Китайская петля

Глава седьмая

Медленно возвращалось сознание, отмечая холодный снег на лице, сухую траву перед глазами, ссадину на щеке от удара лицом о горную щебенку. Андрей поднял голову. Мир сузился до небольшого круга, похожего на дальний просвет в темном туннеле. Поднявшись на ноги, Андрей осмотрел и ощупал тело: руки-ноги двигались, ничего не болело, но на груди чувствовалось жжение. Он расстегнул полушубок: на свитере появилась дыра с обгорелыми краями, кожа была красной, как после ожога. Крестик исчез. Такое же пятно появилось и под браслетом, но снег, набившийся в рукава, приглушил боль. Колечки браслета почернели, отливая голубоватой окалиной.

День потемнел, пошел густой снег. Стояла тишина — ни выстрелов, ни криков. Андрей продолжил подъем, двигаясь осторожно из-за легкого головокружения. Скалы уходили вверх и вниз, пропадая в серой кружащейся мгле. Постепенно склон стал положе, овражек расширился, превратившись в широкий распадок, поверху которого были надуты снежные карнизы. Преодолев последние метры, Андрей вышел на ровное место. Снег лежал глубокий, рыхлый, без всяких следов дороги, по которой совсем недавно повез их Миша.

Грудь стиснуло страхом, в горле стало сухо. Андрей встал в китайскую «стойку всадника», закрыл глаза, выровнял дыхание. Страх ушел, сменившись спокойствием, а потом и желанием действовать. Тогда Андрей двинулся прочь от берега, пристально глядя вперед, вслушиваясь в тишину зимнего леса. День постепенно угасал, а снегопад все продолжался, скрывая частые березовые стволы.

Внезапно нога наткнулась на что-то мягкое. Пнув валенком раз-другой, Шинкарев увидел посиневшие, скрюченные пальцы. Замерзшие тела Андрей видел и раньше, потому не особенно удивился. Откидав рыхлый снег, он обнаружил труп мужчины в грубом овчинном полушубке. Круглая матерчатая шапка с меховой опушкой свалилась с головы, стриженой «под горшок», рот был забит снегом. Вместо одного уха — пятно мерзлой крови. Это ладно. Уши Андрей и сам резал, — были обстоятельства, — а вот шуба, шапка… Да еще обнаружившийся рядом с трупом грубокованый, выщербленный топор на длинном прямом топорище.

Нет, не зря ему Мастер документы подсунул. Стало быть, все-таки семнадцатый век. Попал он сюда физически, в своем сознании, или еще как-то, принципиального значения не имело. Главное сейчас было — выжить, не замерзнуть, не погибнуть с голоду, найти Мастера.

Андрей поднялся и пошел туда, где в двадцать первом веке располагался город. В семнадцатом, насколько он помнил, там тоже жили. Топор он захватил с собой. Взял и кожаный пояс, на котором висел железный нож с рукоятью, обмотанной сыромятным ремешком, в ножнах из твердой коричневой кожи, украшенной тусклыми оловянными бляхами.

Вновь замелькали березовые стволы, они стояли часто, ближе и дальше, сливаясь в сумеречную черно-белую рябь. В подступавшей ночи, за кружением снега, где-то в глубине леса появилось слабое красноватое свечение. Поколебавшись, Андрей осторожно двинулся в его сторону. Пока шел — стемнело по-настоящему. Видны были лишь языки пламени, мелькавшие за черными стволами. Наконец, до слуха донесся треск, а затем ощутимо повеяло теплом.

Андрей вышел на открытое место и остановился. Перед ним сильно и ярко горело квадратное здание, сложенное из толстых бревен. Таких срубов он еще не видел: бревенчатые стены с узкими бойницами поднимались примерно на метр выше плоской крыши.

«Грамотно зажгли, по-сибирски, — подумал Андрей. — С четырех углов, чтоб и концов не найти».

Снег вокруг был испещрен круглыми следами с ямками в виде полумесяцев. «Подковы?»

Недалеко от горящего дома, на земле валялся еще один труп, из длинной шубы торчало несколько оперенных стрел.

Внезапно крыша дома провалилась, языки пламени и снопы искр рванулись к черному небу, навстречу редким снежинкам.

Жар, шум и треск еще усилились. Андрей склонился над трупом, и в следующий миг ему в спину уперлось что-то твердое и острое.

«И, а, сань, сы, у», — под внутренний счет до пяти, произнесенный по-китайски, Андрей высоко поднял руки и медленно обернулся. Перед глазами, снизу вверх, прошли переступающие копыта, грудь коня, обведенная кожаным ремнем, крупные желтые зубы, закусившие железные удила, черно-кровавый глаз, в котором отражалось пляшущее пламя. А выше, над конскими ушами, молодое скуластое лицо. Горящие глаза-щелки холодно и цепко впились в Андрея. Отсветы пламени играли на узком жале копья, под которым покачивалась длинная черная кисть. Всадник рявкнул что-то коротко и грубо, речь его напомнила Андрею когда-то слышанный казахский.

— Бельмеим! Моя твоя не понимай! — раздельно и четко ответил Андрей.

— Туда иди! — бросил всадник на ломаном русском, качнув копьем.

В черный ночной лес уходила свежевытоптанная тропа, скрываясь в густой поросли молодых берез. Горящий дом остался позади, но впереди замелькал еще один огонь. Тропа сделала поворот, за ним еще, Андрей протиснулся сквозь кусты и вышел на полянку, на противоположной стороне которой начинался густой сосняк. Похоже, на полянке отдыхал какой-то военный отряд. Горел костер, слышался треск сучьев, нос ощутил запах дыма. В медном казане, подвешенном над огнем, булькало какое-то варево, распространяя по лесу сытный мясной запах. На краю полянки стояли кони, к седлам которых были приторочены большие луки и копья со свисающими черными бунчуками. У костра, на расстеленных кошмах, устроились несколько азиатов в овчинных шубах и толстых стеганых кафтанах с нашитыми железными пластинками, с кривыми саблями на боку.

Один человек заметно выделялся среди прочих — на нем был низкий железный шлем с опушкой из лисьего меха, лисья шуба, под ней кольчуга с блестящими бляхами на груди. Из-под кольчуги виднелся длиннополый атласный кафтан с узорным подолом. Чуть поодаль, прямо на снегу, со скрученными за спиной руками сидели несколько славян, одетых в полушубки и валенки. У двоих лица окровавлены.

Андрей попытался было остановиться и осмотреться, но спина его сразу ощутила острый наконечник копья. Пришлось выйти на середину поляны. Спешившись, всадник скрутил Андрею руки и пинком отправил его к пленным, сам же подошел к воину в кольчуге.

— Кто таков? — услышал Андрей тихий шепот. Не поворачивая головы, к нему обратился ближайший пленник. — Русский, што ль?

— Русский, — прошептал Андрей. Пленник подозрительно глянул на черный кроличий треух.

— Казак аль хрестьянин?

— Лекарь я. — Ответ сам собой пришел в голову.

— С Красноярского острогу? Не припомню штой-то.

— Вчера приехал. А ты кто?

— Афонька я, Мосеев, десятник первой атаманской сотни. Не приведи Господь у кыргызов подыхать…

— А это кыргызы?

«Енисейские кыргызы. Хорошего мало, судя по тому, что о них написано».

— Кыштымя ихние, — ответил казак. — Вон тот кыргызин, в шубе. Рыщут, курвы, не иначе в лето на острог набегут.

Двое воинов поднялись от костра, подошли к пленникам, схватили Андрея за воротник. Подтащив к костру, швырнули на колени перед кыргызином. Тот брезгливо оглядел одежду Андрея, снял с головы треух, повертев, швырнул за спину. Подошел парень, взявший Андрея.

— Урус? Кзыл-Яр-Тура-ит? — грубо пролаял кыргызин.

— Русский? Красноярская собака? — перевел парень.

— Йок. Нет, — ответил Андрей по-казахски и по-русски.

Это была первая реакция — не называться русским. Не хорошо, конечно. Получается, с ходу отрекся от своих? Но надо. Надо сначала хоть разобраться, что к чему.

— Урянх? Тувинец? — перевел парень новый вопрос кыргызина.

— Саво. — Андрей назвал самое дальнее из известных ему финских племен. Был в Финляндии, залетело в ухо, а сейчас вот выскочило. Кыргызин пожал плечами, о чем-то переговорил с толмачом.

— Алып? — снова спросил Андрея.

— Воин? Казак? — перевел парень.

— Лекарь я, — ответил Андрей, показав браслет. Показал не думая, само так вышло.

— Ганкам , — подумав, сказал толмач.

Переведя ответ, парень продолжил что-то говорить кыргызину. Пожав плечами, тот вроде бы согласился. Андрею развязали руки, но ноги спутали длинной веревкой, позволяющей, впрочем, передвигаться. Зато вернули пояс с ножом и кинули старую кошму.

— Спи там. — Парень ткнул на место рядом с костром. — Завтра едешь с нами. Дело тебе будет.

— Курсак пустой, — чуть повысив голос, заявил Андрей, показывая на живот, а потом на булькающее варево. — Есть надо.

— Ешь, — парень бросил ему кусок конской кровяной колбасы. Как собаке бросил, сука!

Приноравливаясь к веревке, Андрей проковылял к недалекому сосняку, срезал охапку лапника. Швырнул его на снег, завернулся в кошму и закрыл глаза, пытаясь заснуть. Кашель не возвращался, в груди было легко. Тело согрелось под кошмой, ноздри щекотал чистый холодный воздух, щеки чувствовали тепло, идущее от костра.

И все-таки было неприятно. Стоило попасть черт-те куда, чтобы тут же ткнуться мордой в дерьмо, отказавшись от своих. «Генерала Власова звали Андреем»— мелькнула мысль. Но все уже поплыло, растворяясь в накатывающей усталой полудреме. Перед глазами прошли лица Тани, Мастера, молодого толмача, потом все провалилось в глухую темноту, словно подсвеченную далеким пламенем.

Глава восьмая

Снова пошел густой, мягкий снег. Пофыркивая, переступали кони, скрипнул снег под копытами, потрескивал пригасающий костер. Сморенный караульщик уронил голову, охватив руками копье. Скрип снега стал чуть громче, лошади подняли головы, тревожно прядая ушами. Андрея словно выбросило из усталого, но тренированно-чуткого сна, караульщик тоже вскинулся и тут же рухнул — прорезав темноту пороховым огнем, раскатился грохот пищального залпа. Оглашая ночь матерным ревом, размахивая бердышами и саблями, от опушки бежали люди в длинных кафтанах и круглых шапках. Азиаты выхватывали сабли, бросались к лошадям, но тут же валились.

— Бра-а-атцы! Казачки! Зд-е-е-еся мы! — кричали пленные.

Андрей первым делом избавился от веревки, спутавшей ноги. Вскочил, увидел кыргызина, бегущего к лошадям, парня-переводчика, который рубился с русскими казаками, прикрывая его отход. Внезапно перед Андреем оказался рысьеглазый, рыжебородый казак, замахнулся бердышом:

— А-а-а, вошь остяцкая!

Шинкарев увернулся от широкого полукруглого лезвия, ударом кулака свалил нападающего. Что делать? Перейти к русским? Или не рисковать — пленные же видели, как кыргызин отделил его от остальных. В этот момент грудь Андрея охватила жесткая петля, выдернувшая его из схватки. Аркан проволок Андрея по глубокому снегу, затем Шинкарева ухватили сразу несколько рук, зашвырнули на лошадь, которую он инстинктивно ухватил за гриву. Лошадь шарахнулась под тяжестью неумелого, но цепкого, как клещ, наездника.

— Держись, ганкам! — раздался голос толмача.

Костер, русский мат и крики добиваемых азиатов остались позади. Андрея мотало на жестком седле, перед глазами мелькал снег, черные деревья да шерстистые мохнатые уши его лошади. «Ну, выносите, святые угодники, какие вы там ни есть!» Справа и слева мелькали всадники, но их почему-то внезапно стало больше — сбоку, из-за березовых стволов выметнулись черные тени, фонтаны снега летели из-под мелькавших лошадиных ног. Над темными массами коней наметились папахи, смутные пятна лиц, провалы орущих ртов:

— Гойда! Го-о-ойда!! Р-р-у-уби, в такую мать!!

В темноте коротко блеснули сабли, один из «своих» качинцев кувырком полетел в снег — из белой пыли мелькнули ноги и сразу остались позади. Андрей увидел, как впереди один из казаков сбил толмача с лошади и по инерции умчался куда-то вбок. Это произошло впереди. Когда лошадь Андрея подскочила к толмачу, тот ухватился за болтающееся стремя (Андрей так и не сунул в них ноги), пользуясь силой лошади, пробежал дюжину шагов, свистнул, подзывая своего коня, и снова прыгнул в седло.

Затем все повалилось куда-то вниз, в ушах засвистел ветер. Темные деревья стремительно понеслись мимо лошади, разогнавшейся под уклон по накатанной дороге. Впереди мелькали темные крупы других коней, часто и сильно били копыта, жесткие комья снега летели в лицо. «Спуск к санаторию» Енисей «», — машинально отметил Андрей, переведя дыхание и пытаясь определиться с топографией. Уклон стал выравниваться, под копытами затрещала мерзлая береговая галька, лошади, перейдя на рысь, выбежали на какое-то длинное снежное поле. Тут и там торчали ледяные торосы, между которыми уходила в темноту широкая натоптанная тропа.

«Енисей замерз? Не может он замерзнуть — ему же ГЭС не дает. Значит, так оно и есть». Бой у костра еще мог быть чьим-то странным маскарадом, но Енисей в XXI веке замерзнуть не мог. Что ж, придется выживать, и, судя по всему, в качестве пленного.

Проехав по заснеженной реке и завернув за высокую ледяную глыбу, всадники остановились. Кыргызин и толмач коротко переговорили о чем-то, затем кыргызин рявкнул одно слово:

— Хозон! (Дружина!)

Раздался резкий свист, и с берега на реку выехал отряд всадников с длинными копьями. Кыргызин ударил коня каблуками, все тронулись вверх по реке. Андрей успел разглядеть, что широкая натоптанная дорога идет и вниз по Енисею — в сторону города. Но сейчас и думать было нечего ускакать от конвоя. Ровно заскрипел снег. Понемногу светало. Широкая белая лента Енисея, стиснутая крутыми склонами, поросшими сосновым лесом, плавно заворачивала на юг. Мимо проходили знакомые с детства места — узкий лог Собакиной речки, Шалуний бык на правом берегу Енисея, скалистое ущелье Караулки. Везде было пусто, мертво, все засыпано нетронутым, седым снегом. Ни дымка, ни следа. Хотя нет — понизу, от Караульной речки до Калтата, вместо соснового бора торчали лишь пеньки да сугробы.

— Казак тайга забрал. — Толмач ткнул рукавицей на порубки. — Плоты вязал, на Кзыл-Яр плавил, острог ставить. Имя как? — ткнул он в грудь Андрея.

— Андрей.

— Адерей, — произнес качинец по-степному.

— А тебя?

— Кистим .

Час за часом скрипели копыта, лошади бежали ровной походной «хлынцой». Покачивались пики с бунчуками, проплывали седые скалы, покрытые снежными шапками, длинные осыпи, сосны, уходившие в вышину, к тяжелому низкому небу. Голова падала на грудь, сон временами сливался с явью.

Внезапно лошадь под Андреем встала, и он увидел, что отряд остановился на развилке. Толмач и кыргы-зин снова переговорили о чем-то, кыргызский отряд пошел на юг по замерзшей реке, а несколько всадников, включая Андрея с Кистимом, свернули к береговой круче. Пройдя между скалами, двинулись вверх узким овражком, над которым нависли кривые, покрытые снегом ветки черемухи. Лошади тяжело ступали по узкой тропе, засыпанной недавним снегопадом.

Между соснами снова забелела река, но уже далеко внизу. Тропа, еще покрутившись по лесу на склоне, вывела на узкую поляну, на которой оказалось несколько восьмиугольных деревянных строений, покрытых бугристой лиственичной корой. За ними виднелся хлев, обмазанный глиной, рядом загон для овец. Тут запахло дымом, навозом, старой золой. Из центров крыш поднимались дымки. У ближнего дома на утоптанном снегу лежала вязанка мерзлых дров. Рядом с входом оказалось нечто странное: березовая ветка с развилкой, к которой были прикреплены медвежья лапа, железное кольцо и полоска когда-то синей ситцевой ткани.

— Аба тось, медвежий дух, — пояснил Кистим, спешиваясь, — тут стой.

Андрей тоже спешился, еле устоял — подкосило ноги, отвыкшие от верховой езды. Один из качинцев отвел лошадей к лесу, где они сразу же принялись «тебеневать»— разгребать копытами снег в поисках сухой травы. Выйдя с небольшим узлом, Кистим подтолкнул Андрея к соседнему, дому. Внутри оказалось темно и холодно. Вдоль стен лежали какие-то тюки.

— Тут будешь спать. Это надень. — Он швырнул Шинкареву узел.

Развернув его, Андрей обнаружил хлопчатобумажную рубаху с разрезным воротом, нижние и верхние штаны. Кистим сунул ему рукавицы и овчинную шубу, его же одежду забрал, брезгливо поморщившись.

«Как у бомжа какого»— внутренне усмехнувшись, отметил Андрей.

— Так ты точно лекарь, ганкам? — внезапно спросил Кистим.

— Да, — после мгновенного колебания подтвердил Андрей. — Кто болен?

— Отец плохой, лечить надо.

— Что с ним?

— Зад больной часто.

— Когда лечить?

— Когда больной будет, — пожав плечами, ответил Кистим. — Сейчас есть надо, баранчика резать.

Андрей это делал не единожды, потому, войдя в загончик, привычно зажал коленями барана, закинул ему голову, готовясь полоснуть ножом по горлу. Внезапно вспомнил: «Мастер же сказал никого не убивать!»

— Нельзя! — сказал он Кистиму. — Я лекарь, ганкам!

Тот ухватил барана за шею и сильным ударом вбил нож животному в затылок, под первый шейный позвонок. Сняв шкуру, он расчленил конечности по суставам, не разрубая костей. Пояснил:

— Кости ломать — скот переведется. И горло резать нельзя — так урус делает, собака «

» Вот как. Интересно, где у них тут шхельда?«

— Слышь, Кистим, мне бы…

— Там, — указал Кистим в сторону леса, — потом в дом иди.

В доме было тепло, чисто. В центре горел очаг, в казане варилось мясо. Андрей снял валенки, отошел в угол и сел по-турецки на кошму. Лицо его горело после целого дня на морозе, тело наконец расслабилось в тепле.

Пожилая хозяйка попробовала мясо, вытащила его из казана, а в булькающий бульон бросила кружки пресного теста. Когда тесто сварилось, женщина выложила его на большое блюдо, покрошила лапшой, смешала с маслом и выставила блюдо на стол перед очагом. Там же оказалось мясо и бульон в пиалах, которым надо было запивать лапшу. В центре низкого круглого стола поставили железный котел с молочной водкой —» аракой «.

Рыжие отблески пламени перебегали по крепким скулам Андрея — коротко стриженый, прищурившийся, с круглой бородкой, он казался таким же азиатом, что и окружающие качинцы. Стало неожиданно легко и спокойно. Шла мерная, веками налаженная жизнь, соответствующая реке, скалам, окружающей тайге. Остаться здесь, затеряться в веках? И пошли они все…

Несколько раз открылась-закрылась дверь, у стола постепенно собралась группа мужчин, женщин и детей. Кистим жестом указал Андрею его место. Хозяин — крепкий седой азиат — поднял долбленую деревянную кружку, зачерпнул араку и, пригубив, пустил круговую чашу. С двух верхних ребер барана он откусил немного мяса, остальное бросил в горящий очаг со словами:

— От юлуз! (Доля огня!)

Все приступили к еде: мясо брали руками, чаша снова пошла по кругу. Поев, дети выбежали на улицу, хозяйка стала убирать посуду, мужчины остались за столом, допивая водку. На коленях у одного из них оказался» чатхан»— длинный полый ящик с семью струнами из бараньих кишок. Зазвенели струны, зазвучал какой-то древний плач, исполняемый «потусторонним», горловым пением. Закрыв глаза, Андрей словно поплыл куда-то: перед глазами прошли всадники с длинными мечами, древние степи, горячие от зноя, узкие женские глаза… Кто-то тронул его за плечо.

— Что такое?

— Теперь ты, — сказал Кистим.

— Что я?

— Петь надо. Или говорить.

— Что говорить-то?

— Что хочешь. «Час от часу не легче».

Андрей вспомнил китайскую притчу, которую однажды рассказал ему Мастер.

— Хрен с тобой, переводи. «Однажды китайский князь со своей свитой приплыл к Обезьяньей горе. Знаешь, кто такие обезьяны? — спросил Андрей Кистима. — Ну, неважно. Так вот, увидев людей, все обезьяны попрятались, лишь одна осталась. Князь выпустил в нее стрелу, но она отпрыгнула и на лету поймала ее. Со стрелой в руке обезьяна стала раскачиваться на ветке, похваляясь своей ловкостью. Тогда князь приказал свите дать залп по обезьяне. Тут уж она не смогла увернуться и пала мертвой. А князь повернулся к своему спутнику и сказал:» Это животное показывало свой ум и верило в свое мастерство. Никогда не полагайся на себя, когда имеешь дело с людьми «».

Кистим перевел, азиаты засмеялись: «какая глупая обезьяна». Похоже, притча им понравилась, несмотря на то, что Андрей не стал рассказывать конец: «На спутника князя эта сцена произвела столь глубокое впечатление, что, вернувшись домой, он полностью изменил свой образ жизни, изменился сам, и скоро никто в Поднебесной не мог его использовать».

Сам Мастер уже использовал Андрея. Теперь Андрей должен использовать этих доморощенных таежных хитрецов. Например, для того, чтобы попасть к Мастеру.

Внезапно лицо хозяина исказилось, он приподнялся на кошме, выгнув спину и держась руками за ягодицы. На его лице страдание было смешано со смущением, отражающим постыдность источника боли.

— Помоги! — попросил-приказал Кистим.

— Надо лечь на живот. И света больше.

Мужчина лег на толстую кошму, спустил штаны и поднял рубаху. Кистим, поставив рядом масляную лампу, вышел на улицу и зажег перед «медвежьим духом» жертву — крупу и сухие стебли борщевика.

«Ишиас, что ли? Хорошо, если так…»

— Здесь больно? А здесь? — спросил он.

— Больно, — перевел Кистим. Такие приступы Андрей умел снимать. Китайский точечный массаж должен помочь и в этот раз.

— Спроси, легче ему? — спросил Андрей, закончив с последней болезненной точкой.

— Легче, но больно.

«Хорошо бы еще» баночки» поставить. На активные зоны «.

— Пусть полежит. Завтра дашь мне небольшой горшок с гладкими краями, будем дальше лечить. Все, спать пойду.

— Иди. Утром на охоту, козу стрелять будем.

— Я не буду. Ганкам, нельзя стрелять.

— Как хочешь.

Захватив головню, Андрей вышел наружу. Уже стояла ночь — ничего удивительного, от Красноярска добирались долго. На безлунном небе виднелись смутные силуэты скал. Скрипнул снег под ногами, было слышно, как тебенюют на опушке кони. На морозе голова немного проветрилась, закрутились профессиональные варианты.» Ночью караульщику по башке, на лошадку и в Красноярск. Расстояние километров пятьдесят, часов за шесть доберусь. Плюсы — буду у своих. Минусы — с лошадкой могу и не справиться, караульщика убивать нельзя. А главное — если сбегу, буду ли я ближе к Мастеру? И обрадуются ли мне «свои»? Не фа-а-акт «. Сзади скрипнул снег, послышался голос Кистима:

— Отца лечи. Не убегай на Красный Яр. Скоро с урусами говорить поедем, нужен будешь.

» Там посмотрим «, — подумал Андрей, но промолчал. Огонь быстро разгорелся, потом постепенно погас, а Шинкарев завернулся в кошму и сразу же заснул.

Глава девятая

Спустя три недели после внезапного исчезновения Андрея, Татьяна вышла на улицу из краевой больницы. Про Андрея она не думала — сейчас она была не способна думать ни о чем другом, кроме ухудшающихся анализов. Врачи не говорили ничего определенного, но, похоже, подтверждались подозрения на лейкемию, рак крови. Раньше Таня чувствовала себя больной — приступы повторялись все чаще, — но сознание отказывалось признавать факт лейкемии, почти неизлечимого рака крови. Но сейчас ее сознание было стиснуто страхом. Перед ней лежал старый центр Красноярска: тротуары, недавно выложенные цветной плиткой, старые кирпичные дома, февральское солнце, играющее в сахарно-белых деревьях. Жить бы да жить…

Десять дней назад к ним домой зашел пожилой китаец. С некоторым смущением она разделась до пояса. От нервного напряжения она покрылась» гусиной кожей «, которая теплела и исчезала, по мере того как сложенные ладони лекаря — сухие, смуглые и сильные — медленно продвигались над ее похудевшей спиной. Китаец долго щупал ее пульс, потом сразу ушел, так ничего и не сказав. Больше он не приходил. Вероятно, уехал из-за китайских погромов, прокатившихся по Красноярску. Таня видела в теленовостях трупы челночников, сожженные дома на Бугаче, разгромленное китайское общежитие в Покровке.

Все-таки Таня не теряла надежды: на Андрея, на врачей, на этого странного лекаря. На свою молодость, наконец. На что-то ей надо было надеяться.

Дикие козы вышли на поляну, расположенную высоко в горах, под самым перевалом. Они разгребали копытами снег, принюхиваясь и внимательно глядя на дымки качинского селенья, поднимавшиеся далеко внизу, из лесистого ущелья. Снег на поляне был уже закатным, румяно-розовым, и козы застыли на нем черными силуэтами. Ниже поляны все погрузилось в сизую, морозную тень.

Андрей увидел коз, когда спускался по тропе со связкой дров за спиной. Борода и усы его успели отрасти, кожа на лице покраснела и огрубела, весь он пропах дымом, лесом, скотом. По здешним понятиям Андрей был пленный раб —» ясырь «, говоря по-местному. Но обращались с ним сносно, вероятно, потому, что поставил на ноги отца Кистима. Общался он в основном с Кистимом, который говорил по-русски. Вместе они немало поездили по окрестностям, охотились. Во время одной из таких поездок Кистим показал куда-то вдаль:

— Кзыл-Яр-Тура. Красный Яр.

— Где?

Что-то сжалось в груди Андрея. Непостижимо-странна связь времен: вот он, его город, почти четыреста лет назад, в начале начал.

Вдалеке, на самом краю горизонта, за снежными лбами сопок и черно-зеленой щетиной тайги виднелась группка крохотных бугорочков-пирамидок, таких же белых, как и все остальное. Они были почти неразличимы на огромном пространстве енисейской долины, над которой опустилось тяжелое, зимнее небо. От» пирамидок» тянулись вверх тонкие ниточки дыма.

— Мы поедем туда? — спросил Андрей. — С русскими говорить?

— Потом. Сначала в другое место, в степь. Потом туда.

«В степь, говоришь…»— неясная мысль мелькнула в голове Андрея.

Они ехали ровной рысью, по натоптанной таежной тропе, сначала гуськом, потом, когда в подступающих сумерках выехали на енисейский лед, — рядом.

— Слушай, Адерей, — искоса глянув на Андрея, начал Кистим с сомнением в голосе, — ты правда не урус? Как ты сказал, когда тебя взяли…

— Саво, — повторил Андрей название финского племени. При этом он замешкался на долю секунды, не сразу вспомнив, что же тогда брякнул. Это замешательство, похоже, не укрылось от Кистима.

— Что это за народ? На кого он похож?

— На меня, — пожал плечами Андрей.

— А что? — спросил он, помолчав.

— Ты похож на уруса. И говоришь, как урус. Скажи что-нибудь на своем языке.

— Бумбарбия. Киргуду.

— Что?

— What do you want to hear from me?

— Что ты сказал?

— Что ты хочешь услышать? — перевел он.

— Как ты сюда попал? — снова спросил Кистим. — Почему появился из лесу, один? Зачем ты здесь?

— Так просто не скажешь… — начал Андрей, и тут до него дошло: «Мы же на юг едем!» Мастер не назначил Андрею конкретного места и времени встречи. Но в ходе последнего разговора, перед самым переходом, он упомянул о том, что придет с юга. Значит, вполне логично было самому двигаться на юг, попытавшись как-то узнать о появлении Мастера.

— …не хотел я говорить, да никуда не денешься, — вздохнув, продолжил Андрей. — Там, на западе, — он неопределенно махнул в темноту, — мой народ тоже собирается воевать с урусами. Вез я ханьскому послу секретное послание от нашего вождя (в докладе он прочитал, что китайцы так зовут себя — хань. Кажется, Кистим понял). А в тайге местные разбойники на меня напали, лошадь, саблю, товар — все забрали. Насилу от них ушел, тут на вас и наткнулся.

— Это урусы! Все они разбойники!

— Разбо-о-ойники, точно! Я гляжу, вы на них тоже зубами скрипите, так тебе прямой расчет мне помочь.

— Чем помочь, Адерей?

— Ты ж в кыргызы едешь?

— Да, в Хоорай.

— Узнай там, не ждут ли они кого из ханьцев, с юга. Особенно, если едет старый мудрый человек. Невысокий такой, волос на голове мало, бородка реденькая. К нему я еду.

— А что ты ему скажешь? Давай, я передам.

— Да сам-то я слов не помню. Ханец руки мне к голове приставит и враз все разберет. Но, я так понимаю, о войне то послание — вместе с ханьским каганом Урусов воевать. В коалиции.

— Я не понимаю, как ты говоришь… Войной на Урусов? — недоверчиво протянул Кистим.

— На кого ж еще? Они нам тоже жить не дают. Что скажешь?

Андрей подумал, что другого способа выехать к Мастеру у него не будет. Видя, что Кистим еще колеблется, он решил зайти с другого конца.

— Тот человек не только посланник ханьский, но и лекарь знатный. Меня он учил, когда в нашу страну приезжал. Отцу твоему я помог, да надолго ли? А ханец тот редкой травы даст, вот тогда вылечу его накрепко.

— Тебе траву отдаст? — все еще сомневаясь, протянул Кистим. — Пусть мне даст.

— Траву я должен передать его ученику, когда назад поеду. Себе малую толику оставлю. А тебе он не даст.

— Почему так?

— Не дают они чужим, ханьцы-то. Так что?

— Хорошо, Адерей, я узнаю.

На том разговор тогда и окончился.

Но перед отъездом Кистим сам вернулся к тому разговору, пообещал узнать о китайце, и, если что, в следующий раз взять Андрея с собой. Это было хорошо. При одном условии: что Мастер выжил в той перестрелке на берегу. Иначе и ехать уже не к кому.

Андрей сгрузил дрова в сарай, отряхнул снег с валенок и вошел в дом. Пожилая женщина, замешивающая тесто, молча улыбнулась ему. В доме на кошме сидел Кистим.

— Здравствуй. Как отец? — спросил он.

— Лучше. Беречься надо, не застудить. Но надо лечить еще китайской травой, помнишь, я тебе говорил?

— Куда беречься, когда стынь такая… В тайгу ходить, белку стрелять, по весне урус придет, ясак брать будет. Куда тут беречься…

Он вздохнул и поднялся, разминая ноги.

— Скоро едем.

— На Красный Яр?

— Нет, в степь, в Хоорай.

— Хорошо. А в степи что?

— Дело есть. И тебе дело: повезем тебя к ханьцу…

«Стало быть, выбрались они», — с облегчением подумал Андрей. Перестрелка, как и вся прежняя жизнь, отступила куда-то на самый край сознания, но возможность встречи с Мастером была очень даже своевременной.

— …только не посол ты, а раб, — между тем продолжал Кистим, — отдам тебя как раба.

Рабом, так рабом, без разницы, правда, при одном условии — что тот пожилой ханец действительно его Мастер. А если нет? Поэтому психологическую линию следовало выдержать точно:

— Н-у-у, Кистим, как же так: отца твоего я вылечил, на ноги поставил, а ты меня рабом отдаешь. — Андрей сделал вид, что обиделся.

— Да, рабом, — твердо повторил Кистим. — А до того у нас еще одно дело будет.

Говоря про «еще дело», Кистим смутился. «Девка у него там, не иначе, — подумал Андрей, — что ж, дело хорошее. Мне б и самому какую-нибудь хакасочку не помешало… А все же тот ли это ханец?»

В то время как Андрей разговаривал с Кистимом, за тысячи верст оттуда, в китайском городе Сучжоу, в павильоне Сада Львиной Рощи состоялась конфиденциальная беседа двух высоких чиновников маньчжурского императорского двора.

Маньчжурская династия Цинь лет пятнадцать назад пришла к власти, сменив выродившуюся династию Мин и разгромив народное восстание. Решив внутренние дела, она обратилась к политической задаче, о которую обломали зубы все предыдущие китайские династии — объединение под властью Китая всей Азии. Династия Мин кое-что успела на востоке и юге: присоединила горные районы Бирмы, весь Индокитай, подмяла Корею, вытеснив оттуда японские войска. Теперь наступал черед западных земель, и решать эту задачу придется маньчжурам. Об этом и говорили два чиновника в старинном императорском парке.

Беседу начал статс-секретарь Его величества — тот самый всадник, с которым Мастер перекинулся парой слов на берегу реки, красной от крови.

— Господин Ли Ван Вэй, завтра вы отправляетесь на север, с грамотой Его императорского величества к кагану енисейских кыргызов. Это трудное поручение, но ваше мужество и проницательность помогут вам с честью выполнить его.

Статс-секретарь был крупный полный мужчина с широким мясистым лицом, пышными усами и густой черной бородой, заметно погрузневший со времени штурма Сучжоу. На нем был просторный красный халат, затканный извилистыми черными облачками и золотыми чешуйчатыми драконами, на голове — черная чиновничья шляпа с высокой двойной тульей.

Господин Ли Ван Вэй недавно прибыл из дальнего путешествия — куда он ездил, и почему на нем остановился выбор Богдо-хана, этого статс-секретарь не знал. Он старался не смотреть послу в глаза — светилось в них что-то… неприятное. Слегка поклонившись, господин Ли Ван Вэй произнес:

— Я высоко ценю это поручение, Ваше превосходительство, но, боюсь, вы преувеличиваете мои достоинства.

— Нет-нет, господин посол, я ничуть не преувеличиваю. Более того, я прошу вас использовать все ваше мужество и проницательность, чтобы разрешить определенного рода сомнение, которое в настоящий момент овладело выдающимися умами в нашем государстве. Вы, конечно, знаете, о чем идет речь?

— Признаюсь, я не совсем понимаю вас, Ваше превосходительство. Я полагал, что моя миссия ограничивается лишь передачей императорского послания.

— Для этого ее не стоило бы поручать столь выдающемуся человеку, как вы.

Статс-секретарь глянул в окно, за которым в утреннем тумане проступал императорский парк — пруд, купы деревьев, размытые очертания беседки с загнутой крышей — и продолжил:

— Говорят, вы сведущи в древней истории?

— Это так, история весьма занимает меня.

— И какая же тема занимает вас более других?

— О, это совсем незначительная тема. Я даже думаю, не крамольная ли она?

— Назовите же ее, господин Ли Ван Вэй, — мягко, но настойчиво попросил статс-секретарь.

— История «рыжеволосых варваров» Азии. Иначе говоря, азиатских белых.

— Многие знают этот миф. Но что говорит история?

— История темна и запутана, Ваше превосходительство. Одно можно сказать несомненно — народы с белой кожей, голубыми глазами и рыжими волосами всегда играли важную роль в Азии, появляясь в разное время под разными именами — динлины, усуни, хягасы…

Разговаривая, чиновники вышли на галерею, мягко ступая по полу, выложенному квадратами речной гальки. С внутренней стороны галереи шла белая стена павильона, прорезанная ступенчатыми оконными нишами, с внешней — высокий каменный борт, на который опирались круглые деревянные колонны. Статс-секретарь провел рукой по столбу, покрытому старым, шершавым на ощупь, лаком.

— Вы сведущий человек, господин Ли Ван Вэй. Тем легче мне довести до вас весьма деликатное поручение, которое прямо касается истории.

— Я весь внимание, Ваше превосходительство.

— Вы, конечно, знаете об этих русских, столь прискорбно быстро распространившихся по просторам Сибири. Их выход на Амур создал проблему по соседству с родиной нашей династии — Манчжурией. Отсюда и пристальный интерес к этим варварам, показавшим себя весьма серьезным противником в недавней войне за Албазин. Их немного, но они уже возвели крепость на Амуре и упорно сражались за нее.

— Но мы заняли Албазин, Ваше превосходительство, — заметил посол.

— Да, это так. Учеными, приближенными ко двору, была высказана гипотеза, что эти русские варвары суть «рыжие демоны»— голубоглазый народ усуней, в древние времена воевавший с Поднебесной и теперь снова возвратившийся к нашим границам. Это предположение многое объясняет, и потому желательно проверить, так ли это. А также вызнать вооружение, устройство крепостей и состояние русских войск, ныне воюющих с кыргызами Хоорая. Кстати, мне донесли, что этим летом кыргызский каган планирует большой поход на Красноярскую крепость.

— Я не знал этого, — заметил посол, — что, джун-гары поджимают?

— Очевидно, так. Вы знаете, конечно, о секретном политическом плане, который ныне обсуждается при дворе?

— Относительно Джунгарии и Синьцзяна? Значит, Империя все же пойдет на Запад?

