Царевна Лебедь

У руководителей фармацевтических фирм есть Заветная Мечта – включить свои препараты в документ с длинным названием: «Перечень лекарственных средств, отпускаемых по рецептам врача (фельдшера) при оказании дополнительной бесплатной медицинской помощи отдельным категориям граждан, имеющим право на получение государственной социальной помощи». Проще говоря – это перечень лекарств, которые врачи поликлиник могут выписывать льготникам.

Льготников у нас хватает (начиная с детей в возрасте до трех лет и заканчивая инвалидами войн), и лекарств им выписывается много. А перечень невелик – не дотягивает и до трех сотен препаратов. Можно представить, на какие ухищрения готовы пойти иные фирмы, чтобы только протолкнуть, пропихнуть, внести свою продукцию в заветный перечень.

Не нахвалишь – не продашь, это общеизвестно. Реклама – двигатель торговли. Некоторые лекарства (обычно те, которые можно купить без рецепта) рекламируются широко, в расчете на конечного потребителя, а некоторые только в профессиональных врачебных журналах. Можно просто напечатать рекламу: «Трахтарароксин незаменим при лечении язвенной болезни», а можно и поизящнее и поубедительнее – в виде научной статьи, в которой рассказывается о клинических испытаниях и приводятся убедительные статистические данные. Что-то вроде: «Динамика клиникоиммунологических показателей в оценке эффективности применения трахтарароксина при язвенной болезни двенадцатиперстной кишки». Вроде и не реклама уже, а авторитетная научная рекомендация.

Так уж сложилось, что на рынке антиаритмических препаратов было сразу два лидера, два гиганта, которые шли, как выражаются англичане, «neck and neck», что дословно переводится как «шея в шею», а художественно как «голова в голову». Компания «Перк, Сэндс энд Хаус», основанная более ста лет назад тремя предприимчивыми нью-йоркскими аптекарями, еще совсем недавно была абсолютным лидером, но в последние годы ее догнала и потеснила «Эбигейл лэбораториз», образовавшаяся в результате слияния двух солидных фирм – «Эбигейл» и «Лаборатуар Индюстриель де Сервильи». Обе компании активно сотрудничали с медицинскими кафедрами и научно-исследовательскими институтами. Обе компании стремились к абсолютному лидерству. Обе компании умели мягко постелить, но спать на этой постели иногда было жестко.

– Инна Всеволодовна, мы сотрудничаем с вами не первый год, и все это время вам не в чем было упрекнуть нашу компанию. Наша компания выгодно отличается от других своими взглядами на сотрудничество и умением ценить хорошее отношение…

Сочный баритон Оливье Жермена, директора российского представительства «Перк, Сэндс энд Хаус», умиротворяюще обволакивал и навевал сон. Инна Всеволодовна тряхнула головой, отгоняя колдовской морок.

– Тот, кто не умеет ценить хорошее отношение, быстро его лишается, – сказала она, подбавив в голос резкости, чтобы дать понять сладкоречивому месье Жермену, что он слегка перегибает палку.

В конце концов, не только он один выражает свою признательность кэшем. Другие тоже не лыком шиты, понимают особенности и традиции той страны, в которой они работают. Да, нельзя отрицать того, что «Перк, Сэндс энд Хаус» не скупится ради достижения своих целей и никогда не торгуется. Но это только потому, что кроме них Инна Всеволодовна дружит и с «Эбигейл лэбораториз». И не только с «Эбигейл лэбораториз», но и с другими фармацевтическими компаниями рангом поменьше. Глупо было бы «ложиться» под монополиста, как бы тебя ни обольщали. Как только деловой партнер поймет, что стал для тебя единственным и любимым, так сразу же начнет выкручивать тебе руки, выдвигая одно требование за другим. И ведь придется принять – деваться-то все равно некуда. Кстати, все сказанное касается не только деловых партнеров.

– Мы очень ценим ваше хорошее отношение, Инна Всеволодовна, – проникновенно сказал месье Жермен, улыбаясь во все свои тридцать два белоснежных зуба.

– Настолько, что даже научились правильно выговаривать мое отчество, – поддела его Инна Всеволодовна.

Кем она только не была поначалу – и Инной Солодовной, и Инной Вседоловной, и Инной Володьевной… Ничего, при должном терпении и настойчивости можно зайца научить играть на барабане, а уж француза произношению славянских имен – и подавно.

