Книга первая ЖЕНЫ ПРИХОДЯТ В ЯРОСТЬ

1 АННИ

Maнхэттен, остров сияющей мечты, спал в предрассветной мгле. На том острове мечты сбывались, переставали быть мечтами и отбрасывались, а иногда превращались и в кошмары. В темноте майской ночи в конце 1980-х годов на этом острове многие женщины спали в одиночестве.

Спальня Анни МакДугган Парадиз отличалась той простотой, для создания которой требовались немалые деньги и хороший вкус. Хотя пол был покрашен в немодный темно-ореховый цвет, но его мерцающий матовый оттенок роскошно контрастировал с китайским ковром, покоившимся на нем. Комната была выдержана в спокойных устрично-белых тонах, начиная от обивки стен и занавесей из натурального шелка до дамастовых покрывал. На этом фоне изумительным исключением были розовато-лиловые, кремовые и сапфировые тона ковра и темная зелень карликовых японских деревьев, за которыми Анни любовно ухаживала. Все в комнате было безупречно: даже огонь в камине, отделанном серым мрамором, погаснув, превращался в аккуратную кучку белого пепла. Только кровать Анни была в беспорядке, пуховое одеяло сбилось, подушки валялись на полу под простынями.

Все убранство спальни говорило о тончайшем вкусе, все успокаивало, диссонансом была только гора книг на ночном столике с мраморной крышкой. «Буддизм и экология: способ спасти планету», «Раненая женщина», «Женщины, которые слишком много любят», «Символы Юнга и коллективное бессознательное», «Танец гнева» и «Женщины Японии». Несколько необычно на фоне этой покрытой пылью яркой кипы книг смотрелась хрустальная ваза с орхидеями точно такого же устрично-белого оттенка, как и вся комната. Казалось, что безмятежные крошечные цветки плавают на фоне сверкающих корешков книг.

Телефон, стоявший рядом с вазой, неожиданно зазвонил. Тонкая загорелая рука выскользнула из-под одеяла. Морщинки на ней ясно указывали на определенный возраст, но форма ее была как у ребенка, пальчики маленькие, ногти короткие и ненакрашенные. Рука схватила трубку до того, как телефон вновь зазвонил, и утянула ее в ворох постельного белья.

– Алло, – сказала она хриплым голосом, а затем уже более ясным, – алло.

– Анни? Это Джил. – Анни еще не совсем проснулась, и он, поняв это, повторил: – Джил Гриффин.

Во сне она была совсем в других мирах, в местах, которые ей не хотелось покидать. Неохотно она вернулась к реальности. Джил Гриффин.

– Джил. Привет. – Она догадалась, что это не светский звонок, Анни не могла вспомнить, когда Джил звонил ей в последний раз. Несомненно, это было задолго до его развода с Синтией. И уж конечно, он никогда не звонил ей – она взглянула на свои часики – в половине шестого утра. Что-то, наверное, стряслось.

– Мне нужна твоя помощь. Синтия, она умерла, Анни. Анни никак не могла взять в толк его слова. Что-то тут было не так, скорее всего, смысл слов не соответствовал тону, которым они были произнесены. Никаких эмоций. Прогноз погоды. Холодный фронт, надвигающийся из Канады. Затем до нее дошло.

– О Боже! Что случилось? – Это было невообразимо. Ведь Синтия не была больна. По крайней мере, Анни ничего не было об этом известно. Кроме того, она старше Анни всего лишь на год. Возможно, это несчастный случай. Разве Синтия много пила? Нет, это другая ее подруга, Элси, была пьяницей.

– Самоубийство, – сказал Джил. Это окончательно лишило Анни дара речи. Он сухо сообщил несколько ужасных подробностей. Ванна. Перерезанные вены. Нашли мертвой через два дня.

– Мне бы не хотелось это обсуждать, – продолжил Джил вкрадчиво и отстраненно. Переменные дожди на Среднем Западе, подумала она. Он дает прогноз погоды. Потом добавил:

– Мне нужно, чтобы ты сделала кое-что.

– Конечно. Чем я могу помочь? – Это была автоматическая реакция хорошей девочки. Боже мой, Синтия умерла, Синтия умерла, а я такая вежливая. Анни задрожала под одеялом, несмотря на то, что был конец мая. – Что я могу сделать?

– Похороны завтра утром.

– Завтра утром, Джил? Так скоро? Но людям нужно время, чтобы…

Он оборвал ее:

– Ты не могла бы обзвонить некоторых из ее друзей и дать им знать? Я не общался с ними уже долго время.

– Конечно, мне бы хотелось помочь, но сегодня канун Дня памяти павших. Люди уезжают из города рано. Кроме того… – Она подумала о своей поездке в Бостон, чтобы повидать сына-выпускника. И отъезд дочери Сильви. Упаковка вещей. Это были их последние дни вместе. О, нет. Не сейчас. Неделя была и без того трудная, теперь еще это. При этих мыслях она почувствовала, что ее охватил стыд. Она сказала громко: – Так мало времени, что я не уверена…

– Сделай все, что можешь. Я сам очень загружен, – сообщил он без всякого выражения. Опасность наводнений в Нью-Йорке. Да, все как в дурной шутке, подумала Анни. Она села. Почему такая спешка? Почему так ужасно быстро?

– Все необходимое уже сделано? Никто не успеет купить цветы и все прочее. Я имею в виду… – Она задохнулась от слез. Потом попыталась успокоиться. – А как же надгробные речи?

– Я это уладил, Анни. Тебе нужно только позвать ее друзей. Итак, завтра в десять в Кемпбеллз.

– В десять? – Она покачала головой, как будто это могло прояснить ее. – Так быстро? Я…

– Сделай, что можешь. Спасибо. – Он повесил трубку. От нее отделались. Анни продолжала держать умолкнувшую трубку. Она с трудом дышала. Ну подлец, подумала она. Бессердечный подлец. Медленно Анни повесила трубку.

Синтия покончила с тобой. Синтия умерла. Анни сжалась в своей постели, дрожа, несмотря на теплое стеганое одеяло. Она просто немножко полежит и подумает о случившемся. Прочувствуйте чувства других людей, так ее учила доктор Розен. Она вытянулась под одеялом. Сиамский кот Пэнгор молча пересек комнату и прыгнул на постель рядом с ней. Синтия, дорогая, милая, смешная Синтия умерла. Это было ужасно. Но удивительно, слез не было.

Только воспоминания. Синтия, ее подруга в школе мисс Портер. Они жили в одной комнате, Синтия всегда была так добра к ней. В первую ночь в школе, когда Анни сняла верхнюю одежду и осталась в белье, Синтия не смеялась над ней. Молча она протянула ей лифчик, отвернулась и сказала: «Тебе, возможно, захочется его надеть. Иначе другие девочки могут тебя дразнить».

Она и Синтия вместе ходили на свидания. Брат Синтии представил Анни Аарону, и, когда они поженились, Синтия была подружкой у нее на свадьбе. Потом Синтия вышла замуж за Джила. И дочери родились у них в одно и то же время.

Дочь Синтии, Карла, ее единственный ребенок, появилась поздно. Сейчас ей было бы столько же лет, сколько Сильви, подумала Анни. Карла была прекрасной, здоровой девочкой, Анни было больно видеть, что Карла растет и развивается быстрее, чем Сильви. В один из мартовских дней Карлу сбила машина, когда она выходила из школьного автобуса. Анни чувствовала себя вдвойне виноватой за свою тайную зависть. Целую неделю она дежурила в больнице в Вайт Плейнз около ребенка, находившегося в коме, – мозг девочки был непоправимо поврежден. В конце концов большинство друзей Синтии перестали ходить, но Анни не сдавалась: она знала, что не приносит никакой пользы, но мысль оставить Синтию одну казалась ей непереносимой.

Однажды утром, в конце мая, Синтия вошла в залитую солнцем комнату. Лицо ее было бледнее обычного, глаза запали, вокруг них легли темные тени. Через всю комнату она обратилась к Анни громким, ровным голосом: «Он хочет, чтобы ей отключили респиратор. Джил хочет, чтобы все кончилось».

Анни встала и открыла свои объятия, Синтия подошла к ней и, положив голову на плечо Анни, беззвучно заплакала. Так они стояли долго. Когда, наконец, Синтия перестала плакать, она глубоко вздохнула, посмотрела прямо на Анни и сказала: «Моя мать меня никогда не любила». Анни кивнула в знак согласия. Потом Синтия пожала плечами, достала носовой платок и вытерла глаза.

Аппарат, поддерживавший жизнь в ребенке, отключили днем, и вечером девочка умерла. Вскоре после похорон Гриффины уехали в Европу. Спустя некоторое время они вернулись, продали свой дом, купили другой, более роскошный, в Гринвиче.

В это время двое сыновей Анни поступили в школу, и она вместе с Аароном переехала в Манхэттен. Конечно, они с Синтией иногда встречались, чтобы пообедать в городе или вместе походить по магазинам, но Синтия, казалось, окаменела. Она все меньше и меньше разговаривала, а после развода с Джилом стала еще тише.

Теперь Синтия ушла из жизни. По своей воле. Не было совпадением, что это произошло в конце мая, тогда же, когда умерла Карла.

О Боже! Анни поняла, что это была годовщина смерти Карлы. Ей бы следовало сразу догадаться! Как она могла так отдалиться от подруги? Как она не подумала о ней? Почему же так происходит, что свою сильную боль и отчаяние люди стыдятся открыть даже самым близким друзьям? Она перевернулась в постели и застонала.

Анни было сорок три. В ней было пять футов четыре дюйма росту, средний рост для американской женщины, но весила она только сто девять фунтов, немногим более того, что было в ней 25 лет назад, когда она училась в школе мисс Портер. К своему весу она относилась внимательно, так же, как и ко многим другим вещам в своей жизни: одежде, квартире, загородному коттеджу, карликовым японским деревцам, сочинительству и здоровью. Теперь, по совету своего врача, она позволила горестным ощущениям овладеть ею. О Боже, это было так тяжело. Синтия мертва. Если бы только она позвонила мне. В последнее время мы с ней почти не встречались. А надо было бы…

Слезы покатились у нее из глаз. Она начала всхлипывать, сдавленные звуки вырывались из ее губ. Анни закрыла лицо пледом в надежде заглушить их. Не только боязнь разбудить дочку, спавшую внизу, была причиной этого. Анни самой были неприятны звуки собственных рыданий.

Боль была невыносимой, так ей казалось, когда она плакала. Теперь ей явились образы. Блеск стальной бритвы. Кровь, окрасившая воду в ванне. Это было ужасно. Почему я не позвонила ей? Ах, Синтия, почему ты не позвонила мне? Она лежала на спине и плакала, накрывшись пледом. Слезы бежали по щекам, струились по тонким морщинам у глаз и затекали в уши. Наконец она перестала всхлипывать и медленно села на кровати.

Через всю свою безупречно убранную комнату и высокие окна Анни посмотрела на улицу, где уже занимался рассвет. Она была обессилена, хотя день еще не начался.

– Проклятье, – сказала она, сбросив плед, и встала с постели.

Город только начинал просыпаться. Огоньки все еще мерцали за рекой в Куинс, который был похож на волшебную страну. На самом деле Куинс был мрачным маленьким округом. Анни проезжала через него по пути в аэропорт, поэтому она знала, что издали он производит обманчивое впечатление. Внешность часто бывает обманчивой.

Из окна своей фешенебельной квартиры, находившейся на верхнем этаже небоскреба, Анни увидела несколько человек, бежавших трусцой по мокрой аллее. Всю предыдущую неделю погода была ужасная – сырая и холодная. Она поежилась и отвернулась от окна.

Как пережить самоубийство старого друга? Эти мысли занимали ее, пока она шла в ванную по мягкому ковру. Итак, она будет соблюдать свой обычный распорядок. Она будет занята делами, их сейчас много. Ей нужно будет позвонить Бренде и Элиз, а также всем остальным друзьям Синтии, которых ей только удастся вспомнить.

Кто же были друзья Синтии? Анни призналась себе, что она почти ни с кем из старых гринвичских знакомых давно не виделась. Разве что с Брендой Кушман, которая в гринвичское общество никогда не вписывалась, да еще с Элиз Эллиот Атчинсон, которая, впрочем, имеет дом и в городе. Но все-таки ближе всех для Анни всегда была Синтия. Синтия была настоящим другом в городе, где дружба между людьми зависела от твоего положения и связей, от того, кем был твой супруг, каким было твое состояние, от того, что ты мог дать или, наоборот, получить. Анни хотелось бы… впрочем, теперь это не имело никакого значения. Синтия умерла.

Когда Анни вышла из ванной, завернутая в бежевую махровую простыню, волосы ее закудрявились от влаги, но выглядела она утомленной, лицо припухло от слез, глаза покраснели. При виде своего отражения в зеркале она покачала головой, но не остановилась. Она прошла по длинному коридору, отделявшему большую супружескую спальню от остального дома, мимо закрытой двери спальни Сильви, которая еще спала. Оставалось несколько дней до отъезда девочки. Анни знала, что ей предстоит пережить не только смерть Синтии, но и разлуку с дочерью.

Но сейчас некогда было думать об этом. Нужно делать неотложные дела, и Анни приказала себе пошевеливаться. В великолепной, отделанной кафелем кухне она подошла к встроенному столу в углу у окна. Именно здесь она занималась литературными опытами. Она напечатала всего две книги коротких рассказов, одну как раз перед свадьбой, другую после, по обе задолго до того, как она стала матерью. Аарон и растущая семья положили конец ее писательству. Третья книга, по мнению Аарона, была недостаточно хороша для публикации. Возможно, он был прав. Все же она хранила рукопись.

Она открыла второй ящик стола и нашла большую телефонную книгу. На обложке был портрет Мери Кэссет, портрет матери и ее маленькой дочки. Анни вздохнула. Вдруг ей очень захотелось выпить чашку горячего, крепкого и очень сладкого Кофе. Она давно отказалась и от кофе, и от сахара, но сейчас такая слабость была допустима. И все же нет. Нельзя. Она поставила чайник и села за стол.

Прежде всего, конечно, она позвонит Бренде, своей лучшей подруге, в Нью-Йорк. Бренда была веселая, надежная и порядочная женщина. Правда, иногда она бывала немного жестокой. Все же Анни хотелось позвонить ей, чтобы почувствовать ее поддержку. Она взглянула на свои наручные золотые часики фирмы «Картье Пэнфер», которые никогда не снимала, – Анни побила знать точное время. Было почти без четверти семь. Звонить Бренде в это время было неудобно. Если Анни была жаворонком и вставала рано, то Бренда иногда спала до полудня. У них с Анни была договоренность, что Бренде нельзя звонить до одиннадцати. Но сегодня это правило теряло силу, Анни нажала одну цифру своего кнопочного телефона, которой автоматически вызывался номер Бренды, и услышала знакомый сигнал. Неудивительно, что прошло некоторое время, прежде чем на звонок ответили.

– Какого черта вам нужно? Кто это? – Голос Бренды, всегда хриплый в этот час, сейчас был настоящим рычанием.

– Это я. Сожалею, что разбудила, но…

– Ты еще не так пожалеешь. Да сколько, черт возьми, времени? Бог ты мой, Анни, сейчас нет еще и семи. Тебе повезло, что я спала весь предыдущий день.

– Бренда, я бы не стала тебя беспокоить по пустякам.

– Ты что, переживаешь из-за отъезда Сильви? Я просыпаюсь. Дело в этом?

– Нет, нет. Дело совсем не в этом. Умерла Синтия Гриффин.

– Кто?

– Синтия Гриффин. Помнишь, мать Карлы? – Сын Бренды, Топи, некоторое время был в классе Карлы в День страны.

– Черт-те что. Это, конечно, ужасно, когда кто-нибудь умирает, но я-то тут при чем? Зачем звонить мне в 6 утра?

– Похороны завтра утром.

– Господи, да отчего она умерла? Не от чумы ли? Почему они так торопятся ее закопать?

– Бренда, она убила себя. Это произошло дня два назад. Ее нашли только вчера. Я представляю, что за зрелище они увидели.

– Боже. – Бренда молчала несколько секунд. – Бог ты мой, и ведь она нашла мужество свести счеты с жизнью? Я удивлена. Она была такой холодной и неприступной стопроцентной американкой. – Анни вспомнила горькие слезы Синтии у себя на плече в больнице. Иногда Бренда была совершенно невыносима. Снобка наоборот, которая всегда прячет свои чувства за шуточками-прибауточками.

– Так ты пойдешь или нет?

– Конечно, я пойду. Где и когда?

– В десять. В Кемпбеллз. Бренда вновь застонала.

– Джилу не терпится поскорее ее похоронить, а?

– Я собираюсь позвонить Хадсону и попросить отвезти меня. Если хочешь, я заеду за тобой в девять.

Опять стоны.

– Господи, Анни, чтобы проехать десять улиц, даже в Манхэттене не требуется целый час. Да и город на этой неделе словно вымер. Все уехали на День памяти павших или в Хэмпгонз, или в Коннектикут. Кроме того, из аэропорта в Кемпбеллз нет вылетов. Давай лучше в десять. Мы опоздаем, как того требует мода. Анни вздохнула:

– Я заеду за тобой в девять тридцать. Не подведи. Ну все, пока. Мне нужно звонить другим.

– Кому?

– Джил попросил меня помочь оповестить некоторых людей.

– Ничто так не уменьшает количество прощающихся, как позднее предупреждение.

– Да вроде он к этому не стремился.

– Хочешь пари?

– В таких делах лучше не прибегать к пари.

– Аарону звонить будешь?

Анни почувствовала какое-то волнение в груди.

– Я об этом еще не думала. – Она помолчала. Ему, конечно, надо сказать. Он захочет прийти. Аарон всегда считал Синтию немного бесхарактерной, но она ему нравилась. Вообще-то Анни должна была увидеть своего бывшего мужа послезавтра, на церемонии выпуска в Гарварде. Она надеялась, что это будет чудесное время, что, может быть… Ей пришла в голову мысль позвонить ему сейчас же, но она испугалась, что к телефону подойдет другая женщина.

– Я позвоню ему сама, – предложила Бренда, почувствовав нерешительность Анни.

– Правда?

– Конечно. Разбудить это бревно в такую рань было бы просто удовольствием.

Бренда осуждала Аарона за то, что он оставил Анни, но Анни сама себе этого не позволяла. В глубине души она надеялась, что, может быть, несчастье с Синтией вновь сблизит их.

– Спасибо, Бренда. Увидимся завтра в половине десятого. Иди досыпай.

Она положила трубку и подошла к плите уменьшить огонь под чайником. Следующей надо бы позвонить Элиз, но она без всякого энтузиазма думала об этом звонке. А потом надо обзвонить всех остальных, чьи номера удастся обнаружить. Кроме того, необходимо упаковать вещи Сильви, не забыть зайти к ветеринару и взять транквилизаторы для кота. Надо будет выбрать одежду для выпускной церемонии и попросить Эрнесту собрать для нее сумку с необходимыми вещами. Потом надо подумать о похоронах. Придется обратить особое внимание на одежду. Ведь ее увидит Аарон. При этой мысли у нее вновь что-то встрепенулось в груди. Тщеславие, тщеславие. Как будто имеет какое-то значение, что на ней будет надето или как она будет выглядеть. Синтия умерла. Но все же… Она увидит Аарона. Возможно, поговорит с ним. Может быть, они вместе поплачут. О, Аарон, мне сейчас так нужно твое утешение. Но Аарон все еще злился на нее из-за Сильви, из-за того, что она ее отсылает в школу. И это несмотря на то, что сам он практически не видел девочку с тех нор, как ушел из семьи, не участвовал в ее воспитании, но тем не менее не хотел, чтобы ее отсылали в школу.

Анни взглянула на кухонный стол, аккуратно накрытый для завтрака. Она сю накрывала вечером, еще ничего не зная о гибели Синтии.

Анни вспомнила, что у нее в руках чайник. Она резко повернулась и грохнула чайник назад на плиту. С ожесточением открыв холодильник, она начала копаться в морозилке. Где-то там был фунт бразильского кофе французского помола, и она решила сварить себе чашечку – одно из немногих утешений для покинутой жены. В конце концов, сейчас она одна и никто не узнает о ее грехе.

Внезапно ее охватила волна такого одиночества, что ей пришлось схватиться за край холодильника, да так, что суставы пальцев побелели. Ей вспомнился тот день, когда она стояла на этом же месте и смотрела, как Аарон шел через кухню с чемоданами, чтобы оставить их у служебной двери.

– Эти два я возьму с собой и скажу портье, чтобы он забрал остальные, – проговорил он.

Анни молча кивнула.

– Некоторое время я поживу в отеле «Карлайл». А днем ты всегда можешь найти меня в офисе.

Она вновь кивнула, онемевшая и растерявшаяся от горя.

– Нам нужно просто немного отдохнуть друг от друга, о'кей?

– Отдых от тебя мне совсем не нужен, – сказала тогда Анни. Как только она произнесла эти слова, она сразу поняла, насколько жалко они прозвучали.

Он нежно посмотрел на нее. Вообще-то, Аарон был добрым человеком.

– Не надо так переживать, Анни. Все пройдет, – сказал он и ушел.

Сначала он говорил, что они расстаются на время, но это было ложью. Аарон, с которым она познакомилась в колледже, ее возлюбленный, ее любовь, хороший отец ее сыновьям, человек, которому она безгранично доверяла, оставил ее.

Анни стояла одна в своей сияющей, чистой, пустой кухне до тех пор, пока не пришла в себя. Она вновь подумала о докторе Розен, у которой лечилась в течение последних трех лет и которая так неожиданно отказалась от нее. Возможно, нужно ей позвонить, попросить ее помощи. Но доктор Розен обидела ее, назвав «зависимой личностью», «мученицей», и, хотя она частично была согласна с таким диагнозом, ей хотелось доказать, что доктор Розен не права. Анни присела и погладила Пэнгора.

– Хочешь есть, малыш? – спросила она, открывая банку Океанского праздника», любимой пищи своего кота. Она была рада любой деятельности, которая хоть немного отвлекала ее. Возможно, если она неплохо будет выглядеть, если придет на кладбище заранее, она сможет поговорить с Аароном. Развод был совсем недавно. Может быть, несмотря на их борьбу вокруг Сильви, он чувствует себя таким же несчастным, как она. Впрочем, он не выглядел таковым, когда заходил к ней два дня назад поговорить о дальнейших планах сына. Но весть о Синтии потрясет его. Может быть, наконец, они смогут обо всем поговорить. Он посмотрит на Анни и вспомнит, что когда-то им было так хорошо вместе. Возможно, похороны напомнят ему о том прошлом, которое стоит спасать, стоит лелеять. Может быть.

Анни была из тех женщин, которые верили в пользу активных действий, и в некоторой степени это им помогало. Она была здорова, привлекательна, ей удалось удачно выйти замуж, выносить и вырастить троих детей, сохранить своих друзей, сделать много благотворительных дел, пережить развод, создать удобную и элегантную обстановку в своем ухоженном доме на самой фешенебельной и, возможно, самой красивой площади в Верхнем Восточном Манхэттене. Она все еще могла кружить головы мужчинам, хотя знала, что им, скорее всего, нравится ее утонченность. Но она осталась одна, муж ушел от нее. Вся беда была в том, что Анни, как и Синтия, была всего лишь первой женой.

2 ФАРС В КЕМПБЕЛЛЗ

Вероятно, половина истинно богатых американцев этого привилегированного района Манхэттена и практически все его знаменитости были похоронены после прощания в кемпбеллзском Доме траурных церемоний. Это обычное местечко папарицци – фотографов, которые ходят по пятам за кинозвездами и другими знаменитостями в надежде сделать снимки, показывающие истинное лицо людей в минуты их горя, родственников и друзей умерших знаменитостей, а потом им подают кофе и пирожки у бокового входа.

Пусть живые хоронят своих мертвецов. Опять надо идти, думал Лэрри Кохран, заряжая свою камеру. Люди, которые покупают бульварные листки, наслаждаются осунувшимися лицами на фотографиях.

Сегодня, однако, хоронили не знаменитость. Лэрри Кохран собирался пойти просто потому, что ему нечего было делать, кроме того, бесплатный завтрак представлялся весьма желанным. Он быстро обследовал место действия и понял, что ему ничего не светит. Какая-то матрона из Коннектикута. Обычные люди. Типичные. Да, ему не везет уже много недель подряд.

Он немного похохмил с Бобом Коллечио, который отвечал за доставку провизии, – Лэрри не хотел, чтобы кто-то заметил, что он пожирает пирожки, как голодный зверь, к тому же в помещении он мог спрятаться от дождя. Срок его журналистского пропуска истекал в конце июня, и если в ближайшее время он не добудет стоящие снимки, то останется не только без денег, но и без документов. Он не переставал удивляться тому, что все изменяется только в худшую сторону.

– Что-нибудь необычное? – спросил он Боба.

– Здесь непростое дело. Она убила себя. Перерезала вены. Приходящая горничная нашла ее через два дня, истекшую кровью в ванне. Так что меньше было работы, когда ее бальзамировали. Но тут задержки не допустил бы ее бывший муж, большой человек, подонок. Быстренько управились. Вчера привезли, сегодня хоронят.

Лэрри передернуло, когда он представил себе кровавую воду в ванне и то, что увидела приходящая горничная. У Лэрри было живое воображение. Он допускал, что оно помогало ему в его профессии фотографа и киноредактора, но его внутренний мир был слишком графичен. Он всегда ярко представлял то, что ему рассказывают. Ему нужна была помощь Боба, но от его рассказов становилось тошно.

– А почему такая гонка?

– А она первая жена какого-то воротилы с Уоллстрит, а теперь у него новая, живет на Парк-авеню, поэтому ему нужно, чтобы все было тихо, понимаешь? – Он подмигнул Лэрри. Для бизнеса нехорошо, когда лишаешься поддержки женской части избирателей, знаешь ли. – Он засмеялся неприятным жестяным смехом.

– А как ее звали? – Этот вопрос был с дальним прицелом, но, может быть, что-нибудь выгорит.

– Гриффин.

– Первая жена Джила Гриффина? – Это могло бы стать неплохой сенсацией. Все знают Джилберта Гриффина. Он был акулой в сфере принудительного вступления во владение вместо прежних владельцев, игрок по-крупному за большим игорным столом. Это был человек суперкласса. Не то что Боски или Милкен. Осторожный. Во всяком случае, он был осторожным до того, как разразился скандал по поводу его служебного романа с белокурой магистершей экономического управления, которая проходила у него стажировку. У нее было длинное лошадиное лицо и потрясающая фигура. В течение нескольких месяцев он все отрицал в прессе, болтал о своей жене и доме, но, когда все поутихло, развелся с первой женой и женился на магистерше. После повторного оживления в прессе, специализировавшейся на описании сексуальных скандалов в мире бизнеса, все вновь затихло. Теперь Лэрри не мог вспомнить даже имен ни первой, ни второй жены. У него была плохая память на имена, но отличная память на лица. Чего еще ожидать от фотографа? Он взглянул на табличку над головой Боба. Синтия. Синтия Гриффин.

– Ну, спасибо за информацию. Я покручусь тут.

Информация оказалась полезной через несколько минут, когда подъехал большой черный «мерседес-лимузин», и из него вышла Элиз Эллиот Атчинсон. Ее Лэрри узнал, конечно, сразу же. Черты ее незабываемого лица он узнал бы где угодно. Она была одета в темно-синий костюм и кремовую блузку. Шелковые чулки на ее длинных ногах идеально подходили к бежевым туфлям-лодочкам на высоких каблуках. Волосы, убранные в косу на французский манер, совмещали дюжину оттенков белокурого цвета и были покрыты темно-синим шифоновым шарфом. Глаза закрывали огромные темные очки.

Только на прошлой неделе Лэрри видел один из ее старых фильмов, который был его любимым фильмом, – «Прогулка в темноте». Сейчас он приготовил камеру, чтобы снять ее, но замешкался и не успел. Такого с ним давно не случалось. Он понял, что действительно волнуется, но не потому, что может продать ее фотографию, а потому, что она произвела на него впечатление. Он, Лэрри Кохран, нью-йоркский репортер-ищейка и будущий создатель фильмов, был потрясен. Ей, должно быть, пятьдесят пять? Шестьдесят? Она появилась вслед за Грейс Келли, была ее преемницей. И тем не менее, сколько бы лет ей ни было, она все еще выглядела красивой. Лэрри подивился, откуда она знала какую-то Синтию Гриффин, но сразу же вспомнил сцену в одном из ее фильмов, в котором героиня Элиз Эллиот присутствовала на похоронах своей сестры. Это был как бы повторный эпизод, только 30 лет спустя. Жалко, что упустил кадр, но он подождет, когда она будет выходить.

Элиз Эллиот действительно была заметной актрисой. Если бы система студий не развалилась, она стала бы известной голливудской звездой. В то время, когда экран заполнили дамы легкого поведения, ее сексуальность дополнялась элегантностью и интеллигентностью. Да, у нее было и то и другое, поэтому, когда она уехала из Голливуда во Францию работать с неизвестными режиссерами, все подумали, что она сошла с ума. Но Элиз Эллиот показала всем, что к чему. Она снялась в прекрасных классических картинах, а после этого ушла из кино. Это было почти два десятилетия назад. Она просто исчезла, выйдя замуж за крупного бизнесмена. Господи, как звали этого парня? Какой-то Аткинс. Ничтожество. А она работала у Шаброля, Жерара Арто, со многими великими режиссерами. Лэрри смотрел каждый ее фильм по крайней мере десятки раз, но никогда не видел ее в жизни. Он так растерялся при этом, что не сразу возобновил свои наблюдения. Эге, неизвестно, кто может здесь еще появиться, подумал он.

Две женщины шли по Мэдисон-авеню по направлению к нему. Он попытался их вычислить. Может, это будет парад звезд определенного возраста. Одна из женщин отличалась необыкновенной толщиной. Она была одета в огромное черное пончо с бахромой по краям. Да, некоторые из них опускаются и ходят черт-те как. Взять, к примеру, Ла Лиз. Но нет, это была обыкновенная женщина. Как, впрочем, и другая, худенькая привлекательная брюнетка. Ну и ладно. Он привык ждать. Да и снимок убитого горем Джила Гриффина может пригодиться. Он умел ждать. Такова была его профессия.

* * *

Внутри Дома траурных церемоний Анни Парадиз и Бренда Кушман сняли свои пальто и прошли по устланному коврами серому холлу к салону Д. Над ними неярко светили люстры. Несмотря на приглушенные тона обстановки здания, его многочисленные комнаты и таблички на каждой двери создавали сходство с каким-то служебным помещением.

– Это местечко идеально подходит для устройства епископского бара, – шепнула Бренда на ухо Анни. – Ну если, конечно, были бы такие вещи. – Ее хриплый голос громко прозвучал в тишине, и Анни попросила ее замолчать. Анни чувствовала себя измученной, печальной, злой. У нее уже не было слез.

«Ну хватит. Кому я помешала? Синтии? Джилу, этому мешку с дерьмом? Ему наплевать».

– Бренда, если ты не уймешься, клянусь, я сяду отдельно.

– Ну ладно, ладно. Но я не лицемерка. С Синтией мы никогда не дружили. Она меня третировала, как и все остальные дамы в Гринвиче. Ты одна ко мне хорошо относилась. Ты единственная, кого я люблю. Даже если бы ты была блондинкой, я бы тебе это простила. – При этих словах ее взгляд выразил удивление. – Уж если говорить о стройных богатых блондинистых штучках, смотри-ка, кто идет.

Анни обернулась и увидела другую свою хорошую подругу, Элиз Атчинсон, которая шла прямо к ним.

– Анни, – сказала Элиз, наклоняясь к ее щеке для поцелуя. – Какой ужас, правда? – Элиз была бледнее обычного, лицо ее припухло, под глазами легла синева. – Я не могла дозвониться до Билла сегодня утром, так что его не будет.

– Привет, – громко произнесла Бренда, протягивая руку. – Бренда Кушман, – напомнила она Элиз, когда та кивнула в ответ.

– Похоже, они начинают, – сказала Элиз, и три женщины пошли вперед.

Анни открыла дверь салона Д. Элиз вошла первой, а Анни отступила в сторону и пропустила Бренду, которая едва не задела широкими бедрами за дверной косяк. В тысячу первый раз Анни пожалела, что ей никак не удается заставить Бренду заняться лечением ожирения или вступить в анонимное общество по борьбе с перееданием. Она подсунула ей экземпляр книги «Голодание ради любви: женщины и привычные нарушения режима питания». Бренда ничего на это не ответила, но послала Анни книгу «Полнота, феминистский вопрос».

Салон Д был плохо освещен и почти пуст.

– Я же сказала, что мы слишком рано придем, – зашипела Бренда, но на самом деле было уже пять минут одиннадцатого.

Анни принесла с собой карликовое японское дерево в горшке, которое растила сама и которым восхищалась Синтия. Но сейчас она не знала, куда его поставить. Стояла такая тишина, что любой шум или движение привлекли бы внимание. Она и Бренда последовали за Элиз и сели на свободные места.

Всей своей кожей, на что способны только любящие в присутствии любимых, она почувствовала, что Аарон где-то здесь. Анни осторожно осмотрелась. Да, он был здесь, с другой стороны часовни, впереди нее. Она знала, что он придет. Она ощутила сердцебиение, узнав его затылок: темные волосы, блестевшие так, как будто бы их тысячу раз расчесали, крепкая розовато-коричневая шея. Даже со спины Аарон казался более жизнестойким, чем другие люди.

Неважно, что он ее оставил. Неважно даже и то, что он попросил оформить развод. Любовь ведь нельзя перекрыть, словно воду в кране. Она научилась жить без него, но перестать любить его она не могла. Она все еще надеялась. Это был ее постыдный секрет, но это было так.

Она взглянула на Бренду и на Элиз. С первой муж развелся, вторую муж фактически бросил. «И я тоже покинутая женщина, как Синтия», – со вздохом подумала Анни.

