Клинки императора

12

– Пойдем, Каден! – подгонял Патер, дергая Кадена за пояс в попытке ускорить его продвижение по тропе. – Они, наверное, уже начинают. Поторопись же!

– Начинают что? – спросил Каден в третий раз.

Порой ему казалось, что в малыше только и есть, что голубые глаза и острые локти. Обычно воодушевление Патера вызывало у Кадена улыбку, но сегодня он был слишком разгорячен и расстроен, и совершенно не в том настроении, чтобы терпеть постоянные понукания и дерганье за одежду.

Он потратил почти все утро, разламывая небольшую каменную лачугу, и его хинское самообладание начинало давать трещину. Такая работа даже при более благоприятных обстоятельствах потребовала бы много сил и времени – неровные гранитные глыбы то и дело впивались в ладони и придавливали пальцы, так что его руки приобрели черно-синий оттенок. А сейчас обстоятельства были далеки от благоприятных. Если на то пошло, он всего лишь день назад закончил строить эту самую лачугу, забери ее Шаэль! Все это, разумеется, входило в «обучение», по мнению Тана. Вот уже почти две недели, сразу после случая у пруда, Каден по требованию монаха таскал камни со всех окрестных гор, укладывал их друг на друга, проверял, чтобы стены получались прямыми и ровными, и отправлялся за новым материалом. Тан не сказал ему, для чего будет предназначаться здание, но Каден предполагал, что оно хоть для чего-нибудь да послужит! Однако, стоило ему закончить работу и разогнуться, уложив последний камень, как Тан, безразлично кивнув, заявил:

– Отлично. Теперь разбери ее.

Он повернулся, собираясь уходить, и потом добавил, обернувшись через плечо:

– И я не хочу видеть здесь груду мусора. Каждый из этих камней должен оказаться в точности на том же месте, откуда ты его взял.

Не успел Каден смириться с мыслью о том, что проведет следующие полторы недели, таская камни обратно по крутым горным тропкам и отыскивая для каждого из них его родную ямку в земле, как появился Патер. Мальчик тяжело дышал и махал маленькой ручкой, призывая послушника оторваться от работы. По всей видимости, его прислал Тан – он лепетал что-то о каком-то собрании в трапезной, общем собрании всех монахов. Настоятель редко устраивал подобное, и Каден почувствовал, как в нем разгорается любопытство.

– Почему Нин хочет, чтобы все собрались? – терпеливо спросил он.

Патер закатил глаза.

– Не знаю! Мне никто ничего не говорит! Это насчет той козы, которую ты нашел.

У Кадена неприятно засосало под ложечкой. Прошел почти месяц с тех пор, как он набрел на растерзанную тушу животного, и за это время он приложил все усилия, чтобы выбросить эту сцену из головы. Он рассказал о случившемся настоятелю и всем остальным; после этого ему мало что оставалось, тем более что и Тан ни на минуту не оставлял его без дела. Однако временами, таща очередной камень с вершин по горным проходам, он чувствовал, как неприятный холодок пробегал по затылку, оглядывался – но ничего не обнаруживал. И тем не менее, если Нин созывает всех…

– Что-то произошло? – спросил он.

Патер в ответ лишь сильнее потянул его за край балахона.

– Да не знаю я! Скорее!

Очевидно, от малыша невозможно было добиться чего-то более вразумительного, поэтому Каден постарался замедлить дыхание и утихомирить свое нетерпение. До основных монастырских построек было не так уж далеко.

Обычно утром на немощеном дворе все неторопливо занимались своими делами: монахи исполняли свои дневные труды, послушники таскали в тяжелых железных котлах воду для приготовления вечерней трапезы, ученики спешили с поручениями от своих умиалов, старшие монахи прогуливались по дорожкам или сидели в тени можжевеловых кустов и, погруженные в выполнение своих обетов Пустому Богу, склоняли под капюшонами бритые головы. Обычно утром в воздухе висел тихий гул песнопений, доносящийся из медитационного зала – глубокая басовая нота, его прерывали резкие удары топора возле колоды, где послушники кололи дрова для очага. И хоть монастырь редко когда можно было назвать оживленным, внутри всегда текла жизнь. Однако сегодня Ашк-лан лежал молчаливый и пустой под яростными лучами весеннего солнца.

