Клок-Данс

1967

Уилла Дрейк и Соня Бейли отправились торговать шоколадными батончиками вразнос. Затея эта возникла ради школьного оркестра. Если денег наберется достаточно, музыканты начальной школы имени Герберта Мэлоуна поедут на региональный конкурс в Гаррисберге. В этом городе Уилла еще не бывала, но ей нравилось его шершавое имя. Соню туда возили совсем малышкой, и потому никаких воспоминаний о Гаррисберге у нее не сохранилось. Если нынче поездка не выгорит, переживали девочки, это будет смерти подобно.

Уилла играла на кларнете, Соня – на флейте. Им было по одиннадцать лет. Неподалеку друг от друга они жили в Ларк-Сити, Пенсильвания, который был никакой не сити и даже не городок, ибо не имел тротуаров, если не считать единственную панель торговой улицы. В представлении Уиллы тротуары должны быть огромные. Когда вырасту, мечтала она, ни за что не стану жить там, где их вовсе нет.

Из-за отсутствия тротуаров девочкам запрещалось разгуливать по городским дорогам после наступления темноты, посему торговать они отправились днем. Уилла несла коробку с батончиками, Соня – пакет из оберточной бумаги, предназначавшийся для вырученных денег. Поход начался от дома Сони, но вначале подругам пришлось разделаться с домашними уроками. Сонина мать взяла с девочек слово, что они вернутся домой, как только молочно-блеклое февральское солнце скроется за корявыми деревьями на вершине горной гряды. Сонина мама была та еще трусиха, чего не скажешь о матери Уиллы.

Подруги решили начать торговлю с дальней Харпер-роуд и уже оттуда двигаться в свой район. Никто из оркестрантов не жил в тех краях, что давало надежду всех опередить и сорвать хороший куш. Нынче понедельник, первый день шоколадной кампании, однако все прочие торговцы раскачаются не раньше выходных.

Наградой трем лучшим продавцам станет оплаченный обед из трех блюд в гаррисбергском ресторане в компании мистера Бадда, учителя музыки.

Дома на Харпер-роуд были сравнительно новые, в так называемом стиле ранчо. И жили в этих одноэтажных кирпичных строениях относительные новоселы – работники мебельной фабрики, пару лет назад открывшейся в Гарреттвиле. Никого из местных жителей Уилла и Соня не знали, и это было к лучшему, ибо девочки немного стеснялись своей торгашеской роли.

Прежде чем позвонить в первый дом, они постояли за раскидистым вечнозеленым кустом, собираясь с духом. Перед походом обе ополоснули руки и умылись, а Соня еще расчесала темные волосы, прямые и послушные, сквозь которые гребень скользил легко. Для золотистой курчавой копны ее подруги требовалась щетка, но у Сони ее не нашлось, и Уилла просто ладонями пригладила свои кудряшки. Обе девочки были в одинаковых куртках с капюшонами, отороченными фальшивым мехом, и джинсах, подвернутые штанины которых выставляли напоказ клетчатую фланелевую подкладку. Соня переобулась в кроссовки, а Уилла так и осталась в школьных коричневых «оксфордах» на шнурках, ибо нарочно не зашла домой, иначе с ней непременно увязалась бы младшая сестренка.

– Когда дверь откроется, выставь всю коробку, а не просто один батончик, – сказала Соня. – И спроси: не желаете купить шоколадки?

– Мне спрашивать? Я думала, спросишь ты.

– Не, я буду себя чувствовать глупо.

– Ничего себе! А я не буду, что ли?

– Со взрослыми ты общаешься лучше.

– А ты что будешь делать?

– Я отвечаю за деньги. – Соня помахала пакетом.

– Ладно, только в следующем доме спросишь ты.

– Хорошо.

Ну да, второй-то раз оно всегда легче. Уилла крепче ухватила коробку и следом за подругой вышла на мощенную плиткой дорожку.

Перед домом стояла металлическая скульптура, нечто ультрасовременное: взметнувшаяся ввысь дуга. Дверной звонок имел подсветку, горевшую даже днем. Соня ткнула кнопку. Где-то в нутре жилища прозвучало сочное «динь-дон», а затем наступила мертвая тишина, вселявшая надежду, что хозяев нет дома. Однако вскоре послышались шаги и на пороге возникла улыбающаяся женщина, моложе и несравнимо эффектнее матерей Уиллы и Сони: короткие каштановые волосы, яркая помада, мини-юбка.

– О, привет, девочки, – сказала она.

За спиной ее появился малыш, тащивший игрушку на веревочке:

– Кто там, мама? Кто там?

Подруги переглянулись. Сонин вид – доверчивый распахнутый взгляд, влажный, чуть приоткрытый рот, словно она вот-вот заговорит, – показался таким потешным, что в горле Уиллы щекотно забулькал смех. Неожиданно для себя она пискнула, что тоже показалось просто уморительным, и тогда смешинки превратились в хохот, хлынувший неудержимым водопадом, а следом и Соня взвизгнула и от смеха перегнулась пополам. Женщина все еще недоуменно улыбалась.

– Не желаете… не желаете… – выговорила Уилла, но закончить не смогла, захлебнувшись смехом.

– Вы что-то продаете? – ласково спросила женщина.

Наверное, подумала Уилла, в детстве и с ней случались подобные приступы, но, конечно, не столь истерические и безнадежно неудержимые, когда от смеха, затопившего тебя целиком, слезы текут ручьем и приходится, вцепившись в коробку, сжимать колени, чтобы не описаться. От стыда хотелось провалиться сквозь землю (отчаянный, безумный взгляд Сони говорил, что подругу снедает похожее желание), но вместе с тем накатило изумительно приятное облегчение. Скулы сводило, а живот размяк. Казалось, еще немного – и Уилла лужей растечется по крыльцу.

Первой сдалась Соня. Она вяло отмахнулась от женщины и пошла прочь, Уилла молча последовала за ней. Входная дверь тихо закрылась.

Девочки уже не смеялись. Уилла вдруг почувствовала жуткую усталость, опустошенность и легкую грусть. Видимо, Соню одолевали такие же чувства, ибо она взглянула на солнце, серебряной монеткой висевшее над горной грядой, и сказала:

– Пожалуй, лучше дождаться выходных. Сил нет, когда столько задают на дом.

Уилла не возразила.

Когда отец впустил ее в дом, вид у него был расстроенный. Бледно-голубые глаза за стеклышками очков без оправы казались погасшими, ладонь растерянно потирала лысину, что всегда было признаком огорчения. Мелькнула мысль: он уже знает о приступе смеха. Конечно, это маловероятно (и потом, он не из тех, кто осуждает веселье), но чем еще объяснить его вид?

– Привет, милая, – уныло сказал он.

– Привет, пап.

Отец прошел в гостиную, предоставив ей самой закрыть дверь. Он был в белой рубашке и серых брюках, в которых ходил на работу, но уже переобулся в вельветовые тапки, а значит, не только что вернулся домой. В гарреттвильской средней школе он вел уроки труда, и его рабочий день заканчивался гораздо раньше, чем у других отцов.

Сестренка сидела на ковре, разглядывала комиксы в газете. Ей стукнуло шесть лет, и в одночасье она превратилась из ангелочка в страшилу с обгрызенными ногтями, щербатым ртом и противно тощими каштановыми косичками.

– Сколько продала? Все, что ли? – спросила она, увидев в руках Уиллы только портфель, но не коробку с батончиками, которую та оставила у Сони.

Уилла бросила портфель на кушетку и стянула куртку, следя за отцом, прошедшим прямиком в кухню. Уилла последовала за ним. С крючка над плитой отец снял сковородку и наигранно бодро возвестил:

– На ужин горячие сэндвичи с сыром!

– А где мама?

– Мамы с нами не будет.

Уилла ждала, что отец скажет еще что-нибудь, но тот захлопотал у плиты: зажег горелку, бросил шмат масла на сковородку и убавил пламя, когда масло зашипело. Потом вдруг стал тихонько высвистывать какую-то мелодию.

Уилла вернулась в гостиную. Элейн закончила с комиксами и теперь складывала газету – этакая неожиданная аккуратность тоже была дурным знаком.

– Мама наверху? – шепотом спросила Уилла.

Элейн чуть заметно качнула головой.

– Она ушла?

– М-м-м…

– Что случилось?

Элейн пожала плечами.

– Она разозлилась?

– М-м-м…

– На что?

Опять пожатье плечами.

Да что ж такое? Их мама, самая красивая, самая энергичная и умная среди школьных мам, иногда вдруг ни с того ни с сего взрывалась. Обычно доставалось отцу. Порой – Уилле или Элейн, но отцу чаще. Ведь мог бы извлечь урок, думала Уилла. Но чего извлекать-то? Для Уиллы он был идеален, она его любила больше всех на свете. Забавный, добрый, мягкий, он никогда не брюзжал, как Сонин отец, и не рыгал за столом, как папаша Мэдлин. «Меня не проведешь! – кричала мама. – Я вижу тебя насквозь! Все эти твои “да, милая, нет, милая” – просто агнец божий!»

Агнец божий. Уилла не вполне понимала, что это значит. Видимо, папа в чем-то напортачил. Уилла плюхнулась на кушетку и посмотрела на сестру, которая укладывала аккуратненько свернутую газету на стопку журналов.

– Она сказала, с нее хватит, – чуть слышно проговорила Элейн, почти не разжимая губ, словно чревовещательница. – Мол, пускай сам управляется с хозяйством, раз такой умный. Назвала его ханжой. И святошей.

– Святошей? – Уилла нахмурилась. Вроде это хорошее слово, нет? – А он что?

– Сперва молчал. Потом – жаль, говорит, если ты так думаешь. – Элейн подсела к сестре на самый краешек кушетки.

Недавно гостиная подверглась обновлению и теперь выглядела современно. В гарреттвильской библиотеке мать набрала книг по декору, а ее подруга по Маленькому театру[1] принесла образцы тканей, которые они разложили на кушетке и двух одинаковых креслах. Одинаковость – это прошлый век, сказала мама. Теперь одно кресло было обито голубоватым твидом, другое – в сине-зеленую полоску. На смену ковру от стены до стены пришел белесый палас с бахромой, сквозь которую проглядывали темные половицы. Уилла скучала по ковру. Когда их старый дом в белой дощатой обшивке содрогался под порывами ветра, с ковром в нем было как-то надежнее и теплее. И по картине над камином – корабль под всеми парусами в блеклом море – она тоже скучала. Теперь там висел какой-то расплывчатый круг. Но всем прочим Уилла гордилась. Вот бы твоя мама переделала нашу убогую гостиную, говорила Соня.

В дверном проеме возник отец с лопаткой в руке:

– Горошек или зеленая фасоль?

– Пап, давай поедем в закусочную Бинга, – сказала Элейн. – Ну пожалуйста.

– Что? – наигранно оскорбился отец. – Ты променяешь горячие сэндвичи с сыром по-домашнему на столовские харчи?

Он умел готовить только горячие сэндвичи с сыром. Сильно поджаренные, они источали острый солоноватый запах, который уже стал знаком маминого отсутствия – мигрень, репетиция или очередной уход из дома, сопровождаемый грохотом двери.

– Тэмми Дентон ездит к Бингу каждую пятницу, – сказала Элейн. – Там они ужинают всей семьей.

Отец закатил глаза:

– Тэмми Дентон выиграла на скачках?

– Что?

