Ключ от Дерева

ГЛАВА 1 ЛИСТЬЯ И ДОЖДЬ

Посреди изумрудно-зеленого буйно разросшегося сада со множеством расходящихся тропинок, утопающих в густой траве, стоял невысокий деревянный столик. Его круглые бревнышки глубоко вросли в землю, серый мох слегка тронул их по краям, и стол казался естественным продолжением густого древесного шатра, окружавшего его со всех сторон. Деревья прикрывали густыми кронами от легкого майского дождика двоих собеседников, уютно устроившихся на широких скамейках друг против друга. Оба были в свободных широких балахонах, словно только что из бани, перед ними тихо курился объемистый глиняный сосуд с горячим напитком. Они неторопливо беседовали. Шорох дождя не был помехой разговору, скорее наоборот – порождал в душах покой и умиротворение.

– Я узнал тебя сразу по описаниям Сигурда, – задумчиво молвил крепкий жилистый старик с белоснежными волосами. Он медленно поворачивал в ладони маленький шарик из полупрозрачного синего стекловидного камня. – Ты Шедув, Тот, Который За Спиной. Так по крайней мере звали тебя на Севере, в землях, обиженных судьбой…

Его собеседник промолчал. Лицо, скрытое капюшоном, было темно.

– Все это странно для меня, – проговорил старик, поигрывая шариком. – На земле давно уже не происходило подобных вещей.

Из-под капюшона опять не последовало ответа. Старик, похоже, и не очень нуждался в нем. Он иронически посмотрел на собеседника, и в глазах его заискрились задорные огоньки.

– Твои штучки на меня не подействуют, Темный… Я и так догадываюсь, что без Финна тут не обошлось.

– Не обошлось, – глухо подтвердил капюшон.

– Ну вот и ладненько, – усмехнулся старик. – Способности твои мне неизвестны, впрочем, не сомневаюсь, что достойного человека могли и оценить. Напомню только – ты в моем Лесу, и героя из себя строить не стоит.

– Ты звал… – полуутвердительно ответила темнота из капюшона.

– Это верно, – согласился старик. – Пришлось…

– Что скажешь? – спросил Шедув.

– Отговаривать не буду, не бойся, – предупредил старик. – Думаю, и не в твоей власти менять решение Финна.

– В моей власти многое, Магистр, – бесцветным голосом проговорил Шедув. – Но это не решение одного Финна.

– Не поверю, что некогда знаменитый, – пауза перед словом была еле уловима, – некогда знаменитый Шедув будет выполнять еще чью-то волю, – усмехнулся краешками тонких губ хозяин Леса.

– Я не выполняю чью-то волю, – сказал Шедув, – я отпущен выполнять решение Финна и других.

– Очень интересно, – заметил старик, легонько подбрасывая шарик в руке, словно хотел прикинуть его вес. – Выходит, Черный Привратник отпустил тебя за Ворота Прощаний?

– Он не отпустил меня, а только выпустил на время, если ты понимаешь, о чем я говорю, – тем же бесцветным голосом, почти лишенным интонаций, ответил человек в капюшоне. Он не проявлял никаких признаков нетерпения или раздражения, просто сидел перед стариком на скамейке и слушал его.

– Ты спокойно рассуждаешь о вещах, что происходят, может быть, раз за всю историю этих земель, – заметил старик. В его отношении к собеседнику появилась некоторая отстраненность, словно Магистр о чем-то вспомнил и держал теперь этот образ перед своим внутренним взором.

– Такие вещи бывали, и ты об этом знаешь, Магистр, – сказал человек в капюшоне. – Вот причины, по которым я здесь, действительно из ряда вон выходящие.

– Ты ведь родом с Востока? – осведомился старик, словно пропустив мимо ушей последнюю фразу собеседника. – У тебя изменилась манера общения. Прежде, в годы нашего… знакомства, ты выражался коротко, зато рублеными, точеными фразами. У вашего брата это называлось изречениями души, кажется?

– Там, где я пребываю сейчас, души молчат. – Улыбка человека в капюшоне была по-восточному прозрачна. – Я могу воспроизвести здесь язык, на котором изъясняются за Воротами Прощаний, однако не думаю, что он придется по нраву даже тебе, Магистр!

– Значит, впервые оба Привратника действуют заодно? – в свою очередь усмехнулся старик.

– Их намерения мне не ведомы. Я послан выполнить их решение, оно мне объявлено. Не спрашивай меня об их мыслях и планах. Спрашивай себя о Сигурде-Птицелове.

– Шедув – мастер убивать, я знаю это не понаслышке. Хотя я знаю и другое. Ведь ты когда-то знался с магами, если не ошибаюсь?

– Мне знакомы магические приемы боя. Мне знакомы ваши приемы. Предстоит сравнить, – сухо заключил отпущенник.

Между тем дождь усилился. Похоже, что в этом лесу поблизости не было ни одного живого существа – так безмятежно шумели деревья над расходящимися тропками, утопающими в густой траве. Она была напитана пузырящейся влагой, подобно зеленой губке, и вода уже текла по дорожкам. Шедув меланхолично смотрел на льющуюся воду. Он немного сдвинул на затылок капюшон, и были видны маленькие капельки воды на его лбу – сверху капало. Старик проделывал с шариком невероятные вещи своими длинными узловатыми пальцами. Тот буквально пульсировал, то исчезая, то вновь появляясь в руке, вращаясь, пробегая по тыльной стороне ладони, подпрыгивая и вновь пропадая из виду.

– А ты хоть на минуту задумывался над тем, почему тебя послали убить Сигурда?

Старик проговорил эту фразу, глядя мимо человека в капюшоне в темнеющую даль весеннего леса. Шедув все так же без всякого выражения смотрел перед собой. Он сидел на скамье, скрестив руки на груди, подобно большой нахохлившейся птице, запахнувшейся в широкие крылья.

– Думаю, наши мнения на этот счет не совпадают, – наконец ответил Шедув. Голос его был бесцветен и сух.

– Тогда послушай, отпущенник из мира теней. Может быть, даже ты убоишься той миссии, которая уготована тебе Привратниками Моста.

Шедув ничего не ответил, но откинулся назад и прислонился спиной к широкому стволу тополя, осенявшего обоих собеседников. Магистр любовно погладил свой шарик и спрятал его в складках одежды.

– Тридцать с небольшим лет прошло с тех пор, как на побережье Матийзен в стране Льдистых Дюн бросил якорь боевой корабль.

Старик говорил негромко, с частыми остановками, словно припоминая детали повествования.

– С него сошла маленькая дружина, и вместе с ней был предводитель Рагнар. Приди корабль днем раньше или несколькими часами позже – все сошло бы благополучно. Видно, боги были не на стороне провидения в тот день, потому что попали ярлы-воители в самую гущу схватки. Столкнулись у морского залива свейская береговая стража и отряд балтов, что охраняли трех лазутчиков, возвращавшихся к королю Ольгерду. Свеев кто-то предупредил, и было у них преимущество в людях, к тому же знали они, что среди шпионов есть маг. Его-то они и порешили сразу, ведь против добрых мечей никакие колдовские штучки долго не проходят. Это хорошо знал некий мечник, что был у свеев на содержании. Он-то, по-моему, и устроил эту засаду, не так ли, отпущенник?

Шедув переменил позу и скрестил пальцы рук.

– Маргеритас не применил боевую магию, – сквозь зубы ответил он старику. – Я не знаю почему.

– Он мог истратить силы прежде. Они наделали шуму в свейской Цитадели и благополучно улизнули, не потеряв ни одного из троих, – напомнил Магистр.

– Я помню: ведун, что охранял мага, продержался долго, – сказал Шедув. – Его поддержали люди с корабля.

– Да, теперь уже никто не знает, почему ярлы встряли в потасовку, да еще на стороне, меньшей числом, – задумчиво проговорил старик и вздохнул. – Но так или иначе они оказались на стороне обреченных. И Рагнар с ними.

Магистр помолчал с минуту, машинально пошевеливая пальцами, еще хранившими память о синем перламутровом шарике.

– Свеи, видя неожиданную подмогу своим врагам, рассвирепели и порубили всех подряд. Ушел только третий из лазутчиков, который не принимал участия в бою. Это был небезызвестный тебе друид Камерон. У него был не конь, а сам дьявол, и он унес по вязкому песку двоих – хозяина и тяжело раненного Рагнара, которого друид взвалил поперек седла.

– Береговая стража в землях Матийзенов не водит коней. Там дюны и сыпучие пески, – промолвил Шедув.

– А друидский конь увел Камерона у вас из-под носа! – не сдержавшись, вскричал старик и треснул ладонью по влажной столешнице.

Наверное, отпущенник пожал бы плечами, если бы был простым смертным. Шедув ограничился тем, что еще больше откинулся на древесный ствол и надвинул на лоб капюшон.

Магистр некоторое время недовольно жевал тонкими губами, словно был недоволен собственной несдержанностью. Впрочем, чувствовалось, что он не из тех, кто переживает свои неудачи прилюдно. Долгие годы неограниченной, абсолютной власти, которой, по всей видимости, пользовался этот человек, приучили его не обращать внимание на досадные мелочи в виде реакции собеседника или свои дипломатические просчеты в беседах, в которых он не привык быть вторым. Так или иначе, старик упрямо выбил пальцами дробь на столе, и чувствовалось, что он подумывает, не достать ли вновь свой шарик.

– Камерон увез Рагнара и охмурил его, – задумчиво проговорил Магистр. – Охмурил талантливо и надолго, если только не навсегда… У друидов, как правило, нет детей, и Камерон отнесся к Рагнару как к близкому. Близкому настолько, что он сумел в очень короткий срок обучить ярла своим премудростям.

– Друиды не посвящают в таинства своего искусства не прошедших их обряды, – сухо заметил отпущенник; было, однако, заметно, что он слушает старика с проснувшимся интересом.

– Я не знаю, как у них это бывает, – раздраженно отмахнулся старик, – никогда не интересовался друидскими штучками! Главное, что он проделал это очень быстро, невероятно быстро. А в Рагнаре он нашел прилежного ученика.

– Что было потом? – бесстрастно проговорил Шедув, глядя прямо перед собой из-под капюшона.

– А ты не знаешь? – недоверчиво покосился на отпущенника старик. – Потом они начали нам вредить. Столько всего натворили, что мы сразу почуяли – их двое, и они всегда порознь, но как-то договариваются о деталях и всегда знают, как себя вести в той или иной ситуации. Знали… – поправился Магистр.

– Кто раскрыл Рагнара? – глухо спросил Шедув.

– Тот кто надо, – усмехнулся старик. – Главное, что друид и на этот раз вытащил ярла прямо из огня.

– Он был в столице Ордена? – в свою очередь усмехнулся краешками губ отпущенник.

– И не только в столице, – в тон ему ответил Магистр. – Рагнар проник в святая святых Ордена – он был начальником городской стражи…

– У ярла к этому времени была семья? – лениво поинтересовался Шедув. В ответ старик прямо-таки сверкнул глазами. Однако Шедув так же спокойно сидел перед ним и молча ждал ответа.

– К тому времени еще нет. Но довольно-таки быстро появилась на восточных землях, куда его вытащил Камерон после провала в крепости. По иронии судьбы он тоже поместил его в крепость одного из литвинских городков, и тоже в городскую стражу, правда, не начальником, а сотенным. Стерегли ярла пуще глаза, Камерон строго-настрого приказал. Там он и женился, там и ребенка завел, дело-то ведь нехитрое…

– Но его и там достали, верно? – осведомился отпущенник.

– Орден умеет мстить, – задумчиво проговорил Магистр.

Видно было, что он вспомнил что-то трудное и неприятное для себя, потому что новая маленькая морщинка прорезала его лоб.

– Слишком многим насолил ярл, и еще больше напакостил друид. Судьба Рагнара была решена, – сказал старик. – К тому времени друид Камерон отошел от своих разбойных дел. Его обуяли новые идеи, он даже временно свихнулся или вроде того. Отправился в земли чудинов, стал их врачевать и пользовать. Свои стали считать его предателем или блаженным.

– Такое уже бывало на земле не раз, – заметил Шедув.

– А тебе доводилось встречать подобное? – осклабился Магистр.

– Было до меня, будет и после, – сухо проговорил отпущенник.

Старик усмехнулся и покачал головой.

– Кто-то его все же предупредил. Или он почуял опасность, как волк чует охотников. Видно, нигде он не чувствовал себя в полной безопасности после того, как вернулся из Ордена. Рагнар сбежал из своего дома, когда ловчие, казалось, уже обложили его со всех сторон.

– Что стало с его семьей, он захватил их с собой?

– Про то мне неизвестно, но вряд ли у него было много времени, чтобы забрать домашних. Жена его тут же исчезла из моего поля зрения, а мальчишку отдали куда-то на воспитание в литвинскую глушь, в далекие хутора.

– Куда он подался?

– Наверное, на Север, к своему друиду… Думаю, там он пребывает и по сей день. Камерон мертв, и слава Создателю. Теперь появляешься ты, одержимый жаждой мести, да еще и не своей. По воле Привратников ты выступаешь против своих бывших союзников.

– Многое изменилось с тех пор, – философски заметил человек в капюшоне. – Я не питаю зла к твоему… Сигурду. – Отпущенник тоже сделал тонкую паузу, но Магистр не показал, что оценил ее. – Но я должен остановить его, в этом и заключается моя миссия.

– А твои Привратники не думают, что это колесо им остановить уже не под силу? – Старик уставил на отпущенника тонкий и длинный палец. – Тебе не совладать с Сигурдом! С ним теперь вообще мало кто может совладать… Кроме меня, конечно, – поспешно заметил Магистр и лукаво подмигнул Шедуву. Тьма под капюшоном не откликнулась, и какое-то время собеседники сидели молча.

Наконец отпущенник встал из-за стола и поднял с земли свой мешок, до этого лежавший в мокрой траве у его ног. Некоторое время он молча смотрел на текущие с ветвей струи пузырящейся воды, затем обернулся к Магистру.

– Сигурд и Рагнар были братьями? – спросил Шедув, уже заранее зная ответ.

Старик ничего не ответил, яростно хрустя пальцами. Отпущенник усмехнулся и зашагал по влажной траве, испускающей под его ногами в разные стороны струи воды.

– Учти, Темный! – выкрикнул ему в спину Магистр. – Теперь я тоже заступлю тебе путь!

Его лицо было перекошено от ненависти.

Шедув ничего не ответил. Путь его круто уходил вниз, и он ускорил шаг, несмотря на усиливающийся дождь.

ГЛАВА 2 РЫБАК

В печи тихо потрескивали дрова, и Ян с удовольствием предавался сладкому ощущению тепла и уюта, разливавшемуся по всему телу. Хозяин до отвала накормил друидов сладкой ухой из полосатых окуней. Большая кастрюля и сейчас стояла на полу под окном – завтра ее содержимое превратится в янтарное заливное и будет еще вкуснее. Ян сам в детстве часто ловил в озерах окуней, особенно зеленых – толстых и ленивых обитателей торфяного дна и клевавших на любую наживку. То ли дело окуни голубые, которые всегда жили на глубине, но по утрам поднимались на поверхность, выстраиваясь в быстрые и юркие боевые колонны. Может быть, поэтому голубые полосатые рыбешки всегда казались Коростелю вкуснее, ведь они никогда не сдавались без борьбы, и свидание с окуневыми отрядами всегда было кратким – маленькие хищники никогда не задерживались на одном месте в поисках малька, и тем казалась ценнее уха именно из голубых крепких рыбин.

Друиды удобно устроились на лавках, застеленных полушубками и теплыми стегаными одеялами. Неторопливая беседа лилась сама собой, и Ян стал тихонько задремывать. Он уже привык к некоторому внешнему сходству рыбака и его отца, и ему уже начало казаться, что оно вовсе не такое уж и поразительное – кое-какие черты лица и жесты хозяина все-таки разительно отличались от тех, что запечатлелись в памяти Яна-ребенка. Одно было ясно наверняка: этот рыбак менее всего был тем, кем он хотел выглядеть, – тихим и мирным обитателем просторной избушки, которая снаружи казалась гораздо менее вместительной, чем внутри. Это была даже не простоватая крестьянская хитреца, как, например, у Мотеюнаса. Рыбак был спокоен и уверен в себе, и эту уверенность выдавало каждое его движение, размеренное и несуетливое. Какая-то сила чувствовалась в нем – в нем и в его доме, крепко сколоченном из толстых дубовых бревен.

Хозяин неплохо разбирался в лекарской науке и травах – об этом свидетельствовали многочисленные сухие пучки стебельков и трав, развешенные над окном и в сенях. Их количество действительно поражало – создавалось впечатление, что хозяин собирался врачевать всю округу. Во всяком случае, несколько раз в дом заходили крестьянки и бородатые мужики, и каждого хозяин пользовал травкой и советом, а с одной скотницей, у которой маялась животом корова, он даже отлучился на полчаса, предварительно извинившись перед гостями.

Пока рыбак отсутствовал, друиды безмолвно, одними глазами обсудили его между собой, и только Травник прошелся по комнатам, внимательно разглядывая лекарственные зелья и тихо насвистывая какой-то простенький мотивчик. Затем он вернулся и присел на табурет, насмешливо оглядев присутствующих.

– Дураку понятно, – проговорил он, – хозяин-то наш знаком с травничаньем не понаслышке. Что скажешь, Патрик?

– А что тут сказать, Симеон? – откликнулся Книгочей, откладывая в сторону свою неизменную книгу, в которую Ян уже давно мечтал как-нибудь заглянуть. – Я еще когда в горницу заходил, заприметил тут пару травок, очень любопытные они мне показались, – молвил Патрик, лениво барабаня по книжному корешку.

– Ты имеешь в виду богородскую траву? – прищурился Травник.

– И богородскую, и саву, и чернотье, плющом перевитое. Такое чувство, что хозяин наш давным-давно промышлял травами, а сейчас это для него словно забава какая.

– И забава, и лекарство малое – на глубину в науках ведовских не претендую, – с усмешкой молвил хозяин, входя в комнату. – Вы уж не обессудьте, гости дорогие, что слышал я край вашего разговора. Меня небось обсуждали, верно?

Он весело хмыкнул в бороду и уселся посередь комнаты напротив Травника.

– А если и обсуждали, то что? – в тон ему откликнулся Травник, поигрывая мешочком с семенами у пояса.

– А то, гости дорогие, что сказать мне вам сразу надобно: я тут человек тихий, спокойный, в ваши игры не играю и никого не трогаю. Жизнь свою в остатке я решил провести мирно и ни на чью сторону вставать не собираюсь.

Рыбак с вызовом оглядел присутствующих и усмехнулся:

– То, что вы преследуете тех, что давеча здесь прошли, невооруженным глазом заметно. У меня с ними войны нет, во всяком случае, срок не пришел. Так что дело мое сторона, а в этих местах я никого не боюсь.

– Не боишься, говоришь, – нехорошим голосом тихо молвил Книгочей. – А меж тем кукушечий глаз вьюнком у тебя перевитый на нитке висит, это мне тоже невооруженным глазом видно. И что не рыбак ты никакой и не лекарь местный – это мне тоже ясно. По травяному набору сужу – обучался ты этой науке не в лесу глухом и не в лукоморье диком. Хочешь, с трех раз назову имя твоего наставника?

– Не назовешь, друид, – вздохнул рыбак, – ибо нет его уже давно на свете. Да и имя его уже ничего не значит на этой земле.

Он присел на стул и исподлобья взглянул на Книгочея.

– Зато много значит в ведовском травознатье, сколько раз нужно перевить ползучей травой траву бедучую, чтобы свойства ее на противные переменились, а то и новые приоткрылись, доселе неведомые даже таким известным травникам, как лесные служители.

– Не серчай, хозяин, – тихо молвил прежде молчавший Симеон. – Не со зла Патрик на тебя накинулся. Ты ведь и сам знаешь, что сквозь твое обличье словно какой другой человек проглядывает – это уж точно заметно, как ты выражаешься, невооруженным глазом.

– И у тебя есть сокрытая сущность, друид, и у сего достойного травознатца. – Рыбак вежливо поклонился в сторону Патрика.

Тот невозмутимо пожал плечами и вновь как ни в чем не бывало углубился в свою ученую книгу.

– Вы, пожалуй, устали с дороги, гости дорогие, – заметил рыбак. – Вот и ложитесь почивать, отдыхайте да спите вволю. Догоните еще своих ворогов.

Он на секунду призадумался и внимательно оглядел Яна.

– Вот с молодым человеком хотелось бы только побеседовать, очень уж меня заинтересовало, что я на его родителя, оказывается, похож.

Ян быстро посмотрел на Травника, тот слегка кивнул и тут же стал укладываться спать. Его примеру последовали и остальные друиды. Травник с наслаждением вытянул под одеялом ноги и сказал в потолок уже сонным голосом:

– Ты только недолго с парнем, слышь, хозяин? Завтра нам поутру дальше путь держать.

– Позавтракаете и с богом, – откликнулся рыбак. Он притушил свечу и жестом позвал Яна на двор. Хоть в доме и было тепло и уютно, но любопытство пересилило. Коростель набросил на плечи овечий тулупчик, сунул ноги в сапоги и вышел вслед за хозяином в ночную прохладу.

Во дворе у рыбака горел небольшой костерок, и они уселись на широкой лавке, застеленной старым одеялом.

– Откуда ж ты будешь, из каких мест? – спустя некоторое время спросил рыбак, глядя на тихое, уютное пламя, в котором негромко потрескивали березовые ветки.

Ян уже начал потихоньку задремывать, поэтому от неожиданности вздрогнул и пробудился.

– Расскажи о себе, парень, может быть, это сходство, которое ты подметил, не случайно, и у нас где-нибудь есть общие родственники?

Голос хозяина был спокоен и доброжелателен, спать почему-то сразу расхотелось, и Ян мало-помалу стал рассказывать о своем детстве в Аукмере, об отце, о матери. Рыбак слушал внимательно, не перебивал. Взгляд его был прикован к огню, на Коростеля он, кажется, даже ни разу не взглянул. Ян оживился, стал вспоминать всякие забавные случаи, когда он еще скакал с деревянным мечом и лазал по садам за желтыми и синими сливами.

– Ты можешь припомнить во всех подробностях тот день, когда пропали твои отец и мать? – спросил хозяин.

Ян призадумался. В день, когда случилось несчастье с его родителями, его разбудили, когда уже все было кончено, и он запомнил только следы беспорядка и пятна крови на полу и подоконнике. Что произошло ночью, он не знал.

– Порой, когда твоя душа спит, тело бодрствует, – заметил рыбак. – Не испугаешься, если я попробую немного прояснить твою память?

– Как это? – не понял Ян.

– Существует вполне определенное искусство обращаться к памяти души и тела отдельно. Им владеют знахари средней руки у чудинов и ольмов, – ответил его собеседник. – Я помогу тебе вспомнить то, что происходило вокруг тебя в ту ночь. Только одно условие: ты должен делать то, и только то, что я тебе буду говорить. Ничего не бойся, тебе нужно будет только смотреть во-он в ту кадку с водой, только и делов.

Вдвоем они подкатили к огню высокую и узкую кадку, вылили в нее несколько ведер колодезной воды, чтобы наполнить доверху, и рыбак усадил Яна перед ней – глядеть в воду. Сам же хозяин подождал, когда поверхность воды успокоится, внимательно все осмотрел и неожиданно высыпал из какого-то мешочка красновато-бурый порошок, который на фоне пламени вспыхнул ярко-алым с примесью фиолетового. Зелье растеклось по всей поверхности воды. Рыбак вновь подождал, когда она придет в неподвижность, затем сложил ладони лодочкой и осторожно вычерпал весь набухший водой порошок. Вязкая бурая кашица полетела в огонь, туда же хозяин плеснул и немного воды из кадки. Ян зачарованно следил за его движениями. Воздух вокруг костра нагрелся и тихо струился слоистой прозрачной слюдой. Рыбак проговорил несколько непонятных Яну слов и жестом указал ему на воду. Ян ухватился пальцами за края кадки и вопросительно обернулся на рыбака. Тот успокаивающе кивнул, и Коростель стал смотреть.

Поначалу он сразу заметил, что вода в кадке стала прозрачно чистой, как будто в нее пару дней назад наливали молочной сыворотки. Затем дно кадки на его глазах стало медленно проваливаться вниз, а из глубины заклубилась сине-черная мгла, словно кто раздавил на дне пузырь с черничным соком. Ян увидел, что замутненная вода ярко осветилась, и в ней вдруг стали проступать очертания заснеженных улиц небольшого городка. В воде мелькали изображения могучих елей и сосен, растущих в маленьких дворах, засыпанных пышным снегом, искрящимся в свете масляных фонариков на дверях и огромных смоляных факелов на улицах, огороженных заиндевелыми столбиками с протянутыми толстыми стальными цепями. В домах не было света, время было раннее утреннее или даже предрассветное.

За большой темной статуей, изображающей некоего витязя на коне, у которого не очень опытный скульптор неверно соблюл пропорции ног, стояли две лошади в поводу. Два коновода зябко кутались в плащи, легкая поземка заметала их и трепала полы одежды. Они ждали.

Неожиданно вода в кадке замутилась, и сквозь рябь вдруг проступили черты лица бородатого человека, он что-то кричал, широко раскрыв рот, а из разбитого окна по подоконнику медленно сползал спиной в снег очень бледный мужчина. Сквозь пробитые на его груди доспехи или панцирь отчетливо проступала кровь. Раненый натужно закашлялся, и Яну вдруг показалось, что он узнал в нем одного из зорзов, которого захватил в замке их неожиданный союзник – незнакомец в черном. Кричащий бородач, по всей видимости, был его отец, хотя тут Ян не был уверен – вода постоянно пребывала в движении, бурлила и пузырилась, а Коростель, закусив губу, неотрывно смотрел в нее, и она казалась ему сейчас единственной реальностью во дворе под ночным беззвездным небом. Каким-то шестым чувством он все же постоянно чувствовал сзади, за спиной, присутствие рыбака, его уверенное и надежное плечо, ощущение которого все-таки превращало Яна из участника этой картины только лишь в наблюдателя и не позволяло этой кипящей, красной от огня воде захлестнуть его и увлечь на дно.

Картина вновь изменилась, теперь уже Ян видел мечущуюся по комнате мать – красивую высокую женщину в наброшенном на плечи платке. Бородач заслонял ее от окна, в которое рвалось, лезло что-то черное, бесформенное и, как показалось Коростелю, все в маленьких завитках багрового огня. Отец Яна, если только это был он, какое-то время ожесточенно отмахивался от этого черного небольшим широким мечом, при этом он поминутно бросал отчаянные взгляды в противоположный угол комнаты, туда, где стояла маленькая детская кроватка на высоких ножках. Туда ему уже было не пробиться, лопнули стекла в соседнем окне, и оттуда тоже повалил дым, седой и с черными барашками.

Бородач решительно отбросил в сторону меч, и тот вонзился в дощатую стену. Он вытянул в разные стороны, видимо, по направлению к нападавшим, руки и сложил из пальцев какие-то хитроумные сплетения, как показалось Коростелю, разные на левой и правой руке. Ими он, похоже, некоторое время удерживал нападавших, хотя Ян никогда не слышал ни о чем подобном, затем магическая защита не выдержала, и в комнате вдруг взвился до потолка огромный столб черного дыма. Последнее, что увидел Ян на поверхности воды, это были солдаты городской стражи, бегущие к их дому из соседнего флигеля, затем мелькнуло сведенное гримасой отчаяния лицо матери, коноводы у памятника, перекидывающие через седло своего бледного напарника с окровавленной грудью, сосны, искрящийся снег и удивленно привставший в детской кроватке ребенок, трущий кулачками глаза и щурящийся от яркого света внесенных солдатами факелов.