– Ах, Инна Всеволодовна! – француз прижал руки к сердцу и закатил глаза; не то восхищался своей собеседницей, не то у них так принято изображать раскаяние.

Общаться с Жерменом (заглазное прозвище «месье Салат», а как еще прозвать человека по имени Оливье?) было легко и в то же время трудно. Свойский, живой, артистичный стиль общения выгодно отличал его от других топ-менеджеров, которых точно прихватило морозцем. Но в то же время подобное поведение расслабляло оппонентов, а кто расслабился – тот проиграл. Дошло до того, что однажды Инну Всеволодовну посетила шальная, даже не шальная, а бредовая мысль о том, каков этот подтянутый сорокалетний красавчик в постели. Должно быть, месье Салат что-то почувствовал, потому что его приветливо-дружеский взгляд вдруг стал каким-то бархатным, а голос так прямо воркующим. Хорошо, что удалось сразу взять себя в руки, чтобы минутная слабость не превратилась в крупную ошибку. Инна Всеволодовна не привыкла отказывать себе в чем-либо, но интрижки с деловыми партнерами – это уже чересчур, это табу. Закрутить роман с кем-то из сотрудников института она могла совершенно спокойно. Девочке понравилась новая игрушка, девочка поиграла с ней, натешилась и отставила в сторону. Осложнения? Помилуйте, какие могут быть осложнения, если любой, кто посмеет создавать ей проблемы, пусть даже самые маленькие, пробкой вылетит из института. Навсегда! Качать права и молить о прощении бесполезно – отцовский авторитет непоколебим, а сама она никогда ничего не забывает и не прощает.

Закончив с реверансами, месье Салат взял быка за рога.

– Меня очень расстраивает, когда я получаю удары в спину, – сказал он, мгновенно погрустнев лицом и взором.

«Тебе бы из своего Монреаля не в Нью-Йорк надо было подаваться, а в Лос-Анджелес. Был бы сейчас кинозвездой, а не старшим аптекарем», – подумала Инна Всеволодовна.

Старшими аптекарями она про себя называла руководителей фармацевтических представительств.

– Ваше отделение клинической аритмологии демонстративно пренебрегает нашими препаратами, – продолжил месье Салат. – Зато «Эбби» (так он снисходительно-презрительно называл «Эбигейл лэбораториз») они уважают. Непонятно только почему.

– Мне непонятно, почему у вас сложилось такое мнение, Оливье? – Инна Всеволодовна откинулась на спинку своего огромного, очень удобного кресла и впилась глазами в собеседника. – Или вы знаете что-то, чего я не знаю? А-а, наверное, в нашем институте у вас есть агенты…

– Нет, – улыбнулся француз. – В нашем бюджете нет такого пункта. Просто мы сотрудничаем со многими медицинскими учреждениями, получаем от них информацию, в частности – копии выписок пациентов…

– Это же незаконно! Конфиденциальная информация медицинского характера…

– Простите, Инна Всеволодовна, наверное, я сказал что-то неправильно, – способность мгновенно уходить в закрытую наглухо оборону – одно из главных качеств делового человека. – Русский язык такой трудный…

– Особенно если ему учит ребенка с пеленок родная бабушка, – съязвила Инна Всеволодовна. – Ладно уж там, выкладывайте…

Оливье выполнил «приказ» дословно – щелкнул замками своего черного портфельчика и выложил на стол перед Инной Всеволодовной толстенькую пластиковую папку.

В папке были копии выписок пациентов отделения клинической аритмологии. Все они рекомендовали продолжать амбулаторное лечение препаратами, производимыми «Эбигейл лэбораториз». С учетом того, что амбулаторное лечение в девяносто девяти процентах случаев назначается согласно рекомендациям, данным в выписке из стационара (да еще и из такого авторитетного, как НИИ кардиологии и кардиососудистой хирургии имени академика Ланга!), это было ощутимым ударом по интересам «Перк, Сэндс энд Хаус». Не таким уж и большим ударом, но, с другой стороны, в бизнесе мелочей не бывает. Год назад они с месье Салатом договорились о целевом продвижении антиаритмических и гипотензивных препаратов производства «Перк, Сэндс энд Хаус», и вдруг такой сюрприз! Как будто отделение клинической аритмологии живет само по себе и не признает никаких авторитетов! Руководством института на основе тщательного изучения вопроса и анализа данных клинических испытаний рекомендованы определенные препараты как лучшие из лучших. А одна из заведующих, оказывается, гнет свою линию! Вот так номер!