Несколько женщин сидели в разных местах комнаты. Анни узнала некоторых. Впереди сидела женщина латиноамериканского происхождения, она тихо плакала. Это была единственная женщина с мужем. Кроме него и Аарона, в комнате находились только женщины. Как ужасно для Синтии уйти из жизни без мужского внимания. Через некоторое время в помещение вошел пожилой мужчина, за ним молодой. Анни признала в первом юриста старинной юридической фирмы «Кромвель Рид», которая представляла интересы Синтии и ее семьи в течение нескольких поколений.

Всего в салоне Д набралось не более дюжины человек.

– Где мешок с дерьмом? – прошептала Бренда, и на секунду Анни показалось, что она имеет в виду Аарона. Она кивнула головой в его сторону.

– Не этот. Я имею в виду урода Синтии.

Анни увидела, что веки Элиз вздрогнули, но она и сама не знала, где Джил. Возможно, он был в притворе. Гроб покоился на задрапированном возвышении. Единственными цветами были красные розы. «Как ужасно все, – подумала Анни. – Синтия ненавидела красные розы. Боже, я могла бы, по крайней мере, позаботиться об этом». Она поставила свое карликовое японское деревце на пустое сиденье рядом с собой. Семья Синтии должна была бы получше подготовить все.

«Да, но кто же остался в этой семье? – спросила она себя. – Ни живых родителей, ни живых детей, ни уцелевшего брака. Был брат Синтии, Стюарт Свонн. Где он? Хотя он не разговаривал с Синтией последнее время, но, несомненно, захотел бы проститься, Анни достаточно хорошо его знала. – Да, и была еще тетушка, тетушка Эсме. Но я даже не знаю, жива ли она». Она вспомнила шепот Синтии в больнице: «Моя мать меня никогда не любила». Возможно, и никто не любил. Глаза Анни наполнились слезами. Да, это была трагическая потеря.

Вновь Анни ощутила свое одиночество. Она скучала по Синтии, по своим сыновьям, по Аарону. Вскоре она будет скучать по Сильви. Она думала, что ей удалось пережить боль разлуки, но смерть Синтии открыла все раны.

В это время Анни увидела, что очень бледный, убеленный сединами человек в темном церковном облачении вошел в боковую дверь и вступил на возвышение. Его вид соответствовал сану его высокопреподобия, и он сразу стал говорить надгробное слово, изобиловавшее общими фразами. Дни человека сочтены от его рождения, а Царствие Небесное и наши добрые дела останутся после нас. Ни слова о жизни Синтии, о ее замечательном саде, о ее щедрости, о Карле. Фактически он только один раз назвал ее имя. В остальных фразах она была «преставившаяся». Создавалось впечатление, что он забывает ее имя, боится неправильно назвать его. Ну, Джил, конечно, обязательно скажет что-нибудь личное в своем прощальном слове. Развод был болезненным, унизительным, громким, но он должен что-то сказать.

Только когда его высокопреподобие начал читать молитву Господню в завершение службы, Анни поняла, что Джила не было не только в притворе, но и вообще на церемонии.

Анни пришла в голову ужасная мысль, что, когда она умрет, Аарон тоже не придет на ее похороны. Но ведь она же мать его детей. Боже, у нее появились плохие мысли. Она потрясла головой, чтобы прояснить ее. По крайней мере, у нее есть ее дети, ее друзья. А Аарон? Анни посмотрела на его затылок. Он должен испытывать к ней какие-то чувства. Он никогда не был подлецом, не унижал ее. Бедная Синтия. Как мог Джил с ней так обращаться? Какой печальный, жалкий конец. А Анни еще помогала ему. Джил воспользовался ею, чтобы собрать хоть немного людей и поскорее избавиться от Синтии. Как от мусора.

Когда служба закончилась, директор кемпбеллзского Дома траурных церемоний сделал объявление: «Покойную отвезут на кладбище «Сити оф Эйнджелс» в Гринвиче. Те, кто хочет ехать, подойдите ко мне». Элиз покачала головой, Анни взглянула на Бренду. «Нет уж!» – шепнула Бренда, Анни нервно сжала свой мокрый носовой платок в ладони. Ей еще так много нужно сделать перед отъездом Сильви. Каждая минута в обществе дочери была для нее драгоценна. Самое худшее, она терпеть не могла похорон, но кто же проводит Синтию в последний путь? Ужасно, если ее похоронят без единого провожающего. Анни встала вместе со всеми. Она вытерла глаза и начала медленно продвигаться к выходу, стараясь не выдать свое стремление оказаться рядом с Аароном. Элиз большими шагами быстро скользила по проходу. Бренда, которая шла с Анни, кивнула в сторону двери. «Вышел первым», – сказала она.

Но Аарон ждал в холле.

– Привет, Анни. Ужасно, правда? – Он был бледный, удрученный.

– Да, ужасно.

Ей хотелось, чтобы он взял ее за руку, но он только покачал головой. Они стояли друг перед другом некоторое время молча. Анни помнила, что Аарон тяжело переживал потерю близких людей.

– Она никогда не была по-настоящему счастлива, – произнес Аарон.

На минуту Анни овладел гнев. Боже мой, почему люди думают, что человеческую жизнь можно вот так суммировать, в одном предложении, да еще таком расхожем?

– А кто счастлив? – спросила она едко. Она молилась, чтобы Аарон не сказал, что все к лучшему.

– Ну, наш Алекс кажется счастливым. Он сдал последний выпускной экзамен.

– Ты говорил с ним?

Алекс, ее старший сын, не позвонил ей на прошлый уик-энд. Он попросил ее не брать Сильви на церемонию выпуска, и Анни такое решение показалось обидным. Аарон, она знала, тоже был против. Только Крис, ее средний сын, понимал, что Сильви нуждается в особом отношении.

– Он звонил вчера вечером. Он с нетерпением ждет завтра.

– И я тоже. – Анни удалось улыбнуться Аарону. Они вместе поедут в Бостон. Возможно, в Бостоне… Если бы только им сейчас сказать друг другу несколько добрых слов, если бы только он показал, что все еще думает о ней.

– Когда уезжает Сильви?

– Через три дня.

– Ты не передумаешь? Эти места действуют губительно на детей, их там бьют. Обижают. Они из нее окончательно дурочку сделают.

– Аарон, пожалуйста. Мы ведь не говорим о государственном учреждении. Мы говорим о частном, защищенном сообществе. Мы ведь это уже обсуждали.

– Ну давай наймем тебе еще помощницу. Эрнесты тебе мало.

– Дело не в этом. Мне не нужна дополнительная помощь. Речь идет о самой Сильви. Ей нужно общество других людей, таких же, как она сама. Она слишком одинока, Аарон. Слишком изолирована.

– Не будь смешной. Она же с тобой все время, – проговорил он с горечью в голосе.

Анни вздохнула.

– В этом вся проблема. Она слишком зависима. От меня. «Возможно, и я слишком зависима от нее, – подумала она про себя. – Как я буду заполнять свои дни без Сильви?»

– Аарон, пожалуйста, мы сто раз уже об этом говорили. Не сейчас.

– Хорошо. – Его тон был резок.

Она знала этот тон. Она ему причинила боль. О Боже, она не хотела этого.

– Мне нужно вернуться в офис, – сказал он и, повернувшись, вышел из дверей Кемпбеллз, не сказав ей ни слова в утешение. «Ох уж эти мужчины! – подумала она. – Эмоциональные калеки».

Анни отвернулась от уходящего Аарона и тут увидела Джила, окруженного какими-то людьми, пожимающими ему руки в знак соболезнования. Анни почувствовала, что она начинает дрожать. «Как он мог? – Она задала себе вопрос, подразумевая не только Джила, но и Аарона. – Как они могли?»

Анни никому этот вопрос не адресовала, но Бренда, подошедшая сзади, ответила на него: «Да, подлецам легче жить».

Ошеломленная Анни двигалась вместе с другими провожающими. Боже, ей совсем не хотелось говорить сейчас с Джилом. Но еще больше ей не хотелось ехать на кладбище, там вид Джила будет ей невыносим. Как он объяснял свое отсутствие во время службы? Это было оскорбление, хуже оскорбления. Да, теперь ясно, что он поедет проводить Синтию до могилы.

Подойдя к Джилу, Анни не подала ему руки, но Джил сам взял ее за руку.

– Спасибо, Анни, – сказал он. Пальцы у него были холодные, и она отдернула руку. Элиз, которая стояла рядом, спрятала свои руки за спину.

– Привет, Джил, – произнесла она холодно. Неожиданные осложнения всегда ставили Анни в тупик.

– Вы хотите, чтобы я поехала с вами на кладбище? – услышала она свой голос. «Опять я как неисправимая хорошая девочка», – подумала она. Да, это был ее последний долг перед Синтией, она должна это сделать.

– О, к сожалению, я не могу сейчас поехать в Гринвич.

– Что? – спросила Бренда. Даже непробиваемая Бренда, казалось, была шокирована.

– У меня никак не получается. Я и так должен быть сразу в двух местах. Мне было очень нелегко вырваться, чтобы попасть сюда.

– Да уж, – произнесла Анни холодно. – Вы опоздали на богослужение и сейчас не едете на кладбище?

– Это не ваше дело, – сказал Джил спокойно и повернулся, чтобы уйти.

– Джил, пожалуйста, поезжайте на кладбище. Для Синтии это было бы важно.

Джил промолчал и только склонил голову по-птичьи набок, испытующе глядя на нее. Затем он мрачно улыбнулся.

– Это не имеет никакого значения. Она ведь мертва. Он ушел.

Анни стояла, не говоря ни слова, между своими подругами, тяжело дыша. Она вновь начала дрожать.

* * *

Когда Бренда и Элиз собрались уходить, Анни еще била дрожь. Все присутствующие на церемонии ушли, и Анни поняла, что она одна поедет на кладбище. Она попрощалась с Элиз и посмотрела, как она уходит по Мэдисон-авеню в начинающемся легком дожде. Она попросила Хадсона узнать дорогу на случай, если в пути они отстанут от катафалка. Когда он вернулся, неся зонтик, и помог ей сесть в лимузин, она вдруг заметила Стюарта Свонна, брага Синтии. Анни долгое время его не видела, но узнала сразу. Он был все еще хорош собой, хотя и сдал немного. Анни отметила его покрасневшие веки, вялую кожу.

– Здравствуйте, Стюарт. – Она вежливо протянула ему руку, хотя ей не хотелось этого делать. Почему он не приехал на службу вовремя? Она подумала, что надо потребовать у него объяснения, но его убитый горем вид остановил ее. В конце концов, что теперь можно поделать?

– Я так и знал, что ты придешь, Анни. Ты верна до конца. – Его глаза наполнились слезами, и он похлопал ее по плечу. «Как послушную собаку», – подумалось ей, да она себя ею и чувствовала в этот момент.

– Я очень сожалею.

– Я тоже. Только что узнал. Я был в Японии. С трудом верится. – Он замолчал, и слезы покатились у него из глаз. – О Боже! Как я сожалею.

Анни не могла понять, извиняется ли он за свои слезы, или сожалеет о смерти Синтии, или же то и другое вместе. Ей нечего было ему ответить, и она сжала его руку.

– Анни, можно я поеду с тобой?

– Да, конечно, Стюарт.

– Спасибо. Спасибо.

Они поехали под дождем вдоль мокрого бульвара Хатчинсон-Ривер, оставив позади себя скованное Нью-Йорком уличное движение. Большую часть пути Стюарт плакал, затем замолчал. Когда они подъехали к «Сити оф Эйнджелс», дождь перешел в ливень.

Синтия умерла. Анни посмотрела на маленькое японское деревце, которое она так и продержала в руках все утро. Она осторожно поставила его на крышку опускаемого гроба и заплакала о своей подруге. «Это ему так с рук не сойдет, Синтия, не знаю, что я могу сделать, но я постараюсь».

Анни стояла у могилы и смотрела, как под сыплющейся землей скрывается гроб Синтии.

3 ЭЛИЗ

Элиз шла под моросящим дождем по направлению к Мэдисон-авеню. Было только без четверти одиннадцать. Она кивнула брату Синтии, выходившему из такси у Дома траурных церемоний. «Что-то он опаздывает, – подумала она. – Вообще, все это похоже на пародию. Меньше чем за полчаса подвели итог жизни Синтии и разделались с ней». Семейство Своннов принадлежало к старой гвардии, это были сливки гринвичского общества, привилегированная каста, в которую входила и Элиз. Она всегда считала, что Синтия вступила в неравный брак, и то, как вел себя сегодня Джил Гриффин, утвердило ее в этом мнении. Бедная Синтия.

Элиз попросила своего шофера ждать ее в час дня у отеля «Карлайл» – кто же мог подумать, что прощание займет всего двадцать минут? – и после богослужения у нее не было моральных сил куда-либо идти еще. Когда-то она умела отвлечься от мрачных мыслей, посещая магазины, но теперь это ее утомляло. Кроме того, в последнее время она просто не выносила своего отражения в зеркалах и витринах магазинов. Именно по этой причине, а также потому, что была поглощена своей болью, Элиз не заметила, что ее преследуют.

Лэрри Кохран старался держаться на отдаленном расстоянии от нее. Он знал, что интересующая его особа осторожна и потому-то так мало ее фотографий, снятых скрытой камерой, но именно благодаря этому обстоятельству его снимки могли бы стать особенно ценными. Идя по противоположной стороне улицы, он уже отснял целый ролик пленки скрытой камерой. Когда они дошли до Семьдесят девятой улицы, он просто обомлел, потому что Элиз перешла на его сторону, и он понял, что, может быть, ему удастся заснять ее лицо вблизи. А если небо еще сильнее затянет тучами, она снимет свои темные очки. Это было бы настоящей удачей.

Через объектив он увидел, что как раз это она и сделала. Возникло ее лицо – настоящим крупным планом! Черты этого лица были совершенны, но искажены такой мукой, что у него захватило дух. Когда он коснулся затвора объектива, то понял, что у него дрожит рука. Какое потрясающее лицо! Маска отчаяния и горя, душа в пустыне.

Он щелкнул два кадра, прежде чем она миновала его. Казалось, она ничего не замечает. Теперь он шел за ней и видел, как плавно движутся ее бедра и ноги при ходьбе. Она была высокого роста, пять футов десять дюймов с половиной, но спины не сгибала. Походка у нее была энергичная, «от бедра», так ходят манекенщицы, – кажется, что бедра идут впереди всего тела. Лэрри почувствовал, что у него самого появилось напряжение в бедрах. Да, она все еще красива. На протяжении двух десятилетий она была объектом вожделения интеллигентных мужчин. Однако его собственная реакция удивила и смутила его. Он не относился к тем скотам, которые преследуют незнакомых женщин в состоянии эрекции. Бог мой, он шел за живой легендой, которая, очевидно, только что пережила огромную потерю. Кем же для нее была Синтия Гриффин и почему ей приходится одной все это переживать? Он почувствовал жалость, и ему стало стыдно, что он подглядывает. Тем не менее он продолжал следовать за ней.

На Семьдесят шестой улице она свернула налево. Как же он сразу не догадался. Отель «Карлайл», излюбленное местечко для любовных свиданий богатых, самых богатых. Говорят, здесь бывал Джон Кеннеди в пору своего президентства, и всего лишь год назад Сид и Мерседес Басс устроили себе любовное гнездышко в номере-люкс на десятом этаже, когда их роман был в апогее и каждый из них еще был в браке с другим человеком. Он заработал немного баксов на том, что ему удалось заснять их вдвоем.

Она приблизилась к отелю. У него уже было достаточно снимков. Фотографии будут очень красивые. Возможно, нет больше смысла идти за ней. Но ее лицо притягивало его. Сумасшедшая идея – пройти за ней в отель – пришла ему в голову. В жизни так мало красоты, настоящей красоты. Ничего удивительного, что Элиз его притягивает. Может быть, он заговорит с ней.

Но, Боже мой, он же профессионал, да к тому же сидит на мели. О чем он только думает? Он даже не был уверен, достаточно ли у него денег, чтобы угостить ее спиртным. Хватит чудить, ведь – зайди он в отель – появится риск, что какой-нибудь здоровила-охранник засветит его пленку и швырнет его задницей об асфальт. Но, тем не менее, он прошел за Элиз через позолоченные вращающиеся двери. К счастью, утром он позаботился надеть блейзер и галстук, но все равно не был уверен, что успешно пройдет осмотр. Может быть, его не выкинут, если он опустит голову? Он увидел, как Элиз заскользила наверх по низким ступенькам, покрытым ковром, и решила идти за ней. Ему казалось, что она его еще не заметила. Просто смешно, но он не мог заставить себя уйти.

Элиз зашла в бар «Бемельманз» и села на банкетку в углу. Там была полутьма, как раз то, что ей нужно. Там никто не заметит, что она расклеилась. А в том, что это было действительно так, сомнения не было.

Слишком раннее время, чтобы заказывать спиртное, но ей просто необходимо было выпить, чтобы успокоиться. Ей отчаянно не хотелось возвращаться в Гринвич или Ист-Хэмптон, но и в нью-йоркской квартире делать было нечего, там мог быть Билл.

Так что лучше всего остаться здесь, в баре «Бемельманз». Ей всегда нравилось это место, здесь произошло столько приятных событий в ее жизни. Сюда ее привезли после первого выхода в свет, именно здесь она встретила Хауэрда, своего менеджера. Здесь была в тот вечер, когда решалась судьба присуждения Оскара 1961 года, и никто еще не знал, что она была «темной лошадкой» конкурса, никому не известной победительницей. Здесь она впервые встретила Жерара. Да, здесь происходили только приятные вещи.

Но уже давно ничего хорошего в ее жизни не было. Конечно, ее жизнь не похожа на жизнь других людей. Уже одно то, что она была одной из самых богатых женщин Америки, всегда выделяло и отличало ее от окружающих. Она давно смирилась с этим фактом. Но конечно, что-то же должно быть у нее, как у других. Что же? А это чувство чужеродности, знакомо ли оно другим людям или это только ее привилегия?

В детстве ей было трудно именно из-за своей непохожести на других, хотя благодаря матери Элиз научилась отводить от себя значительную долю зависти и недоброжелательства. Конечно, за все в жизни приходится платить: она никогда не могла быть полностью естественной, никогда ей не удавалось быть самой собой с людьми не своего круга. Даже мать не могла спасти ее от одиночества. Ведь не только деньги отделяли ее от других – по мере того как она взрослела, ее красота и ум становились все более очевидными. Могущественное сочетание ее внешности, богатства и ума не каждому было по душе. Но ее заботливость, общительность, щедрость подкупали людей и увеличивали ее популярность и хорошее к ней отношение. И все-таки она была одинока. Всегда одинока.

Ее мучило одиночество, несмотря на известность, несмотря на то, что о ней часто писали в газетах в связи со смертью отца, получением огромного наследства и дебютом в нью-йоркском высшем свете. Но она старалась оставаться естественной и искренне пыталась не демонстрировать свое богатство. Учась в колледже, она ездила в автобусах, имея личные лимузины, всегда платила наличными и ходила со своими сокурсниками в их излюбленные дешевые ресторанчики. И все равно настоящих друзей у нее не было.

Она прервала учебу в колледже, чтобы попробовать себя в Голливуде, который, казалось, был для нее идеальным местом. В этом мире не имел никакого значения тот факт, что она была одной из самых богатых женщин в мире. Здесь для нее началась нормальная жизнь.

Если, конечно, не считать отношений с мужчинами. Они были просто без ума от нее. Привлекательная, молодая, талантливая, умная, с деньгами. Они тоже были интересны, и она влюблялась без конца. Испуганная своей жаждой преданности и любви, она вступила в первый безумный брак с молодым Адонисом. А когда брак этот распался, дядюшка Боб и его студия быстренько забрали ее назад.

А затем начала распадаться сама система студий. В то время американский рынок был нацелен на более юных, и ее популярность стала падать. Она была слишком строгой, слишком старомодной. Ее звонки оставались без ответа. Менеджер бросил ее. Это был тот случай, когда деньги не могли ни защитить ее, ни купить ей популярность. Наконец на Каннском кинофестивале она познакомилась с французским кинорежиссером Франсуа Трюффо, который подержал ее намерение работать в европейской киноиндустрии. Поначалу это решение далось ей нелегко. Но после того как оно было принято, она с легкостью приспособилась к новым условиям. Трюффо заботился, чтобы она узнала самых блестящих, передовых мыслителей своего времени. Воздействие этого мягкого и доброго человека сыграло важную роль в ее формировании как личности. Наконец она нашла того мужчину, который испытывал к ней бескорыстный интерес, единственной целью которого было дать ей возможность лучше раскрыть себя. Под его руководством она расцвела как актриса. Единственное, что омрачало ее жизнь в это время – неудачный роман с одним из звезд французского кино, суперсекссимволом.

От этого романа ее отвлек Билл Атчинсон. А теперь Билл тоже приносил ей огорчения. Она вздохнула. Они женаты уже 20 лет, но было очевидно, что она давно ему наскучила. Уже много лет она закрывает глаза на его все учащающиеся романы, старается не замечать их даже тогда, когда их невозможно не заметить, не реагирует на все эти звонки от его «клиентов», поздние «рабочие» часы, лишь бы только быть с ним рядом. Их дом находился в Ист-Хэмптоне, и в будни Билл ночевал в городе. В последнее время он перестал приезжать за город даже в выходные. И вот вчера она так и не смогла найти его, чтобы сообщить о смерти Синтии, она вообще не знала, где он. Все эти унижения она старалась скрыть, но теперь они могли обнаружиться перед всеми. Она боялась, что Билл может от нее уйти.

Она любила Билла и свою жизнь с ним. Все эти годы она прилагала усилия, чтобы сохранить их брак, и все напрасно. Таперь ей стало ясно, что не нужно было отказываться от карьеры, не нужно было растворяться в его жизни. Он принял ее жертву как нечто само собой разумеющееся, он пренебрег ею. Как давно он не прикасался к ней? С того времени, как они были в Акапулько? Она попыталась припомнить, когда это было, – одиннадцать месяцев тому назад. И сколько еще времени до этого?

Возможно, это новый этап в их браке, размышляла она, но тепepь это ее пугало меньше, чем раньше. Но пила она больше обычного, чтобы подавить в себе страх. Страх, от которого у нее дрожали руки.

Морис, бармен «Бемельманз» в дневное время, которого она знала уже лет пятнадцать, подошел к ее столику. Она заказала «Курвуазье» в надежде, что от этого напитка у нее не будет потом неприятных ощущений. Она выпьет только одну рюмку, пообещала она себе, как всегда. Только одну. Но когда Морис принес бренди, она выпила его залпом и заказала еще. Как всегда.

Ей хотелось надеяться, что, если Билл от нее уйдет, на ее долю не выпадет столько публичных унижений, сколько пришлось пережить Синтии от Джила. «Боже, но зачем Биллу обязательно от меня уходить? Я не хочу такого конца, как у Синтии». Она глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки. Он не посмеет. Хотя один раз он уже пригрозил ей уходом. Известным людям это теперь сходит с рук. Это стало нормой. Что же тут удивляться, если даже у Рона Рейгана вторая жена, и он после этого сумел стать президентом.

Спиртное согрело Элиз, и она наконец улыбнулась. Я не должна забывать, что я – просто пример демографической статистики в меняющейся культуре. Добро пожаловать в девяностые, Элиз, в этом десятилетии ты распрощаешься со своей сексуальностью и станешь безнадежно старой.

Бог мой, подумала она, что может быть неприятнее пятидесятилетней разведенной женщины? Шестидесятилетняя…

Она помахала Морису, который стоял у столика единственного, кроме нее, посетителя в баре. Он повернулся и подошел к ней.

– Извините, мадам, но тот джентльмен настаивает, что он вас знает, и просит меня принести вам спиртного. Вы не возражаете?

Она взглянула через зал. Без очков она не могла никого разглядеть. Был ли это какой-нибудь знакомый? Она взяла очки и, не надевая их, взглянула сквозь стекла. Какой-то неизвестный молодой человек. Возможно, это сын какого-нибудь приятеля из Гринвича. Он не улыбался, просто спокойно смотрел поверх пустых столиков в сторону того места, где сидела она. Какого черта! Но в конце концов, это ведь бар «Бемельманз», место, где всегда происходили только приятные события, к тому же она чувствовала, что вряд ли сможет вынести хотя бы еще одну минуту одиночества.

– Конечно, не возражаю, Морис, – сказала она и, бросив ответный взгляд на молодого человека, заставила себя улыбнуться.

Лэрри почти что вел шатавшуюся Элиз через зал. Он был выше ее ростом, но не намного, и его удивило, какая она тяжелая при своей худобе и стройности. Она опустила голову и все время повторяла:

– Пожалуйста, сделайте так, чтобы меня никто не увидел. – Снова и снова, чудесным, но испуганным голосом: – Пожалуйста, сделайте так, чтобы меня никто не увидел.

Теперь все было в порядке. Он поговорил с регистратором и все уладил. Слава Богу, его кредитная карточка не была аннулирована. Обнимая и поддерживая Элиз, он остановился перед номером 705 и начал открывать дверь ключом. Иногда у него бывали проблемы с замками. Но сегодня, к счастью, дверь открылась сразу.

Он чувствовал себя как во сне, когда они вместе пересекли комнату, и Элиз опустилась на кровать. Сидя на ней, она по-настоящему заплакала. Вцепившись в подушку под аккуратно сложенным покрывалом, она подтащила ее к животу. Он стоял над ней, абсолютно беспомощный, а она плакала, словно малое дитя.

Внезапно она подняла голову и, застонав, произнесла:

– Меня сейчас стошнит.

Лэрри приподнял ее за плечи и помог встать. Они подошли к раковине как раз вовремя, и он держал ее голову, пока ее рвало. В перерывах между позывами она стонала. Потом Элиз кричала: «Ой, не смотрите!» – но ей было так плохо, что он не мог ее оставить. Через некоторое время ей стало лучше, и он, повернув ее так, чтобы она не видела зеркала, заботливо обтирал ее лицо влажным полотенцем. Потом он налил стакан воды и дал ей. Она прополоскала рот и почистила зубы зубной щеткой, бесплатно предоставленной отелем.

– Принесите мне, пожалуйста, мою сумочку, – попросила она.

Он стоял в дверях ванной комнаты, пока она приводила в порядок свое лицо. Она искусно нанесла губную помаду и подвела глаза, а затем подчеркнула румянами линию скул. Покончив с этим, она взглянула в зеркало и увидела там его отражение. В этот момент она впервые по-настоящему посмотрела на него. Ничего не сказав, она прошла мимо него в спальню. Он последовал за ней.

– Надеюсь, вам лучше, – проговорил он, ощущая неуверенность.

– Да нет, мне не лучше. Но я вам благодарна. Я несчастна и растеряна.

– О, не говорите так. Я сам ирландец, у меня пять сестер. Когда они напиваются, их тоже рвет. – На самом деле он был единственным ребенком и умел импровизировать.

Элиз отвернулась.

– Ну, тогда мне повезло, что я встретила вас, хотя все было так ужасно.

– Ну что вы. – Она взглянула на него и, к своему удивлению, не обнаружила на его удлиненном интеллигентном лице ни следа сарказма. Ее глаза наполнились слезами, и она вновь отвернулась.

– Я возьму свои вещи, – сказала она, направляясь к кровати, где лежали ее шарф и жакет. Она взяла их и, повернувшись, увидела, что он стоит рядом с ней. Он обнял ее и прижался к ее лицу щекой, гладкой и горячей. Затем он взял ее лицо в свои ладони и нежно поцеловал в губы. Губы у него были тоже гладкие, и он просто прижимал их слегка к ее губам. Это длилось так долго, что Элиз начала дрожать.

Неожиданно он отпустил ее и отвернулся.

– Я в растерянности, – сказал он, и она поняла, что это правда. – Извините, я не хотел.

За двадцать лет совместной жизни Элиз ни разу не изменила Биллу. Она была не так воспитана, к тому же достаточно умна, чтобы не доверять мужчинам, которые увивались вокруг нее. Этот человек был почти в два раза моложе ее, и она ничего не знала о его прошлом. Манжеты его рубашки были обтрепаны, волосы пострижены плохо. И все же она ответила на его чувство. Если он не обнимет ее, она умрет. Ей нужно было, чтобы кто-нибудь обнял ее. Все остальное не имело значения.

Лэрри не совсем понимал, что с ним происходит. Элиз была рядом, потом поцеловала его, и вот они уже в постели в объятиях друг друга, и ее прелестное лицо прижимается к его лицу, а ее красивое тело прижимается к его телу. Должно быть, она уже ощущала его эрекцию своим бедром. Он все обнимал ее, а она начала нежно гладить его лицо. Кончики ее пальцев были холодные, она провела ими по его волосам так, что он не смог подавить стон наслаждения. Элиз была прекрасна, и она ласкала его. Он не знал, чего она хочет, но еще крепче обнял ее, и теперь застонала она. «Это я заставил ее сделать это», – подумал Лэрри, и чувство собственной власти пронзило его. Однако он не пошевелился.

Элиз блаженствовала в тесном кольце его рук. Ей уже много лет не было так хорошо. Она ни о чем не думала, да и не собиралась этого делать. Она провела рукой по его груди, а затем по бедру. Элиз чувствовала, что она желанна, и ей хотелось расплакаться от благодарности. Нет, этого делать не нужно. Она начала расстегивать его рубашку.

– Пожалуйста, – вот и все, что она смогла сказать.

– Конечно, – ответил Лэрри и, сев на кровати, освободился от одежды несколькими изящными движениями. На минуту ее охватили робость и испуг, когда он повернулся к ней и начал осторожно раздевать. Элиз отвернула от него лицо, а затем почувствовала, что он лег рядом с ней и повернул ее лицо к себе.

– Ты так прекрасна, – прошептал он.

Лэрри стал целовать ее лицо короткими сухими поцелуями, выражавшими безграничную нежность. Ее поразила эта нежность, она уже так давно не испытывала ничего подобного и уж тем более не ожидала этого сейчас. Она совершенно растерялась, когда он стал целовать ее грудь. О, этого так давно не было. Какое великолепное ощущение.

– Можно? – спросил он чуть охрипшим голосом. Ее поразил этот вопрос, она не привыкла, чтобы спрашивали ее разрешения, и ей доставило удовольствие произнести короткое «да».

Он тут же овладел ею. Движения его были медленны, совсем не так, как у Билла. Она забыла, совершенно забыла эти ощущения. О, какое удовольствие, какая легкость! Она чувствовала его гладкое, крепкое, пахнущее молодостью тело, которое держало ее в напряжении, но не было никакой боли, одно сплошное блаженство. Всем своим телом она ощущала ненасытное желание, более сильное, чем когда-либо прежде, все другие чувства ее полностью покинули. Все, что осталось, это удовольствие, страсть их прижатых друг к другу тел.

– Кто же ты? – спросила она. Он смотрел сверху на ее лицо, а затем наклонился, чтобы поцеловать, – опять эти горячие, сухие, сладкие поцелуи. – Кто ты? – спросила она вновь, почти обезумев от удовольствия.

– Я мужчина, который хочет доставить тебе такое наслаждение, которого ты еще не испытывала, – ответил он, крепко обнимая ее.

4 ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ СИНТИИ СВОНН

Первое, что услышала Анни, войдя в свою квартиру, был журчащий голос Сильви и веселый и нежный голос Эрнесты. Анни замерла на минуту, вбирая в себя эти звуки, она знала, что они скоро станут ее счастливыми воспоминаниями. Потом она с шумом захлопнула входную дверь и, пытаясь стряхнуть грусть, весело крикнула, не испытывая, однако, никакого веселья:

– Эй, дамы! Догадайтесь, кто пришел.

– Мам-пап, – закричала Сильви и вприпрыжку примчалась из кухни. Яркая салфетка все еще была завязана у нее вокруг шеи.

– Мам-пап, Эрнеста сделала мне гренки с сыром и позволила мне самой приготовить суп из помидоров, и я не обожглась, потому что я хорошая повариха.

Круглое лицо Сильви светилось радостью, ее глаза были широко открыты. В пять лет такое личико было бы забавным и привлекательным, но у шестнадцатилетней девушки оно выглядело странным. В который раз Анни напоминала себе, что у дочери-подростка, страдавшей синдромом Дауна, психика пятилетнего ребенка.

– Иди-ка сюда, Сильви. Доешь свой завтрак. Будь хорошей девочкой, – позвала Эрнеста.

Анни поцеловала Сильви и погладила ее по щеке.

– Иди, милая. Я тоже приду через минутку. – Анни стояла и смотрела, как Сильви поскакала назад к Эрнесте.

Пройдя через гостиную к застекленной оранжерее, где находилась ее небольшая, но тщательно оберегаемая коллекция карликовых японских деревьев, Анни села на мягкую старинную кушетку и, скинув мокрые грязные туфли, глубоко вздохнула. Она ужасно, ужасно устала. Она понятия не имела, как справится со всеми своими делами. Прощание и похороны, а также Стюарт Свони лишили ее всякой энергии, а ей еще надо было достать свою одежду, чтобы Эрнеста уложила ее для завтрашней поездки в Бостон. Кроме того, надо упаковать вещи Сильви.

Анни закрыла глаза и подумала, что хорошо бы вот сейчас уснуть. Она надеялась, что, может быть, в Бостоне все будет хорошо, может быть, там все наладится. Потом, вздохнув, встала и пошла к Сильви.

Немного позже Анни, помечавшая коробки с одеждой, услышала, как привратник положил почту на коврик снаружи у входной двери. Обычный набор. Счет от Бергдорфс, открытка от Алекса из Кембриджа, полдюжины каталогов. И письмо.

Анни сразу все поняла. Марка с видом на старый Гринвич. Чувствуя дурноту, она рассматривала тяжелое письмо, на котором прекрасным почерком был написан обратный адрес: Миссис Джилберт Гриффин.

Анни не хотелось открывать письмо. Она знала, что его содержимое произведет на нее тяжелое впечатление. Кое-как добравшись до своей спальни, она вытянулась неподвижно на кровати, а письмо лежало у нее на коленях. В ту минуту, когда она вскрывала конверт, кот Пэнгор прыгнул к ней и просунул мордочку ей под подбородок. Обычно ей это было приятно, но теперь только отвлекало. Развернув лист бумаги, она прочла: «Дорогая Анни!

