Кира в стране дирижаблей

I like the way you hold the road.

Mama, it ain't no sin1

Led Zeppelin

1

Раздалось шипение и полыхнула вспышка. Клубы магниевого дыма расползались по ателье как маленькие облака. Почему-то весь красный, фотограф с растопыренными, моржеподобными усами вылез из-под темной ткани, как актер, вышедший напоследок из-за кулис на сцену, чтобы поклониться зрителю.

На черно-белом снимке трое: еще пока молодой мужчина с тростью под мышкой, худая бледная женщина с острыми, угловатыми локтями, сидящая на стуле, при этом ее богатое викторианское платье, сшитое по последней моде, небрежно, но не вульгарно задирается, обнажая щиколотки, и на руках у женщины – новорожденная девочка, укутанная белой простыней.

Пройдут годы. Фотография выгорит и затрется. Некогда проявленные лица утратят былую четкость и белизну, сделаются похожими на привидения. Особенно пострадают углы – они изомнутся в засаленных грязных мужских руках, когда те будут передавать снимок друг другу где-то в окопах Европии. Забившаяся под ногти земля останется мазками на краях фотокарточки.

Трясущиеся пальцы – все в нарывах и ссадинах – бережно стряхнут крошки земли с тусклых лиц троих людей – значит, фотография прошла по кругу и вернулась к хозяину.

Хозяин фотографии похож на молодого мужчину со снимка, только постаревшего и исхудавшего. Прислонившись к стене окопа, он будет дремать после бессонной ночи. Ночи, когда враг вытравливал их газом из укреплений. Одна его рука перевязана обгорелыми тряпками с засохшими пятнами крови, другой он подпирает плохо подстриженную голову с обвисшими усами, которые придают лицу унылое выражение. Приоткрыв красный воспаленный глаз, он что-то пробормочет и снова погрузится в тревожный сон.

Пройдет офицер и даст распоряжения о скором наступлении. Здоровая рука еще раз достанет фотографию из нагрудного кармана шинели и погладит фигурку жены, коснется светлой головки маленькой дочери. После этого снимок быстрым движением дрожащей руки отправится в нагрудный карман, на то место, где должны висеть медали.

Потом эта грудь поползет по влажной и холодной земле, изрытой колеями автомобилей и танков, изъеденной воронками ручных гранат, а руки будут перерезать колючую проволоку.

Позже уставшие ноги неуклюжими шагами войдут в маленький городок. Командир отдаст приказ отнимать у жителей продовольствие и теплые вещи. Солдаты разбредутся по домам, а вечером лягут спать, растопив печки мебелью и книгами.

В ту ночь бомбардировщик сбросит фугасные снаряды на черепичную кровлю жилых домов, часовни и ратуши. Бомбы пробьют крыши и стены. И когда начнется пожар, люди и лошади будут кричать и метаться в разные стороны, не понимая, куда им деться от пламени и дыма. В суматохе кто-то попытается стрелять, но непонятно в кого.

И все-таки среди хаоса битых стекол и кирпича, запаха пороха, и искореженных трупов фотография уцелеет.

На следующее утро, когда влажными пятнами на тлеющую землю выпадет первый снег, солдата найдут и отнесут в полевой гошпиталь. Так фотокарточка вместе с ее хозяином вернется на родину.

А через месяц, выписанный из больницы мужчина, хромая на одну ногу, подойдет к свежевскопанной могиле на загородном кладбище.

Бледная женщина с угловатыми локтями работала в больнице, когда снаряд попал в хирургическое отделение. Странно: воевал – он, а умерла – она.

Гроб медленно опустят в узкую, как бы тоже угловатую, яму под монотонную речь черного человека. Сначала засыплют землей, потом снежная зАметь закончит работу, начатую могильщиками. Мужчина будет держать за руку девочку семи лет. Морозный ветер растреплет ее светлые волосы, горло будет распирать слезный ком, но обветренные щеки останутся сухими, а голубые глаза – ясными.

2

– Что это у тебя там? – соседка по каюте, маркиза де Феррер заглянула через плечо Кире и увидел старенькую помятую фотографию. Загоревшееся секунду назад любопытство маленькой и проворной маркизы тут же потухло. Кусок старой картонной бумаги далек от того, что ее действительно интересовало: драгоценностей, украшений, платьев и кавалеров.

– Мари, это… – хотела сказать Кира, но, не увидев интереса в глазах подруги, тут же передумала.

Мари де Феррер ловким движением защелкнула крючок серебряной цепочки на шее. Кирин взгляд на мгновение задержался на переливающейся линии.

– Ты чего так смотришь? – Мари перехватила ее взгляд. – Нравится? Красивое, правда?

Но не успела Кира что-либо ответить, как маркиза уже сняла цепочку и теперь протягивала ее соседке.

– На, забирай!

– Нет, что ты! Я не могу!

– Мне еще заставлять тебя! – Мари в шутку нахмурилась и тут же расхохоталась. Эмоции на ее лице сменялись быстрее, чем коллекции одежды в модных домах Парижа. – Это подарок! Чтобы наше путешествие хорошо закончилось! Цепочка волшебная, кто ее носит, в беду не попадет! Она удачу приносит!

– А ты? – растерялась Кира.

– Да у меня еще тысяча таких! Бывшие ухажеры надарили целый сундук! – отмахнулась Мари. – Пойдем! Скоро ужин, а ты, милая, еще нисколечко не одета. – И она, взяв тушь, отошла к зеркалу.

Кира, смущенная неожиданным подарком, осталась неуверенно стоять посередине каюты с фотографией в одной руке и цепочкой в другой. Помедлив, она наконец застегнула цепочку на шее, не так быстро и ловко, как маркиза, но все же привычным, женским и женственным движением, а фотографию убрала в клатч, откуда та и была извлечена ранее, и стала собираться к ужину.

Темно-синяя гладь в круглом окошке иллюминатора заполняла собой все пространство до горизонта, которого на самом деле не было – просто всполохи перистых облаков в отблеске заходящего солнца прочерчивали нечеткую границу между воздухом и воздухом.

Судно чуть сменило курс. И сразу показался розовый разрыв закатного облака. Перья и кудри проступали сквозь вечернюю пелену, и тысяча стрел красного шара все слабее пронизывали кучерявые или наоборот хлесткие и как бы порванные частицы того, что еще несколько минут назад было небом. Вьющийся свет отражался по форме ясно-голубого зрачка. Блеск, слишком яркий, чтобы не зажмуриться, сначала ударил в глаза, причем с такой силой, что осталась одна только белость, но потом отступил, и из-под него постепенно вышли тяжелые, но хрупкие, как весенние цветы, очертания небесных изгибов.

Словно неф храма, сводились над головой, переплетаясь загадочным узором, витиеватые орнаменты туч. Чуть ниже курса, которым шло воздушное судно, недавно пролетел маленький самолет – ветряной шлейф его крыла растрепал полы ночной рубашки заката, задрав ее вверх, отчего стыдливому небу пришлось бы прижимать рубашку руками к бедрам, если бы оно только знало о похотливых желаниях летчика заглянуть под перистые кружева облаков. Пролетел и птичий клин, возвращающийся из южных стран, как майский флигель, говорящий о приближении лета. И тем, кто сейчас стоял на земле, верно, хотелось задрать голову и смотреть, смотреть, смотреть, а лучше просто наплевать на законы физики и гравитацию и оторваться от земли, на которой замерли другие такие же зеваки, пораженные этим обнаженным светом, и взлететь, так чтобы шум и суета города осталась позади…

Облака все расступались в разные стороны, клубясь сладким паром материнского молока, и нужно было грести, раздвигать блаженную дымку руками, будто плыть сквозь теплую воду. И вот, через непреодолимый простор небес протянулась волна последнего лучика. И солнце, ушедшее дальше на запад, осталось позади. Теряя прежний блеск и ласковость, облака становились синими камнями – сапфирами, холодея, словно набитые снегом подушки.

И среди этих облаков плыло что-то большое, похожее на кита или пузырь. Оно ширилось, заслоняя собой край, увенчанного послезакатным светом облака. Кит двигался, плавно гребя хвостом, двигалась каждая часть его спертого железом тела. Плавники рассекали воздух, протягивая за собой параллельные полосы небесных остатков. Раздался низкий гудок, действительно похожий на звуки подводной песни. И хотелось тянуть руки к китовым усам, чтобы проникнуться величием и теплотой этого неведомого существа.

Гудок повторился снова.

Теперь «Мирный» шел правым галсом. Обшивка корпуса, напоминающая парусину, туго стягивала алюминиевые балки внутри себя. Они – ребра зверя – топорщились, распирая корпус до нужного объема.

Водород – воздушный пузырь этой небесной рыбы – держал дирижабль в потоке ветра, который проскальзывал через искрящиеся винты, безразлично перемалывающие воздух, задевая стабилизаторы со страшным режущим свистом.

Кира с восторгом и детским первородным восхищением отшатнулась от плотного, двойного стекла, как если бы ветер ударил ей в лицо, слезя глаза и растрепывая волосы. Страха не было, он остался там, внизу, где остались и крыши домов, и кроны деревьев, и лающие собаки, и удивленные люди с задранными вверх головами…

3

«Мирный» шел из Марокко в Соединенные Штаты, рассекая просторы Средиземного неба. Завтра утром цеппелин пришвартуется к причальной мачте Имперской Государственной Постройки. А сегодня – последняя ночь пассажиров на судне, последний шанс исполнить мечты. И если Мари права, и серебряная цепочка на самом деле приносит удачу, то все Кирины желания сбудутся!

Впрочем, ее жизнь и так складывалась благополучно: дворянское происхождение, богатая семья, пускай без матери, но с заботливым отцом, хорошее воспитание в pension2: игра на фортепьяно и уроки французского, а теперь – учеба в Штатах и светская жизнь, наполненная торжественными приемами, замужеством и устрицами, поданными под белое вино. Чего еще желать? Да она ничего и не желала… просто сейчас ей хотелось того сиюминутного удовольствия и счастья, которые бывают только в конце длинных путешествий перед началом размеренной и понятной жизни…

На палубе-ресторане было, как обычно, людно.

«Мирный» был оснащен четырьмя дизельными двигателями, фюзеляж вмещал двести тысяч кубометров газа в баллонах – это позволило конструкторам установить на палубе рояль, под музыку которого танцевали несколько пар в платьях и смокингах.

Кира обвела взглядом зал и обрадовалась, что среди танцующих нет того, кого она искала…

Маркиза, пришедшая на палубу-ресторан раньше нее, заняла столик у окна и теперь заказывала у официанта salade de crevettes.3 Кира уже было пошла к подруге, как вдруг к ней обратились.

– Bonjour! Me laisserez-vous vous inviter à une danse?4

Кира медленно обернулась – он… он! Он!