Затем видение стало медленно, но неуклонно опускаться на дно кадушки, по воде пошла крупная рябь, и вновь снизу заклубилось чернильное облако. Рыбак с силой тряхнул Яна за плечи, приподнял ему голову и медленно разжал его побелевшие пальцы, намертво вцепившиеся в края кадки. Колени у Коростеля не сгибались, и хозяин как ребенка поднял Яна и усадил на лавку.

– Ну что, парень, лихо было? – ободряюще усмехаясь, похлопал он Яна по плечу. В глазах рыбака еще не угасли тревожные искорки, однако он был совершенно спокоен, и эта уверенность в себе потихоньку стала передаваться Коростелю.

– Что это… было? – выдохнул Ян. Губы его были совершенно белыми.

– Что было, говоришь? – ответил рыбак. – Это твои воспоминания, они таились на твоем дне, а мы их возьми, да и в кадку!

Он усмехнулся и вновь крепко похлопал Коростеля по плечу.

– Так ведь я же тогда спал! – воскликнул Ян. – Если еще, конечно, это был я.

– Да, на нынешнего себя ты был не очень-то похож, – вздохнул рыбак. – Ну и слава Создателю! В тебе, парень, сохранилась память тела, если хочешь, кожи, закрытых глаз, рук, еще чего-нибудь там. Они-то ведь там присутствовали, они-то это все видели, хоть твоя душа и блуждала где-то во сне.

– А разве такое может быть? – недоверчиво протянул Ян.

– Может, парень, еще как, – ответил хозяин, потихонечку выливая из кадки воду. С тихим журчанием она уходила в траву и впитывалась где-то дальше, у забора. – Опытные ведуны могут даже покойника порасспрашивать, что да как, если, конечно, мертвяк еще свеженький.

– И что – покойник оживет? – Ян непроизвольно поежился.

– Ожить не оживет, но Знающему ведуну все расскажет. Это и есть память тела, – заключил хозяин, поставил кадку на попа и присел рядом с Яном. – А теперь, парень, послушай умного человека.

Ян запахнулся в полушубок и опасливо коснулся ногой кадки – та даже не шелохнулась.

– Не бойся, не укусит, – усмехнулся рыбак. – Это ж всего лишь дерево, да к тому же мертвое, тесаное уже. А вот в твоей истории любопытные штуки я поразглядел. Ты, значит, из Крепости родом будешь?

– Не из какой я не из крепости, а из города Аукмера, – поправил Коростель. – Правда, теперь мне кажется, что жил я там совсем мало, а большей частью все в деревне.

– Аукмер твой прежде всего был Крепостью знаменит, ее русины Белой называли, – заметил хозяин. – Тот, с бородой, – по всей видимости, твой родитель был, женщина – мать, в кровати спал ты сам, в окнах и доме я тоже примерно понял, чья работа…

Поймав удивленный взгляд Яна, рыбак сделал успокоительный жест ладонью – вернемся, мол, еще к этому.

– А вот кто такие возле памятника великому святому Роланду ошивались, а, парень? – продолжал рассуждать вслух хозяин. – Бывал я в этом городе, и не раз, старому Юшке-ваятелю давно собирался ноги выдернуть да другим концом вставить, чтоб знал, как они у лошадей растут. Ну да не об этом речь сейчас.

– А вы что же, бывали в Верхних Землях? – удивленно воззрился на него Ян. Похоже, та стройная картина устройства мира, которая им представлялась, летела в пух и прах.

Некоторое время рыбак недоумевающе разглядывал Яна, затем, видимо, что-то сообразил и громко расхохотался.

– А это какие, по-твоему? Эти земли, парень, по которым ты шествуешь со товарищи, кое-где повыше других будут. Выход из Низовых Земель остался далеко позади, если я правильно понял, откуда вы шествуете!

Хозяин явно пришел в хорошее расположение духа, даже отпустил несколько шуток по поводу молодости и зелени. Ян для вежливости тоже улыбнулся, однако внутри него все захолодело, и он с трудом понимал слова рыбака. Тот почувствовал состояние парня и присел перед ним на корточки.

– Застыл ты немного… Ну ничего, сбегай-ка в дом да позови вашего старшего. Он не спит, я знаю…

Ян удивленно поднялся, и хозяин слегка хлопнул его по спине – давай, мол, одна нога там, другая здесь. Коростель быстро поднялся в дом и тихо прошел между лавками к спящему Травнику. Тот лежал, отвернувшись лицом к стене. Ян слегка потряс его за плечо, и друид тут же повернулся, его глаза были открыты.

– Тебя зовет хозяин, Симеон, – прошептал Коростель. – Он только что показывал мне удивительные вещи.

Травник молча встал, оделся и вышел с Яном во двор. Рыбак уже выставил к огню перевернутую кадку и водрузил на нее невысокую, но довольно широкую кастрюлю с давешней ухой. Она действительно уже успела превратиться в очень аппетитное на вид заливное, рядом горкой лежали ломти желтого ноздреватого хлеба и мелкие луковицы.

– Что, пир продолжается? – усмехнулся друид, одобрительно глядя на импровизированный стол.

– Чем богаты, – развел руками хозяин, приглашая к лавке. И у рыбака, и у Травника ирония в голосе ощущалась на той неуловимой грани между необидной насмешкой и открытым добродушием, которая всегда казалась Яну лично для него недосягаемой, когда он слушал друидов. Теперь же и у этого неизвестного ему рыбака Коростель заметил такую особенность и даже на мгновение призадумался: а не одного ли они поля ягоды? Так или иначе, но между ними действительно угадывалось некое внутреннее сходство, и суть его не давала Яну покоя.

Тем временем хозяин разложил деревянной лопаточкой заливное с маленькими яркими кружками моркови и шлепнул Яна по колену.

– Давай, парень, расскажи своему приятелю, что да как ты тут видел, а после и думу думать будем – что тут правда, а что ложь. Сдается мне, что те, чей вы след взяли в этих краях, имеют к истории с твоими родителями самое прямое отношение.

– Почему ты так думаешь? – спросил его Травник, с аппетитом отправляя в рот добрую порцию прозрачного студня.

– Видел я ваших ворогов, – ответил рыбак, поудобнее откидываясь на широкую струганую доску, служившую лавке спинкой. – Правда, издали, хоронясь. Переметы я в реке ставил, а эта компания мимо прошла. И то сказать, шли ходко, да вот только один из них – кстати, похожий на раненого из твоего видения, парень, – так вот уж больно кашлял он громко, я еще подумал: отвару бы ему из березовых почек – как рукой бы сняло. А теперь полагаю: тот удар был памятный, до сих пор не отошел, болезный.

– Переметы, говоришь, ставил? – усмехнулся Травник, и они, может быть, впервые за весь день посмотрели друг другу в глаза. Оба внезапно расхохотались, а ничего не подозревающий Ян от неожиданности чуть не подавился здоровенной костью, попавшейся в окуневой ухе. Рыбак и друид долго хлопали его по спине, приводя в чувство, всячески потешаясь и давая шутливые советы по поводу коварного окуневого нрава. Наконец Ян пришел в себя, продышался и решительно отставил в сторону тарелку.

– Вот и славно, – заключил хозяин, почти не притронувшийся к своей порции. – Люблю, когда мои гости едят с аппетитом. Теперь давай вспоминай все, что запомнилось, а я буду помогать, если что упустишь.

– Честно говоря, меня немножко смущает, что уж больно явственно я тут все видел, – неуверенно начал Ян и осторожно потрогал носком сапога гладкий край кадки. Та, как и следовало ожидать, никак не отреагировала на это прикосновение, а хозяин посмотрел на далекую красноватую линию и негромко вздохнул.

– Светает понемногу, – проговорил он. – А вам завтра в путь, если только ненастье дорогу не застит. Слушай внимательно, друид, этот парень может поведать много интересного. Как знать, может быть, ты завтра будешь осмотрительнее при выборе вашего пути.

ГЛАВА 3 ОДНОГО ПОЛЯ ЯГОДЫ

– Вот что удивительно, приятель, – заметил Лисовин, обернувшись к Гвинпину, тихо трусившему за ним по лесной тропе. – Сколько уже времени мы с тобой идем, а ты все скрипишь один и тот же занудный мотив, как колесо несмазанное, право слово!

За время общения с друидом Гвинпин уже стал неплохо разбираться в особенностях его бородатой натуры. Так, он понял, что Лисовин никогда не приводит в исполнение свои самые страшные угрозы в его адрес, напротив – опасаться приходится мелких замечаний и внешне безобидных упреков. Тут уже нельзя было случайно зазеваться, ибо друид тут же отвешивал невнимательному к его воспитательным потугам Гвину подзатыльник или ухватывал его за крепкий нос-клюв. Эти процедуры не наносили деревянной кукле сколько-нибудь ощутимого физического урона, однако тонкая и ранимая натура Гвина страдала от этого отчаянно, и он никогда не упускал случая отыграться. Похоже было, что оба приятеля по необходимости уже привыкли к этой постоянной игре в «царя горы» и иногда даже нуждались в ней для поднятия собственного настроения. Оно между тем понемногу падало, так как проходили часы, а зорзы все еще были где-то впереди.

Тропинка причудливо петляла между пригорков, заросших густой зеленой травой, которая вилась, словно подчинялась бурному течению на поверхности воды, она текла, словно сама весенняя вода разлилась по лесу и неудержимо захватывала все новые и новые пространства, но это была лишь видимость, о чем красноречиво говорили многочисленные кротовые норки, которыми были испещрены все поляны. Самих обладателей блестящих черных шкурок не было видно, ведь еще светило тихое предзакатное солнце, но за целый день свежевырытая земля даже не успела как следует высохнуть, словно светило просто не успевало к каждой глинистой лунке, в чем оно явно проигрывало ночным совам и неугомонным лисам. Те еженощно обследовали каждую норку, это видел Лисовин, умевший днем прочитать легкий ночной след маленькой рыжей лапки, как хороший следопыт, и заметить невидимый полувоздушный прочерк на земле совиного крыла спустя почти сутки, что было сложнейшей задачей для опытнейшего друида.

Наконец стали чаще появляться березы, впереди посветлело – они приближались к реке. Тропинка вывела их к поляне, куда словно стекал со всех сторон ветвистый поток окрестного леса, который вдруг поредел, закудрявился высокими и раскидистыми кустами бересклета. Вокруг во множестве росли резные светло-зеленые папоротники и аккуратные пучки лаковых лодочек ландыша, увенчанных белыми колокольчиковыми кисточками. Сирень здесь еще только пробовала свою силу, словно наудачу выбросив в небо первые полузакрытые кисти, возле которых недовольно гудели наиболее оптимистически настроенные пчелы. В самом центре странных концентрических травяных кругов, будто выстриженных каким-то таинственным лесным садовником, прислонившись спиной к мощному стволу громадного дуба, одиноко росшего посреди светлой поляны, сидела высокая седая женщина в длинном сером платье. Ее худое, изможденное лицо безошибочно указывало на преклонный возраст и жизнь, полную лишений и испытаний не только плоти, но и души. Глаза женщины были полуприкрыты, но Гвинпин каким-то внутренним чутьем мгновенно понял: она здесь из-за них, она ждет их с друидом, и эта встреча, как почему-то показалось Гвину, не предвещает им ничего хорошего. Они подошли к женщине вплотную и негромко окликнули ее на местном наречии.

Женщина не спеша приоткрыла один глаз, холодно взглянула на Гвина и сделала рукой некий знак, словно слегка прищелкнула пальцами. В ту же секунду друид внезапно оттолкнул куклу и бухнулся на колени перед старухой. Гвинпин, никак не ожидавший такого поворота событий, от неожиданности тоже грянулся наземь, только не вперед, а на спину, задрав вверх короткие лапы, а затылком заехав прямо в рыхлую кучу земли из кротовой норы. С большим трудом поднявшись, он увидел, что Лисовин по-прежнему склоняется перед старухой едва ли не до земли, а та что-то тихо ему говорит одними губами, причем друид слегка покачивается из стороны в сторону, как в трансе, являя собой, по мнению куклы, весьма глупый и несуразный вид.

Гвинпин, никогда не пасовавший ни перед кем, резко встряхнулся и решительно выступил вперед. Остановившись, он слегка потрепал по плечу коленопреклоненного друида и, прочистив горло, дерзко уставился на старуху.

Та, нимало не смущенная самоуверенностью куклы, смерила ее взглядом и, видимо, не сочтя Гвина серьезным препятствием, слегка погрозила ему пальцем. У Гвинпина тут же неожиданно одеревенели лапы, и он почувствовал, что не может двинуться с места в самом прямом смысле слова. Он сделал попытку дернуться в сторону, однако только завибрировал на месте, как короткая и толстая струна диковинного инструмента. Старуха хмыкнула под нос и, крепко ухватив Лисовина за плечо, рывком подняла его с колен.

– Я вижу, лесные скитания не отбили у тебя хороших манер, Служитель, – сухо молвила она, но взгляд ее серых пронзительных глаз из-под насупленных бровей был задумчив.

– Прости, Властительница, что не узнал тебя сразу, – смущенно пробормотал Лисовин, остерегаясь заглянуть в эти страшные для него глаза.

Гвинпин к тому времени оставил безуспешные попытки высвободиться из невидимого плена, в который его ввергла старая карга. Он взял себя, если можно так выразиться, в крылья, успокоился и навострил уши, решив разобраться, что это за старуха и почему ее так боится бесстрашный Лисовин.

– Я никогда не думал, что когда-нибудь увижу тебя, госпожа, – тихо сказал друид и, словно решившись, взглянул женщине в лицо. Та слегка усмехнулась тонкой и горькой улыбкой женщины, которая уже никогда не будет молодой, взглянула на куклу и слегка прищелкнула длинными пальцами. В ту же секунду Гвинпин без сил повалился на траву, да так и остался лежать из соображений собственной безопасности.

– Да, пожалуй, так будет вернее, – язвительно заметила старуха в его сторону и жестом пригласила друида присесть рядом. – Садись, Служитель, времена уже давно изменились, – сказала она неожиданно ясным и чистым голосом, от которого друид вздрогнул. – Скажи уж честно, договаривай до конца – не чаял, видать, меня увидеть живой, верно?

– Верно, госпожа, – честно молвил не умеющий лгать бородач. – Тем более что Ткач и Рябинник видели тебя… словом, они поведали, что видели тебя… неживой, Властительница.

– Думаю, что они поведали гораздо больше, Служитель. – По лицу женщины пробежала тень.

– Да, госпожа, – опустил голову Лисовин. – Но теперь… теперь я этому не верю.

– А зря, между прочим, – усмехнулась женщина. – Уж ты-то должен знать о Других дорогах, или я ошибаюсь?

– Я всегда обходил Черный скит стороной, – признался друид. – Мой удел – лес и поле, это я усвоил еще в детстве.

Старуха некоторое время молчала, затем резко встряхнула головой, будто освобождаясь от навязчивого воспоминания. Потом встала с травы и подхватила в руку небольшой узелок, а другой оперлась о кривой посох из крепкой и гладкой, словно отполированной, ветки.

– Тогда нет нужды объяснять прошлое, это все излишне. Теперь слушай меня, Служитель Леса, и ты, странная деревянная птица, тоже. Объясни ему сразу, кто я такая, друид Лисовин, – ведь так, кажется, тебя звали в скиту?

– С позволения госпожи, так меня зовут и сейчас. – Лисовин почтительно склонился перед женщиной. Затем подошел к Гвину, поднял его легко, как перышко, и поставил перед старухой. – Имею честь представить тебя, почтенный Гвиннеус, госпоже Властительнице Круга, Верховной Друидессе полян и балтов, – сказал он и слегка пригнул Гвина книзу, словно позабыв, что он деревянный, и его сочленения отличны от человеческих. Тот безропотно подчинился Лисовину, однако тут же выпрямился и смерил друидессу взглядом, полным достоинства и плохо скрываемого негодования.

– У меня тоже раньше был господин. Мне это доходчиво объяснили сразу, едва только я обрел почву под ногами.

Гвинпин взглянул ввысь, в голубое небо, по которому быстро бежали легкие облачка, и для верности притопнул ногой оземь.

– С тех пор, по-моему, многое изменилось в моей жизни. Во всяком случае, теперь я кое-что крепко уяснил для себя.

Старуха молча смотрела на куклу, только слегка поджала губы, отчего ее суровое лицо стало похоже на куриную гузку. Гвинпин, по своему происхождению не чуждый актерству, ждал вопроса, и Лисовин пришел ему на помощь.

– В чем дело, Гвин? Может, ты скажешь, что за вожжа попала тебе под хвост?

– Пусть твой странный приятель говорит быстрее, – неожиданно вмешалась друидесса. – Время игр в этом лесу, по-моему, на исходе.

Она полуобернулась и, подняв руку, указала куда-то вдаль, поверх деревьев. Бородач и кукла как по команде повернулись вслед за ее рукой, и перед ними в просвете между деревьями блеснула река. На ее другом берегу, круто обрывавшемся глиняной стеной в воду, узким и высоким столбом поднимался в небо дым.

– Да в общем-то ничего особенного я сказать не собирался, кроме того, что не одобряю всяких господ и хозяев, они больно много задаются… А что это за дым? – Он быстренько перевел разговор на другую тему.

– Это, мил друг, чудины, и они, похоже, кого-то настойчиво разыскивают, – ответствовала друидесса, усмехнувшись краешками губ.

За время их совместных странствований Лисовин успел поведать Гвинпину полный перечень недругов и сомнительных личностей, которые могли им встретиться, и кукла никак не ожидала начать знакомство с предводителей этого списка.

– Чего же мы стоим?! – забеспокоился Гвин. – Вон какой большой дым! Их там, наверно, не один и не два.

– Бежать уже поздно, – фыркнула старуха, – они переправляются через речку.

Гвин в отчаянии огляделся по сторонам, но друид пребывал в каком-то смиренном спокойствии, даже руки скрестил на груди.

– Ты что, борода, приготовился к смерти? – возмущенно зашипела ему на ухо кукла. – Пока эта ведьма нам голову морочит, чудины уже подберутся со всех сторон!

– Остынь, приятель, – тихо сказал Лисовин. – С нами госпожа!

Гвинпин многозначительно покрутил ластом у виска, и в ту же секунду старуха с неожиданным проворством ловко ухватила его за нос длинными и сильными пальцами.

– Не вертись, милостивый государь, – тихо и внятно произнесла друидесса, – иначе брошу тебя чуди на растопку костра.

Она легонько сжала ему клюв рукой, так что тот не смог бы произнести ни звука. Гвинпин слегка поперхнулся, и в тот же миг на поляну выскочили человек пятнадцать в полном боевом облачении, с длинными мечами и боевыми топорами. Гвин мысленно попрощался с жизнью и закрыл глаза.

Чудины, коротко посовещавшись, направились прямо к ним. Гвинпин вытаращил глаза и отчаянно забился в руках старухи, но холодная сухая ладонь крепко удерживала его, как в тисках, и он в ужасе обернулся на Лисовина.

Тот стоял рядом со старухой, глаза его были полузакрыты, он словно погрузился в транс.

«Чары!» – запоздало понял Гвинпин и в цепких руках ведьмы совершенно пал духом.

Между тем чудины, не обращая на них никакого внимания, быстро выстроились гуськом и, подчиняясь приказу высокого седобородого предводителя в черной одежде с золотой цепочкой на груди, рысью побежали в глубь лесной чащи. Вожак хищно осмотрелся кругом, как волк, у которого только что добыча улизнула из-под самого носа, и, повернувшись, остановился напротив остолбеневшего Гвинпина. У куклы было полное ощущение, что чудин смотрит прямо сквозь нее невидящим взором. Голова Лисовина была по-прежнему опущена, а глаза старухи были прикрыты. Она тихонько покачивала головой из стороны в сторону, словно убаюкивая кого-то.

Гвинпин за всю свою недолгую жизнь ни разу не попадал в подобную ситуацию. Мало-помалу до него дошло, что седобородый его по какой-то причине не видит, хотя и смотрит на него в упор. Артистическая натура Гвина всегда прорывалась наружу в критических ситуациях, и он решил извлечь из нее всю выгоду, немедленно начав строить рожи и кривляться посредством носа, крыльев и сомнительных телодвижений. Чудин по-прежнему ничего не замечал, но смотрел сквозь него, словно кукла была стеклянной. Однако это заметила друидесса, медленно охватила его голову одной рукой и как следует встряхнула за клюв.

Клюв всегда был уязвимым местом деревянного артиста, и он немедленно застыл с выпученными глазами, однако от того, что произошло вслед за этим, его глаза буквально полезли на лоб.

Седобородый откинул полу плаща, расстегнул пояс штанов и под ноги потрясенного Гвина полилась тоненькая струйка. Помочившись, чудин заправился, смачно плюнул кукле прямо на живот и, резко развернувшись, бросился догонять товарищей. Через несколько секунд он уже исчез в кустах орешника.

– Что это было? – изумленно выдохнул Гвинпин, на лице которого после пережитого унижения, казалось, навеки поселилось страдальческое выражение. – Они нас не заметили?

– Заметили, – сухо промолвила старая друидесса. На ее лбу под высоко зачесанными волосами блестели бисеринки пота. – Просто они вместо тебя видели молодое деревцо, этакий дубок, что, впрочем, – она оглядела куклу критическим взглядом, – недалеко от истины.

– Это магия? – проглотив явную насмешку старухи, потребовал ответа Гвинпин.

– Если хочешь – думай так, – согласилась друидесса. – У друидов это называется по-другому.

Она на несколько секунд вновь закрыла глаза, вслушиваясь во что-то, затем цыкнула зубом и неожиданно подмигнула Гвину.

– Пора идти, друзья мои. Чудь ушла вперед, а нам, как я понимаю, в другую сторону. Тогда не будем мешкать – пошли.

И она зашагала первой, аккуратно обходя ямки и кротовые норы, а кусты, казалось, сами расступались перед ней.

ГЛАВА 4 ПРИНЦЕССА УЖЕЙ

Полдня друиды шли без остановок, и только когда солнце стояло уже высоко над головой, было решено сделать привал. Каждый предпочел использовать это время по своему усмотрению. Книгочей по обыкновению погрузился в чтение своей любимой книги, в которую еще никто из друидов, кроме, может быть, самого Травника, никогда не заглядывал. Ян решил подремать на солнышке и перебрался подальше из чащи на широкую полянку, поросшую высокими одуванчиками и залитую теплыми весенними лучами. Полянка была такая уютная, от нее исходило настолько домашнее чувство успокоения и тепла, что Коростель, долго не раздумывая, развалился на пригорке и немедленно закрыл глаза.

В ту же секунду в его глазах поплыли разноцветные круги, переливаясь, посверкивая и постепенно превращаясь в мельчайшие желтые искорки, и Ян погрузился в сладостную дремоту, положив на глаза недавно выстиранный на ходу в лесном ручье чистый платок.

Так прошло полчаса или час. Над цветами жужжали пчелы и шмели, от травы исходил неповторимый запах зеленых злаков, и когда Коростель услышал рядом с собой тихое шуршание, он не сразу обратил на это внимание.

Однако скоро шуршание повторилось. Ян повернул голову и осмотрел траву вокруг себя, ожидая увидеть легконогую золотистую ящерку. Он огляделся в поисках палки или прута, по опыту зная, как опасно иногда искать голыми руками в лесной траве, и, не найдя ничего подходящего, снял с пояса кожаный футляр и достал из него дудочку. Едва он пошарил ею у себя за головой, как тут же раздалось тихое шипение, и Коростель мгновенно вскочил на ноги и отпрыгнул в сторону. Перед ним из высокой травы поднялась голова большой черной змеи, которая покачивалась на длинной шее и издавала тихое шипение. Пятен вокруг головы у нее не было, и Ян принялся спешно натягивать сапоги.

Ему не раз приходилось встречаться с лесными змеями, в основном это были черные ужи, но даже гадюки, любящие погреться на лесных дорожках, предпочитали уступить дорогу человеку и ретироваться. Эта же змея непонятной Яну расцветки явно собиралась свести с ним знакомство покороче. Коростель выставил вперед Молчунову дудочку, пожалев в душе, что она коротковата, и приготовился защищаться.

– Вот смехота! – неожиданно раздался позади звонкий девичий смех.

Ян быстро оглянулся, не упуская, впрочем, ползучего гада из поля зрения.

– Первый раз вижу, чтобы дудочками змей пасли! – заметила невысокая темноволосая девушка в бледно-зеленом сарафане, невесть откуда появившаяся у него за спиной.

– Вместо того чтобы смеяться, ты бы лучше поискала какой-нибудь прут или палку – не ровен час эта гадина ужалит, – сердито парировал Ян, стараясь не упускать явно рассерженную змею из поля зрения.

– С животными надо по-доброму, а не палкой, – наставительно заметила девушка. Внешне она походила скорее на уроженку земель южных словенов – ни худая, ни полная, симпатичная, белозубая, а черноволосая головка увенчана громадным венком из одуванчиков.

– Вот и попробуй по-доброму, посмотрю, как у тебя получится, – огрызнулся Ян, всячески стараясь удерживать шипящую змею на почтительном расстоянии.

– Пожалуйста, – фыркнула девушка, вынула из расшитого кармашка на груди сарафана маленький серебристый свисток и легонько дунула.

Раздался тихий и мелодичный свист, змея опустила голову и стремительно скользнула по траве мимо Коростеля к ногам девушки. Та нагнулась к ней и, не успел Ян даже крикнуть упреждающе, погладила ее по маленькой аккуратной головке. Гад громко зашипел, но теперь, по-видимому, от удовольствия, и обвился блестящей черной лентой вокруг ее ног.

– Ай-ай-ай, Клевер, как тебе не стыдно пугать бедных юношей! – погрозила девушка пальцем, и змея что-то прошипела в ответ. – Я прекрасно могу постоять за себя, а ты, признайся, просто хотел поозорничать, а?

Она легонько поглаживала змею вокруг головы, и в какой-то миг Коростелю показалось, что у змеи на шее что-то блеснуло.

– Иди сюда, не бойся, он не укусит, – поманила его девушка, и Ян несмело приблизился. Змея на мгновение приподняла голову, смерила его холодным взглядом и, презрительно стрельнув длинным раздвоенным язычком, вновь успокоилась в объятиях хозяйки.

– Он не ядовитый? – опасливо поинтересовался Ян, переключивший, однако, уже все внимание на лесную нимфу.

Та в ответ расхохоталась:

– Какой же он ядовитый, он же уж!

– Уж? – недоверчиво протянул Ян, оглядывая притихшую змею. – Какой же это уж, что я, ужей не видел, что ли?

– Таких не видел, – горделиво заметила девушка, обнажая крепкие желтоватые зубы рептилии. – Клевер – это очень редкий уж. Их уже и на земле-то почти не осталось.

– Ты мне просто голову морочишь, – отмахнулся Ян. – У ужей цвет темнее, а возле головы желтые пятнышки должны быть.

– У него тоже есть пятнышки, – озорно прищелкнула языком девушка, – не веришь – полюбуйся.

Она расправила складки кожи на шее у уже немолодой змеи, и Ян с удивлением обнаружил под ее головой маленький серебристый обруч с двумя желтыми пятнышками из металла, похожего на медь.

– Неужели серебряный? – недоверчиво покосился Коростель на змею, и та медленно приоткрыла один глаз, обращенный в его сторону.

– Конечно, из чего же еще, – подтвердила девушка и важно добавила: – Клевер – королевский уж, а эти пятнышки на ошейнике – из чистого золота.

