Кларк и Дивижн

Глава 3

Вту ночь никто из нас не заснул, хотя мы и без того были измучены долгим путешествием из Манзанара, сначала автобусом, а потом поездом. Мы не стали распаковывать чемоданы, которые мистер Тамура и Рой поставили перед камином в нашей двухкомнатной квартире. Хотя б окна стоило распахнуть, чтобы ночной воздух охладил спальню, но не было сил. Не сняв уличной одежды, мы лежали на кроватях, родители на одной, а я на другой, точно так же, как в лагере. Несмотря на то что кровать была вся моя, я держалась правой стороны, стараясь не вторгнуться на территорию Розы. Неужели она ушла навсегда?

На следующий день я собралась в отдел судебной экспертизы, к коронеру, увидеть тело. Необходимости в этом не было, Рой уже опознал Розу официально. Но я хотела увидеть ее своими собственными глазами. Не затем, чтобы удостовериться в том, что Роза мертва, а затем, что, пока ее тело оставалось непогребенным, я не хотела, чтобы она была там совсем одна. И поскольку я решила пойти, отец счел, что он должен тоже.

Никто не видел, как именно это произошло, известно было только, что на станции метро “Кларк и Дивижн” кто-то упал под поезд. Полиция прибыла на место происшествия через пятнадцать минут после того, как остановили движение. На рельсах нашли сумочку Розы. Все внутри было цело, только колесами поезда оторвало ручку.

Мы с отцом двигались, как сомнамбулы, когда садились в такси. Я не осознавала, что происходит вокруг, пока мы не вошли в морг. Пахло там отвратительно, кислятиной и чем-то химическим. Тело Розы, видимо, голое и переломанное, было накрыто простыней, натянутой до самого подбородка, но верхняя часть плеча оказалась открыта, и было видно, что рука оторвана. Папа тоже увидел, как страшно изувечено тело, и осел на пол. Я не кинулась его поднимать. Мы оба были в шоке.

Показалось, что я сама мертвею, окостеневаю. Разве это лицо моей сестры? Вся ее красота: розовый румянец, пухлые губы, лукавый взгляд – все пропало. Теперь это милое лицо, которое я так хорошо знала, было как человеческий череп, обтянутый чьей-то шкурой. Даже ее черные волосы, всегда любовно уложенные, потускнели, утратили блеск. Только родинка на правой щеке подтверждала, что в этом теле совсем недавно обитала душа Розы Муцуко Ито.

Я не смогла шевельнуться даже когда папа поднялся на ноги и, спотыкаясь, вышел из комнаты.

Не знаю, долго ли я так простояла, но в какой-то момент голос коронера-судмедэксперта прорвался сквозь шум вращающегося вентилятора. Он спросил, может, хватит уже, я кивнула, и он накрыл Розино лицо простыней.

– Могу я поговорить с вами, мисс Ито?

Коронер провел меня в свой кабинет. На полу и на письменном столе посреди комнаты высились стопки папок. Мне указали на деревянный стул на колесиках, который, когда я на него села, скрипнул и откатился. Все в моей жизни было непрочно и неустойчиво, даже пол в этом кабинете.

Коронер взял папку и лизнул указательный палец, намерившись перелистнуть страницу, но не перелистнул, а сразу приступил к делу.

– Ваша сестра сделала аборт. Это было недавно. Возможно, пару недель назад.

Его голубые глаза были цвета мраморных шариков, с которыми играл один наш сосед в Тропико.

– Вы ошибаетесь, – сказала я, удивив этим заявлением даже себя самое. Не в моих это было правилах, сказать хоть кому-то при власти, и особенно мужчине-хакудзину, что он неправ. Но с какой стати он упоминает такое отвратительное, преступное деяние, как аборт, когда моя сестра мертва? – Ее переехал поезд.

– Свидетельства аборта неоспоримы. Я обязан указать это в своем отчете. Но не это стало причиной смерти, которая определенно явилась результатом самоубийства.

То, что ему хватало духу решительно заявить, что Роза покончила с собой, хотя он ни малейшего представления не имел, что она была за человек, не укладывалось у меня в голове. Мне хотелось крикнуть ему в лицо, что моя сестра не стала бы себя убивать. Да к тому же за день до нашего приезда в Чикаго!

Судебный медик молча, в упор на меня посмотрел, и я поняла, что он пытается до меня донести. Она и покончила-то с собой, считал он, из-за нашего приезда – надо думать, со стыда за то положение, в каком оказалась.

– Роза так бы не поступила! – Мысленно я выкрикнула это во всю силу своих легких, но слова, слетевшие с моих губ, были едва слышны.

– Мне жаль, что именно я вынужден вам это сказать, – произнес он.

Я поняла, что переубедить его не удастся.

– Я могу забрать ее вещи?

Не хотелось, чтобы хоть что-то Розино осталось в морге.

– Все, что было в сумочке, сейчас в полиции.

– А ее платье?

– Нам пришлось его срезать. Оно было все в крови.

– Я хочу ее платье.

– Оно тоже в полиции.

Я уставилась на него. Это правда? Я не могла понять.

– Мне нужен адрес полицейского участка.

Участок располагался на Западной Чикаго-авеню, 113 – я попросила его записать адрес мне на бумажке. Сделав это, он встал.

– Что ж, – сказал он, – мы отправим тело в похоронное бюро сразу, как только получим от них запрос.

Папа ждал меня перед зданием, низко надвинув шляпу на заплаканные глаза. Было пронзительно ясно, что наша жизнь изменилась непоправимо.

