и бронзовыми пластинками. Он прикрывал живот, но к нему, как и к специально портупейным поясам, подвешивалось оружие. Последние нередко украшались бронзовыми бляхами в зверином стиле. Шлем и поножи находятся редко; за исключением наиболее ранних, так называемых кубанских шлемов, они греческие. Происхождение «кубанских» остается неустановленным. Тяжелые крытые железными пластинами щиты очень редки, чаше употреблялись небольшие легкие щиты разнообразной формы из дерева, обтянутого кожей.

Об орудиях и вещах бытового назначения речь пойдет ниже, здесь же рассмотрим не менее важную, чем оружие, часть скифской материальной культуры, относящуюся к снаряжению коня. Поскольку скифы были конными воинами, конь и его снаряжение входят в понятие вооружения.

Лошадью как средством передвижения степняки пользовались издавна. Начиная с середины II тысячелетия до н.э. одновременно с металлическими удилами и распространенными в Передней Азии, надетыми на их концы металлическими псалиями, удерживающими удила во рту лошади и помогающими управлять ею, в Евразии употреблялись сделанные из ремней или сухожилий мягкие удила с такими же по принципу устройства, как на Востоке, но костяными или роговыми псалиями. У костяных псалий, кроме центрального отверстия, в которое пропускался конец удил для прикрепления к нему повода, устраивалось меньшее по размеру боковое отверстие с перпендикулярным к большому направлением для привязывания к нащечному ремню оголовья уздечки. У роговых псалий таких боковых отверстий делалось два в соответствии с двумя концами нащечного ремня. Наибольшее распространение получили трехдырчатые псалий с боковыми отверстиями, расположенными в одной плоскости с центральным. Они известны от Венгрии до Алтая и явились прототипом металлических псалий с металлическими же удилами, применявшимися на Ближнем Востоке в VIII–VII веках до н.э. во время появления там киммерийцев и скифов.

Бронзовые удила делались литые из двух звеньев, соединенных подвижно круглыми петлями между собой, и с псалиями, прикрепленными к кольцам на концах. Наиболее древними бронзовыми удилами в Восточной Европе являются цельнолитые, состоящие из двух подвижных звеньев с двумя кольцами по наружным концам каждого звена и, кроме того, с подвижными дополнительными звеньями с отростком в виде шляпки для повода. С этими удилами соединяются бронзовые трехпетельчатые псалий со шляпкой на одном конце и изогнутой широкой лопастью на другом. Происхождение этого типа удил, известного по находкам в южной части Европы, А.А. Иессен связывает с Северным Кавказом и называет его кобанским. Второй тип удил с большими ординарными кольцами на концах тоже характерен для Северного Кавказа, но известен и в Южной Сибири до Алтая включительно. Соответствующие ему удила употреблялись в Иране, где, вероятно, этот тип удил и появился. Наиболее распространенным в Евразии был третий тип со стремявидными концами. Он возник не позже второй половины VII века до н.э., по всей видимости, в Передней Азии. В Северном Причерноморье с этим типом часто применялись не металлические, а костяные трехдырчатые псалий. В Средней Азии и в Сибири встречаются удила с небольшим кольцом перед стремявидным концом. По-видимому, они восходят к двукольчатым удилам и представляют звено, соединяющее последние с удилами со стремявидными концами.

Бронзовые удила первого из этих типов, кроме Кавказа, найдены в нескольких пунктах на Дону и в двух-трех местах степного Поднепровья. Большая же часть их происходит из лесостепного днепровского Правобережья. На левой стороне Среднего Днепра известна всего одна находка этого типа из села Бутенки в бассейне реки Ворсклы. Такие удила обнаружены в Крыму, где самая замечательная находка сделана во впускном погребении у села Зольное близ Симферополя. Принимая во внимание локализацию находок, бронзовые удила первого, или кобанского, типа следует относить ко времени еще до ухода кочевых скифов в Переднюю Азию и, главным образом, к периоду их отсутствия в степном Причерноморье, то есть к VIII–VII векам до н.э. Вместе с этими удилами в Скифии распространялись и другие бронзовые принадлежности конского снаряжения — большие кольца с подвижной муфтой, круглые ажурные бляшки с дужкой позади, пуговицы, украшенные криволинейным геометрическим орнаментом, и такие же лунницы. С удилами находятся также кавказские бронзовые топоры кобанского типа, мечи или кинжалы с овальным навершием и прямым перекрестьем, железные наконечники копий с круглой или граненой втулкой и наконечники стрел с овально-ромбическим пером на длинной втулке. Несмотря на нахождение в комплексах этих вещей кобанских топоров, кавказское происхождение удил кобанского типа остается неустановленным, и возможно, что они, как и другие сопутствующие им вещи, проникли в Северное Причерноморье из другого источника.

