Киндер-сюрприз с героином

Глава 8 НА СКОРОСТИ ТРИ ОБМОРОКА В ЧАС

Я уже было собралась убегать на срочные поиски ученика Павла Андреевича, некоего «гнома» Толика Томилина, как в приоткрытую дверь в квартиру Ежковых зашла пожилая женщина в стареньком зимнем пальто с куцым воротничком и заплаканными глазами — само Несчастье, его живая аллегория.

— Это правда? — первое и единственное, что спросила она у Виталика. А после того, как Виталий кивнул, женщина тяжело опустилась на стул и надолго замолчала. Пока она неотрывно глядела в пол, мы с Виталиком недоуменно переглянулись и обменялись выразительными жестами. Судя по беспомощно разведенным рукам моего друга, он тоже понятия не имел, кто она такая. Впрочем, теперь, когда несколько дней дверь в квартиру Ежковых будет открыта для всех, кто хочет выразить соболезнование, незнакомых старичков и старушек будет появляться много. Ничего удивительного — Павел Андреевич был человеком общительным, умел притягивать к себе людей… Я уже собралась было потихоньку выползти за дверь, как женщина подала голос…

— Его убили. Такого человека. Такого человека, — прошептала она горестно.

— Извините. Вы наша соседка? Я многих не знаю, — попытался уточнить Виталий.

— Нет, мы с Павлом Андреевичем были знакомы благодаря сходству убеждений. Я из фонда «Открытое сердце». Извините, что не представилась, — Марья Сергеевна Федотова… Павел Андреевич был самым… вы только ничего не подумайте… самым близким для меня человеком. Ради бога, простите, что я тут расселась. Ноги подкосились. Видите, плакать и то не могу. Тут мне как сказали эти женщины возле подъезда, когда я квартиру искала, так я и вообще…

— Значит, вы к нам в первый раз? — задал дурацкий вопрос Виталик. Но это понятно — он сам сейчас после всего случившегося чувствует себя совершенно потерянно.

— Первый. Обычно Павел Андреевич сам ко мне заходил. Иногда. Я живу недалеко, возле клуба — вот он и заглядывал чайку попить, обсудить текущие дела фонда в спокойной обстановке. Только вы не подумайте ничего, — испуганно прижала к груди руки Марья Сергеевна. — Ничего такого не было, истинное слово. Это я его любила, а он-то ко мне строгий был, недоступный…

«Вот смешные старики, — подумала я невольно. — Сидит и оправдывается перед нами, что кого-то любит, и боится, как бы никому в голову даже мысль об интимных отношениях не пришла. Другое поколение. Она даже и не ведает, насколько проще за несколько десятков лет стало у людей отношение к сексу. Я бы только порадовалась за нее и Павла Андреевича, если бы… Ведь где-то я читала, что и в семьдесят, и в восемьдесят лет люди вовсю предаются этим радостям…»

— У меня в мыслях никогда не было приходить, я бы не посмела. А тут дело неожиданное, срочное, а у Павла Андреевича телефон не отвечает, вроде как поломанный. Ну, думаю, тогда поеду — хоть раз посмотрю, как он живет…

— Посмотрите, — рассеянно сказал Виталик, думая о чем-то своем.

Но гостья восприняла его слова совершенно серьезно и принялась на цыпочках обходить квартиру, подробно разглядывая каждую вещь в комнате Павла Андреевича. Интересно, сколько раз проделывала она это в своих мыслях и мечтах? Марья Сергеевна по-прежнему не плакала, только лицо у нее было неестественно бледным, а у меня аж прямо слезы навернулись на глаза. Впрочем, кое-что в ее словах особенно привлекло внимание.

— Так что же сегодня случилось? Какое такое дело, что вы сюда приехали? — спросила я женщину.

