Классициум (сборник)

Эрнест Хемингуэй родился 21 июля 1899 года в привилегированном пригороде Чикаго – городке Оук-Парк, штат Иллинойс, США. Любимые занятия в детстве – чтение книг и рыбалка. Литературное призвание проявилось еще в школьные годы: Эрнест дебютировал в небольшой школьной газете. В основном он писал репортажи о спортивных состязаниях, концертах. Особенно популярными были ехидные заметки о «светской жизни» Оук-Парка. И уже в те годы он твердо решил стать писателем. Первые рассказы были напечатаны в школьном журнале «Скрижаль» в 1916 году. «Суд Маниту» – сочинение с северной экзотикой, кровью и индейским фольклором. В следующем номере Эрнест напечатал новый рассказ «Космос не для нас» – о закоснелости жителей городка. Юный Эрнест начинает интересоваться достижениями России в деле покорения космоса.

После выпуска из школы Хемингуэй не поступил в университет, как требовали родители, а переехал в Канзас-Сити, где устроился работать в местную газету «Star». Здесь сформировался его литературный стиль и привычка быть всегда в центре событий. Работать пришлось полицейским репортером – Эрнест знакомился с притонами, сталкивался с проститутками, наемными убийцами, бывал на пожарах и происшествиях. 20 января 1920 года он переезжает в Торонто, где пишет очерки для газеты «Toronto Star».

В 1921 году Эрнест женится на молодой пианистке Хэдли Ричардсон и вместе с ней отправляется в Москву, город, о котором давно мечтает. Он изучает русский язык, много путешествует по стране, знакомится с местными обычаями. Более всего он интересуется космическими достижениями. В Москве молодой Хемингуэй знакомится с Циолковским, большим энтузиастом идеи покорения космоса. Он пишет серию очерков об этом замечательном человеке и отправляет их в «Toronto Star». К сожалению, Хэдли не разделяет восторгов мужа: Россия оказывается для нее слишком чужой страной. В 1924 году супруги переезжают в Париж. В Париже Хемингуэй делает наброски романа «Внешние воды» – истории экзальтированного французского художника, мечтающего отправиться в космос, но ровным счетом ничего не делающего ради исполнения своей мечты. Роман не был закончен. Парижская жизнь затягивает писателя: салоны, случайные знакомства, «золотая молодежь», хлынувшая в Европу в поисках дешевых развлечений, прожигатели жизни. В 1927 году к писателю приходит первый настоящий успех. «И восходит солнце (Фиеста)» – пессимистичный, но в то же время блистательный роман о «потерянном поколении» молодых людей, живших во Франции и Испании 20 х годов, вызывает бурю восторгов и обсуждений в Европе.

В 1929 году выходит роман «Прощай, космос!», в котором Хемингуэй использует наброски «Внешних вод». Роман, во многом автобиографичный, о молодом американском журналисте, который в силу обстоятельств отказывается от мечты. Роман не пользовался большим успехом. В декабре 1929 года Хемингуэй разводится с Хэдли Ричардсон, а в 1930 году возвращается в США. Он селится в городке Ки-Уэст, Флорида. Здесь он ловит крупную рыбу, путешествует на своей яхте к Багамским островам, Кубе и пишет новые рассказы. Постепенно к нему приходит слава большого писателя. Всё, что пишет Хемингуэй, мгновенно публикуется и расходится огромными тиражами. В 1931 году Хемингуэй совершает краткий визит в Россию и становится свидетелем запуска космического корабля «Святогор 1», совершающего первый орбитальный полет.

С 1932 по 1939 год Хемингуэй живет в Париже, путешествует, переписывается с Циолковским и Королевым. Он на время забрасывает писательство. В 1939 году писатель переезжает на Кубу, где возобновляет литературную деятельность. В 1940 году выходит роман «Куда звонит ракетчик» о тяжком труде конструкторов ракет. В романе используются элементы биографии талантливого инженера Сергея Павловича Королева. В 1952 году появляется повесть «Старик и море» – о героическом и обреченном противостоянии силам природы. В 1953 году Эрнест Хемингуэй получил за эту повесть Пулитцеровскую премию. А в 1954 году исполняется давняя мечта Хемингуэя – на ракете «Витязь 2» он отправляется в космос. С 1954 по 1960 год писатель живет на Венере, охотится и рыбачит, общается с колонистами, ведет дневник. В это время появляются такие его рассказы, как «И ракета взлетит!» и «За ракетодромом, в тени деревьев», а позже – роман «Острова в бесконечности». В начале 1960 года писатель покидает Венеру и возвращается на Землю, в США, Кетчум (штат Айдахо).

Хемингуэй страдал от ряда серьезных физических заболеваний, в том числе от гипертонии и диабета, однако для «лечения» был помещен в психиатрическую клинику Майо, где психиатр игнорировал эти очевидные факторы и занимался только «психическими расстройствами». В качестве лечения применялась электросудорожная терапия. После двадцати сеансов Хемингуэй утратил память и способность формулировать мысли письменно: когда потребовалось, он не смог написать даже нескольких слов официального приветствия. Вот что сказал об этом сам Хемингуэй: «Эти врачи, что делали мне электрошок, писателей не понимают… Пусть бы все психиатры поучились писать художественные произведения, чтобы понять, что значит быть писателем… какой был смысл в том, чтобы разрушать мой мозг и стирать мою память, которая представляет собой мой капитал, и выбрасывать меня на обочину жизни?»

2 июля 1961 года в своем доме в Кетчуме, через несколько дней после выписки из психиатрической клиники Майо, Хемингуэй застрелился из любимого ружья, оставив предсмертную записку. В записке было всего два слова: «Прощай, космос».

Глава первая

Из окна четвертого этажа гостиницы открывался прекрасный вид на строящийся космодром. Космодром недавно окружили бетонным забором. С севера к забору вплотную подступал лес. Стволы сосен казались белыми из-за бабочек, которые их облепили. Ветер раскачивал ветви и срывал круглые синие листья и относил их к космодрому, а на месте сорванных очень быстро вырастали новые листья. Как только ветер стихал, над верхушками сосен начинали кружить желтые птицы, охотящиеся на бабочек. Бабочки искали убежище и, не умея толком летать, как снежная крупа, сыпались на выжженное поле космодрома. Вдоль стен ходили люди в желтых жилетах и в масках, с распылителями в руках, и травили бабочек. Фургоны, роботы-погрузчики и бульдозеры постоянно въезжали в ворота и выезжали из ворот космодрома, и всё это гудело, шуршало, вопило, и в первые свои ночи на Венере Джон Смит никак не мог уснуть. По ночам он спускался в ресторан и заказывал бутылку виски, и льда в блестящем ведерке, и лимон, и щепотку соли к нему, а затем доставал толстую тетрадь и писал. Лед обычно успевал растаять, прежде чем молодой человек погружался в болезненную дрему.

Случалось, к нему присоединялась женщина лет тридцати-тридцати пяти, изящная, белокожая, в черном комбинезоне с множеством карманов и «молний». За беседой с ней виски и лед заканчивались очень быстро.

Женщину звали Элизабет.

– Вы не знаете, почему эти деревья за окном называют соснами? – спросил однажды Джон Смит.

Элизабет пожала плечами.

– Ерунда какая-то, – сказал Смит.

– На этой планете всё – ерунда.

– Я хочу сказать, что у венерианских сосен – листья, – сказал Смит. – Листья, а не иглы, как у настоящих сосен.

– Да, – сказала Элизабет.

– Вам не кажется это нелепицей?

– На этой планете мне всё кажется нелепицей.

Смит посмотрел на нее так, будто впервые увидел, и отметил, что сегодня у Элизабет круги под глазами, и тонкие пальцы, вцепившиеся в столешницу, вздрагивают, и появились морщинки – как трещинки в коре старого дерева, а глаза потускнели. Смит подумал, что почти ничего не знает о женщине, что сидит напротив, и что все эти ночи она больше слушает его, а сама говорит очень мало и часто отвечает невпопад.

– Послушайте… – сказал он.

– Да?

– Послушайте, Элизабет, – повторил он, смущаясь. – Зачем вы прилетели на Венеру?

Она кротко улыбнулась, и Смиту показалось, что его обволакивает что-то теплое, ласковое. Он ждал ее ответа, но она молчала, сцепив руки в замок.

– Я не хотел вас обидеть, – сказал Смит.

– Я знаю, – сказала Элизабет и положила руку ему на запястье. – Не переживайте, Джон.

– Я пытаюсь понять, что такой красивой женщине понадобилось в джунглях Венеры.

– А что вам понадобилось на Венере, Джон?

Джон Смит покраснел. Он плеснул виски в стакан себе и Элизабет, затем достал щипцами, и кинул в виски пару кубиков льда, и поднял стакан.

– Скажите тост, – попросила Элизабет.

Он замялся: раньше она не требовала сказать тост, и ему ничего не шло в голову.

– Тогда я скажу, – заявила Элизабет. – И ракета взлетит!

Они молча выпили и отставили стаканы. Элизабет достала из кармана портсигар, вытащила дрожащими пальцами тонкую сигарету, французскую, с вкусовым фильтром. Джон протянул ей зажженную зажигалку, она благодарно кивнула и закурила. Табачный дым пах шоколадом, и Джон отчего-то вспомнил об одной улочке в Париже, где каждый камень и каждый кирпич пропахли шоколадом, а еще ванилью и корицей, и где каждый второй дом занимает кондитерская, и двери кондитерских постоянно распахнуты, и мальчишки разносят сладости в плетеных корзинах и громкими голосами зазывают покупателей. Джон жил в каморке на втором этаже над магазином, где продавались шоколадные пирожные, шоколадные торты и шоколадные конфеты, и с тех пор слова «Париж» и «шоколад» слились для него в единое целое.

– Вы – удивительный человек, Джон, – сказала Элизабет.

– Почему?

– Вы даже не спросили, откуда взялся такой чудный тост.

– Вы бы всё равно не ответили, – сказал Смит.

Она засмеялась, перегнулась через стол и потрепала его по щеке, и в ее движении не было желания унизить, не было эротического подтекста, в ее пальцах жила лишь ласка и забота, и Джон Смит подумал, что она относится к нему как к любимому, но непутевому младшему брату.

– Я прилетел сюда за впечатлениями, – заявил он.

– Вот как, – сказала Элизабет.

– Дело в том, что я писатель.

Элизабет промолчала.

– Что скажете?

– Вы так молоды, – сказала она.

– Вы тоже, – сказал он.

– Ох, не льстите мне.

– Это правда.

Она промолчала, и стало так тихо, что Джон услышал, как качаются сосны, как гудит ветер в трубах, как похрапывает темнокожий мальчишка-официант в темном углу залы, как гремит посуда на кухне и как сонно переругиваются повара и слуги, как жужжит мошкара и как где-то глубоко под полом, под землей шевелится что-то чужое, инородное, что-то такое, что совсем не радо появлению землян на Венере, и ему стало страшно, и он захотел поскорее поделиться своими мыслями с Элизабет, чтоб избавиться от страха, и поднял на нее глаза, но в этот самый момент она поднялась, развернулась и молча ушла.

От нее остался легкий запах духов: легкий и пряный.

– До свиданья, Элизабет, – сказал Джон Смит.

Он даже не понял, услышала ли она.

Глава вторая

Когда Джон Смит привык к Венере, когда впервые сумел вволю отоспаться, когда ему перестало чудиться что-то враждебное и чужое под ногами, он решил, что пора навестить Ивана. Прижав к голове шляпу, чтоб не унесло ветром, и наклонив голову, он быстро шагал вдоль стены, стараясь не наступать на копошащихся на асфальте белых бабочек.

Иван жил в пристройке, приткнувшейся к гостинице с запада. Это был двухэтажный домик, сооруженный меж трех сосен, расположившихся треугольником, и Иван жил в центре этого треугольника. Дверь в дом как всегда была открыта, и на ней висела табличка на трех языках с надписью «ВХОДИТЕ», и Джон Смит, постучавшись и не дождавшись ответа, вошел. Иван спал, откинув голову назад, сидя за столом, заваленным бумагами; он храпел, и бурая кошка сидела на столе, среди бумаг, и заунывно мяукала, тычась мордочкой Ивану в грудь. Иван был человеком богатырского сложения, краснолицым, с большими волосатыми ручищами, огромными волосатыми ноздрями, совершенно лысый и лоснящийся от пота, хотя в доме было прохладно – и всё в нем было большое и преувеличенное. Джон Смит задумался, как поделикатнее разбудить Ивана, но тут зазвонил телефон, стоявший где-то под столом, Иван мгновенно протянул ручищу вниз и, не раскрывая глаз, поднес трубку к уху.

– Алло, – сказал Иван. – Да. Да. Да. Нет. – Он повесил трубку и раскрыл глаза. Раскрыв глаза, Иван прежде всего посмотрел на кошку и сказал по-русски: – Брысь!

Кошка рассерженно мяукнула и спрыгнула со стола.

– Сладу с ней нет, – сказал Иван.

Джон Смит пожал плечами.

– Присаживайтесь, – сказал Иван.

Джон Смит сел напротив него.

– Акклиматизировались? – спросил Иван.

– Да.

– Превосходно.

Иван зашуршал бумагами, будто что-то искал, и Джон подумал, что этому великану место на боксерском ринге, или среди деревьев с топором в руках, или на стройке века, или у кузнечных мехов, но никак не среди бумаг.

– Простите, – сказал Иван.

– Да?

– Я забыл ваше имя, – признался богатырь.

– Джон, – сказал молодой человек. – Джон Смит.

– Такое обычное имя, – сказал Иван. – Немудрено, что я забыл.

Джон пожал плечами.

– Но ваш внешний вид я запомнил, – заявил он. – Вы не похожи на тех хлюпиков, что прилетают сюда в поисках дешевой романтики. Вы крепкий человек, Джон. В вас чувствуется сила.

Его грубоватая честность понравилась Смиту.

– Итак, – сказал Иван, – вы хотите увидеть настоящую Венеру, верно?

– Верно, – сказал Смит.

– Всё, что вы видели до сих пор, – заявил Иван, разводя руками, – это не Венера; это жалкий огрызок Венеры, зараженный присутствием человека. Бетонный забор – это не Венера. Уродливая гостиница – не Венера. Дома поселенцев, выжигающих вокруг себя всю живность в пределах пары километров, – это уж, конечно, не Венера. Да и как это может быть Венерой, скажите на милость?! – Он стукнул кулаком по столу и раздраженно бросил: – Эти хлюпики прилетают в прекрасный новый мир и делают из него жалкое подобие мира старого.

Джон улыбнулся: положительно, этот человек ему нравится.

– Вы знаете, что такое настоящая Венера, Джон? – спросил Иван.

Джон понял, что ответа не требуется и благоразумно промолчал.

– Я вам покажу. Кис-кис. Иди сюда, Мурка.

Кошка, мяукнув, подбежала к Ивану, и он протянул руку, и схватил ее за шкирку и приподнял над столом, показывая Джону так, чтоб он мог внимательно разглядеть животное. Джон послушно уставился на кошку и вздрогнул, заметив, что у зверя под пушистым подбородком шевелятся щупальца, серые и склизкие; щупальца росли из тела кошки, и Джон почувствовал, как к горлу подступает кислый комок, сглотнул и, не выдержав, отвернулся – зрелище было отвратительным.

Иван удовлетворенно кивнул и отпустил кошку.

– Настоящая Венера во всей своей красе, – хмыкнул он. – Мурка живет с этим паразитом уже два года, я возил ее к ветеринару, и это был, черт возьми, лучший ветеринар из тех, которых можно найти на захудалой планете, и ветеринар исследовал мою Мурочку в течение недели, и знаете, что он сказал, Билл?

– Джон, – сказал молодой человек. – Меня зовут Джон.

– Он сказал, Билл, – заявил Иван, – что моя старая кошка, которой, как я думал, осталось жить год, от силы два, помолодела, когда в нее проник этот чертов паразит, и что, может быть, – может быть! – я наткнулся на золотую жилу.

Иван вздохнул, сунул руку под стол и достал бутылку водки и два граненых стакана. Налил себе и, не спросив, – Джону.

– Как вы думаете, – сказал он, – Билл… Билл, верно? Как вы думаете, Билл, я на самом деле наткнулся на золотую жилу? Ответьте честно: позволили бы вы паразиту проникнуть в ваше тело ради обретения вечной молодости?

Джон представил, как скользкие щупальца висят под подбородком, как что-то мерзкое шевелится под кожей, и содрогнулся от отвращения, но тут же подумал, что вечная молодость, возможно, стоит того, и ответил честно:

– Я не знаю.

