Клин клином

Глава 2

Она сбилась с ног, покупая подарки многочисленной сочинской родне Ладоши и по привычке стесняясь говорить ему, во что они ей обошлись. Ну какие могут быть счеты между будущими супругами!

Ладоше же было не до подарков. Он не вылезал из кабинетов начальства, где решалась его судьба. С самого начала было ясно, что успешная защита кандидатской диссертации отразится на его положении в институте. А уж такая блестящая защита, какая имела место, тем более.

Хотя не только подруги Надежды знали, кто в действительности занимался анализом собранных данных и кому принадлежат сделанные выводы и предложения, у всех словно в одночасье отшибло память, особенно у руководства – солидных маститых дядечек. «Вот она, пресловутая мужская солидарность. Ну не могут они допустить, чтобы женщина была хоть в чем-то лучше их», – посмеивалась Надежда, когда в ее присутствии коллеги мужского пола распинались о достоинствах Ладошиной диссертации.

Самое любопытное, что тот находил это само собой разумеющимся и внимал каждому их слову как непреложной истине. «Ну и что с того, – ничуть не обижаясь, думала Надежда. – Ведь он вполне мог написать все это и сам, даже, может, еще лучше. Он же такой умница».

«Умница» же, вконец уверовав в свою гениальность, отныне не ходил, а носил себя по коридорам института и даже недовольно морщился, когда, забывшись, Надежда в разговоре называла его ласкательным прозвищем. А тут еще пополз слушок, что, как только в ВАКе утвердят диссертацию, Ладоша возглавит научное подразделение, в состав которого войдут три нынешних ведущих отдела, в том числе и Надеждин.

В иной ситуации девушка порадовалась бы за своего возлюбленного. Но получалось, что она попадет к Ладоше в подчиненные. Одно дело – единовременно помочь выдать ее идеи за его собственные. Другое – постоянно выслушивать его указания и исполнять их… Хотя вряд ли. Отдел останется за ней, она по-прежнему будет сама себе хозяйка, а с начальством всегда можно договориться, чтобы ей не мешали. Тем более если таким начальством будет ее Ладоша.

Когда подобная мысль впервые пришла Надежде в голову, она словно взглянула на своего избранника со стороны, и маленький такой червячок сомнения зашевелился в ее душе. Но она тут же прогнала прочь неприятное ощущение, и Ладоша воссиял прежним блеском не подверженного порче кумира. А потом предотъездная суета захватила Надежду целиком и полностью…

– Они меня встретили как родную, – с придыханием шептала Надежда в трубку своей приятельнице Татьяне. – Когда приеду, расскажу подробнее… Нет, я живу не у них, а у Ладошиной старшей сестры… Почему-почему? Не принято: мы же еще официально не расписаны. У них в семье не так, как у нас. Все-таки старинный княжеский род… Ой, зовут. Прости, не могу больше говорить, идем в гости к двоюродному брату Ладоши. Передавай привет Ксюше. Пока. Целую.

Их действительно встретил в сочинском аэропорту муж сестры Ладо по имени Нико и на серебристом новехоньком «мерседесе» повез новоиспеченного кандидата наук и его спутницу в дом его матери. Белый двухэтажный особняк стоял за ажурной оградой, и перед ним бил небольшой фонтан. Верхний этаж нависал над нижним, бросая тень на выложенную каменными плитами открытую террасу, столбы и решетчатое ограждение которой были обвиты виноградом.

Ариадна Теймуразовна ждала их в гостиной, восседая в большом кресле, обитом малиновым бархатом, а вокруг стояли празднично одетые сородичи – от девочек в пушистых сборчатых платьицах с блестками и мальчиков в галстуках-бабочках до пожилых матрон и солидных усатых мужчин. Как позже выяснилось, родня была не только из Сочи. «Она как царица в окружении свиты», – подумала Надежда и оробела, когда надо было шагнуть вперед и поздороваться с мамой Ладо.