— А, теперь это не имеет никакого значения. Ровным счетом никакого, — махнула она рукой. — Без него ничего больше не имеет значения…

— А все-таки…

— Один наш деятель позвонил. Противный такой мужичок, мы его Мухомором между собой зовем… Говорит, нужно собрать собрание, всех обзвонить. Я звоню Павлу Андреевичу, а того нет. Дай-ка, думаю, тогда зайду по делу, посмотрю, как он живет тут… Мы ведь ждем, к Новому году из-за границы целый вагон подарков должен прийти, Пашенька, то бишь Павел Андреевич, говорил, что немцы нам шлют гуманитарную помощь, узнали как-то про наш фонд. Радовался, как ребенок, — и вот…

Я хотела было продолжить расспросы, но вдруг Марья Сергеевна глотнула несколько раз воздух открытым ртом и начала медленно падать к нашим ногам. Обморок. Так бывает с внешне сдержанными людьми, которые держатся до последнего, а потом вдруг хлоп — и падают как подкошенные. Для таких случаев я всегда держу в сумке нашатырный спирт, нитроглицерин и еще кое-какие средства для быстрого возврата человека к жизни, если это еще возможно. Слава богу, Марья Сергеевна очнулась довольно быстро, как только мы с Виталиком, действуя как заправская бригада «Скорой помощи», сунули ей под нос ватку с нашатырным спиртом и перенесли на диван. Я знаю еще одно средство в таких случаях, которое помогает безотказно: с силой надавливать по очереди на кончик каждого из пальцев рук, чтобы привести в чувство нервные окончания, которые передадут сигнал к пробуждению всему телу. Не до крови, конечно, тыкать, но чтобы было ощутимо. Увы, Марья Сергеевна, хоть и открыла глаза, но отвечать на мои вопросы все равно не могла — лишь слабо шевелила посиневшими губами.

Оставив бедную женщину на попечение Виталика и пообещав вскоре вернуться, я отправилась по маршруту, который недавно уже проделала, — в фирму «Гном». Предварительный звонок помог мне убедиться в том, что Анатолий Сергеевич Томилин был на рабочем месте, причем, судя по голосу, в неплохом настроении. Второй звонок я сделала Светлане, и полученная от нее информация позволила сбросить с плеч уж если и не всю гору, то хотя бы небольшую насыпь. Моя «однофамилица» Дарья позавчера уехала в отпуск встречать Новый год в Сочи, а стало быть, хотя бы сейчас находилась вне досягаемости головорезов. Плавает теперь где-нибудь в бассейне с подогретой морской водой и любуется бескрайними морскими далями. Хотела бы я сейчас оказаться на ее месте. Ну почему я не Даша, а Таня Иванова, которая совершенно запуталась в непонятном деле и неожиданно попала в историю с чередой откровенных, жестоких убийств?

Зайдя в фирму «Гном» и привычно открыв амбарную дверь так называемой «приемной», я была поражена, увидев за секретарским столом… Тамару. Все было точь-в-точь, как вчера: знакомые сапоги-ботфорты, натянутые выше колен, короткая, какого-то школьного вида юбка в клеточку, жесткая завивка на голове… Такое ощущение, что кровавый кошмар на даче у Штыря мне просто приснился, привиделся в дурном сне… А вот теперь мы проснулись, открыли глазки, вышли на работу, ждем Нового года. Увидев меня, Тамара дернулась, как будто сквозь нее пропустили ток, но тут же справилась с собой, отвела глаза в сторону. Понятно, ее отпустили с условием, что она никому ни под каким видом не расскажет теперь, что случилось на даче Штыря. Никому и никогда. По всей видимости, такой была плата за оставленную ей жизнь. Володя ведь сообщил мне утром, что дача Штыря оказалась совершенно пустой. Разбитые стекла и пули в стенках подтверждали, что недавно здесь произошла разборка, но не более того… Никаких следов, все чисто. В комнате гуляет ветер из разбитого окошка, в углу стоит наряженная елка, присыпанная настоящим снегом. Сказка, да и только.