Ах, сколько же этой невинной фразе предшествовало неловких пауз, заминок и косых взглядов в дни их перелета! Но зато теперь, Кира точно знала, к чему сегодня вечером приведет невинный вопрос… Не зря она столько думала об этом моменте, хранила и лелеяла тайные мысли, а потом засыпая, уткнувшись от стыда в подушку, и надеясь, что при выключенном свете Мари все-таки не видит ее покрасневших щек, просила маркизу, если завтра вдруг… не возвращаться в каюту раньше полуночи, или быть может наоборот, не ждать ее ночевать…

Эрик улыбался ей широкой улыбкой, не подозревая, что Кира сейчас чувствует. Его карие глаза проникали под декольте, куда-то вглубь ее, под сердце.

– Oui,5 – чуть дыша, шепнула она.

… И вот они кружатся снова и снова, а в перерывах разговаривают «Вас ведь Кирой зовут, не так ли?» «Прошу, давай на "ты"»! Ведь она и так уже все о нем знает – и не только от сплетницы-маркизы – из детских сказок, которые нянечка читала ей перед сном. Он – тот самый принц! Воздух в груди перехватывает – она почти задыхается, но не может остановиться, и шлейф платья кружится следом, вторя разрозненным звукам джаза. Клавиши рояля громыхают, готовые пробить палубу. – Раз! Раз! Раз!

Наконец, потанцевав и освежившись шампанским, они с Эриком вышли на прогулочную палубу. Здесь было гораздо прохладней, чем внизу – ветер гнал мимо заплывшие тенью облака. Юноша накинул на плечи девушки кожаную куртку, подшитую овчинным мехом, какую носят многие летчики.

– Ты знала, что «Мирный» вмещает шестьдесят тонн топлива? Для такого веса нужны баки объемом две с половиной тысячи литров. А максимальная мощность каждого двигателя тысяча двести лошадиных сил, – Эрик со знанием дела наморщил лоб, показывая на механизмы.

Кира была готова внимать, готова закопаться во всех этих числах, вторить Эрику вопросами, поддерживая беседу, лишь бы он продолжал говорить.

– Откуда ты все это знаешь? – восторженно спросила она.

– Я на инженера-авиаконструктора еду поступать в Адмиралтейскую академию, – Эрик засмеялся. – После института пойду в «Дирижаблестрой» работать. А ты? Зачем ты летишь в Петербург?

– Я тоже еду учиться, – обрадованная тем, что у них есть что-то общее, Кира с охотой начала рассказывать, ибо нет на свидании худшего момента, чем тот, когда симпатичные друг другу люди, не знают, о чем поговорить, и потому заминаются, как закончившаяся виниловая пластинка.

– Поступаю в институт «Газетоведения», на журналистику. Мой отец, вообще-то мягкий человек, тут почему-то настоял на этом… По правде говоря…, – она помедлила, – мой дядя… ректор института, он обещал, что меня примут… – этот факт разглашать не хотелось, но слова, зацепившись друг за друга суффиксами и окончаниями, сами вылетели из нее.

К тому же, не в силах сдерживать своего очарования Эриком, она поддалась его магии и желала высказать ему всю свою жизнь без утайки, чтобы остаться обнаженной, беззащитной перед ним. Она забывалась, как в детстве, когда бесхитростные девочки, неискушенные жизнью, просто и легко держаться за руки и гуляют с такими же неискушенными жизнью мальчиками.

– И долго учиться на репортера? – спросил Эрик.

– Четыре года, но потом еще практика.

– Почему же ты из Марокко летишь? Ни за что не поверю, что ты марокканка, – он посмотрел на ее светлые волосы, развевающиеся на ветру. Прядь то и дело заслоняла глаза. Кира сдалась и не пыталась ее поправить, решив, что такой небрежный вид только еще больше подпитает нужное настроение.

– Сама я из Новой Англии…

(И здесь, хоть произведение не является летописью этой далекой страны, и излишние ее восхваления были бы странны, все же несколько слов этому дивному Королевству мы уделим. В скобках – дабы не утруждать ленивого читателя излишней информацией и дать возможность пропустить сей абзац… Новая Англия (к слову, никакой Старой Англии никогда не существовало, (а скобки внутри скобок – это уж совсем моветон), (только если перед вами не пример по алгебре), (коим эта книга явно не является)) была разделена на несколько графств, каждое из которых славилось чем-то особенным: Чешир – котами, Дарем – дарами, Кент – сигаретами, Диваншир – диванами, Глобстер – лобстерами, а Суссекс… тут мы вынуждены себя оставить, ибо как раз на этой странице книгу может раскрыть невинная рука ребенка).

– …Прошлым летом закончила школу, – продолжала Кира, даже не подозревая о столь грубых авторских ремарках, – год не знала, где жить и чем заниматься. Путешествовала: Париж, Женева, Монако… Теперь вот определилась. А в Марокко мы с подругой отдыхали, я познакомилась с ней в Барселоне, где прожила всю зиму…

Эрик казалось перестал ее слушать.

– Погоди-ка, – неуверенно перебил он, – твой дядя… Ты сказала, он ректор института «Газетоведения»… ведь… он же и министр информации, верно?

– Да, – Кира опустила глаза. Ей стало неловко.

– Граф Дракула…? – все больше удивляясь, воскликнул Эрик.

– Ага, – Кира усмехнулась, смущенная своим родством со знаменитым политиком и ученым, темным канцлером и серым кардиналом. Реакция людей всегда была одинаковая. Поэтому она и не любила о нем говорить. – Адольф Геннадьевич Дракула – мой дядя.

4

– А кто тогда…

– Моя мама – его сестра, но она умерла во время войны… Двенадцать лет назад. Мне кажется отец очень болезненно переживал ее утрату. Я очень похожа на маму и внешне, и просто…. Может быть я слишком напоминала ему о ней. Он отдал меня в пансионат, а когда я доучилась… вот, я здесь.

Эрик замолчал, потрясенный услышанным, но тут же, спохватившись, сказал:

– Извини, я не хотел… про маму…

– Ничего. Я маленькая была. Плохо все помню, – Кира пожала плечами.

Эрик, тот Эрик, на которого она смотрела все дни их круиза, теперь извинялся перед ней! Есть все-таки в девушках что-то волшебное, что притягивает, сажает на цепь и держит, даже если сами девушки, особенно юные, не догадываются о существовании таких кандалов. Серебряная цепочка не заканчивается на сплетении ключиц, она становится невидимой и тянется к мужскому сердцу.

Эрик рефлекторно похлопал себя по карманам.

– Что случилось? – встревожилась Кира.

– Курить… хочется. – Он тоскливо посмотрел на горизонт.

На дирижаблях курить запрещалось. Все пассажиры при посадке сдавали спички, зажигалки и любые другие легковоспламеняющиеся предметы.

Солнце уже скрылось и теперь ночь – Госпожа Луны и звезд – крадучись осматривала свои владения. А все они – пассажиры и экипаж – были всего лишь гостями в ее небесном чертоге. Но не судьба была увидеть звезды в эту ночь – воздушный корабль окутал сильнейший туман, который так обволакивал судно, что уже не было возможности разобрать, где зашло солнце.

Теперь Эрик рассказывал про воздушную навигацию:

– …По сути, измеритель Герца похож на подзорную трубу. Он вставляется в отверстие на нижней палубе гондолы и крепится на подшипнике, а вокруг него – градуированный лимб. Но в такую погоду, как эта, им особенно не воспользуешься. А ветер, кстати, довольно свежий… возможно, у нас сильный дрейф…

Они остановись у круглых циферблатов непонятного назначения. Эрик с любопытством их разглядывал.

– Хм… – промычал он задумчиво. – Странные показатели… не можем мы сейчас быть на такой высоте… Кстати, Кира, ты знаешь, что высотометр – это просто барометр-анероид, который устанавливается на ноль или…

Но Кира уже немного устала от упоминаний странных приборов, и поэтому не слушала юношу, а только оглядывалась по сторонам.

– Эрик, смотри! – девушка вытянула палец и показала внутрь большого сизого облака. – Там самолет!

Прошло несколько мгновений неподвижной тишины. Только винты хвостового отсека планомерно гудели в вечернем воздухе. Но тут из-за тучи действительно показался серебристый аэроплан с белесым фюзеляжем. Он, лавируя между потоков ветра, шел параллельно «Мирному». Выигрывая у неуклюжего дирижабля в маневренности, самолет то и дело странно ложился в крутой бакштаг6, все сильнее сокращая расстояние между дирижаблем.

– Не просто самолет… это… перехватчик. Военный…

Эрик прищурился. Но глаза от ветра слезились, и, в наступивших сумерках, разглядеть флаг на оперенье не удавалось.

– Не пони… – не успел Эрик договорить, как по «Мирному» прокатился глухой стон, от которого палуба, будто в лихорадке, задрожала.

При этом левый борт медленно пополз вверх, кривя алюминиевые снасти – балки, которыми пассажирская гондола верхней палубы крепилась к корпусу. Клапанный канат натянулся. Винты замерли. Перекошенный «Мирный» лег в дрейф. Тут же турбулентность захватила тело судна, и новый толчок сбил Киру с ног. Она упала на палубу, порвав платье. Рука, наткнувшись на что-то острое, кровоточила, меняя цвет ткани на красный.

– Эрик! Эрик!

Звонко лопнул клапанный канат. Как жгут, как змея, шипя, металлическая веревка, извиваясь прочертила S-образную дугу в воздухе, скрывшись за бортом. Если бы она ударила по лицу – сломала череп…

– Мы падаем! Дирижабль падает! – прокричал Эрик, но, где он сам, было непонятно.

Кира хотела подняться, но вместо этого соскользнула по накренившейся палубе, как по деревянной горке, собирая коленками и локтями сосновые занозы. Спина ударилась о перила правого борта, который теперь оказался единственной преградой между девушкой и темной бездной…

Крепежи больше не сдерживали балоннеты – отсеки с газом над головой, заслоняющие небо, – теперь они угрожающе нависали, готовые в каждую секунду обрушиться на палубу газопадом…

– Водород! – снова раздался голос Эрика, похожий на хор ангелов.

– Что? – обессиленно прокричала Кира в ответ.

– Там внутри водород! Тут все к черту сгорит сейчас!!!

Кровь пропитала платье. Скользкая Кирина рука еле-еле держалась за поручень. Красные капли соскальзывали в мрачную пустоту, от которой Киру отделяли несколько металлических перекладин, похожих на клетку. На них Кира лежала, как на жесткой кровати без матраса, вцепившись в спасительный каркас. Спина болела от удара. Прутья впивались поперек позвоночника.