С Огден-авеню мы вернулись на такси. Мне пришлось отдать водителю бо́льшую часть денег, что были у меня в кошельке. В здании на Ласалль-стрит, где Роза забронировала для нас жилье, располагалось более ста квартир, и единственная свободная оставалась на верхнем этаже. Мистер Тамура снова и снова извинялся за это, когда привез нас сюда накануне. “С жильем очень сложно, так как многие освободились из лагерей”. Но зато там было две комнаты: спальня и столовая – сущая роскошь, когда массе народу приходилось ютиться в студиях, порой даже по шести человек в комнате.

Мне пришлось пошерудить ключом в скважине, чтобы открыть дверь. В квартире было жарко и душно. Наши с папой чемоданы так и стояли перед камином. Рой, обещавший вчера зайти к нам после работы, один сидел за столом, деревянным, наверное, из ореха. Тут из всей мебели только и было, что этот стол, наши кровати да пара стульев. На столе стояли две банки пива, лежала развернутая газета, и еще валялись три продовольственные книжки и несколько брошюр, оставленных нам мистером Тамурой. Полноценной кухни в квартире не было, только уголок с раковиной, плитой и холодильником, в который еще нужно было загрузить кусок льда. Скудновато, но все же больше, чем имелось у нас в лагере.

Я не стала здороваться с Роем. Какой смысл?

– Где мама?

– Спит. Доктор дал ей снотворное.

Хотелось бы мне, чтобы тут в Чикаго можно было обратиться к кому-то из наших калифорнийских врачей-иссеев. Но большинство их было еще в заключении. Свыше ста тысяч американцев японского происхождения находились в десяти концентрационных лагерях, разбросанных по стране, им тоже требовалась медицинская помощь.

– Я принес сэндвичи, – сказал Рой.

– Папочка, еда, – позвала я отца, который еще стоял у двери, будто вошел в чужой дом. – Рой принес сэндвичи. Тебе нужно поесть.

Папа медленно прошел на середину столовой и склонился в поклоне так низко, что макушкой почти задел край стола. Он сказал по-японски:

– Спасибо вам за все, что вы для нас сделали.

– Ну что вы, оджисан, дядюшка. Я так вам сочувствую. – Мне показалось, что голос у Роя дрогнул.

Я пошла к кухонному столу за упаковкой с сэндвичами. Когда я обернулась, папы уже не было, как и одной банки пива. Поморщившись, я собралась пойти в спальню и отругать отца за то, что пьет натощак, но Рой меня придержал.

– Оставь его, Аки. Ему нужно побыть одному. – Он допил остатки своего пива. – Это было ужасно, да? Увидеть ее такой.

Во мне вспыхнуло странное желание защитить мертвую Розу. С чего это Рою вздумалось обсуждать, как она выглядит?

– Что вообще случилось? Ты был с ней?

Рой покачал головой.

– Полицейские пришли к ней домой, и одна из ее соседок позвонила мне на работу. Они сказали, что это, вероятно, самоубийство.

– Ты же знаешь, что Роза ни за что бы себя не убила.

– Ну, тогда, значит, несчастный случай.

Я не осмелилась заговорить об аборте, когда родители рядом, в соседней комнате.

– У Розы был парень?

Рой нахмурился.

– Насколько я знаю, нет. Или она что-нибудь тебе говорила? – Мы услышали, как скрипнула дверь спальни, а затем шаги отца по выложенной плиткой ванной. – Что ж, я, пожалуй, пойду.

– Мне нужно кое-что с тобой обсудить, срочно, – сказала я, приглушив голос.

Рой понял, что я хочу, чтобы разговор был не при родителях.

– Ну, может, как-нибудь выпьем.

– Я не пойду с тобой в бар, Рой.

В лагере поговаривали, что Рой позволяет себе лишнее, например, прижимается к девушкам на танцах.

– Завтра у меня смена на кондитерской фабрике. Там есть закусочная неподалеку. Годится?

Я записала название и адрес закусочной в блокнот, который был у меня в сумочке. Мы договорились встретиться на следующий день.

Поставив пустую банку на стол, он кивнул на газету.

– Там заметка о Розе. Может, ты не захочешь, чтобы твои родители ее прочитали, – сказал он и вышел за дверь.

Заметка в “Чикаго дейли трибьюн” была совсем коротенькая, размером со спичечный коробок: женщина попала под колеса поезда на станции метро “Кларк и Дивижн”. Ни имени, ни описания внешности. Полиция расследует происшествие, которое произошло в шесть часов вечера два дня назад.

Ради своей семьи я надеялась, что больше никаких заметок не напечатают. Но, с другой стороны, я не могла допустить, чтобы Роза исчезла в спичечном коробке.

Хотелось упасть в забытье, но я знала, что не сомкну глаз в постели рядом с родителями. И в лагере было не сахар, но теперь, когда у нас такое горе, я просто дышать не смогу. Нужно чем-то себя занять, что-то сделать.

Было всего семь вечера, и на улице еще не стемнело. Я достала из сумочки ручку и, оторвав край газеты, написала:

Сложив в несколько раз газетную страницу с заметкой про Розу, я спрятала ее в сумочку. Затем достала последнюю полученную от сестры открытку, ту, что с картинкой отеля “Марк Твен”, в которой был указан адрес ее квартиры на Кларк-стрит. Перелистав брошюрки “Добро пожаловать в Чикаго”, которые выдавались переселенцам, отыскала в одной из них сложенную втрое карту центральных районов города.

Выйдя, я подергала дверь, убедиться в том, что она заперта.