Клятва Гарпократа

ГЛАВА I. Евразия

— Ты понимаешь, что именно мы видим? — говорит брат сестре, Бельгард — Бельгарде.

Оба, как были в домашних рясках и веревочных сандалиях, перешагнули порог — вернее, подоконник Дома — спрыгнули вниз, прошли в глубину зачарованного пространства, минуя каплицу, и стоят теперь внутри поистине циклопического строения, под стреловидными сводами, полными первозданной тьмой. Своды необъятны, рассечены нервюрами, на опорных колоннах четыре евангелиста — лев Марк, орел Лука, бык Матфей, ангел Иоанн. Из обеих круглых роз, чудом сохранивших стекла, льется вниз радужное свечение: семь цветов лета. Пол вздыблен, камни выкорчеваны, иные поставлены стоймя. Битва народов или просто восстание натуры?

А из оружия лишь кожаное ведро с густым мыльным раствором у Бельгарда и метёлка новейшего вестфольдского образца — у его сестры.

— Кёльнский собор, — ответила Бельгарда. — Наше главное потайное хранилище. Одно это и осталось, когда мальчики вконец обрушили мироздание. А вокруг — черная земля, покрытая дерном, и то ли ручные леса, то ли дикие сады в цвету. Тучная персть земная.

— Земная, да не земляная. Это ведь детрит, — уточняет брат. — Уже не камень, еще не жизнь. Что держит здесь эти деревья, что порождает подобие жизни — веющий над землей дух или живое человеческое семя, проникшее в нее?

— Ты не боишься кощунства?

— Кощунства чего — звучащих слов или внутренних мыслей? Полно: сакральное, чтобы воплотиться, как раз и должно нарушить ту незыблемость правил, что была установлена прежде богом или богами. Я, кстати, ничего не утверждаю: я лишь прислушиваюсь к себе и пытаюсь понять, что записано внутри.

— И расположиться на отдых тут негде, кроме как под этими пыльными сводами, — добавляет Бельгарда безо всякой логики. — Десант выбросили, называется: двух поломоек. Конечно, первыми были наши племянники, а уж после них стыдно бояться.

Тем временем она водила своей «дудочкой» по стенам, нацеливаясь даже на якобы недосягаемый потолок. Окаменевшая вековая пыль и толстые лохмотья паутины споро втягивались внутрь, выходя с другого конца ведьминской метелки подобием асфальтовой смолы, ровным слоем закрывая пробоины в гранитном настиле и вертикальной кладке стен. Ее брат обтирал новорожденные поверхности тряпкой, вынутой из ведра, и от их совместных усилий внутренность храма постепенно обретала краску, цвет, фактуру — оживая, как всё, чего касаются добрые руки вертдомцев.

— Вот преимущество инициированных механизмов: они безотходны. Не нам, так себе. А ведь ночью явно будет холоднее, — заметил Бельгард, с азартом занимаясь расчисткой. — Костер, может статься, и не закоптит потолка, но не живые же ветки нам ломать?

— Отыщем здесь и что-нибудь горючее, — утешила его сестра. — Упаковочный материал, как говорят. Нам много пока не надо. И ведь мы вполне можем вернуться, не правда ли?

— Ну разумеется, ко всему можно привыкнуть, — соглашается брат. — Зверей не боишься?

— Их же нет. Поблизости — уж точно. Можно припереть изнутри двери этого величавого строения, если хочешь. Подтащить глыбы или короба…

Лишь теперь они обращают внимание на статую Христа, что помещена в глубине центрального нефа — вошли сюда оба через один из боковых. Это обыкновенное распятие с чашей для святой воды у ног, величиной в рост человека, отчего-то не встречает молящихся прямо у входа, как обычно, и до уборки было наполовину скрыто непроницаемым паутинным покрывалом. Они проходят стороной, привычно крестясь, пересекают зал и по широким ступеням спускаются в подземный ход, что отчего-то начинается в заплесневелой ризнице, — он ведет в крипту, помещение, куда более обширное, чем даже сам храм.

Здесь уже приходится открыть налобные фонарики и слегка встряхнуть теплолюбивых светляков, которые спят внутри без задних ножек.

— Как тут разобраться, в этом складе? — риторически вопрошает Бельгарда. — Ящики на ящиках, махина на махине. Помнишь, диск такой был, — про историка и археолога, что раздобыл в Эфиопии саму Деву Шехину и доставил ее в Пентагон?

Брат и сестра сдавленно хихикают и, похоже, этим самым нарушают здешнее благолепие, ибо в ответ на их веселье пыль и свет свиваются в подобие смерча или толстой нити, из самой же нити прядется нечто… нечто телесное.