Вдруг дирижабль завис в воздухе, как металлическое облако, слившись с окружающей воздушной стихией. Может капитану удалось стабилизировать положение? Палуба замерла под наклоном около тридцати градусов – а вокруг нее: слева, справа, сверху, снизу – повсюду была непреодолимая воздушная гладь. Они сидели на маленьким, беззащитном острове, который настигло землетрясение. И помощи ждать было не от кого. Кира представила как столы, кровати, рояль… – все это перевалилось на один борт, и теперь тянуло, тянуло судно к земле.

Наверное, людей внутри перемололо мебелью…! А как же Мари?! Кира попыталась подняться, но нога проскочила в дырку между металлическими прутьями, и Кира сильно стукнулась копчиком. Туфельку тут же подхватил вихрь и унес в туманное ничто. Золушка так и не ставшая принцессой…

– Что ты делаешь?! – опять голос Эрика. Теперь Кира разглядела его. Юноша запутался в упавшем на палубу такелаже и теперь повис на нем, как на паутине.

– Там осталась Мари!

– Нельзя внутрь! Там опаснее! Наоборот, все оттуда сейчас переберутся сюда! Нам надо добраться до парашютов!

– Но Мари…! – однако дирижабль затрясло с новой силой. Он гудел и вибрировал, палуба все больше изгибалась. Деревянные штифты, которыми доски крепились к каркасу гондолы со скрипом полезли наружу – выпадающие от цинги зубы умирающего животного.

– Мне не доползти до парашютов, – перекрикивала Кира железный гул.

Из недр корабля доносился механический голос: «НАДЕТЬ СПАСАТЕЛЬНЫЕ ЖИЛЕТЫ!».

Эрик бесился от бессилия:

– И зачем нам жилеты, если мы в воздухе, черт возьми!!!

Раздался вопль. И Кира увидела, как из каюты первого класса выпал человек. Но голос тут же стих – одежда на безжизненном теле трепыхалась, пока человек летел вниз. Он не разбился – сердце остановилось.

Они все еще смотрели вниз, когда облака под дирижаблем рассеялись и показалась вода. Теперь Кира поняла, что все это время они не просто бесцельно барахтались в воздушном потоке, как сдувающийся воздушный шарик, забытый невнимательным ребенком. Дирижабль планомерно снижался.

Темные волны моря бились друг о друга, пожирая обломки, постепенно отваливающиеся от «Мирного».

– Эрик! Там вода! Вода! Слышишь!

– И что?!

– Там не зе…

Дирижабль качнулся, Кира ударилась лбом…

– Там не земля! Нас сажают на воду! У нас дирижабль-гидроплан!

– Не выйдет! Волны слишком сильные! Они подомнут нас!

– Тогда можно спрыгнуть!

– Ты вообще представляешь, какое там расстояние?! Тебя же расплющит, дура! – но теперь его панические возгласы казались неуместными.

Это уже не походило на крушение. Судно двигалось по нисходящей спирали, в сторону наклона корпуса. «Наверное, что-то с правым газовым отсеком, – Эрик набросал в голове формулу. – Он спускает, поэтому нас и тянет вправо. Но борт все больше проседает… Угол наклона палубы уже больше пятидесяти градусов…»

– Капитан сажает нас на воду, но это бессмысленно если… – от волнения Эрик рассуждал вслух.

Судно прошло по дуге спиральный цикл, спустившись метров на двести или больше… Вода была уже гораздо ближе… Это походило на гонку – что произойдет раньше: судно закрутится в горизонтальный штопор, заминая в винтовом перевороте свой фюзеляж или же капитан успеет опуститься на воду…?

Шум волн доносился до пассажиров, и Кира увидела, как самые отчаянные начали вываливаться через люки и иллюминаторы. Люди разбивались о воду, теряли сознание, тонули, а выживших зашибали падающие обломки. Черные волны ненасытного штормового моря поглощали жалкие трупики.

Кира и Эрик неподвижно наблюдали за происходящим. Капелька соленого пота, пропитавшего рубашку и порванный пиджак, сорвалась с висевшего над Кирой юноши и разбилась о ее макушку. А может просто погода портилась, и начинался дождь… Ночное небо постепенно заволакивали грозовые тучи. Снижаться в такую погоду становилось труднее с каждой минутой, но капитан не мог спешить. Любое резкое движение могло высечь искры и спровоцировать взрыв водорода.

– Давай попробуем добраться до парашютов! С другой стороны, на такой высоте парашют уже не успеет раскрыться… – Эрик не знал, как лучше поступить. – Ты же понимаешь, что сейчас наш дирижабль – это огромная летающая бомба замедленного действия, которая рванет в любую секунду! Надо убираться отсюда!

Все-таки эти слова подействовали. Кира сделала рывок, силясь подняться, но повалилась обратно, застонав.

– Кажется, у меня вывихнута нога… – на глазах проступили непроизвольные слезы. Эрик стал распутываться в такелаже. Прошло несколько долгих минут. Он уже освободил руку, и теперь узел был только вокруг ноги.

Юноша рывком дернул канат, освобождая ногу, но не рассчитал силу и повис на противовесе – гигантской чугунной гире, которая из-за его маневров теперь раскачивалась в аккурат над Кирой. Остальные канаты, как вываренные спагетти, вывалились за борт, чуть не утащив за собой девушку…

Гиря поползла вниз, набирая скорость…

– Я ее не удержу, Кира!

Канат проскальзывал через ладони, сдирая с них кожу.

– Кира!

Гиря падала на голову, как гильотина…

– Кира, ты должна прыгнуть! Прыгай! Живо! Сейчас!

5

Раздалось шипение и полыхнула вспышка. В небе загорелось новое солнце, и светло стало точно днем. Огненный ореол озарил облака и отразился в черном море. Из солнца сыпались и сыпались человечки – разорванные тела, держащиеся за руки, будто собирающиеся водить хороводы. Обломки каркаса на секунду зависли недвижимые в воздухе, а затем медленно полетели навстречу воде, ускоряясь в геометрической прогрессии. Горящий «Мирный» рухнул на воду, подминая под себя людей и обломки.

Неистово шипя и извиваясь, языки пламени метались по обшивке, силясь найти сухое место, еще не объятое огнем. Но цеппелин, как рукотворный остров, начал погружаться под толщу воды, и та, испаряясь, но все же подступая к горящей махине со всех сторон, медленно поглощала куски палуб, доски, двери, комплекты нераспакованных спасательных жилетов…

Где-то слышались неразборчивые крики. Кира поняла, что почти оглохла – взрывная волна оглушила ее. Девушка безвольно болталась на плаву, ухватившись за обломок мачты, прислонившись обожженным лицом к металлическому крепежу. Кожей она чувствовала холод, холод, холод… холо… хо…

6

Холод. Лбом она чувствовала холод. Пронизывающий до самого мозга, но приятный, как утренний снег.

Опять один и тот же сон с катастрофой.

Даже не сон, а воспоминание, которое настигало Киру снова и снова. Стоило ей закрыть глаза – алая вспышка в небе. Весь этот бред, тянущийся дни и недели… походивший на кому… встающий комом в горле после воспоминаний… Эрик… Мари… другие люди, пробивающие своими телами воду, будто асфальт. Железная вода перемалывает стопы в труху… фарш… она не чувствует ног… вода хочет размозжить кости… солью разъесть суставы… ее накрывает волна… нечем дышать… новые трупы… вспышка взрыва… обожженное лицо мертвого официанта… доски… горящая обшивка фюзеляжа… ночь… держаться за обломки… огни лодок… крики… спасательный канат… санитары… операция… больничная палата… несколько дней в бреду… и этот холод.

Веки ее приподнялись, но она ничего не увидела. Кира хотела закричать, что ослепла, но тут чернота, повинуясь ее внутреннему позыву, сама, словно бархатная кулиса театра, отъехала в сторону, впуская белый свет больничной палаты.

Тут же Кира поняла, что на лбу и на глазах у нее лежала чья-то ледяная рука. Она попыталась повернуть голову, но вкрадчивый голос предупредил ее:

– Стой. Не двигайся. Лучше я сам пересяду. – Тон был доброжелательный, успокаивающий.

От изголовья кровати отошел молодой человек.

На фоне белых стен палаты контрастно выделялся его черный костюм. В таком можно идти на кладбище. И первая мысль Киры – что за ней пришли из похоронного бюро.

Лицо же наоборот – до того бледное, что практически сливается с цветом палаточных стен. И только молодые глаза светятся нетерпеливым и радостным блеском. Только глаза казались живыми, в остальном внешность была изможденной и уставшей. Вокруг век зияли мешки бессонных ночей. Щеки впали. Губы нервно обкусаны.

– Не узнаешь меня? – лицо попыталось улыбнуться, отчего белая кожа сбилась в складки на скулах.

Кира все еще непонимающим взглядом осмотрела помещение: белая палата на троих человек. Рядом с ее кроватью стояла еще одна, на которой лежал… Эрик! Кира невольно улыбнулась. Между кроватями тумбочка – на ней уцелевшая фотография ее семьи: отец, мать и она. Снимок обгорел по краям и промок, но все же сохранил форму и изображение. Кто-то бережно высушил его и разгладил. Рядом с фотографией лежал букет красных роз.

Кирин взгляд вернулся к болезненно-худому лицу молодого человека.

– Влад? Это ты? Влад Дракула?

– Ну привет, сестренка, – холодная рука снова опустилась Кире на голову и легонько потрепала по волосам.

– Где мы? Почему ты здесь…? – Кира хотела задать кучу вопросов, но дыхание прервалось от волнения.

– Тихо-тихо, – попытался успокоить ее Влад. – Все хорошо. Ты в больнице Вознесения юродивого Гагари. Ты в Петербурге, столице Соединенных Штатов Россссии. Теперь ты дома.

– Но наш дирижабль…

– … разбился, – тут же подтвердил Влад. – Давай я просто буду говорить за тебя?

Он усмехнулся, обнажив ряд ровных белых зубов.

– Вы упали совсем недалеко от берега. Прямо в Финском заливе. Спасательные службы тут же прибыли на место крушения, хотя, по правде говоря, спасать было почти некого…

Кира невольно бросила еще один взгляд на Эрика.

– С ним все в порядке. Медсестра делала ему перевязку, когда я пришел, – Влад говорил равнодушно. – Хотя его состояние гораздо тяжелее твоего. Раз ты очнулась, значит тебя скоро выпишут… а у него компрессионный перелом позвоночника, винтовой перелом бедра. Кости раздроблены… К тому же, отбиты внутренности, ожог третьей степени… ну и так далее… – поморщился Влад. – Думаю, он навсегда останется калекой.

Помолчав, он спросил:

– Ты его знаешь?

– Знаю, – Кире не хотелось об этом говорить.

