Клуб любителей фантастики, 1959–1960

А. Викторов, инженер
ГРОЗНЫЙ МИ-БЕМОЛЬ

Научно-фантастический рассказ

Техника — молодежи № 7, 1959

Рис. Р. Авотина

На этой высоте не хватало воздуха. Мы поднимались очень медленно, тяжело дыша. Анероид показывал пять тысяч метров над уровнем моря.

Глубоко внизу, невидимая нам, глухо ревела, перекатывая глыбы камня, буйная вода тибетской реки Нуцзян.

Мы шли налегке по узкой горной тропе гуськом, нога в ногу за старым проводником Солованцю. За нами следом подымались осторожные тибетские яки с изыскательским снаряжением на спинах.

— Ну и дорожка в небесах! — проворчал топограф Максимов и остановился, переводя дух, на крохотной каменистой площадке.

Я, Ли-цзян и радист с удовольствием последовали его примеру. Проводник обернулся на оклик Ли-цзяна, и на его коричневом морщинистом лице появилось подобие улыбки. Он что-то сказал и показал направо рукой. Ли-цзян перевел: — Большие горы впереди, а над ними главным — старый горный дед Цюйершань с седой головой. Сердитый дед, пройти перевал скорей надо.

Солованцю сосредоточенно смотрел, не мигая, вдаль, и вся его сухая, как осеннее дерево, фигура торжественно выпрямилась. Впереди расстилалась панорама, подавляющая своим величием.

За целью гор подымалась седая от снежной пелены острая вершина Цюйершаня. Она серебрилась в лучах заходящего солнца и, казалось, была близка. Темные скалы неясным пьедесталом теснились под ней. Между скал плыли клочья белесых облаков.

Солованцю тронулся с места, не дожидаясь сигнала, и мы поплелись за ним.

Стемнело, когда проводник подвел караван к ущелью, рассекавшему скалы, которые нависали над тропинкой. Здесь был наш очередной пункт нивелировки трассы будущей горной тибетской дороги. Хао-дун, радист, разгрузил яков, сняв вьюки с аппаратурой, а остальные принялись готовить лагерную стоянку под естественным каменным навесом из сланцев.

Сон в горах среди скал недолог. Утром мы проснулись от звуков музыки. Это Хао-дун настроил приемник, добавил усиление, и в разреженный воздух понеслись звуки рояля. Мощные аккорды прелюда Рахманинова, усиленные эхом, звучали необычайно громко. И долго-долго, уже после того как радист перешел на переделу и прием служебных радиограмм, нам казалось, что мы слышали перекаты грозы в горах.

Ли-цзян был страстным любителем классической музыки. Он считал, что миниатюрный магнитофон не так уж отягощает багаж изыскателей, чтобы отказаться от удовольствия в часы отдыха наслаждаться любимыми мелодиями. При наличии мощного полупроводникового радиоприемника, который всегда сопутствовал дальним экспедициям и отрядам, такое желание удовлетворить было довольно просто.

Рекогносцировка окрестностей показала, что будущую трассу дороги преграждают выступы скал, сложенных различными породами. На сотом пикете ясно различались круто наклоненные пласты черных слюдистых сланцев, таких же, как и на нашей стоянке. Они напоминали своим строением слоеные пироги с подгоревшей коркой. Роль корки играл верхний пласт, отделенный выветриванием.

К концу дня мы вернулись на стоянку, и радист передал в экспедицию радиосводку, а затем включил магнитофон. Полилась мелодия Глинки. Глубокому, рыдающему звуку виолончели вторил голос: «Уймитесь, волнения страсти…» Звуки разрастались, их тон стал низким до предела; виолончель уже не выпевала, а мощными раскатами несла мелодию в ущелье. Казалось, воздух настолько вибрирует, что и скалы насыщены звуками романса.

Ли-цзян замахал руками, подавая радисту знаки прекратить передачу.

Мелодия оборвалась на самом низком тоне, и на мгновение воцарилась тишина. Но почти сразу в тишину врезался какой-то шуршащий звук, не похожий ни на что слышанное ранее. В долю секунды шуршание превратилось а скрежет. Грохот обвала покрыл собою в финале все звуки. Это обрушилась нависающая, как крыло птицы, «подгоревшая корка» сланца. Она соскользнула с наклонного пласта и, промчавшись почти у нас над головой, упала и раздробилась на множество плиточек.

Солованцю остановившимся взглядом смотрел вниз, откуда, приглушенные расстоянием, неслись перестуки скатывающихся обломков. Он тихонько бормотал заклинания. И мы так же, как и проводник наш, стояли неподвижно, облизывая губы, пересохшие от волнения и испуга.

— Ми-бемоль, ми-бемоль! — закричал вдруг Ли-цзян, а мы с Максимовым испуганно переглянулись, но наш инженер продолжал повторять те же слова, сверкая глазами. Опомнившись, он умолк.

Радист пощелкал выключателем. Аппаратура запылилась, но была цела. Он передал в экспедицию радиограмму о том, что дорожно-изыскательский отряд обнаружил на трассе свежий обвал.