– Или померла богатая тетушка, которая завещала ей свое состояние? А может, на заднем дворе Тэмми нашла клад?

Сделав пальцами «козу», отец наступал на Элейн, та взвизгнула и, хохоча, спряталась за сестру. Уилла отстранилась.

– Когда мама вернется? – спросила она.

Отец выпрямился:

– Скоро, скоро.

– Она сказала, куда идет?

– Нет. Знаете что? Пожалуй, мы побалуем себя колой.

Элейн выглянула из-за сестры:

– Ура!

– Она взяла машину? – спросила Уилла.

Отец погладил лысину.

– Да.

Это плохо. Стало быть, мать не у своей подруги Мими Прентис, а неведомо где.

– Значит, в закусочную не поедем, – опечалилась Элейн.

– Уймись ты со своей закусочной! – рявкнула Уилла.

Элейн разинула рот.

– Ох ты… – опешил отец, но, учуяв запах горелого, метнулся в кухню, где загремел сковородками.

Старую машину с разноцветными крыльями (как-то раз на Ист-Уэст-Паркуэй мама врезалась в отбойник) отец вечно захламлял всякой дрянью – бумажными стаканчиками, затрепанными журналами, фантиками и конвертами в следах кофейных кружек. Мама давно мечтала о собственной машине, но они были слишком бедные. Так она говорила. Отец же считал, что у них все хорошо. «На еду-то нам хватает, правда?» – говорил он. Верно, а еще у них красивая обновленная гостиная, думала Уилла, но от этих неожиданно взрослых мыслей накатывала горькая обида.

Сэндвичи с отскобленными подгоревшими краями выглядели так себе, но были вкусные. Особенно с колой. А вот замороженная зеленая фасоль потомилась недостаточно и теперь склизко скрипела на зубах. Уилла спрятала ее под хлебными корками.

Заведуя ужином, отец не утруждался тем, чтобы убрать со стола посуду, оставшуюся после завтрака, подложить под вилки свернутые треугольником салфетки и спустить жалюзи на окнах, за которыми копошилась промозглая тьма. И оттого возникала какая-то неприкаянность. Да еще он как будто выдохся – умолк и почти не притронулся к еде.

После ужина отец, как всегда, ушел в гостиную и включил теленовости. Обычно Элейн составляла ему компанию, но сегодня осталась с сестрой, в чьи обязанности входило убрать со стола. Уилла составила грязные тарелки на столешницу возле раковины, вынула кастрюлю из духовки и заглянула в гостиную:

– Что делать с фасолью?

– М-м-м? – Отец смотрел сюжет про Вьетнам.

– Оставить?

– Что? Нет. Не знаю.

Уилла ждала, за спиной чувствуя сестру, мотавшуюся за ней, точно щенок.

– Вдруг мама вернется поздно и захочет поесть? – наконец сказала она.

– Выбрось, – не сразу ответил отец.

Уилла развернулась обратно в кухню и наткнулась на Элейн, стоявшую к ней вплотную.

Высыпав фасоль в мусорное ведро, она поставила кастрюлю к раковине, влажной тряпкой протерла стол, повесила тряпку на кран и выключила свет в кухне. В гостиной они с Элейн подсели к отцу и вместе с ним досмотрели скучные новости. Отец их обнял и время от времени прижимал к себе, но все еще был какой-то пришибленный.

Однако после новостей он как будто ожил и, потирая руки, спросил:

– Кто готов сразиться в лудо?

Уилла вроде как выросла из настольных игр, но подхватила его жизнерадостный тон:

– Я!

Элейн побежала за игральной доской.

Играли за журнальным столиком: девочки сидели на полу, отец – на кушетке (для пола я слишком старый и заржавевший, говорил он). Подразумевалось, что игра поможет Элейн, которая до сих пор считала на пальцах, освоить сложение. Однако нынче та не особо старалась овладеть арифметикой. Бросила кости, выпали «четверка» и «двойка».

– Один, два, три, четыре; один, два, – объявила она, шагая своей фишкой так решительно, что другие фишки подпрыгивали на доске.

– Шесть, – поправил отец. – Сложи, милая.

Но Элейн лишь села на пятки удобнее и на следующем броске посчитала до пяти и до трех. Отец промолчал.

Восемь вечера было временем отбоя для Элейн, девять – для Уиллы. Однако нынче, когда отец велел сестренке укладываться, Уилла вместе с ней поднялась в спальню и переоделась в пижаму. Они спали в одной комнате, в двух одинаковых кроватях, стоявших у противоположных стен.

– Кто мне почитает? – улегшись, спросила Элейн. Обычно перед сном ей читала мама.

– Я почитаю. – Уилла забралась к ней под одеяло и взяла с тумбочки «Домик в лесной чаще».

Папа из книги всегда казался ей похожим на отца. Смешно, конечно, потому что на обложке был изображен бородатый дяденька с копной волос. Но выглядел он таким же спокойным и рассудительным, и потому Уилла, читая реплики книжного папы, старалась подражать бархатистому голосу отца и его манере проглатывать окончания слов.

– Еще, – сказала Элейн, когда закончилась глава, но Уилла захлопнула книжку:

– Нетушки, потерпи до завтра.

– Утром мама уже будет дома?

– Конечно. А ты как думала? Наверное, еще ночью вернется.

Уилла вылезла из постели и подошла к двери, намереваясь сказать отцу, что они готовы услышать «спокойной ночи», но тот, похоже, разговаривал по телефону – голос его был излишне громок, а между фразами возникали паузы.

– Отлично! – выкрикнул отец и через паузу добавил: – Семь пятнадцать – годится. Завтра и мне надо приехать пораньше.

Наверное, он говорил с мистером Ло, учителем алгебры, или с миссис Беллоуз, завучем. Они жили в Ларк-Сити и подвозили его до школы, если мама забирала машину.

Значит, и завтра мамы не будет. Раньше она всегда ночевала дома.

Уилла выключила свет и забралась в кровать. Легла навзничь, таращась в темноту. Сна ни в одном глазу.

Что, если мама вообще не вернется?

Злилась она не всегда. Часто бывала в хорошем настроении. И тогда придумывала всякие интересные затеи – что-нибудь разрисовать, украсить дом, подготовить сценку к празднику. А еще у нее чудесный голос, такой чистый и переливчатый. Порой она, уступив просьбам дочек, пела им перед сном. Когда они засыпали, мама, все еще напевая, тихонько выходила из комнаты, спускалась по лестнице, и голос ее растворялся в тишине. Уилла обожала песню «В долине», особенно то место, где узник просит написать ему в бирмингемскую тюрьму. Такая грустная песенка. Уилла вспомнила мелодию, и у нее сжалось сердце. Но это была очень сладкая грусть.

Утром отец просунулся в дверь и разбудил их своим особым посвистом. Его «фью-фьють!» напоминало две первые ноты народной песни «Дикси». Уилла давно проснулась, но устроила целое представление: разлепляла глаза, потягивалась и зевала. Она уже поняла, что мама не вернулась. Дом казался гулким и безжалостно светлым.

– Привет, дорогуши, – сказал отец. – Я дал вам поспать, но проводить уже не успею. В школу сами соберетесь?

– Ладно. – Уилла села в кровати и посмотрела на сестру. Элейн лежала на боку – открыла глаза, сморгнула. Похоже, и она уже давно не спит.

– Ключ я оставил на кухонном столе. Повесь его на шею, хорошо? На случай, если вернетесь, а дома еще никого не будет.

– Ладно, – повторила Уилла.

Удостоверившись, что она уже встает, отец помахал рукой и сошел вниз. Через секунду на улице просигналила машина, потом хлопнула входная дверь.

Канителиться с выбором одежды не хотелось, поэтому сестры надели то, в чем ходили вчера. Уилла протащила щетку сквозь свои кудряшки. Элейн заверила, что ее тощие косички в полном порядке.

– Смеешься? – сказала Уилла. – Ты ж прям растрепа.

Она распустила ей волосы, расчесала – Элейн ежилась и морщилась – и снова заплела в косицы. Приладив на концах резинки, Уилла решила, что достойно справилась с задачей, но сестра сказала:

– Они не такие.

– Что значит – не такие?

– Слабые.

– Точно такие же, как заплетает мама, – отрезала Уилла.

Так оно и было, но Элейн посмотрелась в зеркальную дверцу шкафа, и глаза ее наполнились слезами.

– Вовсе не такие! Они болтаются!

– Я сделала как сумела! Отстань!

По щекам Элейн покатились слезы, но она промолчала.

Позавтракали овсяными хлопьями, апельсиновым соком и жевательными витаминками. Потом Уилла собрала тарелки и протерла стол. Возле мойки уже скопилась угнетающая гора грязной посуды.

Уилла подметила, что отец выпил кофе, но ничего не поел.

Не привыкшая самостоятельно рассчитывать время, она боялась опоздать на школьный автобус, а потому торопливо затолкала сестру в куртку и варежки и оделась сама. Девочки выскочили из дома и побежали к автобусной остановке. Оказалось, пришли они слишком рано. Под навесом со старой отваливающейся рекламой средства от насморка стояла скамейка. Сестры уселись и, для тепла обхватив портфели, разглядывали облачка пара, вылетавшие изо рта. Стало веселее, когда подошли другие ребята – Юла Прэтт с братом и трое мальчишек Тернстайлов. Все они сгрудились под навесом и, притоптывая, зябко кряхтели; глядя на них, Уилла даже немного согрелась.

Обычно Элейн подсаживалась к Натали Дин, но сегодня вместе с сестрой прошла в хвост автобуса, где Соня заняла место для Уиллы, и забралась на свободное сиденье через проход от подруг. Косички ее и впрямь выглядели не очень, незаплетенные кончики были чересчур длинные. Мама всегда оставляла хвостик не больше дюйма.

Соня поделилась своей идеей: если сбагрить батончики родственникам, не придется ходить по чужим домам.

– У меня четыре дяди с маминой стороны, – поведала она. – А еще дядя и две тетки по папиной линии, только живут они далеко. Но это не страшно – деньги пусть переведут по почте, а батончики я отдам, когда приедут в гости.

– У нас нет такой кучи родственников, – сказала Уилла.

– А еще, само собой, бабушка Бэйли. Правда, другие бабушка с дедушкой уже умерли.

Все бабушки и дедушки Уиллы были живы, но видела она их редко. С папиными родителями не встречалась вообще – мама говорила, у нее с ними ничего общего. И потом, деревенские жители, они не могли бросить скотину. Мамины родители, жившие в Филадельфии, иногда приезжали на праздники, но нечасто и ненадолго, а брат и сестра, которых она не любила, не показывались вообще. Брат, говорила мама, всегда был любимчиком, потому что он мальчик, а младшую сестру-красавицу избаловали до крайности. От идеи продать им батончики мама, наверное, только презрительно фыркнет. Да они, скорее всего, откажутся покупать, раз такие плохие.

– Может, я пройдусь по соседям, – сказала Уилла. – Это легче, чем соваться к чужим.

– Только помни, что Билли Тернстайл живет в твоем квартале. Поторопись, а то он первый всех окучит.

Уилла сощурилась на Билли: тот возился с братом, отнимая у него какую-то снедь в целлофановой обертке.

– Билл Тернстайл лоботряс, – сказала она. – Когда еще раскачается.

– А еще же моя крестная! – вспомнила Соня.

– Везет тебе.