Прости, что заставляю тебя выслушивать все, что мне просто необходимо сказать. Мне страшно умирать, не рассказав единственному человеку, который меня любит, о причине моей смерти.

Прежде всего я хочу заверить тебя, что все – абсолютно все – произошло по моей вине. Мой отец возражал против моего брака, но я не слушала его. Мои юристы не хотели, чтобы я подписывала доверенность, но я подписала. И не надо мне было позволять ему снимать Карлу с респиратора. Все это дело моих рук, моя вина.

Видишь ли, я никогда не чувствовала, что я что-то значу для своей семьи. Любимцем всегда был Стюарт. Я была хорошей девочкой, примерно вела себя в школе, но училась не так хорошо, как ты. Никто никогда не обращал на меня особого внимания. Потом я стала хорошенькой, а потом появился Джил.

Джил не всегда был таким, как сейчас. Когда мы только встретились, он был красивым и целеустремленным, но не жестким. Он обладал энергией, которой невозможно было противостоять. И он любил меня. Конечно, я иногда думала, что он любит мои деньги и связи, а также свой «ягуар» больше, чем меня, но никогда в это до конца не верила.

Отцу не хотелось брать его в свою фирму, но он все-таки сделал это. Мы дали ему возможность начать работать. Без семейства Своннов не было бы Джила Гриффина, но, может быть, тут я не права. Люди вроде Джила всегда найдут покровителей.

Сначала все было идеально, Джил любил меня, ни о чем большем я никогда не мечтала. Но вот как-то однажды я случайно поцарапала его «ягуар», когда ездила за покупками в город. Когда он это обнаружил, то пришел в ярость. Он молча ударил меня, а когда я упала, он стоял надо мной и вопил, что я испортила его машину.

После рождения Карлы дела пошли еще хуже. Беременная я очень не нравилась Джилу. Это меня сильно ранило и расстраивало, но я действительно стала такой толстой и бесформенной, что решила просто ждать, пока рожу. Но и после родов Джил не стал ближе ко мне. С самого начала он избегал Карлу. Некоторые мужчины просто не любят младенцев, думала я. Мне, наверное, надо было вести себя как-то иначе, что-то предпринять, но я не знала что. Поэтому я вообще ничего не делала. Это так похоже на меня.

Когда Карле было три года, я вновь забеременела. Сначала я боялась говорить Джилу, но в конце концов все-таки сказала. Он просто взбесился. Он сильно ударил меня по лицу. Не один раз, а несколько. Ну а потом мы просто пытались делать вид, что ничего особенного не произошло.

После этого случая он стал ко мне относиться так хорошо, как никогда прежде. Я и представить себе не могла, что возможно такое обращение со стороны мужчины. Поэтому когда месяц спустя он попросил меня сделать аборт, я была потрясена. У меня уже был срок три с половиной месяца, и я хотела ребенка. Я не знала, что он не хочет больше детей, и воспротивилась. Он и умолял меня, и угрожал, и вновь умолял, он был непреклонен. В конце концов я сдалась. Никто ничего не узнал. Мы просто сказали, что у меня был выкидыш.

После этого он меня частенько избивал. Но вот что самое странное: я не уходила от него и никому не жаловалась. Мне было слишком стыдно. И вновь виновата я, потому что, когда он приходил и извинялся, мы мирились. В таких случаях он объяснял, что просто был сильно пьян, или же что слишком устал от работы в фирме, или же что сказалось напряжение в семье. И каждый раз я ему верила. Как, бывало, говорила моя дочь: то было тогда, а сейчас совсем иное. И я так тоже говорила.

А когда Джила сделали нашим партнером, я стала надеяться, что все наконец наладится.

Но я ошиблась. Став совладельцем фирмы, он перешел все границы приличия. Сначала он распоряжался только моими деньгами, затем большей частью капитала моей семьи, но этого ему было мало. Он занялся принудительным выкупом чужой собственности в крупных размерах, а чтобы финансировать эти операции, стал заключать сомнительные сделки. Мой отец и брат, как могли, противостояли ему. Но сила денег была так велика, что Джил сумел настроить против моего отца других партнеров. Самое худшее произошло тогда, когда мой отец попросил меня голосовать со всей семьей, но и тут я предала его.

Отца мое решение совершенно подкосило. Оно было для него последней каплей. После этого Стюарт перестал со мной разговаривать.

Остальное, я полагаю, тебе известно: Джил стал президентом и три года спустя продал фирму «Федерейтид Фандз», после чего она получила название «Федерейтид Фандз Дуглас Уиттер». О Своннах речи уже не шло. Но прежде чем это случилось, он пришел ко мне и попросил подписать доверенность. Когда я отказалась доверить ему все мои акции и ценные бумаги, он сделал мою жизнь просто невыносимой. Но Джил был для меня всем. И я вновь выбрала его.

Потом мы пережили коматозное состояние Карлы. Мне опять надо было делать выбор. И, как и прежде, против всех своих инстинктов, я выбрала его.

А когда он завладел всем – именем моей семьи, моими деньгами, моими связями, моими детьми, – тогда он в открытую затеял отвратительную интрижку с той женщиной из Бирмингема. Об этом писали даже деловые журналы, а уж все подробности мне сообщали мои «друзья». Я умоляла Джила не оставлять меня, но он, конечно, ушел.

Возможно, тебе покажется, что смерть ребенка и предательство мужа недостаточные основания для самоубийства, но я не смогу больше вынести ни одного дня. Нам дается только одна жизнь, и свою я бесповоротно погубила. Глупая и слабая до конца, терпеть эту боль у меня больше нет сил.

Я ЕГО ВЫБРАЛА САМА, АННИ. Я БЫЛА ЭГОИСТКОЙ И ГЛУПОЙ И ДОЛЖНА ЗАПЛАТИТЬ ЗА СВОЮ ОШИБКУ. Ради него я убила своего ребенка, разорила своего отца, я отдала ему всю себя, и теперь у меня ничего не осталось. Слишком ужасно продолжать все это. Боже, смилуйся надо мной. Простите».

На этом письмо кончалось. Синтия его даже не подписала.

– О Боже, – произнесла Анни вслух.

Она опустила голову на грудь, руки ее были холодны и дрожали, а вместе с ними дрожало и письмо в руках. Она подошла к окну и посмотрела на серые бархатные облака в темнеющем небе. У нее внезапно закружилась голова, она почувствовала тошноту и на какое-то мгновение даже испугалась, что ее вырвет.

Джил был настоящим чудовищем. Из этого письма она узнала все его грязные маленькие секреты. Он убил Синтию. День за днем, теперь Анни это знала, Джил убивал Синтию.

За все годы их дружбы Синтия ни разу и словом не обмолвилась о своих отношениях с Джилом. Анни и вообразить себе ничего такого не могла.

Затем она стала думать о телефонном звонке Джила. Он обманул и использовал ее точно так же, как Синтию. Она помогла ему уже тем, что пригласила людей и придала похоронам приличный вид. Она поймалась как дурочка, а ведь хотела только одного – сделать для Синтии последнее доброе дело.

Анни почувствовала, что не в состоянии одна переживать грубую жестокость Джила. Ей просто необходимо показать кому-нибудь это письмо. Хватит секретов, к черту, думала она. Ее вновь охватила дурнота, и стало холодно. Как одинока была Синтия. У Анни сжало грудь от боли. Это было невыносимо.

«Мы – поколение мазохистов, – размышляла она. – Бренди, Синтия, я, Элиз. Жалкая кучка неудачниц. – Внезапно ее охватил гнев. – Мне надоело все, – сказала она себе, – надоело быть леди, надоело быть матерью, надоело быть хорошей девочкой. Глупой, пассивной. Пора с этим покончить.

Я могла бы задушить Джила своими собственными руками, – думала она в бешенстве. – Он лишил Синтию всего: ребенка, состояния, семьи, достоинства. Он погубил ее и опозорил. Позор и убил ее. Точнее, ее убил Джил.

А судьба Бренды. Морти обхитрил ее, опозорил, а она все стерпела. Она помогла ему создать свое дело, а после он ее вышвырнул, лишил причитающейся ей доли. Бренда даже не в состоянии вовремя выплачивать взносы за кооперативную квартиру, и соседи настойчиво требуют от нее уплаты долга. Какое унижение! Морти каждый месяц задерживает выплату алиментов, и она должна вымаливать то, что причитается ей по праву и по закону.

И даже Элиз, которая выглядит такой холодной, уверенной, неуязвимой. Сколько же она натерпелась от этого ничтожества Билла Атчинсона. Он оскорбляет Элиз своими бесконечными любовными историями, и все сходит ему с рук. Все в Гринвиче знают, что он не пропускает ни одной секретарши, ни одной горничной. Элиз красивая, талантливая женщина, но Биллу до этого и дела нет. Как и Бренда, Элиз рада подбирать любые крошки, которые бросает ей муж.

Но разве только они несчастны, – подумала Анни. – Давай-ка будем честными. Аарон оставил тебя и твою дочь, предоставив одной заботиться о Сильви, будто его обязанности по отношению к ребенку потеряли силу, как только он выехал из дома. Хорошо, пусть он не так плох, как другие, пусть он не монстр, не развратник, он не убил тебя, но он плохо поступил с тобой. Согласись с этим. Он говорил, что любит тебя, но ушел, когда стало трудно».

Анни необходимо было с кем-то поговорить, поделиться своими мыслями об этом ужасном письме. Кому же она может позвонить? Она подумала о Бренде. Она была хорошим другом, человеком большой души, но иногда как бы немного бесчувственной. Ладно, Бренда так Бренда.

У Бренды телефон не отвечал, и следующий звонок Анни сделала Элиз. Анни знала, что у Элиз утонченная, чувствительная натура, но в ней нет той сердечности, которой обладала Бренда.

У Элиз тоже никто не брал трубку. Анни почувствовала, что ее гнев сменяется печалью. В сущности, в ее жизни был только один человек, сочетавший в себе все черты, которые она хотела бы видеть у друга, – это был ее сын Крис. Несмотря на его сердечность и доброту, она не хотела взваливать на него все это. Но человек не в состоянии пережить такое в одиночку, подумала Анни, и Синтия тому пример.

5 БРЕНДА НЕ РАССТРОЕНА

После траурной церемонии Бренда рассталась с Анни и Элиз и пошла по Мэдисон-авеню в сторону жилых кварталов. Она, конечо, могла взять такси, но предпочла идти пешком. Только сейчас она почувствовала, что хочет есть. Еще не было и полудня, но она уже умирала от голода. Порывшись в сумочке, Бренда нашла пол-плитки шоколада и тут же ее съела, но голод не прошел. Слава Богу, недалеко была пирожковая «Гринбергз». Но она оказалась закрыта.

Ну ладно, она найдет что-нибудь еще. Сегодня ей нечего делать, а встала она в семь утра, поэтому неплохо бы не торопясь перекусить. Сейчас ей не хотелось соблюдать всякие там диеты. Не то чтобы она расстроилась из-за Синтии Гриффин, вовсе нет. Эта женщина была холодной сукой, и она получила все, что заслужила. Бренда помнила, как ее Тони, одного из всего класса, не пригласили на день рождения к Карле Гриффин. Ничто так не обижает людей, как боль, причиненная их детям. Это было в том году, когда они переехали в Гринвич, а в следующем году они оттуда уже уехали. За все это время только Анни и отнеслась к ним по-человечески, но Анни всегда ко всем хорошо относится. В то время она и Аарон боролись за медаль «Подвижник месяца».

«Кому нужна была вся эта ерунда с Гринвичем и населяющими его белыми англосаксонскими протестантами?» – размышляла Бренда. Гольфом или еще чем-нибудь в этом роде Бренда не увлекалась, и, уж конечно, они переехали не ради Тони или Анжелы, хотя ее муж так и говорил. На самом деле это было сделано ради самого Морти, как и все остальное.

– Для тебя, малышка, – говорил он и дарил ей норковую шубу, драгоценности или новое платье (всегда на размер меньше, как будто это заставило бы ее похудеть). Сначала все было для нее: и дом в Гринвиче, и двухэтажная квартира, и картины, и яхта. Начхать она на все это хотела.

Ей потребовалось много времени, чтобы понять, что за всем этим стоит. Слишком много времени. Год за годом он морочил ей голову. Это вранье не прекращалось никогда. Морти кого угодно мог одурачить, по крайней мере, на какое-то время. А сейчас он стал Морти Кушманом, Неистовым Морти, его лицо не сходит с афиш и постоянно мелькает в телевизионной рекламе. Самая успешная в мире, быстро растущая розничная торговля, две сотни магазинов по всей стране, торгующих товарами с именным знаком ниже их номинальной стоимости.

Теперь он владеет двухэтажной квартирой на Парк-авеню, яхтой, картинами, всем этим барахлом. Он всегда доказывал, что у него мало денег, что он выходит за рамки бюджета. Но сам же и был этому виной. «Бум и банкротство» старины Морти. Был ли он богат или же беден? Был ли его чек обеспечен деньгами или нет? Кто знает? Она не могла запомнить, сколько раз запаздывала с выплатой взносов за кооператив по его вине. Она не могла смотреть своим соседям в глаза. А чеки, возвращенные банком в школу, где учился Тони, из-за отсутствия наличных денег на счету плательщика. Ей это все осточертело. Когда они разводились, Морти ныл что-то такое о детях, движении наличности и закладных, и она успокоилась только тогда, когда он купил ей плохонькую квартирку на углу Пятой и Девяносто шестой улиц, стал платить за обучение детей в школе и выплачивать кое-какие алименты. Ее обвели вокруг пальца как идиотку. Даже такая смазливая дурочка, как Роксана Пулитцер, нажила кучу долларов на своем разводе, а она, Бренда Морелли Кушман, осталась ни с чем. Морти, этот дешевый потаскун, неплохо поработал.

Бренда купила себе пакетик миланских пирожков «Пеперидж Фарм» в дорогом корейском заведении на Сорок восьмой улице, а затем направилась к Восемьдесят шестой. Она поест в «Соммерхаус», если он уже открылся. Это место, куда приходят пообедать всякие леди, но зато там всегда подают отличных цыплят с виноградом, приправленных кэрри, и такой крем-брюле, что пальчики оближешь. Может быть, она возьмет что-нибудь для своей дочки Анжелы, если примут ее карточки.

Когда она добралась до ресторана, он как раз открывался, и это ее приятно взволновало. После ее просьбы найти ей место тоненькая особа за служебным столиком вскинула брови.

– Вы одна? – спросила она.

– Да, но ем за двоих, – резко ответила Бренда.

Из вредности служащая посадила ее в самый конец зала, около подсобного столика официантов, хотя зал был абсолютно пуст. И все потому, что она была одна. Толстая одинокая женщина средних лет Бренда чувствовала себя слишком усталой, чтобы поднимать шум.

Иногда она совершенно теряла присутствие духа, как было, когда она разводилась. Ей надо было не отступать. Господи, да не любит она Морти. Она и вспомнить не могла, когда испытывала к нему это чувство. Но ей надо было не отступать и добиваться более выгодных материальных условий. Проклятый юрист Лео Джилман обманул ее, притворился другом семьи. А представлял ее маленький Барри Марлоу, потому что Морти за все заплатил. Оба юриста были в сговоре. Иначе просто быть не могло.

И дело совсем не в деньгах. Они ее никогда не волновали. Она была дочерью Винни Морелли и росла, ни в чем не нуждаясь. Но, как дочь Винни Морелли, она не любила, чтобы из нее делали дурочку, и особенно злило то, что Морти все еще имеет над ней власть. Если он задерживал выплату алиментов, ей, и Тони, и Анжеле приходилось нелегко. Морти был подлецом, по крайней мере по отношению к ней и ее детям.

Трудно даже представить его с этой светской блондинистой штучкой Шелби Симингтон. Сейчас она открывает художественную галерею. О ней пишут журналы. Южная Мери Бун. Тащит Морти за собой в общество. Стоит взять любой экземпляр «Пост» или «Ньюс», как обязательно увидишь их снимки в колонках светской хроники. Она покачала головой. Сколько он платит газетчикам? Да уж во всяком случае больше того, что посылает ей. Можно ручаться, что эти чеки не возвращаются банком из-за отсутствия денег на счету плательщика.

«Да, – подумала она, – Морти следует наказать. Но кто это сделает? Отец умер. Брат, неудавшийся комический актер, в Лос-Анджелесе. Что же делать? Подать на Морти в суд? Ерунда. Может, следует обратиться к двоюродному брату Нунцио. Боже, я не видела его целую вечность. Чем он занимается сейчас? Все еще занят в обувном деле? Или нет, в строительном». Она представила Морти, замурованного в одну из опор брукнеровской скоростной автомагистрали, и улыбнулась. Отец как-то сказал, что ее строительство никак не закончат, потому что нужно ставить все новые и новые опоры. Потом можно устроить представление на сцене, посвященное памяти Морти. Она вновь улыбнулась.

Вообще, Морти обожал тратить деньги на всякую показуху: необыкновенные яхты, новейшие автомобили, костюмы от Бижана, причем в этом магазине они были о себе такого мнения, что иначе как по предварительной записи в него невозможно было попасть. Ну а вот нижнее белье он покупал где-нибудь неподалеку, в магазинчике типа «Джоб Лот». Собственно, белье и навело ее на мысль, что он начал изменять ей: он купил шелковые трусы от Сулки. Когда они переехали в двухэтажную квартиру, он вызвал их знакомого дизайнера Дуарто для отделки общей комнаты, библиотеки, столовой и гостиной, но до спален дело так и не дошло.

– Знаешь, – сказал он, – их ведь никто, кроме нас, не видит. Ей-то было, в общем, наплевать. Она терпеть не могла все эти розы и прочую ерунду в английском стиле. В конце концов, кого они обманывали? Уж конечно, не Дуарто, который знал, какой у них вкус. Он осмотрел их прежнее жилище и сделал вид, что ему чуть плохо не стало. Отдышавшись, спросил со своим очаровательным акцентом:

– И сто зе вы здесь делаете, миссис Кушман?

– Как что? – переспросила она. Вообще-то он был мировой парень, если не обращать внимания на его великосветские замашки. Когда они оставались вдвоем, то иногда закусывали вместе и постепенно стали большими друзьями. Он с облегчением узнал, что Бренда не стремится получить его работу в кредит. («Они всегда хотят кледит, знаес ли. Они говолят, сто сами мне помогали. Как будто они могут выблать нузный оттенок. Ха-ха!») Ему нравилось, что она не требует от него протекции в высшем свете. («Сто-то мне не велится, что ты и Анна Басс мозете сблизиться»). Он заставлял ее смеяться, а она его, а из Морти он выколачивал денежки, но так он поступал со всеми клиентами.

Когда-то Дуарто был просто бедным кубинским парнишкой, выбившимся в люди благодаря тому, что стал любовником своего босса, но теперь он всем говорил, что он испанец из Барселоны и что Гауди его кузен. Бренда обещала никому не рассказывать его секрет.

– Они не знают, сто значит у нас слово «гауди», – смеялся он, смешно выговаривая слова. Конечно, сейчас Даурто был очень известным человеком. Его стиль (Бренда считала его вычурным) – это избыточная роскошь. Он любил все задрапировывать тысячами ярдов струящейся ткани, создавая при этом эффект «тысячи и одной ночи» в несколько обновленном варианте, и стильные иллюстрированные журналы по дизайну жилищ называли его Султаном Шелка.

Но действительно сблизились они в последние полгода. Любовник Дуарто, Ричард, заболел. Когда Дуарто рассказывал об этом Бренде, он был совершенно расстроен и рыдал в ее объятиях как дитя. Теперь каждый день Бренда отправлялась в больницу «Линокс Хилл» проведать Ричарда и приносила с собой что-нибудь приготовленное ею, а чаще купленное в магазине. Она играла с ним в карты, читала ему газетную светскую хронику, кормила его. Она замечала, как он слабеет, как тяжело ему было уже говорить и даже следить за ней глазами, и она также видела мучения и растерянность Дуарто.

Сейчас ей не хватало Дуарто, ей нужна была его поддержка. Похороны были ужасные. «Да начхать я хотела на эту Синтию, – сказала она себе яростно. – Когда-то наши мужья вместе занимались бизнесом. Синтия приглашала нас в Гринвич, потому что Джил заставлял ее это делать. Она меня считала вульгарной, а я ее скучной и неестественной. И обе мы были правы».

Бренда наконец сосредоточилась на меню. Подошел официант с корзиной, в которой, Бренда это знала, были крошечные горячие печенья и земляничное масло, прославившее этот ресторан. Она приподняла сложенную салфетку, накрывавшую корзину. Два одиноких печенья катались по ее дну.

– Эй, а где же остальные малышки? – спросила она официанта. – Принесите-ка мне всю семейку. Потом я возьму салат из курицы с соусом кэрри, салат из моркови с изюмом, а на десерт крем-брюле.

– Не хотите ли другие фирменные блюда?

– Нет, спасибо.

Он взглянул на нее, раздраженный тем, что его игра не удалась, – просто еще один безработный актер был в плохом настроении. Ну а она-то не была в плохом настроении. Она себе не может этого позволить. Похороны ее не расстроили. Ее вообще ничто не расстраивает. Она съест свой ленч, потом пройдется до кондитерской «Сладкое на десерт», купит несколько эклеров и будет дома как раз к приходу Анжелы.

На ужин у них будет салат, ну а завтра она за собой проследит. Она знала, что ей не следует столько есть и что после она пожалеет об этом. Но в этот момент Бренда просто умирала от голода. Но не была расстроена.

Выйдя из лифта на своем этаже и на ходу роясь в сумочке в поисках ключей, Бренда, ловко удерживая коробку из кондитерской, чуть было не наступила на соседскую газету «Таймс», которую почтальон по ошибке бросил у ее двери. Она посмотрела вниз на газету, распахнула дверь своей квартиры и ногой зашвырнула ее к себе домой, а затем закрыла за собой дверь. Черт с ней, сказала она про себя. Никогда не нравилась ей эта штучка, председательша их кооператива, во все-то она лезет.

Сделала она это из вредности, потому что «Таймс» ее не интересовала. Слишком скучная это была газета и слишком объемистая. «Таймс» всегда мялась и рвалась, когда она пыталась ее просмотреть. В глубине души она предпочитала «Пост». Тайное удовольствие.

Бренда прошла на кухню и положила коробку с пирожными в холодильник, лизнув при этом шоколад на одной эклере. Она вернулась в гостиную, сбросила туфли и неловко опустилась на низкую софу. Взяв газету, начала перелистывать страницы не читая.

И вдруг она увидела рекламное объявление, извещающее о приеме на страхование всего ассортимента товаров Неистового Морти.

Бренда не могла поверить своим глазам! Руки ее так дрoжали, что раскрытые перед ней большие страницы «Нью-Йорк Таймс» вибрировали. Она чуть не пропустила эту рекламу, занимающую целую страницу. Сколько же она стоила? Это было совершенно в духе Морти: если надо пустить пыль в глаза, трать большие деньги. Но за это, возможно, ему и не пришлось платить. Бренда, женщина проницательная и обладающая здравым смыслом, знала, что не имеет ни малейшего представления о законах большого бизнеса. Но ведь то же самое можно сказать и о Морти, который сейчас на гребне везения. Она начала более внимательно изучать страницу.

Ассортимент был огромный, а страховщиком выступала фирма «Федерейтид Фандз Дуглас Уиттер». Это была фирма Джила Гриффина, она это знала. «Теперь, когда Морти со мной развелся и откупился от меня небольшой суммой и этой жалкой квартиркой, он выходит в люди. Я передала ему свои акции, когда он начал кричать о своей нищете и жаловаться на то, что заёмы и закладные его живьем сожрут. Хорошенькое дельце. Какие-то чужие люди сейчас наживаются, а я сижу на своей толстой заднице и только и жду чеков с крошечными суммами, да еще боюсь, как бы банк их не вернул из-за отсутствия денег на счету плательщика!»

Бренда встала и, даже не заперев за собой дверь, побежала в газетный киоск на углу. Там она купила «Уолл-стрит Джорнэл». Вернувшись домой, она начала внимательно, страница за страницей, просматривать журнал. И наконец, на странице девять, она нашла нужную статью.

В этой статье цены на товары, которые предлагал Морти, рассматривались как событие, по значимости сравнимое со вторым пришествием. То, что частное лицо, торговец в розницу, смог так быстро преуспеть, предлагая потребителю нужные ему товары по доступным ценам, рассматривалось как чудо современного бизнеса. «Его потрясающий метод позволил ему покупать по низким ценам и продавать по чуть более высоким, но главное его достижение заключается в том, что он фактически тратил ради клиентов свои собственные средства, что позволило ему добиться, с одной стороны, размаха, а с другой, создать свой собственный устойчивый покупательский рынок. Его замечательные рекламные ролики о Неистовом Морти, созданные рекламной фирмой «Парадиз-Лоэст Эдвертайзинг», превратили его самого и его магазины в американское чудо». Потрясающий метод? Да о Морти ли пишет журнал? Какая чушь! Да, он умел торговать, тут она должна отдать ему должное, но вообще-то он ни черта в бизнесе не понимал. Что это за фотография? Она посмотрела на имя, указанное под ней. Какой-то Аза Юэлл.

«Ну уж рассказала бы я старичку Азе, как Морти добивался таких низких цен до того, как у него появился этот новый метод». В течение многих лет Морти продавал телевизоры, стерео– и видеоаппаратуру прямо «с колес» грузовиков ее отца. Она была у него бухгалтером, поэтому уж она-то знает. «Тратил свои собственные средства», моя лапочка. Да он просто отмывал деньги. Что бы на это сказал Аза Юэлл?

Бренда вновь стала читать статью. «Развитие потребовало инвентарного контроля над товарной массой и высокотехнологичного анализа рынка, чему способствовало применение самого передового рассчетно-кассового оборудования, которое когда-либо устанавливалось у нас в стране». Это они что, пишут о провалившейся затее Морти с компьютерными кассовыми аппаратами? Тогда они не знают, как это было на самом деле. Она пожала плечами. Да что удивляться? Бренда всегда подозревала, что вся эта болтовня о большом бизнесе просто надувательство.

Но теперь надули ее. Возможно, Морти всего-навсего обманщик, но он сумел обвести вокруг пальца «Уолл-стрит Джорнэл» и «Федерейтид Фандз Дуглас Уиттер». А также Бренду. Во время развода Морти наверняка уже знал, что его компания собирается вырваться на лидирующие позиции, теперь Бренда это поняла. Ничего удивительного, что он так торопился все оформить. А она-то думала, что он заботится об устройстве ее материального положения. Чушь собачья.

«Ты черт-те на кого похожа, – подумала Бренда, посмотрев на свой толстый живот и на руки, испачканные типографской краской. Слезы навернулись ей на глаза, и она заплакала. – Я уродина. Мне сорок один год, я толстая и глупая. Мои руки в ужасном состоянии. Морти обманул меня, – повторяла она. Боже, какая же я кретинка!» Она забыла уже, когда в последний раз плакала.

Через некоторое время она успокоилась и вытерла лицо руками, размазав при этом краску вокруг глаз. Ну ладно, а что теперь? Она подумала было позвонить в «Нью-Йорк Таймс» и этому глупому Азе Юэллу в «Джорнэл», но заранее знала, что из этого ничего не выйдет. Чего ей действительно хотелось, так это позвонить одному из старых друзей своего отца и попросить его, чтобы он ноги переломал этому Морти. Она представила его на больничной койке, с ногами в гипсе на подвесе, и эта мысль показалась ей очень привлекательной. Но нет. От этого ей не станет легче платить за квартиру. Можно и вообще все забыть и попытаться опять найти работу бухгалтера. Ага, сказала она себе, и получать за это четыре доллара двадцать пять центов в час. Господи, да сейчас все компьютеризировано. Ну а если все же Морти проучить, ее-то вряд ли смогут арестовать. Но тогда Морти будет свободен от всяких обязательств перед нею. А, к черту.

Это было просто невыносимо – терпеть такое унижение. Предками Бренды со стороны отца был целый клан сицилийцев, для которых вендетта являлась образом жизни. Мать ее была еврейкой из среднего класса, она стыдилась своих родственников-гангстеров. Семье Бренды вообще-то было что скрывать. Даже сейчас, после смерти ее отца, главаря гангстеров, Бренда никогда бы не осмелилась обратиться к правосудию.

Она подняла телефонную трубку и набрала номер своего брата Нейла в Лос-Анджелесе, но там было занято. Она позвонила Анни, но у нее никто не отвечал. Потом попыталась дозвониться до Дуарто, но попала на его секретаря. Оставив все попытки переговорить с кем-нибудь, Бренда пошла на кухню, достала коробку с эклерами и съела все до единого.

6 ГРИНВИЧСКОЕ ВРЕМЯ

На следующее утро Элиз почувствовала ужасную колющую боль в левом виске, как раз около глаза. Она не отдавала себе отчета, как прошла эта ночь. У нее было какое-то странное состояние – она не помнила, как долго не могла уснуть, сколько проспала, и не представляла, который сейчас час. Ей казалось, что она потеряла ощущение времени. Иногда, просыпаясь, она отчетливо помнила свои сны, но, где она была вчера вечером, не могла сказать. Бывали дни, когда она просыпалась с мыслью о том, что-то, что ей приснилось, произошло на самом деле. Случалось и так, что, просыпаясь, она не знала, где находится. Тогда она лежала очень тихо, охваченная ужасом, не решаясь пошевелиться или зашуметь, едва дыша, до тех пор, пока очертания окон не выплывали из тьмы и комната не становилась знакомой. В городе было не так плохо, но это место было неприятное. Здесь было гринвичское время, и эта необычность пугала ее.

Да, сейчас она знает, где она. Но вот как она сюда попала, она не помнила, и где была – тоже. Что же было, что было, что было? Ах, да. Похороны. Да, конечно, хоронили Синтию Гриффин. О Боже! Голову пронзила такая сильная боль, что на глазах выступили слезы. Слеза медленно-медленно покатилась вниз. Хотелось ее вытереть, но она знала, какую боль ей доставляет даже малейшее движение. Игла, пронзающая голову, была безжалостна. Она дышала неглубоко, осторожно, боясь менять опасную позу. Через некоторое время вплывет Чесси и поможет ей начать день.

И вдруг она все вспомнила. «Бемельманз». У Элиз вздрогнули плечи, и от этого движения голову пронзила боль. Она застонала и от боли, и от стыда, нахлынувшего на нее при этом воспоминании. О Боже!

Ее не раз узнавали и говорили комплименты эти ничтожные околокиношные репортеришки. И она всегда была любезной. Любезной, но недосягаемой, так учила ее мать. Она улыбалась, благодарила их, но никогда не давала автографов и не разрешала фотографировать. И так было до вчерашнего дня. Она вновь застонала. О Боже, о Боже! Теперь воспоминания стали яснее.

Высокий, худой, одетый в джинсы и твидовый пиджак, одежду, которую сейчас предпочитают молодые люди, точно так же, как Жерар и его друзья в начале шестидесятых годов носили исключительно черные свитера. О чем они говорили? О ее фильмах, удачных фильмах. Да, он разбирался в этом. Говорили о Трюффо, о Годаре. Ей запомнились его руки. Крупные, с длинными пальцами. Молодые, сильные руки. Когда она выпила вторую или третью рюмку «Курвуазье», он начал прощаться.

– Спасибо, – сказал он. – Я больше не буду занимать ваше время. Я всегда восхищался вами, но теперь я вас обожаю. – Это были слова из фильма «Прогулка в темноте», сказанные Пьером при прощании.

И тут она потеряла самообладание. При всех. Она громко расплакалась. О Боже! При Морисе. При его помощнике. Она была жалкой, ее поведение было постыдным.

– Пожалуйста, не оставляйте меня, я не хочу, чтобы они видели меня в таком состоянии.

Что же было потом? Они прошли через холл к скамейке в вестибюле. Потом пошли наверх. Потом… О Боже! Ей было плохо, и он ей помог. А потом?

Теперь все, что произошло в номере 705, оглушило ее, как сильный удар. К ней вернулись все образы и чувства. Его рука обнимала ее грудь, его мягкая щека прижималась к ее щеке, он наблюдал за всеми ее движениями. И это был незнакомый ей человек, намного моложе ее, почти мальчик.

Как она могла допустить такое? Наверное, это случилось из-за «Курвуазье», выпитого на пустой желудок. Она вспомнила, что молодой человек предложил отвезти ее домой, но мысль о том, что она в таком состоянии может встретить там Билла, ужаснула и унизила ее. Нет, она поедет в Гринвич. Затем мучительная поездка через вечерний город, домой, к Чесси.

Это было невыносимо. Что, если Билл… но это было немыслимо. Теперь головная боль стада адской. Ее глаз все время слезился. Если бы только выпить чего-нибудь. Эта мысль – пить в девять часов утра – привела ее в ужас. Она молила Бога, чтобы Чесси скорее пришла.

Что же ей делать? Поговорить с дядей Бобом? Но он в ней разочаруется. Разве она может сказать ему, что стала алкоголичкой? Обратиться в клинику? Она закрыла глаза при этой мысли. Двадцать восемь дней выслушивать их нытье по поводу проблем и трудностей, лгать себе самой, притворяться, что она такая же, как они, что ей скоро станет лучше, что она будет продолжать лечение и перестанет пить. Нет, из этого ничего не получится. Она не как все. Она умнее, красивее, лучше образованна. Когда она родилась, она была самым богатым младенцем в Америке. Теперь она стала пьяницей. Шлюхой.

Вновь, совершенно непроизвольно, она вспомнила чувство, возникшее от прикосновения щеки молодого человека. Слезы, на этот раз настоящие слезы, брызнули у нее из глаз. Ей было так хорошо тогда и так плохо сейчас. Ах, Боже, а не было ли у него камеры? У нее возникло страшно неприятное ощущение, когда до нее дошло, что она даже не знает его имени.