Ее двоюродный брат, Влад Дракула, никогда не отличался умением тактично подбирать слова. Хотя как она может судить о нем, если виделись они так давно? Последний раз еще до войны… В детстве, когда Кирина мама, сестра Адольфа Дракулы, была жива, они часто ездили к ним в гости. Тогда Влад и Кира были близки… Но время уносит с собой старые воспоминания. И с тех времен почти ничего не осталось.

– …А Мари? – растерянно спросила Кира.

– Ты про маркизу де Феррер? – не трудно было догадаться, о ком спрашивает его сестра. Естественно, что в путешествии она общалась с высшим обществом. А оно не настолько большое, чтобы кого-то не знать.

– Жива, – Влад как-то отстраненно посмотрел мимо Киры. – Но ее состояние еще хуже, чем у этого молодого человека… прости, не знаю имени. Маркиза в другой палате, подключена к аппарату, который поддерживает в ней жизнь. Но, повторюсь, шансов мало… У нее проломлен череп и…

– Прошу, перестань! – взмолилась Кира. – Я хочу ее видеть!

– Не думаю, что это возможно, – в голосе Влада прозвучали ледяные нотки. Но он тут же сменил интонацию. – Просто врачи не разрешат. Ей нужен покой, да и тебе тоже.

Кира сникла и попыталась увести разговор в другую сторону:

– Бледный ты стал чего-то… Я тебя другим запомнила.

Влад немного помедлил: «Сказать ей или нет?»

– Когда тебя привезли… ты истекала кровью… Много потеряла… Срочно требовался донор для переливания. Мы с отцом и так собирались тебя встретить, а тут катастрофа – я тем более приехал сразу, как только смог. Я – твой родственник, может поэтому кровь подошла. Да и искать тогда, кого-то другого не было времени. Так что… теперь у нас общая кровь во всех смыслах! – он засмеялся, но не особо весело.

– Но сколько я здесь уже?

– Четыре недели.

– И все это время…?

– Да, тебе несколько раз переливали мою кровь. Наверное, были и другие доноры, не знаю… Но я молодой, к тому же родственник. Никто не подойдет тебе лучше, чем я.

Кира не знала, что ответить. Он спас ей жизнь.

– Я… – она замялась.

– Не говори ничего, – он снова рассмеялся, но все еще тяжело, туго. – Тебе надо отдохнуть. Я приеду за тобой завтра в это же время. Попробую договориться, чтобы тебя выписали.

– А мои вещи?

– Ничего не уцелело. Только твоя фотография, – Влад показал на тумбочку. – Об отце не волнуйся, мы уже послали несколько телеграмм, в которых подробно описали твое самочувствие. Естественно, не без эвфемизмов. Сегодня напишу еще, скажу, что ты пришла в себя. А по поводу вещей не переживай. Я что-нибудь придумаю. А теперь отдыхай.

Он поднялся и уже собирался выйти, но еще задержался в дверях.

– Я рад, что ты приехала… хоть ты и свалилась на нас с неба… – он глянул через плечо и в этот раз улыбнулся по-настоящему, а потом вышел в коридор быстрым шагом.

7

Когда Кира проснулась на следующий день, в палате была суета. Две сестры милосердия перевязывали Эрика. За последние сутки он так и не пришел в себя.

Третья медсестра меняла букет возле Кириной койки. Сегодня – пышные пионы нежно-розового оттенка.

Увидев, что Кира не спит, медсестра ей жеманно улыбнулась.

– Он так заботился о вас, мисс. Первую неделю вообще не уезжал из больницы!

– Кто? – спросонья не поняла Кира.

– Ну как же. Ваш жених! Худой такой и ходит все время в черном.

– Это не жених… это мой двоюродный брат… – объяснила Кира, рассеянно протирая глаза.

Тут медсестра ошарашенно отстранилась от постели. Она выпрямилась и резким движением одернула передник, на котором Кира прочитала имя «Карла».

– Вот оно что… – и замолчала, уже не улыбаясь.

Копошение возле Эрика прекратилось. Медсестры вышли из палаты, предварительно открыв ставни, чтобы проветрить комнату. Свежий воздух летнего утра ворвался в помещение, растрепав занавески и лепестки цветов в букете. Кира видела краешек города и голубого неба над ним. Там, как стеклянный штопор, разрезая пространство пополам высилась Императорская Государственная Постройка – самое высокое здание в городе. Вокруг него кружил рой разноцветных дельтапланов, похожих на треугольных бабочек или бумажные самолетики. Они то и дело садились на разных этажах небоскреба и потом взмывали вновь, унося на крыльях поручения, договоры и подписанные сделки.

Параллелепипед солнечного света на паркетном покрытии изменил очертания – дверь открылась и в палату вошла Карла. В руках у нее была коробка.

– За Вами приехали, мисс. – Чопорно отчеканила она. – Ваш… брат.

Как бы нехотя она протянула коробку.

– Это подарок. Он просил передать вам. Машина ожидает вас внизу.

Карла удалилась, держась нарочито прямо. «И чего она так изменилась, когда я сказала, что Влад – мой брат…?» Кира открыла коробку и развернула шуршащую бумагу. Черное однотонное платье. Такого же оттенка как вчерашний костюм Влада.

Решив, что Эрик все равно без сознания, она сняла больничную рубашку и надела подарок на голое тело. Платье село как раз – ровное, аккуратное, новое – оно не имело следов шитья, но при этом наверняка шилось на заказ. Никаких бирок и эмблем нигде не было. К тому же оно пришлось точь-в-точь по фигуре. Простота черного цвета и элегантность стиля. «Интересно, как Влад так точно угадал с размером и фасоном…?»

Выйдя в коридор (хотя, «выйдя» – это сильно сказано: одна нога у Киры все еще была в гипсе, так что скорее «проковыляв на костылях» (с другой стороны, не описывать же походку девушки такими словами)), Кира нашла дежурного на этаже и попросила лист бумаги и самопишущее перо.

Дорогой Эрик!

Меня забирает мой двоюродный брат Влад Дракула. Видимо, я буду дома у дяди. Найди меня, как только поправишься. Адрес, к сожалению, не знаю. Но думаю, что поместье Дракулы найти нетрудно. Я с нетерпением жду твоего выздоровления! Очень надеюсь, что скоро все будет хорошо…

Твоя Кира

Кира зачирикала «твоя» так, чтобы слово было не разобрать и оставила записку возле больного.

Багаж весь сгинул, под кроватью не нашлось даже обуви. Только в тумбочке лежала подаренная Мари цепочка, которую девушка вернула на шею. Вероятно, медперсонал снял ее вместе с порванным платьем. Поэтому так – с одной босой ногой, и другой ногой в гипсе, в черном платьице, едва достающем ей до коленок, с охапкой пионов в одной руке и фотографией семьи в другой (и при всем этом еще и на костылях), она спустилась на первый этаж и вышла из больницы.

Тело не слушалось, будто не принадлежало Кире. Она заново училась ходить. За месяц, который девушка пролежала в больнице, мышцы ослабли и атрофировались. Она шла медленно, но уверенно. Кожу на ногах покрывали шрамы в тех местах, где сломанные об воду кости, не выдержав сопротивления воды, порвали ее. Девушке было неприятно смотреть на них, но ведь другого выбора не оставалось. Пришлось пожертвовать ногами, чтобы выжить. Пришлось прыгнуть… И поэтому теперь, она старалась не думать о том, как выглядят ее икры сейчас. Влад мог бы и не дарить такое откровенное, короткое платье… с другой стороны шрамов почти уже не осталось, и если пристально не смотреть на ее ноги, то ничего и не видно, а брат ведь не стал бы разглядывать ее так внимательно. Значит, он просто не догадался…

Кира думала, что в черной одежде ей будет жарко, но на улице дул приятный восточный ветер.

На больничной парковке стояло несколько машин, поэтому Кира сразу увидела Влада. Он облокотился на красный кабриолет Астон Мартин с номером 666. «Вот ведь пижон!» – улыбнулась Кира про себя. Сам Влад встречал сестру в черном, почти в таком же, как и вчера, костюме. И больше никаких излишеств, аксессуаров и другой шелухи. Его вид сам по себе являл завистливым взглядам мужчин и любопытным взглядам женщин нужный образ, при котором любые украшения казались бы дешевой бижутерией.

Впрочем, он носил один единственный платиновый перстень с выгравированным гербом своей семьи и девизом: «Чистота крови».

Когда Кира подошла к автомобилю, Влад галантно открыл перед ней дверь, Кира улыбнулась, кажется, впервые с их вчерашней встречи.

– У тебя прекрасные клычки, – Влад сделал странный комплимент в духе их семьи. Также когда-то говорил Дракула-старший ее маме.

Брат обошел машину с другой стороны и сел за руль.

– Да кинь ты их на заднее сиденье, – он показал на цветы. – Нет, стой, давай я сам.

Кира послушалась и отдала ему букет. Тот отправился назад, вслед за костылями.

Все было готово к поездке. Рука Влада потянулась к ключу зажигания, но остановилась в нескольких сантиметрах от него.

– Что это у тебя на шее? – и не дожидаясь ответа, сказал: – Ты не могла бы…

– Что? – не поняла Кира.

Влад поморщился, не глядя на девушку.

– Сними. Цепочку.

Кира скосила глаза на свой бюст.

– Эту? – удивилась она.

– Да. Серебро? – высказал свое предположение Влад, заранее зная ответ.

– Серебро, – подтвердила Кира.

– Снимай. – Он открыл бардачок, предоставляя Кире возможность самой положить украшение туда. Она, не задавая вопросов, поспешным движением сунула цепочку в кучу водительских документов и ворох фантиков из-под гематогенок. Кире не хотелось расставаться с подарком Мари, который теперь был больше, чем безделушкой, он стал воспоминанием о том времени их отпуска, когда маркиза лежала на шезлонге, попивала дайкири и колола морфий для развлечения, а не в качестве болеутоляющего, но тон Влада не терпел возражений.

– И больше не надевай.

Видя непонимающий и взволнованный взгляд, он объяснил:

– У отца очень сильная аллергия на серебро. И мне передалось по наследству. Слишком… блестит.

8

Пока они неслись по проспекту и ветер обтекал кабриолет с таким свистом, что, казалось, стоит поднять руку над лобовым стеклом и этот свист унесет крайние фаланги пальцев с собой, Влад развлекал Киру рассказами про Россссию. Кое-что Кира знала и так – учила в школе, но в Новой Англии не преподавали, например, именно историю СШР, а только курс по Европии в целом, поэтому она с увлечением слушала, что говорил ей Влад, перекрикивая шум ветра в ушах.