Вот вырасту, мечтала Уилла, и выйду за мужчину из большой, дружной и веселой семьи, в которой он со всеми ладит. Муж, конечно, будет в точности как папа – такой же добрый и спокойный, а все его родичи ее тотчас полюбят и примут как свою. У нее родится шесть или восемь детей – три-четыре мальчика и три-четыре девочки, и все детство они будут играть с уймой кузенов.

– Элейн плачет, – сказала Соня.

Уилла глянула на сестру, рукавичкой утиравшую нос:

– Что такое?

– Ничего, – чуть слышно ответила Элейн. На рукавичке остался блестящий след, похожий на клей.

– Все нормально, – сказала Уилла.

На большой перемене в класс вошла медичка и попросила отпустить Уиллу Дрейк с урока.

– У твоей сестры разболелся живот, – по дороге в изолятор сказала она. – Думаю, ничего серьезного. С вашей матерью связаться не удалось, но девочка просит, чтоб ты с ней посидела.

Уилла сразу ощутила свою значимость.

– Наверное, сестра все себе напридумала, – уверенно сказала она.

Увидев ее, Элейн обрадованно приподнялась на кушетке. Медичка поставила стул для Уиллы. Потом Элейн опять улеглась, локтем прикрыв глаза. Заняться было нечем. Уилла посмотрела, как медсестра что-то пишет за столом. Изучила цветастый плакат, извещавший о важности мытья рук. В дверь постучали, и заглянула миссис Портер, учительница шестых классов. Медичка вышла в коридор, оставив дверь приоткрытой; Уилла видела семиклассников, толпой направлявшихся в столовую. Один мальчишка пихнул товарища, тот споткнулся.

– Я все вижу, Дикки Бонд! – сказала миссис Портер.

В коридоре голос ее звучал гулко, словно она говорила из морской раковины, и перемежался с эхом семиклассницы, рассказывавшей подруге:

– …Какого-то странного розовато-оранжевого оттенка, из-за чего зубы кажутся желтыми…

И что, все эти ребята из абсолютно счастливых семей? Никто не скрывает домашних неурядиц? Похоже, нет. Хотя с виду их заботят только обед, друзья и губная помада.

Медичка вернулась в кабинет и притворила дверь, загасив коридорные звуки, но было слышно, как оркестр начал репетицию. Блин. Уилла обожала оркестр. Музыканты разучивали «Пляску девушек плавную» Бородина. Начальные ноты звучали тихо, неуверенно и даже неразборчиво (как-то слабо, на взгляд Уиллы), но потом мелодия «Странника в раю»[2] крепла, лоботрясы проникновенно выводили «Возьми мою руку, я карманник в строю», и тогда мистер Бадд стучал дирижерской палочкой по пюпитру. Он очень красивый: длинные золотистые кудри, бугры мышц. Прямо рок-звезда. Если я займу первое место в торговле батончиками и заслужу обед с мистером Баддом, думала Уилла, я же от волнения двух слов не свяжу. Ей уже почти расхотелось побеждать.

Оркестр смолк и начал сызнова. Опять тихое вступление, опять «возьми мою руку…», но теперь громче и увереннее.

– Мама будет дома, когда мы придем из школы? – спросила Элейн. Она убрала руку с лица и беспокойно хмурилась.

– Конечно, – обнадежила ее Уилла.

Однако в автобусе она сказала Соне, что не зайдет к ней после уроков.

– Я должна присмотреть за сестрой, – прошептала Уилла, не желая, чтоб ее слышала Элейн, опять одиноко сидевшая через проход от них.

Не понять, есть ли кто-нибудь в доме. Окна не горят, но ведь еще светло. В палисаднике трава пожухла, от холода листья на кусте рододендрона свернулись в тугие сигары. Под курткой Уилла нащупала ключ. Можно, конечно, сперва позвонить в дверь, но не хотелось расстраивать Элейн напрасным ожиданием отклика.

В прихожей стояла тикающая тишина. Над батареей в гостиной чуть колыхались занавески, и больше никакого шевеленья.

– Ее нет, – сдавленно проговорила Элейн.

Уилла бросила портфель на кушетку.

– Дай ей время.

– Но мы уже дали ей время! Мы дали ей целую ночь!

«Время, чтоб одуматься», – говорил отец. Бывало, мать на него орала и топала ногами, или залепляла пощечину Уилле – ужасно больно и стыдно, когда при всех тебя бьют по лицу, – или трясла Элейн, точно тряпичную куклу, и так вцеплялась в свои волосы, что они еще долго стояли торчком. Потом мама уходила и дом заполняла потрясенная тишина.

– Ничего, ей нужно капельку времени, чтоб одуматься, – невозмутимо говорил отец. – Она переутомилась.

– Другие тоже переутомляются, но так себя не ведут, – однажды сказала Уилла.

– Понимаешь, она очень нервная.

Уилла поражалась его всепрощению. Сам он никогда не выходил из себя. Не припомнить даже, чтоб он повысил голос.

Жалко, что отца нет дома. Обычно он приходит к четырем, но сегодня вряд ли – он же без машины.

– Хочешь перекусить? – спросила Уилла. – Как насчет молока с печеньем?

– Ну, печенье, пожалуй.

– Без молока нет печенья.

Так всегда говорила мама, и сейчас Уилла подражала ее веселой певучей интонации. Во всяком случае, пыталась.

В кухне она поставила на стол стакан молока, рядом положила две штучки «Орео». Самой есть не хотелось, потому что в горле как будто застрял комок. Уилла взяла брошенный на кушетку портфель и села в столовой, где обычно делала уроки. Через минуту напротив нее устроилась Элейн с печеньем, но без молока. Первоклашкам на дом ничего не задавали.

– Дать тебе раскраску? – спросила Уилла.

Элейн только помотала головой.

Уилла решила не обращать на нее внимания. Она раскрыла задачник по математике, но все время чувствовала на себе взгляд Элейн и временами слышала, как та, словно мышка, хрустит печеньем.

Когда Уилла взялась за вопросы по истории, сестра уже расправилась с печеньем и теперь просто сидела, порой глубоко вздыхая. Уилла притворилась, будто этого не замечает. Потом зазвонил телефон.

– Я отвечу! – Элейн кинулась в кухню, но Уилла ее опередила и сама цапнула трубку:

– Алло?

– Привет, милая, – сказал отец.

– Привет, пап.

– У вас все в порядке?

Она поняла, о чем он спрашивает, но сказала:

– Ага. Я делаю уроки, Элейн только что поела.

Пауза.

– Ладно, я уже скоро. Жду, когда Дуг Ло закончит классное собрание.

Значит, его подвезет мистер Ло. Это лучше, чем миссис Беллоуз, которая иногда засиживалась на работе до шести-семи вечера.

– Хорошо, пап.

– Приготовьтесь к лучшим в мире горячим бутербродам с сыром.

– Ладно. – Уилла повернулась к сестре, не сводившей с нее глаз: – Сказал, скоро приедет.

Элейн испустила очередной вздох.

Уилла оглядела кухню: горы грязной посуды на столешнице и в мойке, на столе нетронутый стакан молока.

– Надо все перемыть, – сказала она. – Поможешь мне? Я мою, ты вытираешь.

– Хорошо! – обрадовалась Элейн. Обычно посуду мыла мама, а вытирала Уилла. – Дашь мне фартук?

– Конечно.

Чтобы мамин фартук не волочился по полу, Уилла подвязала его сестре под мышки. Потом наполнила горячей водой оба резервуара мойки и подставила к столешнице табуретку для Элейн. Затем вымыла первую тарелку и, ополоснув, поставила в держатель, откуда Элейн ее осторожно вынула и принялась тщательно вытирать, на что ушла целая вечность. Ладно, спешить некуда, рассудила Уилла и сама резко сбавила темп. Покончив с посудой, она протерла все столешницы и плиту, стакан с молоком убрала в холодильник.

– Молодец я? – спросила Элейн, расправившись с последней тарелкой.

– Еще какая молодец, Лейни, – сказала Уилла.

Оказалось, хозяйничать не так уж плохо. А если они так и будут жить втроем? А что, на пару с отцом они справятся легко. Оба любят порядок и систему. И если вдруг мама вернется, она удивленно охнет, оглядится и скажет: «У вас получается даже лучше, чем у меня».

– Знаешь что? Давай-ка приготовим десерт.

– Десерт? – Элейн улыбнулась во весь щербатый рот и огладила фартук. – А какой?

– Кекс или, может, пудинг. Шоколадный.

– Здорово! А ты знаешь, как его готовить?

– Где-нибудь есть рецепт.

Идея все больше нравилась. Десертов у них не бывало. Уилла всегда завидовала Соне, в чьем доме каждый ужин заканчивался десертом. Отец очень любил шоколадный пудинг. А еще французский шоколадный пирог, но там наверняка морока с корочкой.

– Папе ничего не скажем, а в конце ужина подадим пудинг на стол. Вот он удивится! – Уилла подставила табуретку к полке, на которой стояли мамины поваренные книги. – «Кухня новобрачной». Тут, наверное, самые простые рецепты.

Уилла сняла книгу с полки и раскрыла на столешнице. Элейн встала рядом, следя за сестриным пальцем, путешествующим вниз по оглавлению.

– Шоколадный кекс, шоколадное молоко… шоколадный пудинг. Двести шестьдесят первая. – Уилла открыла нужную страницу. – Сахар, какао-порошок, соль… в равных частях… ваниль… угу… кукурузный крахмал. – Она не знала, как выглядит кукурузный крахмал, но подошла к шкафчику, в котором мать хранила муку и прочее. Крахмал нашелся. Уилла поставила коробку на столешницу.

– Можно я буду размешивать? – заволновалась Элейн. – Можно?

– Валяй.

Элейн пока еще не имела доступа к плите, поэтому кастрюлю со всеми ингредиентами Уилла поставила на кухонный стол. Сестренка размешивала рьяно, брызги летели во все стороны, но кукурузный крахмал и какао-порошок почему-то слиплись кусками.

– Молодчина, Лейни, – похвалила Уилла сестру и, перенеся кастрюлю на огонь, принялась помешивать сама.

Но удача не сопутствовала и ей. Куски остались даже после того, как месиво, выглядевшее молоком, в которое бросили бурый гравий, запузырилось по краям.

– Ну как там? – спросила Элейн. Ей не хватало росту заглянуть в кастрюлю. – Получается пудинг?

Уилла промолчала и прибавила огонь; месиво едва не перелилось через край, но она успела переставить кастрюлю на незажженную конфорку. Гравий, однако, не исчез.

– Ничего не понимаю. – Уилла выключила горелку, полыхавшую темно-красным пламенем, и уставилась в кастрюлю.

– Что там, что? – наседала Элейн.

– Я не…

Из гостиной донесся голос отца:

– Привет!

Сестры переглянулись.

– Есть кто дома?

– Прячь! – прошептала Элейн. – Ставь в холодильник.

– Нет! Это еще не пудинг.

– А что?

– Чем занимаетесь, дамы? – с порога кухни спросил отец.

Уилла повернулась к нему, загораживая кастрюлю, но отец подошел ближе и заглянул через ее плечо. Он еще не разделся, от его вязаной кофты пахнуло зимним холодом.

– Какао? – спросил отец.

– Шоколадный пудинг, – сообщила Уилла своим ботинкам.

– Не понял?

– Шоколадный пудинг, папа! – радостно выкрикнула Элейн. – Мы приготовили тебе десерт! Хотели сделать сюрприз!

– Сюрприз удался. Я и не знал, что вы умеете готовить. Это ж надо!