— Это воля Неба, господин Ли Ван Вэй. Конечно, мы пойдем на Запад, все дальше и дальше. Что же касается джунгарского направления нашей политики, было бы неплохо связать его с кыргызским — для взаимного подкрепления. Вы понимаете, о чем я говорю?

Господин Ли Ван Вэй задумчиво посмотрел на парковый пруд. Поверхность воды, растворенная в светлеющем тумане, чуть колыхалась, проходя под узким мостиком, сложенным из ноздреватых камней. Слышался щебет невидимых птиц, неторопливый плеск весел; пахло водой, перекопанной землей и дымком, поднимавшимся от жаровни.

— Кажется, я понял вас, господин статс-секретарь. — Господин Ли Ван Вэй слегка поклонился.

— Тогда счастливой дороги, и помните, что Его величество очень рассчитывает на вас.

— Приложу все усилия.

Завершив беседу, чиновники разошлись. Выйдя за фигурные ворота парка, Мастер посмотрел на улицу, на которой лежал тонкий слой желтоватой пыли. У ворот парка его ждал великолепный белый конь — потомок древних «небесных жеребцов», некогда славившихся на всю Азию. Рядом, верхом на вороном коне, ожидал телохранитель — крупный широкоплечий китаец, одетый в длинный кафтан плотного бордового шелка, черные штаны и черные сапоги на толстой подошве. На голове воинственного щеголя красовалась островерхая шапка под цвет кафтана, отороченная темным собольим мехом, на боку длинный прямой меч. Сняв повод с кованого крюка, Мастер сел в седло, и они двинулись по широкой прямой улице.

— Ты готов к отъезду, Чен? — спросил посол.

— Да, Ши-фу, сегодня в школу приходили уездные стражники. Сказали, нужно платить налоги. Я думал, в этом веке не платят налогов.

— Их платили во все века. Налоги, Чен, есть основа человеческой цивилизации — ты что, забыл лекции в американском университете? Сначала боги дали людям огонь, потом налоги.

— А потом рекламу?

— Нет, выборы. Ну все, пошутили, и будет. Со стражниками разберутся без тебя, а ты уезжаешь сегодня. Встретишься с купеческим караваном в Хайфы — не, на северной границе; пойдешь у них начальником охраны. В верховья Енисея монголы пригонят грузовое судно. В степи к кыргызам будете спускаться по воде. Мы с тобой встретимся в Саянах либо уже в степи.

— Я понял, Ши-фу. Это все?

— Нет, не все. В Саянах у тебя будет еще одна встреча — тайная. Об этой встрече вы договоритесь с человеком, который подойдет к тебе там же, в пограничном городе Хайфыне.

— Кто это?

— Он тебе все объяснит. Он приедет с запада.

— Из Джунгарии?

— Тс-с-с… — Мастер приложил палец к губам, — и стены имеют уши.

— Мы же дома, — пожал плечами Чен, — разве не так?

— Мы нигде не дома! — резко ответил Мастер, ударив пятками своего Белого. — Нигде!

Расставшись с Ченом, господин Ли Ван Вэй направился во дворец градоначальника. Пребывая в семнадцатом веке, он не мог отказать себе увидеть только что написанный шедевр У Биня «Потоки и горы вдали от мирской пыли». На полосе плотного, золотисто-матового шелка словно тонкими сквозными кружевами были выписаны отвесные скалы, раскидистые деревья и беседка мудреца у подножия водопада. Двое пожилых, умудренных жизнью китайцев — господин Ли Ван Вэй и градоначальник Су-чжоу — долго любовались на ажурные сгущения полутени-полусвета, вполголоса рассуждая о качествах «дань»и «чжо»— «неброскости картины»и «целомудренного дилетантизма в живописи», — сквозь которые проступало возвышенное «цюй»— «настроение», — ведущее к «мин»— «высокой осиянности духа».

Негромкий разговор шел за скромной трапезой с подогретым виноградным вином. Все было так, как советовал художник и знаток живописи Дун Цичан: «Пусть будут подметены дорожки, куриться благовония, журчать родник, а хозяин заведет с многомудрым гостем беседу об искусствах и будет толковать об истине среди цветов, бамбуков и кипарисов, неспешно насыщаясь закусками». Каждый вежливо наполнял чашу собеседника и палочками накладывал себе кушанья. Скромно, но изящно, как и положено «людям культуры», для которых все высокие должности и мирские дела суть пылинки, играющие в «ослепительном мраке» человеческого Дао.

Вечером господин Ли Ван Вэй стоял на палубе императорской почтовой барки, отходившей от пристани Сучжоу. В вечерней мгле силуэты гор слились со смутным небом. Среди неразличимо-темной массы стен, крыш, деревьев загорелись круглые красные фонари.

Когда город скрылся за поворотом реки, Мастер спустился в отведенную ему небольшую каюту, развернул шелковый свиток с географической картой и долго изучал очертания саянских хребтов и ущелий. Ему предстояло пересечь Саяны и спуститься в хакасские степи для встречи с ханом енисейских кыргызов. Такова была официальная миссия императорского посланника. Однако задача «связать кыргызскую политику с джунгарской» предполагала тайные действия в самих Саянских горах. Именно в этих действиях и должен был участвовать Чен, накануне принявший поручение Мастера.

Чен, в отличие от Мастера, предался менее утонченным удовольствиям. Расставшись с господином Ли Ван Вэем, он двинулся к пристани, где его ждал новообретенный друг — лучший знаток сучжоузских борделей. Подобно статс-секретарю Его императорского величества, который боялся смотреть в глаза господину Ли Ван Вэю, этот молодой человек тоже не решался глядеть в лицо Чену — казалось, у того в глазах мелькало что-то недоброе. Может быть, думал друг Чена, перед ним и не человек вовсе, а «ди сянь»— небожитель, сосланный на землю. Как было известно всем китайцам того времени, сосланные небожители были гуляками, ветренниками, выпивохами, искателями всевозможных земных удовольствий. Их приходилось чуть ли не силком водворять обратно на небеса, не особенно разбираясь, встали ли они на праведный путь. Встретившись, молодые люди направились на двухэтажную, ярко раскрашенную барку — плавающий maison de la rendez-vous , где уже ждали прелестные певички и танцовщицы. Рекой лилось вино, звенели струны циня, а потом «…парами сливаясь, ветки ликуют, шелестят неугомонно. Взметнулись высоко чулки из шелка, вмиг над плечами возлюбленного взошли два серпика луны. Уточка прильнула к селезню. Стыдится тучка, робеет дождик, все хитрее выдумки, все искуснее затеи…»

Турфанский оазис на границе каменистой пустыни и Западного Тянь-Шаня окружили скалистые, песчано-желтые горы. Изрезанные сизыми тенями в оврагах, они высоко уходили в бледное зимнее небо. Спускаясь в долину, к мутной извилистой реке, вдоль которой высились группы пирамидальных тополей, горные склоны становились городом: подпорными стенками, плоскими террасами, глухими кубами домов того же песчано-желтого цвета, что и горы. Над городом поднялось несколько ступенчатых пагод, показывающих, что народ Джунгарии , населяющий Турфан, много веков назад отдал свои души Желтой вере — тибетскому буддизму.

Из ворот турфанского города выехала группа всадников в полном вооружении — в кольчугах, островерхих шлемах, с короткими копьями. Всадники направились на север, в сторону Западных Саян. Двое из них вскоре отделились от отряда, повернув коней в сторону пограничного города Поднебесной империи. Там они собирались встретиться с Ченом — телохранителем пожилого китайского посла. Севернее, уже в Саянах, этот телохранитель должен был встретить их еще раз. Так разыгрывалась связь джунгарского и кыргызского направления в политике Китая. Что конкретно должен был сделать Чен, знал лишь один из провожающих отряд — юноша, носивший калмыцкое имя Цэван, наследный принц Джунгарии. Его ждало славное будущее и великие свершения. Но пока все это лишь готовилось, и в этой подготовке непосредственное участие принимал почтенный китайский чиновник господин Ли Ван Вэй.

Глава десятая

Уже четыре дня Андрей, Кистим и несколько их спутников продвигались на юг по льду Енисея. Чем дальше, тем ниже стали горы, тайга пошла перелесками, между которых спускались к реке длинные узкие поляны — елани. Потом перелески стали колками — круглыми островками леса в холмистой степи; потом исчезли и колки, сменившись на заросли черемухи по берегам речушек, и легкие, сквозящие березовые рощицы на северных склонах сопок. За плавными грядами и сопками, из которых торчали слоистые красновато-коричневые скалы, виднелись туманно-голубые хребты.

— Маленькая степь, — сказал Кистим, кивнув в сторону, — но хорошая, теплая.

Тут и там торчали плиты могильников — древние «иней-тас»(«каменные бабы») и могилы знатных кыр-гызских воинов — «чаа-тас»(«камни войны»).

— Как урус на Красный Яр пришел, много таких стало, — показал Кистим на «камни войны».

Андрей вспомнил могилы чеченских «идрисов»— шесты с зеленой лентой. Вот тоже — как русские пришли, много таких стало…

Погода была теплой, мягко голубело предвечернее небо. Подмерзший снег лежал в синей тени гор. По ровному полю реки далеко шли полосы рыжевато-желтого света, падая между береговыми скалами.

— Бояр тасхыл, Боярский хребет, — сказал Кистим.

На буром скальном обрыве были выбиты контуры оленей с рогами, закинутыми на спину, бревенчатые дома с пирамидальными сводами, всадник, на полном скаку вскинувший боевой молот.

— Кыргыз? — Андрей показал на рисунок всадника.

— Нет, — ответил Кистим, вглядевшись в изображение, — он такой, как ты.

— Как я?

— Белый, как урус. Лицо длинный, нос высокий.

— Знаешь что-нибудь о них? — спросил Андрей.

— Нет, давно такие жили. Может, в Хоорае знают — там умеют писать чертами.

— А ты умеешь?

— Только знаки, скот считать — десять, пятьдесят, сто. Сто голов — «много скота». Тогда хозяин бай.

— А ты бай?

— Не бай, не «харачи»— так, середка будет.

— А много надо скота, чтобы жить в степи?

— Считай сам. — Кистим начал загибать пальцы. — Семья пять душ — для еды надо двадцать пять лошадей. Одна лошадь — это как шесть овец. Это только еда — мясо, молоко. Да еще лошади на езду — по одной под седло каждому, кибитку возить четыре, на большую юрту с вещами десять. Постой-ка…

На берегу показалась большая группа всадников, на рысях заворачивавшая на лед.

Кистим перекинулся парой слов с их командиром. Андрей внимательно разглядел вооружение проезжавших воинов. У некоторых за спиной висели темные, грубокованые пищали с резными деревянными прикладами, у других широкие боевые луки. Кони у всех высокие, тонконогие, настоящие аргамаки — не то что коренастая киргизская лошадка, на которой сидел Андрей.

— Куда это они? — спросил Андрей вернувшегося Кистима, — на север? На Красный Яр?

— Зачем тебе знать? — подозрительно глянул тот.

— Домой приеду, так спросят — как там, в Хоорае с урусами воюют?

— Скажи, хорошо воюют. Скоро всех с Енисея сгонят, никого не останется.

«Вот оно как!»— отметил себе Андрей и оглянулся вслед кыргызским конникам. Кистим со спутниками двинулся дальше. Вскоре они уже ехали по землям Исарского улуса, северной части древнего государства енисейских кыргызов — Каганата Хоорай.

Южную границу Хоорая, проходящую в Саянских горах, пересекал небольшой караван, направлявшийся на север. Цепочку мохнатых, тяжело нагруженных верблюдов сопровождали всадники — монгольские воины с копьями, китайские купцы в теплых халатах. По-весеннему пригревало солнце, на снежных карнизах, наметенных над бурыми скалами, повисли и закапали сосульки. Замерли темно-зеленые ели, исполосовав снежные склоны длинными голубыми тенями, на речных порогах, в ледяных промоинах бурлила темная вода.

Посол по особым поручениям Его императорского величества господин Ли Ван Вэй ехал на своем белом коне. Сзади, под легким вьюком, шел такой же конь, но рыжий, предназначенный для русского мужчины, с которым китайский посол собирался встретиться в степи. Несколько дней назад, проезжая через Туву, посланник имел короткую беседу с наместником монгольских Алтын-ханов, управляющим Тувой, или, как ее звали монголы, Урянхайским краем. Во время беседы увесистый мешочек золотых китайских монет перешел из рук в руки, и монгольский нойон пообещал выделить небольшой отряд, чтобы при поддержке одного из саянских родов совершить короткую экспедицию в кыргызские степи. Объектом набега должен был стать род, кочующий у большого соленого озера.

До кыргызских степей осталось дня три-четыре пути. В степи купцы собирались торговать, а господин Ли Ван Вэй должен был передать кыргызскому кагану важную императорскую грамоту, после чего намеревался отправиться к тому самому соленому озеру, на который планировался тувинско-монгольский набег. Затем, если повезет, он хотел поехать на север, чтобы посмотреть на Красноярский острог, возведенный бородатыми русскими варварами. В этой поездке его должны были сопровождать двое мужчин — Чен и Андрей.

Глава одиннадцатая

Получив императорскую грамоту, кыргызский хан Ишинэ проявил благосклонность и разрешил господину Ли Ван Вэю полгода пожить в Хоорае, в предгорной степи, у соленого озера. Своих коней китайский посол забрал с собой, так и не вняв деликатным намекам, если не в отношении Белого, так хотя бы Рыжего. Кроме того, перед отъездом послу сообщили о любопытном известии, которое привез с севера некий качинец Кистим. Белый бродяга неизвестного роду-племени, взятый недалеко от Кзыл-Яр-Туры, утверждал, что прибыл издалека специально с целью встречи с посланником Поднебесной империи. С разрешения хана Кистим должен был доставить чужеземца к соленому озеру, где господин посол смог бы переговорить с рабом, а при желании и приобрести его.

На четырех вьючных лошадях к озеру доставили юрту господина Ли Ван Вэя. Выделенные ханом охранники собрали ее: сначала деревянную решетку с дверной рамой, потом жерди купола. Сверху на каркас натянули войлочное покрытие, закрепленное волосяными арканами, внутри устроили очаг, обложив его местным коричневым плитняком, хорошо сохраняющим тепло. На полу расстелили кошмы, внесли сундуки китайца.

Поставив юрту, ханские нукеры сели на коней и отправились назад, в главную ставку. Посланник остался жить без охраны — сам так попросил. Захватив связку бронзовых монет с квадратным отверстием посередине, китаец отправился к «башлыку»— местному родовому старосте, чтобы договориться насчет дров, участка земли, выпаса своих лошадей, а также — за пять дополнительных монет — приобрести пленного раба, которого вот-вот должен был доставить качинец Кистим. Во время беседы в юрту заглянула тоненькая темноволосая девушка. Услышав о прибытии Кистима, она накинула шубку, выскочила на улицу. Полог юрты был откинут — Мастер увидел, как девушка вскочила на вороного конька, ударила его пятками и умчалась в степь.

— Дочка, — улыбнулся «башлык»и предложил гостю чашку араки.

Потеплело. Андрей скинул малахай и шубу, подставив солнцу загорелое лицо с отросшей бородой и светлыми свалявшимися волосами. Его сильные жилистые кисти огрубели от морозов и грязи, став похожими на звериные лапы. Зато глаза на ярком солнце засветились голубым, пугая степняков, — восточным людям кажется, будто у голубоглазых небо просвечивает сквозь дырки в черепе. Впрочем, некоторые старики глядели с почтением. Андрей вспомнил, что Кистим говорил о «белых» людях, высеченных на скале. Возможно, здесь помнили о них.

Тут и там виднелись группы войлочных юрт, поднимались кизячные дымки. Чем дальше ехали путники, тем более многолюдной казалась степь. Время от времени попадались следы иной, не кочевой жизни: на дне заплывших оросительных канав булькала весенняя вода, над озером поднимались остатки крепостных стен, сложенных из местного камня-плитняка.

— Долго еще ехать? — спросил Андрей Кистима.

— Не долго, — ответил тот, вглядываясь в плавные степные склоны. На вершине ближней гряды, среди снега и сухой травы, на фоне голубого неба показался всадник. Кистим придержал коня, приставил ладонь к глазам, умеряя блеск солнца. Разглядев встречного, он, все так же не торопясь, двинулся вперед.

— Кто это? — спросил Андрей.

— Увидишь.

Андрей вгляделся — к ним приближалась девушка. Подскакав, она резко осадила коня, улыбнулась Кистиму, но, увидев Андрея, стыдливо спрятала лицо за широкими обшлагами — они были специально скроены так, чтобы девушки из хороших родов прикрывали лица от чужих взглядов.

Все же Андрей успел разглядеть ее лицо: светлокожее, с изящно вырезанными ярко-розовыми губами, легким румянцем на щеках. Блестящие круглые глаза цвета спелой черемухи, опушенные темными ресницами, огибались ровными, плавно выгнутыми бровями; темные волосы заплетены в косички, украшенные подвесками из серебра и красных кораллов, черная шапочка чуть сдвинута вперед. Длинная шейка казалась полудетской, но шубка на груди уже поднималась явственно и кругло. Шубку покрывал черный плис с оторочками из черной мерлушки, поблескивавшей на солнце, на груди и спине змеилась красная вышивка. Свои красные сапожки всадница на скаку вытягивала далеко вперед. «Какая хакасочка… — Андрей только головой покрутил, смущенно усмехнувшись. — Сколько же ей — как Таньке? Да нет, пожалуй, чуть помоложе. Лет на триста пятьдесят».

Девушка тем временем переговорила с Кистимом, мимоходом улыбнулась Андрею и, подняв коня на дыбы, умчалась в теплую снежную степь. Какой там, к черту, сон, какая магия! Живая человеческая жизнь глянула на него широко распахнутыми черемуховыми глазами.

— Ее зовут Ханаа . — Кистим кивнул в сторону всадницы.

— Красивое имя. Сестра, невеста?

— Не сестра. Может, невеста, может, нет, не знаю.

— Почему не знаешь?

Кистим помолчал немного, улыбка сошла с лица.

— Видел ее камни?

— Кораллы?

— Да. На них душа приходит. Татары их торгуют, из Бухары везут. За одну бусину — как у нее на руке, видел? — одну лошадь берут. Потому и не знаю.

— У нее светлая кожа, — заметил Андрей, чтобы сказать что-нибудь.

— Древняя кровь. Половина — от белого народа. У того народа волосы были рыжие, глаза голубые. Теперь благородный батыр такой — голова круглая, кожа белая, глаза темные, как черемуха. Да, древняя кровь…

Поднимаясь вслед за девушкой, они перевалили гряду — раскрылось озеро, еще покрытое льдом. Подгоняя пятками коней, путники объехали широкую белую плоскость (ехать по льду Кистим не решился) и на рысях двинулись к аалу — кочевому селенью, расположенному в балке между холмами. Балка сужалась, поднимаясь к холму. Перед крутым склоном стояла большая серая юрта. Когда всадники приблизились, из юрты вышел пожилой загорелый китаец и поприветствовал Кистима.

— У него теперь будешь. Твой это ханец, нет, не знаю, — сказал Кистим и, ведя в поводу лошадь Андрея, поехал к юрте «башлыка», отца Ханаа.

«Вот и встретились», — подумал Андрей.

— Ну заходи, презренный раб, — без улыбки пригласил его Мастер, — чайку попьем.

Они зашли, разулись. Мастер жестом указал Андрею, куда сесть, сам повесил котелок над очагом.

— Как прошел переход? — спросил Мастер, расставив на низком столике фарфоровые китайские чашки.

— Нормально, — ответил Андрей. — Этот человек, Кистим, взял меня в плен под Красноярском. Он говорит, у него в степи дело.

— Интересно, — вслух подумал Мастер, — надо бы выяснить, что за дело. Он тебе ничего не говорил?

— Нет. Скажите, Ши-фу, вы видели Таню?

— Видел. Хорошая девушка. Мне кажется, она скоро умрет.

— Вы серьезно?!

— А может, и нет. Отчасти это зависит и от тебя. Браслет у тебя?

«Нет, дяденька, я его в сугроб уронил!»

— Где ж еще! — ответил Андрей и завернул край рукава.

Ему никак не удавалось привести мысли в порядок, поэтому он ответил — и подумал — немного раздраженно. Мастер, казалось, не придал этому значения. Он нагнулся, посмотрел на голубоватый отсвет окалины, появившийся на темных кольцах после перехода.

— Интересно, — повторил господин Ли Ван Вэй. Вода в медном казанке закипела. Китаец заварил чай, потом налил обоим.

— Ты никого не убил? — снова спросил Мастер.

— Никого. А меня могут убить?

— Конечно.

— Если меня убьют, что произойдет в моем настоящем времени?

— Что угодно. Например, тебя найдут зарезанным в Красноярске или в Питере, где-нибудь в грязной парадной. Разве мало у вас таких находок?

— Более чем… — Андрей медленно покручивал в пальцах горячую пиалочку.

— …или на Кавказе. Будешь валяться с простреленной башкой.

— А если мне, допустим… выбьют глаз? Стрелой. Хотя могу догадаться.

— Вот что, давай-ка выйдем, — предложил Мастер.

Вечерело. Закатный свет легким красноватым сиянием проходил сквозь тонкие ветви берез, мягко обволакивая юрты селенья, стоящие ниже, в заснеженной балке. Они подошли к лошадям. Господин Ли Ван Вэй погладил своего Белого, затем подвел Андрея к Рыжему. Таких коней Андрей здесь еще не встречал: с широкой грудью, небольшой изящной головой на мощной шее, сильными ногами, утончающимися к бокам, и небольшими круглыми копытами.

— Небесные кони, — сказал Мастер, поглаживая коня по шее, — их вывели сяньби — предки монголов. Когда-то эти кони славились на всю Азию. Нравится?

— Что я, Семен Буденый? — скептически заметил Андрей. — Мне бы «хаммер» с пулеметом.

К лошадям Андрей относился равнодушно и до попадания в этот мир верхом ездил всего несколько раз, причем без всякого удовольствия. А вот «хаммер» он водил — в горных джунглях, по узким полоскам липкой, красно-коричневой глины, называемой в тех местах дорогами.

— Извини, «хаммера» нет, — ответил Мастер, — воевать будем в конном строю.

— Как его зовут? — спросил Андрей, осторожно погладив коня по морде — вниз по белой полоске, идущей от челки к горячим темно-розовым ноздрям.

— Никак его не зовут. Можешь звать его «Чи». Своего я зову «Бай».

Конь, фыркнув, повернул голову, обнюхивая незнакомого человека. Жаль, дать было нечего — ни хлеба с собой, ни сахара.

— Рыжий так Рыжий. Что еще я должен делать?

— Все, что скажу, — ответил господин Ли Ван Вэй. Он был настоящим господином Андрея, приобретшим его согласно степному закону. — Для начала с дровами разберись, ночью холодно будет.

Захватив охапку хвороста, Андрей скрылся в юрте вслед за Мастером.

В наступающей ночи, на просторах азиатских гор и степей двигались несколько вооруженных отрядов, постепенно сближаясь друг с другом. Их движение было следствием секретных встреч и тайных разговоров, которые в разное время провел господин Ли Ван Вэй. Китайский купеческий караван, куда Мастер устроил своего ученика Чена начальником охраны, только что перевалил Саяны. Монгольская стража Алтын-ханов, которым принадлежали Саянские хребты, беспрепятственно пропустила мирных китайцев, везущих плотно упакованные ящики с чаем. После короткого осмотра караван прошел и кыргызский пограничный караул и начал спускаться к Енисею, где его уже ожидало грузовое судно — вместительный дощаник русской постройки.

В условленное время в пограничном китайском городе у Чена состоялась встреча с двумя джунгарами, отделившимися от своего отряда. На этой встрече было определено место на берегу Енисея, на котором Чен должен был встретить воинов-джунгар, отряд которых провожал в Турфане молодой калмыцкий воин Цэван. Этот отряд, обойдя монгольские караулы, остановился высоко в Саянах. К Енисею, на встречу с Ченом, отправились несколько воинов, которые выросли на Тянь-Шане и могли ходить по горам без троп. Конечно, тайные тропы в Саянах были — там, где поднимается величественная пятиглавая вершина Боруса, но джунгары их пока не знали.

Недалеко от этих мест ранее прошел другой, посольский караван, с которым в кыргызские степи выехал господин Ли Ван Вэй. Как следствие его тайной встречи с монгольским нойоном — наместником Урян-хая — по тайным саянским тропам отправился в путь большой военный отряд монголов и урянхов-тувинцев. Отряд собирался выйти в степь и тайно, ночными переходами, идти к большому соленому озеру, у которого и поселился господин Ли Ван Вэй вместе с новокупленным рабом-урусом. Помимо приказа нойона-наместника, отрабатывавшего китайское золото, у предводителей отряда был и свой интерес — породистый кыргызский табун, а также малолетний наследник рода, за которого можно было потребовать солидный выкуп.

Степь накрыла древняя ночь — глухая, косматая, дикая. Резкий ветер бил в юрту, дергал веревки, мелкий сухой снег шуршал по войлочному пологу. Внутри юрты было тепло и сухо, и там, в уютной темноте, озаренной красноватыми отблесками очага, беседовали двое мужчин.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Мастер.

— Как зверь. Ни кашля, ни слабости, — ответил Андрей.

— Еще накашляешься. Сила Четырех стихий приходит через слабость.

— Вы хотели сказать — Пяти стихий?

Андрей имел в виду учение «У-Син», или пяти первоэлементов: Огня, Воды, Земли, Дерева, Металла. Именно на этом учении основан китайский точечный массаж — воздействие пальцами на энергетические меридианы, — которому Андрей обучался у Мастера и знание которого, возможно, спасло ему жизнь в селенье качинцев.

Мастер помолчал, помешивая угли, по которым пробегали синеватые язычки пламени. Потом обернулся к столику, на котором стояли принадлежности для письма, — до разговора Мастер делал какие-то записи в шелковом свитке. Сейчас он взял лист китайской бумаги, обмакнул в тушь узкую беличью кисть и сделал быстрый уверенный рисунок — круг с квадратом внутри.

— Как ты думаешь, что это? — спросил он Андрея.

— Похоже на старую китайскую монету.

— Верно. Форма китайской монеты отражает классическое изречение: «Небо круглое, земля квадратная». В этом уравновешивается Инь и Ян. Пять первоэлементов — Небесный путь, Путь круга. Его и обозначают пятиконечной звездой, вписанной в круг. Но если есть Путь круга, значит, должен быть и другой путь.

— Земной путь? Путь квадрата? — спросил Андрей, несколько поколебавшись. Такое название, тем более произнесенное на русском языке, показалось ему несколько неуклюжим.

— Точнее, Квадратный путь, или путь Божественной четверицы, — кивнул Мастер. — Именно так назвал его Мэн Цзы. «Большой мастер поучает людей, имея циркуль и имея угольник»— вот как еще он говорил.

— Что такое Квадратный путь?

— Земной путь, проходящий по четырем сторонам света, через четыре времени года. Квадратный путь — это учение нашей школы. Можно считать его учением о первоэлементах, несколько преобразованным для боевого искусства . Должен сказать, последователи Пяти стихий относятся подозрительно к нашему учению. «Панмэнь цзо дао», «боковой вход, тупоумный путь»— вот какие слова я слышал в свой адрес. Что поделаешь, всем не угодить… — Мастер слегка покачал головой, глядя на огонь. — Ладно, ближе к делу. В отличие от «У-Син»— а может быть, в дополнение к нему, — наше учение выделяет не пять, а лишь четыре первостихии: «Землю», «Ветер», «Воду»и «Огонь».

Мастер вновь обмакнул кисточку в тушь.

— Тоже четверица. — Легким кивком головы он указал на столик. — Четыре драгоценности ученого: тушь, тушечница, кисть и бумага. Вот смотри. — Он провел на бумаге две разорванные черты.

— Это Вода, великая Инь, по-китайски Тай-Инь. Затем провел две сплошные черты:

— Это Огонь, великий Ян, или Тай-Ян. Как писал даосский святой Зань Сань Фэн, основатель искусства тайцзи-цюань: «Огонь и Вода, соединившись, образуют живую ртуть».

— Ртуть?

— Даосский эликсир бессмертия.

Снова обмакнув кисточку, Мастер нарисовал две комбинации целой и разорванной линий:

— Это Земля и Ветер. В них средние Инь и Ян — по-китайски Цзюе-Инь и Цзюе-Ян — играют друг с другом. Об этом тоже писал Мэн Цзы: «Мир наполнен небесной музыкой: ветер мира, наполняя отверстия земли, извлекает из каждого неповторимое звучание».

— Простите, Ши-фу, — перебил его Андрей, — то же самое есть в европейской астрологии: знаки «Огня», «Воды», «Земли», «Воздуха». Я еще удивлялся, почему Водолей — это знак «Воздуха»…

— Лучше бы ты оставил в покое европейские учения, — с неудовольствием заметил Мастер, — да и меня не перебивал. Определенное сходство есть, конечно. Прежде всего, в психологии. Знаки европейской астрологии — это, в сущности, определенные типы человеческой психики. Наши стихии — помимо прочего, ибо значений множество, — представляют собой определенные типы боя, а значит, и душевные состояния бойца.

— Что это значит?

Ничего не ответив, Мастер прополоскал кисточку, свернул шелковый свиток, убрал все это в небольшую кожаную сумку, которую он возил за седлом. Откинув полог юрты, выплеснул воду и тушь, потом пошевелил почти затухший очаг.

— Скоро все узнаешь — наконец ответил он.

— И я буду учиться Квадратному пути? Здесь, в этом времени? — спросил Андрей, все еще не привыкший к такому названию.

— Этому учиться — всей жизни не хватит, — усмехнулся Мастер, укладываясь у очага. — Так, кое в чем проверишь себя. А вот если выживешь… тогда и посмотрим.

Андрей лег перед входом, положив рядом большой топор — настоящим оружием он еще не обзавелся.

Глава двенадцатая

Весна в степи приходит быстро. Коротко и резко пересвистываясь, рыжими столбиками встали суслики, почти невидимые на фоне прошлогодней сухой травы; высматривая их, ходил кругами ястреб, еще один уселся на каменной плите, косо торчавшей на старом кургане.

Вытерев пот с загорелого лба, Андрей из-под руки оглядел степь, потом снова поднял «абыл»— массивную железную тяпку, насаженную на длинный черенок. Его дневным уроком был один «загон», двести квадратных сажен — этого хватало для засева одного пуда ячменя.

По длинному ровному склону, не торопясь, поднимался всадник на белом коне.

— Как работается? — спросил Мастер, спешившись.

— Как китайскому диссиденту в трудовой коммуне.

— Вот как? А что ты думаешь — так мы и трудились во времена председателя Мао. Это вы, молодые, на земле работать разучились.

Господин Ли Ван Вэй взял щепоть земли, размял ее, понюхал.

— Все от земли, все…

— У крестьянина?

— У воина тоже.

— Простите, Ши-фу, мы уже начали учение?

— Да. Слушай внимательно. «Земля»— первое состояние воина.

Андрей сошел с поля, обстукал влажную землю с тяпки и сел по-турецки на теплую сухую траву. Китаец посмотрел на него.

— Э-э-э, нет. Так не пойдет. В «ма-бу»!

Андрей поднялся с земли и встал в «стойку всадника». Сначала стоять было легко, ноги еще не устали. Главный смысл и кайф этой стойки — вовсе не напряг, не стиснутые зубы, а, как говорят китайцы, «полулегкость-полутяжесть». Надо поймать первоначальную легкость, сохранить, развести по членам.

— Ниже сидеть! — Голос Мастера ударил, словно хлыстом.

Преодолевая подкатывающую боль, Андрей опустился в классическую стойку Шаолиня — спина прямая, «хвост поджат», бедра параллельно земле. Потянулись долгие минуты. Ноги крупно задрожали, по спине покатился пот, в мышцах словно потянулся тягучий резиновый ком, наполняющий икры и бедра густой горячей болью. Мастер меж тем продолжал:

— Суть «Земли»— глухая, нерассуждающая решимость, стремление биться насмерть, не отступать. Можешь спрашивать.

Что ж, и на том спасибо. Обычно в стойках говорить не разрешалось.

— Как дерется воин «Земли»? — спросил Шин-карев.

— Главное в его действиях — автоматизм, мгновенное применение простых, но накрепко заученных приемов.

Мастер вдруг забыл об Андрее, оглядывая окрестности, особенно степные дороги, ведущие к озеру с юга. Глаза его сузились, губы неслышно шептали, словно высчитывая что-то.

— Это хорошо? — спросил Андрей, с некоторым удивлением наблюдая за китайцем. «Ждет кого-то?»

— Без такого автоматизма вообще никуда, — ответил Мастер, словно заставив себя вернуться к Андрею, — но иногда воина «Земли» «зажимает»в ступоре. Приходится силой вырываться из «Земли», ломать ее.

— Как?

— Например, резким звуком. Ну-ка, попробуй!

Андрей ухмыльнулся и вдруг пронзительно завизжал. Белый конь шарахнулся в сторону, всхрапнув и недовольно поводя ушами.

— Поднимайся! — скомандовал господин Ли Ван Вэй. — Устал?

— Нормально.

Андрей медленно поднялся, разминая гудящие ноги. Горячий ком растворился, по телу покатилась особая легкость, парящая над преодоленной болью и судорожным напрягом.

— Зачем кричишь, слушай? Всю степь распугаешь! — донесся снизу голос Кистима.

Он показался внизу, в неглубокой долине, по дну которой петляла речушка. Рядом с ним еще был один всадник: руки вынуты из рукавов, короткая овчинная Шуба спущена и подпоясана кушаком — смуглые плечи блестели на солнце. Шуба была круглогодичной одеждой степной бедноты. Подъехав, всадники спешились, Кистим переговорил с китайцем, время от времени указывая на Андрея. Господин Ли Ван Вэй в сомнении опустил голову, потом кивнул подтверждающе. Тем временем спутник Кистима спустил штаны и голым задом уселся на вскопанную землю. Посидев немного, он поднялся, отрицательно помотал головой и трусцой отбежал за бугор — очевидно, чтобы штаны два раза не снимать.

— Рано сеять, холодно, — объяснил Кистим. — Поехали к озеру. Там ждут.

— Собирайся, ты едешь с нами, — приказал Мастер Андрею.

— А это? — Андрей указал на некопанный участок.

— Успеется.

Андрей сел на Рыжего, и все четверо коней скачками вымахнули вверх. На вершине лежал снег, уходящий вниз по северному склону, у теплых слоистых скал поднимались белые ветреницы, лиловые колокольчики сон-травы, отливающие, словно мехом, серебристой опушкой. Впереди, напоенная весенней дымкой, широко распахнулась степная долина. В извилистой балке поднялись к небу дымки селенья, за ними, испещренное солнечной рябью, лежало ярко-зеленое озеро, на котором истаивали последние льдины. Гикнув, Кистим ударил пятками лошадь и бросился вниз по склону. Копыта с хрустом врезались в жесткий снег, потом часто и дробно застучали по сухой земле; развевались гривы, озеро, качнувшись, накренилось за мелькающей землей. В голове Андрея мелькнули обрывочные мысли, но ощущение скорости, простора, встречного ветра, бьющего под рубаху, слитности своего тела с ритмичной работой коня целиком заполнило сознание.

Промчавшись ровным пологим склоном, всадники вольной размашистой рысью выкатили на хрустящую береговую гальку, которую облизывали холодные зеленые вол ночки. Андрей осадил коня, улыбаясь, обернулся к Мастеру — во время скачки он обошел китайца. На лице Мастера улыбки не было. Андрей оглянулся к Кистиму, успевшему сойти с коня. Тот тоже был серьезен. Серьезность на и так-то бесстрастном азиатском лице выглядела почти комично, но не в данном случае. Чувство радости от скачки по степи мгновенно сменилось острым ощущением опасности. Андрей огляделся.

Чуть поодаль, у самой воды, стояла группа кыргызских воинов в полном вооружении. Рядом с ними был «ясырь»— несколько связанных пленных, судя по виду — русских. Один из них показался знакомым; приглядевшись, Андрей узнал рыжего казака, который чуть не убил его в первую ночь пребывания в этом времени. Лицо казака распухло, один глаз заплыл, из-под грязной тряпки на кудлатой рыжей голове виднелась засохшая кровь. Первым заговорил Кистим.

— Адерей, ты хороший лекарь, — сказал он, помолчал, потом продолжил:

— Но мы не знаем, кто ты такой. Может, ты такой же, как эти русские собаки. — Он кивнул на связанных и продолжил:

— Надо знать, что ты не враг.

— Я не враг.

— Мало. Нужна шерть, клятва.

Кистим вынул саблю, двое воинов выволокли вперед одного из пленников — того самого казака. Захватив казака за волосы, один из воинов пригнул ему голову, открыв грязную, жилистую шею.

— Руби. — Кистим подал саблю. — Голову руби.

«Вот оно как…»А ведь он предполагал что-то подобное. И чувство измены, выходит, не зря его скребло. Но той зимней ночью это не было однозначно. А сейчас будет. «Да ты что? — спросил он себя. — Ведь этого казака уж и косточки сгнили. Лет триста назад». Но это ничего не значило. Измена есть измена. И еще одно — он ведь сейчас воин «Земли»! А что это значит? А то и значит — упрись рогом, держи позицию, ни шагу назад. Тем не менее как-то надо было выйти из этой ситуации.

— Я же лекарь, — дружелюбно сказал Андрей, — мне такого нельзя.

