Клятва воина

Глава 7

Письмо Верховного мага Холариона с реки Имат, написанное в 3-й год правления императора Алеона Храброго (первоначально хранившееся в архиве Верховного мага, библиотека Трайдека, Хадрумал).

Я посмотрел на беспорядок, который Ляо вечно умудрялась создавать, и наскоро прибрался, не желая упустить единственную возможность самому исследовать территорию дворца. Я пристегнул меч на случай, если Ледяной островитянин сунется ко мне, но кольчугу оставил свернутой в углу – в ней я бы слишком бросался в глаза. С высоко поднятой головой я уверенно спустился по лестнице, кивнув пажам, сидевшим в своей каморке, склонившись над непонятной игрой из цветных камней.

Я вышел из дворца и прямиком направился к главным воротам, мучительно выдумывая какой-нибудь предлог, который позволит мне выйти за стену и поглядеть, что может предложить мне берег для побега. Единственный шанс – если на посту будет кто-то из молодых, самоуверенных и надменных в свеженачищенных кольчугах, – я хорошо знаю это с тех самых пор, когда муштровал новобранцев мессира. Если я попаду на берег, может, удастся спрятаться на галере из другого владения… Только какой в этом прок?

Дорожка обогнула дерево с глянцевыми листьями; я научился уважать эти листья с острыми как бритва краями и немедля отступил в его укрытие, когда Каеска Шек вошла на территорию дворца. Она была в простом платье из белого хлопка, голову ее покрывал длинный шарф, который она торопливо сняла при входе. На пороге Каеска оглянулась, затем пошла дальше, не говоря ни слова стражникам; те открыли и закрыли за ней высокие черные ворота. Руки ее были сжаты на груди – прятали что-то маленькое.

– И где же ты ходишь, моя госпожа, когда Мали рожает? – пробормотал я.

Я посмотрел на стражников в воротах: трое мужчин с твердыми лицами, на горсть лет старше меня. Опыта лжи и хитрости таким не занимать, если Ляо не преувеличивала, рассказывая о жизни в Архипелаге. Я оставил надежду выйти за стену и прислушался к тихим шагам Каески по гравию. Чем больше улик я соберу против этой женщины, тем большую безопасность обеспечу себе. Я свернул на дорожку меж густых зарослей ягодных кустов, буйно растущих на плодородной черной почве; их темные листья давали отличное убежище. Медленно продвигаясь, я разглядел сквозь листву яркие волосы Каески и после минутного раздумья понял, что она сидит на каменном краю фонтана, где бесцельно кружит стайка разноцветных рыбок.

Я не видел, что делает Каеска, и стоял неподвижно, досадуя, пока она не встала и не отправилась дальше в сторону главной резиденции. Немного выждав, я пошел следом и по дороге глянул на фонтан. Глянул – и встал как вкопанный. Несколько тусклых, синеватых рыбок плавали на поверхности воды кверху брюшками, их плавники в последний раз слабо шевельнулись и через миг застыли.

Я бросился за Каеской, твердо решив не терять ее из виду, а сам пытался разгадать, для какой игры она ставит доску на этот раз. На территории дворца было несколько фонтанов с рыбками, и Каеска посетила их все в своих видимых блужданиях. Ее путь также пролег через ту часть сада, где каждая жена держит вольер с разнообразными птицами: одни – яркие и сладкоголосые, другие – совсем невзрачные, разве что на вкус они лучше, чем на вид. Когда Каеска поднималась по лестнице в главную часть дворца, я подумал, не к тем ли жутким ящерицам в обеденном зале она направляется. Все эти животные имели какое-то значение, которое для меня оставалось загадкой. Пока же я установил только одно: каждое утро Ляо первым делом выпускает птицу со своего балкона и внимательно изучает ее полет. Капризы пернатой могли существенно повлиять на настроение Ляо в течение целого дня. Я уже научился быть осторожным в те утра, когда глупое создание направлялось к горе, что возвышалась в центре острова.

Но все-таки зачем Каеска травила рыбу? Проверяла действенность того, что прятала на груди, прежде чем сунуть яд кому-то еще? Надо предупредить Ляо, и Гривала тоже, решил я. Уж он сумеет не подпустить Каеску к ребенку! В этом чумном климате новорожденные должны быть еще уязвимее, чем у нас, на материке, и, возможно, Каеска надеется выдать его смерть за естественную трагедию.

Я незамедлительно вернулся во дворец и взбежал по лестнице, радуясь голосам над моей головой. Когда я поднялся на верхний этаж, Мали огибала угол, тяжело опираясь на руку Шек Кула. Гривал поддерживал ее с другой стороны. Женщина посмотрела на меня отсутствующим взглядом: боль скрутила ее, исторгнув хриплый стон из самых глубин ее существа. Следом появились Гар и Ляо. Они промокали роженице лоб, бормотали слова ободрения, растирали спину, пока схватки не прошли. Мали снова начала свое неуклюжее продвижение, шепча умопомрачительный набор непристойностей Гривала. По мне, эта женщина выглядела дошедшей до крайности, но повивальная бабка улыбалась и кивала, и, поскольку никто не паниковал и не кричал, мне пришлось предположить, что они знают свое дело. Я точно не знал: в приличных тормалинских семьях роды – исключительно женская тайна.

Я шагнул к Ляо, надеясь поговорить с ней, но госпожа сердито отмахнулась от меня. Раздосадованный, я отступил, однако настаивать побоялся. Спускаясь по лестнице, я невольно ускорил шаг – от душераздирающего крика Мали задребезжали ставни.

Я повернул за угол на первом этаже и нос к носу столкнулся с эльетиммом. На сей раз, вместо того чтобы запугивать меня, он сам чего-то испугался и, круто повернувшись, побежал по выложенному белыми плитками коридору, который вел к анфиладам гостиных, где каждая жена принимала своих посетителей. Я направлялся в противоположную сторону, когда мною вдруг овладело жгучее любопытство и ноги сами собой понесли меня вслед за эльетиммом в этот лабиринт на нижнем этаже дворца. Опасение боролось с внезапной, железной решимостью узнать, что замышляет сия милая парочка, но я отмахнулся от него, смутно думая, что Айтен высмеял бы меня за столь не свойственное мне поведение.

Впереди захлопнулась дверь, изгоняя спонтанные соображения из моей головы. Это был главный вход в гостиные Каески, и я слышал тихий шепот голосов, который в полной мере пробудил мою досаду. Бесшумно ступая босыми ногами по мраморному полу, я подкрался к самой двери, но по-прежнему не мог ничего разобрать. Что ж, если за магию здесь казнят, Каеска вряд ли станет орать заклинания во все горло. Внутри опять послышались голоса, и я затаил дыхание, молча проклиная занавеску, задернутую с той стороны двери, – меж черных деревянных планок виднелся ее алый шелк.

– Когда родится ребенок, ты доставишь это письмо моему кузену, Данаку Нилу. Он тебе скажет…

С кем говорит Каеска?

«Сзади!»

В тот миг, когда этот голос раздался внутри моей головы, на стену передо мной упала тень, и, резко оглянувшись, я увидел эльетиммского жреца, который вздымал надо мной булаву, чтобы разбросать мои мозги по узорчатым плиткам. Я бросился вперед и с треском проломил тонкие планки двери. Череп спас, но получил мощный удар по бедру и оказался лицом к лицу с перепуганной Каеской. Она была одна, и, внезапно все поняв, я молча выругал себя. Это ж надо – клюнул как дурак на их приманку!

– Хватай его!

Эльетимм отдернул порванную занавеску, и женщина заметалась как птица в клетке. Она попыталась схватить меня и завизжала от страха и возмущения, когда я сгреб ее за тонкую талию и бросил прямо в колдуна. Оба грохнулись на пол, а я побежал к ставням, открывавшимся в сад, второпях перепрыгнув через кушетку. Но едва моя нога коснулась пола, как ее пронзило нестерпимой болью. Я с криком упал и, катаясь по полу, схватился за бедро. Поглядев сквозь слезы на ногу, я увидел осколки кости, торчавшие из мяса, и кровавые лохмотья кожи. Зубы Даста, как он нанес такую рану всего одним скользящим ударом? Пока я стонал от боли, ублюдок подошел, чтобы позлорадствовать надо мной, и насмешливо стал шептать заклинание.

«Ах ты, навозная рожа!» – рассвирепел я и из последних сил двинул его здоровой ногой по колену – удар, которым я, бывало, калечил противников и покрупнее, чем он. И точно, колдун упал как подкошенный, хрипло вскрикнув, когда изогнутые ножки кушетки подломились под его тяжестью. Я получил слабый удар по почкам от Каески, но это меня не беспокоило. Как только заклинание расплелось, боль в бедре исчезла. Мои руки сжимали посиневшую от ушиба, но в остальном невредимую плоть, и я вскарабкался на ноги, дрожа от ярости и ужаса. Этот гад снова путал мой разум, перемешивал мозги, чтобы обмануть меня. Я толкнул Каеску в живот и отбросил к полке изысканных ваз, кои разлетелись вдребезги, и злобно подумал, что эта стерва получила довольно осколков в задницу.

Я зыркнул в коридор – может, кто из слуг прибежал на шум и я получу невольную защиту? – но эта слабая надежда не оправдалась. Я потер глаза и грязно выругался: ощущение направления растворилось под настойчивым ритмом еще одного заклинания, звенящего в моих ушах, бессмысленные слова отскакивали от стен, и комната поплыла перед моим затуманенным взором. Я повернулся кругом, лицом к жрецу, и потянулся к его расплывчатой фигуре, но колдун успел вернуть себе булаву. Он поднял ее с тревожным опытом, и я отступил. Свободной рукой он выдернул из-за пояса кинжал и бросил Каеске.

– Подрежь ему поджилки.

– Только попробуй, шлюха поганая! – зарычал я, не отрывая глаз от эльетимма.

Тот лишь улыбнулся. И тотчас кровь застучала в моей голове, виски запульсировали, в глазах потемнело, онемевшие ноги подкосились – пол стал наклоняться подо мной. Ничего вокруг не видя, я вслепую нащупал рукоять меча и, положив ослабевшие пальцы на оголовок, услышал в своей голове ясные интонации Гуиналь.

«Конечно, и простые защитные заклятия бывают очень эффективны. Попробуй это: „Тар-райял, тар-райял, тар-райял“.»

