Клуб серийных убийц

Омар за мой счет

Я все еще не могу поверить, что наконец-то светит солнце, и считаю это хорошим знаком. Его лучи льются в мою комнату, а я нежусь в постели, чувствуя, как светлая заря сжигает последние остатки черных туч, я почесываюсь и зеваю, сбрасывая с себя весь ужас прошлой ночи. Я лег спать в одежде, сумел только снять шлепанцы. Я иду к двери спальни, приоткрываю ее и смотрю на агента Вэйда, который все еще лежит лицом вниз на диване в бессознательном состоянии. Я и не пытаюсь просочиться мимо него — этот парень быстрее кобры, — вместо этого открываю окно моей спальни и вылезаю из него навстречу чудесному весеннему дню.

Я взламываю замок дверцы машины агента Вэйда, прыгаю за руль и молюсь, чтобы двигатель завелся с первого раза. С пятой попытки он заводится, и я уже отъезжаю довольно далеко, когда агент Вэйд вылетает из дома, размахивая пистолетом и вопя:

— Вернись… Идиот… Вернись сюда сейчас же!

Я откидываюсь на якобы кожаном сиденье, на первом же повороте сворачиваю на хайвэй и выжимаю педаль до упора. Теперь меня ничто не остановит. Даже тот факт, что я представления не имею, как вести лодку. Но я надеюсь, что в совершенстве овладею этим искусством к тому времени, когда мы с Бетти доберемся до Мексиканского залива. Я решаю, что мы продадим лодку там, где пристанем, а на вырученные деньги купим придорожное кафе для караванщиков. А когда как следует встанем на ноги, можно будет подумать и о расширении. Через два-три года мы уже будем конкурировать с KFC.

Примерно за милю до пристани наступает время завтрака, я заезжаю в «Ганнибал Ханимал» и жадно ем прямо за рулем машины агента Вэйда. Объедки я размазываю по сиденьям, даже насыпаю соль в стереосистему. Я хочу, чтобы он узнал, каково это, когда кто-то оскверняет то, что ты любишь, — тем более что эта ерунда не идет ни в какое сравнение с тем кошмаром, который агент Вэйд устроил у меня в доме.

Я оставляю машину примерно в миле от пристани и остаток пути прохожу пешком. Приятно идти по улице без дождевика, и я даже киваю нескольким встречным прохожим, которые, кажется, не меньше меня счастливы появлению солнца.

Сама пристань гудит как улей, здесь полно счастливых, насвистывающих моряков, которые моют свои суда, натягивают ванты, заводят двигатели, заменяют разбитые стекла своих противотуманных фонарей и красят полинявшее дерево. Охранник разъезжает по причалу на своем инвалидном кресле с моторчиком, ноги у него все еще в повязках, и у него даже находится время затормозить рядом со мной и перекинуться парой слов.

— Адский денек.

— Адский денек.

— Отличная погодка для плавания.

— Отличная.

— Тихо, как в мельничном пруду.

— Прямо в точку. Совсем как в мельничном пруду.

Я жду не дождусь, когда же стану моряком. Правда, и я делаю мысленную зарубку, чтобы как можно скорее завести себе капитанскую бескозырку и, может быть, трубку.

Я иду по тому самому причалу, по которому грохотал не так давно, спасая свою жизнь. Думаю, в некотором роде я и до сих пор бегу — ну, может, не бегу, а трушу, — но сегодня я совершенно уверен, что с этим будет покончено.

«Учитель» гордо покачивается на волнах у самого конца пристани. Автомобильные покрышки, привязанные к причалу, под тяжестью корабля сжимаются и разжимаются, как будто судно дышит. Я поднимаюсь на борт, чувствуя себя адмиралом. У меня такое ощущение, что я был рожден затем, чтобы покорить все семь морей.

Мне требуется несколько секунд, чтобы обнаружить, что в капитанском кресле сидит Чак Норрис. Я поворачиваюсь, чтобы бежать, но оступаюсь и падаю в люк, ведущий в каюту. В каюте я оказываюсь лицом к лицу с Мирной, которая лежит на той самой койке, на которой я провел ночь. В данном случае «лицом к лицу» — это просто расхожее выражение, потому что ее лицо закрыто картонным ведерком из KFC — в точности как и у Чака. Суетясь, как крыса, я отползаю на четвереньках как можно дальше от Мирны. Я сажусь, прислоняюсь к деревянной стене каюты, считая, что я попросту еще не проснулся, я до сих пор лежу в постели и кручусь, страдая от ужасного кошмара.