– Мы его загубили! – выпалила Уилла.

– Что-что?

– Все кусками! Мешали, мешали, а оно не размешивается!

– Ага. Ну давай глянем.

Уилла нехотя посторонилась, отец ложкой, торчавшей из кастрюли, пошевелил варево:

– Хм. Понятно.

– Вышла каша.

– Да нет, не каша, нечто вроде… Где рецепт?

Уилла кивнула на поваренную книгу на столешнице.

– Так… в отдельной посуде ты смешала сахар, какао-порошок и соль… потом отсыпала четверть стакана, а оставшееся подогрела, помешивая, на очень медленном огне…

– Ну…

– …потом в другой посуде развела крахмал и в него добавила остаток смеси…

– Что? Нет. Мы смешали все сразу.

– М-да.

– Поэтому так получилось?

– Видимо, да, милая.

– Но я же не знала!

– Когда берешься за неизвестное блюдо, вначале стоит прочесть инструкцию.

Чтобы отец не видел ее слез, Уилла опять уставилась на свои ботинки.

– Сперва удостоверяешься, что у тебя есть все ингредиенты…

– Я так и сделала.

– Хорошо, милая. Потом выкладываешь их на столешницу…

– Я выложила! Я старалась!

– Затем читаешь пошаговый порядок готовки. То же самое я говорю ученикам на уроках по столярному делу: прикидываешь, с чего начнешь и чем закончишь, что за чем идет…

Уиллу возмутило, что отец так ее поучает, прям тычет носом, не слушая никаких возражений.

– Я поняла! Блин! Я не тупица.

– Конечно, нет, милая. Ты только учишься. В следующий раз будешь аккуратнее.

– Я и сейчас была аккуратной! Я разложила все ингредиенты… Пойми, я хотела сделать тебе сюрприз.

– Это не важно, милая. Правда.

– Не важно? – Уилла подняла взгляд. Теперь ее не волновало, что отец увидит ее слезы. Пусть видит. – Как ты можешь такое говорить, когда я вгрохала столько сил?

– Нет, я имел в виду…

– Ладно, проехали. – Уилла развернулась и вышла из кухни. В столовой села за уроки, схватила карандаш.

В дверном проеме возник отец, за ним тенью маячила Элейн.

– Уилла, дорогая…

– Я занимаюсь.

– Не надо так.

– Можно я сделаю домашнее задание?

Отец потоптался, но Уилла, не поднимая головы, хмуро таращилась в тетрадку. Он вернулся в кухню. Элейн посмотрела на сестру и тоже ушла.

В тетрадке по истории Уилла жирно зачеркнула свой последний ответ.

На ужин были горячие сэндвичи с сыром и горошек. Уилла, уставившись в тарелку, не проронила ни слова, отец и сестра с наигранным оживлением говорили безумолчно. Элейн поведала, что на урок «Назови предмет» Домми Маркони принесла кролика.

– Кстати, крольчонок, ешь горошек, – сказал отец.

Элейн закинула горошину в рот и попыталась по-кроличьи пошевелить носом. Отец засмеялся. Смотреть противно.

– Можно выйти из-за стола? – спросила Уилла.

– Тебе не понравился ужин, милая? – Отец посмотрел на недоеденную половину сэндвича на ее тарелке.

– Я не голодна. – Уилла встала, скрежетнув стулом, и ушла в столовую.

Со стола убирали отец и Элейн. Из кухни доносилось звяканье посуды, потом полилась вода. Значит, моют тарелки.

Отец даже спасибо не сказал за то, что Уилла перемыла всю посуду.

Она уже закончила с уроками, но все равно сидела за книжками – предлог не помогать на кухне. В комнату заглянул отец:

– Сыграем в лудо?

– Сегодня мой банный день, – сухо сказала Уилла.

– Так еще рано.

Она не ответила. Не глядя на отца, вышла из столовой и поднялась к себе.

В зеркальной дверце шкафа отразились зареванное лицо и всклокоченные волосы – кудряшки торчали во все стороны, ресницы слиплись от слез.

Уилла открыла дверцу, отражение исчезло. Она сняла пижаму с крючка и пошла в ванную. Напустила горячей воды и, усевшись в ванне, глядела, как сморщиваются подушечки пальцев.

«Вдруг с мамой случилось несчастье?» – подумала Уилла. Может, она хотела сразу вернуться, но попала в аварию? Им бы сообщили? А вдруг она без сознания в больнице?

Или в морге.

Почему такая мысль не пришла в голову отцу? Нет, с их семьей что-то не так. Единственный нормальный человек в ней – она, Уилла.

Покончив с мытьем, Уилла сразу улеглась в постель, хотя еще не было восьми и спать совсем не хотелось. В темноте она лежала навзничь и смотрела в потолок. Снизу доносились голос отца, хихиканье Элейн. Потом на лестнице раздались легкие шаги, Уилла прикрыла глаза. Потоптавшись на пороге, Элейн вошла в комнату и, не зажигая лампу, переоделась ко сну. Сквозь смеженные веки Уилла видела ее силуэт: подпрыгивая на одной ноге, потом на другой, сестра влезла в пижамные штанишки. Затем взяла с тумбочки «Домик в лесной чаще» и опять сошла вниз, откуда через минуту послышался невнятный голос отца, читавшего вслух.

Разделавшись с главой, он вместе с Элейн поднялся в спальню. Уилла успела повернуться лицом к стене. Она слышала, как отец укрыл сестру одеялом и пожелал спокойной ночи. Потом он подошел к ее кровати и прошептал:

– Улли? Уилл? Ты спишь?

Она не ответила, отец ушел.

По лестнице он ступал так тихо и огорченно, что у Уиллы защемило сердце.

Когда она проснулась, косой солнечный луч перечеркивал одеяло, а в доме пахло беконом и тостами. По лестнице простучали стремительные шаги, в комнату вошла мама:

– Подъем, утятки!

В хорошем настроении она всегда называла их «утятками» и сама как будто превращалась в маму-утку – такими сочными счастливыми голосами в радиопостановках говорили актрисы, изображая радость. Уиллу всякий раз это веселило, но сегодня она даже не шевельнулась в кровати.

Зато Элейн радостно подскочила и заверещала: «Мамочка!»

До чего противно – ведь всегда говорила просто «мама».

– Я по тебе так соскучилась, мамочка! – Сестра спрыгнула с кровати и, лучась счастьем, обхватила мать за ноги. Улыбаясь, та ее обняла. Мать была в розовом халате – значит, вернулась еще ночью. – Где ты была, мамочка? Куда ты ходила? – не унималась Элейн.

– Так, кое-куда, – беззаботно ответила мать и лучезарно улыбнулась Уилле: – С добрым утром, соня!

– С добрым, – буркнула Уилла.

– Могу сделать яичницу, омлет или пашот. Что желает ваше высочество?

Подобное бывало часто – мать так держалась, словно ничего не произошло, и всем своим видом говорила: ну подумаешь, бросила вас, что такого-то? Не берите в голову! Наверное, застань их мертвыми, она бы воскликнула: «Господи! Чего это вы надумали?»

Правда, после самых жутких вспышек (был случай, она ударила Уиллу половником по лицу, наградив чудовищным синяком, а в другой раз сожгла любимую куклу Элейн) мать себя вела точно героиня киношной мелодрамы – тискала дочерей в объятиях и, уткнувшись в них носом, горько рыдала: «Душеньки мои! Сможете ли вы меня простить?» Странно вспоминать, что когда-то Уилла тоже плакала и, прижимаясь к матери, бормотала: «Ну конечно, мама, я тебя уже простила». Теперь же она, застыв в кольце материнских рук, смотрела в сторону, и мать, отпрянув, говорила: «Ты ледышка, Уилла Дрейк».

Однако нынче она выглядела свежо и привлекательно, розовый халат оттенял румянец на щеках, в доме витал уютный аромат, а жизнь как будто вошла в свою колею, и потому Уилла промямлила:

– Омлет, наверное.

– Заказ принят! А тебе, Лейни?

– И мне омлет, мамоцка, – просюсюкала сестра, будто малышка.

Когда мать, выпевая «Сей момент!», развернулась к выходу, Элейн, как была в пижаме, потащилась за ней.

Уилла вылезла из постели, потом долго умывалась, одевалась и двумя заколками зашпиливала волосы, в зеркале разглядывая свое мрачное лицо.

Сойдя вниз, она увидела, что домашние уже завтракают, причем в столовой, словно нынче воскресенье. Стол был сервирован фарфоровыми тарелками, из специальной подставки торчали тосты, похожие на зубья гребешка.

– Доброе утро, милая, – поздоровался отец.

– Доброе. – Не глядя на него, Уилла проскользнула на свое место.

– Кто-то у нас копуша, – сказала мать.

Уилла искоса глянула на ее рот – не кривится ли верхняя губа, не стиснуты ли зубы. Нет, вроде все хорошо. Даже вон – подливая отцу кофе, она ласково коснулась его плеча.

Любимый омлет с тертым сыром уже был чуть теплый, но все равно вкусный, а превосходный бекон – без единой жиринки. Уилла умяла целых три куска.

– Позвоню-ка я Дугу Ло, скажу, что подвозить меня не надо… – начал отец, но мать его перебила:

– Ой, совсем забыла! Кажется, машина немножко сломалась.

– Насколько немножко?

– Только заведешь, на панели вспыхивает красный огонек.

Отец вскинул бровь:

– То есть все это время ты ездила с дурацким огоньком?

– С дурацким?

Уилла напряглась, испугавшись, что мать неправильно истолковала слово, но та спокойно продолжила:

– Да, наверное.

– И не сообразила заехать в мастерскую?

– Знаю, я кошмарная, ничего не смыслю в технике, – весело призналась мать и скорчила глупую рожицу.

– Нет, вы представляете? – обратился отец к дочерям. Судя по его лицу, он был страшно доволен и вопрос подразумевал «Ну разве она не прелесть?».

Элейн его не услышала, поскольку увлеченно обмазывала тост джемом. Уилла промолчала и только окинула отца взглядом.

Мать посмотрела в сливочник, встряхнула его и пошла в кухню. Элейн опять начала историю про кролика Домми Маркони, теперь называя его зайчиком:

– Домми говорит, зайчики очень спокойные, кроме того, их не надо выгуливать. Пап, давай заведем зайчика? Ну пожалуйста!

Отец разглядывал Уиллу:

– Милая, ты все еще сердишься?

Уилла пожала плечами.

– Я так и не понял, что вчера произошло. Давай проясним? – Он говорил мягко, однако настойчиво.

Затевать разговор не хотелось, но Уилла знала, что отец не отвяжется, и потому снова пожала плечами:

– Наверное, я просто переутомилась.

– Ах вон что.

Похоже, ответ его удовлетворил. Во всяком случае, больше вопросов не последовало.

Повисло молчание, сестры обменялись долгими озадаченными взглядами.

1977

В колледже имелся микроавтобус, который накануне больших праздников совершал рейсы в аэропорт. Уилла никогда им не пользовалась – перелет стоил дорого, и она, если вдруг решала навестить домашних, ездила междугородным автобусом, – но в конце третьего курса ее парень решил познакомиться с ее родичами. Идея слетать к ним на пасхальные праздники исходила от него. На кой черт, сказал он, целую ночь мыкаться в автобусе и всего через два дня мучиться снова. Именно так Уилла и поступила бы, однако спорить не стала.