– Чудеса! – насмешливо произнес Ян. По правде сказать, он был несколько уязвлен поучительным тоном девушки и покладистостью змеи в ее руках – минуту назад она демонстрировала совсем иной нрав.

– А как ты думал! – Девушка с откровенным лукавством посмотрела на него и вдруг быстрым движением выхватила у него из рук дудочку. – Ты, значит, играешь на этой дудочке?

Она сделала круглые глаза и всплеснула руками.

– Ой, а может быть, ты менестрель? Бродячий сказитель? Ты бродишь по лесам и долам и слагаешь баллады в честь прекрасных дам?

– Какой уж там менестрель. – Ян невесело махнул рукой. – Иду по своим надобностям, – за время скитаний с друидами он уже твердо заучил эту фразу, – хотя музыке обучен и на дудочке могу музицировать любой. Вот смотри! – Он решил за примерами далеко не ходить и, забрав дудку, поднял ее к губам.

Однако все его попытки ни к чему не привели, и Ян с досадой вспомнил, что свою дудочку оставил в походном мешке, а в руках у него была дудка, когда-то поднесенная ему в дар Молчуном. Отверстия на ней размещались по какой-то одному Молчуну понятной системе, и инструмент, естественно, не издавал ни звука. Коростель постеснялся ее выбросить и, что греха таить, подчас использовал этот бесполезный кусок дерева для сбивания с сапог засохшей грязи или ворошил дудочкой угли в затухающем костре. Молчун, подарив Яну свою дудочку, сразу потерял к ней интерес и не обращал на нее внимания, а Коростель уже привык ощущать в руке ее отшлифованную гладкость и надеялся когда-нибудь ее переделать и заставить звучать, как обычную дудочку.

Девушка расхохоталась и мягким движением вновь взяла у Яна дудочку и стала рассматривать ее. Затем хихикнула, ласково погладила теплое, слегка закопченное дерево и тоже поднесла дудку к губам. Неожиданно раздался долгий и чистый звук – такой иногда издают океанские раковины, но Ян никогда не был на берегу моря, и он показался ему дуновением причудливого ветра. Он удивленно воззрился на девушку, а та на секунду застыла, словно бы прислушиваясь к ноте, а затем мечтательно вздохнула и возвратила ему дудочку.

– Как тебе это удалось? – пораженно произнес Коростель, вертя и рассматривая дудочку, словно видел ее впервые. – Она не может звучать!

– А вот и может, – наставительно заявила его собеседница. – Звучать может все, даже камень.

– Дудочка – не камень, а музыкальный инструмент, и звук у нее зависит от количества отверстий и от их размещения, – не согласился Ян, и девушка посмотрела на него уважительно.

– Я и не пытаюсь играть на ней, я ведь не умею. – Она опустила глаза. – Просто иногда можно вызвать душу любого предмета или, вернее, услышать ее.

Девушка лукаво посмотрела на Яна и неожиданно взяла его руку.

– Ты ведь не будешь вызывать стражников, правда?

Ладошка ее была узкой и теплой, однако Коростель почувствовал цепкие и энергичные пальцы, сильные и нежные одновременно.

– А ты что, с ними в ссоре? – усмехнулся Ян.

– Они – дураки, – с уверенностью в собственной правоте и неуязвимости заявила девушка, однако тут же покраснела. – Кричат вслед всякие глупости, Клевера обижают, а кто чином повыше – документ спрашивают, пристают со своими глупыми расспросами.

Ян понимающе покачал головой.

– Тут нужен важный родитель или покровитель из числа друзей семьи. Если же ты нездешняя – будут бесконечные проверки и дознания, особенно у городских застав. Так уж повелось – чем ближе к морю, тем злее стража, война-то на Севере еще идет. Тебя, кстати, как звать-то?

– Я – Эгле, – улыбнулась маленькая повелительница змей, – а ты?

– Меня Яном звать, – отчего-то смутился Коростель. Он вдруг понял, что эта девушка, в одиночку гуляющая по лесу, наверное, не робкого десятка, к тому же эта змея и необъяснимое ощущение удивительного покоя и естественности, исходящее от этой лесной нимфы, порождали в нем чувство неуверенности и незнания, как себя дальше с ней вести, о чем говорить, что спрашивать. Он готов был поклясться, что подобные девицы гораздо лучше ему видятся в зеленой лесной чаще или на залитой солнцем поляне, нежели в хлеву рядом со скотиной или за домашним шитьем и вязанием. К тому же, приученный за время похода с друидами ко всяческим чудесам, он почему-то сразу уверился: эта особа себе на уме, да и змей с ней какой-то уж чересчур большой и умный – того и гляди зашипит по-человечьи.

– А идешь ты по своим надобностям как – один или с компанией? – прищурила один глаз девушка, увертываясь от шаловливого лучика солнца, норовящего поймать ее взгляд.

– Вообще-то с компанией, – пробурчал Коростель, – а ты?

– А я – одинокая сойка, куда хочу – туда лечу, – заговорщицки подмигнула ему Эгле. – Теперь вот иду по одному дельцу, да заглянула в лесок – ягод подсобрать. Да и Клеверу нужно по травке поползать, а то сидит в корзине, пыль да духота – никакого змеиного удовольствия.

– Родители, что ли, послали?

– Ага, бабка, – с каким-то вызовом в голосе подтвердила девушка. – Несу родственникам гостинцы да последние новости-сплетни. Если вы все такие смирные – может, возьмешь меня в вашу компанию?

Ян покраснел, представив, как он приведет к друидам Эгле и будет объяснять, как встретил ее на полянке – со змеей да деревенскими харчами в корзинке для теток и прочей родни.

– Не бойся, я пошутила, – рассмеялась Эгле. – Не гожусь я для компаний, потому как тороплюсь. Дел еще, – она провела ребром ладошки по горлу, – непочатый край. Нужно тетке Марте весточку отправить да деду Юшке табачку прикупить, а там еще и кумовья со сватьями. Так что бывай здоров, Янчик, теперь уже встретимся в Юре.

– А откуда ты знаешь, что встретимся? – удивился Ян, почему-то чувствуя себя очень глупо.

– Эх, чудак человек, а еще менестрель, – покачала головой девушка. – Нешто не знаешь, что все дороги здесь сходятся в одно место – отсюда полтора дня до Юры.

– И большой город? – деловито осведомился Коростель.

– Город… – презрительно протянула Эгле. – Ну какой же это город, Янчик! Юра – это морское сердце литвинских земель, настоящий порт, куда съезжаются купцы со всех концов Балтии. Это брат, не город, а порт, да еще такой, каких мало и у свеев. Коли вы туда идете – а сдается мне, это так, – то в аккурат свидимся там на городской ярмарке. Ярмарка там в конце недели – закачаешься!

Эгле сунула руку в корзинку и протянула Яну горсть земляники.

– Бывай, Ян-менестрель, встретимся на базаре – поболтаем.

– Где ж тебя там найти, Эгле? – опомнился Ян, рассеянно вертя в руках дудочку.

– В воскресенье с утра буду у травяных рядов, где лекарства и целебные листья бабки и знахари деревенские продают, – заговорщицки приложив палец к губам, прошептала Эгле и тут же расхохоталась, неожиданно дернув Яна за нос. – Там и встретимся!

И, помахав на прощание Яну рукой, девушка в зеленом сарафане вприпрыжку побежала по лесной тропинке, туда, где деревья редели, выдавая близость дороги и людского жилья. Следом за ней, невидимый в густой траве, неслышно струился уж. Ян смотрел Эгле вслед, пока она не скрылась за деревьями, потом почесал в затылке и рассеянно повертел в руках молчуновскую дудочку. Медленно поднеся ее ко рту, Коростель дунул, но ожидаемого долгого звука, который получился у Эгле, не раздалось. Ян раздосадованно почесал в затылке и дунул еще раз, однако так же безрезультатно. Тогда он вздохнул, спрятал непокорную дудочку обратно в кожаный футляр за поясом и побрел в лагерь – нужно было готовиться в дорогу.

ГЛАВА 5 В ОЖИДАНИИ МОРЯ

Все-таки не случайно этот город назвали Юра, думал Ян, осторожно пробираясь в толпе горожан, особенно шумной и пестрой сегодня из-за воскресного базарного дня. На большинстве балтских языков и наречий слово «юра» означает «море», «морской». Все здесь было не таким, как в лесных краях, которые миновал маленький отряд друидов в своей неустанной погоне за врагом: город словно нес на своих улицах, домах, переулках отзвук чего-то нового, свежего, чистого, как острые лучи солнца в холодной и пенистой воде утреннего прибоя. В воздухе, казалось, уже витал привкус того удивительного морского йода, который невозможно спутать ни с терпким ароматом неизменно устремленных ввысь сосновых чащ литвинских лесов, ни с вечными туманными испарениями еланей и болот в землях ольмов и северной чуди. И хотя торговые гавани и прибрежные мели самого южного порта Балтии можно было разглядеть только с самой высокой точки Юры, где на холме до сих пор высилась старенькая сторожевая башня, весь город был пропитан удивительным предощущением моря, его бескрайних просторов и непременных рыбачьих лодок, бесстрашно качающихся на сине-зеленых волнах в самые сильные ветры. В этом городе жило яркое, какое-то вечно весеннее морское солнце, скрашивающее жизнь горожан в самые сильные зимние холода, подкрепленные пронизывающим до костей ледяным ветром. Самые веселые и задорные рыбачки спешили поутру по улицам приморского форпоста на рынок, самые бесшабашные мальчишки стайками носились по его широким улицам, мощенным белым камнем-известняком. В городе постоянно были новые люди – купцы, солдаты, путешественники, матросы с торговых кораблей. Вот и сейчас Коростель постоянно примечал в толпе людей явно нездешнего вида, большей частью суровых, обветренных северян, хотя встречались и русоволосые верхние славены с Новых городов, и белобрысые западные поляне, и даже нет-нет да мелькали чернявые физиономии южнорусов и кочевых ромалов. Одно слово – Юра, морской форпост, литвинская торговая жемчужина и передний край противостояния с Севером. Правда, сейчас военная страда изрядно отодвинулась на север и запад, растекшись там по холодному побережью и краям лесистых дюн, однако тяжелые морские катапульты с башен Юры были неизменно нацелены в сторону моря – гостей испокон веков ждали только со стороны песчаных кос и необозримых пляжей, намытых за долгие годы неспокойным студеным морем.

Друиды потеряли след Птицелова при входе в город. То странное, почти мистическое «верхнее» чутье, как его называют собачники, когда пес ищет дичь не на земле, а по следу, растворенному в воздухе, чутье, которым, кажется, и руководствовались Травник и его товарищи, оказалось бессильным перед ярким и шумным миром большого приморского города, в котором можно было спрятать не только горстку людей, к тому же стремящихся остаться незамеченными, но и небольшую армию. Расспросы городской стражи ни к чему не привели – у города было несколько входов, на ярмарку уже с раннего утра постоянно шли люди и тащились подводы с товарами. К тому же стражники Юры весьма подозрительно отнеслись к обычной в таких случаях истории, которую использовали друиды, – ищем, мол, должников, не уплативших вовремя и сполна за лекарственные снадобья особенной ценности и магические амулеты. Друидов наметанный глаз хорошего стражника выделял за версту по одежде и особым знакам принадлежности к Кругу, поэтому отряд Травника шел, особо не таясь и не отягощая совесть излишними ложью и обманом. Стража долго выясняла, откуда следуют друиды и куда, пока наконец Книгочей, знающий, кажется, все языки и диалекты, не шепнул старшине сторожей некую фразу на местном наречии, многозначительно указав пальцем за спину на Снегиря. Десятник мгновенно сделал шаг назад и нетерпеливо зажестикулировал подчиненным, указывая немедленно пропустить друидов в арку, над которой высились поднятые решетчатые ворота, громоздкие и обшитые железными пластинами. Друиды, привыкшие ничему не удивляться, и Ян быстро прошмыгнули в арку и тут же очутились на широкой городской площади, где уже, несмотря на ранний утренний час, раскладывали свои товары первые торговцы. Переведя дух, друиды немедленно обратились к Книгочею за разъяснениями.

– Что это ты им такое ввернул, Патрик, насчет моей особы, что у них тут же прояснились мозги? – усмехнулся Снегирь, румяный от утреннего солнышка и первых городских впечатлений, среди которых немаловажное место занимали запахи жарящихся рядом духовитых пирогов с мясом и, похоже, капустой.

– Нужно было что-то делать, – развел руками Патрик, избегая взгляда товарища.

– И что же ты сделал? – уже более взволнованным тоном повторил Снегирь.

– Ничего особенного, дорогой Казимир, – поспешил успокоить его Книгочей. – Я всего лишь сказал страже, что у тебя дурная болезнь.

При этих словах друиды понимающе переглянулись. Снегирь на их памяти никогда и ничем не болел, но зато всю жизнь был на этот счет весьма мнительным, особенно в отношении болезней особого свойства. Он был самым большим чистюлей из всех друидов еще в Круге и даже в пути нередко расспрашивал Книгочея и Травника о ядовитых растениях и насекомых, а также симптомах всяких хворей и болезней. У Казимира всегда была своя собственная ложка, которой он крайне неохотно делился с другими, а умывался он обычно дольше всех, не упуская случая поплескаться в реке – купаться в стоячих озерах он по какой-то одному ему известной причине не любил.

– Это какая же такая болезнь, братец Патрик? – нервно усмехнулся Снегирь.

Тактичный Книгочей знаком велел ему приблизиться и что-то прошептал на ухо.

Лицо Снегиря тут же пошло красными пятнами. Он вздрогнул и больно ухватил своими пухлыми пальцами Патрика за плечо.

– А почему они поверили? – хрипло спросил Снегирь.

– А ты посмотри на себя, – невинно предложил Книгочей, и все друиды разом расхохотались.

На самом деле Патрик попал в самую точку. Снегирь, похоже, никогда в жизни ничем, кроме живота и простуды, серьезно не болевший, несколько дней назад ухитрился простудиться, и на его пухлой верхней губе созрел здоровенный прыщ. Любой путник в дороге постарался бы избавиться от этой неприятности в самом ее зародыше, однако Книгочей, любящий отыграться над частенько задирающим его книжные пристрастия Снегирем, настоятельно посоветовал тому ни в коем случае ничего не давить на лице, где якобы у человека располагается так называемый «треугольник смерти». Дескать, прыщ сам созреет и лопнет. Правда, размещаются ли в этой опасной зоне губы, Книгочей приятелю не сообщил. Однако у большого Снегиря было большим не только сердце, но и все остальное, и прыщ, естественно, тоже уродился на славу. Снегирь всячески оберегал свою хворь, а с другой стороны – стеснялся отчаянно, и Март прошлым днем по-дружески обещал купить ему на ярмарке в Юре женских кремов и пудр для лица, после чего Снегирь весь день дулся на Збышека и не разговаривал с ним. Теперь же былые страхи краснощекого друида, похоже, ожили вновь, и он, чувствуя, что над ним смеются, стал пыхтеть и надуваться, как майский жук. Сладкая внешность Снегиря была весьма обманчива – в открытой потасовке один на один с ним мало кто мог сладить, и Травник поспешил положить его беде конец, а заодно и немного разрядить обстановку.

Симеон обнял стремительно багровеющего Снегиря и, что-то тихо нашептывая ему, увел его за ближайший воз, с которого пожилой селянин сгружал корзины с товарами. На несколько секунд перебранка между Травником и Снегирем усилилась, после чего раздался неожиданно тонкий звук, словно кто-то икнул. Тут же опять молча появился криво усмехающийся Травник, а за ним брел крайне озадаченный Снегирь, крепко прижимая к нижней губе слегка окровавленные пальцы. Прыща уже не было, и Молчун, все это время непонимающе переводивший взгляд с одного друида на другого, радостно заулыбался. Снегирь плеснул себе на лицо воды из фонтанчика для питья, которые были обустроены в Юре повсюду усилиями городского головы, но ранка продолжала кровоточить. Тогда заботливый Март сорвал пыльный подорожник, нарочито небрежно послюнявил его и протянул его пострадавшему.

– На, налепи себе на клюв, Снегирь, и тогда все заживет до твоей Снегириной свадьбы.

Казимир прополоскал листочек в фонтанчике, благодарно кивнул Збышеку, и мир был восстановлен. В городе нужно было пополнить припасы, отдохнуть и отыскать следы зорзов. В том, что они заходили в Юру, у Травника не было и тени сомнения.

Остановившись на постоялом дворе, друиды наскоро перекусили, вымылись и отоспались, а ближе к обеду Травник всех разбудил и распределил поручения. Хозяйственные и продовольственные нужды были возложены на Марта, Яна, Книгочея и Снегиря, причем последние двое должны были навестить двоих членов Круга, живших в городе под чужими именами, выдавая себя за торговцев. Марту и Яну весь оставшийся день и вечер после рынка были отданы на их усмотрение. Травнику же предстояло выправить необходимые дорожные документы у властей – порядки на дорогах чем ближе к морю, тем были строже, и стража проверяла всех подозрительных путников с пристрастием. И хотя Травник по своему немалому опыту знал, что разговоры с властями – дела всегда долгие, он тем не менее прихватил с собой Молчуна, рассчитывая после господ из магистрата показать его какому-нибудь известному лекарю из городских – у Йонаса участились головные боли, и он стал плохо спать, беспрестанно ворочаясь и выкрикивая во сне бессвязные, нечленораздельные слова. И вот теперь Ян и Збышек шествовали по огромному рынку, улыбаясь быстроглазым служанкам и угощаясь молоком у добрых и толстых коровниц, самих немного похожих на их любимых Звездочек и Пеструх. Котомки у них за плечами мало-помалу наполнялись, цены здесь были божеские, и настроение у обоих было превосходное. Летнее небо, уже начинающее становиться прозрачным в преддверии полуденной жары, словно в честь ярмарки торжественно синело над головой, а облака были так рельефны и необычны по очертаниям, что напоминали рисунки из детских книжек, где все нарочито и фантастически ненастоящее. Ян помнил обещание Эгле встретиться на ярмарке в Юре и, что греха таить, внимательнее обычного оглядывал лавки с женскими украшениями и премудрыми снадобьями, с помощью которых женщины во все времена с надеждой и упорством пытаются обмануть всесильное время. Март же остроумно комментировал все окружающее, которое сейчас шумело, бурлило и зазывало: здесь, у меня, и этого больше уже нигде нет, да и никогда не было, кроме как в моей лавке! Близилось время конца ярмарки, а покупателей как будто и не убывало, и это было не случайно – скоро неудачливые торговцы начнут отдавать товар по бросовым ценам, чтобы хоть как-то окупить затраты, и вот тут-то и начинал закручиваться последний водоворот воскресной ярмарки в Юре, о богатстве и удивительных сделках на которой ходили легенды по всей округе.

Коростель все чаще возвращался мыслями к темноволосой нимфе в зеленом платье с удивительной змеей, которую он повстречал в лесу. Ему так и не удалось заставить дудочку Молчуна зазвучать вновь, и он ломал голову над тем, как это получилось у Эгле. Впрочем, думал он не столько о дурацкой дудке с неправильными отверстиями, которую подарил ему чокнутый друид, сколько о самой Эгле, однако, кроме лица и рук, все остальное представлялось ему как в тумане, развеять который его память была не в силах. Друидам он о встрече с Эгле ничего не сказал, опасаясь шуточек и насмешек. Однако они обходили рынок уже второй раз, а Эгле по-прежнему нигде не было, и Ян неожиданно для себя даже слегка загрустил.

– Ты никогда не замечал, Ян, что когда ходишь по базарам, то подчас выбираешь товар не по его виду, а по физиономии продавца? – лукаво молвил Збышек, постукивая на ходу по голенищу оленьего сапога сорванным на ходу тонким прутиком.

– Ты имеешь в виду булочки и пирожки? – улыбнулся Ян в ответ.

– Скорее булочниц и пирожниц, любезный, – подмигнул ему Март.

– Да ведь все булочницы тебе уже только в тетки годятся, а то и в бабки, – покачал головой Коростель, высматривая, не мелькнет ли между торговых рядов знакомый бледно-зеленый сарафан.

– Не скажи, приятель, не скажи, – не согласился Март. – Иной раз попадется такая пухленькая пирожница, что готов за один только ласковый взгляд купить у нее любой черствый сухарь.

– Вот уж не думал, что ты – такой дамский угодник, – заметил Ян. – А что до сухарей, то я слышал, что нет ничего вреднее, чем горячий хлеб, который только что из печки. Между прочим, мне об этом один пекарь рассказывал.

– Где же это у вас в лесу был пекарь? – удивился Март. – В деревнях ведь селяне сами пекут и хлебы, и булки, и муку иной раз дома мелют – не всегда мельница поблизости.

– Да нет, – смутился Ян, не очень любивший вспоминать свое детство в Аукмере. – Этот пекарь пек городской хлеб, а соседских детей угощал деревенскими булочками, такими мягкими и со сладким творогом.

– Любите с творогом – будет вам с творогом! – Кто-то слегка шлепнул сзади Коростеля по спине, и, обернувшись от неожиданности, Ян увидел стоящую перед ним Эгле в темно-шоколадном платье с золотой оторочкой. Улыбающаяся девушка протягивала им обоим два румяных пирожка, завернутых в кленовые листья.

– Берите-берите, не стесняйтесь. – Эгле буквально впихнула обоим парням в руки духовитые пирожки и, задорно подбоченясь, указала Яну на узкий кожаный футлярчик у него за поясом. – Ну что, менестрель Ян, научился играть на своей дудочке?

– Пока нет, – удрученно развел руками Коростель.

– А ты попроси своего спутника, – предложила девушка. Взгляд ее дерзко прищуренных глаз был теперь обращен на Марта. Коростель обернулся к спутнику, собираясь познакомить его с лесной путешественницей, и тут же слова замерли у него на языке. Таким он Збышека не видел даже в замке храмовников в плену у зорзов.

Лицо Марта, еще минуту назад веселого и разбитного парня, теперь было бледным как мел, словно он был близок к потере чувств. На лбу у него выступили мелкие бисеринки пота, и он с остановившимся выражением лица стоял и молча смотрел на Эгле. В ту же секунду словно кто-то невидимый шепнул Яну на ухо: они знакомы, и обстоятельства этого знакомства слишком серьезны для обоих, хотя и отреагировали они по-разному. Эгле с легкой усмешкой медленно вытирала ладошки, слегка масленые от пирожков, а где-то в глубине девичьих глаз затаилась искорка веселья и одновременно – какого-то вызова. Они определенно были знакомы прежде, и хотя между ними еще не было сказано ни одного слова, Ян сразу же почувствовал себя лишним, причем лишним третьим.

– Что же ты молчишь, Збышек? – подмигнула ему девушка. – Прямо воды в рот набрал. Поздороваемся, или как?

– Здравствуй… – тихо промолвил Март, сильно сжав в руке злополучный пирожок.

– Ого! – даже присвистнула от удивления девушка, и, почти давясь на низких нотах, пропела нарочитым потешным басом: – «Облизнул пересохшие губы, головой, как осина, поник!!!» Что это с ним, Ян-менестрель, а? Парня прямо-таки столбняк схватил. Может, ему водицы поднести или соли нюхательной для слабонервных дам?

– А и то верно, – подхватил Ян, радуясь возможности как-то разрядить ситуацию. – Збышек, Эгле, коли вы и так знакомы, тут пока поболтайте, а я пробегусь кваску купить. С утра по рынку ходим, в горле совсем пересохло.

И он, продолжая бормотать что-то бессвязное насчет жажды и кваску, хорошего, с изюмом или медком, быстро-быстро зашагал прочь и, свернув за угол торгового ряда, двинулся вдоль прилавков и лотков, чувствуя, как ему неудержимо хочется выпить кружку чего-нибудь холодного, кисленького и замереть на миг, остановить мысли, привести их в чувство и вернуться спокойным, уверенным в себе и благодушным, как добрый и хороший товарищ.

Как бы то ни было, молчание после того, как Ян тактично ретировался, длилось недолго. Март пригладил рукой ершистые волосы, раздуваемые легким прохладным ветерком, и протянул девушке окончательно смятый пирожок, превратившийся в круглый комок.

– На, забери себе обратно.

– Что так, – одними уголками губ усмехнулась Эгле. – Раньше вроде любил всякие сласти…

– Теперь – нет, – твердо сказал Март и добавил с некоторым вызовом в голосе: – Отныне приучен прочно только к кислостям и соленьям.

– Очень хорошо, – с видимым удовольствием заметила Эгле. – Не потолстеешь и вообще – для вдохновения полезно. Ты же прежде все стихи писал, так для них кислое и соленое – самое то, лучшая, понимаешь ли, пища для ума.

– Ты сказала ему свое настоящее имя… Эгле? – с сомнением полуутвердительно-полувопросительно проговорил Март.

– А что тут такого? – вопросом на вопрос парировала она.

– Ян – хороший парень, – покачал головой Март. – Только он не Посвящен и не должен знать наши дела.

– А кто вообще знает «ваши дела»? – сверкнула глазами Эгле. – Хоть кто-нибудь их знает, скажи мне на милость, миленький мой Збышек? Вы бродите «по своим надобностям» по лесам и холмам, в Круге уже целый год о вас ни слуху ни духу, а кто хоть что-то знает – таинственно отмалчивается. Да и при чем здесь я? Я вообще – одинокая сойка, куда хочу – туда и лечу, и теперь у меня всего одно имя, мое собственное, дарю его всем направо и налево.

С минуту они молчали. Ян все не возвращался, и Эгле несколько раз обернулась, выискивая его глазами в пестрой базарной толпе. Збышек же тем временем вынул из кармана черно-желтую ленточку и протянул ее Эгле. Та ленточку не взяла, но улыбнулась Марту и, протянув ладошку, пригладила его русые волосы.

– Неужто помнишь, помнишь, Збышек-мишко?

– Конечно, змейка Эгле. Ну что, тогда поговорим, мой Апрель?

– А надо ли, не мой Март?

– Надо, – вздохнул молодой друид. – Есть что сказать, а еще больше – что спросить. Погуляем?

– А твой симпатичный приятель Ян не потеряет нас? – осведомилась девушка, быстро оправляя наряд и поглядывая в невесть как очутившееся в ее руке маленькое зеркальце.

– Дорогу знает, а захочешь повидать – путь укажу, так уж и быть, – шутя молвил друид, и девушка легко и грациозно подхватила свою маленькую корзинку.

– Ну, тогда пошли, мой молодой и печальный кавалер!

И они пошли, медленно пересекая рыночную площадь и тихо беседуя, ни на кого не обращая внимания. И только внимательный глаз мог сейчас заметить – они идут рядом, но не приближаясь друг к другу, словно коснись они рукавами – и между ними пробежит искра, а то и вся молния.

Ян, выскочив из-за угла с легким глиняным кувшинчиком, огляделся по сторонам и тут же увидел спины о чем-то спорящих, судя по жестикуляции рук, Марта и Эгле, шедших метрах в тридцати от него по направлению к мясным рядам. Ян подавил в себе первое желание помчаться за ними и не спеша отправился вслед, стараясь не приближаться слишком близко, чтобы не помешать их разговору. Только раз, остановившись, он стремительно приложился к кувшину с квасом, опорожнил его, вытер губы и, откусив пирожок, двинулся вслед двум старым знакомым, которые, казалось, напрочь позабыли о нем. Почему-то он никак не мог избавиться от ощущения, что эта встреча совсем не случайна, но он, Ян Дудка по прозвищу Коростель, не имеет к ней никакого отношения. Теперь они шли в нужном направлении – пора было запастись мясом на весь отряд, и Ян вынул из-за пазухи заранее приготовленный мешок и приготовил пару монет – золото в Юре ценилось превыше всего.