Лодка покачивается у причала, солнце поднимается все выше, и света в лодке становится все больше, а Чак и Мирна мертвы, как все пятьдесят президентов [5]? Это кошмар, но я вовсе не сплю.

Мне нужно найти телефон, нужно позвонить Бетти, сказать ей, что планы изменились.

О боже…

Что, если агент Вэйд и до Бетти добрался?

SOS, SOS, SOS.

Волна от проходившей мимо лодки бьется о борт «Учителя». Мирна скатывается с койки и падает на»деревянный пол. Картонное ведерко сваливается с головы Мирны, и я вижу, что к ее лбу прибита записка. Я медленно подползаю к записке, протягиваю руку и срываю ее с головы Мирны, а потом возвращаюсь к безопасной деревянной стене каюты.

…нец

Я смотрю на записку, глаза у меня затуманиваются, и я ничего не вижу, пока не вытираю их полой своего черного бархатного пиджака. Я изо всех сил стараюсь сохранять спокойствие и хладнокровие, а лодка подпрыгивает на волнах. Я слышу, как снаружи течет нормальная жизнь, моряки останавливаются поболтать, скрипят снасти, фырчат двигатели.

Я делаю глубокий вдох, полный решимости стать частью реального мира и больше не соприкасаться с безумием этих серийных убийств. Я проползаю мимо Мирны, нахожу лестницу и поднимаюсь в рубку. Чак все еще там, привязанный к креслу капитана, и я заставляю себя приподнять ведерко KFC и нащупать записку, прибитую к его лбу. Я отрываю ее и нагибаюсь, когда мимо проходит очередная лодка, капитан которой машет Чаку, а потом улыбается и начинает махать с удвоенной силой, заметив, что Чак изобрел какой-то необычайно забавный Головной убор. Лодка проплывает мимо, а капитан наверняка думает, где бы ему купить такую роскошную шляпу.

Ко…

Я складываю две записки вместе и понимаю, что мне следовало сперва прочесть записку Чака. Как это типично для меня.

Мне приходится напрячься изо всех сил, чтобы не начать метаться по лодке, вопя во всю силу своих легких, но каким-то образом мне удается приличествующим образом вылезти на причал, кивая улыбающимся морякам и даже улыбаясь им в ответ. Охранник в инвалидном кресле подкатывается ко мне, и все его обветренное лицо расплывается в широкой улыбке.

— Отличный сегодня денек.

— Иди в жопу.

Я даже не оборачиваюсь, чтобы посмотреть на лицо остолбеневшего охранника, все ускоряю и ускоряю шаг, но примерно через четверть мили не выдерживаю и перехожу на трусцу. Трусца переходит в настоящий спринт, и мои руки и ноги двигаются как настоящие ядерные заряды, когда я несусь к машине агента Вэйда. Я должен добраться до Бетти.

Я запускаю машину с третьей попытки, выжимаю педаль газа и слышу чей-то голос. Кто-то говорит так, словно вот-вот рыгнет.

— Джун, Джун, Джун, — как обезьяна повторяет Тони. — Ах ты жалкий маленький пиздец.

Дыхание Тони пахнет земляникой, когда он наклоняется вперед с заднего сиденья, и я понимаю, что он заезжал позавтракать в какое-то дорогое местечко. Смятое зеркальце приземляется на пассажирском сиденье рядом со мной, и он снова начинает не то рыгать, не то говорить.

— Тутошние мои приятели-копы провели для меня маленькую проверку. Узнали номер твоей тачки. Похоже, ты разъезжаешь на правительственной машине. Наказать тебя за это надо, Джун. Это так близко к государственной измене, что уж дальше некуда.

— Слушай… Я знаю, о чем ты думаешь. Тони, но поверь мне, ты ошибаешься.

Тони не слушает.

— Ты хоть представляешь, что для меня значит клуб?

— Ты должен меня выслушать. Бетти в беде, Тони…

— Ты его у меня отнял. Уделал его, на хрен.

