Ключ власти

A. Город греха

Кончился год, и наступил другой.

После новогоднего праздника началась мокрая метель, небо плотно заложили тучи. В арсеналах и гарнизонах, на железных дорогах, на авиабазах шла спешная подготовка. Армейский телеграф без роздыха гнал депешу за депешей.

Вестовой-ефрейтор взбежал по лестнице в квартиру офицера, откозырял, вручил хозяину пакет:

— Ваше благородие, распишитесь в получении.

— Милый, что там? — Молодая жена пыталась заглянуть через плечо мужа.

А офицеру сжал сердце зимний холод. Приказ был пропечатан в бланке одним словом, твёрдыми буквами пишущей машинки: «КОМЕТА».

— Меня вызывают. Срочно. Надо ехать сейчас же…

Прощальный поцелуй, пылкий и печальный, с привкусом слёз и помады.

«Господи… вдруг не вернусь?»

Жарко пылали топки паровозов — от приморской Эренды на юг, в глубь материка, шли поезда, нагруженные всем, что заводы могут дать армии — патроны, снаряды, орудия.

И люди, люди в рыжих дощатых вагонах с надписью «40 человек или 8 лошадей» — мужчины в военной форме.

Зрелые и молодые, безусые и бывалые, с трубками или папиросами в зубах. Они лихо сплёвывали на присыпанную снегом насыпь, задорно свистели девицам, стоявшим на полустанках, деловито толковали о винной порции — «Когда раздача-то, браток?» — и серьёзно хмурились, поглядывая на тёмные горы у горизонта.

За лесистыми горами — хлебная Гатара, южная житница империи, в эту пору — белая, пустынная, с дымками деревень и редкими, тусклыми вечерними огнями.

На пути к Гатаре первыми пропускали воинские эшелоны. Товарные, пассажирские и даже почтовые ждали, уступая дорогу армии. Зачехлённые тягачи, обитые жестью транспортные сани, глухие вагоны с красной меткой «Опасно — ЯД!». Стоянка, загрузка углём и заправка водой. Для согрева — чарка водки на брата.

— С новым годом, служивые! Куда путь держите?

— Проходи мимо. Нам знать не велело, а вам тем более.

Пьяный зевака на станции пятился, сдвинув шапку вперёд и почёсывая затылок. Эхма! что там, на платформах под брезентами?.. ракеты? Рядом часовые с ружьями, штыки примкнуты… Важное дело! должно быть, манёвры.

Сдвинулись флаги семафора, закаркал рупор:

— По третьей линии проходит литерный состав!

Одетый в железо, дыша из труб дымом пополам с искрами, с лязгом и гулом, взметая позёмку — бронепоезд! Башни глядят настороженными пушками, торчат шестиствольные картечницы.

В замешательстве, пожёвывая ус, полковник читал срочную телеграмму: «Причине снегопада зпт потепления погода нелётная зпт велик риск обледенения дирижаблей тчк приказ действовать без поддержки авиации».

— Ах, гром в душу! Эту погоду — ешь её дьяволы!..

Миновав горы, эшелоны стягивались к одному месту на карте. Вдоль путей — поля под снежным саваном. Холмистая даль затуманена сизой дымкой. В безмолвии спящей страны — лишь стук колёс по стыкам и тревожные гудки. На стоянках полковой священник исповедовал и отпускал грехи, а старший писарь опечатывал и клал в железный ящик завещания. Все нюхали воздух — какая погода?

— Сыро. Аэронавты не взлетят. Враз на дирижабль тонн десять льда налипнет. Столько же бомб вычитай в минус…

— Дьявольская сволота нарочно подгадала, когда с неба грянуть!

В вагоне у печурки ветеран-фельдфебель внушал новобранцам:

— Ребята, чур, без страху. Помирать — один раз. А ты гляди на меня и думай — воевать так, чтоб победить. Мы — отдельный корпус, «охотники за звёздами»!.. Я б и дальше с бабой нежился, но видишь — сам вызвался в полк, потому что — надо божий Мир спасать…

Тягостное время уходило день за днём, как часы перед казнью. Высадились, встали лагерем в пустом селе — жандармерия заранее эвакуировала и крестьян, и скот. Только рыжая кошка жалобно мяукала, сжавшись в углу — кругом топот, гомон, лязг, рокот паровиков!.. Молодой офицер наклонился, подманил её.

— Поручик, оставьте! нам не до зверюшек.

— Жалко. Всё-таки душа живая. — Взяв кошку на руки, офицер гладил её, а рыжая доверчиво урчала, тёрлась о его шинель.

— Да вы прямо дрессировщик, Вельтер. Вам бы в цирк… Лучше займитесь расстановкой караулов.

Дело закипело — готовили пусковые станки ракет, ладили бомбомёты дымовой завесы. Химики в своих палатках на отшибе заливали жидкий газ в боеголовки. Подтянули провод от железнодорожной станции. Кто знался со связистами — то и дело бегали спросить:

— Ну, что там? где упадёт?

— Здесь или рядом. Обсерватория даёт погрешность в сто миль. Главное, чтоб не прямо в нас, а то по маковку в землю вобьёт…

Последнюю ночь многие не спали. Лежали, шёпотом ругались и молились, слушая — когда же?..

Кошка наблюдала, как поручик при свете керосинки пишет жене: «Когда ты получишь моё письмо, война уже начнётся. Пожалуйста, не бойся за меня, наш полк прекрасно вооружён. Поезжай к родителям, там будет спокойнее. Я нашёл здесь премилую кошечку, она тебе понравится — рыжая с белой манишкой, кончик хвоста и лапки тоже белые…»

Утром первой всполошилась кошка — перед завтраком, едва кашевары разогрели полевые кухни. Заметалась, потом стала скрестись в дверь с тоскливым мявом, будто просила: «Выпустите!» Минуту спустя в потёмках над далёкими горами послышался глухой, громадный рокот, словно голос огнедышащей горы. Лагерь замер, потом вмиг засуетился, раздались крики: «Поротно — стройся! Заводи тягачи!» В беготне сборов все невольно озирались на зловещий звук.

Сверкнуло в тучах. Затлело ржаво-красное сияние, с каждым мгновением всё ярче разгораясь. Летящий грохот стал рёвом, он сотрясал небо. Тучи разорвались, багровый шар пламени наискось пронёсся над землёй, с треском и вспышками канул за горизонт — сквозь холодную утреннюю хмарь издали донёсся гул падения.

— По саням! Быстро, быстро! — надрывались командиры.

Спереди лыжи, сзади катки с гребнями-зацепами — паровики поволокли по снежной целине широкие, как баржи, сани со штурмовой пехотой и ракетными станками.

— Согласно расчётам, мы ближе всех к кратеру. Времени в запасе мало… — цедил полковник, пытаясь в бинокль рассмотреть, что творится в той стороне, где упала «тёмная звезда». — Успеем подойти, открыть огонь — надежда есть. Запоздаем — будет пекло. Без авиации придётся туго… Лишь бы другие полки поскорей подтянулись!

Те офицеры в штабных санях, кто получил звание в мирное время, слушали с напряжением. Впереди был мрачный горизонт, за ним их ожидала неизвестность. Там среди развороченного поля дымился свежий кратер.

Оставшиеся в лагере нет-нет да глядели вслед ушедшим тягачам.

Серый день мало-помалу разгорался, бестеневой свет неба лёг на поля, тишина угнетала. Ветер уносил тучи, в просветах заголубело небо, но над горизонтом висела тьма — она всегда сгущается над кораблём дьяволов.

Вот — взлетели мощные сигнальные ракеты: «Мы вступили в бой».

Едва растаял свет ракет, как замерцали яркие беззвучные зарницы — ядовито-жёлтые, они пульсировали в тучах.

— Что это, ваше высокоблагородие? — Поручик часто дышал от волнения.

— Погибель, — ответил сквозь зубы капитан лагерной базы и, опустив бинокль, бросил телеграфисту: — Передай в штаб — против наших лучевые пушки.

Новые ракеты взвились: «Переходим к обороне». Над холмами появилась тучка дымовой завесы.

— Ну, дай бог удачи наводчикам! — осенился капитан. — Теперь вся надежда на пусковые станки… если батареи живы.

Но больше сигнальных огней не было.

В молчании выждав время, капитан деревянным голосом скомандовал:

— Свернуть лагерь. В сани — только людей, оружие, кассу и канцелярию. Через час скорым маршем отходим к станции.

— А… палатки, кухни?

— Всё бросить! Фуры с провизией — заминировать, продукты — отравить. Не подорвутся — пусть едят. Скоро их машины будут здесь.

Поручик предложил было:

— Может, ваше высокоблагородие, оставить группу… чтоб помогли отступающим? Я с моим взводом…

Но капитан безнадёжно покачал головой. Лицо его окаменело от горя и злобы:

— Помогать некому. Из полка остались только мы.

Гудящая пустота накрыла поручика. Как — «некому»?.. Жёлтый отсвет в тучах — и никого не осталось? все, с кем ещё вчера спорили, пели, сидели за одним столом…

Откозыряв капитану, он понял, что рука дрожит. В лагере забурлила сумятица.

— Готовь мины! Сапёры — бегом, бегом! ставь под провиантские фуры!

— Где командир химроты?

— Ваше благородие, приказано залить котлы на кухнях крысомором…

— К чертям! При чём тут я? отрава у аптекаря!..

— Первое отделение — взять под охрану денежные ящики, — собрал солдат поручик. — Погрузить, глаз не спускать! Второму — помочь писарям. Третье… кто-нибудь видел мою кошку?

С ровными, словно удары метронома, промежутками, «тёмные звёзды» падали на Мир — одна или две в месяц, как срок ляжет. Весна, сев, лето — уже десяток новых кратеров, десять зон смерти… благо не все в империи! Кузница дьяволов на Мориоре устали не знала, отправляя шар за шаром.

Поля на хлебных равнинах Татары, где упал первый корабль, поросли сорняками. Ни сеять, ни собирать урожай некому — дикие заросли, брошенные сёла, руины. Вместо мирного народа — воинские колонны, вместо телег и экипажей — пушечные самоходки. Шпили церквей, колокольни сбиты лучами дьяволов. Одичавшие псы охотились на инопланетных тварей — и наоборот. Свиноподобные чудища шастали в полях бурьяна, прятались в оврагах и разбойничали по ночам, отыскивая живность, чтоб сожрать её с костями.

Славная своей пшеницей провинция к югу от Вальных гор стала краем нескончаемого бедствия. Отсюда шли голодные беженцы и погорельцы, бывшие хлеборобы, а их место занимали солдаты. На штабных картах центр Татары был обведён алым кругом — «Мёртвая зона». Вокруг него смыкались зубчатые линии оборонительных рубежей.

Вдали от боёв генералам легко было рисовать карандашом окопы, а на деле…

Тут и там желтели безобразные проплешины — удары химических бомб армии и ядер с ядом, вылетавших из кратера, — и чёрные горелища, следы работы огнемётов. С границ мёртвой зоны по кратеру били ракетами, а с высотных дирижаблей сбрасывали бомбы. В заросших полях множились воронки, но дьяволы уже глубоко зарылись — можно было пробить лишь их верхние ходы и галереи.

Поручик Вельтер получил звание штабс-капитана и личное дворянство. Теперь он командовал взводом разведки, заодно занимаясь диверсиями. Лично взваливал на спину ранец с взрывчаткой или флягу кислоты, чтоб боеприпасы в рейде разделялись поровну. Унтер-офицеры и солдаты были готовы за ним хоть в кратер.

Он завёл бизонью винтовку с гранёным стволом и клиновым затвором, бившую тварей наповал за двести мер. Обойму крепил слева на предплечье, легко делал двадцать выстрелов в минуту — даже стая не уйдёт.

— Надо мазаться их кровью и жиром, — учил он молодых. — Ловушки дьяволов распознают на «свой-чужой», так можно пройти мимо них без опаски.

— Как у дикарей-охотников, гере штабс-капитан!

— Именно, прапорщик. Мы на охоте, дьяволы — дичь. Здесь нет правил. Если им наплевать на законы войны, то нам незачем миндальничать. И ещё — за день до рейда никакого табака, ни капли водки. Запахи они чуют издалека.

Запретная зона у кратера — рай удальцов, любителей азарта. Здесь свой язык. «Черепаха» — большая бронемашина дьяволов, «чудо-юдо» или «ходок» — средняя, «жук» — малая, «урод» — нелюдская тварь-машина.

Теряя разинь, солдаты учились угадывать дрожь земли до того, как вылезет «жук» или «ходок», отбегать, снимая со спины трубу с ручной ракетой. Амулетом взвода была рыжая кошка Миса — умелая мышатница. Она слышала, как в глубине крот-урод прокладывает ход. Приседала, сжималась, насторожив уши, потом скребла белой лапкой: «Он здесь!» По ней и взвод звался «Рыжие Коты».

Штабс-капитан без устали писал заявки в штаб зоны: «Прошу выделить медиума для допроса противников на месте захвата». Как же, дадут они!.. вещуны — товар штучный, на учёте, и половина из них — юбки. Явится такая барышня — жди сумбура. Рыжие Коты враз вспомнят, что где-то есть мирная жизнь, танцы, нежность и галантность.

И вдруг — свершилось! Пришёл сержант из полевой жандармерии, в форме полка принца Цереса. По манерам — городской простолюдин. Среднего роста складный крепыш, шатен с рубленым хмурым лицом и тёмно-коричневыми, почти чёрными глазами. Парень замкнутый, мутный.

— Прибыл в ваше распоряжение, гере штабс-капитан. Я медиум. Нижайшая просьба звать меня по позывному — Нож.

Комвзвода выгнал всех, чтобы говорить с Ножом наедине.

— У нас не таятся, сержант. Обстановка не та. Сегодня жив, завтра нет. Давай начистоту. Что там было с Его Высочеством? почему принца сняли с командования, отправили в Западный береговой округ?

— Так в газетах же писали… — Сержант прятал глаза.

— Мало ли что напишут. Ты из полка, должен знать.

— Принц хотел империю объединить. — Голос жандарма звучал сдавленно. — Красного царя арестовать… да сорвалось, выдали его.

Кто выдал план Цереса, Нож и под пыткой не сознался бы. Иначе в первом же рейде свои угостят пулей в затылок. «Сегодня жив, завтра нет».

В раздражении Вельтер ударил кулаком по столу. Пепельница подпрыгнула, бутылка звякнула донцем, повалилась, покатилась — Нож едва её поймал.

— Что ж вы… такого вождя потеряли!

— Окружили нас, гере штабс-капитан… белая гвардия, с броневиками и картечницами. И с воздуха накрыли.

— Эх… Принца нам позарез не хватает. С ним бы мы развернулись. Жаль, не дали ему повоевать с дьяволами… Думаю, Его Высочество поставил бы дела иначе, жёстче.

— Святая правда, гере! — пылко ответил сержант. — Принц… он бы взялся!

— Ну, нечего впустую толковать, — уже холодней молвил штабс-капитан. — Будем исполнять, что предписано. Ночью в рейд. Поговори с прапорщиком, он тебе всё объяснит — как ходить, как прятаться. Старайся, Нож. Правил у нас два — драться за империю и любить кошку Мису. Умри, но чтоб с её хвоста и волос не упал.

Вышли в полной тьме новолуния. В вышине без огней плыл патрульный дирижабль — чёрный на чёрном. За рощей вдали выли голодные уроды, но к идущему цепью взводу не совались — знали, что опасно. Подкоп в сторону ракетных батарей Миса услышала два дня назад. Опыт подсказывал: дьяволы вот-вот установят в каморе под землёй фугас.

Когда прибыли на место, взвод залёг. Медиума — в сторону, он будет нужен потом. Летняя ночь обманчиво тиха, воздух тёплый как парное молоко, но сырая земля холодна. Припадёшь ухом, ладони прижмёшь — чудится, что в земной толще роет, ползёт урод, волоча за собой тушу фугаса…

Перед рассветом — едва птички в роще запели — командир дал знак: «Начали!» Взрыв оглушил Ножа. Где стоял заряд — провалилась земля. Рыжие Коты спрыгнули в провал, пошла пальба и резня. Минута, другая — шум стих.

— Нож, сюда!

В ямине среди обрушенных глыб и куч земли громоздилась груда пузырчатого студня. В низкий лаз тянулись кабели, вроде гигантских червей — их уже изрубили сапёрными лопатками. Несколько тел — подземные минёры. Над последним живым стоял Вельтер с револьвером.

— Спроси его — где ещё подкопы? что они замышляют? Ответит — оставлю в живых.

Раненый дьявол — совсем вьюнош, черногривый, с раскрашенным по-дикарски лицом, затянутый в гладкую бурую кожу, — сплюнул кровь и прохрипел:

— Мы убьём ваших мужчин и возьмём ваших женщин. Так будет.

— Он что — не понял?.. — нахмурился офицер, выслушав перевод.

Вглядываясь в лицо юного дьявола, Нож старался предельно сузить луч слуха, прочесть движение мысли. Такое лишь маститым вещунам под силу, но попытаться можно, вдруг уловишь. От усилия сержант побледнел, лоб покрылся испариной — тщетно! На пути луча — незримая преграда.

— И не поймёт, ваше благородие. Без толку стараться — на него печать наложена.

— Огнём прижечь — заговорит! — не особо вникая, процедил комвзвода.

— Хоть ракетной горелкой пали — не проймёшь. Печать — сила страшная.

— Какая печать?.. что ты мелешь?

— Вроде заклятия, как цепенящий сон наяву. Дано ему слово — теперь он сам не свой, пока не исполнит. Жрецы-дьяволы это умеют…

Как это умеют вещуны Мира, Нож благоразумно смолчал. Уж наверно, нянька в детстве сказывала Вельтеру: «И навёл колдун волшебный шип…» Должен знать.

— Хм!.. А как его расколоть — с печатью?

— Никак. Кто налагал — тот и снимет. Я не сумею.

— Ладно. Нет так нет. — Прицелившись в голову дьявола, штабс-капитан нажал на спусковой крючок. — Фугасную жижу полить кислотой. Лаз подорвать. Уходим.

— А всё же, ваше благородие, дело у нас ладится! — с подъёмом сказал Нож, выбираясь из ямины. — Гром поможет — к осени раздавим кратер…

— Стратег-ясновидец выискался… — Вельтер нервно фыркнул. — Завтра же рапортую в батальон — сержант предсказывает скорую победу.

Рыжие Коты, кто это слышал, рассмеялись — нервно, ещё в горячке после схватки, — а Нож с хитрым прищуром улыбнулся:

— Верно говорю вам, гере. Все приметы в нашу пользу.

— Ну-ка, проясни.

— Знать, туго дьяволам приходится, раз без печати их в рейд не отправишь…

Вторая звёздная война в разгаре.

5500 миль к северо-востоку от Гатары.

Вейский берег Великой земли, республика Делинга.

— Деньги ваши будут наши! Девки будут наши! Режь купца! — горланили ряженые пираты, размахивая саблями. В воздух палили из старых, заряжавшихся с дула пистолей, нарочно дымным порохом, чтоб больше было шума и огня.

Их корабли — лёгкие, проворные, с косыми парусами, похожими на плавники акул — входили в порт Сардины быстрым строем-волной, готовясь высадить десант. Пушчонки отрывисто гавкали, выстреливая пышные султаны дыма. С набережной отвечала городская артиллерия — бах! бабах! — над крышами взлетали шутихи. Дамы визжали и аплодировали, из окон бросали серпантин — праздник начался!

Вот застучали друг о друга бутафорские клинки. Раздался боевой клич вейцев «Ячи! Халам ячи!», а их вожак в жёлтом тюрбане вскочил на канатную тумбу:

— Я — Калаван Яр, гроза морей! Сардина под моим мечом! Покоритесь мне, несчастные, или мои удальцы зальют город кровью! Несите выкуп — сто бочек вина, сто быков, сто фунтов золота!

Здесь скучали по набегам. Раньше, до скорострельных картечниц и дирижаблей, жизнь была острее и азартней — нет-нет да нагрянут смуглые гости с Вейского архипелага, мастера ходить под парусом и потрошить чужие сундуки. Была морская полиция, на набережной вешали пиратов под рукоплескания ликующей толпы… Но всё равно, молясь перед сном, пузатый купчина думал: крепки ли ставни, двери? верны ли вооружённые слуги? А ложась спать, проверял, под рукой ли пистоли. Всякое бывает — вдруг среди ночи полыхнёт пожар, а на улице закричат «Халам ячи!»

— Помилуйте наш город, почтенный Калаван Яр! Возьмите выкуп.

— Хорошо, хорошо! И ещё — я буду править в Сардине. Один день. Дайте мне печать и ключ — сейчас я установлю свои порядки.

Потешный правитель знал, что разрешать. С полуденным ударом колокола дозволяется игра на любые ставки. Все сборы и налоги — втрое меньше!

— …объявляю вам вольную волю — дымить пьянящей смолой, вдыхать блаженный дым. Кто курит, тот мне брат! Где судья? где полицмейстер? дать им трубки с лучшим дурманом Вея!

— Слава Калаван Яру! Слава!

— Понесём его на руках в мэрию! Сегодня он наш царь!

Полная свобода — как безумие! Можно плясать, оголив живот, вести себя дерзко, но — прикрыв лицо.

Половину прихожан из церквей Грома как вымело — понеслись наряжаться в легкие платья, в маскарадные личины. Почтенные люди качали головами да плевались — в помин-день! когда надо молиться за души усопших, молодёжь бежит бесноваться! Кого за ухо, кого за ворот — часть родители отловили, и под замок, на ключ. Нечего бесов тешить, отца-мать позорить.

А молодняк, связав простыни в жгут — через окно и в сад, а там — через белокаменный забор. Кровь прадедов-негоциантов — торгашей и разбойников — кипит в жилах как игристое вино, зовёт на подвиги и озорство.

— Айда!

— Куда?

— В баханский храм! там угощают!

Береговой купеческой республике пристало быть терпимой к иным верам, иначе прибыль упадёт. Хотя попы-громовники осуждают, в Сарцине стоят капища вейцев, где среди ароматных курений улыбается спящий лик Бахлы с недремлющим глазом во лбу.

До Вейских островов — тысяча миль морского пути на север. Там не только пираты — там шёлк и жемчуг, пряности, драгоценный лак, белый рис, красное дерево, чёрное дерево, расписной фарфор… Грех пренебречь такими ценными товарами!

Кланяясь, бритоголовые буты — монахи и священники, — раздавали пряный рис с оранжевым маслом. Благословляли иноверцев: «Рай всем прозревшим в ладонях Бахлы, проснувшегося и познавшего, что мир есть сон!» День Калаван Яра — их день, ибо Вей — острова учения о снах и пробуждении.

— Они дадут рясу, юбку и шарф.

— Ой, боюсь!

— Да перестань, я в прошлом году так танцевала.

Лунные улыбки бутов ласково призывали снять с шеи Божье Око — лучистый зрак с четырьмя молниями. Как в мыльне перед купанием. Кто раздевается, тот входит во власть иных богов.

— Тоже глаз, как у вас, — убеждали буты. — Глаз Бахлы благой, он — прозрение.

У их кумира глазница на лбу походила на лениво приоткрывшуюся раковину, откуда выглядывает шар жемчужины — томный, масляный.

Была не была! Платье долой, затянула на бёдрах шнур-опояску, облачилась в легчайшую рясу, голову обернула газовым шарфом. Никто не узнает. Ткань невесома, тело дышит — кажется, на коже не материя, а воздух. Фигура брезжит под одеждой, сквозит розовой тенью. От собственной смелости живот подводит.

— О, смотрите, как девицы вырядились!

— Хе! будто потаскушки…

— Бросьте, пусть веселятся. Калаван Яр — раз в году.

Таких дней надо больше. Торговля оживляется. Портовой смотритель перо сломал записывать, столько судов пришло. Торг идёт скорый и широкий. Как в лучшие времена: «Купец, разгружай — всё продано!»

— Самое время наварить денег на войне, пока шары в другие земли падают. Наше зерно, наше вино везти в империю близко, на путевых расходах выгадаем.

— Ближе к солнцу — ближе к золоту. Благодаренье Грому, над нами не каплет…

Город великий, город славный! Сарцина Богатая — здесь живёт удача, здесь море денег. Всем хватает, от толстосумов-воротил до нищих. Хватает на свой оперный театр, на мостовые из камня, на университет — и на музей Коммерческого общества. Вот где собраны диковины и редкости пяти морей, даже идолы и украшения из-за экватора — Пояса Мира!

Долго купцы Великой земли точили зубы на заморские товары, долго мирились с вейцами-посредниками. Торговля через Пояс вся была в руках баханов, в их кошелях оседал навар за перекупку. Но всё дальше уходили в море корабли; наконец, перевалили жаркий Пояс, измерили лотом глубины у берегов Фаранге. Вейцев под угрозой пушек вынудили согласиться на концессии, постройку факторий, потом — угольных станций для пароходов… Скоро над Веем вырастут причальные башни дирижаблей — вот оно, торжество!

А дьяволов-пришельцев — разгромим! нам не впервой!

Поэтому — гуляй, Сарцина!

Пёстрая толпа на улицах шумела и плясала, играли оркестры в городских парках — а на причалах в порту скрипели тали. Из трюмов всплывали тюки, поднимались бочки, гремели зычные команды, звучал матерный рык грузчиков, стучали паровые движки лебёдок. Буксиры волокли баржи от судов с внешнего рейда. Из рук в руки ходили пачки имперских кредиток, местные златки и ассигнации. Прямо на планшире подписывали чеки, векселя. Заключали сделки, неслись к телеграфу отбивать депеши: «Товар получен, грузим поезд». Мальчишки-рассыльные нынче получали бешеные чаевые.

Все спешили провернуть делишки в льготный день, нажиться и урвать своё.

— Ставки — вы слышали? — выросли до небес. Сейчас один в игорном доме выложил расписку — судно с экипажем и полными трюмами против дома с меблировкой и столовым серебром.

— Хм, неравная игра. Надо было в ставку слуг включить.

— Куртизанка Сита поставила свою ночь на карту!

— А что ставят против этого?

— Спорят, кто больше. Дошло до трёх тысяч золотом.

— Жаль, певица Джани уехала. Такой разгул, и без актриски… Её бы червонцами засыпали.

— Молода ещё! выгоды не понимает… Голосок — птичка райская!

— А ножка — загляденье!..

— При такой красе иметь дурня-импресарио — беда.

— Не скажите. У неё турне по Синей половине — сперва в столичном Руэне, потом в Эренде, и везде аншлаги. Сам император…

— …а в Эренде — принц опальный, ха-ха! Вся царская семья полюбуется.

Свечерело.

Солнце прокатилось колесом над большим городом — опалив черепичные крыши цвета кофе и стены жёлтого песчаника, строгие шпили церквей и звонниц, оно алым шаром опустилось к морю. Пылал закат, волны пламенели словно кровь. Дышала теплом брусчатка мостовых, остывали крепостные валуны. Последние лучи солнца легли тусклым бликом на купол морской биржи.

Из курительных притонов веял сладковатый дух — там, не таясь от полиции, макоманы вдыхали дым вейского зелья, закатывали глаза, растворяясь в грёзах.

А улицы кишели нарядной публикой! а музыка и песни взлетали выше крыш!

— Эй, девицы! Верите в Бахлу? — наступал одетый пиратом. Речь его звучала с чужеземным, даже не вейским акцентом — кто он такой? поджарый, темноглазый, сильный как горный кот. Может, полукровка? или нарочно изменил говор?..

— О, да! — щебетали хохотушки, одетые баханками. Смуглые пираты с повадками котов — лица скрыты шёлковыми платками, лишь очи блестят… интересные парни. Можно и пококетничать.

— Тогда идём к бутам! Всё — сон; мир нам только кажется… а мне кажется, что ты красивая. Или я ошибся? покажи лицо.

— Ах, чего захотели!

— Возьми её в плен, — с тем же акцентом приказал темноглазому ухарю пиратский капитан, молодой и высокий. Как золотой волк среди смуглых шакалов.

Его наряд песочного цвета подпоясан алым шарфом, светлая кожа тронута загаром, низкий тюрбан — из палевого шёлка. Пшеничные брови походили на крылья солнечной чайки, а бледно-голубые глаза магически притягивали.

«Ой! наверняка он коварный… и нежный?»

— Я сдамся только Алому Шарфу!

— Безумно рад. Давно мечтал о белокожей деве. Ты станешь жемчужиной моих покоев.

— Хи-хи-хи, Даяна — Жемчужина!

— Бедняжка, тебя увезут к вейцам!

— Она будет любимой наложницей! вся в серебре и самоцветах…

— …с кольцом в носу!

— Ну и что? Изысканное украшение! — спорила девица, спутанная кушаком пирата. — Господин Алый Шарф, пожалуйте мне кольцо с рубином!

— Как захочешь, о лазурь моего ожерелья. Разуйте её. Красота ног — отрада для глаз.

— Зачем? — недовольно бросил его спутник, худой и бледный, чьи глаза были окружены синеватыми тенями, а сабля на боку казалась настоящей. — Мы идём в музей, это обуза…

— В музей! — рассмеялись девушки, шутливо теребившие Даяну. — Выбирать кольцо Жемчужине!.. Ради праздника вам продадут. Будем просить именем Калаван Яра!

— Я беру всё, что само идёт в руки, — жёстко ответил Алый Шарф бледному парню и прибавил тише: — Устрой остальным угощение… дай им конфет.

Веселясь и заигрывая, компания двинулась к музею, а худой спутник капитана на ходу раздавал шарики в разноцветной сладкой глазури. Лакомства и удовольствия — закон праздника!

Сарцина кутила, заливаясь молодым вином.

Из всех земель южного континента — кроме полуостровов-«зубцов» с их каучуковыми влажными лесами, — лишь этот край лежал в благодатных субтропиках и мог похвастать самым ранним сбором винограда. Даже на златках, здешних монетах, чеканили знак изобилия — спелую виноградную гроздь и стебель с листьями, точь-в-точь Золотая Лоза банковского картеля.

У кабацких столов собирались поклонники винного бога.

— Розового или красного изволите? — спрашивали у солидных господ, сидевших с газетами на террасе.

— Красного. И принеси-ка луковый пирог, да поживее, малый. А то зальёшься — ан ноги-то обмякнут.

— Стареем. Смолоду, помню, хлебнёшь сусла — и в пляс…

— Говорят, Лоза ходатайствует перед президентом, чтобы ей дали пропинацию по всей Делинге — курить хлебное вино, варить пиво, торговать, и только им одним. Де, казна захлебнётся доходами, а республика озолотеет.

— Ещё чего. Сами позолоту наведём. Пусть только сунутся с этим в парламент… Чтобы цену нам на «солнечный сочок» сбивали? Не допустим.

— Что пишет пресса?

— На будущей неделе, в барич-день, ожидают падения «тёмной звезды».

— Эти шары — как поезда, по расписанию валятся. Только астрономы путают с прибытием. Уже дважды ошибались. Надо отписать в империю: «Ваши Величества! Задержите звездочётам жалованье, пока не научатся верно считать!» В старину лживых астрологов вешали… Куда на сей раз грянет?

— На имперскую землю, в Красную половину. Тысяча триста миль южнее.

— Опять мимо, слава богу! значит, Красному царю гостинец.

— Поделом. У Яннара дочка…

— Будет вам, любезный! Зря на принцессу наговаривают.

— Отнюдь нет. Она летает? Возносилась даже днём, все видели. А инцидент на броненосце? Явилась с визитом — в тот же день взрыв двигателя, с жертвами. Пятый месяц о ней ни слуху, ни духу — почему? Ответ ясен — ведьма, дар её возрос. От Эриты порча волнами расходится, вот и засадили в башню, в безымянный замок.

— Бросьте! Это зависть да интриги с Синей половины.

— Выпьем за то, чтобы звезда упала подальше. Нам старого Шрама хватает…

Звякнув бокалами, господа невольно взглянули в южную сторону.

Там, в полутораста милях, на предгорье, невидимый отсюда, но памятный всем, лежал Шрам — заросший кратер. В оцеплении запретной зоны, под надзором патрулей и глубоко врытых чутких приборов кратер выглядел вполне мирно. Теперь туда ездили на экскурсии, даже — умаслив стражу — устраивали пикники на склонах Шрама.

А в первую звёздную войну, когда обрюзгшие ныне седые господа были полными сил мужчинами, из города в ту сторону смотрели с ужасом.

Там столбом поднимался чёрный дым, словно над жерлом вулкана. У предгорья гремела артиллерия; туда шли батальоны добровольцев, а возвращались — обозы с ранеными, обожжёнными, безногими. На суда грузились беженцы, чтобы плыть к островам Вея. Разуверившись, люди метались — падали ниц перед Бахлой, исступлённо молились Безликому. Кто угодно, хоть царь тьмы — защити, спаси!

Дрожа от болезненного любопытства, платили десятки златок, чтобы первыми взглянуть на ещё мокрую фотопластинку — трофей репортёра, подкравшегося с камерой к кратеру и разрезанного лучом дьяволов.

Исполинская черепаха на восьми ногах шла, рассылая из носовой и кормовой башен жгучие спицы света.

Чудищам оставалось пройти миль двадцать до Сарцины, когда республика отчаялась и позвала на помощь империю. Царские солдаты в красно-бурой форме — где паровиками, где впрягаясь сами — доставили тяжёлые береговые мортиры и сверхоружие — жидкий перечный газ.

Всё осталось в прошлом. В самом деле — будто сон, как учил Бахла.

Когда наладилась торговля, расплатились по счетам с империей.

Честная сделка — главная добродетель торговца!

— В конце концов… Не так страшны дьяволы, как их малюют.

— Правда, красятся гуще наших «цветочков».

— Давно пора с ними договориться.

— …и подсказать — пусть выберут себе другие земли.

— Только не Вей. Он нам нужен для торговли.

— Пусть летят в Фаранге. Пока там будут воевать, мы укрепимся…

— …зальём их фосфорным газом! О-хо-хо! Тост за науку, господа!

— Подземных дьяволиц — оставить. Все, кто встречался с ними…

— …исключительно покорны. Необычайно искусны.