И навстречу обоим выступает старуха с ясным лицом в раме темных покровов и в таком же почти одеянии, как у них, — только наполовину прозрачная.

— Привет вам, милые мои чада, — говорит она степенно. — Я Росвита, монахиня бенедиктинского ордена. Архивариус и библиотекарь здешний, в прошлом — ученый латинист, первый в юной Европе драматург. Делаю реестры и списки всех здешних сокровищ. Манускрипты и инкунабулы, кстати, попадают сюда не только с вашей подачи, но и сами по себе.

— Простите, — отвечает Бельгард так вежливо и находчиво, как только может говорить человек, нос к носу столкнувшийся с привидением. — Мы не помешали?

— Что вы. Тут, в нижнем мире, главная проблема — как занять время. Хотя в прошлом столетии дела резко переменились. Можете себе представить, сколько с тех пор было новых поступлений? Все истинные потери человечества. Как вы понимаете, в этих лабиринтах не одна библиотека царя Ивана Большого затерялась. Так что задали вы все мне работку, дорогие потомки. Но я нисколько не в обиде, знаете ли. Когда по-настоящему хорошо знаешь классическую латынь, греческий Гомера и северобедуинский — упражняться в них не столь трудно.

— Только три языка? — отчего-то спросила Бельгарда, словно некто со стороны ее надоумил.

— Это самые главные. Языки королей. Ведь Три Царя-Волхва здесь пребывают с самого начала — вон в том сундуке. Я здесь всё могу найти, если захочу, и очень многое себе уяснить. Может быть, я скоро пойму все те наречия, коими желают общаться с людьми здешние вещи — для этого надо лишь почаще касаться их мыслью…

— Мыслью? Но ведь не руками? — это снова Бельгард.

— Отчего же не ими? Смотря к чему занадобится приступить.

— О-о. Я думал, что у привидений нет телесной силы. Но ведь вы, почтеннейшая дама, и в самом деле не в уме составляете ваши ученые каталоги.

— Конечно. Если приноровиться, то можно писать пером на листах, и даже весьма искусно, — улыбается Росвита. — И переворачивать страницы веянием ветра. Как иначе мы дурим всяческих спиритов, по-вашему? Тоже развлечение не из последних.

— Спиритов? — удивилась Бельгарда. — Я слыхала, что это не такое уж давнее рутенское безумство.

— Поверьте мне, я всегда была в курсе любых див и чудес вашего мира, дети мои, — смеется монахиня. — Верт и Рутен, голограммы, фракталы, высокие технологии, Всемирная Паутина… Чем же еще занять тягостный досуг, если не совершенствованием в науках? Для последнего нужно лишь хорошенько вызубрить Аристотелеву логику и все схоластические силлогизмы. И научиться применять их без занудства. Только не думайте, прошу вас, что здешние вековые пелены арахнид и есть замена вашей Великой Сети. Мы всякий сор не любим и по мере сил наших пытаемся ему противоборствовать. Ну да, вы правильно подумали. Перемещение пыли в иные измерения — это вам понятно, хоть вы того не умеете.

— Вот почему здесь не заросло по самые аркады, — догадалась Бельгарда. — А кто вам помогает?

— Те жители Рая, что пока не хотят или не умеют уйти в Свет, — монахиня сказала об этом, как о чем-то само собой разумеющемся.

Теперь все трое почти незаметно для себя разместились на тех коробах, что пониже, и легкое недоумение молодых людей как-то нечаянно перетекло в светскую беседу.

— Рай — это вроде наших Елисейских Полей, — прикидывает вслух юноша. — Вы там живете или просто гостите?

Как полагали в Вертдоме, Элизиум, куда переселились, помимо Хельмута и Марджан, Моргэйна с Ортосом и старшего Армана, многие приятные личности из числа рутенцев, в том числе чета фон Торригалей, был уже давно переполнен, но отчего-то не трещал по швам. Возможно, оттого, что каждое существо приносило с собой частицу своего собственного рая. Но, скорее, потому, что из него постоянно уходили в некое пространство, которое одни называли порождающей пустотой, другие — полнотой плодоносного чрева. Именно это Бельгард и пытался уточнить у одного из тамошних старожилов.