Соединенные Штаты Россссии – это самая восточная и самая большая страна в Европии. Самой большой она стала, когда в 1867 году купила свой самый отдаленный штат – Аляску – у Американской Федерации – самого главного противника на геополитической арене. Правда непонятно было, раз они враждуют, зачем Америка продала свои земли. Полезные ископаемые Аляски и других регионов укрепили положение Россссии и позволили встать на путь индустриализации, что сделало страну самой мощной экономической державой, с самой развитой промышленностью и самыми большими запасами ресурсов.

В Россссии любили все «самое-самое».

Впрочем, думала Кира, наверное, до Мировой войны Россссия и Америка не враждовали, тогда они еще были союзниками поэтому покупка Аляски далась так легко. Однако после, две эти сверхдержавы разрослись до такого размера, что в итоге уперлись друг в друга своими границами на той стороне планеты.

Несмотря на то, что история страны была самой насыщенной на события и самой сложной по сравнению с другими странами Европии (по крайней мере по мнению россссиян-патриотов), разобраться в ней оказалось нетрудно: каждый новый виток истории страны сопровождался насаждением в название дополнительной буквы «с». Так уж сложилась традиция. А традиции в Россссии чтили. В древности их предки жили на Руси – с одной «с», потом возникла Российская Империя – две, потом Мировая война и пролетарская революция, которую возглавил некий народный вождь Трудин. В честь него теперь непременно назывался проспект в каждом городе. Проспект вел к площади, а на площади стоял памятник с белой шапочкой голубиного помета на бронзовой лысине вождя революции.

– Все-таки фамилия у Трудина подходящая… От слова «труд»! Недаром он был вождем рабочих. Звали бы его Ленивин или каким-нибудь Лениным, например… кто бы за ним пошел тогда? – рассуждал Влад.

Их автомобиль как раз остановился на светофоре на площади Трудина.

– Вон, кстати, тут еще одна больница, а вон там…

Однако Влад отвлекся: после 1917 года ненадолго установилось правление коммунистической партии, и страну через какое-то время переименовали в СССР – уже с тремя «с». Кстати, коммунисты успели провести некоторые реформы. В частности, "э" заменили на "ре". Так, слово "эволюция" преобразовалось в "революцию".

Но не прошло и нескольких лет, как в ходе Гражданской войны (белые армии Деникина, Врангеля и Корнилова действовали слаженно и одерживали одну победу за другой, ведя Донское казачье войско на север, к столице) произошла реставрация монархии с последующей демократизацией государственного устройства и переименования СССР в Соединенные Штаты Россссии.

– Вообще исторический путь Россссии – это собирание «с» в своем названии. Даже поговорка такая есть: «До прекрасной Россссссии будущего осталось одно «СС».

– А почему в Россссии штаты, а не губернии, как, например было в империи? – спросила Кира.

– Ну как же! Это же известная история. Император наш выступил как-то с объявлением, мол, так и так: «Я сменил свой мундир и вышел к вам в штатском. Поэтому у нас теперь будут не губернии, а штаты. И я для вас больше не император, а президент и править буду только четыре года». Только никто, конечно, не поверил. Ведь даже если император объявляет себя президентом, он от этого не перестает быть императором. И, к слову, правит-то он уже куда больше…

Что же касается Европии, говорил Влад, хотя она и ближе к Россссии территориально, тем не менее, идеологически скорее относится к Америке. Поэтому они заключили военный союз НАЭТО – Небесный Альянс Экс-Тевтонского Ордена (раньше страны были объединены в НАТО). Однако Россссия, благодаря своим размерам, в союзниках не нуждалась. Она сама по себе один большой союзник. А добыча полезных ископаемых на крайнем севере, да и на той же Аляске, позволили Россссии начать новую эру воздухоплавания, что сделало из нее «Дирижабельную Державу» – как ее иногда называли в Европии, подразумевая, что сейчас Россссия превосходит все страны по количеству боевых дирижаблей.

– Тем не менее, – объяснял Влад, – воздушный флот НАЭТО, возможно не уступает нашему, но, естественно, все эти данные засекречены… Все равно Россссия – сверхдержава! Вон, сколько у нас изобретений: радий в радио используют для передачи сигнала, Спрутник-V… Да чего только наш «Дирижаблестрой» стоит!

Кира пропустила эту пылкую речь мимо ушей, она думала о другом:

– И зачем Россссии столько боевых дирижаблей…?

– Ты не понимаешь, потому что только приехала из Новой Англии. Хотя ты же русссская! Мама твоя – русссская. Ну!

– Как будто Россссия к войне готовится…

– Чего не знаю, того не знаю. Но мой отец, а ты знаешь, что он министр информации, так что он-то в этом разбирается, так вот, он всегда говорит, что война – это крайняя мера. Побеждает тот, кто последним обнажит свой меч! Мировая война была ужасной. Ты потеряла маму, отец много рассказывал о смерти сестры. У всех у них, взрослых, еще сильна память о той войне, они не допустят новой.

Влад начал объяснять, что как раз такое наигранное противоборство, так он и сказал: «наигранное», спектакль противостояния между Россссией и НАЭТО во главе с Америкой – как раз оно и обеспечивает мир. Два идейных полюса – это, как две ноги, на которых стоит планета. Две чаши весов, уравнивающие друг друга. И все ради мира, лишь бы не было второй такой войны.

– Ты думаешь все это не по-настоящему? Эта агрессия… заявления министров…

– Конечно! Отец в министерстве пропаганды гнет свою линию: мол, все они там на западе давно уже… – он не договорил. Астон Мартин резко вильнул влево, объезжая пешехода. – А они, в Америке говорят то же самое про Россссию. Информационная война лучше обычной. А на деле, видишь: ты из Новой Англии смогла спокойно приехать сюда, и никто тебя и пальцем тут не тронет.

– Может все это и неправда, но дирижабли-то настоящие. И бомбы они возят тоже настоящие…

– Ну не знаю, что тебе на это сказать, – он отмахнулся.

Дальше ехали молча. Мимо проносились бакалейные лавки, типографии, левославные храмы рестораны и кафе, магазины одежды, дорогие особняки, поисковые конторы «Месье Рамбле Р.» предприятия и цеха «Дирижаблестроя», парки и скверы. Дома старались перепрыгнуть друг друга, соревнуясь то в высоту, то в длину. И поверх крыш торчали новые крыши, а за ними еще и еще. А над всем этим многообразием возвышался колосс Имперской Государственной Постройки.

Влад припарковал Мартина возле серого невзрачного семиэтажного здания с грязными колоннами у входа.

– Что это? – спросила Кира.

– Институт «Газетоведения», – ответил Влад. – Сюда ты поступаешь. Здесь и я учусь, только на курс старше, а отец ведет лекции. Хотя, конечно, у него много работы в министерстве, поэтому управлять институтом, а тем более лично вести лекции студентам у него нет времени, но его занятия – это нечто! Хотел просто тебе показать место. Потом будем вместе сюда ездить.

Кира отвернулась от серого здания, нагонявшего на нее тоску. Слишком яркие еще были воспоминания о детстве, когда, после смерти матери, отец решил отдать ее в пансионат с холодными спальнями и мерзкими воспитательницами. Она любила отца, была привязана к нему, а тут оказалось, что он оставил ее, также как поступили и другие отцы, вверившие своих дочерей на воспитание леди Спайк.

«Вставайте, мисс Неботова», – каждое утро железный голос прорывался сквозь дымку детского сна.

Голос гремел под рокот механического гудка, сменяющего сладкий пар сновидений на едкий пропитанный техническим маслом дым: «Леди не пристало лежеботничать!»

Облака медленно тухли в открывающихся глазах. Закат сна растворялся в голубой радужке, умирая бликом от включающегося настольного светильника. Глаза походили на озера, по краям которых росли бархатные леса слипшихся ресниц. Веки мягко открывались, и хлорированная реальность подушки резко врезалась в сонную щеку.

Злой гудок леди Спайк раздавался снова.

«Меня зовут Кира. И я не леди. Я просто девочка» – злобно, но шепотом отвечала маленькая Кира в простыню, из-под которой показывались босые тонкие ножки. Железная кровать пансионата отпускала свою пленницу до следующей ночи. Морфей сдавался, ибо с восходом солнца даже в детстве волшебство всегда умирает.

Механическая леди Спайк стояла уже над другой кроватью, уперев грубые руки в кости своих боков. И еще, и еще из белых простыней и подушек показывались другие нечесаные головы благородных девочек. В комнате их жило четверо, из всех Кира была самая младшая, и поэтому доставалось ей больше всего. Выходя в коридор, леди Спайк бросала сердитый взгляд на до сих пор не заправленную кровать у двери. У девочек оставалась четверть часа, чтобы привести себя в порядок: умыться, надеть противно-чистые платья, заплести косички и спуститься на завтрак, где, как обычно, подадут пережаренный бекон, бобы, вареные яйца.

После у детей начинались занятия, как в обычной школе, только учителя, почему-то относились строже и придирались больше ко всем воспитанницам пансионата. Занятия длились до вечера, потом еще раз кормили, потом обязательная стирка и уборка своих вещей, которых было, к слову, немного. Девочкам не разрешалось иметь ничего своего, кроме того, с чем они приехали сюда. Тут им выдавалась пара туфель и другая пара зимней обуви, но это потом, осенью, темное платье простого покроя из грубой ткани, колготки, набор для гигиены и другое. Так, они постоянно стирали ненавистную и не свою одежду, мыли пол, протирали тумбочку у кровати. Каждый год, осенью получая новый комплект одежды от старших детей, они приводили его в порядок, превращая в свой.

Каждой девочке, несмотря на запреты леди Спайк и других воспитательниц, хотелось как-то выделиться на фоне подружек. Одна прятала найденную брошку под кофту, другая носила заколку, поспешно снимая, когда рядом появлялась воспитательница. Кира зашла дальше всех. Узнай взрослые о том, чем она занималась, ее бы, наверняка, отчислили и отправили домой. В тумбочке у нее было что-то вроде тайника, мирка, в котором она собирала всякую всячину: резиночки, металлический шарик, кусок химического карандаша, половинку кураги или черносливины (тогда она их еще не различала), еловую шишку, ключик, непонятно зачем, ведь замков у них не было, вырезку из газеты, об окончании войны и фотографию с родителями.

Но и на этом Кира не остановилась. Там, где кровать упиралась в стену, она содрала кусок обоев (он тоже отправился в тайник) и так, чтобы никто не видел – одеяло заслоняло тайну – по ночам писала химическим карандашом на стене. Писала она, в основном, всякие гадости: «Спайк – дура» (в оригинале фраза звучит иначе, но не будем дискредитировать маленькую девочку) или «23.06. Эмму выпороли. И правильно сделали». Были тут и совсем старые надписи. Когда место заканчивалось, Кира либо отдирала обои дальше, либо шаркала рукой по стене, стирая старое. Второе она делала реже.