Я услышал, как голос, который не был моим, повторяет бессмысленные слоги, используя мои губы в этом странном фортеле памяти.

Девушка снова заговорила: «Вот видишь, теперь я не могу сковать холодом твои ноги».

В глазах посветлело – я заморгал и глубоко, облегченно вдохнул, увидев, как челюсть жреца отвисла от изумления и ужаса.

– Ты клялась, что у них нет настоящей магии! – бросил он, глядя за мое левое плечо.

Это подсказало мне, где Каеска, и, выхватив из ножен меч, я махнул им вокруг себя по блестящей дуге. Если придется ответить перед Шек Кулом за то, что я ее выпотрошил, – плевать. Сначала я должен выбраться из этой ловушки. Каеска завизжала, и я услышал, как она отскочила назад, а кинжал загремел на пол. Наставив меч на жреца, я молнией устремился к нему – он стоял между мною и бегством в сад. Теперь эльетимм пятился, но при этом сплетал еще одну сложную комбинацию слов, и я почувствовал, как холод смятения реет вокруг меня, жадные пальцы колдовства срывают хрупкий щит, который дало моему разуму то странное заклинание. Я не мог выиграть этот бой, не на этих условиях.

Ругаясь во все горло, я обеими руками стиснул меч и, подняв над головой, бросился на колдуна. Неудивительно, что эльетимм отпрянул, споткнувшись о низкий табурет. Я оттолкнул его плечом и обрушил меч на тонкую задвижку ставен; они бешено закачались, когда я сбежал в хрупкую безопасность садов. Пробегая мимо удивленных садовников, я направился к тренировочной площадке, схоронившейся за жилищами рабов. Личные рабы делили ее со стражниками. К счастью, Сезарр находился там, сидел, задумавшись, над решеткой, прочерченной в земле: это был некий вариант алдабрешской игры в камешки.

– Твоя нога… – Он бросил свою головоломку, увидев мои порванные шаровары и темнеющие синяки.

– Каеска и ее беловолосый гость, – коротко ответил я и со вздохом облегчения бухнулся на скамью.

С опытом, рожденным долгой практикой, Сезарр оторвал висевшую лохмотьями ткань и протер стремительно распухающее бедро каким-то вяжущим средством, от чего я зашипел сквозь зубы. Но при всем этом я понял: мне еще очень повезло, что я не получил этот удар в полную силу. Колдун мог и в самом деле сломать мне кость, если б ударил как надо, а не просто искалечить меня иллюзией, сотканной внутри моего ума.

– Так что случилось? – настойчиво вопросил Сезарр, втирая мазь в глубокие царапины. С тех пор как я прибыл сюда, я довольно часто делал то же самое для него и Гривала.

– Каеска готовит заговор, чтобы убить Мали и ее ребенка. Она уверена, что сможет потом родить своего собственного ребенка и снова стать Первой женой.

Презрительно фыркнув, Сезарр покачал головой.

– Этот человек приехал сюда не для торговли, он приехал помочь Каеске использовать магию против Мали и Шек Кула.

Руки Сезарра замерли. Он поднял голову и уставился на меня, изумленно приоткрыв рот.

– Клянусь, это правда, – молвил я, не отводя от него глаз. – Я уже встречал таких людей и знаю, на что они способны. Их колдовство убило моего друга, который был мне ближе, чем брат. Их магия украла его разум и обратила его клинок против меня.

Боль в моем голосе, когда я говорил об Айтене, более чем компенсировала мои слабые познания в алдабрешском языке. Сезарр не мог сомневаться в правдивости моих слов.

– Ты сказал Ляо?

Я кивнул.

– Она хочет, чтобы Гар узнала прежде, чем Каеску обвинят перед Шек Кулом.

Непередаваемое облегчение отразилось на лице Сезарра.

– Гар никогда бы не участвовала в таком заговоре, ты должен это знать наверняка, – уверял он меня. – Она бы ни за что не связалась с магией и никогда бы не причинила вред ребенку.

– Конечно, – подтвердил я. – Ляо так и не думала.

– Магия, – с отвращением повторил Сезарр. – Эта Каеска пала так низко… – Не найдя подходящих слов, раб снова покачал головой.

– Они знают, что я могу разоблачить их. – Я указал на свои синяки. – Они убьют меня, если сумеют.

– Не убьют, пока я с тобой, – зловеще пообещал Сезарр. Мысль о дружеском мече у меня под боком была, несомненно, ободряющей. – Идти можешь?

Я кивнул и, встав, последовал за рабом к главным воротам. Он вызвал командира Стражи, коренастого, темнокожего алдабрешца; я не раз видел, как Шек Кул что-то с ним обсуждает. Я мало что понял из торопливых объяснений Сезарра, но суть была очевидна: Стража на воротах удвоилась, и две четверки слуг с обнаженными мечами пошли прочесывать сад.

– Они арестуют Каеску, если найдут ее? – спросил я Сезарра.

Он с суровым видом шагал ко дворцу, держа руку на мече.

– Ей придется объясниться перед Шек Кулом, – ответил раб с угрожающей интонацией.

Мы вошли в апартаменты Каески, где порванная шелковая занавеска одиноко колыхалась на сквозняке и повсюду немым свидетельством валялись обломки мебели.

– Зачем она это делает? – возмутился Сезарр. – Кто этот человек, что имеет над ней такую власть?

– Он колдун. Он умеет проникать в разум человека и подчинять его своей воле. – Справедливости ради стоило напомнить этим людям, что Ледяной островитянин манипулирует Каеской.

Мы вышли из гостиной через двери в сад и видели, как командир Стражи встретился с двумя солдатами и те развели руками. Значит, никого не нашли.

– А еще Каеска травила рыбу, – вдруг вспомнил я. – Как ты думаешь, зачем?

Сезарр побелел от ужаса.

– Она хочет сделать для ребенка дурные предзнаменования! – выпалил он с отвращением. – Покажи мне!

Я повел его к отравленному фонтану, и Сезарр уставился на горсти мертвых рыбок, плавающих на поверхности.

– Ну, с этим мы справимся, – отрубил он.

Подозвав испуганного садовника, раб велел ему слить воду из фонтана и ошпарить его как следует, а сам пошел проверять остальных рыб, птиц и животных. Я не мог бы сказать, хворают ли ящерицы, они сидели, как всегда бесстрастные, на своих камнях и древесных ветках, глядя вокруг тусклыми глазами; Сезарр заверил меня, что они не пострадали, объяснив заодно, что они имеют некое значение для воеводы, но, должен признаться, я так и не понял – какое. Мертвых птиц заметить было легче, и Сезарр отправился прямо к управляющему, который тотчас послал мальчишку собирать печальные трупики с пола вольеров, принадлежащих Ляо и Мали. По серьезным лицам слуг я понял, что со стороны Каески дело зашло гораздо дальше простой злобы против любимых животных соперницы, но, казалось, никто не хочет это обсуждать.

Управляющий направил свои стопы к воротам – поговорить со Стражей, а я поспешил за Сезарром к морщинистому старику, громко стенавшему над потерями. Его многословные причитания смолкли, только когда Сезарр рассказал о Каеске, которая привезла на остров колдуна. По мере того как все больше людей вовлекалось в разоблачение низкого и ничтожного замысла Каески с животными, весть о ее тайном сговоре с колдуном распространялась, и я с некоторой опаской подумал о том, как отнесется к этому Ляо. Вряд ли ее обрадует, что лучшая руна в ее руке уже разыграна без ее согласия.

С другой стороны, я вскоре понял, что, сам того не желая, заслужил одобрение среди дворцовой челяди. Люди кивали мне, улыбались и отпускали непонятные реплики, в которых тем не менее ясно слышалась благодарность. Я даже вышел за ворота с корзиной мертвых птиц и рыб, коих мы разбросали по кишащему крабами пляжу. Я украдкой озирался по сторонам – нет ли возможности сбежать, – как вдруг со всех сторон послышались возбужденные крики. Все с восторгом смотрели на море, но при этом торопливо отступали под деревья. Захваченный врасплох, я остался один на песке, во все глаза глядя на чудовище, которое плыло по узкому проливу, медленно извиваясь.

Это был морской змей. Все заверения матери, убеждавшей меня в детстве, что таких существ нет, что это только сказки, подобно Элдричскому Народцу, пошли прахом, когда на моих глазах массивные, кожистые кольца поднимались из воды и снова падали. Длинный серовато-зеленый плавник бежал вдоль хребта, рассыпая мириады сверкающих капель: чудовище ломало поверхность моря. Оно не было чешуйчатым, как змеи или рыбы, его кожа, тусклая и шероховатая, казалась маслянистой от воды, стекающей с нее извилистыми ручейками. Огромная голова поднялась над мутными водами, длинная и тупоносая, такая же толстая, как огромное тело, без всякого намека на шею; громадный рот, полный желтых иглоподобных зубов, разинулся на мгновение, крошечные черные глазки разглядывали меня, почти невидимые на темной коже. Островитяне застыли в благоговейном молчании, а огромное животное резко ушло под взбаламученные воды, шлепнув напоследок хвостом в дальнем конце пролива. Такого безумия, какое началось на берегу, я никогда в жизни не видел. Восторженные крики звенели в ушах, когда толпа несла меня обратно ко дворцу, а народу все прибывало и прибывало – весть распространялась быстро. Все еще не веря только что увиденному, я думал лишь об одном: если и смоюсь с этого острова, то, конечно, не вплавь.

– Что все это значит? – спросил я наконец Сезарра, пробившись к нему сквозь толпу.

– Видеть Рек-э-нала – это чудесное предзнаменовение, великий знак дня, – объяснил он, широко улыбаясь. – Тебя ждет огромная удача.

Я поверю в это, если останусь жив – если моя собственная причастность к магии не будет раскрыта, а эльетимм не вонзит нож мне в спину.

До конца дня Сезарр не отходил от меня ни на шаг – можно было подумать, будто я ношу его кошелек. К моей безмерной радости, ни Каески, ни эльетимма нигде не было видно. Во время повторных обходов садов, фонтанов и вольеров мы не заметили больше смертей среди птиц и рыб, так как они были заменены новыми, – их несла сюда Талагрин знает откуда непрерывная вереница потрясенных островитян.