Однажды мать посоветовала ей найти себе такого мужа, который бы не соревновался с ней, а наслаждался ее славой. В свое время ей показалось, что Билл и есть такой человек. Она это сразу поняла, когда познакомилась с ним на одном вечере. Услышав его имя, она подумала, что это, должно быть, один из тех Атчинсонов, которые являются потомками самых первых поселенцев, и в их жилах, по всей вероятности, есть доля индейской крови. Старая семья, старые деньги, хотя их осталось и не так много. При первом знакомстве Билл заметил, что она смотрит на него через всю комнату. Когда он медленно направился к ней, Элиз опустила глаза и притворилась, что чрезвычайно занята разговором с женщиной маленького роста, на которой были очень крупные драгоценности.

Билл дождался, пока женщина отошла, и только тогда обратился к Элиз.

– Вы можете сделать мне одно очень большое одолжение. Вы могли бы увести меня отсюда, – сказал он с мальчишеской улыбкой.

– Да неужели? – спросила она. – И куда же я вас могу увести?

Именно его ответ все решил.

– На пруд в Центральный парк. Там у меня есть парусная шлюпка, она хранится в лодочном сарае. Меня гораздо больше привлекает перспектива плыть с вами по озеру в лунном свете, чем стоять в этой переполненной людьми комнате.

Она ничего не сказала, только засмеялась искренним смехом. Он принял этот смех за ответ, взял ее за руку и повел к выходу. Только находясь в лифте, они заговорили, сказав одновременно: «Меня зовут…», и рассмеялись этому совпадению.

– Билл Атчинсон, – представился он, – а ваше имя я знаю.

И сколько было подобных моментов. Моментов, исполненных непосредственности и детского веселья. Он был такой естественный, и это наполняло ее радостью. Она чувствовала, что живет полной жизнью, что ее увлекают самые обычные вещи: игра в теннис с друзьями, обеды в очаровательных маленьких ресторанчиках, прогулки в Виллидже, в Центральном парке, в Чайнатауне.

Он помог ей почувствовать себя обычным человеком – не наследницей или кинозвездой, а просто женщиной и женой. И все, казалось, шло отлично в течение долгого времени. Их жизнь установилась в счастливом распорядке, она впервые жила, как все нормальные люди. Они решили все денежные вопросы, и казалось, что никаких проблем больше не возникнет. Билл смирился с тем фактом, что они будут жить в домах, принадлежащих ей, и что она сама будет платить по своим счетам. Он готовился стать партнером в юридической фирме «Кромвель Рид», таким образом, он вполне был в состоянии оплачивать свои расходы и даже время от времени дарить жене изысканные подарки, которые ее всегда восхищали. Он постоянно говорил ей комплименты по поводу ее внешности, одежды, вкуса. Ему повезло с женой, он гордился ею, и эта гордость приводила ее в восторг. Казалось, она нашла для себя идеального мужа.

Элиз оказала Биллу громадную помощь в его карьере. Она предоставила ему управление своим делом, и с ее помощью ему вверили свои дела Ван Гельдеры и другие ее друзья. То, что он смог приглашать руководителей своей фирмы в ее дома и развлекать их там, нисколько не уменьшило его шансы на партнерство. Она не упрекала его, когда он возвращался домой поздно, ее восхищала его энергия, работоспособность, но в то же время ей нравилось и то, что он не одержим честолюбием. Он проводил с ней много времени, поэтому, когда он задерживался, как он говорил, на работе, она не особенно расспрашивала его.

Элиз впервые узнала, что Билл изменяет ей, когда случайно услышала, как одна из горничных в доме ее матери в Адирондаке рассказывала другой о своих отношениях с ее мужем. Она остолбенела, осознав, что они говорят о Билле, ее Билле. У него была связь с горничной. Ей стало дурно от такого унижения, она так испугалась, что даже рассказала обо всем матери. После того как мать выслушала Элиз, она усадила ее и спросила, что та собирается делать.

– Я не знаю, но оставаться с ним не могу. Он предал меня. Со служанкой, мама. Уж этого-то он мог бы не делать.

– Все правильно, моя дорогая, – подтвердила мать, – но почему же ты должна наказывать себя за то, что сделал он? В природе мужчин обманывать женщин. Так почему же ты должна отказываться от удобств своей жизни только поэтому? Насколько я себе представляю, у вас с Билли гораздо более удачный союз, чем у большинства жен и мужей. Он все еще спит с тобой, не так ли?

– Конечно, мама, поэтому-то я ничего и не подозревала.

– Ну что ж, это решает вопрос. Поезжайте в Нью-Йорк, пусть он сводит тебя в «Крайст Селлаз» на чудесный обед со стейками, а затем возвращайтесь домой, в постель. На следующий день отправляйся в ювелирный магазин «Гарри Винстонз» и купи себе такое экстравагантное украшение, которого у тебя еще не было. Да, такие вещи случаются. Радуйся, что не так все плохо. Будь благодарна. В общем-то у тебя хорошая жизнь!

Так она начала жить, мирясь с ложью. Мама такой опытный человек, думала она, пряча от себя правду так, как убирают на лето теплое одеяло. Но одеяло не хотело складываться и убираться. Билл изменял все чаще и откровеннее, это становилось все труднее не замечать. И с каждым разом женщины были все моложе.

Понемногу, день за днем, разрушалась ее упорядоченная жизнь, и постепенно от нее осталась лишь видимость. Ее окружила пустота, единственной радостью в которой был лишний стаканчик спиртного перед обедом, вино после обеда и бренди перед сном. Ах да, иногда она позволяла себе взбодриться утром, особенно если ее приглашали на ленч какие-нибудь скучные люди.

«Да, мало приятного, – думала она, – мысленно возвращаясь к настоящему. Бедная я. Бедная Синтия. И бедная Анни. А, да, и бедная Бренда. Нам всем не повезло в браке.

У Анни сложилась просто ужасная ситуация, ведь у Аарона роман с ее врачом-психиатром. Точнее, с ее бывшим психиатром, – я полагаю. – «Никогда не доверяй им», – говорила мне мама. Так я всегда и делала. А вот Анни обратилась к психиатру за помощью в вопросах брака. И та украла у нее мужа. Когда Лалли Сноу рассказала мне об этом, я ничего не стала передавать Анни. В конце концов, ведь они с Аароном уже разъехались. Но какое же это предательство. – Элиз передернуло при этой мысли. – Но Анни все же продолжает жить, не теряя достоинства.

И Бренда, толстая, покинутая, нищая, но переносит все унижения с каким-то вызовом, и это помогает ей жить».

Чесси слегка постучала в дверь, прежде чем войти. «Да, на мою долю тоже выпали унижения», – думала Элиз, а боль около глаза заставляла его слезиться, и слезы медленно катились по ее все еще прекрасному лицу.

7 ИСПЫТАНИЕ В ОТЕЛЕ «РИТЦ»

Когда такси подъезжало к отелю «Ритц Карлтон», Анни достала зеркальце и привела себя в порядок. Неприятные переживания, связанные с похоронами и перелетом в Бостон, были позади, теперь предстояло новое испытание – свидание с Аароном и выпускная церемония Алекса. Она решила, по крайней мере, на время, отвлечься от письма Синтии и своих тяжелых мыслей, вызванных им.

Анни пыталась быть спокойной, ей не хотелось печалиться или сердиться. Алекс, а не Аарон попросил, чтобы Сильви не приходила на выпускную церемонию, и, хотя это очень расстроило ее, Анни могла понять его недовольство сестрой, которая отнимала так много времени у матери и вызывала ненужное внимание к их семье. «С моей стороны глупо ожидать чего-либо другого», – думала Анни. А все же она была разочарована. Вздохнув и пожав плечами, она расплатилась с водителем и выскользнула из такси. Швейцар помог ей, и в тот момент, когда она, улыбаясь, благодарила его, кто-то подбежал к ней сзади, закрыл ей глаза ладонями и поцеловал в затылок. Она почувствовала, как у нее сильно забилось сердце, но, повернувшись, увидела, что это Крис возвышается над ней и улыбается во весь рот. На нем была надета мягкая кашемировая водолазка и хорошо сшитый твидовый костюм. Ей удалось еще раз улыбнуться.

– Мам! Ух ты, выглядишь ты просто класс! – закричал Крис. Он вновь обнял ее, и, как всегда, она почувствовала благодарность за теплоту, за открыто выражаемые чувства, что так отличало его от сдержанных отца и старшего брата.

– Ты уже видел своего брата? – спросила Анни. Она хотела поинтересоваться и Аароном, но удержалась.

– Конечно, – ответил он и быстро добавил: – Я и Ал вчера вечером ходили в «Звезды и полосы» и порядком нагрузились. Потом мы завалились в «Боевую зону». Это было классно. Хорошо, что я не буду доучиваться, второй такой ночи ни он, ни я не выдержали бы. Это вряд ли пошло бы на пользу моей карьере в рекламном деле.

Анни улыбнулась. Хотя Аарон бурно реагировал на то, что Крис бросил школу, Анни знала – в глубине души он гордится тем, что сын будет работать в его фирме, под началом Джерри Лоэста, партнера Аарона, процветающего бизнесмена.

– А где остальные парни? – Анни попыталась произнести эти слова обычным тоном.

– Папа готовит какой-то сюрприз или что-то в этом роде, а Алекс в бассейне, восстанавливается. Мы встречаемся в вестибюле в семь. Папа сегодня вечером устраивает празднование, Ал пригласил на него своих друзей, придут бабушка и дедушка Парадиз. Они остановились в номере 502. – Крис закатил глаза.

Анни покачала головой, глядя на него. Родители Аарона нелегкие люди и держатся очень официально. Она удивилась, узнав, что они здесь, в отеле, потому что в это время года они редко уезжали из Ньюпорта. Анни вздохнула. Ну вот, уходит всякая надежда на приятный обед, подумала она.

– Это твое? – спросил Крис, поднимая чемодан фирмы «Вуиттон». – Слушай, мам, что у тебя там? Ты что, собираешься остаться здесь на постоянное жительство или носишь миллион золотом ради тренировки?

Они пересекли отделанный мрамором вестибюль, и Анни подошла к служащему, чтобы зарегистрироваться. Она собралась было передать клерку свою кредитную карточку, но он замахал руками.

– Об этом уже позаботились, мэм. Мистер Парадиз попросил, чтобы все расходы были переведены на его имя.

Анни кивнула. Как мило со стороны Аарона. Она почувствовала, что ее вновь переполняет надежда, легкая и эфемерная, как туман в долине. Портье взял у Криса чемодан.

– Алло, мам. Я собираюсь зайти к Алу и переодеться. Встретимся здесь через час. О'кей? – Он зашагал прочь, и Анни подивилась его росту, размашистой походке, широким плечам. Когда она повернулась и последовала за портье в роскошный позолоченный лифт, то услышала, как Крис позвал ее: – Мам! – И вновь подбежал к ней. – Чуть не забыл, – произнес он. – Я хотел спросить, как у тебя дела… – И осекся. Анни засмеялась.

– Ну, спрашивай же, Крис.

– Я знаю, что понедельник – последний день для Сильви дома, но можно я свожу ее куда-нибудь? Я это к тому, что ты ее видишь каждый день, а я ей давно уже обещал.

Анни самой хотелось провести время наедине с дочерью, но Сильви очень любила быть с Крисом.

– Конечно, можно. Она будет в восторге, – ответила Анни.

– Вот здорово, – обрадовался он. – Увидимся через час, – крикнул через плечо Крис, уходя.

Анни покачала головой. Несколько минут, проведенные с ним, подняли ее настроение. Даже не верилось, что этот красивый молодой человек ее сын.

У нее оказалась прелестная, спокойная комната, как и все комнаты в этом действительно великолепном отеле. Одно окно выходило на Бостонский сквер, другое на Ньюбери-стрит. На низком столике рядом с кушеткой стояла вазочка, в которой синие дельфиниумы восхитительно сочетались с розовыми розами. В глубине букета виднелся конверт. Анни медленно подошла к столику и немного постояла, прежде чем взять конверт. Минуту она смотрела на него, а затем разорвала одним нетерпеливым движением. «Поздравляем с окончанием учебы Алекса», – было написано на открытке. Подпись: «Мама и папа Парадиз». «Чего же ты еще ждала?» – спросила она себя, но сама-то она знала, на что надеялась.

Анни быстро распаковала свои вещи и развесила их в шкафу. Черное шелковое платье от Голтье, которое она собиралась сегодня надеть, смотрелось отлично.

Устав с дороги, Анни решила принять душ.

Сидя в белой мраморной ванне, она несколько раз глубоко вздохнула и почувствовала, как мышцы спины расслабились. Она вытянулась, пытаясь пальцами ног дотронуться до противоположного конца ванны, затем глубоко вздохнула и вся погрузилась в воду. К ее восторгу, ванна была такая большая, что в ней можно было плавать, и Анни лежала на воде с закрытыми глазами. «Я хочу расслабиться, – сказала она себе, – действительно расслабиться. Впервые за долгое время». Доктор Розен, ее бывший врач, обучила ее приемам расслабления, которыми она сейчас и воспользовалась. Отрывочные воспоминания нахлынули на нее, но она этому не противилась. Она представила Аарона, стоящего рядом со Стюартом Свонном и не сводящего с нее глаз в день их первой встречи; Криса и Алекса, борющихся на газоне перед их летним домом в Эмэгенсетте. Перед ней мелькнуло лицо Сильви при их расставании сегодня утром, потом лицо Синтии, когда той исполнилось четырнадцать лет и они катались в этот день на велосипедах по Феэрфилд Коммон, а Синтия пела песню, песню Дикси Капс – что-то о храме любви, свадьбе и о счастье быть вдвоем.

Она села, вода стекала с нее. И хотя она уже лет десять как не молилась, сейчас у нее возникло страстное желание произнести коротенькую молитву: «Боже, пусть это случится. Пусть Аарон полюбит меня опять».

* * *

Обед прошел на удивление хорошо. Аарон выглядел элегантно, и он, и его отец вели себя очень вежливо, мальчики непринужденно шутили, хотя Анни заметила, что все внимание отца было, как всегда, направлено на Алекса. Это, конечно, был его праздник. Крис много улыбался, но говорил мало. Когда Алекс поинтересовался его делами, он ответил, что работать с дядей Джерри просто отлично. Никто и словом не обмолвился о смерти Синтии и отсутствии Сильви.

Алекс был горд, что закончил учебу, и Анни показалось, что он впервые за последние несколько лет выглядит радостным и спокойным. Она с удивлением почувствовала, что по-настоящему счастлива. Это было непривычно для нее, она давно уже забыла это состояние. Анни оглядела сидящих за столом. Аарон и два ее мальчика, такие здоровые и хорошие. Радостное, теплое чувство охватило ее. Да, такой была бы ее семья без Сильви. Анни вздохнула. Несколько раз она ловила на себе взгляд Аарона. Каждый раз он улыбался.

После обеда его родители извинились и поднялись в свой номер, а Аарон, с глазами, сияющими от нетерпения, заторопил остальных к машине, стоящей у входа, и они все поехали в Хэнкок-Центр. Там к ним присоединились еще с десяток друзей Алекса. Все вместе они вошли в лифт, и Аарон повел их в офис на пятьдесят третьем этаже.

– Наступило время шоу, ребята, – сказал он, и все стали заходить в просмотровый зал и рассаживаться. Анни села сзади, Крис рядом с ней, но она внимательно следила, чтобы никто не занял другое место около нее. Молодая женщина протянула ей программку и пакетик попкорна, затем пошла раздавать остальным.

– Скажи, папа, что сейчас будет? – спросил Алекс.

В зале погас свет. Шутки и смех прекратились, и, когда зажегся экран, Аарон сел рядом с Анни.

– Сейчас будет что-то интересное, – произнес он, и она восторженно улыбнулась в темноте.

Появились титры: «Анни и Аарон Парадиз Продакшн». Зазвучали фанфары. «Александр Великий». Когда на экране возникло лицо Алекса, раздались возгласы и приветствия присутствующих. Послышался характерный вкрадчивый голос диктора.

«Уже в раннем детстве Александр Мак Дугган Парадиз проявил себя как целеустремленный человек». Появились кадры, где Алекс в возрасте двух с половиной лет гнался за котенком, предшественником Пэнгора.

– Ну, папа, – протянул Алекс.

– О, Аарон, – прошептала Анни, когда в темноте он взял ее за руку.

– Я провожу тебя в твою комнату, – сказал Аарон, и сердце Анни дрогнуло. Алекс остался со своими друзьями, но Крис все еще был с ними.

– Я думаю пройтись по скверу, – произнес он, широко улыбаясь обоим.

Анни смотрела, как ее сын медленно идет через вестибюль «Ритца», и в этот момент Аарон вновь взял ее руку. О, неужели он пойдет с ней? Возможно ли, что он думает о большем? Она улыбнулась ему и на минуту опустила голову, чтобы собраться с мыслями. Да, вот она, женщина сорока с лишним лет, встретилась со своим бывшим мужем и не знает, как себя вести. Какой-то момент она колебалась, затем повернулась к нему, собираясь попрощаться. Но Аарон взял ее лицо в свои ладони, приподнял его и поцеловал! О, как нежен был его поцелуй! Она помнила его запах, его вкус. Анни захотелось, чтобы время остановилось. Только бы ей раствориться, затеряться в этом мгновении.

Он перестал ее целовать. Она открыла глаза и увидела, что он смотрит на ее лицо.

– Та же прежняя Анни, – медленно проговорил он.

– Фильм был чудесный, Аарон, – сказала Анни. – Алекс просто в восторге. И я тоже.

– Да-а. Наконец-то я закончил сценарий.

Они подошли к ее номеру. Он взял у нее ключ, быстро и без усилий вставил его в замочную скважину и легко открыл дверь. Слава Богу, слава Богу!

– Та же прежняя Анни. Ты сегодня очень красивая. – Аарон обнял ее и повел к постели. Дотянувшись рукой до спины, он начал расстегивать платье, обнажая ее шею, плечи. Когда он наклонился и положил голову ей на грудь, она почувствовала его дыхание. – Боже, Анни! Смерть Синтии изменила меня. Она меня потрясла. – Он помолчал. – Время так быстротечно, – сказал он изменившимся голосом.

Анни погладила его гладкие волосы. Было так хорошо ощущать его рядом с собой. Это было все, чего она хотела. И у нее это было, по крайней мере сейчас.

Он раздел ее, быстро снял свою одежду и лег с ней рядом. Великолепно было чувствовать его тело, его объятия. Как давно они не были близки. Боль, причиненная смертью Синтии, Сильви, все это ушло. Сейчас для нее существовало только тепло его тела, его руки, его запах, его дыхание.

Он придвинулся ближе к ней и, пока еще неподвижный, выдохнул:

– Я люблю тебя.

– О, Аарон, я тоже люблю тебя. – Слезы полились у нее из глаз. Может быть, кошмару придет конец. Может быть, они снова смогут стать одной семьей. – Я тоже люблю тебя.

* * *

Так говорила Анни сама себе. И конечно, ей было чем заняться, а не только сидеть на одном месте и дожидаться его звонка. Наутро после той ночи в «Ритце» Аарон заявил, что не сможет поехать с ней и мальчиками в аэропорт, так как ему нужно отправляться в Нью-Хэмпшир по делу. Анни надеялась, что в дороге с ним ничего не случилось. «Прекрати немедленно панику! – приказала она себе. – Он только-только управился с делами. А ты знаешь, как это у него получается». Анни улыбнулась.

Сегодня она хотела пересадить и подстричь свои японские карликовые деревца. Два из них отчаянно нуждались в этом, и Анни чувствовала из-за этого что-то похожее на вину. Она знала, что многие из ее друзей не утруждали себя уходом за растениями. Элиз рассказывала об одной службе, которая занимается тем, что забирает ваши орхидеи после того, как они отцвели, и возвращает только тогда, когда они снова цветут. Анни это казалось несправедливым и неестественным. За красоту растений надо платить уходом за ними, особенно в трудное для них время года, считала Анни.

В коридоре зазвенел домофон, и Анни услышала, как Сильви бросилась отвечать.

– Привет. Это Сильви Парадиз.

– Кто там, Сильви? – спросила Анни, входя в прихожую. Лицо дочери сияло.

– Эрнеста сказала, что пришел Крис навестить меня. – Сильви чуть не визжала от удовольствия.

Анни вспомнила, как Крис в Бостоне спрашивал, можно ли ему будет погулять с Сильви в ее последний день дома. С момента рождения Сильви Крис сразу принял ее. Алекс, как, впрочем, и Аарон, не испытывал особой любви к сестре, а когда психические отклонения Сильви стали очевидными, Алекс отдалился еще больше. Крис, напротив, всегда был рад сестре. И это было особенно заметно, когда он помогал ей.

– Куда вы идете сегодня? – спросила Анни, чувствуя волнение Сильви.

– Скажем маме, малышка, или сохраним наш секрет? – Крис ласково взъерошил волосы сестры.

Та помолчала с минуту, борясь сама с собой, но не выдержала.

– Нам нужно сделать три вещи, – сказала она, загибая пальцы. – Сначала мы идем в зоосад посмотреть на черно-белых птиц, которые очень смешно ходят.

– Так-так, на пингвинов, – подбодрил Крис. – Ну, а потом?

Поразмыслив минуту, Сильви заявила:

– Потом Крис покатает меня на лодке, и я буду сама грести.

– А что еще, малышка?

– А потом… – Сильви запнулась, пытаясь вспомнить и глядя на улыбающееся лицо Криса. Тот терпеливо ждал.

– Ленч. Я буду есть пасгетти на ленч, – вспомнила Сильви и расплылась в гордой улыбке, радуясь своей удаче. Крис широко улыбнулся.

– Спагетти. А теперь попрощайся с мам-пам, нам пора. – Крис взялся за ручку двери. Анни поцеловала их обоих и перехватила его взгляд.

– Не скучай, мама, – произнес Крис, и они ушли.

Анни закрыла входную дверь и вернулась в оранжерею, вспомнив о работе и неожиданно почувствовав свою ненужность. «Занимайся же чем-нибудь!» – убеждала она себя, одновременно придумывая новую форму стрижки для стоящего на столе деревца.

Немного позже она, как обычно, пойдет в спортзал заниматься с Роем и Берни. Там она встретится с Брендой, которая наконец-то согласилась заняться спортом вместе с ней. После обеда у Анни будет урок итальянского, а потом наступит самое тревожное время – половина шестого. Час встречи с доктором Розен. Анни не пошла к терапевту, но прийти на прием к доктору Розен было необходимо. Анни должна пройти через это. Скоро будет звонить Аарон.

Анни смотрела через застекленную террасу на детскую площадку, куда она приводила Сильви, пока другие дети не стали издеваться над ней. «Боже, – молилась Анни, – Боже, пусть новое место станет настоящим домом для Сильви». На востоке, за Ист-Ривер, Триборо и мостами Уайтстэйна она видела самолет, взмывающий ввысь со взлетной полосы Ла Гардиа; поезд, идущий по железнодорожному переезду из Куинс; заходящий в гавань пароход; поток машин, двигающийся по шоссе. А здесь, наверху, царили как бы застывшие над возбужденной суетой города идеальная тишина и спокойствие. Были дни, когда Анни ощущала, что это место просто создано для нее. Но не сегодня. Сегодня должен позвонить Аарон. Все казалось обыденным – все, кроме поднимающегося откуда-то из глубины души тревожного предчувствия. «Аарон, – звучало внутри. – Аарон, Аарон».

Жизнь без него казалась Анни пустой. Нужно было заполнять месяц, неделю, день. Как-то занять ближайшие пять минут. И ждать ей нечего, и беспокоиться не о чем. Анни скучала по сыновьям, по доктору Розен. Анни будет скучать по Сильви и Пэнгору. И ей очень не хватало Аарона. Он нужен ей. Анни безумно хотелось удержать его.

На мгновение она почувствовала вину, думая о том, как беспомощна, наверное, была Синтия. «Мне следовало бы горевать о ее смерти. Но как?» – подумала Анни. Она не хотела, чтобы горечь утраты Синтии и близкий отъезд Сильви омрачили ее надежду, обретенную вновь. «Я живу. И надежда помогает мне жить, – думала Анни. – Аарон позвонит, и я надеюсь, что мы будем вместе. Но бедняжка Синтия так и останется лежать в могиле. Что она сказала тогда в больнице, в тот ужасный день?» Мать Синтии никогда не любила ее, и это стало проклятием на всю жизнь. У Синтии в жизни никогда не было любви.

«Господи, Боже милосердный, – взмолилась Анни, – пусть Аарон любит меня…»

Потом она прошла в спальню и стала переодеваться, собираясь в спортзал.

* * *

«И зачем я только на это согласилась?» – раздумывала Бренда, поднимаясь с Анни на лифте в зал аэробики Карнеги-Холла, хотя ответ на этот вопрос был ясен. Бренда выглядела отвратительно и чувствовала себя не лучше. Даже Анжела как-то обронила это. У Тони в школе скоро будет праздник на свежем воздухе, и Бренде не хотелось подводить сына. Она поморщилась, вспомнив, как одноклассники дразнили его из-за отца. Нет, надо что-то со всем этим делать. К тому же Бренде было любопытно, как упражняются богачи и знаменитости. Она знала, что Берни и Рой тренировали исключительно избранных. Но если они такие же, как Зигфрид и Рой, ей не хотелось бы попасть в состав их группы.

Анни и Бренда вошли в комнату, которая напомнила ей спортзал колледжа Джулии Ричман. Только вот пахло там по другому. Бренда последовала за Анни в раздевалку.

– А может, я сегодня пойду только к дантисту? Это не так больно, да и дешевле обойдется, – взмолилась Бренда, не раздеваясь, но и не пытаясь уйти. Анни оставила этот протест без внимания.

– У тебя есть пять минут. Давай, Бренда. Как-никак, но это мое «лекарство» для тебя. Потом ты будешь чувствовать себя гораздо лучше, я обещаю, – улыбнулась Анни.

«Она сегодня просто молодец», – подумала Бренда с оттенком зависти. Анни легко стянула с себя юбку и свитер, демонстрируя худое, стройное тело. Бренда наблюдала, как Анни развешивает вещи на вешалке и достает из сумки спортивный костюм. Сама она не двигалась.

– Ну же, Бренда, у нас ведь не день в запасе. К тому же Берни и Рой не любят, когда мы опаздываем.

На секунду Бренда чуть не возненавидела эту «дрянь». – К черту их всех. Мне приходится звонить в инженерные войска, чтобы они помогли натянуть на меня чулки, а ты хочешь, чтобы я ходила на аэробику, где требуется задирать ноги выше головы, – Бренда повертелась, изображая танцующего гиппопотама из «Фантазии», потом пожала плечами. – Ну, хорошо, хорошо, черт бы вас всех побрал. – И стала раздеваться.

– Вот увидишь, Бренда, тебе понравится. Ты даже пристрастишься, это как безвредный наркотик. Если я пропускаю хоть одно занятие, я чувствую себя виноватой. Понимаешь, этакое чувство вины католички.

«Какого дьявола она сегодня так жизнерадостна? – подивилась про себя Бренда. – Кажется немного рассеянной».

– Послушай, я наполовину католичка, наполовину еврейка. И насколько мне известно, чувство вины есть только у евреев. Католики берут его взаймы.

– Знаешь, если я пропускаю пару занятий или больше, я выхожу из формы, а потом чувствую себя униженной.

– Э, унижения и оскорбления – это дело Роя и Берни. И похоже, оно у них неплохо идет.

Как можно медленнее Бренда переоделась в спортивный костюм, купленный в магазине под названием «Для забытых женщин». Вернувшись из раздевалки, она взглянула на себя в жестокое, в полный рост зеркало и поняла смысл названия магазина. Потом прошла вслед за Анни в зал и сразу же узнала трех женщин, разминавшихся на ковре. Одна была суперзвездой всех прошлогодних «мыльных опер», та самая, на которой чуть не женился Люк. Вторую звали Лалли Сноу. Старая сука из высшего общества. Бренда и Дуарто работали вместе с Лалли над организацией благотворительной ярмарки в пользу инфицированных и больных СПИДом. Ярмарка должна была состояться через неделю. Бренда ненавидела эту старую змею. Молоденькая девушка – Хайма Мэлиссон – была дочкой одного из нуворишей, пытавшаяся пробиться в высший свет Нью-Йорка. Дуарто занимался отделкой ее нового городского дома.

– Анни, – прошептала Бренда, – ты только посмотри, кто здесь. Я так не могу.

Анни пожала плечами. Как раз в этот момент вбежала Мелани Кемп, в щегольском трико, в тщательно подобранных гетрах. Кокетливая лента придерживала ее волосы. Мелани была одной из тех «светских дам», кто сначала отделывает дом мужа, а затем дома «своих друзей». Дуарто ненавидел таких женщин.

В другом углу зала открылась дверь, и оттуда выбежали Рой и Берни. Оба были мускулистыми, светловолосыми, с короткими стрижками. «Прости, Господи, ну, прямо близнецы, – подумала Бренда. – Черт побери, и не отличишь. Атлеты. С военной выправкой. И жизнерадостные. До омерзения веселые».

– Прекрасно, девочки, потанцуем.

Рой, а может быть, Берни, включил музыку. Из колонок заревел Марвин Гэй, «Лечение сексом». Берни, а может, Рой, стал выделывать хореографические па. Его брат-близнец переходил от одной женщины к другой, выравнивая и исправляя осанку.

– Мне хотелось бы поприветствовать еще одного члена нашей группы – Бренду. Бренда, ты уже знаешь Хайму, Мелани, Барбару, Лали и Анни. А теперь не стесняйся и следи за тренером.

Для разминки женщины немного потянулись. Задыхаясь, Бренда бормотала себе под нос: «Я же вам не балерина какая-нибудь, дайте же наконец передохнуть!» Она увидела, как Анни подавила усмешку, и попыталась сосредоточиться на упражнении. «И что это она смеется?» Темп музыки нарастал. Мах левой, мах правой, прыжок, еще прыжок. Мах левой, правой, четыре прыжка. Бренда тяжело дышала, пытаясь угнаться за остальными.

К ней приблизился Берни.

– Я уверен, Бренда, ты можешь делать мах гораздо выше, – заявил он, профессионально улыбаясь.

– Как раз до промежности, – предупредила та, также улыбаясь в ответ. За несколько минут Бренда совершенно выбилась из сил. «Так вот отчего умер Боб Фосс!» – подумала она.

Лицо ее блестело от пота, лоб сердито наморщился. Но Бренда видела, какой бодрой была Лалли. «Боже правый, она, должно быть, вдвое старше меня, а весит вполовину моего». Бренда чуть не умирала, но ни за что не хотела сдаваться перед Лалли. Она держалась, задыхаясь, эти сорок убийственных минут. Наконец занятие подошло к концу.

Братья-близнецы подошли к Бренде поговорить. «А идите вы к дьяволу», – подумала Бренда, рухнув на пол и судорожно хватая ртом воздух.

– У тебя случаем не месячные?

– Да, и я, знаете ли, это плохо переношу. Становлюсь взбалмошной и сумасбродной. Два дня в месяц веду себя прямо-таки по-мужски. Хотите раунд в «сумо»?

Рой и Берни, что называется, «отвалили».

Едва волоча ноги, Бренда присоединилась к Анни, и они прошли в душ. И опять Бренда удивилась: «С чего вдруг она сегодня такая веселая?» Слегка отдуваясь, Анни говорила:

– Это действительно восстанавливает мои силы, прямо возвращает к жизни… И потом, согласись, они ведь очень привлекательные, Берни и Рой. Они тебя не возбуждают?

«И это тоже очень не похоже на Анни, – размышляла Бренда, – она никогда не говорит о сексе. Что с ней такое?»

– Ты шутишь! Я сейчас как мартини «Джеймс Бонд» – «потрясена, но не возбуждена».

Лалли Сноу не раздевалась в присутствии посторонних. Она прошла в одну из закрытых кабинок и появилась оттуда в безупречном туалете, даже слегка перестаравшись в этом. Бренде пришла в голову мысль, что Лалли никогда не слышала древнего и мудрого правила: «Выбери туалет, надень драгоценности, а потом сними одно из них».

Сверкая украшениями, Лалли Сноу вальсирующей походкой направилась в сторону Анни и Бренды. «Продала еще один «стол», – пропела она. Ярмарка в пользу больных СПИДом, новый вид благотворительности, была назначена на очень неудобный день – вторую пятницу июня. В июне почти все уезжали из города, и продавать «столы» было очень трудно. Но Бренда уже закончила со своими, чем поразила Анни, которой помогала Элиз. Бренда справилась с этим очень хорошо, хотя и не так, как Лалли, пристававшая со своими «столами» буквально ко всем подряд.

– Ты никогда не угадаешь, дорогая, кто купил больше всех, – проворковала Лалли. – Аарон! Как мило с его стороны, не правда ли?

Анни ошеломило это заявление. Бренда знала, что Анни просила его о том же, но Аарон сказал, что будет в отъезде, хотя его приятель Джерри уже купил два билета на открытие. Бренда наблюдала, как Анни пришла в себя и, взглянув на Лалли, улыбнулась:

– Аарон всегда поддержит стоящее дело.

– Да, – согласилась Лалли, – особенно сейчас, в самый подходящий момент, или я не права?

Она изобразила улыбку и завальсировала дальше. «Какого черта, что она имела в виду?» – подумала Бренда и оглянулась на Анни, которая выглядела расстроенной.

– Анни, что с тобой? Сильви? Хочешь, я завтра поеду с вами?

– Нет, – вздохнула Анни, – мы сами справимся. «Может, она из-за Аарона или открытия ярмарки?» – вертелось в голове Бренды.

– Знаешь, Анни, если не хочешь идти на открытие, не ходи.

– Нет, ну что ты. Со мной пойдет Крис. Он купил свой первый смокинг и очень расстроится, если так и не придется надеть его.

Бренда попыталась направить разговор в другое русло.

– Как прошел праздник по случаю окончания Алексом Гарварда? Ты мне так ничего и не рассказала. Кто там был? – Тут Бренда заметила, что Анни слегка напряглась. Так, это уже теплее.

– Только наша семья: Крис, Алекс, наши родители, Аарон, конечно.

Анни упорно избегала прямого взгляда Бренды.