Еще она планировала убежать из пансионата. И это желание было таким сильным, что, казалось, оно вот-вот обретет материальную форму. Ну не мог Кирин отец, ее добрый, любимый папа отдать ее в такое ужасное место! Нужно было непременно вернуться домой и рассказать, что с ней происходило во время обучения!

Под кроватью, куда леди Спайк никогда не заглядывала, не потому что ей лень, а потому что ей, в сущности, было наплевать, Кира собирала одежду для побега. Штаны, мальчишеская куртка, ботинки и солдатский вещмешок. Все это она нашла за те редкие прогулки по городу в сопровождении воспитательниц, которые у нее были. Проносить их в комнату было труднее всего, но Кира оказалась хитрее, и каждый раз в ход шел новый способ. То она просила вернуться в комнату, из-за больной головы, то держалась рукой за живот или, вернее сказать, придерживала спрятанные там штаны, чтобы те не выпали из-под накинутого поверх пальто. Однажды ей совсем повезло, и она выпросила у мальчика на улице обувь и куртку, когда воспитательниц не было рядом. Кира просто пронесла это в свою комнату и положила под кровать, никто ничего не видел. Вот так повезло! Она знала, что, если это найдут – будут бить. Бить до крови, может, до потери сознания, но ведь не должны найти…

Ох, как не хватало ей в ту минуту кого-нибудь родного рядом.

Кира вспоминала, как до смерти матери все было иначе – как тогда, на даче, слыша раскаты грома, она – маленькая картавая девочка – с воплем «глоза!» прибегала в спальню двоюродного брата и, становясь теплым одеяльным айсбергом, забиралась к нему в кровать, впадая в летнюю спячку до самого полдника – ровно до тех пор, пока Влад, несколько раз потрепав ее по голове, ни скажет на старомодный манер, что «чай-с уже подан». И тогда спустившись на веранду, они рассядутся за столом, покрытым выцветшей клеенкой, ведь окна выходят на южный сторону, и, налив горячий кипяток в блюдца, будут, сладко прихлебывая, чаевничать…

Бежать она собиралась совсем скоро, нужно было вернуться к папе, туда в загородный дом. Для этого необходимо лишь поймать автомобиль, оттопырив большой пальчик, или раздобыть билеты на пригородный поезд, или… Как он решился отдать свою единственную дочь сюда? Да, он потерял жену, и ему, наверное, тяжелее, но почему…?

Иногда желания обретают покровительство мысли, и тогда позыв превращается в идею, а идея в план. А мы всегда живем по плану, потому что нам кажется, что все, происходящее потом с нами – единственно правильный путь. Ведь мы герои. Мы родились и выросли на историях про рыцарей. А рыцари убивают драконов! А значит мы и добрые и обязательно победим зло!

И жизнь нас дразнит, и сама дает то, чего хочется именно сейчас. Стоит куда-то поспешить и тут же на остановку походит нужный трамвай или омнибус, или мы хотим поговорить с человеком, а он сам пишет письмо или даже (подумать только!) попадается случайно на улице. В городе, где столько людей, попадается тот единственный…

Так и Кира: всегда она знала в какую минуту, где надо быть, и все складывалась вокруг так, будто кто-то невидимый взял ее руку вел за собой сквозь неразрешимый, путаный лабиринт времен и пространств. Как маяк, этот кто-то освещал путь от станции к станции и дальше. Видеть этот маяк – особый дар, которым обладают только ребенок или волшебник. Может, Кира была и тем, и другим? И потому, повзрослев, не разучилась видеть свет. Быть может теперь этим маяком был Влад, ведь он забрал ее к себе, став частью ее истории?

Влад улыбнулся, глядя, как сестра напряженно думает о чем-то ему неведомом.

И его автомобиль помчался дальше, оставляя позади след алых фар. Они переехали мост и встали в небольшую пробку по набережной.

На съезде была авария, у которой стоял регулировщик в форме. «Граждарм» – назвал его Влад.

Граждарм – как много в этом слове для сердца русссского слилось… в сущности – Россссия и воплощает в себя эту мировую дихотомию. Граждане и жандармы переодически меняются местами. И все люди в нашей стране делятся на сажающих и посаженных, а иногда это и вовсе один и тот же человек.

Отсюда с набережной открывался вид на Кремль – он же Кремовый Замок – главную резиденцию Императора. Белые, как будто бумажные, стены ярко отражали солнце. Каждая из башен венчалась звездой – символом того, что дирижабли – это не предел, и грядет сверхновая эра воздухоплавания, когда Россссия начнет покорять космос.

– Знаешь почему Кремль?

– Что? – не расслышала Кира, все еще находясь в своих детских переживаниях.

– Я говорю, знаешь почему Замок назван Кремовым?

Кира задумалась.

– Потому что белый? Как крем на торте.

– Нет, – Влад усмехнулся, – но почти. По легенде город был основан на берегу реки. А река была молочной. «Молочная река, кисельные берега…» – процитировал он какую-то летопись или сказку. Что, по существу, одно и то же. – Молоко взбивалось на порогах и получался крем и сливки. Их тут много было. Конечно, не сам замок из них построили, но люди начали торговлю маслом. Так город стал экономическим центром, а также центром молочной продукции. Поэтому есть еще один топоним, присущий только Петербургу: «белые ночи». Это особое время в году, в июне, когда устраиваются ночные гулянья и ярмарки. А петербургские купцы продают молочную продукцию, поэтому и «белые». До революции стен не было. И здание называлось Зимним Дворцом. Опять же, цвет зимы – белый. Но потом, наученный историческим опытом, император повелел воздвигнуть вокруг дворца стену и вот, пожалуйста, это уже не Дворец, а Кремль. А разница – в одном заборе. Россссия вообще-то вся – страна заборов…

Кира была в восторге от старинной легенды, которая так легко привязывалась к исторической правде.

– Расскажи еще что-нибудь, – попросила она

– Например?

– А расскажи… про свою семью! Правда, что вы вампиры?

Тут Влад расхохотался так, что на секунду выпустил руль.

– Вот умора! Вампиры! Ха-ха! – не мог никак отсмеяться Влад Дракула. – И кто же это сказал?!

– Ну… – Кира постеснялась своего прямого вопроса, но, видя, как он развеселил Влада, тоже улыбнулась.

– Твой папа тебе это сказал! – догадался Дракула. – Когда ты ехала сюда! И еще что-то вроде: «Берегись этих кровожадных пиявок!» Ха-ха-ха!

Кире стало неприятно, что Влад так говорит про ее отца. Тем более, что он угадал почти слово в слово.

Наконец, брат отсмеялся.

– Кир, послушай. Ну какой я вампир, а? Нет, может когда-то в древности… но все это просто семейная байка, которую мы используем в нашу пользу. Отец – влиятельный человек, ему нужно поддерживать имидж. Ну и да – у нас в семье, если можно так сказать, есть ряд особенностей… У отца фотофобия. То есть он не переносит солнечный свет и яркие цвета. Поэтому мы все в черном. И ты тоже. И тебе придется носить черное, раз ты теперь часть нашей семьи…

– Спасибо за платье! – спохватилась Кира, но Влад отмахнулся: мол, пустяки. И не обращая внимания на ее благодарность, продолжил говорить:

– Также у него альбинизм, поэтому он бел, как нежить, а еще аллергия на серебро и плохая реакция на кровь. Поэтому ему приходится придерживаться особой диеты и вести определенный образ жизни. Да, он ходит в черном, бодрствует по ночам и пьет красное вино, но для вампиризма этого маловато, зато достаточно для любителей сплетен и завистников.

– Много заболеваний для одного человека… – озабоченно сказала Кира.

– Тому виной история нашего дома, которая долгое время была помешана на сохранении чистоты крови, что неизбежно приводило к бракам внутри семьи, – Кира думала, что Владу эта тема неприятна, но говорил он спокойно.

– Влад! – вдруг как будто вспомнила Кира, – почему медсестра в больнице так удивилась, когда я сказала, что ты мой брат?

Он нахмурился.

– Не знаю, – признался Дракула-младший. – Что же до истории нашего дома, – продолжил он. – То меня, например, назвали в честь какого-то там прапрадеда Влада Третьего Цепеша. Говорят, он жил в Трансильвании, и сажал турков на кол. Ну так это было средневековье – оно и понятно. Честно говоря, об этом я знаю мало. Отец и твоя мама – были единственными наследниками рода. Но тетя жила в Новой Англии, а отец не особо разговорчивый.

Скоро они выехали в пригород, который некогда была самостоятельным городком и потому здесь, на окраине, где по большой части строились новые огромные, но непрочные дома – урбанистические памятники россссийского империализма, сохранилась старинная архитектура прошлого века.

Машина свернула с основной дороги и закружилась по брусчатому серпантину маленьких извилистых улиц.

Дома и дворы переплетались и делились трещинами, заборами, оградами. Здания так и норовили выпятить острый карниз или кривой, поросший мхом, угол, из которого давно вываливались кирпичи.

Запутанный лабиринт переходов, кустов и детских площадок порождал свой собственный мир, спрятанный от большого города, на окраине которого он разродился.

И только старая кирпичная пожарная башня, выглядывающая над электрическими проводами и ни с кем не соревновалась. Казалось, она стояла здесь еще до появления домов, города и даже людей. Она не принадлежала людям, не принадлежала времени, была вне его. Она по-своему заменяла стеклянную Имперскую Государственную Постройку, которую отсюда, из старого города, было не видать. Красные кирпичи крошились и выпадали, свои окна башня давно растеряла, и в слепых отверстиях просвечивала винтовая лестница, ведущая наверх. В сквозных дырках виднелось небо, через трещины пророс плющ.

Стены соседних домов покрывал декоративный виноград. Сплетенные между собой лианы растопыривали зеленые листья-пятерни. Лианы казались такими крепкими, что по ним можно было бы забраться на крышу, покрытую стальными листами, которые нагревало июньское солнце. Там же среди лиан птицы вили себе гнезда из палочек и сора, которого во дворах была навалена целая куча. Дворники не доходили до сюда.

На помойке копошились вороны, трансформаторная будка угрюмо гудела, гоняя по проводам электрический ток. Все это было ново и загадочно, совсем не похоже на тот шумный Петербург, который остался позади. Здесь даже привычные предметы обретали какой-то еще не открытый, таинственный смысл.