– Вот и я не знаю. – Иван залпом осушил стакан. – Конечно, мне хочется сказать: конечно, я бы не позволил! Но мы с вами молоды, Билл. Как мы ответим лет через двадцать? Кто знает. – Он утер губы рукавом и заявил невпопад: – А Мурку я им не отдам. И другого такого паразита им век не сыскать – по крайней мере, не в ближайшее время: я сам не знаю, как и где моя дуреха его подцепила.

– Вы – благородный человек, – сказал Джон.

– А вы – глупый турист, – заявил Иван. – Глупый турист, который начитался восторженных статей о Венере в «National Geographic». А статьи эти, Билл, писали хлюпики, которые, прилетев сюда, не вылезали из отеля. Вот вам еще одна правда о планете. Вы – глупый турист, – добавил он, не давая Смиту возразить, – но, черт возьми, вы мне нравитесь. Я вижу в вас искру. – Он погрозил Джону пальцем. – Однако если Венера покалечит вас вместо того, чтоб подарить вечную молодость, не приходите ко мне жаловаться, слышите? Я вас предупредил. – Он грозно уставился на Джона. – Скажите, Билл, я вас предупредил?

– Вы меня предупредили, – сказал Джон Смит.

– Мурка, я его предупредил? – спросил Иван у кошки.

Кошка свернулась клубком, уложив щупальца на пушистый хвост.

Иван протянул Смиту шариковую ручку и несколько желтоватых листов, испещренных машинописным текстом.

– Это контракт, – сказал Иван. – Распишитесь тут, тут и здесь.

Глава третья

В салоне летящего геликоптера было шумно, но все-таки не так шумно, как ожидал Джон Смит. Разговаривать можно.

Мужчина, которого звали Питер, высокий блондин в армейских брюках и кожаной куртке на голое тело, загорелый, с улыбкой до ушей, не сходившей с насмешливого лица, наклонился к Джону.

– Скажите, Иван показывал вам свою кошку? – спросил Питер.

Джон кивнул.

– А?! – закричал Питер.

– Да, – ответил Смит.

Питер удовлетворенно кивнул.

– Скажите, а Иван говорил вам, что она обрела вечную молодость?

Джон кивнул и поспешно добавил, заметив, что Питер снова собирается кричать ему в ухо:

– Да, говорил.

Питер захохотал:

– Боже, он не меняется! Надеюсь, вы не поверили ему?

Джон пожал плечами.

– А?! – закричал Питер.

– Он говорил убедительно! – закричал Смит.

– Конечно! Он всегда говорит убедительно, у него такая работа! Но он врет: ей– богу, врет!

Джон промолчал. Шумный сосед раздражал его. К тому же Смита больше интересовал пассажир геликоптера, сидевший напротив. Элизабет. Всё в том же черном комбинезоне со множеством карманов и «молний» она примостилась на краешке сиденья, вжав руки в колени, и смотрела наружу, на бурлящее синее море деревьев, на облака мошкары и тучи листьев, взмывающих над джунглями и опадающих сухим дождем. Элизабет словно не замечала Джона, не замечала никого в салоне, и Джон Смит мог только гадать, о чем она думает, глядя на творящийся внизу хаос.

Рядом с Элизабет сидел мужчина, одетый, как охотник; на нем были тяжелые армейские ботинки, соломенная шляпа, надвинутая на глаза, в крепких руках он сжимал зачехленное ружье. Он дремал или притворялся, что дремлет.

– Сами подумайте! – кричал Питер. – Если бы кошка в самом деле обрела вечную молодость, ее бы давно забрали ученые!

– У нее щупальца на морде, – сказал Смит.

– Паразит? – Питер захохотал. – Их полно на Лазурных островах. Не советую заиметь себе такого. Хирургическое вмешательство обойдется в кругленькую сумму. Если, конечно, сразу не умрете от токсинов. Вы знаете, я видел человека, в которого проник паразит. Он весь посинел и дергался, когда шел, а изо рта у него постоянно текла слюна, и ему нечем было заплатить за операцию, чтоб удалить паразита. Ужасное зрелище. Говорят, его парализовало, но он выжил. Только разве это жизнь? Я думаю, лучше бы он умер.

– Может, его еще вылечат, – сказал Джон Смит.

– Не смешите меня.

Питер похлопал Смита по плечу.

– Иван сказал, что паразит – единственный в своем роде?

– Да.

– Сами подумайте! Он заманивает туристов выдумками!

Джон Смит пожал плечами. Он допускал, что случайный сосед прав. И тем не менее Питер выводил его из себя: и своей насмешливой улыбкой, и своей позой – он небрежно развалился в кресле и джунгли его, кажется, вообще не интересовали, и своим громким настырным голосом. То, что блондин говорил об Иване, Джона раздражало больше всего. Смит подумал, что Иван, наверное, искренне верит в свои фантазии – если это фантазии, конечно. Ему не хотелось думать, что Иван – прожженный лжец, готовый на всё ради того, чтоб продать билет на экскурсию в дикие венерианские джунгли.

– Если Иван такой лжец, почему вы воспользовались услугами его агентства? – спросил из-под шляпы человек, которого Джон окрестил охотником.

Питер ухмыльнулся:

– Остальные – еще большие лжецы.

Охотник хмыкнул.

– Такое чувство, что планета в ярости, – сказала Элизабет.

Мужчины повернули к ней головы.

– Что? – спросил Питер.

– Посмотрите на джунгли: они похожи на человека, который в бессильном гневе пытается нас достать.

Питер рассмеялся.

– Леди, у вас богатое воображение!

– Может быть, – сказала Элизабет.

– Мы чужие здесь, – сказал охотник. – Мы как вооруженный грабитель, который вломился в чужой дом. На нашей стороне сила, и хозяева ничего не могут с этим поделать. – Кончиком пальца он приподнял поля своей соломенной шляпы, и Джон увидел его глаза, зеленые и жесткие, и кривящиеся тонкие губы, и узкий шрам на щеке, и недельную щетину, и седые волосы, прилипшие к потному лбу, и глубокие морщины на загоревшем до черноты лице, – охотнику было далеко за сорок.

– В свою первую охоту, десять лет назад, мы преследовали семейство рысей, – сказал охотник. – Местные рыси мало похожи на земных; это крупные твари размером с носорога, очень кровожадные; их шкуры ценятся у поселенцев. Мы надеялись на большую добычу. А знаете, что мы получили? – Он исподлобья посмотрел на Смита. – Ничего. Мы ничего не получили. Деревья вставали у нас на пути. Мириады насекомых жалили нас. Травоядные твари бросались под ноги, пытаясь сбить с ног. Земля под ногами размягчалась и превращалась в болото. Мы оказались неподготовлены к тому, что мы слишком чужие для этого мира. Что вчерашние враги объединятся, чтоб убить нас. – Он надвинул шляпу на лицо. – Во время той охоты погиб мой друг. С тех пор я охочусь сам, потому что не хочу видеть, как гибнут мои друзья. Прошло десять лет. Мне кажется, что джунгли привыкли ко мне и уже не воспринимают, как чужого.

– Вы не хотите видеть, как гибнут друзья? – переспросил Питер. – Наверно, у вас друзей теперь и вовсе нет. Я прав?

Охотник молчал. Питер наклонился к Смиту и сказал достаточно громко, чтоб охотник мог услышать:

– Думаю, этот человек работает на Ивана. Сами видите: он пытается поддержать в нас интерес к туристической прогулке нелепыми байками.

– Вы не верите людям, – сказал Смит.

– У меня нет для этого оснований, – сказал Питер.

– Дайте воды, пожалуйста, – попросила Элизабет.

Джон Смит не понял, к кому она обращается, но протянул ей фляжку. Элизабет взяла фляжку в обе руки, открутила тонкими белыми пальцами крышку и сделала жадный глоток. Она замерла и закрыла глаза, и Джон смотрел на ее потрескавшиеся губы, смоченные каплей воды, на ее бледное лицо, на румянец на скулах и вдруг подумал, что женщина больна. Возможно, ее укачало. Смит наклонился к ней и дотронулся до ее руки. Элизабет вздрогнула и открыла глаза.

– Вам нехорошо? – спросил Смит.

– Я в порядке, спасибо, – сказала Элизабет.

Она вернула Смиту фляжку.

Джон посмотрел на часы.

– Мы скоро прилетим. Иван говорил, что возле руин есть поселок. Можно поискать врача.

– Спасибо, – сказала Элизабет. – Не надо.

Глава четвертая

Геликоптер сел на плато, возле самых руин. Смиту было страшновато выпрыгивать из геликоптера на венерианскую траву: он слишком привык к бетону под ногами. Но трава оказалась похожа на земную, податливая и мягкая, и у Смита создалось впечатление, что он ходит по роскошному персидскому ковру. Джон отчаянно захотел лечь на траву, как он делал когда-то на Земле, лечь и смотреть на чужое небо и на чужие облака и на чужих птиц. Но он не смог себя заставить: нелегко привыкнуть к тому, что трава синяя и покрыта чем-то вроде бесцветной слизи.

Горы, встававшие стеной на востоке, защищали руины от ветра. В развалинах древнего города царили пыль и забвение, и Джон с удивлением понял, что руины не вызывают в нем никаких особенных чувств, что нечто подобное он видел и в Греции, и в Италии, и у него не получается осознать, что руины остались от города, построенного нелюдьми, и он понимал, что ему больше интересны живые, дышащие зноем джунгли: колышущаяся синяя полоска, которая виднеется на западе.

Возле кабины геликоптера курил пилот, а рядом стоял пожилой мужчина, одетый в твидовый костюм, с фотографическим аппаратом на широкой груди. Джон Смит подошел к ним и тоже закурил.

– Хотите сфотографироваться на фоне руин? – спросил пожилой.

– Не особо, – признался Смит.

– У вас есть час, чтоб осмотреть руины, – сказал пилот. – Через час мы отбываем на водопады, потом к Чертовой горе, а затем летим обратно.

Джон обернулся и увидел Питера, который рыскал возле руин, словно напавший на след пес, и Элизабет, стоявшую, скрестив руки, у разрушенной белой колонны, а чуть дальше еще несколько геликоптеров, прилетевших сюда раньше них, и галдящих туристов, разглядывавших руины.

– Вы не видели, куда пошел охотник? – спросил Смит.

– Очевидно, вы имеете в виду Алистера, – сказал пожилой.

– Он ушел охотиться в джунгли, – сказал пилот.

– Идти черт знает сколько, – сказал Джон, вглядываясь в синюю полоску на горизонте.

– Алистер любит ходить, – сказал пилот и хохотнул.

– Ему нравится одиночество, – сказал пожилой.

Пилот уронил окурок и затоптал его каблуком.

– Он в самом деле охотится в одиночку? – спросил Смит.

– Да, – сказал пилот. – Он всегда охотится один. Через три или четыре дня мы подберем его здесь или возле водопадов и подбросим обратно.

– Удивительно, – сказал Смит.

– Однажды он не вернется, – сказал пилот. – Никому не может везти вечно.

– Алистер не пропадет, – сказал пожилой.

– Ты то же самое говорил про Лоренте.

– Алистер сильнее Лоренте.

– Перед тем как пропасть, Лоренте одолжил у меня пятьдесят долларов, – сказал пилот. – С тех пор я не одалживаю деньги сумасшедшим охотникам.

– Ты просто скряга, Джош, – сказал пожилой.

– Может, я и скряга, – сказал пилот. – Но я не дурак.

– Ты дурак и скряга, Джош, – сказал пожилой.

Пилот сплюнул и полез в кабину. Пожилой поднял фотографический аппарат и сказал:

– Давайте я вас все-таки сфотографирую. Будет что показать на Земле.

Он сфотографировал Джона возле статуи, заросшей чем-то вроде плюща, и возле колонн, лежавших одна на другой, и возле круглого здания с обвалившейся крышей, и у анфилады причудливых черных арок, уходивших к горе и еще дальше – в гору. Джон проникся симпатией к пожилому фотографу, который любил свое дело, несмотря на то, что каждый день ему приходится фотографировать крикливых туристов на фоне одних и тех же развалин, одних и тех же гор, и одних и тех же джунглей.

Питер подозвал фотографа, и Джон Смит отправился искать Элизабет. Он нашел ее возле белого вагончика, двери которого были распахнуты, а на боку было намалевано синей краской: «Кафе «У венерианских развалин»». Элизабет стояла возле дверей и смотрела внутрь. Из вагончика пахло жареным мясом, вареным картофелем и водкой.

– Хотите есть? – спросил Смит.

Элизабет покачала головой и промолчала.

– Пойдемте, я угощаю.

Он мягко взял Элизабет за руку и повел внутрь. Женщина послушно пошла за ним. Воздух в кафе был застоявшимся, выбор блюд не отличался разнообразием, однако кормили сытно и вкусно. Джон заказал для себя и Элизабет жареного мяса, несколько вареных картофелин, рассыпчатых и щедро политых оливковым маслом, и бутылку белого венерианского вина в прозрачном кувшине. Они расположились за круглым столиком в углу вагона, возле открытой двери, и всё равно им было душно. Вино было чересчур кислое, но холодное, и они пили его с удовольствием.

– Вам, кажется, не доставляет удовольствия наша прогулка? – спросил Смит.

Лицо женщины раскраснелось и уже не выглядело таким больным, как в геликоптере. Она улыбнулась Смиту и промолчала.

– Любопытно, что за мясо мы едим, – в шутку сказал Джон. Ему хотелось развеселить женщину.

– Это свинина, – сказала Элизабет.

Джон Смит разочарованно хмыкнул.

– Мясо венерианских животных непригодно в пищу, – сказала Элизабет.

– И тем не менее охота на Венере процветает, – заметил Джон.

– Современные мужчины охотятся не ради пропитания.

В голосе женщины Смит почувствовал горькую иронию, и подумал, что впервые нащупал тему, ей интересную, и ему захотелось разговорить Элизабет, чтоб понять, что ею движет и зачем она оказалась на Венере.

– Вы – американец? – спросила Элизабет.

– Да, – сказал Джон.

– Он тоже был американцем, – сказала Элизабет, допивая вино. – Он обещал мне горы, моря и звезды, он обещал мне вечную любовь и великое счастье, он вскружил мне, молодой дурочке, голову, и я поверила ему. – Элизабет взяла бокал, и Джон подлил ей вина. – Мы путешествовали, мы видели моря и горы, мы видели и счастье, и горе, и мир, и войну, и мы всегда были вместе, но два года назад он улетел. Без меня.

– Улетел?

– Он улетел на Венеру и больше не вернулся.

Элизабет посмотрела на Джона сквозь стекло бокала, и Смит поймал себя на мысли, что хочет обнять ее и пожалеть и сказать на ухо что-то успокаивающее, и, подумав так, молодой человек понял, что вино оказалось крепче, чем он ожидал, и он уже изрядно пьян, но останавливаться не захотел и заказал еще один графин. Они выпили еще по бокалу, и Элизабет произнесла свой коронный тост «И ракета взлетит!», а Джон предложил выпить за космических первопроходцев, бравых космолетчиков зари космической эры, и Элизабет с удовольствием поддержала его тост, а затем они болтали о пустяках, будто старые знакомые, и Джон поклялся Элизабет, что больше никогда не выпьет виски и что отныне будет пить только охлажденное венерианское вино. Элизабет смеялась.

– Этот «он», о котором вы говорили… ваш муж? – спросил Джон. – Вы прилетели на Венеру искать мужа?

Элизабет грустно улыбнулась.

В вагон заглянул Питер. Он ухмыльнулся, увидев Джона и Элизабет вместе, и Смиту захотелось ударить его по наглой, ухмыляющейся роже, и желание было таким сильным, что он с большим трудом удержал его в себе.

– Вот вы где, – сказал Питер.

– Да, именно здесь, – с вызовом ответил Смит.

– Тогда поторопитесь. Геликоптер взлетает через пару минут.

Глава пятая

Элизабет стояла на каменном выступе, совсем рядом с водопадом, а вода падала с тридцатиметровой высоты мимо выступа, и водяные брызги окружали Элизабет, и волосы мокрыми прядями облепили ее лицо. Джону показалось, что Элизабет плачет, но он не был уверен, есть ли слезы на ее лице или это только вода. Внизу разговаривали люди, работали двигатели, лаяли собаки. Внизу, под водопадом, располагался поселок – форпост человеческой расы. Джунгли подступали к нему очень близко, и возле бетонного забора, с пропущенной поверху колючей проволокой, дежурили люди с винтовками, а на вышке курил пулеметчик.