— Руби! — также дружелюбно улыбнувшись, ответил Кистим. — Будешь нам брат!

Кыргыз, держащий шею казака, чуть ослабил хватку, тот поднял голову.

— Ну, руби, што стоишь?! — яростно сверкнув незаплывшим глазом, прорычал тот Андрею. — Руби, с-с-сука, не то я тя… — Казак резко дернулся, попытавшись вскочить с колен, но тут резко свистнула плеть и он мешком рухнул на землю, ткнувшись лицом в береговой песок. Кыргыз за волосы поднял его на колени — лицо казака было все в песке, на шее вспухал широкий багровый след удара.

— Ну, давай! — Кистим протянул Андрею саблю, показывая на шею казака.

А может, это испытание? Испытание воина «Земли»— держаться. Не отступать? Дело серьезное, но не до смерти же? Дать ему такое испытание мог только Мастер, Андрей и обернулся к нему.

— Ты можешь сделать это, Андрей, — успокоил его китаец. — Сейчас можешь.

Андрей покачал головой:

— Мы так не договаривались. Поеду я, Ши-фу. Мне еще огород копать…

Он повернулся в сторону своего коня. В спину ему уперлось острие копья — точь-в-точь как в зимнем лесу. На испытание это было мало похоже.

Казак продолжал материться — тогда кыргыз пнул его сапогом в лицо. Слова с разбитых губ слетали глухо.

— Прими это, как есть, — убеждал Мастер Андрея. — Так надо, поверь.

— Ну, что? — спросил Кистим.

— Пошли вы на х…! — Капитан Шинкарев по-русски послал обоих в одно место. Его поняли правильно. Воины скрутили Андрею руки, отвели в сторону. Мастер подошел к связанному казаку, вынул из ножен кривую саблю-дао и стремительным, точным ударом снес рыжую голову. Плоскомордые воины одобрительно защелкали языками — чистый удар. Алая кровь разошлась бурым пятном в холодной озерной воде. Китаец наклонился к телу казака, поглядел на отрубленную голову, произнес, словно сам себе:

— «Рыжие демоны»? Этот не похож на демона. Хотя кто знает…

Мастер, больше не взглянув на Андрея, сел в седло и двинулся с берега, ведя Рыжего в поводу. Но Андрей не думал о нем, захваченный ощущением внутренней победы: гниловатый осадок, появившийся в ночь пленения, растворился без следа. Однако внешние обстоятельства Шинкарева на победу походили мало.

Один из воинов, стоящих на берегу, неторопливо сел в седло, накинул аркан на Андрея и столь же неторопливо двинулся в сторону селенья. Лошадь шла легкой рысцой, переходя на шаг — кыргыз придерживал коня, когда Андрей падал, давая возможность тому встать и снова, спотыкаясь, тянуться-бежать на аркане. Всадник остановился у земляной ямы, выкопанной примерно в полуверсте от селенья. Судя по всему, убивать его пока не собирались — иначе стоило кыргызу пустить коня в галоп, и до ямы доехал бы кусок мясного фарша. Может, его испытывали?

Андрею развязали руки, подвели к краю ямы, сбросили вниз. Зацепившись при падении за кривые холодные стенки, он свалился на земляное дно. Полежал неподвижно, приходя в себя, потом поднял голову, осмотрелся: было мокро, холодно, грязно. В одном углу валялась старая деревянная миска, обгрызенные кости, пук грязной соломы, в другом обнаружилась куча засохшего человечьего кала. «С новосельем. А это что такое?»С одной из стенок спускался толстый ледяной нарост, делающий яму в этом месте несколько уже. Если бы не караульщик, можно было бы попытаться выбраться враспор. Но тот был начеку. Да и вылезет он из ямы, что толку? Куда денется, что будет делать? Мастер-то отстранился от него…

А может, он сам виноват? Стоило согласиться? «Не думай! Вообще не думай!» Андрей присел на корточки, подпихнул под себя солому и завернулся в вытертую овчинную шубу. От темных земляных стен тянуло могильной стынью, а сверху косой щелью светилось ясное предвечернее небо.

Волосики побрили и костюмчик унесли,

Теперь на мне тюремная одежда.

Кусочек неба синего и звездочка вдали,

Сияет, точно слабая надежда… —

Вспомнился подходящий блатной куплетец. «Воин» Земли «, такую мать! Будет тебе земли, досыта…»

Скорчившись на соломе, сберегая остатки тепла, Андрей просидел без сна всю холодную ночь. Вспомнив уроки китайца, он положил руки на живот и попытался толчками разогнать внутреннюю энергию по телу, разогревая его. Все же к утру потяжелело в груди, заскребло нехорошим кашлем. Томительно тянулись часы, солнечный луч медленно переползал по земляным стенкам, поблескивая на кристаллах вытаивающего льда. В яму периодически заглядывал караульный и тут же скрывался. Ни еды, ни воды, ни ясности. Тайно заворочалась надежда, вот сейчас подъедет Мастер и спросит, не передумал ли он? Андрей его красиво пошлет, тот извинится и скажет, что он выдержал очередное испытание. Но часы тянулись за часами, а никто и не думал появляться. Впечатление было такое, что кыргызы все-таки собрались его кончать, и это обстоятельство требовало действий. Если Андрей не выберется в эту ночь, сил у него уже не будет. К тому же ледяной натек растает — он и за сегодняшний день стал заметно меньше. Ночью надо попробовать выбраться — а там будь что будет. Тем временем последний луч исчез, в яме снова загустела холодная земляная сырость.

В степи стало темнеть. В дальних сопках, у другого озера, холодного и пресного, поднялись с тайной дневки тувинцы и монголы. Они ели полоски вяленого мяса, пили холодную, как лед, воду, зачерпывая ее горстями. На вершинах окрестных сопок в камнях притаились дозоры. У речки, в зарослях черемухи, с перерезанными горлами валялось несколько случайных путников-кыргызов — дело готовилось тайное, и свидетели были не нужны. Когда темнота опустилась на степь, конный отряд поднялся и на рысях двинулся вперед, в сторону широкого соленого озера.

К ночи сознание Андрея поплыло. Темная яма словно раздвинулась, вбирая в могильную стынь свет и запах дальней теплой земли. Как сказал бы Мастер, он достиг состояния «ван»: «радостного странствия духа в бесконечном превращении бытия.» Но Андрей не различал уже, где его тело, где дух, где что…

…Каждую осень, по ясной и звонкой сентябрьской погодке, вся Сибирь копает картошку. Андрей на это время всегда старается приехать к родителям, выехать с ними на поле. Древко семейной лопаты уж лет двадцать знакомо ладоням. Заточенный отцом штык легко входит под бугорок мягкой земли, увенчанный стеблями пожухлой ботвы, кирзовый сапог налегает на лопату, выворачивая клубни крупных темно-розовых картофелин. Женщины отряхивают клубни, отрывая корнеплоды от их нитевидных корней, перерывают руками мягкую землю в поисках оставшихся картошек, потом со стуком ссыпают их в ведра. Подошедший отец подхватывает полное ведро, оставляя пустое.

— А тут у нас «Андретта», — показывает он Андрею, ссыпая картошку в мешок, — не забыл еще?

— «Андретта» хорошая картошка?

— Была хорошая, да выродилась. Менять пора.

Андрей скручивает края мешка, отец связывает их капроновым шнуром, потом помогает Андрею закинуть пятидесятикилограммовый куль на широкое плечо, обтянутое черной штормовкой. Чуть горбясь, Андрей тащит мешок через поле к «КамАЗу»: рывками, в такт шагам, приближаются грязно-зеленые доски кузова, бурая рама с бензобаком, тяжелое колесо, облепленное мягкой землей, глубоко ушедшее в нее.

— Слышь, земляк, прими! — окликает Андрей мужика в кузове.

— Давай, — отвечает тот.

Чуть присев, Андрей пружинит ноги и, выпрямив корпус, мягко и точно посылает куль в кузов — на кучу таких же мешков, на груботканых боках которых синим химическим карандашом выведены фамилии владельцев.

— Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит! — бросает мужик грузчицкую поговорку, подтягивая мешок повыше.

— Верно, земляк.

Он возвращается через поле, чтобы взять новый мешок. В плечах легкость, грудь глубоко вдыхает теплый воздух начала сентября. Нос улавливает запах дыма и печеной картошки, который доносится от костров, разведенных в ближайшей березовой рощице…

…Негромко прозвенел браслет на руке. Андрей открыл глаза, попытался вслушаться. Тело ощутило отдаленный гул, слабую дрожь земли. Зашуршали промерзшие стенки ямы — с них посыпались мелкие комья. Гул приблизился, стал сильнее, и вдруг ночь взорвалась звериным, стремительно накатывающим ревом. Рев еще придвинулся, мерзлая земля завибрировала от слитных твердых ударов; все прокатилось над ямой и завертелось-закружилось в стороне селенья. Донеслись высокие женские крики, кто-то завизжал, тонко и страшно, над краем ямы, на фоне ночной черноты качнулся слабый оранжевый отсвет. Андрей внимательно вслушался в происходящее, потом подошел к ледяному наросту, уперся ладонями в его бугры, а ногами в противоположную стенку ямы и так, перебирая ногами и руками в горизонтальном распоре, осторожно полез вверх. Через минуту он перевалился через край ямы и огляделся. У ямы обнаружился зарубленный караульщик, примерно в полуверсте, в стороне селенья поднимались столбы пламени над горящими юртами, на их фоне крутились черные силуэты всадников, сверкали кривые сабли. Слышался непрекращающийся воинственный рев, крики, топот копыт. Забрав саблю убитого караульщика, Андрей короткими перебежками двинулся в сторону погрома. Ближе к селенью картина налета представилась во всех подробностях: под ударами сабель валились полуодетые мужчины; женщины бежали в степь или садились на землю, словно наседки, прикрывая детей. Скручиваясь, чадно горели войлочные юрты, вокруг них вертелись всадники, отбрасывая огромные косматые тени. Андрей заметил «башлыка», местного старосту, которого вправо-влево таскал за редкую бороду один из напавших. «И-и-и»— визжал налетчик и плевал старосте в лицо. С топотом проносились все новые и новые конники, всаживая стрелы во все, что еще двигалось. Андрей начал потихоньку отползать от селенья, как вдруг всадник выскочил на Андрея, волоча за косы девушку, одетую в легкую широкую рубаху и такие же штаны. Перебирая босыми ступнями по мерзлой земле, та без крика, лишь слабо всхлипывая, волочилась за всадником.

«Кистимова девка… Ханаа, кажется… Черт, и мочить-то их нельзя!»А почему, собственно, нельзя? Кто так сказал — Мастер? А где он был, когда Андрей в яме сидел?

Всадник придержал коня, втаскивая девушку поперек седла, тут Андрей кошкой бросился ему за спину, ударил в затылок рукоятью сабли. Что-то хрустнуло — черт знает, убил, не убил? Андрей сбросил тувинца с седла, его лошадь, почуяв незнакомого всадника, встала на дыбы, потом попятилась, собираясь наддать задом. Андрей ударил ее пятками, потом саблей — плашмя, та прыгнула вперед и помчалась в темноту. Ханаа потеряла сознание, Андрей одной рукой охватил бесчувственное тело и гнал по степи, пока черная горбина ближней сопки не скрыла огонь и крики. Тут он пустил лошадь шагом, потом и совсем остановился. Девушка пришла в себя — резко обернулась, пытаясь что-то крикнуть. Андрей мгновенно зажал ей рот. Та укусила его ладонь, вцепилась ногтями в руку, тогда он коротко и резко ударил ее по ребрам — задохнувшись, девушка стала хватать ртом воздух, потом беззвучно заплакала.

«Так. И дальше что?»— накинув на Ханаа свою шубу, он тронул лошадь, направляя поверху длинной степной гряды, но не выезжая на самую вершину. Сверху видно несколько потускневших огненных пятен, между которыми уже не было людского мельтешения. В ночи послышался густой, но слабеющий топот копыт, быстро уходящий на юг.

— Саим, Саим! — несколько раз выкрикнула девушка, указывая в том же направлении.

— Ладно, разберемся, — ответил Андрей по-русски, потом успокаивающе погладил ее по руке.

— Саим! — продолжала вскрикивать Ханаа, дергая его за рубаху. В ее голосе послышался подступающий плач.

Это стало надоедать. Нянька он, что ли?

— Отставить разговоры! Ну!! — рявкнул Андрей, чуть приподняв кулак.

Девушка мгновенно замолкла, испуганно сжалась, втянув голову в плечи.

— Так-то лучше, — миролюбиво заметил Андрей, пытаясь успокоить ее голосом.

Поеживаясь от холода, он дернул за повод, направляя лошадь к разоренному селенью.

Глава тринадцатая

Из балки столбами поднимались серые дымы, уже издалека доносились вой и причитание женщин. Перевалив невысокую гряду, Андрей увидел сгоревшие решетки юрт, разбросанные вещи, мертвые тела на земле. Подъехав ближе, он спрыгнул с лошади, оставив на ней девушку, забрал у нее свою шубу и, хлопнув лошадь по крупу, направился в сторону своей юрты. Снизу не было видно, уцелела ли она в набеге. Усталость и голод приглушали чувства. В данный момент кыргызов он не опасался — у тех были другие дела, кроме возвращения его в яму. Но когда те оправятся от налета, вполне возможно, захотят снова вернуться к Андрею и его отказу рубить голову русскому. Тем быстрее требовалось найти Мастера.

Андрей вспомнил, как Мастер оглядывал степь, стоя близ вскопанного поля. Будто поджидал кого-то. Может, он знал о предстоящем ночном налете? А то, что Андрей попал в яму, — это как-то связано с налетом? Может, Мастер «устроил» туда Шинкарева, чтобы тот под ногами не путался? И тем фактически спас ему жизнь? А выбравшись из ямы — спутал ли Шинкарев чьи-то карты? Вопросов много, ответов пока нет.

Шагал Андрей медленно, краем глаза замечая картину разгрома: там и тут валялись трупы; женщины, неподвижно сидящие на земле, закрыв руками лицо; женщины, которые вцепились себе в волосы и выли как волчицы, медленно и ритмично раскачиваясь. Возле одной из юрт показалась группа мужчин — туда и поскакала Ханаа, ударив пятками лошадь.

Их юрта сгорела, но за черным остовом Андрей заметил Белого и Рыжего, пощипывавших траву. Тут же был и Мастер — спокойно сидел в «полулотосе» на аккуратно сложенной кошме. На коленях у него лежал развернутый свиток. Подойдя ближе, Андрей отыскал обгоревший кусок кошмы и сел по-турецки, на некотором расстоянии от господина Ли Ван Вэя.

— Я видел, как ты увез Ханаа, — подняв глаза, спокойно сказал китаец. — Надеюсь, ты почтительно с ней обращался? Она девушка хорошего рода.

— Почтительно? — Андрей хмыкнул. — Можно и так сказать. Вы нас видели?

— Я ведь тоже ускакал в степь. Тогда и увидел. Вот, коней сберег.

— А поесть чего найдется? Сутки не жрамши, по вашей-то милости!

Китаец поднялся с кошмы и убрал свиток.

— Поехали в аал, там тебя накормят.

В селенье все еще слышалось завыванье женщин, мужчины не успели разойтись от большой юрты. На Андрея никто не обратил внимания. Спешившись, Мастер указал ему на соседнюю юрту — небольшую, крытую берестой, а не войлоком.

— Это летняя кухня, там и поешь.

Внутри оказалось несколько женщин, в том числе Ханаа. Андрей получил большую пиалу с айраном — напитком из кислого молока — и чашку «похты»— сметанной каши, сваренной на медленном огне.

— Харынга тох? (Сыт желудок?) — спросила Андрея одна из женщин, но он, не понимая, лишь улыбнулся в ответ. На улице Мастер о чем-то толковал с Кистимом.

— Здравствуй, Адерей. У тебя хорошая удача, — сказав это, Кистим сразу отошел, не гладя ему в глаза. «Я так понимаю, извиняться тут не принято».

— Ты поел? — осведомился Мастер.

— Да, Ши-фу. Что происходит? Кто были эти люди, ночью?

— Монголы и урянхи.

— Урянхи?

— Тувинцы, говоря по-русски. Увели лошадей, увели Сайма, мальчика, наследника рода.

— Брата Ханаа?

— Да.

«То-то она дергалась».

— И что теперь?

— Нужно похоронить отца Ханаа, здешнего старосту. Потом соберется отряд, который пойдет за урянхами — отбивать табун, искать мальчика. Хан даст воинов — к нему уже послали гонца.

— А мы?

— Кистим просит пойти с ними. Возможно, им нужна будет помощь в горах, кыргызы плохо знают перевалы.

— И мы пойдем?

Китаец оглядел горизонт, чуть туманный в дымке разогревшегося дня.

— А ты что думаешь?

— Пойдем! — решительно ответил Андрей.

Игра началась, и стоять от нее в стороне Андрей не собирался. Как выразился в свое время начальник Шинкарева, уходя из силовой структуры в коммерческую: «Я не намерен стоять швейцаром в дверях перестройки».

— Что ж, ты сам так решил. — Мастер был явно доволен ответом. — Правда, есть одно «но»…

— Что за «но»?

— Возможно, придется поработать саблей. А в этом ты не силен. Рука не поднимается? — в узких глазах китайца блеснул мстительный огонек.

— Поднимется, — сухо ответил Андрей.

Тем временем двое мужчин сняли одну из решеток юрты, вынесли и поставили на телегу гроб. Женщина, одетая во все черное, налила в деревянную чашку молока, накрыла ее белой материей, обошла вокруг телеги, повторяя древнее заклятье-оберег. Послышались причитания, члены семьи покойного по очереди подходили, отпивали из чашки. Телега тронулась, скрипя колесами и медленно переваливаясь на кочковатом, каменистом подъеме. Погребальное шествие, следуя за телегой, вышло на высокое место, удаленное от полей и выгонов, на котором было расположено родовое кладбище. Андрей с господином Ли Ван Вэем тоже пришли сюда — никто их не пригласил, но и запрета, похоже, не было. Ветер легко шуршал в колосках прошлогодней травы, которой обросли накренившиеся плиты могил.

— Хорошее место, сухое, — заметил Мастер, оглядев кладбище.

Лишь только мужчины стали зарывать могилу, женщины отправились назад, готовить поминки. Потом ушли и мужчины, на кладбище остались лишь Андрей с китайцем. Мастер подошел к могильному холмику, взял горсть свежей земли — как тогда, на пашне. Приблизил к лицу, вдохнул над ней, потом сказал:

— От могильной земли веет по-особому. В Китае говорят: «Останки погребенных предков вбирают в себя» дыхание земли «, и это определяет судьбу их потомков».

Мастер медленно повернул ладонь — темные комки высыпались на могильный холмик. Китаец указал на него Андрею:

— Вот чем живет воин «Земли». Он бьется в скорби, понимая, что шансов нет, все равно победит Смерть.

— Скажите, Ши-фу, — спросил Андрей, — я правильно сделал, что не убил того казака?

— Как решил, так и сделал.

В голосе не было ни злости, ни мстительности, — лишь спокойствие.

— Но ведь мне нельзя убивать, — напомнил Андрей.

— Это бы ничего не изменило. Он все равно должен был умереть.

— Я сам так подумал. Но чувствовал, что нельзя.

— В тебе говорил воин «Земли». Это ЕМУ было нельзя. Ведь казака привезли из твоего города, с той же земли, с которой пришел и ты сам.

— А вы могли бы убить китайца?

— Тысячу китайцев, если понадобится. Но ты не об этом думаешь. Или еще не чувствуешь того, что должен. Не знаю, как сказать. Задай любой вопрос. Не стесняйся!

— Зачем вы меня в яму посадили? — спросил Андрей, не думая.

— Путь Дао идет через темноту, Мировую пещеру. Каждому она раскрывается по-своему, но любое постижение начинается с земляного мрака. Вот послушай, как написал литератор Хуан Юэ: «Непостижимо-далекое: высота гор — не в неприступных кручах, в глубине ущелий постигаешь их величие; красота дерев — не в пышной кроне, в мощи корней познаешь их совершенство». Основатель монастыря Шаолинь, Воддхид-харма, девять лет медитировал в пещере. А ты на сутки попал в яму. Было бы, о чем говорить!

— Боддхидхарма-то сам в пещеру сел, никто его туда не спихивал. А что касается суток, так это я сам выбрался, через сутки.

— Что ж, молодец. Тебя мне продал староста этого селенья. И вот ты вышел из ямы, а он попал в нее. — Мастер указал на могильный холм.

— Что-то мы сегодня все о могилах, — заметил Андрей, поднявшись и разминая ноги. — Печально.

— Да, «Земля» печальна. Впрочем, как посмотреть. Для китайцев образы смерти означают праздник — «наслаждение траты». Трата же есть вовлечение души в пустоту «единого дыхания». Поэтому китайские грузчики весь день вкалывают на рынке, а вечером пропивают заработанное вместе с публичными женщинами. Это тоже трата — смерть — пустота.

— Грузчики знают учение? Простые люди?

— Конечно, не знают. Но они его чувствуют. Они ведь тоже китайцы. А ты не знаешь и не чувствуешь. Пока.

— Как-то сложно все… Можно еще спросить?

— Спрашивай.

— Воин «Земли» дерется в скорби, зная о победе смерти. Воин «Земли» дерется на автоматизме, применяя стандартные, заученные приемы. Скорбь и автоматизм, печаль о смерти и многократное повторение… Что это такое, если взять вместе?

— Ритуал, — с ходу ответил Мастер. — Жертвоприношение: себя и своего врага. Вот последний смысл воина «Земли». Ри-ту-ал, — медленно повторил Мастер, пристально глядя в глаза Андрею. Того слегка передернуло.

Уже на закате они направились к селенью. Навстречу им поднималась вереница людей с хворостом в руках. Когда Андрей с Мастером приблизились к юрте покойного, на выгибе кладбищенской горы, почти слитой с угасающим черно-фиолетовым небом, закачался золотистый цветок поминального костра.

Молчаливым кругом люди встали у входа в юрту. Сгорбленный седоволосый «кам»— родовой шаман — разложил все, потребное для последнего обряда: белый конский череп, девять колючих веток шиповника, девять черных камней. К юрте подвели вороного конька, на котором Ханаа встретила в степи Кистима. Все замерли. В полной тишине из юрты раздались низкие, ритмичные удары в бубен — там, в кромешной тьме, шаман искал «харан»— «черную душу» покойного. Глухие удары словно сгустили темноту внутри людского круга, они становились сильнее, сдвигаясь по юрте то вправо, то влево, пошли вкруг остывшего очага. Внезапно донесся протяжный стон — то плакал схваченный «харан», он боялся уходить в Нижний мир, к черному богу Эрлик-хану.

У Андрея ноги стали ватными, сильно забилось сердце. Плач прекратился, но снова глухо бил бубен — это шаман вбивал в него «черную душу». Когда «кам» показался из юрты, словно мягкая лапа коснулась лица Андрея, подняв дыбом волосы. Неведомый страх стиснул грудь, надавил на живот свинцовым шаром. С сильным ударом бубна шар рванулся вверх, тысячи иголок впились в лицо и плечи. Сразу перехватило дыхание, ударило зеленым огнем под закрытые веки. Бум-бум-бум — мерно бил бубен, рыдали женщины, а Андрея отшатнуло от толпы, какая-то сила швырнула его на землю. Свинцовый шар словно уперся в горло, Андрей хрипел, ни в силах ни кричать, ни дышать, со-трясаемый желудочными спазмами. Бум-бум-бум — глухие удары заполнили все тело Андрея, внутренности сотрясались, войдя в резонанс с мертвенными звуками шаманского бубна. Андрей почти задохнулся, когда в нем словно прорвалось что-то, горячая волна ударила в голову, из носа пошла кровь.

Вороной конь храпел, в страхе пятясь перед шаманом. Усадив на коня невидимую душу, «кам» хлестнул его колючими ветками шиповника, конь заржал, поднялся на дыбы и пропал в темной степи. Обряд окончился — «черная душа» ушла, она не могла принести несчастье живым. Совершенно без сил, но в сознании, Андрей валялся в стороне от молчаливой толпы. Временами тело его сотрясали конвульсии. Могильный костер внезапно погас — вместе с затихающим эхом последнего удара.

Когда все разошлись, тогда китаец подошел к Андрею.

— Ну что, жив? — тихо спросил он.

— Гха-а-а-а, — захрипел тот, не поднимая головы.

— Отлежишься, пойди к озеру, помойся. Потом поспи где-нибудь. Хватит с тебя «Земли».

— Что… это?

— Ритуал, — в голосе китайца прорвался стран-вый, едва слышный смешок, но закончил он серьезно, — «Земля» приняла тебя.

Глава четырнадцатая

Степные версты длинные. Просохнув на весеннем солнце, густо запылила натоптанная кочевая дорога, мелкая пыль повисла над частоколом бунчужных пик, оседая на лица, на голубую придорожную полынь и потные лошадиные крупы. Андрей приподнялся на стременах, пытаясь хоть немного размяться. Мастер же сидел на своем Белом прямо, как свечка, глаза его были закрыты. Один из воинов отъехал в сторону, свесился с седла, ухватившись за гриву, спустил штаны. «Всякого цирка повидал, но как с коня гадят…»— подумал Андрей.

Закончив дело, всадник свистнул плетью, умчался вперед.

Очень хотелось пить, хотелось сесть в прохладную траву, побродить босыми ногами в холодной воде. Андрей закрыл глаза, пытаясь отключиться, как Мастер, но не заснуть — спать нельзя, свалишься, задние враз затопчут.

От нечего делать Андрей принялся разглядывать седло и сбрую Мастера. У того был китайский «арчак»— длинное седло с пристегивающейся подушкой, одной только передней лукой и круглыми бронзовыми стременами, чьи узкие дужки были вылиты в виде драконьих морд. Узкая золоченая решма — налобное украшение Белого — тоже была в форме головы дракона. Черные ножны сабли поблескивали золотыми обручами, к седлу был приторочен двойной сафьяновый саадак — фигурный налуч с широким боевым луком, и колчан, полный длинных стрел, оперенных маховыми перьями орла. Сам Андрей, одетый все в ту же вытертую короткую шубу поверх рубахи — одежду степного бедняка, — вооружился лишь саблей, которую подобрал во время ночного набега.

Мастер открыл глаза, скептически глянул на посадку Андрея.

— Полагаю, по возвращении в наше время тебя ждет блестящая военная карьера, — заметил китаец.

— Вы так думаете? — спросил Андрей, чувствуя подначку.

— Очень уж ты напоминаешь китайский талисман, обеспечивающий продвижение по службе — обезьяну верхом на лошади.

«Посмотрю я, кого ты напомнишь, как по горам полезем», — подумал Андрей, совсем не обидевшись на Мастера. Кстати, вовсе не факт, что тот ходил по горам хуже Андрея — от этого китайца можно было ждать любых сюрпризов.

Внезапно колонна замедлила движение, потом остановилась. Начальник колонны — Ханза-чазоол — выехал вперед, встречая дозорного.

Выслушав дозорного, чазоол отослал его назад, а сам что-то крикнул воинам. По его команде конный строй начал разворачиваться, длинной шеренгой поднимаясь по склону. Звенело железо, копыта слитно топотали по мягкой просохшей земле. Мастер, ударив пятками Белого, подъехал к кыргызскому начальнику.

Въехали на гребень, и перед глазами открылась еще одна долина; на ее противоположном скате виднелись стены полуразрушенной крепости, перед которой выстроился большой конный отряд. На удалении он казался игрушечным — миниатюрные лошадки помахивали хвостиками, торчали заостренные палочки пик, мелькали крохотные блики-блесточки на железных кольчугах и шлемах.

Кыргызские конники выстроились. Тяжелые копья, сверкая жалами, густым частоколом врезались в голубое небо, теплый ветер покачивал черные кисти бунчуков. Отряд, стоящий под стенами крепости, тоже оставался неподвижным. Насколько понял Андрей, это был арьергард ночных налетчиков, который преградил погоне путь на юг, в Саяны. Туда и ушла основная часть урянхов с захваченным табуном и наследником степного рода.

Чазоол снова крикнул, махнув рукой, — качнулись копья, и кыргызские всадники с железным лязгом двинулись вниз. Отряд из-под крепостной стены тоже пошел вперед. Андрей глянул на Мастера — тот стоял рядом с чазоолом, сзади выстроилась охрана. На вершине степного склона, на фоне голубого неба, они выглядели словно ожившие древние изваяния — с каменными лицами, глазами-щелками, грозно поблескивающими из-под меховой опушки шлемов.

Господин Ли Ван Вэй ничего не сказал Андрею, даже не глянул в его сторону. Можно ли ему в бой? А, черт, была не была! В несколько скачков Рыжий догнал всадников: перед глазами плотно шли гнедые крупы, черные помахивающие хвосты, широкие человеческие спины, покрытые чешуей блестящих колец. Топот копыт усилился, стал слитным, смешиваясь с железным лязгом кольчуг и тягучим волчьим воем, который, появившись откуда-то из утробной человеческой глубины, потек над атакующей лавой.

Подхлестываемые гулом атаки, воины пригнулись к седлам, медленно опуская копья над небольшими круглыми щитами. Некоторые натянули луки, на скаку накладывая стрелы. Андрей, вытянув из ножен старую саблю, бросал быстрые взгляды вправо-влево. Топот усилился, вой поднялся, завибрировал, переходя в визг. Между конскими ушами и мелькающими спинами передних Андрей заметил какую-то темную массу, которая стремительно приближалась, распадаясь на оскаленные конские головы, грозно-неподвижные лица под шлемами и жала пик, направленные, кажется, прямо ему в глаза. Визг взлетел над лавой, переходя уже в ультразвук — люди, кони, отточенное железо слились в одно целое, неудержимо рвущееся вперед. Боевой восторг охватил Андрея — подняв саблю над головой, он тоже завизжал, оскалившись, и ударил пятками Рыжего, забыв себя и китайца, готовый рубить и кромсать все, что попадется на пути. Справа и слева послышались резкие удары спускаемой тетивы, короткий свист стрел; в воздух взмыли их вытянутые тела, уходя вперед, здесь и там стали заваливаться всадники, пораженные стрелами врагов.

Мимо уха Андрея что-то коротко и страшно свистнуло, потом еще раз, в уши на мгновение прорвался нарастающий топот чужих коней, и вдруг все взорвалось: железный грохот сталкивающихся щитов, треск копей, сабельный лязг, гортанные крики всадников, конское ржание — все закружилось в глазах и ушах. Впереди, между своими, возникли чужие воины, крутя кривыми саблями; некоторые уже валились с коней, пораженные кыргызами, в последнем усилии еще стремясь достать кого-то. Перед глазами Андрея проскочило окровавленное жало копья, оскаленные зубы — Андрей наотмашь хлестнул саблей — враг исчез, но тут же из свалки вывалился новый. В оранжевом халате с широким поясом поверх пластинчатого панциря возник всадник, из спины у него торчал обломок кыргызской пики, кровь пачкала шерсть коня.

Андрей поднял на дыбы Рыжего, развернув его в сторону монгола и, с замиранием сердца, с ходу полоснул того саблей по шее. Бессильно мотнулась полуотрезанная голова, ударила алая струя крови — но Андрей уже проскочил между двумя дерущимися клубками всадников, на ходу лязгнув саблей по кожаному щиту с чеканными медными бляхами. Встречный бой начал смещаться в сторону холма, сначала медленно, потом быстрее и быстрее — монголы, не выдержав кыргызского натиска, ударились в бегство, кыргызы с гиканьем помчались за ними, раскручивая арканы. Но кони их, утомленные дальним переходом, стали отставать, и остатки монгольского отряда быстро скрылись за холмом. Кыргызы, рассыпавшиеся по степи, перешли с галопа на рысь, а потом, завернув утомленных, покрытых пеной коней, двинулись назад.

Подбирая своих раненых и добивая врагов, воины собирались перед склоном, на котором, опираясь на пласты мягкого песчаника, поднимались невысокие бугристые стены, сложенные из этих же, розовато-серых каменных плиток. Несколько всадников, хлестнув коней, заскочили в крепость, затем один из них появился на стене, махнув камчой. Ханза-чазоол в сопровождении охраны и Мастера шагом поднялся по склону. Мастер жестом подозвал Андрея, тот присоединился к нему уже в крепости. Шел он пешком, косолапо переставляя ноги, ведя коня в поводу.

— Покажи свою саблю, — потребовал китаец, как только Андрей приблизился к нему. Сабля была темной от крови, притупленной от ударов о чужое железо.

— Вытри ее, — приказал Мастер, — оружие нужно вытирать сразу после боя. Потом возьмешь один из этих камней, — показал на куски песчаника, вывалившиеся из кладки стен, — и подточишь. И не надо ерзать в седле — лошади спину собьешь. Как прошел бой? Ты убил кого-нибудь?

— Не знаю, мелькало все. Одного добил, но он был ранен — может, и так помер бы.

— Понравилось на коне воевать?

— Пожалуй…

Ему и правда понравилось. По адреналину встречный конный бой оказался круче скоростного горнолыжного спуска и даже партизанской засады в джунглях.

— Мне в свое время тоже нравилось, — так же спокойно заметил Мастер. — А вообще, у нас — у тех, кто попал в чужое время, — есть особая техника боя. Мы называем ее «экспедиционной». Останешься жив, обучу тебя ей.

— Для того, чтобы выйти живым из этой экспедиции, или для того, чтобы отправиться в следующую?

— В следующую? — Мастер усмехнулся. — Сначала из этой выберись.

Солнце склонилось к горизонту, длинные тени поползли от неровных плитняковых стен. Воздух прояснился.

— Там уже Саяны, — показал Андрей. — Мы идем в горы?

— Да, в горы, — ответил Мастер. — Но завтра. Сегодня ночуем здесь.

Из горного городка, лежащего на границе Турфана и пустыни, выехал крупный военный отряд. С лязгом боевого железа и топотом копыт он прошел в темной арке ворот, и вскоре облако пыли показало, что он двинулся по направлению к северным Саянским хребтам. Вел отряд широкоплечий чернобородый воин в блестящей кольчуге — джунгарский полководец Галдан Бодохчу. С молодых лет он был предан буддийскому учению и своей тяжелой сабле. Сейчас наступала очередь сабли — пора было показать енисейским варварам-кыргызам истинный смысл «Восьми сторон божественной любви». «Ом мани падме хум!»— повторял про себя полководец, предвкушая кровавую потеху.

Джунгарские разведчики, ранее прибывшие из Турфанского оазиса, вышли к Енисею, на условленное место встречи с Ченом. По горной тропе, за которой они наблюдали, лежа за каменной осыпью, прошел отряд всадников, спешно уходящий в Монголию. Многие из них были ранены, поперек седел везли трупы. По отрывочной беседе, которую разведчики подслушали, тайно подобравшись к привалу, им стало ясно, что другой отряд, собранный из урянхов, направился в одну из горных долин, куда ожидался ответный рейд степняков-кыргызов. Но к тем людям, встречи с которыми ждали разведчики, все это не имело никакого отношения.

Выйдя на берег Енисея, джунгары стали обустраивать место встречи: тайное укрытие для ожидания, пути отхода, дрова для сигнальных костров. Встреча ожидалась через несколько дней.

Ночью кто-то тихо толкнул Андрея в плечо.

— Поднимайся, — услышал он шепот Мастера.

— Проблемы?

— Тихо! Седлай коня, и поехали. «О Господи, за что?!»

— Куда едем?

Но Мастер уже исчез в темноте. В крепости стояла тишина, в разных местах виднелись группы спящих воинов, кони паслись снаружи, под охраной. Оседлав Рыжего, Андрей замер, вслушиваясь-вглядываясь в темноту, пока разглядел белого коня. — За мной, — прошептал Мастер. Они рысью двинулись по темной степи, догнав группу молчаливых всадников, которые ехали, не зажигая огня. По тускло блеснувшему шлему в одном из них Андрей признал чазоола. Один из всадников — кажется, пленный монгол — был связан. Проехав по долине, они начали подниматься на пологий холм, примерно на середине склона перерезанный невысоким известняковым откосом. Сойдя с коней, зажгли факел — коптящее пламя блеснуло на металле кольчуг, заметалось по кустам акации и каменной осыпи, ведущей к черному глазу пещеры. К пещере двинулись чазоол, Андрей с Мастером и еще один воин, подталкивающий пленника. Все молчали.

Внутри пришлось пробираться низко пригнувшись, но потом ход расширился. Похоже, что стены пещеры были стесаны и пол выровнен. Потом ход вновь стал сужаться, превратившись в узкий лаз, — как говорят спелеологи, «калибровку». К счастью, она оказалась сухой — в известняковых пещерах часто приходится ползать в жидкой грязи, которую потом очень трудно отмыть. Пройдя «калибру» ползком, они вылезли в невысокий длинный грот, дальний конец которого скрывался в темноте. В зигзагах оранжевых и черных пятен, перебрасывающихся в свете факела, мелькнули сталактиты, бугристые своды грота, покрытые какими-то рисунками. Впереди что-то блеснуло, чем ближе, тем яснее: круглое лицо с длинными, полуприкрытыми глазами, рот, змеящийся в отрешенной улыбке, гирлянда оскалившихся черепов на плечах. Отделенная от пришедших неподвижной черной водой, в свете факела матово поблескивала золотая статуя мужчины, сидящего в позе лотоса.