Дворы не были чем-то единым. Непохожие друг на друга дома – казалось, они стоят вразнобой, будто те, кто их строил, ссорились и пытались урвать кусок земли у своих врагов. Все выглядело живым, здания дышали и двигались вместе с шорохом шин автомобиля. Машин тут почти не было, потому что они не имели здесь власти. Это был старый мир, не знающий техники, поэтому, Кира уже чувствовала это, здесь господствовали совсем иные силы… Да, именно в таком месте и должно располагаться поместье Дракулы. Как бы на неприметной окраине, но на самом деле в центре, ибо дом министра информации – это центр Россссии. Править из тени удобнее всего. Не привлекая лишнего внимания, граф дергал императора и министров за ниточки. Кира почувствовала это, просто оказавшись среди этих домов.

Мощеные проходы, вьющиеся лентами, бордюры и клумбы, притирающиеся друг к другу окна, через которые можно легко перекрикиваться – образовывали лабиринт. Он поглощал, завлекал и манил новую гостью.

Здесь легко можно заблудиться, если не знать секретных ходов, но знают их лишь те, кто рос на этих улицах, те, кто с самого детства находились здесь. Этот мир не терпел чужаков. Здесь не работали правила. Дорожки струились и сворачивали там, где никогда ни одна дорога не свернула бы и появлялись вопреки логике и архитектурной задумке.

Астон Мартин проехал мимо черного чугунного забора, обвитого декоративным плющом, и остановился у ворот, за которыми виднелся темный еловый лесопарк.

У дома напротив возвышались греческие статуи из лепнины. Атланты, забытые своими богами, устало подпирали балконы второго этажа. Никому не нужные, с крошащимися мускулами, статуи принадлежали тому времени, когда пожарная башня работала по назначению. Они знали про нее все, но разучились говорить. А может в человеческом языке не хватало нужных слов, чтобы описать все, что здесь происходило когда-то давно.

Сначала, Кира подумала, что дом с атлантами и есть поместье Дракулы, но Влад вышел из машины и открыл чугунные ворота, от которых вела еще одна дорога, уходившая под тень еловых веток. Шины зашуршали по грунтовке.

– Отец любит уединение… – ни к кому не обращаешь проговорил Влад. Он вел, будто загипнотизированный, не отводя глаз от петляющей дороги.

Из-за деревьев выступил особняк. Дом походил на замок: грубо выделанные русты облицовывали фасад. На массивном фронтоне виднелся герб дома – летучая мышь с распростертыми крыльями. Третий этаж кончался маленькой башенкой, похожей скорее на ротонду, нежели на настоящее боевое укрепление. Крутые скаты черепичной крыши покрывал сор, нападавший с соседних деревьев, которые росли на участке. К старинной двери вела лестница, испещренная трещинками. Ни в одном из окон свет не горел. Дом словно пустовал.

Поместье было построено в прошлом веке. Готический стиль казался нарочито мрачным и угрожающим, настолько, что это просто не могло быть правдой, будто мультипликационный персонаж, нарисованный специально так, чтобы зрители поняли, что перед ними действительно злодей.

– Ну вот ты и дома, – Влад вышел из машины. – Наверное, отец спит, – предупредил он. – Сегодня ведь особенно солнечно. Поэтому ты, если что, не удивляйся, что так пустынно…

Он потянул за кольцо и открыл тяжелую деревянную дверь. Та медленно отползла в сторону, обнажая темные недра центрального зала, похожего на волчью глотку. Кире на мгновение почудилось, что стоит ей переступить порог, и она уже не сможет выйти обратно.

– Входите смело и по своей воле! – раздалось из глубины.

– Father! – обрадовался Влад.

9

– Ко мне, мои мальчики! – повелел голос из темноты.

Кира тут же хотела поправить дядю, что она все-таки, пожалуй, девочка. Но вдруг раздался лай, и она поняла, что Адольф Геннадьевич обращался к псам.

– Я включаю свет! – предупредил своего отца Влад. В зале загорелось несколько тусклых светильников. В это время дверь на улицу закрылась, и солнце перестало проникать в здание. Внутри стало только темнее.

Граф Адольф Геннадьевич Дракула, министр информации Соединенных Штатов Россссии и ректор Института «Газетоведения» стоял в центре залы в окружении двух кровожадных доберманов, приветствуя только что прибывшую гостью. На глазах у него были надеты солнцезащитные очки, выкрашенные в черный волосы зачесаны назад. Черный сюртук походил на мантию. В руках – черная трость с песьей головой на эфесе. На ногах – черные кожаные ботинки.

Сутулая мрачная фигура отстраненно, но с должным почтением подозвала Киру к себе и, взяв ее ладонь в свои холодные бледные руки с длинными пальцами, покрытыми перстнями, и проступающими голубыми венами, старомодно поцеловала.

– Добро пожаловать домой. I'm glad you came, – приветствовал он на двух языках.

– Thank you so much. I'm glad too, – Кира поняла, что это проверка ее манер, поэтому поддержала разговор на английском.

– Дитя, знаю, как ты устала после дороги, и после того, что с тобой произошло… Да и после больницы тебе, верно, хочется немедленно переодеться и поесть, но прежде, чем дать тебе отдохнуть, я вынужден просить поговорить с тобой наедине. Пойми, это дело государственной важности! – добавил граф, наклонившись к самому уху племянницы.

Кира бросила растерянный взгляд на Влада, но тот лишь пожал плечами.

– А ты, – обратился Дракула-старший к сыну, – пока распорядись насчет ужина.

Граф повел девушку по винтовой лестнице и дальше по коридору до своего кабинета. Кира была слишком озадачена, чтобы сейчас изучать дом. На это еще будет время… Поэтому ничего толком не рассмотрев, она оказалась в кабинете Дракулы-старшего. Кабинет представлял из себя большую комнату с книжными шкапами по периметру и тисовым письменным столом по центру. За столом находилось панорамное окно, выходящее во внутренний двор. Впрочем, оно было занавешено шторами.

– Надеюсь, моя племянница простит мне мою неучтивость, но дело не требует отлагательств… Присаживайся, – он указал на кожаное кресло. – Я хочу, чтобы ты мне все рассказала.

– И что вы хотите знать? – все еще не понимая, спросила Кира.

– Все! Все о крушении дирижабля «Мирный». Счастье, что одна из выживших свидетелей катастрофы – моя дорогая родственница!

– Ну… – стала вспоминать Кира, решив не задавать лишних вопросов, – мы проходили Средиземное небо… Видимо, были уже недалеко от границы, где-то над Финским заливом… Был вечер. Где-то после ужина…

Она рассказывала, а граф делал какие-то пометки у себя на листе.

– Мы гуляли по палубе…

– Мы? – переспросил граф.

– Да, со мной был… друг, Эрик… Сын какого-то князя, кажется… он сейчас в больнице, откуда меня забрал ваш сын. Он тоже выжил. Потом я увидела самолет. Не наш, не русссский. Эрик сказал, что это был перехватчик.

– Самолет?! – воскликнул Дракула.

– Ну да, потом толчок и…

– Точно ли был самолет!? – ему вдруг стало сложно сдерживать эмоции… Кире показалось что под темными стеклами очков забегали глаза.

– Точно, – Кира кивнула.

– Так-так-так… – тут граф снял очки, и в глазах мелькнули искорки, будто тысяча пазлов сложились наконец-то в одну единую картину. От напряжения на виске проступила вена.

– А почему вы спрашиваете? – не выдержала Кира.

– Я думаю, – медленно проговорил он, – думаю…

Дракула никак не решался высказать свою мысль.

– Кира, дорогая моя племянница, боюсь, мои опасения подтвердились. Ваш дирижабль сбили.

10

– Этого не может быть! – воскликнула девушка, на секунду забыв о манерах.

– Я бы тоже хотел, чтобы это не было правдой. Но ты сама сказала, что видела самолет… Видишь ли, наш император поручил мне разобраться в этом происшествии и предоставить отчет в течение двух месяцев. Конечно, все нужно будет тщательно проверить… Но, к сожалению, уцелевших свидетелей не так много. И ты – чуть ли не единственная, кто сохранил рассудок. Я уже занимаюсь этим делом месяц, и пока что ситуация не в нашу пользу, мы уже осмотрели обломки, те, что сумели найти в воде, сопоставили баллистические отчеты… Впрочем, это сейчас не важно, я попрошу тебя в будущем мне помочь… Возможно, когда император привлечет меня к ответу, я призову тебя поучаствовать в моем докладе в качестве свидетельницы. Надеюсь, ты мне не откажешь… Но, если наши опасения подтвердятся, и это действительно была воздушная атака. Это будет означать только одно…

– Война… – испуганно прошептала Кира. И тут же вспомнила, что граф и так ведет информационную войну с западом. Однако, если НАЭТО или еще кто-то другой сбил их мирный дирижабль, информационная война перерастет в настоящую…

– Но ведь нужно проверить еще бортовой журнал и черный ящик «Мирного»!

– Конечно, конечно, – согласился граф. – Это я беру на себя. То, что ты рассказала сейчас – этого пока достаточно. Будь готова подтвердить это официально… Вместе мы доберемся до правды и разгадаем эту загадку. Ну а пока от тебя ничего не требуется. Забудь об этом разговоре. Тебя ждет поступление, к тому же тебе нужно обжиться у нас дома. Как я понимаю, вещей у тебя не сохранилось. Влад позаботится о тебе. Комната для тебя уже готова, а завтра вы поедете в магазины и купите все необходимое. Тебе нужно отдохнуть. Спасибо тебе, дитя, ты очень храбрая.

– Сколько уцелело людей?

– А ты все хочешь знать, верно? – Дракула-старший снисходительно улыбнулся. Улыбка плохо смотрелась на его мрачном лице.

– Включая тебя, девять человек, – ответил он.

Девять! Ей невероятно повезло… и она, и Эрик, и Мари попали в это ничтожно маленькое число. Ведь, не считая команды, на борту «Мирного» было 50 пассажиров. А теперь… почти все они мертвы…

Дракула видел, как Кира о чем-то сосредоточенно думает.

– Прошу тебя, не забивай этим голову. Просто живи обычной жизнью. Знаю, после того, что произошло это трудно, но у всех людей свои шрамы… Теперь ты в надежных руках. Я помогу тебе с поступлением, а Влад покажет город. Впереди у тебя много счастливых дней! – он хлопнул в ладоши. – Долорес! Пашик! Яшик!

В кабинет зашла моложавая грудастая женщина за сорок с пышной американской прической. Из-за спины женщины выглянули два мальчугана. Пухлое тело служанки стягивало модное платье горничной, не лишенное синематографической стереотипности и напрочь лишающее фантазии любого смотрящего на нее.

Мальчишки – младшему на вид не больше десяти, старший – почти ровесник Киры и Влада – наоборот, носили на себе скверные обноски.

– Позволь представить тебе твою прислугу. Это Дороти, горничная.

Женщина склонила голову в поклоне отчего лоснящийся подбородок обзавелся нижним соседом. От ее бюста веяло туалетной водой, а на раскрашенном косметикой лице сияла глупая улыбка.