У Мали продолжались схватки. Мы слышали прерывистые крики с верхнего этажа, когда наш путь время от времени приводил нас под высокие стены дворца, и обменивались взглядами, которые не нуждались в переводе, и разделяли наше виноватое облегчение, что никому из нас двоих не придется рожать. Солнце, огромное, оранжевое, уже висело над горизонтом, и наконец тонкий, высокий вопль пронзил напряженную тишину, спустившуюся над территорией дворца. Сады взорвались ликующими криками, из всех дверей высыпали люди – ни за что бы не поверил, что здесь их такое количество.

Я старался не отставать от Сезарра, который проталкивался сквозь толпу ко дворцу. Со всех сторон к нему неслись вопросы, и раб смеялся и согласно кивал. Тут и там люди менялись обломками глиняной посуды, и я внезапно понял: возможно, алдабрешцы не пьют ничего более крепкого, чем их дрянное вино, не вдыхают дым и не жуют листья, но они самые страстные игроки, каких я когда-либо знал. Однажды вечером, не так давно, я застал Ляо и Мали, когда они ставили целое состояние в виде драгоценных камней на крошечных желтых ящерок, карабкавшихся по стенам столовой.

Я дернул Сезарра за рубаху.

– Мальчик или девочка?

– Мальчик, – ухмыльнулся он. – Кто проиграл, пять дней относит тарелки на кухню.

Я засмеялся и взял у него глиняный черепок – залог, покрытый алдабрешской вязью.

Мы поднялись на верхний этаж – Ляо и Гар стояли в коридоре, обе усталые и всклокоченные, в заляпанных кровью одеждах. Гар бросилась к Сезарру и обняла его в удивительном проявлении чувств, слезы блестели на ее щеках. Я неуверенно посмотрел на Ляо: казалось, она сама вот-вот заплачет. Она встряхнулась как котенок, попавший под дождь, и уцепилась за мою руку.

– Пойдем посмотрим нашего нового сына.

Итак, мне пять дней предстоит лавировать с тяжело нагруженными подносами по лестницам и коридорам, чтобы облегчить жизнь Сезарру. Тем не менее я улыбнулся рабу, а он ответил мне ухмылкой над головой Гар и последовал за Ляо к покоям Мали, где новоиспеченная мать полулежала в своей постели среди свежих одеял, опираясь на плечо Шек Кула. Она баюкала на груди крохотный сопящий сверток, увенчанный хохолком густых черных волос, как доказательством, что это, несомненно, ребенок Шек Кула. Мали выдавила слабую улыбку, и я ухитрился улыбнуться ей, хотя никогда в жизни не видел, чтобы кто-нибудь был настолько измучен и все еще оставался в сознании.

Шек Кул посмотрел на меня и в первый раз, с тех пор как я угодил во всю эту передрягу, обратился прямо ко мне:

– Это мой сын, Шек Най. Ты будешь защищать его, как если б он был плоть от плоти твоей.

Я посмотрел на крошечное, нежное личико, глаза, зажмуренные от странности этого мира, и кивнул. Уж это не будет ни трудностью, ни угрозой любой другой верности, которую я хранил. Я оглянулся на Ляо. Как скоро она намерена действовать, чтобы устранить опасность, нависшую над этой детской жизнью? Должно быть, Ляо прочла этот вопрос на моем лице, потому что слегка нахмурилась и взглядом велела мне выйти за дверь.

– У Мали все хорошо? – спросил я, держась, как обычно, на шаг позади госпожи, когда мы шли к ее покоям.

Я смутно представлял себе, что может случиться с женщиной во время родов, но среди моих знакомых я видел достаточно мужчин, которые рыдали, ставя малиновую урну в усыпальницу к Дрианон.

– Мали прекрасно все перенесла, повитуха очень довольна, – ответила Ляо. – Аспекты небес тоже весьма благоприятны. Мы должны проследить, чтобы звезды полностью записали.

Она уставилась в потолок, ее мысли были явно заняты чем-то другим. Я не утерпел и спросил напрямик:

– Когда ты расскажешь Шек Кулу о Каеске и ее маге?

– А? Что? – оглянулась Ляо, взяв кувшин с фруктовым соком. – Вы, жители материка, отмечаете только солнце или какая луна стоит выше, не так ли? Ты знаешь время своего рождения? Мы могли бы составить карту твоих звезд, если знаешь…

Из всех неуместных вопросов, которыми могла заинтересоваться Ляо, тот факт, что я родился под Малой луной, казался наиболее бессмысленным.

– Каеска и маг напали на меня сегодня, погляди на мою ногу. Меня могли убить. Каеска использовала яды, травила птиц и рыб.

Я похолодел от ужаса. Где ползала эта гадюка, пока мы с Сезарром срывали ее планы в саду? Любой напиток, стоявший в комнатах, может быть отравлен. Я выбил фарфоровую чашку из рук Ляо. Чашка разбилась, и липкий сок забрызгал нас обоих. К счастью, Ляо так опешила, что даже забыла меня отчитать.

Проклиная боль в ноге, я встал на колени, макнул палец в лужицу сока, помазал им губу и стал лихорадочно ждать какого-то жжения или онемения, что выдало бы наличие отравы. А затем рассказал изумленной Ляо, до чего богатым на события был этот мой день.

– Я принесу тебе свежий сок с кухни, тогда мы будем уверены, что он безопасен.

Я немедля вышел, твердо решив, что Ляо должна обвинить Каеску как можно скорее. Я отказывался и дальше терпеть неуверенность и страх.

Вернувшись, я обнаружил Ляо в ванной комнате – она сдирала свою окровавленную и забрызганную соком одежду. Я протянул ей чашку и удалился в некотором смущении. Было довольно легко игнорировать ее соблазнительные формы, когда я думал, что любая рука, коснувшаяся ее, будет мгновенно отрублена разгневанным воеводой. Казалось, ее утренние откровения сняли оковы с моих желаний – старый пес проснулся и лаял. К счастью, Ляо этого еще не поняла. Она вышла в небрежно подпоясанном желтом халате на голое тело и с замотанными в шелковый шарф волосами. Лицо ее по-прежнему было задумчивым.

– Как только улучишь минутку, попроси у Сезарра растительного масла, ладно? Только первой выжимки, понимаешь? Я знаю, у Гар оно есть.

Удивляясь, почему разговор вдруг свернул к приправам, я тем не менее кивнул и отвернулся, дабы смотреть на что-нибудь другое.

– Да, такое гораздо вкуснее.

– Райшед! – чуть не захлебнулась хохотом Ляо.

Я обернулся: она так покраснела, что даже цвет ее кожи не мог этого скрыть.

– Не думала, что вы, на материке, увлекаетесь такими вещами!

Я неуверенно посмотрел на нее.

– О чем ты?

Ляо потерла губы. Она уже улыбалась, хотя в глазах ее все еще плясало изумление.

– А ты?

С минуту мы глядели друг на друга, шум веселья в саду вторгался в тишину комнаты.

– Маслом первой выжимки мы приправляем свежие овощи, – осторожно произнес я. – А вы?

– Предохраняемся от зачатия! – захихикала Ляо, прижимая ладони к щекам. – Мне надо чуть больше времени, чтобы подумать о ребенке. Я же видела, как он достался Мали!

Настала моя очередь покраснеть, и я выругался, почувствовав, что щеки обдало жаром.

– А что делают ваши женщины на материке, – у Ляо озорно заблестели глаза, – чтобы оставаться без ребенка?

Я нервно пригладил волосы.

– Не знаю.

Я придушил внезапное воспоминание о горшке соленой кедровой смолы, которую дал мне отец в своей мастерской вместе с откровенным разговором на следующий день после того, как я положил свои первые бакенбарды на алтарь Мизаена.

Ляо подвинулась ближе и положила пальцы на мою голую руку. От ее прикосновения волосы у меня встопорщились как у собаки.

– Коли на то пошло, – промурлыкала она, – что вы, на материке, делаете…

Громкий стук в дверь прервал ее. Сезарр просунул голову в комнату.

– Дерево будет сажаться на восходе луны, – сообщил он Ляо, прежде чем снова исчезнуть.

Нить между нами оборвалась.

– Приготовь мне голубое платье и шаль с узором из перьев, – живо распорядилась Ляо. – Я иду мыть волосы.

Не зная, то ли проклинать Сезарра, то ли благословлять его, я подобрал ей наряд и был приятно удивлен, что мне тоже разрешили вымыться и облачиться в новую одежду – зеленую тунику и шаровары, занесенные Гривалом, – видимо, подарок от Мали.

Когда убывающая половинка Большой луны взошла над горизонтом, заливая черный камень дворца холодным голубоватым светом, я вслед за Ляо спустился во внутренний сад, в сердце резиденции. Я держался близко к своей госпоже, готовый выслушать указание или замечание, так как воздух в саду был насыщен ожиданием и ощущением ритуала. Вдоль стен выстроились домашние рабы, молчаливые и почтительные. Ляо остановилась рядом с Гар, и мы с Сезарром обменялись мгновенными взглядами. Он едва заметно наклонил голову, и я увидел Каеску на другой стороне сада. За ней, чуть покачиваясь, стоял Ирит – рот безвольно приоткрыт, глаза безжизненные. Эльетимм стоял возле Каески – волосы поразительно белые в ночи, зубы сжаты. Он уставился на меня с ненавистью, ощутимой даже через разделяющее нас расстояние. Я коснулся плеча Ляо и слегка наклонился вперед.

– Знаю, – прошептала она, – жди.

Дальняя дверь распахнулась, и Шек Кул вышел в сад. Гривал рядом с ним нес серебряную чашу, накрытую шелковой салфеткой.

Чуть отведя назад голову, Ляо прошептала мне:

– Это… – она силилась найти нужное тормалинское слово, – это выходит с ребенком, кормит его в лоне.

– Послед.

Какое счастье, что я не Гривал. Моя решимость убраться отсюда подальше, прежде чем Ляо соберется рожать, мгновенно удвоилась.

Шек Кул был в простой зеленой тунике; он без всяких церемонии выкопал глубокую яму в центре группы из пяти деревьев разной высоты. Гривал вывалил в яму свою ношу, а затем кто-то из садовников принес новое молодое деревце, которое Шек Кул посадил с удивительной сноровкой и ногой утрамбовал тучную черную почву. Низко поклонившись, садовник заговорил с воеводой, и тот бросил пораженный и неприветливый взгляд на Каеску. Женщина упорно смотрела в землю, а Ляо насторожилась.