– Ну, и?

– Ну и что? Все. Мы все вместе пообедали, прекрасно провели время. Алекс был очень доволен.

Но Бренда была непреклонной и продолжала настойчиво расспрашивать.

– А после обеда?

– Бренда, не суй нос не в свое дело, – отрезала Анни, но по ее губам блуждала виноватая улыбка. – Пойдем лучше на ленч.

Ах вот оно что! Бренда вдруг все поняла и резко повернулась к подруге.

– Ты спала с ним?

Анни изумленно взглянула на нее.

– Бренда! Ничего не было! – краска бросилась Анни в лицо.

– Да, да, ты спала с ним!

Анни пожала плечами, как бы сдаваясь.

– Я бы сказала, мы занимались любовью. – Она кивнула головой, сбрасывая надменную маску с лица. – Сразу после праздника. Это было просто замечательно – снова быть с ним рядом.

Бренда обеспокоенно вздрогнула, но Анни не заметила этого. На секунду Бренда пожалела о том, что вытянула у подруги эту тайну. Для себя она определила, что это не было хорошей новостью.

– И что же это значит, Анни? После развода Аарон передумал?

Лицо Анни приняло холодное выражение.

– Ну, после этого момента мы больше не разговаривали. – Бренда слегка кивнула, но Анни продолжала говорить, опережая ее: – Ему пришлось уехать в Нью-Хэмпшир по делу. Сразу после вечеринки.

– Он уже звонил?

– Нет, – призналась Анни, – но прошло ведь всего два дня. Я думаю, он еще в пути.

– В Нью-Хэмпшире есть телефоны.

Ни Бренда, ни Анни не упомянули Лалли Сноу и «стол», купленный Аароном. Очевидно, этот негодяй не пригласил Анни на открытие. С минуту Бренда накладывала помаду на губы, потом развернулась и прямо посмотрела на подругу.

– Тебя использовали, Анни, – сказала она, смягчая, насколько возможно, эти жестокие слова. – После окончания Алексом университета он был дружелюбен, ласков и относился к тебе тепло лишь по старой памяти. Он опять тебя использовал.

Анни взяла полотенце, промокнула влажный лоб и затолкала полотенце в сумку. Бренда заметила в ее взгляде испуг.

– Он позвонит, Бренда. Я знаю, он обязательно позвонит.

– О, да. Ожидай от него справедливости. Смех, да и только. Такую же, какую я получила от Морти. «Дружеский развод». Этакий «оксюморон». Я и есть этот самый «оксюморон».

Бренда тяжело опустилась на скамью возле шкафчика и все рассказала Анни – о деньгах, о том, какой глупой она была и как Морти обобрал ее.

– Господи, Бренда, ты должна что-то предпринять. Надо судиться.

– Неужели? На какие деньги? Суд дорого стоит. Бренда помолчала. Она не могла рассказать Анни об отце и его делах.

– Я боюсь суда. И Морти это знает.

– Бренда, нельзя позволить ему воспользоваться этим. Я одолжу тебе денег. Или мы найдем адвоката, который берет плату только за выигранные дела.

– Ты так полагаешь?

– Да, потому что ты обязана что-то делать. Все это отвратительно.

Бренда была удивлена и растрогана, увидев, как глаза Анни наполняются слезами. «Она хороший друг. И как близко к сердцу все принимает!»

Потом Анни села на скамью рядом с Брендой и достала из сумочки записку.

– Я хочу, чтобы ты прочла это, Бренда, – сказала Анни, протягивая ей письмо Синтии. Бренда нахмурилась, разворачивая пожелтевший лист бумаги, начала читать, потом поискала глазами подпись.

– Это от Синтии, – произнесла Анни.

– Синтия умерла!

– Она написала это перед смертью.

Бренда перечитала письмо, медленно покачивая головой.

– Это что же, предсмертная записка самоубийцы?

– Хуже. Это письмо обо всех нас.

8 ПЕЧАЛЬНЫЙ ШТАТ НЬЮ-ЙОРК

Было всего лишь начало восьмого утра, но Анни уже чувствовала себя замученной. После похорон Синтии, выходных, проведенных вместе с Аароном в Бостоне, и вчерашних слез Сильви при прощании с Крисом этот день обещал быть одним из самых тяжелых для Анни. Она успела собрать не только все необходимое для Сильви, но еще и массу ненужных вещей и дала распоряжение носильщику отнести багаж вниз. Приготовив в дорогу пакет булочек с маслом и фрукты, она позвонила в гараж удостовериться, что Хадсон с машиной будет у подъезда ровно в восемь. Анни не держала личного шофера, но Хадсон был одним из тех владельцев лимузина, которые искренне старались угодить очень немногим «своим леди». Сдержанный и любезный, он всегда был готов доставить Анни в «Сакс», к Мортимеру, Кеннету и в другие престижные места. Но сегодняшняя поездка отличалась от прежних.

Анни хотелось насладиться последними минутами спокойствия. Скоро нужно будет будить Сильви, и она старалась оттянуть этот момент. Удобно устроившись на кухне, Анни переживала оставшиеся мгновения, когда дочь была с ней, дома. Все хорошо, в последний раз все хорошо.

Мысленно оглядываясь назад, Анни ясно видела, что ее жизнь можно было разделить на два этапа: двадцать семь лет до рождения Сильви и шестнадцать после. Незначительные перемены в жизни – окончание института, вечеринки, переезды с места на место – не затрагивали ее душу, но рождение детей, смерть близких, любовь и потеря любимого человека навсегда оставили глубокие следы на сердце.

Появление на свет Алекса и Криса было замечательным, чудесным событием, но это случилось в тот момент, когда Анни еще только мечтала о жизни, но не жила. С рождением Сильви она как бы очнулась. Сильви стала той проблемой, которую не помогли решить молитвы и терпение. Поэтому Анни сразу повзрослела, пройдя через вину, боль, гнев и отчаяние. «Жаль, что это не произошло хотя бы несколькими годами раньше», – думала она.

Иногда ее одолевало беспокойство за Алекса, за своего обожаемого, Богом данного сына. Действительно ли ему хотелось изучать медицину? Анни вздохнула. Любая мать была бы счастлива, если бы ее сыновья не баловались наркотиками, имели бы благодарность декана и хотели поступить в медицинский колледж. Но Анни волновалась, что Алекс, возможно, оказался под давлением амбиций и социальной среды, как это однажды случилось с ней самой.

«А Крис? Что будет с ним?» – размышляла Анни. Он был вторым ребенком в семье, жизнерадостным и оптимистичным, но Аарон всегда покровительствовал Алексу, а сама Анни была целиком и полностью поглощена Сильви. Крис ушел из Принстона и работал с отцом в рекламном агентстве. Было ли это с его стороны попыткой привлечь внимание Аарона? Крис работал на совесть, Алекс тоже, и оба, похоже, преуспевали. Но было ли им хорошо? Действительно ли с ними все в порядке? Остальное не имело значения.

Сильви, вот кто помог Анни по-новому осознать жизнь. Рождение дочери заставило отбросить ее общепринятые идеалы и «переоценить ценности». Сколько ты зарабатываешь, как выглядишь, чего достиг, какие у тебя знакомства, связи, деньги – все это, даже твой ум, не имело никакого значения. Любое понятие, тщательно отшлифованное в голове Анни, любой идеал – все это потеряло значение и смысл. Католицизм. Мила, привлекательна. Игнорирует неприятности. Нет, нет. Все неправильно. И мир представляется до боли жалким и смешным, если один раз ты отверг эти общепринятые ценности.

Анни посмотрела в окно, за Ист-Ривер, наблюдая за восходом солнца в этот последний для Сильви день дома. Солнце выпустило яркий луч, и он прорезал городской ландшафт внизу.

«Все на земле во власти Божьей: Все, что на ней, и мы тоже».

Много лет назад Анни отошла от католической веры, перестала молиться. Но сейчас Анни нуждалась в утешении, в тех молитвах, которые дали бы ей силу.

«Сегодня Сильви покинет меня», – повторяла Анни. Она уже давно плакала тайно, по ночам, когда оставалась одна. Сильви очень расстраивалась, когда мама плакала. Анни знала, что Сильви будет трудно пережить расставание, но знала и то, что дочь живет сиюминутными событиями, и, если эти минуты вдали от дома будут заполнены общением с друзьями, игрой с котенком, вкусной едой и теплым отношением окружающих, Сильви будет хорошо. «А как же я? Аарон думает, что я расстаюсь с Сильви для собственного благополучия, но он не прав. Этот поступок – как подарок для Сильви, – думала Анни, – это самое трудное решение, которое я когда-либо принимала в жизни. – Анни вытерла слезы и тяжело вздохнула. – Возможно, это начало нового этапа моей жизни: жизни без Сильви».

Для Сильви тоже все будет по-новому. Но ей необходим этот интернат, несмотря на протесты Аарона и Алекса. Анни понимала, что происходило с дочерью. День за днем, год за годом подрастая среди других детей, которые были умнее, сообразительнее, быстрее, Сильви становилась все более заторможенной и одинокой. И Анни видела, что не может дать Сильви того, в чем она нуждалась, так же, как некогда и ее собственная мать.

Но в отличие от нее Анни боролась за Сильви, разыскивая школы и интернаты, пока не нашла «Сильван Глейдс». И хотя отдать свою девочку в чужие руки стоило ей невероятных усилий, она обязана сделать это. Крис, благослови его, Господи, видел, что его сестренка нуждается в этом интернате, поэтому соглашался с Анни.

Ирония судьбы заключалась в том, что Аарон долгие годы обвинял жену в чрезмерной заботливости по отношению к Сильви, в том, что она «портит» ребенка. Он пытался представить свои доводы как самоотверженное участие в судьбе дочери, но Анни знала, что, наоборот, Аарон не смог даже просто по-родительски полюбить Сильви. Ребенок с болезнью Дауна никак не вязался с имиджем Аарона, с его собственным представлением о себе. Глубоко в душе он был уязвлен, и со временем, пока росла Сильви, это чувство не уменьшалось, а увеличивалось. В десять лет Сильви не была такой милой, какой была в шесть, а в шестнадцать она не была милой вообще. Для Аарона она была просто дефективной.

Разумеется, после рождения Сильви их отношения изменились. Роды были тяжелые, Анни поправлялась очень медленно и долгое время была подавлена. Аарон так и не смог утешить и подбодрить ее. Столкнувшись с несчастьем, он попытался убежать от него. Аарон хотел, чтобы Анни сама преодолела «этот барьер», и, когда их интимные отношения наконец возобновились, Анни уже не испытывала оргазма. Никогда. С того времени и до сегодняшнего дня.

Поначалу Аарон пытался быть терпеливым. Анни сделала небольшую операцию, прошла курс лечения, ей прописали транквилизаторы. Долгое время они просто жили. Но теперь ущербной в глазах Аарона стала выглядеть и Анни. Для него это было уже слишком. Аарон прочел о докторе Розен, сексопатологе, и в конце концов настоял, чтобы Анни проконсультировалась у нее.

Доктор Розен помогла ей открыто взглянуть на ее собственную жизнь. С ее помощью Анни поняла, как мало дала ей мать, как зла и одновременно печальна была она сама. Кончилось тем, что Анни привела к ней и Аарона. Тогда доктор Розен помогла ей решить некоторые проблемы их семейной жизни. Она убедила Анни найти специнтернат для Сильви. А потом Аарон ушел от нее, и доктор Розен отказалась продолжить лечение, так как Анни решила не сдаваться и сделать все, чтобы сохранить семью. И именно теперь, когда Анни больше всего нуждалась в поддержке, она чувствовала себя брошенной, отвергнутой врачом. «Вы все еще живете в мире снов. Отказываетесь видеть реальность. Больше я ничем не могу вам помочь».

У Анни закружилась голова. Сегодня нельзя торопиться. Она подумала, не позвонить ли Бренде, которая предложила проводить ее и Сильви в интернат. Но тогда Анни отказалась. Все это время ей хотелось быть вдвоем с Сильви, только с ней. Однако сейчас она поняла, что должна с кем-то поговорить. Часы показывали четверть восьмого. Анни постеснялась звонить Бренде так рано, та пришла бы в ярость. «В конце концов, никто еще от этого не умер, – подумала она про себя. – Обойдусь и без звонка. До сих пор я все делала сама. И это переживу сама».

Анни спустилась вниз в комнату Сильви. Она была почти пуста без маленьких сокровищ дочери, которые уже были уложены. Только Пэнгора, сиамского кота да саму Сильви нужно было приготовить к отъезду. Анни тихо раздвинула шторы и оглянулась на спящую дочь. Ее волосы цвета светлого золота рассыпались по подушке, лицо было умиротворенным. У Сильви были слегка раскосые, неправильной формы глаза, таких детей обычно называют «монголоидами»; спящая, она выглядела совсем ребенком, и на лице не было того ужасного, кричащего выражения умственной отсталости.

– Сильви, – Анни слегка потрепала ее за плечо. Всю свою жизнь Сильви ощущала лишь такие прикосновения, нежные и любящие. И, как Пэнгор, Сильви потянулась, выгнула спину и перевернулась на другой бок, а потом протянула руки к Анни. Та обняла ее, надеясь в душе, что дочь всегда будет вот так же надежно защищена, как у нее в объятиях, оставаясь при этом открытой и любящей.

– Привет, мам-пам.

Речь Сильви была слегка неразборчивой, но вполне понятной, если прислушаться. Многие даже не старались делать этого.

– Привет, Сильви.

– Доброе утро, Пэнгор.

Кот потянулся и перекатился к Анни. Она погладила его по мягкому брюшку.

– Вам обоим пора вставать. Ты помнишь, какой сегодня день, правда?

– Я еду в школу, – прошептала Сильви. В ее глазах был страх, тот самый страх, который не исчез после всех уговоров и увещеваний Анни. «Попозже мне там понравится», – бессмысленно повторяла Сильви за матерью снова и снова.

– Мам-пам, а Пэнгор тоже может ехать со мной?

– Разумеется.

– Это хорошо.

Сильви сбросила одеяло и встала. Движения ее были неловкими, неуклюжими. И, наверно поэтому, очень доверчивыми.

– Умойся и оденься. Хадсон будет здесь сразу после завтрака.

Сильви улыбнулась. Хадсон ей нравился, и он хорошо относился к Сильви. Анни наблюдала, как дочь пытается справиться со своей розовой пижамой. Слезы навернулись на глаза Анни, она круто развернулась и пошла на кухню.

Интернат находился недалеко, около ста семнадцати миль на север, в тихом уголке штата Нью-Йорк. Анни вздохнула, взглянув на упакованный чемодан и коробки в прихожей. Она вспомнила свой отъезд в частный пансион мисс Портер, тогда она была еще моложе Сильви. Анни припомнила, что была очень огорчена и расстроена, так же, как сейчас ее дочь. Но в отличие от Сильви мать Анни не провожала ее. Она просто сбежала. Сбежала, не сказав «прощай» ни Анни, ни ее отцу. И тот, оказавшись брошенным, отослал свою единственную дочь в пансион.

Казалось, Анни всю свою жизнь боролась с одиночеством. Интересно, замечали ли это другие? Возможно, они точно так же бежали от одиночества, как она. Анни очень страдала от этого, решив, что никогда не позволит своим детям пережить это чувство, если все будет зависеть от нее.

Да, «Сильван Глейдс» был для Сильви своеобразной гарантией от одиночества. Несмотря на то что говорил Аарон, название «Сильван Глейдс» означало то место, где Сильви будет хорошо вместе с другими детьми. У нее будут занятия, друзья, наконец, та необходимая каждодневная помощь, в которой она так нуждается. И Сильви ничем не будет отличаться от других. Будет как все.

Анни планировала, что Сильви будет долго находиться в интернате, и это стоило очень больших денег. Она добавила кругленькую сумму к той, что отложил Аарон. Этого было достаточно. Все, что теперь требовалось от Анни, – отпустить от себя Сильви. Не обрекать ее на одиночество, а мужественно ждать своего собственного.

И вот оно здесь, рядом.

Анни взяла коробку для Пэнгора и заставила кота проглотить таблетку снотворного, закатанную в сырный шарик. Без этого животное кричало бы всю дорогу. Да и самой Анни было бы неплохо принять одну таблетку.

Ровно в восемь позвонил Хадсон. Сильви, одетая в белую льняную блузку и красивый синий джемпер от Сакса, пританцовывала на месте от возбуждения. «Мы едем в школу, в школу, в школу», – напевала она, и Анни пыталась улыбнуться.

– В интернат, – напомнила Анни.

– В интернат, – кивнула Сильви. – Как Крис и Алекс. – Потом схватила Анни за руку: – Поехали, поехали!

Сильви была слишком взволнована, чтобы заснуть в машине, и они играли в «Я вожу» и индейцев, потом Сильви съела булочку с маслом и полбанана. Сначала поездка казалась Анни бесконечной, но закончилась как-то неожиданно.

– Это твоя новая школа? – спросил Хадсон, когда они подъехали к элегантному отреставрированному старинному особняку. Он даже присвистнул от восхищения: – Да, славное местечко!

Сильви, подпрыгивая на заднем сиденье, захихикала.

– Славное местечко! – эхом отозвалась она. Глаза ее были широко раскрыты от возбуждения. Анни очень нравились глаза дочери. Для посторонних они лишь отражали умственную отсталость Сильви, но для Анни слегка раскосые, восточного типа глаза дочери были загадочными, а их взгляд до боли родным. Кошачьи глаза. Сейчас они были испуганные. Как-то раз Анни очень удивилась, когда Сильви, указав на рисунок в книге о Японии (там была изображена гейша), сказала: «А глаза у нее точь-в-точь как у меня, мам».

Когда они приблизились к главному корпусу, открылась большая парадная дверь, и из нее вышла доктор Геншер. Солидная, благоразумная, доброжелательная женщина. Хадсон открыл дверцу машины для Анни и Сильви и начал вынимать багаж, пока они здоровались с доктором.

– Здравствуй, Сильви. Очень рада снова тебя видеть. – Хотя доктор Геншер была крупной женщиной, она не производила отталкивающего впечатления. Но Сильви невольно отпрянула.

– Здравствуйте, миссис Парадиз. Анни пожала ей руку.

– Поздоровайся, Сильви, – ласково сказала Анни, и Сильви пробормотала приветствие. Потом подняла голову.

– У меня есть кот. У него глаза как мои.

Анни в недоумении взглянула на дочь. Сильви никогда раньше не сравнивала Пэнгора с собой. Еще раз Анни была поражена тем, что Сильви словно читает ее мысли.

Доктор Геншер улыбнулась:

– Насколько я понимаю, твой кот собирается остаться здесь, вместе с тобой.

Сильви кивнула.

Подошел Хадсон. Он уже аккуратно выставил возле машины чемодан и коробки Сильви.

– Все готово. Куда отнести?

– Я думаю, пусть пока останутся здесь. Доктор Геншер взглянула на Сильви.

– Хочешь посмотреть на свою новую школу?

– Да, хочу.

Они прошли по главному корпусу, зашли в столовую, в жилые корпуса, где у Сильви будет своя комната. Все дети, которых видела Анни, казались заботливо ухоженными, все были чем-то заняты. Прошло больше часа, прежде чем они вернулись к главному зданию.

– Ты готова попрощаться с мамой?

– Да, – кивнула Сильви, – пока, мам-пам, – сказала она слегка небрежно.

– А теперь, я думаю, вам пора ехать, миссис Парадиз. Могу я позвонить вам вечером?

Анни была озадачена.

– Уже? Сейчас? – спросила она, но сразу поняла, что так будет легче для Сильви. – Да-да, конечно. До свидания, дорогая, – сказала Анни, обращаясь к дочери, – очень скоро мы с тобой снова увидимся и поболтаем.

Сильви продолжала улыбаться.

– Не уезжай, мам-пам, не уезжай! – проговорила она, внешне оставаясь спокойной.

– Я должна ехать, малышка. Такое правило в интернатах, помнишь?

Улыбка исчезла с лица Сильви, лицо исказилось, губы обиженно искривились.

– Не уезжай! – повторила она, и ее голос зазвенел на высокой ноте.

– Но ведь ты в новой школе, теперь это твой дом. Вот и Пэнгор с тобой, и доктор Геншер. Все так, как мы и договаривались.

Сильви выдернула руку из руки доктора.

– Нет, нет, – вскрикнула она и побежала к Анни. Потом обвила ее шею, прокричала «нет!» еще раз и спряталась под рукой матери.

– Вам лучше сесть в машину, – спокойно сказала доктор Геншер, снова беря Сильви за руку. Сильви закричала. Доктор осторожно, но уверенно повела ее прочь. Анни не могла сдвинуться с места, затем медленно направилась к машине. Сильви пыталась вырваться из рук чужой женщины.

– Мамочка, нет, нет, мамочка, нет! – Сильви заплакала. Анни изо всех сил старалась сдержать слезы спрятать от Сильви свою боль. Хадсон открыл для нее дверь машины, и Анни села в салон.

– Не уезжай, не уезжай, не уезжай!

Истерический визг, красное, залитое слезами лицо. Сильви упала на колени.

– Ну, пожалуйста, мамочка, не уезжай!

Хадсон обошел машину, сел за руль и завел мотор. На ступенях лестницы появились две воспитательницы и подошли к доктору Геншер, которая склонилась над Сильви, крепко держа ее за плечи. Руки девочки умоляюще тянулись к Анни.

– Уже пора? – тихо спросил Хадсон.

– Да.

У Анни перехватило дыхание. Они поехали вниз по кленовой аллее. И, пока они не достигли ворот, Анни слышала, как кричала Сильви.

9 МОРТИ, БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ!

«Анни права, – думала Бренда. – Ее собственная жизнь, может, катится к дьяволу, но в отношении меня она совершенно права». Бренда вошла в квартиру и направилась в гостиную по узкому и темному коридору. Там она открыла ящик бюро и стала рыться в бумагах. Где-то здесь лежали ее документы по разводу, корешки чековых книжек, квитанции. Бренда разворошила оберточную бумагу, ордера и скомканные салфетки. Наконец она отыскала визитную карточку, которую ей дал когда-то Дуарто. «Леди Диана Ла Гравенессе, юрист. Консультации для женщин по брачным контрактам и бракоразводным процессам».

– Анни права. Надо найти хорошего адвоката, – сказала она, – прекрасный совет.

С момента их разговора, состоявшегося в понедельник после занятия в спортзале Бренда не переставала обдумывать слова Анни и теперь решила приступить непосредственно к делу. Она прошла в другой угол комнаты к телефонному аппарату и набрала номер.

Добиться приема оказалось нелегко. Секретарь мисс Ла Гравенессе предлагал назначить встречу Бренды с адвокатом только через три недели, но Бренда стояла на своем:

– Это срочно, мне нужна консультация сегодня же, – говорила она, слегка пришепетывая, чем окончательно запугала секретаря. Вообще-то Бренда неплохо относилась к гомосексуалистам, да и ее дружок Дуарто был этакой «мятежной натурой», но этот парень просто взбесил ее. Слишком уж много он о себе воображал.

Ну, хорошо, о встрече она договорилась. А что теперь? Бренда не может ехать одна. И не может попросить Анни поехать с ней. Анни и без этого скверно.

Дуарто! Он всегда был готов помочь ей, и к тому же с ним легко. Бренда попросит Дуарто составить ей компанию. Ведь, откровенно говоря, она очень боится. Когда-то давно она была полной дурой, и, поскольку уже поздно исправлять все сделанные глупости, она еще долго, очень долго будет несчастной. Такая перспектива пугала Бренду. Одной ей не справиться. Так, может, Дуарто пойдет с ней. Бренда набрала его номер.

– Принсипесса, дорогая! – Голос Дуарто звучал очень бодро. – Как твои дела?

– Паршиво, если хочешь знать. Что еще за «принсипесса»?

– Это очень нравится крестьянам, знаешь ли. – Голос Дуарто понизился: – Здесь «счастливая дура». Сидит и следит за моей работой, сучка. Копается в куче образцов, и все ей мало. Двести двадцать оттенков светло-голубого недостаточно, видите ли. Ну вот, пошла выпить, но она слышала, как я назвал тебя «принсипессой», и теперь будет меня пилить еще час-полтора как минимум.

Дуарто вздохнул. Бренда знала, что он работает на Гэйфреду Шифф, шлюху, которой повезло в жизни, и она очень удачно вышла замуж. Джон Шифф потратил больше десяти миллионов долларов на их новый особняк в сорок три комнаты на Парк-авеню. «Счастливая дура» – такое прозвище придумал Дуарто для Гэйфреды.

– И на что я только растрачиваю свой талант! Но надо зарабатывать на жизнь. Так что с тобой стряслось?

У Бренды защемило в груди. Она не могла попросить его приехать. Дуарто был занят. Придется ехать одной.

– Понимаешь, Морти… Я подумала, может, сходить к тому адвокату, которого ты мне посоветовал.

– Прекрасно! Это именно то, что тебе следует обязательно сделать. Разумеется, я еду с тобой.

– Ты не можешь. У тебя там «счастливая дура».

– Это ничего не значит. Я скажу ей, что у меня обеденный перерыв. – Голос Дуарто изменился. – Хотя это плохие новости. Если об этом все узнают, как ты будешь чувствовать себя на открытии? – Тут Дуарто замолчал, и Бренда поняла, что в комнату вернулась Гэйфреда. Ему пришлось притворяться:

– Да-да, разумеется, я буду. Ну конечно, принсипесса.

– Если Гэйфреда Шиф думает, что ты собираешься пригласить ее на званый вечер к какой-нибудь «принсипессе», то она просто не в себе.

– Но попытаться ведь стоит, дорогая. Я приеду через полчаса.

Бренда чуть не расплакалась. Ей уже не придется идти одной.

– Дуарто, ты для меня как принц из сказки.

– Нет, дорогая, я не принц, я – султан. Чао.

Теперь у Бренды не было выбора. Она уложила в сумку свидетельство о разводе, копию брачного контракта и предварительной судебной экспертизы. Потом сунула туда же вырезки из «Таймс» и «Джорнэл». Пора одеваться. Это всегда было проблемой для Бренды, которая избегала смотреть на себя в зеркало. Она натянула черные брюки, едва сходившиеся на талии, сверху надела черно-серый кашемировый свитер, скрывавший большинство изъянов ее фигуры. Бренда купила его на распродаже задолго до развода.

– Ну-у, дорогая, ты выглядишь как Лиз Тейлор, если только сбросить несколько фунтов, но и так неплохо, – заявил Дуарто, входя в квартиру.

В такси Бренде снова стало страшно. Дуарто делал пометки на газетных вырезках. Ехать пришлось долго, через весь центр, в такси невыносимо воняло потом, и Дуарто открыл окна.

– Дуарто, я не знаю, как я буду расплачиваться, – вздохнула Бренда. – Морти задолжал мне за три месяца, а я сама должна всем, кому только можно, в том числе и его брату.

Дуарто порылся в своем дипломате.

– Мне помнится, – сказал он, – ты ведь работаешь. – Он вытащил чек, добавив: – Это твой первый заработок.

Бренда взглянула на чек в руке Дуарто и посмотрела ему прямо в глаза.

– Возьми, дорогая.

– Но, Дуарто, я ведь не работаю на тебя.

– Теперь работаешь. Мне нужен ассистент. Выполнять отделочные работы становится все труднее. Я пропадаю без Ричарда. И мне нужно поторопиться и обойти, опередить этих двух богатых сучек.

Бренда знала, что он говорит о Мелани Кемп и Сьюзен Кастерс.

– Итак, ты – мой ассистент.

Бренда взяла чек, свернула его и убрала в сумочку.

– Спасибо, Дуарто, ты всегда был очень добр ко мне. Она низко наклонила голову, чтобы Дуарто не видел ее слез.

– Нет, нет, дорогая, это ты всегда была очень добра со мной. И с Ричардом. Он говорил мне в больнице: «Дуарто, помоги, ради всего святого, этой женщине, найди ей работу, вытащи ее из домашнего заточения».

Бренда перегнулась через сиденье и поцеловала Дуарто в щеку.

– Спасибо, что поехал со мной.

– Не за что, мне очень приятно.

Бренда вздохнула: «Лучше бы мне не затевать этого. К тому же я ненавижу эту часть города. Ненавижу».

– Ты обязана подать в суд, – произнес Дуарто. – Так, как он поступает с тобой, – это омерзительно. Нельзя быть такой глупенькой.

– Я все знаю, но ненавижу суды, адвокатов и все такое. Я только хочу, чтобы все поскорее закончилось.

Даже Дуарто Бренда ни за что не объяснила бы, почему это происходит. Она не могла рассказать ему о делишках своего отца. И хотя тот давно в могиле, дела о его «наследстве» буквально терроризировали суды. Морти знал об этом, умело использовал эти факты против Бренды.

– Деньги не имеют для меня значения, – добавила она, пытаясь убедить сама себя.

– Разумеется, даже если они у тебя всегда есть. Но знаешь ли, стареть невесело, а стареть без денег – ужасно. Взгляни на это такси. У тебя должна быть персональная машина с шофером, дорогая.

Бренда посмотрела в окно. Приехали. Дуарто расплатился с водителем, несмотря на протесты Бренды, и они вошли в дом номер сто двадцать пять по Бродвею. Адресная книга была объемистой, и Бренда с трудом отыскала указатель. Офис находился на 14-м этаже, то есть на 13-м. Прекрасно. Начало просто блестящее.

– А она действительно хороший адвокат? – спросила Бренда у Дуарто в лифте. Ей казалось, что двери никогда не закроются. В кабине пахло сардинами и какой-то кислятиной. Когда-то давно стены лифта отделали красным деревом, но сейчас каждый сантиметр панелей был покрыт царапинами, неприличными надписями и инициалами.

– Дуарто, она и вправду хороший специалист?

– Разумеется, дорогая, она просто прекрасна.

– А чьи дела она ведет?

Бренда вдруг почувствовала потребность в сильном, напористом мужчине. Она искренне доверяла Дуарто. У него был разумный подход к финансовым вопросам, пожалуй, он даже был искушен в них.

– Ты вряд ли знаешь этих людей, но поверь мне, я видел, как она работает. Она вела дело против Рауля Фелдера и Мелвина Белли и обоих посадила в лужу. Она то, что надо.

Они вышли из лифта на 14-м этаже и оказались в узком коридоре, по обеим сторонам которого тянулись десятки дверей.

– Я не помню номер комнаты, – жалобно произнесла Бренда.

Еще раз ехать на лифте, вниз, – нет, это невыносимо.

– Четырнадцать-двенадцать, – подсказал ей Дуарто.

Коридор был извилистый, в нескольких местах разветвлялся, и немногие двери; только самые старые, металлические, выкрашенные коричневой краской, имели таблички с номерами. Воздух был спертый, пахло пылью. На дверях выбоины, словно по ним стучали увесистым молотком. Бренда чувствовала себя все хуже и хуже. Она вспомнила единственный мудрый совет своей матери-еврейки: «Выбирай только самое лучшее. Иначе потом пожалеешь». «Плохо только, что она никогда не учила меня, где найти это «самое лучшее» или хотя бы как его узнать», – подумала Бренда и захлопнула сумочку. Она знала точно: в этом месте «самого лучшего» не найти.

– Здесь! – провозгласил Дуарто, когда они подошли к одной из бесчисленных дверей со стеклянной табличкой: «Диана Ла Гравенессе, юридические услуги». Надпись была выполнена черными с позолотой буквами. Дуарто открыл дверь, и Бренда вошла в комнату. Окон в ней не было, около стен, выкрашенных в грязно-желтый цвет, стояло несколько старых кожаных кресел, столик с потрепанными журналами. За застекленной перегородкой сидел рыжий секретарь.

– Садись. Я сам поговорю с ним.

Бренда наблюдала, как Дуарто говорил что-то секретарю. Потом подошел к ней и процедил сквозь зубы:

– Мне не нравятся такие вот типчики. Слишком много о себе думает… Диана скоро придет, дорогая.

Когда дверь открылась и вошла Диана Ла Гравенессе, Бренда была очень удивлена, увидев ее. Диана была высокой, больше шести футов, широкоплечей и длинноногой. Она казалась почти пародией на банкиров с Уолл-стрит: такая же короткая стрижка, зачесанные назад неопределенного цвета волосы – нечто среднее между белокурыми и русыми. Костюм, чулки, туфли, шелковая блуза – все было подобрано в серо-коричневых тонах, под цвет ее глаз. Очки без оправы с золотыми дужками. Классический строгий стиль. Да, выглядела Диана Ла Гравенессе великолепно.

– Дуарто! Не ожидала тебя увидеть.

Ее голос звучал низко, но не грубо. Диана улыбнулась, обнажив великолепные зубы. Таких Бренда никогда не видела. Хотелось бы ей узнать имя и адрес ее дантиста, если зубы были искусственные. Анжеле нужно сделать несколько коронок.

– Вы – Бренда Кушман?

Эти слова прозвучали вопросительно, но Диана не дожидалась ответа. Она протянула Бренде свою крепкую широкую ладонь с длинными пальцами, и та пожала ее. За весь день это была первая минута, когда волнение Бренды слегка улеглось.

– Пройдемте в мой кабинет, – предложила Диана Бренде. Потея от волнения, Бренда рассказала ей о своем деле. Сначала она даже слегка заикалась, но потом постепенно пришла в себя. Может, это было и глупо, но Бренда начинала доверять этой женщине. Доверять настолько, что объяснила ей «дело» своего отца, его связи с «семейкой».

– Я не хочу, чтобы мне задавали разные вопросы на эту тему. Я просто боюсь, и муж знает об этом.

Диана утешила Бренду:

– Я понимаю. Но он использует ваш страх. И уж конечно, постарался скрыть часть вашего совместного имущества. У нас достаточно оснований добиваться пересмотра дела. – Тут Диана немного помолчала, потом спросила: – Скажите, миссис Кушман, вы когда-нибудь помогали мужу в его делах?

– Помогала?! Да я управляла всем бизнесом. А что, это важно?

– Очень. Расскажите обо всем.