— Милый мальчик, если оперировать рутенскими терминами, я обладаю постоянной пропиской. Однако Элизий… он, пожалуй, слегка утомляет такую приверженную старине особу, как я. Ваши Тор и Стелла говорят, что на сей раз обнаружили здесь изысканное общество, но также куда меньшую по сравнению с прежней устойчивость реалий. Сие обстоятельство, по их мнению, было порождено тем, что слишком многое на Полях настаивает на том, чтобы как ни на то воплотиться. К мерцанию предбытия, как они это именуют, легко привыкнуть, если принять его за нечто подразделяющееся на типы — наподобие немецких неправильных глаголов. Однако помимо сего, ваш вертский триглавец-Котоцербер начал всемерно препятствовать выходу тамошних поселенцев в Верт, облизывая их с головы до ног своими шершавыми языками. Та говаривал мне достопочтенный Филипп, когда я учила его риторике.

— Вы не скажете, почему это происходит и, в частности, отчего Великий и Ужасный Котяра стал нарушать договор? — спросил Бельгард.

— Так сразу? Право же, я думаю над этим неотрывно. Может быть, Верховные Власти Рая полагают, что всем нам отыщется работа здесь. Освоение суши и вод, обуздание погибели. Одухотворение бытия делами ума своего.

— И горемычный Рутен ожидает нашествие бестелесных существ, — покачала головкой Бельгарда.

— Бестелесных идей, — поправила бенедиктинка. — Чистых идей. Жаль, Платон был у нас вытеснен Аристотелем.

— Хорошая беседа у нас получается, — заметил Бельгард. — Содержательная и глубокомысленная, хотя несколько…

— Экстравагантная, — нашла Росвита точное слово. — Как танец ваших отроков перед неканоническим образом Христа.

— Ох, вы видели, — с горечью вздохнула девушка.

— Не думайте дурного. Ваши кузены с их играми античных эфебов меня нисколько не удручили — я научилась видеть свет везде, где он появляется, а тут он был бесспорен. Вы не знаете, как часто тьма кроет добропорядочные супружества, благостные с виду… И ничего позорящего род человеческий в сем нет — ибо homo inter faces et urina conceptus est: рождение, равно как и зачатие, грязны, ибо происходят между калом и мочой. Так уж повелось от века. Каждому из нашего двуногого и прямоходящего рода довелось в начале жизни пройти вратами страха и стеснения, а в конце умереть, оставив по себе лужу крови и урины.

— Удивительная вы, однако, монашка, — ответил ей Бельгард.

— Не так уже. Мы ведь обучены распознавать и радоваться всякой капле жизни — не как те ханжи и ортодоксы, у которых будто яйцо во рту, на что бы они ни смотрели. И знаете? Смешно слышать такое из уст старинной девственницы, но я скажу: за исключением безбрачия нет половых извращений.

— Наверное, вы так стали думать оттого, что и здешний хозяин… он не как во всех прочих церквях, — предположила Бельгарда.

— Какой — тот, что под сводами? Ну да, это распятие не вполне каноническое. Христос — Зачинатель Мира, его Основатель и Обновитель. Здесь он уже взрослый, однако еще юноша. Посмотрите — кровь Его руки и сердце уже не источают — а это происходило все три последних века, начиная со времени, когда собор, наконец, был окончен строительством. Вы знаете, я полагаю, что его возводили с перерывом те же три столетия и завершили только в конце девятнадцатого века?

— Это чудесно — я говорю и об истории собора, и еще более — об исцелении камня и образа. Храм духа, возведенный в век торжествующей рациональности — это ли не парадокс? Может быть, священная кровь и удерживала собой всё грандиозное сооружение: не как знак скорби, но как символ исцеляющей и радостной жертвы. Но нет, святая госпожа, мы имеем в виду каплицу, — настаивала девушка.

— Ах, Молчаливое Дитя? Есть поверье, что оно должно прийти по зову двоих или само воззвать к ним, чтобы вернуть Натуру к ее истокам. К себе самой, как она была замыслена Отцом. Ибо люди извратили Дар Земли и подвергли его насилию. Стали против вместо того, чтобы слиться. Сын искупил самое первое человеческое дерзновение, но люди — вместо того, чтобы вразумиться, — еще пуще возомнили о себе недолжное. Воистину, небеса, земля и горы не должны были страшиться нести Великий Залог. Но уж если он по высшему промыслу достался людям…

Росвита с горечью поникла головой:

— Нет, я не знаю, не ведаю, чего ожидать далее. Первый шаг на Прямом Пути совершен. Он то ли превратился в Предвечного Младенца, то ли все время им был…

— И что теперь? — спросил юноша. — Нам завещано продолжение. И, пари держу, не одним Филиппом, но и вами.