Гар повернула голову, чтобы поймать мой взгляд.

– Рост этого дерева расскажет нам о здоровье и нраве ребенка. А его листья будут использованы для предсказаний.

Я кивнул, не собираясь признаваться, что редко слышал нечто, столь же неправдоподобное.

Ляо снова пошевелилась и, когда Шек Кул вытер руки о полотенце, поданное управляющим, шагнула вперед. Шепот удивления пробежал среди собравшихся, и Ляо вскинула подбородок – истинная жена воеводы.

– О муж мой, так же как ты исполняешь свой долг, чтобы защитить нашего нового сына, надежду владения, так и я должна противостоять серьезной опасности, что гнездится здесь, у нас, как ядовитая змея.

Ее ясный голос отразился от высоких каменных стен, и Каеска тотчас подняла голову. Ее расширенные глаза застыли в безжалостном свете луны – она в ужасе уставилась на Ляо.

– Я обвиняю Каеску Данак в подкупе колдовства для продвижения ее планов убить нашего сына и вернуть ей статус Первой жены с ребенком, рожденным колдовством.

В голосе Ляо не было торжества, не было ничего из ее утреннего ликования, только одно неумолимое звучание правды. Все вокруг нас разом ахнули и испуганно зашептались.

Шек Кул поднял руку. Воцарилась мертвая тишина.

– Преступление, в котором ты обвиняешь, карается смертью. – Он обращался непосредственно к Ляо, словно она была тут одна. – Каково твое доказательство?

Ляо указала за свое плечо.

– Слово моего личного раба.

Все взоры устремились на меня, и я стоял, неподвижный, бесстрастный, а сам лихорадочно ждал, что будет дальше.

Воевода посмотрел на Каеску, потом изучающе – на меня. Все кругом затаили дыхание.

– Я выслушаю это дело завтра на закате солнца, – объявил он, бросив наконец полотенце Гривалу.

Едва Шек Кул вернулся во дворец, как толпа загалдела. Ляо пошла впереди меня обратно к лестнице, а я изо всех сил старался держать Каеску в поле зрения. Это было совсем не то, чего я ожидал.

– А что с Каеской? – Я огляделся, тщетно выискивая стражников или домашних рабов. – Где ее будут держать? Где темница воеводы?

Остановясь на ступеньке, Ляо повернулась и посмотрела на меня сверху вниз.

– Каеску никуда не заточат. – В ее тоне слышалось недоумение. – Домашняя Стража будет начеку, этого хватит, чтобы удержать ее от любых глупостей.

– Почему же нет? – горячился я. – О чем Шек Кул думает? Теперь она знает, что ее раскусили, и у нее впереди вся ночь и весь день, чтобы сотворить любое зло, какое она пожелает!

– Но не в то время, когда все глаза следят за ней, зная, что она обвинена, – к моему удивлению, заметил Сезарр. – И Шек Кул выслушает это дело как можно скорее, в самом начале дня, следующего за обвинением.

Ну конечно, одной из многих особенностей алдабрешской жизни является то, что они измеряют день от заката до заката.

– Даже самый презренный раб имеет право знать, в чем его обвиняют, и подготовиться к защите, – сурово сказала Ляо. – По крайней мере на островах.

– Может, она решится сбежать? – задумчиво предположила Гар. – Так было бы лучше.

С моей точки зрения – нет. Поднимаясь за Ляо по лестнице, я шепотом выругался. Слишком многого я не знал об этом кошмарном месте, о странных обычаях людей, их своеобразных взглядах. Придется полагаться на Ляо, и мне это совсем не нравилось.

– Как проходит суд? У вас есть адвокаты, говорящие за вас? Кто-нибудь станет доказывать невиновность Каески? И что ты хочешь, чтобы я сказал?

– Алдабрешское правосудие быстрое и верное, – не раздумывая ответила Ляо. – Шек Кул вызовет тебя, ты встанешь перед ним и расскажешь то, что знаешь. Каеска будет отвечать, и ты можешь оспаривать детали, если нужно. Шек Кул будет слушать, сколько пожелает, а затем вынесет свой приговор. Мы не прячемся за заступниками и состязанием, как жители материка. Истина – это не какая-то падаль, чтобы стервятники выклевывали из нее лучшие куски.

Надо бы это запомнить и использовать как-нибудь против Мисталя. Итак, насколько я понял, этот суд будет иметь всю законность тюремных разборок. Остается уповать на то, что легендарная кровожадность алдабрешцев одержит верх и Каеску все же казнят.

– А как насчет рыб и птиц? Когда ты расскажешь о них Шек Кулу?

– Никогда, и ты тоже будешь молчать. – Ляо мстительным толчком распахнула дверь спальни. – Каеска станет все отрицать, а когда мы признаем факт смертей, может остаться подозрение, что это было истинное предзнаменование.

И если никто не упоминает ящерицу, сидящую посреди обеденного стола, ее, видимо, тоже не существует.

– Я также не хочу, чтобы ты упоминал об их нападении, ибо свидетелей не было, – продолжала Ляо. – Иначе они воспользуются этим и будут доказывать, что между тобою и чужеземцем существует личный конфликт, а твои обвинения – просто злобная клевета.

Взмахом руки Ляо закончила обсуждение, приготовилась, как обычно, ко сну и вскоре уже храпела с завидной безмятежностью. Я лежал на своем тюфяке, держа под рукой обнаженный меч, но спать не мог, мои уши ловили каждый шорох, пока долгая ночь сгущалась, темнела, а после светлела, переходя в день.

Я стоял на балконе, глядя, как солнце разливает золотое обещание нового восхода по темно-зеленым склонам горы, когда услышал сзади шорох. Я подавил зевок и обернулся. Ляо выбиралась из шелкового кокона одеял – глаза сонные, лицо по-девичьи мягкое. Как только ее взгляд остановился на мне, лицо ее стало суровым.

– Ты выглядишь ужасно! – Ляо отбросила одеяла. – Всю ночь не спал?

– Я знаю, что задумала Каеска. Я уже имел дело с этими погаными эльетиммами. – Изнурение ударило меня с хлесткостью пощечины, когда пришлось снова говорить и думать. – Я не собирался позволить ей тихо подкрасться и перерезать нам горло среди ночи!

– Что за нелепость, – с презрением молвила Ляо, натягивая старую малиновую тунику.

Не будь я таким утомленным, я бы нашел какой-нибудь колкий ответ, но сил хватило лишь на то, чтобы нахмурить брови.

– Ты нужен мне бодрый и бдительный, дабы свидетельствовать против Каески сегодня вечером, – продолжала она напряженным от досады голосом. – Залезай. – Ляо отдернула одеяло.

– Что? – заморгал я, слишком усталый, чтобы думать о приличиях.

– Поспи, глупец. – Ее тон предупреждал, что у нее кончается терпение, нога зловеще постукивала.

Я пошел к кровати, утешая себя тем, что Сезарр и Гривал, должно быть, уже встали и дворцовая Стража сменилась на рассвете. В открытом бою они явятся более чем достойными противниками для Каески и ее колдуна. Теперь, когда заговор раскрыт, эльетимм не посмеет использовать магию, иначе приговорит их обоих еще до суда. Мои вялые размышления как раз добрались до этого вывода – и шелковая подушка с соблазнительной лаской коснулась моей щеки. Я заснул еще прежде, чем запах Ляо и тепло ее тела, сохранившиеся в постели, успели расшевелить мои притомившиеся чувства.

Из глубин сна меня вынес нарастающий шум в саду. Разлепив глаза, я пытался различить его отдельные элементы, и в эту минуту дверь отворилась. Я тотчас сел, сердце бешено застучало, но это была только Ляо. Она стояла, глядя на меня с раздражением и беспокойством.

– Ты в состоянии говорить связно, не засыпая посреди рассказа? – Она снова постукивала ногой, и я запоздало понял, как много собственного престижа Ляо вложила в мое слово.

– Да, – просто ответил я, – ты была права, мне нужно было поспать.

Если я думал, что мое признание смягчит ее, то ошибся.

– Конечно, я была права, – огрызнулась Ляо. – Вставай, умойся и принеси нам что-нибудь поесть.

Я послушно вскочил. Вид женщины, стоящей посреди комнаты со скрещенными руками и досадой в глазах, нисколько не располагал к тому, чтобы валяться в постели. Подавив мимолетное желание хотя бы на этот раз как следует побриться, я направился вниз, к кухням, но по пути остановился на лестнице, чтобы открыть ставни и по солнцу определить время. Оказывается, уже вечерело, и я увидел всплеск активности в садах. Вчера, после того как разошлась весть о рождении ребенка, я подумал, что это место битком набито, но вчерашнее столпотворение меркло в сравнении с нынешним. Казалось, сюда съехалась половина владения; я просто не мог поверить, что все эти люди живут на одном острове. Нервная дрожь пробежала по мне, и я злобно прихлопнул попавшееся на глаза насекомое.

– Держи себя в руках, – пробормотал я. – Единственный, кого тебе нужно убедить, – Шек Кул. Представь, что это сьер в дурном настроении.

Но вся беда в том, что я знал сьера и его нрав, тогда как Шек Кул по-прежнему оставался тайной за семью печатями, а кроме того, я мог полагаться на защиту клятв, принесенных сьером, когда он предлагал мне свое покровительство. Я вдруг подумал: что может сделать со мной Шек Кул, если по какой-то таинственной причине решит, будто мои слова – злонамеренная выдумка? Я быстро принес ужин и нетерпеливо ждал, когда Ляо наестся.

– А что случится, если Каеску не признают виновной? – раздраженно спросил я и без разрешения набросился на еду в надежде успокоить сосущее чувство голода под ложечкой.

Ляо встряхнулась и вышла на балкон.

– Об этом не беспокойся, – ответила она надменным тоном, который тем не менее не внушал мне уверенности. – Расскажи все так, как рассказал мне, и Каеска не сможет оправдаться.

В ее голосе отчетливо слышалась нервозность, и она высекла эхо из моих сомнений. Аппетит куда-то пропал – я с отвращением уставился на недоеденную лепешку.

– Поторопись! – внезапно рявкнула Ляо. – Мне нужно одеться и приготовиться.