— Что вы говорите? а сколько стоит завести чертовку?

— Золотая Лоза дорого просит — товар особый…

— Да-а, лозовикам работорговля не в новинку. Издавна этим промышляют, поднаторели. С ними не поторгуешься. Лучше без посредников, прямо у дьяволов брать…

— Они берут плату не деньгами — химикатами. И людьми.

— С людьми сейчас трудно. Кое-где ещё можно купить, однако цены…

— А сонный Вей для чего? Заказать — и доставят.

На улице долгогривый проповедник пристал к пьяным гулякам, шлявшимся из кабака в кабак:

— О, горе! Гром и молния на нас! Ересь заморская проникла в души, чужеверие царит в сердцах, нечестие и болвохвальство! Вы, снявшие с себя Очи Божьи — куда идёте?

— В трактир, честный отче! Пошли с нами! говорят, там даром наливают.

Бражники грянули здешний девиз:

— Ближе к солнцу!

В своих излюбленных кондитерских гуляли юноши и господа, которых звали «цветочками». Свобода нравов и торговли терпела их наравне с иноверцами. «Цветочки» считали Сарцину своей клумбой или дивным садом; сюда из империи и восточных краёв слетались всякие шмели, чтобы вкусить нектара и искупаться в душистой пыльце.

Пыхая движком, к кондитерской подъехала трёхосная мотокарета — с шоффёром и водителем в ливрее на высоком передке, оба в венках. Из распахнутых дверец кареты высыпалась целая ватага разодетых в пух и прах «цветочков» — иные пели, другие изображали танцевальные па, третьи целовались на виду всей улицы. Из прохожих кто хохотал, кто аплодировал или свистел, а кое-кто плевал и торопился миновать вертеп.

Фонарщик, шедший от светильника к светильнику — мужик порядком угостился, на лице блуждала хмельная ухмылка, — гикнул, вскинул свой запальник:

— Э-ге-ге, мальчишки! Кому лампу зажечь?

— Пошёл к дьяволам, ошмёток, керосинная душа!

— Ты, могильный дух с крюком!

— Солнце с неба, тьма на двор! — запел фонарщик, приплясывая. — Звёздочки летят, летят, куда звёздочки падут? На звезде летит нечистый, пал и цветик раздавил!

— Возьмём его? Пусть нам станцует!

— Будем швырять в него пирожными.

— А Хрусталь? — допытывался юноша у «цветочка» постарше, обвив его руками. — Он приедет?

— Нет, у него проблемы, — хмурился приятель. — Сплошной ужас. Сначала дом обокрали, потом сделка сорвалась… Говорят, всё из-за дружка, имперского барона. Вот и водись после этого с аристократами.

— Какие подлецы в империи! Можно подумать, барон — сокровище…

— Хрусталь — делец. — Приятель подмигнул как заговорщик. — Через барона выйдет на большой заказ… Телескоп для космической станции, несметный барыш.

— Где же любовь? всюду корысть и низость… — поникнув, удручённо вздохнул юноша, но сразу встрепенулся, округлив глаза. — Станция? это как — станция?..

— Железный шар, вроде маленькой луны. Он должен вращаться вокруг Мира, а внутри — люди. Астраль доставит туда телескоп, чтоб следить за пришельцами.

— О-о!.. наверно, жутко дорого?

— Вот и спорят, на что тратить деньги — на космос или межконтинентальные ракеты.

— Меж-кон-ти-нен… похоже на бред. Воистину, мир — череда снов. Мы спим без пробуждения…

— А надо ли нам, милый, просыпаться? Здесь вечный праздник, страна весны. Один цветок, другой — порхая, ты пьёшь мёд, забыв о времени…

— Я страшусь одного — вдруг праздник закончится?

B. Огненная ночь

Быстро спустились сумерки, тёмная синева окружила Сарцину. Но город не сдавался ночной тьме — он сиял тысячами огней, словно лежащее на берегу яркое созвездие. В небе распускались букеты искристых фейерверков, неровный гул празднества говорил о том, что жизнь в городе кипит как никогда бурно.

Хотя лето сменила пора урожая, ночь на этой широте была тёплой, и полная луна улыбалась над заливом, будто лик Бахлы.

Конфеты, которые помощник Алого Шарфа доставал из потайного кошеля, действовали безотказно. Девица игриво принимает сладкое угощение, отправляет в свой коралловый ротик, смакует — а экстракт «листвы пророка» растворяется в слюне, впитывается, веселит и туманит сознание.

Варакияне-пустосвяты верят, что пророк Валак именно так достиг высшего неба, где живёт Безликий. Важно вернуться с высоты — если принять листвы больше, чем следует, душа останется на небе, а тело без души умрёт. Но рабы Безликого упорно курят, варят и процеживают узкие ядовитые листья, чтоб повторить полёт Валака. Поэтому в стране Витен так ценятся «аптекари листвы» — они умеют взвешивать листву и знают, сколько в ней яда.

В этом искусстве Алый Шарф был мастер. Одна конфета — один взлёт.

Веселясь, девицы теряли понятие о том, куда они идут, зачем идут, забывали путь обратно, отбивались от компании и брели в переулки. Их никто не удерживал.

Таков он, день Калаван Яра! Многие упьются, многие накурятся, многих до безумия закружит вихрь любви, и не все утром проснутся в своих постелях. Кто-то очнётся на задворках, битый и обобранный до нитки, другой в сточной канаве, третья в трюме на судне работорговцев, а кого-то придут опознавать на леднике, в мертвецком доме.

— Хватит их тащить, — обронил Алый Шарф, мельком взглянув на «пиратов», которые вели под руки двух сомлевших девиц. — Отнесите в тень и бросьте.

— Слушаюсь, господин Мосех.

— Последнюю тоже оставить бы, — намекнул худой спутник.

— Она моя. Развяжите её — это уже лишнее.

Одуревшая от зелья, Даяна в полусне пыталась что-то спросить, но язык не слушался. Проулок в глазах размывался — синева, тени, мутные пятна фонарей. Тротуар под босыми ногами, казалось, залит тёплой водой — всё течёт, просто река, а в воздухе плавают рыбы… Гул, плеск в ушах, голоса еле слышны.

Её держали под локти, не давая пошатнуться и упасть.

Быстро, молча прошли по проулкам и вскоре вывернули к музею Коммерческого общества. Служитель-сторож — старый, сердитый — на долгий стук лишь приоткрыл смотровое оконце в толстенной двери:

— Какая выставка? Вы ошалели, господа хорошие! В гулящий день — да провались он! — наш музей закрыт. Ясно же сказано — закрыт!.. Проспитесь, завтра придёте.

Алый Шарф отступил от двери, осмотрел крепкую стену, окна с массивными ставнями, затем постучал вновь.

— Опять вы?.. разве непонятно говорю — завтра!

— Я заплачу хорошие деньги.

— Ни златки мне от вас не нужно. Даже за тысячу не впущу. Маскарадных пропойц — да в приличный музей? Ступайте, развлекайтесь! а музейное собрание — оно для трезвых, понимающих господ. Будете дальше ломиться, так у меня кнопка есть, вмиг полицию вызвоню.

Обернувшись к своим «пиратам», Алый Шарф тихо сказал:

— Ставьте бомбу под дверь. Укройтесь и спрячьте девушку.

— Слушаюсь, господин Мосех.

Рванул заряд, вздулись клубы дыма, створки двери вылетели градом щепок.

— Двое — стеречь у крыльца, остальные со мной.

В едком дыму вестибюля быстро отыскали оглушённого, растрёпанного сторожа.

— Ты слышишь? Хорошо. Смотри — вот пистолет. Веди в хранилище.

— Золото… золото в залах… — бормотал старикан, глядя в ужасное дуло.

— Мне нужно хранилище. Комната-сейф.

— Там железная дверь, замки… ключи у распорядителя!

— Я найду, чем открыть. Веди.

Прокатившись по улочке, взрывная волна погасла. Кое-где приоткрылись окна, выглянули озабоченные лица — что там громыхнуло?.. Какое странное эхо! — на гремучий резкий звук издали отозвался глухой раскат грома и задрожал воздух.

Во дворе баханского храма танцевали девушки — и даже молодые дамы! — одетые вейками. Храмовый двор цвёл в ночи, будто волшебный сад призрачных огней, звучал чарующей музыкой и пел переливчатыми голосами.

Из-за домов доносился шум празднества. Летняя ночь дышала вином и пряностями, прозрачная прохлада веяла со стороны моря. Играли флейты, лился сладостный звук ксилофона. Развевались в танце газовые ткани, вскидывались зовущие руки — а парни в нарядах заморских купцов, моряков и разбойников увивались вокруг. Выделывая замысловатые фигуры танца, они старались как бы невзначай прикоснуться к танцовщицам.

Ночь обещала райскую негу, восхищение любви и молодости.

В первый миг никто не понял, что произошло. Сперва неясная вибрация земли и воздуха… Затем толчок — танцоры сбились с ритма, замерли, недоумённо озираясь.

Тут земля вздрогнула, словно в ней шевельнулся кит. Стены затрещали. На дворе вспыхнуло смятение, раздались вопли, все ринулись к воротами, на улицу. Под ногами колыхалась, вспучивалась мостовая — земля ожила, перестала быть верной опорой.

— Мама, что такое? А-а-а-а!

Храм содрогался, по его стенам побежали трещины; закачались и начали падать из ниш статуи святых бутов. Улыбаясь, держа руку поднятой для благословения, они валились вниз и с сухим стуком разбивались на плитах, — отколовшись, покатилась каменная голова.

Истошные крики, пронзительный визг и плач — кого-то задело, разбив плечо, рука залита кровью, — а улица колебалась, как море. В ресторанчике напротив кренился навес, балясины балюстрады вылетали словно кегли, начала проваливаться крыша и покосились стены.

Гомон веселья над Сарциной сменился шумом хаоса и суматохи. Крики сливались в прерывистый вой, волнами нёсшийся со всех сторон. Музыка оборвалась, зато слышался издали грохот осыпающихся стен — и какой-то медленный пульсирующий гул: «Уууммм. Уууммм. Уууммм». Словно по городу шли гигантские быки и мычали над крышами.

Стена ресторанчика — трррах! — повалилась на проезжую часть, рассыпая камни, подняв тучу пыли — и накрыв несколько человек. Из порванных труб гейзерами ударила вода. Где-то поблизости взорвался паровой котёл — богатый дом со своей котельной стал кучей кирпичей и брёвен.

Будто от взрывной волны, начал рушиться соседний особняк — перекрытия этажей хрустнули, ломаясь; из кухонной печи вихрем вырвался столб искр. Следом жарко полыхнул запас керосина — в разливанном огне занялась изломанная мебель, вспыхнули портьеры. Жар-птицами взлетали, обращаясь в гарь, шёлковые занавеси и салфетки.

Посреди огня из руин начало подниматься нечто вроде громадной раковины — грязно-бронзовое, острым гребнем вверх, раздвигая тушей обломки кирпичных стен, досок и балок. Уцелевшие гуляки вначале прянули от упавшей стены, а затем кинулись врассыпную — куда глаза глядят, лишь бы подальше от ужаса!

А там, за поворотом — в клубящейся пыли, роняя с броневых боков остатки рухнувшего дома, — медленно вставало новое чудовище!

— Спокойно! — заорал унтер-полицейский, махая руками. Его властный рык сдержал мятущееся человеческое стадо. — Все за мной! дворами к заливу!..

Которые послушались — кинулись в темноту дворов, прочие — куда попало. Кое-кто застыл, как парализованный, глядя на чудо-юдо. Оно целиком поднялось из ямы, возникшей там, где минуту назад был дом с жильцами, а теперь — груды дымящегося хлама, косо торчащие куски стен.

Махина, похожая на изжелта-серый гребенчатый шлем, горбом высилась над ближними крышами. Из-под сжатой с боков раковины панциря, будто корни, выступали толстые кольчатые ноги. Передвигая опоры, махина смела остатки дома и ступила на улицу. Спереди на гребнистом корпусе загорелись косые щели, словно глаза; туша повернулась, устремляя взгляд вслед бегущим, а над панцирем выросли как бы улиточьи рожки.

«Всё идёт по плану, — с удовольствием отметил пилот бронехода. — Возьмём пьяных махом, на испуг!»

Опустив на голову шлем-говорун, он вошёл в перекличку машин:

— Я пятый, поднялся на поверхность. Начинаю охоту.

— Хорошо, пятый. Сгоняй скот на площадь. Отсекай пути отхода, круши здания.

— Эй, на ловцах! — не оглядываясь, окликнул пилот тех, кто сидел у систем захвата. — Гляди в оба, червяги! Хватать самок, на самцов не отвлекаться.

— Порядок, старшой! Прибавь шагу, мигом сцапаем.

Вспыхнули огоньки лучемётов, зажглись датчики бомбовых стволов. Пилот хищно оценил уличный пейзаж, наметил цели и — аахх! — ударили по домам первые бомбы. Полыхнул огонь, поднялись облака дыма. Лобовая сирена утробно завыла, лучом звука насылая страх и слабость на метавшийся впереди скот.

Гнать их! гнать и брать!

С началом пугающих звуков веселье на сарцинских улицах стало стихать. Встревоженные люди вслушивались в грозный шум и глухие взрывы. Затем — паника. Повсюду визг и крики. Мостовая выгибалась под ногами, её толчки сбивали навзничь. Гуляк качало, словно в шторм на палубе. Вот — стены валятся, крыша осыпается ранящим дождём черепиц, и над развалинами вырастает бронзовое чудище.

«Ууумм, уууммм, ууумм» — мычание машин-гигантов перекрывало вопли кипящей толпы. Следом, как порыв ветра, нёсся воющий, тоскливый стон. Он сжимал сердце, вселял бессилие и мутил разум.

Сама величина и мощь ногастых чудищ наводила на людей столбняк. Шагая, как слоны, броневые «раковины» расправляли гибкие консоли лучемётов. Шипящие лучи сразу принимались жечь дома, превращая улицы в западни — справа, слева пожар, ахают стволы, ядра пробивают стены. С грохотом рушатся дома, заваливая подворотни — куда бежать?

Толпа хлынула прочь. Сталкиваясь водоворотами на перекрёстках, вливаясь во дворы, она топтала упавших, шарахалась от беспорядочно несущихся мотокарет и конных экипажей.

Мычащие звуки не смолкали. На гребнях «раковин» вспыхивали огни-сигналы.

— Внимание, седьмой, табун ушёл влево, во двор. Запру их там — бери, они твои.

Грррах! Надвратная арка упала в огне и дыму, столбы повалились — выход отрезан. «Раковина» с параллельной улицы свернула, снесла ворота, разбив боками стены домов.

— На ловцах, не зевай! за работу! — Для острастки пилот провёл лучом вокруг сбившихся, оцепеневших в ужасе людей. Бронеход повернулся к ним бортом, из открывшихся дыр пучками выхлестнулись тёмные жгуты-щупальца.

— Выбирай верней, соседу не мешайся. Живей, живей — улица ждёт!

В толстых — с руку — гибких жгутах была дьявольская сила. С проворством змей они обвивали девушек, отрывали от земли и втягивали в «раковину». Отчаянные крики, жертва бешено извивается — и пропадает в черноте дыры. Там витки жгутов разжимаются. На тело снизу, как чулок на ногу, натягивается тугой мешок. Охваченная эластичной оболочкой добыча дёргается в лапах механизма, а тот ставит её в плотный ряд таких же каучуковых личинок.

Набитые плотно, словно рыбки в консервную банку, они думали, что больше не увидят ни родных, ни солнца. Их догадки были верны.

— Одна кабина полна. Класть во вторую?

— Свернуть ловцы, — велел пилот. — На площади улов богаче, выбор лучше.

Там, куда ещё не достали лучи и ядра, народ сновал и разбегался. Одни — сломя голову неслись в дом, захватить деньги, увести близких. Другие — к вокзалу, в слепой надежде сесть на поезд. Третьи — в порт, где суда и лодки, это спасение.

Ту-у! ту! неслась компания в мотокарете, когда гудком, когда выстрелом расчищая дорогу. Их пытались остановить, вопили: «Возьмите нас! сто златок! двести!» — но водитель гнал, насколько позволяло давление в цилиндрах. Сзади шоффёр шуровал как заведённый, ежесекундно рискуя взорвать котёл.

Справа, слева — всюду гудело бычье «Уууммм, уууммм, уууммм». Разгорались быстрые пожары, звучали скрежет и уханье обвалившихся стен. Со стороны Сардинской цитадели донеслись глухие выстрелы — пухх! пухх! — раздался треск картечниц. Наконец-то пришла в себя и заработала армия.

Бронзовые громадины на кольчатых ногах, восставшие из-под земли в десятках мест, действовали точно и расчётливо. Часть бронеходов — грузные, с пузатыми боками — создали кольцо оцепления, сгоняя людей к площадям. Узкие, быстрые, хорошо вооружённые машины образовали заслон между цитаделью и охотниками. Погромная работа шла по плану — в первую очередь сжечь телеграфные линии, вышки световой сигнализации и вокзал с его путями.

А вот порт оказался крепким орешком.

Крепостные пушки были отнюдь не бутафорскими, а их толстостенные капониры луч не брал. Помня о соседстве кратера, военные готовились к сражениям и укрепляли цитадель — оказалось, не зря. Но подкопа прямо к городу не ждал никто.

Суетились расчёты. Компрессоры гонят к орудиям сжатый воздух, канониры вставляют в казенник стофунтовый снаряд. Взят прицел, вентиль открыт — ба-бахх! — бомба унеслась. Среди пылающих чёрных домов с грохотом взлетает сноп огня. Чудо-юдо кренится и падает набок, взмахивая жгутами и слепо рассылая режущие лучи. Артиллеристы метили в ползущие над крышами гребнистые горбы.

Под канонаду в порту грузились на всё, что может плавать. Буксиры надрывались, вытягивая на внешний рейд парусники.

Здесь наживались на беде. Город торгашей иначе не умеет.

— Четыреста златок за место. Не торгуюсь. — Чернобородый шкипер поглядывал в сторону города, где среди пожарищ гремели разрывы снарядов и сверкали жёлтые лучи. Матросы с ружьями наперевес следили, чтобы никто бесплатно не пролез на борт.

Искристое веселье праздника сменилось огненным адом. Те, кто недавно пил, плясал и целовался, теперь — как погорельцы, оборванные, с глазами сумасшедших, — умоляли везти их в безопасное море.

Нет больше надежды на земную твердь, из неё лезут чудища. Чему теперь верить? Среди бежавших из города сбивчиво рассказывали — мэр махал руками перед чудом-юдом, кричал: «Вы нарушаете сделку! соблюдайте договор!» — и его надвое рассёк луч.

Всё — сон, всё — наваждение. Трижды прав Бахла Прозревший — мир соткан из обманчивых грёз. Рассеялся, растаял сладкий сон, открылась кошмарная, горькая явь.

Шкипер торопил, похаживая вдоль фальшборта:

— Мы отплываем, думайте скорей.

Растрёпанный, без шляпы — высокий мужчина в порванном сюртуке высыпал златки в руку заплаканной даме, а шкиперу крикнул:

— Барыга! пусть тебя похоронят на эти деньги!.. Эй, кто стрелять умеет — за мной! берём шлюпку, плывём в крепость — там нужны солдаты. Ну? здесь что — одни трусы?

На его клич отозвались — отдышавшись после паники, кое-кто вновь обрёл мужество. Даже матрос, поколебавшись, плюнул шкиперу под ноги и сбежал по сходням на причал. Хозяин рявкнул вслед:

— Верни ружьё, оно моё!

— Отними, — ощерился матрос, повернув ствол на шкипера. — Я сардинец!

— Ты уволен. За ружьё заплатишь по суду.

— Если будет кому судить, — отозвался тот через плечо, и смельчаки ушли.

Вскоре судно, отвалив от причала, удалилось в ночное море по лунной дорожке.

— Вот! — воскликнул пилот. — То самое здание, точно по карте. Крушим?

— Ни в коем случае, — одёрнул его командир десанта. — Сначала мы должны взять сокровище. Бойцы! — Он обернулся к десантникам в тесной кабине. — Все помнят устройство дома?

— Да, господарь.

— Помните, где лежит сокровище?

— Да, господарь.

— Идите и возьмите. Когда доставим в стан, всему отряду — воля. Вперёд!

Машина подошла вплотную к музею. Её механические ноги подогнулись, корпус навис прямо над мостовой. Часть днища «раковины» опустилась, словно аппарель, и бойцы быстрой цепочкой заспешили наружу, с оружием наизготовку.

Особое задание, не шутка! Десантникам пришлось вдесятером набиться в малый бронеход, где мест едва хватает экипажу. Отвлекаться на разгром города запрещено, ловить рабов — тоже. Главное — задание. Правители стана твёрдо велели: войти в дом, забрать сокровище и возвращаться под землю.

На входе господарь заметил непорядок — дверь сбита с петель, доски разломаны. Однако люди поверхности прытки на грабёж! Чуть пошла неразбериха, сразу объявились мародёры. Но в ячейку-хранилище им не проникнуть. С ломиком против железной двери — куда там! её только резаком осилишь.

Отряд стремительным ручьём втянулся в здание. Пилоты и биомеханики остались ждать в машине.

Шло время. Над городом гудела перекличка бронеходов, гремели взрывы, взвивались языки пожарищ. Пилот поворачивал камеры обзора, просматривая улицу; напарник нервно водил туда-сюда рукоять управления огнём.

— Скоро они там?..

Вот — две фигуры выскочили из двери, нырнули под «раковину», ноги затопали по трапу.

— Взяли? — Пилот повернулся вместе с креслом, увидел смуглого чужака с нацеленным пистолем; потом всё погасло.

— Готово, господин Мосех! — выкрикнул один из «пиратов», сбежав с трапа, когда живых на бронеходе не осталось.

Алый Шарф вышел не спеша, как-то по-хозяйски осмотрел чудовищную машину, присевшую на согнутых ножищах. Следом уцелевшие «пираты» волокли девицу, от зрелища бойни в музее почти потерявшую рассудок. За ними плёлся худой парень, вытирая окровавленную саблю.

— Ходячая смерть… — проговорил он, с невольным страхом глядя на «раковину». — Что теперь?

— Наша карета, — показал Мосех на бронеход. — Садимся и едем.

— А кто поведёт?

— Я.

Довольный собой, он — в который раз, — словно совершая некий обряд, приложил ко лбу тот трофей, ради которого столько людей лишились жизни.

Пепельно-золотистый металлический предмет величиной с ладонь, похожий на сектор кольца, с выгравированным черепом. В голове Мосеха вновь раздался ровный женский голос, размеренно повторивший одну за другой несколько фраз на неизвестном языке — но Мосех понимал каждое слово.

Он был безмерно горд: «Да, Царь-Бог, повелитель мой, я добыл реликвию. Какой награды я достоин?»

У высочайших персон много врагов.

Иногда это заговорщики — они подкладывают бомбы, сидят в засаде с духовым ружьём, выстрел которого едва слышен в громе оркестра и цокоте копыт.

Вечные враги — правители соседних стран. Им всегда кажется, что границы надо передвинуть в свою пользу, отхватить земли вот здесь и здесь — тогда настанет мир. Чтобы укоротить их загребущие руки, надо содержать войска, шпионов, дипломатов. Также оружием служат принцессы. Выдашь её замуж за воинственного короля — и вчерашний враг становится союзником.

А сколько головной боли от политиков! Порой хочется разогнать депутатов, а парламент запереть и опечатать.

Но хуже всего — репортёры. Они отслеживают каждый шаг правящей семьи. Чуть что — газеты ворчат, газетёнки галдёж поднимают. Полицмейстеры строчат приказы: «Закрыть издание за оскорбление величия, тираж арестовать и утопить в реке».

Ингира, ан-эредита Синего престола, прибыла в столицу тихо, скрытно, чтобы избежать внимания пиявок-газетчиков. Заранее отбила шифрограмму министру двора: «Никаких церемоний при встрече. Объявление о приезде дать задним числом».

Под вуалью, в скромном дорожном платье, скорым поездом с востока, под охраной лейб-полиции в штатском. Закрытая мотокарета. В пути по городу принцесса время от времени осторожно отслоняла занавесь и смотрела через окно дверцы наружу.

Руэн оживлённо шумел — храмин-день, выходной! За окном — экипажи, конные и паровые, на тротуарах — празднично одетый люд.

В городе, где ценят шик и блеск, принцессе порой трудно было угадать, кто есть кто — тем более, зрелище быстро уплывало назад, меняясь с каждой секундой. Вот эти, например — барышни, хозяйские дочки или принарядившиеся служанки? скорее, служаночки — слишком задорно хохочут… А те фасонистые молодые люди в котелках, с тросточками — приказчики? мастеровые? У них грубые манеры и широкая походка… Кучка студентов на углу — в форменных фуражках, двубортных тужурках и диагональных брючках — оживлённо спорят, разводя руками.

Виды улиц проходили пёстрой лентой мимо глаз Ингиры. Целые потоки людей двигались — куда? В церковь к поздней литургии, в публичный парк, в театр на представление или в пивную. Шум, гам и колокольный звон.

Проехали мимо афишной тумбы. Расклейщик только-только налепил кричаще-яркий плакат: самоходки в дыму и пламени, разрывы бомб. Пехотинцы идут в штыковую атаку, а против них — чёрные горбатые чудовища поднимают лучевые пушки. Мелькнула крупная надпись:

«Кровавые бои в Эстее! Армия наступает на дьяволов! С нами Бог, Гром и Молот!»

У большого раешника «Всемирная Косморама» кричал горластый парень:

— Кошмар на востоке! Падение роковой двенадцатой звезды! Волшебный фонарь покажет всё — смерть, огонь и ядовитый газ! Снято с натуры!..

Принцесса пожала плечами. Когда успели — «с натуры»? Падение было позавчера…

Миновали патруль у портала дворцового парка. Суета улиц и площадей Руэна осталась позади, за чугунными решётками оград. Вдоль аллеи — ровные зелёные шпалеры из мелких, от корня сучковатых лип. На лужайках — белые статуи дам, гордых героев и нагих ручейных дев, за колоннадой дугой изогнулась голубая гладь пруда. Вот и летний дворец, нежно-бежевый, со скульптурами крылатых воинов на углах иссиня-серой кровли.

У подъезда кавалергарды салютуют тяжёлыми саблями. Можно поднять с лица вуаль.

— Доложите Его Величеству — покорнейше прошу государя-отца о личной аудиенции, — на ходу молвила Ингира статс-даме. — Ванну, парикмахера, мою стилистку. Откройте малую капеллу, я буду молиться.

Из-под козырьков блестящих касок кавалергарды провожали ан-эредиту взглядами. Не просто хороша — великолепна.

Высокая — правящий род Лагвардов отличается завидным ростом, — с красивыми чертами лица, черноволосая и сероглазая точь-в-точь как старший брат. Ингира была стремительна, легка и отлично сложена. Если Эриту, Красную деву Востока, салонные поэты сравнивали с жеребёнком, вступившим в пору зрелости, то Лазоревой деве Запада подходил образ царевны лесов — благородной оленихи.

— Батюшка, — почтительная дочь, она поцеловала руку Дангеро III, — счастлива видеть вас в добром здравии.

Государь принял её, одетый в повседневный бирюзовый мундир астраль-командора, без наград. Всякий раз он подчёркивал свою любовь к заоблачным ракетам и веру в мощь астрального оружия. Этот статный муж с ранней проседью в волосах становился увлечённым словно юноша, стоило заговорить с ним о махинах, на столбе огня уносящихся в зенит. Но Ингира его увлечение не разделяла.

— Вы так долго были заняты делами милосердия, дочь моя. — Дангеро с нежностью удержал тонкую ладонь принцессы в своей — жёсткой, с выпуклыми суставами. — Мы очень грустили в разлуке. Порадуйте нас с матушкой, останьтесь в столице неделю-другую.

Она невольно вздохнула, обводя глазами милую, с детства знакомую гостиную: тёмно-медовый шёлк на стенах, муаровые гардины, мебель на гнутых ножках. И старый камин с часами, изображавшими в бронзе семейное счастье — заботливый отец, добрая мать, к ним ластятся весёлые детишки.

Прежде Ингире казалось, что часы посвящены её семье. О, если бы!..

— Увы, государь, меня ждёт множество забот. Из Эстеи, с места падения звезды, везут сотни раненых. Монастырские обители святой Уванги переполнены. Всех надо разместить, утешить и ободрить. Кроме того, беженцы…

— Уверяю вас, доченька, у царя Яннара хватит средств, чтобы помочь им в беде.

Кому чего хватает — на сей счёт у Ингиры было своё мнение. Конечно, титул ан-эредиты заставляет чиновников кланяться ей и быть предельно вежливыми. Но когда речь заходит о деньгах на костыли, лекарства, масло и крупу… о, гром божий, такие гримасы скупости! Можно подумать, их вынуждают платить из собственного кошелька!

Ссылка батюшки на богатство Красного царя вызвала у Ингиры раздражение.

— Я говорю о лазаретах Синей половины. Там недостаёт средств. Вот смета на лечение и содержание… нужна ваша подпись, батюшка, и печать канцлера.

Выдержка Дангеро была железной, как слава Лагвардов, но при виде суммы даже у него глаза расширились.

— Инге, милая, на эти деньги можно снарядить полк самоходчиков.

— Позвольте дать совет, государь: поменьше отправляйте денег в космос без возврата. Тогда хватит на всё — и на самоходки, и на лечебницы.

Девушка ясно сознавала, что наступает папе на любимую мозоль. Твёрдость — фамильная черта династии.

Такой выпад заставил Дангеро нахмуриться.

— Прошу не вмешиваться в политику. Ваше дело — доброта, а война и власть — дело мужчин.

— …что касается войны, осмелюсь заметить: держать Цереса в дальней крепости, когда он нужен державе на полях сражения — непозволительная роскошь.

Ах, она и о брате решила замолвить словечко!.. Да как вызывающе! Сдвинув брови, государь хмуро уставился на дочь.

Хотя газетная шумиха о смещении принца с поста главкома Синей половины давно стихла, событие начала лета до сих пор будоражило семью Лагвардов. Прошло уже два месяца, а слухи о мятеже Цереса всё ходили, сплетни всё ползали, и никакой тайной полиции обуздать их было не под силу. Правящая семья делала вид, будто ничего не произошло, но между собой…

Самые сильные обиды, самые злые распри — междоусобные!

Внешне сдержанный, внутри император едва не кипел.

«Господи боже, вот семейка!.. Малые дети — малые заботы, а большие дети — государственная катастрофа! Власти ему мало и империя мала!.. Всё порушить, жениться на дочке Яннара! на летучей ведьме, ещё в возраст не вошедшей!.. Сынок наколобродил, заварил горячий суп — с бандой медиумов и пришельцев, — а я это блюдо кушать должен, улыбаясь, словно не обжёгся. И доченька с претензиями. Сколько можно испытывать моё терпение?»

— Церес — мятежник и неблагодарный сын.

— Он мой брат, — с нажимом отвечала Ингира. — Я знаю его заблуждения, но при всех недостатках он решительный военачальник, которого нам не хватает.

— Вряд ли Церес будет полезен на войне, — холодно молвил император. — Его заговор провалился… от неумения повелевать.

— Его предали. Принц хотел расширить вашу власть, батюшка, на восток до Ганьских гор. Ради величия империи.

— Свою личную власть!

— Власть Лагвардов. Вы же предпочли дружбу с Красным царём.

— Кто вам это нашептал? попы и монахи?

— Сердце, государь!

— О, женщины… вами руководят чувства, а нами — разум.

— Именно разум подсказал вам брать кредит у банкиров Золотой Лозы? Разве империя сама не в силах…

«Она пришла за деньгами для больниц? неужели?.. Или в семье давно не было скандала, пора рассориться по-крупному?»

— Довольно, дочь моя. — Дангеро решил отложить скандал на потом. Может, страсти улягутся сами собой. Утро вечера мудренее. Инге остынет, а её колючие слова смягчатся. — Оставьте мне смету; это дело не срочное. Сегодня я очень занят, мы обсудим вашу просьбу завтра.

— По-моему, поездку в варьете, где девушки показывают ножки до подвязок, нельзя отнести к делам государственной важности. Тем более когда на Красной половине дымит свежий кратер, а солдаты гибнут за империю…

В голосе дочери звучала едкая ирония. Ужаленный намёком на свою слабость к хорошеньким певичкам, император сорвался:

— Прошу вас удалиться, сударыня, — в личные покои, под замок!.. Полагаю, две недели молитв в одиночестве пойдут вам на пользу!.. после чего мы продолжим беседу. Кроме того, я уверен, что замужество направит ваш пыл в нужное русло.

— Моя свадьба — после войны, — напомнила Ингира. — Батюшка, идея посадить всех детей под домашний арест — не лучший ваш замысел. Можно ли повидать матушку? мы бы по-семейному провели с ней время, пока вы…

— Вон! — закричал Дангеро, нажав кнопку звонка в кордегардию.

— Если вам так дороги добрые отношения с Яннаром, я готова предложить…

— Вы будете заперты, пока не угомонитесь!

— …будь Церес в силе, он сказал бы сам, но придётся мне. Республика Делинга в панике, после разгрома Сардины власть там висит на волоске — вы с Красным царём можете поделить республику…

— Не нуждаюсь в женских советах!

— …иначе туда проникнут ганьцы. Даже вейцы!

— Знайте свои лазареты, а политику оставьте!

Сразу за дверями Ингиру ожидал конвой, прятавший в усах сочувственные улыбки.

Странная, печальная мысль посетила принцессу по пути к своим покоям: «Худшие враги высочайших персон — это они сами».

C. Вертеп науки

— «На греховную Сарцину пал Молот Гнева Господня». Как вам это нравится, граф? — Кавалер Карамо в раздражении бросил на скатерть свежий номер «Пастырской речи».

Едва они с директором школы медиумов сели за стол — и тут принесли утреннюю прессу. Тьфу! Словно жабу на подносе подали.