— Пожалуйста…

— Это же были мои друзья!..

Меня с силой бьют по затылку, и я стукаюсь носом о руль. Гудит клаксон.

— КК не придет. Его и в городе-то нет, верно? Это все ты воду мутил…

— Бетти в…

Я получаю еще один удар по затылку, опять стукаюсь о рулевое колесо, опять гудит клаксон.

— …мяса, конечно, маловато, но закуска перед обедом из тебя получится.

Еще удар и еще гудок. Я привлекаю внимание нескольких людей — в большинстве своем они принимают меня за какого-то своего приятеля, улыбаются и машут мне на всякий случай.

— Тони, ты все не так понял, ты… — Я чувствую болезненный укол в плечо и вздрагиваю от боли, а уже через три секунды вообще перестаю что-либо чувствовать. Тело у меня так немеет, что я даже пальцем пошевелить не могу. Я смотрю прямо вперед, когда Тони вылезает с заднего сиденья, открывает водительскую дверь и перетаскивает меня на место пассажира. Я ничего не чувствую, когда Тони прислоняет меня к правой передней двери, накидывает на меня ремень безопасности, пристегивает его и садится за руль. Он открывает бардачок и запихивает в груду салфеток с запахом лимона пустой шприц для подкожных инъекций. Увидев салфетки. Тони качает своей большой, уродливой головой.

— Совсем в роль вжился, так, что ли?

Я очень жалею, что мои глаза не были закрыты, когда Тони сделал мне инъекцию своего парализующего средства, потому что совершенно не уверен, что хочу видеть то, что со мной произойдет.

Тони начинает насвистывать себе под нос — что-то вроде «Ты мое солнышко». Он насвистывает добрых полчаса, и к тому времени, когда мы тормозим у какой-то столовки в промышленном районе, я уже вовсю подпеваю в такт мелодии. Ну, мысленно, конечно. Он довольно долго ездит кругами, подыскивая подходящее место, и я уж думаю, что он сейчас сдастся, когда Тони вспоминает об этой столовой в восточном районе.

Тони оставляет меня в машине, а сам находит заднюю дверь столовой, с помощью набора отмычек отпирает висячий замок, открывает дверь и входит внутрь.

Я пытаюсь пошевелиться, стараюсь изо всех сил, но не могу даже мигнуть.

Тони появляется снова, убеждается, что вокруг никого нет, открывает пассажирскую дверь и смотрит на меня с явным отвращением.

— Я любил этот клуб.

Он дает мне пощечину — по крайней мере, я так думаю, потому что совершенно ничего не ощущаю — я только вижу, как его большая рука появляется около моего лица и исчезает.

— Я любил его больше жизни. Ладно, ладно, я это уже понял.

Он хватает меня за волосы и вытаскивает из машины. Я плюхаюсь в пыль, и меня тащат за волосы всю дорогу до столовой. Я вижу, как волочатся мои ноги, оставляя за собой два длинных следа — возможно, это мой последний след на этой земле.

Лекарство, которое мне ввели, не лишило меня обоняния, и я чувствую сильный запах разогретого жира. Пол в столовой безукоризненно чистый, плитка блестит, и я даже вижу в ней свое отражение. Меня волокут мимо огромных морожениц, металлических шкафов, полных продуктов и кухонной утвари, восхитительно чистых духовок и посудомоечных машин. Тони останавливается у источника запаха горячего масла, и я понимаю, что лежу у основания огромной и очень глубокой фритюрницы. Ясное дело, Тони любит жирную пишу.

Тони поворачивает переключатель фритюрницы в крайнее положение, и через несколько секунд жир начинает шипеть и потрескивать.

— По выходным это место открывается только в двенадцать. У нас еще почти два часа.

С пола я вижу, как из-под стального контейнера выглядывает мышка, поднимает нос и смешно подергивает им, принюхиваясь к запаху кипящего масла. Она исчезает, когда Тони открывает огромный пакет с замороженной картошкой и кидает ее в масло.

— О гарнире-то забывать не годится.

Я изо всех сил пытаюсь испугаться, но, очевидно, лекарство Тони притупило мои эмоции. На самом деле я никогда в жизни не чувствовал себя таким спокойным и разумным. Никакой паники, никакого иссушающего ужаса, только безмятежная расслабленность. Мне кажется, я в некотором роде под кайфом, и это мне как раз подходит. Ладно, мне не придется выйти в море и меня не заберет Нептун, но, в конце концов, это тоже неплохо. Опущен в кипящее масло и съеден. Не так уж плохо.