ГЛАВА 6 МЕЖДУ УМОМ И СЕРДЦЕМ

Нет, все-таки не зря говорят, что аппетит всегда приходит во время еды, думал Ян, пробираясь между продуктовыми лавками, где торговали всяческой снедью. Пирожок с творогом, которым его угостила Эгле, только напомнил Яну о том, что с утра он ничего не ел – а вокруг было столько всяких вкусностей! Особенно привлекательны были дары моря, которые Яну прежде редко удавалось попробовать. Если мороженую навагу и серебристого хека купцы по зимнему времени предлагали во всех литвинских землях, то такой крупной селедки, столь почитаемой всеми жителями Балтии, как в Юре, Коростель никогда не видел. К тому же соленые рыбины были умело разрезаны и выложены на прилавках в обрамлении собственной икры, молок, аккуратных кружочков лука и хорошо промытой и оттого ярко-зеленой зелени. А мимо лавок с копченой рыбой и завернутыми на манер рулета, до сих пор пахнущими дымом тушками, лишенными костей, с вырезанными плавниками и присыпанными пряностями пройти просто не было никакой возможности! Ян вдруг понял, что никогда он прежде в юности не любил рыбу так, как сейчас. Его товарищи по военной страде на коротких привалах и долгих ночевках холодными осенними вечерами много рассказывали о пользе рыбьего мяса, а пуще того – всяких морских каракатиц: моллюсков, ракушек и особенно – морских звезд. Они были почему-то особенно популярны у вояк в силу легенд, ходивших о них как о чудодейственных снадобьях, поддерживающих мужское здоровье и силу. Коростель только один раз в жизни видел настоящую морскую звезду: как-то зимой в южной Литвинии их отряд почти месяц кормили морской рыбой с ледника из погребных запасов старого сотника, не пожелавшего склонить голову перед молодым да ранним наследником княжеского титула, потому что, дескать, давно присягнул соседу. А то, что этого соседа юнец уже турнул с его прежних владений за южное Светлолесье, то для старого хрыча, видите ли, не имело ровным счетом никакого значения. Из уважения к сединам и былым стариковским заслугам молодой князь велел не разорять сотникову усадьбу, зато в наказание поставил туда отряд на постой, и пришлось хрычу изрядно потрясти свои погреба. Правда, кормил он Яна с товарищами хоть и сытно, но скудно, все больше пшеничной кашей да мороженой рыбой, которую он как-то по случаю прикупил у проезжих купцов. Солдаты приловчились жарить хека с мукой из опостылевшей крупы и питались вполне сносно благодаря рассказам одного из них о пользе всего морского. К слову сказать, именно этот вояка, отправленный за излишнюю болтливость на кухню вне очереди, и обнаружил в брюхе одной особенно крупной рыбины настоящую морскую звезду, только не кроваво-красную, как он часто рассказывал товарищам, а серо-коричневую, твердую, как дерево, и покрытую мелкими зубцами-колючками. Обрадованный донельзя, солдат немедленно прицепил ее к шнурку и подвесил на шею, где уже болталась ладанка с заговором от стрелы и меча. Кто-то из его товарищей посмеялся, кто-то – всерьез позавидовал, а Ян навсегда запомнил ее прямые остроконечные лучи и стеклянистое тело, которое, казалось, никак не могло принадлежать живому существу. Впрочем, впоследствии Коростель и другие солдаты не раз вспоминали этот случай: позднее, когда обладатель этого чудо-амулета отправился с десятком других на вылазку за продуктами в соседнее село и они нарвались на отряд лучников, таких же мародеров, как они сами, именно морской амулет спас своего хозяина. Стрела, попавшая ему в грудь уже на излете, пробила ладанку с обоими заговорами и застряла в высушенной морской звезде, раскрошив ей луч. После этого хозяин амулета не раз хвастался, что осталось ему еще четыре жизни – по одной на каждый из лучей – и притворно сетовал, что попалась ему только пятиконечная, а бывают звезды и семи-, и восьми-, и даже более.

Правда, морских звезд на рынке не было, видать, эти твари не очень-то съедобны, зато всего другого было с излишком, и пока Коростель пробирался между рыбными лавками, на горсть меди он отправил в рот длинную и толстую ленточку соленой сельдяной икры, съел какую-то жареную полураскрытую ракушку, с трудом уступив увещеваниям торговца, что эта штука не только съедобная, но еще и отменного вкуса, и с приятным удивлением удостоверившись в этом сам, а вдобавок запасся кульком из лопухового листка с мелкой и потому грошовой рыбкой, засушенной до хруста, так что можно было щелкать ее, как семечки. Еще ему предлагали большую красную и шипастую клешню краба, но Ян брать ее не рискнул, не поверив, что это не кикиморья лапа, а всего-навсего рака, только большого и морского. Поправив таким образом свое мужское здоровье, о чем он особенно и не подозревал, Коростель, не упуская из виду маячившие впереди фигуры Марта и Эгле, завернул в мясные ряды, поплевывая на ходу шелухой сушеной рыбки.

Закупить на всю компанию мяса было для Коростеля делом нехитрым: сызмальства привычный к деревенскому быту, он умел определить свежесть говядины не только на цвет, но и на ощупь, смекнуть, велик ли мосол, прячущийся в свином окороке, высчитать возраст светломясой полянской овцы, выдаваемой торговцем за молочного жемайтского ягненка. Поэтому он решил зайти поглубже в мясные ряды, поскольку молодой друид и девушка шли медленно, часто останавливаясь и оживленно жестикулируя, и Коростель не опасался их потерять, надеясь на свой острый глаз и длинные ноги.

Яну нравилось бывать в чужих землях и городах, нравилось ощущение новизны и того, что тебя здесь никто не знает, никому нет до тебя дела, а тебя, напротив, интересует все, и ты идешь никем не узнанный и словно бы даже невидимый. Он был абсолютно уверен, что его никто не знает в этом приморском городе, тем более после того, как он прошляпил на базаре Эгле – единственную, кто его может знать в этих краях. Поэтому когда его окликнул низкий хрипловатый голос: «Эй, парень, ты не меня ли ищешь?» – Ян подумал, что это – обычная уловка навязчивого торговца, стремящегося любой ценой остановить покупателя, привлечь его к своему лотку, заинтриговать, охмурить и всучить ему свои сокровища. Коростель обернулся.

Перед ним за просторным прилавком, на котором были разложены наиболее привлекательные куски мяса, суетился невысокий молоденький парень с прямым пробором по тогдашней моде мелких служек и половых лакеев в полянских и русинских харчевнях. А за спиной продавца сидел полный лысоватый дядька с усами, в расстегнутой почти до пояса домашней светлой рубахе, и вытирал большим клетчатым платком потную грудь. Лицо его с мясистым носом-картошкой, густыми бровями, почти сросшимися на переносице, и умными, проницательными глазами было удивительно знакомо Яну. Несколько мгновений он смотрел на дядьку, мучительно пытаясь вспомнить, и когда чувство узнавания пришло, дядька за прилавком улыбнулся ему как-то очень добро, чуть ли не по-отечески, не переставая, однако, растирать себя платком.

– Дядя Юрис! Вот это да! – радостно воскликнул Ян, так что несколько покупателей и мясников у соседних лотков даже оглянулись на него.

– Признал? Признал, Янку, старого дядьку Юриса! – с нескрываемым удовольствием пробасил дядька и, с некоторым трудом протиснувшись между коробами с мясом и непотрошеными курами, вышел навстречу Яну, широко разведя руки.

Они крепко обнялись, причем дядька Юрис как-то странно при этом шмыгнул носом, словно бы давая волю сентиментальным чувствам, которым он на первый взгляд был не очень-то подвержен.

– И чего это тебя, парень, к морским берегам потянуло, а? – прогудел дядька Юрис. – Ты же вроде все в лесу холостяковал, в деревню-то редко выбирался, только когда нужда прижмет! Надоело, что ли, отшельничать?

– Да навроде этого, – смущенно улыбнулся Ян, даже не зная, что сказать старому соседу. Он уже настолько свыкся с расхожей фразой «иду по своим надобностям», которую друиды с одинаковым успехом использовали и для городских стражников, и для не слишком любопытных по нынешним временам сельских старост, и для редких шапочных знакомых из военного и торгового сословия, изредка встречавшихся им на пути, что язык чуть не повернулся выпалить ее единым духом и старому знакомому, торговцу из близлежащей к дому Коростеля деревни дяде Юрису Паукштису, который знал его еще с детства и сразу взял под свою соседскую опеку после вынужденного переселения маленького Яна из Аукмера вслед за исчезновением его родителей. Дядя Юрис учил маленького Яна вырезать игрушечные луки из ореховых веток, вместе с ним они когда-то смастерили игрушечную мельницу, у которой даже крутились крылья из натянутых на палочки разноцветных лоскутков из сундука супруги Юриса, тихой и ласковой тетки Гражины. Вернувшись после войны домой, Ян уже не застал в деревне их семейство: дядя Юрис уехал вместе со всем своим семейством – женой Гражиной, старшей дочерью Рутой и маленьким Бронисом, предварительно продав дом и скотину.

– Иду с друзьями по важному делу, – улыбнулся Коростель, с веселым удивлением отметив, что впервые назвал про себя своих спутников-друидов друзьями. – Дом закрыл, курей отдал для пригляда в деревню теткам Лие и Фране, а тут решили остановиться на денек, еды прикупить да отдохнуть чуток. А вы, дядя Юрис, тут по делам коммерции или как?

– И по коммерции, и вообще, – звучно захохотал Юрис. – Я ж тут живу, Янек!

– Да ну? – удивился Коростель. – И давно?

– Да почитай как война началась, – почесал затылок дядя Юрис. – Поначалу думали раньше зацепиться, да только как пошло-поехало: то земля плохая, то народ все сплошь бирюки какие-то, мрачный да непьющий, то глушь, то наоборот – слишком людно да шумно. Я-то что, мне все одно, где торговать, копейку считать да приумноживать, а вот бабы, это, я тебе скажу, фу-ты ну-ты! Так что прежде чем семьей обзаводиться, дружище, десять раз подумай, а потом передумай!

И дядька Юрис весело расхохотался, звучно шлепая себя большими ладонями по пояснице. Затем, однако, хитро скосил глаз и осведомился:

– Сам-то еще не женился?

– Да нет пока, – улыбнулся Ян.

– Что, али девки симпатичные на свете перевелись? – подмигнул Юрис.

– Не то чтобы да, – пожал плечами Ян, – просто не думал никогда об этом.

– Думать вредно – можно умным стать, – согласился торговец, и Коростель сразу вспомнил любимое присловье дядьки Юриса. – Однако ж мы тебя частенько вспоминаем, и Гражина, и Бронис, и Рута, конечно.

– Почему это «конечно»? – не удержался Ян.

– А ты небось забыл, как вы с ней за ягодами ходили, в «стражников-разбойников» играли, все заборы своими стрелками исчеркали? Или как венки друг другу вязали из одуванчиков? А как подрались с мельниковыми детьми, запамятовал?

– Почему же, помню, – улыбнулся Ян. Он действительно не забыл худенькую светловолосую девчонку в одуванчиковом венке, которая научила его отличать ядовитые грибы, пасти корову и различать птичьи голоса. А позднее – разводить кур и зашивать мелкими стежками неизбежные в жизни прорехи на рубахах и штанах. – А что, Рута с вами живет?

– За абы кого мы родную дочь не отдадим, – горделиво выпятил нижнюю губу дядька Юрис и нахлобучил на голову соломенную шляпу. – Ну и печет сегодня – спасу нет…

Торговец вновь почесал лысину и медленно опустился на толстый круглый пенек, услужливо подставленный его расторопным работником. Причем слуга сделал это как-то незаметно, между делом, продолжая отсчитывать сдачу за кусок вырезки пожилой горожанке в огромной широкополой шляпе с короткой темной вуалью, прикрывающей лицо от яркого солнца, льющего свои лучи на базарную площадь вперемежку с порывами сильного ветра с побережья.

– Ходила она учиться к монахиням, да те ее стали в монастырь сманивать, а в нашем роду попов отродясь не бывало, – вздохнул Паукштис, словно вспомнив какой-то свой старый давний спор с неведомым Коростелю собеседником. – Она и вернулась, стала в городскую канцелярию ходить, перенимать науку писцовую, каллиграфии там всякие. Читать-то ты ее в детстве научил, помнишь небось.

Ян кивнул.

– Ну так вот, а писцы – тоже народ ушлый, только не как монахи, а совсем, понимаешь, в другую сторону. Я раз зашел к ним, одному-другому долгополому нос расквасил, да, думаю, этим их не исправишь – не дают девке проходу, норовят обидеть да смутить сальностью какой. А Рута, хоть и в деревне воспитывалась и в лесу да на реке выросла, этакого не любит и руки распускать никому не позволяет. Так что забрал я ее из канцелярии, хотя, говорят, успехи делала.

– Что ж, теперь дома сидит? – посочувствовал Ян, который помнил Руту звонкоголосой девчонкой с вечно расцарапанными худыми коленками и угловатыми движениями, только-только начинавшей расцветать в молоденькую светловолосую девушку, мамину и папину дочку.

– Такая разве усидит, – пробурчал Юрис, однако Яну в голосе торговца послышалась нотка отцовской гордости. – Повадилась теперь ходить к одному лекарю, тот ее учит своим премудростям. Человек серьезный, женатый и уже в годах, так что я ее отпускаю, мешает там всякие порошки, сушит травы, говорит, нравится…

– Хорошее дело, – согласился Коростель, отчаянно вытягивая шею и высматривая Эгле и Марта – их нигде не было видно.

– Ищешь кого? – заметил Паукштис.

– Да вот двое приятелей вперед ушли, да, видно, куда-то свернули, не видать отсюда, – развел руками Коростель. – Пойду я, дядя Юрис, дела еще у меня тут.

– Улицу, что выходит от каруселей, видишь? – указал торговец на узкую улочку, вытекающую из базарной площади и ведущую куда-то вверх, в сторону яблоневых и сливовых садов, в которых утопала северная часть морского форпоста Юры.

– Вижу, – кивнул Ян.

– Если идти по ней все время прямо и никуда не сворачивать, дойдешь как раз до фактории морских охотников – так себя местные купцы с побережья кличут, что торгуют с иноземцами с кораблей. Там спросишь мой дом – старину Юриса в Юре местные все знают. Приходи вечером, коли не уйдете из города, Гражина будет рада тебя повидать. Да и Рута, между прочим, – со значением добавил Паукштис.

– Ладно, коли задержимся – зайду, – ответил Ян, смущенный последними словами земляка. – А уж коли не доведется – привет передайте, скажите, мол, кланяюсь.

– И думать забудь, – отрезал торговец. – Что ты думаешь, Гражина мне спустит, коли узнает, что земляка повидал и без гостей отпустил? Да я только сейчас приду, расскажу, что молодого Янека встретил – она тут же начнет на стол готовить. И Рута тоже, – вновь со значением добавил хитрый дядька. – Так что справляй свои дела, а вечером милости просим к нам, к Гражине на пироги. Коли товарищи есть – веди всех, из моего дома еще никто голодный не ушел.

Взяв напоследок с Яна твердое обещание вечерком забежать, дядька Паукштис пожал ему руку и вернулся к прилавку, осыпав слугу наставлениями и указаниями. Наставления, впрочем, были только для проформы – дела у торговца шли неплохо, судя по обилию покупателей и расторопности его помощника. Мешок за плечом Коростеля изрядно потяжелел – земляк отвалил ему лучшего товара, а в ответ на предложенные Яном деньги сделал страшные глаза и погрозил ему кулаком, пряча в усах довольную отеческую улыбку. Ян немного денег все же оставил, поблагодарил земляка, обещал зайти, главным образом дабы уважить щедрость земляка, никогда прежде на его памяти не отличавшегося особенной чувствительностью, и, пробираясь между тесно сдвинутыми лотками, заспешил к выходу в поисках пропавшей парочки.

– Ничего-то ты не понял, юный рыцарь, – назидательно молвила девушка в шоколадном с золотом платье светло-русому парню, сидящему напротив нее за деревянным столом, испещренным рожицами и автографами прежних путников, присевших отдохнуть на обочине улицы под сенью больших раскидистых рябин, кисти ягод которых уже начали пробовать цвет. Со стороны казалось, что влюбленная парочка погуляла на рынке, покрутилась на каруселях и, пресытившись остальными увеселениями, которые столь щедро предоставляют народу все ярмарки в приморских городах, решила отдохнуть, уединившись в стороне от праздной толпы и любопытных взглядов. Все было почти так, за исключением того, что любил из них только один, и в довершение ко всему они явно ссорились.

– Где уж мне, деревенщине неотесанному, понять важную госпожу из Высшего Круга, – с кривой усмешкой ответил парень. Он был симпатичен, может быть, даже красив особенной славенской красотой, которая заставляет женщин отличать русинов и новогорских от всех остальных парней в землях Балтии и пограничья. Темно-русые волосы, перехваченные узкой темной лентой с прихотливым разноцветным узором, чистое лицо, покрытое еле заметным юношеским пушком, чуть вздернутый нос (эта курносинка, как ни странно, придавала его лицу выражение честности и прямоты) и рост выше среднего – всего этого было достаточно, чтобы приковывать к себе внимание многих и многих дам, знающих толк в мужской натуре. Теперь, однако, парень явно был в проигрыше – девица посматривала на него свысока.

– Мой круг теперь с маленькой буквы, – поджала губы девушка. – И ты это знаешь так же хорошо, сударь мой Март, как и я.

При этих словах Эгле ловким движением вынула из корзинки что-то и показала молодому друиду. Это был миниатюрный не замкнутый до конца серебристый обруч с двумя круглыми золотыми пятнышками, однако в отличие от обычного золота, которое давно бы потускнело от воздуха, они сверкнули, как две звездочки, яркие даже на фоне солнечного неба.

– Ты все играешься, Эгле, – удрученно пробормотал молодой друид.

– Как всегда, – невесело улыбнулась девушка. – Прежде я играла в принцессу друидов, а ныне – в принцессу ужей. И знаешь – хотя и те, и другие одинаково скользки, змеи никогда не поедают себе подобных – им птичек хватает да другой всякой мелюзги.

– У друидов нет принцесс, Эгле, – покачал головой Збышек.

– Внучка первого человека в Круге все-таки должна занимать особенное положение, как ты думаешь, печальный рыцарь? – скосила глаз на друида Эгле.

– Это так, но… – начал было Март, но девушка гневно его перебила:

– Зато теперь все стали смелые и верные своим принципам. Теперь, когда можно говорить что угодно, когда бабушки… нет! Разве теперь проверишь! Я поняла, что мне противно быть вместе с вами, видеть ваши сочувственные улыбки, сидеть у памятного костра, где говорят одни хорошие и правильные слова и молчат только об одном: как вы допустили то, что случилось! Почему вы все живые, а бабушки с вами нет? А может, вы потому и живые, здоровенькие да румяненькие?

– Ты несправедлива, Эгле, – возразил Збышек. – Если бы был выбор – каждый занял бы ее место…

Некоторое время девушка негодующе смотрела на Марта, готовая, кажется, прожечь его гневным взглядом. Затем отрицательно помотала головой и вздохнула, неожиданно успокоившись или взяв себя в руки усилием воли.

– На самом деле, Збышек, выбор есть всегда. Надо только сделать один шаг в сторону, чтобы взглянуть на себя с того места, где ты только что был.

– Я бы с удовольствием пошел на погибель вместо нее, – тихо молвил друид, с преувеличенным вниманием разглядывая древние трещины от времени и игральных костей на видавшей виды серой столешнице. – И каждый готов был быть на ее месте.

– Неужели ты так наивен, Мартик? – Эгле сверкнула глазами и возмущенно хлопнула ресницами так, что, казалось, был даже слышен тихий звук, будто лопнула весенняя почка и из нее выбился на волю клейкий листочек. А может, это столкнулись на лету большие рыжие стрекозы-коромысла, без устали вьющиеся над их головами.

– В Круге уже давно верхушка думает о том, как бы забраться еще выше, мастера – как бы открыть собственное дело без соперников по ремеслу, а Смертные – как бы уйти, уползти подальше и поглубже в тайны бытия и посмертия, только чтобы не видеть суеты. Да-да, жизненной суеты, которая уже давно свила гнездо в скитах, да еще и не одно. Я знаю, – девушка теплее взглянула на молодого друида, – ты был в Служении, и если бы оказался рядом, предложил бы свою жизнь взамен ее, которая для вас была Верховной Друидессой и всякие там другие слова, а для меня она была прежде всего доброй и справедливой бабушкой, единственной из всей моей родни, кого я еще знала.

Эгле облизнула пересохшие губы.

– Я знаю, ты ищешь любви.

Друид даже привстал, издав короткое восклицание, но девушка остановила его решительным и царственным жестом, какие бывают только у королей и юных девиц, уверенных в своей неотразимости и силе.

– Не отрицай, лучше уж молчи. Я помню, о чем мы с тобой говорили тогда, на пароме через Упе. Что говорил ты и что отвечала я… Для меня ничего не изменилось с тех пор, и пойми, милый Збышек, дело не в том, что ты достоин или недостоин меня. Я думаю, ты достоин многого.

Март опустил голову.

– Все дело в том… в том, дорогой Збышек, что я… я не вижу тебя рядом со мной.

– Как это? – хрипло переспросил Март; по всему было видно, что язык плохо слушался его.

– Я не представляю тебя рядом со мной в моей будущей жизни. Кто-то стоит рядом, но силуэт темный, и лица не разобрать.

– Ты… – задохнулся Збышек, – ты… заглядывала в зеркало Валанда?

Эгле молча кивнула.

– Но ведь это же строго-настрого запрещено Кодексом!

– Мне показала его Верховная Друидесса, – гордо ответила девушка и встряхнула волосами.

– Но как? Когда?

– Когда мне исполнилось десять лет, – ответила Эгле. – Конечно, бабушка показала мне только поверхность, но…

– Ты знала? – покачал головой Март. – Но этого не может быть, это просто невозможно.

– Почему невозможно? – невинным голосом осведомилась Эгле. – Слухами земля полнится, а она одинакова что в мирской жизни, что в друидских скитах. Говорят: имеющий уши – всегда услышит, а я бы добавила: умеющий слышать – всегда узнает. Узнала и я.

– И кто же все-таки стоит рядом с тобой в жизни? – глухо спросил Март, похоже, уже взявший себя в руки.

– Я тебе говорю еще раз: я его не вижу. Это только силуэт, темная фигура, просто образ. Но не твой.

– Почему же?

Эгле улыбнулась в ответ.

– Тебя бы я сразу узнала, дорогой мой Збышек-мишко! Ты ведь такой… приметный, видный, одним словом, печальный рыцарь.

– Никакой я не рыцарь и к тому же не печальный, – буркнул Март.

– Конечно, не печальный, – согласилась Эгле. – Но что рыцарь – это точно. Я с тобой, Мартик, ничего не боюсь, поверишь? Даже своих мыслей…

Они помолчали. Ветерок ерошил у обоих волосы на голове. Эгле стала поправлять прическу с помощью маленького костяного гребня, извлеченного из корзинки, а Март долго барабанил по столу костяшками пальцев. Наконец, когда это занятие ему надоело, он посмотрел в небо, которое затянули удивительно низко плывущие кудрявые облака, встряхнул головой, словно отгоняя дурные мысли, и решительно хлопнул по доске ладонью.

– Что ж, иного от тебя и не ждал, Эгле.

Та в ответ пожала плечами: мол, что говорить-то еще, все уже сказано-доказано…

– А вот и не все, – угадал ее мысли Март. – Теперь поговорим о другом.

– И о чем же это?

Как всякая женщина, обеспокоенная потерей инициативы в разговоре, Эгле тут же малость занервничала, что, впрочем, сейчас заметил только проницательный Март – это его качество очень ценили в Круге его товарищи.

– Вопросов несколько. Зачем ты здесь, зачем мы тебе и что ты, как всегда, хочешь скрыть от меня?

– И это все?

– При ином раскладе вещей я бы еще спросил, откуда ты знакома с Яном. Но сейчас это меня мало интересует, так что отложим в сторону мои разбитые чувства и поговорим по уму. Кстати, я должен буду рассказать о твоем появлении Симеону.

Эгле при словах Марта о разбитых чувствах лукаво и недоверчиво улыбнулась, поиграла гребешком и подперла ладонью щеку.

– Что ж, рыцарь, тогда приготовься – разговор будет долгим. Кстати, Ян еще не потерял нас?

– Найдет дорогу домой, не маленький, – отрезал Збышек. – Давай к делу.

– Ну, к делу, так к делу, – согласилась Эгле. Девушку немного забавляла резкая перемена в настроении молодого друида. Женское чутье ей безошибочно подсказывало: для мужчины это – верный способ скрыть свое истинное настроение. Например, смятение чувств.

ГЛАВА 7 РУТА

Проплутав битый час по базару и так и не отыскав в ярмарочной суете Збышека и Эгле, Ян вернулся на постоялый двор, где ранним утром остановился отряд Травника. Збышек еще не вернулся, зато там он застал троицу, отправившуюся с утра за провиантом, – Книгочея, Снегиря и Молчуна, а также Травника, решившего наконец-то выспаться – последние несколько ночей он спал крайне мало. Остальные же решили прогуляться по городу – друиды полдня потратили в поисках провианта и в итоге договорились купить продукты оптом и по бросовым ценам у посредника купцов со свейского корабля, который с утра бросил якорь в одному ему известной бухте где-то на побережье. Подвезти товар купцы успевали только под вечер и рассчитывали на второй день ярмарки, поэтому предложение друидов посреднику понравилось, и они договорились встретиться ближе к вечеру в условленном месте. А до этого срока троица решила нанести визит нескольким знакомцам, проживающим в Юре под разными личинами и не особо афиширующим здесь свои подлинные имена и занятия. Книгочей к тому же собирался затащить всю троицу в местную Академию, дабы свести короткое знакомство с тамошней библиотекой, где, по слухам, попадались редкие образцы книг, изданных за пределами земель Балтии, полян и славенов. Патрик был родом с островов бриттов и айрлов, хорошо знал тамошние языки, а заодно и немало романских и галльских наречий, ведомы ему откуда-то были и диалекты народов снежного полуострова Скандии – суомов, норгов и, конечно же, заклятых врагов – свеев. К удивлению Травника, Снегирь и Молчун с готовностью вызвались сопровождать Патрика в походе по милым его сердцу книжным стеллажам, и трое друидов, наскоро перекусив, отправились прожигать жизнь, как любил говаривать Книгочей. Травник же с Яном, уговорившись разбудить друг друга кто первый проснется, улеглись и быстро заснули.