Удил второго типа в Северном Причерноморье не найдено. Что касается бронзовых удил со стремявидными концами, то они также, как и удила первого типа, известны преимущественно по находкам в лесостепной полосе Скифии. В степи они встречены в небольшом кургане возле Цимбаловой могилы у села Большая Белозерка вместе с архаическими наконечниками стрел, бронзовой пуговицей и чернолощеным узкогорлым сосудом с заполненным белой пастой геометрическим орнаментом. Пара удил этого типа обнаружена в кургане № 2 близ Мелитополя. К степным погребениям относятся удила из впускного скорченного погребения в кургане № 1 у села Черногоровка Изюмского района. Железные удила со стремявидными концами находятся редко. При замене бронзовых удил железными стремявидный конец заменяется загнутой петлей. Псалии при этом тоже изготовляются из железа. Бронзовые стремявидные и железные с петлями на концах удила иногда находятся вместе, причем и у тех, и у других псалии трехпетельчатые железные. И те, и другие удила имеются в занятой скифами ванской крепости Тейшебаини возле Еревана и в погребениях Северного Причерноморья VI века до н.э.

Удила со стремявидными концами в Северном Причерноморье генетически не связываются с предшествующими им по времени удилами с двукольчатыми концами, то есть они не могли возникнуть в этой области. Промежуточные формы, соединяющие между собой эти два типа удил, известны по находкам в Средней Азии, где стремявидные концы удил снабжены еще и небольшим кольцом или круглым отверстием в их расширенном основании. Поскольку непосредственная связь Северного Причерноморья со Средней Азией в скифское время исключается, надо полагать, что переход от двукольчатых удил к удилам со стремявидными концами совершился в Передней Азии и что последнего вида удила в готовом виде принесены скифами из Азии и только в VI веке распространились в Северном Причерноморье. В Средней Азии они могли появиться ненамного раньше.

Редчайший случай сочетания в одном комплексе бронзовых двукольчатых и стремявидных удил представлен в Жаботинском кургане № 2. Раскопавший его В.В. Хвойка указывает, что кроме замечательных роговых пластинок с гравировками, подвесок в виде лежащего двухголового козла, пронизок и орнаментированных псалии в нем находились две пары удил. В качестве аналогий последних он приводит удила, о которых сообщается во втором выпуске «Древностей Приднепровья», но их точное происхождение, к сожалению, неизвестно.

С V века до н.э. псалии не привязываются к концам удил, а вкладываются в кольца на их концах. В соответствии с этим трехдырчатые псалии заменяются двудырчатыми. Изменяется устройство и ременной части узды. Костяные или бронзовые пронизки заменяются перекрывающими узлы разнообразными бляхами с петлей на обороте. Особо выделяются наносная бляха, расположенная между налобным и наносным ремнями, и соответствующие ей нащечные бляхи. Седел с твердой основой и стремена скифы, как и весь древний мир, не знали. Они пользовались вместо седла двумя соединенными между собой подушками, положенными вдоль лошадиного хребта и закрепленными под брюхом лошади подпругой, а также нагрудным и подхвостным ремнями.