Джон Смит подошел к Элизабет и стал рядом. Он увидел большую каменную табличку на скале. На табличке перечислялись имена и фамилии.

– Вот я и нашла его, – сказала Элизабет.

Смит не знал, что сказать.

– Дайте воды, – попросила Элизабет.

Смит протянул ей фляжку, и она взяла ее в обе руки, и дрожащими пальцами отвинтила пробку, и сделала жадный глоток. К ним подошел Питер. Он снял кожаную куртку и держал ее в руке. Голый торс Питера блестел от воды. Смит заметил несколько шрамов у него на груди и на животе.

– Два года назад здесь случился последний Подъем, – сказал Питер.

– Последний Подъем? – переспросил Смит.

Блондин усмехнулся.

– Конечно, вы не слышали об этом. Туристам не рассказывают о Подъеме, чтоб не пугать.

– Расскажите, – предложил Смит.

Блондин уставился на табличку.

– Когда люди только начали колонизацию Венеры, Подъемы случались часто. Примерно раз в полгода. Подъем – это джунгли, поднимающиеся на человека. Это восставшая природа. Это животные, обезумевшие от ярости, атакующие наши поселения сотнями, тысячами, миллионами, черт подери. Иван не говорил вам об этом, Джон? Конечно, нет. Поэтому я и не люблю его. Он забивает головы туристам романтическими бреднями. Он обещает показать настоящую Венеру, а настоящая Венера вот она, в именах и фамилиях. – Питер кивнул на табличку. – Это жертвы последнего Подъема, который случился после трехлетнего перерыва. Тогда погибло очень много людей. Хороших людей. Они могли бы выжить, если бы подготовились. Но они поверили, что больше не будет Подъема. Если б им не забивали головы романтическими бреднями, они могли бы подготовиться и выжить. Понимаете?

У Элизабет дрожали плечи. Повинуясь порыву, Джон Смит обнял ее.

– Вы тоже в плену сказок, – сказал Питер. – Эта планета убьет вас, если не успеете вовремя улететь.

– Прошу вас, уйдите, – сказал Смит.

– Видите эти шрамы? – Питер хлопнул себя по животу.

Смит молчал.

– Я пережил Подъем, потому что был готов, – сказал Питер. Он сплюнул с обрыва, развернулся и по широкой каменной лестнице, выбитой в скале, поспешил вниз, к поселку, а Джон и Элизабет остались наверху, на каменном выступе, и она смотрела на табличку, и Джон тоже разглядывал табличку, хоть и не представлял, как звали ее любимого человека, и пробовал чужие имена на вкус и пытался представить, что это были за люди.

– Этот человек не прав, – сказала Элизабет.

Джон Смит молчал.

– Иван – хороший парень, – сказала Элизабет. – Иногда он привирает, но не всем людям стоит говорить правду.

– Наверное, – сказал Смит.

– Иван рассказал мне, как погиб мой мужчина, – сказала Элизабет. – Вместе с другими на этом каменном выступе он прикрывал отход женщин и детей к геликоптерам. Мой мужчина погиб как герой. Именно он организовал отступление. Если бы не он, погибли бы все.

Джон Смит подумал, что не всегда и не всем надо говорить правду, и кивнул.

– Уверен, так оно и было, – сказал он.

Элизабет сжала его руку своими тонкими пальцами, и Джон почувствовал, какие они у нее холодные, и захотел согреть их.

– Джон, – сказала Элизабет, – вы бы смогли полюбить меня так, как любил меня мой мужчина?

– Не знаю, – ответил Смит.

Она крепче прижала его к себе.

– Но хотя бы здесь и сейчас вы сможете полюбить меня?

Джон Смит подумал, что не всегда и не всем надо говорить правду.

– Смогу, – сказал он.

Она повернулась к нему лицом и закрыла глаза, и ее лицо было мокрым от воды, а губы дрожали. Смит наклонился и поцеловал ее в щеку, и щека была соленой, и он поцеловал ее в губы, и губы тоже были соленые, и тогда Джон крепко прижал Элизабет к себе, и они стояли так очень долго и молчали, а мимо проходили туристы и поселенцы, и пожилой фотограф остановился возле них, и поднял фотографический аппарат, и долго в них целился, но в конце концов передумал фотографировать, опустил аппарат и тяжелым шагом пошел прочь.

Глава шестая

Иван сидел на скамейке возле дома, щурясь на заходящее солнце, и белые бабочки, не умея взлететь, копошились у него под ногами, и кошка Мурка лежала у него на коленях, и он гладил ее, а она мурлыкала и щупальца на ее подбородке нежно щекотали Иванову штанину. Джон Смит остановился рядом с ним, стараясь не наступить на бабочку, достал сигарету для себя и угостил сигаретой Ивана.

Они закурили.

– Хороший табак, – сказал Иван. – Американский?

– Французский, – сказал Джон.

– Мы не виделись несколько дней, – сказал Иван. – Скажите честно, Билл: вы увидели настоящую Венеру?

Смит пожал плечами. На языке крутился язвительный ответ, но ему не хотелось обижать Ивана. Что бы ни случилось, русский великан нравился ему. К тому же Смиту казалось, что он понимает его.

– Я слышал, вы писатель, Билл, – сказал Иван.

– Не очень известный, – сказал Смит.

– Прилетели на Венеру за новыми впечатлениями?

– Наверное, – сказал Джон Смит.

– И как? Много новых впечатлений подарила вам Венера?

– Я думаю, – сказал Смит задумчиво, – что дело не только и не столько в Венере. Большую часть впечатлений мне подарили люди.

Иван промолчал.

– Я встречаю людей, – сказал Смит, – и они проходят мимо меня, или останавливаются, чтоб поговорить, а затем идти дальше, или идут рядом и только потом исчезают, или остаются со мной навсегда, и у каждого из них своя история, своя правда, своя ложь, и я не вижу Венеры за лицами этих людей: и Венера, и Марс, и даже Земля кажутся мне незначительными пятнышками по сравнению с жизнью этих людей, и мне хочется написать о них, о каждом из них, мне хочется подобрать самые точные и яркие слова, чтоб все они, даже случайные попутчики, навеки остались со мной.

– Проклятье, – сказал Иван, роняя окурок. – Пальцы обжег. – Он ухмыльнулся. – Заслушался я вас, Билл.

– Меня зовут Джон, – сказал Джон Смит.

– Как скажете, Билл.

Застрекотали винты. На бетонную площадку, метрах в ста от них, опустился геликоптер. Из салона выпрыгнул мужчина в охотничьем костюме, с зачехленным ружьем за плечом. Придерживая рукой соломенную шляпу, он поспешил к ним. Со стороны космодрома налетел порыв ветра и закружил вокруг охотника мертвых бабочек с опаленными крыльями, и он шел сквозь них, как сквозь метель, и бабочки хрустели у него под ногами. Сбоку у охотника висел раздутый ягдташ, из которого выглядывала рыжая шкурка; на коротком ремешке болталась мертвая синяя птица. Смит сразу узнал охотника и обрадовался, потому что хотел поподробнее расспросить его об охоте.

Иван согнал кошку с колен, поднялся и встретил мужчину богатырскими объятиями.

– С возвращением, дружище Алистер! – прогремел он.

– Здравствуй, Иван, – сказал охотник. – Ты приветствуешь меня так, словно боялся за мою жизнь.

– Ты ошибаешься, – сказал Иван, отпуская его. – Я уверен в тебе на все сто. – Он кивнул на Джона: – Знакомься, это мой друг. Писатель.

– Мы знакомы, – сказал Алистер.

Они с Джоном пожали друг другу руки.

– Пойдемте выпьем, друзья, – сказал Иван.

– Я не против промочить горло, – сказал Алистер. – Но после твоего дрянного пойла еще больше хочется пить.

– Спасибо за комплимент, дружище.

Они вошли в дом, и Иван сгреб со стола все бумаги и сбросил на пол. Он достал бутылку водки, три граненых стакана и банку с солеными огурцами и налил каждому до краев, вручил Джону и Алистеру по огурцу и поднял свой стакан.

– Два года назад, – сказал Иван, – на Венеру прилетел один замечательный человек. Я не помню его имени, но помню, как мы пили с ним водку, и помню тост, который он произнес. Это был отличный тост, хоть я и не знаю до сих пор, что он означает. Но в нем, друзья, есть вера в жизнь. В нем, черт возьми, есть сама жизнь! Думаю, это был тост первых космолетчиков.

Алистер и Смит молча ждали.

Иван поднял стакан повыше и провозгласил:

– И ракета взлетит!

И каждый из них выпил до дна.

Эрнест Сетон-Томпсон (Ernest Thompson Seton), 14.08.1880, Саут-Шилдс, Великобритания, Земля – 24.10.1966, Грин Вилледж, Нью-Канада, Марс – канадский, американский и марсианский писатель, художник-анималист, естествоиспытатель и общественный деятель.

Эрнест Эван Томпсон родился 14 августа 1880 года в городе Саут-Шилдс (графство Дарем, Англия) в большом семействе с дворянскими корнями. Через шесть лет его семья переехала в Канаду. Отец занимался фермерством, а Эрнест часто играл с братьями в лесу. Животные, индейцы и охота – вот что с детства привлекало будущего писателя. Позже, из-за отчуждения, возникшего между ним и отцом, он изменил свое имя на Эрнест Томпсон Сетон (в русском написании – Эрнест Сетон-Томпсон).

До 1913 года он изучал изобразительное искусство в Лондоне, Париже, Нью-Йорке, после того как в девятнадцать лет уже окончил Торонтский колледж искусств. Его иллюстрации к собственным рассказам и повестям передают характер зверей и птиц и отношение к ним автора, полное любви и добродушного юмора. Героями Сетона-Томпсона становились самые разные животные; он не боялся рисовать жизнь лесов, гор, степей такой, какая она есть, со всеми ее жестокостями.

Его первое литературное произведение было опубликовано в 1903 году. Известность в США и Канаде писателю принесли сборники рассказов о животных, а также восьмитомный труд «Жизнь диких зверей» (1937–1939).

Томпсон вёл насыщенную жизнь, он кочевал по лесам и прерии, никогда не жил подолгу в крупных городах. В Канаде он получил должность «государственного натуралиста», что дало ему возможность с головой отдаться изучению фауны. В 1913 году писатель познакомился с лордом Баден-Пауэллом, основателем движения бойскаутов. Вместе они активно пропагандировали идеологию жизни в гармонии с природой.

В 1946 году, спустя три года после начала колонизации Марса и Венеры, уже будучи в возрасте, Сетон-Томпсон отправился на Марс, чтобы изучать животных другой планеты. Там он с наслаждением и юношеским азартом окунулся в привычную жизнь исследователя. Именно он считается одним из основателей ареозоологии.

В результате этой деятельности в период с 1949 по 1960 год у него вышло несколько книг, получивших распространение на Марсе, Венере и, конечно, на Земле. Особую популярность приобрели его «Рассказы о марсианских животных» (1953).

Что касается семейной жизни, то в 1916 году Сетон-Томпсон женился на Грейс Галлатин, а в 1924 году родилась их единственная дочь Аня. В 1945 году Грейс и Эрнест развелись, так как Грейс категорически отказалась лететь на Марс, и вскоре он женился на Джулии М. Батри, которая также занималась литературной деятельностью. У них не было своих детей, но в 1956 году, во время недолгого посещения Земли, они удочерили семилетнюю девочку – Бьюлу Ди Сетон.

Сетоном-Томпсоном создан ряд научных трудов по зоологии. За эти работы он был удостоен нескольких высших наград, присуждаемых в США, Канаде и колонии на Марсе за научные труды.

В общей сложности Эрнест Сетон-Томпсон написал около сорока книг, главным образом о животных, земных и марсианских. Несколько книг посвятил быту и фольклору индейцев, эскимосов и аборигенов Марса. Темы быта малоизученных рас и жизни на природе соединились в двух увлекательных автобиографических книгах «Маленькие дикари» (1923) и «По следам художника-натуралиста» (1960). Последняя вышла в России под названием «Моя жизнь на Земле и Марсе».

Эрнест Сетон-Томпсон скончался 24 октября 1966 года в марсианском поселении Грин Вилледж (впоследствии переименованном в Сетон-Вилледж). Его тело было кремировано, и урна с прахом четырнадцать лет хранилась в доме. В 1980 году, в столетнюю годовщину рождения писателя, его дочь Ди и внук Сетон Коттьер (сын Ани), специально прилетевший на Марс, развеяли прах над каньонами Танатина.

Сетон-Томпсон является одним из зачинателей литературного жанра произведений о животных; он оказал мощное влияние на многих писателей-анималистов.

1

Если вам довелось наблюдать закат в каньонах Танатина, то вы, конечно, согласитесь, что это необыкновенное зрелище. Привычная красно-розовая полоса у горизонта здесь занимает всё небо, медленно и неторопливо сменяясь темно-голубым пологом. Лиловые сумерки стоят еще долго после того, как солнце погрузилось в один из каньонов, оттого растения каменистой степи приобретают диковинный светло-сиреневый оттенок. А далеко за степью постепенно укрывается серым покрывалом огромное плато.

Бен-Нори любовался подобным закатом, когда увидел шесть маленьких светлых теней, быстро пересекающих дальний холм. Имея отличное зрение, он сразу понял, что это ничто иное, как семейство степных зерд, и очень удивился. Степные зерды не появлялись в этих краях уже несколько лет, с тех пор, как поблизости стали селиться пришельцы с Земли, видимо, новый запах настораживал зверьков своей неясной чужеродностью.

Ради любопытства он последовал за зердами, стараясь не попадаться им на глаза и держаться так, чтобы ветер дул в его сторону. Ему удалось проследить за ними настолько ловко, что он разглядел всё семейство в подробностях. Главой клана был крупный оранжевый, под цвет песка, самец, за ним, постоянно оглядываясь и коротким тявканием подгоняя детей, бежала деловитая палевая самочка. И, едва поспевая за отцом и матерью на своих коротких лапках, вприпрыжку скакали четверо малышей самых разных оттенков.

Бен-Нори вгляделся внимательней и, тихонько похлопав себя по коленям, произнес: «Эк, шолишол», по-нашему это, пожалуй, можно перевести как «ну и ну». Поразиться было немудрено. Мало того что зерды объявились целой семьей, еще и один из малышей выделялся из круга своих братьев и сестер необычной белой шерсткой.

Зерды никогда не бывают полностью белыми. Белые подпалины на боках, «носочки» на лапках, светлое брюшко – такое встретишь часто, но эти зверьки, хоть и имеют цвет от красно-оранжевого до серебристо-песочного, не рождают альбиносов. Не рождали до сих пор, по крайней мере.

Заинтригованный Бен-Нори следовал за зердами еще с милю, когда вдруг белый малыш насторожил ушки, повел носиком по ветру и уставился прямо на Бен-Нори своими шоколадными глазами-бусинками. От неожиданности тот даже не успел спрятаться за кустами или валунами. С полминуты они с интересом наблюдали друг за другом, затем малыш звонко тявкнул, подзывая мать, и через несколько секунд уже всё семейство знало о присутствии постороннего. Оранжевый отец совершил высокий разведочный прыжок и тревожным рыканием подал остальным команду к бегству. Зерды помчались со всех лап, скоро исчезнув из поля зрения, очевидно нырнули в ближайшую каменную трещину. Однако Бен-Нори мог поклясться (что он и делал потом много раз в нашем трактире), что перед тем как раствориться в сумерках, крохотный белый зверек еще раз остановился и, растянув пасть в усмешке, рассмеялся особым отрывистым смехом зерд: «Ийяуть-ть, Ийяуть-ть!»

Бен-Нори улыбнулся, покачав головой. «Мисо», – сказал он вслед храброму детенышу, и на его языке это означало «Беляшка». Ибо Мисо была хорошенькой маленькой самочкой.

2

Мисо родилась почти три месяца назад на другом конце плато, что довольно далеко от того места, где ее заметил Старый Бен. Она лежала в небольшой уютной норке, и первое время ее окружали только приглушенные запахи и тепло пушистых комочков рядом. Четыре шерстяных комка были ее братьями и сестрами, а два больших клубка меха – ее родителями. Отец появлялся редко, и маленькая Мисо иногда слышала, как рычала на него мама. Но когда через две недели у детенышей начали открываться глаза, Мисо стала не только чувствовать, но и видеть оранжевого зерда гораздо чаще. Теперь мать перестала опасаться, что он может сожрать собственных отпрысков, и ничего не имела против его присутствия.