— Смотри, — еле слышно прошептал Мастер. Андрей на миг повернул к нему голову — ему показалось, что китаец смотрит не на статую, а куда-то дальше, но хотел, чтобы Андрей смотрел именно на нее. Там свод грота круто спускался, и на его поверхности было сделано какое-то изображение — вот в него и вглядывался китаец. Андрей пристальнее посмотрел туда и невольно отпрянул: большая темная птица, раскинув крылья из черного клубящегося дыма, готовилась броситься на него из-за золотого идола. Пламя факела качнулось — птица пошевелила крылом, холодно и жутко блеснул круглый зрачок, с новым движением пламени оказавшийся лишь завитком на голове истукана. Пламя плясало по плоской золотой морде, глаза блестели, улыбка змеилась — но идол не оживал, оставаясь лишь тяжкой грудой металла. Птица же была живой — а в следующий миг ее не стало вовсе.

«Отче наш, иже еси на небеси…]] — отгоняя морок, Андрей незаметно перекрестился. Рядом послышалась какая-то возня — связанный монгол с кинжалом в груди рухнул в озеро, подняв сноп брызг и волну, омывшую золотой край истукана. Господин Ли Ван Вэй, казалось, не обратил внимания на смерть монгола, он все так же пристально глядел в глубь грота.

Назад выбрались тем же ходом, а когда сели на коней, Андрей спросил шепотом:

— Я не читал, что кыргызы приносили человеческие жертвы.

— Они и не приносили. Это тайный, воинский культ. Без жертвы нельзя, ни одно дело не получится.

— Почему они показали нам эту пещеру? Мы же чужие. Нас убьют?

— Пока не найдем табун и мальчишку, нам ничего не грозит. Так что не думай об этом.

Некоторое время они ехали молча, копыта мягко стучали по сухой земле.

— А почему там птица? За головой этого… в пещере.

— Какая птица? — Мастер даже повернулся к Андрею, явно удивившись. — Там не было никакой птицы. Там были древние Числа, нанесенные задолго до того, как кыргызы приволокли из похода этого золотого Боддхисаттву. Я должен был обязательно увидеть эти Числа.

— А я видел птицу. Что это значит?

— Смотря по тому, что за птица. Скажем, Феникс — знак державной власти, его изображение вышивается на парадной одежде китайского императора. Белый журавль — знак бессмертия. Изображения пары журавлей носят даосские священники.

— Та черная. Даже не черная, непонятно какая. Темная.

— Вообще-то Птица знак судьбы. Так что готовься, что-то ждет тебя.

— Кстати, о птичках, — вдруг решился Андрей, — вы знали о монгольском набеге?

— Откуда я мог о нем знать? — Мастер ответил с ходу, и голос его был полон такой неподдельной искренности, что у Андрея отпали последние сомнения:» Знал «.

Проведя ночь в крепости, конный отряд кыргызов снова двинулся к югу. Монголов не было видно, пустынная степь расстилалась под копытами коней. Все меньше встречалось степных могил, все выше стали склоны, острее скалы на круглых сопках. Рощицы с северных склонов спустились ниже, сошлись в колки, перелески, и вот уже за высоким, травянистым увалом вздыбился первый таежный хребет.

Всадники остановились, начальник колонны — Ханза-чазоол — переговорил с вернувшимся дозором. И снова колонна двинулась вперед, втягиваясь в длинный узкий распадок, крутые склоны которого поросли густым сосновым лесом. Кое-где среди сосен проглядывали невысокие известняковые скалы, то темно — , то светло-серые, покрытые шершавыми золотистыми лишайниками. Копыта зачавкали по мокрой земле — дно распадка было пропитано водой от снега, дотаивающего между частыми сосновыми стволами. Ноздреватый снег был усыпан рыжими иголками, — желтые стволы и зеленые кроны сосен поднимались по склонам и, уже далеко вверху, отчетливо рисовались в синем саянском небе. Легкий ветер, охлажденный близкими ледниками, напоенный запахом смолы, хвои, подсыхающей земли, обвевал лицо и тело под шубой, сносил прочь резкий запах пота и сладковато-приторную вонь засохшей лошадиной пены.

— Там, куда идет отряд, там будет бой? — спросил Андрей.

— Возможно. Что тебя беспокоит?

— То, что я не могу убивать. Как тогда драться?

— Режь руки, ноги. Пусть добивают за тобой, только не убивай сам.

— Понял.

Чем выше, тем уже и круче стал распадок. Всадники сошли с коней, проводя их под уздцы через густой сосняк. Лес стал редеть, сквозь бугристые стволы все ближе замелькала воздушная голубизна. Перед самой вершиной все остановились, Андрей с еще несколькими воинами ползком выбрался наверх и залег, осматриваясь.

Прямо из-под ног, от кряжистых, избитых ветром сосен, круто падал открытый склон, переходя в неширокую каменистую долину. Пятна снега спускались со скалистого перевала, образуя плотные белые языки, забившие ущельица между каменными гребнями. На дне долины, отсвечивая голубым, петляла узкая речка, по ее берегам серыми комочками двигались овцы, чуть поодаль лежала большая овчарка. Из войлочной юрты поднимался дымок, рядом стояли привязанные лошади.

Один из воинов отполз назад, что-то сказал чазоолу, тот взмахом руки направил в обход группу всадников. Низко пригнувшись, к Андрею перебежал китаец, теперь они оба разглядывали долину.

— Бывал тут раньше? — спросил Мастер.

— Пару раз бывал южнее, под Борусом. Там, где Саяно-Шушенская ГЭС.

— Какая тебе тут ГЭС!

— Да это я так, по привычке…

Внезапно пастушеская собака с лаем бросилась в сторону их склона, из юрты выскочил человек, за ним еще двое, они вскочили на лошадей, но было поздно — группа разведчиков уже развернулась в долине, на скаку охватывая пастушеский стан. Собака завизжала на пике, замелькали сабли, двое зарубленных пастухов свесились с коней, а третий покатился по земле, сдернутый арканом.

Чазоол бросил команду, отряд начал спускаться прямо по открытому склону. Лошади тревожно фыркали в поводу, приседая на задние ноги. Андрей на ходу погладил Рыжего, пытаясь его успокоить. Внизу все снова сели в седла, отряд с шумом пересек мелкую речку, попутно загоняя отару к юрте. В юрте и скрылся чазоол, с ним несколько старших воинов, туда же завели пленника. Мастер тоже ушел в юрту, кыргызы разводили костры, резали овец — похоже, что ночевать предстояло здесь.

Андрей долго осматривался, не решаясь выбрать место для себя с Мастером, Прикинув наиболее опасный сектор ночного нападения, он, наконец, встал в верхнем конце лагеря, ближе к перевалу.

» Если что, бросать коней, уходить на снег, на скалы? Глупо, конечно, но уходить вниз, по конному ходу, вообще безнадежно «. Из юрты показался Мастер, жестом пригласив Андрея внутрь. В юрте горел очаг. Пленник валялся у стены — лицо было покрыто крупным потом, тело била сильная дрожь, на голой руке вспух волдырь широкого ожога. Кивнув на Андрея, военачальник что-то сказал Кистиму.

— По горам ходишь? — перевел тот.

— Умею, — кивнул Шинкарев.

— Видел перевал? Пройти сможешь?

— Смогу, наверное. А когда идти, завтра? — спросил Андрей.

Кистим перевел.

— Ай толызы! — ответил Ханза-чазоол.

— Полнолуние, — снова перевел Кистим, — сегодня ночью. Луна яркая, видно будет. Что тебе нужно?

» Что нужно? Да всего-то малость: рюкзак, термос, анорака, пояс с беседкой, каска, скальный молоток, ледоруб, трикони, кошки, карабины, крючья скальные и ледовые, закладухи, репшнур, веревка — желательно японская, жумар — желательно французкий. Что еще? — карта, рация, ракетница, аптечка…«

— Две веревки покрепче, небольшой топорик, если есть. Рукавицы.

— Такое есть. Так сможешь?

» А что, есть выбор?«

Лежа на склоне, Андрей успел разглядеть перевал. Пройти-то можно — маршрут» двойки «, максимум» тройки «. Правда, есть вопрос — как степняки чувствуют себя на скалах и на снегу?

— Ладно, пройдем.

Цивилизация двадцатого века, научившая Андрея спортивному скалолазанию, тоже чего-то стоит, даже в этом мире, суровом мире воинов.

Один из кыргызов вышел вместе с Андреем, выдав ему все необходимое. Одну из полученных веревок Андрей скрутил в наплечный моток, другую разрезал на отдельные куски, закрепив их на поясе. Топорик он слегка притупил о камень (острым лезвием на скале можно пораниться), свою саблю пристроил за спину, чтобы в нужный момент выхватить из-за плеча. Кусок волосяного аркана подошел для» беседки»— комбинированной обвязки на поясе, бедрах и груди, предотвращающей опрокидывание вниз головой при зависании на страховочной веревке. «И обвязку ты свою затянешь, на груди» узлом проводника «…»— напевал он про себя, подгоняя импровизированное снаряжение, когда подошел Мастер и, не обратив внимания на Андрея, встал у лошадей. Стоял он долго, но, наконец, хлопнув по шее своего Белого, поднял походный тючок и распустил ремни в виде лямок — тюк оказался удобным рюкзаком. Справа от тючка, на спине, Мастер вертикально закрепил свою саблю, на манер ниндзя. Все у него вышло легко, ладно, как-то незаметно.

— Кто пойдет на перевал? — спросил Андрей, глядя на его приготовления.

— Ты.

— А еще кто?

— Я.

— И все?

— Ханза-чазоол, начальник этого отряда. С ним воины, человек сорок.

«Сам начальник в передовой группе? Чего-то тут не так».

— А Кистим?

— Он остается.

«Значит, на перевал пойдут не все. Остаются воины, остаются все лошади. В принципе, схема разумная, лошадей все равно не поднять. Но почему главный начальник идет в самой опасной группе?»

Глава пятнадцатая

Темнело. В прозрачно-синем небе, над острыми силуэтами утесов, повис молочно-белый шар. В черной тени склона серебристыми блеснами искрилась речка, рядом, в темноте долины, сибирскими жарками заплясали огни костров. Вокруг сидели воины, составив пирамидами копья, невдалеке ходили расседланные кони. Запахло мясной похлебкой, послышались негромкие разговоры. Мастер поднялся:

— Ты поел?

— Так, всухомятку. Горячего бы…

— Нет времени, вставай.

За юртой, держась в густой тени леса, угадывалась цепочка молчаливых фигур. Присоединившись к ней, Андрей с Мастером медленно и бесшумно двинулись к перевалу, стараясь не выходить из тени. Сзади слышалось, что разговоры в лагере стали чуть громче, монотонно заиграл «хомыс»— охотничьи двухструнные гусли.

«Отвлекают от нас?» Подойдя под первые скалы, группа остановилась. Андрей был слегка возбужден, как всегда перед подъемом — тело еще полно сил, все снаряжение прилажено, подтянуто, пристегнуто. Он подошел к китайцу:

— Спросите его, — указал он на чазоола, — как лучше подниматься?

— Подниматься в тени, как можно меньше шума. — Мастер перевел ответ. — Путь выбрать так, чтобы скрыться из виду со стороны долины. Наверху могут быть дозорные.

— Возвращаться будем тем же путем?

— Это важно? — от себя спросил Мастер.

— Конечно. Нужно обустроить маршрут для спуска, провесить перила.

— Нет, другим, — снова перевел китаец ответ начальника.

— Ладно, переведите всем: на веревку не наступать, веревку не дергать, сильно дернешь — сорвешь всех. Идти след в след — разобьешь следы, снег задних держать не будет. Надеть рукавицы — схватишься теплой рукой за камень, он заледенеет, заднему не взяться. Без команды никто никуда не суется! Всем все ясно?! Тогда вперед.

Там, где светила луна, видно было хорошо, да что толку — они-то шли в тени. Андрей встал первым, за ним китаец, за ним командир отряда, дальше цепью остальные. Андрей начал подъем на стыке скального гребня и плотного снега, забившего узкий кулуар. Так можно использовать для опоры и снег, и скалы, к тому же на снегу было немного светлее.

«Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал…» На подъеме мысль всегда зацикливается на одном, но сейчас Андрей не позволил себе привычного автоматизма — слишком уж странной была ситуация. Снег постепенно затвердел, перешел в ледяной натек на скальной перемычке. Стараясь не шуметь, Андрей вырубил топориком ступеньки, затем отцепил от пояса первый из коротких кусков веревки, обвязал его вокруг острого выступа скалы, а другой конец обвел свободной «петлей проводника» вокруг общей веревки. Первая точка страховки оказалась готова, последний воин должен был снять ее и по цепочке снова передать наверх — веревок было мало. Андрей оглянулся назад: «Идут, вроде, — шерпы хреновы!»

Крючьев у него не было, можно было заготовить деревянные, но бить нельзя — шуму много. Поэтому страховочные концы он крепил английским способом: если есть выступ — накидывал на него петлю, если есть щель — вязал на веревке узел и забивал его в щель обухом топорика. «Следы на трудном склоне выглядят, как хорошо сделанная вещь», — подумал он, глядя, как воины втягивались в кулуар, оставляя за собой ровную ниточку следов.

Мастер передал ему уже несколько концов, снятых снизу. Сам китаец шел уверенно, осторожно ступал в его след, мягко, без малейшего рывка, брался за веревку.

«Может, он прикидывается, что лазать не умеет — а сам лучше меня на скале работает? Или просто физуха хорошая?»

Кулуар закончился, показался надутый снежный карниз, уходящий вправо, и широкая осыпь с левой стороны. То и другое было плохо. Осматриваясь и переводя дыхание, Андрей остановился на площадке, рядом с ним Мастер и чазоол, все остальные замерли в снегу, перед выходом из кулуара. Приглядываясь к дороге, военачальник сделал пару шагов под снежный карниз.

— Эй, гражданина! — не церемонясь, Андрей оттащил его за шкирку. — Снег башка попадет, совсем мертвый будешь!

Сверкнув глазами, чазоол занял свое место. Тем не менее выбора не было — идти пришлось под карниз. Показав, как страховать, Андрей закинул на плечи вторую веревку и траверсом пересек склон, стараясь ни-чихнуть-ни-пукнуть: весенние лавины в Саянах сходят от малейшего шума. Добравшись до широкой полки, он закрепил веревку, принял Мастера, а сам пошел вверх по кулуару, закрепил вторую веревку и остановился. Теперь каждый проходил по горизонтально провешенной веревке, принимал следующего, показывал ему нижний конец новой, вертикальной веревки, а сам поднимался по ней в темноту нового кулуара. Дойдя до остановившегося переднего, нижний и сам останавливался — таким образом, в новом кулуаре вдоль веревки вскоре выстроилась вся цепочка.

«Пока что — тьфу-тьфу-тьфу — все нормально». Нет, не все. Над кулуаром, как пробка, нависла довольно высокая скальная стенка. Остановив под ней всю цепочку, Андрей принял снизу несколько страховочных концов, закрепил верхний конец общей веревки и медленно пошел по скале. Снизу страховал Мастер; чазоол, привязавшись к страховочному концу и наложив на лук стрелу, внимательно оглядывал верхние секторы подъема по обе стороны от стенки. Поднимаясь, Андрей рукавицей протер глаза — вдруг стало хуже видно. Но глаза были ни при чем — луну закрыло тучей, потянул резкий ветер, в воздухе запорхали снежинки. Снежный заряд пришел внезапно, как это всегда бывает в горах. Ветер еще усилился, он дергал тело, грозя сбросить со скалы, снег густо и быстро летел перед глазами. Все пропало, из сплошной белой мути перед глазами возникали лишь ближайшие выступы мягкого слоистого камня. Андрей потянулся к одному, рукавица соскользнула, мягкий сапог поехал и, придушенно вскрикнув, он полетел вниз — провалился в секущий ветреный мрак, наполненный белыми точками снегопада.

— Дер-р-р-жа-ать!!! — простонал-прорычал он Мастеру сквозь стиснутые зубы. Сорвавшись со скалы, Андрей заскользил по снегу, но веревка вдруг резко дернулась и, мотнувшись в «беседке», он остановился на крутом снежном склоне.

«Лавина?! Пойдет или нет…» Не пошла. «Не ходи по косогору, сапоги стопчешь»— вспомнился Козьма Прутков. А куда ему деваться? Облегченно отлив на снег, Андрей снова пошел наверх. Метель быстро пронесло, ветер начал стихать, вновь выглянула луна. На этот раз Андрей пошел вдоль вертикальной щели, загоняя в нее узлы страховочных концов. Выбравшись на наклонную полку над стенкой, он на четвереньках прополз по снегу, лежащему на рыхлой горной щебенке. Остался последний, более пологий кулуар.

Далеко внизу показались пятнышки лагерных костров. Внезапно огоньки стали мигать — будто какие-то тени заметались перед кострами. Спустя несколько секунд долетели звуки боя — топот, крики, лязг оружия. Огоньки стали гаснуть один за другим, а звуки боя затихли, уходя вниз по долине.

«Значит, мы уходим из ловушки. Все погибнут, Кистим тоже? Лошади? В общем-то, не факт». Он дождался Мастера, указал вниз:

— Там бой идет.

— Я знаю. «Когда пришли муравьи грызть корни персикового дерева, сливовое дерево самоотверженно отвлекло муравьев на себя»— так говорят в Китае.

— Понятно. А как же наши лошади? Белый с Рыжим?

— Рыжего спасти, самим погибнуть? Как ты думаешь, скоро перевал?

— Да. Похоже, этот скальный ход прямо туда и выводит.

— Тогда будь внимательней.

Снизу подтянулись воины, чазоол бросил отрывистую команду.

— Тут вроде я командую, — заметил Андрей.

— Уже нет, — сказал Мастер.

Ввиду близкой опасности произошло перестроение: Андрей по-прежнему впереди, рядом с ним трое лучших стрелков с луками наизготовку, Мастер и военачальник в середине колонны. Темп снизился до предела — вжимаясь в скалы, сантиметр за сантиметром они бесшумно продвигались вверх.

Внезапно Андрей остановился, выбросил руку в сторону, жестом «зеленого берета» указав ориентир одному из стрелков. Сузив глаза, воин вгляделся в основание отвесной скалы, черным силуэтом торчащей на предрассветном небе. Все замерли — было что-то или почудилось? Андрей ничего больше не видел, но кыргыз стал медленно натягивать лук. Один из уступов вроде бы немного изменил очертания — похоже, из-за камня выдвинулась чья-то фигура. Прозвенела тетива, свистнула над ухом стрела — уступ снова выглядел камнем. «Попал?! Черт его знает. Ладно, все равно идти надо».

Склон плавно вывел на седловину, с обеих сторон зажатую высокими скальными стенами. На перевале лежали крупные камни, между ними замерз снег, днем дотаивающий на солнце. От одной из скальных стен метнулась чья-то темная фигура, но тут же свалилась, подшибленная несколькими стрелами. Воины, пригнувшись, беззвучно бросились вперед, из темноты донесся короткий лязг, чей-то сдавленный крик, еще одно темное тело свалилось на камни. Показался чазоол, осмотрелся и стремительным кошачьим рывком перемахнул под скалу. Андрей с Мастером залегли за каменной глыбой, приходя в себя после подъема. «Ну вот, всех живыми довел. Что еще от проводника надо? А ведь могли и не дойти, горы дело такое…»

Андрей выглянул из-за камня в сторону противоположного склона: все затянуло молочно-белым туманом, над которым в холодную стальную синеву рассвета поднялись волнистые черные хребты. Над черными горами нереально легко, словно белое облако — чуть зарозовевшее на свету, чуть подсиненное в тенях — парила снежная вершина Боруса.

В Андрее вновь заговорил Наблюдатель. В принципе, китаец мог знать о готовящемся набеге — он ведь шел с юга, через Саяны. Но зачем они сейчас пошли со степняками? Разведать горные маршруты? Допустим. Но для кого? Не для кыргызов — те и сами знают, правда, плохо ходят по горам. Не для русских — тем пока до саянских перевалов, как до Луны. Не для этих, как их там… урянхов — эти-то вообще у себя дома. Для монголов? Но мы лишь недавно дрались с монголами. Может, для китайцев? Китайцы владели Урянхаем, это правда, но это было намного позже, да и в горы китайцы не ходили — Андрей успел прочитать в докладе. Для какой-то иной силы, собирающейся вступить в игру? Тогда какой?

— Похоже, спускаться будем позже. Я посплю немного, а ты покарауль, пожалуйста, — попросил китаец.

— Конечно, Ши-фу, поспите.

Мастер уселся по-турецки на свой тючок, сунул руки в рукава короткой шубы, поднял воротник и закрыл глаза. У Андрея на душе странное, почти сыновнее чувство к этому простецкому на вид пожилому китайцу. «Сколько еще вместе топать? Да сколько бы не пришлось, все наше».

Из тумана, откуда-то снизу, донесся чуть слышный собачий лай. «И все-таки, на кого мы работаем?»

Глава шестнадцатая

Чтобы отвлечься, Андрей решил заняться снаряжением. Собрав короткие веревки, он аккуратно перемотал их, обвязав вокруг пояса. Работая, Андрей проводил мысленный «разбор полетов»— вспомнил, где шел хорошо, где плохо, где держал себя в руках, где испугался. «Повезло, что снег не сошел. Остальное-то ничего, почти как на Столбах». Мальчишкой еще, начав лазать на Красноярских столбах, чего он только не насмотрелся и не наслушался! Была там и своя мистика — так, он слышал вполне серьезные рассказы о какой-то «черной руке», протянутой скалолазу в последний момент перед срывом. Да и как обойтись без «черной руки» ухарю, лезущему на скалу ночью, зимой, в одиночку, в мороз, в одной рубахе (только что вывалившись из избушки), с гитарой (вариант — с обрезом), пьяным и без страховки — разных комбинациях, а то и все сразу. Сам Андрей лазал трезво, спокойно, и потому пожать «черную руку» ему не довелось. Зато однажды открылись некие ворота — и вот он здесь. «Таков печальный итог».

Что-то насторожило его — ситуация на перевале изменилась. Все посветлело и одновременно помутнело — наступило утро, туман начал подниматься из долины. Смутно различимые в тумане, в их сторону направились несколько человеческих фигур. Поудобнее передвинув саблю, Андрей легонько пихнул ногой китайца, но тот и сам уже открыл глаза. Фигуры стали четче, видно, что это чазоол с несколькими воинами. Коротко переговорив с чазоолом, Мастер поднялся.

— Вставай, мы спускаемся.

— Уже?

— Да. Ты идешь первым.

Они снова связались. Андрей двинулся на спуск, осторожно прощупывая склон. Сверху его страховал невидимый в тумане китаец. Андрей посылал ему сигналы, дергая веревку: один раз — «Выдай!», два раза — «Выбери!», три раза — «Закрепи!». Других команд в горах нет.

«Два дурака лезут, нижнему веревка внатяг. Он и кричит верхнему:» Отпусти!«— тот, естественно, отпускает, нижний летит вниз, грызлом о камни». На этом спуске сознание могло позволить себе зацикленность, вспомнив анекдот, которым начинается воспитание новичков-скалолазов.

Чем дальше вниз, тем гуще туман, но склон под ногами ровный, травянистый, усеянный некрупными угловатыми камнями, время от времени пересекаемый скальными стеночками. Одна из таких стеночек оказалась выше других. Андрей осторожно обошел ее и попал внутрь скального цирка: потянуло гарью от свежего кострища, под каменным карнизом обнаружилось какое-то тряпье. «Кто тут спал? Пастухи? Боевики? Тува не Чечня, но и здесь, я слышал, постреливают. Хотя да, сейчас ведь… а какая разница?»

Разного рода доброхоты, причитающие с телеэкрана о невозможности силовой операции против тех или иных «восставших» инородцев, очень не любят вспоминать про Туву. Волна националистической уголовщины, поднявшаяся в этой маленькой саянской республике в конце 80 — х годов XX века, грозила большой кровью беззащитному русскому населению, прежде всего рабочим коллективам «Туваасбеста»и «Тувакобальта». Уже издыхающий Советский Союз СИЛОЙ прибил эту волну, вовремя введя ОМОН в Кызыл и проведя тотальные обыски по всей Туве. Большинству русских пришлось уехать из Тувы (кто хоть раз вспомнил об этих беженцах?), тувинцы же переключили свою пассионарность на сбор дикой конопли, растущей здесь огромными полями, и угон скота из соседней Монголии. Монголы, естественно, ответили на это встречными рейдами — короче говоря, сбросив с себя «развитой социализм», жизнь пошла естественным азиатским путем — как и сто, и пятьсот, и три тысячи лет тому назад.

Но еще до введения ОМОНа по Усинскому тракту, соединяющему Туву и Красноярский край, выдвинулись отряды добровольцев, спешно сформированных на базе минусинского казачества. Целью было пресечение грабежей и убийств пассажиров машин и автобусов, которые устраивали банды конных «батыров». Четыре человека, включая Андрея, отправились на разведку в «жигуленке», когда банда из 10 — 15 всадников внезапно выехала из придорожной тайги. Верхом на низеньких мохнатых лошаденках, в телогрейках и кожаных кепочках-восьмиклинках, плоско-мордые «батыры» ощерились редкозубыми ртами, раскручивая над головой плети с тяжелыми гайками на концах. Андрей долго помнил злобную растерянность в узких глазах, когда налетчики увидели, кто их ждет у притормозившего «жигулька»— каждый из вышедших четверых, зажав под мышками приклады, держал в каждой руке по двуствольной «ижевке» или «тулке». Залп волчьей картечи из шестнадцати стволов в клочья разнес урянхайскую кавалерию, надолго установив порядок на данном километре стратегического шоссе Красноярск — Абакан — Кызыл. Но километров впереди было много…

Пока Андрей вспоминал прошлое, постепенно подтянулись его спутники. Чазоол вгляделся в туман, затем скомандовал снять страховку и развернуться цепью. Еще ниже показались смутные силуэты елей. Осторожно двигаясь по нагромождению валунов, отряд вступил в полосу редкого горного леса. Неожиданно потянул ветерок, чуть посветлело. А на выходе из леса туман совсем растаял, и перед глазами во всю ширь развернулись Саяны: резкий ветер гнал облака по холодному небу, рябил озерную воду на дне долины. Пятна света и тени прокатывались по травянистым и таежным склонам, по гладким серым скалам и белым вершинам. Недалеко от озера был виден кочевой стан — крохотные кибитки, юрты, дымки костров.

«Если спускаться по правому гребню, то можно отсечь тувинцам путь к отступлению».

Чазоол, словно прочитав мысли Андрея, взмахом руки направил отряд на гребень. По вершине гребня была натоптана удобная тропинка, но воины скрытно пробирались по склону, скрываясь за гребнем. Внизу журчал ручей, струи воды поблескивали среди угловатых обломков известняка. У воды росли плотные, темно-зеленые кусты горной осоки и оранжево-желтые, как огонь, сибирские купальницы. Ветер усилился, он шуршал в траве, покачивая сухие колоски прошлогоднего мятлика, холодил тело, забираясь под шубу. Китаец пристроился рядом с Андреем.

— Слышишь этот ветер? — спросил он.

— Да.

— И что ты слышишь?

Андрей прислушался, глядя на теплый от солнца верх травяного гребня, над которым просторно-воздушно выгибался голубой купол. Всплыли строчки читанного в молодости казачьего поэта:

Как ветреней был облак надо мной

И дни летели, ветреные сами.

Играло детство легкою волной

Вперясь в нее пытливыми глазами…

— Так что ты слышишь? — повторил китаец.

— Шум. Трава шумит.

— Немного. Тогда слушай меня.

— Да, Ши-фу.

— «Ветер»— второе состояние воина. Его смысл — полная неразбериха в действиях, которая сбивает с толку атакующего. Хаотические прыжки, дикий крик, визги, беспорядочные удары во все стороны — потом внезапный кувырок в сторону и бегство при первой возможности.

— Боец имитирует такую неразбериху?

— Конечно, нет! Фальшь раскусят сразу — боец именно входит в бессознательную истерику и при этом — на другом уровне сознания — холодно контролирует ее.

— Вы сказали «крик»?

— Я вижу, ты помнишь. Да, в состояние «Ветра» легче всего перейти криком, если, например, тебя зажало в состоянии «Земли».

— Воин «Земли» стремится достичь совершенства стандартных приемов, отточенности канонических движений, — напомнил Андрей, — а воин «Ветра»?

— Ты видел обезьяну? Прыг-скок, прыг-скок, туда-сюда, банан укусила — бросила, апельсин сорвала — бросила.

— Апельсин?

— Апельсин, который оказывается твоей селезенкой.

«А банан, соответственно…»

— И что?

Мастер поглядел вверх, где резкий ветер проносил белое облако, сопровождаемое движением тени по склонам. Потом продолжил:

— «Воистину, облака сродни безумству». Так сказал писатель семнадцатого века Дун Юэ. Мне лично сказал, между прочим. Так вот, о воине «Ветра»: главное в его бою — быстрота, натиск и полная непредсказуемость. Ни один прием не доводить до конца. Избегай завершенности — и ты достигнешь совершенства!

— А что же…

— Сделаем так, — прервал его Мастер, — сейчас будет бой, постарайся войти в это состояние. Почувствуй себя воином «Ветра». После обсудим впечатления.

— Ясно. Что еще?

— Ищи мальчишку. Никого не убивай — можешь ранить, но не смертельно. Все, пожалуй. Давай присядем.

Все устроились на короткий привал, поправили одежду, проверили оружие. Топорик Андрей выбросил. Длинную веревку он закрепил на теле таким образом, что ее плотные кольца закрывали живот и грудь импровизированным «панцирем». Так удобнее, да и защита какая-никакая. У его сабли не было темляка, он прикрепил к рукояти кусок веревки, чтобы не потерять оружие в бою.

С вершины гребня подполз дозорный, чазоол выслушал его и поднял воинов. С тихим шорохом, от которого морозом пробрало по коже, из ножен поползли сабли. Распластавшись на перегибе гребня, чазоол оглядел местность и резкой отмашкой послал отряд в бой. Выскочив из-за крутого основания гребня, воины рассыпались по полю белого фирна — плотного, крупитчатого полуснега-полульда. Кыргызы сбегали без единого звука, некоторые скользили по склону, другие прыгали по серой осыпи у подножия утеса. Ветер свистел в ушах, солнечными блестками рябило озеро, от фирна обдавало холодом, от близкого утеса — теплом нагретого камня. Не успели они достичь середины снежного ската, в кочевье взлаяла собака, ей вторил резкий мужской крик.

Боевой рев вырвался сразу из сорока глоток. Добежав до кромки фирна, воины спрыгнули на серую приозерную гальку и устремились к кочевью, отсекая тувинцам выход в долину. Несколько женщин заметались меж юртами, бросились было к берегу озера, потом к скальной гряде. Навстречу атакующим выскочили вооруженные мужчины в длинных подпоясанных халатах и острых войлочных шапках.

«Черт, сколько их тут!» Врагов (кем бы ни были местные, сейчас они смертельные враги для Андрея) и правда оказалось многовато для пастушеского стана, хотя нападения с этой стороны они явно не ожидали. С лязгом металла и волчьим рычанием кыргызы схватились с местными — в теплой зеленой долине, под просторным ветреным небом рубилась почти сотня азиатов. Схватка стала быстро смещаться к кочевью, оставляя за собой убитых и раненых, затем разделилась на несколько групп, которые сражались между юртами. Андрей увидел Мастера, который фехтовал китайским способом — кривая сабля, не останавливаясь, описывала полные круги. Разлетались выбитые топоры, перерубленные пики, раненые урянхи хватались за разрезанные руки, но все оставались живы. Их, правда, тут же добивали кыргызы, но сам китаец еще никого не убил.

Сам Андрей дрался спокойно, с ясной головой — никакого «безумия ветра» на него не накатило. Для группового боя он выбрал комбинацию двух «внешних» китайских стилей кунфу — резкие короткие перемещения, чуть изгибая тело в «шаге хромого», время от времени делая длинные выпады в «стиле пьяницы». Хоть он и не был знатоком «внешних» стилей, такая тактика сработала — без коней низкорослые кривоногие урянхи двигались неуклюже, фехтовали плохо, так что драться с ними не составило большого труда. Лязгнули сабли, Андрей ударил здесь, отбил там, быстрыми зигзагами прошел сквозь схватку, очутившись у входа в юрту. «Может, пацан здесь», — подумал он, заглянув внутрь, и тут перед глазами мелькнул длинный изогнутый нож. Андрей инстинктивно отвел корпус — нож прошел по его веревочному «панцирю», затем кувыркнулся в воздухе, выбитый сабельной рукоятью.

На удар ответил женский голос. Тувинка, у которой Андрей выбил нож, взвизгнув, попыталась выскочить из юрты, но Андрей толчком в грудь свалил ее, сам упав сверху. Вот тут на него и «накатило»— сознание словно померкло, заполненное запахом женского тела, осязанием мягких бараньих шкур, окутанное нагретой полутьмой юрты. Тувинка щелкнула зубами, пытаясь укусить Андрея, ее тугое тело извивалось, крутилось под ним. Уже ничего не соображая, Андрей хлестнул женщину по щекам и задрал темное платье. Ладонь его нашарила и стиснула мягкую грудь, ощутив крепкий конус соска. Лязг сабель, шарканье сапог, победоносный рев кыргызов и крики добиваемых урянхов раздавались по кочевью, временами юрта качалась от толчков дерущихся тел, а Андрей, схватив тувинку за жесткие волосы, раз за разом вбивал себя в женскую плоть.

Кончив, Андрей отшвырнул женщину в другой конец юрты и, пошатываясь, вышел наружу. Голова слегка кружилась, перед глазами дрожали белые горы, серые войлочные юрты, зеленое озеро, искрящееся солнечной рябью. Бой кончился. По своему обычаю кыргызы не пощадили никого — ни женщин, ни детей, ни собак. «Ну, хоть эта живой останется, если не дура». По кочевью спокойно шел Мастер, ведя за руку мальчика лет семи. Поравнявшись с Андреем, он вгляделся ему в лицо, затем быстро заглянул в юрту, убедившись, что его никто не видит.

— Вот, — глупо ухмыльнулся Андрей, — ветер. Ветреное поведение.

Он громко икнул. «Черт знает, как оно вообще получилось».

— Ну-ну… — покачал головой китаец. — Я, собственно, не то имел в виду, когда говорил о состоянии «Ветра». Хотя я не против импровизаций, конечно, в разумных пределах. Кстати, для определения того, что ты назвал «ветреным поведением», есть специальное китайское слово — «фэн-цин», или «сила ветра».

— Что это значит? — спросил Андрей, полностью придя в себя.

— То и значит. «Ветер страсти», «ветреность чувств», пьянящая сила желания в земной, плотской жизни. Интересно, что «фэн-цин» обозначается тем же иероглифом, что и «космическая сила» китайского императора. Как писал известный литератор Ли Юй, живший в семнадцатом веке; «Лишь ветреность души связывает жизнь человека с жизнью Неба».

— Он тоже ваш знакомый?

— Кто?

— Этот, как его… Ли Юй.

— Разумеется. Он даже подарил мне экземпляр своего эротического романа «Молельный коврик из плоти». Но это так, к слову. О чем я говорил? Так вот, в своей «силе ветра», жажде жизни, воин «Ветра» противоположен воину «Земли», захваченному силой смерти. А в бою «Ветер» вырывает воина из состояния «Земли». Так взаимодействуют стихии. Подумай над этим.

В данный момент Шинкарев не был расположен думать, поэтому предпочел сменить тему.

— Тот самый пацан? Саим? — показал он на мальчика. Услышав свое имя, Саим встрепенулся, заглядывая в лицо то Андрею, то китайцу.

— Тот самый, — ответил Мастер и погладил мальчика по голове.

— Повезем его домой, в степь?

— Куда же еще? Ладно, пошли на берег. Мастер подхватил мальчика на руки, и они быстрым шагом направились к берегу.

— Ты бы не с местными женщинами развлекался, а лучше поесть поискал, — словно бы между делом заметил Мастер.

«А ведь и верно». Сейчас только Андрей почувствовал, насколько он голоден — подкашивались колени, мелко дрожали руки.

На берегу были выложены четверо убитых кыргызов, рядом сидели и лежали раненые. На кострах жарилось несколько баранов — от запаха рот сразу наполнился слюной. Со всех концов разгромленного кочевья сходились воины, складывая в кучу, кто что нашел — лепешку, связку лука, горшок айрана, мешок сухого сыра.

— Ну, хоть поедим спокойно, да и отдохнем. А то искупнемся? Как тут водичка? — подумал вслух Андрей.

— Думаю, отдых будет коротким, — ответил Мастер.

— Это еще почему?

— Сейчас все узнаем.

На захваченной косматой лошаденке на берег выехал Ханза-чазоол, глянул на окрестные горы, потом — на своих воинов, бросил отрывистую команду. Бараньи туши сняли с огня, разрубили саблями и сложили куски вместе с остальной добытой едой. Все жадно хватали горячее мясо, ломали сухие лепешки, передавали по кругу бурдюк с аракой и глиняные горшки с кислым молоком. Блестели степные глаза — веселые и жестокие, крепкие зубы крушили бараньи кости, белый айран брызгал из хохочущих ртов, стекая по подбородкам. Андрей и сам рвал зубами сочную баранину, прихлебывал из деревянной чашки мутную водку.

Наевшись, Андрей зачерпнул воды — прополоскать рот — и вдруг застыл, охваченный внезапным страхом: браслет с руки исчез.