— А дальше… читайте! Преподобные отцы обнаглели. Красная армия ведёт ожесточённые бои, а они позволяют себе писать… — Карамо вновь развернул газетные листы. — «Перст Божий явно указал на Эстейскую равнину, где священство нарушает правила церковного устава…»

— Друг мой, — тихо молвил граф Бертон, — не будем омрачать встречу. Нам есть о чём поговорить, кроме происков храмовой партии.

Отложив газету, кавалер обвёл взглядом постный стол. Угораздило же явиться в Гестель к началу недели, когда поварам запрещено готовить мясное!.. Правда, карп в сметане и грибное рагу пахнут привлекательно. Да и вино отменное.

Для трапезы они расположились в бывшей столовой аббата, на втором этаже главного корпуса. Здесь, в сводчатой просторной комнате с белыми стенами, с позолоченным плафоном в виде Ока, граф Бертон принимал самых желанных гостей. Строгая, ещё монастырских времён, мебель, за высокими окнами — зелень тихого сада, неподвижный пруд…

— Помянем ваших сыновей, дорогой граф, — подняв бокал с рубиновым напитком, Карамо вспомнил вчерашние вести с Эстейской равнины и нахмурился.

Третьего дня очередная «тёмная звезда» — точно как рассчитали астрономы — упала на Красной половине империи. Хотя народ с места падения выселили заранее, жертвы были. С каждым часом их становилось всё больше. Пришельцы спешно зарывались вглубь земли, на поверхности шёл бой. Войска густо бомбили кратер, но сквозь пламя и дым из ямы лезли шагающие раковины, сжигая всё вокруг лучами.

Тяжело быть офицером вдали от битвы, где гибнут сограждане. Но при попытке вступить в армию сразу услышишь: «Негоден к строевой. Ваше благородие, хотите служить при штабе?»

Карамо с невольной завистью посмотрел на Бертона. Вот воплощение здоровья! Гвардейского сложения, подтянутый, едва за сорок лет — хоть сейчас в полковники. Он из инженерных войск, сапёр — самая нужная профессия, когда воюешь с подземельем…

Словно ощутив пристальное внимание, Бертон повернул голову. В синих глазах графа леденела тоска.

«Не поменялся бы я с ним местами, — тотчас решил кавалер. — Даже за эполеты генерала. Лучше остаться тем, какой есть. Пусть ноги не гнутся — свой путь я пройду…»

Сам он — всего на год старше Бертона — был худ, лицо обветрено, губы сжаты болезненной гримасой. В отличие от западных дворян — тем более чиновных, — тёмно-русые волосы Карамо спадали на воротник вольной гривой. Широкие манжеты, узорчатый камзол, под салфеткой на груди топорщится богатый белый галстук, повязанный «цветком розы». Всё как в злой поговорке: «Кавалер с Востока — бос, а в галстуке».

— Покидая южное приморье, я купил для ваших ребятишек парный амулет — резные бляхи из кости. Туземцы верят, что они помогают двойняшкам… Жаль, мой подарок опоздал… Славные были мальчики.

— Путь им в громовое небо, — печально ответил Бертон. Война, заговор Цереса, школа — жизнь бурлила вокруг… Но стоило вспомнить об утрате, и вновь охватывало чувство пустоты. Тяжело возвращаться домой — там в безмолвии траура страдает жена.

Выпили, стали закусывать. Вино согревало сердца.

— Меня смущает совпадение атак, — заговорил Карамо. — Вы писали со слов дочери, что старые станы враждуют с вновь прибывшими. Но вылазка в Сарцине и высадка в Эстее… похоже на части единого плана.

— Девица из подземелья, которую я принял на службу, подтвердила слова Лисены. Те, что прилетели в прошлом, считают, что сородичи бросили их на произвол судьбы, прекратили десант. Однако Хайта, девочка с восьмого корабля, сказала: на Мориоре началась междоусобная война, катапульты для запуска «тёмных звёзд» были разрушены.

— Слушайте, граф, как вам удалось захомутать сразу двух дьяволиц?

— Ушам не верю! Карамо, вы, знаток Мориора — перешли на язык инквизиции?.. Конечно, они странные особы, но отнюдь не дьяволицы.

— Каюсь! виноват! — Кавалер пылко взмахнул салфеткой. — Эти существа… попадая в наше общество, они скрывают своё происхождение.

— Мои не таятся. Здесь Гестель, полное собрание вещунов и лунатиков.

— Да, редкое место — где человек не боится своего дара.

— …и не опасается попасть в обитель покаяния.

— Боюсь, мориорок ждало позорище на площади… или научная тюрьма генштаба.

— Было высочайше предписано взять обеих в пансион. Чьё-то волевое решение… Хорошая возможность — изучить их способности здесь. Это может пригодиться, — улыбнулся граф краем рта. — Опять же, любопытно проверить, насколько они приручаются.

— Приручаются!.. Бертон, с ними надо быть начеку. Пусть подземная дева добра и мила — внутри она чужда. Их потомство от встреч с мирянами…

— Полноте, друг мой! Такие дети — редкость. Воспитанные в нашей вере…

— Граф, вы благодушны, словно школьный поп, — насмешливо молвил Карамо. — Дети двух миров, хм. Эти метисы под чужими именами… Они растут, вскоре будут в университетах и военных школах, а затем… Дай нам бог сохранить силы и разум к тому времени, когда мы столкнёмся с ними — зрелыми.

— Я видел полукровок. Они не опасны, — уверял Бертон.

— Вы говорите о тех, кого нашли?.. Я — о тех, кто не найден. Их матери ловко вживаются — из наложниц в содержанки. Поверьте, они исхитрятся, чтобы их дети получили полные права. Любым путём — подкуп, подлог… Все инородцы так пролазят в свет — скажем, «люди воды» из общины банкиров. Сколько раз было — чиновник солидного ранга, громовник, а на поверку — тайно молится Луне, грезит о затонувшем царстве и продвигает соплеменников на высшие посты… Помесь всегда на стороне чужих.

— Потомка мориорки выявить гораздо легче.

— По-моему, даже научная тюрьма этим всерьёз не занималась… — Восточный кавалер с сомнением покачал головой. — Сколько раз я слышал: «Такая-то — подземная чертовка!» Но как доказать? надо изучить под микроскопом её кожу, взять кровь на анализ… Модная дамочка, любовница магната, никогда не признается, что родилась в норе, при свете плесени. Кем они воспитают своих отпрысков — людьми или…

— Вряд ли полукровки высоко пробьются. Особых свойств у них нет — в Гестеле ни одной помеси. Зато чистокровных ведьм — в избытке, — пошутил граф.

— Так-так, вы тоже заговорили как инквизитор?.. — Карамо рассмеялся. — Церковные, часом, шпиков сюда не засылали?

— Представьте, нет. Официально мы — пансион от телеграфного ведомства. Даже в городишке, где вы сошли с поезда, ни о чём не подозревают.

— И на том спасибо!.. Патриарх и депутаты в рясах будут мне гораздо симпатичнее, если вместо гонений на ведьм ополчатся против астрального проекта. Я даже прощу им выпады в адрес Востока. Но каково!.. — усмехнулся Карамо. — Раз в сто лет громовники и либералы выступили заодно в парламенте! Дай им Гром удачи.

— Очень удобный момент: ударить вместе и прославиться в народе, — согласился Бертон. — Военные налоги… цены растут, зарплаты заморожены… Еле пробил ассигнования для Гестеля. Дали с оговоркой: «Бомбы и солдаты сейчас важнее».

— Кто озвучил мнение?

— Глава казначейства.

— Выпьем ещё — за успех святой церкви в прениях по космосу!.. Впору написать в газету либералов: «Деньги напрасно улетают в небо». А заодно обругать проект о карах за вещание и лунатизм. Это — удар по науке…

— Удар будет, если одобрят расходы на космос. — Бертон задумчиво разглядывал на просвет вино в бокале. — Бюджетные средства уйдут на астролётчиков, другим учёным останутся крохи. Лучше уж ракетные войска — грозить иноверцам через океан, это не столь накладно… Мне придётся убеждать канцлера сохранить Гестель.

— Раз мы заговорили о дотациях — граф, у вас найдётся тысяч пятьдесят? Без отдачи. Отчаянно нужны деньги на экспедицию, а в академии касса пуста.

— Ваше последнее путешествие было… успешно? — спросил граф, понизив голос и наклонившись вперёд.

— Да. — Карамо выпрямился с гордостью. — Наконец-то.

— Вы нашли…

— …то, что искал. Кроме того, провёл аэрофотосъёмку на полярном побережье. Об итогах говорить рано, но на пластинках есть чёткие знаки. Руины крепостей, слишком больших для человека… Помните? я говорил, что обнаружу следы древних посещений. И даже битв. Страшно представить, какие гиганты сражались тогда, до начала времён…

— Мои поздравления, брат Турман! — Граф отсалютовал ему бокалом. — Ваши находки — наша общая радость.

— Только радость, брат мой, но ни гроша денег. Стал собирать по подписке! Изъездил пол-империи, разослал ворох телеграмм, собрал тридцать с небольшим тысяч. Взамен обязался славить в отчёте тех, кто раскошелился.

— Десять — всё, что могу выделить. Поймите, у меня школа, её надо кормить, обеспечивать… И пять от себя лично. Славить меня не надо.

— Бертон, за ваше здоровье! Вы спасаете науку…

— О, только не надо преувеличивать моих заслуг.

— …ещё я жду свидания с подземными девицами. Буквально жажду. Два-три дня бесед меня вполне устроят. Тем более сейчас вакация, ваши ученики в разгоне, а те, кто остался в Гестеле, валяют дурака и назначают друг дружке свидания.

— Ошибаетесь, они соблюдают приличия.

— А чем вы сами занимались… лет в шестнадцать?

— Был кадетом Пажеского корпуса.

— …бегали в самоволку — лакать сидр, кататься на каруселях и подмигивать девчонкам.

— Иногда, — улыбнулся Бертон. — Кавалер, давайте прогуляемся? Хочу показать вам новую лабораторию… и одну диковину.

Три недели каникул пропали без толку.

А может, наоборот, как раз прошли с большой пользой.

Почти все из пансиона, у кого были семьи, разъехались на два месяца. В Гестеле остались сироты… и те, кого домой не тянуло.

Например, старшие ребята и девчонки, которым нравилось быть вместе. Хотя порядки на вакации строгие, возможностей встречаться стало больше. Можно разбирать книги в библиотеке, подметать дорожки или помогать техникам на электростанции. Это карманные деньги. За участие в опытах во время каникул тоже платили — удобный повод отказаться от поездки домой. Мол, заработаю двадцать пять унций, часть отошлю родителям, они порадуются — и прибыток, и лишнего рта нет.

Уютный, зелёный Гестель с его аллеями, прудами и садами куда лучше шумного города с тесными улицами.

Лара твёрдо решила: «В Гаген не поеду! Не надо мне плюшек, тут булочки хорошие». Так и написала бате с мамой: «Предложили место помощницы профессора, платят полтину в день».

Какому профессору и как помогать, она умолчала. Хватит с них. Пусть ходят с письмом по соседям и хвалятся: «Вот, наша-то Лари учёная стала. У господина профессора колбы мыть будет и пинцеты подавать, когда лягушек режут».

В ответ — благословения и наставления: «Ларинка, доченька, будь прилежной, старайся. Ты из хорошей семьи, не урони себя». Заодно мама Рута выложила приходские новости: «Дочь нотариуса в актрисы сбежала, в театрах выступает. Раньше-то в церковном хоре пела, была честная девица, а теперь с большими господами водится. Даже имя своё от стыда позабыла, на афишах пишется Джани Трисильян. Мать её плачет, на отце лица нет, так изгоревался. Никогда, доченька, не верь заезжим проходимцам, не позволяй склонить себя на грех».

Вон как!.. стоило подумать о грехе, даже румянец выступил на скулах.

Ездят такие — расфуфыренные. Шляпа колесом, зонтик с кружевами, утянуты корсетом как оса, а кругом вьются греховодники. Или один, хозяин, с золотой цепочкой на жилете и сигарой в пасти.

Ей, видишь, бедно показалось жить в ремесленном приходе, идти за старшего писаря. Роскоши захотелось!..

Но когда такая краля сходит с коляски — ей ступеньку откинут, руку подадут. Перчатки — белый шёлк — по локти, на шее ожерелье в семь ниток жемчуга. Губы напомажены, щёчки напудрены, на виске мушка… у любой простой девчонки сердце надрывается от зависти.

А платье!.. от одного шороха юбок можно с ума сойти!

Чем губы кусать, глядя на модных актрис и нарядных дочек богатеев, лучше сидеть за стеной Гестеля. Тут все одного цвета, тёмной охры, никто перед другими не чванится…

«…только живём по ранжиру и врозь», — взгрустнулось Ларе.

То ли дело было летом!.. Вместе по лесу скитались, от солдат скрывались, вместе в плен попали, у Безуминки в коттедже прятались… на расстрел вместе шли! Тогда не делились, кто там благородный, кто простой. Даже Эрита, пусть и принцесса инкогнито, держалась без высокомерия — разве что самую малость.

«Ага, — неслышно зашептал бес, — и с твоим парнем обнималась-целовалась! Разлучница, ведьма летучая…»

«Кыш! — Осенившись знамением, Лара сухо плюнула в невидимого беса. — Она от смятения, в переполохе…»

Однако досада тихо жгла, язвила душу, будто кислота.

Всё, всё переменилось с лета!

Эрита, Лис и Хайта-служанка жили в особом корпусе, дворянском. У принцессы с графинькой своя дружба, не подходи. Хайту, умиляясь на её здоровый аппетит: «Ах, бедную рабыню на Ураге впроголодь держали!» — откормили будто свинку. Та и рада за обе щеки трескать. Де, у людей шахт принято на зиму жир запасать. Где стаканчик сметаны, где лишняя булочка, где марципанчик — была стройная златовласка, теперь щекастая как пупс.

Отдельное жильё заполучила и Безуминка. Стала горделива. По званию она теперь дворянка, это обязывает держать гонор, соблюдать манеры. Вдобавок позабыть не может, что была возлюбленной у принца Цереса — разве такое забудешь!..

«Одна я осталась ни при чём, — вздохнула Лара с горечью. — Вдвоём с Лаской-слепушкой… Будто мы уже не Тёмные Звёзды и не клялись: „чтобы один помогал другому, и никто никому не делал подлостей“. Правду старые солдаты говорят: „На войне в одном окопе прятались, плечом к плечу в атаку поднимались — я со штыком, его благородие с саблей… Эх, где ты, прежнее времечко!“ Может, правда домой уехать? Там все свои, все ровня…»

И понимала, что — уже не ровня. Покидала Гаген — перепуганная, сжавшаяся девчонка, отрезанный ломоть; под конвоем бабищи-охранницы уезжала в сумасшедший дом. А теперь — кадет Их Величеств, младший офицер войск связи и вообще эфирная вещунья. По-старому войти в дом не получится.

Была и другая причина, но о ней родным знать незачем. Не поймут-с. А на письме бы объяснение выглядело как стихи: «У подружки Ласки вот-вот прорежутся глазки».

То, что в ведомостях Гестеля называлось «инопланетный живой механизм по кличке Пата», исправно работало длиннющим языком — рубцы на лице Ласки изгладились начисто, а роговицы стали очищаться от бельм. Наконец, показались радужки и зрачки, но в зрачках сквозила какая-то серая муть.

— Это катаракты, — определил профессор Картерет, изучив глаза Ласки через особое зеркальце. — Позади зрачков стоят линзы, хрусталики; они должны быть прозрачными.

— А я немножко вижу, — радостно доложила Ласка. — Свет вижу.

— Вижу-вижу! — Пата лезла мокрым рылом, а Картерет сердито скрипел: — Хайта, оттащи его в сторону.

— Пата не его, — возражала упитанная златовласка. — Пата — она. Это… самка!

— Ты — служанка, в биологии не смыслишь. Твоя свинья — вообще не животное. Даже если она ест и гадит, это ничего не значит. Рассуждая научно, паровоз тоже пьёт, ест уголь и дрова, а выделяет дым, пар, тепло и золу. Но живым паровоз не является. Поняла?

Подумав, Хайта нашла аргумент в пользу Паты:

— Она разговаривает. И всё понимает.

— Тогда попробуй научить её читать, — едко заметил учёный старикан. — Желаю успеха!.. Впрочем, в теории допустимы и разумные машины. Однако пола у паровозов нет и быть не может.

На каникулах Тёмные Звёзды стали чаще встречаться. Утончённая дама-танцмейстерша тоже осталась в Гестеле. Она охотно давала девчонкам уроки в пустом и гулком гимнастическом зале. Лара сразу туда записалась, едва узнала, что дама учит бальным танцам. Без этого умения ты кто? коряга неуклюжая. А если желаешь выйти в свет, изволь делать всякие па и порхать под музыку.

В зал ходила и Бези: «Балов нет, маскарадов не бывает — где ещё девушке кровь разогнать? Раньше-то я у принца танцевала». В глазах гордости на тыщу унций, а тайной грусти — впятеро больше.

Музицировал им… пансионный поп, отец Конь! Играть на флейте он был мастер. Как загадочно молвила Безуминка: «Похоже, Конь имеет виды на танцмейстершу». «Он безбрачный!» — встала Лис на защиту. «Ну, засматриваться-то ему никто не запрещал», — отмахнулась Бези.

Учительница танцев упросила мориорок показать пляски подземелья. Так занятно! Под землёй, оказалось, это делают без платьев. Выплясывали они в верховых костюмах. Отец Конь для приличия вышел. Хотя Хайта распухла на здешнем печеве, однако прыгать и вскидывать ноги выше головы она умела — будто цирковая акробатка! Правда, запыхалась.

На учёбу Тёмные Звёзды сходились в бывший тюремный корпус, где свил гнездо профессор с ассистентами. Лара упивалась вещанием со шлема, Безуминка наставляла её в тонкостях эфирной связи. Принцесса и графинька упражнялись в лунных полётах (правда, с грузом и пристёгнутые в креслах). Хайта приводила Пату, а Ласка приходила для лечения и за компанию.

В научном зале стало весело. Ассистенты — какие-то бакалавры, вылетевшие из университета за разные проступки, — с появлением красотки Бези мигом принялись за ней ухаживать. Едва профессор объявлял перерыв, то один, то другой отманивал златокудрую в затенённый угол, к гардеробу — подальше от Картерета! — любезничал и умолял о свидании.

А она их отвергала:

— Вы, сударь, кто? Вы пьяница, выгнанный со службы. Вам надо паломничать по храмам и головой об алтарь биться, а вы мне куры строите. Ручку поцеловать?.. а колбой по мозгам не хочешь?

— Я бросил пить, — клялся ассистент. — Его сиятельству графу обещал — ни-ни. Вот, он свидетель!

— Кто, собутыльник?

У стены напротив, на скамье для отдыха, изящная принцесса Красного престола, пригладив непокорную прядку, чинно дискутировала с синеокой дочкой графа Бертона. Инопланетная животина вместе с Хайтой сидела у ног благородных девиц.

Завела спор Эрита:

— Может, у Паты всё-таки есть пол? Хайта зря не скажет.

— Но профессор прав! — горячо возразила Лисси. — Пата — машина, только… органическая. Наподобие тех «человечков», которых чернокнижники выращивали в банках и бутылях — без отца и матери.

— Это обман. Мошенники выманивали деньги у князей. Жизнь происходит от жизни.

— Хайта говорит — зародыши машин сами собой плодятся в чане. Верно? — спросила Лис у служанки.

Та закивала:

— Да-да, юница моя! Там питательная жижа…

— То на Мориоре! — не уступала Эрита. — А здесь пат убивают солдаты — откуда берутся новые? Значит, пол им необходим — по науке.

— И где же он? — прислушавшись, свернула к ним Лара, гулявшая взад-вперёд вдоль зала для выработки плавной походки.

Следом за ней прыгала с книжкой прозревшая Ласка, шмыгая насморочным носом:

— Это какая буква?

— Уйди, зараза сопливая. Из-за тебя все будем с мокрыми вожжами до колен.

— Лари, зачем ты ругаешься? — Лис тотчас вступилась за младшую. — Микробов принёс Китус… — Она кивнула на ассистента, охмурявшего Безуминку в гардеробном углу.

— Сейчас он их Бези подсадит.

— …а мы остались здоровы по милости Божьей.

— Выдумали микробов каких-то… — хмыкнув, Лара дёрнула плечом. — Обычное поветрие! У нас целый квартал чихал, все ходили красноглазые, как кролики. А кто и помер, из младенчиков.

— Это животные, невидимые глазом, — терпеливо разъясняла Лисси. — Их изучают через оптическую трубку, микроскоп. Я о них читала, а вам отец Конь ещё не рассказывал. Похожи на маленьких пат, без глаз, со щетинками…

— Бррр, гадость. А этот, пол, у них есть?

Лисси слегка зарделась и твёрдо ответила:

— В книге не сказано.

— Ну, с Патой проще, тут без микроскопа. Пата, Пата, тю-тю-тю… — погладив животину и добившись, чтоб та встала, Лара взялась за толстый хвост, и задрала его повыше. Ласка, благодарная свинье до гроба, присела почесать Пату за ухом. Восьминожка от полноты чувств тут же облизала ей лицо. Глаза на заду инопланетного механизма доверчиво моргали. Лисси сердито отвернулась, а Эрита наклонилась, приглядываясь с хладнокровным любопытством:

— Снаружи ничего нет.

— У нас тоже. — Лара отпустила хвост, тот стукнул об пол как полено.

— Ларита, — вскинулась Лис со звоном в голосе, — ты могла бы обойтись без этих… без этого…

— Отец Конь говорил, — достав платочек, Лара тщательно вытерла пальцы, стараясь делать это как можно красивей, — что раньше наука была умозрительной. Обо всём рассуждали, не трогая руками. А потом решились на эксперимент. Так начался прогресс.

Сложные новые слова — «умозрительный», «эксперимент», «прогресс» — она произнесла подчёркнуто правильно. Хотела показать, как хорошо владеет речью образованных людей и умеет складно щегольнуть словечком.

И, наверное, перестаралась. Слишком заметно щегольнула. Поражена была одна Ласка, даже рот разинула. Ух, какая подруга умнющая!..

— Вижу, толковый словарь прочитан «от корки до корки»? — с тонкой улыбкой сказала Эрита, чуть прищурив жёлто-карие глаза.

— На память не жалуюсь. — В ответной улыбке было много деланой скромности. Мол, знайте, светлейшая ан-эредита, — вещуны запоминают с одной читки!

— Осталось понять значение слов. Скажем, «интеграл»…

— Это… — Лара запнулась.

«Ах, ешь меня дьяволы — пропустила! Или его не было?.. Надо большой словарь с полки брать, а не краткий!.. Хотя полный академический — в пяти томах! Перечитать их — голова опухнет».

— Интеграл — единый, целый, — подсказала Лисси, обведя руками невидимый шар.

— Спасибо, — сдалась Лара.

— Но поставить опыт — это смело, — похвалила Красная царевна.

Ларита лихорадочно смекала — как сохранить лицо, когда тебя уели? — но тут их отвлёк профессор.

До того момента Картерет сидел спиной ко всем у обширного, заваленного бумагами стола-бюро и что-то упоённо строчил в толстом блокноте. Закончив сверять записи, худой старикан взял одну из тетрадей и бодро направился к девчонкам. Шагая с высоко поднятой головой, он едва не споткнулся о шину заземления, проложенную к креслам по полу. Его морщинистое бритое лицо сияло, вечно простуженный голос звучал воодушевлённо:

— Ну-с, перерыв окончен, вернёмся к опытам!

— Гере профессор, среди микробов есть самцы и самки? — атаковала его Лара.

Поджав тонкие губы, Эрита метнула на неё короткий взгляд. Едва осадили, эта скуластая вновь за своё! Дочь кровельщика, а берётся о науках рассуждать. Выскочка.

У Картерета глаза выпучились, как у земноводного:

— Отличный вопрос, барышня! Признаться, ответить не готов. Моя специальность — физиология. Но если вы всерьёз интересуетесь, я могу почитать литературу по бактериям и, скажем, дня через два… Однако сейчас наши задачи другие. Личную тягу наших летающих особ мы вполне выяснили…

— Значит, мы будем летать на вольном воздухе? без кресел? — Эрита покосилась вправо, на стоявшие невдалеке сиденья с высокими спинками. Отец Небесный, как же надоело подниматься с грузом! Словно ты аэростат с корзиной весом в тонну, а тебе хочется ввысь, парить вольной птицей…

— Не сегодня, ан. Мы должны определить, усиливают ли левитанты подъёмную силу друг друга, и какие токи возникают при этом в их мозге… Китус! я к вам обращаюсь!

— Да, гере профессор? — Ассистенту пришлось прервать приятный разговор. Гром божий! старикашка зоркий как снайпер — через весь зал видит.

— Стыдитесь, бакалавр. Только что эта девица, — Картерет величаво указал на Лару, — задала вопрос о размножении микробов, хотя она даже не курсистка. А вы, как вижу, увлечены лишь размножением людей. Нехитрое занятие.

Встав со скамьи, Эрита невольно зааплодировала, как в театре. К ней робко подступила Ласка:

— Ан, можно в полёт и меня взять? Я совсем лёгкая, правда.

— Малышка, — погладила её по голове принцесса, — если бы знать, когда нас отпустят в небо…

— Прошу всех приступить к делам, — понукал профессор. — Ан Бези! Пожалуйста, перестаньте обольщать моего сотрудника…

— Да как вы могли подумать…

— …и займитесь с ан Ларитой повторением дальней наводки. Тварь — убрать, — сурово воззрился Картерет на Пату, дружелюбно вилявшую хвостищем. — Это рабочая половина зала, тут скотам не место. Хайта, уведи отсюда свинью.

— Пата — говорящий паровоз, — буркнула златовласка и потянула восьминогое чудо за поводок. На прощание Пата показала профессору язык — длиной с аршин.

— Дрессировщицу тоже на привязь.

— Гере профессор, она моя служанка! — возмутилась Лисси.

— Здесь я — хозяин. Не хотите — пусть уйдёт совсем. Ваша младшая подруга излечилась, один насморк остался, так что в животном… в машине… в этом существе теперь нет надобности. И больше никаких посторонних. Какая-то девичья комната, а не лаборатория!

— А я умею сидеть под шлемом! — храбро пискнула Ласка и тотчас спряталась за Лару.

— Сначала, малявка, выучи грамоту, тексты читать.

— В сети принца она работала даже незрячая — на слух и на память, — спокойно напомнила Лара, обняв девочку. — И вы пользовались её услугами.

Глаза Картерета уставились на Лару жёстко, как металлические, но она не отвела взгляд. Пожевав дряблыми губами, профессор уступил:

— Хорошо. Ан Бези — обеих под шлемы. Если пигалица такая опытная… проверьте её способности и обучайте. Но учти, деточка, поблажек не будет.

Приготовленные для Лис и Эриты кресла соединили, девушки уселись и были пристёгнуты. На головах обеих закрепили медные контакты. Осталось дать сонного питья, чтобы привести их в состояние полёта. Китус привычно встряхнул колбу с голубым раствором, затем вставил в её горловину каучуковую пробку с воздушной и питьевой трубками.

— С каждым днём я всё сильнее надеюсь, — через плечо тихонько заметила Эри, — что это зелье не так вредно, как гигаин, о котором твердит ан Бези. И стараюсь забыть, что лишь покровительство Цереса помешало профессору попасть под суд.

— Но как ещё отправиться в полёт средь бела дня? — спросила Лис, хмуро наблюдая за приближающимся ассистентом.

— Пишут, у баханов есть мистические практики, погружающие в транс наяву…

— Взывать к идолам грешно!

— А поить людей обморочной микстурой?

— Ради науки, анс! — покаянно вздохнул Китус, вмешиваясь в их возмущённые шёпоты. — Я вам сочувствую. Питьё невкусное, но — ни изжоги, ни похмелья…

— Он уже пробовал, вместо водки, — сказала Без, ведущая мимо них за руку непоседу Ласку. — Жаль, в окно не улетел.

Усадить Ласку под шлем стоило труда. Мелкая егоза вертелась на сиденье, а Безуминка её унимала, нервничая. Вообще она последнее время часто была на взводе, иной раз горячилась из-за сущих пустяков.

Тут, как нарочно, вошёл служитель с корзиной и объявил вялым голосом:

— Полдник для барышень.

— Всегда ты не вовремя! — встрепыхнулся Картерет. — Пошёл вон! Барышни заняты!

— По часам-с, гере профессор, как кухмейстер велел. Об этом его сиятельство распорядиться изволили. Моё дело маленькое…

— Я проголодалась, — твёрдо заявила Эрита.

— Есть хочу! — Ласка запрыгала в кресле, стучась головой о шлем.

— С этой едой… невозможно! — отчаявшись, профессор махнул рукой. — Кто придумал полдники?..

Бези первой рванулась к заветной корзинке:

— Что там у тебя? О звёзды, компот из барбариса!.. Чур, ягоды мои! — Она схватила кувшин и хлебнула через край. Лис хихикнула, но промолчала. Дворянка!.. этикет по книжке не изучишь, к титулу он не прилагается — где его взять девушке из подземелья?

— Кисленький, прелесть… — выдохнула Бези, утирая губы. — Ласка! Пирог Хайте, свинье — два. Гляди, чтоб с рукой не откусила.

Когда компот, масло и пирожки исчезли, профессор выгнал служителя и приказал продолжить опыты.

Графинька уже взяла в рот трубку, готовясь втянуть зелье, но — вновь отворилась входная дверь зала.

— Запереть навсегда! — вскричал Картерет. — Никого не впускать!..

— Даже нас? — весело спросил с порога граф Бертон.

Вместе с отцом Лисены вошёл некий долговязый мужчина в длинном распашном кафтане — любимая одежда дворян Красной половины. Рядом с осанистым степенным Бертоном этот человек казался юношей. Худощавый длинноногий незнакомец шёл, оглядываясь с интересом и улыбаясь.

— Гром господень, кого я вижу! — воздев руки, воскликнул он с восточным акцентом. — Гере Картерет!.. а я, грешным делом, думал — вас повесили за ваши опыты!

— Со своей стороны я полагал, кавалер, что вы свернули шею в какой-нибудь нелепой экспедиции, — сварливо ответил профессор, и тут эти двое расцеловались, обнялись как добрые друзья. Картерет даже прослезился по-стариковски. Стесняясь своих чувств, он поспешно вытер глаза носовым платком и принялся трубно сморкаться.

Лисси с изумлением заметила, что батюшка счастлив их встрече — он переводил любящий взгляд с профессора на кавалера:

— Признайтесь, господа, — вы не ожидали этого?

— Боже мой, учитель, когда мы виделись в последний раз? — спросил незнакомец, держа сухонького Картерета за костлявые плечи.

— На прошлой войне, милейший кавалер, на далёком юге, в страшную осень.

— То была осень победы! — не согласился Бертон. — Мы пили в разрушенной церкви, а вдали гремела бомбардировка — там расстреливали последний кратер… вернее, нам казалось, что он — последний.

«Батюшка так давно знаком с профессором?.. Но он никогда не упоминал об этом!»

— …и вы, учитель, провозгласили тост, очень странный для фронтовой обстановки — за науку.

«Картерет — его учитель?»

— Благодарю бога, — профессор посуровел и выпрямился, — что мы остались верны науке. Каждый — по-своему.

— А я готов упрекнуть Громовержца, — как неугомонный спорщик, кавалер тотчас молвил поперёк, — за то, что мы увидим, как наука гибнет.

— Как? разве вы собрались в торговцы? Или граф Бертон уходит на покой?

— Вот что значит — запереться в келье, не читать газет. На днях парламент решает — сохранить ли астральный проект.

— Безумие, — мигом поставил диагноз Картерет. — Граф, вы советник верховной Консилии — неужели вы допустите…

— Там двадцать советников и председатель. Многие, рассудку вопреки, считают, что астральный флот защитит нас от пришельцев.

Учитель с бывшим учеником пустились в жаркие политические дебаты. Сыпались мудрёные словечки типа «познание», «прогресс», «фундаментальные науки». Китус со своей колбой топтался у «летучих сидений» — поить? не поить? что за гость некстати?

Бези внимательно прислушивалась к разговору, тихими шажками подбираясь к ним и одновременно изучая кавалера. Спохватилась и встала с кресла Лара, охорашивая на себе платье. Шикнула Ласке:

— Встань. Дворян приветствуют книксеном. Когда подойдут, делай как я…

Только принцесса с графинькой не могли покинуть кресел. Они раздражённо возились, стараясь выпутаться.

— Я его знаю, — шепнула Эрита, полуобернувшись. — Это археолог Карамо.

— Тот самый? — Лисси ахнула. — Который спускался в пещеры к дья… к мориорцам?

— В пустые, где всех выморили.

Озирая лабораторный зал, кавалер обнаружил много удивительного.

Например, пегую восьминогую свинью с четырьмя глазами и рядом с ней — сидящую на корточках девчонку в платье служанки, сдобную как булка. Причём обе — в ошейниках.

Или двух юных девиц, изображавших сцену «Ведьмы на допросе в инквизиции». Обе в строгих платьях пансионерок, они были прихвачены ремнями к креслам.

А модно — даже чересчур для пансиона — одетая златокудрая девушка заставила его крепко задуматься.

«Гром и Молот!.. Картерет всегда избегал соблазнов, и вдруг на краю могилы…»

— Честь имею представиться, — с поклоном обратился он к сердитой девчонке в кресле, — кавалер Турман Карамо. Могу ли я быть вам полезен, барышня?

— Весьма рада знакомству, — сквозь зубы ответила та. — Ан Эрита Гартен. Гере кавалер, не будете ли вы настолько любезны, чтобы расстегнуть пряжки?

— С удовольствием.

Эри почти не боялась разоблачения. На портретах и фотогравюрах она всегда была в сильном макияже, как велят традиции Красного царства, с замысловатой парадной причёской, в трёх платьях. Однако были в империи и те, кто видел её менее наряженной и менее накрашенной. Например, на частных приёмах во дворце отца Яннара. Наконец, есть просто проницательные люди.