Считается, что оружие и конское снаряжение представляют наиболее характерные элементы скифской культуры. Это действительно так, но то и другое, как мы видели, очень слабо связано с формами доскифской культуры, но зато во многом находится в зависимости от культуры Передней Азии и, что особенно замечательно, состоит в близком соответствии с того же рода элементами современных со скифскою культур Средней Азии и Сибири. С наибольшей отчетливостью зависимость скифской культуры от переднеазиатской выступает в третьем члене «скифской триады» — в зверином стиле.

Под скифской триадой принято понимать три группы характерных для скифской культуры элементов, а именно: оружие, конское снаряжение и звериный стиль. О первых двух было сказано выше, что же касается третьего, то скифский звериный стиль отличается большим своеобразием и обладает признаками, не свойственными никакому другому искусству. Но и здесь необходимо сделать существенную оговорку: скифский стиль не был достоянием одних скифов, он, как оружие и конское снаряжение, был широко распространен в Средней Азии и Сибири в первую очередь в тех областях, которые заселяли иранские народы.

Никаких произведений изобразительного искусства, кроме геометрических орнаментов на глиняной посуде, в памятниках срубной культуры не обнаружено. Если исходить из этого, то надо полагать, что скифы вторглись в Переднюю Азию, не имея в части изобразительного искусства ничего, кроме геометрической орнаментации. Однако принято думать, что искусство звериного стиля возникает в Евразии не позже рубежа VII–VI веков до н.э., то есть еще до возвращения скифов из Азии, и, следовательно, возникновение его не находится в связи с пребыванием скифов в странах Древнего Востока. Сюжеты и формы древнейших памятников скифского искусства свидетельствуют о другом.

Число сюжетов в скифском искусстве очень ограниченно. Наиболее распространенными являются: голова птицы с загнутым клювом, лежащее на подогнутых под туловище ногах копытное животное — олень или козел и напоминающий пантеру кошкообразный хищник, стоящий, лежащий или свернувшийся кольцом. Вот и все, не считая более редких сюжетов и некоторых разновидностей уже указанных, из которых следует особо отметить голову лошади или подобного ей длинноухого животного — осла или мула — и голову то ли барана с птичьим клювом, то ли птицы с бараньими рогами, изогнутыми вокруг глаз. Все эти сюжеты не местного происхождения. Голова птицы с большим круглым глазом и сильно изогнутым клювом хорошо известна в древневосточном искусстве, где она, как и у скифов, нередко настолько схематизирована, что от нее остались только круглый глаз и примыкающий к нему в виде завитка клюв. В других случаях она явно представляет фантастического грифона с ушами и полураскрытым клювом с виднеющимся в нем языком. К грифону, по-видимому, восходит и образ барано-птицы. Непонятные завитки так называемых локонов, свешивающиеся по сторонам малоазийского грифона, вполне могут быть поняты как рога.

Изображения козла или оленя, лежащего с подогнутыми ногами, издавна известны в искусстве Месопотамии и явно являются прототипами скифских произведений того же рода. Сложнее с изображением пантеры, барса или леопарда — кошкообразного хищника, представленного то стоящим, то идущим на согнутых лапах, то свернувшимся кольцом так, что морда его касается кончика хвоста. В древневосточном искусстве хищник обычно изображался в образе льва. Пантера, свойственная горным областям северной части Ближнего Востока и Закавказью, только там и могла занять место царя зверей. В животном мире Северного Причерноморья пантера вообще неизвестна и, следовательно, в скифское искусство могла проникнуть только из указанных выше областей своего обитания. Мотив изогнутого кольцом хищника не встречается в древневосточном искусстве, но в нем имеются сильно скорченные фигуры хищников в геральдических композициях, вписанных в окружность, что и обусловило скорченность фигур зверей. Образ сильно скорченного зверя и мог породить характерный для скифского искусства мотив изогнутого кольцом животного. Мул и осел не были известны в Северном Причерноморье.

Специфически скифскими являются так называемые «зооморфные превращения» — трактовка частей животного в виде самостоятельных образов животных, например, лап в виде головок птицы с острым клювом, плеча в виде фигуры того или другого животного и т.д. Такие превращения частей фигуры в особые образы, вероятно, имели целью усиление образа зверя качествами помещенного на нем дополнительного изображения или же раскрытие свойств выделенного таким способом органа путем сравнений или эпитетов, что роднит эти изображения с народной поэзией.