Глава семнадцатая

Андрей лихорадочно ощупал одежду, оглядел берег — ничего. «Вот черт — на бабе, что ли, оставил?!» Он поднялся и, не ответив на вопросительный взгляд Мастера, направился в сторону давешней юрты. Если там нет — значит нет, ничего не попишешь.

Меж серыми боками юрт струился горячий воздух, на траве, взрытой сапогами, валялись мертвые тела. Наступила тишина, до странности быстро поглотившая шум с берега, слышалось только журчание ручья, протекавшего через кочевье, да поскуливал где-то недобитый щенок. Над серой вершиной утеса, исполосованной пятнами теней, кругами ходил ястреб. Обойдя войлок, скомканный под заваленным каркасом, Андрей мгновенно узнал юрту, в которой он был с женщиной — войлочная завеса на входе до сих пор полуоткинута. Перед входом на земле лежало женское тело. Андрей подошел ближе, вгляделся — оказалась та самая тувинка. Платье пропиталось кровью, темные волосы разметались по земле пыльными прядями. Рядом валялся топор на длинной рукояти, на его темном железе бурыми пятнами засохла кровь. Вот так. «Жаль все-таки…» Андрей огляделся. Неподалеку от юрты на земле лежало что-то вроде скрученной темной змейки.

Показалось, что послышался шорох. Нечего ему тут торчать одному. На всякий случай, захватив топор, Андрей прыжком достиг змейки, нагнулся — «Тот самый!»В этот момент над ухом что-то свистнуло. Схватив браслет, Андрей бросился на землю, откатился в противоположную сторону. Там, где он только что стоял, торчала стрела, подрагивая оперением. Коротко чиркнув по камешкам, в землю впилась еще одна.

Шинкарев мысленно выругался. Сабля осталась на берегу — непростительная оплошность. Между двумя юртами на мгновение показался человек с натянутым луком — Андрей едва ушел от стрелы, бросившись за ближайшую юрту. Что делать? Криком позвать на помощь? Пробираться к озеру? Самому расправиться с лучником, выловив того меж юртами? Тут не пейнтбол, чтобы играть в «кошки-мышки», одно попадание — и Андрей готов. Кстати, «ордер на убийство» ему Мастер так и не выписал. А если лучник не один? Криком предупредить об опасности? Еще раз свистнула стрела, ударилась в толстый войлок, упала на землю. Сразу за ней — один лучник явно не успел бы — пролетели еще несколько. Со стороны окружающих склонов послышались крики, которые стали удаляться в сторону пологого травянистого склона, замыкающего долину. Все ясно — у озера ему делать нечего.

Бросками от юрты к юрте Шинкарев достиг края кочевья. Где ползком, где перебежками он двинулся в зарослях кедрового стланника, направляясь к выходу из долины. Бежать пришлось по крупным угловатым камням, перевитым чешуйчатыми корнями. Длинные иглы кололи тело сквозь рубаху, над головой свистели стрелы. Одна звонко ударила о камень, блеснув узким трехгранным жалом, вторая вонзилась в ствол кедра, третья цапнула за бицепс — по левой руке потекла горячая струйка.

«Надеюсь, никакой дрянью они их не мажут». Руки и колени он сбил о камни, он хрипел, вдыхая неподвижный горячий воздух, пропитанный эфирным запахом смолы. Заросли кончились, открылся пологий травянистый взъем, на котором виднелись убегающие кыргызы. Они разворачивались, били навскидку и дальше бежали в гору. Несколько неподвижных тел осталось на склоне. Андрей посмотрел направо — там, на крутой горе, среди каменных глыб, виднелись натягиваемые луки, островерхие шапки, поблескивали железные шлемы.

Собрав последние силы, он догнал кыргызов почти на самом верху склона.

— Где тебя черти носили?! — обернувшись, рявкнул Мастер.

Китаец бежал быстро и экономно, не делая ни одного лишнего движения.

— Стрелой задело. — Андрей показал руку, весь рукав был уже темным и влажным.

— Потом!

Они перевалили через гребень. Внизу, на альпийском лугу пасся табун караковых степных коней. Его охраняли двое верховых кыргызов. Чазоол рявкнул что-то, и четверо воинов мгновенно развернулись, прикрывая отход. Остальные, хватая воздух разрывающимися легкими, на кривых кавалерийских ногах побежали к табуну. Андрей вскочил на мохнатую тувинскую лошадку, чазоол и Мастер уже были в седлах. Кыргызы мчались, подгоняя табун, то рассыпавшись на ровных участках, то сбиваясь вместе на коротких крутых спусках. Андрей старался держаться в середке, крепко сжимая топор. «Ну, прямо вестерн! А вот и команчи».

Сзади и сбоку послышался топот чужих коней, резкие крики, над головой снова засвистели стрелы. Вздыбилась лошадь, вывалившись из табуна, по земле покатился сбитый кыргыз. Надвинулась темная граница тайги, все сильнее слышался шум реки. Чазоол снова закричал, и весь отряд свернул к реке, узкий выход к которой почти полностью перегородила невысокая известняковая скала. Отряд помчался вдоль реки, один из кыргызов спрыгнул на скалу, полез наверх. Когда Андрей на своей лошадке поспел к проходу, погоня уже была рядом, но задержалась в некотором отдалении: кыргыз на скале метал стрелу за стрелой.

— Прыгай! С лошади прыгай! — крикнул Мастер, уже успевший спешиться.

«Ни хрена себе! Я каскадер, что ли?» Кое-как он спрыгнул с лошадки, которая поскакала вслед за табуном. В этом месте скала прикрывала их от обстрела, прямо к воде спускался густой еловый лес.

— Плот умеешь? Делай!! — крикнул Мастер, обрубая саблей ветки с поваленной ветром ели. Забыв о раненой руке, Андрей рубил, отесывал бревна, потом, сняв с себя веревку, связал небольшой салик — сибирский плот на двоих-троих человек. Остановившаяся было кровь снова потекла по руке, в глазах поплыли красные круги.

Когда плот закачался на воде, Андрей бросил взгляд на скалу — там кыргызский лучник медленно заваливался вперед, пораженный несколькими стрелами. Мастер погнал плот по отмели, в этот момент из-за скалы донесся топот и вой — урянхи пошли в атаку. Всадники с гиканьем ворвались в проход между скалой и рекой, но плот с Андреем и Мастером уже выскочил на стрежень, и река понесла его прочь. Урянхи не прекратили погони — вздымая фонтаны брызг, мчались по отмели. Одна, две, три стрелы ударили в бревна, выбивая щепки.

Китаец и Шинкарев соскользнули в реку, укрываясь за бревнами. Ледяная вода обожгла тело, перехватила дыхание, волны швыряли плот, ноги бились о камни.

«А если впереди водопад или пороги? Или отмель, перекат?»

Стрелы уже утыкали плот, но бревна пока защищали головы пловцов. Внезапно отмель кончилась, лошади оказались по грудь в воде. Урянхи прекратили погоню. Еще несколько минут — и вокруг осталась лишь быстрая вода и тайга по берегам.

Андрей и Мастер забрались на плот, несколько минут лежали неподвижно, покачиваясь на мелких волнах.

Глава восемнадцатая

Работая шестом, Андрей уверенно вывел плот на ровный сильный стрежень. Здесь, на саянской реке, он чувствовал себя равным Мастеру. Китаец выдергивал и аккуратно складывал тувинские стрелы.

— Как рука? — спросил он.

— Работает.

— Покажи.

— Прямо здесь? Может, пристанем к берегу, разведем костер, обсушимся?

— Опасно, — усомнился Мастер.

— Может, и опасно, — пожал плечами Андрей, — может, и нет. А вот пневмония вещь реальная.

— Мне не грозит пневмония. И тебе не грозит. Но можно и пристать. Вон там хорошее место?

— Вполне.

Место и впрямь было неплохое — узкий галечный пятачок, с трех сторон окруженный прибрежными скалами. Главное, на нем были дрова — какие-то выбеленные от старости коряги, выброшенные рекой. Снова спустившись в воду, Андрей подогнал плот к берегу, затем, подрагивая от озноба, наломал хвороста, пока китаец рылся в своем тючке, шурша промасленной бумагой. Оттуда он достал огниво, чистую хлопчатобумажную ткань и какую-то глиняную фляжку.

— Умеешь так? — спросил Мастер, ловко щелкнув кремнем о кресало и поднося затлевший трут к наломанным сухим веточкам.

— Плохо.

— Надо хорошо. Суши одежду, показывай руку. Та-а-ак… это ничего, ничего, — сказал китаец, открывая свою фляжечку.

— Что это?

— Антисептик, — усмехнулся господин Ли Ван Вэй.

Остро пахнувшая жидкость обожгла руку, китаец наложил на рану чистую повязку и убрал все обратно, тщательно упаковав в бумагу.

— Ты куда ходил? — спросил он.

— Браслет потерял. Ходил искать, нашел у юрты. И топор нашел, там же.

— Пошел искать браслет, а нашел топор? — спросил господин Ли Ван Вэй без всякого удивления в голосе.

— Да. А что?

— Нет, я просто так… А та женщина, что с ней?

— Погибла. Ее и убили этим топором. Жаль — думал, жива останется.

— Невозможно, — покачал головой Мастер.

— Почему?

— Кыргызы в своих набегах не щадят никого. А своим изнасилованием ты отнял у нее последние шансы.

— Ее убили из-за меня? Кто — свои? Урянхи?

— Неважно, кто именно ударил топором. Ее убило положение вещей. И тебя убьет, если будешь делать глупости. А в юрте ты сделал большую глупость.

«А как же» Сила Ветра «?»— хотел спросить Андрей, но не стал. Перевесил мокрую одежду, подтянул веревки у плота и снова уселся, изредко пошевеливая костер. «Дрова сухие, дыма почти нет. Ни хрена не заметят».

— Почему нас прикрывал тот кыргыз? — спросил он Мастера.

— Этот воин должен был умереть.

— А мы?

— И мы.

— Почему? — спросил Андрей.

— Мы были в пещере. И тот воин — тоже. Мы трое остались прикрывать отход. Все, побывавшие в пещере, должны были умереть. Кроме Ханзы-чазоола. Но чазоол ничего не знал о плоте. Сейчас он думает, что мы мертвы.

— Вы знали, что так будет? — спросил Шинкарев. Господин Ли Ван Вэй улыбнулся в редкие усы:

— Умный умеет выбраться из беды, мудрый в нее не попадает. Надеюсь, мы поступили как умные люди, раз уж не вышло с мудростью. Как говорил Сунь Цзы: «Есть время одерживать победы, но есть и время избегать поражения, когда мужество нужно не для сражения, а для бегства». В этом бегстве нам понадобится достаточно мужества.

— А если чазоол потом встретит нас в степи? Это опасно?

— Многое опасно. Как твоя одежда?

— Еще мокрая.

— Есть хочешь?

— Хочу.

— При правильной медитации можно получать энергию прямо из Космоса. Но для тебя это пока слишком сложно, верно? — Мастер усмехнулся. — Так что давай поедим. Ибо сказано: «Мудрые начальники заботятся о своих подчиненных». Я кое-что собрал там, на стойбище — сухой сыр, вяленое мясо.

Перекусив, они столкнули плот и шестами выгнали его на стрежень. Сильная река пошла быстро, но ровно. Реку пересекали длинные вечерние тени, падающие от береговой тайги. Вершины потемневших гор ловили последнее солнце, загораясь ярко-зелеными пятнами. После отплытия Андрей молча работал шестом, господин Ли Ван Вэй, так же молча, смотрел на быструю воду, потом обернулся к Андрею:

— В Китае говорят: «Бегущая вода навевает думы об отдаленном».

— Вода спасла нас. — Андрей с силой налег на шест, уводя салик от мокрого камня, мелькнувшего среди невысоких частых волн.

— Что ж, тем легче говорить о ней.

— Зачем нам говорить о ней?

— Затем же, зачем мы говорили о «Земле»и «Ветре». «Вода»— третье из базовых состояний воина.

— Ив чем его смысл? — Андрей шестом увел плот от нового камня.

«Что-то они зачастили».

— Главный смысл «Воды»— мягкость, или, по-китайски, «жоугун»— «мягкая работа».

Как капля нежная источит каменную твердь,

Так мягкость силу побеждает…

— …вот так и действует воин «Воды».

— А конкретнее? — спросил Андрей, сильнее налегая на шест.

— А конкретнее, воин «Воды» относится к противнику примерно так же, как русская женщина, которая утихомиривает пьяного и буйного мужа: успокаивает, уговаривает, одновременно уворачиваясь от его кулаков.

— Я предпочел бы врезать, — заметил Шинкарев.

— Может, бить вообще не придется. Это и есть лучшая победа. А если придется — то бить внезапно, в уязвимое место, которое противник сам откроет, поддавшись мягкости «Воды». Например, когда ты стоишь под прицелом — лука ли, ружья, — это единственно возможная тактика. «Уступить в одном, выиграть в другом»— вот правило воина «Воды». Или, по-китайски, «цзяюшуй»— попросту говоря, «мутить воду». Чем мы и займемся, когда…

— Берегись!!!

В наступающих сумерках Андрей слишком поздно заметил «шиверу»— скрытый под водой порог, над которым выгнулась упруго-пенная волна. Послышался глухой удар, треск, один край плота высоко задрался, второй с плеском пополз в воду. Тугая струя перехлестнула через плот, сбивая людей. Китаец, извернувшись, как кошка, одной рукой вцепился в веревку, другой мгновенно схватил свой тючок и затем лишь стал осматриваться.

«Веселого мало», — подумал Шинкарев, оценив ситуацию. Вода волокла плотик по камню, все больше накреняя его, топор утонул, один шест унесло. Андрей спрыгнул в воду (теплее она не стала) и, отталкиваясь от донных камней, попытался вплавь подогнать плотик к берегу. Поколебавшись, китаец тоже разделся и, придерживая свой тючок, присоединился к Андрею. Река постепенно мельчала, но течение усиливалось, высокие пенные волны взлетали меж частых камней. Впереди послышался глухой шум. Водопад, пожалуй, или большой порог. То и другое плохо…

Подогнать плот к берегу не удалось, пловцы оставили его в реке, уперев в камни, и вброд добрались до берега. Порог ревел близко, заглушая звон комаров.

— Соображения? — спросил Мастер. «Принцип» Воды»— проиграть в одном, выиграть в другом?«

— Через порог на плоту плыть нельзя. Бросить его, дальше идти пешком? Или плыть. Тогда — вопрос: сводить плот в собранном виде или, сняв веревки, собирать бревна, спущенные через порог? Как быть?

— Тебе решать, воин» Воды «.

» Даже так!«— немного подумав, Андрей вынес решение:

— Ждать мы не можем. За ночь комарье сожрет, а костер жечь нельзя. В темноте бревна нам не выловить. Через порог плот так или иначе нужно будет отпустить, за веревку его не удержишь…

Комары действительно стояли густо, путники пытались отгонять их ветками, но это мало помогло.

— Это последний порог? — спросил китаец.

— По-моему, да. Енисей должен быть не очень далеко.

— Енисей — Большая вода… — словно бы про себя произнес господин Ли Ван Вэй, — кыргызы зовут его» Ким «, урянхи —» Хем «, китайцы —» Кян «. Древнее имя, очень древнее…

— До Енисея еще добраться надо.

— Значит, не будем терять времени. Так что?

— Спускаем плот через порог. Вы отпускаете сверху, я ловлю внизу.

Андрей и Мастер вновь вошли в ледяную воду, сняли плот с камней и где вброд, где вплавь повели его к порогу. Подойдя ближе, они вновь заклинили плот в камнях и отправились на разведку. Порог грозно ревел, тяжелая вода литым стеклом валилась меж черных зубьев, чтобы снизу, из неразличимой темноты, взлететь пенными взрывами и снова выгнуться темной волной, пропадающей в еще одном пенном вале.

Андрей ушел вниз, китаец, захватив шест, поднялся к плотику. Спустя несколько минут Андрею показалось, что на верхнем бьефе — кроме естественной» плотины «, через которую переливалась вода, — мелькнул какой-то черный угол, сразу провалившийся в белую клокочущую жуть. Потом долго ничего не было видно, и лишь краем глаза он заметил вынырнувший плот, в ночной темноте уходящий за поворот.» Черт, прохлопал ушами!«Бросившись в сильную струю, он догнал плот, но вывести его на берег удалось лишь намного ниже по течению. Почесываясь от комариных укусов, Андрей подтягивал веревки, склонившись над плотом, как вдруг почувствовал, что в его икру уткнулся чей-то холодный круглый нос.

» Это еще что такое?«Обнаружился довольно крупный шар бурой шерсти, задранная с любопытством большеухая морда, блестящие в лунном свете глаза-пуговки. Медвежонок, весенний. Значит, и мамочка его где-то рядом обретается. Значит — рвать отсюда и как можно скорей! А Мастер?!

» Воин «Воды», говоришь, — мягче надо, мягче…«Поглаживая, почесывая за ухом, он, как мог, попытался успокоить медвежонка, постепенно отводя плот в воду и напряженно вглядываясь в прибрежный чащобник. С берега донесся хруст гальки под шагами, выше по реке показался светлый силуэт Мастера. В то же время в лесу вроде бы послышался какой-то легкий треск.

» Он же не знает про медведицу!«Ухватив за шкирку медвежонка, Андрей поднял его и резко крикнул, затем скрутил зверенку мохнатое ухо. Тот разразился детским еще, повизгивающим ревом, размахивая широкими лапами.

» Да в нем живого веса уж пуда два!«Из черноты леса ответил грозный рев, и на береговой галечник вымахнула массивная черная туша. Медведица бросилась на крик детеныша.

— В воду!!! На плот, по воде!! — заорал Андрей что есть мочи.

Андрей перехватил медвежонка двумя руками и со всей силы швырнул в сторону медведицы. Сила у него хоть не медвежья, но бросок вышел неплохой. Медведица замешкалась на несколько секунд, повернувшись к обиженно визжащему медвежонку. Когда она бросилась в воду, Андрей с подскочившим Мастером уже отчаянно гнали плот по отмели, затем прыгнули на него, Андрей стал отталкиваться оставшимся шестом. Ревущая туша сделала несколько крупных скачков в фонтанах брызг, затем, грозно рявкнув — словно послав их куда подальше, — грузно развернулась к берегу.

Тяжело дыша, беглецы уселись на плоту. Замелькали темные массы леса, лунные блики блеснули на гребнях невысоких волн.» Мужик и ахнуть не успел, как на него медведь насел. Нда…«Первым заговорил Мастер:

— А зачем мы, собственно, убегали?

» Вот те раз!«

— Вы меня спрашиваете?

— Кого же еще? Ты мог бы остановить медведя, направив на него поток психической энергии. Ты же знаешь, что так можно погасить агрессию любого зверя.

— Я-то знаю, а медведь знает? Вдруг он необразованный?

— Логично, — слегка усмехнулся господин Ли Ван Вэй. — И что будем делать? Не боишься плыть ночью?

— Да нет, какая разница.

Меняя повязку на руке Андрея, китаец обнаружил, что вблизи запястья появилась довольно глубокая рваная рана.

— Медвежонок, гаденыш, когтем цапнул! А я и не заметил, — догадался Андрей.

— Браслет защитил руку. Коготь мог бы зацепить артерию.

» Что ж, спасибо «, — мысленно поблагодарил Андрей неизвестно кого.

Закончив с перевязкой, китаец устроился на носу плота, подремывая вполглаза на спокойной воде. Андрей, которого тоже тянуло в сон, энергичней заработал шестом.

До самого утра плот шел ровно, переходя из черноты береговых теней в лунное колыхание плесов. После недолгого сна к шесту встал Мастер, потом его снова сменил Андрей. Под утро потянуло туманом — его полосы поползли по реке, слились, превращая воду, небо и тайгу в мутно-синеющий морок, в разрывах которого качались темные контуры береговых елей. Андрей не стал будить китайца. Пусть поспит. Не молодой ведь. Мастер проснулся сам — когда со стороны берега послышалось конское ржание.

Они оба легли на бревна и напряженно прислушивались. Ржание повторилось, негромко звякнул металл, потянуло дымком костра. В тумане было видно, что у берега стоял какой-то человек, набирая воду в котел. Заметив плот, он что-то крикнул. И тут спереди на плот надвинулась тень. Здоровенная скала торчала посередине реки. Вскочив на ноги, Андрей нажал на шест, отводя плот, волны сильно качнули его, пронося в холодной тени мимо мокрого каменного бока, облизанного ледоходами. На берегу послышался хруст гальки, крики, свистнула стрела, звякнув о скалу. Полетели еще стрелы, мелькая в тумане, но плот уже пронесло на сильной струе. Бег воды начал успокаиваться, и тут плот развернула какая-то новая волна — длинная, невысокая, но мощная в своей уверенной плавности. Путников охватил особый запах большой реки.

» В Енисей вышли? Похоже на то «. Все было тихо, берег постепенно исчез из виду. Плавно качаясь на широких волнах и медленно кружась в сплошном белом мареве, плот ровно пошел к северу.

Глава девятнадцатая

Господин Ли Ван Вэй поднялся, сел на бревна.

— Вышли в Енисей?

— Да, — ответил Андрей. — Вынесло. Теперь бы весла. С шестом на большой реке неудобно. Мастер рылся в своем кожаном тюке.

— Спать хочешь?

— И есть, — ответил Андрей, работая шестом, чтобы остановить вращение плотика.

— Ну, давай перекусим.

Доверившись течению, они уселись на влажные бревна, закусывая остатками урянхайских трофеев. Среди клочьев белого пара проглядывала большая вода — тяжелая, мутно-зеленая, наполненная грузной мощью, она то скручивалась водоворотами, то вспухала, расходясь пропадающими кругами.

Поев, Шинкарев сразу взбодрился. Даже спать расхотелось. Один вопрос не давал ему покоя. Может, пришло время задать его?

— Хотел спросить вас, Ши-фу… Я сделал глупость, взяв ту женщину, так вы сказали. Глупость в том, что она погибла?

— И это тоже. Но главное, она отвлекла тебя, и ты не сделал того, что должен был сделать. И» Ветер» не принял тебя. Впрочем, такова уж судьба женщины — сбивать мужчину с Пути.

— Значит, я не справился? Жаль. Мне было легко в этом состоянии.

— Потому и легко, что ты не заглянул в глубину. В глубине «Ветер» страшен. Ты был очень близок, там, на склоне, когда сорвался.

Туман начал редеть, неясные массы гор проступили по обеим сторонам широкой реки. Мастер устроился на плоту, сев на свой тючок и сложив по-турецки ноги. Плот все так же плавно качало, с легким плеском вода лизала темную кору бревен.

— Скажите, Ши-фу, как мы сюда попали? И зачем мы здесь?

— Где «здесь»? На Енисее?

— Нет, в этом времени. В семнадцатом веке.

— Вот ты о чем… — качнул головой китаец, — что ж, наверное, пора тебе услышать.

Господин Ли Ван Вэй помолчал, глядя на горы. Потом продолжил:

— Все вещи во Вселенной совершают свой Путь, или Дао. Мы говорим, вещи движутся «из Пустоты в Пустоту»: появляясь из Пустоты, в конце Пути растворяются в ней. Это — вселенский поток превращений, или Тело Дао. Он делится на две части: «Сянь-Тянь», или Раннее небо, и «Хоу-Тянь», или Позднее небо. Раннее небо — хаотическое, рассеянное бытие, готовое уйти в Пустоту или только что родившееся из нее. Позднее небо — мир конкретных, осязаемых форм, в том числе земных.

Андрей поднялся, развернул плот. Боковая качка стала меньше.

— В Раннем небе обитают «подлинные божества». Именно они и помогли нашему переходу, — продолжал Мастер.

— Что за «подлинные божества»? — спросил Андрей, сев напротив Мастера и укладывая шест поперек плота.

— О них мало что известно. По сути, это лишь формы рассеяния, маски Хаоса. Кроме земного тела, явленного здесь, в Позднем небе, человек обладает «подлинным» телом — как говорят даосы, «смутным обликом», — которое существует в Раннем небе. Вот через «смутные облики» Раннего неба и с помощью его божеств и произошел наш переход.

— Переход в другое время? — спросил Андрей.

— Именно так.

Туман стал подниматься. Над темным, волнующимся зеркалом воды проносило последние седые клочья, и над рекой неясными еще бурыми, коричневыми, темно-зелеными пятнами проступили горы. Массивные ребра и острые вершины скал, оттененные утренней синью, растворялись в светлеющем небе, наполненном тонким белым паром. Мастер меж тем продолжал:

— В области Раннего неба время не течет, как у нас. Там оно просто есть. В области Позднего неба время движется, определяясь сменой событий. События же меняются двояко. Во-первых, они регулярно повторяются в круговом движении. Так меняются времена года. Во-вторых, события связаны линейно. Линейная связь подчиняется двум законам: «причины-следствия»и «временных ритмов». Понятно?

— Про «причину и следствие» понятно. А что за временные ритмы?

— Если не ошибаюсь, есть такая русская пословица — «обещанного три года ждут». Это подмечено верно — от первого проявления события до его полного развития и проходит примерно три года. Немного больше или меньше, но примерно так.

— Почему три года?

— Не знаю. А почему через пять лет происходит нечто противоположное тому, что произошло пять лет назад? И этого не знаю. Но знаю, что наложение всех линейных ритмов образует волну, волну времени, которая и несет нас в будущее.

Туман совсем рассеялся. На сотни метров над рекой поднялись многоярусные стены мраморных скал, отливавшие на солнце чистым серым блеском, пронизанные жилами белого кварца. Вокруг скал цвел багульник, охватив склоны розовым облаком, взлетающим от теплой бурой земли. За волнистой грядой серо-зеленых гор белела вершина Боруса, мягко синели тени на перегибах широких снежных скатов.

— Наложение циклического и линейного движения образует спираль времени, по-китайски, «цзи», — продолжал Мастер. — Расширяясь, спираль достигает Раннего неба, уходя в Пустоту. Такая же спираль движется в противоположном направлении — внутрь, к точке. Точка не имеет размеров — в этом она равна бесконечности, а значит, и Пустоте. Даосы называют это двойное движение «лян син»— «идти двумя путями». Обе спирали ориентированы по «оси Дао»— «дао шу». Эту ось символизирует бамбуковый посох даосского отшельника, с которым ты сам не раз упражнялся. А в точках стыка, соприкосновения противонаправленных витков спиралей и совершается переход.

— Время идет назад? Мистика какая-то…

— Мистика? Ты так думаешь?

— А что же еще?

— Жизнь, — произнес Мастер как нечто само собой разумеющееся. — Я говорил раньше, — не помню, говорил или нет? — что идея обратного хода жизни, или «дяньдао», лежит в основе всех даосских практик. Даосский подвижник стремится вернуться к «внутриутробному» состоянию, как бы поворачивает вспять течение своей жизни, вплоть до того, что поглощает свою собственную счюну и семенную жидкость! Да что там подвижник, элементарный курс цигун действует точно так же.

Андрей, плотно занимаясь ушу, уделял немного времени искусству цигун как таковому. Помня правила школы, в теорию тоже не лез. А такое слышал вообще в первый раз. Мастер между тем явно разговорился:

— В двадцатом веке был у меня приятель… Не странно ли, что, будучи в семнадцатом веке, я говорю про двадцатый век «был»? Но я давно его не видел. Приятель этот индонезиец, зовут его Вон Кью Кит, он довольно долго работал в Шаолиньском институте, даже написал пару книжек о кунфу. Не очень серьезных. Вот что он мне рассказал. Известно, что если маленький ребенок лишится последней фаланги пальца, она может снова отрасти, регенерироваться. С возрастом эта способность пропадает. Так вот, в школе у моего приятеля занимался некто Чжо — директор страховой фирмы из Джакарты. И каким-то образом этому Чжо отрезало последнюю фалангу на мизинце. Пятидесятилетний мужчина с такой страстью практиковал цигун, что палец у него снова отрос. Он потом всей школе надоел — ходил, палец торчком, всем показывал . А ты говоришь — мистика!

— Вот так, — завершил беседу господин Ли Ван Вэй. — Как мы попали сюда, я тебе более-менее рассказал: через Раннее небо, пользуясь обратным ходом спирали «цзи». Зачем мы здесь, расскажу позже. В общем, это связано с той самой волной событий, которая движется в Позднем времени. Знание временных ритмов позволяет сделать некий расчет… а если еще не делать глупостей с местными женщинами… — Он зевнул, прикрыв рот сухой смуглой ладонью. — Я, пожалуй, посплю, если ты не возражаешь. И даже если возражаешь.

Мастер лег, подложив под голову тючок, и закрыл глаза, а Андрей, взяв шест, вновь опустил его в темную воду.

Глава двадцатая

День разогрелся. С крутых склонов, поросших соснами, потянуло запахом смолы и сухой земли. Андрей совсем разделся, подставив тело яркому солнцу. Снежная вершина Боруса почти исчезла за горами — остался лишь белый венчик над таежным перевалом. Река была пустынна: ни лодок, ни плотов, ни людей на берегу. Мастер спокойно спал, подложив под голову кожаный тюк.

Андрей поднялся, поставил ладонь козырьком над глазами, вгляделся вниз по реке. В голубовато-серой дымке, в которую безостановочно уходила вода, желтым пятнышком покачивалось что-то… катер, что ли?

«Какой тут катер — ладья или коч какой-нибудь».

— Проснитесь, Ши-фу, пожалуйста! — Он легонько потряс Мастера за плечо.

— Что такое?

— Разрешите доложить — неизвестное судно в трех милях по курсу.

— Прямо-таки в трех… — Господин Ли Ван Вэй с удивлением посмотрел на голого Андрея. — Ты бы оделся, а то за обезьяну примут.

— Кому тут принимать? Медведю?

— Не беспокойся, найдется кому.

«Ну ни хрена себе. И здесь он при делах.»

Плот тем временем подносило к судну. Стало видно, что это дощаник русского типа или даже русской постройки — одномачтовая парусно-весельная барка, примитивная, но крепкая и вместительная. Дощаник встал на якорь недалеко от берега, развернувшись носом к течению. На широком скругленном носу показался крепкий мужчина в темной одежде. Заметив плот, мужчина дал знак, судно снялось с якоря, по бортам блеснули мокрые весла. Когда дощаник развернулся, гребцы придерживали его, поджидая плот.

— Возьми шест, подойдем к ним, — скомандовал Мастер.

— Будем подниматься на борт?

— Конечно.

— А что там за люди?

— Хорошие люди. Китайцы.

«Мы, китаиса, людя хоросая и веселая…»

— И вот еще что, — чуть колеблясь, продолжил Мастер, — возможно, там окажется… твой знакомый. В любом случае, если узнаешь кого-то, не подавай виду.

— Да, Ши-фу. А кто это может быть?

— Чен.

— Понятно. — Андрей знал Чена, правда, давно не видел.

Медленно покачиваясь, подвалила тяжелая корма с топорно вырубленным рулем, на которую уже успел перейти встречающий их мужчина. Плот подошел к борту, мужчина бросил конец, который Андрей закрепил к вязке плота.

— Ши-фу хо! — улыбаясь, приветствовал мужчина Мастера.

— Чен хо! — без улыбки ответил тот.

Мужчина был крупный, широкоплечий китаец неопределенного возраста — от тридцати до сорока — одетый в костюм темного, чуть поблескивающего шелка. У него было широкое твердое лицо, узкие черные глаза, смуглая маслянистая кожа слегка бугрилась на щеках. Загорелый широкий лоб переходил в синеватый, гладко выбритый череп, жесткие волосы с темени и висков зачесаны на затылок, с которого свешивалась узкая коса. Китаец внимательно осмотрел Андрея.

— Жди здесь! — скомандовал Андрею Мастер, закинул тюк за спину и, ухватившись за борт, легко перемахнул в дощаник. Чен, не сказав ни слова, отошел от борта. Андрей сел на плот, поглядел на реку. Булькала темная вода между бревном плота и нагретым бортом, сколоченным из широких досок. Тут весла дощаника пришли в движение, из-под кормы потянулся гладкий след, закручиваясь мелкими водоворотами. Зажурчала вода под бревнами — плот тоже двинулся за дощаником. Андрей сидел, охватив руками колени — в плеске воды, в тепле позднего полдня не было уже ни голода, ни сонливости, ни особенного любопытства…

— Эй, ты! — Незнакомый голос коротко и жестко пролаял русскую речь.

— Что надо? — буркнул Андрей.

— Сюда! — Мужчина показал на борт и отошел.

Подтянув плот к корме, Андрей ухватился за толстый борт и, грузно перевалившись животом, втащил тело на дощаник. Он специально решил показать себя более неуклюжим и, следовательно, более безопасным.

На первый взгляд на дощанике действительно были одни китайцы — по шестеро гребцов с каждого борта, с виду похожие на солдат, и пара пожилых, в теплых халатах и костюмах блестящего узорчатого шелка. «Купцы?» Мастера не было видно. Посередине барки лежали тщательно упакованные ящики, в кормовой части был жилой кубрик, носовая часть прикрыта навесом из соломенных циновок. Там стоял Чен, Андрей окинул взглядом его мощное гибкое тело, широкие кисти с «набитыми» бляшками на суставах — ив этом времени Чен оставался бойцом, пожалуй, даже более опасным, чем в своем собственном. «А какое время его собственное? А собственное время Мастера? Кто они вообще?»

Чен, в свою очередь, внимательно оглядел Андрея: грязные исцарапанные ступни, тяжелые кулаки, широкие плечи, светлую спутанную бороду и ярко-голубые глаза.

— Человек? — спросил он, ткнув Андрея пальцем в грудь.

«Человек — это звучит гордо!» Андрей чуть подался назад, так что палец Чена остановился в воздухе.

— Кто ж еще?

— Не знаю кто, — пожал Чей плечами. — Обезьяна. Демон. Так человек?

— Питекантроп! — Андрей ухмыльнулся.

— Что? — не понял Чен.

— Чмо! Пожрать есть?

— Водки хочешь?

— Давай!

— Иди сюда.

Из черного глиняного горшка Чен положил Андрею чашку риса со свининой и тушеными овощами, протянув ему палочки «куай-цзы», в пиалы налил рисовую водку.

— Меня зовут Чен. Тебя как?

— Андрей.

Вот и «познакомились».

— Почему умеешь есть с куай-цзы? — спросил Чен, глядя, как Андрей управляется с палочками, стараясь не торопиться. Судя по всему, Чен выставлял ему приемлемую «легенду».

— Бывал в Китае, — подхватив игру, ответил Андрей, — а ты откуда русский знаешь?

— Албазин.

Водка уже туманила голову, Андрей ел быстро, но аккуратно, по ходу вспоминая:

«Албазин — первая русская крепость на Амуре. Середина семнадцатого века. Китайцы ее осаждали, русские оттуда ушли, потом опять пришли… что-то в этом роде. Фактически, Первая русско-китайская война».

— Так ты воевал? — спросил Андрей. — Там, под Албазином?

«А может, это не» легенда «?»— мелькнула странная мысль, или, скорее, ощущение абсолютного соответствия этому времени, которое виделось в Чене. В самом себе такого соответствия Андрей совершенно не чувствовал, полагая, что и со стороны его не было заметно.

— Воевал, на штурм ходил, — ответил Чен, — потом переговоры были, с казаками говорил.

— И как тебе казаки?

— Хороши. Маньчжуры о них говорят — «тигры». Казаков четыреста было, Маньчжуров две тысячи, с пушками — и ничего не могли сделать. Потом казаки сами ушли. Еще водки хочешь?

— Давай.

«Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец!» Допив свою чашку, Чен поднялся:

— Спать будешь? Тогда спи здесь, другие штаны, рубаху потом дам, — указал он место у борта.

Андрей улегся на циновку, закрыл глаза. Ритмично скрипели уключины, плескалась за бортом вода, слившись с мяукающими звуками китайской речи, — понемногу все затуманилось, поплыло куда-то, в итоге провалившись в черную воронку сна.

…Из темноты проступают стены комнаты, где-то выше, над дугообразной спинкой железной кровати, в темноте плывет потолок.

— Угар, — донесся до маленького Андрюши чей-то взрослый голос, — вьюшку закрыли, и вот…

От печки вьется дымок — это его душа уходит в слабых голубых завитках. Тяжелые веки смыкаются, и в черноте наплывает диковинная Птица. Вырезанная из залоснившегося темного дерева — одновременно живого и мертвого, — с изгибами древесных волокон, следами ножа и лоском от тысяч пальцев, сотни лет державших ее. Птица растет и растет, охватив распавшуюся комнату тяжело-выгнутым клювом, стиснувшим голый череп оленя, заполнив ее волнистыми линиями крыльев, переплетением толстых полукружий, грубо изображающих перья. Она парит у низких облаков, под деревянными крыльями до горизонта расстилается тайга, кое-где разорванная снежными склонами сопок, с высоты напоминающих небольшие круглые кочки…

— Это птица Гаруда, — слышится Андрюше, — и ты убьешь ее, убьешь ее… А потом она вернется, потому что птица Гаруда бессмертна…

На лоб ему ложится мокрое полотенце, рядом журчит вода…

Глава двадцать первая

Когда Андрей проснулся, уже потемнела вода, потемнели горы по берегам. Рядом с ним лежали штаны и куртка из синей дабы — дешевого китайского ситца. На носу лодки кружком сидели гребцы. Среди них — Чен. Увидев, что Андрей проснулся, китаец встал и подошел к Шинкареву.

— Есть хочешь?

— Нет.

— Водки?

— Нет, спасибо. Что за груз? — Андрей показал на ящики.