Но Ариадна Теймуразовна сама поднялась ей навстречу, раскрыв объятия.

– Мой сын столько много хорошего говорил о тебе, моя девочка, что отныне ты мне почти как дочь, – прочувствованно произнесла она и обняла Надежду.

Девушка облегченно перевела дыхание и сморгнула слезу. Все было как в волшебном сне. Затем ее стали знакомить с собравшимися в гостиной людьми. Надежда улыбалась, здоровалась, называла себя и с ужасом понимала, что непривычные имена тут же вылетают из ее головы. Время от времени она испуганно оглядывалась на Ладошу, но ему было не до нее – настолько плотно его обступили родственники и близкие друзья дома. А тут еще детям вскоре надоело вести себя чинно, и они с веселыми криками устроили беготню, усиливая шум, от которого у Надежды голова шла кругом.

Хотя Ариадна Теймуразовна с самого начала предложила «из уважения к столичной гостье» говорить только по-русски, с каждой минутой вокруг все чаще и чаще стала звучать гортанная грузинская речь. Даже у Ладоши вдруг прорезался такой сильный акцент, которого в Москве за ним не наблюдалось.

«Странно, – подумала Надежда, ловя себя на том, что и сама уже произносит многие слова по-иному. – Оказывается, грузинский акцент заразителен». Ей вспомнились их соседи Шаймердьяновы, татары по национальности. И родители, и трое детей, прекрасно владея родным языком, говорили по-русски совершенно чисто. По речи нельзя было определить, какого они роду-племени, тогда как грузины словно были не в силах избавиться от родного выговора…

«А вот если бы Ладоша был шпионом и его заслали бы, предположим, в Англию, как бы он тогда…»

Но додумать эту увлекательную мысль до конца Надежда не успела – всех позвали к столу. И тут ее поджидало неожиданное разочарование. Оказывается, все грузинские деликатесы, которые она так старательно, соблюдая все наставления поваренных книг, готовила у себя дома, не шли ни в какое сравнение с тем, чем сейчас потчевали гостей. По внешнему виду блюда были очень похожи, а по вкусу – нет. Скорее всего, суть заключалась в пряных травах, выращенных под южным солнцем и сорванных только что, в парном мясе, выбранном с тонким знанием дела, и в волшебном «петушином» слове, которое любая настоящая хозяйка знает, да не каждому скажет.

Надежде уделяли много внимания, за ее здоровье пили, ей улыбались. Она ни секунды не оставалась предоставленной самой себе. Это утомляло, но и наводило на мысль, что с простой гостьей так бы носиться никогда не стали.

А под конец застолья запели. Правда, только мужчины. Надежда была потрясена слаженностью и многозвучностью этого пения. Она заслушалась и, даже не имея музыкального образования, сумела по достоинству оценить пение.

– Ладоша, можно подумать, будто все твои родственники из одного профессионального хора, – еле слышно произнесла она, когда представилась возможность.

– Ну, у нас все так поют, – гордо ответил Ладо.

– Но это же очень трудно, наверное?

– Для грузина нет ничего трудного, – усмехнулся он. – А петь в унисон у нас считается постыдным.

Надежда притихла, вся во власти волнующего ощущения: пройдет совсем немного времени, и она станет членом такого необыкновенного, замечательного семейства. Что называется, в прямом смысле из грязи да в князи. Но выходит, и она чего-то да стоит, раз Ариадна Теймуразовна, явная глава рода после смерти своего супруга, сразу же назвала ее дочкой. Теперь бы только не разочаровать будущих родственников, оказаться на высоте положения…

Правда, ближе к вечеру, когда часть гостей стала расходиться, а часть отправилась наверх, видимо в приготовленные для них комнаты, случилась небольшая заминка. Хозяйка дома подошла к Надежде и сказала, улыбаясь совсем по-родственному:

– Наденька, дорогая, надеюсь, ты поймешь нас. Вы с Ладо для всех только коллеги по работе. Мне будет неудобно перед родными и соседями, если ты останешься ночевать у нас дома…

Надежда растерялась.