Да, у меня, наверное, передозировка.

Тони опускается на пол — его огромные колени громко щелкают — и начинает стягивать с меня штаны. Надо было сначала снять ботинки, потому что штаны застревают, и, как бы сильно он ни тянул, ему не удается снять ни то, ни другое. Ни штаны, ни ботинки.

— Проклятый тупица.

Тони натягивает штаны обратно, развязывает шнурки и снимает ботинки. Потом он сдирает с меня штаны, прикидывает их на себя и смеется.

— Где ж это ты отовариваешься? В игрушечном магазине, что ли?

Он отбрасывает штаны в сторону и берется за мой черный бархатный пиджак. При этом он дергает меня за руку и чуть ее не отрывает, пытаясь снять пиджак. Я знаю, что он это делает, потому что мои сухожилия протестующе натягиваются.

Тони борется с пиджаком еще некоторое время, потом сдается, берет кухонный нож и разрезает его. Мой любимый пиджак раскромсан на куски, когда ему наконец удается избавиться от него.

Я моргаю.

Тони встает, тяжело дыша, и решает выкурить сигаретку, чтобы перевести дух.

Я опять моргаю.

Рука, которую он выкручивал, начинает ныть.

Мне кажется, что я чувствую пальцы ног.

Тони пускает колечки дыма.

— Может, я начну сначала. Может, мы с Бетти снова поставим клуб на ноги. Непохоже, что в этом мире переведутся серийные убийцы. Они все равно будут — уж такая штука эта жизнь. Кто-то все время обдумывает что-то в этом роде. Почему бы и нет, почему бы и нет? Неужели я всю жизнь буду никем?

К моим пальцам возвращается чувствительность. Лицо у меня горит в том месте, куда ударил Тони.

— Да, мы начнем сначала. Только правил будет побольше. Удостоверения нужны. Нельзя никого принимать без удостоверения.

Говори-говори, Тони, продолжай ныть о своем жалком маленьком клубе. Мои колени и локти тоже начинают болеть.

Еще несколько колечек дыма поднимается в воздух.

— Клятва в верности тоже неплохая идея. Присяга. «Я не должен уебывать свой клуб».

Я чувствую, как течет кровь по моим жилам, наполняя меня энергией, разгоняя оцепенение.

Сигарета Тони приземляется у самого моего лица, его большая нога растаптывает дымящийся окурок. Он наклоняется ко мне.

— Жрать хочется.

Тони приводит меня в сидячее положение, развязывает мой галстук и начинает расстегивать пуговицы рубашки. Он заглядывает мне в глаза, и я изо всех сил стараюсь не моргать.

— Я из тех парней, кто живет ради жратвы. Говорил я это тебе, Джун?

Рубашка прилипает к все еще онемевшим плечам. Чувства возвращаются ко мне, но явно недостаточно быстро. Скорее всего, чувствительность восстановится полностью как раз в тот момент, когда меня бросят в глубокую раскаленную фритюрницу. Так уж мне сегодня везет.

Шорты — последний предмет одежды, который еще остается на мне, и Тони берется за них с некоторым смущением.

— Я не гомик, но это уж придется. Не хочется, знаешь, чтобы тряпки между зубов застревали.

Когда богатырь Тони поднимает меня в воздух, только мои бедра, плечи и грудь остаются замороженными. Запах кипящего масла бьет мне в нос, и я понимаю, что сейчас закричу.

— Пора омарчиком закусить. — Тони, покряхтывая, поднимает меня и бросает в кипящий жир.

Но я не падаю. Я крепко обхватываю его ногами и руками и вишу, пока он соображает, что произошло.

— Эй! Что за…?

Я вонзаю зубы в плечо Тони, ощущая во рту его потные волосы, но мне плевать, я держу его так крепко, как никогда и ничего еще не держал. Тони вопит, отпускает мои ноги и начинает отчаянно молотить меня по голове.

— Хрен тебе, здесь я буду жрать, а, не ты! Мои ноги чувствуют прикосновение холодного металла. Их как будто что-то тянет.