Совсем другая картина открывалась внутри трапезной. Здесь поместились почти две сотни человек; старшие и наиболее почитаемые монахи сидели на скамьях в передней части зала, послушники в ожидании стояли сзади. В воздухе висел густой запах шерсти, дыма и пота. Хинская дисциплина предписывала избегать любых волнений – едва ли можно было ожидать смятения от монахов, привыкших часами молча сидеть, скрестив ноги, в снегу, но все же Каден видел, что сейчас эти люди взволнованны – впервые за то время, которое он прожил в монастыре. Десятки человек одновременно вели тихие разговоры, на всех лицах были написаны ожидание и интерес. Каден с Патером протиснулись в заднюю часть трапезной, с трудом сумев закрыть за собой деревянные створки дверей.

В нескольких шагах перед ними стоял Акйил, и Каден, поймав взгляд приятеля, начал пробираться к нему через толпу, таща за собой Патера.

– Как продвигается строительство твоего дворца? – спросил Акйил.

– Великолепно! – отозвался Каден. – Возможно, я перенесу сюда свою столицу, когда наконец-то взойду на трон.

– Что? Ты готов отказаться от этой шикарной аннурской башни, к которой твоя семья так привязана?

– Не вижу ничего плохого в честной каменной архитектуре, – ответил Каден и указал рукой на зал трапезной: – Что здесь происходит?

– Сам не знаю, – пожал плечами Акйил. – Алтаф что-то нашел.

– Что именно?

– Только не надо читать мне лекции о важности конкретных деталей. Мне никто ничего не докладывает. Все, что я знаю, – это что Алтаф, Тан и Нин почти все утро просидели, запершись в келье настоятеля.

– Тан? – Каден поднял бровь. Теперь понятно, почему умиала весь день не было видно и никто до сих пор не устроил ему разнос. – Он-то тут при чем?

Акйил устремил на него взгляд, полный страдания.

– Как я только что объяснил, мне здесь никто ничего не докладывает.

Каден собрался было нажать на него посильнее, но в этот момент перед собравшимися монахами встал Шьял Нин.

– Мне ничего не видно! – прошептал Патер.

Каден взгромоздил малыша на свои плечи.

– Три недели назад, – без предисловий начал настоятель, – Каден нашел в горах нечто… необычное.

Он помедлил, дожидаясь, пока собравшиеся утихнут. Шьял Нин был человеком лет шестидесяти, тощим, как палка, бурым, как ствол можжевельника, и сухим, как вяленая баранина. Ему больше не приходилось выбривать себе череп, поскольку тот естественным образом облысел, а в уголках его глаз были глубокие морщинки от постоянного прищуривания вдаль. Когда Каден прибыл в монастырь, настоятель сперва показался ему человеком пожилым, даже хилым, однако долгие часы карабканья вслед за ним по крутым горным тропинкам впоследствии разубедили его в этом представлении. Возраст и худощавое телосложение Нина скрывали энергию, которая проявлялась в его походке и наполняла его голос, ясно и сильно разносившийся по залу трапезной:

– Он нашел труп козы, растерзанной каким-то неизвестным существом. Мы с двумя братьями провели расследование, но не смогли прийти к какому-либо заключению. С тех пор у нас пропало еще три козы. Двух из них Рампури и Алтаф сумели отыскать – обе оказались за пределами обычных пастбищ, и обе были обезглавлены. У обеих был раскроен череп и не хватало мозга. А недавно братья обнаружили тело скалистого льва. В таком же состоянии.

Никто не произнес ни слова, но воздух вздрогнул от общего вздоха монахов. Последнее сообщение было для Кадена новостью, и судя по лицам других монахов, они тоже слышали об этом впервые. Каден взглянул на своего друга – Акйил скорчил недоуменную гримасу и покачал головой. Расчлененная коза, даже жестоко растерзанная – это одно дело, но скалистые львы были природными хищниками. Даже пятнистому медведю пришлось бы повозиться, чтобы завалить одного из них.

– Первое животное было убито в восьми милях отсюда, но остальные трупы мы находили все ближе и ближе к монастырю. Вначале мы надеялись, что коз убил какой-нибудь кочующий хищник, который затем отправится дальше. Однако похоже на то, что эта тварь собирается поселиться здесь надолго.

Нин подождал, пока слушатели усвоят эту мысль, и продолжил:

– Причину понять несложно. В Костистых горах не так уж много дичи, особенно зимой. И козы из нашего стада – относительно легкая добыча. Но они необходимы нам самим, чтобы выжить. По-видимому, наилучшим решением для нас будет выследить этого хищника и убить его.