Маленький паренек шмыгнул носом.

– А это домовой и садовой. Пашик и Яшик. Они братья, хоть так и не скажешь, – граф бросил презрительный взгляд на копну спутавшихся, нечесаных волос мелкого мальчугана и перевел не менее презрительный взгляд на сальные патлы долговязого парня. Пашиком, очевидно, звали десятилетнего, догадалась Кира. Он с детским любопытством разглядывал гостью. «Яшик» же, которого девушка про себя от смущения решила никогда не называть уменьшительно-ласкательной формой имени и вообще, по возможности не прибегать к его услугам, смотрел несколько подавленно и зажато. Он сутулился, несмотря на свой рост. Лицо покрывали прыщи.

– Домовой? – переспросила Кира, переводя взгляд от костлявой фигуры сверстника на спрятанные под челкой голубые глаза ребенка.

– Не знаю, как принято в Англии, но у нас в приличных домах обычно держат мальчика-служку, который выполняет мелкие приказания по дому – поэтому домовой. Садовой – делает то же в саду. Дороти проводит тебя в твою комнату. Разумеется, белье и все необходимое уже готово.

– Прошу, miss, – женщина отошла в сторону, уступая Кире дорогу.

– За тобой придут к ужину. И еще, – граф назидательно понизил голос. – Будет лучше, если ты не станешь ходить по дому одна, Азраил и Азазелло не любят чужаков.

11

Комната Киры была не слишком большой, но вполне уютной. Как и во всем доме, окна были зашторены тяжелыми плотными гардинами из темной ткани, которые не пропускали свет в помещение, создавая полумрак.

Но, когда Кира их отдернула, по полу пробежал приятный вечерний свет, озаряя широкую кровать с балдахином, туалетный столик с зеркальцами причудливой, витражной формы и шкап для одежды. Мебель ручной работы была выточена из темного дерева, что придавало комнате вид старинный и загадочный. Несмотря на старания прислуги, или как раз благодаря им, в комнате запах недавней уборки смешивался с еще не осевшей пылью, частички которой, попадая на свет, вились маленькими серыми искрами.

Пыль была таким же важным атрибутом обстановки, как блеклая картина на стене или ваза с гербарием. Пыль – часть этого ветхого дома. Пыль здесь хозяйка всего, а Кира лишь гостья.

Дороти оставила девушку одну, предварительно показав, где в ее комнате вход в собственную ванную и уборную. После прислуга удалилась, пожелав приятного отдыха. Но Кира не чувствовала себя уставшей. Наоборот, новая обстановка воодушевляла ее, манила, будто хотела поведать историю этого старого поместья.

Убрав фотографию семьи в пустую рамку, заботливо приготовленную кем-то на ее прикроватном столике, Кира села на край мягкой перины, смяв ровное покрывало. На стене мерно тикали часы. Никаких других звуков поместье не издавало.

Почему-то Кире вдруг стало не по себе, будто она осталась одна в этом доме и во всем городе, а все люди бросили ее. Чтобы отогнать наваждение, девушка выглянула в коридор. Тот тянулся длинным багровым ковром мимо похожих друг на друга дверей. Все они были закрыты, кроме одной, в самом конце коридора. Памятуя о предупреждении графа, Кира тихо (насколько позволяла сломанная нога) пошла в сторону открытой двери. Со стен на нее косились осуждающие взгляды портретов в круглых рамах, изображающих весь род Дракул.

Открытая зала оказалась библиотекой.

Книги разного содержания и назначения располагались по цветам и размеру, в разнобой и коллекционными собраниям. Старые и новые, русссские и зарубежные, китайские свитки и манускрипты, рассыпающиеся на руках пергаменты и китайская бумага – Кира медленно шла мимо эпох и сражений, историй любви и ненависти, выдумок и наиточнейших чертежей. Из-за застекленных полок на нее тысячами корок таращились Моби Дики, Дон Кихоты, Фаусты и Гамлеты, многоликие и разноцветные Пушкины, Гоголи, Достоевские… Шведы и другие псевдоскандинавские авторы… «Два капитана», «Десять негритят», «Двенадцать рассказов-странников»… экземпляр книги про капитанскую дочку и той книги, где эту капитанскую дочку сожгут в печи. Никем не осиленный Джойс и многократно прочитанный Хемингуэй, полное собрание сочинений гастролирующего литобъединения «Тур гениев», сборники рассказов чуть не дожившего до рождения наших героев классика литературы А.П. Чехова, чьи инициалы, если произносить их неотрывно от фамилии – «апчехов!» – вынуждают говорящего тут же прибавить: «Будьте здоровы!», а заодно напоминают преинтереснейший факт из жизни доктора – он умер от туберкулеза. Другой любопытный эффект создают инициалы, прилепленные к фамилии современника нашего повествования – Е. Бунина – неизвестного брата русссского писателя, чья биография пестрит такими же фамильярными похождениями, как и биография самого Ивана Алексеевича. На верхней полке возлежал «Обломов», чуть ниже красовался Оскар Уайльд, дальше были оба Островских, оба Толстых и одна Толстая, один Ремарк со множеством ремарок (такой каламбур не использовал разве что ленивый), а также Цветаева, Берроуз, Ахматова, Гомер, Пастернак, Гумилев, Солженицын, Керуак и прочие, и прочие… – они соревновались и перекрикивали друг друга, устраивали на полках литературную чехарду из собственных цветных обложек, переплетов и страниц…

– Любите читать? – тишину нарушил вкрадчивый вопрос.

Кира резко обернулась на голос.

За ее спиной стоял немолодой мужчина с благородным, задумчивым лицом и спокойными глазами. Одет он был прилично, но по-домашнему. На грудь свисали прямоугольные очки на цепочке. Коричневый вязаный свитер, застегнутый на четыре нижние пуговицы, подпирал старческий живот. Под свитером – рубашка, застегнутая на все пуговицы, к чему обязывала экзотическая бабочка-галстук под идеально выглаженным воротничком.

Желто-черная бабочка, привыкшая маскироваться под пестрые цвета, отрастила на своих крыльях черные горошинки, что придавало ей сходство с колорадским жуком.

– Люблю, – Кира покосилась на пухлые руки пожилого господина, в которых тот держал сборник рассказов Борхеса.

– А вы, верно, та юная леди, прибытие которой весь дом ожидал с самого утра, – догадался человек. – Простите, вы…?

– Кира. Кира Неботова, – представилась девушка.

– Красивая фамилия, – мужчина покивал головой. – Меня зовут Владимир Владимирович Однабоков. Я, как и вы, гощу у графа.

– Вы здесь живете?

– Разумеется, а также преподаю в Институте «Газетоведения», там же, где работает и Адольф Геннадьевич. Однако, в отличие от него, я веду курс по русссской литературе.

– Значит вы и мой преподаватель тоже!

– Вот как! Очень приятно. Хотя до начала занятий еще целое лето, – он прошел к окну и сел в большое кресло, приглашая Киру сесть напротив. – Слышал о вашей катастрофе. Примите мои соболезнования. Надеюсь, вы непременно поправитесь…

Кире не хотелось говорить об этом.

– Скажите, – вдруг вспомнила она то, мимо чего ее блуждающий взгляд пробежал как бы не заметив. – Это ваши книги стоят там на полках?

– Мои, – подтвердил Однабоков.

– Хорошие?

– Хм, – Однабоков задумался. – Мне трудно оценить. Может как-нибудь вы сами мне скажите.

Однабоков в свою очередь не хотел говорить книгах. Стеснялся ли он? Скромничал? Кокетничал? – думала Кира.

– Так значит вы теперь будете здесь жить, а учиться будете в институте.

Кира подтвердила, что, похоже, так оно и будет.

– Тогда хочу вас предупредить, – Однабоков вкрадчиво понизил голос и посмотрел по сторонам, чтобы убедиться, что их не подслушивают. – Остерегайтесь графа!

– Что это значит? – не поняла Кира.

– Вы рискуете стать графоманкой, – прошептал он и улыбнулся, видя непонимание на лице собеседницы. Похоже, ему нравилась словесная игра и собственное интеллектуальное превосходство.

– Как это?

– Графоманки – те, кто попал под чары графа.

– Старшего или младшего? – вторя тону Однабокова, прошептала Кира. Тот смерил ее изучающим взглядом.

– Ну, в вашем случае, конечно, младшего. Вряд ли пожилые мужчины вроде Адольфа Геннадьевича заинтересуют вас. Но тем не менее сила обоих очень велика. Стоит поддаться очарованию одного из них и…

– …И что? – спросила Кира после паузы, которая не была предназначена для того, чтобы Однабоков закончил предложение. Она взывала к умолчанию и такту, поэтому Однабоков начал новое предложение:

– Я здесь давно живу и видел многих девушек, которых молодой граф водит к себе в комнату. Мне, как джентльмену, не следует распускать слухи, но я лишь хотел предупредить вас… Ведь вы, Кира (вы позволите вас так называть?), уже в его доме, а значит и в его власти!

– Но я его сестра, хотя и двоюродная…

Однабоков многозначительно посмотрел: хоть кого-то это когда-нибудь останавливало? От такого взгляда писатель показался Кире старым пухлым Дионисом в окружении молоденьких нимф, упоенным дорогим вином и собственной эстетической эстетикой. Но образ этот был не неприятным, скорее наоборот, от него веяло негой и солнечным лугом.

– Я лишь хотел предупредить. В этой стране, этом городе, а особенно в этом доме порой творятся такие вещи… И последствия могут быть необратимыми. Имейте это в виду. Кстати, – он посмотрел на Кирину босую ногу и неожиданно сменил тему, – где же ваша обувь?

12

Кира не успела ответить Однабокову. В библиотеку вбежал Пашик и объявил, что граф просит всех спуститься к ужину. Столовая находилась на первом этаже. Ходить по лестнице на костылях то вверх, то вниз Кире уже надоело. Но если граф «просит» – нужно идти. Порядок в этом доме она поняла сразу.

Просторная зала с панорамными окнами, доходящими до самой земли, освещалась вечерним светом. Единство стекла нарушала дверь, ведущая на летнюю веранду. Там располагался столик поменьше и уличный очаг.

За окном темнело, и в сумерках все хуже различались очертания леса, обступившего дом. Могучие деревья теперь казались великанами-стражами, преграждающими путь – не выбраться из замка, не сбежать.

В зале был мраморный холодный пол. Но стоило Владу обратить на это внимание, как Пашик принес тапочки, а вернее тапку, для босоногой Киры. В противоположной от окна стене был вделан массивный камин со старинными часами наверху. Внутри потрескивали поленья, создавая игру светотени во всей зале. Камин казался чем-то живым, единственно живым местом в мрачной обители Дракулы.