«Что за ничтожество этот Морти!» – подумала Бренда. За две недели до свадьбы он потерял работу – третью за год, – но Бренда не придала значения этому событию из-за переживаний по поводу предстоящей новой жизни. Ее отец с матерью выделили им деньги – первый взнос на покупку дома в кредит.

Каждая из ее тетушек купила для молодоженов мебель, и благодаря стараниям ее семьи они въехали в полностью обставленную квартиру. А Морти принес в дом лишь свой гонор, амбиции великого коммерсанта и обещания лучшей жизни. Для Бренды осталась в прошлом тяжелая атмосфера ее семьи. Больше не было жуликов, телефонных звонков от неких Пиви и Лефти, не было ночных визитеров, приезжавших в лимузинах.

Но семейная жизнь не складывалась. Морти не мог удержаться ни на одной работе – он всегда хамил начальству. Деньги, когда они бывали, – а это случалось довольно редко, – тоже не задерживались. Тогда Бренда подавила свое разочарование и, смирив гордость, обратилась к отцу, чтобы тот помог Морти найти работу. Бренда поняла, что ей придется самой строить их жизнь и направлять Морти. Хотя такая перспектива пугала ее. Бренда воспитывалась отцом-итальянцем и матерью-еврейкой, и они внушили дочери, что нужно удачно выйти замуж, сидеть дома и целиком и полностью зависеть от мужа. Но так у нее не получалось, если она собирается обходиться без родительской помощи.

Отец Бренды прекрасно понимал ситуацию. Он видел, что, если не поможет дочери, та будет обречена на жизнь с неудачником. И он открыл для Морти магазин электротоваров на Фордхэм-Роуд в Бронксе. Бренда взяла на себя должность бухгалтера, так как Морти нельзя было доверять деньги. Дело процветало, но не из-за исключительных коммерческих способностей Морти, как он пытался всех убедить. Отец Бренды обеспечивал их аппаратурой из сомнительных источников. Каждый день в магазин доставляли товары, «упавшие с грузовика при транспортировке», и распродавались на следующий же день по бросовым ценам.

Бренда ни с кем не могла поговорить о своем «деле», лишь с младшим братом Нейлом. Но тот был комиком-неудачником, жил на Вест-Кост и давно уже не поддерживал связь с семьей.

Сидя в мягком кожаном кресле в кабинете Дианы Ла Гравенессе, Бренда открыла ей всю правду. Ей претили воспоминания об этой грязи, но нужно было признать, что дело процветало и им даже пришлось оформить его в соответствии с законодательством. Но запустил весь этот механизм отец Бренды, а она поддерживала его работу.

«Дрянь», – подумала Бренда, вспомнив, как каждый вечер Морти большими шагами входил в офис, высокомерно поглядывая на присутствующих. Бренде пришлось изучать бухгалтерию и основные правила ведения бизнеса буквально на ходу, и она пыталась научить этому и Морти, с тем, чтобы больше времени проводить дома. Ее мать присматривала за Анжелой, их дочкой.

Но Морти был не из тех, кто снисходит до женщины как до учителя. «Позаботься об этом сама», – ворчал он. Ему нравилось играть роль собственника, хозяина, босса. Бренда же платила по счетам, занималась продажей товара, увольнениями. И когда один магазин стал тесен для «дела», Морти захотел еще один, потом еще и еще – для солидарности. Бренда была загружена до предела, обсуждая вопросы об аренде помещений, о получении кредитов. В конце концов, когда родился Тони, Бренда не выдержала, и они наняли Сью. Бренда с облегчением удалилась от дел и поселилась в Гринвиче. Но и там жизнь не складывалась. Соседи оказались снобами. Родители были далеко. Дети выглядели несчастными, сама Бренда тоже. Все шло наперекосяк, вопреки ее планам.

Она взглянула на Диану Ла Гравенессе и вздохнула. Та была внимательна и слушала с интересом.

– Позвольте мне все вам объяснить, – снова заговорила Бренда.

10 НЕДОРАЗУМЕНИЕ В ОТЕЛЕ «КАРЛАЙЛ»

Итак, Анни предстоял пустой и бесконечный уик-энд. Аарон еще не звонил. Анни была испугана и терялась в догадках. Ну почему она отказалась от приглашения Элиз поехать в Ист-Хэмптон? Вероятно, она не осилила бы роль «светской дамы». Но и одиночество Анни было трудно пережить. Выходные летом в городе – это ужасно. Но выбора не было – ожидая звонка от Аарона, она посадила сама себя под домашний арест.

Кое-как Анни удалось протянуть субботу: немного чтения, уход за цветами, ленч. Она была настолько утомлена бесплодными ожиданиями, что легла спать в половине девятого вечера. Проснулась Анни почти в час ночи. Ей показалось, будто Аарон был с ней, рядом. Но это был лишь сон, и Анни поняла, что ей уже не заснуть. На секунду ею овладело отчаяние. Жаль, что нет снотворного. Завтра нужно позвонить Бренде и одолжить несколько таблеток секонала. Обычно Анни не одобряла снотворное, но ее страшила еще одна бессонная ночь.

Анни встала, выпила стакан воды и спустилась вниз, в комнату Сильви. Возможно, она что-то упустила из виду, про что-то забыла, что можно было упаковать и послать дочери. Анни открыла шкаф. Старое пальтишко, теннисные туфли, из которых Сильви давно выросла, разный хлам. Анни закрыла дверь. Телевизор! Анни редко смотрела телевизор, но сейчас пошла в гостиную и включила его.

Телесериал, повторный показ «Манникс». Анни переключила на один из кабельных каналов. На экране появилась обнаженная женщина. Обеими руками она поддерживала свою грудь: «Вы одиноки? Вам хочется подругу? Звоните в службу «Элит Эскорт»! Мы молоды, горячи, темпераментны, и мы хотим вас! Звоните в «Элит»!» Анни с омерзением выключила телевизор. Канал «Джей». Любой имеет доступ к нему. Хорошо бы всех их там разогнать. И кто только до такой степени отчаялся, чтобы звонить по этим телефонам? Кто чувствует себя настолько одиноким? На секунду Анни пожалела их, кто бы они ни были.

Она вышла из комнаты. Время час с четвертью. Как ей пережить эту ночь?!

* * *

Воскресенье. Самый одинокий день. Анни заставила себя принять две тонизирующие пилюли, запив их апельсиновым соком. Подавив тошноту, Анни взглянула на часы. Четверть третьего. То же самое время показывали ее наручные часы. Анни удивилась, как поздно начался этот день. Она была в растерянности. Бессонница сделала мутным ее сознание. Но Анни уже не могла о чем-либо думать. Она только чувствовала острую до боли тоску по Аарону, по своей прежней жизни.

Одиночество и бессонница атаковали Анни. Может быть, позвонить доктору Розен и попросить выписать рецепт? Нет, нельзя попадать в зависимость от лекарств. Она сама с этим справится.

«Я наделала много ошибок, Аарон. Мне следовало быть к тебе более внимательной. Нельзя было винить тебя за то, что ты не смог принять Сильви. Прости, что я отдалилась от тебя. Прости, что я не была ласкова в постели. Прости, прости. Но, Аарон, зачем в Бостоне ты сделал это? Зачем сказал, что любишь меня? И почему, Господи, почему ты не звонишь?»

Для Анни Аарон был единственным мужчиной, единственным в ее жизни. Если бы не он, она всю свою жизнь блуждала бы в ее лабиринтах совсем одна. Одной ей не вынести Нью-Йорка в июне. Одна она не сможет спрятаться в своем доме на Лонг-Айленде. Анни не выносила равнодушия и пустоты вокруг. После того как они расстались с Аароном, Анни постоянно обманывала себя. Но иногда надеялась. И та ночь, проведенная вместе в Бостоне, утвердила ее надежды. Но Анни обманулась.

«Как жить без него? – в сотый раз думала Анни. – Выйди на улицу и подыши немного свежим воздухом», – приказала она себе. Жара оглушила ее, еще более расстроив и подавив. Проходя до Восемьдесят четвертой улице мимо большого магазина, она взглянула на отражение в витрине. «Когда-то я знала эту женщину», – подумала Анни и принялась изучать свое отражение в стекле: ярко-зеленая блузка, бежевая юбка, легкие кожаные туфли. Анни с трудом осознала, что была одета в какие-то обноски, как раньше в школе Смит.

Продолжая прогулку, Анни вспомнила колледж, пансион мисс Портер, воскресную школу Скорбящего Сердца. Синтию. Она подумала о Синтии, но это было слишком тяжело для ее истощенного сознания. Внезапно Анни увидела большую церковь на углу Парк-авеню и Восемьдесят четвертой улицы. Церковь святого Игнасия Лойолы. Монахини из воскресной школы в Филадельфии обычно водили воспитанниц на вечернюю службу сюда, в церковь иезуитов. Анни нравилась эта церковь, нравилось слушать молитвы. Она зайдет и поставит свечу за упокой души Синтии, за здравие Сильви, за себя. На часах было без десяти минут четыре.

Анни перешла через дорогу и вошла в просторную, в романском стиле церковь. Она не знала, изменилось ли что-нибудь в религиозных обрядах с шестидесятых годов, поют ли еще псалмы на вечерне. Долгие годы она не посещала церковь, если не считать неизбежные свадебные и похоронные церемонии. Как правило, это была епископальная церковь. Анни не была верующей и не признавала папу римского, но сегодня ее тянуло сюда. Стоя возле прохода у дальней стены, Анни засмотрелась на огромную мозаику позади алтаря. Ее красота вызвала у нее чувство незыблемости, вечности. Анни проскользнула за перегородку. Церковь была почти пуста, лишь несколько старых женщин, видимо ирландок, бормотали молитвы. Анни села на высокую скамью, откинулась на спинку, и ее мысли начали блуждать между воспоминаниями и отрывками из псалмов. «Боже, благослови Синтию, бедняжку. Помоги, Боже, моей дочери Сильви. Аарон!» Его имя превратилось в заклинание. «Боже всемогущий, пусть он любит меня. Боже, услышь мои молитвы».

Анни оказалась права. В церкви иезуитов на вечерне пели псалмы. Началась служба, запах ладана и песнопения как бы сплели покров вокруг Анни. Этот покров успокоил, умиротворил ее. На какое-то мгновение она потеряла чувство времени и пространства. И вдруг ее озарила мысль. Она вспыхнула в ее сознании как ответ на молитвы.

«Я сама позвоню ему! Я ведь была так жестока! Я объясню ему, что чувствую. Может быть, он и не подозревает об этом. Но он должен знать. Я расскажу ему. Да, это будет правильно.» Вдохновение и внутренняя сила духа заставили Анни преклонить колени. Она прошептала: «Благодарю, Господи!» – и быстро вышла из церкви.

Анни отыскала телефон-автомат на Мэдисон-Авеню. «Ну конечно же, он ждет, что я позвоню ему. Он не уверен в себе, боится, что все будет по-прежнему. Но он не знает, как я изменилась. Сильви уехала. Теперь все будет по-другому. Ну как я раньше об этом не подумала?»

Анни была спокойна, набирая номер Аарона в отеле «Карлайл». В ее голосе не было дрожи, когда она попросила его к телефону. А вдруг он уехал на выходные поохотиться или был в офисе? Но стоило только Анни услышать его голос, и страх сразу же охватил ее. Он ведь любит ее? Он сам так сказал.

– Аарон, это Анни. Мы должны встретиться.

– Анни, что случилось?

– Нет-нет, ничего, но это очень, очень важно, Аарон. Мне нужно многое тебе сказать. Можно я приеду к тебе?

– Сегодня? Сейчас? Это действительно так важно?

Она постаралась не заметить нежелание и недовольство, звучащие в голосе Аарона.

– Сегодня, сейчас, – твердо повторила она.

Аарон согласился. Анни повесила трубку, и ей пришлось вытереть вспотевшие ладони. Плохо, что она была неряшливо одета. Но встречу нельзя откладывать. Анни прошла несколько кварталов по Мэдисон-авеню. Подойдя к зданию отеля, она почувствовала, как ее дыхание участилось. Она замедлила шаг.

Медленно, как можно спокойнее, Анни прошла через небольшой холл. Никто не остановил ее. Даже в наспех подобранной одежде она не выделялась среди окружающих. Анни поднялась на лифте на нужный этаж и позвонила в дверь номера Аарона. Боже, никто не отвечает. Еще звонок, ожидание ответа. Аарон наконец открыл дверь, и у Анни перехватило дыхание.

– А-а, это уже ты. Так быстро, я не ожидал. Заходи, – сказал Аарон и закрыл за ней дверь.

Анни вошла в гостиную.

– Ты, наверное, звонила из автомата на углу?

Анни оглядела небольшую, но уютную, даже элегантную комнату. «Кто же за это платит? – подумала Анни, – наверное, его фирма».

– Я разговаривал с Сильви, – произнес Аарон, как бы защищаясь.

– Да?

– Да, вчера. Она сказала, что в интернате ей нравится. Мы хорошо поговорили. Должно быть, там действительно приятное место.

Аарон замолчал. Анни подошла к окну и взглянула вниз на Мэдисон-Авеню. Она увидела прогуливающиеся рука об руку парочки, и это показалось ей символичным. Да, люди должны жить парами. Она и Аарон смогут соединиться снова. Благодарю, Господи.

– Странный вид из окна, не как у нас дома.

Тут Анни первый раз за этот вечер потеряла самообладание и залилась краской.

– Я хочу сказать, не как в Грейси-сквер.

Тут она остановилась. Все оказалось труднее, чем она думала.

– Иногда в окно можно смотреть часами, даже днями.

– Ты что, думаешь, я ни разу не посмотрел в это окно, как сюда приехал? – Аарон засмеялся.

Нет, это тупиковый разговор. Анни поняла, что должна что-то предпринять.

Бродя по комнате, Анни внезапно почувствовала себя неловко. Ее юбка была нелепой, и Аарон замечал все это. Наконец она села на диван, и Аарон, подойдя к бару, предложил:

– Хочешь шерри?

Анни взяла бокал. Аарон налил себе виски и сделал два небольших глотка. Потом сел в кресло. Анни заметила напряжение на его лице.

– Что-то случилось, Анни? Если не Сильви, то что-нибудь с мальчиками?

– Нет-нет, ничего такого. У них все в порядке, – торопливо заверила его Анни. Аарон выглядел очень привлекательно, у него теплая гладкая кожа, черные блестящие волосы. И он любит ее. Он так сказал. Однако Анни заметила, что Аарон снял обручальное кольцо. А она свое так и не снимала.

Анни выпила немного шерри «для храбрости» и поставила стакан на столик. В этот момент она почувствовала сильнейший прилив нежности и была уверена, что Аарон поймет это и ответит ей тем же.

– Аарон, я буду говорить прямо, – начала Анни. – Я думаю, что, в конце концов, мы можем быть вместе. Я очень много думала после того вечера в Бостоне, и я приняла решение.

К удивлению Анни, Аарон поднялся и направился в соседнюю комнату. Почему он всегда избегает сильных эмоций?

– Нет, Аарон, пожалуйста, дай мне сказать то, что я хочу, именно для этого я пришла сюда.

Она жестом указала Аарону на стул. Тот нехотя вернулся.

– Я ждала твоего звонка. Я уже начала думать, что ты мне не звонишь, потому что не хочешь. Но сегодня в церкви я поняла, почему ты не звонил.

– В церкви? – спросил Аарон совсем не к месту. – С каких это пор ты стала ходить в церковь?

Анни сложила руки на коленях и выпрямилась, как бы придавая своим словам особую значимость.

– Ты боялся опять меня обидеть. Тебе нужно было, чтобы я сама позвонила. И я думаю, ты должен знать, как я люблю тебя. Я здесь, Аарон, чтобы сказать тебе, что я хочу попробовать начать все сначала. – Анни оглядела элегантную, но безликую комнату и произнесла: – Возвращайся домой, Аарон. Это место не для тебя. Мы начнем все сначала, без Сильви. У нее теперь все хорошо. А для нас все хорошее станет еще лучше. Теперь я это знаю.

Анни улыбнулась и развела руками. Но Аарон молчал. Анни взглянула на него.

– Ты ведь тоже этого хочешь, правда?

– Ты не понимаешь, Анни. Все кончено, – выпалил Аарон.

– Кончено?

– Анни, мы разведены, нашего брака уже не существует.

– Ну, это было год назад. А сейчас все изменилось. Как же так? Ведь в Бостоне…

– Ничего не было в Бостоне, – перебил ее Аарон, – мы просто приятно провели время.

Он постоянно поглядывал на дверь, ведущую в спальню. «Отчего он так нервничает?» – подумала Анни. И вдруг истинное значение его слов стало пробиваться к ней, ломая стену надежд, чудес и бездумной детской религиозности, которую она выдумала, чтобы поддержать свою страсть. Анни покраснела от унижения и начала дрожать. Ей не было бы так больно, если бы Аарон ударил ее. Нет, этого не может быть. Нет, ничего не кончено. Ведь он сказал ей, что любит. И они были вместе в ту ночь в Бостоне. И сейчас он сидел перед ней, такой сильный, прекрасный и желанный.

– Анни, – мягко сказал Аарон, – я женюсь.

Анни схватилась за горло, задыхаясь от немого крика.

– Женишься, Аарон? Что ты хочешь этим сказать?

– Вот так, Анни. Мы разведены, и я женюсь.

– Вот так?

Она сходит с ума? Может, Аарон и не любит ее, но ведь он не может любить кого-то еще. Это невозможно… Этого не может быть. Анни задыхалась.

– Поверь мне, Анни, это совсем другое, – вздохнул Аарон. Анни все еще не могла поверить. Он выдумывает. Это же безумие. Ему придется это доказать. Как маленький ребенок, Анни стала требовать доказательств.

– На ком? На ком ты женишься?

Анни услышала свой голос, который почти превратился в визг.

– На Лесли Розен.

– Кто? – Это имя было как-будто знакомо.

– На докторе Розен. Я женюсь на Лесли Розен.

Это неправда. Это шутка. Просто невероятно. Кто угодно, только не доктор Розен. Тут Анни рассмеялась.

– Но, Аарон, ты не можешь. Она была моим лечащим врачом. Моим сексопатологом. Тебе она даже не нравилась. Ты дважды консультировался у нее, она тебе совсем не понравилась.

– Анни, это было почти два года назад. С тех пор все изменилось.

– Да. Ты бросил меня, а она уничтожила.

Сердце Анни буквально выпрыгивало из груди, ей было больно дышать.

– О Боже, Аарон, и давно это у вас?

Анни закрыла лицо руками и опять вспомнила отель «Ритц».

– Но ты же переспал со мной, Аарон, мы занимались любовью, и все было, как прежде. Ты ведь сам так сказал.

Дверь в спальню распахнулась, и в комнату вошла доктор Розен.

– Все это было очень давно, Энн. Ну же, ты грезишь наяву, пора прекратить жить прошлым.

Доктор Розен подошла к Аарону и положила руку ему на плечо.

– Ты все еще изображаешь из себя жертву, Энн.

Лицо Анни горело. «Боже, они предали меня. Аарон, доктор Розен. Оба». И теперь они стали свидетелями ее унижения, а этого Анни вынести не могла. Она вскочила на ноги и сжала кулаки так, что почувствовала боль от впившегося в кожу обручального кольца.

– Я – единственный нормальный человек здесь, среди вас, – заявила Анни, бросая слова, словно плевки в лицо. Она почти не могла дышать. «Им, наверное, слышно, как у меня сердце колотится». Аарон сидел молча, уставившись на Анни. Доктор Розен стояла перед ним и тоже молчала. Они были вместе. Анни смотрела на них, и все поплыло у нее перед глазами. Лесли Розен обнимала Аарона, будто он был ее собственностью.

– Я не понимала, – простонала Анни, – я не знала, как вы ненавидели меня.

Глаза ее наполнились слезами, но она твердо решила не плакать перед ними. Потом она обратилась к Аарону.

– Единственное, что мне ясно до конца, так это то, что ты сошел с ума.

Анни ни за что не заплачет перед ними. Боль становилось невыносимой. Лицо ее исказилось. Она чувствовала себя беспомощным маленьким ребенком в присутствии двух жестоких подростков. Она должна бежать, бежать, пока они не причинили ей еще более сильную боль. Анни попыталась двинуться с места.

– Я ухожу, – тихо сказала она. – Ничего не говорите. Я ненавижу вас обоих. Вы оба ненормальные. Я ухожу.

Сделав шаг, Анни чуть не упала – у нее закружилась голова. Но она смогла удержаться, схватившись за первый предмет, который попался ей под руку. Кажется, это был стул. Дрожа всем телом, Анни пошла к двери. Ноги налились свинцом, будто приросли к полу. Казалось, потребуется вечность, чтобы пройти через эту комнату. Взявшись за ручку двери, Анни обернулась:

– Да, между прочим. Может, я и живу в прошлом, как вы говорите. Но Аарон действительно переспал со мной в Бостоне. Прошлое в данном случае – меньше чем неделя назад. Он переспал со мной – в прямом и переносном смысле слова.

Она открыла дверь и со всем достоинством, на которое только была способна, вышла, оставив Аарона и Лесли в номере отеля.

11 ЭЛИЗ НЕ ДО СМЕХА

Билл пригласил Элиз на ленч. Это было странно, в последнее время сам факт обеда или ужина с Биллом вызывал удивление. Летом Элиз проводила много времени одна – в Гринвиче или в Ист-Хэмптоне. Манхэттен действовал на нее угнетающе. «Ну что, Элиз, встретимся с Нью-Йорком лицом к лицу. Он принадлежит всем женщинам, которые трудятся по-настоящему. Таким, как Линда Робинсон, Тина Браун, Эллис Мейсон и как эта дрянная Мэри Бирмингем, которая отняла Джила Гриффина у Синтии. Даже эта «вешалка» Мэри Мак-Фадден умудряется делать деньги. Да, Нью-Йорк – для тех, кто работает, и работает хорошо». У Элиз были лучшие столики у «Мортимера», в «Ле Сирк» и других престижных местах, где собирались «сливки общества». Там она чувствовала себя свободно, словно перед кинокамерой; этаким украшением витрины – перед теми, кто интересовался.

Элиз вдруг вспомнила комнату 705 и свою неосмотрительность. «О Боже! Нет, я не буду думать об этом. Но у него была видеокамера. Я отчетливо помню камеру. – Элиз оттолкнула мысли об этом случае. – Сначала я забегу к «Марте», посмотрю, что там у них есть, потом у меня ленч с Биллом». Она чувствовала себя комфортно у «Марты», в одном из самых шикарных магазинов города. Там она сможет собраться, взять себя в руки и не думать о том, что кто-то за ней наблюдает.

Подъезжая к Манхэттену, Элиз вдруг ощутила, как неудобно, физически неудобно ей было в собственной коже. Она подавила желание налить себе водки из бутылки, которая стояла у нее в салоне автомобиля, и одернула край юбки. Потом поправила прическу и снова подтянула юбку. «Я одета как матрона из Гринвича, направляющаяся в Манхэттен на ленч. В такой одежде я не могу даже поехать за покупками!» Элиз нажала кнопку селектора и сказала водителю:

– Сначала едем домой. – «Я должна переодеться», – подумала она.

В лифте Элиз размышляла о том, как было бы хорошо, если бы Чесси поехала с ней в город. Она ценила ее вежливое и скромное обслуживание и безупречный вкус. Но в этом доме они держали только дворецкого, повара и уборщицу. Элиз, подобно Оскару Уайльду, устраивало только самое лучшее, но становилось все труднее и труднее его отыскать. Что будет, если Чесси вдруг решит уехать? Она смотрела за ее гардеробом, прической, распорядком дня. «Нет, Чесси никогда не бросит меня, можно не беспокоиться, – думала Элиз, – и вообще, перестань дергаться».

Беспокойство отравляло ее жизнь, постоянно увеличивало дозу принимаемого спиртного, сказывалось на внешности. Элиз посмотрела на себя в зеркало и попыталась улыбнуться. Она оденется и сделает макияж тщательнее, чем обычно. Она ошеломит их всех, когда придет с Биллом на ленч.

Войдя в дом, Элиз сразу же направилась в спальню. Спальня была просторная, с высоким потолком и австрийской хрустальной люстрой, которую Элиз никогда не включала. Верхний свет был для нее сущим наказанием. Ее личные комнаты освещались только настольными лампами в шестьдесят ватт, абажуры которых были затянуты розовым шелком. Стены мягко отражали этот свет. Потолок украшала лепнина «Адамс». В комнате были две укромные ниши с арочным верхом, стилизованные под морские раковины. В каждой нише стояла бесценная фарфоровая ваза – часть наследства Элиз, оставшаяся от огромной коллекции ее матери, хранящейся теперь в отдельном крыле Метрополитен-музея.

Несмотря на отдельные предметы, комната была на удивление простоватой и обставлена слегка старомодной мебелью.

Элиз быстро сбросила с себя одежду, размышляя, что бы ей выбрать. Может, что-нибудь от Бласса или Армани? Долгое время эти костюмы были самыми что ни на есть модными. Пожалуй, слишком долгое время. Элиз передумала. «Я не хочу выглядеть, как Нэнси во время визита в «Большое Яблоко». Один джазовый пианист, с которым Элиз познакомилась в Париже, как-то рассказал ей, что Нью-Йорк называют «Большим Яблоком», потому что в нем сосредоточены все искушения рода человеческого. Элиз опять вспомнила комнату 705 и вздохнула. Нет, она наденет что-нибудь в европейском стиле. Может, то бледно-лиловое кожаное платье от Клода Монтана с большими плечами? Оно было слегка вызывающее, но очень подходило к ее статной фигуре и цвету волос. И уж в нем ее никак нельзя было бы назвать «почтенной дамой» из Гринвича. Элиз надевала это платье всего один раз и оставила его где-то здесь. Кроме того, оно стоило бешеных денег, и хорошо бы показаться в нем еще раз.

Элиз выросла с верой в то, что нужно иметь лишь самое лучшее и делать так, чтобы вещи служили как можно дольше. У нее все еще хранились костюмы от Шанель пятидесятых годов, шляпы от Хэлстона шестидесятых, Маки и Лакруа семидесятых и восьмидесятых. Ее комнаты отделывал Мак Миллан, но выглядели они немного обшарпанными, мебель и драпировка – немного потертыми. И Элиз никогда и ничего не обновляла. Она росла в огромном доме в Нью-Йорке, потом в особняке на Палм-Бич, в совершенно непомерных размеров «коттедже» в Ист-Хэмптоне, и везде ковры были протерты чуть не до дыр, шелк на абажурах висел почти что лохмотьями. Но все объяснялось тем, что ковры были абиссинскими, а шелк – итальянским. Долгие годы ее семья жила в роскоши и богатстве, поэтому они не считали необходимым доказывать это посторонним.

Оставшись в нижнем белье и чулках, Элиз прошла в гардеробную и принялась искать платье. Оно могло быть где угодно. Гардеробная Элиз была размерами с небольшую гостиную, но вещи ее необъяснимым образом оказывались то в шкафах комнат для гостей, то в холле и даже в гардеробной Билла, хотя та была значительно меньше. Вот и теперь Элиз никак не могла найти свою «экипировку», заглядывая во все уголки гардеробной.

Она опять прошла через спальню, открыла дверь в ванную комнату Билла. И застыла на пороге. Комната была пуста. С туалетных полочек исчезли флаконы и бутылочки, в ящиках не было ни одной сорочки; белье, носки, блузы и свитера – все испарилось; опустела и подставка для обуви, сделанная по спецзаказу для Билла, носившего десятый номер.

У Элиз перехватило дыхание. Он ушел. Элиз давно подозревала, что Билл собирается бросить ее. И вот это случилось.

Элиз тяжело опустилась на край ванны. «Думай. Думай. Что он сказал по телефону? Он предложил вместе сходить на ленч и настоял на том, чтобы встретиться с ней в ресторане…» Билл явно не хотел, чтобы она узнала об этом. Не может быть. Не может быть. А впрочем, что же еще? У Билла было полно одежды во всех трех домах, и даже в лондонской квартире. Он редко когда брал с собой вещей больше чем на одну ночь. А теперь все исчезло. Билл бросил ее, а она даже сразу этого не поняла.

Элиз встала и в отчаянии открыла дверь платяного шкафа. Может быть… Дверь мягко подалась. В темной пустоте одиноко раскачивалось на вешалке кожаное светло-лиловое платье от Клода Монтана.

* * *

– Вниз по Пятой авеню! – приказала Элиз шоферу и подумала: «А куда? Что мне делать? Куда идти?»

– И к «Марте», – добавила она, назвав первое место, пришедшее ей в голову.

Элиз откинулась назад. Ее лимузин медленно прокладывал себе дорогу сквозь плотный поток машин. Элиз все еще была в шоке и не чувствовала нужного эффекта от двойной порции водки, выпитой перед выходом из дома. Она закрыла глаза. Пустота. Кончиками пальцев Элиз потрогала шею и ощутила частые удары пульса, которые подтверждали, что она еще жива. Из-за этого легкого прикосновения к себе самой Элиз издала длинный, низкий, почти первобытный стон. Чувствуя, как слезы собираются в уголках глаз и уже готовы вылиться, она быстро нажала на кнопку, и между ней и водителем поднялась матовая перегородка. Элиз медленно прошептала: «Пустота». И она не знала, о чем это слово: о шкафах и гардеробной или о ней самой. Хотя чувство пустоты было знакомо для нее. Сбылись самые страшные опасения. Элиз теперь одинока. И неважно, что она уже сделала, чтобы убедить себя не чувствовать одиночества; неважно, на какие жертвы в жизни она шла, чтобы избежать его. Элиз была одна. Деньги, связи, талант, внешность – ничто не могло сдержать натиск подступившего все ближе и ближе чувства отчаяния. Элиз вытащила носовой платок из сумочки. «Что делать? Что мне делать?» – думала она, пытаясь остановить слезы. Потом начала вспоминать гардеробную Билла, мысленно заглядывая в каждый ящик, на каждую полку. Везде пусто. Все, все пропало. И незачем обманывать себя. Элиз резко тряхнула головой, отгоняя терзающую душу картину пустых, распахнутых настежь шкафов, выдвинутых ящиков. Не осталось и следа от человека, с которым Элиз прожила почти двадцать лет. Она сложила руки на коленях и сильно сжала их, словно пытаясь выжать напряжение из тела.

Когда слезы кончились и улеглись молчаливые рыдания, Элиз осознала, что даже не задалась классическим вопросом, вопросом номер один всех брошенных женщин: «Что я не так сделала?» Это немного подбодрило ее. «Моей вины здесь нет», – подумала она, жалобно всхлипывая. Да, эта мысль была спасением. Без тени сомнения Элиз была уверена, что сделала все от нее зависящее для сохранения их брака. Именно Билл постоянно предавал ее, заводил интрижки на стороне, пользуясь всеми благами ее достатка и общественного положения.

Элиз высоко вздернула голову и выпрямилась. Потом еще раз промокнула глаза и посмотрелась в зеркало. Она механически поправила макияж, подкрасила губы. Билл не знает о том, что Элиз заходила домой, и думает, что та направляется прямо на ленч. «Он собирается сказать мне все за ленчем, в ресторане, где полно народу…» Да, Билл пригласил ее, чтобы известить о своем уходе. И рассчитывает он на естественное отвращение Элиз к публичным скандалам. Это позволило бы Биллу сказать ей все, что он хочет, и удалиться, нисколько не беспокоясь о переживаниях Элиз.

Она безразлично посмотрела в окно и увидела здание Музея Гугенхейма, которое вдруг осветилось жутким сверхъестественным сиянием из-за серого цвета стекол машины. Элиз вновь закрыла и открыла глаза. Теперь они проезжали мимо громады Метрополитен-музея, и его размеры подавляли сознание. Лишь увидев спокойную зелень и мягкие линии парка Фрик, Элиз вновь обрела способность мыслить. Она вспомнила тот прекрасный майский день, когда вместе с Анни они бродили из комнаты в комнату, а потом сели на скамеечку в саду, сделанную из камня. Кругом цвели большие розовые азалии. Как тогда сказала Анни? «У мужчин все очень просто».

Элиз поняла, что не вынесет толкотню в «Марте» и пчелиный рой туристов в Рокфеллер-Центре.

– Мозли, я передумала. Едем вверх по Мэдисон-авеню.

«Может быть, мне зайти в тот букинистический на Девяносто третьей улице? Я смогу посидеть там одна возле сложенных в стопки книг. Подумать, что мне делать дальше».

Анни, разумеется, права. Мужчины просто собирают вещи и уходят. И как они только не понимают, что бросить женщину – это, по сути, трусость! Элиз, как и большинство женщин ее поколения, росла с верой в то, что настоящие мужчины смелы и ответственны. Хотя факты утверждали обратное. Теперь Элиз пришлось признать, что Билл не обладал ни тем, ни другим качеством. Как и многие другие «пустышки», компаньоны умных и сильных женщин, восхищавших Элиз. Как Аарон для Анни.

Элиз сняла трубку телефона и набрала номер Анни, умоляя Господа, чтобы та была дома. И для нее было большим облегчением, когда Анни ответила после второго звонка.

– Анни, это Элиз. Ты мне очень нужна. – Элиз прокашлялась.

– Элиз, что случилось?

– Анни, я… Билл ушел от меня. – Голос Элиз задрожал.

– Где ты? Хочешь, я к тебе приеду? – Голос Анни звучал мягко, лаская слух.

– Спасибо, Анни. – Элиз заставила себя засмеяться. Смех был отвратительным. – Я из машины, минут десять езды до тебя. Так я подъеду? Встретишь меня внизу или напротив?

– Я жду, – ответила Анни и повесила трубку. «Хорошо. Теперь мне есть куда идти» – подумала Элиз.

Она возьмет Анни с собой.

– Мозли, в Грейси-сквер.

Элиз глубоко и спокойно вздохнула – первый раз за этот день.

* * *

Шофер открыл дверь, и Анни села в машину к Элиз, заняв сиденье напротив.

– Куда мы едем?

– Я не знаю. Так, катаюсь туда-сюда. Мозли, – Элиз нажала кнопку селектора, – в Саттон-Плейс. – Потом обратилась к Анни: – Мы там сможем выйти и погулять в небольшом парке. Он всегда почти пустой.