Из своего месячного содержания Дерек оплатил ее билет, но Уилла сказала родителям, что он подгадал под акцию «купи билет и второй получи бесплатно». Бог его знает, бывают ли такие акции, но родители, отнюдь не завзятые авиапассажиры, поверили ей на слово.

В микроавтобусе не получилось даже перемолвиться с Дереком – его сразу окружили друзья. За открытость и дружелюбие его, старосту выпускного курса и капитана теннисной команды Кинни-колледжа, любили все. Парни хлопали друг друга по спине, острили и на весь автобус перекрикивались, а Уилла только улыбалась, вцепившись в сумочку. Для полета она принарядилась, чего не стала бы делать ради автобусной поездки, – бирюзовый шерстяной костюм, волосы собраны в пучок. Дерек говорил, с такой прической она всех краше. Сам он не изменил своим обычным джинсам и коричневому вельветовому пиджаку, ибо, уроженец Калифорнии, не считал перелет чем-то из ряда вон выходящим. По мнению Уиллы, в любом наряде он бы выглядел классно: отменный рост (на целую голову выше приятелей и на две выше ее), волевой подбородок и коротко стриженные светлые волосы.

В тот апрельский день редкие деревья на сельских угодьях Северного Иллинойса, плоских, как бильярдный стол, еще стояли голые. А дома уже настоящая весна. Мать писала, морозник распустился и отцвел, – он всегда управлялся до Пасхи. Дерек, наверное, обрадуется зелени. Он так и не свыкся с долгими зимами Среднего Запада.

В аэропорту студенты разошлись по своим рейсам, Уилла и Дерек наконец-то остались одни. Слава богу, Дерек все взял в свои руки. Уилла не знала, как пройти через металлодетектор и зарегистрировать багаж. Когда со всем этим справились, в зале ожидания Дерек усадил ее в пластиковое кресло, а сам пошел за напитками. Без него возникло чувство, что она одна-одинешенька на всем белом свете. Другие пассажиры казались призраками, а себя она видела как бы со стороны: напряженная спина, кожаные туфли-лодочки плотно сдвинуты, в распахнутых глазах застыл испуг. Когда наконец появился Дерек с бумажными стаканами в руках, ее накрыло волной облегчения.

– Как мне называть твоих предков? – Он плюхнулся в соседнее кресло и передал ей стакан. – Мистер и миссис Дрейк или по имени?

– Поначалу – мистер и миссис. – Об этом Уилла не подумала. Родители обалдеют, если молодой парень обратится к ним запросто. Уж мама – точно. – Когда немного познакомитесь, они, возможно, сами предложат называть их по имени.

– А как их зовут?

Уилла помешкала, видимо опасаясь, что он пренебрежет ее советом, но все же ответила:

– Мелвин и Алиса.

– Здрасьте вам, Мелвин и Алиса! – звонко произнес Дерек нарочито елейным тоном, рассмешившим Уиллу. – Позвольте просить руки вашей дочери!

Уилла перестала смеяться. Он всерьез или шутит?

– Слишком быстро? – Дерек обнял ее за плечи и посмотрел в глаза. – Чересчур неожиданно? Ты удивилась?

– Ну…

– Наверняка ты об этом думала. Я влюблен в тебя, Уилла. И захотел на тебе жениться, как только тебя увидел.

Лицо его было так близко, что она видела россыпь веснушек, мелких, как песчинки. Веснушки, считала Уилла, спасают его от красивости. И внушают доверие. Не раздумывая, она дала от ворот поворот самонадеянным футболистам, угощавшим ее коктейлями, а в тетрадке исписала целые листы строчками «Уилла Макинтайр» и «миссис Дерек Макинтайр», мечтая, что одним прекрасным вечером ей преподнесут обручальное кольцо. Можно обручиться, когда она будет на последнем курсе, прикинула Уилла, и пожениться после окончания ее учебы.

– Не представляю, что я уеду на работу, а ты останешься здесь, – сказал Дерек. – Ты должна быть со мной.

– Что? – Уилла оторопела. – Ты начинаешь работать уже в июне.

– Ну да.

– Ты хочешь, чтоб мы поженились через два месяца?

– Пусть через три, если тебе нужно больше времени на подготовку к свадьбе.

– То есть до окончания моей учебы?

– Доучишься в Калифорнии.

– Но здесь я получаю стипендию.

– Ну и что? И там получишь. С твоими-то оценками. Любой колледж тебя с руками оторвет.

Уилла не стала его уведомлять, что стипендию получить не так-то просто.

– Еще доктор Броган.

– А что с ним?

– У него большие планы на меня. Осенью я иду к нему на спецкурс по лингвистической антропологии.

– Ты думаешь, в Сан-Диего не обучают иностранным языкам?

– Нет, просто…

– Уилла, ты не хочешь стать моей женой?

– Хочу, но…

Дерек убрал руку и понурился.

– Я все испортил, – сказал он. – Надо было сделать официальное предложение.

– Не в том дело! Я очень хочу выйти за тебя, честно. Но может, пока просто обручимся?

– Конечно.

Прозвучало это неубедительно. Лицо его было непроницаемо.

– Ты сердишься на меня? – спросила Уилла.

– Нет.

– Пожалуйста, не сердись.

– Я ничуть не сержусь, ибо надеюсь, что вскоре ты передумаешь.

– Дерек…

– Значит, так: твоих родителей я называю «мистер» и «миссис». Обращение по имени только с их разрешения. А как обращаться к твоей сестре? Мисс Дрейк?

– Нет, глупый. – Уилла выдавила улыбку. – Элейн.

– А может, мисс Элейн? – задумчиво проговорил Дерек. – Мисс Элейн и мисс Уилла, сестры-вековухи из Ларк-Сити, Пенсильвания.

Уилла шутливо шлепнула его по коленке. Однако ощущение размолвки осталось.

Журнальная реклама изображала стюардесс в ладных юбках, жакетах и стилизованных пилотках. Но простоволосая девушка, встречавшая пассажиров на входе в самолет, была в мешковатом брючном (!) костюме. И салон с рядами тройных кресел выглядел не столь роскошно. Места Уиллы и Дерека оказались возле иллюминатора и в середине ряда. Дерек посторонился, пропуская Уиллу к окну, но она сказала: «Лучше сяду в середке, я же не такая длинноногая». Усевшись и застегнув ремень, Уилла опасливо нажала кнопку, откидывающую спинку кресла, и Дерек ее просветил, что делать это можно только после взлета.

Интерьер самолета оказался не гламурным, однако новизна впечатлений все равно будоражила. Здесь непривычно пахло пластиком, а еще акустика казалась странной – голоса пассажиров доносились как будто сквозь толщу воды.

В соседнее кресло уселся костлявый, сильно небритый мужчина в черно-красной клетчатой куртке и заношенных джинсах. От приветствия Уилла решила воздержаться и только улыбнулась ему, не разжимая губ, но сосед, возившийся с ремнем, этого, похоже, не заметил.

Уилла надумала ознакомиться с инструкцией по аварийным ситуациям, но тут самолет начал рулежку, и она тотчас вернула брошюру в карман кресла, что было перед ней. Как оказалось, не зря, ибо езда вышла долгой и тряской, а Уиллу тошнило, если она читала в движущемся транспорте. Вскоре она забеспокоилась: почему не взлетаем? Может, пилот пытается, да не выходит? Уилла посмотрела на здание аэровокзала за окном и скосила взгляд на Дерека, который читал захваченный в дорогу спортивный еженедельник. Ну коли он так расслаблен, повода беспокоиться, наверное, нет. Тут самолет дрогнул, задрал нос, и пейзаж за окном ухнул вниз. Но это еще не полет, правда? Никаких новых ощущений. Как сидела, так и сидит. Ожидалось, что они этак воспарят. Потом самолет выровнялся, чем только усугубил разочарование, ибо всякое ощущение движения исчезло. С таким же успехом под рев двигателей можно стоять на земле. Правда, за окном – ничего.

В проходе стюардесса обучала обращению с аварийным снаряжением, в которое входил надувной спасательный жилет. Ничего себе! Он-то зачем? Инструктаж не слушал никто, кроме Уиллы и ее небритого соседа. Уилла изобразила жгучий интерес, чтоб стюардессе было не так обидно.

Затем другая стюардесса прикатила тележку с бесплатными напитками. Дерек взял колу, а Уилла сказала «спасибо, не надо», потому что стеснялась потревожить соседа, если вдруг захочется в туалет. Сосед тоже ничего не взял, лишь помотал головой и опять мрачно уставился перед собой.

– Жалко, на этом рейсе не кормят, – сказала Уилла.

– Отнюдь не жалко, – ответил Дерек, – уверяю тебя.

– Моя соседка по комнате летала в Нью-Йорк, им выдавали крохотные солонки. Я бы тоже хотела такую.

Дерек снисходительно усмехнулся и вновь погрузился в чтение.

Уилла с собой взяла книжку, но, решив, что не сможет сосредоточиться, так и оставила ее в сумке и опять стала смотреть в окно, за которым проплывали клочья облаков, похожие на табачный дым. В детстве облака казались пухлыми подушками, на которых можно попрыгать, но сейчас убедить себя в том не удалось. Вспомнилась песня Джуди Коллинс «Теперь с обеих сторон»[3], и слова ее вдруг обрели больший смысл.

Уилла глянула на увлеченно читавшего Дерека. Безмятежное лицо его – на бархатистой коже легкая тень от ресниц – казалось детским. Вот он, значит, какой, ее суженый! А столько лет гадала, за кого выйдет замуж. К этому надо привыкнуть – вроде как в зеркале привыкаешь к своему облику с новой прической. Мысль эта всегда будоражила, однако… Никто не предупредил, что в человеке, за которого собираешься замуж, может нравиться не все. Скажем, оголтелое увлечение спортом, а еще вспыльчивость, дважды приводившая к стычкам с футбольными болельщиками. Но в этом, конечно, нет ничего дурного. Это вам не голливудское кино.

Что-то твердое уперлось ей в правый бок. Уилла подвинулась, но помеха последовала за ней. Уилла глянула на соседа.

– Смотри перед собой, – прошептал тот, едва шевеля губами. Он и сам смотрел перед собой. Твердое упорно вжималось в бок.

Уилла сморгнула и уставилась в спинку кресла.

– У меня пистолет, – чуть слышно произнес сосед. – Заряженный. Дернешься – выстрелю. Сиди на месте и парню своему скажи, чтоб не вставал.

– И как я это объясню? – Уилла не узнала свой писклявый голос.

– А? – повернулся к ней Дерек.

Тычок в бок.

– Я ничего не говорила.

Дерек уткнулся в журнал.

В проходе опять появилась стюардесса, на этот раз с пластиковым мешком.

– Мусор? – спрашивала она, двигаясь по рядам. – Мусор есть?

Уилла встретилась с ней взглядом и послала безмолвный призыв: помогите! пожалуйста!

Девушка тряхнула мешком:

– Мусор?

Не отрываясь от журнала, Дерек протянул пустой стаканчик, Уилла хотела передать его стюардессе, но вновь ощутила тычок и громко охнула. Дерек сам подал стакан стюардессе, и та пошла дальше.

Уилла видела, что правая рука соседа лежит на его животе, но кисть скрывал подлокотник кресла. Мысли скакали. Уилла часто слышала это выражение, однако только сейчас поняла, насколько точно оно передает лихорадочный поиск выхода. Закричать? Садануть локтем? Вскочить? Но тогда, наверное, застрелят Дерека.