Больше всего зерды похожи на небольших земных лисичек, живущих в песках Сахары, которые называются фенеками. Та же остренькая мордочка, тот же малый рост – никак не выше девяти дюймов в холке, покрытые мехом подушечки лап и, конечно, уши. О, какие у зерд уши! Огромные, в пять, а то и шесть дюймов, они способны услышать любой шорох вблизи и вдали, отличить копошение матриски – юркой рыжей мышки от шуршания крыльев исиго, уловить ничтожное движение под землей или песком. Хвост у зерд пышный, с темно-коричневыми вибриссами на конце.

У Мисо вибриссы на хвосте и мордочке были молочного цвета.

Когда малышам исполнилось по полтора месяца, они всё чаще стали вылезать из своего убежища и показываться у входа в нору. Мисо узнала, что помимо ее семьи есть еще множество других зерд. Некоторые из них приходились Беляшке дядями и тетями, некоторые племянниками, а некоторые – абсолютно посторонними особями. Насколько она могла судить, зерд было очень много. Очень часто вечерами слышались разговоры, а то и перебранки между соседями.

– Тр-р ять-ять, – спрашивала рассерженная соседка слева. – Кто из вас, разбойников, потрепал моего славного Викку? А ну, немедленно отвечайте!

– Ятр-ятр-р р, – раздавалось в ответ насмешливое. – Следить за своими надо лучше!

– Ттиу-яу! Как невежливо!

Иногда такое соседство приносило пользу. Например, какая-нибудь зоркая лисичка первой замечала появление большеклювого оннта и оповещала всё сообщество. Ведь всем известно, что оннт не прочь полакомиться любым мясом, даже мясом зерд. Но всё же степным зердам давно было тесно в столь плотной колонии. Это стало совершенно ясно, когда семье Мисо почти полторы недели пришлось жестоко голодать, и самый младший братик умер, получив за это время лишь несколько капель материнского молока и ни одной птичьей косточки из старых запасов, – всё отобрали другие. Его смерть тем не менее помогла семье продержаться еще два дня.

Охота у оранжевого зерда проходила с переменным успехом, и мать спешила научить детей всем своим навыкам. Принеся полузадушенного птенца или ящерку, она с удовольствием следила, как ее детки подкрадываются к добыче, наскакивают, пока еще неуклюже, на нее обеими передними лапами и хватают мелкими зубками за шею. Мисо узнала, что жуки, обитающие под корнями кустарника, очень вкусны, не менее, чем личинки и червяки, выкопанные из-под трухлявого дерева. И что нет ничего аппетитнее крылышка исиго и крохотных яиц в его гнезде.

Еды по-прежнему не хватало. Наконец отец Мисо решил, что так дальше продолжаться не может и однажды исчез на целых пять дней. Появился он в сумерках, запыленный, уставший, но, по-видимому, довольный. Он обменялся с палевой лисичкой серией коротких потрескиваний, что означало интенсивные переговоры. Мать семейства, напротив, довольна не была и даже разок куснула своего супруга, однако в конце концов они пришли к соглашению. На следующий день, ближе к закату, вся семья Мисо отправилась в путь.

Зерды-малыши держались очень хорошо, почти не отставали от взрослых, лишь ненадолго отвлекались на интересные с их точки зрения вещи вроде сброшенной ящерицей кожи или хищных ночных стрекоз. От последних, впрочем, пришлось прятаться в расщелине скал. Съесть стрекозы их, конечно, не сумели бы, но повредить нежную детскую шкурку могли запросто.

Ночь была светлой, Деймос и Фобос оба находились на небе, освещая плато. Отец и мать были еще полны энергии, когда малыши начали отставать. Пришлось сделать привал. Семейство расположилось в кустарнике рядом с узенькой речкой, пересекавшей плато, оранжевый зерд немедленно отправился на охоту. Мисо со своими братьями и сестрами улеглась подремать. К тому времени как они вновь заворочали своими ушками и носиками, просыпаясь, отец уже вернулся, неся в зубах половину шелзи (зверек вроде нашего суслика, только меньше ростом), бросил ее и тут же умчался за второй половиной.

Пообедав, они продолжили путь и бежали до рассвета. Затем снова передышка в безопасном месте и снова дорога. Большую часть дня зерды проспали в небольшой пещерке, а ночью их лапки уже скользили по степи. Лишь к следующему вечеру они достигли каньонов Танатина. Именно тогда их и заметил Бен-Нори.

Но это еще не было конечной точкой пути. Оранжевый зерд вел семью дальше, к прекрасной большой норе, брошенной когда-то их сородичами. Нора под корнями старого огромного дерева была совершенно пустой и совершенно подходящей, со множеством боковых отнорков и удобными круглыми котловинами для лежбища. Первой в нее вошла зерда-мама, она тщательно всё обнюхала, выгребла из норы колкие ветки и плохо зарытые сухие косточки. Затем она натаскала в главную котловину травы. Перья дохлой птицы, найденной в ближайшем каньоне, тоже пошли в дело, и спустя несколько часов нора была полностью приготовлена.

Семейство зерд ожидала спокойная, сытая жизнь в новом месте с новыми друзьями и новыми, вовсе не многочисленными, врагами. Так и было некоторое время. Пока в судьбу Мисо не вмешалось одно тревожное обстоятельство в лице Майка Даумана.

3

Я познакомился с Беляшкой через пару месяцев после ее появления в каньонах. К тому времени я уже год жил в поселке колонистов, в том, что на окраине Долины Вотана, или, как эту местность называют сами марсиане, – Великие равнины. Поселок возвели всего лишь за полгода до моего прилета, но я нашел его уже вполне обжитым и даже с двумя фермами: для земного скота – коз, овец, коров, и для эндемичных животных этой планеты.

Раньше я не видывал столь разнообразных ландшафтов, будто специально соединившихся в одной точке. С одной стороны – равнины, простиравшиеся на много миль, значительная их часть была занята лесами, одними из последних, сохранившихся на этой планете, с другой – каменистые каньоны, с третьей – степи, похожие скорее на саванны с деревьями и кустарником. А если хорошенько приглядеться, можно было заметить голубеющие вдали снежные шапки гор.

Жизнь в поселке кипела ключом. Получив разрешение марсианского правительства, колонисты активно строились, используя и местные, и привезенные с Земли материалы. Доставка привычных и родных для каждого человека вещей была затруднена в связи с дальней расположенностью этого фермерского поселка от космодрома, однако, как я говорил, к моему приезду тут сложились вполне сносные условия существования. Здесь был даже свой трактир, в который вечерами заглядывали не только американцы, канадцы, германцы и русские, но и аборигены.

Одним из постоянных посетителей трактира стал Бен-Нори, пожилой марсианин с характерной для его племени красноватой кожей и крупным, слегка загнутым книзу носом. Также Бен-Нори имел великолепную шевелюру черного, несмотря на возраст, цвета и питал слабость ко всему новому и необычному. Подозреваю, именно по последней причине он и проводил столько времени среди нас, землян, без обид приняв прозвище Старый Бен.

Он был одним из тех, кто помогал поселенцам обустроиться, часто давал толковые советы по обращению с туземными животными и подрабатывал проводником у тех, кто искал пастбища для стад, разведывал ту или иную область или просто желал осмотреть окрестности.

В тот вечер Бен-Нори по своему обыкновению сидел в трактире и рассказывал каким-то заезжим колонистам о встрече с маленькой белой зердой. Большинству из них предмет россказней Бена казался не стоящим внимания, но Майк Дауман заинтересовался.

– Так ты говоришь, совсем белая? И уже не вылиняет? – спросил он со снисходительностью опытного зверопромышленника.

– Линять – да, но белая станет быть. Всегда теперь, – отвечал Бен. К тому времени он уже навострился бегло говорить по-английски и знал с сотню немецких слов.

– И ты знаешь, как ее найти? Покажешь?

– Я знаю, где зерды иногда. Там можно смотреть. Но трудно увидеть, не каждый раз.

– Отведешь меня завтра? Я заплачу, – предложил Майк.

– Утром, – кивнул Бен-Нори. – Покажу, да, если будет.

Я и сам хотел посмотреть на это чудо с тех пор, как впервые услышал о нем, но мешали другие дела. Тут же я решил далее не откладывать, а присоединиться назавтра к Бен-Нори.

Надо сказать, еще на Земле фотоаппарат всё чаще стал заменять мне ружье, так что я был скорее натуралистом, чем охотником. Однако в глазах у Даумана светился тот самый, знакомый мне охотничий азарт, и это не сулило ничего доброго для белоснежной любимицы Старого Бена.

Затемно мы выехали к границе каньонов. Передвигались на гиппарионах – здесь этот лошадиный род не вымер, как на Земле, а жил вполне счастливо и был одомашнен давным-давно, из-за чего тонконогие кони обзавелись костями пошире и покрепче, став похожими на привычных нам домашних лошадей. Едва мы достигли какой-то одному Бен-Нори ведомой точки, он велел нам спешиться, и остальное расстояние до наблюдательного пункта мы прошли пешком.

– Зерды слушают очень хорошо, – объяснил он.

Мы засели на холме, укрывшись в зарослях низеньких деревьев. Бен-Нори приказал сидеть тихо и по возможности не дышать вовсе. В скрюченном положении мы провели около часа, за это время мимо нас проскользнуло несколько представителей туземной фауны, но зерды не появлялись. Майк начал шептать, что, видимо, мы уже никого не встретим и пора возвращаться. Но тут Бен дернул его за рукав, заставляя замолчать. В полутора сотне ярдов от нас в рассветных сумерках двигались пять лисьих силуэтов: один покрупнее и четверо помельче. Тот, что покрупнее, тащил в зубах какую-то поноску, остальные бежали следом. Один из младших, играя, пытался вырвать у старшего предмет из пасти. И этот младший был изумительного молочно-белого цвета.

Наконец старший, палевая самочка, очевидно, мать подросших детенышей, выпустила поноску и раздраженно затявкала на озорницу. Лай у зерд похож на потрескивание, звучит очень смешно, и я не удержался от улыбки. Мисо отскочила, волоча за собой честно украденную добычу, мать побежала за ней. С минуту зерды гонялись друг за дружкой, совершая уморительные прыжки, затем мать все-таки «победила» Беляшку, и семейство, восстановив порядок, направилось дальше.

Я невольно залюбовался грацией этих миниатюрных лисичек и хотел было последовать за ними, чтобы сделать серию фотографий, но Бен-Нори покачал головой.

– Они идут в нору. Если будут слышать, будут прятаться. Не надо.

Выждав немного, мы отправились домой.

– Я хочу ее поймать, – заявил Дауман по дороге. – Эту белую зерду. Покажешь, где их нора? – обратился он к Бен-Нори.

Старый Бен повернул к нему свое морщинистое лицо. Лицо марсианина явно выражало неодобрение.

– Я не знаю нору, – отвечал он. – Не надо ловить Мисо. Так лучше. Она одна. А если будут дети, будут еще белые зерды. Возможно.

Майк замолчал и, пока мы ехали, не проронил ни слова, но, как оказалось, это не означало, что он перестал думать о поимке Беляшки.

4

Спустя неделю, закончив свои дела в поселке, Дауман всерьез взялся за подготовку к охоте. Ему хотелось захватить свой ценный экземпляр живым, так что он намеревался отыскать жилище зерд и, разрыв нору, забрать детенышей. Поначалу он думал воспользоваться помощью кого-нибудь из колонистов или аборигенов, но к его удивлению, никто не пожелал пойти с ним. Выгода от доставки зерды редкого вида Союзу американских биологических обществ представлялась минимальной, а марсиане, настроенные Старым Беном, и вовсе не желали в этом участвовать, питая скрытый мистический страх перед необычным окрасом Мисо. Обращался Майк и ко мне, но я отказал, невольно симпатизируя милой марсианской лисичке.

И всё же дней через десять Майку удалось отыскать нору. Может, он проехал бы мимо, не обратив внимания на очередную дыру в почве, тем более что расстояние было сравнительно далеким, но чистая случайность заставила оранжевого зерда именно в этот момент выглянуть из своего жилища. Майк заметил движение, подъехал ближе и по следам вокруг корней дерева, остаткам от семейных пиршеств и клочкам шерсти вокруг догадался, что это жилая нора.

Бедные испуганные зерды! По злосчастному стечению обстоятельств они все были в своем логовище в этот час. Услышав топот копыт гиппариона, а затем шаги и сопение большого человека, они затаились, но поздно. Человек уже знал, что они здесь, ведь он заметил острую оранжевую мордочку в отверстии норы.

Пару раз посодействовав в отлове животных и добыче шкур для зоологов, Майк Дауман мнил себя знатным охотником, однако на деле он был не слишком опытен. На подобный промысел лучше ходить с напарником или, по крайней мере, с собакой. Пока он затыкал отнорки, чтобы зерды ненароком не выскочили, главный лаз, наскоро заваленный землей, остался без должного внимания.

Степные зерды недаром пользуются славой заправских землекопов. Всего лишь за день этот зверек в состоянии вырыть нору длиной до двадцати футов. А как они умеют маскироваться, за считаные секунды исчезая под слоем земли или песка!

Как только отец семейства услышал, что враг отошел достаточно далеко, он кинулся к основному лазу и принялся изо всех сил раскапывать небрежно заваленный проход. Минут через десять он уже выскочил на свободу. Увидев зерда, Майк выругался и бросился наперерез, но помешать не успел. Вслед за отцом из норы выбрался старший сын, и оба они успели отбежать на значительное расстояние, прежде чем Майк опять загородил вход.

Но увы! Палевая самочка и три ее детеныша всё еще оставались внутри. В том числе и Мисо.

Разозленный Майк подхватил кирку, лопату и, не желая тратить время на установление какой-нибудь хитроумной западни, взялся раскапывать нору. Он видел, как два сбежавших зерда остановились в стороне, не в силах покинуть свою семью, но подойти близко они не решались.

А в глубине норы трое детенышей, прижавшись к матери, дрожали от страха. По мере приближения стука и грохота, они отползали всё глубже и глубже. Мать Беляшки, обычно такая деятельная и самостоятельная, пребывала в странном оцепенении. Их дом, их прекрасная безопасная крепость, она защищала их всегда, почему же не может защитить сейчас? Сунувшись в один, второй, третий отнорок и найдя их все забитыми деревяшками и землей, она залегла в проходе, время от времени негромко рыча на надвигающуюся неведомую опасность.

Но Бен-Нори и впрямь недаром считал Мисо необычной зердой. Именно она первой очнулась от испуга и отделившись от матери, полезла исследовать ответвления главного лаза. Обнаружив самый дальний, пусть и перекрытый выход, Беляшка начала рыть рядом. Рыть было сложно: в том месте земля давно слежалась, то и дело попадались камни и корни кустарника. Когти скользили, застревали в переплетении растений, ломались, но Мисо рыла и рыла, ибо больше всего на свете ценила свободу и, конечно, свою семью.

Наконец ее мать, вдохновленная столь активным примером дочери, пришла в себя и кинулась помогать ей. Две лисички работали по очереди, так что скоро их носики почуяли свежий воздух. Собрав последние силы, они разрыли дыру до конца и осторожным тявканием позвали остальных.

Самым аккуратнейшим образом осмотревшись и убедившись, что страшный враг не близко, более того, как раз повернулся к ним спиной, Мисо, ее мать и младший братик выбрались из норы. Стелясь по земле, они добежали до ближайших кустов и замерли. Но что это? Почему рыжая сестричка Беляшки не с ними? Она осталась в логовище!

Они звали ее едва слышным потрескиванием, но, вот беда, рыженькая зерда была слишком напугана. Она лежала, припав к земле и закрыв глазки, словно надеясь, что так ее не заметят. Юная и неопытная, она не сознавала, что бегство – ее последний шанс на спасение.

Какая мать решится оставить своего ребенка в опасности? Можно называть это инстинктом сохранения рода, можно говорить о безусловности материнской любви, однако редки случаи, когда мать бросает дитя. Убедившись, что дочь не сдвинется с места, палевая самочка привстала, чтобы бежать к ней и, если понадобится, вытаскивать оттуда за шкирку.

В этот момент заступ Майка обрушил тоннель.

Несчастная рыжая малышка не успела ничего сделать, тяжелый камень придавил ее, и последний тонкий писк сказал палевой самочке, что она лишилась еще одного детеныша. Дольше оставаться на месте не имело смысла.

Прошло несколько часов, прежде чем Майк разворошил всю нору до основания и убедился, что его провели самым беспардонным образом.