Оттолкнув в сторону поднос, я запихнул ворох подозрений и опасений в дальний угол разума. Если я выкажу свою нервозность, самообладание покинет Ляо, и мы оба попадем в беду. Возможно, у меня есть показания, которые осудят Каеску, но только Ляо знает, как работает эта так называемая система правосудия, какие доводы скорее всего повлияют на Шек Кула, как будет действовать рассудок Каески в попытках избежать своей судьбы. Мне нужна Ляо спокойная и уверенная, со всем ее острым умом, отточенным до совершенства распутыванием сложностей жизни в доме воеводы. Ну, это по крайней мере было в моей власти.

Поэтому я одел Ляо в пышное золотое платье; его шелк отливал ярко-синим, гармонируя с огнем, горящим в сапфирах и алмазах на шее, запястьях и лодыжках. Драгоценными заколками и шпильками я убрал ее волосы вверх, чтобы создать иллюзию более высокого роста и заставить ее высоко нести голову. Ляо сидела неподвижно как статуя, пока я раскрашивал ее лицо в замысловатую маску алдабрешской дворянки, подвел черным глаза и брови, взмахом от ресниц к вискам нанес лазурь и золото на веки, подчеркнул румянами скулы для эффекта, а губам придал густой красный тон, сулящий несказанные наслаждения. Когда ее рот уступил мягкому поцелую кисточки, моя рука остановилась, и наши глаза встретились.

– Это больше, чем соперничество между женами или избавление Шек Кула от неудобства, – угрюмо промолвила Ляо. – Практика магии – это мерзкое преступление, и оно должно быть наказано. Я бы сделала это, даже если б на месте Каески оказалась Мали, понимаешь?

Я понял, что она говорит серьезно, как бы сам я ни расценивал это так называемое преступление.

– Ты выполняешь свой долг перед Шек Кулом и владением, – ответил я с такой же серьезностью. – Я сделаю все, чтобы поддержать тебя.

Ляо глубоко вдохнула и медленно выдохнула. Потом вышла на балкон, не обращая внимания на толпы, кружащие внизу, и молча смотрела через пролив на далекие холмы. Она готовилась, и не стоило ей мешать, поэтому я занялся собой. Сначала до серебряного блеска отполировал кольчугу, потом отскреб с рук въевшуюся грязь. Ополоснувшись, надел шелковую куртку зеленого и черного цветов, символизирующих владение; я, как правило, облачался в нее, когда Ляо принимала знатных гостей. Сверху надел кольчугу и уже собирался застегнуть пояс, как вдруг Ляо шевельнулась.

– Посмотри в сундуке у двери, – отрешенно произнесла она, по-прежнему не сводя глаз с далеких высот.

Я обернулся и увидел окованный бронзой ларец из красновато-коричневого дерева. Внутри сверху лежал широкий пояс, весь усыпанный камнями – надменно-огромными гагатами и малахитами, оправленными в серебро. Застегнув на запястьях так же украшенные наручи, я вытащил алдабрешский военный шлем, чего до сей минуты мне надевать не приходилось. Шлем был округлый, с тонкой сеткой из металлических колечек для защиты шеи и плеч и подвижной носовой стрелкой. Серебряные полосы, бегущие через макушку и вокруг нее, были инкрустированы эмалевыми строками алдабрешской вязи, и я надел шлем со странным опасением и интересом: что там написано над моими глазами?

– Теперь ты островитянин, – одобрительно кивнула Ляо.

Я через силу улыбнулся. Выглядел я подходяще для подобной роли, но мне придется убедить всех присутствующих, что я поистине слуга Ляо на этом маскараде суда, верный ей, Шек Кулу и владению – именно в таком порядке. Вот только как я это сделаю, если сам в это не верю? Я дал клятву задолго до того, как меня привезли сюда, и только я мог взять ее обратно и дать кому-то еще. Моя верность Ляо или Шек Кулу не стоила ломаного лескарского гроша, каждую свободную минуту я думал, как бы от них сбежать. Становлюсь ли я клятвопреступником из-за этого притворства? И где достоинство в точном соблюдении чести, если это способно убить меня?

Каково непосредственно мое положение? Я враждую с этим эльетиммом и всей его породой, как-то добившимися моего рабства здесь. Я буду свидетельствовать не ради Ляо или владения, я хочу отомстить за мои собственные беды, даже если эту гадину Каеску ждут Дастеннин знает какие мучения в случае моей победы. Мне вдруг вспомнились образы, показанные Вилтредом, и у меня перехватило дыхание. Эльетиммы угрожают всему, что я клялся защищать, не так ли? Уже одно это должно оправдать мое поведение здесь.

Стану я хоть сколько-нибудь ближе к побегу и возвращению к обязанностям, которые избрал по собственной воле? Если да, то будет ли смерть Каески ценой, которую я готов принять, следствием, которое я смогу защитить перед Сэдрином, когда придет время? Слишком поздно для таких вопросов, теперь я связан словом. Пора действовать и пожинать плоды по мере того, как падают руны, – этому учит солдатская жизнь.

Я встал за плечом Ляо, глядя вдаль, на невидимые моря, и вспомнил о Ливак. Что делает она в эту минуту? Солнце неумолимо катилось к горизонту, тени удлинялись. Наконец над нами затрубил глубокий рог. В сгущающихся сумерках я увидел яркие цветы пламени, расцветающие вдоль цепочки маяков, и ответные искорки света с островов вдалеке. Что бы ни происходило здесь сегодня вечером, оно явно вовлекало все владение.

– Идем.

Ляо повернулась и пошла к двери – голова высоко поднята, осанка безупречна. Я выпрямился так, словно был удостоен личной аудиенции у императора, и последовал за ней. Когда мы достигли лестницы, появились Гар и Сезарр, в равной мере великолепные, с одинаково серьезными лицами. Шагая в ногу, мы бок о бок спустились в сад, и толпа расступалась перед нами молчаливыми волнами почтительных поклонов, затем собиралась бурным морем за нашими спинами. Мы пересекли территорию дворца и вошли в огромный зал, где я никогда прежде не бывал. Потребовалась вся моя выдержка, чтобы остаться бесстрастным, когда я посмотрел вокруг.

Я впервые увидел палату для аудиенций Шек Кула, сердце владения, средоточие его власти. Стены этого высокого, с колоннами, зала были из блестящего черного мрамора, инкрустированного декоративными арками из зеленого с прожилками камня. Зажатые в скобах факелы рассыпали золотистый свет из граненых зеркальных ниш. Высоко над нашими головами были распахнуты ставни, и ветер шевелил коллекцию вымпелов, висевших под центральным сводом крыши. Хлопанье и трепет шелка ясно слышались сквозь перешептывания в толпе. Курильницы наполняли воздух ароматом, и тихий шелест опахал доносился со всех сторон.

Эхо наших шагов прокатилось по залу, исчезая в массах, уже собравшихся вдоль стен, еще больше народу толпилось в широком дверном проеме. Миновав центральный проход, мы остановились посреди огромного абстрактного рисунка, выложенного зеленым мрамором у подножия лестницы из трех широких ступеней. Шек Кул смотрел с возвышения, сидя прямо на черном деревянном троне, инкрустированном серебром и драгоценными камнями. В разительном контрасте с нами, он был одет в простой белый шелк, волосы и борода без всяких украшений, единственный драгоценный камень – огромный изумруд на тяжелой золотой цепи. Скупым жестом воевода указал Ляо и Гар на кресла по левую руку от себя, сохраняя серьезное выражение лица.

Я занял свое место у плеча Ляо. Меня беспокоила простота наряда Шек Кула, и хотелось переглянуться с Сезарром, но для этого я бы должен был повернуть голову. Тем временем тихий шепот пронесся по толпе, и стражники у дверей шагнули в стороны, чтобы пропустить Каеску. Я услышал нотку сочувствия, которая дала мне новый повод для тревоги. Каеска выглядела жалкой, крошечной в необозримости зала, когда шла по центральному проходу к судилищу, бесшумно ступая босыми ногами по холодному мрамору. Ее волосы были заплетены в простую косу, лицо без косметики казалось голым и уязвимым; вместо дорогих нарядов на ней было скромное платье из небеленого хлопка. Я не позволил себе выказать презрение, но не удержался, чтобы не взглянуть на Шек Кула: как он реагирует на этот покаянный вид? К моему облегчению, я увидел проблеск цинизма в его темных глазах и надеялся, что мне это не почудилось. Эльетиммский жрец следовал за Каеской на хорошо выверенном расстоянии, чтобы не отвлекать зрителей от создаваемого ею образа смиренного долга.

Двери тяжело захлопнулись, прервав мои мысли. Доска упала поперек них с глухим стуком, от которого я почувствовал себя пойманным в ту же ловушку, что и Каеска. Лихорадочный запах ожидания вытеснял душистый аромат ночных садов. Я глубоко вдохнул, когда Шек Кул поднялся, глядя на Каеску твердым взглядом.

– Ты обвиняешься в подкупе колдовства в моем владении, женщина. Что ты ответишь?

– Я отрицаю это.

Тихий ответ Каески прервался на полузадушенном рыдании, породившем шепот сочувствия у ближайших зрителей. Но воеводу это как будто не тронуло.

– Я выслушаю обвинение.

Он посмотрел на меня, чуть смягчив лицо, и я увидел в этом намек ободрения.

– Встань рядом с Каеской, – едва разомкнув губы, прошептала Ляо.

Я быстро сошел по ступеням, довольный при виде слабого огорчения в глазах Каески, когда я встал рядом, возвышаясь над ней во всех регалиях этого владения. Должен признаться, в таком облачении, обвитый кольцами инкрустации, я чувствовал на себе бремя открытости от испытующих взглядов со всех сторон.

– Говори только правду или понесешь наказание.

Отсюда, снизу, Шек Кул казался еще более неприступным. Я принял солдатскую позу и начал свой рассказ, черпая все мои знания алдабрешского языка. Я старался говорить медленно, внятно и подавлять любой намек на эмоции, полагаясь на то, что одни факты осудят эту женщину. Толпа то затихала, то громко ахала, пока я продолжал свое повествование, но я смотрел только на Шек Кула, обращался только к нему, словно мы были одни среди продуваемых ветрами далазорских равнин. Когда я умолк, напряжение в воздухе притупило бы сталь.

– Что скажешь ты? – потребовал Шек Кул у Каески.

– Я признаюсь… – Спрятав лицо в ладонях, женщина рухнула на колени, ее рыдания взломали потрясенную тишину огромного зала.