«Узнает? не узнает?.. Благородный человек должен свято уважать инкогнито…»

Заминкой с ремнями воспользовалась Бези. Подъехать с другой стороны, помочь Лисси, заодно представиться и подчеркнуть своё дворянство, над которым Безуминка дышала как над первенцем:

— Ан-эквита Бези Гиджан. Как своевременно вы зашли к нам, сударь! Иначе бы девочек усыпили.

— Какой ужас! в чём же они провинились, чтобы их… Гиджан? — Взгляд кавалера застыл, а руки остановились. — Нисо бу цани хаджау рухат?

Первым делом Бези убедилась — обруча на кавалере нет.

Затем ужаснулась: «Он знает язык шахт?»

Потом восхитилась: «Он знает язык шахт!»

— А вы из какого стана? — тихо спросила она речью киалибу файнес.

— Я мирянин. Барышни, — обратился Карамо к избавленным от ремней девицам, — будьте уверены — пока я здесь, никто не посмеет вас обидеть.

— Кавалер, мы очень признательны, — присела Лисси, смущённая тем, в каком положении застал их гость. — Ан-комита Лисена Тор-Майда… Вы — исследователь древностей?

— А вы — весьма образованная для своих лет… и милая девица, — склонившись, Карамо с чувством поцеловал протянутую руку.

— Турман! — окликнул граф. — Вы могли бы посвятить свои таланты той, что старше.

— Вначале я исполню свой долг — освобождать и защищать, — бросил Карамо, направляясь к гардеробу, в сторону сидящих на привязи свиньи и златовласки.

— Турман!.. — Голос Бертона внезапно стал резким и властным.

Профессор неодобрительно кашлянул, а кавалер наклонил голову:

— Да, ваше сиятельство.

Несколько бокалов вина придали его движениям обманчивую лёгкость. Запросто сев напротив златовласки в точности как она — Пата на всякий случай сдержанно зарычала, — он головой указал на зверину:

— Зэриу текеамо у пата!

— Правда, хорошая? — сразу прониклась доверием Хайта. — Господарь, вы не шутите?

— В жизни не видел ничего красивее. А если выучить её ходить на задних лапах?

— Она может возомнить о себе. Глядишь, и человеком обернётся, это плохо…

— Откуда здесь порядки Мориора, гере учитель? — балагурил кавалер, отмыкая защёлку от ошейника Хайты. — Вы начитались моих работ? ручную пату завели, ручных девиц… Сознайтесь, что прочли статью «Нижнее сословие у пришельцев».

— Ах, честолюбец, — с дребезжащим смехом покачал головой профессор. — Увы, нет. А вот модницы ваши статьи изучают — я слышал проповедь о… — Картерет сдвинул брови и прогудел: —…о дьявольском обычае рядиться подобно псам и скотам неразумным!

— Дамы просто не знают, кому подражают! — громко рассмеялась Бези, опять позабыв о манерах.

Смеясь вместе с ней, кавалер хотел встать, упёршись в колени ладонями, но охнул и застыл, так и не поднявшись с корточек. Весёлое лицо освободителя мучительно исказилось от боли. У Хайты глаза округлились, а рот стал похож на ноль. Даже Пата озабоченно уркнула, вытянув рыло: «Что такое?»

— Помогите кавалеру, — шагнул вперёд Бертон.

Прежде чем подбежала Бези, златовласка скомандовала свинье:

— Поставь человека на ноги. Мягко.

Карамо подхватило в подмышках, подняло. Он чуть не поцеловался со слюнявой, тепло дохнувшей мордой, — и скованные болью ноги смогли распрямиться.

— Тебя лизь, — доверительно чавкнула свиная пасть. — Сорок унция, будь здоров.

D. Поворот судьбы

— Бертон, это и есть диковинка, о которой вы говорили?.. — заговорил Карамо, слегка рассерженный столь фамильярным обхождением. — Она настолько разумна?

— Обманчивое впечатление! — предостерёг профессор. — Скотина повторяет за служанкой, словно попугай.

Кавалер морщился и сжимал губы, очень осторожно двигая коленями, а девчонки, столпившись возле него, принялись наперебой хвалить Пату.

— Она Ласку вылечила, — с гордостью заявила Лара.

— Ага, я была совсем слепая, а теперь читаю! — Малявка подпрыгивала, чтобы её заметили — а то к младшим всегда так относятся, будто их нет.

— Ласка, стыдно говорить неправду, — одёрнула Лис полушёпотом.

— Ну… я знаю буквы, — смутилась Ласка. — Только не все.

— Ещё Пата врачует переломы и ушибы, — прибавила Эрита. — Мы с ан Лисси пострадали в авиационной катастрофе…

— Это очень совершенная машина, кавалер. Только прожорливая. — Уж кто-кто, а Лис наглядно знала, сколько корма входит в Пату. Как в каучуковый мешок!

— И для красоты помогает, — с важностью добавила хозяйка Паты. — Вот, смотрите, господарь, какую пригожую харю она Бези нализала. Теперь у Бези нет отбоя от… ой! ай! — Златовласка взвизгнула и от боли поднялась на цыпочки, поскольку Безуминка крепко взяла её за ухо. Виновато улыбнувшись кавалеру, она повела болтушку к гардеробу. За ней поспешила Лисена, шипя служанке: «Кому я говорила — держать язык за зубами?»

— Но ведь правда! — пищала Хайта. — Пусти! Пата не будет вас умывать! А-а-а-ай!..

Тут и Лисси добавила ей подзатыльник:

— Замолчишь ты или нет?

Лара невольно вступилась:

— Да хватит вам… — но, осекшись, культурно продолжила: — Анс, перестаньте её мучить!.. Пата, а ты куда смотришь?

— Тяа? — На миг перестав натягивать поводок, та повернулась к ней, взволнованно подняв свиные уши.

— Выручай!

Поводок лопнул; Пата, грозно рыча, затопала вслед за троицей. Лис застучала каблучками: «Кыш! кыш! место!» Бези с возмущением пробовала пнуть животину носком туфли, Хайта жалобно вскрикивала. Пата грузно прыгала вокруг них — шум, гам!

— Как славно у вас! — вздохнул кавалер полной грудью, пока поодаль девушки пытались отогнать свинью. — Они всегда так, если с привязи спустить?..

— Тихо! — прикрикнул Бертон.

Беспокойная компания тотчас замерла, как фотография. Даже Пата присмирела. Не зря в роду Тор-Майда жило предание о графах-полководцах, чей рык заставлял коней приседать, а врагов — обращаться в бегство.

— Барышни, — добавил граф, отечески глядя на смолкшую публику, — ведите себя достойно. Здесь почётный гость. Вернитесь к нам, я вас представлю…

Отпустив Хайту и быстро поправив платье, Бези двинулись в обратный путь, чуть румяная от стыда. Но разве допустимо, чтоб эта свиная пастушка-толстушка при госте распространялась о девичьем умывании!.. В станах рабыни не столь разговорчивы, там враз: «Паршивка, заткни рот хвостом!», и выдерут вдобавок.

Неловко было и Лисси — за себя и за служанку. У Хайты язык без костей; чуть дашь ей поблажку — мелет без удержу.

— Ан Бези, Ласточка и Ласка — медиумы, — объяснил Бертон кавалеру. — Анс Эрита и Лисена — лунные левитессы. Все в Гестеле недавно, но подают большие надежды.

— А вам не кажется, дорогой граф, что они здесь… немного скучают?

— Отказались уезжать на каникулы. Хотят служить науке. Удивительно, но факт.

— Я потрясён. Обычно девушки стремятся к тихим забавам, к рукоделию…

Лара негромко фыркнула в сторону.

«Нашёл, чем увлечь — шитьём! Я тут семь провинций шлемом покрываю, а мне — тряпки да нитки… Тихие забавы — это что? в картишки перекинуться? Лучше на велосипеде научиться ездить. Или в пруду поплавать. Пруд отличный… только у мужского корпуса. Как ни таись — засекут и освищут».

— Да! факт, достойный изумления, — признал Карамо. — И как, успешно помогают?

Не заподозрив подвоха, Бертон оживился и заговорил глубоким, сочным голосом:

— Например, Ласточка… Ларита, подойди. Вот, кавалер — Ларита Динц, из приморского Гагена. В ней открылись необычайные способности. Сейчас вещает на две с половиной тысячи миль. Надеюсь, сможет и больше.

Безуминка чуть скривила губы.

«Ничего, ещё пилюль попью, гигаин из себя выгоню — и перекрою детку. Рано ей с опытными тягаться… Хотя пилюли — тоже дрянь, с них уже тошнота подкатывает».

— …кроме того, она видит тех, с кем говорит через эфир.

— О! бесподобно! Из Гагена? Та актриса, Джани — и она, представьте, гагенская…

«Вот втируша, из рабочего квартала в высший свет пролезла! — Лара недобро насупилась. — Была никто, в хоре псалмы пела, а теперь — здрасьте! Её кому ни лень поминают, всё кавалеры, богачи… Выскочка грешная. Поди, не вспомнит, что со мной в одном союзе состоит, а ведь тоже „поющая кошка“…»

Тут она заметила, что кавалер рассматривает её с напряжённым интересом, хотя голос его звучал непринуждённо:

— Вы сказали — Динц?..

В кофейных глазах Карамо было обострённое внимание, пронизывающее как шпага. От неловкости и смущения перед ним девчонка вздрогнула, захотела отвернуться.

Кавалер словно видел перед собой книгу, в которой написано нечто безумно важное — такое, от чего зависит жизнь.

Видел, но не мог прочесть.

«Почему он так вглядывается?» — Лара невольно поёжилась.

Карамо изучал лицо юной девицы тщательно, как стёртый временем текст на древнем обелиске. Высокие скулы, миндалевидный разрез карих глаз — явные следы кивитской крови, они долго остаются в поколениях. Но этот по-детски узкий подбородок, тонкий прямой нос с чуть вздёрнутым кончиком — в них чудится нечто неуловимо знакомое…

— Да, Динц. А что?

— Редкая фамилия для Гурского приморья. Скорее с юго-запада, из Лации. — Кавалер отвёл взгляд.

— Или ан Эрита. У неё отличные результаты… Прошу вас, профессор, изложите в цифрах.

Наконец-то вспомнили об учителе! Рикс Картерет развернул заветную тетрадь:

— При собственном весе в сто тринадцать фунтов эта девица поднимает и четыре часа держит на лету пять пудов груза. Испытаний на скорость мы ещё не проводили, но полагаю, что за час она покроет миль двести пятьдесят. Только ракетоплан на маршевых горелках сможет обогнать её.

— Каждая несёт двоих… — негромко молвил кавалер, будто цитируя по памяти. — То есть взрослого солдата с полной выкладкой, включая запас патронов в подсумках, она перенесёт шутя.

— Даже огнемётчика со сжатым газом и огнесмесью в стальных баллонах.

Эрите не понравилось, что учёные говорят о ней как о паровике, способном везти столько-то мешков зерна или сотен кирпичей.

«Лари права — наука, при всей мудрости, вертит людьми, словно неживыми куклами. Образование у Лари плохое, но суть она понимает… Пожалуй, можно поверить — учёные не пожалеют человека, чтобы понаблюдать, как он умирает…»

— Подумать только — такие умницы проводят время, тоскуя в этом каземате, — вкрадчиво запел Карамо, — и пытаясь оборвать друг дружке ушки, а моя экспедиция пропадает без персонала.

Только тут Бертон спохватился:

— Друг мой, теперь у вас есть средства нанять…

— Дирижабль. Я договорился с авиаторами. Нечто вроде прогулки по воздуху, над морем. Развлекательное путешествие плюс интересная научная работа…

«На дирижабле! — восхитилась Лара. — Жуть какая, красотища!.. Вдруг мы грохнемся?»

— А куда? — вырвалось у неё.

— Так вы согласны, ан? — Кавалер радушно протянул руку.

— Нет, я… — Лара попятилась. Что это он сразу — к ней?

— Медиумы мне нужны. Всепогодная связь в полёте необходима, — убедительно пояснил кавалер.

— Карамо, — заскрежетал профессор, вмиг превратившись в озлобленного старца, — я не позволю уводить моих подопытных! Граф, я требую…

— Чёрт, я бы полетела, — вздохнула Безуминка. — Давно не была в небе. Видеть мир внизу, под облаками…

Но Бертон жёстко пресёк её мечтательные вздохи:

— Как директор школы, должен напомнить, ан, что по должности вы — наставница, и подчиняетесь лично мне. Ваш отпуск — в сезон сева, а не в урожай.

«Так и прокиснешь тут, в Гестеле… — приуныла Бези, стараясь не терять лица. — Ничего утешного — только на выходной поехать в городок, съесть пирожное и поглядеть, как поезда идут в столицу… в столицу… О, бессмертные звёзды, неужели я обречена учить всяких дурёх эфирной связи?..»

— Гере кавалер, возьмите меня! — расхрабрившись, подскочила Ласка.

— А кто это у нас с мокрым носом? — склонился Карамо. — А у кого покраснели глазёнки? Кое-кому надо лечиться.

Горько разочарованная, Ласка всхлипнула раз, другой, и заплакала. К ней, нежно хрюкая, полезла с утешениями Пата.

— Батюшка, если Ларита полетит, я отправлюсь с ней, — заявила Лисси. Стерпеть, что дочь мастерового будет участвовать в экспедиции, а ты — останешься?!. Блеск её синих очей и особый звон в голосе подсказывали, что Лис придётся посадить на привязь, иначе она улетит следом.

— Барышни! — В речи Бертона послышался рык дракона. — Осмелюсь заметить — треть часа тому назад вы мирно занимались с гере Картеретом и не помышляли ни о каких путешествиях. Вы отказались уезжать, дабы остаться здесь.

— Относительно мирных занятий, ваше сиятельство, — заговорила Эрита, — должна сказать, что испытания меня на грузоподъёмность немного затянулись. Под началом кавалера Карамо мы с ан Лисеной сможем проверить себя на скорость. В его учёности, надеюсь, нет сомнений?

— Всё-таки — куда мы полетим? — настаивала Лара.

Карамо неопределённо поднял взор к потолку:

— Паломничество по святым местам, в исторических целях.

— Граф, прошу вас запретить! — не унимался профессор.

— Какая будет зарплата? — Лара, рождённая и выросшая в порту, умела считать деньги.

— Сколько вы здесь получаете за опыты? — Карамо сразу перешёл на деловой язык.

— Пятьдесят лик в день.

— Плачу шестьдесят. — Собрав кассу с миру по нитке, Карамо не желал сорить деньгами.

«Ох ты!.. А кавалер прижимист. — Лара почуяла в восточном дворянине некую родственную жилку. — Ну-с, ваше благородие, поторгуемся! Я девчонка бедная, мне и платье красивое хочется, и башмачки, и шляпку».

— Авиаторам доплачивают за риск, — завела она коварно, с видом простоты. — Мы полетим на той же колбасе, нам тоже надо. Не пассажиры ведь…

Встряла Бези:

— Ласточка, ты что? будто выжига какая-то!..

Но Карамо принял торг и набавил:

— Семьдесят пять. В неделю это четыре унции с полтиной… Да, в храмин-день приплата — четвертак на милостыню и утехи.

— Харчи ваши. — Так батя договаривался с нанимателем, подряжаясь на большой ремонт кровли. Ларе однажды довелось послушать, — а память у медиумов прочная.

— Договорились.

— Рабочая одежда, инструменты — за ваш счёт.

Темноволосая скуластая девчонка всерьёз начала нравиться Карамо.

— И ещё, — ввернула Лара напоследок, — при расчёте каждой два червонца — премия за качество. По рукам? наше слово честное…

Карамо с уважением пожал тонкую, но сильную кисть кареглазки:

— Червонец. По рукам, при свидетелях. Слово чести!

Ларе почудилось, что в её бисерный кошелёк сыплется серебро и золото. Вот здорово! То унции считала, на две стопочки раскладывала — себе, маме, себе, маме, — а тут такой приварок! Можно отложить на обновки, на книги. Купить роман с картинками…

«Я взрослая. — Она гордо, прямо огляделась. — Сама подряжаюсь, честным словом, с благородным человеком. Это не хухры-мухры, в кафешантане петь…»

Пата вконец зализала Ласку; Хайта гладила девчушку, прислушиваясь к разговорам — возьмут с собой? не возьмут? тут забудут?.. Ласка вздыхала, понемножку успокаиваясь, но смотрела на старших, обиженно нахохлившись — значит, если малявка, то никому не нужна? Бросили. Надо скорее учиться читать. Шумно втянула носом — даже не взглянули. Взрослые, серьёзные, делом заняты.

— Граф, неужели вы отпустите свою дочь? — вертелся вокруг профессор. — Поглядите на него! Он же законченный авантюрист! Всё оставил в экспедициях — здоровье, состояние…

— Но каждый раз он возвращался с победой, — хмуро ответил Бертон.

— И ан Эрите вы позволите уехать?..

— Она — не моя собственность. Ей могут запретить только родители.

— Ну так используйте родительское право! Телеграфируйте Динцам в Гаген!

— Девочки, если вас оставят здесь, — громко посоветовала Бези, с наглостью глядя на Картерета, — отказывайтесь от опытов. Лучше койку пролёживать, чем… Ну? вы союз или нет?

Тут девицы, исключая зарёванную Ласку, дружно обступили графскую дочь, положили руки ей на плечи и задорным хором воскликнули:

— Темные Звёзды!

«Союз на клятве, — понял кавалер. — Вон как спелись, хоть из разных сословий».

— Ан-эквита, — с благодарным поклоном обратился он к Бези, — прошу составить список барышень, включённых в экспедицию.

— Непременно, сударь. Принести его вам лично? — лукаво улыбнулась девушка.

— Мне в кабинет, — холодно молвил граф, затем взял кавалера за локоть и повёл к «летучим сиденьям», шепча: — Турман, что за внезапные выдумки?.. Я не против путешествий, но с чего вам взбрело в голову завлекать моих учениц?

— Из экономии, — сознался Карамо. — Взрослый мужчина весит минимум четыре пуда. На каждой девице дирижабль выгадает пуд полезной нагрузки!

— Ну и расчётливый вы тип!

— Попутешествуйте с моё, и вы таким станете.

— Куда летите?

— Не скажу. Но буду держать связь через эфир.

— Надеюсь, корабль и экипаж надёжны?

— Морфлотская машина развед-класса, сильно вооружённая, три года полётов. Команда испытана, в том числе в боях.

— По святым местам?.. — засомневался граф.

Осенившись знамением Ока, кавалер в знак искренности приложил ладонь к груди:

— Не более! Девицы будут в полной безопасности.

В девичьей кучке царило веселье. Путешествие, ура! Паломничество — куда? В Святую Землю, в Девин или на полярный юг, где монастыри-крепости? А может, на Красную половину, в Курутские горы? По воздуху это совсем близко, но — ни каменных шоссе, ни рельсовых дорог, одни кривые тропы над чёрными пропастями. Там цокают копытами навьюченные кони и заунывно поют горцы-овчары, а попы молятся на снежных вершинах, воздев руки к громовому небу…

Новые края, новые впечатления! Невиданные красоты, простор — ах! от предвкушения сладко сжималось сердце.

Когда на Лисену легли руки Темных Звёзд, былая компания вдруг ощутила прежнее единство. Девчонки болтали, их глаза сияли задорными огоньками.

— Читала я статьи Карамо, — с небрежной гордостью говорила Эрита. — Он с первой войны изучает пришельцев — их язык, обычаи, культуру… Ещё ведёт раскопки древних храмов — тех времён, когда Гром только воцарялся.

— Хорошо бы он отвёз нас к гробу Девы-Радуги! — вслух пожелала Лисси, молитвенно сложив ладони. — Сейчас паломников меньше, можно даже прикоснуться. Гроб — он живоносный. Говорят, на нём мёртвые цветы вновь оживают, а у паралитиков руки и ноги начинают двигаться…

— …заложил в банк своё поместье — очень маленькое, — и семейное золото, чтобы снарядить поисковую команду. Вскопал пять квадратных миль, нашёл Святое Писание — свинцовый свиток, который читали первые громовники и мученики. Подарил в кафедральный собор… Красная корона выкупила его вексель и простила долг, — не забыла подчеркнуть Эрита.

— Рисковый человек, — заметила Лара, косясь на кавалера.

«С чего он так на меня смотрел?.. Хотя он красивый… по-своему. Только волосы длинные, будто поповские. Платье чудное. Словно из прошлого… Странные они там, в Красном царстве. Кавалер-бедняк всё имение на землекопов отдаёт, а царь возвращает!»

— Много рисковал, — согласилась Бези, — и много потерял.

— Ноги — это ревматизм, от простуды. — Лис решила защитить Карамо. — Он в пещерах работал безвылазно…

— Я не про ноги, Лисси. Я про руки.

— А что такое?

— Приглядись.

Первой поняла намёк Ларита и, ахнув, прижала пальцы ко рту. Но тут кавалер — на них с графом наседал сердитый Картерет — повернулся к ним спиной.

На левой руке — Лара успела увидеть, — кольцо развода!

Значит, в святой трибунал обращался. И в «Пастырской речи» писали: «Волею Отца Веры гере Такой-то и эрина Такая-то отныне свободны от уз брака. Во искупление разрыва уз они год и день не должны вступать в брак повторно…»

Это — стыд на всю империю, не говоря про знакомых и родных. Епитимья, денежное взыскание… Иную дамочку за грех в покаянный дом засадят, да и дворянина не помилуют.

«Ну и дела!.. Значит, что-то ужасное стряслось, раз до церковного суда дошло».

Между тем Картерет, в одночасье лишившийся двух левитесс и вещуньи, атаковал своих учеников:

— Граф, моя работа прервалась — вы здесь так пылко говорили о науке! — а кто мне заменит подопытных?

— Есть Верба и Хлыст. Можете посвятить всё время тому, чтобы их разбудить.

Памятуя о славе, которой пользовался профессор в академических кругах, Карамо неосторожно спросил:

— Эти несчастные — ваши жертвы, учитель?

— Жертвы науки! — Перст седовласого старца чуть не ткнул кавалера в лицо. — Они добровольцы. Рискнули заглянуть в ту область эфира, куда никто не осмелился проникнуть. Добыли бесценные сведения… но их сил не хватило, чтобы вернуться.

— Чёрный эфир, — пояснил граф. — Вещание на миллионы миль.

— И… были результаты? — Карамо смотрел с недоверием.

— Да. Они говорили — и им отвечали.

— Кто?

— Предоставляю вам найти ответ. — Профессор отвесил ему поклон с издёвкой. — Это вы у нас занимаетесь жизнью на иных планетах.

— Верба… это девица?

— Спящая красавица. Тогда ей было семнадцать. С тех пор она сильно изменилась.

— Она здесь?

— В подземном этаже.

— Вы проводите меня?

Граф велел Безуминке с компанией заняться сборами в дорогу — опыты окончены! Девчонки шумно удалились. Пата путалась под ногами и била хвостом.

Враждебно скрипя, профессор таки согласился отвести Карамо в склеп.

— Видите, некоторых успехов я добился, — похмыкивал он, обходя стеклянные саркофаги. — Годами сохраняю их живыми. Если, проснувшись, они останутся в своём уме…

— Сон в чёрном эфире, — шептал Карамо, озирая истощённые тела, застывшие в мертвенном свете. — Хотел бы я знать, что им снится…

— …у обоих мозг даёт сбивчивые токи. Несомненно, в их сознании что-то происходит. Они могут проснуться. Тогда… тогда я смогу предложить верный способ летать между планетами во сне, как мориорцы. Даже дольше!

— Сделайте это, учитель. Вы внесёте величайший вклад в науку. А я… возьму на себя заботы о ней. — Сняв золотой перстень с рубином, Карамо возложил его на саркофаг. Затем поцеловал ледяное стекло над лицом стриженой Вербы. Его вздох лёг на гладь туманным пятном.

— Вы всё такой же влюбчивый, Турман, — осуждающе кряхтел профессор, оглядывая приборы, которые поддерживали жизнь спящих. — Помнится, ни одной юбки не пропускали. При вас даже лаборантка Синура, старая дева и змея, кокетничала как молоденькая.

— Это осталось в прошлом!.. Синура — та, с бельмом? где она теперь?

— Стала монахиней Ордена милосердия — замаливает участие в моих экспериментах. Служит здесь, при лазарете — сестра Мана. Ко мне ни ногой. Лучше и вы к ней не ходите, не смущайте — что былое ворошить?.. А вот насчёт того, что вы остепенились — бросьте, Турман! Люди не меняются, по себе знаю. Как меня звали «безумным учёным», так и осталось. Вот и вы — едва увидели девицу, тотчас ей перстенёк, хе-хе.

— Не ради красы. — Кавалер взглянул на тело под стеклом. Девушка скорей напоминала мощи святой мученицы в прозрачной раке, чем прелестницу.

«Боже!.. в семнадцать лет! Отказаться от всех радостей, от любви… ради чего? Кто отвечал ей, с кем она говорила там, за немыслимым пределом?.. Джани Трисильян тоже семнадцать, но какова разница! Одна поёт, услаждая театралов, окружена поклонниками, срывает цветы блаженства, а эта…»

— Если она решилась говорить с небом, хотя знала, что это может стоить ей жизни… На всём свете нет столько золота, чтобы сложить к её ногам.

— Всё бы вам пафосные речи говорить, голубчик. Сами-то золото в науку вкладывали, чуть не платье с плеч снимали — ради свитков…

— Ради святыни, гере учитель, — сурово выпрямился Карамо.

— …и подопытных умыкнули, как вейский пират, — брюзжал Картерет. — Чем я теперь буду заниматься, по вашей милости? Пробуждение мумий — нелёгкое дело, тем более в одиночку, всего с двумя ассистентами…

— Вопросы наследственности вам интересны? — подумав, спросил кавалер. — Передача свойств через поколения… Помнится, прежде вы ставили опыты… с горохом, если не ошибаюсь.

Профессор отмахнулся:

— Эту возню я давно забросил. Результаты путаные!

— Попробуйте с животными.

— Милый Турман!.. Полагаете, моего века хватит проследить, какие рога и хвосты будут в новых поколениях коров?

— Тогда — мыши. Плодятся с сумасшедшей скоростью. Содержать их не накладно, граф оплатит.

— Терпеть не могу мышиный запах.

— Ну а кошки? Имея сотню кошек, за два-три года наблюдений…

— Турман, — ехидно сощурился Картерет, — сознайтесь-ка — вы что-то замышляете? Выкладывайте начистоту.

Поколебавшись, Карамо подошёл к профессору вплотную и заговорил тихо, почти на ухо. Вначале старый Рикс внимал словам кавалера со скептической гримасой, затем морщинистое лицо его стало серьёзным; наконец, губы старика сложились в хитрой улыбке:

— Хм… Кажется, вы не зря посещали мои лекции — научились глубоко думать. Я принимаю ваш заказ.

К концу месяца хлебника с полярных морей прорвались холодные ветра. Низкие тучи затянули небо, то и дело лился унылый дождь. Будь в Гатаре урожай, как прежде, в церквах бы толпами молились о безоблачной погоде — не дай бог хлеба полягут!..

Но теперь вместо пшеницы — бурьян, поля изрыты фугасами, перекопаны траншеями.

Позиционная война!

Медленно, как палаческий ошейник, сжималось кольцо мёртвой зоны вокруг места, где полгода назад упала «тёмная звезда». Отдельный корпус «охотников за звёздами» мало-помалу теснил дьяволов к их кратеру — выслеживая подкопы и тоннели, подрывая их и заливая кислотой, пуская в подземные ходы ядовитый газ.

— Всю мать-землю протравим, — сокрушались те солдатики, кто из крестьян. — Как тут теперь пахать, как сеять?.. Одна колючая проволока вырастет.

На горелых чёрных пустошах высились горбами туши разбитых «черепах» и «ходоков». Инопланетные бронемашины в пробоинах от ракет и снарядов, выжженные изнутри, влипли в запёкшуюся слизь, что заменяла этим чудовищам кровь. Уже готовились трофейные команды — пилить их корпуса. Пенистая мориорская броня — ценный стратегический материал, такой на Мире не выплавишь!

— Они появляются всё реже… — Штабс-капитан Вельтер в бинокль осматривал гребнистый боевой механизм, расстрелянный артиллеристами. — А весной кратер плодил их десятками.

— И свежих «черепах» давно не видно, — заметил фельдфебель.

— Что, соскучился?

— Храни бог! На переднем крае, да с ручной ракетой, против восьминога… Одним лучом батальон скосит, помолиться не успеешь.

— Теперь-то они присмирели. — Аршин за аршином офицер пристально изучал дырявый корпус «ходока» — есть ли внутри кто живой?.. Хотя после такого попадания живых быть не должно.

«Нам бы эта руина пригодилась. Для корректировщиков огня — отличное укрытие».

Ещё на триста мер ближе к ямине, где зарылся в грунт корабль пришельцев! Если так двигаться, то к осени, ещё до снега, можно подойти к кратеру вплотную — и тогда…

«Заморим их в норах, как крыс. Все отдушины, все входы-выходы — залить бетоном, поставить стражу, врыть сейсмографы Тор-Майда. Отрапортуем: „Ваше Величество, противник подавлен!“ Отпускной билет, сесть в вагон — и к жене, к моей лапушке… Заждалась. Да, обязательно взять с собой кошку. „Милая, смотри — вот Миса, наша фронтовая киса. Она выследила семьдесят три подкопа, сам государь назначил ей пожизненный паёк…“».

Увы, до полной победы — как ползком по этой грязи, перемешанной с осколками и пеплом. Тёмное небо, серый дождь, а вдали — тоскливый вой уродов.

— Завтра в ночь устроим туда вылазку. Приманки для уродов наготове?

— Так точно, гере штабс-капитан. В провиантском складе на льду дожидаются. Эх, жаль поросят впустую скармливать!.. Их бы в суп, на жаркое… Может, лучше собак настреляем? — смело предложил фельдфебель. — Урод нынче голодный, на любое мясо кинется. Им, тварям, скучно одну траву жрать, и ту огнемётчики пожгли…

— Неделю охотиться будешь, трата времени.

На поросёнка урод шёл как одержимый. Разложи пяток тушек, к утру будет с гарантией пять мёртвых тварей, или больше. Сами кроты на это угощение не клюнут — умные, — а их живые машины безмозглы, пожирают всё съедобное. Где им понять, чем поросёнок приправлен.

— Ловко ты, Нож, яд фасуешь, — любовались Рыжие Коты тем, как жандармский медиум заливал цианид в кисет из студенистой мориорской плёнки. Сержант работал аккуратно, как аптекарь — в каучуковых перчатках, ни капли мимо. Опля! затянул горловину, мягкая капсула готова.

— Обмыть и натереть уродским жиром — не учуют.

— Ты из приказчиков? — спросил мельком Вельтер, сидевший в палатке поодаль. Под вечерний шелест дождя, после чашки горячего взвара, строгий штабс-капитан стал разговорчивей и благодушней.

— Так точно-с. Постное масло развешивал, тем же манером.

Рыжие Коты расхохотались, ухмыльнулся и довольный Нож:

— Лавочник нигде не пропадёт! Не стрелял, а сколько гадов уложил.

— Да с полсотни точно, — счёл в уме другой разведчик.

— Походатайствуйте, ваше благородие, чтоб Ножу дали нагрудный знак — «Отличный крысомор».

Улыбнувшись, Вельтер ответил, уже серьёзно:

— Шутки шутками, братцы, а дело важное. Чем меньше живых машин, тем меньше войско, а пополнять ряды кротам, похоже, нечем…

До рейда оставались сутки с лишком. Впереди день трезвости, когда нельзя себе позволить ни трубки, ни чарки — и на ужин Рыжие Коты отвели душу, утешились солдатской водкой. Табачный дымок смешался в палатке с запахом горького миндаля. Чистили оружие, набивали обоймы, царило мужское военное братство.

— Неужто у них семена покончались? — толковали бойцы меж собой. — Шар-то — громадина. Тех поганых семян набить можно на целую армию уродов…

— Или наш газ всех умертвил? Будьте любезны, ваше благородие, скажите — как они эту гнусь плодят? — решился спросить один Рыжий Кот.

— Это колдовство, — встрял другой, постарше. — Нам полковой поп сказал — их сам царь тьмы научил, как растить нежить, из грязи с кровью пополам с лихими зельями.

— Нам бы таких семян на ферму, — размечтался третий. — Корми хоть навозом, в неделю готов телок на рынок…

— За такой товар, брат, в покаянный дом отправят. Скажи спасибо, если не на виселицу!

— Выходит, семенной запас у них тю-тю. Осталось поднажать — сомнём.

— Ха, а старые кратеры, с прошлой войны? До сих пор стережём! И уроды, бывает, оттуда вылазят… Есть зерно в закромах, раз они появляются.

— Запас зародышей сильно потрачен, — заговорил Вельтер. Коты притихли, слушая командира. — К тому же мы лишили их корма — в центре зоны ни былинки, а без еды и нежить не растёт. Но, если наука права, кроты умеют пополнять запас, хоть и помалу.

— Режут, как картохи на посев? — наугад спросил Нож.

Штабс-капитан вначале промолчал, глядя на пламя карбидной лампы. Его лицо казалось одеревеневшим, лишь губы слегка исказились в злой гримасе:

— Есть способ. Лучше о нём не знать.

Как офицер, он слушал лекции тех господ из научной тюрьмы генштаба, которые изучали дьяволов. Записывать лекции воспрещалось — всё на слух, на память. В самом деле, тайны подземелий таковы, что простым людям ни к чему их рассказывать — от иных новостей можно ума лишиться. Пусть святых отцов слушают — про чары царя тьмы, лихие зелья и тому подобное.

— Как там Миса? — спросил он подпрапорщика, отвечавшего за содержание заветной кошки.

— Над мясом носом поводила, кушать не изволила.

— Ты что ж, подлец, несвежего ей подал?

— Никак нет, ваше благородие, мяско наисвежайшее, прямо с офицерской кухни. Лично брал с разделочной доски. Её пушистость мышковать желает, по всему заметно…

Вот же привередница! Сколько ты кошку ни корми, а живая мышь ей слаще. И ведь умеет, рыжая, сыскать себе добычу там, где и жуки вымерли. Не иначе, рядом погреба с припасами, где мыши гнездятся — тут были деревни, их война смела… Миса любой шорох слышит, любой писк.