Если бы зерды кинулись бежать, Дауман наверняка заметил бы их и догнал. Но они сразу юркнули в неприметную скальную расщелину и затаились там. Собака бы в два счета обнаружила спрятавшееся семейство, а Майк, могущий полагаться только на свои глаза, не нашел никого. Лишь храбрый оранжевый зерд, как и подобает отцу, бегал неподалеку, чтобы, если понадобится, увлечь врага за собой. Но он-то был Дауману совершенно не нужен. Отчаянно ругаясь, уставший незадачливый охотник швырнул в его сторону пару увесистых камней, не попал, рассердился еще больше, затем собрал свои инструменты и, взгромоздившись на гиппариона, отправился домой ни с чем.

А над равниной и каньонами разливался яркий, ровный свет двух лун.

5

Оставшись без дома и погоревав о потере рыжей малышки, зерды принялись искать другое жилище. Оно отыскалось довольно скоро, им стала очередная брошенная нора.

Зерды, конечно, не знали, отчего их враг больше не появляется, но это их мало волновало. А между тем Майк Дауман действительно их не тревожил. На следующий же после охоты день он получил телеграмму – его срочно вызвали в другое поселение колонистов, ожидалось прибытие планетолета.

Шли месяцы, закончилось долгое марсианское лето, началась не менее долгая осень. Всё это время Бен-Нори и я старались по возможности не упускать из виду Беляшку.

Мисо очень выросла, превратившись в умненькую молодую самочку. Она так и не перелиняла, оставшись абсолютно белой. Кроме того, она надолго задержалась в семье. Ее старший брат покинул отчий дом, едва ему исполнилось шесть месяцев. Младший, возможно, жил бы с родителями и дальше, но на исходе лета у зерд снова произошло несчастье. Подросший детеныш убежал далеко от логовища в поисках пищи – теперь юные зерды охотились наравне с родителями – и был пойман более крупным хищником, похожим на шакала или волка. Местные зовут его ччерш. Этот ччерш не был голоден, но ради прихоти так потрепал бедолагу, что тот не смог даже доползти до дома; на его околевшее тело наткнулся Бен-Нори во время очередного объезда равнин.

Итак, Мисо осталась в семье одна, наверное, потому и прожила с родителями целых десять месяцев. И всё же однажды, бегая по окрестностям, она наткнулась на привлекательную норку под камнем, хорошо скрытую кустами и обломками скал. Проработав три дня, она расширила и углубила ее. Больше она не возвращалась в свое старое логовище.

В отличие от обыкновенных земных лисиц зерды часто живут кланами, так что даже расставшись с родителями, Мисо сохранила с ними хорошие отношения. Оранжевый зерд никогда не рычал на нее, если она случайно забредала на его территорию. А мать, бывало, делилась с ней добычей. Впрочем, такая помощь вскоре стала Беляшке не нужна. Она научилась добывать себе пищу сама, прекрасно изучив повадки насекомых и мелких птичек.

Она вообще никогда не упускала случая узнать что-либо новое, но при этом была осторожна и не рисковала попусту. Ее любопытство простиралось и на людей, что, в общем, было довольно необычно. Думаю, этот интерес пробудил Майк Дауман своим вмешательством в ее жизнь.

Мисо иногда встречали возле дорог, ее следы обнаруживались около поселка. Она приходила ночью слушать звуки и изучать запахи людского жилья, наблюдала издали за козами и коровами. Странно, но она не пробовала напасть на кур или стащить яйца, то ли из врожденной осторожности, то ли сознавая, что курица – слишком большая для нее добыча. Порой в сумерках мы слышали ее лающий смех, а иногда – призывное скуление.

С каждым днем ум и способности Беляшки росли. Бен-Нори рассказывал, что видел, как Мисо поймала у реки маленького турупина; тот немедленно свернулся клубком, выставив наружу все свои иголки. Мисо принялась катать его лапками по земле, ожидая, что турупин расслабится и обнажит нежное, уязвимое для острых зубок зерды брюхо, но зверек не сдавался. Беляшка задумчиво оглядела его, затем перевернула на спину, набрала в пасть воды и намочила место соединения головы и крохотного хвостика турупина. Бедолага развернулся и был немедленно съеден.

Также Мисо изобрела весьма остроумный способ избавления от блох с помощью всё той же реки. Она зажимала в зубах пучок жухлой травы и опускала в воду хвост. После чего крайне медленно входила в реку задом. Блохи, спасаясь от напасти, перебирались всё выше и выше на шею и голову. Наконец, зерда почти вся погружалась в воду, убрав даже свои огромные уши, блохам поневоле приходилось перепрыгнуть на травяной пучок. Тут Мисо аккуратно выпускала траву изо рта и быстрыми скачками выносилась на берег. Потом она долго сушилась и трясла ушами, но блох на ней больше не было.

Зиму, длившуюся более пяти месяцев, Беляшка пережила без особого труда. Наша область отличалась мягким климатом. Лишь три недели в году здесь лежал снег. За это время удивительная шкурка Мисо стала еще более пушистой и красивой. И так удивительно было наблюдать, как на белоснежной равнине где-то вдали вспухает вдруг сугроб и превращается в лисичку, почти неприметную на таком маскирующем фоне.

За зиму в поисках корма к каньонам перебралось еще несколько семейств зерд, преодолевших страх перед относительной близостью людского жилья. Беляшка обзавелась соседями.

Наступила весна – пора, когда даже старый Марс оживал, пора таяния ледников, наполнения рек и каналов несущей жизнь водой, пора благоухающих в степи цветов.

Мисо не знала, что вместе с весной в наши края вернулись не только тепло и свежая трава, но и ее старый враг.

6

Майк появился в поселке как раз в начале первого весеннего месяца. Он как и прежде выполнял самую разнообразную работу, координировал связь между поселениями колонистов, чинил сломавшееся оборудование, доставлял какие-то материалы и доносил до нас распоряжения армейских чиновников. И он всё еще не отказался от намерения изловить белую зерду. Даже заранее договорился с зоологами о вознаграждении за живую Мисо или за ее шкурку.

Удивительно, но Майк так и не нашел единомышленников в этом деле. Уж не знаю почему: то ли мы все, не отдавая себе отчета, привязались к маленькой Беляшке и считали ее частью нашей жизни, то ли мешала постоянная занятость. Склонен думать, что всё же первое.

Вооружившись биноклями, свистками-приманками, капканами и прочими охотничьими необходимостями, Майк Дауман вышел на тропу войны.

Сначала он попытался найти теперешнее жилище Мисо, но не преуспел. Наученная горьким опытом, та тщательно скрывала свою нору. Она никогда не бежала домой напрямик, а тщательно путала следы и совершала разведочные прыжки, чтобы убедиться, что никто за ней не следит. Она не оставляла возле лазов объедков, которые могли бы выдать ее местопребывание, и старалась не выбегать на открытое пространство. Мне кажется, она каким-то образом учуяла и вспомнила запах Майка, потому что совершенно перестала появляться у поселка.

Не достигнув успеха в поисках логовища, Дауман взялся выслеживать саму Мисо. Но поскольку он вынужден был заниматься работой, ему редко удавалось посвятить ловле два-три дня кряду. И даже напав на след – хотя точно ли это ее след, он сказать не мог, так как настоящим следопытом не являлся, – он терял его и потом уже не мог найти.

В конце концов рассерженный Майк достал себе собаку. Конечно, у нас нельзя было обзавестись настоящей гончей или борзой, но нашлась сносно натасканная дворняжка.

Ах, Мисо! Вот тут-то и проявился ее незаурядный, будто вовсе не звериный, а человечий ум. Что она только не вытворяла с несчастной дворнягой. Едва смекнув, что та рыщет за ней, но находится еще далеко, она разворачивалась и бежала назад по своим же следам. Затем неожиданно делала несколько прыжков в сторону и ныряла в кустарник, в высокую траву или скрывалась меж камней. Как только собака с Майком показывались на горизонте, Мисо затаивалась, и те проходили мимо, уверенные, что вот-вот настигнут беглянку. А она преспокойно убегала по их следу в обратную сторону.

Она умела спрятаться за любой мало-мальски подходящий обломок скалы, за куст или схорониться в крохотном овраге. Чтобы скрыть свою приметную белую шерстку, она научилась почти мгновенно закапываться в землю. Пыль оседала на шкуре, и Беляшка сливалась с почвой. Бывало, если Мисо не видела места, где можно было бы переждать, она морочила голову собаке, бегала сзади нее, не показываясь на глаза, и лишь предоставлялся случай, прыскала в сторону и исчезала в траве. А сколько раз она переплывала речку, чтобы избавиться от настойчивого преследования…

Один раз дворняге удалось-таки настичь Мисо. Пес уже раскрыл пасть, готовый схватить зерду, как вдруг та упала замертво, не двигаясь и не шевелясь. Пролетев по инерции вперед, пес вернулся и в недоумении застыл над неподвижной добычей. Азарт погони пропал, что теперь делать: трепать мертвого зверя, охранять до приезда хозяина или бежать ему навстречу? Пока пес размышлял, Мисо вскочила и, мазнув хвостом ему по глазам, так что тот на пару мгновений потерял способность видеть, со всех лап рванула к реке. Где легко ушла от погони, как много раз до того. К счастью для Беляшки, Майк замешкался из-за норовистого гиппариона и позора своего пса не видел.

Закончилась вся эта история тем, что в один прекрасный день собака свалилась в какую-то котловину и сломала себе лапу. Пока пес выздоравливал, отлеживаясь во дворе, Майку пришлось продолжить охоту в одиночку.

Временами ему попадались другие зерды, но их он не трогал, одержимый лишь своей целью. Однако благодаря им он подсмотрел место «мышковья». Не знаю, применимо ли это земное название к марсианским лисичкам, но за неимением других обозначений, остановимся на нем.

Часть равнины у реки была густо заселена крошечными грызунами, и зерды часто приходили сюда, чтобы поохотиться. Зрелище это весьма увлекательное. Мышкующая зерда стоит, навострив свои громадные уши, прислушиваясь к малейшему писку на земле или под землей. Углядев матриску, она подпрыгивает и приземляется ей на голову подушечками сдвинутых передних лап. Если же звук исходит из глубины, она бросается разрывать норку и делает это с потрясающей скоростью. Так она может гоняться за «мышами» от норки к норке полдня или ночи.

Решив, что Беляшка рано или поздно здесь объявится, Дауман в течение пары недель приходил и, засев в присмотренное им заранее укрытие, ждал ее с ружьем в руках. Ружье было заряжено ампулами со снотворным.

Однажды Майку повезло.

Как-то вечером у дальнего холма возникло белое меховое облако; присмотревшись, охотник убедился, что это Мисо. Возможности прицелиться не предоставлялось довольно долго, наконец он решился подманить ее свистком. Заслышав писк, Беляшка насторожила ушки. Ее враг сидел с подветренной стороны, она не чуяла его, однако что-то в манящем звук показалось ей неестественным, потому что она продолжила мышковать, не приближаясь к засаде. Майк был вынужден начать подкрадываться сам. Он старался двигаться только тогда, когда двигалась сама зерда, чтобы не спугнуть ее раньше времени. Но в какой-то миг Беляшка замерла настолько неожиданно, что в наступившей тишине отчетливо раздался хруст ветки, попавшей под ногу Дауману.

Майк понял: сейчас или никогда. Долю секунды он прицеливался, потом нажал на спуск. И вот ирония! Именно в этот момент Мисо совершила свой разведочный прыжок. Шприц-дротик прошел мимо, а зерда бросилась удирать. В отчаянии Дауман выстрелил ей вслед, но, разумеется, не попал.

И снова началась изматывающая, бесплодная охота.

Дауман ставил капканы на протоптанных зверями тропках, изобретал замысловатые ловушки, которые не всякий промышленник использует. Но в них попадался кто угодно, только не неуловимая зерда. Ее нюх был настолько тонок, что сразу позволял различить запах человека, таким образом она обходила стороной любые подозрительные предметы, даже искусно замаскированные.

Но пришел день, когда удача все-таки изменила маленькой Мисо.

7

Произошло всё совершенно случайно. На рассвете Дауман возвращался из поездки по делам. В этот раз он вовсе не собирался охотиться и не имел при себе никаких инструментов. Единственное, чего он хотел, добраться поскорее домой и лечь спать, потому что работал всю ночь.

Майк ехал по открытой равнине, как вдруг ярдах в ста перед ним, словно видение, возникла белая зерда. Поначалу он не поверил своим глазам, осознав же, наддал пятками в бока гиппариона. Сон с него слетел мгновенно.

Мисо, выскочившая из ложбинки между холмами, растерялась. Она слышала стук копыт, но не почуяла вовремя человеческого запаха и оказалась беззащитной. Она ведь тоже возвращалась домой после ночной охоты, тоже была уставшей и тоже мечтала свернуться клубком у себя в уютной норке. Ей ничего не оставалось, как броситься бежать.

Будто назло, спрятаться было абсолютно негде, и Майк быстро настиг беглянку. Поймать ее, не спешившись, он не мог, так что ему оставалось только гнать и гнать Мисо вперед, надеясь на то, что в конце концов она устанет и тогда удастся ее схватить.

Мисо была молодой и здоровой зердой, поэтому пролетела, не останавливаясь, целую милю. Но потом силы стали покидать ее. Если бы у нее был шанс хоть немного передохнуть, она бы побежала с прежней резвостью, все зерды быстро восстанавливаются. Однако Майк не давал ей такого шанса, он всё время держался рядом, отрезая любые пути к спасению.

Вот лапки Беляшки стали подкашиваться, она захромала. Еще немного, и она ляжет, не в силах подняться, а враг непременно вцепится ей в спину. Он так близко, его гиппарион чуть не наступает на Мисо, она еле успевает уворачиваться…

И тогда зерда воспользовалась последним шансом.

Чуть в стороне виднелась россыпь валунов, Мисо сделала последний рывок и влетела прямо в глубокую пустоту между двумя каменными плитами.

Подскакав, задыхающийся Майк осмотрел убежище зерды, рискнул заглянуть внутрь, понял, что лаз глубокий и обычной палкой Беляшку оттуда не выманишь. Под рукой не было ничего, кроме камней. Не придумав ничего лучшего, Майк завалил дыру камнями и отправился в поселок, чтобы наконец-то выспаться и хорошенько обдумать, как достать непокорную зерду.

К вечеру выход был найден. Дауман вспомнил об одной простой ловушке, про которую ему рассказывал русский колонист, проведший детство в Сибири. Майк нашел поваленное дуплистое дерево, отрубил от него часть и расколол вдоль, получив таким образом небольшой полуцилиндр. На середине его длины он проделал сквозную поперечную бороздку, в которую вставил опадную дощечку с грузом в виде полена. Изготовив сторожок и насторожив дощечку с помощью металлической пластинки, он опробовал западню. Та сработала как нужно. Тогда Майк сложил устройство в мешок и отправился к валунам, где уже целый день томилась безнадежно запертая Мисо.

На этот раз ей некуда было деваться. Она пробовала выбраться, но ее окружали лишь камни. Голодная, измученная темнотой и неизвестностью Беляшка лежала, спрятав свой черный носик в пушистый хвост. Так прошло много часов, а потом она услышала шум отваливаемых камней и учуяла знакомый запах опасного человека. В дырку просунулась палка и ткнулась по углам, разок попав Беляшке в бок. Она зарычала.

Убедившись, что зерда не сбежала, Майк приставил один конец ловушки к лазу, обложил его камнями для устойчивости, затем насторожил дощечку и отошел в сторону, приготовившись ждать.

Ждать пришлось долго. Мисо не видела своего врага, даже запах будто бы развеялся, и всё же ощущала неладное. «Опасность, опасность!» – шептало ей внутреннее чутье, так часто спасавшее ее в прошлом.

Но свет двух лун, льющийся в полукруг выхода, так манил, и крошечный желудок сжимался, когда ветер приносил ароматы и звуки из степи: вот трепещет крыльями исиго, вот пробежала такая аппетитная ящерка, а вот пролетела ночная бабочка – так близко, так вкусно! И мало-помалу Мисо стала ползти к выходу. Еще шажок, еще, уже совсем близко та странная деревянная штуковина, тревожная, нехорошая, но только через нее ведет путь на свободу…

Она решилась. Один ползок, второй. Пока всё спокойно, всё безопасно. Третий ползок… Ах! Очередным движением Мисо задела сторожок, и дощечка с грузом упала вниз, придавив зерду поперек спины. Она рвалась, изворачивалась, пытаясь укусить схватившего ее врага, но всё было напрасно. А рядом уже слышались шаги ее неутомимого преследователя.