Ян спал крепко и без сновидений, как и все последние дни, и проснулся тихой предвечерней порой, когда солнце еще не клонится к закату, однако уже не печет, и на улицы приходит особенная тишина очередного уходящего теплого летнего дня с его суетой, шумом, неизбежными заботами и городскими делами. Коростель открыл глаза и некоторое время лежал недвижно, глядя в потолок и не думая ни о чем. У двери, укрывшись полосатым солдатским одеялом – неизбежным атрибутом неприхотливого быта постоялых дворов, – а вернее, закутавшись в него по самый нос, спал Травник. Сны его были беспокойны – он что-то несвязно бормотал во сне, изредка ворочался с боку на бок и тяжело дышал. Повалявшись немного и насладившись бездельем, Ян понял, что сон окончательно ушел, и, чтобы его остатки совсем улетучились, распахнул пошире окно. В комнате сразу стали слышны звуки двора: поскрипывания проезжающих по улицам телег, повозок и экипажей, тихое бормотание голубей, свист носящихся над каштанами и кленами невидимых в вышине стрижей, возгласы играющих где-то неподалеку детей. Времени было часов пять пополудни, впереди был вечер и вся ночь. Травник по каким-то своим приметам определил, где в Юре были зорзы, сколько времени они задержались и в каком направлении вышли из города. Поразмыслив и наскоро посоветовавшись с Книгочеем и Снегирем, Симеон решил дать отряду день отдыха в городе – вымыться, отоспаться и пополнить запасы провианта. Поэтому теперь он крепко, хотя и беспокойно спал, а у Яна неожиданно выпал свободный вечер, чего не бывало за последние дни их неустанной погони по лесу. Ян встал, приложился к кувшину у кровати Снегиря – там еще оставалась добрая половина тепловатого, но зато крепкого кваса, настоянного на жженых корочках и изюме, любимого напитка добродушного друида, – в несколько глотков выпил, перевел дух, вытер губы и, присев у окна на колченогом стуле, задумался.

В воздухе явственно опускалась прохлада, и вместе с ней сильнее стали пахнуть листья деревьев и кусты жасмина, которыми был обсажен маленький флигель, где остановились друиды. В детстве маленький Ян очень любил это время, когда спадал летний зной и второй раз за день после прохлады раннего утра начинали благоухать яблоневые, сливовые и грушевые сады. Совсем карапузом он собирал воинство окрестных мальчишек, живших в крепости, и они отправлялись ближе к низеньким стенам и покосившимся бастионам играть в разбойников и сыщиков. Правда, эти городские воспоминания были очень короткими и отрывочными, но мальчишка хорошо запомнил правила игры и самое главное – неуемный азарт погони и схватки, пусть и на игрушечных мечах или наспех подобранных палках. А в деревне по соседству с хутором на отшибе, уютно называвшемся заимкой, куда его отдали на воспитание тихой и неразговорчивой женщине, никогда не снимавшей с головы серого шерстяного платка, почти не было ребят его возраста – все были постарше, поэтому мальчик Ян как-то незаметно подружился с девочкой Рутой, причем обстоятельства их знакомства были сами по себе забавны. Ян, любивший большие и сладкие литвинские яблоки, однажды залез в сад, где ему приглянулись сочные полосатые ранетки, однако был выловлен хозяином и должен был подвергнуться непременной в таких случаях воспитательной экзекуции хворостиной по филейным местам. Однако после короткого допроса, выяснив, кто такой Ян и с кем он живет, хозяин почему-то заметно смягчился, сменил гнев на милость и простил маленького воришку, велев своей маленькой дочке отсыпать ему полные карманы падалицы. Девочку звали Рута, и, как выяснилось за собиранием яблок, она всю жизнь мечтала о большой желтой бабочке с «косами» на крыльях. Ян, который был всегда не прочь поверховодить над младшими, сообразил, что речь идет о махаоне, но в лесу он не летает и выследить его можно только у реки. Рута напросилась идти с ним наутро на рыбалку и заодно «половить махавона», и отец, как ни странно, отпустил ее с Яном. Наутро Ян зашел за ней в деревню, а хозяйственная, хоть и немного ворчливая жена дядьки Юриса тетка Гражина напоила их горячим молоком с лепешками. Бабочку в то утро дети так и не поймали, однако с этого дня началась их дружба, и хотя в деревнях сирот не очень-то любили, родители Руты тепло отнеслись к мальчику, и Ян стал часто бывать в их большом, уютном и крепко сколоченном, как и вся их семья, доме.

Воспоминания нахлынули на Яна, и он не сразу признался себе, что было бы неплохо навестить и сердобольную тетку Гражину, и маленького Брониса, и, конечно же, Руту. Интересно, какая она теперь? Наверное, уже совсем барышня, со своими новыми, взрослыми женскими интересами, которая уже и подзабыла товарища своих былых детских игр. Ну и что, собственно? Они под конец их знакомства особенно не ссорились, вот только перед самим отъездом Паукштисов между ними словно кошка пробежала. Рута тогда стала нервной, раздражительной, ни с того ни с сего приревновала его к мельниковой дочке, хотя сама была еще, честно говоря, пацанкой, и Ян никогда не думал о Руте, что через год-другой она уже вырастет и тогда уже не спустит ему его подзатыльников за девчоночьи «предательства» и забавные розыгрыши, до которых Рута была большая охотница, особенно в присутствии других деревенских девчонок. Так они толком и не попрощались, семья Паукштисов уехала куда-то далеко, а через полгода и Яна сманили вербовщики, убедив, что лучше воевать за хороший харч и жалованье, чем потом насильно заберут рекрутом в ополчение. Харч был как у всех, не лучше, не хуже, а жалованье и вовсе оказалось мыльным пузырем. По возвращении Коростель в деревне повстречал мельникову дочь, ту самую, из-за которой у них с Рутой и вышла размолвка. Изрядно пополневшая, вышедшая два года назад замуж за старостиного сына, она поведала Коростелю, что когда он только отправился с отрядом копейщиков, с оказией приходило адресованное ему письмо от Руты, но Коростеля не было, и конверт куда-то затерялся. Больше писем не было, и вот спустя три года Ян неожиданно очутился в городе, где живет Рута, да еще и приглашен сегодня вечером в гости. Решив, что он себе никогда не простит, если упустит возможность повидать подружку детских лет и остальных Паукштисов, Коростель встал, заправил постель, наскоро умылся, расчесал волосы, ставшие мягкими и послушными после утренней бани, и прихватил Молчунову дудочку – ему нравилось ощущение мягкого футляра на боку, как будто кинжал, как у благородных. Травник по-прежнему крепко спал, но уже поспокойнее, без стонов и бормотания, тихо посапывая в подушку. Коростель осторожно притворил скрипучую дверь и вышел на крыльцо, чтобы сориентироваться, где там эта дорога, ведущая к дому дядьки Юриса. Через минуту он уже бодро шагал по булыжной мостовой в сторону базарной площади, думая, как-то его встретит Рута и с чем сегодня пироги у тетки Гражины. Марта Ян решил расспросить обо всем вечером – должен же он сегодня когда-нибудь вернуться, – а об Эгле он пока не знал, что и думать.

– Ну, проходи, проходи, – по-матерински обняв Яна, повела его в комнату тетка Гражина после того, как первые охи и объятия закончились и Коростель переступил порог дома Юриса. Хозяйка дома мало изменилась – такая же высокая и худощавая, с удлиненным носом и такими же длинными тонкими пальцами, только прежде – красными от холодной воды и вечной работы, а теперь – ухоженными, с аккуратными ногтями, кольцами и перстнями. Правда, нынешний образ жизни жены зажиточного торговца не изменил ни натуры тетки Гражины, ни ее непоседливого характера, не позволяющего ей сидеть в доме без дела. Стол был уже накрыт – хитрый Юрис, приглашая Коростеля на базаре, был уверен в своей хозяйке, всегда заботливой и хлебосольной. Коростель даже чертыхнулся про себя – ведь он не сразу решил идти к Паукштисам, а его тут, оказывается, ждали. Маленький Бронис, каким его запомнил Ян, вырос и превратился в смешливого и улыбчивого подростка с озорным нравом. Он беспрестанно возился с собакой – большим кудлатым псом неопределенной породы, гладил его, обнимал и норовил подсунуть кусочек мяса или пирога со своей тарелки. Разговоры за столом были об одном – как поживал Ян все это время, как выросли дети и как бежит время. Наконец хлопнула входная дверь, и собака побежала встречать хозяйскую дочь.

– А вот и Рута воротилась, – подмигнул Яну Паукштис. – Бьюсь об заклад, Янку, ты ее теперь и не узнаешь.

Размягченная от воспоминаний и выпитого красного вина хозяйка улыбнулась и тут же украдкой бросила внимательный взгляд на Яна, с улыбкой ожидающего, когда в комнату войдет его былая подружка.

Дверь отворилась, и в комнату вошла… Нет, это была совсем не Рута! Ян даже приоткрыл рот от удивления. К столу подошла смущенно улыбающаяся девушка в длинном сером сарафане, сероглазая, с ямочками на щеках и длинной и толстой светло-русой косой, конец которой с маленьким синим бантиком она медленно сгибала и мяла в руках. Именно эта ее еще детская привычка и напоминала о той, прежней Руте, над которой Ян верховодил и при случае мог отвесить подзатыльник или дать щелчка. Девушка была очень красива, причем совсем не той броской внешней красотой холодных светских красавиц, которых Ян видывал в военное время проезжающими в богатых экипажах с лакеями и охраной. В ней словно жило тихое и неяркое зимнее солнышко, пробивающееся сквозь лесные ветки ясным февральским днем, радующее душу и напоминающее сердцу – скоро весна…

– Ну, поздоровайся с Яном, – захохотал крайне довольный произведенным на гостя эффектом Юрис и тут же крякнул, получив сзади жесткий и весьма ощутимый толчок жениной руки.

– Здравствуйте… Янек, – тихо сказала Рута, и Яну показалось, что от этого мягкого и нежного голоса что-то в его душе перевернулось вверх тормашками и теперь так и останется навсегда.

– Здравствуй, Рута. – Как всегда в минуты волнения предательский голос подвел Коростеля, и слова вышли какими-то хриплыми, точно у него в горле першило.

– Да у тебя, дружок, в горле, кажись, пересохло, – смекнул хозяин и подмигнул жене. – Нацеди-ка нам, дражайшая Гражина, нашего яблочного, того, помнишь?

Жена Юриса улыбнулась и указала Руте, присевшей за стол напротив Коростеля, на широкий коричневый кувшин, стоявший в стороне от всех угощений.

– В доме хозяйка молодая растет, Юрис, она и поухаживает за гостем.

Торговец понимающе хохотнул и сгреб воедино все рюмки.

– Сейчас нас Рута угостит моим любимым, яблочным, может, это винцо тебе что-нибудь и напомнит, Янку, а?

Рута осторожно наполнила рюмки и поставила их перед родителями и Коростелем. Себе она налила половинку, а Бронису, поспешно и с готовностью подставившему свой стакан, улыбнувшись, погрозила пальцем.

– Давай, сынок, за встречу, – с чувством проговорил Юрис и опрокинул рюмку, сразу показавшуюся удивительно миниатюрной и хрупкой рядом с его широким и каким-то поразительно прямоугольным ртом, обрамленным кустистыми усами. Все выпили, и тут-то Коростель неожиданно понял, о каких яблоках только что говорил хозяин. У Паукштисов росли удивительные яблони, плоды которых пахли осенней прелью листопада – не густо и сильно, а легко и сладко. За этими ранетками, собственно говоря, и лазал к ним в сад юный Ян, хотя тогда его привлекал не столько необычный букет, сколько густая сладость яблок и их кажущаяся доступность за невысоким заборчиком. Видимо, старина Паукштис сохранил приязнь к этому сорту и разыскал его на Побережье, потому что никакие привозные саженцы не успели бы прижиться на этой земле песков, нанесенных когда-то неустанным морем.

– С этими яблонями вообще отдельная история, – словно услышал мысли Коростеля Паукштис. – Ты, наверное, думаешь, старина Юрис увез с собой все хозяйство, вплоть даже до деревьев или, скажем, саженцев?

Ян только развел руками, а Рута мило улыбнулась и подложила ему на тарелку закуску. Коростель одними губами поблагодарил ее, и девушка вновь улыбнулась ему в ответ.

– Нет, может быть, из-за этих яблок и осел я в Юре, – почесал затылок дядька Юрис. – Как уехали мы с-под Аукмера, так и помотало по белу светушку, раза три пытались зацепиться – все никак не сподобилось. А тут дом с садом был, зашли мы в него и видим – яблоньки наши, ранетки полосатые, стоят себе, покачиваются на ветру. И знаешь, Ян, закрыл я глаза, стою, вслушиваюсь, и веришь ли – будто дома себя ощутил, под яблоньками этими. Открываю глаза, а их щиплет, проклятых, ровно соринка какая попала, а девоньки мои, Гражина с Рутой, и говорят: остаемся, мол, папаша, тут, хватит уже мотаться по свету, судьбу-кручину испытывать. Так и остались, прижились тут, а все ж вспоминаем порой нашу деревеньку, как да что.

После чего наступило молчание: тетка Гражина стала разливать чай, а Юрис с преувеличенным вниманием стал копаться ложкой у себя в тарелке, в которой, честно говоря, уже были одни мослы да огрызки, совсем негодные в пищу. Рута сидела, опустив глаза, и Ян каким-то шестым чувством ощущал, что она смущена его присутствием.

– Что ж уехали-то? – больше из вежливости спросил он, чтобы хоть как-то нарушить затянувшуюся паузу.

– Тому причин немало, – сокрушенно вздохнул Юрис, и хозяйка, приготовившая чай, села и тоже очень похоже на мужа вздохнула. – Нужно было из нищеты выбираться, и дети начали подрастать… – как-то неопределенно глядя перед собой, молвил хозяин, и Ян в душе ругнул себя за то, что затронул тему, видимо, неприятную Юрису и его жене.

– Ну, вот что, – заявила тетка Гражина. – Бери-ка ты, Рута, чайник и отправляйтесь с молодым человеком в сад. Вот вечер какой чудесный, посидите, поболтайте о своем, молодом. Ты, Янек, надеюсь, нашу Руту еще не позабыл?

– Да вроде бы нет, – неуверенно протянул Коростель и поймал на себе внимательный взгляд Руты. Она послушно собрала на плоскую дощечку розетки с сахаром и вареньем, поставила две крохотные чашки («для разговору»), молочник и нерешительно замерла у двери на садовую веранду. Ян поднялся со стула, виновато улыбнулся: мол, ничего не поделаешь, желание хозяев – закон, и вышел, обойдя посторонившуюся Руту. Она последовала за ним, а Юрис и Гражина еще долго смотрели им вслед – за долгую совместную жизнь они выучились понимать друг друга, не говоря ни слова.

– Ну, как ты живешь, Рута? – спросил Ян в перерыве между второй и третьей чашкой чая (ровно столько понадобилось молодым людям, чтобы преодолеть смущение).

– Живу хорошо, – улыбнулась девушка, подкладывая Яну сливового варенья в маленькую стеклянную розетку. – Ты ведь любишь, чтобы ягоды в варенье были потверже?

– Верно, – удивился Коростель. – Неужели ты это еще помнишь?

– Конечно, – кивнула девушка, – ведь с тех пор прошло не так уж много времени.

– Но ты так изменилась…

– Что ты, Янек, девушки вырастают очень быстро, иногда – за несколько месяцев или даже недель, – пояснила Рута.

– Прямо как эльфы в сказках, – заметил Ян.

– Помнишь Аудру, мельникову дочку? Вот она тогда выросла очень быстро, и в рост, и вширь, все на нее обращали внимание…

– Ах вот в чем дело! – сообразил Ян. – Неужели ты все еще дуешься на меня? И самое главное – за что? Что мы однажды сходили с ней за ягодами? Но ты ведь тогда болела, и мать тебя не отпустила со мной…

– Это не значит, что тебе нужно было идти с Аудрой, – лукаво молвила Рута. – Я, между прочим, тогда очень сильно на тебя разозлилась, ведь ты даже не заглянул ко мне вечером.

– Ничего себе, – удивился Ян. – Может, скажешь, что и ягоды ты не ела?

– Какие еще ягоды? – теперь в свою очередь удивилась Рута.

– Обыкновенные, из леса, – не без ехидства заметил Ян. – Я же тогда зашел к вам, но мать к тебе не пускала, сказала, что спишь, и тогда я отдал твоему братцу целую миску земляники.

– Бронису? – Зеленые глаза Руты округлились, и она рассмеялась. – И ты доверил этому поросенку целую кучу земляники?

– А что? – начиная понимать, в чем дело, спросил Коростель.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, после чего дружно расхохотались.

– Так вот почему ты дулась, – смеялся Ян, втайне от себя любуясь девушкой. Ее радость была такой искренней и неподдельной, что у Яна даже что-то защемило в сердце, чего прежде, надо сказать, с ним никогда не случалось.

– Уж конечно, не из-за Аудры, – ответила Рута, ласково глядя на Яна. – Вернее, не только из-за нее. Я разозлилась, что ты ушел с другой девчонкой и даже не заглянул потом узнать, как мое здоровье. А вдруг бы я умерла?

При этих словах Коростель с удивлением увидел, как за внешне спокойным и каким-то по-домашнему теплым и уютным обликом Руты вдруг проглянула озорная и шумная девчонка, будто приоткрылась маленькая калитка в их безмятежное деревенское детство.

– А ты, оказывается, пришел, – промолвила Рута, похоже, очень довольная тем, что прояснилось мелкое недоразумение, которое произошло так давно и о котором, если честно, Ян давно и думать забыл.

– Брось ты, Рута, – махнул рукой Коростель и занялся вареньем. – Стоит ли после стольких лет думать о таких мелочах!

– Для меня это не мелочи, Янек, – улыбнулась девушка. – Я ведь тебе и письмо посылала, ведь мы тогда даже проститься не смогли. Как только родители устроились в Юре, так я сразу отсюда и написала и отправила с надежным человеком, который ехал в ваши края. А до этого не хотела посылать, боялась, что письмо затеряется в дороге. А к тебе точно оно не попало?

– Нет, а что ты там написала? – улыбнулся Ян.

– А не надо было уезжать, тогда бы и прочитал, – показала ему язык девушка и, спохватившись, быстро прикрыла рот рукой и тихо прыснула, подавляя смех.

– Ты совсем не изменилась, – мягко заметил Ян.

– Вот как? – воскликнула девушка. – А что же ты тогда прямо-таки остолбенел, как только меня увидел? А покраснел как рак? Даже мать с отцом это заметили.

– Вовсе нет, – смущенно пробормотал Коростель. – С чего это ты взяла?

И дальше их разговор уже мало чем отличался от всех остальных разговоров, которые бывают между молодыми и симпатичными людьми, знавшими друг друга в детстве и вдруг обнаружившими, что оба они уже выросли. Но если прежде один из них всегда верховодил в силу того, что он был старше и сильнее, а она была маленькой и глупенькой девочкой, то сейчас обстоятельства резко изменились. Рута уже выросла, выросла в красивую и спокойную в своей красоте девушку, у которой непоседливый и капризный ветер в голове бесшабашной девчонки-подростка сменила задумчивость и рассудительность двадцати мечтательных лет. «Солнце сменило луну», – почему-то подумалось Коростелю, когда он беседовал с Рутой за столиком с остывшим чаем под ветвями, на которых уже появились маленькие зеленые плоды, «тыблоки», как называли эту кислую зелень первых летних яблок мальчишки в их не таком уж и далеком привольном лесном детстве. Ян рассказывал о том, как ночевал в лесу, идя после войны домой, и над ним светила луна, и под ее магическим светом рыба выпрыгивала из воды в озерах, и странными голосами тихо перекликались ночные птицы, и светилась кора напоенных весенними соками черных деревьев. И теперь этот свет, что удивительно, словно проблескивал изредка волшебными искорками в глазах девушки, с которой он когда-то был знаком, а теперь она была такая неизвестная, непривычная, неожиданная в своих словах, жестах, даже молчании. Он рассказывал о своей жизни, о войне и своем немудреном быте, о том многом, что было передумано долгими зимними ночами под снегом и дождем на военном бивуаке и летними утрами, сидя с удочкой на берегу тихой реки, которую все живущие по ее берегам зовут Святой. А Рута в ответ рассказывала Коростелю о том, как они полгода скитались по городам и весям, как вывихнул ногу Бронис, а она простудилась в пути и две недели лежала в забытьи на попечении бабки-знахарки, случайно встретившейся им на лесной дороге. И оба вспоминали свои походы в лес за грибами и ягодой, как ловили бабочек и выпрашивали у швей старые, затупившиеся и проржавевшие иглы для того, чтобы нанизывать на них легкокрылых летуний и больших черных жуков – Рута умела делать красивые «живые» картинки из пойманных насекомых, «сажая» их на засушенные веточки трав и полевые цветы, которые они собирали с Яном во время весенних и летних странствий по лесам и лугам. Им было что вспомнить, и оказалось, что память крепко хранит мельчайшие подробности их детства, и каждый придает немало значения прежним словам, спорам, размолвкам и примирениям. Уже и Гражина несколько раз выглядывала из дома в сад посмотреть, что там поделывает молодежь, и Юрис выходил на веранду подымить трубочкой и заодно послушать детей, как он их про себя называл, а они все говорили, перебивая друг друга, и смеялись над своими воспоминаниями, и задумывались над словами друг друга, и пытливо стремились вызнать, что же делали все это время он и она друг без друга.

– Как ты думаешь, случайно вы встретились с папкой, или это провидение привело тебя сюда? – говорила она и тут же торопилась сравнить его ответы с тем, что в эту минуту думала сама.

– В случайности я не верю, – отвечал Ян, – но провидение не водит людей по базарам и ярмаркам, это я знаю точно.

– Почему же? – улыбалась она.

– Потому что моя нынешняя дорога для меня настолько необычна и неожиданна, что скажи я себе, где я буду в это время год или два назад, я бы ни за что не поверил, – отвечал он, и они тут же, словно по обоюдному молчаливому согласию, переводили тему и говорили обо всем, что только в голову могло прийти.

В самом начале беседы Ян обмолвился, что идет с товарищами по делам, чуть не сказав по привычке «по своим надобностям». Ему показалось, что Рута почувствовала, как многого он не договаривает, но она не настаивала, лишь иногда на минутку замолкала, задумчиво глядя на него, и тогда он начинал разливаться соловьем, мучительно желая рассказать ей все, и чтобы она сказала, что на самом деле ничего страшного, и он не сошел с ума, и такое бывает… Коростель с удивлением отметил, что прежде любопытная и надоедливая почемучка теперь не задавала лишние вопросы касательно его нынешних дел, но малюсенькими, еле ощутимыми паузами, прежде чем продолжить разговор, дает ему, Коростелю, понять, что она прекрасно чувствует: ты не хочешь об этом говорить, ну и давай не будем, если тебе это неловко или неприятно.

Наконец родители позвали их в дом: тетка Гражина испекла любимые у литвинов блины из картофеля – толстые и длинные, как огурцы, с поджаристой корочкой, как большие продолговатые пирожки. Ян помог Руте собрать со стола чашки и блюдца и хотел было уже под благовидной причиной отпроситься в конец сада – чаю он выдул немало, во многом благодаря вкуснейшему варенью из желтых слив и мелких яблочек, сваренных прямо с косточками и хвостиками. Но Рута улыбнулась, жестом остановила его и вдруг подошла к нему близко-близко, так что Ян даже ощутил теплый и сладкий, как будто бы тоже яблочный, запах ее светлых волос.

– Янек, – тихо сказала девушка и как-то робко, неуверенно улыбнулась, заглядывая снизу ему в глаза.

Коростель вдруг ощутил, как сердце у него забилось сильно-сильно и словно бы подкатило к горлу, так что опять перехватило дыхание.

– Обещай мне, пожалуйста, что ты теперь никогда больше не исчезнешь так… так надолго, – быстро пролепетала Рута.

– Конечно… обещаю… Рута, – пробормотал Ян, и в ту же минуту, когда он мучительно соображал, что бы еще прибавить для пущей убедительности, чтобы ее успокоить, девушка неожиданно приподнялась на цыпочки и, быстро положив ему руки на плечи, поцеловала его, да не в щеку, а в губы. Коростель одновременно от неожиданности открыл рот и был награжден крепким и сладчайшим поцелуем молодой и здоровой девушки, на мгновение прильнувшей к нему всем телом. Губы ее, как потом вспоминал Ян, были теплые и мягкие, и запах дыхания девушки неожиданно для теплого летнего дня напомнил Коростелю сладкий аромат крепкого русинского красного борща в морозный зимний день. Ян замер, пораженно глядя на Руту, а девушка уже упорхнула в дверь с блюдцами и чашками, откуда сразу же раздался жестяной грохот и заливистый смех – дочка Юриса с разбегу налетела на пустое ведро из-под воды, которая отстаивалась тут для полива ягоды.

– А где Янку? – послышалось из раскрытой двери добродушное гудение дядьки Юриса.

– Я здесь, – преувеличенно бодрым голосом откликнулся Коростель и, захватив остатки посуды с садового столика, пошел в дом. В саду оживились притихшие было от близости людей пичуги, прошелестел вечерний ветерок, и только в боковом окне дома неподвижно застыла тетка Гражина. Она все видела и теперь молча смотрела на садовый столик, задумчиво теребя краешек расшитого цветами черного платка, наброшенного на острые, худые плечи.

ГЛАВА 8 СИЛА ДРЕВЕС

Хлебосолы Паукштисы были отменные, и Яну даже пришлось тайком ослабить ремень на штанах – уж больно сытные были картофельные блины. Уже порядком отвыкший от домашней пищи, Коростель быстро наелся и отяжелел. Когда пришла пора прощаться, Руте срочно понадобилось забежать к знакомым, и Ян вызвался проводить девушку, а Юрис и Гражина взяли с Коростеля обещание непременно зайти к ним утром, прежде чем он с товарищами покинет морской форпост. Хозяин многозначительно намекнул, что его жена позаботится о том, чтобы их вещевые мешки не были пусты, и от себя пообещал доброго яблочного вина, которое он упорно называл сидром. Коростель сердечно поблагодарил гостеприимных земляков, и они с Рутой отправились в город.