– Но как же тогда быть? – промямлила она.

– Не волнуйся, моя девочка. Ты будешь жить у Мальвины, моей старшей дочери. Она замужем, у нее дети, так что никто не сможет сказать про них ничего предосудительного. Хорошо?

Надежда неопределенно пожала плечами:

– Хорошо, – и оглянулась, но Ладо рядом, как назло, не оказалось. Он о чем-то разговаривал, кажется, со своим двоюродным дядей.

Мальвина подошла и выжидающе посмотрела на Надежду. К ним тут же присоединились Ладо и муж Мальвины Нико.

– Ну как, все в порядке? – спросил Ладо, обращаясь ко всем сразу, и Надежда поняла: он в курсе того, что ей придется сейчас уехать с чужими людьми неизвестно куда.

Значит, мама успела с ним переговорить и ее предложение не встретило у Ладоши возражения. Надежде стало обидно. Ведь можно было бы объявить всем, что она его невеста, тогда отпала бы нужда огород городить. Но может, она чего-то недопонимает?..

– Не расстраивайся. Мы все равно каждый день будем вместе, – шепнул ей на ухо Ладо, когда огорченная Надежда садилась в машину, где уже сидели Мальвина – на переднем сиденье, рядом с мужем, – и их дети-двойняшки – на заднем.

Пока ехали по городу, Надежда, чтобы прогнать из сердца чувство растерянности и тревоги, общалась с детьми. Девочка с огромным бантом и в пышном платье трещала без умолку. Ее брат вступал в беседу солидно и с чувством собственного достоинства, время от времени толкая болтушку сестру в бок, если считал, что та говорит лишнее. А вот их родители вели себя не так непосредственно. Очень вежливо, очень любезно, но при этом со странной внутренней напряженностью. Не будь в машине детей, Надежде было бы очень неуютно в их обществе.

Она украдкой посмотрела на женщину впереди себя. Имя, которое ей дали при рождении, можно было бы счесть насмешкой, если бы кто-то осмелился усомниться в родительских чувствах ее отца с матерью. Высокая, худощавая, с прямой спиной, Мальвина поражала какой-то солдатской выправкой и неженственностью движений. Черты ее смуглого лица были крупны и грубоваты, а усики, которые отнюдь не портили внешность ее матери, смотрелись у Мальвины как бутафорские, призванные подчеркнуть их несуразность на женском лице. Даже окрашенные в светлый цвет волосы не спасали ситуации. Жесткие и непослушные, они не желали лежать красиво, а предательская чернота у корней появлялась, вероятно, дней через пять после посещения парикмахера.

«А ведь родись Мальвина мальчиком, все недостатки внешности смотрелись бы достоинствами. И в ее взгляде не было бы тогда этого выражения покорности, чуть ли не раболепства, с каким она смотрит на Нико, – подумала Надежда. – Вот бы первым на свет появился Ладоша, а Мальвина второй…» Она представила своего суженого в виде девицы. Округленькая, кудрявая, с пухлыми влажными губами; глаза маслинами блестят на гладком, чистом лице. Да, девица получилась бы на загляденье. Парни бегали бы за ней толпой.

«Несправедливо как-то получается, – продолжала размышлять Надежда. – Как бы подошли к облику Мальвины размашистость жестов и резковатость черт лица, родись она мальчиком! Они наверняка смотрелись бы проявлением решительности и властности характера. А так она словно старалась выглядеть незаметнее, меньше, чем есть на самом деле, отчего еще больше выпячивались ее неуклюжесть и громоздкость…»

Серебристый «мерседес» затормозил на набережной, у дома с частично отлетевшей лепниной и фигурным чугунным козырьком над входом. Дети выскочили из машины, за ними следом вылезли взрослые.