Руки Майка Даумана в толстых перчатках связали ей лапы, замотали мордочку и положили в мешок.

Так мечта Майка осуществилась: зерда была поймана. Он уже предвкушал поздравления от Союза биологических обществ и, что более существенно, порядочный гонорар от него же. И все-таки какое-то странное чувство не давало ему покоя. Пожалуй, он бы и сам не смог дать ему названия.

8

Вернувшись домой, Майк развязал Мисо и пересадил в приготовленную заранее клетку. Вопреки опасениям, зерда не стала бросаться на прутья или вести себя излишне буйно. Однако когда Дауман поставил ей миску с мелко порубленным мясом, она к ней даже не подошла, хотя к тому времени уже сутки не держала во рту ни крошки.

На следующий день весь поселок сбежался посмотреть на добычу Майка. Пришел и Старый Бен. Увидев белую зерду, он неодобрительно покачал головой и, пробурчав что-то на своем языке, удалился. А я смотрел на нее, сочувствуя всей душой.

Мисо лежала тихая и безучастная. Она не подняла головы, даже когда в нее стали тыкать палочкой, чтобы заставить двигаться. Она ничего не ела и не пила, так что Майк стал беспокоиться, довезет ли ее зоологам живой. Перевозка намечалась через три дня.

Следующий день прошел точно так же, Мисо лежала в углу клетки, уткнувшись носиком в собственный хвост. Единственное, что она сделала, это немного полакала воды из миски.

А вечером она начала скулить. Она скулила и скулила, громко, надрывно, протяжно, выворачивая душу всем, кто ее слышал. И столько в этом вопле было тоски по свободе, по родной степи и каньонам, что Майк вынужден был заткнуть уши пробками, чтобы выспаться. Но и тогда вой тоскующей зерды раздавался у него в голове печальным бессловесным укором.

Наутро, посовещавшись с Бен-Нори, мы пришли, чтобы договориться с Дауманом о продаже Мисо. Мы оба хотели выпустить ее на волю.

– Нет, – отрезал Майк, едва мы изложили наше предложение. – Я за этой чертовой лисой гонялся несколько месяцев, и теперь она моя.

Да, победа над животным в столь упорной охоте значила для него гораздо больше, чем для других, и он хотел насладиться ею сполна, получив вознаграждение из рук ученого сообщества.

А Мисо скулила. Весь день и всю ночь. Только голосок ее слабел и слабел с каждым часом. Вечером перед отъездом Майк зашел в сарай посмотреть на зерду. Она подняла мордочку и впервые взглянула на него своими круглыми шоколадными глазами. Едва слышный плач вырвался из ее горлышка.

Майк стиснул зубы, в сердцах хлопнул дверью и вышел прочь.

Проснувшись следующим утром, я позавтракал и отправился на улицу. У последнего дома я обнаружил Майка, стоящего перед дверью сарая. Он был одет по-дорожному, его вещи сложены и приготовлены к перевозке. Он стоял неподвижно и смотрел внутрь.

– Доброе утро. Что-то случилось? – спросил я, приближаясь.

Вместо ответа Майк подвинулся в сторону, и я увидел клетку Мисо в сарае. Клетка была открыта.

Она была пуста.

Я вопросительно взглянул на Майка. Тот кивнул в сторону каньонов.

– Она убежала? – догадался я.

Он кивнул.

– Это Бен-Нори? – Я поинтересовался, потому что знал, что тот вполне мог прокрасться ночью и выпустить зерду.

Дауман лишь криво усмехнулся.

– Чертова зерда, – пробормотал он. – Скулила и скулила, негодяйка. Всю ночь спать не давала.

И тут я понял.

Чуть позже этим днем Майк Дауман уехал из нашего поселка. Один.

А Мисо сидела на пригорке в виду поселка и смеялась своим особым отрывистым смехом. «Ийяуть-ть, Ийяуть-ть!» – разносили каньоны звучное эхо.

Позже мы с Бен-Нори еще не раз встречали ее в степи. Старый Бен говорит, что зерды имеют разум не зверя, но человека. Конечно, это не так, но после всего, чему я был свидетелем, я готов впустить в свои убеждения немного сомнений.

Зимой я видел Беляшку вместе с крупным красно-охристым зердом, так что можно надеяться, что скоро у нас появится новый выводок маленьких зерд. И возможно кто-то из них унаследует от матери ее ум, смекалку и необычный цвет шерстки.

Герберт Джордж Уэллс, признанный классик английской и мировой литературы, родился 21 сентября 1866 года в пригороде Лондона Бромли. Образование – частная Коммерческая академия мистера Томаса Морли, затем три курса Лондонского университета. В 1895 году Уэллс выпустил в свет повесть «Машина времени», в которой время рассматривалось как отдельное четвертое измерение нашего мира. За повестью последовало еще несколько романов «научной» направленности, но мировую славу Уэллсу принесла документальная книга «Война миров» (1897), в которой писатель скрупулезно описал и проанализировал первую (к счастью, неудачную) высадку марсиан на Землю. Теперь особенно ясно, что именно это событие изменило ход человеческой истории. Англия, Германия, Франция и Россия сумели объединиться перед лицом всеобщей грозной опасности, позже к ним присоединился Союз Соединенных Штатов Америки. Анализу первых успехов единого объединенного человечества посвящены многие философские трактаты Уэллса: «Чудесное посещение», «Первые люди на Луне», «Последняя война в воздухе», наконец, знаменитый труд «Люди как боги», в котором подведены итоги стремительного выхода людей в космос. В других своих книгах Уэллс ставил не менее острые вопросы: «Остров доктора Моро», «Человек-невидимка», «Пища богов», «Освобожденный мир», «Облик грядущего», «Прозрения», «Новый Макиавелли», «Бог – невидимый король», особенно «Необходимая осторожность» – книга, быстро отрезвившая слишком горячие умы. В то время как Томас Вулф восторженно воспевал колонизацию ближних планет и их спутников, Джеймс Конрад ратовал за создание независимого частного космофлота, Владимир Набоков создавал скандальные сериалы о щемящей и запретной любви к инопланетянкам, а Эрнест Хемингуэй воспевал браконьерские вылазки в хрупкие миры Венеры и Марса, Герберт Джордж Уэллс старался привлечь внимание к запущенным делам нашей собственной планеты. К сожалению, 13 августа 1967 года, в возрасте, который смело можно назвать весьма преклонным, Герберт Джордж Уэллс умер. Провожая старого друга, известный физик А. С. Красин, нобелевский лауреат, назвал его «человеком, чье слово несло и несет свет в самые темные и запутанные закоулки человеческого сознания». Теперь выясняется, что Уэллс, похоже, нисколько не переоценивал опасностей, таящихся на нашей собственной планете. Об этом и предлагаемый рассказ, впервые публикующийся на русском языке.

1

Когда капитану Жерилло приказали вести канонерку «Бенджамен Констан» в Бадаму – небольшой городок на реке Батемо, – чтобы определить область нашествия муравьев и помочь тамошним жителям бороться с этим нашествием, он заподозрил, что начальство над ним попросту издевается. Да, служебная карьера капитана складывалась не совсем гладко; но здесь большую роль сыграли его томные глаза и привязанность одной знатной бразильской дамы. Газеты «Диарио» и «О Футуро» прокомментировали назначение капитана Жерилло весьма непочтительно и, самое неприятное, он чувствовал, что для подобной непочтительности подал повод сам. Ведь он был креолом и обладал чисто португальскими представлениями об этикете и дисциплине; теперь единственным человеком, с которым он мог поговорить, был срочно назначенный на канонерку инженер Холройд из Ланкашира; общение с ним, помимо всего прочего, давало капитану возможность практиковаться в английском; он произносил звук «th» весьма приблизительно.

– Ну что это за назначение, сами подумайте! Я вижу, все видят, из меня хотят сделать посмешище! Как может человек бороться с муравьями? Да хоть три канонерки подведи к берегам! У муравьев там что, есть военные базы? Обратитесь к ученым, среди них есть и такие, что занимаются муравьями. Даже в наши дни. Нашествия муравьев не зависят от человека.

И развел руками:

– Муравьи приходят и уходят.

– Эти, похоже, не собираются уходить, – ответил Холройд. – Парень, которого вы упоминали, этот Самбо…

– Замбо, – несколько раздраженно поправил Жерилло. – «Смешанная кровь»…

– Пусть так… Этот Самбо… Он утверждает, что уходят не муравьи, а люди…

– Обычное дело. Не в первый раз. Вспомните Тринидад – миллионы муравьев полностью пожирают листья деревьев. Апельсиновых, манговых, им всё равно. Что тут поделаешь? Господь знал, что кому пустить в корм. Иногда полчища муравьев заявляются и в ваш дом. Такое тоже бывало. Конечно, приходится покидать дом, зато муравьи наводят в нем чистоту. Они ушли, вы вернулись – всё чистехонько, никаких тараканов, блох, клещей в полу!

– Этот Самбо утверждает, что на этот раз муравьи совсем другие…

– Какая мне разница, какие они. Это всего только муравьи! Насекомые. Не применять же против них бортовые орудия!

[…] наслаждаясь прохладным вечером, сидел на палубе, задумчиво курил и любовался Бразилией. Вот уже шесть дней, как они поднимались по Амазонке. Лесистые берега, наклонившиеся к воде пальмы, песчаные острова с редкими кустарниками. Безостановочно уходила за корму вода, густая и грязная, в ней кишели крокодилы, над ней кружились птицы – странная бесцельность влажного жаркого мира мучила инженера Холройда. Он инстинктивно не доверял таким местам. Он вообще не любил воду и предпочел бы чувствовать под ногами надежную твердь, но так получилось, что многие его более удачливые коллеги давно работали на лунных базах и даже дальше, а он никак не мог покинуть Землю. И в тропики попал прямо из Англии, где природа давно уже полностью покорена, стиснута оградами, стоками и каналами. Некие обстоятельства, о которых он не любил вспоминать, помешали ему войти в состав экипажа, стартующего на Венеру. Он привык к людям, к спорам, к динамике мегаполисов, а здесь, на Амазонке только иногда можно было увидеть тонущую в жарком мареве лодку. В крошечном городке Алемквер, где на борт канонерки был взят запас продуктов, людей тоже было мало. Они были встревожены и говорили только о муравьях. Появление канонерки их удручило; дела, видимо, обстояли хуже, чем им казалось. Да и как себя чувствовать, обитая под тростниковыми навесами в тени жалкой церквушки, в которой постоянно звучит долгая нота – голос Космоса, голос, как утверждал местный священник, самого Господа…

Времени инженер не терял – прилежно изучал испанский, хотя, кроме него, единственным человеком, знавшим несколько английских слов (кроме капитана, конечно), был негр кочегар. Помощник капитана, выходец из Франции, португалец да Кунха говорил только по-французски, впрочем, и этот его язык мало походил на тот, которому Холройд когда-то обучался в Саутпорте. Удушающая жара. Влажный туман. Запахи разложения. Аллигаторы и неведомые птицы, москиты разных видов и размеров, невидимые жуки и муравьи, змеи и обезьяны дивились: что, собственно, делают здесь люди? Ходить в одежде невыносимо, а сбросить ее – значит заживо обуглиться днем, а ночью – быть съеденным москитами. От скуки и раздражения капитан Жерилло изо дня в день пересказывал инженеру истории своих незатейливых любовных похождений и нудно, будто перебирал четки, перечислял вереницу своих прошлых прелестных безымянных жертв. Время от времени на берегу поднимались дымы очагов. Тогда капитан Жерилло и инженер Холройд в окружении вооруженных матросов сходили на берег и оставались там на сутки, а то и на двое. В отчетах это называлось «сбором необходимой информации по распределению опасных насекомых в районе верхней Амазонки», а на деле выливалось в откровенные пляски с местными девушками, язык которых не знал никаких отрицательных форм.

Впрочем, доходило дело и до муравьев.

– Это какой-то новый вид, – делился капитан полученной информацией. – Местные жители называют их саюба. Невидимки. Обычно муравьи одного вида практически не отличаются размерами, но у саюба отдельные особи могут достигать крупных размеров, а другие на всю жизнь остаются мелкими. И еще они так умеют сливаться с окружающим, что иногда кажутся невидимыми…

Не умея объяснить самому ему неясную информацию, капитан взрывался:

– Я мог бы сейчас работать на космофлоте! Вот дело для нормального думающего человека. У меня был выбор, вы понимаете? – Он злобно сжимал тонкие губы. – А меня сунули в эту гнилую дыру, бороться с насекомыми. Говорят, они пожирают страну… – Почему-то это особенно бесило капитана. – Но тут нечего пожирать! Муравьи приходят и уходят, так всегда было.

– Но муравьи, кажется, и впрямь досаждают местным жителям…

Инженер Холройд намекал на историю, услышанную в одном из последних посещенных ими поселений. Там они впервые столкнулись с людьми, бежавшими от муравьев. Они потеряли всё, что имели. Знаете, объясняли они, испуганно пожимая плечами, когда на ваш дом нападают муравьи, нужно удирать не раздумывая. Холройд это уже слышал. А потом, как водится, люди вернулись. «Муравьи ушли». Но муравьи саюба не уходят. Они захватывают понравившееся им место раз и навсегда. Они таятся в темноте хижин, которые люди привыкли считать своими. И первый же человек, осмелившийся войти в свой дом, с воплем выскочил наружу и бросился в реку. Его выловили, но он распух прямо на глазах, будто всё внутри в нем кипело, и он всё время бормотал какие-то непонятные слова, которых прежде никогда не произносил…

– Смотрите!

Канонерка вошла в неширокую протоку и теперь шла в тени лесистого берега, но внезапно впереди открылась тихая заиленная отмель, а за нею бурые голые скалы, заляпанные плоскими пятнами. Жерилло мог поклясться, что это лишайники. Какие еще растения угнездятся на отвесных скалах? Но обычно лишайники разбросаны по камням беспорядочно, а тут кто-то поработал: ножом или специальным скребком кто-то вырезал на фоне камней десяток пятилучевых звезд, на удивление четких.

Пораженный Жерилло перевел взгляд на Холройда:

– Наверное, кто-то спускался на веревке с вершины. С реки на отвесный обрыв не взберешься. Только зачем?

[…] поговорили о начатках человеческого искусства. Капитан Жерилло утверждал, что всё начинается с бессмысленных жестов. Конечно, он не преминул рассказать о некоторых своих любовных приключениях, когда сам умудрялся совершать немало удивительных по нелогичности поступков… не будем называть имена… Но ведь это всё в честь дам, которые того заслуживали… А здесь?.. Звезды на скалах… Зачем? Для кого?.. Капитан мучительно пытался продвинуться в своих размышлениях, но ничего у него не получалось, а инженер Холройд не пожелал развить тему. По мере приближения к цели его всё больше и больше занимали муравьи, а не сумасшедшие. Ну да, некий бельгиец Шарфф выжег огнеметом свое имя на самом крупном ледопаде Европы – спутнике Юпитера. Но это же спутник Юпитера, и хулиганство капитана со временем приобрело смысл символа. А тут глухой уголок Амазонии, на которой и людей почти нет, поскольку бассейну великой реки давно вернули его природное назначение – быть легкими нашей планеты.

Всякий раз, когда в зарослях мелькало самое невзрачное жилье, капитан Жерилло отправлялся на шлюпке к берегу. Даже Холройд всё чаще различал слово саюба. Впрочем, на местных наречиях это слово означало как «невидимый», так и просто «муравей». Похоже, канонерка приближалась к эпицентру событий. Капитан Жерилло оставил, наконец, свои привычные темы, зато лейтенант да Кунха стал разговорчивее. Он уже плавал по Амазонке и знал кое-что о муравьях и теперь, как мог, выкладывал капитану и инженеру свои познания. О злобных рыжих карликах, которые идут на любой объект стройными колоннами и сражаются, как истинные воины; о больших черных муравьях – командирах и вождях, заползающих человеку на шею и на лицо и загрызающих его насмерть. Рассказывал о том, как красные муравьи строят муравейники, достигающие иногда сотни ярдов в поперечнике. Еще два дня Холройд, Жерилло и лейтенант отдельно обсуждали вопрос – есть ли у муравьев глаза? На третьи сутки спор стал слишком ожесточенным. Тогда лейтенант отправился на берег и вернулся с несколькими видами муравьев, посаженных в стеклянные пробирки. Оказалось, что у одних глаза есть, а у других нет. Но у саюба, у муравьев, напавших на Бадаму, глаза точно были. «У них большие глаза, – записал в отчете капитан Жерилло. – Местные жители утверждают, что взгляд этих муравьев трудно выдержать. Они смотрят на человека нагло и ничего не боятся. А укусы их ядовиты. Умирая, жертвы сильно страдают».