— Вы к кому? — спросила Тамара, отводя в сторону глаза. Ей явно не хотелось встречаться со мной взглядом. Что за нелепая ситуация? Подойти, что ли, тряхануть ее за грудки, сказать: «Ну ты, подошва старая, хватит тут юродствовать. Мужика на твоих глазах пристрелили, а ты дурочку из себя строишь?» Или пока не надо? Посмотрим, чем закончится комедия, которую во времена античного театра всегда показывали после трагедии.

— Я — к Владимиру Кривину. Можно к нему пройти? Мне назначено на сегодня, — сказала я как ни в чем не бывало.

— Ох… нет. Его пока нет…

— Вы говорите — пока? Может быть, я тогда подожду? Он очень мне нужен по делу, — сказала я ледяным голосом, видя, как елозит под моим напором и дрожит Тамара.

— А вы кто?.. Нет, он пока уехал… Далеко…

— Видимо, Владимир Кривин находится в очень, очень дальней командировке, откуда запросто не вернешься. Тогда мне нужен его заместитель — Анатолий Сергеевич Томилин. Я из милиции. Расследую дело о двух только что случившихся убийствах. А вы собирайтесь — пройдемте со мной. Учтите, вам все же придется давать показания… Пока я беседую с шефом, придется подождать вот так… — с этими словами я неожиданно для Тамары достала из своей сумки-самооборонки наручники и ловко надела одно кольцо на руку Тамары, а второе зацепила за батарею, щелкнув замком.

Пусть посидит на цепи, как собака в будке, подумает о прошлой жизни, вспомнит хозяина.

— Но как? Какое право? За что? — притворно заерепенилась Тамара, но, убедившись, что теперь уж эта тетенька никуда не денется в мое отсутствие, я больше не слушала ее, а двинулась в знакомый кабинет. Нехорошо, Тома, врать старым и малым, за это наказывают.

Анатолий Томилин сидел на том же самом месте, что недавно занимал Володька. Даже знакомая пустая фляга из-под пива виднелась в углу. Ну надо же, кусок пластмассы здравствует в тех же формах, а человека уже нет на свете. Точнее — он есть, но пребывает уже в иных формах. А этим, в «Гноме», хоть бы хны, как будто так и надо. Я почувствовала, что при виде улыбки второго руководителя «Гнома» меня начинает охватывать злость, прямо-таки остренькие иголочки закололи по всему позвоночнику. Самое главное — не сорваться, сдержать себя.

— Тебе что? — фамильярно спросил Анатолий. — Не видишь, что ли, я занят? Никого не принимаю.

Тамара за стенкой подозрительно молчала. Я уже была готова к тому, что она начнет орать во весь амбар: «Режуть! Убивають!» Но женщина оказалась понятливей, чем я думала. Наверное, мой прыжок через окно и захват заложницы (уж не знаю, видела ли она эту сцену в подробностях или только слышала из-за стола) произвели на нее сильное впечатление и убедили, что сигать так могут только девушки из милиции. Но это хорошо, что пока Тамара молчала, давая возможность пристально разглядеть ученика Павла Андреевича.

Препротивная у него была рожа, у этого Толика Томилина. Маленький, вертлявый, он был похож на человекообразную обезьяну. Великан Володька произвел на меня более благоприятное впечатление, несмотря на свои первобытные манеры. А этот монстр был похож на какую-то помесь гнома (если взять во внимание рост и название фирмы) со злым троллем. Торчащие над маленькой головкой с редкими волосами большущие уши, узкие губы, беспокойно бегающие бесцветные глазки. Бр-р-р… Не человек, а летучая мышь какая-то, разве что только в брючках и пиджаке. Интересно, а что эта мышь делает по ночам, какие свои делишки обстряпывает?