— Теперь? Идите всякий по своему собственному пути. Вы — возможно, вам следует продолжить очищение этого континента. Другие сестры и братья двинутся в иные края. Я же останусь, как и прежде, охранять: привидения привержены местам своей любви. Нет, Светлая Земля для меня вовсе не закрыта — но я не чувствую себя там такой свободной, какой хочу. Однако знак своей свободы почувствую и под сводами, и в самой крипте, и в глубинах земных — но знак этот должен подать кто-то из вас.

На этих словах брат с сестрой поднялись со своих мест.

— Погодите — я должна поблагодарить всех вас от имени Солнца Победы. Каким странным словам я, однако, выучилась!

Говоря так, Росвита шарила в одном из необъятных ларей. Наконец она вытащила наружу удлиненный ларчик, футляр из темного металла. На лакированной поверхности виднелось изображение птицы — а, может быть, дракона или змея, — сияющее желтым и оранжевым.

— Это вам за то, что в землю было уронено семя. За начало новых времен. Пускай те, кто пойдет дальше вас, возьмут перо Огненной Птицы и сотворят из него новый дар.

— Огненной Птицы, — повторил Бельгард. — Легендарного Феникса? Финиста — Ясного Сокола или Жар-Птицы из сказок?

— Разве так важно — налепить ярлык на эту шкатулочку? — ответила его сестра. — Главное то, что в ней упрятано чудо.

Окно в мир всерутенского запустения так и осталось открытым. Привычный вертдомский космос обрамлял его как рамой, и постепенно вертцы всё более рисковали проникать туда. Даже более того: общение со странной монашкой придало всем дерзости.

Необходимо было также сделать нечто с даром, полученным старшими: передать как эстафету или передарить? Филипп завещал разыскивать остатки человечества по всем пяти континентам и всему морскому безбрежью.

Для этого было решено применить наисовременнейшую модификацию рутенских летунов — у них не имелось крыльев, им не требовалось разбега, чтобы взлететь, они могли подниматься строго вертикально и зависать в воздухе, вращая огромной тройной лопастью. Для воды и болот у них были не обычные колеса, а лыжи, для питания — тончайшие солнечные батареи…

И всё это было необходимо собрать вне портала.

Поэтому множество вертдомцев сновало по Вольному дому — от главной двери до входа в Иномирье — с частями разобранного «вертолета» (может быть, лучше сказать «рутенолета»? Подгонкой, пригонкой и установкой на место занималась небольшая бригада отчаянных голов.

И ведь нужно было еще привадить этот хитрый механизм к его владельцу — в точности так, как Морские Люди проделали это с байком по имени «Белуша», подаренным королю Кьярту. А именно: напоить избранной кровью всех потомков Хельмута, за исключением младших кузенов. Ибо они уже вдосталь натерпелись.

Самые старшие, Фрейри и его священная сестра-жена, а также бывший королек Фрейр с его рутенским другом отпадали без разговоров. Возиться с Рутеном им еще раньше надоело: ни патриотических чувств, ни любви к трупу, ни моральных обязанностей они за собой не замечали. Тем более что Юлиан воспитал для своей былой отчизны целую плеяду высокоразумных четвероногих (и четвероруких), а Фрейри, как блохи, заедали типично королевские заботы.

Бельгарды также заявили о самоотводе: прибираться и разбираться в крупнейшем соборе мира можно было до следующего конца света.

Все прочие пары королевских детенышей смотрели друг на друга с некой оторопью. Типичное Хельмутово отродье, подумал Бьярни: все, как есть, рыжеволосые и носатые, с незначительными отклонениями. Никакого благолепия. Это всё их мама Зигги постаралась: оттого и смылась от дела…хм… рук своих в монастырь.

— Вот что, я тут вчерне прикинул: вам всем достанется по обширному полю деятельности, — сказал он, наконец. — Фрейры держат Вертдом, это ясно. Бельгарды обеспечивают Евразию. А кто понесет огонь в обе Америки?

Тут он поднял кверху заветный ларчик: Золотое Перо было вложено в дополнительную оболочку, укрепленную и окропленную каплей королевской крови. Тем не менее, пламенный ореол клубился вокруг и то и дело пробивался за пределы хитроумного футляра.

— Кто вложил сюда заветное, признавайтесь, — приказал он.

— Младшие принцы, — ответили ему, — Крестники здешнего демиурга.

— Значит, Филипп и Филиппа, — кивнул он. — Так я на это и положил… полагал, конечно. Вот им и нести свет в мрачные джунгли.

— А ты с нами пойдешь, Бьярни? — спросил Филипп.

— Не сомневайтесь. Полечу как на крыльях.

И в самом деле полетел.