– Я могу вам это оставить, – сказал Оливье, предвосхищая вопрос Инны Всеволодовны, и заодно позволил себе дерзость: – Мне было очень обидно…

– Давайте не будем устраивать трагедию из одного случая! – оборвала его Инна Всеволодовна. – Я разберусь. Кстати, если говорить насчет обид, то никто ведь не обещал вам полного отказа от сотрудничества с «Эбигейл лэбораториз». Или я ошибаюсь?

– Не обещал, – подтвердил собеседник. – Инна Всеволодовна, вы как та мудрая обезьяна, которая наблюдает с высокой горы за схваткой тигров…

Сказал и сразу осекся, потому что сравнивать женщину с обезьяной, пусть даже и в качестве комплимента, не очень-то стоит. Тем более если женщина лицом немного смахивает на предмет сравнения – слегка приплюснутым носом, надбровными валиками, массивной нижней челюстью.

Инна Всеволодовна пропустила сомнительный комплимент мимо ушей.

– Я далека от мысли стравливать вас и «Эбигейл лэбораториз». У меня несколько иные цели – я занимаюсь наукой…

Последняя фраза была сказана с долей пафоса. Наука – очень удобный, можно сказать, универсальный щит, которым можно прикрываться в любой ситуации.

– …И меня в первую очередь волнует то, что в одном из отделений нашего института происходит нечто…

– Антинаучное! – пошутил месье Салат.

– Давайте не будем перегибать палку, Оливье! Продукция «Эбигейл лэбораториз» соответствует всем требованиям, просто ваши антиаритмики и гипотензивные лучше зарекомендовали себя и, что немаловажно, стоят немного дешевле аналогов «Эбигейл лэбораториз». Поэтому мы и рекомендовали их. Кстати, Оливье, вы знаете, что сказал мне недавно ваш заклятый конкурент Паркер?

Ричард Паркер руководил российским представительством «Эбигейл лэбораториз».

Месье Салат поморщился, словно говоря: «Ах, ну что хорошего может сказать этот аферист?»

– Он сказал – «Эбигейл лэбораториз» готовит какой-то мощнейший демпинг, чуть ли не прорыв. Вы мне друг, Оливье, и поэтому я решила выдать вам эту тайну.

Паркер говорил нечто иное, но почему бы не подлить в неутихающий огонь конкурентной борьбы немного масла? Если даже Жермен сразу и не поверит, то, во всяком случае, задумается… А в следующую встречу можно будет сказать, каким был размер последнего пожертвования «Эбигейл лэбораториз» в благотворительный фонд «Мое сердце» при Российском научно-практическом объединении кардиологов и ревматологов. Можно будет и документы показать, если на слово не поверит.

Фонд и научно-практическое объединение были детищами Инны Всеволодовны, созданными в первую и главную очередь для себя и своих целей. В мыслях, а иногда и в разговоре с отцом или матерью, которых незачем было стесняться, она называла фонд «моя копилочка», а объединение – «мой паноптикум».

Только вот разговор о размерах взноса надо начинать после исправления ситуации в отделении клинической аритмологии. Сегодня это было бы преждевременно.

За Оливье Жерменом еще не успела закрыться дверь, а Инна Всеволодовна уже жала на кнопки телефона, подключенного к внутренней институтской сети.

Заведующая отделением Махова осматривала вместе с палатным врачом Даниелян одного из новых больных, когда в палату влетела старшая медсестра.

– Анна Ильинична, вас срочно требует Инна Всеволодовна!

– Продолжайте без меня, Карина Ашотовна, потом обсудим, – сказала Махова врачу и обернулась к лежавшему на кровати пациенту: – Извините, меня срочно вызывает руководство.

В коридоре она вопросительно посмотрела на старшую медсестру. Та пожала плечами и развела руками – не знаю, по какому вопросу. Но было ясно, что ничего хорошего ждать не стоит. От Инны Всеволодовны вообще не стоило ждать хорошего, а уж если она «срочно требует» – и подавно.