– Ты… – Воевода вскочил, но тут же взял себя в руки и снова сел.

Я посмотрел на Ляо. Она сильно побледнела под косметикой, и я испугался, что она упадет в обморок.

– Не в колдовстве! – Каеска вскинула голову, и, несмотря на слезы, глаза ее были ясными и расчетливыми. – Только не в магии, но, о мой господин, я… – Она поперхнулась на вздохе. – Я признаюсь в роковой слабости, ужасной глупости, в том, что поддалась соблазну дыма жителей материка. Я так давно искала средства от боли в сердце, боли от того, что я не способна рожать детей, что кровь моя падает бесплодной, не принося жизнь во владение…

Ее глаза закрылись от невыносимой муки. Каеска прижала руки к груди, губы ее шевелились, но слова не выходили. Для страдающей женщины она неплохо изъясняется, кисло подумал я.

– В своих путешествиях и торговле, когда я старалась служить владению единственным доступным мне способом, я услышала об этих дымах, о том, как они могут облегчить самую тяжкую ношу. Меня охватило искушение, но я сопротивлялась, ты должен верить мне, я сопротивлялась, пока не услышала, что Мали должна принести благословение на владение, где я потерпела неудачу. Страдание, зависть, низкая и мелочная ревность терзали меня, о мой господин, в то время как я должна была радоваться, и я ненавидела себя за свои мерзкие мысли. Я могла жить с болью моего пустого лона, но я не смогла посмотреть в лицо отвратительного существа, коим я стала. Я прибегла к дыму, чтобы спастись от себя, от мук моей совести, от порочности, что грызет меня изнутри!

Ее голос, возвышавшийся в течение всей этой лихорадочной речи, сорвался в истерический плач. Каеска распростерлась на блестящем полу, цепляясь руками за неподатливый камень.

Я стоял не шевелясь, бесстрастный и невозмутимый, но по лицам, находившимся в поле моего зрения, я прекрасно мог оценить воздействие той живой картины, которую мы с ней представляли: Каеска, крошечная, незащищенная, раскрывающая постыдные тайны своей души, и я – показной в моем пышном наряде – возвышаюсь над ней, глаза спрятаны под шлемом, меч нависает над ее голой шеей.

Островитяне зашептались. Их голоса становились все громче и громче, пока разом не смолкли, когда Шек Кул встал и размеренной поступью спустился с возвышения.

– Успокойся.

Его мягкий голос достиг самых дальних уголков зала. Воевода присел возле плачущей женщины, и она замолчала. Взяв Каеску за руку, он поднял ее на колени и шелковым платком ласково вытер слезы с ее лица.

– Но почему этот раб обвиняет тебя в колдовстве?

Я с облегчением выдохнул, услышав жесткость в вопросе Шек Кула.

Каеска беспомощно развела руками.

– Не знаю. Я не могу сказать, мой господин, прости мне мою глупость, мое бессилие! Долгие дни я страдала, раскаиваясь в своей слабости. Я буду тебе хорошей женой – возвысь Ляо и Гар надо мной, и я займу свое место, как самая последняя из твоих женщин. Мои прегрешения ужасны, но я увидела свою ошибку – так позволь мне начать сызнова в тот момент, когда рождение нашего сына открыло новую книгу жизни для владения. Увенчай это радостное время драгоценным даром милосердия.

– Если этот раб не видел колдовства, то что он видел?

Шек Кул встал и, скрестив руки, сурово посмотрел на Каеску. Да, он тонко управлял настроением в зале.

– Можно ли мне сказать?

Запинающиеся слова Ледяного островитянина вызвали шипение у собравшихся, но в глазах Шек Кула я не заметил удивления.

– Я выслушаю тебя.

Эльетимм вышел из тени колонны и шагнул в свет на краю огромного мраморного символа.

– Я должен покорнейше извиниться за свое участие в этом деле. – Он немного помолчал, глядя на коленопреклоненную Каеску. – Это я снабжал твою жену дымом. Я приобрел листья, чтобы отвезти домой. С их помощью наши святые люди открывают свой разум более высокой сфере бытия. Я понятия не имел о тех веских причинах, по которым алдабрешцы не допускают подобные вещи на свои острова, и стремился только облегчить ужасные страдания этой госпожи, поднимая ее дух над ее печалями. Я не знал, что грешу против ваших обычаев, и искренне о том сожалею.

Итак, это его слова я слышал в пламенных стенаниях Каески.

– Раб слушал у двери, не так ли? – Этот змей даже не смотрел на меня. – Ставни были открыты, чтобы впускать воздух, и дверь, как мне помнится, не была занавешена. Думаю, ветер принес дым к рабу, и наркотик повлиял на его разум, вызвал галлюцинации. Такое нередко случается при воздействии дыма на неподготовленный ум. Я виню себя за эту беспечность, я должен был позаботиться, чтобы дым не отнесло ветром.

Шек Кул посмотрел на меня.

– Что скажешь ты?

Я сдержал рвущееся их моих уст опровержение и, прежде чем ответить, медленно сосчитал до трех.

– Нет, это не была галлюцинация.

Мой обдуманный ответ вызвал одобрение в глазах Шек Кула, и я приободрился.

– Прости меня, но откуда у тебя такая уверенность? – Слова Ледяного островитянина звучали вежливо, но я надеялся, что Шек Кул увидит враждебность в устремленном на меня взгляде этого человека. – Ведь галлюцинация во всем подражает реальности, такова ее суть.

– В юности мне случалось вдыхать дым, – ровно и бесстрастно сообщил я. – И те ощущения были совершенно иными.

– Конечно, – кивнул эльетимм, – ведь ты с материка, не так ли?

Это напоминание достигло своей цели. Островитяне зашептались, и лицо у воеводы стало задумчивым.

– Я личный раб жены воеводы, Ляо Шек.

Это был просто факт – никакого нарушения клятвы с моей стороны.

– Если отложить в сторону вопрос о воздействии наркотика, – вкрадчиво продолжал Ледяной островитянин, – то на чем именно основано твое обвинение в колдовстве и магии? На ритуалах, которые, по твоему признанию, ты видел и слышал? На словах, которые я произносил на языке, как ты сам сказал, неизвестном тебе?

Я молча кивнул, не желая запутаться в его хитроумных доводах. Колдун с удовлетворенным видом наклонил голову и повернулся к Шек Кулу.

– Как я уже объяснял, наши святые люди применяют дым, чтобы открыть свой разум более высоким состояниям осознания. Я прошел некоторую подготовку в этой сложной и рискованной процедуре. Мы используем песнопения, чтобы сконцентрироваться. Это то, что раб слышал и не понял; это не магия ни в каком смысле.

– То, что я видел, было колдовством. – Я возвысил голос над его тоном спокойной рассудительности, и меня обрадовал шепот, побежавший вокруг зала.

– И снова я спрашиваю, откуда у этого человека такая уверенность? – Эльетимм не сводил глаз с Шек Кула.

– Я уже видел такую магию…

– … шарлатанов с материка и тех, у кого сама кровь испорчена колдовством? Ты говоришь, что знаком с такими людьми? – Нетерпеливое желание жреца опорочить меня выдало его.

– Я видел эту магию, творимую людьми твоего племени, на островах в далеком океане, где вы обитаете, – открыто заявил я.

Негодяй понял, что я обыграл его этим ходом, и хотел взять реванш.

– Ты говоришь, что посещал мою родину? Как ты оказался там? Что ты делал в далеком океане?

– Я был на рыбацком судне, которое сбилось с курса и его занесло далеко ветрами и течением.

На что рассчитывает этот придурок? Что я начну рассказывать о шпионской поездке в компании с магом Хадрумала, который отчитывается непосредственно перед Верховным магом?

– Так ты не знаешь точно, где вы были?

Мне пришлось признать это, учитывая обстоятельства.

– Много ли ты видел на острове, куда вы прибыли? Как долго вы были там?

– Достаточно, чтобы знать, что на твоих островах нет ничего из тех ресурсов, которыми ты предлагаешь торговать: ни дерева, ни металлов, ни кожи, – решительно отрезал я. – Достаточно долго, чтобы нас встретили враждебностью и атаковали магией.

– Но ты ведь не рыбак? Что ты делал на рыбацком судне?

Эта смена курса на мгновение выбила меня из колеи. Сознавая, что я заколебался, пусть только на одно дыхание, я выбрал правду.

– Как присягнувший Дому Д'Олбриотов, я искал мести за трусливые магические нападения на членов семьи моего господина.

Это прозвучало сильнее, чем мне хотелось. Я мысленно пнул себя, почувствовав неодобрение в атмосфере зала.

– Кажется, твоей госпоже еще предстоит выбить из тебя ту верность, тормалинец. – Эльетимм устремил на меня вызывающий взгляд, но тут же с нарочитой кроткостью пожал плечами. – Думаю, я знаю острова, о которых ты говоришь, но уверяю тебя, я не из их племени.

– Ты выглядишь, как те колдуны, ты говоришь на их языке, – настаивал я, сознавая, что это слово – главное свидетельство против него. – Я также видел, что творила ваша магия на материке, как ее использовали в гнусных нападениях на слабых и беспомощных, чтобы калечить и грабить их.

Я не смог воздержаться от гнева, когда вспомнил племянника мессира, ослепленного и истекающего кровью, после того как эти подонки избили его до бесчувствия. Если наглый ублюдок собирается напомнить всем, что я житель материка, то я сделаю все возможное, чтобы перевернуть для него эту руну.

Шек Кул поднял руку и вернулся на возвышение. Все взоры устремились на него, и сердце мое забилось быстрее.

– Я не нахожу обвинение ни поистине доказанным, ни удовлетворительно опровергнутым, – прогремел в тишине зала его низкий голос. – Речь идет о тяжком преступлении, и вопрос должен быть разрешен. Истина подвергнется испытанию в поединке завтра в полдень этим личным рабом, который выдвигает обвинение.

Я тупо уставился на Ляо, но увидел лишь абсолютное потрясение на ее лице. Она вскочила и тем самым пресекла гул предположений, доносившийся со всех сторон.

– Где личный раб Каески Шек, чтобы защищать ее правдивость?

– Да, где Ирит? – Воевода посмотрел на Каеску, которая не смогла сдержать мимолетное самодовольство, прежде чем снова рухнуть с пронзительными воплями.