— Чай. Вот они везут, — кивнул Чен на купцов, стоящих на корме, — немного в степи продадут, немного в Красноярске, потом в Енисейск спустятся.

— А дальше — в Москву?

— Это зимой, на санях. Летом в тайге дорог нет, только лодки.

— Опасно чай возить?

— Все опасно возить. Там, где русские живут, разбойники по ночам в тайге караулят, чай с возов режут. Когда «чаереза» ловят — догола раздевают, привязывают к дереву и обливают водой. Так и стоит всю зиму во льду, других пугает.

— И все равно режут?

— Режут.

За разговором они подошли к кормовому кубрику. Еще больше сгустились сумерки, сквозь входную занавеску, сделанную из соломенной циновки, мелькнул огонек свечи, горящей внутри.

— Иди, — сказал Чен, — Ши-фу ждет. Изнутри кубрик оказался достаточно просторным. Койки были скрыты в темноте, на низком столике, стоящем в центре, горела свеча, были разложены свитки шелка и принадлежности для письма: кисточки, стакан с водой, брусок сухой туши и круглая каменная тушечница. Тут же низкий коричневый чайник и стеклянные чашечки. Мастер, сидя по-турецки, выводил на шелке нечто напоминающее топографическую карту. Отложив кисть, пригласил Андрея садиться:

— Покажи руку.

На плече уже образовалась корочка, но на запястье повязка присохла к ране.

— Надо сменить. Потерпи.

— Меняйте, раз надо.

Присохшую повязку пришлось отрывать от раны. Господин Ли Ван Вэй обработал руку и наложил чистую повязку. Затем налил Андрею чаю и вновь взялся за кисть.

— Сколько было конного хода до перевала? — спросил он, не поднимая головы.

— От озера?

— Нет, от крепости.

— Три дня.

— А на перевал сколько шли?

— Ну… Часов шесть?

— Пожалуй.

Обмакнув кисть в тушечницу, китаец вывел сбоку от карты столбцы быстрых изящных иероглифов.

— Спуск с перевала?

— Часов семь. Мы шли медленно, в тумане, потом прятались.

— Да. Час быстрой скачки до реки, полдня и ночь на плоту до Енисея. Кажется, все.

Мастер прополоскал кисточку и осторожно отжал ее о край стакана.

— Красиво? Это тоже гунфу. — Китаец указал он на иероглифы и продолжил:

— Повезешь это вместе с Ченом. Познакомились?

При этом он пристально взглянул в глаза Андрею, словно проверяя, усвоил ли тот «легенду».

— Да. Кто он здесь?

— Начальник охраны. Мой лучший ученик. Бери! — Он протянул Шинкареву послание.

— Что здесь?

— Тебя не касается.

— Тогда зачем мне это брать? — Андрей усмехнулся. Затем взял свиток, развернул, вгляделся в географическую схему, затем поднял голову, встретившись глазами с Мастером.

— Скажите, Ши-фу, вы шпион? Китайский шпион?

Шинкарев подумал, не пора ли ему несколько расширить правила игры — дать понять, что он здесь российский Наблюдатель, а не просто ученик Мастера. Китаец об этом знал с самого начала, но в их отношениях этого момента как бы не было. Так что — изменить игру, ввести официальный момент? «Рано».

— Э-э-э… Кажется, ты начинаешь забывать родной язык, — подчеркнуто спокойно возразил Мастер. — Это у «них» шпионы, у «нас», как известно, разведчики.

— А кто тут «мы»и кто «они»?

С бесстрастным видом китаец скрутил шелк и теперь подчеркнуто медленно, тщательно взялся упаковывать его в промасленную ткань.

— Тебя это волнует?

— Мне это не все равно.

— Почему?

Отвернув толстое полотенце с коричневого чайника, господин Ли Ван Вэй налил еще по чашке — чай был почти прозрачный, с крупными зелеными листьями, горьковатый на вкус. «Как он не остывает в этом чайнике? Глина, наверное, особая».

— Китай только что воевал с Россией, — сказал Андрей, — а может, и сейчас еще воюет. Само собой, в этом времени. А шпионить против России я не буду. Кстати, что у нее с Китаем — мир, война?

— Перемирие. Но с чего ты взял, что все это против России? Ведь тут совсем другие страны: кыргызский Хоорай, Тува под монгольскими Алтын-ханами, джунгары…

— Какие, к черту, джунгары? — прервал его Андрей. — Плывем-то мы в Красноярск!

— Это Чен тебе сказал? — Мастер был явно недоволен. — Да, Красноярск, но не сразу.

— Ну вот!

— Что «вот»?

— Как это что? Вот вернусь я в свое время, а вместо Красноярска Чайнатаун на десять миллионов китайцев!

— Ты вернись сначала.

«Вот тут он прав».

Добавив себе чаю, Мастер усмехнулся в усы:

— Десять миллионов китайцев, говоришь? А что, это мысль! Тебе не приходило в голову, что России — твоего времени — следовало бы свою Чечню сдать в аренду Китаю лет эдак на двадцать? Через год там будет образцовый порядок — расселится миллионов пятнадцать трудолюбивых рисоводов, а все «полевые командиры» получат по лопате и отправятся на стройку ирригационных сооружений, в район Синьцзян-Уйгурского автономного округа…

— Сами разберемся. А с уйгурами у вас тоже не очень получается.

— Верно. Хотя это не главное.

Мастер откинул полог, коротко бросив в темноту что-то по-китайски.

— А что тут главное?

— Главное то, что сейчас — то есть в середине семнадцатого века — завязываются те исторические узлы, которые определят жизнь в этой части света вплоть до нашего времени. Именно в это время складываются государства в их нынешних границах — Россия, Китай, даже Орда киргиз-кайсаков…

— Что за орда?

— Вы ее называете независимым Казахстаном.

— Понятно. И что, мы будем в этом участвовать?

Мастер взял подсыхающую кисточку, заострив ее кончик до иголочной тонкости, и едва заметно, совсем неощутимо для кожи притронулся к руке Андрея.

— Коснемся. Вот так. «Красиво».

— Оставим след, — продолжал Мастер, — ведь след и есть настоящий знак Пути. Как сказал поэт девятого века Сыкун Ту: «Вот подлинный след: воистину, познать его нельзя. Облик воли только хочет родиться, а превращения уже творят новые чудеса!» Волна обгоняет любые усилия. Мы чуть-чуть, точно рассчитанным образом корректируем историю здесь, в семнадцатом веке. Волна отраженных событий проявится только в двадцать первом веке. Дойдя, волна «уляжется»— события станут естественными, своими для истории, и в то же время такими, как нужно… кому-то.

— И все-таки я не понимаю.

— Чего ты не понимаешь? — Китаец собрал принадлежности для письма, убрал куда-то чайник и чашечки.

— Вот смотрите — допустим, я живу в 2003 году…

— Допустим.

— Каким-то образом я попал, скажем, в 1660 год. Что-то натворил, пошла волна отраженных событий, я возвращаюсь в свой 2003 год, а там все идет иначе. Но ведь события 2003 года уже произошли, их нельзя менять задним числом.

— А 2005 год? 2010? То, что еще не прожито в твоем 2003 году — как быть с этим?

— Значит, какие-то силы — эти самые «подлинные божества»— перенесли меня из моего 2003 года в 1660 год, чтобы мое действие в этом году так вмешалось в волну взаимосвязанных событий, что это изменит еще не прожитое нами будущее — скажем, 2005 или 2010 годы. Так?

— Может, и так, — в голосе Мастера появилось нетерпение, он явно стремился закончить этот разговор.

— И что, постоянно так происходит? То есть постоянно устраиваются такие «переносы-экспедиции», корректирующие ход истории?

— Я этого не знаю. Но почему бы и нет?

— Мне это кажется странным.

— А мне кажешься странным ты. И что с того?

— Но как же люди живут, возвратившись в свое время? Помня все это? Почему они молчат? Или… они не возвращаются?

— Много ли стоят воспоминания о снах? — пожав плечами, ответил Мастер. — Кому они интересны? Кроме того, по возвращении с тобой поработают специалисты. Они внушат тебе так называемую «наведенную память».

— Что это?

— Гипноз.

«А вот хрен тебе, а не гипноз!»— подумал Шинкарев. Но промолчал.

— Ты будешь помнить некоторые вещи, которые ты якобы сделал во время своего отсутствия, — продолжал китаец. — Но и возвращаются не все. Я же тебе говорил — мало ли трупов находят в грязных парадных или вылавливают из рек.

— Но это значит, что и в нашем времени, то есть, например, в 2003 году, по улицам ходят такие вот «члены экспедиций», перенесенные из другого времени. Так?

— А разве можно довериться благоразумию людей того же 2003 года: их атомной бомбе, их озоновым дырам?

— Я не о том, — сказал Андрей. — Люди! По улицам наших городов ходят люди, с виду вполне обычные. Есть ли среди них «члены экспедиций», вроде нас?

— По нашим улицам ходит великое множество необычных людей. В том числе и членов таких экспедиций.

— Тем более хочу знать, что я делаю и против кого!

— Что-то ты в Москве не очень хотел знать, кого придавил и зачем, — в голосе китайца послышалась угроза, — да и Тане своей просил помочь, не особенно разбираясь, что я должен для этого сделать.

— Я хочу знать! — упрямо произнес Андрей. — Я должен!

— Ну что с тобой поделаешь, — вздохнул Мастер, — будешь ты знать. Но не сейчас, извини, времени уже нет. Вставай, пошли!

Они поднялись и вышли в темноту, наполненную светом звезд над черными силуэтами гор и тихим плеском большой воды, безостановочно стремящейся куда-то.

Глава двадцать вторая

Пока Андрей и Мастер беседовали в кубрике, команда успела убрать парус, завернув его на рею. Дощаник шел самосплавом, на носу был виден черный силуэт Чена, вдоль бортов разместились гребцы-солдаты. Осторожно обходя ящики с чаем, Андрей задел один из них. Внутри звякнуло.

«Хороший чаек. Интересно, холодный или огнестрельный?»

Глаза постепенно привыкли к темноте, различая на гребцах кольчуги и шлемы, пристегнутые сабли, длинную пищаль, прислоненную к мачте. На судне знакомая атмосфера полной собранности, сосредоточенной, несуетливой готовности в бою.

Выйдя на нос, Мастер обменялся с Ченом несколькими китайскими фразами, затем оба умолкли, в полной тишине вглядываясь в темноту.

«Чего они ждут? Разбойников речных, Стеньку Разина? Не читал я про таких на Енисее…» Внезапно в непроглядной черноте появилась яркая точка, отразившись в воде мерцающей дорожкой. Ниже по течению появилась еще одна точка, еще одна дорожка. Чен бросил короткую команду — гребцы опустили в воду весла, рулевой на корме чуть сместил тяжелый рычаг, медленно и бесшумно подправляя курс ближе к берегу. Мастер снова по-китайски переговорил с Ченом, затем достал из-за пазухи чертеж, плотно завернутый в промасленную бумагу, и передал Андрею.

— Ну что? — спросил он приказным тоном. — Пойдете?

— Нет. Я пойду один.

Это решение Наблюдателя. Пусть он увидит и узнает такое, чего не увидят ни Мастер, ни Чен.

— Вот как… — с сомнением качнул головой господин Ли Ван Вэй, — один, значит…

— Я курьером не первый год. И всегда один работал — знаю, о чем говорю.

— Что ж, иди, — согласился Мастер. Похоже, Чен на судне был нужнее.

— Что нужно сделать? — спросил Андрей.

— Отдать это. — Мастер показал на пакет. — Взять, что дадут. Вернуться живым.

«Курьерское задание. Все нормально».

— Там может быть засада? — привычно спросил Андрей.

— Там все может быть.

— Понятно.

Андрей бесшумно спустился на плот, Чен протянул ему недлинное, удобное весло.

— Правь, чтобы пристать между двух огней. Ждем тебя ниже по течению. Все, пошел!

Андрей отвязал веревку, опустил весло в воду, и курсы сразу начали расходиться — плот пошел к берегу, дощаник — к середине реки, перемещаясь массивной черной тенью, накрывая собой дрожащие лунные блики. Мягко работая веслом, Андрей повел плот к невидимому берегу, отмеченному лишь двумя яркими огнями. Проплывая мимо первого огня, он увидел костер, разложенный на берегу, — оранжевый круг выхватывал из темноты полосу гальки, темный блеск накатывающей воды, колючие лапы сосен, уходящие вверх по крутому склону. У костра никого не было, но Андрей на всякий случай лег на бревна. Сильное течение быстро пронесло его мимо, и тогда, на глаз определившись с расстоянием, он начал понемногу подгребаться к берегу. Когда костры примерно сравнялись в размерах, он скинул одежду, положил посылку на плот, несколькими сильными гребками подвел его к отмели и, держась за бревна, соскользнул в воду. Ледяная вода доходила до подбородка, холод перехватил дыхание, течение давило сильно, но удержать плот было можно — Енисей река быстрая, мощная, но все же не горная.

«Ну что, где комитет по встрече?» Никого. Берег был молчалив, темен и пуст. У Андрея свело ногу, пока он пытался размять ее, на несколько секунд опустив голову, что-то произошло — на берегу было все так же тихо, но у кромки воды, как изваяние, встала темная человеческая фигура. Мимолетный лунный блик сверкнул на бляхах длинного кафтана, на мгновение осветил скуластое лицо под железом блеснувшего шлема. Не говоря ни слова, человек поднял над собой какой-то предмет, Андрей, прячась за плотом, тоже поднял сверток, указывая им на плот, затем швырнул на берег. Когда на бревна шлепнулась ответная посылка, Андрей, не показываясь, толкнул плот от берега и сам поплыл за ним по течению.

Наводящие костры погасли, но под луной, наполняющей черную реку серебристо-голубыми искрами, Андрей не рисковал выбираться на плот, хотя у него уже зуб на зуб не попадал от енисейской воды — сшибут стрелой запросто, стреляют здесь метко. Но и холод долго терпеть было невозможно.

Проплыв еще несколько минут, Андрей выбрался на плот, кое-как обтерся, не вставая, натянул штаны и рубаху. «Что-то загостился я в воинах» Воды»— пора куда-нибудь посуше, в феллахи-бедуины «.

Андрей поднялся, вгляделся в реку. Впереди, на лунных бликах, мелькающих в волнах, показался темный силуэт судна. Андрей погреб к нему, спустя некоторое время он услышал плеск весел, затем плот ткнулся в борт дощаника.

— Отдал; письмо? — спросил Мастер.

— Отдал.

— Привез?

— Давай, — выхватив из руки Андрея привезенный мешок, господин Ли Ван Вэй сразу скрылся в кубрике.

— Поесть дай. Водки дай! — без церемоний потребовал Шинкарев у Чена.

— Все дам, пошли.

Чен уже накладывал рис и разливал водку по пиалам, когда подошел Мастер.

— И мне налей, — велел он Чену.

— Пожалуйста, Ши-фу, — почтительно ответил Чен.

— Ну, за что выпьем? — Мастер повернулся к Андрею.

— За российско-китайскую дружбу! — И три глиняные пиалки негромко брякнули друг о друга.

Эти трое уже бывали в рискованных делах. Не так давно и не так далеко отсюда (и вместе с тем в непредставимо далеком пространстве и времени), в южном портовом мегаполисе, они возвращали к власти президента страны. Вокруг горящего небоскреба трещали автоматы, в ночном небе ревели американские штурмовики… Они еще не стали настоящей командой, но сейчас почему-то казалось, что стали. И что Андрей не Наблюдатель, настороженно оценивающий действия Мастера, а любимый и преданный ученик — такой же, как Чен (тоже капитан, правда, Китайской народной армии). Но, положа руку на сердце, что было ближе к правде?» Вопрос… Пожалуй, все-таки то, что я Наблюдатель. Пока это так «. Но не только об этом подумал Андрей. Там, в азиатском городе, их ведь было не трое. Четверо. С ними действовала Патриция, та самая Крыса, из-за которой (отчасти) капитан Шинкарев и полез в эту черную дыру.

— Когда поешь, зайди ко мне, — сказал Мастер Андрею и поднялся.

Андрей решил спросить Чена:

— Ты видел Крысу?

— Здесь нет крыс.

Узкоглазое лицо, освещенное тусклым светом масляной лампы, было бесстрастно. Казалось, мысли Чена где-то далеко.

— Ты знаешь, о ком я говорю, — сказал Шинкарев.

— Знаю.

— И что?

— Ничего.

— Это Ши-фу приказал молчать о Патриции?

— Он ждет тебя, — напомнил Чен. — Лучше не думай о ней, пока ты здесь. Я знаю, о чем говорю.

Судя по виду и голосу Чена, так оно и было. Ни Мастер, ни Чен не желали зла Андрею — это было бы просто нефункционально. Поэтому Андрей решил закончить разговор миром. Выпив по последней с Ченом, он тоже встал и направился в кормовое помещение. Внутри стояла тишина, Мастер читал письмо, написанное круглой, причудливо изгибающейся вязью на тонкой желтовато-белой коже.

— Рассказывай, — приказал он, положив письмо.

— Кто там был? — спросил Шинкарев, закончив краткий отчет.

— Джунгары.

— Не знаю таких.

— Считай их калмыками. Этих ты знаешь?

— Этих знаю. А почему они прятались?

— Потому что это не их страна. Урянхай, или Тува, из которой мы уходим, подчиняется монгольским Алтын-ханам. Хакассия, куда сейчас плывем, — страна енисейских кыргызов.

Андрею пришла в голову неожиданная мысль:

— А почему мы вообще с ними встретились? С джунгарами.

— Что ты имеешь в виду?

— Но ведь мы сюда случайно попали. Тувинцы напали на кочевье, мы пошли в поход, потом поплыли. Или вы и набег сами устроили?

— Если бы не было меня, джунгары встретились бы с Ченом, — сказал Мастер.

— Понятно. И чего хотят джунгары?

— Хотят знать о горных проходах в Западных Саянах.

» Так вот та сила, для которой мы разведывали перевал! Но почему перевал разведывал китаец?«

— А китайцы чего хотят? — спросил Шинкарев.

— А МНЕ ПЛЕВАТЬ НА ТО, ЧЕГО ХОТЯТ КИТАЙЦЫ! — отрезал господин Ли Ван Вэй.

— То есть… как это? — изумился Андрей.

— Имеет значение то, чего хочет Его величество Император, коим в данный момент является представитель Маньчжурской династии Цинь. Русские его называют Богдыхан.

» Что называется, «Почувствуйте разницу!»«.

— Ну и чего хочет этот самый… Богдыхан?

— Выполнить историческую миссию Китая — объединить под своим началом всю Азию.

— Только-то! — присвистнул Андрей. — А как же мы, русские? Нас-то этот ваш Богдыхан собирается спрашивать?

— Живите в Сибири, раз уж пришли. Сибирь — это» Ло-ча «, » Голодная земля «, по-китайски, и воевать за нее Поднебесная не будет. Как сказано:

Имперские мужи, познавшие законы Дао,

Не учинят войны, чтобы добиться послушанья

.

— …другое дело южные страны — Монголия, Джунгария, Уйгурия, Бурятия, Тува. В общем, в этой части мира должны остаться только Россия и Китай. Такова цель — ив семнадцатом веке, в двадцать первом, и в любом другом. На нее мы и работаем.

» Сначала Россия и Китай, потом только Китай?«

— А джунгары, кыргызы, монголы? Они-то как?

— Все это лишь фигуры в шахматной партии. Они сыграют друг против друга, расчищая дорогу главному игроку — Китаю. Ну и России отчасти. Хочешь чаю?

— Да, Ши-фу.

Китаец достал чайник, стаканчики, разлил ароматный зеленый чай.

— Как писал ученый пятнадцатого века Лу Тун:» За чаем соприкасаешься с сердцем собеседника, а пить чай с неподходящим человеком — все равно что поливать бурьян сталактитовой капелью «. Капли, падающие из сталактитов, — молоко Земли. Самая ценная вода, которая только есть на Земле. Видишь — вода связана с землей. И так во всем.

— Когда они должны сыграть друг против друга? — спросил Андрей, занятый своими мыслями.

— Через год. Через сто лет, через триста лет. Когда угодно. Главное — не дать степнякам объединиться, хотя бы временно. Если это произойдет, если появится новый Чингисхан — Китай в который раз отбросят за Янцзы, а Россию выкинут из Сибири за Урал, а то и за Волгу.

» Чин! — Чин! — Чингисхан!«— закрутился в голове прилипчивый немецкий мотивчик.

Андрей поднял стаканчик, пригубил горьковатый чай.

— Со стратегией ясно —» За Волгой для нас земли нет!«А тактика?

— Главное сейчас — выиграть время, растянуть ситуацию. Не дать кыргызам выбить русских с Енисея, не дать русским быстро продвинуться в хакасские степи. Дать время ослабнуть Монголии, там стоит многолетняя засуха. Позволить усилиться Джунгарии, а главное — поставить туда нужного Китаю хана.

— Есть и такой?

В тепле и уюте Андрей вдруг почувствовал сильную усталость — засыпающее сознание сдвинулось, явно теряя нить разговора. А китаец меж тем продолжал объяснения:

— Есть у них один мальчик — принц, наследник престола. Зовут его Цэван Рабдан. В письме, которое ты только что привез, в обмен на сведения о саянских перевалах джунгары дали согласие на поездку принца Цэвана в Китай. Там я с ним побеседую.

— А потом?

— Суп с котом. Ты знаешь, китайская кухня признает любые продукты, но это… Что, русские и правда варят такой суп?

— Да нет, просто так говорят. — Андрей зевнул.

— В каком случае русские так говорят?

— Когда не стоит объяснять дальше.

— И правда не стоит. Спать будешь на палубе. Чен даст тебе одеяло потеплее.

Снова журчала вода за бортом — словно и не было сегодня ни плота, ни холодной воды, ни темного воина на пустынном берегу. Прозвучала негромкая команда, весла опустились в воду, с тихим плеском подгоняя дощаник к северу. Гор по берегам уже не было — великая река, замедлив свой бег к Северному океану, вышла из горного ущелья и двинулась по степи, перекатывая камни по дну, неся в себе больших и малых рыб, покачивая на холодных волнах деревянную барку, везущую кыргызам тайный груз.

Глава двадцать третья

Резкий звук удара одним махом вышиб Андрея из тревожного сна. В деревянном корпусе дощаника — там, где была его голова, но с наружной стороны — торчала длинная стрела с трехлопастным оперением.

— Пригнись! — донесся голос Чена.

Свистнув над ухом, в мачту воткнулась вторая стрела.

— Кто стрелял? — осматриваясь, спросил Андрей.

— Не знаю!

Было темно, восток только разгорался. Темная вода растворялась в клочьях негустого тумана, в котором угадывались контуры низких лодок — одна, вторая, две с противоположной стороны, еще одна лодка зашла с кормы. В лодках виднелись силуэты людей в островерхих шапках — некоторые гребли, опуская короткое весло с одной стороны, — как на индейских каноэ, — другие натягивали короткие, круто-загнутые луки. Лодки были узкие, длинные, выдолбленные из цельного древесного ствола.

— Черт, да они везде!

Китайские солдаты рассредоточились по периметру судна, скорчившись под бортами. Одна за другой свистели стрелы, вонзаясь в деревянный корпус, не давая поднять голову. Черные волосяные петли метнулись снизу, охватив короткий форштевень и рулевой рычаг. Арканы натянулись — видно, что нападающие сделали попытку тянуть дощаник, но им трудно изменить курс тяжелого судна. Петля на носу слетела, перерубленная подскочившим солдатом, петля на руле тоже перерублена, но солдат сполз на палубу, схватившись за стрелу в плече. Андрей услышал, как стукнули в борта подошедшие лодки. Обстрел из луков внезапно прекратился, а окружающий туман взорвался многоголосым боевым кличем. Взлетели новые петли, множество рук одновременно схватилось за борта. Солдаты рубили по рукам саблями, нападающие с криком шлепались в воду, но подходили все новые лодки, все новые люди, как муравьи, лезли на дощаник.

Андрей дрался китайской саблей, выхваченной у раненого солдата, рядом с ним Чен и Мастер. Они держались ближе к середине судна, прикрывая двух пожилых купцов. Купцы сначала дрожали от страха, потом уселись на корточки, отрешенно прикрыв глаза.

— Жри, зар-р-раза!!! — рявкнул Андрей, разрубая лицо очередному нападающему.

— Что делать, Ши-фу? — крикнул он Мастеру.

— Дерись!! Не убивай, режь им руки!

Сам Мастер только что вышиб у кого-то кривую саблю и, ударив его ногой в промежность, толкнул на копье другого. Кожаный тючок привычно висел у него за спиной.» Ловко! Но долго не продержаться «.

В голову как-то ничего не приходило. Он видел, как трое или четверо оставшихся солдат отступили на корму, один из купцов лежал с разрубленной головой, другой безучастно покачивался с закрытыми глазами.» Интересно, где меня найдут? В канализации, в морге, под поездом? Вот тебе и «силы времени»…«

Нападающие начали хватать чайные ящики, лежащие ближе к камбузу, и стаскивать их в лодки.» Может, им только этого и надо?«С кормы грохнул пищальный выстрел, за ним резкий крик на китайском. Все обернулись, мгновенно застыв, — один из солдат держал тлеющий фитиль, готовясь опустить его в невысокий пузатый бочонок. Нападающие медленно, как кошки, сместились к бортам, подтягивая за собой пару ящиков.» Разойдемся, ребята, а? Миру-мир, хинди-руси бхай-бхай…«Внезапно снизу послышался глухой удар и скрежет, с которым тяжелое деревянное днище поволоклось по донной гальке.

» На мель сели! Все!!!«Дощаник резко накренился все повалилось на борт, и в последний момент Андрей увидел падающего солдата — неторопливо, как в замедленной съемке, приближающего фитиль к черному порошку, которым полон был пузатый бочонок. Хотя нет, это предпоследнее, последнее же — два тела, ласточкой летящие через борт, причем над спиной у одного из них — небольшой кожаный тючок.

…В черном небе медленно колышется черная вода. Вода, растворяясь, уходит в небо, небо, загустевая, наполняет собой воду. Небо и вода ходят волнами — волны все выше и выше, одна из них загибается, сворачивается в круг, рассеченный волнистой полосой белой пены. Все пространство втягивается в этот круг, уходя, загибается узкой спиральной пещерой. Из глубины пещеры бьет тусклый, постепенно яснеющий свет. Свет становится резким, холодным, синевато-белым, лучи его разлетаются по сторонам, вырываясь из-за черного силуэта грубо вырубленной деревянной Птицы.

— Это птица Гаруда, — слышит Андрей чей-то голос, — и ты убьешь ее. Убьешь ее, убьешь ее…

На груди у Птицы тускло блестит какое-то кольцо. Оно становится ярче, его живой золотистый блеск раздвигает, отбрасывает холодные белые лучи — Андрей видит, что это его браслет, подаренный племянницей Таней.

— Ты убьешь ее, убьешь ее… — монотонно звучит заклинание.

Золотистый круг становится ярче, живые лучи подхватывают Андрея, унося его назад по черной спирали…

…Очнулся Андрей от сильного шлепка по щеке. Он лежал лицом вверх, при этом кто-то щупал его пульс.

— Эй, ты жив? Или нет? — откуда-то прорвался слабый голос Чена.

— Где… я? — простонал Андрей:.

— На этом свете.

Андрей приподнял ноющую голову, с трудом разлепив веки. Осмотрелся.

Они были на берегу реки, по которой все еще несло клочья тумана, над серой галькой качалась прошлогодняя сухая трава. В нескольких метрах от берега догорал остов дощаника. Вокруг валялись трупы, обугленные обломки досок, пятнами сухой чайный лист из разбитых ящиков, искореженные железные стволы, расщепленные приклады.» Разбойнички-то поди за ними и охотились «.

— Что ты видел? — послышался голос Мастера.

— Где?

— Там, где ты был.

— Воду… черную воду. Потом Птицу.

— Приняла тебя» Вода «, — с облегчением вздохнул Мастер.

— Тревога! Смотрите, Ши-фу! — Чен схватил его за плечо, вглядываясь в туман.

На реке сквозь туман мелькнуло что-то похожее на лодку. Последовала быстрая команда, и Андрей ощутил, что две пары сильных рук поволокли его прочь от воды. Заскочив в густые заросли тальника, его перевернули на живот, подсунув кулаки под подбородок. Приподняв голову, Андрей действительно увидел приближающуюся лодку. С тихим шорохом долбленка наползла на берег, с нее спрыгнули трое коренастых азиатов в коротких кафтанах и толстых, отороченных мехом безрукавках, подпоясанных широкими кожаными ремнями. Они внимательно оглядели берег, склонились к следам на песке, потом достали широкий кожаный мешок и принялись сгребать в него рассыпанный чайный лист.

Завязав мешок, азиаты повернулись было к лодке, и тут же Андрей почувствовал слабый шорох по обеим сторонам от себя. Чен перемигнулся с Мастером, и два китайца разом выскочили из-за кустов и в несколько секунд вырубили опешивших мародеров. Пока Мастер связывал им руки и забивал рты тряпками, Чен выволок Андрея и забросил его в лодочку, туда же швырнул мешок с собранным чаем. Мастер уже успел сесть, они ударили веслами, и легкое суденышко развернулось и быстро пошло вниз по течению.

Андрей поднял глаза к рассветному небу, покрытому волнистыми грядами облаков.

— Ты как? — спросил Андрея Мастер, методично работая веслом.

— Не очень. И плечо болит.

— Боль острая?

— Тупая, тянущая.

— Будем надеяться, не перелом и не разрыв суставной сумки. Потерпи, скоро остановимся, тогда и посмотрим твою руку.

— Чем, интересно? Переломы рентгеном смотрят.

— Рентгена не обещаю, но жить будешь. Давай-ка, попробуй уснуть.

» И то верно «. Андрей прикрыл глаза, стремясь избавиться от головокружения, потом забылся в коротком полусне, из которого его выдернул новый приступ боли.

— Ши-фу?

— Что?

— Да нет, это я так… нехорошо мне…

— Потерпи, пожалуйста.

В глазах снова поплыло, потом потемнело, и снова боль скрутила руку, заставив открыть глаза. Приступ тошноты вдруг стал особенно сильным, рот наполнился металлическим, кислым привкусом, сотрясая тело, тяжелый ком вывернулся из желудка, извергаясь в воду бледно-розовой блевотиной. Судорожно втягивая воздух, Андрей откинулся на мешок с чаем, подложенный ему под спину, и закрыл глаза.

…В боксе онкологического отделения красноярской краевой больницы уже много дней находился тяжелый пациент — Татьяна. Она похудела, ореховые глаза потеряли блеск, стали огромными, под ними набухли темные круги. Голова повязана платком — от химиотерапии уже начали выпадать волосы.

Она только что проснулась — приступ рвоты вырвал ее из тяжелой болезненной дремы. Конвульсивная волна прокатилась по телу. Таня поднялась с кровати и согнулась над раковиной, выбрасывая остатки скудного завтрака. Дергалась похудевшая спина с выступившими позвонками, браслет на левой руке бился о белый фаянс. От химии она почти перестала есть — первым сдал желудок, похоже, что второй будет печень. Ее мама — Марина, знакомая Андрея, — уже потеряла способность плакать — ночью она просыпалась, и ей казалось, что это нереально, что всего этого просто не может быть. К тому же подошли к концу деньги — комплексы химиотерапии стоили дорого, о стоимости пересадки костного мозга она даже думать боялась. Правда, часть расходов покрыл перевод из Питера, от фирмы со странным названием» Лимассол инвестментс «.

Китаец, осмотревший Татьяну, исчез куда-то. Еще раньше исчез и Андрей, ни единой весточки не подав за все это время. Сполоснув рот, Таня снова легла и открыла папку, оставленную ее дядей, —» Политическая история Южной Сибири «. Тема политической истории Сибири ее интересовала меньше всего, однако в самом чтении она находила странную поддержку — история словно подпитывала ее. На развороте обложки рукой Андрея была сделана выписка из средневекового китайского поэта Хун Цзычена:» Подремли с книгой у окна, заросшего бамбуком. Пробудись и увидишь: луна закралась в потертое одеяло…«Может быть, это написано для нее? Через две страницы дрема действительно охватила девушку, и папка тихо легла на грудь, сотрясаемую приступами пробегающей боли…

— Эй, травмированный! Просыпайся, приехали, — послышался голос Чена.

Лодка стояла, ткнувшись носом в песчаный берег. В нескольких метрах от воды начинались густые заросли краснотала, на его лаковых, малинового цвета ветвях уже развернулись первые листочки. С другой стороны, за широким, ярко-синим полем реки, поднимались желтоватые степные горы, рассеченные длинными выходами скал.

Сзади заскрипел песок. Чен и Мастер подхватили Андрея, без лишних нежностей вытащив его из лодки.

Он тоже попытался двигать заплетающимися ногами, помогая им, — так и добрались до кустов.

— Что ж, глянем на твою руку. . Жесткие пальцы сначала осторожно, затем уверенно ощупали плечо, повернули руку в разных плоскостях.

— Так больно? А так? Точно, вывих. Будем надеяться, что суставная сумка цела.

— А если разорвана?

— Останешься калекой, только и всего. Приготовься, сейчас Чен даст обезболивающее.

Раздвинув зубы Андрея, Чен зажал в них толстую сухую ветку — это и было» обезболивающее «. Господин Ли Ван Вэй основаниями ладоней сильно надавил на плечо, вправляя сустав, от боли Андрей глухо застонал, ветка треснула под судорожно стиснутыми зубами. Чен, сложив ладони в горсть, принес воды из реки и напоил Андрея, вытирая ему со лба крупные капли пота.

— Возни с тобой… — проворчал он. Мастер сменил и повязку на предплечье, как бы невзначай проведя пальцами по браслету.

— Мне кажется, твоей Тане сейчас плохо. Еще хуже то, что у нас кончается время, за которое можно успеть что-то исправить.

— Что же делать?

— Подумаем. Чен, иди сюда! Будем говорить по-русски, чтобы Андрей понимал. Итак, нам надо добраться или до ханской ставки, или до рода, который кочует у соленого озера. Что нам делать — идти пешком или плыть?

— Я, Ши-фу, так думаю: идти нам невозможно. Первое — от коней в степи не уйдешь и не спрячешься. Второе — на ходьбу нужны силы, а еды у нас нет. Даже чай не согреть — котелка нет.

— Пожалуй. А третье?

Китаец всегда должен назвать нечто третье.

— А вот оно, третье. — Чен мотнул головой на Андрея. — С ним-то что делать? На горбу тащить?

— Значит, плыть. Поплывем в ханскую ставку, раньше она была на берегу. Но и плыть опасно!

— Плыть надо ночью, а днем прятаться.

— Что ж, так и решим. Поднимайся, занесем лодку.

Поднатужившись, они затащили долбленку в кусты. Мастер остался сторожить, Чен замел ногой и ветками след от лодки, потом лег и тут же заснул. Андрей, привалившись спиной в круглому деревянному борту, лежал в полудреме, охваченный примиряющей легкостью отступившей боли. Разогретый день наполнен плеском воды, голосами птиц, солнечные пятна скользили по земле, усыпанной древесным сором, сквозь переплетение твердых темно-красных прутьев светилась воздушная голубизна.

Проснулся Чен, сменив на карауле Мастера. Очень хотелось пить, но Андрей не решился попросить Чена принести воды. Он закрыл глаза, снова уйдя в расслабляющую дрему. Безостановочно двигались тени, медленно перекатываясь за полудень. В очередной раз проснулся Мастер, отправив Чена спать.

— Потом один будешь караулить, нам с Ченом надо выспаться — всю ночь веслами махать. Сможешь?

— Да, Ши-фу, поспите.

— Не сейчас.

— Можно тогда спросить?

— О чем?

— Кто такая» гаруда «? Или что такое?

Китаец удивленно поднял голову.

— Откуда ты знаешь?

Замявшись в нерешительности, Андрей решил сказать правду:

— Сон видел.

— Тогда понятно. Гаруда — это птица. Это арабское имя, местные называют ее Хан-Кирети. Так звали птицу, которая отказалась сесть в Ноев ковчег. Строителя ковчега здешние народы зовут Борусом, отсюда имя священной горы, рядом с которой мы недавно побывали. По местной легенде, на эту гору пристал ковчег после потопа.

Андрей поменял положение подвязанной руки, на которую, вместо гипса, Мастер примотал крепкие палки.

— Отказалась сесть, и что?

— Если ты помнишь, воды потопа стояли сорок семь дней — Бытие, восемь-десять. Птица Гаруда продержалась в воздухе сорок шесть дней, потом утонула. Вот и все.

— Почему она не села на крышу?

— На какую еще крышу? — непонимающе спросил Мастер.

— На крышу ковчега, или что там было.

— Откуда я знаю? Не могла сесть, раз не села.

Господин Ли Ван Вэй замолчал. Замолчал и Андрей, закрыв глаза и пытаясь представить себе эту самую Гаруду. Вскоре его снова подхватил болезненный полусон, и вот тогда он увидел. Над бесконечным морем огромная Птица из последних сил держится в воздухе, хватая воздух, густо насыщенный водяной пылью. Хрипит грудь, горящая от боли, в широких крыльях словно растягивается жгучий ком, парализующий последние слабые взмахи. В усталом отупении, прерываемом последними всплесками звериной ярости, Птица видит, что свинцовые волны все ближе расходятся под ней, безразлично-жестоко притягивая к себе усталое тело. Серое море отделяется от серого неба лишь бледной полосой горизонта, на которой вздымается тяжелый, как сундук, силуэт ковчега. Птица не может спастись на нем — гордый отказ, сделанный от имени всего Допотопного царства, не дает ей прибиться к вонючей теплоте, в которой сгрудилось» всякой твари по паре «…

Усилием воли Андрей открыл глаза, чувствуя, что еще немного — и свалится в настоящий сон.