Машина развернулась к центру на Йорк-авеню. Элиз распахнула дверцу бара и достала бутылку «Столичной».

– Хочешь выпить, Анни?

Она бросила два кубика льда в хрустальный бокал и налила двойную порцию. Потом быстро помешала в стакане указательным пальцем и проглотила содержимое бокала одним духом.

– Я буду только содовую, – сказала Анни. Она наполнила свой стакан и взглянула на Элиз.

– А теперь расскажи мне, что произошло.

Элиз отвернулась и посмотрела в окно. В одной руке она сжимала бокал, в другой комкала носовой платок.

– Билл бросил меня. Собрал свои вещи и ушел.

– Ну, и о чем ты плачешь? Самое время.

– Что-что? Ты не поняла, Анни? Я одна, совсем одна. Мы больше не замужние женщины. Я совсем одна, – повторила Элиз, медленно выговаривая каждое слово.

– Элиз, ты долго была замужем, но это только так называлось – «замужем». И это просто медленно убивало тебя. Ты все это время была одна. Так какая тебе разница? Чего ты боишься?

Элиз молчала, пытаясь вникнуть в эти спокойные, разумные слова. Потом опять сделала глоток из бокала. Да, слишком много спиртного, слишком много страха и одиночества.

– Анни, – Элиз запнулась, подбирая верные слова. – Боюсь, что я кончу так же, как Синтия.

Анни взяла свою сумочку, открыла ее и достала конверт.

– Прочти, – сказала она, протягивая его Элиз. Та поставила бокал на подлокотник сиденья и взяла помятый листок.

– Что это?

– Это предсмертная записка Синтии. Я давно хотела показать ее тебе, и сейчас самый подходящий момент.

Элиз отбросила записку, как будто она вдруг воспламенилась. Лист упал Анни на колени.

– Анни, не пугай меня. Анни вернула Элиз конверт.

– Прочти, если не хочешь кончить, как Синтия.

Элиз нехотя развернула листок. От послания Синтии, лежащей в могиле, у нее по коже побежали мурашки. Анни ждала, когда Элиз закончит читать. Та сложила записку и вернула ее Анни.

– Элиз, не жалей ни о чем. Ты вовремя вырвалась от него. Я хочу, чтобы ты вернулась домой и написала помадой на зеркале: «Он не стоил меня!»

Элиз улыбнулась уголком рта.

– Он не стоил, ты права. И Аарон не стоил тебя.

– Да уж, он стоит только моего врача.

Коротко Анни рассказала Элиз о сцене в «Карлайл», опуская, впрочем, подробности.

– Ах, Боже мой, Анни! Теперь уже улыбнулась Анни.

– Ну, и каковы твои планы на последующую жизнь?

– Я должна навестить мать после обеда. И я думала встретиться с Биллом за ленчем…

Анни выпрямилась.

– Он еще ничего не знает?

– Нет. Я ведь ехала из Гринвича и забежала домой лишь по своей прихоти. Наверное, он хотел мне сказать это за ленчем… в общественном месте, где я, разумеется, не стала бы устраивать сцену.

– Устрой ее! – воскликнула Анни.

– Что ты, я теперь даже не сяду с ним за один стол. Я слишком… – Элиз не смогла найти подходящего слова.

– Слишком что?

– Слишком сердита. Боюсь, что при виде Билла я размажу его по полу.

– Ну и сделай это, Элиз. Но не в ресторане, оттуда он может сбежать. Поезжай в офис. Прижми его к стенке.

– Как крысу! Да он и есть крыса.

Элиз усмехнулась при мысли о том, как унизительна для Билла будет сцена в офисе.

– Анни, он тут же грохнется, если я прижму его там. Я бы с удовольствием, но не могу.

– Я поеду с тобой и подожду тебя в машине, – предложила Анни.

Элиз помолчала, принимая решение. Потом называла водителю адрес офиса Билла.

– Я волнуюсь, – призналась она Анни.

– Я буду ждать тебя. Я здесь. В конце концов ты будешь даже рада.

Элиз взглянула на подругу и благодарно кивнула ей в ответ.

– Какого черта, – произнесла она, – мне нечего терять.

* * *

«Тварь, – подумала Элиз и гортанно рассмеялась. – Сюрприз, Билл. Большой сюрприз для тебя. Я это так не оставлю, о, нет! Неважно, что сказала бы мама, но я не собираюсь уползать как побитая собака. Как это сделала Анни, и Аарон, предатель, еще и утер ей нос. Как жестокий хозяин побитой собаке. Анни права. Я не позволю ему ускользнуть.

И Бренда, с ее бойким язычком и хвастливыми разговорами, позволила Морти улизнуть, оставить ее практически ни с чем, в то время как он сам сидит чуть ли не с миллионами. И, как и Билл, использовал слабость жены в своих личных корыстных целях. Но для Билла есть сюрприз. Я не так предсказуема, как ты предполагал, Билл!»

Элиз мысленно нарисовала картину: Билл в офисе, готовится к ленчу с провинциальной бедняжкой Элиз, будучи искренне уверен в том, что ему удалось ускользнуть и остаться чистеньким. Элиз представила себе офис, который она отделала в благородных матово-голубых тонах. На двери были буквы с позолотой: «Уильям Тэфт Атчинсон – партнер». Благодаря ей Билл был назван «партнером», хотя и младшим, в солидной адвокатской конторе «Кромвель Рид». Теперь его видели в офисе окруженным знаками стопроцентного американца и тотемами власти, которыми он так дорожил. Но сегодня ему не помогут все эти изящные силки для уток ручной работы, кожаная сумка для гольфа, чемоданчики для поло. Даже огромный стол красного дерева, помпезные хрустальные пресс-папье, коллекция японских антикварных безделушек. И серебряная рамка с ее фотографией – ее подарок Биллу, – даже она не спасет его.

Когда машина подъехала к главному входу элегантного небоскреба на Уолл-стрит, Элиз, не дожидаясь шофера, сама открыла дверь. Анни высунулась из окна, и Элиз повернулась к ней.

– Он не стоил тебя, Элиз. И Джил не стоил Синтии. Иди туда и врежь ему. За всех нас.

– С удовольствием. Не уезжай, это не займет много времени.

Элиз решительно прошла внутрь, двери захлопнулись у нее за спиной. В лифте она ткнула кнопку 45-го этажа.

Билл подпрыгнул от неожиданности, когда Элиз ворвалась к нему в офис, чуть не сломав входную дверь вишневого дерева. Она стояла в дверном проеме, наблюдая, как меняется лицо Билла, становясь белым как бумага.

– Ты – жалкое подобие мужчины! Так, как ты со мной поступил, презренно, ниже всякого человеческого достоинства.

Она сделала два больших шага по направлению к его столу и остановилась. Секретарша Билла застыла возле двери, не зная, что предпринять. Элиз жестом указала ей на выход, даже не глядя на нее, та отступила, но продолжала смотреть.

Элиз откинула прядь волос, выбившуюся из тщательно сделанной прически и падавшую ей на лицо.

– Не хватило мужества сказать мне в лицо, что уходишь? Я должна была увидеть пустые шкафы? Где же твое письмо, Билл? Или записка? Даже Нельсон Рокфеллер оставил своей бывшей жене письмо, презренный ты червяк!

Над верхней губой Билла выступили капли пота. Он едва мог шевелить губами, потом наконец выговорил резким тонким голосом:

– Успокойся, Элиз. Не устраивай сцен. Я собирался поговорить с тобой за ленчем.

Дверной замок, наверно, был сломан, так как секретарша не смогла запереть его. Краем глаза Элиз увидела, как несколько служащих столпились в приемной. Билл тоже заметил их.

– Давай поговорим как взрослые, зрелые люди, – защищался он.

– Взрослые? – завизжала Элиз. – Хочешь быть взрослым? Билл жестом показал на открытую дверь, но Элиз продолжала, не обратив на это внимания.

– Почти двадцать лет, Билл! Двадцать лет лжи, унижения и обмана. Я любила тебя. Я отдала тебе свой дом, себя, я пожертвовала своей карьерой ради тебя. И все, что мне хотелось взамен, – нормальной, человеческой жизни, хотелось быть любимой. У нас могло бы быть в жизни гораздо больше. Я никогда не просила тебя благодарить меня, не попрекала тебя деньгами, даже когда купила тебе это место. Я была хорошей женой и заслуживаю лучшей участи.

Билл попытался украдкой обойти стол, но Элиз заметила его движение и двинулась к нему.

– Ты только скажи, скажи мне это в лицо, Билл, и я уйду. Я должна знать. Почему вдруг сейчас? Сейчас, после двадцати лет твоих похождений, ночных звонков от женщин, после того как ты пропадал где-то ночами? После всех твоих секретарш, горничных и официанток! Почему?

Она заметила, что Билл пытается преградить ей путь, но продолжала обходить стол, и он отступил. А потом ее взгляд упал на серебряную рамку. На месте ее фотографии была другая – улыбающееся лицо молодой, очень молодой женщины, знакомое лицо.

– Я влюблен, – сказал Билл.

Секунду Элиз стояла молча, уставившись на него. Потом шагнула от стола к бюро, взяла один из силков для уток и швырнула его в фотографию. Билл вздрогнул от ее неожиданного и резкого движения. Его лицо стало пепельно-серым, рот открылся.

В этот момент Дон Рид, старший партнер фирмы, вошел в кабинет с плакатной улыбкой на лице. «Вон!» – прогрохотала Элиз голосом Мерседес МакКэмбридж из фильма «Изгоняющий дьявола». Тот убрался, не сказав ни слова.

Билл кончиками пальцев оперся о стол, как бы пытаясь поддержать равновесие и не упасть.

– Элиз, пожалуйста, сейчас не время и не место. Давай поговорим дома.

Элиз ненавидела этот умоляющий тон его голоса.

– Дома? У кого дома? Ты ушел, Билл. У нас нет теперь дома! Она сломала клюшку для гольфа о стену и вдребезги разнесла абажур настольной лампы «Лалик», совершив при этом разворот, которому позавидовал бы Бэйб Дидриксон. Билл молчал, глядя на нее.

Еще один разворот и взмах клюшкой – и разлетелось на куски стекло вместе с фотографией.

– Ты попользовался мной и выбросил. Но тебе это даром не пройдет, теперь нет. Я не допущу этого.

Швырнув сломанную клюшку для гольфа на пол, Элиз направилась к дверям, давя осколки и прокладывая себе дорогу через толпу служащих и секретарей. Идя к лифту, Элиз слышала, как Дон Рид, который был и исполнительным директором фирмы, говорил Биллу: «Зайдите ко мне в кабинет. Нам нужно поговорить».

* * *

Стараясь не стучать каблуками, Элиз приблизилась к дверям спальни своей матери и тихо приоткрыла их. Сиделка, ухаживающая за ней, встала и улыбнулась.

– Здравствуйте, миссис Атчинсон. А мы тут как раз вас вспоминали. – Сиделка подошла поближе и тихо добавила: – Боюсь, она уже забыла, что вы приходили. Мне пришлось напомнить ей. Бедняжка, она сегодня целый день впадает в забытье. – Потом в дверях сказала: – Я буду тут рядом. Позовите меня, если будет нужно.

Элиз подошла к матери и положила руку на одеяло, стараясь не касаться шнура капельницы, который был вставлен в очень тонкую, до боли худую руку. Элиз никогда не знала, сознает ли мама то, что витает в снах и мечтах о прошлом.

Элиз прикоснулась к ее щеке, и мать открыла глаза.

– Мама, это я, Элиз.

– Да-да, разумеется, сегодня ведь понедельник? Элиз перевела дух и присела.

– Да, правильно. Сегодня понедельник, и приходит Элиз, – произнесла она и улыбнулась. Потом наклонилась вперед и поцеловала мать в лоб. – Ну, как ты, мама?

– Я старая и уставшая, дорогая. А ты? – спросила она, глядя Элиз прямо в лицо. «Старая и тоже уставшая», – подумала про себя та. – И ужасно одинокая. Надеюсь, я не выгляжу слишком плохо, и она не заметит моей тоски».

– Прекрасно, мам. И я кое-что тебе купила.

В последний раз, когда Элиз была здесь, мать была очень возбуждена и кричала: «Нет, моя Элиз – просто маленькая девочка!» Элиз ранили эти слова. Она достала из сумки плоский предмет, завернутый в коричневую бумагу. Развязав узелок ленточки, она открыла пакет и достала фотографию в серебряной рамке. Элиз надеялась, что ее взрослое лицо на фотографии поможет матери не забывать дочь. Элиз было очень горько и больно, когда мама не могла вспомнить ее.

– Ты можешь видеть без очков?

– Да, конечно.

Мать сощурилась, пытаясь разглядеть фотографию как следует. На ней была изображена Элиз. Она сидела на лужайке перед их домом в Ист-Хэмптоне.

– Это ты. Спасибо, мне очень приятно.

– Да, это мы снимали прошлым летом. Мне кажется. Я выгляжу довольно неплохо, правда?

– Это для фильма?

Элиз вздрогнула от неожиданности.

– Фильма? – спросила она.

– Ты ведь все еще бываешь в Голливуде? Отвратительное место. Ты должна быть очень осторожной.

– Я уже сто лет не была в Голливуде. Это было, когда я еще была очень молодой, помнишь? А сейчас я живу здесь, в Нью-Йорке. И я никуда не выхожу.

Мать закрыла глаза и покачала головой из стороны в сторону.

– Они охотятся за твоими деньгами, Элиз. Они хотят, чтобы ты вкладывала деньги в свои картины, но ты не должна делать этого. Это недостойно.

Холодок пробежал по спине Элиз. Она знала, что эти провалы в памяти приходят и уходят помимо воли матери, но она должна попробовать, хотя ни к чему хорошему это не приведет.

– Мамочка, дорогая, я уехала в Голливуд много лет назад, но теперь я вернулась. Я здесь. И я теперь гораздо старше.

– Многие прекрасные женщины попадают в ловушку, расставленную мужчинами в Голливуде, – продолжала говорить мать, не слушая Элиз, – у богатой и красивой женщины нет никакого шанса уберечься. Они попользуются тобой, будут говорить, что любят тебя, родная. Но все дело в деньгах. Всегда только в них.

Элиз задержала дыхание, пытаясь подавить подступившие слезы. Потом с трудом сглотнула и произнесла:

– Я осторожна, мама, но иногда мне кажется, что я слишком осторожна.

– Ты никогда ничего не изменишь, Элиз. Они унизят тебя, отнимут все деньги, а потом выбросят. Посмотри, что они сделали с твоей кузиной Барбарой. Бедняжка, живет где-то в Африке, вокруг нее крутятся подозрительные типы. Снабжают ее наркотиками и забирают все деньги.

Голос матери стал громче, она открыла глаза и внимательно посмотрела на дочь.

– Не позволяй им увлечь тебя на дно. Сохраняй свое достоинство. Это все, что у тебя есть, в конце концов. Твоя честь. Всегда поступай правильно.

У Элиз ком застрял в горле. «Если бы она только знала, то была бы очень разочарована во мне», – подумала Элиз. Ее очень тронула доброта и удивительное понимание мамы, поэтому она ни за что не позволит ей узнать о предательстве Билла и о своем недостойном поведении в номере 705 отеля «Карлайл». И то, что беречь свою честь, – значит быть одинокой.

Элиз посмотрела на мать. Та начинала клевать носом, ее прозрачные веки дрожали. Очень мягко Элиз произнесла:

– Мама, уже поздно, тебе следует отдохнуть.

Она поставила свою фотографию в рамке на ночной столик рядом с горкой таблеток и пилюль.

– Увидимся на следующей неделе, родная. Может быть, я что-нибудь могу для тебя сделать, пока не ушла?

Мать пробормотала, не открывая глаз:

– Скажи дедушке, я хочу покататься на моем пони. Элиз встала и поцеловала ее в щеку, чувствуя себя одинокой, как никогда в жизни.

– Да, я скажу. Я скажу ему.

12 КЛУБ БРОШЕННЫХ ЖЕН

Анни была немало удивлена, когда позвонила Элиз и пригласила ее на ленч в «Ле Сирк». Почему на ленч? И почему в «Ле Сирк»? Хотя у Элиз денег было больше, чем у других женщин, с которыми была знакома Анни, она также знала, что та не особенно торопилась их тратить. А в «Ле Сирк» половина порции мусса «pample-mousse» стоила шесть долларов, так что выходило, что это – единственное место в Мантхэттене, где один грейпфрут стоил двенадцать долларов. Возможно, это делалось с тем, чтобы произвести впечатление, потому что никто даже не собирался заказывать это блюдо, когда в меню и без того хватало всякой всячины.

И если Анни сначала лишь удивилась приглашению, то потом была просто шокирована, когда позвонила Бренда и сказала, что ее тоже пригласили. В это время Анни сидела за письменным столом, пытаясь записать некоторые свои мысли. Она даже не отдавала себе отчета в том, что именно пыталась написать: рассказ, стихотворение или просто вести дневник. Ей редко удавалось перенести на бумагу то, о чем она думала. Она заставляла себя каждый день часами сидеть за письменным столом, даже если все это время просиживала, уставившись на чистый лист бумаги. Но она все-таки пыталась. Дело было в том, что стоило ей сесть, как ее охватывала невыносимая слабость при взгляде на пустой лист. И когда, нарушая гнетущую тишину, вдруг зазвонил телефон, она даже подпрыгнула, но потом с облегчением вздохнула.

– Что там затевается? Элиз пригласила меня на ленч в «Ле Сирк». Она что, решила заняться благотворительностью?

– Я не в курсе, – заявила Анни.

– Интересно, это как-нибудь связано с Биллом? Я не говорила тебе, Анжела рассказала, что в прошлом году у него было целых три секретарши. Он их совершенно замучил. Одна из них, практически, говорит, что он чуть ли не кидался в нее сосисками.

– Да ладно, Бренда! Так вот о чем болтают студентки в «Кромвель Рид»? Возможно, Билл слишком требовательный, но все же он видный мужчина. Не думаю, что он способен опуститься до такого.

– Никогда не знаешь, чего от них ожидать. Что до меня, так все мужики – сволочи.

Анни вдруг ощутила в душе какую-то пустоту – то, чем была теперь ее жизнь.

Должно быть, Бренда поняла это, потому что спросила:

– Как тебе там живется без Сильви? Чем занимаешься?

– Да все в порядке. Вот подумываю сесть за роман.

– Колоссально! Помню, в колледже я тоже пыталась начать.

– Серьезно?

– Конечно. Это был «Война и мир», но потом мне надоело.

Анни рассмеялась. Да, Бренда никогда не давала ей скучать.

– Так что там насчет ленча? – напомнила ей Бренда. – Почему она пригласила именно меня?

– Кто знает. Но я думаю, мы это скоро выясним.

– Анжела мне еще говорила, что Элиз как-то на днях показывалась в «Кромвель Рид» и там было что-то!

Анни попыталась представить себе эту сцену, так как Элиз описала ей все в красках по дороге домой. Она не сдержала улыбку.

– Ну… и? – спросила она.

– Что-то произошло в офисе Билла в «Кромвель Рид». И в холле. Элиз была в потрясающем светло-лиловом кожаном платье, не меньше. Анжела говорит, что о совместной жизни уже не может быть и речи.

– Ну что ж, слава Богу, – сказала Анни. И, слава Богу, что Бренда узнала это от кого-то другого.

– Боже мой, она же столько лет унижалась. Почему она именно сейчас все разрушила? – поинтересовалась Бренда.

Анни почувствовала, как постепенно гнев заполняет пустоту в душе. Она вздохнула, как бы пытаясь изгнать его. Это возмутительно, как эти мужики ведут себя. Просто невыносимо.

– Кто знает? Может, из-за смерти Синтии, – сама предположила Бренда, – может, из-за последней выходки Билла. В самом деле, недавно на ужин в фирму он прихватил с собой молоденькую красотку. Может, он собирается из наследницы сделать еще одну свою подружку. Кроме того, она еще и сидит на кокаине.

– Бренда, откуда ты это знаешь? – спросила Анни, одновременно с раздражением и заинтересованностью.

– Сегодняшние газеты, – призналась Бренда, – там была небольшая заметка. Кстати, ты знаешь, что за красивая художница из хорошей семьи изображала из себя «жену» на вечеринке в «Кромвель Рид»? Еще ножкой под столом заигрывала? Я это все сама вычислила. А Дуарто мне лишь подсказал насчет кокаина.

– Бедная Элиз.

– Да, Анни, вот еще что. Что ты собираешься надеть? Я уже не влезаю в свои самые большие брюки.

– Брось, Бренда. Что за вопрос!

– Еврейский. Это один из четырех вопросов на еврейской пасхе: что ты собираешься надеть? где ты это взяла? сколько это стоит? и есть ли там мой размер?

– Очень смешно.

– Так стоит ли покупать что-нибудь?

– Помнишь, что сказал Эмерсон?

– Нет, я забыла.

– Остерегайся всех тех мероприятий, где требуется новая одежда.

– Ах, да! И никогда не назначай свидания парню по имени Снайк. Да что может парень по имени Ральф Вальдо знать о женских брюках или о чем-либо другом?! Ты знаешь, что все время, пока он жил в Вальден Паунд, он ходил завтракать к своей матери? И он привез все свое белье обратно домой, ей-богу.

– Бренда, а Вальден Паунд был Торес, а не Эмерсон, – сказала, смеясь, Анни. Ей было приятно смеяться, и она знала, что Бренде это тоже нравится. – Но, Бренда, – продолжила она, – Элиз вообще хороший человек, и сейчас ей, должно быть, больно. Может, ей нужны друзья, так что будь посерьезней.

– Я и так серьезная. Просто я подумала, может, учудить что-нибудь. Одеться а-ля Элизабет Тейлор, посещающая гавайский бар. Это все из-за Элиз. Почему от всего, что связано с нею, мне хочется говорить на идиш и надевать кафтаны? Но я даже не могу влезть в свои брюки. Мне уже впору переходить в другую весовую категорию. Знаешь ли ты, что это значит?

– Не уверена.

– Конечно, нет. Ну, ладно, дорогие слушатели, я вам сейчас это объясню. Когда ваши брюки не застегиваются на вас, вы должны либо начать худеть, либо покупать новый гардероб. Все это доставляет мало удовольствия и дорого по меньшей мере, поэтому я все-таки ем. А если я пытаюсь сидеть на диете, чтобы влезать в свои вещи, я все равно не влезаю в них, а от этого еще меньше удовольствия, тогда я опять ем. Конечно, если я покупаю одежду большего размера, я вознаграждаю себя за плохое поведение, и тем самым делаю его еще хуже. Потом мне уже ничего не остается, кроме как есть. Раньше я никогда не переходила за 18-й размер. Так что вопрос стоит следующим образом: переходить ли мне в другую весовую категорию? Покупать ли что-нибудь новенькое для «Ле Сирк» или выглядеть как черт знает что?

– Бренда, у меня уже голова от тебя болит. Перестань ты издеваться над собой.

– Ага, и сейчас ты мне будешь говорить, что во мне сидит худышка, которая просто жаждет выбраться наружу. О Господи, пусть она сделает это, может быть, я тогда буду весить вдвое меньше.

В конце концов они договорились, что Бренда не будет ничего покупать, и они обе наденут что-нибудь строгое, что было на руку Анни, так как у нее просто больше ничего другого не было.

* * *

По дороге в «Ле Сирк» Анни поймала себя на мысли, что идет по Семьдесят шестой улице. После стычки в «Карлайле» она ненавидела эту улицу и старалась не ходить по ней. Сегодня она с восьми утра была на ногах и даже не успела забежать домой, чтобы переодеться. Этим утром она дежурила в больнице. Это была тяжелая работа, но и покидать своих пациентов тоже было нелегко. Анни опаздывала. Элиз и Бренда простят ее. Так как она торопилась, ей было не до глубокомысленных размышлений. И когда она наткнулась на дом, где располагался отель Аарона, Анни прямо вздрогнула.

В Нью-Йорке стоял ясный день, небо было голубое-голубое. Уже становилось прохладно, пахло осенью и чувствовалась скорая зима. У дверей «Ле Сирк» Анни встретила Сирио, непризнанного гения социологии. Он знал положение всех богатых женщин в городе и рассаживал их соответственно. Сейчас же он сердечно улыбнулся и провел ее к Элиз, сидевшей за банкетным столиком, одним из тех, которые считались самыми престижными. По-видимому, Элиз все еще занимала весомое положение, Анни не любила подобной обстановки: холодно-голубой, почти ледяной декор – слишком торжественно для ленча. Но ей пришлось смириться; это устраивало Элиз – хорошо ухоженная, довольная собой, она сидела в расслабленной позе, словно на сцене. Да это и в самом деле была сцена. Напротив них с двумя женщинами, которых Анни не знала, сидел Брук Астор. Рядом пристроилась и молодежь – Блейн Трамп, оживленно беседующий о чем-то с хорошенькой девушкой. Элиз кивнула Анни, когда та вошла в зал, и поцеловала ее в щечку, потом взялась за свой бокал.

– Мартини? Или, может, газированного французского бензина? – Ее голос звучал как-то странно, почти обиженно.

– Белого вина, – попросила официанта Анни. – Элиз, с тобой все в порядке?

– Насколько можно ожидать. У вас в больнице это, наверно, зовется «тяжелый случай, но жить будет». Вот, лечусь потихоньку.

Небольшой переполох и возня у дверей возвестили о приходе Бренды. На ней было что-то непомерно большое и красное с перьями. «Хорошо еще, что я убедила ее надеть что-нибудь строгое», – подумала Анни, поморщившись.

– Надеюсь, это – вымирающий вид, потому как он заслуживает этого, – проворчала Элиз.

Анни сама ненавидела мех и перья. Хорошо, что они еще были искусственные. Но какого черта она их на себя нацепила! Анни украдкой взглянула на Элиз, но та казалась спокойной. Да, Элиз никогда не выставляет напоказ недостатки своих гостей.

– Привет, Бренда, – Элиз широко улыбнулась, произнеся эти слова так, чтобы все слышали, как она поздоровалась. «Только из поколения в поколение передается так и воспитанность. И только они могут вызывать такую самоуверенность, – подумала Анни. Ей доставило немало усилий не оказаться в объятиях Бренды.

– Ага, вся шайка в сборе! – сказала Бренда, радостно улыбаясь. – Что у вас здесь происходит, мать вашу?

Элиз и бровью не повела.

– Так, веселимся, – ответила она, и Анни опять заметила какие-то странные нотки в ее голосе. Анни и Бренда посмотрели на Элиз в ожидании того, что она скажет.

– Мне кажется, что-то нарушилось в балансе вещей, и необходимо восстановить равновесие.

Элиз взглянула сначала на одну, затем на другую подругу.

– Я полагаю, нам следует этим заняться.

– А в чем, собственно, дело? – спросила Анни.

– Ты же знаешь, Билл бросил меня, и ты знаешь, что люди говорят о женщине, которую унизили и оскорбили, – без тени злобы в голосе, с улыбкой на лице ответила Элиз.

– Элиз, поверь, мне искренне жаль…

– Бренда, к черту эти сочувствия. Я специально выбрала людное место, так что надеюсь, обойдемся без слез. И если мне нужен будет муж, я куплю себе еще одного. А сейчас я желаю восстановить справедливость.

– То, что надо, Элиз! – вырвалось у Бренды. – Ох, доберусь я до этой сучки Ван Гельдер!

Элиз посмотрела на Бренду так, что, окажись на ее месте кто-нибудь другой, от него не осталось бы и мокрого места.

– Я позвала вас сюда, потому как думала, что вы все же немного умнее, – неторопливо произнесла она. – Кажется, вы не поняли. Я имела в виду не женщин, меня не беспокоят новые жертвы. Я имею в виду мужчин – Джил Гриффин, Мор-ти, Аарон и, конечно, Билл. Должно же быть какое-то возмездие, в конце концов, надо свести счеты. Мы должны всем показать, что нас нельзя просто так взять и списать. Мы должны что-то предпринять. У нас есть силы, ум, связи, воображение, наконец. Пусть они заплатят сполна.

Анни вспомнила о письме Синтии, которое все еще лежало у нее в сумочке. Она была не в силах просто выбросить его, и слова, написанные там, казалось, не шли у нее из головы. Может, если она все-таки расквитается с Джилом, то избавится от этого несчастного клочка бумаги.

– Я обеими руками «за», – сказала Бренда, взявшись за меню. – Но может, все же закажем сначала что-нибудь поесть? – Как только официант отошел, Бренда спросила:

– Речь идет о мести? «Желание смерти», часть третья! Прямо здесь или как?

– Не совсем месть. Что-нибудь поизысканнее. Справедливость, – возразила Элиз.

– Во-во, мне всегда нравились законы Хаммурапи. Глаз за глаз – по-моему, то, что нужно. Так как насчет небольшой ритуальной кастрации? Мы схватим их, свяжем, наденем маски а-ля индеец на тропе войны. Мне вообще-то всегда шли перья. – Бренда поправила прическу. – И одного за другим мы их почикаем. Как собачек. И в будущем никаких проблем. По-моему, это довольно гуманный приговор. Больше не будут отравлять окружающую среду своими гормонами.

– Кастрация, м-м-м… – Элиз помолчала, как будто на самом деле обдумывала это. – Заманчиво, но грязно. Нет, слишком грязно.

– Ну да, ты всегда критикуешь. У тебя есть план?

Пока Анни слушала подруг, ее ум работал с поразительной быстротой. Месть? Справедливость? Нет, они так не думают. Нам нужно держаться вместе. А то, что предлагает Элиз, слишком жестоко. Нет, думала она, это не то, что ей нужно.

Вдруг ей пришла в голову идея. Может, им стоит создать что-то вроде клуба или общества брошенных жен, чтобы хоть как-то справиться со своим горем, поддерживать друг друга. Чтобы, наконец, сделать хоть что-нибудь с Джилом. «И мы не будем так одиноки, – думала Анни, – у нас у каждой хватает причин для гнева».

Она взглянула на Элиз и Бренду. С первого взгляда – две совершенно разные женщины, но, в принципе, такие похожие. Обе честны. Обе надежны. Для них обеих существуют истинные ценности. Жаль, что они не любят друг друга. Анни улыбнулась в душе. Кто, кроме нее, поверит, что у Бренды, толстушки из Бронкса, наполовину еврейки, наполовину итальянки, и у Элиз, шикарной наследницы двух огромных состояний, может быть что-то общее?

Но Анни чувствовала – может. И было. Они обе испытывали одинаковую боль, заглушая ее одна – едой, другая – вином. Но если они не могли прямо взглянуть в глаза своей боли и ярости, то, может, они найдут облегчение при помощи Синтии. Они втроем могли бы объединиться из чувства сострадания к Синтии и ненависти к Джилу. Только с тем, чтобы он знал, что им все известно.

И может быть, тогда они смогут противостоять своим собственным трудностям. Проблемы Бренды с ее весом, ее ненависть к Морти. Теперь ей даже некогда воспитывать своих двух детей из-за постоянных дел, телефонных звонков. Элиз, которая с каждым месяцем становится все грустнее и холоднее. Надо открыть ей глаза на то, как уход Билла подействовал на нее, – ведь она стала больше пить.

«А я? А моя ненависть к Аарону?» – подумала Анни. И тут тоненький голосок где-то внутри возразил: «Он не такой плохой, как остальные». Все-таки ей нужна была чья-то поддержка. Жить с такой болью равносильно самоубийству.

Вероятно, можно сделать какой-то вывод из гибели Синтии. Анни признавала за собой эту привычку – превращать плохое в хорошее, видеть светлое там, где никто его больше не видит, хотя, кто знает, может, сейчас это как раз и сработает. Идея была слишком хорошая, чтобы отказаться от попытки реализовать ее. Они могли бы создать нечто вроде группы поддержки, типа общества матерей детей с болезнью Дауна, в котором она когда-то состояла.

Элиз подалась вперед и улыбнулась:

– Возможно, мы сможем кастрировать их без единой капли крови. – Ее брови бесовски поднялись, и Анни с Брен-дой как зачарованные наклонились к ней. – Надо найти у каждого из них слабое место. Не могут же они быть неуязвимыми. Вот тут-то они заплатят сполна. Пусть наказание соответствует преступлению. Вот, например, Билл. Должен же быть какой-то выход его энергии. Или он ненавидит свою мать.

– Не обязательно быть Фрейдом, чтобы определить это, – заметила Бренда.

– Поможем ему подрыгаться. Чтоб выпустила девчонка-другая из него пар. Может, наймем кого-нибудь, чтоб пощекотать ему нервишки. Ну или что-то в этом роде, – сказала Элиз.

Бренде идея понравилась, но Анни все поняла, и ей стало как-то не по себе от этих слов. Господи, еще хуже, чем она могла себе представить. Ее надежда на теплую, дружескую поддержку растворилась в воздухе.

– Я не думаю… – начала было Анни, но Элиз прервала ее.

– Послушайте, что я вам хочу сказать. Лет сто назад все было по-другому. Вот двое поженились. Пусть муж и зарабатывал на хлеб, пусть создавал законы, но законы общества гласили, что если он добропорядочный мужчина, если он хочет признания со стороны общества, то он должен быть женатым. Это давало женщине определенное положение, на которое она всегда могла рассчитывать. А если он нарушал правила, то его карьере конец. В обществе его называли изгоем. И кто бы ни вышел за него после этого замуж, наказывался и отвергался. Так что приличной женщиной нельзя было попользоваться, как тюбиком зубной пасты, и выбросить, как она опустеет. Как Джил, например, бросил Синтию, а Билл – меня.

– А меня – Морти, – согласилась Бренда.

– Слушайте, – продолжала Элиз, вытащив из сумочки копию журнальной статьи.

– О Боже, только не вырезка «Помоги себе сам»! Я тебя умоляю!

– Нет, это не то. Из последнего выпуска «Форчен».

Элиз подняла газетную вырезку и указала на фотографию Каролин Ром.