Девушка не подавала виду о том, что произошло в саду, но упорно выспрашивала Яна о том, куда он идет, с кем и зачем. Не ожидавший такого напора и живейшего интереса с ее стороны Ян поначалу отнекивался и отшучивался, однако затем искренняя симпатия к девушке и в немалой степени выпитое вино развязали ему язык, и он в общих чертах рассказал Руте о том, куда он идет с друидами, благоразумно опуская, впрочем, наиболее невероятные подробности их путешествия. Рута слушала внимательно, не перебивая, а в тех местах, где Коростель особенно путался, стараясь оградить девушку от магической неразберихи и примеров удивительного волшебства, которое открыли в его нынешней жизни друиды, качала головой и принималась выспрашивать его, дергая за ниточки его повествования с других сторон. Коростелю почему-то даже начало казаться, что Рута поверила бы всему, что с ним произошло за эту весну и лето, но он боялся породить в ее душе страх и смятение от того, что такой привычный ей мир в уютном доме с заботливыми родителями в ярком и шумном приморском городе окажется всего лишь внешней оболочкой, тоненькой, хотя и яркой кожицей, под которой скрывается странный и на вид не очень-то и съедобный плод, который откуда ни возьмись вдруг вылез из земли на огороде, заслонив собой привычную зелень лета. С другой стороны, Коростель вдруг почувствовал, что тот кусок жизни между их детскими играми и его нынешним странным бытием словно испарился и будто бы совсем не было того времени, когда Ян мерз в походах и месил промокшими ногами дорожную грязь лихой военной годины, а семья Паукштисов скиталась в поисках своей новой родины. Они шли по темным прохладным улицам, говоря и споря, советуясь и перебивая друг друга, обрывая на ходу листья тополей и любуясь каштанами и кленами, которыми зарос приморский город. Уже несколько раз они доходили до конца квартала торговцев, где стоял дом Паукштисов, и возвращались, провожая друг друга и пока еще только где-то в глубине души не желая расставания и одновременно не желая признаться в этом друг другу. И когда пришло время уходить, Ян все еще стоял у дверей дома, отныне открытого для него, а в дверях словно застыл, не желая таять, образ Руты, прощально машущей ему рукой. В доме было темно, очевидно, девушка не желала беспокоить родителей, зажигая свет, – свечи в доме Паукштисов были хорошего воска, массивные, основательные, как и сам хозяин, и давали яркое освещение. Но у Яна сейчас было как никогда удивительно светло на душе и от нахлынувших воспоминаний, и от новой яви, и от вкуса робкого поцелуя на губах. В кармане его лежал вышитый зеленый платочек, подаренный Рутой, и пальцы его поминутно касались мягкой ткани и рубчатой вышивки по краям этого маленького скромного подарка, ставшего вдруг для Яна таким дорогим. «Удивительное дело, – думал он, идя вдоль купеческих домов под ветвями раскидистых яблонь и высоких слив. – Ведь еще вчера она была для меня просто детским воспоминанием, девчонкой с ободранными коленками и серыми глазищами, круглыми, как у рассерженной кошки, которые всегда так возмущенно смотрели на меня, когда мы ссорились или мне хотелось ее позлить. Но теперь… теперь это что-то другое, новое. Она удивительно повзрослела, стала чужой, незнакомой мне; в ней словно какая-то тайна, и я ума не приложу, что мне теперь со всем этим делать». У него было какое-то странное чувство, что они сейчас встретились не для того, чтобы завтра расстаться, и даже удивительные обстоятельства и мрачные превратности его пути с друидами сами собой отошли на второй план, и неизвестно, что теперь важнее – сражаться с Птицеловом и его приспешниками и искать пропавших отца с матерью или забыть обо всех чудесах и смутных прозрениях и остаться в этом городе, под этими яблонями и грушами, чтобы не расставаться с удивительными серыми глазами, такими внимательными и понимающими. Наняться в услужение к торговцам, тихонько сколачивать деньгу, обзавестись новым домом, хозяйством, может быть, даже жениться…

«О чем это я? – вдруг подумал Ян и даже остановился от неожиданности. Улица привела его на рыночную площадь, от которой до постоялого двора, где остановился отряд Травника, было уже рукой подать. – Вроде и весна уже отгорела, не так будоражит кровь, а ты, похоже, брат, не можешь забыть эту девчонку? Но ты ведь даже не думал о ней вчера, не думал и не вспоминал! Что же изменилось сегодня, за один день, даже не день – один вечер? Ты что, может быть, влюбился? А может, если честнее, – ты просто устал, вымотался от того страха и смятения, в котором ты пребываешь уже давно, идя с друидами, самыми близкими сейчас для тебя людьми на свете? И тебя потянуло к домашнему теплу, свету свечей за окном, блинчикам да чаю с вареньем? Остынь, приятель, проспись, и завтра ты все будешь воспринимать совсем по-другому, спокойнее, взвешеннее, без этого оглушительного сердцебиения, которое уже целый час не можешь умерить в своей груди…» Ян огляделся в сгустившейся темноте и решительно направился к стоящему поблизости фонтанчику с питьевой водой. Он склонился над тоненькой струйкой воды, которая едва теплилась, неслышно выбиваясь чахлым ручейком в широкую и круглую каменную чашу, и стал пить, пока у него не заломило зубы от холода, потому что вода, несмотря на теплый летний вечер, была холодной и даже студеной, как в горном роднике. Потом, решившись, он сложил лодочкой ладони, набрал воды побольше и плеснул себе на лицо, шею, грудь. Он ожидал, что холодная влага отрезвит и охладит его, но и она не принесла ожидаемого облегчения. Ян еще не знал, что нет иных средств от сердечного томления, чем работа и дорога, долгие и изнурительные, вбирающие в себя все твое существо. Однако вода освежила его, и, смыв пот и придорожную пыль, которой в выходные дни на улицах и бульварах даже такого ухоженного города, как Юра, скапливалось немало, Ян поспешил на постоялый двор, где, он был уверен, его уже заждались спутники.

Встретивший его в дверях Травник как-то рассеянно указал ему в глубь комнаты, проходи, мол, а сам еще некоторое время стоял в раскрытых дверях, вглядываясь в ночную темноту, окутавшую рыночную площадь. Он был в комнате один, и это удивило Яна.

– А где все остальные? – спросил он, с улыбкой потянувшись к кувшину с квасом, стоявшему на столе. Однако улыбка сразу стерлась с лица Коростеля, когда он увидел озабоченное лицо друида. – Что-нибудь случилось? Куда все подевались?

Травник некоторое время молчал, перекладывая в один из своих заветных мешочков какие-то серые и коричневые семена, горкой лежащие перед ним.

– Пока нет. А ты где был, Ян?

Ян замялся. Только теперь он понял, что основательно припозднился, хотя, с другой стороны, свое дело он выполнил: продукты были куплены, а поутру еще ожидались и гостинцы от Паукштисов.

– Я встретил в городе земляка, он тут торгует мясом. Пригласил в гости. Ты разве не слышал, когда я уходил?

– Видно, крепко спал, – кивнул Травник. – А ведь кто-то обещал разбудить, когда проснется?

– Пожалел, – улыбнулся Ян. – Уж больно ты сладко храпел, и потом уговорились же сегодня отдыхать в городе!

– Верно, – согласился друид. – И как в гостях – понравилось?

– Здорово, – с жаром начал Коростель и вдруг осекся, чувствуя, что его щеки и шею начинает заливать предательская краска смущения. – А где все-таки остальные, Симеон?

– Прежде ответь мне, откуда ты знаком с правнучкой Верховной Друидессы Круга всей Балтии и Полянии? – пристально глядя Коростелю в глаза, спросил Травник.

– Какой такой Друидессы? – опешил Коростель.

– Той, что была найдена мертвой несколько лет назад в полянской деревне, в которую она неизвестно зачем заехала одна, – пояснил друид, машинально раскладывая семена по цвету и величине.

– Я не понимаю, о ком ты говоришь, – быстро-быстро замотал головой Ян, как он всегда делал, когда попадал в какие-нибудь недоразумения.

– Я говорю о ее правнучке, девушке по имени Эгле, которая всегда носит с собой большого черного ужа с серебряным ошейником, – с нажимом добавил Травник, но тут же его голос смягчился. – Вы ведь знакомы, верно?

– Верно, – удивленно протянул Ян. – Только я не знал, что она – правнучка самой… этой друидессы. Мы случайно встретились в лесу, на меня ни с того ни с сего напал уж, а тут она из кустов. Вот так и разговорились… А что, вы ее все знаете?

– Будет лучше, если ты будешь мне все же рассказывать о своих встречах с необычными людьми в необычных обстоятельствах, даже если это и симпатичные девушки, – усмехнулся Симеон. – Разумеется, не со всеми, а только умеющими насылать дождь, ветер или маленькое землетрясение.

– А она, эта Эгле, она что – умеет все это… насылать?

Вид у Яна был настолько пораженный, что друид улыбнулся и похлопал его по плечу.

– Не все, конечно… С другой стороны, мы и сами не знаем ее способностей, хотя, думаю, прабабка научила ее многому…

– А откуда ты знаешь, что я с ней знаком? – спросил Ян, подозрительно глядя на друида.

– Успокойся, Ян, никто за тобой не подглядывает. Просто Эгле здесь побывала.

– Она искала меня? – сухо осведомился Ян.

– И тебя тоже, хотя и мне есть о чем поговорить с этой девицей, – заметил Травник. – Они пришли с рынка вместе с Мартом и рассказали, как повстречались, а ты их бросил. Между прочим, их связывает, если ты заметил, старая дружба.

– Во-первых, я их не бросил, а просто оставил вдвоем, потому что заметил, что их связывает, как ты правильно сказал, Симеон, старая дружба. И это уже будет во-вторых. Я с Эгле виделся два раза в жизни, и неизвестно, будет ли еще третий раз.

– Не кипятись, Ян, – примирительно молвил друид. – Им действительно есть о чем поговорить с глазу на глаз, поэтому я и отправил их вместе, да и спокойнее будет за каждого.

– Куда же ты их отправил? – поинтересовался Коростель. – И почему я не вижу Снегиря, Молчуна, Книгочея? Они что, тоже в гостях?

– В том-то и дело, что нет, – терпеливо пояснил Травник. – Патрик, Казимир и Йонас должны были вернуться еще три часа назад. Нам нужно было еще кое-кого в этом городе навестить. Но их нет до сих пор. Потому-то я и отправил на их розыски Збышека и Эгле. Честно говоря, мы уже и о тебе начали беспокоиться…

– Может, припозднились, – предположил Коростель. Мирная атмосфера этого шумного и яркого города совершенно не предполагала каких-то тревог или волнений. – Книгочей ведь собирался потянуть их всех в библиотеку смотреть какие-то старинные книжки.

– Я там уже побывал, – ответил Травник. – Два часа назад мне сказал библиотечный служка, что они все трое там были днем, но потом очень быстро собрались и ушли. Кроме того, ни Снегирь, ни тем более Патрик не имеют дурной привычки опаздывать. Поэтому я отправил Марта с Эгле искать их, а сам вернулся ждать тебя. Как видишь, теперь одной головной болью меньше, но чем дольше их нет, тем больше я начинаю тревожиться.

Ян встал из-за стола, прошелся по комнате и зачем-то выглянул в окно. Все это время друид спокойно сидел, продолжая сортировать семена. Наконец Коростель снова уселся на стул и отхлебнул квасу. Через рыночную площадь прошел какой-то припозднившийся путник, и в темноте отчетливо прозвучали его шаги, звучно цокающие стальными подковами. Где-то в вышине изредка проносились с криками невидимые стрижи, а на дереве в густой кроне затянул свою бесконечную ночную песню кузнечик. Травник и Коростель переглянулись и одновременно поднялись из-за стола.

– Нужно оставить записку на случай… если они вернутся, – неуверенно проговорил Коростель, и непонятно было, кого он имел в виду – Збышека с Эгле или пропавшую троицу.

Травник пожал плечами.

– Мы это почувствуем, – просто сказал он, и Ян удивленно поднял брови, услышав из уст друида объединяющее «мы». Коростель уже свыкся с тем, что он делил с друидами все тяготы и неудобства долгого пути, но Травник впервые сказал «мы», говоря о чувствах, не подвластных простым смертным. Ян уже не раз убеждался, как удивительно верно ощущают друиды друг друга на расстоянии в лесу, в поле, у рек, но эти чувства слабнут и сходят на нет под землей, в городах, в горах, везде, где есть холодный камень, в котором нет жизни дереву и траве.

– Я надеюсь на тебя, – улыбнулся Травник. – Что же до записки, то я ее давно написал, пока ждал тебя. Теперь идем вместе.

Друид вынул из внутреннего кармана куртки стило и, пододвинув к себе на столе небольшой листок бумаги, который Коростель до этого почему-то не заметил, вычеркнул в нем какое-то слово. Поднял глаза на Яна и ободряюще похлопал его по плечу.

– Теперь уже точно ищем троих, – подмигнул он Яну, и Коростель мысленно упрекнул себя за то, что столько времени не давал о себе знать друзьям, увлекшись разговорами с Рутой.

– Кто придет первым – будет знать, где кого искать, – закончил друид, и они вышли во двор.

– Теперь вот что, Ян, – серьезно сказал друид. – Сейчас мы разделимся, я скажу тебе, куда пойдешь искать ты и где и когда мы встретимся. Слушай меня внимательно.

Но ни через час, ни через три, ни через пять трое пропавших друидов не объявились. Ян все ноги сбил, шагая по булыжным мостовым темного ночного города. Улицы еще кое-где освещали масляные фонари, а вот в некоторых переулках царила такая темень, что Коростель крепко сжимал рукоять своего кинжала, подаренного ему щедрым Мартом после памятного боя с ночными в деревне Мотеюнаса. Почему-то все адреса знакомых друидов в Юре, которые Травник дал Коростелю для поисков Снегиря, Книгочея и Молчуна, приводили молодого человека именно в такие темные, неосвещенные переулки или домики, окруженные заборами и глухими садами, из чего Ян сделал вывод, что все местные знакомые друидов – люди, не стремящиеся к широкому общению, что, впрочем, Коростеля ничуть не удивляло. Освещены были только будки городской стражи, но их обитатели либо по большей части мирно спали, либо никого поблизости не видели. Пару раз Коростель выходил к городским заставам в разных концах города. Стражи морского форпоста были бдительны, однако в эту ночь никого из города не выпускали, и Ян безуспешно всматривался сквозь ночную темень в темное поле, залитое высоко стоящим над травой белесым туманом, либо в даль узкой дороги, петляющей и исчезающей в зарослях ивняка, за которыми начинались песчаные дюны морского побережья. Коростель извинялся и перекидывался парой слов со стражниками, которые в этом городе были на удивление покладистыми и общительными – видимо, сказался статус Юры как торгового города, в который постоянно шел с самого раннего утра поток приезжих торговцев, военных и крестьян из близлежащих сел, привозивших свои товары на местный рынок.

Один за другим вернулись Ян, Травник и позже других – Март. После конфуза в замке храмовников Збышеку было отказано в ночном дежурстве, и он отчаянно ворочался под плащом, слушая тихие шаги своих товарищей, охраняющих его сон. Друзьям угрызения совести он объяснял угрызениями совсем иного рода – мошкой да комарьем, однако из кожи вон лез, чтобы оказаться полезным отряду. Вот и в этот раз они долго бродили с Эгле по заставам, опрашивали сонных будочников, но, так ничего и не узнав, решили разделиться: он – в квартал ткачей, а Эгле – в рыбацкий поселок, за которым начинались пески. Збышек не побоялся оставить девушку одну, хорошо зная, на что способна правнучка Верховной Друидессы в минуту опасности. К тому же город, который они излазили вдоль и поперек, был пуст – жители отсыпались после ярмарочных увеселений. Друиды ждали Эгле или утра в зависимости от того, кто придет быстрее.

Девушка ворвалась в комнату, как порыв ветра, и на мгновение задержалась у стола, судорожно хватая ртом воздух. Потом она медленно осела на стул и, задыхаясь, прошептала:

– Один ваш… там… в песках… у дерева!.. Там кровь кругом… много…

По-видимому, Эгле пробежала во весь дух добрых полгорода. Пока она жадно пила, трое мужчин, замерев, ждали.

Девушка перевела дух и обвела их усталым взглядом.

– Он… у дерева. Я не могла помочь… Не сумела… а время дорого… и я – бегом… Нужно скорее! Это заклятие…

Они выбежали из комнаты, не заперши дверь на замок, и помчались в сторону рыбацкого поселка, который раскинулся в низине, у песков морского побережья. Из отрывочных выкриков Эгле на бегу Ян понял, что на одну из застав городской стражи пришел рыбак из соседнего поселка и рассказал, что видел Молчуна. По счастью, именно в это время Эгле собиралась уйти из башенки стражи, но гостеприимные дозорные угостили ее горячим чаем, и она задержалась на минуту. Тут и пришел рыбак, он был очень напуган, ничего не мог толком объяснить и только указывал рукой в направлении песков, где он видел друида. Эгле и двое стражников поспешили вслед за этим человеком, и скоро он привел их на край песчаного пляжа, поросшего редким ивняком и пучками пыльной жесткой травы. Там, где начинались морские пески, Эгле нашла Молчуна у одиноко стоящего дерева. Он сидел в темноте, без чувств, прислонившись к могучему дубовому стволу, и вокруг были разбросаны вещи друидов и было много крови. Больше никого не было, но когда Эгле приблизилась, чтобы помочь раненому, она увидела нечто такое, что поразило и устрашило ее. Она попыталась магически помочь бесчувственному друиду, но, увидев результаты своих попыток, тут же остановила волшбу и, строго-настрого наказав стражникам стеречь раненого и ни в коем случае не подходить к нему близко, даже если Молчун придет в себя и начнет звать на помощь, стремглав помчалась за помощью к друидам на постоялый двор. Все это Эгле кричала на ходу, задыхаясь от стремительного бега. Пока они бежали, взошло солнце, и когда друиды выскочили из рыбацкого поселка и увидели невдалеке дерево с двумя одинокими фигурками стражников поодаль, Коростель уже знал, что происходит с Молчуном, и бежал к нему, внутренне страшась того, что сейчас ему предстояло увидеть.

Перед ними стоял могучий дуб с раскидистой кроной, верхушка которого была почти сухая, с редкими листочками в вышине, зато его ствол совсем скрывался в густой листве. Прислонившись к стволу дерева спиной, сидел Молчун. Голова его бессильно упала на грудь, ноги были разбросаны в разные стороны, а над стриженой макушкой всего в двух ладонях торчал в стволе массивный нож с полосатой ручкой из какого-то стеклянистого материала. Молчун был без чувств, и двое стражников, застывших на безопасном расстоянии от друида, похоже, тоже потеряли дар речи. Тело Молчуна было крепко охвачено толстыми дубовыми ветвями, выходившими из ствола и терявшимися в нем же с другой стороны. Молчун не был связан – кольцо ветвей было живым и напоминало клубок зеленых змей, изредка шевелящихся, как пучок щупалец гигантского морского животного. Более того, приблизившись к дереву, Ян с ужасом увидел, что несколько дубовых ветвей, по счастью, не самых толстых, погрузились в тело бесчувственного друида, пронзив его бока и предплечья.

С минуту друиды молчали, слышно было только их тяжелое дыхание, а Ян, казалось, отчетливо слышал стук собственного сердца. Да еще посвистывали мелкие птицы, которые, не обращая на людей внимания, перепархивали от одного куста ивы к другому в поисках пищи и товарищей по своим беззаботным птичьим играм.

Между тем Травник подошел к стражникам и что-то тихо сказал им. Они обменялись несколькими негромкими фразами, после чего стражники по очереди кивнули и сами, в свою очередь, задали какой-то вопрос. Травник в ответ покачал головой, и солдаты, переглянувшись, оба уселись на лежавшее рядом сухое бревно, сняли шлемы и приготовились к долгому ожиданию. Ян окинул взором песок и понял, что здесь недавно шел бой. Вокруг были бурые пятна крови, повсюду валялись стрелы, большинство древков которых было почему-то расщеплено, словно их рубили топором на колоде. Неподалеку валялось копье со сломанным древком, драная серая тряпка, вся в кровавых дырах, бывшая некогда платком или накидкой, и еще три заплечных мешка на песке: зеленый – Молчуна, серый – Снегиря и черный с серебряной оторочкой – Книгочея. Этот мешок был разрублен ударом то ли меча, то ли маленького топорика, и из него выглядывал край походного одеяла. Было еще много каких-то не то тряпочек, не то лоскутов, которые лениво перекатывал по песку легкий морской ветерок.

– Это заклятие омелы? – тихо спросил Травника Збышек, нервно покусывая губу и не сводя глаз с Молчуна.

– Думаю, нет, – не повернув головы, ответил Травник. Он уже вытаскивал из ножен свой кинжал, действие которого Яну запомнилось еще во время нападения волчицы-оборотня.

– Значит, Сила Древес, – с сомнением покачал головой Март. – Тогда сталь опасна…

– Опасно все, – невесело покачал головой Травник. – Но убедиться мы должны.

– Я буду держать его, – шагнула вперед Эгле. – В случае чего ты почувствуешь через меня.

Травник кивнул, и они подошли к Молчуну. Тот по-прежнему не приходил в себя, и единственным признаком жизни было хриплое дыхание, которое с присвистом вылетало откуда-то из глубины черных ветвей, поросших молоденькой листвой. Симеон и девушка переглянулись, и каждый медленно протянул руку к бесчувственному друиду. Только ладонь Эгле была пуста, и ею она осторожно коснулась шеи Молчуна чуть ниже правого уха. А в руке Травника был его кинжал, лезвие которого синевато поблескивало в рассветных лучах. Друид напрягся, на его лбу мгновенно выступили капельки пота, а губы что-то неслышно шептали – Коростель уловил только несколько свистящих и шипящих звуков наговора. Стражники тоже подошли к дереву и с любопытством, смешанным с естественной опаской каждого человека перед магией, взирали на происходящее. Наконец Травник замер на мгновение, закрыл глаза и, протянув руку, быстро и резко резанул одну из ветвей, охвативших грудь Молчуна. В ту же секунду раздался пронзительный звук, словно осенний ветер дунул в длинную жестяную трубу. Коростелю показалось, что это вскрикнуло дерево – звук словно издало живое существо, и это был крик боли и ярости. Травник отнял кинжал, и в ту же секунду несколько ветвей сдвинулись, еще сильнее сжимая тяжело дышащего Молчуна. Из толстой ветви, разрезанной друидской сталью, фонтаном брызнул ядовито-зеленый сок, словно это была кровь дуба. Ян никогда не видел подобной жидкости у деревьев. Затем из разреза стала обильно выделяться смола темно-коричневого цвета, которая буквально на глазах затянула рану дерева. Ветви еще раз судорожно колыхнулись, и все замерло.

Травник отступил от дерева, запрокинул голову и почему-то посмотрел на верхушку дуба, словно надеясь увидеть там что-то, что поможет ему разгадать эту мрачную загадку и вызволить Молчуна. У друида осталась только Эгле, по-прежнему держащая руку у его шеи, но теперь пальцы ее опустились от уха ниже и лежали на ключице немого друида.

– Ты знаешь что-нибудь особенное о Силе Древес? – повернулся Травник к Марту, большими и округлившимися глазами смотревшему на девушку.

– Только все то, чему учил Грач, – покачал головой Збышек, и Травник понимающе кивнул.

– У вас есть какое-нибудь заклятие против дерева? – спросил Травника Ян. – Ведь оно его задушит.

– Заклятия есть, – ответил друид. – На самые разные случаи жизни деревьев. Иногда они даже помогают…

Друид невесело сплюнул на песок и наступил на это место ногой.

– Но Силу Древес трудно загнать назад в дерево. Сейчас я даже не знаю, как это сделать.

– Почему? – Ян почувствовал, как к его горлу медленно подкатывает противный и липкий комок.

– Сила Древес может воспылать случайно, и тогда ее снять под силу опытному друиду, ведь мы – жрецы леса, так нас называют другие. Если же ее вызвал друид или кто-то, сведущий в нашем искусстве, снять заклятие может только тот, кто его вызвал. Силу Древес возможно пробудить только в минуту величайшей опасности, риска для жизни или… Или за мгновение до смерти.

Коростель молча смотрел на Травника, он был потрясен.

– В последний миг жизни человек способен на многое. Друид или любой другой Знающий – тем более. Но такое заклятие выжимает из умирающего всю его жизненную силу, и он умирает без мучений…

– Ты хочешь сказать… – начал Ян, и Травник устало кивнул.

– Поэтому я и не могу остановить дерево. Смогли ли вызвать Силу зорзы – в этом я не уверен. Птицелов – может быть. Казимир или Патрик – почти наверняка. Но что произошло здесь на самом деле – я пока не знаю.

– Симеон! – негромко окликнул Травника Март. Он стоял рядом с Молчуном по другую руку от Эгле, начавшей делать какие-то вдавливающие движения у шеи плененного деревом. И почти одновременно с восклицанием молодого друида до Коростеля донеслись судорожные вздохи и хрипы из горла и груди их бесчувственного товарища. Молчун начал задыхаться.

ГЛАВА 9 КЛЮЧ ОТ ДЕРЕВА

– Неужели ему ничем нельзя помочь? – в сердцах закричал Ян. Холодная рука отчаяния уже начала мягко сжимать его сердце.

– Когда мы исчерпаем все наши силы, он и так уже будет мертв, – покачал головой Март. – Дерево убьет его.

Эгле продолжала массировать шею Молчуну, который по-прежнему так и не приходил в сознание. Один из стражников побежал на свою заставу за алебардой, а другой отправился в рыбацкий поселок поискать топор. Травник их не отговаривал, но по выражению его лица Коростель понимал – друид считает это бесполезным. Март и Коростель уже сменили по очереди Эгле у Молчуна. Девушка показала им, какие точки тела нужно массировать, и молодые люди добросовестно трудились, чертыхаясь про себя и ломая голову над тем, кому понадобилось накладывать заклятие на Молчуна. Травник пробовал один за другим Разрушающие Знаки и жесты Безусловного Подчинения, а Эгле изредка советовала ему то или иное средство. Стоя возле Травника и принимая в себя часть его боли, причиняемой постепенно сжимающими его дубовыми ветвями, она совсем выбилась из сил. Дуб душил человека медленно, но неуклонно, и Ян испытывал ощущение тихой паники от бесполезного противоборства с тупым и безмозглым существом, которое вряд ли даже подозревало о том, что оно делает с человеком из живой плоти и горячей крови. Коростель словно впервые почувствовал себя песчинкой против всепоглощающего мрачного колдовства, примеров которому он уже повидал немало. Он старался не смотреть на посиневшее лицо Молчуна, во рту которого изредка перекатывался распухший язык, а из уголков широко раскрытого рта немого друида вытекала тоненькая струйка слюны.

Стражники уже вернулись: один – с боевой алебардой на длинном и толстом древке, другой одолжил в рыбацком поселке огромный топор с широким и чуть зазубренным лезвием. Они стояли, ожидая приказа Травника, но рубить дерево друид пока не разрешал, продолжая магически воздействовать на дуб.

Тем временем Март высек огонь и быстро разложил рядом с мощными, корявыми дубовыми корнями, кое-где выступающими на поверхность земли, маленький костерок. Он тоже ждал только знака старшего, а Травник продолжал что-то говорить, закрыв глаза и простерши руки к злобному дереву. Оно стояло тихо и внешне неподвижно, словно затаясь, но иногда во время каких-то слов Симеона или будто в ответ на какой-то его магический знак ветви начинали качаться, листья тревожно шуршали, но все это было в вышине, в глубине кроны, подножие же дерева было безмолвно. А когда после очередной неудачи Травник поднял руки и, выставив их перед собой с раскрытыми ладонями, медленно пошел к Молчуну, дерево вдруг, кажется, поддалось, страшно заскрипело, и сверху стали сыпаться мелкие веточки, кусочки коры и целый дождь почему-то старой и сухой прошлогодней листвы, которая неизвестно как еще продолжала удерживаться где-то на верхних ветвях. Но больше не случилось ничего: дерево опять медленно душило человека, человек по-прежнему задыхался, и положение становилось отчаянным. И тогда один из стражников, тот, что был пониже и поплотнее, поплевал на руки и, взяв топор, решительно направился к Молчуну. Март тем временем опустил в огонь большую и толстую ветку, валявшуюся поблизости от его костра, и сырая древесина дала первый удушливый дымок. Стражник вытер со лба пот, хотя до утренней жары было еще далековато, примерился и, коротко крякнув, врубился в самое основание охватившей тело черной ветви, подальше от ноги бесчувственного друида. Стражник, судя по всему, был опытным рубакой: первый же удар переломил древесину, и из разруба вытек густой желто-зеленый сок, который начал скапливаться маленькой лужицей возле ствола.

– Отличная работа, Жигмонт, – одобрительно похлопал большой кожаной рукавицей по древку алебарды его напарник, тот, что был ростом повыше. – Давай-ка рубанем это чертово дерево, чтоб из него вся эта дьявольщина вылетела к чертям собачьим.

Подбодренный собственным призывом, алебардщик решительно направился пособить товарищу, примериваясь на ходу, как бы лучше рубануть зловещие ветви. Неожиданно из ядовито-зеленой лужицы дубовой крови из-под земли стремительно выскочила большая сучковатая ветвь и, в мгновение ока обхватив первого стражника, выбила из его рук топор, далеко отбросив его в сторону. Стражник отчаянно закричал неожиданно высоким голосом, одновременно отчаянно извиваясь и силясь сбросить с себя жесткие древесные путы.

– Пятрас, сруби ее с меня, заклинаю, руби!