— Откуда местные знают эту историю — про потоп, про ковчег?

— Возможно, от несториан — их тут много было.

Они даже крестили здесь.

— А я думал, что русские крестили местных, — говорит Андрей.

— В православие да, но христианство тут было и до них. Когда монгольский хан Батый пришел на Русь, в его войске многие были христианами.

— Выходит, православные русские сражались с монголами-несторианами?

— Выходит, так. В монгольских обозах шли походные церкви со священниками-несторианами. Коренные монголы, выходцы из Ононского бора, принадлежали к азиатской белой расе — у них были длинные лица, русые волосы и синие глаза. А кони под ними были из Хорезма — высокие, тонконогие ахалтекинцы. Все это не очень похоже на картинки из ваших книжек, не правда ли?

— Откуда вы это знаете?

Андрей вновь переложил руку. Мастер ощупал повязку и лубки, проверяя крепость узлов.

— Я изучал древние истории, читал летописи в императорской библиотеке в Пекине.

— А здесь, в Минусинской котловине, были монголы?

— Да. Это была Белая орда, улус Джучи. Когда монголы пошли на Русь, местные кыргызы дали им войско. Оно пошло в Монголию зимой, по льду Енисея.

Отдыхая от разговора, Андрей вновь закрыл глаза: в полузабытьи мелькнула белая лента реки меж крутых склонов, поросших темно-зелеными соснами. По этой ленте, покачивая частоколом копий, отряд за отрядом уходит в молчаливую темную даль, растворяясь в сумерках зимней тайги — первобытной, стоящей здесь от начала веков. Скрипит мерзлый снег под копытами, вылетает пар из черных лошадиных ноздрей, тусклое солнце блестит на низких железных шлемах, отороченных дорогой красной лисой…

» Вот воины были… не нам чета «. С какой-то странной, отрешенной и гордой жалостью Андрей подумал о сибирских всадниках, ушедших на Запад и сгинувших во тьме веков.

— Это войско вернулось из похода?

— Вполне возможно. Потери были небольшими. Русские тогда плохо воевали. Помолчи-ка!

Со стороны реки донесся шум, плеск воды, хлопанье крыльев, и на мелководье опустилась стая странных птиц — на голенастых ногах, с длинными гибкими шеями и толстыми загнутыми клювами.» Енисейские фламинго… вроде, были такие…«

Едва слышное шевеление показало, что и Чен проснулся. Птицы беспечно кормились на отмели, охорашивались, выгибая шеи. Короткий и резкий свист прервал птичью идиллию — шумно хлопая крыльями, стая поднялась и низко полетела над водой. Одна птица осталась — она кричала, вытянув из воды длинную шею, и била крыльями, поднимая брызги.» Вот и еда пришла — а то уж брюхо к спине прилипло!«

Чен, видимо, подумав то же самое, чуть приподнялся, но Мастер тут же прижал его к земле. Невдалеке хрустнула веточка, зашуршали ветви краснотала, н на берег, по направлению к раненому фламинго, осторожно вышел человек с коротким охотничьим луком. Осмотревшись, он положил лук на землю, разулся, достал нож и направился в воду. Чиркнув по горлу бьющейся птице, охотник вытащил ее на берег.» Давай, Чен, — now or never!!«— едва подумал Андрей, как тугая черная пружина, развернувшись, вылетела на берег, одним коротким ударом отправив охотника в нокаут. Зашвырнув птицу в кусты, Чен затащил туда же бесчувственное тело. Некоторое время охотник лежал на животе, затем начал подергиваться, приподнялся на локтях, все еще опустив голову. Голова его снова упала на землю, но он все же приподнялся, согнул ноги в коленях и медленно сел. Увидев его лицо, Андрей с Мастером, не удержавшись, удивленно вскрикнули:» Кистим!!«Действительно, это был он.

Глава двадцать четвертая

Кистим ошалело озирался, и вдруг дернулся, заметив Чена, собравшегося ощипать птицу. Лицо Кистима исказилось, он попытался было броситься к Чену, но тот показал Кистиму тяжелый кулак:

— Еще хочешь? Могу добавить.

— Нельзя!!! Хысхылых! — вскрикнул Кистим, не обращая внимания на Андрея с Мастером.

— Отдай ему эту курицу, — скомандовал господин Ли Ван Вэй, — а ты, Кистим, хоть бы поздоровался. Вон и Андрей сидит, он твоей невесте как-никак честь спас, а то и жизнь. А мы думали, что не выйдете вы с гор.

— Здравствуйте, господин посол. Здравствуй, Адерей. Птицу надо убить, — показывает он на фламинго, — а есть нельзя! Хысхылых!

» Убить Птицу! Нет, что-то явно накатывает «.

— Так что, жарить не будем? — недовольно проворчал Чен.

— Я дам вам еды. Сейчас, быстро принесу. А ее заберу, ладно?

— Давай быстрей!

Захватив фламинго, Кистим скрылся из виду.

— Ему можно верить? — спросил Чен. — А то бы связали, а курицу эту зажарили.

— Рискнем, — ответил Мастер.

— Ну-ну…

Тяжело проскрипели шаги, и показался Кистим с лошадью в поводу. Спустя несколько минут на берегу затрещал костер, над ним забулькал медный котелок с брошенными туда веточками смородины.

— Что такое» хысхылых «? — спросил Андрей.

— Вот она, птица, — отвечает Кистим, по-прежнему не глядя ему в глаза.

— Их что, не едят? — Чен, как видно, не оставил своих намерений относительно фламинго.

— Едят, когда другого нет.

— А тебе она зачем?

— Жениться.

— На ней, что ли?! — заржал Чен, отхватывая крепкими зубами кусок лепешки.

— Помолчи-ка! — оборвал его Мастер. — В самом деле, что значит» жениться «?

— Вы видели Ханаа? Вот на ней.

— Ханаа хорошая девушка, но при чем здесь эта птица?

— Когда хочешь жениться, надо платить» халын»— выкуп родителям девушки. Мне чем платить? А у Ханаа урянхи отца убили, дядя сказал, может ее так отдать. Только исполнить древний обычай — добыть эту птицу, «хысхылых», и подарить родителям девушки. Те отдают ее без выкупа, а то птица проклянет их род, и девушка помрет.

— Вот оно что… тогда понятно.

Мастер прикрыл глаза, неторопливо жуя кусочек лепешки, думая о чем-то другом.

— А как там наши лошадки, Белый с Рыжим? Живы? — неожиданно спросил он.

— Белый жив, в аальном табуне сейчас. Я с гор на нем уходил, был бы другой конь — достали бы урянхи. А вот Рыжий там остался.

— Жалко, хороший был конь. Так ты оттуда сейчас, от озера?

— Нет, — глянув на Андрея, Кистим перешел на кыргызский.

Андрей не понимал, о чем именно он говорит с Мастером, ухо улавливало лишь отдельные знакомые слова: «Кзыл-Яр-Тура»— Красноярск, «Сисим»— река, приток Енисея. Потом слово «каан». Это может быть «кан»— кровь по-кыргызски, либо река Кан, протекающая к востоку от Красноярска; либо же «каан»— «каган», «хан»— правитель енисейских кыргызов. Неожиданно мелькнуло слово «ча-зоол»— сначала в вопросе Мастера, потом в ответе Кистима.

«Если чазоол в ханской ставке, он нас как пить дать достанет, за пещеру-то! Только с моей рукой сейчас от него и бегать. Может, поехать с Кистимом да разговорить его по пути? Но предложить это должен господин Ли Ван Вэй. А как ему сказать?» Ну, это-то просто — Кистим первый перешел на свой язык, так и ему стесняться нечего.

— Listen, Shi-Fu! I would like to go with Kistim, to take part in his wedding ceremony…

— Just you?

— Yeah. You and Chan can go to Kahan…

Мастер перебросился с Ченом парой слов по-китайски. «Кто тут кому свой, кто кому чужой?» Потом Мастер обратился к Кистиму на русском — понятном для всех:

— Видишь, как Андрей у нас плох…

— Он не такой хороший воин, как вы и этот человек, — спокойно заметил Кистим.

— Весьма польщен, — поклонился Чен. «Вообще-то я лекарь, если почтенная публика еще не забыла. А забыла, так можно и напомнить».

— А как этот мальчик, Саим? — спросил Андрей, приближаясь к теме.

— Плохо. После урянхов сердце болит, голова болит, — ответил Кистим.

— Лечить надо.

В безветренном тепле раннего вечера волны улеглись, мощная река катилась размеренно и мирно. От кустов на мелкую воду протянулись острые тени, над кустами чиркнули утки, плеснувшие в недалекой заводи. Кистим схватился было за лук, да лишь махнул рукой.

— Слушай, Кистим, — сказал Мастер, — как поедешь к озеру, возьми с собой Андрея, очень нам с ним неудобно. А он Сайма посмотрит, может, тебе и девушку легче сватать будет. Саим ведь брат ее.

«Вот оно как — буду кунаком влюбленного джигита».

— Одна лошадь плохо. Тут аал недалеко… — с простецким видом заметил Кистим.

— Вот. — Китаец достал из тючка пару круглых бронзовых монет с квадратным отверстием посередине. — Купи ему лошадь.

— А вы, Ши-фу? — спросил Андрей для виду.

— Мы к вам скоро подъедем. Еще на свадьбу успеем.

«А лодку-то Кистиму не показал».

У Андрея было двойственное чувство. С одной стороны, не хотелось отрываться от своих китайцев: он не увидит, чем они будут заниматься, к тому же рискованно остаться один на один с Кистимом — вопрос с ямой так и не был закрыт. С другой стороны, он увидит и узнает нечто такое, чего китайцы знать не будут, то есть снова наберет некоторые очки.

— Надо ехать, раз решили. Садись, Адерей. — Кистим указал на седло.

Втроем они усадили Андрея, Кистим взял повод, и скоро заросли кустов полностью скрыли от глаз низкий песчаный берег Енисея.

Аал открылся через полчаса неторопливого хода, показавшись из-за невысокой гряды, — со своими собаками, косматыми верблюдами у серых войлочных юрт, узкоглазыми детишками, разглядывающими путников из-за длинных материнских юбок. За китайские монеты Кистим быстро сторговал коренастого пегого конька вместе со сбруей, да еще прикупил кусок дешевого ярко-красного сатина. Захватив материал и убитого фламинго, он скрылся в одной из юрт, затем вы — . шел, держа в руках два длинных куска домашней колбасы.

— Ты ел хыйма? — протянув кусок, спросил он Андрея.

— Ни разу.

— Ешь, как я.

Глядя на Кистима, Андрей поднял колбасу вертикально, чтобы не пролить вкусную жидкость, которой был пропитан фарш из жирного мяса, с добавкой лука, перца и внутреннего сала лошади.

— Вкусно? — спросил Кистим.

— Вкусно. Скоро поедем?

— Сейчас и поедем, только свое заберу.

— Что заберешь?

— Скоро увидишь.

Он еще раз зашел в юрту, вынес свою птицу вместе с каким-то свертком. Приторочив все это к седлу, Кистим помог Андрею забраться на своего пегого, и двое путников под лай собак выехали из кочевья, направляясь в темнеющую степь.

— Не опасно ночью ездить?

— Опасно, да времени нет, — ответил Кистим, ударяя пятками. — Ничего, проскочим. Утром на месте будем.

Степная ночь глухая, беззвездная, наполненная какой-то косматой, дымной темнотой. «Киргизская ночь», — мельком подумал Андрей, но занимало его не это.

— Когда у вас свадьба? — спросил он Кистима.

— Утром поедем девку брать. По обычаю через месяц надо делать «той», праздник.

— Ты будешь делать?

— Нет.

Они ехали конь-о-конь по едва видимой дороге, которая выглядела как две параллельные тропы, — в степи путники обычно ездят парами, неторопливо беседуя на ходу. В студенческие годы, завербовавшись рабочим в геологическую экспедицию, в якутской степи Андрей видел остатки таких дорог. В экспедиции он и познакомился с Виктором, отцом Татьяны.

— Не будешь устраивать «той»? Почему? — переспросил он Кистима.

— На что? — пожал тот плечами. — Денег нет, баранов нет. Надо быстрей домой ехать.

— Почему быстрей?

«Быстрей?» Андрей (точнее, Наблюдатель в нем) выделил решение Кистима быстрей возвратиться к родителям. Это важно, но почему важно, он еще не знал. Фактор времени вообще ключевой в этой операции, собственно, она вся завязана на время.

— Ты знаешь, китайский господин собирается плыть на Кзыл-Яр-Тура… — для пробы сообщил Андрей.

— Говори «Красный Яр», я понимаю. А зачем?

— Чаем торговать, — с ходу ответил Андрей, — да он хотел и к вам заехать, соболей прикупить. Может, травы своей сторгует. Сказать ему, где вы живете?

— Йок, нет соболя, русский все на ясак забрал. В Москву соболь поехал. И приезжать не надо — скоро уйдем оттуда.

«Вот оно как!»

— К русским, под Красный Яр? Ты говорил об этом зимой.

— Сюда, в Хоорай.

— В степь? Вы ж охотники, в тайге живете.

— Зачем в степь, в тайгу и перейдем. Хан место дал на Сисиме.

— «Так… насколько я знаю родное отечество, добром это не кончится. Целое племя налогоплательщиков собралось, можно сказать, слиться в оффшор. Стало быть, жди» маски-шоу»с автоматами. Детали в зависимости от места и времени, но суть-то всегда одна «.

— А жену как — к своим повезешь?

— Сама хочет, — пожал плечами Кистим. — А вот ханьцам не надо туда ехать.

— Думаешь, за вами казаки пойдут, на Сисим? Так ведь ханьцы прямо в Красный Яр поплывут, на ярмарку.

Кистим помялся, кусая губы.

— Знаешь, я не верю тебе, Адерей. Ты говоришь, что не урус, а сам уруса не убил, шерти не дал. Но ханьцу я верю — он нам не враг. Увидишь, скажи ему — не надо на Красный Яр ехать, плохо там будет.

» Похоже, тут не налоговая проверка, а, можно сказать, война на носу! И как всегда, главный вопрос — «Когда?»«.

— Когда?

— Что когда?

— Когда будет плохо?

— Зачем тебе знать? — подозрительно глянул Кистим.

— Так ведь и мне туда плыть, с ханьцами-то.

— Зачем тебе плыть? Живи в Хоорае, здесь лучше. Урусы сами» в кыргызы» уходят из-под Красного Яра, из-под Томского острога. Поживешь здесь, потом поедешь в Хань с послом, так и домой вернешься — если правду говоришь, что ты не урус.

— Почему русские уходят?

— Под московским царем плохо жить, тяжко. Казаков все время плеткой бьют. Ясашных бьют, крестьян бьют. Плохо.

«Да что за страна такая — какой век ни возьми, все бьют?»

Оба замолкли и молча поехали дальше. Каждый думал о своем, слушая негромкий стук копыт по мягкой степной дороге.

По ночному Енисею спускалась узкая лодка-долбленка. Сидящий на корме широкоплечий мужчина, приноровившись к неустойчивой посудине, мерно и неутомимо работал веслами. На носу, опершись спиной о кожаный мешок с чаем, устроился пожилой китаец. С досадой цокнув языком на темное беззвездное небо, он достал из кожаного тючка небольшую масляную лампу и какие-то свитки. Выбив огонь, он вздул лампу, опустив ее на дно лодки, чтобы прикрыть свет бортами, и развернул узкий длинный шелк, всматриваясь в столбцы изящных иероглифов, нанесенных сбоку от чертежа. Чертеж изображал множество концентрических кругов, на которых располагались Крыса, Обезьяна, Петух, Змея и еще восемь гороскопических зверей.

— Что говорят звезды, Ши-фу? — спросил мужчина за веслами.

— Что близок наш срок. Говорят они и про русского варвара.

— Что именно?

— Темны его числа.

Чен помолчал некоторое время, ровно и сильно работая веслами.

— Чего вы с ним возитесь, давно хочу спросить?

— Надо. Не говорил ли он тебе про Птицу?

— Делать мне нечего, как слушать его варварские бредни. А что за птица?

— Знаешь, один арабский поэт написал:

Нет жаждущих приюта под тенью совы,

Хотя бы и не было на свете птицы Хумай…

— Арабы тоже варвары.

Он по-прежнему ровно греб, чуть ослабляя нажим при спуске и с силой вгоняя долбленку на плавные подъемы волн.

— Так и думай, Чен, — тихо сказал Мастер, — думай проще — иначе не сможешь ответить ни на один вопрос. А потом почувствуешь, что устал.

— Бросьте, Ши-фу! Вы великий Мастер! Ученики умереть готовы, лишь пальцем шевельните.

— Или убить? «Мандарин, которого убивают за пять тысяч ли, лишь шевельнув пальцем, — убийство ли это?» Но что я скажу, когда увижу их ТАМ — всех, кто убивал и умер по моему приказу.

Пожилой китаец, ссутулившись, принялся сворачивать свитки.

— А что вы скажете тем, кого отказались взять в ученики? Разве тем самым вы избавили их от смерти? — возразил Чен.

— Нет, конечно… Сменить тебя? Если нет, я посплю — утром с ханом говорить, голова нужна свежая.

— Спите, Ши-фу. По течению грести нетрудно.

— Хоть ты и не любитель думать, но раскинь-ка мозгами, пока гребешь — чем будем в Красноярске заниматься? Кормить нас никто не будет.

— Да нет, о деньгах я люблю думать. Вы говорили, мы на ярмарку плывем? Э-э-э… — оторвавшись от весел, Чен сморщил лоб и поскреб в затылке, производя какие-то вычисления.

Но Мастер его не слушал — он уснул.

Глава двадцать пятая

Под утро в степи выпала холодная роса, покрыв слоистые плиты курганов, обметанные шершавым белым налетом. Повлажнели пучки придорожной травы, бугристые камни на склонах. Солнца не было, серые облака покрыли плоское небо, касаясь безлесных вершин. Усталые кони, помахивая хвостами, поднимались на очередную горку, усталые всадники ехали молча, погрузившись в собственные полусонные думы. Плавный перегиб подъема все приближался — сначала он навис над путниками, заслоняя низкое небо, потом начал снижаться, постепенно открывая дальние холмы, широкое озеро, отливающее темной зеленью и, наконец, длинный спуск дороги, из-под копыт уходящей к далеким юртам селенья.

— Приехали, — сказал Кистим.

— И что теперь?

— Девку брать поедем. Поможешь мне? «Похищение невесты для влюбленного джигита?»

— Что надо делать?

— Доедем, скажу.

Не доезжая селенья, всадники свернули в неширокую долину, на дне которой извивалась речушка, текушая в густых зарослях смородины, черемухи и тальников. В самые жаркие дни, когда вся степь дрожит, прокаленная зноем, вода у таких речушек остается быстрой, темной и холодной до ломоты в зубах. На берегу речки, на влажной земле, покрытой темно-зелеными серпами осоки, росли ирисы, свешивая крупные фиолетовые цветы. На пологом склоне ходил аальный табун, охраняемый двумя мохнатыми овчарками.

— Вон ваш Белый, видишь?

— Вижу, — приглядевшись, ответил Андрей.

Подъехав к пастуху, Кистим перекинулся с ним парой слов, затем развернул аркан и порысил к табуну. Злые коренастые «киргизы» шарахнулись по склону, но спокойный китайский конь остался на месте.

— На нем езжай, — посоветовал Кистим, — своего в табун пусти.

Андрей расседлал конька и, хлопнув по крупу, отправил в табун. Белого заседлать оказалось непросто — он скалил зубы, пытаясь укусить, пятился от незнакомого человека. Седельная подпруга и грудной ремень с трудом охватывали широкий корпус. Хлопнув коня по животу, чтобы тот не надувался, мешая затянуть подпругу, Кистим придержал его за узду, пока Андрей усаживался.

— Езжай в аал, бери девку и сюда.

— И все?

— Все.

Андрей по-степному ударил каблуками в бока и, чуть привстав на стременах, склонился к мощной, круто выгнутой шее. Белый широкими скачками вымахнул на горку. Завернув на ровный склон, ведущий к селенью, Шинкарев пустил коня рысью. Внизу, в балке, виднелись серые берестяные купола и высокие дымки очагов. «Первый этап — подход к объекту», — усмехнулся про себя Андрей, несколько смущенный ситуацией — чужих невест красть ему не доводилось, как, впрочем, и своих.

На месте их бывшей стоянки, под березовой рощицей, устроили овечью кошару, а вот просторная юрта зального старшины, «башлыка», стояла на прежнем месте. В селении Андрей пустил Белого шагом, не представляя, что будет делать, если сразу не найдет девушку. Вокруг лошадиных ног заходились истошным лаем собачонки, с визгом отлетающие в стороны при малейшем движении камчой. Вытаращились черноглазые кругломорденькие пацанята, бросали любопытные взгляды их мамаши. Андрею казалось, что выглядит он довольно глупо.

«Цирк уехал, клоун остался. Хорошо хоть взрослых мужиков не видать. Но где же девка-то?» Никаких указаний Кистим не дал. Остановив коня перед входом в войлочную юрту, Андрей подумал пару секунд, затем спешился, накинул повод на вылощенное бревно коновязи и негромко позвал:

— Ханаа!

Орать на всю деревню как-то неудобно, а соваться в юрту за девчонкой совсем уж нелепо. Никто не откликнулся, тогда он повторил, уже громче:

— Эй, Ханаа!

Собаки разошлись, побрехивая, мальчишки молча собрались вокруг. У самых конских копыт пристроился какой-то испачканный пылью карапуз, с любопытством ковыряющий в носу. «Вот, блин, ситуевина…»

Андрей смущенно поскреб в затылке, затем обхлопал себя по бокам — пусто, да на китайской рубахе карманов отродясь не было. Тогда он оторвал костяную пуговицу с вырезанным на ней иероглифом, показал ее мальчишке, который показался ему посмышленее.

— Ханаа, — сказал он, показывая на юрту.

Понимающе кивнув, пацан скрылся за войлочной полостью и через секунду показался обратно, ведя за руку девушку, стреляющую черными глазками из-за рукава, которым она скромно прикрыла зардевшееся лицо.

«Так. Второй этап — взятие объекта». Сунув пацану пуговицу, Андрей шепнул девушке «Кистим!», подтолкнул ее к лошади и правой рукой подсадил в седло. Сквозь тонкую меховую безрукавку ладонь ощутила ее узкую, но сильную спину, потом круглую, упругую ягодицу. Сев сзади и пристроив поудобнее больную руку, Андрей спокойно отъехал. И тут ситуация резко изменилась: мальчишки с криками разбежались по селенью, истошно залаяли собаки, из юрты, размахивая кривым ножом, выбежала женщина, до глаз повязанная платком. Между юрт показались мужские фигуры с длинными топорами в руках, где-то послышался топот всадника.

«Нда… тяжело в деревне без нагана. Ладно, третий этап — отход с объектом».

— Дальше произошло нечто еще более неожиданное — Ханаа вырвала у него повод и сама вбила скошенные красные каблучки в бока Белого, пустив его в галоп.

— Э-э-э, тут вроде я за рулем! — довольно вяло возразил Андрей, поскольку девчонка управлялась с конем явно лучше его. Он тоже положил руку на повод и добавил скорости пятками. Сзади уже раздавался топот и крики погони, правда, довольно далеко.

— Слышь, притормози-ка! Тпр-р-у-у-у! А теперь переключись на третью да езжай потихонечку.

Надо было подпустить погоню поближе, чтобы привести ее за собой к Кистиму. Ханаа непонимающе оглянулась на Андрея, но возражать не стала, видимо, помня поднятый кулак. Так, с погоней на плечах, они и спустились в речную долину, где уже ждал их Кистим — по его знаку Андрей остался в седле, а Ханаа пересела на коня Кистима. В этот момент подоспевшие всадники с гиканьем свалили под горку, осаживая фыркающих коней, Кистим вышел вперед, поклонился и подал их предводителю несколько орленых серебряных рублей со словами:

— Ат чобаа! (За пот лошадей!)

Сделав это, он сел в седло позади невесты и рысью направился в аал. Андрей, спешившись, торопливо набрал букет ирисов, а затем, с трудом взобравшись в седло, галопом погнал за свадебным кортежем.

Из-за плоских серых туч, нависших над Енисеем, выбился сноп косых дымно-голубых лучей, посеребривших стальную воду посередине реки. Ханская ставка, разместившаяся недалеко от берега, в центре большого кочевья, была окружена множеством берестяных и войлочных юрт, перемежавшихся с деревянными многоугольными строениями. Выше, на косогоре, виднелись валы земляной крепости. Там никто не жил, лишь при нужде отсиживались от набегов. Вокруг просторной ханской юрты уселись на пятках стражники с луками и русскими пищалями на коленях.

Со стороны берега послышался стук копыт и характерные шаркающие шаги людей, которых тянут на аркане. Так и оказалось — к юрте выехали вооруженные всадники, за двумя из них шатающимся полушагом-полубегом волоклись два китайца: один из них крупный, средних лет, в дорогом костюме черного шелка, другой пожилой, лысоватый, скромно одетый. Он казался совсем безобидным, но почему-то именно на него были направлены копья опытных воинов. Еще один всадник захватил два мешка — один мешок большой, с чем-то сыпучим и мягким, другой поменьше — походный тючок из крепкой дорогой кожи. Не доезжая до ханской юрты, воин швырнул мешки на землю, подбежавшие стражники ударили пленных по ногам, заставив их встать на колени, а потом и согнуть спину, опустив лица в сухую пыль. Именно так положено было стоять перед ханской юртой, в которую направился на доклад десятник — предводитель взявшего их конного отряда. ***

Жених с невестой — Кистим и Ханаа, — окруженные всадниками, подъехали к большой войлочной юрте, у входа которой показалась женщина, повязанная платком, — мать Ханаа. Рядом с ней стоял пожилой мужчина — дядя Ханаа, брат ее убитого отца, который стал теперь «башлыком»— главой рода и по совместительству старостой селенья. Все спешились, молодые вышли вперед. Кистим вынул из мешка и подал дяде «хысхылых»— убитого им фламинго, на которого он надел красную сатиновую рубашку, а голову повязал таким же красным платком. Одетая птица выглядела забавно, но все сохраняли полную серьезность, пока Кистим, поклонившись в ноги, произносил ритуальную просьбу о благословении брака:

Мы пришли просить пестрого коня, чтобы ездить в гости.

Мы пришли просить белую корову, чтобы из ее молока делать айран.

Мы пришли просить посуду для продуктов.

У нас нет курицы, которая бы кудахтала.

У нас нет собаки, которая бы лаяла.

Ничего не поняв из сказанного, Андрей встал поодаль. Невесту между тем увели в юрту, где женщины расплели ее девичью прическу, состоящую из множества косичек, и уложили волосы в две толстые косы. В уши ей вдели специальные серьги, положенные только замужним, — с тремя розово-красными коралловыми бусинами, арабской серебряной монетой и шелковой кисточкой на конце.

Мужчины расстелили на земле войлоки, готовя место для свадебного обеда. Все делалось быстро и скромно, так как Кистим не уплатил положенный обычаем выкуп. Решено было, что свадьбу догуляют после, когда род жениха переселится в Хоорай, а пока что невеста отправится погостить у его родных.

Когда улыбающаяся Ханаа показалась из юрты, на ней был наряд молодой замужней женщины — распашной кафтан из тонкого черного сукна, поверх которого праздничная безрукавка. Молодые устроились на подушках во главе стола, когда подошедший Андрей вручил невесте букет ирисов. Чуть замешкавшись и пожав плечами, Ханаа взяла цветы, вдыхая их несильный, но резкий лекарственный запах. «Ишь ты, какая. Хакасочка», — усмехнулся чему-то Андрей, глядя на невесту. В этот момент она была чудо как хороша — черная бархатная шапочка чуть сдвинута на чистый лоб, правильный овал лица, зарозовев по мягким, еще детским щекам, склонился к крупным фиолетовым лепесткам. Приоткрыв твердые белые зубки, полные губы растянулись в неуверенной еще, но радостной улыбке ожидания, в лад которой черные глаза блеснули разгорающейся женской страстью, тут же притушенной густыми загнутыми ресницами. Легкий выдох — и женский пламень отлетел до поры легким облачком, а перед гостями снова сидела девочка, породистая таинственной древней породой — ее круглые груди туго выгнули расшитую безрукавку, а гладкие бедра трепетали в ожидании часа, когда они раздвинутся под тем, кто рядом с ней на свадебном пиру.

После нескольких чашек араки мысли Андрея поплыли — он снова видел смеющуюся невесту, которая склонилась к плечу жениха, потом Таню, потом испуганную москвичку, потом иных девушек и женщин, столь непредставимо далеких в пространстве и времени, — и непривычные слезы вдруг навернулись ему на глаза. Ему было грустно и хорошо — так, наверное, и положено плыть во хмелю пространственной русской душе.

Глава двадцать шестая

Клинки енисейских кыргызов были известны на всем Востоке: «пробивают кожу носорога»— так говорили о них арабы. Сами кыргызы воинами были хоть куда — «зело свирепы и воисты»— писал московский хронограф. Был таким и нынешний хан Ишинэ — не степной разбойничий царек, а наследник великих дел и царств. Всю свою молодость резался он, точно волк, то с русскими на севере, то с урянхами в Саянах, вновь и вновь приводил к покорности кыштымов-данников: северных качинцев, степных сагайцев, таинственных саянских тофаларов. Не раз бывал он под Красноярском, и невзятая эта крепость до сих пор торчала занозой, преграждая выход с гор на простор Енисейской лесостепи. Смети, сожги ее — и покатится степная лава до самого Енисейска, а там поднимутся эвенки, подойдут буряты по Ангаре, заволнуются якуты на Лене. И это лишь начало, за которым двинутся настоящие силы — ударят джунгары из Семиречья, перейдут Амур Маньчжуры с китайцами. Объединись сибирские народы — ив месяц вырежут по Сибири «орысов», останется у них Тюмень с Тобольском, а то и вовсе покатятся за Уральский камень, откуда принес их черный бог Эрлик-хан. И третьего не дано — либо мы их, либо они нас…

Так думал кыргызский хан, покачивая в руках маленький кубок, расширяющийся узорными лепестками-гранями. Старое потемневшее серебро, усеянное пылью веков, переливалось рыжими бликами горящего очага. На гранях отчеканены тигры и олени, а основание обведено круглой уйгурской вязью: «Держа сей сверкающий кубок, я, Толыт, познал счастье». Кем был тот Толыт, хану неведомо — древен был кубок, еще тех времен, когда кыргызы, перейдя Саяны и разгромив уйгуров-манихеев, двести лет господствовали над всей Центральной Азией. Восемьсот лет прошло с тех пор, много воды утекло в холодном Енисее. У хана было круглое лицо с черной седеющей бородкой, тяжелые плечи и кривые ноги степного воина, хотя тело его понемногу оплывало — сам в битвы не ходил, а пища была сладкой, жены покорными. Но глаза по-прежнему глядели остро. Хоть черные они, а не желтые, как у волка, но время от времени хищно, по-волчьи впивались в глаза китайского господина Ли Ван Вэя, сидящего напротив на шерстяном петельчатом ковре. У китайца глаза были узкими и веселыми, а в улыбке никакой хитрости. Зачем ему хитрить — он открыт для правды, спрашивайте, о чем хотите!

— Прошу извинить моих воинов за непочтительность, господин Ли Ван Вэй, — прижав руку к груди, вежливо извинился хан.

— Вам не за что извиняться, достопочтимый хан. То была лишь необходимая предосторожность.

— Именно она заставляет меня спросить, что именно посол великой Империи делал на водах Кима, передвигаясь в столь утлом суденышке? — все так же вежливо спросил Ишинэ.

— Сие есть прискорбное следствие нападения степных разбойников на мирных китайских подданных, стремившихся доставить в ваши пределы лучший чай, что производят плантации Цзяннани и Хебэя.

— Стыд и позор для нас! Считайте, что головы разбойников уже торчат на позорных шестах.

Китаец с легким поклоном принял любезность хана.

— Однако же, — продолжил тот, — не могу не признаться, что ваше появление на грузовом судне еще менее объяснимо для меня. Согласно нашему соизволению, вы же… — Хан пытался вспомнить, каков был предлог для задержки китайца в пределах Хоорая.

— Совершенно верно, изучал целебные свойства соленого озера, пока кочующий там род, давший мне пристанище, не подвергся злодейскому набегу горных урянхов, поддержанных жестокими мунгалами. Увидев страдания ваших бедных соотечественников, я не мог не оказать им посильной поддержки.

— Да, Ханза-чазоол мне докладывал. Правда, он считал, что вы погибли, прикрывая отход.

— Как видите, слухи о нашей смерти оказались несколько преувеличенными, — усмехнувшись уголком рта, заметил господин Ли Ван Вэй.

— Что ж, я рад, — ответил хан без особой, впрочем, радости.

— Ханза-чазоол отважный воин и мудрый начальник, — заметил Мастер.

— Вы так думаете? Однако он понес потери, хотя скоро нам понадобится каждый воин, — задумчиво проговорил Ишинэ.

— Уже не как частное лицо, но как представитель Его императорского величества осмелюсь спросить — в каких именно землях понадобятся вам воины? Или это секрет?

— У нас нет секретов перед послом великой державы. Но и выбора у нас нет — в который раз мы пойдем на север. Можем ли мы рассчитывать на помощь Китая в войне с урусами?

— Официально, думаю, нет — между Китаем и Россией сейчас перемирие. Однако вы должны знать, что взорванное разбойниками судно везло не только чай. Потому я и оказался на нем, желая лично проследить за доставкой груза.

— Да, пороха у нас мало. И пищалей мало, а пушек совсем нет. Казаки в степь не идут, стреляют из пушек с деревянных стен. Что могут мои воины под стенами?! — Хан слегка пристукнул кулаком по колену.

Господин Ли Ван Вэй замолк на минуту, затем спросил, тщательно подбирая слова:

— Все дело лишь в Красноярском остроге?

Волчьи глаза Ишинэ снова впились в честные и веселые глаза китайца.

— В том-то и дело, что нет! Наша страна еще с Чинрисовых времен была данником монгольских Алтын-ханов. Монголы грабят, конечно, но мы с ними уживались. С урусами договориться невозможно — они плюют на договора и строят в наших землях острог за острогом. Однако до сих пор мы отбивались от урусов, даже ходили на них.

— Что-то изменилось? — подчеркнуто спокойно спросил китаец.

— Изменилось… — горько подтвердил хан, — Монголия год от года слабеет, в ней сильная засуха. Это значит, что войну с Джунгарией она проиграет. Джун-гары уже разгромили монголов в большой битве на Алтае, в верховьях Чулышман-реки. При этом погибла наша тяжелая конница, которую мы вынуждены были предоставить Алтын-хану. Значит, скоро война придет и в наши степи. Пока джунгар держит то, что они не знают путей через Саяны, где главные перевалы перекрыты нашими заставами.

— Если джунгарский хунтайши решится на вторжение, достаточно ли в Хоорае сил, чтобы противостоять и ему, и русским одновременно?

— Куда там… — махнул рукой хан Ишинэ, — даже на одних джунгар сил не хватит. Как тут быть?

— Как говорят в Китае: «Тот, кто хорошо ведет войну, подобен змее с гор Чанышшь: ударишь ее по голове — она бьет хвостом, ударишь по хвосту — она бьет головой, ударишь в центре — бьет головой и хвостом».

— Легко сказать! Не будь Красноярского острога, мы бы ушли на север, в Енисейскую степь, да там и отсиделись. Но пока выход с гор запирают урусы, туда нам дороги нет.

— А покориться русским?

— Покориться?! — Голос хана даже захрипел от ненависти, — да не будь вы…

— Нижайше прошу извинить меня, достопочтимый хан, — низко склонился господин Ли Ван Вэй. — Мог бы лично я чем-то помочь вам? Учитывая мои планы посетить Красноярский острог, где, как известно, вскоре состоится ярмарка.

— Помочь? — Хан глубоко вздохнул, успокаиваясь. — Ярмарка? С чем же вы поедете? Нужны лошади, еда, хоть какой-то товар для продажи.

— Осмелюсь напомнить о вашем интересе к моему Белому, хоть и не высказанному вами явно. Не мог бы я обменять этого коня на некоторое количество товаров и припасов, необходимых для поездки?

— Жаль, что нет еще и Рыжего… Конечно, господин посол, я буду счастлив принять Белого, в свою очередь снабдив вас всем необходимым. Но где же этот конь?

— Сейчас он у соленого озера, с моим слугой. Если не возражаете, я отправлю за ним второго слугу, правда, ему нужны лошадь и провожатый.

— Ему дадут. А мы пока обсудим, что вы можете сделать для нас.

По приказу хана Чену развязали руки, после чего с ним кратко побеседовал Мастер. Затем Чену подвели коня, и через несколько минут стук копыт уже стих за ближайшим степным пригорком.

Ханзы-чазоола в этот момент в ханской ставке не было, его ставка была южнее, у Батеневского кряжа, надвое разрезающего хакасские степи. Все свидетели посещения пещеры с золотым истуканом, кроме Андрея с Мастером, к тому моменту были уже мертвы.