— Ну, пусть охотится.

Когда настала ночь, сменились караулы. Вельтер вышел оглядеть стоянку со стороны — хорошо ли замаскирована.

Ни дымка, ни огонька, ни искорки света — палатки как в землю вросли, с пейзажем слились. К полуночи дождь перестал, но небо осталось заложено тучами. Во мраке призрачно проступали соседние холмы; местами обгорелые деревья поднимали вверх чёрные кривые сучья. Сырой ветер заунывно свистел в голых ветвях.

Вдали замигал световой телеграф на мачте. Тыловые базы передавали по кругу сигнал: «Всё спокойно! Будь настороже!»

Сквозь ветер до ушей Вельтера донеслось слабое мяуканье.

Миса! Узнала хозяина…

— Кис-кис-кис, — позвал он едва слышно, направляясь на звук.

Опять далёкое «мяу».

«Хватит ей разгуливать — взять подмышку, и домой».

Штабс-капитан прошёл сотню мер, ориентируясь по мяуканью Мисы, когда земля у него под ногами беззвучно разверзлась, и Вельтер камнем рухнул вниз, как в колодец. Уцепиться за края не удалось, крик заглох в тесноте земляных стен. Упал он спиной во что-то мягкое, податливое…

…которое вмиг ожило и оплело его по рукам и ногам десятком гибких щупалец. Один из жгутов обвил горло, другой лёг поперёк лица, зажав рот. Рванувшись изо всех сил, штабс-капитан попытался освободиться, сбросить живые путы, выхватить револьвер — тщетно. Щупальца лишь крепче сжались, едва оставляя возможность дышать. Еле-еле смог достать до кобуры ладонью — кобура уже пуста!..

Вокруг, под сводом низкой, наспех вырытой камеры, загорелись загробным зеленоватым светом лампы кротов — мягкие «груши», налитые взвесью фосфоресцирующих бацилл.

Его ждали.

Трое дьяволов в бурых обливных комбинезонах без швов, в масках и капюшонах, скрывавших головы. На телах ремённая сбруя с кобурами и патронташами, на предплечьях ножны с кинжалами. Одни глаза поблёскивают — тёмные, жёсткие.

От ярости и отчаяния Вельтер впился зубами в щупальце, лежавшее на лице. Жилистая плоть спружинила, шершавая кожа лопнула. Рот наполнился вязким желе с привкусом дрожжей, но искусственная тварь не ослабила хватку.

Обезоружен, скручен, погребён в подземелье, свои не услышат!.. До боли обидно умирать такой жалкой смертью, но… Вельтер собрался с духом, его горящий взгляд встретился с холодными глазами кротов. Пусть не ждут мольбы о пощаде. Рыжие Коты скоро отомстят за командира!

«Рады, что поймали?.. Скоро заплачете. Мы вас похороним в кратере, в одной яме с уродами! И до ваших дружков доберёмся, где бы они ни приземлились!.. За всё заплатите!»

Кроты переглянулись, обменялись парой быстрых слов. Один пригнулся — и тут живое ложе, обхватившее штабс-капитана, двинулось в путь по тоннелю. Оно пошло, потом побежало. Кроты вспрыгнули на него, как городские сорванцы на подножку конки.

По глухому топоту и мельканию отсветов на потолке было ясно, что скорость большая — за такой дьявольской повозкой только верхом угонишься. На поворотах ногастое ложе прямо взбегало до середины на стенку, чтобы седоков не сбросило центробежной силой. Вскоре чудище оказалось в освещённом лабиринте, завиляло из стороны в сторону — от тряски и неожиданных рывков Вельтера замутило. В голове метались мысли — смерть, жена, кошка. Почему Миса подкоп не учуяла — слишком глубок?.. где сама Миса? ведь это не она мяукала…

Многоногая повозка перешла на шаг и наконец остановилась.

Здесь потолок был выше, сводчатый, с опорными рёбрами, похожими на хрящевые дуги; грушевидных ламп висела едва не дюжина — яркие, почти белые. Державшие Вельтера щупальца расплелись и обмякли. Избавленный от пут, штабс-капитан вскочил, изготовившись к рукопашной схватке насмерть…

…и оказался лицом к лицу с двумя кротами, чей облик и одежды без слов говорили, что это — важные персоны. Куда более важные, чем бойцы в бурой коже, вмиг исчезнувшие с глаз по мановению руки старшего.

Один, средних лет, хмурый, высокий, был атлетически сложен; светлые волосы коротко острижены, в ушах тяжёлые золотые серьги. Платье из атласно-серой ткани вышито золотой нитью. На поясном ремне, в узорных ножнах — тесак с богато украшенной рукоятью, газовый пистоль в кобуре.

Другой, стройный, узколицый, с затейливой причёской — будто актёр из оперы, готовый петь партию жреца-язычника. С бронзовым обручем на голове, в карминово-красной хламиде, руки спрятаны в широких рукавах. Возраст не угадать — то ли сед, то ли сер волосом. На сухом лице — ни следа прожитых лет, а глаза окружены сеткой морщин.

Они стояли без напряжения, мрачно и пристально разглядывая Вельтера, словно ждали чего-то — но вовсе не схватки.

Их спокойствие невольно передалось ему. Выпрямившись и медленно проведя по голове ладонью — кепи потеряно! — офицер сделал единственное, что можно сделать в таком нелепом положении. Он представился, как положено по уставу:

— Годарт Вельтер, штабс-капитан пехоты Его Величества. С кем имею честь?

«К дьяволам, какая у них честь?!. Но вроде убивать не собираются — пока…»

Ответил узколицый в карминовой хламиде — на языке кротов. Каким-то непостижимым образом его варварские слова понятно повторялись в голове Вельтера:

— Господарь стана желает беседовать с тобой, как с равным. Нам ведомо, что за бранные заслуги ты взят в господарское сословие. Я буду толмачом.

«Что за чертовщина?.. Откуда им известно… Так этот, с фигурой борца, и есть их вождь? То есть — наш главный противник».

— Что он хочет мне сказать? — Поняв, что быстрой расправы не будет, Вельтер окончательно обрёл самообладание. Лицо вождя кротов было непроницаемо. Ещё треть минуты он изучал штабс-капитана, затем медленно заговорил, а узколицый переводил его речь.

— Он не питает ненависти к тебе и твоим бойцам. Это война; вы сражаетесь, как велит воинский долг.

— Мне не нужна его признательность, — гордо и резко ответил Вельтер. — Один из ваших сказал, что вы убьёте всех наших мужчин и возьмёте себе всех женщин. Так вот, кротих нам не надо. Мы уничтожим вас, до последнего.

Браваду штабс-капитана широкоплечий выслушал, не изменившись в лице.

— Он предлагает тебе заключить договор, — продолжил крот в красной хламиде.

«Ого! — Вельтер приободрился, однако остался напряжённым как струна. — Они готовы поднять флаг мира? Значит, мы их прижали до упора…»

Но ответил он твёрдо, почти надменно, как подобает победителю:

— Я не уполномочен вести переговоры. Хотя… если вы надумали сдаться, я передам это в штаб корпуса. Скажу сразу — там примут лишь полную капитуляцию.

— Люди шахт не сдаются. Договор — между ним и тобой, лично.

— Этого не будет, — отрезал Вельтер. — Я не изменник, я верен присяге.

— Господарь уважает чужие клятвы. Ты не нарушишь присягу, если согласишься…

— Нет!

— У нас твоя кошка, — сказал узколицый. — Мы отпустим и тебя, и кошку, если ты примешь наше условие. Если нет, ваши души отправятся на суд к Владыкам Неба.

«Бедная Миса… Гром божий, её-то за что?»

— Отпустите кошку, — подумав, промолвил Вельтер. — Она просто домашнее животное…

— Это слишком умелая кошка. Быть может, она важнее, чем весь твой отряд с тобой вместе.

— Что вам нужно? — Внезапно штабс-капитан понял, что готов уступить — ради Мисы.

— Передать послание, и только. Больше ничего, клянусь бессмертными звёздами. — В подтверждение своих слов узколицый выпростал руки из рукавов, коснулся губ и благоговейно сложил ладони перед лицом.

— Если это письмо в другой кратер или к предателям — я отказываюсь. — Было жаль и себя, и жену, и Мису, но лучше смерть, чем подлая сделка.

— Ни то, ни другое. Я говорю совершенно искренне.

— Сначала я должен прочитать это письмо. Надеюсь, оно написано на понятном языке, без тайнописи и тому подобных ухищрений.

— Оно не написано. Ты запомнишь его и перескажешь слово в слово.

— Хорошо; начинай читать.

— Обещай не противиться чтению, — странно потребовал узколицый. — Обещай честно.

— Клянусь всевидящим Оком, Громом Господним и Молотом Гнева.

— Тогда слушай. — Поискав под хламидой, узколицый извлёк на свет тёмно-серебристую палочку, заточенную как карандаш. Вытянув руку вперёд, он направил острый конец на Вельтера.

Штабс-капитан успел вспомнить нянюшкину сказку: «И навёл колдун волшебный шип…» Потом его сознание помрачилось, словно в подземном зале угасли лампы. Остались лишь контуры мужских фигур и монотонный голос узколицего, говорящий длинную череду слов, как молитву. Рот Вельтера сам собой повторял речь крота-колдуна.

Через какое-то время серый туман стал рассеиваться, сквозь гул в ушах начали пробиваться голоса:

— Он слышал, но не принял… Он враждебен… Даже если он увидит…

— Хорошо, пусть увидит. Верните ему головной убор — это знак отличия. Торопитесь, время уходит.

Воля вернулась к нему, когда лицо овеял сырой ветер ночи. Оглянувшись, штабс-капитан узнал место — холмы, сгоревшие деревья, у горизонта мигающие огни телеграфа. Ни следа той ямы, в которую он провалился. О ноги тёрлась взъерошенная, боязливая Миса. Револьвер в кобуре, даже хлястик кобуры застёгнут.

«Что это было?.. Сон наяву?»

Машинально поправив кепи на голове, он вдруг понял — не сон.

Кепи было надето не по уставу — козырьком назад.

E. Старые тайны оживают

Этот дом в квартале плотной застройки на западе столичного Руэна не имел таблички при входе. С виду он походил на полицейское управление — пасмурно-серый, каменный, с зашторенными окнами. У ворот всегда дежурил нижний чин полиции.

Служившие здесь клерки носили одинаковые аспидные сюртуки, цилиндры со щегольски подвёрнутыми полями, а также чёрные штиблеты с пуговками, изящно завязанные галстуки и тонкие трости.

Выбравшись из пролётки и войдя в ворота, восточный дворянин в распашном тёмно-вишнёвом кафтане подал привратнику визитку:

— Доложите второму статс-секретарю о моём приходе.

— Сию минуту, гере кавалер, — козырнул нижний чин и дал короткий свисток. Из дверей дома показался «аспидный сюртук», мгновенно вник в ситуацию и почтительно пригласил гостя:

— Извольте отдохнуть с дороги, господин Карамо. Гере Галарди сейчас занят. Он примет вас, как только освободится.

— Не сомневаюсь.

В приёмной кавалеру предложили мягкий стул и большой серебряный стакан молодого вина. Едва успел Карамо освежиться напитком, как ему передали:

— Ждут-с.

Оказавшись в кабинете наедине со статс-секретарём, кавалер вскинул руку в орденском приветствии:

— Освобождать и защищать!

— Идти и побеждать, — по братскому обычаю ответил Галарди. — Счастлив видеть вас в добром здравии. Поход был удачным?

Достав из-под кафтана искусно скрытую там плоскую сумку, Карамо подал второму потёртую тетрадь, а следом — кожаный футляр.

В футляре лежал клинок без эфеса и гарды, длиной в пять вершков. Он походил на заготовку оружейника. Ромбовидной формы, с одного конца остро вытянутый, с другого клиновидный. Металл на лезвиях отливал необычным пепельно-золотистым светом. На клинке был искусно выгравирован молот, отдалённо похожий на церковный Молот Гнева.

— Здесь подробный отчёт. Зарисовки и фотографии получите позже. Осторожно! — Кавалер заметил, как Галарди подносит остриё к ладони. — Порежетесь до кости… При хорошем нажиме он рассекает гвозди.

— В дни нашей славы он покоился бы на алтаре — как святыня. Посмел бы я тогда взять его в руки, иначе как с молитвой?.. — В полированной глади клинка отразились круглые очки Галарди. — А сейчас мы носим его под полой. Не далее как завтра я отправлю святыню в лабораторию, дабы измерить её удельный вес и определить состав. Знание изменило нас…

— Но осталось неизменным главное, — твёрдо ответил Карамо. — Есть Бог, есть громовое небо и ангелы в нём. И что перед вами, если не доказательство?

Галарди поднял лицо:

— Орден высоко ценит ваши усилия, брат Турман.

— Для дальнейших усилий мне нужны сорок тысяч унций.

Отпирая сейф, статс-секретарь ломал голову над тем, как покрыть эту сумму. Когда она перекочует из казны в карман Турмана — пропадёт. Там всё пропадает, как души в тёмном царстве. Но… Карамо всегда находит то, что ищет.

«Рисунок молота… согласно преданию, это — „железная власть“. Что произойдёт, когда все семь частей соединятся?.. Возможно, поиски займут много лет. Подождём».

— Как тут политика в моё отсутствие? — уже иначе, беспечно заговорил кавалер, присаживаясь. — Новые скандалы, разоблачения? Либералы и заводчики больше не дрались?

— Присмирели. — Галарди подписывал чек. Сердце его обливалось кровью от скупости. Конечно, брат Турман заслуживает большего… Однако завтра какой-нибудь горлопан в парламенте спросит: «Куда расходуется фонд имперской канцелярии? На роскошь, на тайные сделки! Эти деньги отняты у вдов и сирот, у солдат на фронтах!»

«Итак, две части найдены. Найдутся и остальные. Все их любезный брат принесёт мне. Потом отдаст и ту, которую хранит при себе. Безрассудно верить, что части притягивают и зовут друг друга, пусть даже они отлиты из ангельского металла… Те, кто посвящён в допотопные таинства, знают им настоящую цену. Может быть, уделить кое-что от щедрот знатоков и брату Турману?»

Поразмыслив, статс-секретарь достал из бювара другую чековую книжку. Эта продолговатая серая книжица позволяла ему распоряжаться деньгами, о которых не знал ни глава казначейства, ни магистр Ордена. Просто крупный счёт в одном из банков, положенный благодетелями на его имя для научных, археологических и прочих целей. Тысяч десять хватит, чтобы Карамо проникся благодарностью и удвоил усилия.

— Велики ли шансы у астрального проекта? — продолжал расспрашивать кавалер.

— Весьма велики. Сам император, — Галарди указал взглядом на потолок, будто венценосный Дангеро III находился этажом выше, — его поддерживает… Мало кто из верховной Консилии рискнёт противоречить государю.

— Намекните ему, что если проект одобрят, будет плохо. Патриарх скажет, что храмовая партия унижена, святая вера попрана — и взвинтит цену на каучук. Вы близки к престолу, вхожи к Его Величеству… Он должен понять, что проект грозит обернуться большими убытками — и это во время войны!

Галарди кисло поморщился. Как всё-таки муторно объясняться с человеком, целиком погрязшим в поисках святынь, но несведущим в тонкой политике!.. Откуда Карамо знать, какие силы участвуют в борьбе за космос?

— Брат Турман, это уже обсуждалось в верхах. Там найдут, как уладить конфликт с патриархом. В конце концов, кредит на войну достаточно велик, чтобы купить каучук на Дальнем Востоке, у ганьцев.

— Они могут заломить цену выше, чем патриарх. Это иноверцы и враги империи.

— А патриарх — враг Ордена, — строго напомнил Второй. — И меня, и вас — если будем уличены как меченосцы, — он потребует выдать. Затем пошлёт на вечное покаяние… или на горелку. Что предпочитаете?

Карамо помрачнел, поняв, что далеко зашёл со своими советами. Ещё пара реплик, и Галарди покажет, кто старше по званию. Но смолчать нельзя, раз дело идёт к разорению державы…

«…к ущербу нашей вере. В конце концов, мы с патриархом молимся одному Богу Единому, поклоняемся гробу Девы-Радуги — и вдруг поклонимся медному змию ганьцев!»

Но — хоть ты голову об алтарь разбей! — каучуковое дерево растёт лишь в тропиках, а не в империи. Если порвать отношения с Кивитой, важную для войны резину брать больше негде. Либо Гань на восточном краю материка, либо Эндегар на западе, сам увязший в боях с мориорцами и готовый поднять цену вдесятеро.

— Ваши фотографии полярных берегов, — не поднимая глаз от бумаг, сменил тему Галарди, чтобы прервать тягостное молчание, — содержат нечто важное?

— Более чем важное. — Карамо просветлел лицом, заговорил увлечённо. — Я применил интегральный метод, который позволяет видеть следы строений, скрытые вековыми наносами и дюнами. Представьте — там, где сегодня простираются просторы тундры, вязкие отмели, под грунтом лежат циклопические стены, бастионы… Часть из них под водой — за тысячи лет берега опустились в океан. У этих сооружений немыслимая форма, чудовищная симметрия! Их явно создал разум, непостижимый для смертных… Ворота шириной в полсотни мер, дороги с желобами вроде рельсов — кажется, они сделаны для самоходок величиной с дирижабль. Как мать-земля выдерживала их вес?.. Чтобы устроить там раскопки, нужен целый армейский корпус… Надеюсь, со временем я смогу составить атлас о местах сражений Громовержца и ангелов его с великанами и гидрами хаоса.

Задержав перо, Галарди вспомнил иллюстрации к священным легендам — небо с мятущимися грозовыми тучами, пылающие молнии. Бог с поднятым для удара Молотом Гнева, а внизу, в кипящем океане — колоссальные уродливые монстры, воздевшие вверх щупальца с зажатыми в них кораблями.

В самом деле, тут невольно содрогнёшься — неужели Турман прав?.. Легенды, в которые веришь с детства, с годами блекнут в сознании, отходя на задний план, уступая место трезвому рассудку и расчёту. Но приходит Карамо, обветренный полярными штормами, и кладёт на стол планы крепостей, построенных сынами царя тьмы, схемы дорог, по которым гидры хаоса сползали в океан…

«Если дать ему денег на водолазов, на колокола для погружения — он доберётся и туда. И одному Отцу Небесному известно, что он оттуда поднимет. А я — я знаю, кого это заинтересует, кто оплатит подводный поиск. Пока есть люди, истово верящие в древние чудеса, они будут искать… но что самое удивительное — находки есть! Так, глядишь, и я, наконец, поверю в Бога…»

— Наука и религия — родня, а не враги, что бы там ни говорил патриарх и учёные господа, — последний раз проверив чеки, Галарди протянул их кавалеру. — Брат Турман, я горжусь тем, что вместе с вами возвожу единый храм веры и знания. Когда-нибудь мы завершим его; тогда закончится вражда между престолом и Орденом.

— Да воздастся вам на небе, дорогой брат. — Кавалер спрятал чеки в сумку. — Хочу попросить об одном одолжении… ваши «аспидные сюртуки» быстро справятся.

— Всё, что смогу, брат.

— В Гагене, в приходе Радуги Приморской, живёт мастер-кровельщик по фамилии Динц. Выясните мне его родословную.

Галарди сразу вспомнил упрямую девчонку, сидевшую у него под замком два месяца назад. Ларита Динц, из Гагена, медиум.

— Справимся без «сюртуков». Досье лежит на полке, руку протянуть.

— Ваших бумаг не хватит.

— Брат, это обычный горожанин. Я проверял — в его родне нет ничего особенного.

— Хотите, я расскажу вам кое-что из истории Ордена? — предложил Карамо.

Шеф «аспидных сюртуков» коротко кивнул. Если брат Турман говорит об истории, его стоит выслушать. Пока другие меченосцы делали придворную карьеру, неутомимый Карамо пропадал в дальних разъездах, рылся в архивах захолустных монастырей, раздобывал у антикваров манускрипты из распроданных фамильных библиотек. Порой даже кладбищенские воры доставляли кавалеру дневники и письма, по завещанию похороненные вместе с хозяевами… Галарди лично заминал пару таких тёмных дел. Знание, поиск истины — кредо Ордена. А искать Карамо умел, как никто.

— Более чем два века назад, — начал кавалер, — форт Скалистого мыса на востоке Кивиты был осаждён людьми, носившими знак багрового серпа. Они предложили нашим братьям и сёстрам Ордена любви сдаться, идти под суд патриарха за ересь…

— Последний оплот; это событие мне известно. Все они погибли.

Карамо отрицательно поводил головой:

— Не все. Никакого штурма не было. То, что мы знаем о падении форта Скалистого мыса — легенда. Её сочинили патриарх и Тайный орден во славу церкви. Для людей Серпа дело обернулось куда хуже, чем гласит легенда, а для нас… в чём-то лучше.

Глаза за очками в серебряной оправе, не отрываясь, наблюдали за кавалером.

— Аббатиса лилового Ордена и семь сестёр, сидевших с ней в осаде, владели лунным полётом. Каждая могла нести двух мужчин в доспехах. А среди наших братьев был один вещатель, сержант Динц.

— Вот оно как… — Галарди испытал мимолётный порыв зависти к Турману, раньше него нашедшего лакомое зерно истины.

— За верность братству комендант форта хотел произвести Динца в кавалеры — но делать это единолично запрещает устав. Аббатиса лиловых приставила к Динцу юную сестру, сведущую в травах, чтобы они вместе нашли способ вещать дальше и громче. Похоже, эти двое своего добились, но… случилось нечто ужасное. В секретном донесении люди Серпа сообщали — на закате из моря вышла гигантская бесформенная тварь и пожрала осаждённых.

— А те, кто могли летать…

— …улетели, — закончил за него Карамо. — Они рассеялись и скрылись среди людей, чтобы не попасть в руки инквизиции. Что касается войска Тайного ордена, его галеры были потоплены гидрой. Затем она выползла на сушу и поглотила многих людей Серпа — как насекомых. Мушкеты и пушки против неё были бессильны… Вы премного меня обяжете, брат, если не станете спрашивать, где и как я добыл запись. Но это подлинная запись. В своё время я предъявлю её Ордену.

Впечатление от рассказа Турмана заставило статс-секретаря слегка поёжиться. Отборное войско «серпов» и… нечто, в кровавом свете заката встающее из морских глубин. Чудище хаоса, похожее на ярость Божию, карающую как чума — она щадит лишь избранных.

«Восточный берег Кивиты, — складывалось в уме Второго, — два столетия назад… Прямо-таки сказка наяву… Этих тварей можно вызвать?.. Вызвать, но не повелевать…»

— Похоже на главу из Святого Писания, — осторожно предположил он вслух. — Но сказано: «И низверг их в пучину морей, и запретил выходить».

— Там не сказано «навеки», — возразил кавалер. — С расцветом мореходства стало больше свидетельств об исполинских пульпах… Однако люди нам важнее, чем монстры из пучины. Поэтому я должен узнать родословие кровельщика Динца.

— Он потомственный мастеровой, — в замешательстве промолвил Галарди, отыскивая досье на полке.

— Вот и разведайте — случалось ли кому-то из его предков падать с крыши… И не упасть, а мягко приземлиться. Якобы чудом.

— Если ваши предположения верны… — Галарди слегка раздражало, что сейчас Турман по сути приказывает ему, несмотря на разницу в орденских званиях.

— Мы почти не знаем случаев, когда медиум спал с левитессой, — продолжал Карамо. — Однако они — люди. У них могут родиться дети с обоими свойствами.

— Жаль, что учением о наследственности у нас ведают скотоводы и псари. Наверняка в нём есть свои точные законы, которые ещё не изучены. Война! проклятая война… Все силы посвящены оружию…

— Я дал заказ на исследование по этой теме… одному видному учёному. Подождём результатов.

Вот оно, досье на Лариту Динц. Однако собранные Вторым бумаги на шаг — если не на два! — отстали от того, что разузнал брат Турман. Кавалер времени зря не терял.

— Надо известить графа Бертона о том, что это за персона, — пробормотал Галарди, листая подшивку.

— Не надо; я уже забрал у него девчонку. Изучу лично.

— Карамо!.. вы… дьявольски пронырливы!

С болезненным кряхтением — суставы давали себя знать — кавалер поднялся из кресла:

— Через пять суток я отправляюсь. Брат, нет ли у вас трёх-четырёх «сюртуков» — бойких, смекалистых, — чтобы одолжить их мне? Верну после экспедиции. Мало людей, а искать, вербовать — нет времени.

— Есть команда — один чудней другого. Охотно отдам — парни прыткие, но не мои. Собраны кто откуда… медиумы, стрелки, причём один — перебежчик из дьяволов.

— Согласен. Велите им явиться в свояк-день к кораблю «Морской Бык» — он на северном аэродроме. Выпишите им пропуск.

Пролётка увезла Карамо в гостиницу. Минут десять спустя извозчик подкатил к воротам четверых молодцев — силача в котелке, изящного молодчика в модной шляпе, гривастого брюнета и парнишку, одетого как фабричный ученик.

— Гере Галарди, группа по делу барона Рафиля вернулась и просит аудиенции, — доложил Второму «аспидный сюртук».

Два месяца назад провалился заговор принца Цереса. Дангеро III отправил сына в почётную ссылку. Тогда же громила Сарго с пройдохой Тикеном, как истые жандармы Его Высочества, сдали властям профессора Картерета вместе с научным архивом — тем самым сберегли погоны. Власти даже согласились забыть убийства, совершённые обоими в штатской жизни.

Сложнее пришлось Касабури, который считался дьяволом с алой планеты Мориор. Невозможно было скрыть, что именно этот черногривый парень меньше чем в полминуты уничтожил отделение жандармов, готовое расстрелять Удавчика Тикена и девиц, сгубивших дело принца.

Ему полагалось отправиться за своими жертвами… если бы не пустяк — разница в треть часа.

Лично государь посвятил этой трети часа своё драгоценное время! Касабури был очень горд, что его делом занималась венценосная особа.

«Когда мой сын вынес приговор медиумам?» — спросил император у Галарди.

«В десять пятнадцать, Ваше Величество».

«А когда он был смещён с поста главнокомандующего?»

«За треть часа до этого».

«Значит, приговор законной силы не имел, а мориорец спас невиновных. Как мы поступим с ним?»

Второй на миг задумался, затем сказал:

«Он не может вернуться в подземелье, так как нарушил договор пришельцев с принцем Цересом, убил его людей. По их обычаям он изгой, отверженный. Просит у Вашего Величества разрешения на самоубийство. Ему тяжело и одиноко среди нас».

«Просит?» — Император удивился.

«У них свои понятия о чести. Он родился под землёю, но на Синей половине, и признаёт Ваше Величество владыкой здешней поверхности. Как воин он подчиняется верховной власти».

«Тогда передайте ему мой приказ: „Жить и служить“. Внесите его в гражданские списки как человека и… пристройте по своему усмотрению».

Статс-секретарь пристроил всех, кто попал к нему в лапы. Благо хитрые юбки подсказали, кто бы мог добыть письма барона Рафиля.

Для акции был нужен ещё один вещатель — и с этим проблем не возникло. Галарди приметил, как шеф военной медиасвязи рычал на кадета, который… ну не обо всех подвигах можно рассказывать.

«Огонька? вам? — Штабс-генерал Купол с сопением уставился на гибкого статс-секретаря. — А что вы ответили, когда я просил отдать мне подземных девок?.. Ладно. Забирайте. Терпеть не могу в батальоне всяких фаворитов!»

«Парнишка просто исполнил свой долг и заслужил „Молот битвы“. К чему такая неприязнь, ваше высокородие?»

«Долг!.. исполнил!.. Потискал Красную принцессу — тотчас медаль на грудь, именное оружие… Берите его, с глаз долой!»

Эту историю Огоньку забыть не давали.

Даже Ларита…

Едва вышла на связь из школы медиумов, сразу напомнила, с кем он летал в обнимку — и таким презрением облила!

«Могла бы хоть слово ласковое сказать, — страдал кадет. — Нет же, сразу облаяла… Да разве я с Эритой посмел бы? только по службе… И так при каждой встрече: „Чем это вы занимались, когда по небу порхали, а?.. Ты! меня! предпочёл!.. потому что она! принцесса!.. Пшёл прочь, не подходи больше“».

Он рад был улизнуть из батальона, где — как ему казалось — все поглядывают косо. Все думают, будто он замешан в сомнительном деле и награждён не по заслугам.

И что? попал в компанию из того же заговора Цереса!

Одно утешение — тут все мужчины и военные, ни одной юбки. Щеголеватый медиум Тикен — живой пример, как шикарно прожигать время, шляться по бульварам и кафешантанам. Касабури тоже любит лоск — даже губы красит, словно актёр! — но какие манеры, какая выдержка!.. Когда он ходит днём в серых дымчатых очках, перед ним даже ведьмы-консьержки заискивают. Но кто на все сто десять правильный мужик — так это стриженый верзила Сарго с кривым носом. Руки, плечи, торс — обзавидоваться можно. Рыкнет — форточки хлопают, револьвером владеет блестяще. С таким рядом сам чувствуешь себя сильнее и выше.

А второе утешение — успели выкрасть компрометирующие письма и смыться из Сарцины раньше, чем началась заваруха с пришельцами.

Теперь — отчёт перед шефом «аспидов».

— Унылая контора, — озирал Удавчик комнату, где они ждали приёма. — Клянусь сигарами принца, прямо-таки слышно: в простенке крысы давятся казёнными бумагами. Отгрызут угол и жуют вместо хлеба… А чернило — вроде соуса. «Аспиды» наверняка ходят в кухмистерскую, крысам корки сухой не бросят. Как в захудалом приходе, в глубинке, у голодного попа — и его преподобие тощий, и у крыс рёбра торчат. Сарго, помнишь? — прошлой осенью на усмирение в Гатару ездили, там такой ледащий поп народ мутил… А его, вместо чтоб вздёрнуть — в покаянный монастырь!

— Потому что на нём благодать священства, — пробурчал корнет. — У тебя от винища вся семинария из башки вытекла. Разговорчив ты стал на родине, удержу нет… Ишь, нашёлся вешатель присяжный… Сам-то как мимо петли шмыгнул? А Его Высочеством клясться не смей. Вот вернётся он из ссылки — со всех дезертиров по строгости спросит; узнаешь тогда. Ты вообще дважды приговорён, осталось третий раз под суд попасть…

Уязвлённый Тикен глянул исподлобья:

— Вместе пойдём. Скажу, по святой клятве присягу нарушил, на графской дочке клялся…

— А я скажу: по дружбе, прапора-дурня пожалел и взбунтовался. Так нас рядом к столбам и поставят.

— Это дело следует решать судом чести, — важно заметил Касабури.

— Вы же… против преступного приказа! — выдохнул Огонёк, в душе возмущаясь: как можно судить за подвиг? Они невинных девушек спасали!

— Молчи, кадет; наперёд язык прикуси. — Сарго сердито засопел. — Высочайшая семья — златая кровь, каждый их приказ — закон. Взял государь-отец, отменил слово принца, потому мы и живы. А ну как власть переменится? Его Высочество — дракон злопамятный, из-под земли достанет.

Сняв шляпу, Удавчик принялся охорашивать причёску:

— Тебя, глядишь, помилует. Всё-таки ты унтера убил, имел право по старшинству.

— Ага, и на поручика ствол наводил, грозил: «Пуля в лоб». Прямой бунт.

Касабури имел своё мнение:

— Напрасно рассуждаете. Поручика и остальных уложил я; с вашим проступком не сравнить, но мне вышло высочайшее прощение.

— Да будь я командир полка, сам бы такого брать живьём велел. — Снайперов Сарго уважал, будто родню, даже вражеских. — Ночные и двуручные стрелки в канаве не валяются; вдруг переманишь к себе — приобретение дай боже! А мы кто? синего полка жандармы, нас из тюрем ведром черпай…

— Что ты предлагаешь? — Любуясь собой в зеркале, Удавчик наводил последние штрихи на красоту. — Подать Галарди рапорт: «Переведите в действующий полк»? Вон, в штурм-пехоту, там берут драгунов — значит, и мы пригодимся. Две-три атаки на кратер, медаль, звание…

— Встретил я до отправки ребят, из наших, — в сомнении промычал Сарго, потупившись. — Дорлек, Сатти — мазурики отпетые, а Дорлек вовсе душегуб… Оба в штатском, скрываются. Спросил: «Ну, парни, опять на фартовое дело?» «Никогда, — говорят. — Хотим на остров Кюн пробраться, к принцу. В ноги упадём, лишь бы принял. Хоть полотёрами, хоть кем, только при нём». Дорлек аж взбеленился: «Я, — говорит, — в погонах под флагом служил. Его Высочеству честь отдавал, и после этого назад к ворам? Да лучше сдохнуть. Будет время, Сарго, мы опять сядем в сёдла, при саблях…»

— Нас он не примет, — помрачнел Удавчик.

— Как знать. Прав Дорлек — верные те, которые в беде не бросают.

Разговор бы шёл и дальше, но в дверях возник «аспидный сюртук»:

— Извольте пройти в кабинет к начальнику.

— Господа, вы всё исполнили как следует, — подвёл итог Галарди, вычеркнув что-то в заветном блокноте. — Благодарю за службу.

— Всегда готовы! — грянули участники тайной миссии.

— Получите ваши наградные. — Статс-секретарь протянул им чеки.

Огонёк с упоением читал и перечитывал короткую торжественную строчку: «300 (триста) унций». Штаб-квартира «аспидов» — сумрачный дом на тихой улице, за чугунной решёткой — казалась ему светлым чертогом славы.

Во, привалило!.. Чтоб так разжиться, работяга на заводе месяцев пять вкалывает — это опытный мастеровой, а младшему и в год не заработать. То-то заводские баламутят: «Мужики, бросай работу, айда требовать прибавки! Дитям есть нечего, баба запилила». Тут им полиция пропишет императорский указ — кому под дых, кому в глаз…

«Живём, Рин! Можно выходной костюм справить, шик-блеск — будет в чём с Ларой гулять… Перстенёк ей подарю, чтоб помнила, и букет фиалок. Лишь бы простила… Потом полтину на сирот… На всё хватит».