Но алебардщика опередил Травник. Друид быстро метнулся к стражнику и ударил своим кинжалом напавшую ветку так, как он рубил бы лозу – вязким наклонным ударом с потягом в противоположную от первого движения клинка сторону. Ветвь разорвалась точь-в-точь как плеть дикого винограда – рвано, с лохмотьями коры, словно она была свита из нескольких прутьев. Толстый побег уже начал обвиваться вокруг стражника, принимая форму его тела. Он сорвал обрывок ветви и яростно изрубил ее топором, словно это была ядовитая змея. Короткий обрубок несколько раз бессильно качнулся из стороны в сторону и, втянувшись в грязно-зеленую лужицу, исчез в земле. Пострадавший стражник, чертыхаясь, поправлял свою одежду, отряхиваясь от грязных и влажных чешуек коры и поминутно сплевывая. Он отошел от дерева на почтительное расстояние и теперь посматривал на него злобно и настороженно. Травник застыл с обнаженным клинком возле Молчуна, Ян остановился за его спиной, а Март, стоя за деревом, уже держал в руках дымящую ветку, на конце которой пробегали маленькие язычки пламени. Только Эгле во время борьбы с дубовым щупальцем оставалась возле Молчуна; дерево, казалось, не имело против нее ничего, но и немого друида отпускать не собиралось. По лицу девушки все видели, что ветви продолжают сжимать свою страшную хватку.

– Может, навалимся все сразу? – неуверенно проговорил один из стражников, тот, что был с алебардой. Симеон быстро глянул на Эгле, та отрицательно покачала головой, и друид кивнул. С минуту он смотрел на синеющее лицо товарища и затем махнул рукой Марту, одновременно сделав шаг назад. Молодой друид опустился на корточки на безопасном расстоянии от могучего ствола и сунул горящую ветвь в его основание. Тут же из ствола выскочило несколько коротких уродливых веток, которые попытались захватить руку Збышека, но друид ловко увернулся и вновь прижал горящую палку к дубовой коре, откуда сразу повалил седой дым.

– Воткни в трещину! – громко крикнул Марту Коростель. Он увидел в стволе недлинную, но глубокую щель, куда вполне можно было забить острый факел, но Март отчаянно замотал головой, внимательно следя за качающимися черными щупальцами.

– Сила идет не от огня, – хрипло пробормотал Травник, делая кинжалом качающие движения, словно завораживая дерево. И добавил, пропуская Коростеля, который попытался выбраться из-за его спины: – Збышек пытается говорить с дубом. А огонь – только проводник его Силы.

Ян мысленно содрогнулся, пытаясь представить возможный ответ злобного дерева, и вдруг Март вскочил на ноги, чуть покачнулся, глаза его закатились, и он упал. В ту же минуту две или три ветки обхватили сапог Марта и потащили его к стволу, из основания которого у самой земли полезли новые хищные побеги. Збышек, похоже, лишился чувств, но, по счастью, его рука, согнувшись в локте, зацепилась за упругий стебель в остатках какого-то чахлого куста, оказавшегося на пути. Травник и Ян ринулись наперерез, но их остановило резкое восклицание девушки. Эгле быстро повернулась к людям боком и теперь стояла, плотно прижимаясь к стволу всем телом. Ошеломленному Яну показалось, что затылок девушки вдруг полностью погрузился в морщинистую кору дерева, или это просто в стволе было углубление, и правнучка Верховной Друидессы нашла его, почувствовав интуитивно, что здесь ее мысли будут ближе к сердцу ожившего дуба. Эгле сказала нараспев несколько непонятных слов и неожиданно тихо запела. На шестом или седьмом слове зашумела листва в дубовой кроне, и она продолжала шуметь, то усиливая шелест, то стихая, как морской прибой, но непонятно было, соглашалось дерево с Эгле или же упрямо спорило с девушкой, не желая поддаваться ее уговорам. Мелодия была монотонная, с редкими и оттого неожиданными интервалами, и во время этих скачков листья на мгновение утихали, но затем принимались шуметь вновь.

Неожиданно Ян почувствовал какое-то движение на своем теле, словно под одежду забрался большой жук или лесной слизень. Он машинально провел рукой по бедрам, борясь с желанием прихлопнуть возможного непрошеного гостя, и ощущение медленно ушло, словно бы улеглось, приняло чью-то форму и затихло в ней. Травник ободряюще кивнул Коростелю и сделал осторожный шаг к дереву, которое Эгле баюкала своей колдовской песней. Март открыл глаза, но лежал неподвижно, не делая никаких попыток освободиться. Даже Молчун затих, дыхание его стало ровнее, из него исчезли хрипы, но оно по-прежнему было тяжелым и каким-то разорванным – от вдоха до выдоха друида иногда тянулась целая вечность. Травник сделал еще шаг, и в его руке вновь тускло блеснула сталь кинжала. В ту же секунду за его спиной выросли оба стражника, лица их одновременно выражали и страх, и решимость. А Эгле все продолжала негромко петь, петь огромному дереву, внезапно проснувшемуся от своего вечного покоя по чьей-то злой и расчетливой воле. Сейчас дерево было полно не только своей извечной силы бурлящего сока, безудержного цветения и сладкой, хмельной зрелости. Теперь в нем проснулась Сила Древес, та, что дремлет испокон века под толстой корой, в твердом стволе, упругих ветвях и притворной мягкости листьев. Сила, пробудить которую под силу только жрецу Леса, либо кому-то, превзошедшему его в тайном Знании. И дерево чувствовало в себе эту древнюю силу и злобно сопротивлялось попыткам Эгле и друидов загнать ее обратно, в узкие и прочные клетки сочной зелени, рыхлой сердцевины и твердой, как камень, коры.

Збышек разогнул ветви, окрутившиеся вокруг его ноги, и осторожно отполз назад. Эгле все пела заговор, и на каком-то из слов или поворотов мелодии Ян вновь почувствовал неприятное движение на его теле, словно это было нервное сокращение мускулов, только во много раз сильнее. Внезапно девушка прервала пение и удивленно протянула к Коростелю руку. Одновременно с жестом Эгле две или три ветви-щупальца, охвативших Молчуна, неожиданно разогнулись и потянулись в сторону Яна. Он машинально отступил, инстинктивно положив руку на пояс, где был нож, и вдруг почувствовал мягкое прикосновение чего-то бархатистого. В то же мгновение Ян с криком отдернул руку: из кожаного футляра, в котором покоилась старая дудочка, подаренная ему когда-то немым друидом, выглядывал нежно-зеленый росток.

– Что это? – удивленно воскликнул Коростель.

– Я… я разбудила его, но не того… другого… – ошеломленно проговорила Эгле, оторвавшись от дубового ствола. Он был корявый, но ровный, без выемок и углублений. Ян потер лоб, отгоняя наваждение, а девушка уже подошла к нему. Ни слова не говоря, она протянула руку к дудочке, и Коростель осторожно снял разбухший, шевелящийся кожаный футляр. Ян уже понял, что ожило в нем, но сейчас зеленый росток, уважать который его приучили друиды за время их похода, казался ему опаснее самой ядовитой змеи. Сила дерева, скрытая в отполированной палочке с отверстиями, была столь велика, что распустилась шнуровка, связывающая футляр, и из него настойчиво лезли все новые и новые молодые листочки. Девушка двумя пальчиками взяла дудочку за кончик и жестом фокусника быстро вытянула ее из кожаного плена. Март даже присвистнул, Травник нахмурился, а Ян вместе со стражниками остолбенели.

Дудочка Молчуна, которую он когда-то смастерил Яну на одном из долгих лесных привалов, вся была покрыта тонкими веточками, усеянными мягкой и одновременно шершавой листвой, как это бывает с некоторыми деревьями под летним солнцем. Ян столько раз использовал этот бесполезный музыкальный инструмент для чистки сапог и прочих столь же важных дел, что дерево потемнело, и было уже невозможно определить породу древесины, из которой ее выстрогал немой друид. Правда, с того дня, как Эгле удалось извлечь из нее звук, уважения у Коростеля к странной дудочке прибавилось, а теперь оказалось, что в ней скрывались и другие удивительные свойства.

– Что это все означает, пресвятой Доминик и дюжина его сестер? – хриплым голосом спросил стражник, которого звали Жигмонт. Он поминутно облизывал пересохшие губы, которые после его опасного знакомства накоротке с ожившим дубом слегка тряслись.

– Вы же зовете нас лесными жрецами, – заметил Март. – Под песню Эгле пробудилась сила жизни в этой дудочке. А ты, старина, держись покрепче за свое топорище.

При этих словах оба стражника от неожиданности чуть не выпустили из рук свое боевое оружие, но, к счастью, древко алебарды и топорище были чисты, без малейших признаков свежей поросли. Травник некоторое время о чем-то напряженно размышлял, наконец взял у Эгле дудочку, покачал ее на руке, словно прикидывая, сколько весит эта деревянная трубка, и вдруг кивнул на Молчуна, который тихо стонал в плену ветвей и бормотал в бреду что-то бессвязное и нечленораздельное.

– Это он тебе дал?

Ян кивнул, не в силах понять, как друид об этом догадался.

– А где твоя сопилка?

Ян смущенно пожал плечами.

– В мешке где-то лежит, в одеяле.

Травник покивал согласно головой, поморщил лоб, одновременно поглаживая дубовые веточки, которые под его пальцами вдруг перестали воинственно топорщиться и лезть в разные стороны, а послушно улеглись вдоль трубочки, открыв несколько ее отверстий. Затем он еще раз обернулся на Молчуна, скользнул взглядом по Эгле и протянул дудку Коростелю.

– Ты можешь на ней играть?

Ян отрицательно помотал головой.

– Почему? – Вид у друида был озадаченный.

– Эта дудочка… как бы это сказать… – Ян запнулся, подбирая слова. – Он ее сделал сам, не по правилам, а просто так, подражая моей. Она не звучит. Только Эгле сумела извлечь из нее…

Коростель замялся, пытаясь найти определение тому звуку, что извлекла из дудочки Молчуна девушка.

– Ты можешь на ней играть? – обернулся к Эгле Травник.

Та в недоумении развела руками, мол, не знаю, умею ли играть-то вообще. Друид протянул ей дудочку, и веточки на ней вновь стали сердито топорщиться. Эгле бережно взяла ее в руки, пригладила листву и переглянулась с Мартом. Збышек кивнул, и правнучка Верховной Друидессы осторожно поднесла ее к губам и дунула.

Ян приготовился услышать вновь тихое дуновение причудливого ветра, но на этот раз у Эгле ничего не вышло. Она повторила попытку вновь и вновь, но из дудочки не вырывалось даже шипения, и все усилия девушки ни к чему не привели.

«Я и не пытаюсь играть на ней, я ведь не умею», – вспомнил Ян слова Эгле во время их встречи в лесу. Девушка тогда сказала: «Просто иногда можно вызвать душу любого предмета или услышать ее в нем».

Эгле была разочарована. Еще минуту назад она была горда от того, что ее пение пробудило удивительную, огромную и таинственную силу жизни в мертвом куске дерева, но сейчас она не могла разбудить его душу, душу листьев, ветвей, ствола и корней, которая вдруг проснулась в них. Сила была неуправляема. Травник ободряюще улыбнулся Эгле, взял из рук девушки дудочку и протянул ее Коростелю.

– Пришло твое время, Януарий.

– В каком смысле? – не понял Ян. Он не привык к таким напыщенным фразам в устах своего старшего товарища.

– Заклятие наложено на дерево друидом или человеком, постигшим тайны мастерства Круга, – пояснил Травник. – Снятие такого наговора почти невозможно, ибо здесь играют роль даже не слова, а эмоции, чувства человека в момент произнесения магического слова или фразы. А почувствовать и затем прочитать все то, что двигало налагающим заклятие, не сможет никто, если он не присутствовал при этом сам.

– Ну и что? – Коростель в недоумении крутил дудочку в руках, не понимая, что же от него хочет друид.

– Но можно попытаться размотать этот клубок, дергая за другую ниточку.

Друид, несмотря на его удивительное спокойствие, ставшее у товарищей уже притчей во языцех, явно начал торопиться, речь его ускорилась, а на щеках Травника, что бывало крайне редко, показался какой-то лихорадочный румянец.

– Мы можем попытаться снять заклятие Древес с Молчуна, воздействуя не на дерево, а через него самого. Но для этого нужны два условия.

– Какие? – быстро спросил Ян. Он взглянул на дудочку, неожиданно почувствовав, что где-то рядом с этой обросшей листвой деревянной трубочкой может быть разгадка и спасение для Молчуна. Или же в ней самой…

– Верно, – кивнул друид, словно услышавший мысли Коростеля, но на самом деле от него просто не укрылось то, как парень взглянул на дудку Молчуна. – Первое условие: подобным лечат подобное, или, как говорят селяне, клин клином вышибают. Понимаешь?

Ян кивнул. Дудочка была вырезана из дерева, а порода уже не имела значения – главным было другое, таившееся в каждом зеленом обитателе леса, сада или гор.

– Но Молчун сейчас не может сам снять заклятие, – быстро продолжал говорить Травник, и Коростель поминутно кивал. – Значит, это должен попытаться совершить кто-то другой. Нужно выдуть из него все чары, как ты выдуваешь воздух из дудочки, понимаешь!

– А эту дудочку подарил тебе сам Йонас, – добавил Збышек, и Ян оторопело перевел взгляд на него. – Он это сделал сам, добровольно, это – его дар тебе, значит, между вами есть связь.

– Вдобавок, если и можно снять заклятие Древес и Листьев, то только воздухом. Или… – Эгле замялась, робко взглянула на Травника, но тот отрицательно покачал головой, и она потупила взор. Твердая ладонь Симеона легла Коростелю на плечо.

– Ну что, Янек, попробуешь?

– Я… не знаю, – пробормотал Коростель, с сомнением поглядывая то на Молчуна, то на дудочку, которая сейчас казалась настолько незначимой и скорее всего вообще бесполезной в борьбе с такими могучими силами природы, пробужденными волшебством, о которых Коростель прежде не только не слыхивал, но даже и не подозревал об их существовании.

Он осторожно взял в руки дудочку и почувствовал, что веточки на ней немного поникли и листва уже начала увядать. Дерево ее чуть нагрелось, а из одного отверстия выглядывал крохотный бархатистый росток. Листья не были дубовыми, но отступать было некуда: дерево с каждой минутой все сильнее стягивало тело Молчуна, и немой друид опять стал тихо хрипеть – тело все еще боролось со своим безжалостным убийцей. Ян обтер губы тыльной стороной ладони и поднес к ним дудочку, совершенно не представляя того, что он должен делать.

Дудочка не отозвалась на его призыв, невзирая на все умение Коростеля. Напрасно он дул в ее свисток и перебирал отверстия быстрыми пальцами, не забывшими еще музыкальной беглости. Она не звучала у него и раньше, а теперь, с этими листьями и ветками, и подавно. Он даже хотел оборвать всю листву, но Травник не разрешил – для друидов она, наоборот, была мостиком к дереву, к Молчуну, к Силе Древес. Ян снова и снова повторял попытки, но выходило какое-то дурацкое шипение, и у него начинала от напряжения болеть голова.

– Может, поменять концами? – неуверенно предположил Збышек, и Эгле презрительно фыркнула.

– А что, – поддержал младшего товарища Травник, – чем духи не шутят. Попробуешь?

– Глупости все это, – неуверенно пробормотал Ян, но в этот миг Молчун громко захрипел, и Ян тут же поднес дудочку к губам другим концом и принялся снова дуть, меняя концы, угол наклона к отверстию свистка и пробуя прижимать отверстия в самых немыслимых комбинациях от одного до всех сразу. Наконец он опустил ее и перевел дух.

– Ничего не получается. Нужно что-то другое.

– Другое – только рубить дерево, – невесело сказал Травник. Он внимательно взглянул на Молчуна и вздохнул. – Но прежде дуб убьет Молчуна. Поэтому нужно продолжать, Ян. Я не могу тебе подсказать – как, я в этом искусстве ничего не смыслю. Но я чувствую – это может сыграть.

– Может, я выдую из этой палки чего-нибудь путное? – предложил Пятрас, стражник с алебардой, но Март отрицательно покачал головой.

– Молчунова дудочка – дар Яну, только ему и никому иному. Ему и держать ее в руке судьбы, – торжественно заключил молодой друид, и Травник с Эгле согласно кивнули.

– Ну, как знаете, господа чародеи, – развел руками долговязый алебардщик. По тому, как он внимательно и мрачно поглядывал на дерево, было видно, что стражник уже примеривается пустить в ход свое страшное умение.

– Не могу я, – тихо сказал Коростель и опустил руку с дудочкой. – У меня и раньше-то ничего не выходило. Этот чокнутый навертел в ней дырок куда ему вздумалось, дятел и тот правильнее бы разметил. Пытаться на ней играть мне все равно что… в соломинку дуть… или в замочную скважину.

Ян запустил руку за шиворот и растер шею, вспотевшую после его неудачных попыток. Пальцы его скользнули по линии воротника, и в ту же секунду в них оказался шнурок от ключа. Коростель уже взял себе в привычку периодически проверять, цел ли шнурок с ключом на шее и теперь вновь пробежался по шнурку и ощутил пальцами тепло нагревшегося на его груди железного ключа. В кончиках пальцев что-то кольнуло, и мир перед глазами Коростеля – дерево, песок, кусты, фигуры друидов и стражников – вдруг странно изогнулся и поплыл, а в ушах страшно зашумело, и в голове дальним эхом отозвалось: «в соломинку дуть… или в замочную скважину… в соломинку дуть… или в замочную скважину… в соломинку… в замочную скважину… скважину…» А потом, словно со взбаламученного илистого дна, поднялось видение и встало перед глазами Яна.

Он стоял у какой-то двери, за спиной были узенькие деревянные ступеньки. Дверь была красивая, со старинной тонкой резьбой, она была закрыта, и Коростель никак не мог найти ключ. Непослушные пальцы без конца теряли неуловимый шнурок, он прятался в складках одежды, выскальзывал из руки или просачивался между пальцев тонкой струйкой воды. Наконец Коростель окончательно вышел из себя, кое-как ухватил шнурок и что есть силы рванул его с шеи. Ключ тут же оказался у него в руке, но, странное дело – шнурок был цел и невредим. Ян увидел, как он крепко сжимает ключ Камерона между большим и указательным пальцами и силится попасть им в замочную скважину, но никак не может ее найти. В тот момент, когда ему это удается, вдруг разжимаются пальцы, и Ян еле-еле успевает подхватить ключ – ему почему-то кажется, что нельзя, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы этот ключ сейчас упал на землю, словно он может там исчезнуть, затеряться навсегда, и он навеки останется по эту сторону Двери. Он снова шарит ключом, елозит железом по дереву, замок все ускользает, Коростель давит все сильнее, шепчет какие-то проклятия себе под нос, уже почти кричит в голос, и тут скважина замка вдруг начинает расти, все больше и быстрее, и вот Ян уже с ужасом видит: она слишком велика для его ключа, он тонет в ней, как в омуте. Коростель хватает ключ обеими руками, подносит его ко рту и начинает дышать на него что есть сил, дышать, как это делают маленькие дети, заигравшиеся на ледовом катке, согревая замерзшие ладошки. Он дышит все сильнее, дыхание его все жарче, и вдруг изо рта его неожиданно вылетает пламя. Все вновь помутилось перед глазами, видение поблекло, и Ян услышал Звук.

Этот Звук был ясный и чистый, с легкой, едва ощутимой вибрацией, свойственной всем Живым звукам. Он стоял, прижав к губам дудочку – неправильную дудочку, неправильно сделанную Молчуном, которого сейчас насмерть душило дерево, и это тоже было неправильно, так не должно было быть, но Коростель все сильнее прижимал теплое дерево к полураскрытым губам, и Звук все тек, лился и плыл над его головой и головами друидов и стражников. Звук лился, как струйка дыма, он был почти ощутим, почти осязаем, и все застыли, даже стражники, а дерево, мертвой хваткой сжимавшее немого друида, вдруг зашумело, затрясло ветвями, закачало кроной, и потом раздался страшный скрип. Этот звук был так ужасен, словно скрипели горы и холмы, старые кости каменных кряжей или древние корни камней и валунов, испокон веков крепящие живую травяную плоть волшебных литвинских холмов. А может, это и был голос дерева, голос боли и ярости, в котором схлестнулись две силы: голос Древес и монотонная песня маленькой дудочки, звуки которой пронзали, дробили и размывали древнюю силу деревьев, разбуженную чьей-то злой волей или отчаянием, вознесшимся до уровня волшебства. Но дерево все еще упрямо сопротивлялось, силилось ухватить своего врага, и это ему наконец удалось, и над деревом повисла звенящая тишина. Все словно онемело и одновременно оглохло вокруг. Збышек качал головой из стороны в сторону, как безумный, Травник простер руки к дереву, Эгле что-то беззвучно кричала, а стражники уже бежали к ветвям с топорами.

– Не-е-е-т!!! – в отчаянии закричал Ян, и тишина лопнула и разорвалась, наполнившись криками, проклятиями и еле ощутимым звуком натянувшейся струны, гигантской и толстой, но каждое мгновение стремительно истончающейся.

– Дави на него, Ян! – кричал стоящий к нему спиной Травник. Обеими руками он тоже давил перед собой пустоту, словно сдерживал что-то невидимое, а оно было сильнее, и друид медленно поддавался. Коростель увидел, что пальцы Травника прогибаются назад, и это было ужасно. И тут же Ян увидел другое – словно дымная полоса тянулась от его собственной головы к стволу дерева и заканчивалась там, где…

– Ма-а-арт! – что есть силы завопил Ян. – Но-о-ож!

Збышек метнулся к стволу, а Ян с неожиданным спокойствием подумал: «Сейчас он не успеет. Он не успеет, и я умру, дерево втянет меня моим звуком, которое оно уже захватило, и я исчезну, умру навсегда. Навсегда-а-а-а!»

– А-а-а-а!!! – пронзительно кричал Ян, чувствуя, что он жив пока еще только в этом крике, и как только закончится, иссякнет воздух в легких, наступит его конец. Збышек между тем отчаянно дергал из коры над головой Молчуна торчащий из ствола нож, тянул его двумя руками, но проклятое дерево уперлось и не выпускало клинок из своего ствола. Крик исчерпал Коростеля до дна, и он, склонившись и держась за живот, в котором вспыхнул спазм острейшей боли, медленно оседал на песок.

– Побереги-и-сь! – рявкнул кто-то за спиной Марта, и Збышек скорее инстинктивно, чем соображая, что сейчас будет, отдернул руку от ножа. В то же мгновение за его спиной прогудела алебарда, и топорище на длинной ручке со всего маху врезалось в ствол наискось под полосатую рукоятку. Нож выпал из разруба вместе с куском коры, в которой он остался торчать, и в то место, откуда только что торчал клинок, со свистом и шипением втянулась дымная полоса. Ян, перед глазами которого плыли черные и красные круги, готов был поклясться, что струя дыма или огня вырвалась из его дудочки, которую он, валясь на песок, выпустил из рук, и теперь она лежала на песке, медленно наливаясь красным цветом раскаленных углей. Дым наконец втянулся в ствол, оттуда вырвалось облачко пара, дерево содрогнулось всем своим гигантским, налившимся незримой силой телом, и на нем начала лопаться кора. Трещины побежали вдоль ствола, а Пятрас и Жигмонт, не дожидаясь, уже рубили сплеча ветви, охватившие Молчуна. Дуб стонал, шумел кроной, трещал корой, но ветви были недвижны – Сила Древес, древнее волшебство друидов, покинула дерево навсегда.

Прежде бесчувственный Молчун неожиданно открыл глаза, и из уголков рта друида показалась и стала пузыриться зеленоватая пена. Молчун, тяжело дыша, открыл рот, из которого тут же вылилось немного той же зеленой жидкости, и глубоко вдохнул. Ветви вокруг него стражники и Травник уже обрубили, оставалось только несколько отростков, которые пронзили тело немого. Молчун замотал головой и издал какой-то невнятный звук наподобие мычания пьяного, уютно устроившегося в придорожной луже и ни в какую не желающего подниматься. Все обступили его, подполз к дереву и вымотавшийся вконец Коростель – он постепенно приходил в себя, но силы возвращались к нему очень медленно.

Молчун с трудом приподнял ладони и сделал какой-то жест пальцами.

– Зорзы? – быстро спросил Травник.

Молчун с усилием кивнул, так что голова его упала на грудь, и он застонал.

– Где Патрик и Казимир? – закричал ему чуть ли не в лицо Март. – Ты слышишь меня, Йонас?

Молчун медленно поднял глаза. Эгле поддерживала ему голову с запекшейся кровью на лбу. Затем немой прикрыл глаза и снова их открыл, показывая: да, слышу.

– Где Патрик и Казимир? Что произошло? – повторил Збышек, с отчаянием вглядываясь в лицо товарища, словно пытаясь прочитать что-то в его потускневших, наполненных страданием и тоской глазах. Вновь приподнялась ладонь, и Молчун сделал несколько жестов. Эгле вскрикнула, и друиды тут же как один замолчали, словно оцепенели.

– Это правда, Йонас? Повтори! Это правда? – изменившимся голосом тихо сказал Травник, и на этот раз Молчун нашел в себе силы кивнуть. Затем глаза его медленно закрылись, и он лишился чувств, повиснув на руках и обрубках ветвей.

– Что, что он сказал? – проговорил снизу Ян. Он сел на колени, бледный, ничего не понимающий и тревожно переводил взгляд с Травника на Марта и Эгле.

– Он сказал, что это были зорзы… – тихо пояснил Травник. Март, стоявший рядом с ним, был больше всего похож на скорбное бронзовое изваяние. Эгле уцепилась за его руку, а поодаль, у ствола, стояли, нахмурившись, оба стражника.

– Еще сказал, что они напали внезапно, и был бой, – продолжил друид. – Оба взяты на корабль, что пристал неподалеку. Видимо, он ждал их наготове.

Друид невесело присел рядом с Коростелем, обхватил колени руками. Затем посмотрел Яну в глаза, положил руку ему на плечо.

– И еще, Ян… Молчун показал, что один из них убит.

– Кто? – Коростель чуть не вскочил от неожиданности, но ноги его не держали, и он, побледнев, со стоном опустился на песок.

– Кто, Симеон?

– Мы не знаем. И Молчун не знает, – ответил Травник. – Он только показал: один мертвый, другой живой. Вот так, брат…

В этот миг Молчун вновь тяжело задышал, приходя в себя, и друиды стали решать, что теперь делать. Стражники предлагали вынуть из его тела обломки ветвей, но Эгле строго-настрого запретила, чтобы не было еще большей потери крови, которой Молчун и без того лишился немало. Из срубленных Жигмонтом ветвей и одного из плащей Травник с Мартом быстро соорудили носилки, и на них осторожно переложили Молчуна, который лежал в забытьи. Дудочка Коростеля остыла, с нее опали увядшие листья, и Ян осторожно уложил ее обратно в футляр, предварительно вытряхнув из нее всю бурую зелень. О том, куда нести Молчуна, рассуждали недолго: Коростель решить попросить помощи у Паукштисов, дом которых был по дороге. Он помнил, что Рута, по ее словам, преуспела во врачевании благодаря урокам, которые ей давал старенький лекарь на практике, объясняя причины и методы лечения заболеваний, с которыми к нему обращались страждущие квартала торговцев. Ян почему-то был уверен, что земляк дядька Паукштис не рассердится на него, и к тому же так не хотелось тащить Молчуна к чужим людям.

Пятрас и Жигмонт вызвались донести Молчуна до заставы, но дальше идти отказались – они и так порядком забросили службу. Стражники уже взялись за длинные концы веток, служившие ручками самодельных носилок, когда Травник попросил их подождать, вернулся к дереву и поднял с песка нож с полосатой стеклянистой ручкой.