Решительно все с первого взгляда было мне противно в господине конфетном директоре Томилине, что-то почудилось в этом человеке скользкое и подозрительное. Неужто даже с такой особью еще и женщины спят? Невозможно представить, чтобы он дружил с Павлом Андреевичем, был симпатичен ему и хоть чем-то интересен. Ничего понять невозможно… Я стояла перед Анатолием Томилиным молча, потому что не решила, как лучше построить диалог, чтобы заставить его честно ответить на ряд вопросов…

— Томка, кто это сюда пришел? Немая, что ли? — крикнул Томилин неприятным, каким-то скрипучим голосом. — Что ей надо?

«Интересно, что та скажет, — подумала я, скосив глаза на знакомые пустые коробки в шкафу. — Нужно хоть немного потрепать нервы…»

— Это из газеты какой-то… Газетчица, насчет рекламы, — послышался голос Тамары. Я услышала, что та пытается свободной рукой набрать номер телефона. Интересно, для кого у нее появилось вдруг срочное сообщение? Ясно, что надо торопиться, некогда больше комедию тут разыгрывать.

— Тебя что, звали, что ли? Давай катись отсюда! — небрежно махнул рукой в мою сторону Томилин.

И тут я взбесилась. Честное слово, и впрямь почувствовала себя оскорбленным рекламным агентом, которому директор, образно говоря, плюнул в душу. Какое хамство, какое неуважение все-таки встречается в нашей рекламной работе! А мы ведь тоже трудимся в поте лица, с утра до ночи ноги сбиваем в поисках рекламодателей, вам же двигаем торговлю, свиньи! И такое отношение! А вдруг и правда на моем месте сейчас была какая-нибудь юная особа, которая после встречи с этим орангутангом побежала бы по зимней улице в слезах? И это перед самым Новым годом, накануне праздника.

Томилин и понять ничего не успел, как я в два прыжка очутилась у него за спиной, резким движением опрокинула назад плешивую головенку, с хрустом вывернула руку. «Хам, убийца», — так и клокотало у меня внутри.

Серенькие, как само воплощение житейской тоски, глаза господина Томилина закатились от боли и страха. Никаких комедий и сюсюканий. Только допрос. А если понадобится — с применением болевых приемов.

— А-а-а… пусти. Ты чо? — прохрипел в моих руках хозяин «Гнома», оставшийся директором в единственном числе. Рано обрадовался, гад! Прежде времени чужое место обсиживаешь. Интересно, по каким это деревням ты вчера в продмаги ездил? Уж не в Пупырловку ли с Нечаевкой, чтобы подготовиться к встрече Володьки на высшем уровне? Сейчас все сам расскажет как миленький. Я несколько ослабила хватку, чтобы Томилин мог говорить…

— А-а-тпусти, — снова попросил он, но уже более жалостливым тоном.

— Только после того, как все скажешь…

— Что, сейчас многие так рекламу добывают? Новая мода пошла? — спросил он сквозь зубы, и я даже усмехнулась от такого предположения. А что, в таком способе есть свои преимущества! Несколько приемов карате, газовый пистолет к уху или финку к печени — и дави на свои педали, пой соловьем… «В настоящий момент мы проводим широкомасштабную рекламную кампанию и одновременно ищем спонсора…» — И ножичек по миллиметру вперед двигаешь, чтобы внимательнее слушали. Да, забавную фигуру я представляю сейчас в глазах Анатолия Сергеевича Томилина — новая генерация рекламного рэкета.

— Ладно, сделаю что надо. Только отпусти. Больно же, — попытался вывернуться из моих рук Томилин, но с этим человеком я почему-то была особенно неумолима, словно вершитель правосудия.

— Отпущу, когда ответишь по порядку на все вопросы. Вопрос первый: в какой деревне ты вчера был в командировке?