Галарди медленно провёл по ним оценивающим взглядом. Часть этих агентов придётся отдать Турману — обещаны, — но…

Кого-то надо отправить в весьма ответственную поездку. Нужен курьер — такой, чтобы его никто не знал, чтобы он не был связан ни с одной из влиятельных сил.

Кто из них годится для особого задания?..

Верзила со свёрнутым в кулачном бою носом — силён, но вряд ли хитёр. Мориорский воин — слишком яркий тип, вдобавок плохо осведомлён в здешней запутанной жизни. Паренёк-медиум — молод ещё, деликатное дельце ему не поручишь, провалит…

А вот прапорщик в штатском производит впечатление бывалого проходимца. Одевается как заправский модник, широкополую шляпу носит, взгляд прожжённого циника… Человек толпы; таких фасонистых гуляк на улицах немало. Тем более — он из семинаристов, легко может святошей прикинуться… Это о нём Ларита Динц сказала: «Ловко душит. Надёжный малый».

«Этот подойдёт. Лучше посылать того, кто не примелькался, нигде не замечен».

— Не смею дольше вас задерживать. Поторопитесь — если сядете на конку, успеете в банк до обеденного перерыва, обналичить чеки. До выходного можете гулять, а утром в постник прошу ко мне.

— Ну, Огонёк, с почином на секретной службе! — В коридоре Сарго веско хлопнул кадета по плечу. — По-армейски положено угостить товарищей…

— В пивную, гере корнет? — подмигнул тот.

— За такие деньги я готов ещё раз съездить в тёплые края и что-нибудь украсть. — Удавчик беспечно помахивал банковским бланком, как дамочка — веером. — Хорошая работа!

— Я предпочёл бы бой, — молвил Касабури. — Не по душе мне ремесло лазутчика.

— Считай, была разведка боем! — подмигнул ему Удавчик.

— У нас в станах, — ответил мориорец, надевая очки перед выходом на солнечную улицу, — воины и лазутчики — разные люди. Лазутчикам запрещено носить оружие.

— Даже нож? — недоверчиво скосился Сарго. — Такой разведчик проживёт недолго.

— Подросток породы лазутчиков убьёт тебя раньше, чем ты достанешь револьвер.

— Ка-ак? голыми руками? Да я одной левой…

— Не только руками — ногами тоже. Любым подручным предметом — камнем, палкой, столовой ложкой — чем придётся. Их этому учат. Если ты не уверен, что сможешь взять его живым, убей издали.

— Эге! — заинтересовался Тикен. — Их можно распознать заранее?

— Нет. С виду они очень мирные и милые. Поэтому чаще они побеждают обаянием.

До отлёта оставалась целая неделя. Бези настояла, что поедет с Тёмными Звёздами в Руэн — погулять пару дней, подышать столичным воздухом. В этом граф отказать ей не мог — а то вдруг новоиспечённая дворянка заявит: «Я вашему Карамо ничего рассказывать о подземельях не стану!» Как её заставишь?

Перед отъездом в Синюю столицу Лара лисой подкралась к кавалеру:

— Гере Карамо, ведь вы получили медиашлем от графа?

Расположив к себе всех, кроме Бертона, профессора и Ласки, археолог вёл истинно барское времяпровождение. Ему отвели почётный гостевой коттедж на Аптечной аллее Гестеля. Хотя добрая половина мебели осталась в чехлах, здесь сразу стало весьма оживлённо.

Сюда можно было пробраться незаметно — по аллейке вдоль кладбища святых сестёр. Хоть и страшно — вдруг донесутся стоны замурованной монашки?.. Но скорее там услышишь, как Пата, которую — по заду мешалкой! — выгнали с кухни, хрюкает и роется в поисках съедобных корешков.

Учительница танцев тоже улучила случай посмотреть на кавалера — новый мужчина, притом благородный. Когда девицы пришли на урок, прочитала им нотацию:

— Вы собрались лететь на воздушном корабле? Прекрасно. Но вы, барышни, очень молоды. Держите себя в строгости. Ан Лисена, следите за Хайтой, она слишком легкомысленна. Тем более, никому не следует показывать подземных танцев, как бы вас ни просили.

Строгая дама предостерегла от всех опасностей, которые ждут юных и неопытных девиц. Ученицы согласно кивали, а их интерес к путешествию только возрастал.

Жару прибавил отец Конь, отиравшийся со своей флейтой возле изящной дамы. Эти длинноволосые попы таких тайн в исповедальне наслушались, такие грехи отпускали, что знаний набрались — больше, чем портовые девки. Выражаются витиевато, с намёком — могут смутить душу даже искушённым:

— Разведённый мужчина — урок молодым и угроза невинным. Его окружает тайна нечестия. Одному Богу и святому трибуналу ведомо, отчего распались узы брака, но причина всегда — порок.

— Или бесплодие, — предположила Безуминка, от чего нежная Лис заалела по самые уши.

— Оставаться с ним наедине приличной девушке не следует, — поддержала танцмейстерша.

Конечно, ходить в дом к одинокому мужчине — неприлично. Но если по делу и компанией, то можно. Надо уследить момент, когда в ту сторону порхнёт платье Бези — ага! вон она! Наверняка Без свернёт в Аптечный сад сорвать пару кистей барбариса — что-то она повадилась есть всякую кислятину… Высмотрев старшую подругу, надо нестись к дворянскому корпусу и высвистать благородных с Хайтой. Раз уж мы заодно, значит, и в гости ходим вместе, так?

— Кавалер принимает?

Дверь открыл камердинер с военной причёской, в долгополом сюртуке, выбритый и строгий. Даже Пата, чавкнувшая «Прив!», его не смутила.

Бези, увидев, кто явился вслед за ней, состроила недовольную гримаску. Только что вина налили, готовились звякнуть бокалами — и тут Тёмные Звёзды пожаловали.

— А мы только что говорили о вашем союзе! — радушно приветствовал их кавалер. — Располагайтесь как дома. Эй, по стаканчику лимонада барышням!..

Хотя поначалу Бези хмурилась, всё устроилось наилучшим образом. У Карамо для каждой нашлось дружеское слово. Он умел польстить и пошутить, выслушать и ответить, а заодно пощекотать Пату. Напрашивалась и Хайта, но Лисси вовремя её оттащила.

«Вам надо, чтоб кто-то урчал? Так вот, пожалуйста — свинья!»

Лара, оглядывая распакованные чемоданы, старалась определить, что за человек Карамо. Несколько смен платья, рубашки и бельё из вейского морского шёлка… Ну, роскошь — это дворянская черта. Книги, тетради — понятно, учёный. Банки с пилюлями, мазями, с аптечными наклейками — значит, болеет, постоянно лечится.

На его левой руке — разводное кольцо…

«Прав Отец Конь, сплошная тайна. Почему святой трибунал расторг брак?.. поди, догадайся».

Но пассии у кавалера не водилось — ни фотографии в рамочке, ни всяких милых безделушек-подарочков, как у любовников принято.

«Однако он совсем не прочь, чтоб вокруг него увивались!»

Угадав подходящий миг, она ввернула про шлем.

— Так точно, ан Ларита, медиатор имеется. Угодно примерить? — Кавалер обратился к камердинеру. — Подай барышне шлем.

В отличие от армейских, школьные шлемы поверх пробки обтягивались лайкой цвета чая. Над козырьком, под гербом из двух драконов, шла надпись: «КОРОННЫЙ ПАНСИОН ГЕСТЕЛЬ».

— Я… с батальоном свяжусь! Насчёт жилья в Руэне. Пока мы едем, наши быстро найдут, где поселиться.

— Разумно. — Карамо проводил её взглядом.

Взяв медиатор, Лара устроилась в пустой соседней комнате и тотчас водрузила шлем на голову.

Внутренний слух наполнился мешаниной голосов, занятых переговорами, чтением шифровок, а то и просто болтовнёй.

«Бези — врушка. Тоже мне — „слухачи“, „еле-еле словечком перекинешься“… Весь эфир — сплошные тары-бары. Вон, как заливаются…»

Она с наслаждением распростёрла слух на сотни миль в стороны.

Отсюда Лара могла прослушивать несколько соседних стран, включая заморские. На востоке — Делинга, где война бушует. На севере — ближние островные царства Вея, а к западу — патриаршая земля.

Если бы медиумы этих краёв вещали вкруговую, широко, то подслушать их труда бы не составило. Но чаще там сидели умники и умницы, вещавшие точными узкими лучами, нацеленными прямиком на собеседника.

Вблизи Лара ощущала кое-кого из тех, кто сидел под шлемом молча.

«Ловят дурачков и нелегалов. Удачи вам, слухачи!»

Стороны света она находила как компас.

Ага, вот и дежурный пост батальона 22.

— Говорит Ласточка из Гестеля. Вызываю двадцать второй батальон.

— Слышу тебя, на приёме прапорщик Голубь. Привет, птичка!

— Я вообще-то кадет, гере прапорщик…

— Перестань, мы на прямой линии. Давай по-свойски. — Она увидела на лице безусого Голубя улыбку. — Спасибо, что вышла на связь. Мы о тебе наслышаны… Это ты обрушила сеть Цереса?

— Ну я. Но не одна. Мне помогали.

— Будешь в Руэне — заходи. Обеспечим угощение по высшему разряду.

— Заранее благодарна. Тут такая забота, Голубь… — просительно заговорила Лара. — Девушки едут в Руэн, им нужен домик подешевле. Чистое жильё с меблировкой и хорошей кухней. Лучше на окраине. От людских глаз подальше.

— Сколько персон? — Голубь взялся за дело со столичной хваткой.

— Пять. И большая, страшная… собака.

— Значит, рядом должен быть выгул… Сделаю. Выйди на связь через два часа, назову адрес и хозяина. Когда ждать барышень?

— А дорого это будет стоить?

— Сейчас цены снизились — многие уехали подальше от боёв. Хозяева рады сдать жильё за полцены, чтобы впустую не стояло.

Обговорив вопрос с жильём, Лара решилась упомянуть о личном:

— Голубь, ты давно говорил с… Огоньком?

— Давненько. Он маячил в районе Делинги, сейчас замолк… Его отрядили с поручением в другое ведомство, но куда именно — мне неизвестно.

— Сейчас там страх чего… — Лара вздохнула и поникла. — Про Сарцину слышно? или про Эстейскую равнину?

— В Эстее день и ночь бои, дьяволы крепко держатся за свою яму. А Сарцина пока под их властью. Делинцы стягивают туда армию и флот, готовятся к штурму. Если Огонёк появится… может, у тебя есть для него депеша?

Лара была горячо благодарна Голубю — не ухмыльнулся ни разу, отнёсся к её чувствам как брат. Вот хороший парень! Но признаться, что она переживает об Огоньке и ждёт малейшей весточки о нём, Лара не осмелилась. Лучше схитрить.

— Да. Одна девушка, Эри… желает ему всего доброго.

«Пусть этот зубоскал ушастый сам соображает, от кого пришло».

— Понял, Ласточка. Он от нас не скроется, клянусь лысиной Купола!

Голубь отвёл свой луч в сторону, связь пропала. Лара подняла руки к ремню — снять шлем.

Но тут её нашёл чей-то другой, дальний сигнал.

Он пробивался с севера, через грозу, слышался слабо и неровно. Скорее походил на голос, доносящийся обрывками сквозь ветер:

— Ласточка… Ласточка… приём!

Явно это был не Огонёк.

Напрягаясь, Лара едва сумела различить облик вещателя — но тот подготовился к связи, чтобы остаться неузнанным. Кроме шлема — не имперского, а напоминавшего высокие каски вейцев, — на нём была повязка, скрывавшая лицо. Только глаза блестели. Это был парень, лет двадцати, худой и бледный. Он сидел на широком ложе, застланном ковром, в тени под узорчатым навесом-балдахином.

— Я тебя не знаю, — осторожно ответила Лара.

«Как он уловил мой луч? я же не вещала вкруговую…»

— Мы не встречались… Я только слышал тебя… однажды…

— Кто ты?

— Неважно.

Он находился где-то за морем. Между ним и Ларой мерцали волны, бушевала буря, сверкали молнии. Глаза безымянного медиума были запавшими, их окружали синеватые болезненные тени. Казалось, он пьян — или смертельно устал.

— Ты едешь в путешествие… скоро…

— С чего ты взял?

«Он что, слышит тех, кто без медиатора?.. Как Ветка — она подслушивала для воров… Но то рядом, в порту — а через море, как это можно?»

— Шестого зоревика… в первый храмин-день… будет бедствие. Опасно всюду — земля, море, воздух… Кораблю надо… большую высоту… Скажи кавалеру…

— Не понимаю, — притворилась Лара.

— Запомни: шестое зоревика, в полдень. — Голос и лицо исчезали, терялись в тумане помех. — Я помню… ты говорила в эфир из Бургона, просила сеть принца замолчать… Я был ря… проси кавале… прощен…

Связь прервалась окончательно.

«Шестого числа, хм… Не скоро, почти три недели. Но кто это был? откуда знает про наш полёт, про Карамо? Почему предупредил, о чём просит?»

Смущённая, встревоженная Лара вернулась в залу. Пата дружелюбно лизала руку кавалера, а Лис, окончательно рассердившись, исподтишка грозила Хайте поводком.

— Вы напрасно злитесь на служанку, барышня, — убеждал разнеженный Карамо. — Она здесь без году неделя; за столь короткий срок нельзя усвоить наши правила и нравы. В её мире иные обычаи.

— Гере кавалер, — возражала графинька, вскинув голову, — я надеюсь воспитать Хайту так, как принято у нас. Она вряд ли прошла девичье посвящение, поэтому…

— Сейчас выясним. — Карамо поманил к себе златовласку. — Ну-ка, скажи, когда ты родилась? Говори по-мирянски.

— Господарь, я не сумею. Слова не совпадают.

— Старайся.

Чтобы сосредоточиться, Хайта приставила указательный палец к кончику носа. От усилия на её лбу появилась морщина.

— Прошло семь полных годин и ещё половина. Я появилась на свет в купень второго отхода студины.

— Что за нелепицу она сказала? — удивилась Эрита.

— Напротив, сказано очень точно. Календарь Ураги — то есть Мориора — позиционный; каждый отрезок времени обозначается не цифрой, а названием. Год Ураги примерно вдвое длиннее нашего. Так что насчёт её посвящения сомнений нет. По счёту Мира она родилась весной, в протальник.

Лисси стояла на своём:

— Всё-таки ей не следует вас облизывать.

— Лис, уймись, — посоветовала Безуминка. — Она не умеет иначе показывать радость. По-моему, ты это знаешь лучше всех.

Графинька и Бези заспорили шипучим шёпотом. Пока они тихо ссорились, Лара поднырнула к кавалеру.

— Как там с жильём? — спросил он.

— Всё улажено, скоро скажут адрес. Гере Карамо, — понизила она голос, — кому-то известно об экспедиции…

— Многим.

— Меня предупредили, что шестого зоревика нам грозит опасность. Какое-то бедствие…

— Кто это передал? — Весёлый, добродушный взгляд Карамо стал вдруг ледяным.

— Он не назвался. Я считаю, это человек из вещателей принца… беглый. И вроде он просил, чтобы вы его простили.

— Забудьте о нём, — коротко и жёстко приказал Карамо. — О разговоре — молчите. Теперь это моя забота.

F. Все едут в столицу

В характере комвзвода разведчиков что-то изменилось с той ночи. Тогда штабс-капитан долго разыскивал Мису и вернулся мятый, смурной и задумчивый.

На следующий день его Рыжие Коты с блеском выполнили задуманное. Осторожно, без происшествий заняли разбитый корпус «ходока», протянули туда телеграфный провод и устроили гнездо для корректировщика. Наводи теперь ракетчиков, артиллеристов — пожалуйста!.. Но Вельтер остался недоволен — поблагодарил Котов мельком, невнятно. Больше глядел в сторону кратера — печально, тревожно. Казалось, там, за оплывшим от дождей, разбитым валом скрылось нечто важное, скрылось навеки.

Даже вышел из укрытия, нисколько не таясь. А ведь крот с лучевым стволом мог прятаться под любой кочкой, чтоб подрезать вражеского офицера.

— Ваше благородие!.. — с волнением звали Коты из «ходока». — Побереглись бы!..

Только отмахнулся:

— Полгода боюсь, пора б отвыкнуть.

И закурил папиросу, почиркав отсыревшей спичкой.

— По кошке смотрит, — судачили Коты между собой. — А Миса — глянь! — умывается. Значит, кроты прижухли. Уже боятся мины под нас подводить — выследим и прихлопнем.

В самом деле, день по всему периметру выдался тишайший — уроды не выли, выстрелов и взрывов не слыхать, даже световой телеграф молчал.

Дождь, моросивший в прошлую ночь, перестал, но небо оставалось низким, хмурым. Со стороны кратера медленно поднимался туман. Пейзаж постепенно сливался в единое серое марево, холодное и тяжёлое. Видно было, как зыбкая пелена, накрывшая землю, колеблется вдали, струится ввысь неясными бесплотными столбами — там извергали тёплый перегар вентиляционные жерла подземелья. Невидимая жизнь пульсировала и вздыхала под многомерным щитом грунта и каменистых пород…

— Здесь больше нечего делать, — объявил Вельтер, докурив и вернувшись под защиту пенистой брони. — Дождёмся, когда придут корректировщики, сдадим пост — и в тыловой лагерь. Время передохнуть, братцы, как полагаете?..

— Пора бы, ваше благородие, — за всех горячо отозвался фельдфебель. — Ишь какая тишь настала… Пусть сапёры окопаются на новом рубеже, а нам бы распрямиться — из пластунской-то позиции. Постираться, прифрантиться… к девкам в городок наведаться. Даже Миса — и та, поди, про кота думает!

Рыжие Коты засмеялись, обмениваясь крепкими тычками.

— Эй, Нож, прячь свой обруч в подсумок — небось, мозоли на мозгах натёр. Хватит пустую даль слушать. Или подружка-вещунья издали шуры-муры шепчет? А на какой дистанции ты медиумов чуешь?.. Эх, мне б такой телеграф в голове — едешь в отпуск и жене за триста миль приказ даёшь: «Приоденься, накрывай на стол, встречай героя!»

Посмеиваясь, Нож по привычке обводил круг слуховым лучом. Доносились неразборчивые голоса дальней эфирной переклички — обрывки слов и фраз, слабые токи, неясные веяния чувств. Сгрудившиеся около него Коты обрели едва заметную туманно-голубую ауру, видимую не глазами, а чем-то внутри головы. Наловчившись видеть слухом, к этому быстро привыкаешь и перестаёшь замечать.

Но на фигуре штабс-капитана его внутренний взор запнулся.

Вроде бы никаких отличий от Котов, кроме вида и офицерского мундира. Вот только аура… сгустившаяся, пепельная, сумрачная. И она словно двоилась.

При попытке всмотреться глубже Нож встретился с сердитым взглядом Вельтера:

— Что уставился?

— Виноват! Задумался, ваше благородие. — Сержант поспешно снял кепи и обруч.

«Может, он болен? — гадал про себя Нож, убирая медиатор. — Простыл ночью, под дождём гуляя?.. Ночка была самая промозглая, как раз, чтоб лихорадку подхватить».

На обратном пути Коты шли с оглядкой, но вольготней, чем обычно, не сгибаясь пополам. Мягкая земля глушила шаг, походка была особой — в разведке с первых дней учились ставить ногу, чтобы идти беззвучно. Там, внизу, слышат любой топот, людской или конский. Разве что собаку не учуют или корову на пастьбе.

Шли — и сами прислушивались ко всему вокруг.

— Сзади, справа, двести мер — «росток»! — выпалил замыкающий, перехватив винтовку «к бою» и падая наземь — головой к угрозе. Затвор переведён, прицел взят, палец на спусковом крючке. Коты вмиг залегли цепью, подпрапорщик сгрёб и прикрыл собой драгоценную кошку. Расчёт с ручной ракетой изготовился пустить из трубы свою разрывную штуковину.

В наползающей дымке, в низине поднималась, изгибаясь, чёрная тень — стебель с толстой бульбой на верхушке. Глаз подземного мира… Подобно корням, «ростки» незримо двигались сквозь почву, отращивали концевой клубень и, когда надо, являлись на свет в неожиданном месте. Подрывной заряд «ростка» — если он был — слабый, зато подглядеть-подслушать эта нежить могла и ждать умела долго.

— Срубить бы, раз вылезло, — прошипел фельдфебель. — Незачем такое оставлять за спиной…

Вельтер, присмотрев ориентиры, уже наносил выход «ростка» на карту в планшете. И попутно точки, где ставить мины для подрыва стебля.

— Изволите распорядиться, вашбродь?..

Раньше штабс-капитан лишь кивнул бы, закончив рекогносцировку — «Вали!» — но сейчас медлил. Тем временем «росток», приняв позу плюющейся вейской гадюки, начал раскрывать бульбу, подобно цветку. Значит, не шрапнельная бомба — уже легче. Хотя звуковая атака кротов — тоже дрянь, всю душу вывернет. Стрелки держали губастый «цветок» на мушке.

Тихий, стонущий звук полился по воздуху, расплываясь во влажной дымке. Не тот знакомый вой, который волнами распространяет зябкий страх и немощь, а словно… плач. «Росток» высотой в шесть-семь мер тихо покачивался всем стеблем со скорбными переливами звука — как безутешная мать над опустевшей колыбелью.

Дрогнули и неровно опустились стволы винтовок.

— Это что ещё за… — Фельдфебель приподнялся.

Нож, прижавшись к земле, стянул прочь кепи и нашарил обруч в подсумке. Чёрный «цветок» — чудилось ему — глядит на залёгших Котов, что-то ищет, высматривает цель. Не хватает только медиатора, чтобы услышать слова, понять эту надрывную песню…

Стряхнув наваждение, Вельтер скомандовал:

— Ракетой — огонь.

Щёлкнул запал, рёвом заложило уши. Позицию Котов окутал клубящийся ржавый газ — ракета стремглав ушла к цели, грянула алая вспышка взрыва. Стон оборвался. Судорожно вскинувшись, «росток» повалился наземь.

— Отходим, братцы.

На следующую ночь — уже в тылу, сдав рапорт о прибытии, приняв ванну и отужинав в офицерской кантине, — штабс-капитан увидел плохой сон.

Это был сон о тёмном царстве.

Давешний звук — заунывное стенание «ростка» — весь день отдавался эхом в ушах Вельтера, преследовал его. Словно ракета не срубила стебель, словно он продолжал плавно раскачиваться в низине, взывал к серому небу, в одиночестве оплакивая неизвестно кого тоскливой бессловесной песней. Уже и тьма опустилась, и полевые кухни погасли, и горнист протрубил отбой, а этот червь всё поднимал к тучам свою тяжёлую голову и звал, и рыдал, и не было ему ответа…

Штабс-капитан шёл во сне по широким низким тоннелям. Прежде чем он ступил в запретные пределы, над ним совершили помазание елеем — лоб, щёки, тыл кистей, — сказав: «Так ты станешь незрим для стражей».

Два демона были его провожатыми — высокий светловолосый атлет в атласном наряде, с золотыми серьгами, и узколицый в карминовой мантии.

Здесь царил спёртый, затхлый дух — запах лазарета, где угасают чахоточные, кислый смрад, миазмы тления, грибная прель.

Справа и слева в глубоких норах кишела потусторонняя жизнь. Жирные студенистые тела вздувались, готовые лопнуть, и сжимались в спазмах. Скользкий блеск стен, переплетения труб… живые лампы источали бледное свечение, как тухлая рыба. Вдоль стен шныряли, пригибаясь, грешные души, обречённые на муки в этой зловонной темнице. То и дело Вельтер встречал страждущие взгляды. Согбенные спины, иссохшие руки, подобные паучьим лапам, плешивые головы с остатками волос, с воспалённой мокрой кожей.

Что там, в камере-пещере? Рядами лежат полужидкие сгустки — неясные нагие фигуры. Сжавшись как эмбрионы в плодных пузырях, они были оплетены ветвящимися чёрно-синими жилами.

— Осторожно, не наступи на питание, — предостерёг узколицый демон.

Пришлось перешагивать через прозрачные трубы, простёртые по полу. Сквозь оболочку пузыря Вельтер разглядел тонкое измождённое лицо — изо рта, из носа выходят жилы, тело худое и бледное, живот как бурдюк — и в нём копошится нечто.

Дальше, дальше. Становится жарко, пот струится по лицу, тяжкий запах спирает дыхание. В зале с хрящевыми сводами снуют лохматые, проскальзывая между щупалец многорукой гидры — посреди венца гибких лап вырастает корпус «ходока». Щупальца лепят его, изрыгая из своих круглых пастей мягкую пенистую броню. Она затвердевает — так дети зимой лепят снежных баб, так заморские ласточки ваяют гнёзда из слюны. Дыры и полости в корпусе заполняются трубами, оружием, цилиндрами батарей.

Маленькое щуплое существо таится за изогнутым столбом, блестящим как панцирь жука. Светловолосый демон властно манит его — существо боязливо подходит, ежеминутно готовое броситься наутёк. Оно без одежды, покрыто некой желеобразной оболочкой. На спине горб, как наездник, и он живой — дышит, вытягивает из-за плеча хозяйки слепую черепашью голову. Его щупальца обвивают туловище девчонки как ремни парашютиста или огнемётчика.

Эти глаза — большие, испуганные, молящие о пощаде — смотрели сквозь мундир, прямо в душу. Вельтер вспомнил, как глядела на него Миса, когда он нашёл её в обезлюдевшей деревне — жалобно мяукая, сжавшись в углу от страха.

«Миса… я взял для неё… — Он, не глядя, ощупал пустую кобуру, пошарил в кармане кителя. — Да, есть». Специально для Мисы сушили говядину, растирали и мешали с хлебным мякишем — угостить взводную кошку или подманить, если не идёт в руки.

— На, — протянул он вкусные катышки на ладони.

Она не решалась, хотя её рот сжимался от голода.

— Возьми. Господарь сверху угощает, — разрешил демон в карминовой мантии.

Никогда люди не ели у Вельтера с рук — только белки в парке, приученные брать орешки у гуляющих.

— Что она сказала?

— Она призывает на тебя благословение бессмертных звёзд.

Светловолосый в атласном платье удивлённо наблюдал, как штабс-капитан выворачивает карман и собирает в ладонь остатки кошачьего корма. Девчонка облизывалась.

— Всё. Больше нет. Нет, ясно?.. Что он говорит? — покосился Вельтер на атлета с золотыми серьгами.

— Твои слова. Ты обещал уничтожить всех нас до последнего.

— Она будет последней.

— Ты расскажешь об увиденном — кому следует и когда следует.

Рассказать? Разве что духовнику на исповеди. Тайны тёмного царства — не для всех. Минули те времена, когда видения звучали с кафедр, потрясали умы и заставляли целые толпы слёзно, истово каяться в грехах.

Вельтер шёл по коридорам преисподней, переступая через трубы, отслоняя рукой занавеси из мягких нитей. Перед ним раскрывались двери и расступались заслоны, похожие на челюсти акул. У царя тьмы много мудрости, но его чёрный дух всё обращает во зло — из брони-глины он лепит боевые машины. Его нежить высасывает соки из живых, он населяет тела инородными тварями. Вместо лечения — мучение, вместо неба — ребристый свод, вместо красы — кожа да кости.

Так гласит Писание: «Превзошёл мыслью шесть архангелов, гидр и гадов сотворил, оживил неживое и служить себе заставил службой рабской. Низвергал горы и строил крепости крепкие, обширные, над коими денно и нощно сияло солнце смерти, дабы рабы его трудились неустанно, и гордился, предрекая — буду царём Мира».

«Может, об этом надо кричать посреди площади, — мерцала мысль. — Все сюда, смотрите, какая судьба нам грозит! Вот дары царя тьмы, вот плоды чёрного знания — стать придатками нежити, отдавать ей свою кровь. Впустить в тело змей и жить под солнцем смерти, забыв, кто ты, зачем ты… Нет, нет — я скажу это кому следует и когда следует, не раньше…»

Остро пахнущей губкой узколицый стёр с тела штабс-капитана помазание. Хождение в бездны нечистого царства закончилось. Ему дали в руки Мису, которая тотчас принялась тереться о китель, прижиматься и мурлыкать, нежно выпуская коготки. Признала…

— Иди и помни.

Он проснулся с головной болью, в липком поту, с пересохшим ртом. Казалось, на лбу и кистях таяли светящиеся следы адского елея. Душа рвалась, томилась и стремилась — ехать, прочь, скорее. Куда?

За завтраком мысль об отъезде оформилась, стала конкретной и чёткой. Путь известен. Осталось сдать письменный рапорт и карту сектора, ввести в курс дела сменного комвзвода, подать прошение об отпуске, побывать в офицерском собрании — и отправиться. На всё про всё — пара дней.

— Ну-с, гере штабс-капитан, — полковник дружески пожал руку Вельтеру, — вы свой отпуск давно заслужили, посему не смею вас задерживать. Извольте получить у казначея денежное содержание и — в добрую дорогу! Проездной документ вам оформят в любой конец империи — от Святой Земли до Ганьских гор. Возьмите денщиком кого хотите из взвода — любой Рыжий Кот достоин прокатиться с командиром за казённый счёт. Благодарю за службу!

— Рад стараться, гере полковник! — откозырял штабс-капитан.

— К супруге? — Угостив храброго офицера сигарой, спросил полковник уже неофициально, братским тоном.

— Сначала в столицу. Обет дал — если останусь жив, пойду в руэнский храм Эгимара-мечника.

— Обеты должно исполнять. Однако ж о супруге забывать не следует — заждалась голубка голубя! — подмигнул полковник с пониманием.

— Кошку ей предъявлю, — улыбнулся Вельтер. — Пусть увидит нашу рыжую…

На тыловой базе всё по-другому, чем на передовой. Опрятные дома, широкие улицы. Солдаты маршируют в баню — сытые, крепкие, бравые. Снуют писари и ординарцы — эти прямо лоснятся, как откормленные хомяки. Немало штатских — инженеров, рабочих, торговых агентов, — а также прекрасного пола. Милосердные сёстры из госпиталя неодобрительно посматривают на весёлых девиц, флиртующих с солдатиками.

В церкви звонят к обедне, торгуют галантерейные лавочки, из обжорок пахнет горячей снедью — есть даже ресторанчик для господ! Прямо мирная идиллия. Не подумаешь, что в пятнадцати милях отсюда начинается выжженная, отравленная пустошь, где растут из земли глаза на стеблях, а под землёй…

Воспоминание накатило как озноб, в животе что-то сжалось. Вельтер решительно направился к ресторанчику — надо срочно перекусить, отогнать страх едой.

За столом его сотрапезником оказался невысокий круглолицый молодчик с прилизанной причёской, в модном бежевом сюртучке. Масляные губы, глазки вишенками, быстрый говорок — явно из «людей воды». Эта Золотая Лоза тут как тут, едва запахнет выгодой — пошла распиловка пенистой брони, распродажа артефактов, вот они и слетелись. Когда «тёмная звезда» упала, их не было — слишком опасно, в бой пусть громовники идут…

— На переднем крае служили? Великий почёт, гере штабс-капитан. Позвольте… Человек! — Молодчик подозвал официанта. — Бутылку лучшего делинского! для господина офицера!

«Однако угощать умеет», — признал Вельтер с усмешкой.

— А кротов ловить не доводилось? — спросил лозовик негромко после третьего бокала.

— Бывало.

— Даже самок?

— Этих редко.

— И куда их определяете?

— Сдаём интендантам. Куда дальше — не моя забота.

— Можно договориться, — заговорил круглолицый ещё тише. — Вы же не сразу их сдаёте, верно?.. Если придержите, дадите мне знать… вот визитка… За молодую самку — двести унций золотом. Подумайте. По червонцу на солдата, три унтеру — все будут молчать, была кротиха или её не было…

Вмиг пропал аппетит. Отчего-то Вельтер машинально поискал рукоять револьвера. Рука вспомнила карман, где — во сне? наяву? — был кошкин корм. Потом эти губы, язык на ладони…

— Вы обратились не по адресу. Я людьми не торгую. Я их убиваю.

Видимо, в этот момент его взгляд и голос изменились — молодчик пугливо побледнел. Когда Вельтер резко встал, утираясь салфеткой, круглолицый отшатнулся, словно хотел закрыться от пощёчины.

— Спасибо за угощение. Официант, счёт!

Выходя из ресторана, штабс-капитан внезапно понял, что впервые назвал кротов — людьми.

Потом — визиты, разговоры, сборы. Провести вечер в собрании — так же свято, как в храм сходить. Те, кто ещё не бывал в зоне, слушают, не отрываясь: «О, вы здесь со дня высадки?.. Респект, друг штабс-капитан».

Багаж у отпускного офицера невелик: чемодан с личными вещами, еда и вино в дорогу на первое время; дальше в вокзальных буфетах прокормимся. От провинциального центра Татары до Руэна — две тысячи миль. Трое суток езды с пересадками, это время мимолётное! Велел вычистить короб-переноску для Мисы, а также запасти и ей чего покушать. Кого взять денщиком?

Думали об этом и Коты — нет-нет да заглянут в офицерские комнаты. Кто просто козырнуть: «Не угодно ли чего-с?», кто принесёт гостинец Мисе. Угождают с намёком.

Заходил и Нож-медиум, с фельдфебелем. Он с Рыжими держался, чтобы не быть в одиночестве. Жандармские эскадроны давно зону покинули, а пехота с артиллерией тёмно-синих не жалуют — мол, не воин, а каратель.

Во второй раз Нож пришёл один — сжатый, подобранный, как перед рейдом.

— Ваше благородие, имею к вам тонкий откровенный разговор. Соблаговолите выслушать…

— Говори, сержант. — Вельтер был в хорошем настроении. Завтра на поезд, паровоз запоёт: «Прощай, мёртвая зона!» Что там сержант придумал — никак, в денщики напроситься?..