– Добрый нож, – одобрительно хмыкнул долговязый стражник. – Мужик, что воткнул его в это треклятое дерево, был, должно быть, силен – еле вырубили его топором из ствола.

– Не только силен, но и не очень меток, – добавил Травник, засовывая клинок за пояс, и Коростель в ту же минуту вспомнил, чей это был нож. Он всегда висел на поясе у Снегиря, отдельно от перевязи, в которой Казимир держал свои метательные ножи. Видимо, не случайно: нож был гораздо массивнее остальных, и Снегирь никогда не швырял его на тренировках или ради забавы. Знал Ян и другое: Снегирь никогда не метал ножи попусту, но если доходило до демонстрации его искусства – не промахивался никогда, иногда из чистого бахвальства запросто всаживая второй нож в ручку первого. Но у этого клинка ручка была не деревянная, а из чего-то, напоминающего стекло или слюду, и Ян никогда не видел таких веществ прежде.

– В кого же целил Снегирь? – задумчиво проговорил Коростель, вертя в руках нож с полосатой ручкой.

– Это пока знает только он. – Друид кивнул на Молчуна, утонувшего в носилках из ветвей. – Но мы узнаем, непременно узнаем. Что-то у меня сердце ноет, не иначе, будет гроза.

Стражники взялись за ветки, разом подняли самодельные носилки и скоро зашагали по песку, выходя на дорогу, ведущую в рыбацкий поселок. Нужно было спешить – раны Молчуна снова начали кровоточить.

ГЛАВА 10 МОРСКАЯ ЗВЕЗДА

Ян не ошибся в земляках. Старина Юрис сразу разбудил слугу и отправил его к лекарю, у которого училась Рута. В доме Паукштисов нашлась небольшая свободная комнатка, светлая, с большим окном, куда хозяева и поместили раненого. Переноску в квартал торговцев немой друид перенес плохо: Молчун метался в беспамятстве и бредил и у него открылись кровотечения. Оставив его на попечение Гражины и Руты, которые тут же принялись хлопотать над раненым, друиды собрались в комнате Юриса.

Настроение у всех было хуже некуда. После всего произошедшего Ян чувствовал себя полностью разбитым, во всем теле была вяжущая слабость, сковавшая все члены, и хотелось сидеть или лежать в неподвижности, как замерзший путник, отогревающийся в теплой избушке после изнурительной зимней дороги. Но обо всем этом Коростель только устало размышлял, помогая разбирать вещи пропавших Книгочея и Снегиря.

В заплечном мешке Казимира не было ничего особо примечательного, кроме запасной обоймы метательных ножей. Одежда, одеяло, немудреный походный скарб друида, привыкшего скитаться по лесам в любое время года. Травник и Март аккуратно разложили вещи Снегиря на кровати, стремясь не пропустить ничего важного. Но вещи краснощекого толстяка мало что говорили о своем владельце, в мешке было только все самое необходимое. Ян же разбирал заплечную котомку Книгочея, и первое, на что он наткнулся, была знаменитая книга, которую Патрик всегда доставал в любую выдавшуюся минуту отдыха и покоя. Книга, откуда он черпал пищу для своих раздумий и размышлений, в которые никого не посвящал. Книга, которая заменяла Книгочею все остальные на свете, книга, в которую не удалось заглянуть еще никому из его товарищей. Ян даже в руки ее взял с опаской – вдруг здесь заключены такие секреты магии, которые нельзя видеть простому смертному, или же на ее страницы наложено запретительное заклятие, сулящее большие неприятности тому, кто дерзнет заглянуть в нее без дозволения владельца. Но интерес был велик, и когда Травник решил посоветоваться с товарищами, как поступить, все дружно поддержали его в том, что книгу надо посмотреть, вдруг она содержит что-то такое, что прольет свет на эту мрачную историю. Все сгрудились вокруг кровати, на которой Коростель раскладывал вещи из заплечных котомок пропавших друзей, и Ян, затаив дыхание, раскрыл темную кожаную обложку. Первый лист был пуст, и Ян принялся листать книгу Патрика.

К глубочайшему удивлению и разочарованию друидов книга была пуста. Кое-где на первых десяти или двадцати страницах были изображены маленькие фигурки или значки, но не было ни одного предложения, ни одного слова и даже ни одной буквы. Пролистав книгу до конца, Коростель в недоумении поднял голову.

– Я понял, – медленно проговорил Симеон, словно все еще внутренне советуясь сам с собой. – Патрик, сидя со своей книгой, просто думал. Мы думали, что он выискивает в своей колдовской книге бездны знания и ищет ответы на вопросы, которых немало возникало во время нашего похода. Но нет на свете ни одной книги, которая могла бы дать ответы на все проклятые и мучительные вопросы, которые нет-нет да и всплывут в голове такого человека, как Патрик. Книги только учат думать и ни в коем случае не отчаиваться, если попадешь в затруднительное положение. Я, конечно, говорю только о хороших, полезных книгах. А Книгочей думал, он это умел, отгородившись от праздного любопытства окружающих своей книгой. И у него всегда был дельный совет на все случаи жизни. Он…

Травник запнулся, почувствовав, что заговорил о Книгочее в прошедшем времени, хотел еще что-то сказать, но только махнул рукой и вышел в сени, туда, где сочувственно притих дядька Юрис. Тот что-то сказал, Травник ответил, и они стали говорить о чем-то. Между тем из светелки вышла Рута, но тут же остановилась в дверях, увидев Эгле и Марта, пытливо смотрящих на нее.

– Сейчас дядюшка Гайдис вынет ветки, обработает раны, и вашему товарищу будет легче, – тихо сказала она и направилась в кухню, где уже была приготовлена горячая вода. Эгле увязалась за ней, и обратно они вернулись уже вместе, неся бинты, тазик кипятка, ведро воды и кувшин. Ян и Збышек хотели последовать за ними, но на пороге светелки, где врачевали Молчуна, девушки остановили приятелей и, успокоив их на словах, решительно закрыли перед самым носом Марта дверь. Оттуда через некоторое время раздались стоны, вздохи, оживленные разговоры и стук чего-то железного, наверное, лекарских инструментов, после чего все стихло. Посидев немного, молодые люди отправились в сад, где уже сидели за беседой Травник и Юрис.

Лекарь все сделал в лучшем виде: промыл раны Молчуна, обработал и зашил их, наказав ни в коем случае пока не беспокоить раненого. Он долгое время отказывался от вознаграждения, уверяя, что наградой ему стал опыт, приобретенный во врачевании этого необыкновенного случая, однако все же уступил, и в его кошель перекочевало несколько звонких монет. Уходя, он обещал навещать больного, потому что Юрис и Гражина согласились оставить Молчуна у себя в доме до его выздоровления, видя, в какое отчаянное положение попали друиды. Большую роль в этом решении сыграла, конечно, Рута, заявившая, что будет ухаживать за больным и быстро поставит его на ноги. Ян еще раз подивился удивительной простоте и гостеприимству родителей Руты, на что тетка Гражина заявила, что они теперь Яну «за родню» и что по возвращении он непременно должен остаться в Юре – «земляки в этой жизни всегда помогут». То, что друиды и Ян отправляются на Север, Паукштисы поняли сразу, узнав о несчастье, случившемся с двумя товарищами Яна. Травник от лица всех гостей сердечно поблагодарил хозяев, оставил, несмотря на протесты Юриса и Гражины, деньги и массивный золотой перстень – «на лекарства и снадобья» – и, прощаясь, что-то шепнул на ухо Руте. Девушка выслушала с самым серьезным видом, кивнула в ответ и тоже сказала что-то, но так тихо, что Коростель, стоявший позади друида, не расслышал ее слов. Травник улыбнулся, поклонился Юрису и Гражине, и друиды вышли из дома.

– Смотри же возвращайся скорее, – и робко, и строго одновременно сказала Рута Яну, когда они спустились с крыльца. – Ваш старший обещал, что будет тебя беречь и ты скоро вернешься, целый и невредимый. А то вон какие с вами страсти приключаются!

Рута расправила воротник на куртке Коростеля и лукаво усмехнулась.

– Платочек-то мой цел?

– Цел, – весело ответил Коростель, чувствуя, что Травник и Март отвернулись, делая вид, что заняты разговором, и только Эгле смотрит ему в спину. – А зачем ты мне платок дала, это же, говорят, примета плохая, к разлуке или еще там чему?

– А кто в приметы верит, тот… – И Рута, как в детстве, вдруг быстро проговорила ему озорную детскую присказку, которых она всегда знала несчетное количество.

Ян рассмеялся, не столько даже от того, что девушка без заминки употребила крепкое выражение из детского жаргона, а от того, что Рута, оказывается, мало изменилась со времен их деревенской дружбы, и у него даже сердце отчего-то на секунду сжалось – нахлынуло прошлое.

– За вашего человека не беспокойся, выхожу, – решительно поджала губки девушка и одними глазами указала Коростелю за его плечо. – А она у вас кто такая?

– Эгле? – догадался Ян. – Она внучка одной очень важной старой друидессы, даже, по-моему, правнучка.

– А-а-а, – непонятно для Коростеля протянула девушка, искоса глянув на Эгле, которая тут же отвернулась. – Вот пусть она и ворожит там, колдует, как у них, у друидов этих твоих, принято, да только на тебя не поглядывает.

– Ладно, – усмехнулся Ян, – так ей и передам.

Рута тут же показала ему язык и, опомнившись, виновато улыбнулась, а за спиной послышалось вежливое покашливание Марта. Ян махнул рукой на прощание Паукштисам, которые с довольным видом смотрели на него, неловко пожал руку Руте, повернулся и пошел по улице за товарищами – те уже шли не спеша, ожидая, когда Коростель их догонит.

Сборы на постоялом дворе были недолгими, и через полчаса трое друидов и Ян уже спешили по булыжной мостовой мимо деревянных заборов, аккуратных домиков и маленьких садиков яблонь, слив и груш к северной городской заставе. Путь их лежал в сторону моря.

День, который так трудно начался, не принес особой радости и дальше. Погода, еще вчера такая ясная и солнечная, переменилась, задул сильный ветер, солнце скрылось, и небо было белесо-серое, с мелкими рваными облаками, быстро ползущими вдаль, к линии горизонта. Из-за серого неба было плохо видно впереди, и Ян никак не мог разглядеть долгожданного моря, близостью которого была пронизана вся жизнь морского форпоста. По дороге они переговорили на заставе со знакомыми стражниками. Те указали им дорогу к заливу и сообщили, что, по всей видимости, моря не видно из-за того, что начался отлив. Путь к заливу лежал через пески, но друиды, несмотря на множество следов в начинающихся дюнах, никуда не сворачивали – они были уверены, что Книгочея и Снегиря скорее всего увезли на лодке или корабле. То, что они не нашли мертвого тела одного из них, не прибавило друидам надежды. Они знали, что зорзы вполне могли прихватить с собой и мертвого друида, если верить рассказам о жутких некромантских деяниях, которые якобы творили в землях ольмов, ладов и чуди люди, очень похожие по описаниям перепуганных местных жителей на слуг Волынщика.

Между тем друиды дошли до кромки бывшего берега, но моря не было видно по-прежнему. Напрасно всматривался вдаль зоркий Март, напрасно напрягала зрение Эгле, напрасно оглядывались по сторонам Коростель и Травник – моря не было. Симеон был молчалив, он, казалось, даже не прислушивался к репликам, которыми обменивались его более молодые спутники. Между Мартом и Эгле в какой-то миг словно кошка пробежала – фразы, которые они теперь бросали друг другу, были бы, наверное, ироничны и даже язвительны, если бы не общее подавленное настроение от известия о смерти одного из их товарищей. Нерадостен был и окружающий пейзаж: чахлые кусты, гнилая древесина остатков старых рыбацких лодок и песок, песок без конца и края. Вокруг было немало воды, но это были только следы ушедшего и заплутавшего где-то моря.

Через два часа друиды остановились. Теперь уже было ясно: дело не в отливе. Каким-то непостижимым образом море ушло от своих берегов, и судя по озабоченному виду Травника, друиды не были знакомы с магией, которая была властна над гигантской толщей воды и всеми ее обитателями. Зато с ней явно были знакомы зорзы, и теперь где-то далеко впереди люди Птицелова уводили в плен двоих товарищей Яна. Или одного, мрачно думал Ян, слушая, как друиды тихо совещаются между собой. Направление пути они знали – Коростель уже давно убедился, что Служители Леса каким-то непостижимым для него образом чувствуют друг друга, словно между ними существует некая мысленная связь. К удивлению Яна, речь на привале шла главным образом о ноже.

– Это точно нож Снегиря, такой есть только у него, – горячо убеждал Травника и Эгле Март. Ян присел на старую замшелую корягу, пытаясь уловить суть разговора.

– Ты точно уверен? – Травник задумчиво вертел в руке нож с полосатой рукояткой, который они вытащили из дерева, взявшего в плен Молчуна.

– Конечно! – запальчиво воскликнул молодой друид. – Помнишь, он еще рассказывал, как ему досталось это вещество, из которого сделана ручка?

– Получается, он либо выронил нож в пылу схватки и кто-то из зорзов им воспользовался, либо… – Травник в неопределенности покрутил пальцами.

– Либо он сам метнул нож в Молчуна, – докончил за него Збышек и даже присвистнул от очевидности этого вывода.

– Да, верно, Казимир никогда не теряет свое оружие, ни при каких обстоятельствах, как бы ни складывался бой, – подтвердил Травник.

– Что же тогда произошло? Ведь Снегирь никогда не промахивается… – задумчиво проговорил он, оглядывая товарищей, как бы ища у них ответа.

– А я не очень понимаю пока, при чем здесь этот злополучный нож, – сказал Коростель. – Кинул ли его зорз, или это была рука самого Снегиря – я не вижу пока особой разницы, ведь причины мы не знаем.

– Это верно, – заметила доселе молчавшая Эгле. – Причины мы не знаем, но дело в том, что есть еще и третья возможность.

– Какая, девочка? – оживился Симеон, а Март посмотрел на внучку друидессы недоверчиво.

Несколько мгновений девушка молчала, словно приводя в порядок мысли в голове, но, похоже, она просто ловила языком случайно попавшую в рот шерстинку или волосок. Она сняла двумя тонкими пальцами что-то с кончика языка, коротко глянула на пальцы и сбросила соринку неожиданно широким и плавным жестом.

– Заклятие, – пояснила она. – Он закрепил заклятие.

Друиды и Ян молча и с интересом смотрели на Эгле.

– Тот, кто бросил нож, – пояснила девушка. – Нож, воткнувшись в ствол, закрепил наложенное на дерево заклятие, поэтому его и не могли вытащить.

– Такое возможно, – согласился Травник. – Очень возможно. Остается только выяснить, кто бросил нож – зорз или Снегирь.

– Нож бросил тот, кто наложил заклятие, – безапелляционно заявила Эгле. – У вашего Снегиря ведь не было повода убить Молчуна, верно?

– Думаю, да, – согласился Травник.

– Значит, нож бросил зорз, – подытожила внучка друидессы.

– Зачем же тогда они оставили Йонаса тут? – не согласился Март. – Им было бы проще либо убить его, либо забрать с собой. Накладывать заклятие на дерево – путь очень долгий и уж слишком изощренный.

– Но ведь они и собирались предложить нам не самый короткий путь к смерти, – скептически пробормотал Коростель. – Если так, тогда все это – в их духе.

Некоторое время все молчали, анализируя сказанное. Затем Травник встал, давая тем самым знак продолжать путь.

– Там все было очень быстро, – сказал Симеон, – я знаю Патрика и тем более – Казимира. Если мы узнаем, как все было на самом деле, мы поймем и принцип их хваленой Игры. Но уже то, что Птицелов, если только он тоже был с ними, кого-то забрал с собой, говорит о том, что они пытаются нас как-то отделить.

– От кого? – не понял Ян.

– Я неверно выразился, – ответил друид, и Март согласно кивнул. – Не отделить, а, скорее, разделить. А сделать это можно только по какому-то принципу.

– Или признаку, – добавил Збышек, и от этих слов Ян невольно поежился.

– Согласен, – подтвердил Травник. – А теперь – вперед. Должен же этот проклятый песок когда-нибудь кончиться.

Друиды и Ян подхватили заплечные мешки и вновь тяжело зашагали по влажному и вязкому песку вслед за ушедшим морем.

Между тем миновал полдень, час, другой, третий, а они по-прежнему шли. Странное дело: если поначалу маленькому отряду под предводительством Травника попадались большие лужи, вода в которых была солона на вкус, в чем они убедились, решившись умыться в одной из них, большие пучки гниющих водорослей и длинные плети морской травы с запутавшимися в ней грязными ракушками, то мало-помалу почва под ногами становилась все суше и суше и кое-где даже начала трескаться. Казалось, время повернулось вспять, и, наступая на пятки ушедшему морю, путники словно удалялись от него все дальше. Глядя на озабоченные лица друидов, Ян осознавал, что его спутники еще ни разу не встречались с подобной магией, магией столь невероятной силы, способной, похоже, повернуть вспять даже ход всесильного времени. Если утром по небу еще бежали мелкие рваные тучи и изредка принимался накрапывать дождик, то теперь серое небо было чистым и холодным, как поздней осенью, когда природа в последний раз прибирается в ожидании снега и зимних морозов. Последние два часа перед очередным привалом путники шли по твердой и сухой потрескавшейся земле, которую лишь с большим трудом можно было принять за бывшее дно холодного и бурного моря Балтии. Изредка им попадались вросшие в темно-серый песок целые остовы кораблей. Выглядели они жутковато: казалось, в их сгнивших трюмах или где-то в песке, под трухлявыми днищами, обитает кто-то, кто сейчас злобно смотрит на бредущих мимо вконец измотанных людей, и только отсутствие ночной темноты мешает ему сейчас выползти из старых морских гробов, окружить, напасть и разорвать на клочки любого, кто осмелился потревожить его тленное одиночество. Так думал Ян, с трудом передвигая ноги вслед за маячившей перед ним спиной медленно бредущего Марта и угрюмо взирая на гнилые корабельные доски последних упокоищ бывшей флотской славы Балтии. На самом-то деле кладбище кораблей, конечно, было необитаемо, и здесь правил только ветер, который к вечеру усилился и уже задувал все сильнее. На ближайшем привале было решено часок отдохнуть – идти по сухой почве вперемешку со слежавшимся песком было легче, чем утром, но все уже просто выбились из сил, и тело каждого настойчиво требовало отдыха.

– В карман они засунули это проклятое море, что ли, – тихо ворчал Збышек. Эгле на протяжении всего пути не упускала случая подтрунить над своим приятелем, что, конечно же, не придавало молодому друиду дополнительного оптимизма. Девушка явно с большим удовольствием болтала с Яном, но тот порядком устал и неохотно поддерживал разговор, думая о себе, о детстве, о родителях, о Паукштисах и Руте. Иногда Март начинал говорить на ходу вслух: сокрушался о тяжело раненном Молчуне, строил версии, где сейчас могут быть старина Лисовин и братец Гвинпин. О Снегире и Книгочее друиды и Ян в разговоре теперь почти не упоминали – говорить было нечего. Травник большей частью молчал, изредка отвечая на вопросы спутников короткими и отрывочными репликами. Наконец он сделал знак остановиться, посмотрел в сторону Марта, возившегося с лямками своего заплечного мешка, и улыбнулся.

– Ни одно магическое искусство не способно поддерживать долго столь мощные чары, парень. Рано или поздно мы их нагоним.

– Скорее бы, – поджала пухлые губы Эгле.

– Лучше поздно, чем никогда, – философски заключил Коростель, и все почувствовали, что теперь уже никому не хочется говорить ни о песке, ни о море. Все темы иссякли сами собой, и виной тому были безмерная усталость людей и пробирающий душу ветер. Они расстелили два плаща – песок был прохладный, но не холодный, – укрылись парой походных одеял, которые всегда лежали у каждого в заплечных котомках, и смежили веки. Каждый из друидов умел при желании заснуть на пятнадцать – двадцать минут и проснуться – нужно было только перед сном дать себе команду завести внутренние «часы». За время странствования со Служителями Леса Ян тоже выработал в себе это умение, поэтому он спокойно закрыл глаза и задремал. Небо понемногу темнело – опускались сумерки.

Ночь не привела отряд Травника к цели. В темноте, не переставая, дул сильный и сухой ветер, забираясь в складки одежды, холодя ноги и высушивая лица. Путники молча брели, кляня проклятый суховей и напряженно вглядываясь вдаль – не зачернеет ли впереди большая вода. Но все было по-прежнему, не слышен был и плеск волн, который задолго до побережья оповещает по ночам о близости моря. Пришлось даже одеться потеплее – ходьба уже не согревала.

Понемногу прояснилось, и пришел безрадостный рассвет. Друиды молчали, и только Март принялся высвистывать какую-то грустную мелодию, затихая и принимаясь вновь свистеть, словно он находил в этом занятии что-то важное для себя. Настроение было уже даже и не подавленное – в душу понемногу забиралось отчаяние от бессилия помочь своим, а горизонт все так же терялся в маленьких песочных и земляных холмиках. Они остановились вновь – после бесконечного ночного пути ноги отказывались идти дальше.

– Чего это ты свистишь, Збышек? – вяло поинтересовался Ян. У него самого губы настолько пересохли, что он часто прикладывался к объемистой фляге с чистой водой, которую набрал в фонтанчике на одной из ночных улиц Юры.

– Да так, несколько строчек, – смутился Март и сразу перестал свистеть.

– Спой, Збышек, – неожиданно сказал Травник и откинулся на спину, явно приготовясь слушать.

– Да тут не всем нравится, как я пою, – пробурчал Март.

– И вовсе даже нет, – лукаво заметила Эгле. – Вот когда ты поешь – мне очень нравится. Не нравится мне, только когда ты задираешь нос.

Они переглянулись с Травником, и тот подмигнул девушке. Коростель между тем улегся на спину, обернувшись плащом, подложил руки под голову и тоже приготовился слушать.

– Ну ладно, – махнул рукой одновременно и смущенный, и польщенный Март. – Только чур строго не судите – это только так, несколько строк.

Он уселся поудобнее, закутался от ветра в одеяло, помолчал несколько мгновений, словно припоминая слова, и затем тихо, мелодично и очень чисто запел.

Песня кончилась, но всем почудилось, что они даже ощутили далекий плеск волн, словно дыхание моря приблизилось к ним и было сейчас где-то рядом, за спиной.

– По-моему, здорово, – подал голос со своей импровизированной лежанки Коростель. Он словно наяву представил картинку из дешевой потрепанной книжки, которую они в детстве часто разглядывали с Рутой: море, чайки над волнами и далекие паруса уходящего куда-то в синеющую даль маленького корабля.

– Точно, – подтвердил Травник. – В твоих словах словно магия заключена, вот только грустно немного.

А Эгле вскочила с колен, подбежала к Марту и неожиданно звонко чмокнула его в щеку, так что все рассмеялись, а молодой друид в мгновение ока залился краской. Девушка тут же скорчила ему рожицу и стремглав вернулась на свое место подле Симеона. Ян сразу вспомнил Руту, и на душе у него заскребли кошки.

– Что ж, пора в путь, – заключил Травник, с сожалением вставая с песка и потягиваясь всем телом. – Зорзы не ждут.

– Где же это море… – сокрушенно вздохнул Збышек, и Эгле тяжело вздохнула тоже.

Коростель с трудом привстал, скатал плащ и вдруг увидел в земле, на которой он только что лежал в изнеможении, маленькое полузасыпанное песком отверстие, наподобие маленькой норки. Из него выглядывал уголок чего-то непонятного, красно-коричневого, с зубчиками, и острого, как треугольный луч. Не долго думая, он ухватился за кончик этой штуки и неожиданно вытащил из песка маленькую живую морскую звезду. Все ее пять лучей нервно подрагивали, и звезда сокращалась всем телом, пытаясь вырваться из ладони Яна.

– Смотрите, звезда! – воскликнул Ян.

Все обступили его, разглядывая удивительную живую находку. Животное притихло, но Коростель ладонью отчетливо ощущал, как в этом странном, облепленном песком и илом теле, щекочущем руку, тихо и испуганно пульсирует жизнь, или, как друиды говорили, Дар.

– Она пережидает отлив, – промолвил Травник. Он обвел взором своих друзей – Марта, Коростеля, Эгле – и вновь повторил: – Она пережидает отлив. Она знает, что море вернется. Это хороший знак.

Они посмотрели на Травника все: Март, Коростель и Эгле. Лица их были запыленные, припорошенные песком, с потрескавшимися от злого ветра губами. Вокруг простиралась земля пополам с песком, кое-где из нее торчали стебли чахлых кустиков, а шелесту песка вторил в небе над головой холодный ветер-суховей, словно подхватив слова песни Марта: далеко ушел корабль… далеко ушел… корабль… далеко… ушел… корабль… далеко…

– Это хороший знак, – повторил Травник, словно убеждая в этом себя, друзей, а может быть, недобрую судьбу. – Будем считать так.

Ян держал на ладони красно-коричневую морскую скиталицу, и ему казалось, что где-то вдали он слышит волны – тихий, еле уловимый шепот прибоя.

– Мы ведь найдем их, Симеон? – тихо спросил Збышек, приглаживая растрепавшиеся волосы и незаметно смахивая слезу неуловимым движением, чтобы никто случайно не подумал, что она вызвана не этим бесконечным, иссушающим душу и сердце ветром.

– Найдем, – ответил Травник. – Непременно найдем. Море вернется.

В ушах у Яна вновь тихо зашумело, потом этот звук вдруг усилился – в нем было что-то зовущее, требовательное, заливающее тихим шелестом воображаемого прибоя сердце. Коростель отстранил рукой Симеона и нетвердыми шагами, спотыкаясь и проваливаясь в песок, побрел вперед, к высоким дюнам, туда, куда его неустанно звал древний и вечный неодолимый зов – зов моря, которого он никогда не слышал.

Когда Ян одолел несколько шагов, Травник издал тихое восклицание и, обернувшись, указал друидам на песок, по которому только что ступал Коростель. Несколько следов глубоко вдавились в песок, и в образовавшихся ямках медленно выступала вода. Глаза Эгле в мгновение ока стали удивительно большими и круглыми, и лицо ее буквально просияло. Травник закричал что-то Яну, но тут же закашлялся от налетевшего порыва пыльного ветра и, не дождавшись ответа, тяжело двинулся за ним вслед. А Ян Коростель по прозвищу Дудка все шагал и шагал по песку, осторожно держа в руке колючую морскую звезду, и пальцы его сжимались все сильнее и сильнее, и он чувствовал, как колючки ее жестких лучей давят и царапают ладонь мелкими иголочками, и от этой малой боли, казалось, уходила боль из души, боль большая, огромная, невероятная, вместе со страхом и отчаянием ушедшего дня. А звезда была крепка, как камень, остра, как иглы, и она словно вела, вела его вперед, туда, где пряталось, заплутало, провалилось это проклятое, это ненавистное, это величественное и невозможное море.

И только Март стоял недвижно, словно оцепенев. Плащ упал к его ногам в песок, и дорожная котомка свешивалась с плеча, норовя соскользнуть на землю. Март, прищурившись, напряженно всматривался вдаль, туда, за спины бредущих Яна, Травника и бегущей за ними Эгле. Обветренные губы молодого друида что-то неслышно шептали, а по запыленной щеке Марта, оставляя грязную дорожку, теряющуюся в уголке рта, медленно ползла влажная полоска – снова начинался ветер.