— Ми-бемоль, — повторил Максимов. — Какое странное, совсем не китайское слово! Это что-то из музыки. Что ты кричал сейчас, Ли-цзян? — спросил он.

— Вы же слышали, на какой ноте оборвался романс, — ответил Ли-цзян и засмеялся, увидев непонимающий взгляд Максимова.

— Ли-цзян в каждом грохоте может услышать музыкальный тон, — сказал я.

Но инженер только пожал плечами. Осмотрев снаряжение, мы убедились, что все невредимо, и вскоре принялись за ужин.

На следующий день Солованцю отправился в обратный путь, на базу экспедиции. С ним пошли вьючные яки. Он должен был привести второй отряд.

Прошла неделя. Нам осталось дня два работы, чтобы подойти к сотому пикету. Это был опасный участок трассы. Еще более огромная скала наклонилась над узкой тропой, покрытая черными выветренными плитами сланцев, которые, казалось, готовы были свалиться на голову неугомонным путникам.

Максимов опасался вести работы на этом пикете, и не без оснований. Каменная лавина могла обрушиться в любую минуту — и тогда прощай жизнь!

— Пока мы дойдем туда, я успею обеспечить вам безопасность работы, — твердо заявил Ли-цзян.

Мы с Максимовым хотя и знали характер нашего начальника, но положились на две известные поговорки: «утро вечера мудренее» и «авось кривая вывезет».

Возвратившись в лагерь из очередного маршрута, мы увидели караваи Солованцю и второго радиста, который выгружал несколько мощных направленных динамиков-громкоговорителей — оборудование, несколько странное для изыскательского отряда. Однако Ли-цзян сказал, что это все нам может пригодиться на сотом пикете. Назавтра мы побрели туда, неся в рюкзаках эту увесистую кладь.

Радисты установили два динамика под скалой, а другие два подняли к ее вершине. Это было странное, фантастическое зрелище. В пустом, безлюдном ущелье, среди угрюмых скал готовился радиоконцерт.

Кого здесь должны пленять звуки музыки? Но Ли-цзян был немногословен:

— Вы хотели безопасности? Она будет!

— Умилостивить горного духа сладкими напевами? Этот номер оставь для Солованцю, а нам… — заворчал Максимов, но смолк остановленный взглядом Ли-цзяна.

Хао-дун включил магнитофон, и вскоре четыре динамика дружно выплеснули мощнейшие звуки «Сомнения» Глинки, удесятеренные эхом. Почти оглохнув и не чувствуя от такой, хотя и знакомой музыки ни малейшего удовольствия, мы с раздражением ждали конца этого странного развлечения Ли-цзяна.

Когда виолончель и голос певца загремели о том, что… «страстно и жарко забьется воскресшее сердце», раздался гот же странный шелест и скрежет, который нас поразил еще в лагере, и плита выветренных сланцев, эта «горелая корка», скользя по наклонному пласту, как санки с крутой горы, скатилась в пропасть.

Мы стояли онемев, а Ли-цзян смеялся. Ну и смеялся же он!

— Не удивляйтесь, друзья, — услышали мы его слова. — Помните обвал над лагерем и мой крик: «Ми-бемоль!»? Это был тон, на котором оборвалась тогда музыка Глинки.

— Значит, от музыки обвал? — перебил я. — Не очень-то велика сила звука!

— Да, ты прав, — ответил Ли-цзян. — Даже звуки мощного симфонического оркестра в семьдесят пять человек излучают ничтожную энергию, какие-нибудь доли ватта. Но есть другая великая сила в звуке — это резонанс.

Приходилось ли вам когда-нибудь прислушиваться к звукам, которые издает рояль или скрипка, когда рядом с ними играют на другом инструменте?

Ведь все упругие тела резонируют, но только на определенные тона и с разной силой. Верхний пласт сланцев — это своеобразная резонансная доска. Он и лежит на скале, как доска, и должен отзываться на какой-либо тон. Видимо, тон ми-бемоль и был для него резонирующим. Пласт стал вибрировать. А много ли нужно сил для сдвига наклонного пласта, отделенного выветриванием от скалы? Ведь под блестящей от слюды его нижней плоскостью лежит такой же гладкий пласт слюдистых сланцев.

Ли-цзян говорил все это без запинки, словно читал лекцию. Он продолжал:

— Рассудим дальше. Сила трения верхнего, отделившегося пласта сланцев о поверхность скалы при ее крутом наклоне так мала, что достаточно было ничтожного колебания, и тогда сила тяжести сланцев сыграла свою решающую роль. Потому-то пласт и сполз в пропасть от звуков в тоне ми-бемоль. Скатываются же в горах лавины снега от громких криков неосторожных путешественников!

Убежденные доводами китайского инженера, мы прокричали «ура» в честь Ли-цзяна и его музыки.

— Ты, Ли-цзян, как древнегреческий титан, перебрасываешь скалы? — воскликнул Максимов, пожимая ему руку.

— Не хвали, друг, — ответил Ли-цзян. — Я буду сильным только там, где есть три условия: выветренные сланцы, крутой угол их наклона и соответствующий резонанс каменного пласта.