– Ну что мы с вами можем противопоставить таким наглым насекомым? – впадал в уныние капитан. – Муравьи приходят и уходят. Так было всегда.

За Тамандой начинается длинный низкий безлюдный берег, который тянется не менее чем на восемьдесят миль. Минуя его, оказываешься у места слияния реки с труднопроизносимым названием Гварамадема с ее притоком Батемо, похожим на большое озеро. Лес подступает тут почти вплотную, поэтому к вечеру канонерка пришвартовалась в густой тени. Впервые за много дней повеяло прохладой, и Холройд с Жерилло засиделись на палубе допоздна. Они выкурили по две сигары, и Жерилло бесконечно рассуждал о муравьях саюба и о том, что они могут натворить, если вырвутся в более населенные людьми края.

В конце концов капитан решил выспаться и, расстелив матрац, лег прямо на теплой палубе. А Холройд еще какое-то время сидел на фальшборте и прислушивался к неровному дыханию капитана. Казалось странным, что история человечества еще существует, что существует само человечество. «Неужели всё это было, было?» – думал Холройд. Объединившись, люди создали немало выдающегося, в том числе оставили в покое бассейн Амазонки. Зачем вырубать леса, если открыта дорога в космос? Талантливые инженеры Королев и фон Браун вывели людей к другим планетам. Экспансия предполагает рост, постоянный рост. Первые орбитальные корабли, первые экспедиции к Марсу и Венере, освоение спутников планет-гигантов, миграции людей на всё более осваиваемые Меркурий, Венеру, Марс, Ио, Европу и Ганимед изменили отношение людей к времени и к пространству. И только вот в таких глухих уголках Земли всё течет по-прежнему.

«Муравьи приходят и уходят».

Фонарь на носу канонерки еле светил.

Над фонарем вился бесшумный, призрачный рой мотыльков, во тьме невидимого леса мерцали, как искорки, огоньки светляков. Или то вспыхивали глаза саюба? Непостижимая беспредельность тропического леса изумляла и подавляла инженера. В Англии он привык думать, что Земля давно и безраздельно принадлежит человеку. В Англии это, впрочем, так и было: дикие звери и растения живут там исключительно по милости человека и его доброй воле; там повсюду дороги, изгороди и царит полная безопасность. Земля даже раскрашена так, чтобы показать права человека на нее. Но тут невидимый лес казался непобедимым, а человек выглядел в лучшем случае гостем. Предположим на минуту, подумал Холройд, что эти странные саюба способны накапливать знания, ну, как это делают люди с помощью книг и всяческих своих ученых записей. Мысль эта почему-то его тревожила.

2

На следующее утро Холройд узнал, что они находятся в сорока километрах от Бадамы, и его интерес к берегам усилился. Он подымался на палубу каждый раз, когда представлялась возможность увидеть просветы в лесных массивах. Нигде он не видел никаких признаков присутствия человека, если, конечно, не считать таким признаком развалины домов, заросших сорными травами, и потрескавшийся фасад монастыря в Можу, оставленного давным-давно; из оконного проема торчали ветки дерева, в пустых порталах болтались лианы. Утром над рекой летали желтые бабочки с полупрозрачными крыльями; многие из них садились на судно, и матросы ради развлечения их убивали. На десятки миль вокруг шла молчаливая борьба гигантских деревьев, цепких лиан, причудливых цветов, и повсюду крокодилы, черепахи, бесконечные птицы и насекомые чувствовали себя уверенно и невозмутимо, а вот человек… Человек, колонизировавший почти все планеты своей системы, распространял здесь свою власть разве что на редкие вырубки, которые всё равно не покорялись ему; сражался с сорняками, сражался с насекомыми и дикими животными, только чтобы удержаться на жалком клочке земли…

Но кто же тут был настоящим хозяином?

– Наверное, муравьи. Их тут неисчислимо, – пробормотал Холройд.

– Как три Китая вместе со всеми Индиями, – желчно уточнил Жерилло.

Мысль эта показалась Холройду совершенно новой. Понадобились тысячелетия, чтобы люди перешли от варварства к цивилизации и почувствовали себя на этом основании хозяевами будущего и властелинами земли. А почему неким существам, опирающимся на уже имеющийся опыт людей, не проделать тот же путь в другом, в более стремительном темпе? К примеру, те же муравьи… Они живут общинами, у них есть свой язык, есть, наверное, разум… Неважно, что они воспринимают окружающее не так, как мы, главное – развиваться…

[…] канонерка приблизилась к покинутой, медленно сносимой течением куберте. Большая неуклюжая лодка не производила впечатления покинутой: оба паруса были подняты и неподвижно обвисли в безветрии полдня, а впереди на носу, рядом со сложенными веслами, сидел человек в широкополой шляпе. Еще один вроде бы спал, лежа ничком на продольном мостике, какие бывают на шкафуте больших лодок. Но вскоре по ходу куберты стало ясно, что с ней происходит что-то неладное. Глянув в бинокль, капитан Жерилло обратил внимание на странно серое неподвижное лицо человека, сидевшего на палубе: оно казалось обожженным.

Капитан окликнул куберту. Никто не ответил, но открылось ее название: «Санта Роза». Потом, оказавшись в кильватере «Бенджамена Констана», куберта слегка нырнула носом, и скорчившийся на палубе человек упал. Широкополая шляпа слетела, обнажившаяся голова поразила капитана: она была густо покрыта всё теми же звездчатыми серыми пятнами.

– Вы видели? – спросил капитан инженера.

– Там что-то неладно, – откликнулся Холройд.

– Вы разглядели лицо этого несчастного?

– Лучше бы и не видеть…

Капитан Жерилло подал сигнал, и канонерка, развернувшись, на тихом ходу пошла параллельным с кубертой курсом. Капитан теперь видел всю «Санту Розу» от носа до кормы. Похоже, команда ее состояла всего из этих двух мертвецов. Судя по раскинутым рукам, с которых клочьями свисало мясо, покрытое гнусным серым налетом, трупы подверглись какому-то необычному процессу разложения. Капитан обратил внимание и на распахнутую дверь небольшой кормовой каюты. Палуба перед нею была покрыта всё теми же серыми пятнами… всё той же вездесущей в тропическом климате плесенью… Взяв бинокль, капитан долго разглядывал палубу. Пятна странной плесени вдруг разделялись… отдельные темные точки бежали по голым горячим доскам… вновь сливались в серые пятна. Если это и муравьи, подумал капитан, то какие-то слишком уж плоские… И ведут себя необычно… будто чувствуют, что за ними следят…

– Лейтенант!

Португалец оказался рядом.

– Сойдите на куберту и осмотрите ее!

– Но там полно этих…

– Разве вы не в сапогах?

Холройд снова взял бинокль.

Позже он описал мне этих «муравьев» очень подробно.

По его словам, все они отличались неопределенной величиной, будто могли распадаться на части, уменьшаться или увеличиваться. Вдруг возникал крупный муравей, бежал по палубе, неожиданно рассыпаясь на бегущую стайку сразу нескольких мелких муравьев, которые сами по себе вдруг исчезали. Да, именно исчезали, сливались с пятнами серой плесени, кое-где принимающей уже знакомые звездчатые очертания. Возможно там на скалах, подумал Холройд, тоже были такие же вот… образования… Он никак не мог определить, с чем они столкнулись. Пятна плесени не имели какого-то единого центра, но могли разрастаться и исчезать, могли мгновенно преобразовываться в муравьев или в их подобия… Холройду даже показалось… Да нет, конечно, показалось… Эти твари не могли вести себя разумно…

– Осмотрите куберту! – вновь услышал он голос капитана.

– Но эти люди… – возразил португалец. – Я думаю, их убили муравьи…

– Не теряйте время! – Капитан разразился целым потоком проклятий и ругательств.

Пораженные разыгравшейся сценой, на палубу поднялись другие члены экипажа и, уязвленный ругательствами, лейтенант, наконец, принял решение: отдал честь и перепрыгнул на палубу куберты, скользившей рядом с канонеркой. Шлюпка лейтенанту не понадобилась, хотя матросы с другого борта уже спускали ее. Холройд ясно видел, как крупные и мелкие муравьи отскакивают, отступают от тяжелых сапог лейтенанта да Кунхи. Казалось, они понимали, чем грозит соприкосновение с такой грозной опасностью. Добравшись до распростертого тела, португалец задумался, потом ногой перевернул труп. Из лохмотьев осыпалась какая-то пыль, сапоги лейтенанта сразу стали серыми, тут и там возникали на длинных голенищах серые звезды, такие же, как на палубе, такие же, как раньше на скалах.

– Отчего погиб этот человек? – прокричал капитан.

Холройд уже достаточно понимал по-португальски, чтобы дословно понять слова лейтенанта: «Непонятно… Труп страшно распух… – Отвечая, лейтенант заткнул специальной пробкой стеклянную пробирку, на мгновение опущенную к трупу; видимо, в нее попало несколько муравьев. – Похоже, труп изъеден изнутри».

– А что там в носовой части? – крикнул Жерилло.

Лейтенант сделал несколько шагов, но внезапно остановился.

Несколько раз он даже энергично притопнул, но серые звезды с голенищ его высоких сапог не опали, напротив, они поднялись выше. Да, они поднялись. Эта плесень умела передвигаться. Лейтенант и сам теперь шел по палубе какой-то странной походкой. Он будто переступал через какие-то невидимые препятствия, а иногда судорожно вскидывал руки к шее, будто его настигала внезапная боль. Тем не менее он добрался до второго трупа и наклонился над ним. «Мы зря сюда пришли, капитан». Он действительно это произнес. «Запросите базу». И добавил: «Протон».

Муравьи или плесень, неважно что, тем временем очистили палубу.

Грязные доски, спутанный канат, тряпье, распухшие трупы. Даже на сапогах лейтенанта звезды растаяли, как серые снежинки в тепле. Жерилло направил бинокль во тьму маленькой каюты и вздрогнул. Ему показалось, что плотная тьма полна изучающих внимательных глаз. Он всё более и более убеждался, что на кажущейся пустой куберте происходит какая-то огромная, хотя и малоприметная, таинственная работа. Он будто бы разглядел во тьме каюты какие-то пятна. Нет, они не светились, но позже капитан утверждал, что видел что-то шевелящееся. Увлеченный этим зрелищем, он на минуту забыл о лейтенанте, но тот сам напомнил о себе криком. Обычно так не кричат, такой страдальческий вскрик вырывается самопроизвольно. Буквально одним прыжком португалец достиг борта и бросился в воду…

3

[…] вышли из каюты, в которой лежало распухшее и обезображенное тело лейтенанта, и, стоя рядом на корме, не сводили мрачных взглядов со зловещего судна, плывшего за ними на буксире. Душную темную ночь разрывали зарницы. Капитан всё время возвращался к словам, которые произнес лейтенант да Кунха в предсмертной горячке. «Запросите базу». Зачем?

– Наверное, вы думаете, что это я убил лейтенанта? – понизив голос, выругался он. – Но это служба, Холройд, это наша служба. Кто-то должен был подняться на куберту, а лейтенант давал присягу. – Капитан никак не мог остановиться. – Он погиб, выполняя свой долг. – Что-то в голове капитана Жерилло сдвинулось. – «Протон». Какой протон? Почему протон? Этот да Кунха ненормальный. Для него физики никогда, наверное, и не существовало. «Протон»! – выругался он. – Мне оправдываться не в чем, Холройд. – Он опять оглянулся и еще понизил голос: – Этот бедняга весь раздулся от муравьиного яда, но как они это с ним проделали? Никаких следов укусов. Странно, да? И эта плесень на его лице. Почему она непременно принимает такие звездчатые формы? Слышали о чем-то таком?

– Ну, железные опилки в магнитном поле…

– Бросьте, Холройд. При чем тут это?

– Капитан, а вы правда видели муравьев?

– Еще бы! Отчетливо, как вас. И вы их видели. Просто они разумно используют резкость тропического света, вот и кажется, что они появляются и исчезают. Нет, хватит! Утром я сожгу куберту вместе с захватившими ее тварями!

[…] приказ сжечь «Санту Розу», несомненно, пришелся по душе экипажу канонерки. Матросы с жаром взялись за дело. Они выбрали трос, обрубили его и подожгли куберту паклей, хорошо пропитанной керосином. Через минуту «Санта Роза», весело потрескивая, пылала, как костер, в сумерках тропического утра. Звездные искры… да нет, пожалуй, обычные… просто звездчатыми они казались… весело отражались в утренней реке. На палубу поднялся негр кочегар. «Саюба – пых-пых», – повторял он, глядя на горящую куберту. Но Холройд не рассмеялся. […] думал о том, что у этих маленьких существ, кто бы они там ни были, есть, наверное, какой-то мозг или его задатки, а значит, они, как и человек, осознают свою хрупкость. Любое существо рано или поздно сталкивается с вечностью – с вечностью смерти. Это не отравить ядом одного отдельного человека. Всё человечество всё равно не отравишь, ведь оно распространилось уже до самого края Солнечной системы. Оно обитает на Меркурии, на Венере, на Марсе, на спутниках Юпитера и Сатурна, это только такие неудачники, как капитан Жерилло, остаются на обочинах. Бурно развивающаяся цивилизация ревниво отталкивает неудачников, затыкая ими такие вот глухие дыры. Всё происходящее с «Бенджаменом Констаном» вдруг показалось Холройду невероятно глупым и ложным. Он почувствовал облегчение, когда костер «Санты Розы» исчез за поворотом реки…

Около девяти канонерка подошла к Бадаме.

Селение это, с его домиками, крытыми пальмовыми листьями, с сахарным заводиком, заросшим плющом, с небольшим причалом из досок и камыша, всех поразило тишиной и безмолвием; похоже, людей тут не было, а муравьев на таком расстоянии не разглядишь. На мощную сирену канонерки с берега никто не откликнулся. Капитана всё больше одолевали мучительные сомнения. «Нам остается только одно…»

– Что? – спросил Холройд.

– Снова и снова звать…

Капитан Жерилло нервно ходил по мостику, разговаривал сам с собою, бросал бессвязные ругательства. На испанском и португальском он будто обращался к какому-то будущему воображаемому судилищу. Натренированное ухо Холройда уловило слово «боеприпасы». И раз, и другой. Но развивать эту мысль капитан не стал, а приказал спустить шлюпку.

Вооружившись биноклями, они поплыли к берегу. Серая, уже знакомая им плесень звездами расползлась по всем плоским поверхностям. Казалось, Бадаму готовили к Рождеству, правда, снежинки, которыми расписывали стены хижин, выбраны были почему-то серые. «Не подвергать же пустой поселок обстрелу… – бормотал негромко Жерилло. – Нет, нет. Они специально хотели меня унизить. Холройд… У меня враги в морском министерстве…»

Странная плесень покрывала деревянный настил толстым пластом, нет, скорее толстым пластом… звезд. В общем, можно было допустить, что это действительно выброшенные штормом заплесневевшие звезды… морские… Правда, при внимательном взгляде иллюзия рушилась. Особенно, когда матросы увидели скелет человека.

– Я обязан думать об их жизнях… – негромко произнес Жерилло.

Холройд недоуменно взглянул на него, не сразу догадавшись, что капитан имеет в виду экипаж канонерки. Зато матросы на веслах одобрительно покивали.

«Высадить отряд на берег?.. – рассуждал вслух капитан. Он ни на кого не смотрел, но прекрасно знал, что его слова слышат. – Невозможно… Теперь мы знаем, все будут отравлены… Лейтенант да Кунха был в высоких сапогах, но это ему не помогло… Нет, нет, – посмотрел капитан на Холройда, – эта история специально затеяна, чтобы поднять меня на смех…»

Приблизившись к причалу, они внимательно изучили дочиста обглоданный скелет, набрали несколько пробирок плесени и даже поймали, сунув туда же, несколько плоских саюба. С этого времени колебания Жерилло стали совершенно мучительными. Средним ходом он направил «Бенджамен Констан» вверх по реке, будто всё еще надеялся найти ответ на мучившие его вопросы. Впрочем, к заходу солнца он приказал возвратиться, и канонерка вновь бросила якорь прямо напротив мрачного причала. Спустилась прохладная ночь, все уснули. Но перед рассветом капитан вдруг разбудил Холройда.

– Господи, что еще?

– Решено, – сказал капитан.

– Что решено? Высаживаться на берег?