Стилистически скифское искусство отличается реалистической передачей животного, но в обобщенных и несколько условных формах. Для него характерен отказ от изображения деталей и сведение образа к четко отграниченным одна от другой широким плоскостям.

Наиболее ранние памятники скифского искусства известны по находкам по обе стороны Керченского пролива и в Поднепровье. Из Темир-Горы на Керченском полуострове происходит костяная или роговая подвеска с изображением свернувшегося кольцом животного. По идее, это должна быть пантера, но животное представлено с длинной мордой, с превращенным в кольцо для подвешивания большим ухом и с маленьким изогнутым хвостиком. Протянутые вдоль шеи и туловища ноги заканчиваются кружками, какими в других случаях обозначаются лапы хищника. Близ села Жаботин на Среднем Днепре в кургане №2 найдены, кроме пары роговых или костяных псалий с головкой птицы на одном конце и копытом на другом и пары бляшек в форме фигуры лежащего с повернутой назад головой козла, три роговые пластинки с выгравированными на них изображениями животных и птиц. Среди животных узнаются лоси и быки. Часть их представлена в сцене рождения теленка. Замечательной особенностью козлов, изображенных на бляшках, является совмещение с одной фигурой двух голов, что в других образцах скифского искусства нигде не повторяется. На бедре одного из козлов солярный знак. Пластинки с изображениями имеют в длину около 18 сантиметров и на слегка суженных концах снабжены тремя расположенными треугольником дырочками для нашивания. В целом изображения из Жаботина отличаются своеобразием, хотя, с другой стороны, законченность форм и уверенность в манере исполнения свидетельствуют об их традиционности и выработан ности.

К ранним произведениям скифского искусства относятся также костяной наконечник из кургана у села Нижние Серогозы в Нижнем Поднепровье и костяная пластинка, найденная в погребении у станицы Константиновской на Дону. Наконечник имеет вид скульптурной головки грифона, а пластинка покрыта сплошь гравированными фигурками лежащих оленей.

Ранним временем следует датировать и некоторые бронзовые предметы, по сюжетам и по стилю примыкающие к указанным костяным или роговым изображениям. Это прежде всего два бронзовых навершия из кургана №476 у села Великие Будки Роменского района. Они представляют собой полый конус с прорезями в боках, увенчанный головкой барано-птицы с рогами, трактованными изогнутыми фигурами пары животных. Такой мотив известен по роговому наконечнику, найденному на Керченском полуострове в погребении на Темир-Горе вместе с указанной выше подвеской в форме свернувшегося кольцом животного. Из Прикубанья с берега Цукур-Лимана происходит бронзовая бляха в виде пары геральдически сопоставленных хищников типа пантер, а из станицы Махошевской — шаровидное прорезное навершие, увенчанное скульптурной фигуркой стоящего оленя с ветвистыми рогами. Эта фигурка напоминает изображения оленей в позднехеттском искусстве Малой Азии и, по-видимому, свидетельствует о связях Нижнего Прикубанья. Возможно, эта фигурка представляет собой древнейшее произведение искусства скифского времени к северу от Кавказских гор.

Более определенные указания на время самых ранних произведений скифского искусства дают находки в Закавказье, в развалинах ванской крепости Тейшебаини возле Еревана. Там найдены роговые или костяные вещи вместе с заготовками для их выделки, по назначению и по стилю полностью соответствующие произведениям скифского искусства в Северном Причерноморье. Среди них были типично скифские роговые псалии с головкой барано-птицы на конце и уздечные пронизки в виде головок птицы, барано-птицы, барана, клыка, клюва или когтя, а также четырехугольный стержень, украшенный резными головками птиц и квадратами из сдвоенных треугольников, совершенно таких же, как на псалиях из жаботинского кургана № 2. В этой крепости до разрушения ее мидянами в начале VI века до н.э. находился, как мы уже знаем, скифский гарнизон, и перечисленные вещи являются следами его пребывания. Того же рода роговые или костяные псалии обнаружены близ деревни Зивийе в Иранском Курдистане, что вместе с другими сделанными там же находками самым убедительным образом свидетельствуете существовании специфического скифского искусства еще во время пребывания скифов в Передней Азии.