Услышав это, Акйил поднял бровь. С охотой монахи, возможно, еще и могли бы справиться, но убийство никак не входило в хинское обучение. Разумеется, каждый год для трапезной забивали несколько десятков коз, но едва ли этот опыт мог помочь в случае с существом, разорявшим монастырское стадо. Каден плохо понимал, чем, по представлению Нина, монахи должны убить животное. Каждый из них за поясом рясы носил нож, обычный, универсальный, с коротким лезвием, которым можно при необходимости срезать ягоды синики или проткнуть кусок баранины в вечерней похлебке; однако от него было бы мало проку при встрече с любым хищником. Каден попытался представить, как он нападает на скалистого льва, вооруженный этим жалким клинком, и содрогнулся.

– Первым делом, – продолжал между тем Нин, – необходимо отыскать это существо. У нас ушло почти две недели на то, чтобы найти его след – судя по всему, оно предпочитает передвигаться по камням, – но в конце концов Рампури это удалось. Он нарисовал для нас несколько копий.

– Так значит, там действительно не было никаких следов, которые я мог бы запомнить! – пробормотал Каден вполголоса, вспоминая свою первую горькую встречу с новым умиалом и чувствуя одновременно обиду и удовлетворение.

– То есть ты не так уж безнадежен, – с ухмылкой отозвался Акйил.

– Ш-ш-ш! – зашипел на них Патер, сидя у Кадена на плечах и повелительно хлопая его по голове маленькой ладошкой.

Нин уже передавал несколько свитков монахам, сидящим в переднем ряду.

– Прежде всего я хотел бы знать, не видел ли кто-нибудь такие следы до сегодняшнего дня.

Он принялся терпеливо ждать, пока свитки, переходя из рук в руки, доберутся до дальнего конца зала. Монахи один за другим брали бумагу, запоминали увиденное и передавали лист следующему. Ученикам требовалось больше времени на то, чтобы тщательно выгравировать в памяти все детали, и прошло несколько минут, прежде чем рисунки добрались до задних рядов. Наконец кто-то передал один лист Акйилу, который поднял его так, чтобы было видно всем стоящим поблизости.

Каден сам не знал, что ожидал увидеть: возможно, какое-то подобие отпечатка лапы скалистого льва или что-нибудь, напоминающее широкие лапы и длинные когти медведя. Однако то, что оказалось у него перед глазами, не походило вообще ни на один след животного, какие ему доводилось видеть. Было ясно одно: эти отпечатки оставили не лапы и не когти. Он даже не смог бы сказать, сколько ног имела эта тварь.

– Это еще что такое, во имя Шаэля? – вопросил Акйил, поворачивая лист разными концами в попытке хоть что-нибудь понять.

На рисунке виднелось с десяток углублений – такие отметины могла бы оставить среднего размера палка, если бы ее неоднократно втыкали в землю… острая палка. Ни одна из ямок не превышала в ширину пары дюймов, но судя по расстоянию между ними, существо было размером с крупную собаку. Каден присмотрелся поближе: похоже, что половина отметин была разделена надвое тонкой линией, так, словно посередине ноги, или что это там было, имелась щель.

– Раздвоенные, – заметил Акйил. – Может, что-то вроде копыта?

Каден покачал головой. На копыте разлом, разделяющий два пальца, был бы шире; весь смысл раздвоенного копыта в том, чтобы обеспечить животному надежную опору. Именно это позволяет козам уверенно ступать по неровной поверхности. Кроме того, отпечатки были не той формы. Они больше напоминали не копыта, а какие-то клешни с плотно сжатыми половинками. Каден неохотно вызвал в памяти сама-ан растерзанной козьей туши и принялся изучать разорванную шею, раздробленный череп. Такие повреждения могли быть нанесены клешнями… во всяком случае, если клешни достаточно большие. По его позвоночнику пробежал тревожный холодок. Что это может быть за животное, размером с козу, с двенадцатью ногами с клешнями на концах?

– Итак, теперь, когда вы все имели возможность познакомиться с рисунком, – сказал настоятель, – скажите, встречал ли кто-нибудь подобные следы прежде?

– Я вообще не уверен, что это следы, – отозвался Серкан Кундаши, делая шаг от стены. – Больше похоже на царапины от палки на земле.

– Но там не было палки, – заметил Нин.