– Он мертв, мой верный слуга, он погиб из-за моей глупости. Кроме дыма, я приобрела еще и ягоды, которые цепенят ум. Я знала, что их следует есть только по одной и редко, но Ирит нашел их и съел все!

– Командир Стражи осмотрит труп.

Непреклонное заявление Шек Кула потрясло Каеску. Замолчав, она с тревогой уставилась на воеводу. Я не мог понять, о чем она беспокоится. Отравление тахном есть отравление тахном – как тут выяснишь, чья рука вложила в рот отраву?

Эльетимм шагнул вперед, дабы отвлечь внимание от Каески. Весь – смиренная заботливость.

– Поскольку это мои необдуманные действия привели к обвинению госпожи, не могу ли я как-то искупить свою вину, защищая ее честь? Я не воин, но немного владею булавой, если вы, конечно, позволите.

Теперь, когда Шек Кул вынес свой вердикт, он посмотрел на жреца с откровенным презрением.

– Это было бы только справедливо.

Увидев отчаянную мольбу на лице Ляо, я крепко прикусил язык и, кипя от злости, ждал, пока сначала воевода, а затем его жены сойдут с возвышения. Каеска заняла свое место рядом с Гар, упругость в ее походке не поддалась ядовитому взгляду Ляо. Сезарр шагнул, чтобы встать между мною и эльетиммом, и хорошо сделал: я был так взбешен, что тут же всадил бы острую сталь в кишки ублюдка. Должно быть, Каеска и колдун с самого начала стремились к подобному концу. Мы вернулись во дворец. Мой гнев продолжал гнать меня с такой скоростью, что Ляо приходилось бежать, чтобы оставаться впереди меня.

Едва мы вошли в ее покои, я напустился на нее, не заботясь о том, что кто-то может услышать сквозь тонкие стены и ставни.

– Что еще за поединок? Ты не говорила ни о каких поединках! Ты же была так уверена, что Шек Кул руками и ногами ухватится за возможность избавиться наконец от этой стервы! Что происходит?

Я сорвал шлем и наручи и бросил их, не обращая внимания на камень, выскочивший из оправы.

– Я никак не думала, что Шек Кул выберет это испытание. Такого здесь никогда еще не было.

Ляо заметно расстроилась, но меня беспокоили более важные вещи в то время, когда я сдирал кольчугу.

– Где правосудие в поединке, помоги мне Даст? Я бы убил Ирита, без сомнения, невинна Каеска или виновна – наверное, поэтому они и прикончили беднягу! Теперь я должен сражаться с этим проклятым колдуном, который не только виртуозно орудует булавой, но, бьюсь об заклад, привлечет и магию!

Ляо изо всех сил старалась уследить за моим быстрым и горячим тормалинским.

– Он не посмеет, – возразила она.

– А кто узнает? Кто сообразит, что его скандирование – не боевой клич? Шек Кул остановит бой, если я отступлю и скажу, что этот мерзавец путает мое сознание? Как проходит это испытание истины?

Я обливался потом и с проклятиями выбрался из подбитой ватой куртки.

– Это бой, два человека, каждый с оружием и в доспехах, до смерти. – Ляо была уже на грани слез. – Когда слово дано, его нельзя взять обратно. Один из двоих должен умереть. Любой, идущий на попятную, считается виновным и будет казнен.

– Вот как? Значит, если я вдруг откажусь от этой схватки, то на закате отправлюсь в плавание с Полдрионом?

Ляо в замешательстве развела руками – смысл моих слов ускользнул от нее.

– Испытание – дело серьезное, Шек Кул не потребовал бы его, если б не думал, что оно необходимо. Ты говоришь правду, значит, ты обязан победить!

Я посмотрел на нее и обругал себя болваном за то, что так на нее понадеялся. Теперь я новыми глазами видел ее крайнюю молодость. До сих пор я плыл туда, куда меня направят, – и вот наткнулся на рифы.

– Шек Кул мечтает избавиться от Каески, но не хочет пачкать руки в ее крови, верно? Дело не в истине или правосудии, дело в Шек Куле, который не хочет сам ее приговаривать!

Я был так же зол на себя, как на Ляо. Я так спешил вырвать у эльетимма зубы, что не успел продумать все до конца. Однако это не помешало мне сорвать злость на Ляо.

– Ты была так довольна собой, не правда ли? А теперь мне предстоит сражаться с проклятым колдуном, который сможет засолить мои мозги и разделаться со мной не спеша. Ну, я надеюсь, ты довольна – завтра в это время я буду мертв, а Каеска будет чиста, как ключевая вода, и вольна отравить кого только захочет. Однако посмотри на светлую сторону: вы с Гар сможете совершить приятную прогулку в Релшаз, чтобы купить тебе нового раба. Постарайся лучше заботиться о нем. Если повезет, Мали и ребенок еще будут живы, когда вы вернетесь!

– Ты так шумишь… – дрожащим голосом пролепетала Ляо.

– Нет, голубушка, нет! – Я схватил ее за подбородок и посмотрел прямо в глаза. – Я буду биться с кем угодно в честном бою – с Гривалом, Сезарром, капитаном Стражи. Я положусь на свое мастерство и приму руны, какими они выпадут. Но тут дело другое, это – магия. И не просто честная магия – воздух, земля, огонь и вода. Это колдовство, которое проникает в твой собственный разум и обращает его против тебя. – Я положил тяжелую ладонь на голову Ляо, чтобы придать весомость своим словам, и почувствовал, как женщина вздрогнула. – Один из этих ублюдков уже хозяйничал в моем черепе. Я пытался бороться с ним, и я знаю, что не могу этого сделать!

– Используя магию, он бы приговорил и себя, и Каеску… – вымолвила Ляо, не замечая, как слеза скатилась по щеке.

– Я буду мертв прежде, чем кто-нибудь заметит его колдовство! – Я убрал руку и оглядел комнату. Кувшин слабого алдабрешского вина стоял на столике, и я налил себе, прежде чем злобно швырнуть сосуд в стену. – В этой сраной дыре нет даже приличной выпивки!

Грохот разбившегося кувшина заставил Ляо разрыдаться, но он же привел меня в чувство. Моя ярость разлетелась на куски, как этот глиняный кувшин. Я покачал головой. Ляо так молода, она не могла играть по тем же ставкам, что и Каеска, и выиграть. Мне следовало это знать.

– Ну ладно, хватит плакать.

Я положил руку на ее содрогающееся плечо. Ляо прижалась к моей груди, прожигая слезами тонкий шелк нижней туники.

– Мне так жаль, – прорыдала она. – Это казалось такой хорошей мыслью, удачным способом избавиться от Каески. Я подумала, Шек будет очень доволен, это могло бы компенсировать то, что я не хочу пока рожать, да еще я попала в такую беду с хлопком, но если б Гар захотела помочь, я бы справилась с ней, пока Каеска не причиняла неприятности, и Най такой прелестный, я бы не вынесла, если бы с ним или с Мали что-то случилось, – это была бы моя вина, если б я знала про тайный умысел Каески и ничего не сделала, чтобы остановить ее…

Она сбилась и закашлялась от слез. Вздохнув, я обнял ее и немного испугался, когда Ляо вцепилась в меня словно тонущий котенок.

– Ну, тише, тише. Что сделано, то сделано, в конце концов.

Это не внушало оптимизма, но, чтобы иметь какой-то шанс против колдуна, мне нужно выспаться, а не провести полночи, успокаивая госпожу.

– Давай-ка спать.

Ляо подняла заплаканное лицо, озадаченно морща лоб.

– Хорошо, если ты хочешь.

Она встала на цыпочки и, прижавшись ко мне, поцеловала прямо в губы. Мое тело отозвалось раньше моего разума, и прежде чем я успел выяснить недоразумение, Ляо обвила руками мою шею и, притянув ближе, маняще открыла рот. Я поцеловал ее резко, с вызовом в губах и языке, наверняка зная, что не стоит этого делать, но в равной мере понимая, что завтра буду сражаться за свою жизнь – с хромой ногой, против колдуна, который будет делать со мной все что захочет. Видимо, Ляо почувствовала сдвиг в моем флюгере и еще крепче прижалась ко мне; мои колебания слабели, а пыл твердел. Зубы Даста, я могу умереть к завтрашнему закату, и если приговоренному не дают плотной трапезы, он возьмет то, что предлагают. Скользнув рукой к груди Ляо, я коснулся ее сосков сквозь тонкий шелк платья и почувствовал их реакцию.

Дальше все пошло быстрее. Никто из нас не переставал думать, мы лишь старались потеряться в ощущениях. Ляо знала несколько приемов, приведших меня в изумление: где адцабрешские девочки получают свое образование? Когда дыхание вернулось ко мне, я осознал, что в ней не было ничего от опытной шлюхи – только откровенная, чувственная радость в ее теле и моем. Как любовный опыт, это было просто замечательно. Потом, долгое время спустя, мы лежали на смятой постели, и пот медленно высыхал на нашей коже. Тогда я натянул на нас одеяло, чтобы не подпускать холод, и так мы заснули. Ляо, конечно, была уникальным наслаждением, но я улыбнулся, поняв, что мои последние мысли были все равно о Ливак.

– Не волнуйся, я точно знаю, где Райшед. У нас уже все готово, чтобы его спасти, – уверенно заявил Планир образу Шива, крошечному и золотистому в стальном зеркале, освещенном пламенем единственной свечи. – А у тебя как дела?

Верховный маг был в своей любимой рубахе и старых полинявших бриджах. Он сидел за полированным столом в обшитом панелями кабинете, а в высоком стрельчатом окне розовело вечернее солнце, заходящее за башни Хадрумала.

– Боюсь, с Вилтредом каши не сваришь. – В приглушенном, металлически звучащем голосе Шива явственно слышалась досада. – Все, что он хочет, это как можно скорее попасть в Хадрумал. После исчезновения Райшеда он нигде не чувствует себя в безопасности.

– Скажи ему, пусть не волнуется о Райшеде, – повторил Планир, сжав кулак под столом, чтобы собеседник не увидел. – Нам нужен Вилтред, он должен уговорить лорда Финвара отдать нам архив усыпальницы. Надеюсь, этот человек сохранил какое-то уважение к своему старому домашнему учителю. Все прочие наши попытки не увенчались успехом.