Так называемый Саккызский клад, происходящий из упомянутой деревни Зивийе близ Саккыза, по всей вероятности, составился из вещей, добытых кладоискателями из находившихся там древних погребений. Возле селения зарегистрирован курганный могильник. Происходят ли все вещи Саккызского клада из одного богатейшего погребения или из разных могил, неизвестно, но что они входили в состав погребального инвентаря, не вызывает сомнений, тем более что в их числе имеются части медного ваннообразного фоба, сходного с ассирийскими фобами конца VII века до н.э., что и послужило основанием Барнету для датировки клада этим временем. Однако составляющие «клад» вещи далеко не однородны ни в стилистическом, ни в хронологическом отношении. Среди них имеются, например, превосходные образцы ассирийской резной кости, относимые к VIII веку до н.э., а в числе золотых предметов различаются произведения ассирийского, урартского (ванского) и маннейского происхождения. Кроме того, в золотых украшениях отчетливо выступают мотивы скифского художественного стиля. Так, например, золотая прямоугольная обкладка горита скифского типа украшена штампованными рельефными изображениями лежащих козлов и оленей, помешенных в ромбических клетках, образованных стилизованными S-видными ветками урартского древа жизни. Изображения животных здесь даны с характерными чертами скифского стиля. В том же стиле трактованы фигурки идущей пантеры и схематизированные головки птиц на золотой диадеме или ленте от пояса. На золотом набалдашнике ручки меча представлен свернувшийся кольцом зверь типа пантеры, бедро которого трактовано в виде схематизированной головы птицы.

Первые исследователи Саккызского клада, обнаруженного в 1947 году, полагали, что скифские элементы в его составе представляют собой скифские привнесения в древневосточном комплексе. Однако надо думать, что само скифское искусство звериного стиля, как и скифская культура, сложилось в период пребывания скифов в Передней Азии на основе древневосточного искусства. Но скифы не просто воспроизводили восточные образцы, они отобрали из сюжетов древневосточного искусства наиболее соответствующие своей идеологии и придали им формы, отвечающие свойствам наиболее доступных для них материалов — дереву и кости. Следует также учесть, что со скифами в искусство вошла техника штамповки или, точнее, обкладки тонким золотым листком вырезанного из дерева изображения. Этот прием позволял придавать вещам из простого материала богатый вид, соответствующий потребностям в блеске и роскоши представителей варварской аристократии, тогда как просто деревянные или костяные изображения стали достоянием рядового населения.

В создании скифского звериного стиля, а равным образом и всей скифской культуры, участвовали не только скифы, но и другие варварские народы, занимавшие окраины древневосточного мира. Несомненно, такую же роль, как и скифы, играли мидяне. К сожалению, отсутствие памятников, относящихся к мидийскому периоду истории Ирана, лишает наше предположение документальной обоснованности. К индийским можно отнести, пожалуй, только могильник «В» у Тепе-Сиалка, откуда происходит цилиндрическая печать с изображениями животных, среди которых имеется и олень, лежащий с подогнутыми ногами и повернутой назад головой, занявший столь видное место в искусстве и скифов Северного Причерноморья, и саков Средней Азии и Сибири. Не исключается и определенная роль в этом процессе варварского населения Малой Азии, например киммерийцев, через которых могли осуществляться контакты скифов и мидян с феко-ионийским миром. Как мы потом увидим, так называемое фракийское искусство Балканского полуострова и Средней Европы восходит, хотя и не столь прямолинейно, к тем же основам, что и искусство Северного Причерноморья и Сибири.