– Уши закладывает, – сказал Дерек, не прерывая чтения. – А у тебя?

– Что?

– Нужно сглатывать, ты знаешь?

– Что?

Очередной злобный тычок, болезненный и требовательный. Уилла ойкнула.

Дерек посмотрел на нее, пальцем заложил журнал и, отстегнув ремень, встал:

– Давай поменяемся местами.

Уилла послала ему умоляющий взгляд.

– Ну же, вставай.

Затаив дыхание, Уилла возилась с ремнем. Расстегнула пряжку и, вцепившись в сумочку, зажмурилась, каждую секунду ожидая выстрела. Ничего не произошло. Дерек помог ей подняться, пропустил к окну, а сам сел на ее место и вновь открыл журнал.

Натянутая как струна, Уилла сидела, не касаясь спинки кресла. Скоро ли Дерек почувствует пистолет, упершийся в ребра? Но он лишь спокойно перевернул страницу. Уилла собралась с духом и скосила взгляд на соседа: пустые руки расслабленно лежали на коленях.

Она откинулась в кресле. Ее потряхивало. Уилла отвернулась к окну. Бедро Дерека касалось ее бедра, рукав его вельветового пиджака чиркал по ее руке всякий раз, как Дерек переворачивал страницу. Уилла преисполнилась глубокой благодарности за его незыблемую уверенность в том, что он управится с любой из бесчисленных напастей на белом свете.

После пережитого былые страхи, как пройдет посадка, казались пустячными, тем более что все свелось к легкому удару и долгому ощущению, будто тебя сильно вжимают в кресло. Голос в динамике поздравил с благополучным прибытием, поблагодарил за совместный полет и выразил надежду на новые встречи. За окном возникли далекие бледно-лиловые горы.

Небритый тотчас вскочил и начал проталкиваться к выходу, Уилла и Дерек ждали просвета в череде пассажиров. Убедившись, что бывший сосед ее не услышит, Уилла коснулась руки Дерека:

– Представляешь, что он выкинул?

Дерек чуть повернулся к ней:

– Кто и что выкинул?

– Мужик, что с нами сидел. – Уилла кивнула на незнакомца, который протискивался мимо тучной женщины. Тощая спина его в черно-красной куртке мелькнула и исчезла. – Он наставил на меня пистолет.

– Что-что? – спросил Дерек, вливаясь в поток пассажиров.

– Уткнул пистолет мне в бок. – Уилла шагнула следом за ним. – Сказал – не дергайся, а то пристрелю.

– Какой системы пистолет? – через плечо бросил Дерек.

– Какой системы? – эхом повторила Уилла. – Откуда я знаю? Я не видела, его воткнули мне в ребра.

Дерек окинул ее взглядом, но ничего не сказал.

На выходе из самолета он поблагодарил стюардессу. Уилла не знала, что так полагается, и тоже поспешно пробормотала «спасибо». Вышли на трап. Было тепло и солнечно, лицо овевал ласковый ветерок. Вдали Уилла разглядела их соседа – костлявая сутулая фигура подбежала к терминалу, первой распахнула стеклянную дверь и, не оглянувшись, скрылась внутри здания.

Спускаясь по трапу, Дерек молчал, но, ступив на бетон, сказал:

– Чего-то я не понимаю. На тебя наставили пистолет, который ты не видела?

– Его скрывал подлокотник. – Уилла шла вприпрыжку, чтоб не отстать от размашисто шагавшего спутника. – Он ткнул его мне в ребра и сказал: дернешься – выстрелю. И я не знала, как тебя предупредить! А как ты догадался, что что-то не так?

– Догадался?

– Почему ты предложил поменяться местами?

– Ну, я читал, а ты просто глазела по сторонам. Я подумал, лучше тебе сесть к окну.

– Ты не заметил ничего странного?

– Давай проясним. – Дерек остановился. – Мужик наставил на тебя пистолет.

– Да.

– Настоящий, всамделишный пистолет.

– Наверное.

– Но зачем, Уилла? Чего он хотел? Чтоб ты села за штурвал и полетела на Кубу?

– Я не знаю!

– Понимаешь, милая, как-то не сходится. Я не вижу смысла. Может, он просто пошутил?

– Пошутил?!

– Совсем не смешно, согласен, но…

– Я до смерти испугалась, Дерек! Меня колотило! Я была с ним один на один и не знала, как сообщить тебе. Поэтому обрадовалась, когда ты сам догадался. Вернее, я думала, что ты догадался.

– Ладно, все хорошо, что хорошо кончается. – Дерек огляделся. Воздух казался ароматным, солнышко припекало, из терминала сочился ручеек встречающих. – Славное местечко. Своих не видишь?

– Они перед главным входом. – Уилла не стала пояснять, что родные сидят в машине с работающим двигателем, чтобы не платить за парковку.

Чувство благодарности к Дереку, возникшее в самолете, почти растаяло.

В здании аэровокзала, показавшемся очень маленьким, под табличкой «Выдача багажа» они ждали, когда служитель прикатит тележку с чемоданами. Среди ожидавших пассажиров мужика того не было. Видимо, он где-то прятался. Но скорее всего, путешествовал налегке.

Дерек забрал свою спортивную сумку, Уилла – синий виниловый чемодан, и они пошли к выходу. Почти сразу Уилла увидела «шевроле», который несколько лет назад отец купил у своего ученика. Машину эту, вручную окрашенную в тусклый фиолетовый цвет, не спутать ни с какой другой.

– Вон они. – Уилла нарочно отвернулась, чтобы не видеть впечатления Дерека.

Заметив их, родители выбрались из машины.

– Девочка моя! – сказал отец. Он был в повседневной одежде, а вот мать слегка принарядилась: незнакомая цветастая блузка, мягкий бант в волосах, собранных в «конский хвост».

– Мама, папа, познакомьтесь с Дереком, – представила Уилла.

– Здравствуйте, миссис Дрейк, здравствуйте, мистер Дрейк. – Дерек поставил чемодан Уиллы на землю и подал руку.

Родители не предложили называть их по именам, но оба старательно улыбались. Уилле стало немного жалко их, с начала учебы в колледже чувство это посещало ее все чаще. Отец загрузил вещи в багажник, мать обняла Уиллу:

– Добро пожаловать домой, милая.

Отец тоже обнял ее – как всегда, застенчиво и неуклюже.

– Долетели хорошо? – спросил он.

– Прекрасно, – сказала Уилла и, вместе с Дереком усевшись на заднем сиденье, добавила: – Только один пассажир угрожал мне пистолетом.

– Что? – обернулась мать. – Пистолетом?

– Он сидел рядом со мной. Чем-то ткнул мне в бок и сказал: дернешься – пристрелю.

– Ты серьезно?

– Более чем.

– Боже мой! – ахнул отец, а мать еще больше развернулась на сиденье, чтобы видеть Дерека:

– А вы что сделали?

– Я ни о чем не ведал, – улыбнулся он.

– Ты позвала на помощь? – спросила мать.

– Нет! Я боялась рот раскрыть. Потом Дерек предложил поменяться местами, и на этом все вроде как закончилось.

– Господь милосердный! Но ты сообщила куда следует?

– Кому сообщать-то? Все это было ужасно странно и вышло как-то… шито-крыто.

Дерек кашлянул.

– Возможно, все было иначе, чем выглядело, – сказал он.

Мать опять развернулась к нему.

– Наверное, мужик тот вздумал пошутить. – Дерек глянул на Уиллу: – Может, и не было никакого пистолета, лапушка. Малый заскучал и решил: дай-ка разыграю эту воображалу-студенточку.

Мать смотрела вопросительно.

– Не знаю, может быть, – не сразу ответила Уилла. Почему-то ей стало обидно, и она сменила тему: – А где Элейн? Я думала, она приедет с вами.

– Ох уж эта Элейн! – Мать села прямо. – Ее силком не заставишь! Погоди, увидишь свою сестрицу! Теперь она одевается в комиссионке, слушает музыку, которую, на мой взгляд, музыкой-то не назовешь, и водит дружбу с очень странными типами.

– Да ладно, не преувеличивай, – сказал отец.

– Вчера я попросила ее навести порядок в своей комнате. Твоя кровать, Уилла, была завалена горой одежды, представляешь? Позже прихожу – ничего не сделано. А Элейн куда-то умотала со своим… как его назвать-то… ухажером?.. приятелем?.. подельником? Парень этот, Маркус его зовут, на целую голову ее ниже, ходит во всем черном, в ухе сережка, меня просто не замечает. Знаешь, что я сделала, увидев, в каком состоянии комната? Открыла окно и все шмотки выбросила во двор.

Дерек фыркнул, мать окинула его признательным взглядом.

– Джинсы, майки, свитера… эти ее любимые пижамы, в которые только покойников обряжать… Все полетело в окно. Во двор. Черные колготки повисли на мангале.

Дерек рассмеялся.

– Жена моя – прям Везувий, – сказал отец.

Уилла терпеть не могла, когда он так говорил, выдавая несдержанность за достоинство. В голосе отца слышалась гордость, от глаз побежали морщинки – он улыбнулся, в зеркало глянув на Дерека.

– Не понимаю я этого, – резко сказала Уилла. – Ну создала ты еще больший беспорядок, и что толку?

– Вот будет у тебя, милая, своя дочь-подросток, тогда поймешь, – ответила мать. – Моя жизнь – это сущий ад.

Уилла замкнулась в молчании. Дерек накрыл ладонью ее руку, Уилла никак не откликнулась, только неотрывно смотрела в окно.

«Наши окрестности гораздо живописнее, чем в Иллинойсе, – думала она. – Хорошо бы Дерек это отметил, а то вечно нахваливает Калифорнию». За окном мелькали зеленые холмы, похожие на пучки свежей петрушки, таинственные впадины, уже заполненные вечерними тенями, покосившиеся сарайчики и обнесенные кривыми изгородями домишки со стиральными машинами на верандах, заржавевшие тракторы и собаки, разлегшиеся в грязных дворах. Дорога из аэропорта занимала больше часа, и все это время Уилла молчала, тогда как мать была само обаяние: веселая и любознательная гостеприимная хозяйка. Есть ли у Дерека братья и сестры? – Два младших брата. – Верно ли она поняла, что нынче он заканчивает учебу? – Да, и это очень вовремя, поскольку он готов к началу настоящей жизни. – Он уже знает, чем займется? – Да, он уже получил работу в Сан-Диего: приятель отца, хозяин сети спортивных магазинов, предложил ему должность управляющего. «Просто замечательно! Наверное, благодаря вашим достижениям в теннисе», – ляпнула мать, выдав, что Уилла о нем рассказывала. «Да, мэм», – ответил Дерек. Раньше он никогда не говорил «мэм». Видимо, перешел на чужеземное наречие, приноравливаясь к аборигенам. Уилла хмуро посмотрела на обогнавший их пикап, в кузове которого сидели, привалившись к кабине, три парня в комбинезонах. Вот уж, наверное, заулюлюкали бы, услышав эту благовоспитанную светскую беседу!

Уилла сразу увидела, что к их приезду в доме прошла генеральная уборка. На веранде стоял горшок с фиалками, купленными не позднее двух дней назад, ибо от заботы матери любое растение чахло мгновенно, о чем она весело поведала сама. В прихожей лимонно пахло моющими средствами, в гостевой комнате, отведенной Дереку, на ковре виднелись свежие следы пылесоса.