— Осмелюсь предложить, — Нож выдохнул, будто набрался храбрости, — себя вам в попутчики. Очень прошу…

— Видишь ли… — Жалея сержанта, штабс-капитан чуть замялся перед тем, как отказать. — Сожалею, братец, но денщика я уже выбрал. Не сочти за обиду — жандарм пехотному не пара. Вот, возьми, выпьешь… — Он было протянул Ножу полтину и подумал, не дать ли ещё пачку душистых папирос. Сержант жестом отказался:

— Нет, ваше благородие, вы без меня не уедете.

— Эт-то ещё почему? — опустив руку, Вельтер нахмурился.

— Я вас одного не смею отпустить.

— Сержант, не забывайся! — гневно осадил офицер. — Смир-но! кру-гом! Шагом марш отсюда, пока я тебя под арест не засадил.

— Не засадите, — вдруг злобно и дерзко заговорил Нож, отступая на шаг. — Иначе сами попадёте, да не под арест — в научную тюрьму, где мозги из людей вынимают. Вы — околдованы! Ваше благородие, на вас печать наложена!

— Да… как ты смеешь?! — разъярившись, Вельтер прянул на него, наотмашь отвесил сержанту хлёсткую пощёчину. Едва сдержался, чтобы не дать в зубы кулаком. От удара Нож чуть шатнулся, но сохранил выправку и продолжал опасно звонким голосом:

— Ваше благородие, не доводите до греха!.. Выслушайте, Грома ради!

— Что… что ты городишь?.. ума лишился?!

— Я на вас с последнего рейда гляжу, как «ходок» захватили, — торопливо заговорил сержант. — Не цельный вы, а расколотый; внутри вас — темнота. Где на вас шип навели? кто печать наложил?.. Вы за Мисой в ночь ходили — и вернулись не такой, как прежде. Кто это над вами сотворил? человек? или не человек?..

Холодный пот прошиб Вельтера, ярость сменилась бессилием. Чтобы не упасть, штабс-капитан шатко подошёл к столу, опёрся на него.

— Врёшь… врёшь, подлец…

— Светом молнии клянусь — всё правда. Я вижу, верьте слову. Кто теперь знает, что вам в голову заложено?.. Не могу вас без присмотра отпустить, хоть режьте. Как своего офицера в такой беде бросить?

— Анчутка! — ахнула горничная, увидев Пату. Чуть в обморок не грохнулась. — Чур меня! наше место свято!..

— Спокойно, ан минита. — Лара подхватила её, удержала от падения. — Это заморская четырёхглазая свинья, особая порода. Имеет охранную грамоту архиепископа. Ан Лисена, предъявите!

От вида гербовой бумаги и драконовой печати горничной полегчало, но кормить анчутку она отказалась:

— Ну прям нечистая сила!.. И не просите, не могу-с!

Вызвался было садовник:

— Я завсегда барских собачек кормил. Что, страшила, есть будешь?

— Дай кусь, хотца! — внятно молвило пегое чудище. Сбледнув с лица, садовник ополз, вытирая спиной стену.

Осталась кухарка — баба крепкая, квадратная, не робкая и на руку проворная:

— Каких только чудес в столицу не привозят… Я в цирке видала — свинка в платье, в шляпке, чай из блюдца хлюпает, копытом дирижирует. Даже счёт знала — цифири складывала. Добрые барышни, за унцию в день я вашу хрюшку и причешу, и помою, и спать уложу. Раз говорящая, так это лучше — кто говорит, тот понимает. А зубы ейные… я мужика не боюсь, неужто свиньи испугаюсь?

— Полтину, и по рукам. — Лара сочла, что кухарка слишком жирно запросила. Но её труд надо уважить — не всякий решится за патой ухаживать.

— Идёт. На-ка, Анчутка, поешь нашего печева. — Кухарка бросила Пате кусок хлеба, который та немедля схавала. — Пойдём, лежанку тебе подыщем…

Поводок вёл к лучшему месту на свете — где пахло едой. Пата охотно затопала восемью конечностями, виляя хвостом-поленом.

— Ты, вижу, дочка, из простых, — заметила кухарка, взглянув на Лару. — Платье на тебе справное, а нутро наше, городское.

— Очень заметно?

— Цену хорошо сбавляешь.

«Похоже, Карамо деньги достаются нелегко, если за четвертак торгуется… а ведь дворянин, светлая кровь! То-то профессор говорил о нём: „Всё оставил в экспедициях — здоровье, состояние“. Смелый он человек». — При мысли о кавалере Ларе стало приятно на душе. Хотя прозрачным Турмана не назовёшь — при внешнем веселье в кавалере скрыто много тайного.

Прапорщик Голубь сладил дело с блеском — через знакомцев подыскал Тёмным Звёздам дом с большим садом на юге Руэна, у реки. Сюда уже дотянулись рельсы конки, а невдалеке, кварталах в трёх, шла линия надземной паровой дороги.

— Гулять Анчутку надо в саду, — объясняла Лара поварихе. — И строго-настрого сказать ей, чтобы за забор не лазила. Она поймёт.

— Уже от соседей дубьём доставалось?

— Я больше беспокоюсь за соседей, — уклончиво сказала девчонка.

Понятливая Пата уточнила по-своему — щёлкнула пастью, язык метнулся яркой лентой, и лежавшая на краю стола репка развалилась надвое. На столе появилась зарубка. Кухарку это впечатлило:

— Важная скотинка. С такой на поводке в тёмных местах гулять — никакого провожатого не надо…

— Анчутка — имя подходящее, — застала их разрумянившаяся Бези. — Я договорилась с прачкой. Шить-гладить тоже есть кому. Минита, соорудите нам лёгкий обед и бутербродов в дорогу — приоденемся, поедем смотреть город.

Оказавшись в Руэне, в первый же день Лара узнала о себе много нового.

Например, она одна из всей компании могла считать деньги и правильно делать покупки. Она умела садиться на конку и договариваться о плате с извозчиком. Кое-что у неё получалось плоховато, но у других оно не получалось вовсе.

Эрита и Лисси прежде жили на всём готовом, окружённые челядью. Бези обитала в Бургоне, будто певчая птица в золотой клетке, её редко вывозили в свет. А Хайта даже рассказать толком не умела о своей Ураге — «слова не совпадают».

И вот, это сборище девчонок, непривычных к городу, оказалось на галдящих, людных улицах столицы. Тем более в выходной.

Из Гестеля они уехали на три дня позже Карамо. Зануда-профессор настоял на испытаниях, принцесса с графинькой совершили общий полёт. Поэтому в дом у реки Тёмные Звёзды вселились аккурат в храмин-день, когда трезвонят колокола, шумят гульбища, а театры дают представления.

— Как интересно! — Эрита, скрывшая лицо вуалью, с любопытством озиралась по сторонам. — Я прежде никогда так не гуляла.

— В зверинец не пойду, — заранее предупредила Бези. — Терпеть не могу, когда зверей держат в неволе. И запах там — боюсь, меня стошнит… Давайте лучше на ипподром! Я была на скачках с Его Высочеством…

— Мы должны сходить в храм. — Лара незаметно толкнула Лис локтем. — Перед дальней дорогой надо помолиться и поставить свечи Деве-Радуге…

— …и Ветру-Воителю, ведь мы отправляемся по воздуху, — поддержала Эрита.

— Эй, красавицы! — сняв шляпу, расшаркался перед ними какой-то шикарно одетый парень. — Не угодно ли вам угоститься? Холодный лимонад, кремовые шарики…

— Молчим, проходим мимо, — подхватив Эриту за локоть, Лара спешно поволокла её вперёд.

— Хм!.. А что полагается делать, когда приглашают?

— Смотря, кто зовёт. Мне этот тип не понравился. По-моему, он уже клюкнул, теперь клеится ко всем подряд.

— «Клюкнул» означает…

Лара выразительно щёлкнула себя по горлу:

— Принял на грудь, заложил за воротник, налимонился. Короче, выпил спиртного. А может, подкурился вейским зельем, кто их разберёт…

— Нет, макоманы не такие липкие, — как опытная в разной дури, возразила Без. — Они бродят, ничего кругом не видя, или валяются в лёжку.

Когда народ сорит деньгами, самое время просить милостыню. На папертях, у церковных оград и решёток парков высыпало множество нищих, калек и бездомных.

Их увечья, язвы, стоны и мольбы ужаснули Эриту. До сих пор ей, как царской дочери, в дни милосердия предъявляли чистых, отобранных бедняков и несчастных — солдат-инвалидов, многодетных вдов, чахлых сироток, — чтобы она их высочайше утешила и одарила кошельком унций. Но эти люди!.. откуда их столько?.. и там, и тут — тянутся тощие руки, смотрят просящие, голодные глаза.

Тёмное горе словно просочилось из земли и замарало стольный град. В будни живая беда, как горькая накипь, шевелилась и вздыхала в закоулках — а сегодня выглянула на улицы.

— Добрые барышни, пожалейте малых деток! Уделите им от своего богатства… Тюрей на воде кормлю, чужие корки размачиваю…

— Унции не подают, — шепнула Лара, дёрнув Эри за рукав. Без ума монетами бросается!.. — Вон стоит монах, меняет серебро на лики…

Но Эрита уже дотянулась, унция попала в ладонь нищенки. Та порывисто поцеловала руку доброй барышни:

— Благослови вас Отец Небесный! На неделю нас спасаете!..

— Где вы живёте, мульена? почему так оскудели? — Эри с невольным состраданием глядела на измождённую женщину и её детей, одетых в обноски.

— На Пешке, в ночлежке. Две лики за койку, спим вместе. Мы гатарские, от голодухи бежали. Прошлый хлеб-то забрали в казну, на войну, а нынешний год в Гатаре бесхлебье, вот и спасаемся тут…

— Я должна купить им еды, — повернулась Эрита к Ларе. — Где её продают?

— Эри, ты всех не накормишь. Их так много, посмотри.

У царевны от гнева глаза потемнели:

— Это моя держава. Значит, я должна о них заботиться. Быстрой походкой она направилась к монашку. Рядом худой приютский мальчуган в серой форме держал плакат: «РАЗМЕН! Жертвуйте на детский дом святого Эгена!»

Молодой инок стал отсчитывать лики, благодаря за взнос. Эри гладила по головам его опрятных питомцев — умытых, причёсанных… но с такими худущими, постными лицами, хоть иконы с них пиши. Детишки льнули к ней, как ягнята к матери.

— Брат, они у вас хорошо питаются?

— В меру средств, ан. Сколько нам жертвуют — столько и пищи.

— А святой престол? — Она вспомнила роскошное убранство кафедрального собора, где её посвящали в девицы. — Отец Веры помогает вам?

— Его Святейшество заботится о сотнях тысяч — тех, кто в крайней нужде, — мягко ответил монах. — Но патриаршая казна не бездонна. Я с началом войны отдал дому Эгена всё, что имел. Мои — лишь тело, душа и наперсное Око. Даже ряса с опояской принадлежит ордену.

Смутившись, Эри прибавила ещё унцию. Парень, посвятивший себя сиротам, одним своим видом побуждал быть щедрее.

Она вернулась с полным кульком горячих пирожков и вручила его нищенке. Пока дети жадно ели выпечку, Эрита сквозь зубы промолвила Ларе:

— Десять лик за пирог, безумная цена!.. Можно подумать, начиняют не говядиной, а мясом райских птиц. А мука? делинская, пуд стоит червонец! я у торговки выспросила… что, своей муки нет в империи? Безобразие, я буду писать к государям — пусть сдержат, снизят цены…

«Ого! — скосилась Лара с уважением. — Эти бы слова да в императорский указ…»

— Напиши брату-наследнику, пусть уговорит батюшку, — дерзнула она влезть в придворные дела. — Говорят, Гиан Севастен любит простых людей — пусть похлопочет…

— Гиан, любит? — Эрита чуть поморщилась. — Да, особенно девиц.

— Гуляет? — почуяв тайны двора, Лара навострила ушки.

Но Эри отделалась мимолётным замечанием:

— У них с Цересом много общего. Скачки, яхты, псовая охота…

«…с той разницей, что мой белокурый братец — повеса! Церес хоть честолюбив — государей хотел свергнуть, на мне жениться, — а этому всё пиры, красавицы и церемонии!»

Тем временем Лис неосторожно купила своей златовласке сладкую тянучку. Хайту пришлось отмывать водой из уличного крана. Пока компания вновь собралась вместе, и Ларита расшугала пареньков-ротозеев, девы наслушались немало интересного.

— Давайте-ка уйдём отсюда! Хайта, нельзя показывать язык.

— Там антиквар продаёт старинное железо, — намекнула Бези, указав Ларе на витрину. — Латы, мечи и прочее. Как думаешь, он даст примерить шлем?..

— Как ты думаешь — девушки часто ходят к антиквару с такой просьбой?.. Где его лавка? Тьфу, какой антиквар — он старьёвщик! У антикваров — статуи, каминные часы, картины, а тут всякая ржавь!

— Госпожа моя, я хочу молока.

— Боже, Хайта, откуда здесь взять молоко? Завтра утром приедет молочник…

— А вон, написано: мо-ло-ко. — Златовласка всю дорогу вертела головой, примечала и запоминала.

— Лунное молоко, — вмешалась Эрита. — Стакан — пять червонцев. От него сходят с ума. Как это могут наливать в приличном заведении?

«Пять пудов муки за стакан отравы!.. Что-то неправильно в ценах. Клянусь, я напишу отцу… и Гиану. Но поймёт ли?»

— Хочу молока, — встав на месте, запела Хайта противным голосом. Слезами и мольбами она вымучила из хозяйки, чтобы ей оставили ошейник акульей кожи. Для себя же чётко уяснила, что здесь её на поводок не возьмут. Можно смело вредничать.

— Сколько повторять — это не молоко! болтушка из плесени!

— Хочууу молокаааа…

— Эни кейджет вайкери. — Бези догадалась повторить на языке шахт.

— Ан Бези, вы волшебница. Чем вы ей пригрозили? — спросила Лисси с интересом.

— Просто дала понять, что там продают. Это для замужних. Или для зрелых мужей.

— Я слышала — кое-кто торгует с подземельями… со станами, — задумчиво проговорила Лара. — Их проклинают в церквах… Кейджет — от слова «кейф», луна? верно, Без?

— Точно, Ласточка. Ты делаешь успехи.

— Тогда я не понимаю. Мы же воюем со станами, а тут их молоко наливают…

— Лапушка, всегда найдутся жохи, готовые торговать хоть с царём тьмы. Им главное — сшибить деньгу, а что из этого выйдет — им плевать.

— А сколько у вас лун?

— Две, Цанхаф и Элуфа. Они мельче вашей, похожи на звёздочки.

— Цанх… Страшная и Жуткая, так? а почему?

— Спроси у Хайты. Я их никогда не видела. Вроде они следят за людьми… Луны ещё зовут «недремлющие глаза неба».

— А можно мне выпить лимонада? — Хайта ответила вопросом на вопрос. Пришлось вести её к лавке и поить, пока не напузатится.

Лисси попрекала:

— Мне за тебя стыдно, Хайта. Ты попрошайка.

— Но ведь я хорошая? — спросила та с надеждой, влив в себя через силу четвёртый стакан. — Кейс, луны, смотрят сверху, честно мы живём или нет. Когда они высоко восходят вместе, тают льды и наступает половодье. А когда они низко, на земле студина и затмище. У вас тоже бывает студина? или всегда тепло?

— Ага, сезон вроде зимы. — Лара вынула из ридикюля записную книжицу и карандашик. Память медиума — вещь отличная, но на одну голову полагаться глупо. — Назови-ка мне времена года по-вашему…

— Надеешься выйти через эфир на станы? — Бези усмехнулась. — Давно проверено — они не отвечают. Могли бы — так не посылали бы курьеров с летунами, чтобы передать письма.

— Но как-то они общаются? может, на других волнах?

— Храни меня звёзды от всех других волн. Я напилась гигаина на сто лет вперёд.

— …а я бы попыталась, — продолжала Лара. — С медиатором я понимаю иностранцев — может, и ваших понять сумею.

— Тебе надо учиться, — вырвалось у Эриты. Хотя в душе она хотела, чтобы Лара осталась той, кем была — обычной городской девчонкой, — а потом вышла за мастерового.

Собственные мысли волновали принцессу.

«Я умею летать, она — вещать. Вместе нам проще… так же, как летать парой с ан Лисси. Но мы слишком разные; между нами есть одно… один… Лучше забыть о нём! Я потянулась к Огоньку, как в затмении, а теперь… я должна победить свою слабость!»

— Ну-у… это долго, — с сомнением вздохнула Лара. — И юбок не очень-то учат. Всякие помехи делают за то, что ты — девчонка. А сколько всего надо выучить — электричество, микробы, география с историей…

— Я бы взялась помогать, — дружелюбно предложила Лисси. — Тогда можно сдавать экзамены экстерном, раньше срока.

Бези руками всплеснула:

— С ума сошли — на каникулах об учёбе толковать. Ну-ка, айда веселиться!

Стали спорить — куда пойти.

— Нет, Хайта, девушку в перьях мы смотреть не будем, — со скрытой злостью настояла Лара. — Это смотрят барчуки и вертопрахи.

— Но почему-у-у? — ныла обиженная златовласка. — Она такая краси-и-ивая… И так ножкой делает…

— Ага, прямо подземные танцы. — Лара готова была взъяриться. Чего не хватало — это увидеть грешную дочь нотариуса в лучах славы. Ей рукоплещут разодетые гуляки, кидают на сцену цветы и червонцы, а ты в ладони мелкие монетки пересчитываешь.

На афише точно обозначено: «ВАРЬЕТЕ! Блестящая Джани Трисильян в оперетте „Господа и служанка“! 24 хлебника — последнее представление!»

«Она — торжествует, а я — в темноте, на галёрке…»

— Я видела плакат — в театре идёт «Таинственная свадьба», — намекнула Лис.

— Там скучно — на стульях сидеть два часа… Лучше на карусели!

— Лара, надо приобщаться к культуре.

— …они поют, как воют. Не поймёшь ни слова.

Лисси пустилась в разъяснения:

— Поют — в опере. А в театре разговаривают о страданиях и нежности.

— Тогда в балаган! Там ставят «Девчонку с дубинкой», здорово! Её показывали в Гагене, я помню — Бабарика, оторва что надо. Всех лупит — и жандарма, и еретика… А после за Бабара идёт замуж!

— Да, потеха! — Безуминка прыснула. — Эти кукольники были в Бургоне — даже жандармы хохотали… Только один обиделся, ушёл, дурак ненормальный.

— Кто, Удавчик? — пихнулась Лара с подначкой.

— Нет — Ремень, другой наш медиум, ты с ним не встречалась. По манерам — вроде кавалер, а по морде — подонок, курильщик дурмана… если не хуже. Сидел, сопел, а как до еретика дошло — из зала вон.

— Чудной, правда. С еретиком — интересней всего…

— Я бы тоже посмотрела, — охотно присоединилась Эрита. — У нас во дво… у нас дома только священные пьесы показывали.

— Только сначала сходим в храм, — настояла Лис. — Из вертепа в церковь не идут.

Подскочил с криком мальчишка-газетчик:

— Покупайте «Пастырскую речь»! Храмовая партия оскорблена в парламенте! Полёты в космос — кощунство! Отец Веры будет служить молебны две недели! Проклятие Грома! Шестого зоревика все обратятся к Богу!..

— Дай-ка номер, — насторожившись, Лара сунула мальцу монетку и схватила свежую газету.

— Лари, пресса — для мужчин. Не засоряй себе мозги, — искренне советовала Безуминка. — Не читай на ходу, споткнёшься.

«Вопреки воле Отца Веры парламент одобрил продолжение проекта… Старт астраля „Авангард-4“ с космодрома в Эрендине назначен на 6 зоревика… должен вывести первую часть будущей станции… Бог не допустит, чтобы смертные поселились в чистой обители громов!»

В газету заглянула и Эрита:

— Отец в Кивите зря мечет молнии. До Эрендины его проклятие не долетит, кричи он хоть в фабричную трубу. Астрали будут стартовать; этот не первый и не последний. Всё-таки наука — сила… хоть она мне не нравится.

— Достал дедушка профессор? — сочувственно спросила Лара, складывая газетные листы вчетверо.

Вместо ответа Эри красноречиво повела ребром ладони себе по горлу, как резанула. Лари сдержала улыбку: «Мой жест! Она тоже учится…»

— Они, астрали, часто взрываются. Такие парни гибнут! жалко… Ан Эрита… Эри, а из лунатичек никто не пытался взлететь? — туда. — Лара подняла взгляд в небо.

— Я бы рискнула. — Эрита тоже посмотрела ввысь. — Только на высоте нет воздуха, там страшный холод. Нужен скафандр и кислородный прибор.

— А сколько они весят?

Глаза девчонок встретились.

— Ну, не думаю, — Лара продолжила мысль, — что профессор испытывал вас для того, чтобы таскать по воздуху солдат с коробками патронов.

— Ты считаешь…

— Мне так показалось.

На одной из улочек нашли скромный, тихий храм. Осенившись знамением Ока, вошли втроём — а Безуминка и Хайта, верившие в свои звёзды, остались ждать снаружи.

G. Мечты о свободе

Внутри храма было так мирно, так покойно, словно он посвящён не всесильному Грому, а баханским бутам, парящим на грани сна и яви. В Гагене есть такое капище для вейских моряков — из озорства Лара перескакивала его порог, словно заглядывала в иной мир. Тотчас же с визгом выбегала, ухватив мгновенное впечатление: полутьма, смуглые бритоголовые жрецы в рясах цвета шафрана, одуряющие запахи, спящий лик идола с жемчужным глазом во лбу…

Здесь иначе. Изредка звенит колокольчик — динь-дилинь — к началу часовой молитвы. При входе осениться, на пороге поклониться, потом походя плюнуть на изображение поверженного царя тьмы — и вот ты в храме.

Сверху, из окон барабана, струится мягкий, добрый свет. Каменные статуи архангелов будто реют в вышине, простирая благословляющие руки…

Стоит поднять глаза к купольному своду, где в нарисованных тучах парит великая Триада — и тебя начинает притягивать к ним, словно ведьму к луне.

«Как бы Эри не воспарила… Она слишком хочет туда, в высоту».

Обошлось — Эрита смиренно держала очи долу, покусывала кончик пера и вписывала в листок, кого помянуть во здравие. Скребла пером и Лара, стараясь не насажать клякс.

Обе поспешили к конторке причётника. Каждая надеялась подать записку первой. Почти столкнувшись, они спрятали написанное друг от друга. Нахмурились: «Что это ты таишь?»

Пожилой псаломщик в очках, перевязанных суровой ниткой, копался, вычитывал, шевеля губами. Переспросил Эриту:

— Ан, простите, тут у вас неразборчиво — воина Рин… как имя полностью?

— Ринтона Хавера, — ядовито подсказала Лара.

— Спасибо, ан, фамилии не нужно, только имя. Бог знает, о ком речь.

«Значит, помнишь? не забыла?» — враждебно смотрела одна.

«Разве я не смею заказать молитву? Он мой спаситель», — гордо выпрямилась вторая.

«Ах, нежности как в театре! Разок прижалась — и уже твой? Ещё поглядим, чей будет. Дура я, что от тебя привет передавала. Больше никогда!»

— …и братиков за упокой, — подошла Лисси со своим листком.

— Да! — Принцесса с дочкой кровельщика разом потянулись за пером, торчавшим из чернильницы. Схватили его вместе и стали вежливо, сквозь зубы, препираться:

— Извините, ан, я первая.

— Нет уж, позвольте мне.

— Бог смотрит. — Причётник назидательно поднял жёлтый от табака палец, мудро и печально глядя поверх очков на сердитых барышень. — Обе отпустили, на счёт «три». Во имя Отца Небесного, Грома и Молота… так. Теперь считаемся. Три поварёнка мешали рагу, двое упали, а я не могу. Мне водить! Ну-с, что вы желали вписать?..

Снаружи, на вольном воздухе, Безуминка шутила над Хайтой:

— Ты с ошейником всех перещеголяешь. Это — мода высших дам, которых возят в позолоченных мотокаретах. Для служаночки — слишком шикарно.

— Как на Мире странно, всё наоборот, — удивлялась Хайта. — У нас так ходят рабыни, а здесь — господарки… А бубенчик они подвешивают?

— Обойдёшься без звона, не то все парни следом увяжутся. И вообще — уважай юницу Лис, поменьше виляй копчиком. Доведётся с ней одной гулять — на шаг не отходи. Тут есть задиры, могут запросто обидеть, даже без повода. И ухватят, и ударят, не посмотрят на девичество. Приглядывайся — они гривастые, как моряки или семинаристы, носят широкополые шляпы, усы и тяжёлые трости…

В городах Бези бывала редко, здешнюю публику знала мало, но такие типчики встречались ей на ипподроме, в парках и ресторанах.

«Какие развязные парни, мой принц!»

«Уличные драчуны, кротёнок. Любители острых ощущений. Иногда их находят в сточных канавах, проткнутых стилетом, но чаще они протыкают других».

— Я громко закричу.

— Они будут смеяться.

— Недолго, — с холодком в голосе пообещала Хайта, лёгким движением подняв руку, как бы поправляя локон. По гибкой силе её жеста, похожего на замах ножом, и по выражению глаз Бези поняла — девчонка намекает на какое-то скрытое умение. Это слово и жест заставили Безуминку задуматься:

— Какой ты породы, детка? чем занималась на Ураге?.. просто кормила пат?

— Служила у господарки в покоях. — Улыбнувшись, Хайта наивно захлопала глазищами. Симпатяшка!.. — Хочу набраться от тебя привычек, научиться поведению, — откровенно сказала она, ласково взяв Бези за руку. — Ты опытная…

— Да, только в капкан угодила.

— Но ты отлично устроилась, жила с великим господарем. Хороший гриб знает, где прорасти из земли…

— Перестань, — усмехнулась польщённая Бези. — Ты вёрткая; не пропадёшь.

— Я многое делаю неправильно, и потом… — Хайта потупилась. — Я люблю юницу…

— Тише; они возвращаются.

Трое мирянок вышли из храма — Лисси вся светлая, а Лара с Эритой слегка нахмуренные.

— Теперь — в балаган! — объявила графинька.

На пути к паровой дороге возникла заминка. У поребрика, преградив девчонкам путь, остановились три экипажа, полные молодых щёголей, штатских и военных, даже гвардейцев. Выскочив, они, будто лакеи, помогли сойти смеющейся модной девице. Юбки палевым облаком, кружева серебристо колышутся, перчатки — снежный шёлк. Лицо и грудь напудрены, щёчки изящно тронуты румянами, сафьяновые башмачки — каблучки рюмками…

Сначала Лару охватил завистливый восторг, а потом она захотела спрятаться за спиной Бези. Потому что девушка из лаковой коляски была та самая дочь нотариуса, беглянка из отчего дома.

Джани Трисильян!

При виде её Ларе стало стыдно до слёз — за своё простое платье пансионерки, за неуклюжие ботинки, за дешёвую шляпку, за куцые манжеты, за блёклое лицо без следа косметики.

Но мучительная неловкость длилась только миг. Ларита распрямилась с вызывающим видом: «Певица? Поздравляю! а я — вещунья. Мы — гляди! — такие гордые, что козыряем, в лице не меняясь. Тебя слушают молодчики? а меня — генералы. Пускай не видят, я — голос неба».

Отделившись от своих — Тёмные Звёзды слегка обомлели, — она решительно подошла к Джани и её поклонникам, звонко выкрикнув клич союза:

— Певчие кошки — мяу!

— Ларинка? — растерянно, в смятении вгляделась звезда варьете. — Ты… откуда?

— Мяу, — с нажимом повторила Лара, напоминая о клятве.

— Какое милое создание, — причмокнул щёголь в кофейном с искоркой сюртуке. — Ан Джани, вы с ней знакомы?.. Она приютская?

— Мяу, — сдавленно ответила Джани, вызвав лёгкие смешки в компании.

— Я кадет на военной службе Его Императорского Величества, — отчеканила Лара, в упор глядя на остроумного щёголя. — А вы, гере, в каком полку изволите служить?

Теперь захохотали над кофейным сюртуком. Пользуясь моментом, Джани отвела Дару в сторонку:

— Ларинка, я… на гастролях, завтра уезжаю в Эренду… Господи, ты меня с толку сбила! Как ты здесь оказалась? Я слышала…

— …будто меня упекли в сумасшедший дом? Уже давно выпустили, — втайне торжествовала Лара, искоса поглядывая на щёголя, которого приятели наперебой убеждали записаться в армию.

— Ты в самом деле на службе? в милосердных сёстрах?

— Не могу сказать, где. Государственная тайна.

— Да хватит притворяться! — Джани наконец оттаяла и стала похожей на прежнюю певицу из прихода Радуги Приморской. — Кадет в юбке, скажешь тоже!.. Прости, я спешу — что могу для тебя сделать? хочешь — контрамарку на мою оперетту?

Всё-таки она честно помнила долг союзницы по клятве. Но гордость Лары велела ещё раз — легонько — лягнуть старшую подружку:

— Извини, некогда. Иду с девчонками смотреть Бабарику, в кукольный театр.

За городом, на западном берегу Гасты, лежат Парадные поля, где по праздникам солдаты маршируют под оркестр. Ближе, в черте города, стоят запутанные, словно лабиринт, кварталы Пешего предместья. Раньше тут была застава, через которую в Руэн пропускали всякое убожье, не имевшее телеги и коня, и брали за вход медный грош.

Ныне Пешее предместье — или Пешка — место населённое и оживлённое. Сюда ходит конка, улицы освещены, замощены, есть водопровод. Трактиров, кабачков и прочих заведений в Пешке уйма — их посещают даже господа. А названия улиц остались со старых времён: Дрань, Жерец и Самотяжка.

Там, на Жерецком рынке, и раскинут балаган. Народу в балагане — не пробиться!

Кто хочет смотреть с удобствами — покупай место в скамейных рядах.

Среди гомона публики, сжатая между Тёмных Звёзд, Эрита испытала целый фейерверк новых, небывалых ощущений. Её крутил водоворот людей у билетной кассы. Ей подмигивали сильные, грубые ребята в топорно сшитых сюртуках, к ней тайком прикасались в сутолоке — возмутительно! Но она стремилась в эту гущу, вдыхая незнакомые, волнующие запахи.

— Надо купить перстень с шипом, — снисходительно советовала Лара, заметив её румянец. — Кольнуть, вмиг отлетят. Или шляпной булавкой…

На дощатом балконе над входом в шатёр кривлялся зазывала с бородой-мочалкой, в дурацком колпаке с ушами и бубенчиками:

— Эй, дубьё мастеровое! городские потаскухи, солдатня и ребятня! Вали к нам, всё покажем! За пять лик стоя, за семь сидя, за червонец своё место уступлю! Страшная история про колдуна — дьяволы вылазят, рожи строят, воем воют, свищут, хрыщут, лают, хают! Полная расплата за грехи во всём ужасном безобразии! Святой старец проклинает звёздную ракету, астраль-поручикам на небо хода нету!.. Рыжая девка Бабарика валит всех палкой, сама падает в руки к Бабару!.. Ой, чего это?! Глянь, глянь — в чужой карман полез! кошелёк тянет! Поделись — никому не скажу!

Хайта и здесь юлой вертелась возле хозяйки, подпрыгивала, веселилась — а глаза её рыскали, зорко приглядываясь и высматривая.

Расселись, взяли три бутылки лимонада. Над сценой заполыхал, затрепыхался красный занавес, подсвеченный лампой. Колдун — вылитый Картерет, козлобородый, как ганьский старец, — вылез в островерхой шапке, замахал жезлом:

— Кто я есть? Я профессор колдовской науки, творю нечистые фигли и штуки! Желаю продать душу царю тьмы, стать вечным, иметь сто жён!

Под свист, брань и хохот из тряпочного пламени явился тёмный царь — урод уродом, дым из носа, — и заревел:

— Я жил на красной планете, прилетел на комете! Моё царство — яма, где полно срама! Сделаю тебя молодым!

Дёрг за бороду — та слетела вместе с кожей, от колдуна остался голый череп. Дьяволицы расцеловали колдуна, стали трепать, растащили в клочья.

Выросла ракета — труба жестяная, возник поручик с банкой на голове, вроде астральный шлем. Старец-праведник громко застыдил поручика; тот пустился с барышней в пляс.

Вот и Бабарика! Явление кудлатой стервы, всей стране известной, встретил общий восторженный крик. Жандарм с саблей против неё — нет ничто, враз отколотила, тот едва парировал удары, вопя:

— Как ты смеешь, шалава, принцева воина дубасить?

— Ах, ублюдок, с плахи взятый, с виселицы снятый! В твоей башке осиное гнездо — ну-ка, разобьём и глянем. И хозяина зови — он много хочет, много получит!

— Таких слов в пьесе не было… — качала головой Бези, а Эрита хохотала, хлопая в ладоши.

— Как бы их вместе с куклами не замели, — подмигнула Безуминке Лара.

Рыжая задира никому пощады не давала. Лекарь-шарлатан со склянками, богач-иностранец, хлыщ-гуляка — всех дубиной по хребту. Бамс, бац!

Как поплавок, выскочил иноверец-лозовик — круглая рожа, пунцовая улыбка. На голове шапка-рогулька в виде златого месяца, в руках мешок денег с крупной надписью «СТО МИЛИОН» и большая винная бутылка.

— Ай-яй-яй, бедный я, бедный! Утонуло моё царство-государство, в море кануло, гидры украли. Пропадаю, голодаю!.. Продал винишка, скопил излишка — кто мне пособит, тому дам кредит.

— А нищей братии подаёшь? — подкрадывалась рыжая. — А для сирот у ворот грош найдёшь?..

— Всем даю — царю, королю! — если залог предоставят и народ без порток оставят.

— Дай винца, угости барышню, — увивалась вокруг него Бабарика.

— Отдавай в залог юбку, за червонец выкупишь.

— Щас! — хлебнув из горлышка, она хрястнула лозовика бутылью по рогульке, лунные рожки отвалились. — Вот тебе кредит, вот тебе с прибылью!