— Черт! Больно!

Голова у меня кружится из-за ударов Тони — ну вот, теперь или никогда. Я толкаю, вкладывая в этот толчок все свои силы.

— Эй!

Поношенные ботинки скользят на полированном полу, и он прекращает лупить меня по голове, чувствуя, что падает назад, прямо в глубокую фритюрницу. Он размахивает руками, хватая все, что ему попадается, кухонная утварь летит во все стороны и разбивается, а я все глубже вонзаю зубы в его волосатую кожу, мои руки высвобождаются из его хватки, пальцы хватают складки его толстой шеи и сжимают их так, что ногти рвут кожу.

Я толкаю так сильно, что чуть не падаю в глубокую фритюрницу вместе с Тони. В последний момент я разжимаю зубы и пальцы и смотрю, как его гигантское тело падает в кипящее масло. Он летит вниз головой, так что его вопль мгновенно стихает, переходя в какой-то булькающий свист.

Я оставляю его там, нижняя половина исполинского тела торчит из глубокой фритюрницы, ноги все еще дергаются в агонии, а картошка уже начинает чернеть. Руки и ноги у меня все еще тяжелые из-за лекарства Тони, так что проходит немало времени, прежде чем я собираю свои вещи, одеваюсь, едва не наступив на любопытную мышь, и выхожу навстречу теплому дню. К тому времени, когда столовая откроется, Тони как раз будет готов.

Все на свете минус Бетти

Я за десять минут добираюсь до библиотеки, где работает Бетти, всю дорогу молясь, чтобы до нее не успел добраться агент Вэйд. Я очень рассчитываю на то, что Бетти собиралась присоединиться ко мне на лодке Берта только после конца утренней смены, потому что она, на мой взгляд, очень ответственный человек с твердыми моральными принципами. Я до сих пор не понимаю, как агенту Вэйду удалось в таком пьяном виде добраться до пристани, убить Чака и Мирну и вернуться так, что я ничего не услышал. Этот парень пугающе ловок. Я даже не хочу знать, откуда он узнал, что я собираюсь бежать с Бетти на лодке Берта, — боюсь, что он прочел мои мысли или сделал еще что-нибудь, столь же устрашающее.

Я поднимаюсь по лесенке в библиотеку, перескакивая через ступеньку, пробегаю мимо пожилой четы, стукнув их вращающейся дверью, и с такой скоростью врываюсь внутрь, что чуть не натыкаюсь на библиотекаршу со стопкой книг в руках. Я смотрю на библиотекаршу.

— Бетти! Где Бетти?

— Кто?

Я не собираюсь вступать в спор с этой женщиной и бегу дальше по библиотеке в поисках Бетти. Я заглядываю в проходы, отталкиваю с дороги читателей и произвожу невероятный шум.

— Бетти! Да где же ты, черт тебя возьми? Бетти — ради бога!!!

Несколько читателей, сидящих за столами, бросают на меня суровые взгляды, но я игнорирую их, бегая по проходам, исследуя каждый дюйм этого лабиринта книжных червей.

— Бетти! Бетти!!!

Кто-то пытается утихомирить меня, показывает на надпись «ТИШИНА», и я испытываю жгучее желание сорвать бумажку со стены и заставить непрошеного блюстителя порядка проглотить ее.

Я заворачиваю за угол и едва не сталкиваюсь с очередным библиотекарем, везущим полную тележку книг. Я отбрасываю тележку в сторону, хватаю библиотекаря за грудки и прижимаю его к разделу «Романтическая литература».

— Где она? Бетти! Где она? Библиотекарь вяло трепыхается.

— Кто такая Бетти?

— Бетти и есть Бетти, а вы как думаете, кто она?

— Я не знаю никакой Бетти.

Краешком глаза я замечаю охранника, который идет мимо прохода романтического отдела, останавливается, поворачивается и направляется ко мне.

Я сердито смотрю на библиотекаря, а потом понимаю, что он и не может знать, кто такая Бетти, — он наверняка знает только ее настоящее имя.

— Девушка в очках с розовой оправой. Водянистые голубые глаза, тонкие губы… Любит ребят с чувством юмора. Гладкие волосы.

— Вы имеете в виду временную сотрудницу?

— Кого?