— В деревне? — удивился Томилин. И правда, обычно ревнивые жены задают такие вопросы: с кем был, где был? Но вряд ли обезьяна имеет какую-нибудь жену, даже ревнивую стерву. — Я много мест объехал. Был в Горшкове, в Негорюевке, потом сразу проехал в Красновку к одному пасечнику знакомому. У меня мед дома закончился… И мяса к празднику надо было хорошего взять.

— А в Нечаевке?

— Так это же совсем в другой стороне, на левом берегу! Зачем мне туда надо? Слушай, отпусти, я сейчас милицию вызову. Тамара, набирай ноль-два, здесь бандитка какая-то! — закричал Томилин, но я рукой обхватила ему горло сзади и на время перекрыла кислород.

— Милицию уже без тебя вызвали. Видишь, я уже здесь? — сказала я тихо, но убедительно. — Второй вопрос: зачем тебе понадобилось вводить в детский фонд «Открытое сердце» Кривина? Какая преследовалась цель?

— Да никакой! Отпусти руки, я нормально говорить буду, — возмутился Анатолий, и я увидела, что он действительно готов говорить. Понял наконец-то, что идет процедура несколько необычного, прямо скажем, садистского, но все-таки допроса. Но как прикажете по-другому действовать с негодяями? Целовать их в маковку? От одной этой мысли меня слегка передернуло, и я с готовностью убрала от Томилина свои руки.

— Никакой цели я не преследовал, — опять недовольно повторил Анатолий. — Хотел помочь одному человеку, вот и все…

— Вы имеете в виду Павла Андреевича Ежкова? Вашего бывшего учителя истории? — спросила я быстро.

— А вы откуда знаете? — поежился Томилин, разминая свои затекшие плечи. — Ну да, Павла Андреевича. Что тут криминального?

— Только то, что Павел Андреевич этой ночью был убит. Есть предположение, что это связано с деятельностью фонда «Открытое сердце». И в тот же день, немного раньше, был убит, буквально расстрелян в упор ваш компаньон — Владимир Кривин. Такие вот… совсем некриминальные дела, — сказала я, глядя в водянистые, неприятно бегающие глаза Томилина.

Показалось, что после моих слов они стали совсем белыми. Анатолий Сергеевич весь вдруг сморщился, словно от резкой боли — как будто бы его с силой кто-то ударил сверху, — обхватил голову обеими руками и застыл с этим диким выражением на лице. Неужто он ничего об этом не знал? Или так ловко притворяется? Прошла минута, потом еще одна, а Анатолий Сергеевич Томилин так и сидел неподвижно, зажмурившись, со страдальческой гримасой на лице. Я слегка толкнула его в плечо, но он никак не реагировал. Черт возьми, тоже что-то вроде обморока, не иначе. Не забыла ли я в квартире Ежковых нашатырный спирт? Пузырек нашелся в сумке-выручалочке, и я быстро поднесла его к лицу Анатолия.

— Не надо, — отмахнулся он. — Все в порядке. Но как же… Павел Андреевич? Как на такого человека могла подняться рука? Вы ничего не напутали? Может, все-таки… ну, инфаркт, инсульт, мгновенная смерть?

— Выстрел в подъезде. Как в Галину Старовойтову, — уточнила я непонятливому Томилину, на глазах которого (я ничего не путаю!) теперь тускло заблестели слезы. — Разница лишь в том, что та была депутатом, а Павел Андреевич — просто пенсионером. Кому он мог понадобиться? Вы существенно поможете следствию, если расскажете все, что вам известно, в подробностях.