Глава двадцать седьмая

Выбравшись из импровизированной палатки — куска войлока, натянутого на две кривые палки, — Андрей сел у входа, протирая заплывшие глаза и скребя в отросшей лохматой бороде. Ему не спалось. Рука болела. Да и холодно. Во рту было сухо, голова тяжелая. «» Пахпыр»у меня, похмелье. Тьфу, пакость, совсем окиргизился, по-ихнему заговорил «.

В сером тумане был неясно виден Белый, пощипывающий редкую траву.» Я хоть вел-то себя прилично?«— он быстро ощупал тело. Похоже, не совсем — один глаз заплыл, костяшки правого кулака сбиты вполне характерным образом — явно о чью-то морду.

Но вспомнить как-то не получалось.» Ладно, что за свадьба без драки «.

Помахивая тяжелым хвостом, подошла здоровенная овчарка-волкодав, охраняющая табун. Сунулась черной утюгообразной мордой, ткнув холодным носом, как своего.

— Чего тебе, собачка?

Овчарка лизнула его розовым языком, не торопясь, пошла вниз, где у реки, смазанные туманом, виднелись темные силуэты пасущихся лошадей.

— Умыться предлагаешь? Пр-р-а-авильная мысль!

Вслед за собакой Андрей спустился к речке, напился студеной воды, зачерпывая ее горстями, затем полил себе на затылок. Завершил все чисткой зубов с помощью сломанной веточки — рот наполнился водяной стынью, резким привкусом древесного сока. С мокрых волос капало, влажный утренний воздух выбил прокисший водочный смрад, заполнив грудь холодным запахом степи. Кое-как ополоснувшись до пояса, Андрей поднялся к палатке, соображая, что за день ему предстоит.» Так… а, вспомнил! — пацана подлечить надо. Ладно, сейчас и поедем «. Может быть, там же удастся и похмелиться, согласно закону магии:» Подобное воздействует на подобное «. Андрей свернул палатку, приторочил к седлу все, включая кривые палки, потом выехал на гору и двинулся в селение.

Постепенно всплывали картины вчерашней гулянки. Помнится, в компании воинов, с которыми Андрей шел на перевал, они взялись пить местную водку. Кистим сидел с невестой, так что переводчика у Шинкарева не было, он лишь пытался — на слух определить немногие знакомые слова. Чаще всего мелькало название Красноярского острога — Кзыл-Яр-Тура, при этом рты говоривших ощеривались с каким-то злобным сладострастием, черные глаза вспыхивали в предвкушении. Вся эта вековая, клокочущая ненависть к» орыс-ит»— «русским собакам» (Андрей уже знал это слово) как-то странно соотносилась с объектом этой ненависти — крохотными белыми бугорочками, стоящими на краю бескрайней тайги. В них-то и было все дело?

Внезапно до него дошло, что это самое слово обращено к нему — ощеренный рот орал ему что-то, горящие глаза-щелочки впились в его глаза. Тряхнув захмелевшей головой, Андрей узнал воина, который тащил его на аркане от озера — для того, чтобы сбросить в яму.

— Орыс-ит! — визжал кыргыз, тыча в него пальцем, затем ребром ладони провел себе по горлу.

И это было знакомо. Такое ему говорили не раз. Чеченцы, например, кричали: «гяске!»— «козел!». Какой-то пьяный финн назвал его «русея»— «русак», главное оскорбление времен Зимней войны. Эстонцы говорили «вене вярт»— «русское дерьмо»; хохлы и поляки — «кацап». Слова были разные, суть их одна — предлагалось почувствовать себя дерьмом, если ты имел несчастье родиться великороссом. Отвечал Андрей по-разному — иногда матом в лицо, иногда пулей в глотку, иногда кулаком в зубы. Но часто приходилось молчать.

Он и сейчас решил не связываться с дураком — уехать в степь, поставить палатку и завалиться спать, благо всю ночь провел в седле. Но просто так уйти не удалось — резко опустив руку от горла, кыргызин плеснул недопитую араку из своей чашки в лицо Андрею. Попади он — и Андрей ослеп бы на пару минут из-за действия спирта, а что бы сделали со слепым, можно только догадываться. Андрей успел отдернуть голову, и струя местной самогонки пролетела мимо. А вот его кулак попал точно — и кыргыз завалился назад, дрыгая ногами. Дальше Андрей помнил плохо: замелькали кулаки, руки, ноги, кто-то кричал, визжали бабы… потом хлопнула чья-то плеть, разгоняя дерущихся, в результате он все-таки уехал. Уехать-то он уехал, но при этом не заметил важной вещи. Один из воинов, тоже ходивший на перевал, быстро оседлал коня и поскакал на юг. Именно там, у одного из небольших озер, была в тот момент ставка чазоола.

Сейчас, подъезжая к селенью, Андрей решил сделать вид, будто накануне ничего не произошло. Спешившись у юрты, от которой лишь вчера увез невесту, он отодвинул войлочную полость, громко окликнув:

— Салям алейкум! Хозяева дома?

— Заходи, Адерей, — послышался спокойный голос Кистима, — садись, поешь.

Кроме Кистима, в юрте была мать Ханаа, с низко надвинутым платком на голове. Она готовила «корчик»— древний напиток Саяно-Алтая. Свежее коровье молоко, взбитое длинной палочкой с войлочным кружком на конце, женщина поставила на медленный огонь и перед самым кипеньем слила в большой глиняный горшок, который стала вращать до образования пены. Деревянная кружка «корчика», поданная Андрею, оказалась прекрасным завтраком, сразу утолив голод и жажду. Похмеляться не потребовалось.

— Ну что, посмотрим мальчишку? — предложил он Кистиму.

— Пойдем.

Саим тихо играл в соседней юрте, опасливо поглядев на вошедших. Андрей был не особенно силен в детском массаже, помнив лишь главное правило — массировать только кисть, не трогая основных точек тела. Но дело твое.

— Хорошо потеет? — спросил он Кистима. Тот перевел вопрос матери мальчика.

— Плохо, — ответил Кистим. Андрей объяснил, обращаясь к нему:

— Надо потеть, легче будет. Смотри. — Он взял круглую детскую ладошку, показывая способ массажа: мягкое нажатие большим пальцем от центральной ладонной точки «лао» ко второму и третьему межпальцевым промежуткам.

— Вот так делать, утром и вечером. Понял?

— Подожди, матери скажу. Мы-то уезжаем.

— Когда?

— Скоро — два дня, может, три. Надо быстро ехать, поздно будет.

— Что поздно будет?

Кистим насторожился от вопроса:

— Так, ничего… Пошли, араки выпьем.

Они перешли в большую юрту, устроившись у очага с горшком араки и большим куском кровяной колбасы.

— Почему ты ударил этого воина? — спросил Кистим через некоторое время.

— Не помню, — с ходу ответил Андрей, — пьяный был. А что, я кого-то ударил?

— Да. Того, кто назвал тебя «русской собакой».

— Вон оно что… а чему ты удивляешься?

— Почему ударил, если сам не русский? — пояснил Кистим. — На что обиделся?

Ну, на такие вещи Андрей уж лет пятнадцать не покупался.

— Потому и ударил, что не русский. Чего ради меня «русской собакой» обзывать?

Сейчас у него не было никакого чувства измены или внутреннего отречения от своих. Шла привычная игра, она всегда такая.

— Вот как. — Кистим покачал головой и отвернулся к очагу, по пепельно-черным поленьям которого перебегали рыжие язычки огня.

Через некоторое время на улице послышался стук копыт и русский оклик с явным китайским акцентом:

— Андрей! Ты слышишь меня, презренный раб?

— Чего орешь? — Андрей высунулся из юрты. Чен гарцевал посреди пыльной улицы на пегой киргизской лошадке. С ним был один из уланов хана.

— Слезай, тут выпить дают, — сказал Андрей.

— Вот, бери, — передал Чен повод своей пегой, — теперь ты на ней потрюхаешь. И барахло свое сам вези.

— Ну и рожа, — заметил он, разглядывая синяк Андрея, — хорошо погуляли?

— Как положено.

Сбросив притороченную палатку, Чен прошептал Белому что-то по-китайски, погладил по шее, оправил потник, подтянул подпругу. Белый склонил к Чену тонкую морду, довольно фыркая.

— Господи, настоящий китайский конь! — воскликнул довольный Чен. — На местных клячах ездить, все равно что спать с кем попало… Ладно, где тут наливают?

Он вошел в юрту, приветствуя молодого мужа:

— Ну здорово, как там тебя — Кистим, что ли?

— Много говоришь, — спокойно ответил тот.

— Да? А кто тут считает? Ну, за новобрачных! — Чен единым махом осушил большую чашку араки. — Собирайся, мы уезжаем, — это уже Андрею.

— Что за срочность? А Ши-фу?

— Ши-фу не приедет. Поднимай задницу, кому сказано!

— Тоном ниже! А то сейчас подниму, в три переворота полетишь!

Чен, несколько удивленный, глянул в глаза Андрею.

— Чего это ты разгавкался? Забыл, кто тебе в будку хлеб кидает?

— А тебе кто?

На это Чен не сообразил, что ответить. Андрей тоже промолчал, отвернулся и стал подтягивать подпругу пегой киргизской лошадки. Хочет Чен ехать на Белом, да и хрен с ним, пусть едет! Для Андрея лошадь была и осталась лишь средством передвижения, некоторые чувства он начал испытывать к Рыжему, но тот пропал. Сев в седло, Андрей задержался, желая что-то сказать Кистиму и не зная что.

— Ладно, может, увидимся еще. Ты не думай, что я враг.

— Счастливой дороги! — пожелал Кистим обоим, никак не откликнувшись на последнюю фразу Андрея. По тону было ясно, что Андрею он по-прежнему не верил. Молодая жена его так и не показалась. Трое всадников тронули коней, и скоро и юрты, и холмы, и озеро — все исчезло за длинной горой.

Спустя несколько часов после их отъезда, когда солнце уже стало клониться на закат, отражаясь в багровой воде озера, в селенье ворвалась группа всадников на взмыленных конях, посланная чазоолом. Сам он спешно направился в ханскую ставку, куда ему, собственно, и так нужно было ехать в связи с походом на Кзыл-Яр-Туру. Отдохнув и переменив лошадей, посланные чазоолом воины поскакали вдогон Андрею с Ченом.

Вечером Мастер снова был в ханской юрте. По просьбе хана к нему привели на осмотр одну из новых наложниц, жалующуюся на боли в груди. Оставшись лишь в пестрых шелковых штанах, девушка уселась на пятки, в то время как Мастер обвел ладонями ее крепкий крестьянский торс. Неровный свет очага скользил по налитым, янтарного цвета грудям, чуть раскинутым на стороны и увенчанным тугими темными сосками. Жесткие пальцы китайца слегка ощупали груди, обнаружив в одной из них небольшое уплотнение.

— Красивая девушка, — улыбнулся господин Ли Ван Вэй. — Что, здесь болит? Надо рожать, кормить — тогда рассосется. Воина рожай, улана…

— Благодарю вас, господин посол, — прервал его хан, бесстрастно наблюдавший за процедурой. — А сейчас мы могли бы закончить наш разговор.

— Думаю, что утром конь будет здесь.

— Прекрасно, хотя я имел в виду не это.

— Очевидно, ваш поход на север?

— НАШ поход на север, — произнес хан с нажимом. — Если я правильно понял, нам была предложена помощь.

— Разумеется, достопочтимый хан, разумеется! Но что именно…

— Два дела. Первое: купить для нас на Красном Яру партию пищалей и припаса для огненного боя — пороха и пуль. Не будет припаса, шайтан с ним, купить хотя бы ружья. Второе: вывести конных урусов за крепостные стены, под наши сабли.

— Всех? — в голосе китайца сквозило сомнение.

— Как выйдет. Хоть сотней казаков меньше будет, и то нам легче.

— Если потребуется послать-получить известие — кто поможет?

— В Кзыл-Яр-Туре есть наши люди, они помогут.

— Кто они? Им можно доверять? — спросил господин Ли Ван Вэй.

— Они урусы, но доверять им можно, — кивнул хан.

— Почему же русские вам помогают?

— Нажились под московским царем, в степь хотят, в «кыргызы». А другие не так молятся, оттого и в леса уходят. Говорят, сами себя жгут. На Бирюсе такая артель стоит, лодки строит — и себе, и нам. До них доберетесь верхами, с нашим провожатым. Купите у них лодку, коней нам вернете. За белого коня даю товару на продажу, еды в дорогу. А поможете — век не забуду!

— Сделаю все, что смогу, достопочтимый хан. С почтительным поклоном китаец покинул ханскую юрту, выйдя в дикую, тревожную темноту, озаренную рыжими сполохами костров. С юга послышался слитный топот большого конного отряда — похоже, войска уже начали стягиваться в ханскую ставку. ***

Над степью опустилась ночь, но трое коней все так же рысили по натоптанной конной тропе, поднимаясь и спускаясь на пологих увалах. Всадники ехали молча, подремывая, говорить не было желания. Темные склоны сливались с небом, вдоль слабо сереющей дороги проходили черные тени могильных плит. Для Андрея все они были одинаково неразличимы, однако, не доезжая одной из них, всадник-кыргыз вдруг придержал лошадь, вгляделся в темноту, потом привстал на стременах и вгляделся снова. Увидев что-то, он обернулся к спутникам и жестом послал их в объезд — Андрея направо, Чена налево. Медленно вытягивая саблю, сам он тронул коня в направлении кургана. Теперь и Андрей увидел, что среди черных плит вроде бы шевелились какие-то тени. «А вдоль дороги мертвые с косами стоят. И тишина…»

Чена он потерял из виду, но кыргызин еще виднелся. Андрей вглядывался в черное шевеление впереди, как вдруг с могильника раздалось по-кыргызски: «Аман!»и почему-то по-русски: «Шухер, братцы!» Из темноты ударил огненный шар, тишина разорвалась грохотом пищального выстрела — лошадь кыргызина шарахнулась в сторону, унося свисающее тело. Тут же со стороны Чена донесся, нарастая, леденящий кровь, какой-то по-змеиному шипящий вой. Вой все усиливался, и в темноте показался бледный силуэт лошади. По мере сил подвывая в ответ, Андрей ударил пятками свою пегую, подгоняя ее к могильнику, — черные тени метнулись в темноту, и когда Андрей подъехал к разрытой могиле, он увидел лишь Чена, ковыряющего разрытую землю носком сапога. Тот нагнулся, вытащил из земли какой-то светлый предмет, обтер о траву и спрятал под куртку. Увидев Андрея, сразу заторопил его, не показывая находки:

— Пошли, пошли, еще бедолагу этого искать!

Лошадь обнаружилась неподалеку — мертвый кыргызин зацепился ногой за стремя, а кафтаном за какую-то степную колючку. Привязав его поперек седла, они тронулись было к дороге, как вдруг Чен остановился, вслушиваясь в ночной мрак. Издалека доносился нарастающий топот копыт — он стал четче, потом совсем приблизился, и глаза различили группу всадников, промчавшуюся по дороге.

— За нами? — шепнул Чен. — Ты где-то наследил?

— Представления не имею. Вроде бы нигде.

Они хлестнули коней и тоже двинулись по дороге, стремясь скорей уйти со странного места. Скоро дробный топот галопа вновь сменился мерной походной рысцой. Андрей с Ченом поехали рядом, лошадь с кыргызином чуть позади.

— Что ты подобрал? — спросил Андрей.

— Да так, странное что-то… Я сначала Ши-фу покажу, а уж он тебе, если сам захочет.

— Дело хозяйское. А кто там рылся?

— Бугровщики. В Китае таких полно, все могилы поразрыли. Странно только, что русские среди них. Или я ошибся?

— Да нет, вроде, не ошибся. — Андрей поправил левую руку, которую он подвесил на косынку, затем глянул, не съехал ли с седла мертвый кыргызин. — Интересно, как они с местными сговорились?

— Business is business, — пожал плечами Чен, — особенно ночной. Кстати, ты не сентиментален? Нет желания пообщаться с соотечественниками?

— Что я, братков не видал?

— Это правильно. Кстати, у меня есть предположение, что Красноярск, который мы собираемся посетить, как раз и населен такими вот братанами. Что ты об этом думаешь?

— Правая у меня в порядке. Да и левая скоро заработает, — ответил Андрей. — Разберемся.

Похоже, Чен и ждал чего-то в этом роде:

— Что ж, приятно слышать.

Лошади, пофыркивая, мерно рысили по темной дороге, покачивалось на одной из них остывающее тело. Впереди было тихо. Дрема вновь клонила головы, стягивала на глаза потяжелевшие веки. Где сейчас Мастер, где Таня, где кто? Да и сам-то он где? В пустоте между мирами несла его теплая живая лошадь, на бегу потряхивая ушами в черной — нет, уже чуть посеревшей предутренней мути. Чен прикемарил, голова упала на грудь.

Год назад Чен показывал Шинкареву Шаолиньский монастырь. Поездка туда была наградой за рискованную операцию, проведенную в азиатском порту. Заодно, по поручению Мастера, Чен должен был рассказать Андрею о китайских нравах и обычаях.

Андрей с некоторым волнением подошел к высокой красной стене, над которой нависал тяжелый выгнутый карниз кровли, покрытой толстой трубчатой черепицей. Черепица была старая, по ее темно-зеленой глазури сетью разбегались трещины. Ко входу вела высокая лестница, сложенная из серого гранита. Монастырь состоял из множества корпусов и дворов, отделенных друг от друга кирпичными стенами. Стены были окрашены грязноватой красно-розовой краской, понизу шел поблескивающий черно-золотой барельеф, изображающий драконов.

Дорожки и дворы были вымощены серыми шестиугольными плитками. Во дворах упражнялись монахи в просторных оранжевых одеждах, подпоясанных черными и желтыми поясами. Некоторым из упражняющихся Чен кивнул, как хорошим знакомым. Отвечая Чену, монахи улыбались, кивая и Андрею.

— Китайцы пожимают руки без поклонов, — говорил Чен, — и постоянно улыбаются. Улыбайся больше. Подарок протягивай обеими руками. Не бойся личных вопросов: семья, зарплата, даже группа крови. Ты тоже отвечай.

— Понятно. Еще что?

— Когда подзываешь человека, не ставь палец вверх — это обидно. Направь пальцы вниз и делай движения, как будто подгребаешь к себе. Дадут тебе визитную карточку — не клади ее в задний карман брюк, это тоже обидно. Только в передний или внутренний.

— Понятно.

— Сегодня в ресторане ты совершил ошибку. Оставил палочки торчащими из недоеденного риса.

— Этого нельзя?

— Так делают на кладбище. Сделать это в ресторане — все равно что пожелать смерти его хозяину.

— Почему ты говоришь о смерти?

— Именно на смерть завязаны все китайские церемонии. Ши-фу говорил как-то: «Церемонии — это игра, с помощью которой человек пытается поставить под контроль мир смерти». У этих, — Чен кивнул на монахов, отрабатывающих комплекс кунфу, — то же самое. Я не все понимаю, что говорит Мастер. Но он прав. Скажем, подарить часы — тоже пожелание смерти. Правда, только настенные или настольные. Наручные можешь дарить. — Андрей тогда машинально поглядел на свой «Ориент», купленный в Пекине за пару дней до визита в Шаолинь.

Сейчас, сидя на лошади, он тоже машинально повернул запястье — негромко прозвенел браслет, вырвав его из дремы. Чен спал, голова склонилась на грудь.

— Просыпайся, Чен, утро уже! Как думаешь, скоро приедем?

— Что? А-а-а, — тот широко зевнул, — скоро…

— Тихо! — оборвал его Андрей. — Слышишь что-нибудь?

— Где? — не понял Чен, но мгновенно насторожился.

— Слушай еще! Конный отряд?

— Э-э-э… да, похоже на то.

Спереди донесся слитный топот копыт, отдаленное ржание, еле слышный звон металла. Они остановили лошадей, Андрей соскользнул вниз, припав ухом к земле.

— Те самые? — спросил Чен.

— Нет, большой отряд. Идут с нами в одном направлении. Поедем не торопясь, сближаться не будем, — предложил Андрей.

Чен согласился, некоторое время снова ехали молча.

— Чен! — негромко позвал Андрей.

— Да?

— Я знаю, куда идет этот отряд. И куда он пойдет дальше.

Чен пожал плечами.

— Войска идут на войну, что ж тут удивительного? Их война на севере, это тоже ни для кого не секрет.

— А где наша война?

— Везде. Снова молчание.

— Это не ответ.

— Как угодно, — вновь пожал плечами Чен.

— Тогда ответь вот что: там, в Саянах, я ночью возил письмо. Этим… Ши-фу еще сказал… джунгарам.

— Держи-ка язык за зубами! — оборвал китаец. — А то быстро укоротят.

— Да ладно, я ж только тебе.

— Так что ты хочешь знать?

— Судя по всему, кыргызы собираются в поход на север — на Красноярский острог. Связано ли ночное письмо джунгарам с этим походом? Я ведь знаю, что было в письме — описание горного прохода через перевалы. Кыргызы пойдут на север, а джунгары ударят в спину — может такое случиться?

— Не знаю, — пожал плечами Чен. — Не интересуюсь. А тебе-то что? Да хоть и ударят, это же азиатская война — вчерашние союзники в спину бьют при первой возможности. Пора бы уж знать.

— Да я не о том. Наша миссия — может, и она с этим как-то связана?

— Миссии, трансмиссии, комиссии — это все к Ши-фу, — беспечно ответил Чен, — по мне, так чем меньше знаешь, тем лучше спишь.

— Я и вижу — дрыхнешь на ходу, чуть с лошади не сверзился.

— Три ночи не спал. Таскайся за тобой, черт знает куда… — Чен широко зевнул, прикрыв рот крупной жилистой ладонью, и тронул пятками Белого, подгоняя его на очередном подъеме.

Понемногу светало. За ближайшей горой показались высокие, но какие-то размытые, странно-удаленные вершины. «Там уже Енисей, за горой. А эти высокие горы на том берегу». Выехав на подъем, они увидели темные пирамиды хребтов, отсвечивающий сталью полукруг реки, многочисленные бугорки юрт на берегу. По склону, ведущему к селенью, спускалась темная кавалерийская колонна, поблескивающая крохотными остриями копий. С другой стороны, вдоль берега, подходил еще один отряд, понемногу втягиваясь в табор. «Каша-то нешуточная заваривается. Интересно, можно ли в этой ситуации довериться Мастеру? Идти против него — это самоубийство на девяносто девять и девять в периоде. И тем не менее…»

— О чем грустишь, товарищ? — хлопнул его по плечу подъехавший Чен.

— Да так. Поехали! — Андрей пихнул коня и двинулся по темному склону, повернувшись спиной к черноте запада и лицом к холодной голубизне востока.

Глава двадцать восьмая

Трое всадников — два живых и один мертвый — медленно ехали по военному лагерю, в который на глазах превращалась ханская ставка. С топотом и лязгом проезжали группы воинов, ревели навьюченные верблюды, вооруженные мужчины ставили все новые и новые юрты. Кыргызы поглядывали на приезжих равнодушно, без явной враждебности. Недалеко от большой ханской юрты, ожидая их, стоял Мастер — невысокий, совсем незаметный в этой круговерти стального лязга и конского топота.

— Расседлать, — не здороваясь, указал он на Белого и отошел вместе с Ченом.

Мертвого кыргызина молча унесли подошедшие воины, Белый был расседлан и вместе с другими лошадьми поставлен у коновязи. Сделав все, что нужно, Андрей уселся на землю, опершись спиной на седла, уложенные друг на друга. Приоткинулась завеса ханской юрты, оттуда выбежал воин, по виду не старше сотника, и вскоре небольшой отряд, с гиканьем проскакав через лагерь, скрылся на подъеме.

«За бугровщиками поехали. Да вряд ли кого найдут».

Мастер, поговорив с Ченом, тоже скрылся в ханской юрте, а Чен подошел к лошадям, кивнув Андрею:

— Бери седло с Белого и давай за мной.

— А сам не хочешь взять?

Можно было бы и окоротить этого китайца, но (вдруг подумал Шинкарев) лучше изобразить настоящего слугу Мастера — у него ведь такая «легенда». Кроме того, не хотелось цапаться с Ченом — ночью они хорошо говорили.

— Я коня поведу, — спокойно ответил Чен. Видимо, он тоже не хотел ссориться.

Чен отвязал Белого и повел его за Андреем. Когда они вышли на берег, солнце уже встало, над водой растянуло легкий туман, в прибрежных зарослях красно-прутника засвистели-зачирикали птицы. Густо унавоженный берег был сплошь истоптан круглыми следами копыт. Найдя место почище, Чен разделся и завел Белого в потеплевшую енисейскую воду. После купания Чен тщательно — ремешок к ремешку — взнуздал и заседлал коня. Тускло засветились оскаленные драконы на стременах, из-под светлой челки, на белой шерсти лба блеснула золоченая решма. Китаец как раз закончил, когда новый хозяин показался на берегу в окружении многочисленной свиты.

— Исчезни! — услышал Андрей сердитый шепот Чена.

«Этот, что ли, хан?»— подумал Андрей, отойдя за кусты. Заодно и отлил. Нет, хан Ишинэ не произвел на него особенного впечатления. Шинкарев увидел, как Мастер с поклоном передал хану узду.

— Хороший конь, — довольно произнес Ишинэ, оглаживая крутую конскую шею.

— В Китае говорят: «Хороший конь бежит вперед, увидев лишь тень плетки», — вежливо улыбнулся Мастер в редкие усы.

— Хороший конь, — повторил хан и вдруг птицей влетел в седло, сразу подняв Белого на дыбы. Тот сделал несколько прыжков, потом замер как вкопанный, чуя железную руку. Спешившись, хан любезно приобнял китайца за плечи, и они удалились, направляясь к площадке между юртами, заполненной народом. Андрей с Ченом направились туда же.

Шарканье шагов, тяжелое дыханье, грузное паденье тел, выкрики зрителей были слышны издалека. В нос ударил едкий запах мужского пота. Голые до пояса, мускулистые азиаты, охватив друг друга руками, старались провести бросок, не используя подножек и кулачных ударов.

— Я слышал, вы обучаете воинов, господин посол, — любезно осведомился хан. — Так ли это?

— Да, среди прочего. Но ваши воины не нуждаются в моем обучении, — столь же любезно ответил Мастер, кивнув на пыхтящих борцов, спины которых были обильно залиты потом.

— Возможно ли проверить это? Пусть один из ваших слуг покажет свое мастерство в состязании с моими людьми.

— Без сомнения, мой человек проиграет.

— Почему вы так уверены? По крайней мере, этот выглядит воином. — Хан небрежно кивнул в сторону Чена.

— Прошу понять меня правильно, достопочтимый хан. Я не учу своих людей ни драться, ни бороться — я учу их убивать.

— Ну и убьет одного-двух, беды не будет. Зато посмотрим. Так что?

— У меня другое предложение, достопочтимый хан, — поклонившись, произнес господин Ли Ван Вэй. — Я сам покажу свое скромное искусство. Прошу вас, выберите трех ваших воинов, любой силы и веса.

Мастер разделся до пояса и лег на землю, лицом вниз, подобрав под себя руки. Трое здоровенных кыргызов навалились сверху, плотно прижав его к земле. Китаец сделал несколько глубоких вдохов, затем, как-то утробно крякнув, шевельнулся — и степняков словно подбросила неведомая сила, расшвыряв в разные стороны.

Что-то дрогнуло у Шинкарева в груди. Когда Учитель выполнял нечто подобное, Андрей чувствовал все величие древнего Учения, преображающего разумом человеческое естество.

— Как называется это искусство? — помолчав, спросил хан.

— Кунфу.

— Забавное искусство… — задумчиво протянул степняк, — но когда тысяча всадников идет в атаку, можно ли их так же отбросить?

— Нельзя, достопочтенный хан.

— В таком случае проку в нем немного.

— Потому я и сказал, что ваши воины не нуждаются в моем обучении.

— Воистину так. И все же я хотел бы посмотреть на настоящий бой. Пусть этот покажет что-нибудь. — Хан посмотрел на Чена. В этот момент раздался частый топот копыт и показался Ханза-чазоол. Его вороной конь храпел, вскидывая голову, а чазоол горящими глазами впился в Андрея с Учителем. За ним виднелись еще несколько всадников.

«Черт его дери! Достанет теперь за пещеру. Найдет способ и достанет». На хана надежда слабая. Кто они ему? Значит, надо действовать на опережение. Раздвинув плечом передних воинов, Андрей вышел в круг.

— Я ученик господина Ли Ван Вэя! И я вызываю на бой благородного Ханзу-чазоола! — громко сказал он по-русски.

Мастер перевел, хан усмехнулся, чазоол, побагровев от ярости, схватился за саблю, ударив коня каблуками. Расталкивая столпившихся воинов, тонконогий вороной конь рванулся в круг. Андрей отпрыгнул в сторону.

— Без коней! Пешими! — громко потребовал он.

Чазоол вновь замахнулся саблей, но хан коротко и властно бросил ему что-то, и тот, скрипя зубами, полез с седла. Когда Ханза-чазоол вышел в круг с длинной саблей, предназначенной для рубки с коня, стало видно, что драться пешим он не привык. Это давало бы Андрею небольшой шанс, но тому было плевать на шансы. Андрей не собирался драться с чазоолом согласно правилам поединка — он собрался его убить.

— Дайте топор! — потребовал Шинкарев. Мастер вновь перевел, Андрею принесли топор с длинной прямой рукоятью. Оперев его о камень, он ударил каблуком. Обожженное листвяжное топорище выдержало удар. Подошел Мастер, поставил ногу на деревяшку, сделал ей едва уловимое волнообразное движение — топорище громко треснуло. Переломив его о колено (от рукояти остался полуметровый, расщепленный на конце обрубок), Андрей подкинул топор на руке, проверяя баланс. «Сойдет». Кыргызы, криками одобрившие демонстрацию Мастера, захохотали, видя, как Андрей поднял топор — вертикально над правым плечом. Чазоол, презрительно скривив рот, несколько раз ткнул саблей перед собой, явно собираясь погонять бестолкового уруса. Что с того взять — сломал хороший топор, упустив и так-то малый шанс. Андрей чуть отступил от сабли, чазоол, злорадно оскалившись, немного подался вперед. Кто-то из воинов подтолкнул Андрея в спину, чтобы тот не уклонялся от поединка. Ханза-чазоол отвел саблю для удара. Продолжая толчок воина, Шинкарев бросил корпус вниз и в сторону, одновременно резко метнув топор в противника. На таком близком расстоянии тот не успел уклониться. Топор с глухим ударом вошел в грудь, чазоол, захрипев, свалился на землю, дернулся пару раз и затих.

Наступила тишина. Степняки молчали. С их точки зрения, победа Шинкарева заслуживала лишь презрения, а не похвалы. «Да и плевать». Хан резко сказал что-то Мастеру, тот жестом позвал Андрея с Ченом, и они направились к коновязи. Там уже стояли три оседланные лошадки — довольно невзрачные «степняки», рядом две лошади под вьюками и трое вооруженных всадников охраны. Уехали тотчас же, быстро и молча.

На выезде из лагеря дорогу им пересекла очередная колонна всадников, а дальше в степи поднимались облака пыли — отряды все подходили и подходили.

«Похоже, всерьез они за Красноярск берутся».

— Простите, Ши-фу, можно вас спросить? — обратился Андрей к Мастеру.

— Спрашивай, — глухим голосом ответил тот.

— Что сказал хан после моего поединка?

— Это не было поединком. Это было подлым убийством.

— Это хан так сказал?

— Он сказал следующее: «Так дерутся урусы — собаки, не имеющие понятия о воинской чести. Теперь вы видите, почему нельзя покоряться им».

— Разве я не правильно поступил? По-моему, у нас не было выбора.

— «Выбор всегда есть»— не ты ли это говорил? — усмехнулся китаец.

Лошади поднимались на крутой подъем, всадники замолчали, подгоняя каждый свою.

— А почему меня не убили? — спросил Андрей, когда они снова поехали по ровной дороге.

— Потому что ты мой слуга, — спокойно ответил Мастер.

— А почему не убили вас?

— Потому что я императорский посол.

«Ой ли?! Нужен ты им, вот в чем дело! Нужна наша поездка на север, и именно в связи с их походом. А в чем задача — помочь хану взять город? Допустим. А мне как быть? Помешать их планам?»

— Простите, Ши-фу, можно еще спросить? — Вопрос давно вертелся у него на языке.

— Что еще?

— Русские правда так подло воевали?

— Это война. На войне все хороши, — махнул рукой Мастер, — но у вас, русских, нет понятия чести. И порядка тоже нет. Вот, скажем, такой исторический факт: когда русские впервые встретились с енисейскими кыргызами — еще в шестнадцатом веке, при Борисе Годунове, — в Тюмень для подписания пограничного договора поехал кыргызский бек, брат правящего хана. И поехал он с женой. Так вот эту самую жену тюменские люди побили и отобрали у нее соболью шубу. Как тебе такое? Естественно, что договор подписан не был. Да хоть бы и был — русские их постоянно нарушали, пытаясь продвинуться в степь.

— И как, продвинулись?

— В конечном итоге да, — кивнул Мастер.

— А к нынешнему времени?

— Практически нет. Несколько крупных экспедиций было уничтожено кыргызами и сибирскими татарами. Тем не менее на северной границе степей русские сумели удержаться, выстроив линию острогов: Кузнецкий, Томский, Ачинский, Красноярский.

— А сейчас кыргызы решили взять Красноярский острог? — спросил Андрей. — Вы намерены сделать так, чтобы они его взяли?

— Нет. Может, они и возьмут острог, но не с нашей помощью.

Сказано было твердо и честно, но когда господин Ли Ван Вэй говорил иначе?

Дальше снова ехали молча. Вскоре Енисей скрылся за цепью невысоких островершинных холмов, поросших жесткой, уже выгорающей травой. В траве качались розовые звездочки диких гвоздик, наливались темно-багровые шарики клубники. Неровный горизонт был размазан мутью горячего дня, раскаленные камни могильников, обсиженные птицами, покрыты дорожной пылью.

По пути на север степь снова менялась, уже в обратном порядке — выше стали холмы, расширились березовые рощицы на северных склонах, вдоль темных речек загустели черемушники, плотно перевитые смородиной и боярышником. У одной из таких речек устроили привал: кыргызы остались с лошадьми, Андрей и Чен были заняты костром и чаем, а Мастер, открыв один из тюков, разглядывал ханский товар — рулон толстой многоцветной ткани, вытканной узором из белых, желтых и фиолетово-красных полос.

— Что это за ткань? — спросил подошедший Андрей.

— Степная работа. Ты понимаешь что-нибудь в ткачестве?

— Ничего.

— Смотри, это интересно. — Господин Ли Ван Вэй перегнул ткань, показывая ее изнаночную сторону. — Видишь эти продольные нити? Их называют «основой», они толстые, сделаны из грубой некрашеной шерсти. Поперечные нити, или «уток», цветные и тонкие. Такую ткань называют «уточным репсом».

— Мне надо это знать?

— Почему нет? В Красноярске продадим ее, возможно, ты этим и займешься.

«Хочет отвлечь меня от более важных дел?»

— Сколько она стоит?

— В баксах? — усмехнулся Мастер. — Сколько базар даст. Пошли, чай готов.

Чай пили под черемухой, на которой уже налились завязи-ягодки, отливающие твердым зеленым лаком.

— Забыл тебя спросить, — повернулся китаец к Андрею, — как ты съездил на свадьбу?

— Да вроде нормально.

Машинально притронулся к синяку, уже наполовину рассосавшемуся.

— Молодые остаются у озера?

— Нет, уезжают. Кистим сказал, что боится опоздать.

— Куда опоздать? — Мастер спросил равнодушно, но Андрей уже научился различать в его голосе едва слышимую нотку интереса.

— Хан дал разрешение его роду откочевать в Хоорай, ближе к устью Сисима.

— Что такое Сисим?

— Таежная река. Течет с восточной стороны, впадает в Енисей недалеко от начала степей.

— Вот оно что… Наверное, русским не понравится этот уход. Как ты думаешь?

— Бунт, в сущности, — пожал плечами Андрей, — ясак давать не будут. Кому понравится?

— И что предпримут русские?

— Подавят бунт. Ушедших вернут силой, зачинщиков накажут. Мне так думается.

— Вот и мне так думается, — сказал Мастер и надолго замолчал.

После чая снова сели в седла, снова вверх-вниз по нагретым склонам, вспугивая грузных дроф и серых лисичек-корсаков, пока, наконец, не мелькнула с вершины — далеко еще, еле заметно — щетинистая темно-зеленая полоска.

— Тасхыл, — указал один из воинов. — Тайга. Степь йок, дальше нету.

Андрей оглянулся — его самого удивило чувство, неожиданно захлестнувшее грудь. Вдруг не захотелось ему покидать эту небольшую теплую землю, плавные, травянистые склоны под горячим голубым небом, обведенные шумящими березовыми рощицами — ярко-зелеными, исчерченными полосками белых стволов. Порыв северного ветра донес еле слышный шум таежного океана, его прохладный смолистый запах. Андрей знал, конечно, что едет он на войну, но не только в этой, земной войне было дело. На севере его ждало что-то неведомое, грозное, отчего сжималась грудь и еще раз, как за последнюю свою защиту, цеплялся взгляд за коричневые плиты курганов, встающие из желтоватой сухой травы. «Ладно, все там будем… — успокаивал он себя, —» Раннее небо» не выдаст, так и свинья не съест «. Но это не особенно помогало.