– Не представляю, чтобы Вилтред внушил кому-то уважение, – угрюмо ответил Шив. – Он старый, усталый и боится всего – от эльетиммов до Элдричского Народца. Должен найтись кто-то еще, кого ты можешь послать.

– Казуел? Он на пути в Тормейл, чтобы помочь эсквайру Камарлу искать материалы по той пропавшей колонии. Кроме того, нет, Шив, в данный момент я никого не могу послать. – Властная нотка в голосе Планира положила конец спору.

– Если Каз – единственная альтернатива, то Вилтреду придется уступить. – Шив помрачнел и, откинувшись на спинку стула, сплел руки за головой. Его недовольство было очевидным.

– Пожалуйста, попроси Вилтреда сделать что он сможет. Скажи, это моя личная просьба. Я понимаю его опасения, и как только вы получите архив, я организую связь силы, чтобы перенести вас прямо сюда. – Планир говорил тепло и добродушно, но его пальцы нервно постукивали по колену.

– Я попрошу, но упаси меня Сэдрин снова нянчиться с каким-нибудь дряхлым магом, – вздохнул Шив. – Мы сейчас в Клейте. Тронемся в путь, как только подкуем лошадь Ливак. Отсюда до владений лорда Финвара не больше двух дней пути при хорошей погоде.

– Ты все еще таскаешь с собой женщин? – возмутился Планир. – Зачем?

– Они не собираются уезжать, пока не узнают, что с Райшедом, и воочию не убедятся, что ты делаешь все возможное для его вызволения.. – Образ Шива скорбно улыбнулся. – Представляшь, Ливак даже предлагает украсть для нас эти книги, если лорд Финвар действительно упрется! Но это при условии, что весь Совет бросит свои таланты на поиски Райшеда. Возможно, у нас есть и еще одно преимущество. Кажется, Хэлис знакома с капитаном его Стражи, когда-то они вместе служили в наемниках. Так или иначе мы добудем тебе эти документы, Верховный.

Планир усмехнулся.

– Рад, что ты проявляешь чуточку инициативы, Шив. Но смотри не давай Ливак волю раньше времени. Только если не будет другого выхода. Насколько я помню, ее услуги обходятся дорого!

Шив засмеялся, и его образ растаял вместе с заклинанием. Рассеянным словом приказа Верховный маг потушил свечу, устало провел рукой по лицу и, бормоча проклятия, стал растирать шею. В эту минуту раздался стук в дверь.

– Войдите.

– Когда мы наконец получим тот архив Аримелин от Финвара? – без церемоний спросил Узара. При его песочных волосах бледная кожа была бы вполне естественной, но сейчас молодой ученый выглядел серым от усталости.

– А когда ты наконец отыщешь тот проклятый меч? – парировал Верховный маг, поднимаясь с кресла. – Ликера? – Он направился к буфету.

– Да, спасибо, мятного. – С шумным вздохом раздражения Узара рухнул в глубокое кресло и водрузил ноги в грязных сапогах на низкий столик с грудой пергаментов. – Что касается меча, то дело глухо. Мы никак не можем его засечь.

– Знаешь, я начинаю думать, что было бы лучше, если б человек Д'Олбриота все же погиб, – мрачно изрек Планир. – Возможно, тогда мы обнаружили бы этот клинок.

– Только если экранируют Райшеда, а не меч. Вспомни, что поведала нам Меллита и что говорила Шаннет о том давнем гадании, когда они с Вилтредом искали эльетиммские острова, чтобы подтвердить рассказы Азазира. – Узара отпил ликера, причмокивая от удовольствия. – К тому же я не могу представить, чтобы Д'Олбриот и дальше поддерживал тебя в Тормейле, если все, что он за это получит, – еще один мертвый присягнувший, непогашенная клятва и пропавший фамильный меч в руках неизвестного врага.

– Тут ты прав. – Планир уставился в глубь рюмки. – Как ты думаешь, Вилтред мог бы добавить что-то полезное к гаданию? И убери свои ноги с предложений Калиона по реконструкции водопроводов к городским баням, ладно, Зар?

– Вот еще, – пренебрежительно фыркнул молодой маг. – Подумаешь, помнутся немного, зато Калион решит, будто ты их читал. А что до Вилтреда, нет, я не представляю, чтобы Вилтред чем-то помог. Он был потухшей свечой еще до того, как сбежал в свое каладрийское захолустье, и сомневаюсь, чтобы горстка лет общения с крестьянами его возродила. Однако старик оказал бы нам громадную услугу, если б раздобыл тот проклятый архив. Мы должны найти ключ к этим проклятым снам, чтобы управлять ими, раскрывать их тайны, когда первоначальная связь с артефактом будет установлена. Отрик нашел еще какие-нибудь усыпальницы Аримелин, пережившие Хаос, или эта по-прежнему единственная?

– Прости, что ты сказал? – Взгляд Планира был устремлен на толстую пачку под ногами молодого мага. – Знаешь, Зар, бывают времена, когда меня так и подмывает дать Калиону волю, позволить ему вынести на Совет все его мелочные споры и грандиозные планы по восстановлению авторитета магов. Я мог бы просто сказать: «Ладно, сдаюсь. Принимай пост Верховного мага, мастер Очага, пока не будет проведено должное голосование, и помоги тебе Мизаен!»

Он вытянул руку с тяжелым золотым перстнем своего поста; центральный алмаз таинственно блестел в угасающем свете дня, отражая и смешивая цвета четырех камней, окружавших его: сапфира, изумруда, рубина и янтаря.

– Воздух, земля, огонь и вода. Мы можем делать с ними что хотим, не так ли, Зар? Во всяком случае, так думает все мирское население. Я – Верховный маг, самый могущественный человек на острове магов с неограниченной властью над самими основами окружающего нас мира. Но все это не имеет ровно никакого значения перед лицом этой загадочной силы, которую мы даже не в состоянии объяснить.

– Я уверен, отгадка найдется. Знание редко теряется, просто кладется не на место или неверно истолковывается.

Узара встал, чтобы налить себе еще ликера, и предложил графин Планиру, но тот отказался. Снова усевшись, молодой маг продолжал:

– Дай нам только Сэдрин найти ее прежде, чем эльетиммы поставят на доску свои первые фигуры и начнут игру всерьез. Да, кстати, насчет Шаннет… Они с Троанной держат друг друга за глотку из-за того парня, Кориана. Все спорят, кто из них первой предложил ему ученичество. И пока они не разберутся, я вряд ли добьюсь от них толку.

Планир застонал.

– Это тот самоуверенный юнец из Дасгейта? Такие почтенные маги, как эти дамы, бывают иногда глупее учениц первого сезона. Ты не знаешь, где я могу найти завтра Шаннет?

– Утром она будет работать с Отриком в Новом Зале, – подумав, ответил Узара. – Они читают лекцию по конфликтам воздуха и воды.

– Если улучу минутку, загляну и к Троанне. Должен же я в конце концов посоветоваться с ней, как со старшей госпожой Наводнений, о желании Калиона возиться с водопроводом, а? – Искра юмора оживила глаза Планира.

Узара засмеялся.

– Безусловно, о уважаемый Верховный маг.

Планир начал расхаживать перед пустым камином, возрожденная энергия прогнала усталость с его лица и сняла груз годов с его плеч.

– А когда я разберусь с той драгоценной парочкой, чем я смогу отвлечь Д'Олбриота, пока не выясню, что случилось с его человеком?

– Ты действительно надеешься отыскать Райшеда? – В вопросе Узары звучало скорее удивление, чем сомнение.

– О да, Зар. А ты разве не веришь в безграничные возможности своего Верховного мага? – Планир улыбнулся, зубы его, белые и ровные, блеснули в сгущающихся сумерках. Он щелкнул пальцами, и свечи по всей комнате ярко вспыхнули. – Тебе лучше других должно быть известно, что могущество этого поста основано не на кричащем перстне и его обещаниях колдовства, а на гораздо, гораздо большем. Я жду вестей о Райшеде в ближайшие десять дней.

– Тогда тебе остается беспокоиться только о Калионе. – Морщины, избороздившие лоб Узары, разгладились, лицо просветлело.

– Знаешь, я думаю, один и тот же след вполне мог бы отвлечь их обоих, если умело его проложить. – Планир встал перед окном. – Калион хочет знать, почему мы работаем столько времени без видимого результата. Пожалуй, я доверю ему свою тайну о коварных эльетиммских интригах, которые расстраивают каждый наш шаг, связывают все наши усилия в противодействии им. А сьеру Д'Олбриоту отправлю депешу с весьма туманными намеками, чтобы ему было о чем тревожиться, кроме своей пропавшей гончей.

– И что это должны быть за интриги? – Молодой маг невольно улыбнулся.

Планир сделал неопределенный жест.

– Думаю, это будет не так просто объяснить. Что, если мы намекнем, будто арест Райшеда в Релшазе – дело рук тех самых эльетиммов?

– Ты правда так думаешь? – Узара удивленно моргнул.

– Нет, я думаю, они просто воспользовались ситуацией. На мой взгляд, Райшеда подвела общность, установившаяся у него с Д'Алсененном. Меллита говорит, что браслет, который он пытался украсть, – старинная вещь с гербом Ден Реннионов. Нет, Зар, истина тут не важна. Главное, когда Калион спросит, передай ему мои слова о Райшеде, только возьми с него клятву молчать. Пусть держит рот на замке плотнее, чем крышку на урне! Мы подозреваем, что эти проклятые Ледяные Люди приложили руку к его исчезновению в Архипелаге, и, несомненно, эта поганая эфирная магия прячет его там. Калион расскажет Эли и Галену – под строжайшим секретом, разумеется, – а они станут распространять свою версию, и мельница слухов наполнится сама собой. Это даст нам время, чтобы вызволить Райшеда, а к его возвращению – да будет на то воля Аримелин – мы должны получить архив и отыскать ключ к снам.

Весьма довольный этими умозаключениями, Верховный маг налил себе белого бренди и торжественно поднял рюмку.

– Да будет воля Аримелин! – подхватил Узара и осушил свою рюмку. – И все равно я беспокоюсь о Райшеде, – трезво добавил он.

Планир кивнул.

– Архипелаг – опасное место. – Его глаза потемнели. – Помог бы только Дастеннин, чтобы с ним не слишком плохо обращались, не морили голодом, не избивали, не заставляли работать в цепях. Боюсь, это лучшее, на что мы можем надеяться.