Нелишне отметить, что северочерноморское скифское искусство связано с искусством собственно скифов в Передней Азии, а не какого-либо другого народа. В доказательство этого можно указать на полное соответствие между тем и другим в такой детали, как трактовка формы животного резкими фанями, чего не наблюдается у восходящего к мидийскому среднеазиатского и сибирского искусства того же времени, но что присуще фракийскому звериному стилю. Этот признак позволяет узнать в находках из Зивийе, происходящих с территории Маннейского царства, скифские, а не мидийские вещи. Скифские пофебения там возникли, вероятно, в период оккупации скифами Маннейского царства после победы над Ассирией в последнее десятилетие VII века до н.э.

Древнейшие произведения скифского художественного стиля появляются в Северном Причерноморье в том же виде, что и в Передней Азии, и примерно в то же время. Из этого следует, что или между скифами, переселившимися в Переднюю Азию и оставшимися в Северном Причерноморье, существовали постоянные связи, благодаря которым явления, возникшие у одних из них, немедленно передавались другим, или же что указанный стиль в Северное Причерноморье был в готовом виде принесен скифами, вернувшимися из Азии, и тогда это произошло не раньше 585 года до н.э.

В противоречии со вторым из этих заключений находятся находки в погребениях на Темир-Горе и Цукур-Лимане с произведениями скифского искусства и с родосско-ионийскими сосудами, датируемыми если не VII веком, то началом VI века до н.э., а также раннее время оригинальных, не имеющих аналогии гравированных и резных по кости изображений из разграбленного кургана № 2 у села Жаботин в днепровском Правобережье. Правда, следует иметь в виду неустановленность точной хронологии родосско-ионийской керамики. Что касается жаботинского погребения, то в нем не найдено ничего подтверждающего предложенную для него дату — конец VII века до н.э. Она основывается на находке бронзовых двукольчатых удил и на общей оценке жаботинских курганов и связанного с ними поселения на Тарасовой горе как наиболее ранних скифских памятников, в доказательство чего приводятся: фрагмент родосско-ионийского сосуда и пара бронзовых котелков кавказского типа, датируемых VIII–VII веками до н.э. Не отрицая относительно раннего времени жаботинских памятников, все же следует признать, что ни фрагмент греческого сосуда, ни тем более кавказские котелки не могут определить время погребения с костяными художественными произведениями. Стилистически эти произведения, бесспорно, раннескифские, сходные с найденными в развалинах Тейшебаини, но это не исключает появления их в Северном Причерноморье — в Поднепровье или по сторонам Керченского пролива — только после возвращения скифов из Азии, то есть не раньше конца первой четверти VI века до н.э. Северочерноморские скифы в VIII–VII веках, видимо, были связаны с Кавказом, но эти связи не доказывают их сношений со скифами, находившимися в Передней Азии, хотя теоретически возможность таких связей отрицать не приходится.

Долгие годы пребывания скифов в Азии не могли не отразиться на их культуре, и хотя этнически они остались теми же, что и их предки до переселения в Азию, вернувшиеся отличались и от этих предков и от оставшихся в Северном Причерноморье соплеменников культурой и характерным искусством, сложившимися в Передней Азии. Красноречивее всего об этом свидетельствуют древнейшие богатые комплексы вещей скифских типов в Келермеских курганах на Кубани и в Мельгуновском кладе в Западном Поднепровье. Представляемая ими культура, в готовом виде принесенная в Северное Причерноморье, имеет очень мало общего с культурой скифов до переселения в Азию и, соответственно, с культурой той части скифов, которая оставалась на месте. В вещественном выражении новая культура выступает в виде уже упоминавшейся «скифской триады» — в вооружении, конском снаряжении и в искусстве звериного стиля. Все это появляется в Северном Причерноморье только со скифами, вернувшимися из Азии, не ранее 585 года, но в короткий срок, примерно до середины VI века, распространяется по всей скифской стране.

Нет надобности далеко ходить за объяснением этого последнего явления. У населения Северного Причерноморья ко времени возвращения скифов из Азии сложились социально-экономические отношения того же порядка, что и у их соплеменников в Азии, у них тоже выделился слой, находящийся во главе общества, обладающий экономическим и социальным превосходством над сообщинниками, у них тоже были более или менее могущественные вожди, воины и соответствующий культ силы и воинской доблести. Все это нуждалось во внешнем выражении, в воплощении в образах, для чего геометрический орнамент был непригоден, но что в готовом виде принесли с собой скифы из Азии.