Анатолий Сергеевич кивнул и начал говорить. Павел Андреевич действительно учил его когда-то истории и был самым любимым учителем в школе. В то время Толик Томилин мечтал заняться археологией, штудировал исторические монографии и справочники, вовсю готовился к поступлению на истфак. Но завалил сочинение и в университет не прошел по конкурсу. А потом — армия, женитьба, попытки самостоятельно зарабатывать на жизнь, развод, алименты, торговля, коммерция… Томилин вспомнил про Павла Андреевича, когда получил письмо из детского фонда «Открытое сердце», подписанное рукой учителя. Ностальгические воспоминания о школьной жизни, дерзких неосуществленных мечтах особенно навеяла закорючка росписи Павла Андреевича, в точности такая же, как возле давних пятерок в дневнике. Они встретились и по-настоящему обрадовались друг другу. Толик был удивлен, увидев своего любимого учителя в отличной форме: бодрым, по-прежнему деятельным и переполненным идеями. Володьку Кривина ничего не стоило уговорить отстегнуть от фирмы пару раз денег на благотворительность для фонда, уверив того, что это необходимо в целях рекламы и торговой политики. Но чтобы еще больше заарканить генерального директора, однажды учитель и ученик придумали идею включить Кривина в попечительский совет и совет председателей «Открытого сердца», что и было сделано в октябре. Кривин дал согласие, так как во всем доверял стратегическому уму компаньона, и больше про детский фонд в фирме «Гном» никто не вспоминал. Процедура принятия Кривина в какие-то там председатели или попечители прошла чисто формально, была сделана на бумаге, но после этого Анатолий Сергеевич уже не считал нужным обсуждать каждую переводимую в фонд мелкую сумму.

Вот, собственно, и все, что рассказал мне Анатолий Сергеевич.

— И большие были суммы? — поинтересовалась я невольно.

— Да что вы! Честно говоря — пустячные. То артистов полусамодеятельных оплатить. То автобус заказать. А иногда и просто несколько ящиков конфет или печенья привезти — и то радость, — печально вздохнул Томилин.

А я теперь удивлялась: и отчего с первого взгляда он показался мне таким Квазимодой? Нормальный мужик, даже приятный. Волосы светлые, уши — как у мальчишки-подростка, даже веснушки кое-где на носу проглядывают. Вот что значит потерять над собой контроль, утратить равновесие. Видно же, что человек на самом деле испытывал удовлетворение, пытаясь помочь своему бывшему учителю. Что это я на него вдруг так наехала?

— Так кому мог помешать Павел Андреевич? — спросила я Томилина уже примирительным тоном. — Что вы на этот счет думаете?

— Даже не представляю. Не представляю, невозможно представить, — повторил он несколько раз в полном отчаянии.

— Ладно, но как быть с Кривиным? Тут-то наверняка есть какие-то зацепки, которые вам известны? Конкуренты фирмы, всякие денежные дела. Кому «Гном» перешел дорогу?

— Понятия не имею. Ничего такого особенного… Занимаемся своим делом — в основном с оптовиками контачим. В селах есть постоянные точки, там карамель хорошо идет, всякая дешевая халва. Гораздо выгоднее этим заниматься, чем шоколадками — впрочем, как приспособишься… Фирма «Сказка» одно время наезжала и еще одна — «Сладкая тайна», но после того, как Вовка нашел «крышу» надежную, все сразу отлипли. Ведь тут какое дело? Фабрик, где продукция производится и договориться можно по дешевке, — наперечет, а продавцов пруд пруди, невольно приходится друг друга локтями толкать… Но ведь не убивать, в самом деле? Глупость какая-то… Чушь, — пробормотал Анатолий Сергеевич, несостоявшийся историк или, возможно, археолог. Эх, поднажать бы тебе, Толик Томилин, тогда после школы на успеваемость, глядишь, копался бы теперь в древних захоронениях, а не в этой кровавой истории!

— А кто ваша «крыша»? Штырь?

— Ну да, это все знали. Я, правда, никогда его не видел…

— А брата Кривина видели? Вы с ним знакомы?