Квартира сестры Ладо располагалась на третьем этаже, и из окон было видно море. Надежде отвели комнату рядом с ванной, лучшую в квартире, как она поняла чуть позже. Судя по всему, то, что она будет жить именно здесь, было решено заранее, еще до ее приезда. И Надежде опять стало обидно. Ну почему Ладоша не удосужился предупредить ее, тогда она совсем по-другому воспринимала бы свое поселение вдали от любимого. Неужели ему было наплевать на ее чувства?

Впрочем, разумнее всего было оставить этот вопрос без ответа и надеяться на то, что завтрашнее утро принесет с собой только радость, а все обиды развеются как дым, как предрассветный туман. Тогда в сердце Надежды появится твердая уверенность, что все идет как надо, просто она от усталости и избытка впечатлений нафантазировала себе невесть что.

Действительно, со следующего дня началась такая круговерть знакомств, обедов, ужинов, посещений местных достопримечательностей, где обязательно оказывался кто-то из друзей дома Ладо или близких родственников, что Надежде стало не до обид и уж тем более не до размышлений на тему, имеет ли кто-то что-то против нее или нет. Не успевали опуститься на землю сумерки, а она уже мечтала очутиться в постели и дать отдых усталым ногам и гудящей, как чугунный котел, голове. «Еще немного – и я не выдержу», – с тревогой думала Надежда каждый вечер, засыпая. А назавтра все повторялось сызнова.

Помогала держаться лишь мысль, что с ней недаром носятся как с писаной торбой. И она отчаянно пыталась запомнить, как зовут новых знакомых, от чистого сердца хвалила очередное восхитительное блюдо, опасаясь при этом, что больше в нее не влезет ни кусочка, и сожалела, что совсем не разбирается в винах. Надежда уже успела понять: то грузинское вино, что продается в Москве, зачастую является грузинским только по надписи на этикетке.

– Нэту у нас столько винограда, дарагая Надэнька, – пояснял ей очередной родственник Ладо, наливая в хрустальный бокал божественный напиток такого красивого гранатового оттенка, что им хотелось прежде налюбоваться, а потом уже выпить, – сколько у вас, в Масквэ, грузинского вина продается.

Надежда кивала и улыбалась. Затем опять кивала и снова улыбалась. Как можно было не полюбить всех этих милых людей, которые старались ей угодить. И еще она ждала, когда же Ладоша наконец произнесет во всеуслышание заветные слова. И кажется, дождалась.

Наступил десятый – последний – их день пребывания в Сочи. Самолет в Москву вылетал в половине седьмого вечера, и Надежда уже с утра упаковала свои вещи. Оставила лишь те, что могли ей понадобиться в первой половине дня.

Естественно, им предстоял торжественный прощальный обед в доме Ариадны Теймуразовны. За Надеждой заехал Ладо на знакомом «мерседесе». На этот раз в машине они оказались одни.

– А Нико с Мальвиной как же? – удивленно спросила Надежда.

– О них не беспокойся. Они приедут попозже, – ответил Ладо, со странной ласковостью поглаживая руль серебристого автомобиля. – А нам надо поговорить наедине. Я хочу предупредить тебя заранее…

Надежда замерла в радостном предчувствии – сейчас, сейчас свершится! – и не сразу поняла то, что сказал ей Ладоша:

– Я не лечу сегодня в Москву.

– Что? Как не летишь? А я?

– А ты полетишь, – ответил он и, притянув за плечи, чмокнул Надежду куда-то в висок. – Прости, так уж получилось. Возникли дела, которые без меня не разрешить. – И он усмехнулся каким-то своим мыслям.

– Но может быть, и мне тогда лучше остаться? – спросила она. – Я бы тебе помогла…

– Нет, не лучше, – оборвал ее Ладо. – Это, знаешь ли, мужские дела. Я сам справлюсь. Как-никак я глава семейства.