О процессе социально-экономического расслоения автохтонного населения Северного Причерноморья красноречиво свидетельствуют погребения с железным оружием и бронзовым конским снаряжением, относящиеся ко времени как до, так и после переселения большей части скифов в Азию. Из числа первых наиболее примечательным является погребение под высоким (около 10 метров) Широким курганом у села Малая Лепетиха Херсонской области, раскопанным Н.И. Веселовским в 1916–1917 годах. Обширная могила под этим курганом была покрыта длинными бревнами, а по стенкам облицована деревом. Погребение оказалось разграбленным, и из вещей в нем нашелся только нож с бронзовым клинком и железной рукояткой с круглым упором между ними. По форме этот нож соответствует бронзовым ножам сабатиновского этапа позднесрубной культуры, сделан он был, судя по присоединению к бронзе железа, едва ли позже IX века. Из этого следует, что консолидация скифов под властью могущественных вождей началась задолго до переселения их в Азию. С уходом большей части степного населения Скифии в Азию этот процесс у оставшейся части населения Северного Причерноморья, видимо, прервался, но ненадолго. Он возобновился в более ограниченных масштабах, что и получило отражение в появлении относительно богатых погребений с железным оружием и бронзовым конским снаряжением и даже с золотыми украшениями. До создания крупных объединений дело, по-видимому, не дошло, но локальные военные образования, несомненно, возникали. Земледельческому населению Скифии пришлось вооружаться и строить городища-убежища (чернолесского типа) для защиты от нападений степняков.

После переселения скифов в Азию традиционные формы культуры у автохтонного населения Северного Причерноморья не исчезли, а продолжали свое существование, например, в керамике, производственном и бытовом инвентаре, в принадлежностях одежды, таких как булавки с эсовидной головкой, в простейших украшениях (кольца, браслеты, подвески, бусы и пр.). Эта культура дожила до возвращения скифов из Азии и в дальнейшем продолжала свое развитие как составная часть скифской культуры главным образом у земледельческого населения страны. Возможно даже, что местные и принесенные скифами из Азии формы оружия и конского снаряжения некоторое время сосуществовали друг с другом, чем и объясняется наличие железного меча с брусчатым навершием типа акинака и бронзовых ассирийского типа бляшек в Носачевском погребении, во всем остальном сохранившем элементы культуры предшествующего периода. Тот же смысл имеет сочетание в Жаботинском кургане № 2 вещей скифского типа с бронзовыми двукольчатыми удилами.

Астрономически точно установленная дата изгнания скифов и киммерийцев из Азии, а следовательно, и появления скифской культуры в Северном Причерноморье ставит под сильное сомнение хронологию тех предметов скифской культуры, главным образом произведений искусства, которые принято относить к концу VII — началу VI века, а вместе с тем и всех памятников предскифской культуры — к VIII–VII векам. В свете приведенных выше данных памятники скифской культуры в Северном Причерноморье не могут быть древнее конца первой четверти VI века, а часть вещей предскифских типов, наоборот, могла не только дожить до возвращения скифов, но и некоторое время сосуществовать с принесенной ими культурой.

Если мы станем на точку зрения сторонников заволжского происхождения скифов, то должны будем признать возникновение «скифской триады» в Средней Азии и Сибири. Действительно, самые ранние из известных ныне погребений с вещами скифского типа в среднеазиатских могильниках VII века до н.э. Тагискен и Уйгорак в древней дельте Сырдарьи содержат формы, близкие к тем, что найдены в ранних памятниках Северного Причерноморья. Типологически древнейшие формы в этих могильниках представлены бронзовыми удилами. Первыми из них по времени считаются удила со стремявидными концами и роговыми трехдырчатыми псалиями — возникновение таких псалий К.Ф. Смирнов относит к рубежу II и I тысячелетий до н.э., хотя точно такие же псалий употреблялись и в VI веке. Более правильным представляется отнести к числу древнейших удила со стремявидными концами, снабженными большей или меньшей величины кольцом в основании стремечка, к которому и привязывался псалий с тремя трубчатыми отверстиями. Вариантами их являются удила тоже с колечком в основании стремечка, но с псалиями, у которых вместо центрального отверстия имеется вдевавшийся в стремечко крюк. Третий тип представлен удилами с прямоугольной рамкой на концах и с псалиями со скобой для их продевания. Этот последний тип датируется изображениями лошадей с такими удилами на персепольских рельефах VI–V веков.