– Ты будешь спать здесь, – сказала Уилла, войдя в комнату первой. Ветерок шевелил занавески открытого окна. На комоде стояла ваза с нарциссами. Мать явно расстаралась.

Обычно при виде гостевого ложа с обилием громадных подушек и пухлых валиков в изголовье Уилла представляла, как ноги упираются в кроватную спинку, от чего пальцы на ногах возмущенно поджимались.

– Славно, – сказал Дерек, поставив сумку на новенькую складную подставку для чемоданов, и тогда комната и впрямь показалась обжитой. – А где твоя спальня? – Он взял ее за руку и привлек к себе.

– Там, дальше по коридору, – невнятно ответила Уилла, уткнувшись носом ему в грудь.

– Вечерком я наведаюсь? – прошептал Дерек. Дыхание его шевелило волосы на ее макушке.

– Нельзя, глупый. Там же Элейн, – сказала Уилла, но не отстранилась.

– Тогда ты наведаешься ко мне.

– И речи быть не может! – Она рассмеялась и, подняв голову, увидела Элейн – проходя по коридору, та заглянула в комнату. На ней было что-то вроде длинного, не по сезону теплого мужского пальто из коричневого твида, лицо почти полностью скрывалось за занавесью волос.

– Лейни! – Уилла отпрянула от Дерека. Сестра неохотно притормозила. – Познакомься с Дереком. А это моя сестра Элейн.

Та вскинула бровь, краешек которой едва виднелся. Жирно подведенные глаза придавали Элейн сходство с хохлатым дятлом.

– Не буду вам мешать, – молвила она и прошествовала дальше.

Дерек и Уилла искоса переглянулись.

– Ну ладно! – бодро сказала Уилла. – Значит, ванная напротив твоей комнаты, полотенца на полке…

Дерек опять взял ее за руку, она не воспротивилась, но предложила:

– Пошли посмотрим, что у нас на ужин.

В столовой мать пристраивала поднос со стаканами для сока на журнальный столик, где уже стояла неоткупоренная бутылка сливочного хереса. Уилла удивилась. Даже оторопела. Родители не пили вообще. Отец говорил, ему противен вкус любого спиртного, а мать была равнодушна к алкоголю, хотя на свадьбе могла выпить бокал шампанского. Она до краев наполнила стаканы и один подняла, изящно оттопырив мизинец:

– Желаете хереса, Дерек?

Тот принял стакан:

– Благодарю.

– Тебе, Уилла?

– Спасибо, мама.

Уилла боялась увидеть насмешку на лице Дерека: мол, ничего себе аперитив – сладкий тягучий херес, поданный в чуть липких, широких стаканах для сока. Однако тот был абсолютно серьезен и почтителен – дождался, когда из кухни появится отец Уиллы со своей выпивкой (чаем со льдом), и всем отсалютовал стаканом:

– Ваше здоровье!

– Будем здоровы, – откликнулась компания, пригубив херес.

– Надо бы позвать Лейни, – сказал отец.

– Придет она, как же. – Мать скорчила гримасу и пояснила: – Нынче ее на аркане не затащишь в семью.

Дерек усмехнулся.

Уилла не понимала, зачем мать устроила это представление. Может, потому, что Уилла наконец-то обзавелась парнем? А что, его отсутствие родителей беспокоило? Да, в школе она не пользовалась успехом у мальчишек. К ней подъезжали только очкастые ботаники, которых она решительно отшивала. Ей нравились неблагополучные лоботрясы в кожаных куртках, те, кто в классе зевал в потолок, развалившись на задней парте, и с ревом уносился в своем пикапе, едва прозвенит звонок с урока. Но они даже не смотрели на нее.

Вероятно, все эти годы родители задавались вопросами: все ли с ней в порядке? может, что-нибудь не так? не останется ли она старой девой?

Некогда и он, поведал Дерек, бежал от родителей как от чумы («Верится с трудом», – пробурчала мать), но вот, извольте: теперь нет никого, с кем он охотнее провел бы вечер.

Уилла прихлебнула херес, обволакивавший горло, точно микстура от кашля.

О происшествии в самолете никто больше не говорил, но оно не отпускало, вдруг напоминая о себе колотьем в затылке, тенью маяча в разговорах на совершенно другие темы. Версия Дерека родителей, видимо, вполне устроила.

Перед сном принимая душ, Уилла осмотрела правый бок – нет ли там синяка, – но ничего не заметила. Чтобы не снились кошмары, в постели она постаралась думать о чем-нибудь другом – как завтра развлекать Дерека, понравился ли он родителям? Уловка вроде бы сработала, но среди ночи Уилла как будто вновь ощутила грубый тычок в ребра и проснулась. Сердце так стучало, что, казалось, в такт ему подрагивает простыня на груди. В темноте Уилла ощупала бок. Немного саднит. Но может, сама намяла? Потом она долго лежала без сна и, уставившись в потолок, прислушивалась, как на своей кровати посапывает Элейн.

Ладно. Думай о предложении Дерека.

Он понятия не имел, какой жертвы требует, уговаривая ее бросить занятия с доктором Броганом. Для нее лингвистика – откровение. Это не просто изучение испанского и французского, которые она знала со школы, но проникновение в природу иных языков и тайны их носителей. Потрясающий факт: в разных языках много общего. Как не изумляться тому, что многие народы согласны с необходимостью отличать «делал» от «сделал». А идиомы? Забавно, что одни и те же замысловатые выражения в ходу у наций в разных концах света. Она готова целый день слушать лекции доктора Брогана.

С другой стороны, соблазнительно на секунду представить этакую авантюру: все бросить ради замужества. Отринуть все привычное и накрепко привязать себя к постороннему, в общем-то, человеку. Вот так – бултых в воду.

Наконец она опять уснула и, кажется, спала без всяких сновидений, приятных или страшных.

После завтрака Уилла повела Дерека на прогулку по городу.

– Вот здесь живут Пирсоны, – рассказывала она. На летних каникулах Уилла работала у этих Пирсонов – присматривала за их двумя детьми, пока сами они вместе с туристами сплавлялись на плотах через пороги. – А это дом мисс Кэрролл, которая учила меня играть на кларнете. Однажды я позвонила в ее дверь, но никто не ответил. Оказалось, она сбежала с мистером Сурреем, продавцом магазина автозапчастей, у которого были жена и пятеро детей.

– Я не знал, что ты играешь на кларнете, – удивился Дерек.

Уилла уже набрала в грудь воздуху для продолжения истории, но осеклась. Ну что тут скажешь? Нет, парни, они все-таки странные, даже жалко, у нее нет парочки братьев. Вот девушка выспросила бы все подробности побега мисс Кэрролл.

– Больше не играю, – наконец сказала Уилла. – Маловато способностей.

На вершине горной гряды они, усевшись на морщинистый гранитный валун, пообедали сэндвичами и лимонадом из термоса, которые Уилла взяла с собой. Валун тот, прозванный «Слоном», был весь разрисован именами, сердечками и датами еще с двадцатых годов. Время от времени появлялись другие туристы, нарушавшие уединение пары, однако разок-другой украдкой поцеловаться удалось. Уилла показала на видневшуюся внизу дорогу, что вела к ее дому, и шпиль приходской церкви прямо под ними.

– Славное местечко для свадьбы, – оценил Дерек.

Интересно, как он это определил, подумала Уилла. Испугавшись, что сейчас опять пойдет речь о женитьбе летом, она сказала:

– Ой, смотри, аризема! Сто лет ее не видела!

И тема церкви, слава богу, отпала.

Родители пригласили их на ужин в лучшем городском ресторане на Ист-Уэст-Паркуэй. Уилла надеялась, что Элейн пойдет с ними и разбавит беседу – так она мысленно выразилась, – но сестра даже не отвергла приглашение, поскольку вообще не появилась дома. Пошли без нее. Ресторан был в семейном стиле: посетители все вместе сидели за застеленными скатертями длинными столами, на которых стояли огромные блюда с жареными курами, мясом на ребрышках, ветчиной и обжаренным на сале турнепсом. Мать разговорилась с женщиной, оказавшейся ее горячей поклонницей – в спектакле гарреттвильского Маленького театра «Стеклянный зверинец» видела ее в роли Аманды.

– Как мило, что вы помните! – сказала мать. – Господи, это было так давно.

Само собой, отец решил поведать Дереку об ее увлечении:

– Живи мы в большом городе, из нее наверняка что-нибудь вышло. В смысле, талант не скроешь. Когда она на сцене, публика смотрит только на нее. Возьмите, скажем, этот «Стеклянный зверинец», там героиня-то не она, а та увечная девушка, но вот появляется Алиса, вся такая яркая, такая, знаете, раскованная и одухотворенная…

– Ох, перестань, Мелвин! – Мать хохотнула и ласково шлепнула его по руке.

Отцовские глаза сияли за тщательно протертыми стеклышками очков.

– Может, как-нибудь увидите ее в постановке, тогда поймете, о чем я говорю.

Он имеет в виду, что это не последний визит гостя? Значит, Дерек ему понравился?

Пока что никто из родителей не высказал своего впечатления. Несколько раз Уилла исхитрилась оказаться возле них, когда Дерека не было рядом, но они хранили молчание. Как-то на них не похоже, уж тем более на мать, зоркую в том, что касалось дочкиных друзей. Но вот отец, обычно уклончивый, сейчас сказал:

– Каждое лето у них ставят шекспировскую пьесу, Алиса непременно получит роль. Приезжайте летом.

Уилла сочла это добрым знаком и кинула взгляд на Дерека – только бы не завел речь о том, что летом хочет сыграть свадьбу!

– Конечно, с радостью, – ответил тот.

Уилла облегченно выдохнула.

Еще один безответный вопрос – какое впечатление родители произвели на Дерека? Уилла могла бы это выяснить, но не стала – решила, без понуждения он будет искреннее.

Намазывая масло на бисквит, она вдруг ощутила свою значимость. Эти трое были здесь только из-за нее. В кои-то веки она почувствовала себя пупом земли и, наслаждаясь этим ощущением, размазывала масло по самый краешек бисквита. Даже медленные движения ножа выглядели томными, самодовольными.

На другой день, в пасхальное воскресенье, в церковь пошли все, кроме Элейн, заявившей, что она неверующая.

– Какое это имеет значение? – сказала мать, но уговаривать не стала.

Однако после службы (по окончании которой Уилла и Дерек претерпели мучительную светскую беседу с любознательными прихожанками) она решительно прошла в гостиную, где Элейн с воскресной газетой развалилась на диване, и уведомила:

– Имей в виду, голубушка, обедаешь ты дома. Без всяких отговорок. Вечером сестра твоя уезжает, а ты за все это время не удосужилась сесть с нами за стол.

– Да пожалуйста, – сказала Элейн, не выглянув из-за газеты.

Дерек не слышал этого разговора, он поднялся к себе собрать вещи, и потому удивленно вскинул бровь, увидев, что стол сервирован на пять персон:

– Ух ты! Мартиша Аддамс почтит нас своим присутствием?

– Кто ее знает, – холодно откликнулась Уилла. Поведение сестры ее слегка задело. Мечталось, что они поболтают по-девичьи – посудачат, как бывало, о маминой взбалмошности и, наверное, обсудят Дерека. Однако Элейн, похоже, всех родных свалила в одну кучу, никого не обделив неприязнью.

Но когда позвали к столу, сестра появилась и плюхнулась на свое место. Она так и осталась в полосатой пижаме и растянутой, побитой молью кофте, только расчесала волосы и освежила жирную подводку глаз.