Такого снисходительного, покровительственного и при этом непреклонного тона она от него не ожидала. Надежда неосознанно воспринимала своего избранника как большого симпатичного увальня-карапуза, которого так приятно ублажать и баловать. А оказалось, что Ладо способен проявить твердость характера, когда того требуют обстоятельства. Но что это были за обстоятельства, Надежда не знала и оторопела. Совсем не этого ожидала она от их беседы в уютном салоне пахнущего новой кожей дорогого автомобиля.

– И когда же ты прилетишь в Москву? – спросила она, чтобы хоть что-то сказать.

– Еще не знаю, – уклончиво ответил Ладо. – Но я сообщу тебе, как только это станет известно. В любом случае не позже чем через две недели. У меня же отпуск к этому времени кончится, и надо будет выходить на работу. А теперь поехали. Мама не любит, когда опаздывают к обеду. Представляешь, все уже собрались, а нас нет и нет. Некрасиво получится.

Он добродушно рассмеялся. Однако Надежда его не поддержала. Наверное, правильно говорят, что в каждом монастыре свой устав. Но за те десять дней, что она провела в Сочи, ей не единожды приходилось чувствовать себя не в своей тарелке. Не все укладывалось у нее в голове: пышные застолья в ее честь и откровенная напряженность, если не сказать неприязнь, Мальвины; слова Ариадны Теймуразовны «ты мне почти как дочь» и нежелание Ладо говорить, что она его невеста, и почему он задерживается в Сочи, а ее отправляет в Москву одну.

В расписанной яркими красками картине ее времяпрепровождения в этом южном городе нет-нет да и резали глаз мазки, которые портили общее впечатление вселенской благодати и безмятежной радости.

Надежда задумчиво молчала всю дорогу, но, переступив порог дома Ариадны Теймуразовны, постепенно успокоилась. Она опять оказалась в центре внимания, опять была «почти как дочь», опять улыбалась и кивала собравшимся за столом и мысленно ругала себя за мнительность. «Просто Ладоша проявил себя как мужчина. А мужчине не пристало отчитываться в своих поступках перед кем бы то ни было. Сам же сказал, что он глава семьи, – думала Надежда, обводя взглядом гостей. – Вон их сколько, и многие, возможно, ждут от него помощи или совета. Все-таки он кандидат экономических наук столичного института». А это, как она успела понять, здесь высоко котировалось.

И все равно сидеть в салоне самолета одной Надежде было нестерпимо грустно. Она ни с того ни с сего вдруг почувствовала себя брошенной.

Однако это ощущение исчезло, едва она вышла в понедельник на работу. Уединиться в обед с подругами не удалось – за столом в их отделе на этот раз собрались не только свои, но и пришлые сотрудники. Всем хотелось послушать Надеждины рассказы и попробовать привезенные ею вино, фрукты и сладости.

Она перескакивала с темы на тему. Начинала петь дифирамбы обаятельнейшему двоюродному дяде Ладо и переходила на грузинские вина. Перечисляла тосты, произнесенные в ее честь, и вдруг ловила себя на том, что описывает брошь с изумрудом, которая была на Ариадне Теймуразовне в день прощания. Удивлялась, как похожи и одновременно не похожи друг на друга дети Нико и Мальвины, и тут же сообщала, что окна их квартиры выходят прямо на набережную. Это так престижно! Вот только серебристый «мерседес» как-то не вяжется с их квартирой, в которой уже давно следовало бы сделать ремонт. Но это, конечно, на ее, Надеждин, взгляд.