— Позавчера… или нет, дня три назад первый раз познакомились, а так только по телефону раньше общались. Помогал с транспортировками по своим связям, особенно из ближнего зарубежья. Сейчас ведь так просто такие дела не провернешь. А Станислав Алексеевич мог обо всем, что надо, запросто договориться. Не бескорыстно, разумеется. Но в нашем деле надо уметь делиться, это я с первого дня понял. Мы с Кривиным ведь тоже случайно познакомились, и вообще мы разные люди. Но зато однажды четко договорились — чего, кому и сколько, а больше друг к другу и не лезли. Я кручусь, он водку пьет — никаких проблем. Зато когда его брат вагончик-другой с Украины поможет пригнать без грабительских пошлин — и некоторое время за фирму можно не беспокоиться. А мне только этого и надо, чтоб жить никто не мешал, — вздохнул Анатолий и вдруг добавил: — Мы ведь с Павлом Андреевичем одну работу начали вместе. Ну, про начало века, время первой революции, он мне помогал очень…

Ну и ну! А тут у нас в конце века свое кровавое воскресенье приключилось. Или, если быть точнее, понедельник — день тяжелый. Никак наше время не дает отвлечься на историю прошлого — так и выстреливает в лицо настоящим, тоже почему-то кровавого цвета.

— О чем вы говорили со Станиславом Кривиным? — продолжала допытываться я у Томилина. — Постарайтесь вспомнить как можно подробнее весь разговор, не пропустить ни слова.

Анатолий постарался: обмен рукопожатиями, притворное восклицание: «Именно таким я вас и представлял», от которого полыхнули огнем уши — Станислав Кривин явно представлял иную внешность своего телефонного компаньона. Затем немного коньяка с мороза… Было видно, что Станислав Алексеевич относился к своему младшему брату, к Володьке, снисходительно, как к дурачку. Он то и дело подчеркивал, что помогает исключительно из чувства родственного долга, семейной морали и т. д. и т. п. Станислав вообще казался спокойным, разумным барином по сравнению с братом, которого пустым прожигателем жизни называл и беспрерывно над ним подшучивал. Станислав Алексеевич буквально захохотал, когда увидел, в каком убогом сарае ютится фирма «Гном», и прочитал целую лекцию о взаимосвязи внешнего имиджа и процветания фирмы. Говорил о том, что настоящая фирма должна иметь и хорошую «морду», и приличную секретаршу, а не кривоногую страхолюдину… По-хорошему, следует в разумных пределах заниматься также благотворительностью, чтобы в определенных кругах постепенно обретать солидный вес, набирать очки…

— В этом месте Владимир припомнил про «Открытое сердце» и похвалился, что практически сам возглавляет этот фонд, — продолжал Анатолий. — И Станислав Алексеевич, на удивление, обрадовался, начал нас хвалить, расспросил про все подробности, касающиеся фонда, бумаги полез изучать. Мне даже что-то такое показалось… Странно как-то…

— Что странно?

— Ну, он сразу таким серьезным сделался, стал с братом говорить подчеркнуто уважительно. А потом Владимир и сам удивлялся очень. Говорит, не знал, что этот детский сад может быть на самом деле нужен… Он ведь брату своему как богу доверял. Знал, что во многом благодаря ему держится. Да, еще Станислав нас за бандитов ругал, обозвал брата вандалом или вандаммом — не помню точно… Сказал, что нужно иметь дело с цивилизованными людьми, а это — позавчерашний день, надо от этого уходить…

— Так, может, Штырь и не простил, когда Володька ему про отставку сказал или намекнул? Решил устроить показательную расправу? — спросила я и тут же сама себя урезонила: — Да нет, вряд ли он стал бы из-за себя так рисковать. Ведь Штырь по природе своей — наемник, холуй, хоть и вооруженный…

— Я пока не арестован? — вдруг спросил Анатолий Сергеевич.

— Нет. А что? — растерялась я от такого вопроса.

— Поеду к Павлу Андреевичу, это мой долг. Наверняка чем-нибудь помочь нужно. А у меня все же «Газель» вон во дворе стоит пустая. Все равно я все сказал, что знал, — пояснил Анатолий Сергеевич и начал быстро одеваться.