– Это происходит повсюду, удачливые, солидные мужчины меняют своих жен на других, «поновее и получше». Послушайте: «Эти «подарочные» женушки заставляют пятидесяти– и шестидесятилетних солидных джентльменов почувствовать, что они могут еще посоперничать с молодыми в сексуальном плане». – Элиз взглянула на Бренду и Анни. – Ну, как, звучит соответственно? – и продолжила: – «Не будучи заклейменными «разводом», эти люди хотят начать все сначала». И вот это из «Форбс». – Элиз откашлялась. – «Сегодняшний имидж солидного джентльмена не обходится без новенькой высокой блондинки, «второй жены». Она – вознаграждение за успехи. Отбрасывая в сторону ярлык «женат вторым браком», наша мораль дошла до того уровня, когда роскошная «вторая жена» – не только личное имущество, но и предмет первой необходимости».

Элиз сделала паузу и оглядела своих подруг. Она ждала.

– Это написали до или после того, как Малколм «списал» Либби? – сухо спросила Бренда. Мать Элиз была близкой подругой миссис Форбс. – Ой, да ладно. Это не новость. Ничего не изменилось. Для женщин карты всегда были подтасованы.

– Да я не об этом! – нетерпеливо воскликнула Элиз. – Поймите, как далеко это зашло, если деловой журнал признает этот «обмен» в качестве жизненной нормы. Ах, Боже мой, «Донсбери» уже снимает мультфильмы на эту тему.

Она разгневанно бросила на стол еще одну статью.

– Так что же ты хочешь, чтобы мы делали? Надели форму пикетчиков и патрулировали улицы? Убили Жоржетт Мос-бэчер и Каролин Ром? Это не было бы лишено приятности, но я не думаю, что остаток жизни стоит провести, деля камеру с Джин Хэррис. – Бренда улыбнулась. – А может, я и не права насчет этого.

Анни знала, что Элиз не нравится, когда при ней вспоминают скандал между заведующей и диетологом в Скарсдейле. Но знала ли об этом Бренда? Анни улыбнулась.

– А не думаешь ли ты, что Джин Хэррис поможет мне сбросить вес? – спросила Бренда невинно. – Может, все-таки стоит попробовать?

Анни наблюдала, как Элиз теряет самообладание. Их команда разваливалась, они теряли основу беседы. Элиз права, но вот подход к проблеме требовал коренных изменений.

– Прекратите это, довольно. Синтия умерла. Вы что, не понимаете, насколько это серьезно?

Анни сжала губы, чтобы они не задрожали.

– С какой это стати вы говорите «довольно!»? Вы что, не понимаете? Речь идет не только о Синтии, но обо всех нас! Поймете вы это? – Анни перешла на крик: – Мы же ведь исчезаем! Таем! Они проткнули нас насквозь, и мы превращаемся в ничто! Испаряемся! Общественная мораль утверждает, что все это замечательно, а мы даже не в состоянии защитить самих себя! – Анни не удержалась и добавила: – У меня меньше причин, чем у любой из вас, прийти в ярость. Аарон не был так плох, как Морти и Билл.

– Да, это ты так думаешь, – сказала Бренда.

– Нет, это он так думает, – заметила Элиз. И после небольшой паузы продолжила: – Вношу предложение. Мы все ходим вокруг да около, но давно пора высказаться прямо. Давайте поговорим о полном разложении этих мужчин. Эмоциональном, социальном, финансовом. Мы убеждены, что семьи у них теперь нет, дела идут кисло, друзья покинули их. И они сделали все это с нами. В наших силах проделать то же самое с ними. И у нас есть средство. Вот вам мой план. Я говорю, что мы размажем их по стенке.

– Мне нравится, – сказала Бренда, – хотя, вероятно, этого недостаточно. – Она повернулась к Анни. – Что думаешь?

– Я не знаю, – сказала Анни озадаченно, – вы шутите? Или вы шутите, или вы обе сумасшедшие! – Анни посмотрела на Элиз, но та была серьезна. – Элиз, Бренда, я вас правильно понимаю? Страшная месть? Вы предлагаете объединиться для этого?

– Да, – ответила Элиз, выпрямляясь на стуле. – Кто сказал: «Только слабые мстят, сильные ищут справедливости»? Предлагаю открыть организационное собрание Клуба брошенных жен.

Элиз подняла кофейную ложечку и постучала ею как судейским молоточком. Потом внимательно посмотрела на Анни.

– Присоединяешься? Анни сидела молча.

– Давай, Анни, не ломайся, – поторопила ее Бренда.

– Присоединяюсь, – мрачно произнесла та и кивнула.

– Собрание считаю открытым. Ваши предложения будут выслушаны, одобрены и проведены в жизнь, – провозгласила Элиз.

– Ура! – прокричала Бренда.

Женщины молча подняли бокалы, отдавая дань торжественности момента.

– А теперь, – Элиз продолжала играть роль председательствующей на собрании, – кто-то должен выступить с предложением о целях и задачах клуба. Бренда?

– Вношу предложение втоптать этих подонков в грязь. – Бросив на Анни многозначительный взгляд, она добавила: – Всех четверых. А больше всего я хочу, чтобы Морти разорился. Это единственное, чего он не перенесет.

Председательствующая повернулась к Анни.

– Анни?

– Я хочу, чтобы Джил лишился власти. Власти и положения в обществе.

– А Билл – благосклонности женщин, – быстро подхватила Элиз. – Чтобы как любовнику ему наступил конец. В переносном смысле, конечно.

Анни боролась с собой, но, наконец, вздохнув, произнесла:

– И еще я хочу, чтобы Аарона бросили. Предали и бросили.

Элиз одобрительно улыбнулась.

– Ну и отлично, – заключила она. – Кстати, завтра мы имеем возможность лицезреть всех четверых на благотворительном балу в пользу больных СПИДом. Это будет началом их конца.

– Или по-другому: конец их новым начинаниям, – вставила Бренда.

Они еще раз подняли бокалы.

– За нас, – сказала Элиз. – За брошенных жен.

– Послушайте, – взяла слово Анни. – Пусть нашим девизом будет: «Не месть, но справедливость».

– Ну почему же? – не согласилась Бренда. – Одно другому не мешает.

13 ВО СЛАВУ ЗОЛОТОГО ТЕЛЬЦА

– Весь Нью-Йорк, весь Нью-Йорк собрался, – проворковала Гунилла Голдберг, остановившись в дверях банкетного зала «У Пьера», чтобы получше рассмотреть присутствующих и дать им возможность полюбоваться собой.

Гунилла была, как сказали бы французы, женщиной неопределенного возраста. Трудно было даже предположить, сколько ей лет, благодаря достижениям пластической хирургии, косметике, диете и специальным упражнениям. Ее светлые волосы, уложенные «под пажа», были схвачены сзади бриллиантовой заколкой в форме полумесяца, ставшей уже неотъемлемым атрибутом ее имиджа. Как всегда, на ней был потрясающий наряд: на этот раз платье от Лакруа – лиф из муарового шелка и пышная присборенная юбка из черного бархата до колен. Густо накрашенные ресницы подчеркивали красоту ее темных глаз, а выщипанные тонкой, аккуратной дугой брови придавали ее лицу выражение постоянного удивления.

Ее муж, Сол Голдберг, известный финансист, уже вошел в сверкающий зал, а Гунилла задержалась на пороге, чтобы дать возможность оглядеться новой протеже, Хайме Мэлис-сон, и насладиться открывшимся видом.

В центре зала три огромные люстры из австрийского хрусталя сверкали и переливались как внезапно оледеневшие каскады воды. На каждом столе стояли букеты нежных белых роз и изящных дельфиниумов, похожих на стремящиеся ввысь струи фонтана. Настенные бра ненавязчиво подсвечивали превосходный загар, великолепный макияж и роскошные драгоценности собравшихся. Уже звенели бокалы, и официанты сновали в проходах между столами. На танцевальной площадке появились первые пары. Идеальное время для выхода.

Это был четвертый ежегодный благотворительный бал в пользу больных СПИДом, и на нем присутствовали все, кто имел какой-либо вес в Нью-Йорке. Женская благотворительная «мафия» сумела распродать все билеты. «Бал в пользу жертв СПИДа становится слишком заметным событием, чтобы его пропустить», – с удовлетворением отметила Гунилла. Всегда в центре событий, она с самого начала предугадала его успех.

Три нескончаемые недели в Веве не прошли зря, решила она. Она выглядела прекрасно и с удовольствием демонстрировала легкий загар и нежную свежесть кожи на оголенных плечах. Гунилла повернулась к Хайме, новой протеже, которая была намного младше ее, и улыбнулась, показав превосходные белые зубы.

– Ну, а теперь смотри, как это делается, – промурлыкала она и поплыла по залу, приветствуя и одаривая улыбками избранных.

– А вот и наша chatte,[1] – приглушенным голосом пробормотала Мелани Кемп подруге и партнерше по бизнесу Сьюзан. Многие дамы из нью-йоркского высшего света продолжали подсмеиваться над пристрастием Гуниллы к французским словечкам, над вычурностью ее интерьеров и умопомрачительными нарядами. За спиной они называли ее Мишка Гамми из-за расхожей истории, конечно же, совершенно неправдоподобной, что она познакомилась со своим первым мужем, когда работала девушкой по вызовам. История гласила, что, когда она вынула свои зубные протезы и обслужила его, он тут же в нее влюбился. После этого она еще дважды выходила замуж, и каждый ее новый муж был гораздо богаче и толще предыдущего.

Теперь она была важной фигурой во многих благотворительных организациях, и никто не осмеливался в лицо называть ее Мишкой Гамми. Она хорошо потрудилась и отвоевала-таки себе место в нью-йоркском высшем обществе. Ходили слухи, что ее муж Сол завел новую пассию, и общество с интересом выжидало, не перерастет ли его очередной роман в нечто большее.

– Прибыла, – подхватила Сьюзан, шикарная блондинка, в которой тем не менее было что-то лошадиное. – И конечно, со своей Хаймой Мэлиссон. – Мелани и Сьюзан обесцвечивали волосы в том же салоне, что и Гунилла. С недавних пор туда зачастила и Хайма. Она теперь во всем следовала Гунил-ле, начиная от стиля в прическах и кончая занятиями в группе Берни и Роя. «Хайма Мэлиссон поет с Гуниллой в унисон». «Подпевала» – именно так о ней написали на прошлой неделе на шестой странице. Не было человека в Нью-Йорке, который не читал бы раздел светской хроники, но признаться в этом могли только те, кто не опасался за прочность своего положения в обществе. К числу последних принадлежали и Сьюзан с Мелани: за обеими стояли богатые семьи, состоятельные мужья, а кроме того, у них было свое дело: они занимались отделкой интерьеров и делали это не ради денег, а ради собственного удовольствия. Так приятно, когда тебе платят за то, что ты тратишь чужие деньги.

– Ты злишься, потому что она заключила контракт не с тобой, а с Дуарто, – поддел Сьюзан ее муж Чарльз. Сьюзан и Мелани действительно пытались получить заказ на отделку нового дома Мэлиссонов, но Дуарто их обошел. – По-моему, Хайма очень милая и энергичная, – продолжал Чарльз.

– О, я тебя умоляю, – простонала Сьюзан, закатывая глаза. – Значит, Гунилла закончила образование Шелби Кушман и взялась за Хайму? – Гунилла была известна тем, что покровительствовала новичкам, помогая им войти в общество и занять в нем определенное положение. Завистники утверждали, что тем самым она укрепляет собственные позиции, поскольку в случае успешного продвижения по социальной лестнице ее протеже становились ее должниками. Все знали, что ее последней подопечной была Шелби Кушман, жена Морти Кушмана, Неистового Морти с телевидения. И действительно, Гунилла оставила Хайму за дальним столом в самом углу зала, а сама взошла на помост и заняла место рядом с Шелби Кушман, изо всех сил играющей роль аристократки с юга.

– Гунилла выглядит неплохо, – признала Мелани.

– Еще бы. Тысячи мартышек пожертвовали ради нее своими железами.

– Так вот где она была. А я думала, что на волне всего этого увлечения дзэн-буддизмом она медитировала где-нибудь в уединении.

– Ну конечно. Не будь ребенком, Мелани, – Сьюзан повернулась и села так, чтобы держать в поле зрения вновь прибывающих.

– Кстати, о буддизме, вот и явление божества. Вот кто молод и энергичен, Чарльз, – проворковала она мужу.

Кевин Лир был высок, красив, великолепно сложен и известен как актер и дзэн-буддист. Даже в таком городе, как Нью-Йорк, где все давно пресытились кинематографом, он сумел не утратить популярности суперзвезды. Он прошел по залу к главному столу на помосте, ведя перед собой невесту, манекенщицу, младше его лет на двадцать. На ней было красновато-коричневое платье, скроенное по косой. Глубокий вырез на спине заканчивался гораздо ниже того места, где начиналась вертикальная ложбинка между ягодицами. Рука актера покоилась на ее оголенной пояснице. Эта пара привлекла к себе внимание, Анни, сидевшая за столом недалеко от помоста, тоже повернула голову, провожая их взглядом. В этот момент рука Кевина с поясницы скользнула вниз и два пальца исчезли в ложбинке.

«Очень мило, – сухо подумала Анни. – Очень по-дзэнбуддистски. Теперь этой рукой он будет пожимать руки знакомым». Она отвернулась от них и украдкой взглянула на сына. Крис, к счастью, был увлечен беседой с Джерри Лоэстом о какой-то сложной фотосъемке, которую готовилось проводить агентство. «В любом случае глупо пытаться защитить его от всего этого. Ему почти двадцать, он уже не мальчик», – напомнила она себе.

Напротив нее Бренда Кушман, совсем расплывшаяся от жары, обмахивалась программкой вечера. Джерри Лоэст, наклонившись к Бренде, говорил ей что-то об агентстве. Бренда внимательно слушала его объяснения, что привлечение новых капиталов требует больших затрат. Несмотря на шум, Анни услышала, как Бренда сказала: «Морти не посчитался с расходами и загреб кучу денег». «Уж кому, как не Бренде, об этом знать», – подумала Анни.

Может быть, не стоило брошенным женам участвовать в этом празднестве? Анни чувствовала себя ужасно. Придет ли Аарон? Будет ли он с Лесли? Неужели все в этом зале уже знают, как она была слепа и глупа?

С другой стороны, не могла же она скрываться вечно, а это мероприятие было неплохим поводом, чтобы снова появиться в свете, хотя она терпеть не могла подобные торжества. Одни сплетни и скука. Анни удручало, что все эти талантливые, богатые люди не могли найти для себя лучшего развлечения. Не может быть, чтобы кому-то всерьез могло нравиться это самолюбование. Тогда в чем смысл всего этого?

В который раз она оглядела зал. Где же Аарон? На площадке несколько пар танцевали, но в основном люди стояли группками у своих столов. Официанты с подносами накрывали следующую перемену. Еда на этих сборищах не играла важной роли. Сюда приходили не есть, разве что представлялась возможность сожрать кого-то. «Настоящие джунгли», – подумала Анни.

Ее взгляд скользил по сидящим за столом – Крис, Джерри и его жена, Элиз с сенатором – и неожиданно споткнулся о два пустых кресла. Интересно, кого еще нет? И тут она вспомнила.

Синтия купила эти места. Анни тогда просила, умоляла Синтию прийти. А в суете после похорон она об этом забыла. И Бренда с Элиз, видимо, тоже. Анни встретилась глазами с Брендой, и та, побледнев, прикусила губу. «Ушла, но не забыта, – подумала Анни, и ирония этих слов болью отозвалась в ней. – Всего две недели, а я так запуталась в собственной жизни, что почти забыла о Синтии». Она отвернулась от пустых кресел, и ее глаза наполнились слезами.

– Вы только посмотрите, – раздался возглас Дуарто. Он сидел рядом с Брендой и пил сегодня больше обычного. Анни знала, что всего несколько месяцев назад умер его любовник, и за его внешней веселостью скрывалось глубокое отчаяние. «Еще один несчастный», – подумала Анни. Дуарто окинул взглядом вошедшего и присвистнул с одобрением: «Ай да ковбой!» Он говорил с сильным испанским акцентом. Вошедший был Оскар Лоренс, известный модельер, прославившийся роскошными нарядами в стиле «вестерн». Он с женой поднялся на помост и занял место за главным столом. На его лбу красовался свежий шрам с еще не снятыми швами.

– Я слышала, он с кем-то столкнулся, когда играл в поло, – сказала Бренда.

– Вообще-то, – начал Дуарто, облизнув губы, – он говорит, что упал с лошади на охоте в Вирджинии, но, насколько я знаю, охота и поло здесь ни при чем.

– Наверное, объезжал лошадь, – предположила Анни.

– Не совсем, дорогуша. Он действительно работал над одной кобылой в своих конюшнях, и зверюге, видимо, не понравилась его техника.

– О, Дуарто! – Анни испуганно оглянулась на Криса, но он все еще был поглощен беседой с «дядей Джерри» об особенностях съемки крупным планом. Юнис, жена Джерри, захихикала.

– Клянусь, мне об этом рассказал его конюх. – Дуарто пощелкал языком. – Такая потеха. Но все и так знают, что Оскар любит жесткую игру.

– Дуарто, – вздохнула Бренда, – иногда мне кажется, что жизнь проносится мимо меня.

– Это лучше, чем, если бы она промчалась прямо по тебе, – парировал он, отхлебывая из бокала. – Ты посмотри на его швы.

Анни даже не улыбнулась. Ее возмущал цинизм происходящего. Бал имел две цели: сбор денег для помощи больным СПИДом и, подумать только, чествование Джила Гриффина. Его взнос, который, по слухам, составил сто тысяч долларов, можно сказать, обеспечил успех вечера.

В программке перечислялись все участники с указанием суммы взноса, но по опыту Анни знала, что многое из написанного не соответствовало действительности: так, судя по программке, Хайма Мэлиссон пожертвовала 25 ООО долларов, но Дуарто им рассказывал, что она попросту отправила в хоспис для больных СПИДом свою старую, вышедшую из моды мебель, оценив этот хлам в довольно приличную сумму. Все-таки какие-то деньги были собраны, и Анни полагала, что это лучше, чем ничего. Что касается Джила Гриффина – что бы он там ни пожертвовал, это не было даром милосердия. Это было хорошее вложение капитала. Анни довольно много занималась благотворительностью и прекрасно понимала, что ста тысяч недостаточно, чтобы купить место за престижным столом на каком-нибудь другом, более известном благотворительном собрании. Но ежегодный бал в пользу больных СПИДом был относительно новым событием в сфере благотворительности – ему шел четвертый год, – и Джил Гриффин вложил деньги в перспективное начинание.

Джил Гриффин, элегантный, уверенный в себе, восседал за главным столом, его новая жена Мэри Бирмингем по одну руку, Гунилла Голдберг, председательствующая на балу, по другую. По-птичьи склонив голову набок, он благосклонно принимал поздравления. Анни не сомневалась, что это будет вечер поздравлений и самолюбования. Но главной целью присутствующих было сыграть в сакраментальную нью-йоркскую игру – показать себя, посмотреть других. Пустое место Синтии за столом зияло немым упреком.

Дуарто облокотился на стол и разглядывал Кевина Лира и его спутницу. В свое время он работал у них, а в обязанности художника по интерьеру помимо всего прочего входило развлекать клиентов, выводить их в свет и знакомить с нужными людьми.

– Когда однажды я поехал с ними в Коннектикут, – поведал Дуарто, – она забыла взять презервативы и сказала ему, что они могут заниматься только анальным сексом, но он отказался, сказав, что вот так и получаются юристы. – Дуарто захохотал и повернулся, чтобы поприветствовать другую клиентку, Лалли Сноу.

Она была затянута в узкое, ядовито-зеленое шелковое трикотажное платье с ворохом гофрированных оборок на шее.

– Чао, дорогуша, – Дуарто изобразил восторг, обмениваясь с ней воздушными поцелуями. Когда она просеменила мимо, он прошептал: – Настоящая змея. Говорят, с нее срезали весь жир. Теперь она никогда не сможет надеть короткую юбку или купальник. Шрамы.

– Невелика цена, – вздохнула Бренда Кушман, оглядывая свой массивный бюст и необъятный живот. – Интересно, на сколько я могу похудеть? – Бренда сидела на новой диете: она ела только тропические фрукты и принимала таблетки из толченого чеснока и энзимов папайи. «Я сбросила одиннадцать фунтов, но пахну, как сицилийский ананас», – пожаловалась она Анни.

По другую сторону стола Элиз, как всегда величественная и невозмутимая, сидела с сенатором из Мэриленда Роландом Уокером, недавно овдовевшим другом ее дяди, Боба Блужи, который в последнюю минуту предложил ей его в спутники. На сенаторе был видавший виды смокинг, который к тому же со временем стал ему узковат. Плечи его были обсыпаны перхотью. На минуту Элиз позволила себе вернуться мыслями в номер 705, вновь ощутить сладость поцелуев того незнакомца, нежность его рук.

Поймав взгляд Анни, Элиз подняла бровь и легким кивком головы указала на соседний стол.

Там сидели Билл Атчинсон с Феб Ван Гельдер и всем семейством Гельдеров, еще какие-то люди и среди них Силия Рид, постаревшая и высохшая жена старшего партнера Билла Атчинсона в «Кромвель Рид». Анни улыбнулась. Столько лет Элиз приходилось мириться с соседством этой карги на подобных церемониях. Теперь Анни с удовольствием наблюдала, как Силия надоедала Биллу, заставляя его выслушивать всякий вздор. Она принадлежала к тем людям, которые даже самую пикантную сплетню делали невыносимо скучной. Анни не нужно было прислушиваться, резкий, скрипучий голос Силии был хорошо слышен за их столом.

– Ну вот, они объявили о помолвке, хотя все знали, что он настоящий гомосексуалист, ну явный. Конечно, все из-за его титула. Лалли мечтала, чтобы ее дочь стала принцессой Джулиано. Все уже было готово, гости собрались, и тут выяснилось, что он сбежал с шафером. Представляете? – она обращалась к Биллу и всем сидящим за столом. Ван Гельдеры явно скучали. Билл слегка кивнул.

– Лалли могла бы быть и поумнее. Венецианских принцев вообще не бывает, только дожи. Уж это-то все знают, – презрительно фыркнула Силия Рид. Элиз и Анни с трудом сдержали улыбки.

Элиз рассказывала Анни, что Силия была дочерью бармена из Цинциннати, и все свои светские замашки приобрела, выйдя замуж за Дональда Рида, адвоката из уважаемой нью-йоркской семьи. Интересно, действительно в Цинциннати все так хорошо разбираются в замысловатых титулах венецианской знати?

Элиз состроила гримасу и закатила глаза. Анни рассмеялась.

Бренде было не до смеха. Она мрачно рассматривала Шелби, сидящую рядом с Морти за главным столом: «Какая она худенькая! А я похожа на надутый мячик». Бренда вздохнула.

Когда они познакомились с Морти, она, конечно, не была такой толстой, но никогда не была и такой худой, как Шелби. Как же людям это удается?

Хотя минуточку. Худыми вокруг были только женщины. Присутствующие мужчины, почти все под сорок, не были так уж стройны. Бренда задумалась над своим открытием. Даже в этом у мужчин преимущество. Пусть они лысы и бесформенны, но у них деньги и власть, и то, как они выглядят, не имеет значения.

Другое дело женщины. Тощие как спички. Взять хотя бы Элиз. Она, наверное, весит не больше, чем во времена своего первого выхода в свет. Но ведь Элиз почти ничего не ест, о сладком и мучном и говорить нечего. Анни тоже постоянно подсчитывает калории и во всем себя ограничивает. Ну и жизнь! Однако приходилось признать, что ни одна из присутствующих дам не проигрывала борьбу с возрастом и лишним весом с таким позорным счетом, как она, Бренда.

Она снова оглядела свои расплывшиеся формы. «Кажется, все бы отдала за возможность войти в примерочную и не чувствовать на себе насмешливые взгляды продавщиц, за возможность выйти из моря и подставить плечи солнцу, а не хватать первое попавшееся полотенце, чтобы скорее спрятаться под ним. Да и за то, чтобы суметь поднять ногу параллельно полу. Но мне это не дано, ну и в чем дело? – попыталась она успокоить себя. – А дело в том, что твой муж бросил толстую жену и женился на худой». Бренду мало волновало мнение окружающих ее людей, но она понимала, что сейчас они сравнивают ее и Шелби, и сравнение это явно не в ее пользу. Ее положение было просто унизительным. Бренда еще больше помрачнела. А когда Бренда была расстроена… «Где этот чертов официант, они что, решили здесь всех уморить с голоду?»

Напротив нее Элиз на секунду прикрыла глаза. Когда все это кончится? Она уже опорожнила полагающуюся каждому бутылку довольно посредственного шампанского. Может быть, стоило потанцевать. Но вряд ли ей удастся расшевелить сенатора, поэтому придется еще выпить.

Элиз знала, что Билл был не слишком разборчив в связях, но Феб Ван Гельдер ему определенно не подходила. Она сидела рядом с Биллом и откровенно скучала. Молодая, хорошенькая, но слишком экстравагантная для него. Какие-то фантастические украшения и это платье, то ли из резины, то ли из пластика. Так это и есть то, что носит сейчас богема? Феб, по-видимому, тяготилась вечером не меньше Элиз.

Элиз услышала, как Билл обратился к Феб:

– Как насчет вальса, если, конечно, ты танцуешь?

– Я танцую, но только с подходящим партнером.

– А кто для тебя подходящий партнер?

– Тот, перед кем я не устою.

Элиз знала, что за соседними столами многие тоже наблюдали за этой сценой. Как в замедленной съемке, Билл вытянул руку, обнял Феб за талию, притянул ее к себе и, крепко прижав, повел на танцевальную площадку.

– Как романтично! – Силия захлебнулась от восторга.

– Очень, – согласился ее муж.

Элиз допила шампанское в бокале. «Если я сейчас не выпью что-нибудь настоящее, я умру», – подумала она. Обед, к счастью, закончился. Оставался только десерт. Теперь можно позволить себе и отлучиться. Ей хотелось бежать подальше от этого места. Элиз извинилась перед сенатором и направилась к дверям.

На лестнице ее окликнула Анни Парадиз:

– Элиз, подожди.

– Я в туалет. – Элиз взяла Анни под руку. – А потом, если не возражаешь, зайдем в бар. Мне нужна передышка от этих кретинов за соседним столом. И от сенатора тоже. Возможно, в сенате он всех потрясает своим красноречием, но за обедом он не сказал ни слова.

Выйдя из дамской комнаты, Элиз и Анни пересекли овальный холл и вошли в бар ресторана. Пройдя вдоль стойки из полированного дерева, отделанной сияющей медью, они заняли места у дальнего ее края. Анни окинула взглядом бар. Изображение на потолке, создающее иллюзию неба над головой, и нарисованные на стенах окна заставили ее, как обычно, подивиться на подобные причуды. На Элиз оборачивались. Годы в роли кинозвезды оставили на ней свой отпечаток, против которого время было бессильно. В ней сочетались одновременно властность и нежность, она обезоруживала. «Элиз все еще очень красива, – подумала Анни. – От нее исходит уверенность, или загадочность, или еще что-то, что окутывает ее как облако».

Элиз заказала двойную порцию водки, Анни выбрала белое вино.

– Ну что же, – сказала Элиз, – может быть, и хорошо, что бедной Синтии здесь нет. Что бы она пережила, узнав, что ее муженек обманул не только ее, но и прессу, и собственную фирму, а потом взял и женился на этой девице. Аарон, по крайней мере, не заявился со своей докторшей. – Элиз ничего не сказала про Билла и Феб. Это было слишком унизительно. – А теперь Джил и Мэри Бирмингем восседают там, как короли на троне. – Элиз покачала головой. – Кстати, с кем собиралась прийти Синтия?

– С Роджером Тренто.

– Кто это? Имя знакомое.

– Тренер по теннису из клуба, – призналась Анни, Элиз поморщилась.

– Да, неудивительно, что она ушла из жизни, – пробормотала Элиз и заказала еще водки. Анни задумалась над ее словами. У самой Анни, если не считать Криса, был всего один кандидат на сегодняшний вечер: Морис Дингман, друг Джерри Лоэста, толстый, скучный, на двадцать лет ее старше. Что бы она делала, если бы у нее не было Криса?

– Я вернусь в зал. – Она поцеловала Элиз и встала, но тут же застыла на месте, схватившись рукой за стойку.

На одном из диванчиков, расставленных вдоль стены, сидели Аарон и Лесли Розен. На нем был смокинг, белый шелковый шарф с бахромой небрежно обернут вокруг шеи. Его темные волосы блестели, глаза сияли, улыбка была просто ослепительной. Анни всего на секунду задержалась на них взглядом, а затем быстро отвернулась, как учил ее отец: старайся не смотреть на то, что тебе неприятно. Она прошла через овальный холл и стала подниматься по лестнице, крепко держась за перила.

«Возьми себя в руки, – уговаривала она себя. – У него своя жизнь. Прекрати это. Рано или поздно ты должна была увидеть их вместе. Лучше раньше, чем позже. Веди себя как ни в чем не бывало», – приказала она себе, подходя к столу.

Дуарто все еще говорил.

– Мы все здесь служим золотому тельцу. Мы прославляем не Джила Гриффина, а то, что у него в карманах.

– Что у него в карманах? – рассеянно спросил Крис.

– Деньги, dinero.[2] И все это ради денег. Здесь никому дела нет до больных СПИДом, до голодных и бездомных. Только не этим людям. И не в этом городе. Все эти сборища замешаны на деньгах. Кто сколько получил, кто сколько потратил. – Он заплакал. – Всем наплевать, что Ричард умер. Его никто даже не навещал. – Он повернулся к Бренде. – Никто, кроме тебя, дорогуша. Я этого не забуду. – Дуарто поднял руку Бренды и поцеловал. – Она каждый день приходила к нему, приносила фрукты, мясо, все. – Он вытер глаза и опять посмотрел на Бренду. – Готовишь ты плохо, – заявил он.

– Зато много, – она погладила Дуарто по руке.

– Просим всех занять свои места.

Наступило время официальной части. На подиуме Роберт Хазенфус взял микрофон. Роберт Хазенфус был членом совета нескольких больниц, полдюжины клиник в городе носило его имя. Границы его филантропической деятельности простирались очень далеко: ходили упорные слухи, что одна из комнат в его огромных апартаментах была оборудована под гинекологический кабинет. Несколько людей готовы были поклясться под присягой, что каждую неделю туда приходили две проститутки, одна из них одевалась медсестрой и ассистировала, пока он осматривал другую. Анни считала, что эта история мало похожа на правду, но были люди, которые уверяли, что в ней даже ничего не преувеличено.

В то время как внимание всех присутствующих обратилось к сидящим за главным столом, Элиз повернулась к Анни и Бренде и, изящным взмахом руки отметая прочь Билла, Морти, Аарона и Джила, произнесла глубоким хриплым голосом: «За брошенных жен». Одновременно, как по команде, они подняли бокалы.

– Леди и джентльмены, – взывал Хазенфус. – Мне очень приятно, что вы так весело проводите время, но давайте вспомним причину, по которой мы здесь собрались.

Шум голосов постепенно стих, и только за главным столом Хазенфус Голдберг продолжала воспитание Шелби Кушман.

– Ты видишь Персеус Даглеви? – спросила Гунилла шепотом.

Шелби проследила за ее взглядом.

– Это та худая дама в черном?

– Они все худые дамы в черном. Дорогая, это же Нью-Йорк. Вон та, которая сидит рядом с Пэт Бакли.

– Та, в которой явно есть что-то арабское? – спросила Шелби со своим тягучим южным акцентом.

– Никогда, просто jamais[3] не называй персов арабами, дорогая. – Гунилла от возмущения даже затрясла головой. – Это такой дурной тон. Запомни, именно персы и придумали арийцев.

Пристыженная Шелби кивнула. Столькому еще надо учиться!

– И что она?

– Ей сделали операцию по уменьшению груди. Третью по счету. На будущее запомни: две операции – это предел для любой части тела. Иначе можно кончить, как Майкл Джексон. Короче, что-то там не получилось, и теперь у нее вообще нет сосков. Можешь себе представить? Они напортачили с одним, а потом удалили и второй, для симметрии. Теперь под просвечивающими платьями она носит резиновые протезы. Я пользовалась тем же клеем, когда носила накладные ресницы. Ужасная гадость. Как она не пачкает им платья? Я так рада, что эти ресницы вышли из моды. Мой муж – не Сол, мой второй муж – их просто ненавидел. – Она на секунду задумалась. – Правда, меня он тоже ненавидел. – Шелби хихикнула. Гунилла подняла бровь, прищурилась и продолжила: – Послушай меня, милочка. Ты, конечно, южанка, но ты не дурочка, я это вижу. Ты захомутала Морти Кушмана, а я-то знаю, чего это стоило. Ты мне нравишься. Я хочу тебе помочь. Поэтому запомни: все мужчины ненавидят всех женщин. Без исключения. Если ты встретишь кого-то, кто покажется тебе исключением, и ты влюбишься, немедленно уезжай на курорт и оставайся там, пока не стабилизируется уровень сахара в крови.

Она перевела дух. Роберт Хазенфус все еще бубнил: Джил Гриффин это, Джил Гриффин то. «Господи – подумала Гунилла, – ведь все прекрасно знают, что в этом мире подонков и мерзавцев он самый отъявленный негодяй». Она перевела взгляд на своего мужа: действительно ли его последний роман представляет для нее угрозу? Дети уже выросли и не могут служить прикрытием, значит, придется защищаться самой. Она опять повернулась к Шелби и продолжила урок:

– Ну, конечно, наоборот: все женщины ненавидят всех мужчин. Это основа цивилизации, какой мы ее имеем. – Она раскрыла вечернюю сумочку, достала тюбик помады «Палома» и начала аккуратно подкрашивать губы. Шелби была потрясена: она делала это совершенно невозмутимо на глазах у всего зала. Как зачарованная Шелби наблюдала за Гуниллой, а та, закончив, захлопнула сумочку, обвела глазами сверкающий зал, затем посмотрела на Шелби.

– Мы все ненавидим друг друга, милочка. Не забывай об этом.

Загрузка...