— Временную сотрудницу… Не помню, как ее зовут. Мне кажется, срок ее контракта истек…

Дородный охранник спешит ко мне, и я понимаю, что пора сматываться. Я в последний раз смотрю на библиотекаря.

— Ее сегодня нет?

Он пожимает плечами, качает головой, и, поскольку охранник уже тянется ко мне, я толкаю ему навстречу тележку с книгами и ускользаю в отдел геологии.

Я несусь мимо читателей, роняя за собой книги, а охранник делает все, что в его силах, чтобы поймать меня. В конце концов я останавливаюсь у раздела паранормальных явлений, хватаю стопку книг в твердых переплетах и швыряю их в него. Книга может быть смертоносным оружием в умелых руках: томик под названием «Невероятно, но факт» задерживает его достаточно надолго, и я успеваю выбежать через вертящуюся дверь, спуститься по лесенке, пробежать десять шагов по тротуару, сесть в машину агента Вэйда и уехать.

До квартиры, которую снимала Бетти, от библиотеки можно дойти пешком, так что я почти не трачу времени на дорогу, бегом взлетаю по лестнице, не обращая внимания на смертельно ноющие ноги, мгновенно оказываюсь на нужной площадке и несусь к ее двери.

Которая распахнута настежь.

Нет… Умоляю… Нет…

Я едва осмеливаюсь пересечь площадку и заглянуть в дверь. В квартире все по-прежнему сохраняет практически неземное спокойствие. Никакой ветерок не колышет занавески, никакой сквозняк не шуршит листками бумаги на ее телефонном столике. Все тихо, как в морге.

Я заставляю себя войти в коридор. Я чувствую знакомый запах псины и начинаю плакать, думая, что никогда уже не буду так близок к Бетти.

Я нахожу большой бак с ацетиленом и маску сварщика. На полу возле бака стоит паяльная лампа, и похоже, что Бетти готовилась кого-то убить, потому что большая часть коридора защищена асбестовыми щитами.

Я захожу в гостиную и оказываюсь в большой, залитой солнцем комнате, частицы пыли поблескивают, танцуя в солнечных лучах. Только они и двигаются в этой комнате. Я проверяю спальню Бетти, вижу двуспальную кровать и на несколько секунд забываю обо всем, представляя себе, как мы с Бетти, обнаженные, сливаемся в экстазе. Я так потрясен этим видением, что выхожу из спальни и закрываю за собой дверь в знак уважения к нему. Обыск оставшейся части квартиры не приносит результатов. Бетти нигде нет, и я начинаю сомневаться, что найду ее где-нибудь, кроме рая.

Отчаянная поездка в гавань чуть не довела меня до нервного срыва. Повсюду стоят полицейские машины, моряки столпились у полицейского ограждения, а охранник в инвалидном кресле с ужасной скоростью ездит туда-сюда, пытаясь увидеть, что происходит. Плавучий дом Берта наводнен полицейскими и судебными экспертами в белой нейлоновой спецодежде. Носилки с телом на руках выносят с лодки, которая раскачивается так сильно, что кто-то теряет равновесие, тело Чака соскальзывает и плюхается в воду. Три копа мгновенно ныряют за ним, как будто считают, что тело решило совершить дерзкий побег. Репортер из «Новостей», которого я уже видел в интервью с парнем из Лиги по правам человека, сейчас как раз работает перед камерой. Я не слышу, что он говорит, но вид у него возбужденный, и при помощи ведерка из KFC он демонстрирует, как именно КК надевает его на своих жертв. Репортер даже не понимает, что заканчивает репортаж с кусочком картошки фри в волосах.

Я отворачиваюсь. Корабль был моей последней надеждой. Подходит время ланча, а я думал, что, возможно, Бетти все-таки добралась туда и, может быть, хоть раз в моей никчемной жизни что-то пошло так, как планировалось.

Я чувствую, что глаза у меня наполняются слезами, мне становится трудно вести машину, потому что встречные машины слегка расплываются. Больше всего мне хочется дать глазам переполниться и одновременно до упора выжать педаль газа — в безумной попытке присоединиться к Бетти, — но даже несмотря на всепоглощающее отчаяние, я не забываю о том, что у меня осталось еще одно дело. Агент Вэйд должен умереть.