В шапке, которая прикрыла уши и блестящим черным мехом оттенила бледное, в легких крапинках веснушек лицо Томилина, он и вовсе показался мне симпатягой, взросленьким студентом. Интересно все-таки, как резко меняется впечатление от внешности человека в зависимости от отношения к нему — этот феномен частному детективу Тане Ивановой следует изучить поглубже, чтоб не попадать впросак и больше ни за что ни про что не ломать людям шеи. Хотя, похоже, Анатолий Сергеевич находился под таким глубоким впечатлением от известия про смерть учителя, что вовсе забыл про свои личные обиды, смотрел на меня вполне спокойно и даже доброжелательно.

— Вы сможете найти… тех скотов? — спросил он только, запахивая не слишком модное пальто с каракулевым воротником. Я сразу поняла, кого он имеет в виду, и ответила:

— С вашей помощью.

— Я готов! — сказал Анатолий Сергеевич по-пионерски, словно и впрямь никак не хотел окончательно расставаться со своим школьным детством…

Тело Тамары в соседней каморке безжизненно лежало на столе. Что с ней такое? Тоже обморок? Почти механически я полезла за пузырьком с нашатырем, но не успела его открыть, как Тамара взвилась, как Прометей, прикованный цепями…

— Скорее отпустите меня. Они сейчас приедут. Вот-вот будут здесь! Отвяжите — они ж меня первую прикончат, им все равно, — закричала она страшным голосом.

— Кто приедет? Говори скорее.

— Эти… Ты знаешь сама — кто. Они сказали, что не тронут, если я помогу найти тебя. Куда вы уходите? Я позвонила, а потом подумала, что они меня первой убью-ю-ют, в упор расстреляют…

В одно мгновение я отцепила Тамару от батареи.

— Быстро. Кто хочет жить — за мной, — и бросилась в коридор. — Есть еще какой-нибудь выход, кроме входной двери?

Я металась по коридору, толкаясь в закрытые двери, как попавший в ловушку зверь.

— Вот там, в кладовке, дверь во внутренний двор, — подсказал Анатолий. — И машина есть «Газель». Только я сам водить не умею.

— Открывайте пока. Я сейчас догоню, — приказала я быстро.

— Да ты что? Они же уже сейчас! — завизжала Тамара по-бабьи.

— Дура, — только и сказала я тетке, которая сама заварила кашу и, похоже, вообще не ведала, что творится. — Беги, дура!

Еще минута — и я уже слышу в телефонной трубке голос Володи, который сейчас мне кажется самым приятным и родным на свете.

— Срочно пришли своих, группу захвата к фирме «Гном», постарайтесь кого-нибудь взять под любым предлогом — после разберемся! — сказала я ему и быстро назвала адрес. — Только — скорее, а то не успеете…

Но не успевала, кажется, я сама. Или могла не успеть. Прыжком дикой пантеры я пронеслась к раскрытой двери склада и оттуда — через другую дверь, на зимний двор, где за рулем «Газели» уже сидела Тамара. С тем же разбойничьим, хищным выражением на лице, с каким вела недавно «жигуленок» навстречу Володькиной гибели. Вот только на одной руке Тамары теперь болтался металлический браслет весьма сомнительной красоты.

— Скорее! Сюда! — закричала Тамара, и я прыгнула с разбегу в крытый синим дерматином кузов «Газели», где уже сидел Анатолий Сергеевич. Машина взревела — и тронулась с места.

— А я вот не умею. Шофер возит, — смущенно пояснил еще раз явно рожденный быть все же интеллигентом-историком, а не коммерсантом Анатолий Томилин.

Я молча кивнула и следила из-за шнуровки, не видно ли погони.

— А что вы там делали? — поинтересовался Анатолий Сергеевич, ничем больше не напоминая того хама, с которым я поначалу столкнулась в фирме «Гном».

— Да так, — ответила неопределенно. — Нельзя же все время только убегать.