– Нет, совсем нет… – ответил капитан и умолк.

Холройд нетерпеливо ждал. Он уже знал, что скажет Жерилло.

– Решено… – повторил капитан. – Я дам залп сразу из двух бортовых орудий.

И канонерка дала залп. Одному богу известно, что подумали об этом муравьи или загадочная плесень, но Жерилло это сделал. Он выстрелил даже дважды, соблюдая торжественный ритуал. Лес замер в изумлении. Задумка капитана смахивала на начало какой-то необыкновенной военной операции. Первым залпом разнесло пустой сахарный заводик, вторым снесло пустую лавку позади причала. […] затем у Жерилло началась неизбежная реакция. «Ничего хорошего из этого не выйдет, – мрачно сообщил он Холройду. – Да еще мне придется отчитываться за каждый заряд. Теперь мне еще обязательно поставят в вину обстрел этого пустого поселка. О, Холройд, какой жуткий вой они поднимут вокруг этого! Вы себе не представляете…»

После полудня капитан приказал отправляться обратно.

4

Мне довелось услышать всю эту историю от самого Холройда.

Эти саюба, совершенно новый вид муравьев, не дают инженеру никакого покоя.

Холройд и в Англию вернулся с намерением «возбудить умы людей» своим рассказом о непонятных событиях на одном из дальних притоков Амазонки. По словам инженера, загадочные муравьи-невидимки угрожают всему огромному району Амазонии. «Это не просто новый вид муравьев. Это что-то гораздо более серьезное». И снова и снова он начинает речь о загадочной плесени, о скалах, покрытых серыми звездами. «С чего начинается человек разумный? Правильно. С искусства. Возвращаясь с охоты, наши далекие предки украшали стены пещер рисунками. Да просто от нечего делать. От удачи или от неудачи. Разве не так?» Холройд покачивает в руке кружку с пивом, будто прикидывает ее вес. «Почему бы не подойти с подобным мерилом к саюба? Я уверен, это думающие твари. На лейтенанта да Кунха они напали умело, он не сумел с ними справиться, а огромный был детина. Правительство Бразилии поступило весьма благоразумно, предложив хорошую премию за гуманный и эффективный способ очистки территорий от муравьев невидимок. Они ведь оккупировали уже весь южный берег реки Батемо, полностью изгнав оттуда людей…»

Холройд вдруг наклонился ко мне: «Я думаю, дело в этой плесени. Муравьи – это производное. Всего лишь производное, что-то вроде наших роботов, мистер Уэллс». И тем же полушепотом изложил мне туманную суть исследований некоего доктора Моуди, который всерьез утверждает, что плесень Бадамы – это некий новый вид жизни (предположительно разумной) на атомном уровне. «Наверное, вы и про доктора Рассела слышали, мистер Уэллс? Это же он обнаружил микроскопические окаменелости в некоторых метеоритах, в том числе марсианских».

– Простите, мистер Холройд, но между микроскопической окаменелостью и живым муравьем, даже плесенью – лежит пропасть. Чудовищная пропасть.

– На первый взгляд – да. Но вы не знаете некоторых деталей.

– Ну так выкладывайте их.

И Холройд выложил:

– Поход нашей канонерки выяснил, что муравьи саюба появились в Бадаме всего два-три года назад. Раньше о таких муравьях местные жители и не слыхивали.

– Они могли прийти из глубины тропических лесов.

– Тогда об этих невидимках давно знали бы другие обитатели Амазонии. Тем более что саюба не любят сидеть на месте. Известно, что недавно они каким-то образом переправились через широкий приток Капуараны. Можете не сомневаться, – хмуро посмотрел на меня Холройд. – Можете не сомневаться, что эти твари разумнее и упорнее чиновников, занимающихся этим вопросом. Тем более что для чиновников это именно вопрос. Понимаете?

Холройд сделал многозначительную паузу.

– В верхнем течении Амазонки с недавних пор, заметьте, с недавних, ходят самые невероятные легенды о смелости и мощи саюба. Легенды эти растут с каждым днем, множатся. И не без оснований, ведь указанные муравьи непреклонно продвигаются вперед. […] Мы рвемся в космос, высаживаемся на других планетах, обживаем их и нам в голову не приходит, что наша собственная планета, которую мы считаем своим наиболее обеспеченным тылом, может оказаться в опасности.

– Не преувеличивайте, – сказал я. – Речь идет, в сущности, о необитаемых территориях. Амазония – легкие нашей планеты…

– Тем более нельзя допустить, чтобы их заняла новая разновидность палочек Коха.

– Вы опять о муравьях, Холройд?

– Называйте их как хотите. Но они ведут себя чрезвычайно осмысленно. Они не торопятся, но занимают и занимают все новые территории. Серые звезды необычной плесени отмечены уже на берегах северных притоков Ориноко. Численность саюба быстро растет, боюсь, они скоро вытеснят людей из всей тропической зоны Южной Америки. Я вам больше скажу, – Холройд снова понизил голос. – Если эти твари будут и впредь продвигаться такими темпами, то около две тысячи сорок первого года или около того они атакуют разветвленную дорогу, тянущуюся вдоль Капуараны, а в две тысячи сорок пятом доберутся до среднего течения Амазонки. А ведь я, заметьте, весьма осторожен в расчетах. – Холройд посмотрел на меня. – К две тысячи пятидесятому, по моим расчетам, они форсируют Атлантику. Понимаете, о чем я?

– Не совсем.

– О новом витке истории.

Я засмеялся. Это обидело Холройда.

– Вот вам еще пример. Канонерка «Бенджамен Констан».

– Я слышал ее отправили на переплавку. Это меня удивило. Она вроде совершила только один поход.

– Да, это было совсем новое судно. Но его решили списать. Как раз после нашего похода. Сталь плавили в специальной домне. Резали канонерку на куски и плавили в домне. А всё почему? Да потому, мистер Уэллс, что в трюмах корабля, в некоторых отсеках нашего «Бенджамена Констана» была обнаружена некая накипь, возможно, следы той самой плесени. Не забывайте, из экипажа нашей канонерки вернулись в Англию только три человека: капитан Жерилло, негр кочегар и я. Отчет капитана засекречен, а сам он до сих пор находится под следствием. Говорят, он выпустил этих тварей, помещенных нами в стеклянные пробирки. Конечно, преступление, мистер Уэллс. Ожесточенные люди вроде нашего капитана способны на многое. Сейчас всем известно, что на коже людей, убитых саюба, появляются странные серые звезды… некий налет… Не беспокойтесь, мистер Уэллс… – Он обнажил до локтей хорошо загорелые руки. – Ни я, ни капитан Жерилло, ни наш кочегар почему-то не пострадали. Может, саюба избрали нас вестниками своего прихода. Но правильнее всё же вести речь о плесени… Если относиться к ней, как к самоорганизующейся субстанции… я ведь не из числа этих ученых говорунов и мысли выражаю просто… Если эта плесень так разумно и сложно организовывает свою жизнь… или свои формы… не знаю, как сказать правильнее… Сейчас им удобно принимать форму муравьев, но эти муравьи исчезают при первой опасности. Похоже, для них нет препятствий. Они свободно проходят сквозь сталь, сквозь стекло… Все пробирки, доставленные нами, оказались пустыми. Я убежден, капитан Жерилло тут не при чем. Просто нашу плесень нельзя ничем удержать. Это жизнь на некоем ином уровне… Что может удержать отдельный атом? Понимаете? Я пытаюсь докричаться до людей, но меня не слышат.

– Наверное, ваши слова не убедительны.

– Может быть… – покачал головой Холройд. – Может быть… Но вчера… вы слышали это сообщение? – Он помахал рукой бармену: «Повторите». – Вчера канал NNS сообщил о том, что обнаружено место падения искусственного спутника Земли. Это произошло три года назад. Запоминайте, мистер Уэллс. Ровно три года назад. Сложный спутник метеослужбы, он неожиданно свалился с орбиты. Его и не искали. По всем расчетам он должен был сгореть в атмосфере, но недавно его обломки были обнаружены… Догадываетесь, где?.. Да, верно… В районе поселка Бадама, на реке Батемо… Бедный капитан Жерилло, для него наш поход стал катастрофой…

– Спутники и прежде не раз падали, – осторожно заметил я.

– Вы что, правда, не слышали сообщение NNS? Этот спутник сорвало с орбиты метеоритом.

– Ну и что?

– А вспомните слова лейтенанта да Кунхи. «Мы зря сюда пришли, капитан». Почему он это сказал? А потом добавил: «Запросите базу». А потом добавил: «Протон». Попробуйте вдуматься. Лейтенант да Кунха ничего не мог знать о сбитом метеоритом спутнике. Это всего лишь один из серийных спутников, кто из нас помнит даже названия этих серий? А он назвал ее: «Протон». Ему будто нашептали это со стороны, а? Теперь вспомните о несчастном индейце, убитом муравьями в Бадаме. Его выловили из реки, но он распух прямо на глазах, будто всё внутри в нем кипело, и он всё время бормотал какие-то непонятные слова, которых прежде никогда не произносил. Удалось выяснить. Он повторял слово, неизвестное индейцам…

– Неужели «протон»?

– Верно. – Холройд сделал большой глоток.

Мы помолчали. Я не хотел, чтобы инженер продолжал свои фантазии. Муравьи-невидимки… плесень, проникающая сквозь стекло… не многовато ли?.. Наверное, он думает, что плесень, овладевая… не знаю, как правильно сказать… мозгом человека… проникая в его тело… может вызывать в сознании погибающего некий отзвук того, что увидено самими муравьями… или этой плесенью… Нет, не надо… Не стоит осуждать человека, столь увлеченного идеей всеобщего спасения…

Мы заказали еще по кружке. Но разговор как-то сник.

Зато неделю спустя в редакции журнала «Nature» я случайно увидел цифровое объемное изображение работающей домны в Мидленде. […] необычная, скажем так, окраска стальных обводов. На темном металле отчетливо проступали очертания серых звезд.

– Что это? – спросил я.

Мистер Бедфорд, редактор, отмахнулся:

– Спросите Митчелла, сэр. Это его материалы.

Удивившись моему внезапному волнению, он всё же пояснил:

– Это что-то вроде плесени. Но весьма специфической. Ее не убивает даже высокая температура, этим она и заинтересовала Митчелла. Кстати, подобные образования обнаружены недавно в верхнем течении Амазонки.

– Это как-то связано с походом канонерки «Бенджамен Констан»?

– Представления не имею. Поинтересуйтесь у Митчелла.

Может, мистер Митчелл и ответил бы на мои вопросы, но боюсь, время упущено.

Как мне удалось узнать, вскоре после нашей встречи в баре инженер Холройд подал очередное прошение о переводе его на внешнюю космическую линию, и это прошение, наконец, было удовлетворено. Реализация давней мечты или бегство? Не знаю. Но что-то подсказывает мне, что даже самые безопасные районы нашей планеты скоро могут перестать считаться такими. Экспансия открывает тылы. Я ведь хорошо запомнил слова Холройда, что к две тысячи пятидесятому году муравьи саюба форсируют Атлантику.

Другими словами – они откроют Европу.

Эдгар Аллан По родился 19 января 1809 года в городе Бостон, США. Родители его были актерами бродячей труппы. Умерли они, когда Эдгару исполнилось два года. Усыновил его богатый купец Джон Аллан. Благодаря этому талантливый от природы мальчик получил хорошее образование. Эдгар начал рано писать стихи, много фантазировал, увлекался психологией.

В семнадцать лет Эдгар поссорился с приемным отцом и с того момента вынужден был зарабатывать на жизнь самостоятельно. Получалось это плохо, и он даже на время угодил в солдаты. Первый сборник его стихов вышел в 1827 году и не имел успеха. Несмотря на это будущий классик продолжал упорно трудиться. Удача улыбнулась ему только в 1833 году. Его рассказ «Рукопись, найденная в бутылке» получил первую премию балтиморского ежегодника. И вовремя, поскольку Эдгар к этому моменту фактически дошел до нищеты.

С этого момента и до 1847 года Эдгар По работает в журналах Ричмонда, много пишет и печатается. Он женился, но вскоре овдовел. 1847–1849 годы для него оказались самыми тяжелыми. Общество не простило ему эксцентричного поведения. Его травили, его мысли всё чаще занимали болезненные и причудливые фантазии, он пил. Падения перемежались взлетами, но к концу 1849 года произошел перелом, в результате которого писателю каким-то чудом удалось остановиться на самом краю пропасти, в которую он, казалось, уже упал.

Что послужило этому причиной, так навсегда и осталось тайной, но следующий 1850 год встретил уже новый человек, рассудительный и трезвый. Видимо, дав зарок, Эдгар По прекратил писать. Он устроился в лавку бакалейщика обычным продавцом и с жаром принялся за дело. С этого момента его финансовые дела пошли в гору. Через несколько лет, благодаря трудолюбию и бережливости, он сумел выплатить все свои долги. А слава уже стояла у его дверей. Причем следующие десятилетия она лишь росла и наконец достигла такой величины, что Эдгара По объявили живым классиком. Его произведения издавались, переиздавались и обильно переводились на иностранные языки.

К 1870 году писатель стал настолько богат, что смог даже купить себе небольшой остров на Филиппинах. Еще десять лет на нем шло строительство замка, снабженного высокими стенами, рвом и подъемным мостом. В центре замка встала белая башня, в которой Эдгар По и поселился, запретив входить в нее кому бы то ни было, кроме парочки особо доверенных слуг. Это воспринималось как чудачества человека, неожиданно разбогатевшего на старости. Однако писатель прожил на острове более чем сотню лет и стал самым долгоживущим человеком Земли. Данный факт, в сочетании со всегда присущей ему эксцентричностью, подкрепленные недюжинным талантом, сделали Эдгара По едва ли не самым известным человеком на Земле. Ему пришлось даже нанять целое агентство, единственной задачей которого являлось ограждение его быта от навязчивых визитеров, пытающихся теми или иными способами проникнуть в его настоящие и мнимые тайны. А их усматривалось немало, и сказочное, библейское долголетие писателя, конечно, было основным. Однако, в то же время, многих интересовало его молчание. При этом было достоверно известно, что Эдгар По всё время работает над каким-то текстом. Это будоражило умы, поскольку многие мечтали хотя бы одним глазком увидеть текст, над которым очень талантливый автор работал более ста лет. Увы, этим надеждам не суждено было сбыться.

В 1986 году писатель вдруг покинул свой остров и отправился на Марс. В пути его сопровождала лишь сиделка, которую он нанял всего за несколько месяцев до этого события. 30 апреля Эдгар По прибыл на планету бога войны и к вечеру, в тот момент, когда сиделка оставила его ненадолго одного, умер. Учитывая возраст писателя, расследования причин смерти даже не проводили. И это, как и положено, со временем породило массу странных, шокирующих слухов, как доподлинно установлено, не имеющих под собой никаких оснований.

Один из ведущих критиков нашего времени написал: «Смерть Эдгара По не могла остаться незамеченной. Жизнь великого писателя оборвалась и вместе с ней исчезла надежда на появление по крайней мере еще одного, талантливого и наверняка необычного текста. Если учесть время, потраченное на работу с ним, он вполне мог оказаться одним из самых совершенных художественных текстов, созданных когда бы то ни было пишущим человеком».

1

Провидению было угодно, что постепенно моя известность переплавилась в деньги и теперь тягловой силой у меня работает всамделишная, причем весьма неглупая сиделка. Я передвигаюсь с ее помощью в кресле на колесиках. Оно, как мне представляется, является упрощенной моделью похоронных дрог, от свидания с которыми мне удается ускользать почти две сотни лет. На это, несомненно, есть веская причина, но о ней – несколько позже.

Со стороны я теперь несколько смахиваю на египетскую мумию. Меня это печалит, но уверяю, и в моем возрасте есть некоторые радости.

Кстати, везут меня в данный момент по коридору космопорта, мимо первопроходцев в фиолетовых одеждах, сильно смахивающих на средневековые монашеские плащи. Возможно, там, на других планетах, они им помогают выживать. Держаться первопроходцы предпочитают кучками. Стоят, разговаривают, курят сигареты, из которых идет красноватый дым. А вот монахи и торговцы, как правило, ходят поодиночке, и это вполне объяснимо. На Марсе или Венере, по дороге от одного купола к другому, в случае неприятностей, приходится рассчитывать лишь на себя. Это не способствует развитию клановости. Еще нам время от времени попадаются военные, но очень редко. В данный момент никаких стычек с аборигенами-инопланетянами не бывает. Так, по крайней мере, утверждает пресса.