Типологически удила со стремявидными концами восходят к удилам с кольцом в основании стремечка, составляющим промежуточное звено, связывающее их с удилами двукольчатого типа (по классификации А.А. Иессена — «кобанскими»). Двукольчатые удила, столь характерные для Северного Причерноморья и Кавказа, в Средней Азии не обнаружены, а в Сибири известны лишь по нескольким экземплярам из Минусинского края, и то без характерных для них псалий. Зато стремявидные удила с кольцом в основании стремечка в разных вариантах известны и в Средней Азии, и в Сибири в значительном числе экземпляров и, наоборот, вовсе не находятся в Северном Причерноморье. Казалось бы, это обстоятельство прямо указывает на создание стремявидных удил в Средней Азии и Сибири и на появление их в Северном Причерноморье только вместе со скифами, подтверждая тем самым и большую древность «скифской триады» за Волгой.

Но действительно ли местом возникновения этих удил были Средняя Азия и Сибирь? Это было бы бесспорным, если бы другие элементы «скифской триады» продемонстрировали нечто подобное удилам. В действительности этого нет. Первое, что обращает на себя внимание при сопоставлении бронзовых наконечников стрел, — это преобладание в Средней Азии и Сибири наконечников с черенком, а не с втулкой, тогда как в Северном Причерноморье черенковые наконечники почти совсем неизвестны. Наконечники стрел с втулкой в Средней Азии и Сибири генетически связываются с такими же, относящимися к андроновскои культуре эпохи бронзы, так что в местном происхождении их не может быть сомнения. К сожалению, возраст их остается в точности не установленным. Северочерноморские наконечники стрел тоже восходят к прототипам, представленным в местной, параллельной с андроновскои срубной культуре и поэтому не могут в своих формах и своем развитии ставиться в зависимость от заволжских образцов, тем более что характерные для последних черенковые наконечники в собственно скифской культуре не встречаются. То же самое относится к акинакам. И там, и тут они появляются в готовом виде, и формирование этого оружия не прослеживается ни в Северном Причерноморье, ни в Средней Азии и Сибири. Поэтому приоритет ни для одной из этих областей не установлен.

Что касается третьего члена «скифской триады», то независимость звериного стиля Северного Причерноморья и Средней Азии и Сибири друг от друга совершенно очевидна. Несмотря на общее сходство, в искусстве второй из этих областей вовсе нет характерной для древнейших образцов искусства Северного Причерноморья трактовки формы широкими плоскостями с резкими гранями между ними, да и в сюжетах изображений наблюдаются существенные различия, исключающие возможность какой-либо зависимости искусства одной из этих областей от другой.

Итак, «скифская триада» Северного Причерноморья не может восходить к культуре Средней Азии и Сибири, и остается один возможный вывод — что обе родственные культуры ведут свое происхождение из общего источника. Выше уже говорилось, что таким источником была Передняя Азия. Можно полагать, что в формировании культуры Средней Азии и Сибири важная роль принадлежала Мидии и что созданные в ней формы несколько раньше проникли в Среднюю Азию и Сибирь, чем близко сходные с ними были принесены скифами из Передней Азии в Северное Причерноморье. При этом хронологический приоритет Средней Азии с Сибирью по сравнению с Северным Причерноморьем не дает никаких оснований выводить скифов с их «триадой» из-за Волги, да еще датируя это VII веком до н.э., — пусть даже «скифская триада» в Северном Причерноморье и появляется только в конце 80-х годов VI века.