С каждой секундой воспоминания – такие яркие, такие праздничные – обретали над Надеждой все большую власть, вытесняя из памяти и из сердца тревожные тени сомнений и обид. «Надо быть полной идиоткой, чтобы желать чего-то еще», – подумала она. А тут еще Ксюша, слегка захмелев от выпитого киндзмараули, обняла подругу за плечи и произнесла, для убедительности сопровождая слова размашистыми движениями головой, отчего ее хвост качался наподобие маятника из стороны в сторону:

– Ты прости меня, Надька, за то, что я подтрунивала над твоим Ладошечкой. Видимо, он действительно тебя любит по-настоящему, сильно-сильно, крепко-крепко, раз с тобой так там носились, – и смачно поцеловала ее в щеку. – Ты хоть меня на свадьбу пригласишь?

– А как же! – воскликнула Надежда, обнимая Ксюшу. – Куда же я без вас с Танькой! Без вас мне никак нельзя. Вы будете моими подружками. Тань, ты где?

– Тута я, – невнятно отозвалась вторая подруга, которая в этот момент зубами сдергивала сладкую бусину чурчхелы с нитки. – А что?

– Ты моей подружкой на свадьбе будешь? – поинтересовалась Надежда.

– Спрашиваешь! – ответила Татьяна. – Попробовала бы ты меня не пригласить! А что, если мы с Ксюхой себе одинаковые платья сошьем или купим? Как тебе такая идейка?

– Здорово! Только надо, чтобы ваши платья с моим сочетались, – заявила Надежда, уже видящая себя невестой.

– А вот и не здорово! – возразила Ксюша и, вставая, слишком резко отодвинула стул пятой точкой. Ее поддержали, не дав упасть. – Ну-ка, подь сюды!

Не совсем твердой походкой она направилась за шкаф, разделяющий отдел на две зоны: так сказать, производственную и бытовую. На дверце, обращенной в сторону входа, красовалось зеркало. Оно-то и нужно было Ксюше. Заинтересованная, Татьяна последовала за ней.

– А теперь смотри, – потребовала Ксюша, ставя по-другу рядом с собой.

В зеркале отразились две молодые женщины лет тридцати. То, что одна была замужем, но без детей, а другая – разведена и одна воспитывала восьмилетнего сына, представлялось сейчас не суть важным. Их внешность – вот в чем крылся корень проблемы. Высокая длинноволосая брюнетка Ксюша, с ногами, что называется, от верхних коренных зубов и в неизменной мини-юбке, отличалась от пухленькой, миниатюрной, коротко стриженной Татьяны, отдающей предпочтение брюкам и блузкам-размахайкам, как цапля от воробья.

– Ну и в каких одинаковых платьях ты нас видишь, дорогая моя подруженька? – поинтересовалась Ксюша, выразительно поводя бедрами.

Эти движения удивительным образом совпали с ритмом песни «Ах, вернисаж, ах, вернисаж», что лилась из редко выключающейся радиоточки над холодильником. Татьяна подхватила ее движения, и, обнявшись, обе девушки принялись исполнять танцевальные па вместе со своими двойниками в зеркале. Когда песня кончилась, подруги уже и не помнили, что привело их сюда. Зато в памяти тут же всплыло, что происходит по ту сторону шкафа.

– Эй, вы про нас не забыли? – озабоченно крикнула Ксюша и, схватив Татьяну за руку, потащила ее вокруг шкафа. – Что-нибудь нам оставили, оглоеды?

– А вы чего там застряли? – спросили их, но тут же успокоили: – Тут еще и на завтра останется, не переживайте. Наливать?

– А как же! Когда еще сподобимся настоящего грузинского вина выпить! – воскликнула Татьяна, плюхаясь на стул и подставляя пластиковый стаканчик.

– Очень даже скоро, – сказала Ксюша, подмигнув Надежде.

Та довольно зарделась и изобразила смущение…

Если весь рабочий процесс в тот день пошел насмарку, то общение в трудовом коллективе просто не оставляло желать лучшего. Разошлись, однако, ровно в шесть, предвкушая, что и на следующий день найдется чем продолжить сладкую жизнь…