– Я живу в этих горах вот уже тридцать лет, – сказал Реббин, старший повар в трапезной. – Я готовил обед из всего, что только можно готовить, но мне никогда не доводилось видеть ничего подобного.

Настоятель мрачно кивнул, словно ничего другого не ожидал. Он открыл было рот, чтобы продолжить, когда заговорил кто-то еще, сидевший в передних рядах.

Кадену из-за толпы не было видно говорившего, но по медленной, мягкой речи он понял, что это, должно быть, отшельник Йеррин. Йеррин, хотя и носил хинскую рясу и соблюдал хинскую дисциплину, держался в стороне, спал в пещере на полпути к Вороньему Кругу и появлялся в монастыре лишь два-три раза в месяц, всегда неожиданно, чтобы выпросить себе еды из трапезной или ниток из кладовой. Он был грязным, но при этом добрым. У него имелись имена для всех деревьев и половины животных в окрестных горах. Порой Каден натыкался на него на каком-нибудь горном карнизе или в ущелье, где он навещал своих «дружков», как он их называл – перевязывал надломленные бурей ветки или собирал опавшие листья для своей постели. Каден не ожидал увидеть его здесь.

– Я знаю эти следы… или очень похожие, – сказал Йеррин.

В зале воцарилась полная тишина; все напрягли слух, чтобы расслышать его тихий голос. Йеррин помолчал, словно бы собираясь с мыслями, и затем добавил:

– Мои дружки оставляют такие следы рядом с моей пещерой.

– Кто эти твои дружки? – спросил Нин. Его голос звучал терпеливо, но твердо.

– Ну как же, морозные пауки, конечно, – отозвался Йеррин. – Они приходят за муравьями, которые живут в большой земляной куче.

Каден попытался понять, что это значит. Он, разумеется, изучал пауков – все виды, включая морозных. Но до сих пор ему не было известно, что они могут оставлять следы.

– Но эти следы не совсем такие, как те, что оставляют мои дружки, – простодушно заметил Йеррин. – Тут больше ног.

– И к тому же эта тварь размером с большую собаку, – вмешался Серкан, указывая на самое очевидное, с точки зрения Кадена, возражение. – Пауки не вырастают до таких размеров!

– Твоя правда, – согласился отшельник. – Твоя правда… Однако мир велик. У меня много дружков, но тех, с кем можно подружиться, еще больше.

Каден взглянул на Рампури Тана, стоявшего в тени в дальнем конце зала. Выражение его лица было трудно разглядеть, но глаза в полумраке ярко блестели.

– Ну хорошо, – подытожил Шьял Нин, когда стало понятно, что Йеррину больше нечего сказать. – Мы не можем позволить этому существу уничтожать наши стада. Выследить его у нас шансов мало. Это означает, что мы должны как-то заманить его к себе. Рампури предложил привязать нескольких коз в полумиле от монастыря, а пара монахов засядет среди скал в засаде. Что же до остальных, никому из вас не позволено покидать монастырский двор в одиночку. Ученикам и послушникам вообще запрещается выходить за пределы монастыря без умиала.

Ответ последовал незамедлительно: Чалмер Олеки, бывший учитель Кадена, поднялся со своей скамьи в первом ряду. Он был старейшим из хин, в полтора раза старше настоятеля, и его слабый голос слегка дрожал:

– Эта тварь убивает коз, согласен. Это проблема для нас, тоже согласен. Но неужели ты веришь, что она станет нападать на взрослых людей?

Шьял Нин собрался было ответить, но его опередил Тан, выступивший вперед из тени. Каден всегда считал, что от его умиала исходит какая-то угроза, даже до того, как был вынужден обучаться под его руководством. В прошлом, однако, что-то всегда эту угрозу сдерживало. Тан напоминал ему громадный снежный склон высоко в горах, готовый обрушиться лавиной при первом раскате грома, или воздетый меч, неподвижно замерший в верхней точке своей траектории, остановленный на неопределенное время некой таинственной силой. В нынешнем движении Тана не было ничего особенного – всего лишь шаг вперед, не больше, – и тем не менее Каден вздрогнул, как если бы это небольшое движение отмечало некую перемену, нарушение долго сохранявшегося равновесия.

– Когда ты не знаешь о существе ничего, – проскрежетал монах голосом, жестким как горный обвал, – ожидай, что оно явилось, чтобы тебя убить.