– Кроличье рагу, – известила она, едва мать приподняла крышку чугунка.

– Вот как? – сказал Дерек.

– Вы не любите кролика? – спросила мать.

– Нет-нет… люблю.

– Рецепт моей тетушки Рэйчел. – Мать взяла половник и произнесла, грассируя: – Сьве де льеврё. (Уилле захотелось спрятаться под стол.) В нашей семье готовить умела только она. А все прочие… Вы не поверите, какую гадость стряпала моя мать.

Рассказы о той кормежке сестры слышали бессчетно.

– Бурда из дробленого гороха… – начала Уилла.

– Сверху кочанный салат и оранжевая приправа… – подхватила Элейн.

– В особых случаях к салату добавлялись дольки консервированного ананаса…

– А в не особых обед состоял из тушеной фасоли на ломте белого хлеба.

Девушки рассмеялись, это было что-то вроде всегдашней забавы. Даже мать улыбнулась, но одернула насмешниц:

– Хватит потешаться над бедной бабушкой.

Она передала тарелку Дереку и потянулась за тарелкой Уиллы.

– А мне нравилась ее готовка, – задумчиво произнес отец.

– Тебе нравилось, что она над тобой трясется, – возразила мать.

– Бабушка тряслась над папой? – удивилась Уилла. Что-то новенькое. Она-то думала, что дед и бабушка, коренные филадельфийцы, на провинциала смотрели свысока.

– Понимаешь, до него я встречалась с парнем, которого мои родители не выносили. Он бредил небом. Однажды решил покатать меня на отцовском двухместном самолете, и у нас произошла аварийная посадка на шоссе в Нью-Джерси.

Разложив рагу по тарелкам, мать села за стол и, всех одарив улыбкой, на коленях развернула салфетку. Дерек хлопал глазами, остальные принялись за еду.

В семье привыкли к подобным байкам. Не то чтоб им не верили, но от восторженного тона, лихорадочной сбивчивости и театральных пауз, с какими они подавались, всем становилось неловко. Казалось, в любую секунду мать может слететь с катушек.

– Кстати, о полетах, – сказал отец. – Я тут подумал, Уилл, может, тебе стоит поговорить со службой безопасности, как приедем в аэропорт.

– О чем?

– Ну, сообщить о том мужике в самолете. У них же есть данные, кто занимал то место.

– Что за мужик в самолете?.. – заинтересовалась Элейн.

Уилла растерялась:

– Разве в здешнем аэропорту есть служба безопасности?..

– А то еще вздумает вытворять такое же с другими пассажирами, – пояснил отец.

– О чем вы говорите? – спросила Элейн.

Пока Уилла раздумывала, как изложить историю, чтоб не вышло похоже на байку матери, вмешался отец:

– В самолете сосед чем-то ткнул ей в бок, сказал, это пистолет, и велел не шевелиться.

– Что-что?

– Наверное, он просто больной, – сказал Дерек.

Элейн повернулась к Уилле:

– И что ты сделала?

– Ну… ничего.

– Вообще ничего?

– Дерек предложил поменяться местами, на том все закончилось.

– И ты никому не сказала? Не нажала кнопку вызова?

– Какую кнопку? – не поняла Уилла.

Элейн возмущенно фыркнула и отложила вилку.

– Вот так вот, да? Пересела и опять стала читать журнал?

– Вообще-то я…

– Поверить не могу. Как можно было не поднять шум?

– Ну это вполне объяснимо, – сказал отец. – В самолете, полном пассажиров, лучше не создавать панику. И потом, неизвестно, как бы мы поступили в такой ситуации.

– Уж я-то знаю, как поступила бы, – отрезала Элейн.

– Могло выйти только хуже, – возразила Уилла.

– Когда я учился в Филадельфии, произошел один случай, – сказал отец. – Вечером я выносил мусор, и тут ко мне подскочил какой-то парень и приставил нож. Вот сюда, к сердцу. Сквозь майку я чувствовал острие. Гони, говорит, кошелек. Нету кошелька, отвечаю, я же вышел вынести мусор, понимаете? Он мне – хорош брехать. Правда, говорю, в кармане только пачка жвачки. Что за… э-э… В общем, парень ругнулся. Ты, говорит, просто жалкий белый слюнтяй. Думаешь, спрашиваю, я этого не знаю? Чего? – набычился он. По-твоему, говорю, я не понимаю, что я белая худосочная рохля? Парень закрыл нож, покачал головой. Блин, говорит (правда, он сказал другое слово), ты просто ничтожество. И ушел.

Уилла рассмеялась.

– Господи боже мой! – выдохнула Элейн.

– Погодите, такое нельзя спускать, – сказал Дерек.

Отец окинул его спокойным взглядом, однако промолчал. Уилла хотела поддержать отца, ведь она тоже частенько себя чувствовала белой рохлей, но мать ее перебила:

– Вы правы, Дерек. Эта история меня просто бесит.

Похоже, все были против них. Но отец держался невозмутимо. Покачиваясь на задних ножках стула, – что тоже всегда бесило мать – он насмешливо улыбался, и только Уилла ответила ему улыбкой.

Она укладывала в чемодан туалетные принадлежности, когда с сумкой через плечо в комнату вошел Дерек.

– Это, значит, твоя спальня, – сказал он, оглядываясь.

– Угу.

Дерек поставил сумку на пол и подошел к настенной доске. Прежде там висело расписание уроков, но теперь все следы школьных времен Уиллы были скрыты под метками безалаберной жизни ее сестры: наклейка на бампер «Никто – наш президент», корешки билетов с названиями групп, о которых Уилла даже не слышала, карандашная карикатура неизвестного автора – Белоснежка курит косячок.

– Я думаю, перед отъездом надо известить твоих, что мы помолвлены, – сказал Дерек, явно обращаясь к Белоснежке.

– Что? Зачем?

Дерек обернулся.

– В смысле, прямо сейчас?

– А что, ты передумала?

– Нет, конечно. Но ведь помолвка будет долгой. Еще успеем сообщить.

– Так что? Я думаю, они обрадуются. Или нет?

– Да, наверное.

– Наверное?

– То есть… конечно, обрадуются, но… понимаешь… Они могут сказать, что я еще только на третьем курсе.

– Господи, тебе двадцать один, мне двадцать три.

– Да, но…

В дверях возникла Элейн с банкой рутбира в руке.

– Опа! Пардоньте. – Она презрительно усмехнулась, словно застала парочку нагишом.

– За что? – Уилла захлопнула чемодан. – Пойдем, Дерек.

Она протиснулась мимо сестры, нехотя посторонившейся, Дерек подхватил сумку и вышел следом. Чуть подумав, Элейн двинулась за ними. Уилла услышала, как чпокнула вскрытая банка.

В гостиной мать собирала страницы раздраконенной воскресной газеты, отец разглядывал телевизионную карту погоды.

– Похоже, вы летите прямо в грозу, – сказал он. – Говорил же, останьтесь до понедельника.

Дерек сбросил сумку с плеча.

– Мистер Дрейк, миссис Дрейк.

Сразу все замерло. Мать застыла со спортивным разделом газеты в руках. Отец кинул взгляд на Дерека и выключил телевизор. Элейн шла в столовую, но вернулась и встала в дверном проеме гостиной, впервые за все время как будто чем-то заинтересовавшись.

– Мы с Уиллой обручились, – сказал Дерек.

Никакого отклика. Родители были непроницаемы. Уилла медленно опустила чемодан.

– Мы друг друга любим и… решили… хм… что до конца жизни хотим быть вместе… – Через слово Дерек запинался, словно говорил наобум, пытаясь заполнить неловкую тишину. – Я сделал ей предложение, и она согласилась… только сказала, что сначала закончит учебу… но, по-моему, хорошо бы пожениться этим летом… доучиться вполне можно и в Калифорнии. Я еще надеюсь ее уломать, но в любом случае…

– Мелвин? – сказала мать.

Отец шевельнулся, как будто потихоньку пробуждаясь, и откашлялся.

– Ну что же, новость, конечно, хорошая, но Уилла еще только на…

– Хорошая? – эхом откликнулась мать. – Ты считаешь его желание «уломать ее» хорошей новостью?

– Да нет… – начала Уилла, но Дерек ее перебил:

– Я не так выразился, имелось в виду, что мы… ну… еще обсудим это вместе, но по-любому…

– Конечно, плевать на интересы Уиллы, – врезалась мать. – Плевать, что она еще не закончила учебу, плевать, что ей только-только исполнилось двадцать один, главное, что вы, мистер Бизнесмен патентованный, со своей, цитирую, должностью управляющего…

– Не надо, милая, успокойся, – сказал отец, хотя должен был лучше других понимать, что этого говорить нельзя. – Давай допустим, что Уилла, наверное, знает, что делает.

Уиллу окатило паникой. Она открыла рот, но мать ее опередила, ответив отцу:

– Да ради бога!.. Скажи, Уилла, ты хочешь уподобиться своей подружке Соне, а еще дочке Барнсов и этой Мэдди Леннокс, которые малолетками выскочили замуж и уже наплодили кучу детей?

– Я не малолетка…

– Этот человек назвал тебя воображалой-студенточкой!

– Что? – Дерек изумился, но потом, видимо, припомнил. – Позвольте, миссис Дрейк, я никого так не называл. – Он говорил спокойно, только чуть громче обычного. Казалось, он нисколько не тушуется, в отличие от отца Уиллы, который, как всегда, щурил глаза и морщился, желая, чтобы конфликт поскорее себя исчерпал. – Речь шла о том мужике в самолете. Да и он, наверное, так только подумал.

– Какая разница? Вы сразу ей не поверили. Она сказала, что ей угрожали пистолетом, а вы отмахнулись.

Уилла посмотрела на Дерека. Вообще-то мать права.

– Да, я, слава богу, не устроил спектакль, – сказал Дерек. – У меня, миссис Дрейк, нет ваших актерских способностей, вашего вулканического темперамента и умения тянуть одеяло на себя, когда главную роль играет другой.

– В том-то и смысл, олух. – Мать как будто получала удовольствие от происходящего. Рот ее кривился в горестной усмешке, на щеках пылал румянец. – Аманда должна тянуть одеяло на себя, в этом суть пьесы.

Прежде мать никогда не демонстрировала свое истинное «я» постороннему. Уилла думала, что Дерек сникнет, но он тоже улыбнулся, только весело и спокойно.

– Аманда, значит, – сказал он. – Примерьте-ка образ леди Макбет. А кто еще подаст кролика[4] к пасхальному столу?

Уилла вытаращилась, Элейн, до сих пор восхищенно молчавшая, прыснула.

– Вот что, дорогие мои, давайте-ка сядем и все обсудим, – сказал отец.

– Что тут обсуждать? – вскинулась Уилла. – Я выхожу за него, и дело с концом.

Она подхватила чемодан, Дерек перекинул сумку через плечо, и оба направились к двери.

Мать в аэропорт не поехала. Элейн, как ни странно, решила их проводить, но за всю дорогу не проронила ни слова; по-прежнему в пижаме и растянутой кофте, она, скрючившись на переднем сиденье, смотрела в окно и раскрыла рот лишь на подъезде к аэровокзалу:

– Пока, ребятки. – И, фыркнув, добавила: – Смотрите, чтоб самолет ваш не угнали.

Дерек усмехнулся, Уилла не улыбнулась.