– Не уходи, пока я не вернусь! – предупредила Махова и, не заходя к себе в кабинет, отправилась, куда звали.

Шла она быстро, еще бы чуть-чуть – и сорвалась бы на бег, но бежать было несолидно. Но и заставлять ждать Инну Всеволодовну тоже не хотелось – каждая минута ее возмущенного ожидания могла обернуться лишними проблемами. Инну Всеволодовну не интересует, где в данный момент находится и чем занимается сотрудник, которого она пожелала видеть, – на операции, на обходе или вообще оказывает кому-то реанимационное пособие. Царевна Лебедь тебя вызвала – значит, как в сказке положено, стань передо мной (то есть перед ней), как лист перед травой. А то…

Впрочем, сегодня Анне Ильиничне можно было идти к директорской дочери медленно, не торопясь, – все равно хуже бы не было. Инна Всеволодовна предъявила доказательство – папку, оставленную Жерменом, и устроила Анне Ильиничне показательный разнос, недолгий, но очень бурный, завершившийся фразой: «Такие заведующие, как вы, институту не нужны!» Правда, не дала команду «паковать чемоданчик», то есть не отправила прямиком в отдел кадров со своим излюбленным напутствием: «Даю вам шанс уйти по-хорошему», что внушало надежду. «Может, и обойдется, – думала Анна Ильинична, возвращаясь к себе и кусая губы от обиды и злости. – Может, пронесет».

Обижалась она на наглую директорскую дочь, как-то незаметно, но очень скоро поставившую себя выше всех, в том числе и выше своего отца, директора института, а злилась на себя, на свою неосмотрительность и самонадеянность. Это же надо было так оплошать – поддаться на уговоры коммерческого представителя «Эбигейл лэбораториз» и начать рекомендовать препараты их производства выписывающимся пациентам. Казалось, что этого никто не заметит – все же знают, что Субботина подмахивает выписные истории не глядя, – а сумма за месяц набегала впечатляющая. И врачи были рады – им тоже перепадало. Ах, Сережа, Сережа (Сережей, или Сергеем Яковлевичем, звали представителя «Эбигейл лэбораториз»), змей-искуситель! Надо же было так тупо подставиться! Медицинский мир – большая деревня, в которой все тайное очень быстро становится явным, уж ей ли этого не знать, с ее-то опытом!

Хотелось рыдать, выть, заламывать руки, разбить что-либо хрупкое и чтобы непременно пожалели. Но вместо этого приходилось идти по коридорам и переходам, растягивать дрожащие губы в улыбке и на вопрос: «Что случилось, Анна Ильинична?» (красную, как свекла, физиономию в карман, увы, не спрячешь) отвечать: «Пустяки, давление слегка подскочило». Слегка! Ха-ха-ха, как бы не так! Померить, так все двести двадцать на сто пятьдесят намеряешь, вон как в ушах-то стучит и грудь стиснуло. А в глазах красные круги плавают. А в голове вопрос: «Неужели придется в скоропомощную больницу уходить?» Ох, мать моя женщина, иначе и не скажешь…

Инна Всеволодовна славилась умением обращать все происходящее себе на пользу и извлекать эту самую пользу даже из поражений и прочих ударов судьбы.

Прозвали в институте Царевной Лебедь с намеком на то, что директорская дочь (в пределах института – настоящая царевна) не блещет красотой? Прекрасно! Вскоре на одной из пресс-конференций Инна Всеволодовна сказала:

– Я работаю по двадцать пять часов в сутки, стараюсь, пока есть силы и возможности (неплохое заявление для тридцатипятилетней женщины!), успеть сделать как можно больше. Недаром же меня прозвали Царевной Лебедь – волшебницей из сказки Пушкина.

Вот так – разом всех уела. Ехидничайте, ехидничайте, что вам еще остается делать? Для усиления эффекта Инна Всеволодовна повесила в своем кабинете ужасную лубочную поделку в старорусском стиле, купленную на барахолке в Измайлово (по ее мнению, называть это убожество «вернисажем» было бы чересчур, Инна Всеволодовна была взыскательна ко всем, в какой-то мере и к себе самой). На лубке была изображена крылатая женщина, а ниже старославянской вязью, но почему-то без ятей и всяких там «и» десятеричных, было написано:

Загрузка...