Публика неистово рукоплескала и вопила, барабанила ногами по полу — так его, кровососа-процентщика!

Наконец, из-за ширмы вырос гордый-прегордый — губа оттопырена, нос задран, брови грозные, — рыцарь-еретик в чёрных одеждах с серебряным шитьём. В руке гнутый меч. Заговорил гнусаво:

— Я кавалер из Ордена меча, богом проклятый, людьми отверженный! Инобожию предался, тьме поклонялся. Страсть люблю резать людей, варить зелья из костей! Клянусь освобождать и защищать!.. Ты кто такая, рыжая?

— Я-а-а? — пропела Бабарика, пряча за спиной дубинку. — Не признал, кавалер? Твоя сестра, из лилового ордена ведьма! Помнишь, вместе в тёмное царство летели? Я тебе гостинец припасла… иди ближе, так поцелую — очумеешь…

Народ изнемогал от смеха, глядя, как рыцарь шествует прямиком под удар.

— Очень забавно, только непонятно, — призналась златовласка, когда компания в густых сумерках шла от балагана к конке.

— Тут надо пожить, чтобы понять, — утешила Ларита.

— Они не боятся шутить о принце и Золотой Лозе. — Эрита посмеивалась, вспоминая, как Бабарика обещала поколотить Цереса. — Наверное, полиции дан приказ закрыть глаза…

Лара вступилась за кукольников:

— Нет, они всегда смелые! В Гагене по всем прошлись — и таможенных охаяли, и что епископ полюбовницу завёл, тоже не смолчали. На них церковная стража напала, а люди их отбили. Потом судились — мол, кощунство или нет. Вот только насчёт рыцаря…

— Что? — спросила Лис.

— Кукловод сказал: «Освобождать и защищать». Я уже слышала…

— Тебе показалось, — с неожиданным смущением, а может быть, с испугом заговорила Лисси. — Ничего такого не звучало.

— Куклам это позволено, — глуховато молвила Эрита. — А у людей могут быть большие неприятности. Лучше не повторять.

— Правда, что за фраза? — вмешалась и Бези. — Когда Карамо…

Но Лисси настояла:

— Ан Бези, прошу вас — сменим тему.

— Хорошо, тогда давайте о другом. — Лара решила погасить спор. — Сейчас на конку так полезут — гроздьями повиснут. Может, хватит с нас толкотни? Пройдём квартал, возьмём извозчика до паровой дороги.

Мысль всем понравилась. Они свернули с пути толпы на боковую улицу — здесь пешеходов меньше. Газовые фонари неплохо освещали мостовую с тротуарами, горели лампы у входов в пивные.

Дальше — в проулок. Тут свет слабее — лишь керосинки и свечи в окнах теплятся, бросая на булыжную мостовую слабые блики. Тёмные Звёзды шли, будто по каменной трубе, вдоль немых стен. Эхом отдавался стук каблучков, где-то звучало пение граммофона; над головой, в верхнем этаже, слышалась пьяная перебранка.

Для Эриты всё окружавшее её сегодня было странной, причудливой сказкой. Необычная чужая жизнь Синей столицы, шумный люд, простонародный запах пива, табака и ваксы, бесцеремонные речи, дерзкие прямые взгляды… Из уютного тихого Гестеля принцесса словно перенеслась в иной мир.

«До сих пор я витала в заоблачном царстве, а теперь — впервые — иду по земле. И что вижу?.. Люди голодают, разорённые войной и поборами. Они против астральных полётов, они ненавидят жандармов, банкиров… Этот балаган — как отдушина, где они могут излить свои чувства. Их множество, а я — одна…»

Иногда — прежде — царственное одиночество мучило её. Невозможно найти, с кем искренне поговорить. Даже Огонёк… может, он потому и стал желанным, что был смел… и ласков, не видел разделявшей их сословной пропасти.

Но теперь, когда стих буйный смех балагана, прежнее одиночество вернулось — и стало горше оттого, что Эри увидела империю лицом к лицу.

«Как я могу помочь людям? подать на приют, купить детям пирожков?.. Дева Небесная, лучше выпить синюю микстуру, улететь в окно, чем смотреть на это и чувствовать себя бессильной! Ингира, дочка Синего царя — та ездит по госпиталям, покровительствует, её обожают, а я… Лунная ведьма, инкогнито, спрятанная от людских глаз в пансионе… И одна, как раньше… Хоть бы обнять кого-то! Или — плакать в подушку?»

Поход по Руэну в досужий храмин-день взбудоражил всех Темных Звёзд.

У паровой дороги, как условлено, их ждал садовник с крепкой тростью — в потёмках на окраине нужен мужчина-провожатый. Когда возвратились домой, ужин благодаря заботам кухарки был ещё тёплым. На правах заботливой и старшей стряпуха прочла нотацию:

— Что за новая манера — веселиться допоздна? Далеко ли до несчастья?.. народ в столице страсть бедовый!.. Одно хорошо — аппетит нагуляли.

За разговорами ужин вмиг исчез. Несмотря на усталость, болтали, пока горничная, зевая в ладошку, не намекнула барышням, что пора баиньки. Анчутку, шебуршавшую под столом и изучавшую рылом звонкую пустую миску, кухарка увела в пристройку, хотя животина упиралась.

— Иди, иди, проглотина! Больно ты здорова и неуёмна, чтобы при хозяйке ночевать.

Попытка чинно разлечься по комнатам сорвалась к полуночи. Всех переполняли впечатления. Сон не шёл, а когда не с кем поделиться, поневоле мерещится, что ты в спальне не одна. Так и страхи приходят — куда от них скрыться? под бок к подруге.

Если во дворце Эрита могла сонеткой вызвать чтицу, здесь надо идти самой. Это даже увлекательно — действовать самой, нарушая заученные правила. Встать, зажечь свечу — серный дух спички защекотал в ноздрях, — найти шлёпанцы и выйти в коридор с подсвечником. Синяя тьма, боязно, тени вздрагивают и колышутся… Поскреблась в дверь Лисси, нажала ручку, открыла — пусто!..

Пока Эрита собиралась и решалась, остальные, будто привидения в ночных рубашках, сбежались на цыпочках к Бези и забились к ней в широкую постель.

Первой гостье — Ларе — Безуминка обрадовалась, на Лисси с Хайтой заворчала, а последнюю приняла как нечто неизбежное:

— Добро пожаловать под одеяло, Ваше Императорское…

— Ан штабс-ротмистр, я же просила — без титулов.

— Ласточка, подвинься, пусть Эри ляжет между нами.

— Благодарю, ан-эквита, теперь мне одеяла не хватает.

— Рюк-ку зи ками вайби!.. Я тут лежу как свинья с поросятами. Эй, почему вы не принесли чем укрываться?

— Эри, пошли, — вздохнула Лара, спустив ноги с кровати.

— Послать Хайту, — предложила принцесса. Ведь служанки существуют для чего-то, верно?..

— Спит, — обнимая златовласку, прошептала Лисси.

— Притворяется, лежебока. — Лара хотела щипнуть тушку-толстушку, но удостоилась гневного шиканья Лис и смирилась.

Так и отправились на пару, молча, без свечей — глаза уже свыклись.

— Тот кукольник, он сказал особые слова, — молвила Лара, когда шли обратно.

— Какие?

— «Освобождать и защищать». Как кавалер Карамо… слово в слово. Это что-то значит?

«Память медиумов… её трудно обмануть. Но какая же Лари дотошная!..» — Эрита ощутила себя умницей, полной знаний, и снизошла ими поделиться — осторожно, в меру:

— Это девиз меченосцев, — после паузы проговорила она. — Чёрно-серебряных рыцарей, которые молились Эгимару-мечнику больше, чем Громовику.

— Но ведь их всех казнили, тогда, в старину…

— А девиз жив.

— Правда, что они варили зелья из младенцев?

— А ты, вещунья, — служишь царю тьмы? — остановившись, резко спросила Эрита. — Или я — приношу в жертву кошек, чтобы взлетать?.. о нас много чего говорят.

— Всё это ложь, — подумав, твёрдо ответила Лара. — То, что у нас есть — дар Божий… только очень тяжёлый дар. Мы среди людей… словно ручные паты с охранной грамотой.

— Кто сказал, что Божьи дары — лёгкие?

Улегшись наконец, шептались ещё с час, пока дрёма не сморила. Но Ларе не спалось.

На небе показался узкий серп месяца. Этот серпик, ставший у горизонта красным, казался угрожающим — слишком похож на знак Тайного ордена.

Ей вспомнился школьный поп, твердивший ученицам: «Инквизиция — спасительное оружие. Она сечёт под корень еретическую мерзость. Бойтесь инобожия! Колдовки держат ответ перед братством Серпа».

Набежавшее облачко скрыло кровавый знак.

«Бог есть, — страстно подумала Лара. — Его дар — вещать сквозь эфир… Почему попы хотят, чтобы мы замолчали? не летали? А вдруг… — от собственной смелости её прохватил озноб, — вдруг они боятся, что нас услышит обитель громов? что мы поднимемся туда и…»

Охваченная порывом, она выбралась из-под одеяла, открыла окно и попыталась заглянуть в самое небо.

Бездонная чёрно-синяя высь простиралась без границ, мерцая звёздами. До того величественно — крик в груди сжимается!..

«Путь среди звёзд… Как сказала Бези? — есть три звезды, как вехи на пути. Дорога из тьмы к солнцу… А если наоборот?» Ларе почудилось: стоит поглубже вдохнуть и отпустить руки — поплывёшь по воздуху. Одно усилие…

«Эй, стой. С такими мыслями берут в дом покаяния. Опять под замок захотела?..»

— Ласточка, — шепнула сзади Бези, — ты собралась лететь?.. Погоди, послезавтра… нет, уже завтра тебя ждёт корабль.

Девушка ужом выскользнула из постели, где посапывали спящие. Босиком тихо подошла к девчонке, обняла со спины — Лара вздохнула, изгибаясь. Так сладко — слышать зов неба, мысленно уноситься в вышину, а ласковая тёплая земля тянет к себе. Что лучше?

— Тоскуешь, — определила Безуминка, найдя ладонями, где бьётся сердце.

— А ты?

— Сама не знаю. Внутри что-то творится, даже… веду себя как леха.

— Дура? почему?

— Я птичка Его Высочества. Он воспитал плохо. Или хорошо… А ещё я родилась в стане.

— Ты не обиделась, что мы летим, а ты нет?

— Конечно, обиделась, но вы-то не виноваты. Вытерплю как-нибудь.

— Давай будем выходить на связь? Кавалер взял шлем — как надену, вызову тебя… Или по дням, по часам — в свояк-день или в постник, после завтрака, когда обычно начинаются сеансы.

— Договорились. — Бези благодарно прижала к себе Дару.

— Всё-таки о ком ты думаешь? об Удавчике?

— Фе! просто медиум, что он такое? Ниже героя просьба не будить.

На следующий лень.

Крепость Курма, остров Кюн, 1680 миль к западу от Руэна.

Резиденция командующею Западным береговым округом.

— Свежая пресса, Ваше Императорское Высочество.

— Брось на пол.

Вялый, растрёпанный после сна Церес указал денщику на ковёр у кровати.

Просторный покой, выходивший узкими окнами-бойницами на море, сплошь задрапирован по мрачным каменным стенам. На гобеленах были вытканы символы морской славы империи — бурные волны, корабли с надутыми белыми парусами, дымные султаны пушечных залпов, мореходы в кирасах, развевающиеся знамёна… Газовые светильные рожки притворялись канделябрами в потёках патины. Электричество добралось сюда лишь в виде кнопки звонка, установленного после приезда принца. Под потолочным сводом — люстра в виде судового штурвала, с толстыми оплывшими свечами.

Тот кавардак, что царил в комнате, делал её похожей на опочивальню пиратского гуляки-вожака.

Возле ложа стоял эмалевый поднос с бутылками и бокалами, валялись туфельки, шёлковые дамские чулки. На стульях в беспорядке — мужская и женская сорочки, китель, пояс с кортиком; на столике — штабные карты, раскрытые книги, бронзовая чаша с пеплом и окурками сигар.

В пышных подушках, разметав тёмные густые волосы, нежно посапывало какое-то утомлённое слабое существо.

— Прикажете умываться, эрцгере? — Денщик неслышно прибирал в спальне.

— Позже.

— Подавать завтрак?

— Это будет обед.

— Так точно, эрцгере. Полуденная пушка уже выпалила.

— Пора сменить её на пневматику, — зевнул Церес. — Грохочет — стёкла дрожат… Что за музейное орудие тут держит Барсет?

— Бомбическое, калибра семь вершков.

— Ступай.

Шестьдесят четвёртый день ссылки. Церес ощущал себя зверем-вожаком без стаи, запертым в роскошной клетке. Вокруг — чужие. Государь-отец знал, куда сослать — в морскую крепость, где одни флотские. Всем известно: Церес покровительствует кавалеристам и лётчикам, а моряками пренебрегает. Здесь он ни сочувствия, ни понимания не встретит, а значит — не найдёт новых сообщников.

— Подай газеты, — потрепал Церес по одеялу. Гибкое существо плавно пробралось через принца, задержалось ради поцелуя, подобрало пачку прессы, сорвало бандероль с драконами и надписью: «СКОРАЯ ПОЧТА ДВОРА».

— Вина. Сигару.

От девушки в постели осталось тёплое гнездо, хранившее форму тела. Накинув сорочку, чаровница босиком скользила по ковру. Чмок — пробку долой, гуль-гуль-гуль — льётся в хрусталь золотистый напиток.

— Свободна, иди, — отмахнулся принц обнажённой рукой, державшей сигару. Два дракона под сенью единой имперской короны, вытатуированные ниже правого плеча, шевельнулись как живые.

Новости царапали, словно камешек в туфле. Лысый генерал Купол добивает кратер на Красной половине, в Эстее. Он завалил траншеи и подземные ходы трупами царских солдат, теперь его ждал орден и как бы не звание генерал-майора.

«К дьяволам! Разве это победа?.. за одного бойца-крота — пять красноармейцев! А с отравленными, ранеными — три отборных полка выкошено подчистую… Теперь срочно ищут пополнение — а где взять время, чтобы обучить? Скоро будут затыкать кратеры белой гвардией, легионерами царя Яннара… Видимо, стоило подать отцу меморандум о новой стратегии. Кроты против кротов. И отдельный истребительный аэрофлот… Нет, поздно. Теперь меня слушать не станут. Ныне торжествует Купол…»

Из Кивиты патриарх грозил астральному проекту проклятием Грома и сулил скорое возмездие небес. Ха! что он может? взвинтить цену на каучук. Меж тем в Эрендине бодро готовили к старту астраль «Авангард-4». А государь-отец с Яннаром, дружно решив ввергнуть империю в долговую яму, запросили у банкиров Золотой Лозы кредит на продолжение войны — сто миллионов унций!

«Два безумца — один другого стоит. Сначала война, потом людоедские проценты. До конца века из долгов не выберемся!..»

Он готов был давать полезные советы соправителям, имперской канцелярии, генштабу. Но — даже капитан-командор Барсет, по ранжиру его заместитель, вежливо пропускал советы Цереса мимо ушей.

«Этого следовало ожидать. Незачем было изображать главного на совете округа. Поклоны, щёлканье каблуками, доклады — всё фикция, театр». А за кулисами смешки: «Господа, нами хочет управлять яхтсмен! Он красиво ходит под парусом, но броненосцы, рейдеры — не для него».

Как невидимая пощёчина — твои приказы не звучат, твои распоряжения не исполняются. При этом все почтительны, предупредительны — и глухи.

Ритуальное командование, вроде проклятий Отца Веры. Якобы патриарх может ударить громом по космодрому. Гремят анафемы, свершаются поклоны перед алтарём, ставится печать красного воска — сделано! Обряд состоялся; осталось снять митру, свернуть епитрахиль и идти в трапезную к накрытому столу.

«Письмо отцу, — явилась мысль. — Или шифрограмма. Высказать — недостойно принца быть якобы командующим. Да, сегодня же».

Напоследок Церес бегло полистал местную газету. О!.. Какой большой анонс!

«ДЖАНИ ТРИСИЛЬЯН — „Яркая птица оперетты!“ 28 хлебника в оперном зале „Океан“ — восход новой звезды! 19.00 — спектакль „Ручейная дева“, цена местам от 10 унц. Продаются граммофонные пластинки. ОСОБО — в столице Джани удостоена беседы с Его Императорским Величеством Дангеро III».

«Старый дракон облизывается на юных ящерок… Батюшка, а вы всё по актрисам да по балеринам? Бедная матушка…»

Газетный фотогравёр расстарался, воспроизвёл молодую певицу в наилучшем виде. Большие глаза, юное личико, шейка, плечики в пене кружев.

«А что, это увлекает. Хороший повод развеяться», — Церес потянулся к звонку.

— Да, эрцгере? — мигом явился денщик.

— Запиши, братец, в журнал приказов — двадцать восьмого, после обеда, подать к причалу паровой катер, плыть в Эренду. Распорядись телеграфировать на материк: того же дня на вечернем спектакле я занимаю правительственную ложу «Океана». Загодя заказать цветов, унций на сто, лучших. И ганьскую вазу с любовной сценой. Пусть сделают на вазе дарственную надпись — для неё. — Перст Цереса ткнул в портрет на газетном листе.

Кюн и материк разделял едва десяток миль, но жители острова воображали Кюн отдельным континентом. Грудью к врагам, лицом к стихиям — форпост морского флота, прикрывающий Эренду.

Отпустив денщика, принц попытался вспомнить имя той, что разделяла с ним ложе. Лила? Исина?.. одинаковые, как перчатки. Какова будет Джани? робкая, страстная, лукавая?..

…похожая на Бези?

Вспомнив её, принц ощутил горький холодок в душе. Бези больше нет. Залп, несколько пуль — кончено. Птичка умолкла. Бежав на дирижабле из Бургона, Церес не имел больше вестей из своей резиденции. Но перед отлётом он высочайше повелел: «К смертной казни за измену. Исполнить через час». Доложить об исполнении было некому — белогвардейцы вошли в Бургон, жандармы сложили оружие.

Бези, ласковая Бези…

«Тебя я не спутал бы ни с кем. Ты была… особенная».

Внезапно Цересу захотелось вернуть денщика и отменить приказ о катере.

Нет, поздно. Прошлое — умерло. К чему воспоминания?..

«Я сам приговорил её. Да, в ярости. Но что это меняет? Она предала меня… в компании семинариста-недоучки и какой-то наглой девчонки. Почему?.. Разве я не любил её? дал дом в своём владении, ни в чём не отказывал. И вдруг — удар в спину, в самый важный момент. Все мои планы рухнули».

Помимо воли на ум пришли последние слова Безуминки: «Те времена, когда вы звали меня маленьким нежным кротёнком, давно прошли. У меня своя жизнь, я больше не желаю быть вашей игрушкой».

«Если б не я, ты осталась бы рабыней в подземелье!»

Но Бези в ответ лишь улыбалась с какой-то отчаянной смелостью. И ни слова.

Бесполезно спорить с мёртвой.

«Почему она мне изменила?»

Возникла шальная мысль — надо было заморозить, усыпить Бези в подвале, как Вербу, а потом разбудить: «Раскаялась?»

Бред. Тщетное желание повернуть время вспять, к роковому моменту, переиграть всё заново. Или отступить ещё дальше, в те дни, когда Бези любила и служила с равным пылом. Увидеть рядом верного человека — и положиться на него. Лучше одна честная влюбленная девчонка, чем гарнизон враждебных моряков!

«Напрасно я убил её, — наконец, мрачно признал Церес. — Стерва, милая, как мне тебя не хватает… тебя в шлеме, чтобы иметь связь».

Между тем телеграф стучал, передавая в Эренду волю опального принца. Связист на берегу едва мог усидеть в своей кабинке. Скорее бы конец вахты! Надо испросить увольнение в город и — тайком в редакцию «Флага Эренды». Церес затеял интрижку! что-то будет? За эту новость газетчики не пожалеют серебра.

Умывшись, без аппетита отобедав, Церес хмуро читал Писание, надеясь отыскать в нём ответ. Чего ждать от жизни? что предпринять, чтобы побороть судьбу?

Как скучен, как пуст третий месяц ссылки! Предстоит выслушать рапорт флотского экипажа Курмы, доклады крепостных артиллеристов, сводку метеоролога…

Чтобы получить пророчество, надо открыть святую книгу наугад.

А, явление Ветра-Воителя.

Их обвинили в оскорблении величия, в исповедании любви небесной и будущего воздаяния всем, равно малым и великим.

И привели их на место, что зовётся Пепельная Высь, ибо земля там посерела от жара костров и праха мучеников. Их поставили к столбам для сожжения, раба Угера, кузнеца Мариса и деву Глену. Судейский претор объявил им: «Если вы принесёте жертвы богам во имя императора и растопчете цветы ириса, наградой вам будет жизнь».

Раб Угер возгласил: «Свидетельствую о Боге Едином! Истинно говорю вам: я узрел архангела Божия, сошедшего в громе и буре на Птице-Грозе, дабы найти гроб Девы-Радуги. Веруйте в Гром и Молот Господень!»

Воин же, именем Аргас, толкнул деву Глену тупием копья, чтобы она говорила.

Дева обратила речь к нему: «Прими Гром и Молот, встань на небесный путь. Я прощаю тебе, как неразумному брату, по слепоте своей свершающему зло».

Никто из них не изменил истинной вере и не топтал цветы Радуги.

Когда время милости истекло, центурион велел знаменному воину зажечь костры.

Церес поспешил закрыть книгу. Он знал, что написано дальше. Его лоб взмок, хотя в спальне было свежо.

«Слишком похоже. Трое обречённых и…»

…они остались живы.

«Хватит детских гаданий. Я должен составить послание отцу».

Звонок, звонок, звонок.

— Денщик! где тебя черти носят?.. мою шифровальную таблицу, живо.

Быть денщиком — непыльный, но тяжёлый труд. Ты — вестовой, официант, телохранитель, чистильщик сапог и грум. Иногда даже нянька или гувернёр. Как повезёт.

Ножу выпало тащить саквояж штабс-капитана Вельтера, погребец, свой ранец и переноску с Мисой. Пока ехали в шарабане на железнодорожную станцию, было вполне сносно — знай приглядывай за багажом. А вот на станции мороки много. Офицер навстречу — ставь всё наземь, козыряй, потом опять вещи в руки. Каждый второй норовит спросить, будто глазам не верит: «Что это у тебя, сержант — никак, кошка?» Пытаются заговорить с Мисой на её языке и мяучат, как полоумные. А каждый первый ухмыляется: «Жандарм-носильщик, прэлэстно! Самая подходящая служба…»

В позднем хлебнике на широте Татары уже ощутимо дыханье осени. После дождливых дней небо прояснилось. Солнце согрело поля и леса, но ветерок несёт прохладу, а средь зелёной листвы там-сям уже видны жёлтые пятна увядания.

Встревоженная людской суетой, топотом, станционным гамом, гудками и шипением паровиков, Миса возилась в коробе и просилась на волю. Значит, сержант, утешай кошку. И не своди глаз со штабс-капитана.

— Так и будешь на меня глядеть всё время? — не сдержавшись, тихо и зло спросил Вельтер в зале ожидания.

— Покорнейше прошу простить, ваше благородие. Не могу иначе.

— А в поезде? Ехать долго.

— Густого кофею напьюсь, чтоб не спать.

— На все дни не напьёшься, первым с ума сойдёшь.

— Справлюсь, ваше благородие, не извольте сомневаться, — с упрямой уверенностью ответил сержант.

От мысли, что в голове заложено нечто, колдовски внедрённое, Вельтера в который раз слегка передёрнуло. Забыть бы все слова Ножа, уйти, скрыться… Воображение быстро подсказало — купить штатское платье, снять мундир и безымянным пассажиром потеряться в пересадках.

Штабс-капитан тотчас — с усилием — одёрнул себя. Это… как шёпот из ниоткуда. Он подсказывает путь безумцу, наставляет и руководит.

Был миг, когда сознание своей неволи стало невыносимым. Но и тут чужое нечто удержало, отвело… Оно не позволяло уклониться, оно подчиняло.

— Куда влечёт-то? — заботливо спросил Нож вполголоса. — Может, цель какая вам открылась… имя или знак?

— Столица, — бросил Вельтер отрывисто, глядя в окно. По перрону прошли два чистеньких господинчика, одетых для загородной прогулки. На поводках они держали пегих поджарых свинок в шлейках и кожаных намордниках.

— Большой дом за оградой, — продолжал штабс-капитан короткими фразами. — Больше ничего. Кажется, остальное я пойму, когда увижу дом. Похоже на ступени — одна, другая, третья…

— Чуть что новое откроется — сразу скажите. Если печать говорить запрещает, то напишите на листке.

Ежеминутная опека бесила Вельтера, едва не выводила из себя. Одному богу известно, чего стоило не наорать на сержанта, когда тот заводил речь о печати. А дальше? ночью? если Нож задремлет?.. Рукоятью револьвера по голове, открыть дверь, скинуть с поезда…

Но этот темноглазый парень с грубыми, рублеными чертами лица — единственная надежда не сойти с рельсов разума, как паровоз без машиниста.

«Убей его. Избавься!» — намекало изнутри.

«Нет, нет… тогда меня ничто не удержит… от чего? Что там, на следующей ступени?»

За горожанами, ведущими свиней, прошли деревенские мужики с плетёными коробами на спине. Чуть погодя господинчики — без животных, — зашли в зал. Огляделись, отыскивая на скамьях свободные места, и подались в сторону Вельтера. Свежие, плотные, румяные — как братья, — они приветливо улыбались:

— Позволите присесть, гере штабс-капитан?.. Ради знакомства? — Один достал стальную фляжку, отвинтил колпачок-стаканчик. — За Молот армии!

— Между боями с кошкой промышляете? — спросил второй, кивнув на переноску. — Чуткий зверь, но капризный. Хрюшки послушнее, и прокормить их проще. Велик ли урожай?

— Вы… — охотно выпив виноградной водки, Вельтер вначале не понял вопроса, — за грибами?

— В точности так. Полгода минуло, леса вокруг зоны целы — пора собирать вырыши. Кротов вы взаперти держите, благодаренье Богу, а споры… споры разносятся на сапогах!

— Вырышами не увлекаюсь. С истинными трюфелями не сравнить, вдобавок — инопланетное семя…

— Это заблуждение, гере! — с жаром возразил второй брат-грибник. — Вкусноты неописуемой! Тают как масло… Господа учёные научно доказали — вырыши полезны и питательны.

— Поддельные они и жёлтые, — глухо подал голос Нож. — Годятся только цену сбить.

— Из бакалейных приказчиков будешь? — мельком взглянул на него румяный коммерсант. — В ценах ты не дока — проторговался, раз попал в жандармы…

Снаружи колокол возвестил о прибытии поезда.

— Вернусь на фронт — велю солдатам сапоги карболкой мыть, — холодно молвил Вельтер, вставая. — Чтобы чужепланетную заразу по стране не разносили.

— Поздно, любезный штабс-капитан. Тогда придётся взорвать все лучшие ресторации!.. Война войной, но от кротов и польза есть — скажем, батареи для дирижаблей. Как бы мы без них летали?

— Мой поезд, господа. Спасибо за угощение, желаю здравствовать. Успеха вашим свиньям!

— Поди, вырыши краской кондитерской мажете, чтоб побурели и за трюфели сошли? — обронил Нож на прощание. — Знакомый штукарский приём. Не в тюрьму, так в жандармерию прямой дорожкой… жду-с!

Состав, шедший со степного юго-запада, был собран из трёхосных отсечных вагонов. Каждое купе отдельно, с дверями на обе стороны, в торце — кондукторская будка выше крыши. Нож предпочёл бы, чтоб вагоны были коридорные, красно-имперского типа — с одной дверью за штабс-капитаном легче уследить.

Поставив ногу на подножку, Вельтер остановился, глядя на свой сапог. Надраен ваксой до блеска — и всё же по краю подошвы видна узкая полоска сухой грязи. Где-то ступил в лужицу…

— Споры, — вырвалось у него.

— Что, ваше благородие? — Нож, недослышав, подался вперёд.

— Мы сами носим эти семена. Вроде почти победили, а отмыться — уже поздно…

— Так это ж с первой войны ещё…

«Что мы, победители, несём на сапогах? какую чуму тащим в дом?.. Что я несу внутри?»

— Смотри за мной, братец, в оба глаза. Я за себя не ручаюсь.

H. Звёзды вместе

В предрассветный час у реки зябко и туманно. Унылую даль длинной улицы на окраине застилала сизая дымка, терялись в синеватой полутьме дома и мостовая, только рельсы поблёскивали. Поднимались к небу дымки пекарен, плыли дразнящие, аппетитные запахи горячих булок и мясного жарева. По тротуарам редкими тенями двигались люди в картузах и куртках. Сменив запальник на шесте гасилкой, от столба к столбу плёлся фонарщик.

Понурые лошади тянули вагон конки. Сонливо кивал кучер, посапывал на скамье дремлющий кондуктор. Пассажиров было трое.

— Нашли, когда взлетать — в свояк-день, спозаранку, — ворчал Сарго, хмуро позёвывая и поводя могучими плечами. — Со вчера всё закрыто — ни табаку, ни водки в дорогу не купишь… Знал бы, заранее б фляжку налил. И ещё вопрос, куда нас повезут. Я что-то не понял Второго — какая такая «экспедиция по святым местам»?..

— Задаром съездим за море, — вздохнул Огонёк мечтательно. — Здесь захолодает, там теплынь…

— Теплынь — если на север махнём, — поучительно заметил Сарго. — А то есть старинные монастыри на юге, у моря Студёного. Колотун обеспечен! Но тогда сказали бы: «Брать тёплую одежду».

Одно терзало Огонька — от Лары ни словечка.

Вернее, слово от неё пришло, но очень странное.

В ожидании визита к статс-секретарю, пока Удавчик Тикен шнырял по игорным домам, а Сарго с Касабури состязались в тирах, Огонёк забежал в батальон — повидаться со своими, взять именной пистоль и выпросить минуту посидеть в шлеме. Сорокамильный обруч не доставал до Гестеля, а вещать с чего попало, второпях и без наводки — несолидно; вдобавок можно налететь на слухачей и заработать нагоняй от вахтенного офицера: «Вас, кадет, на акцию послали, а вы шуры-муры затеваете!»

«Какая-то Эри, — улыбался Голубь, — желает тебе всего доброго. Но её привет передала Ласточка… та, бургонская».

Вот тебе раз!

Язык не повернулся спросить: «А для меня она сказала что-нибудь?»

Не сказала. Голубь — медиум; у вещателей не полагается замалчивать депеши. Особенно личные.

Со шлема Огонёк прослушал, потом робко вызвал Гестель — но то ли был неподходящий час, то ли Лари такая упрямая… Он уловил дежурного по школе и двоих в шлемах, позвал шёпотом: «Ласточка…» Ответа не было.

«Она пошутила насчёт Эри… или честно? Тогда я ни черта не разберу! Если б они ссорились… да ни за что б одна другой не помогала!»

Пока он терялся в догадках, Сарго рассуждал, щурясь на тёмный дощатый полоток, словно вспоминал карту:

— Святой град Девин ближе к экватору, чем Руэн — миль на тыщу. Там ещё лето в цвету, благодать… Насчёт гульбы в земле Радуги строго — патриаршая полиция бдит, как за ересью. Но монастырским винцом угоститься, во славу Грома — запросто! У попов на вина Золотой Лозы — четверной налог за иноверие, а на свои — «престольный грош», наценка чепуховая, пей до полного благоговения… Я в том краю свой первый стакан опрокинул.

— Паломничали, гере корнет? — полюбопытствовал Огонёк.

— Был я тогда ученик судового механика. — Суровую физиономию кулачного бойца озарила тёплая улыбка. — Плавал юнгой с одним удалым капитаном — «Сполох», слыхал про такой пароход?.. Он из первых, на ком гребной винт вместо колёс поставили. Дорого, однако дело того стоило — от таможенных, от береговой стражи уходить… Школили меня там страшно, зато выучили. Вот, после рейса, где нам сторожевик борт продырявил, капитан и повернул к Святой Земле — молиться за избавление от гибели… Так что в тёплых морях я бывал, из каких только бочек вина не пивал, а теперь — обер-офицер! Дадут дворянский патент — тогда буду пить рюмочками, палец оттопырив.

— А почему вас… — Огонёк, тоже обойдённый кавалерским званием (годами, видишь ли, не вышел!), дерзнул коснуться личных дел корнета. — В мирное время с первым обер-офицерским чином полагается…

Сарго на паренька не обиделся. Даже подмигнул:

— Малый, если рвёшься в кавалеры — не имей судимости.

— В тех землях, где ваши святыни, — спросил Касабури, величаво повернув черногривую голову к собеседникам, — есть наши станы?.. то есть кратеры.

— Кто про что, а крот про норы. — Сарго беззлобно усмехнулся. — Это надо Мир семь раз кругом на дирижабле облететь, да с фотокамерой, чтоб всё разглядеть… На такой розыск нужна гора денег, и чтоб всюду заправочные станции. Империя — и та везде не побывала, а другим и подавно не светит. Дались тебе другие станы!.. что там, потолок выше или невесты краше?

— Если соизволят звёзды, я и на поверхности найду невесту, — без тени сомнения кивнул Касабури. — Значит, о станах других земель вам неведомо…

Корнет отмахнулся:

— В генштабе знают, их спроси. Мне такое не по чину. Хотя… морячки с аэронавтами чего только не врут. Кто за Пояс Мира плавал и летал, разное рассказывают — про людоедов, про див допотопных… будто и кратеры видели сверху. У нас был в Бургоне медиум Ремень — из образованных, курильщик мака, — говорил, что кратеры после небесных камней образуются и, мол, таких ям полно. Даже в верховьях Эрена есть, в великом княжестве, откуда родом Её Императорское Величество.

— О, вот как? — Чёрные брови мориорца удивлённо приподнялись, голубые глаза чуть расширились. — Это недалеко от моего стана. За зимнюю ночь долететь можно.

— Зря время тратить. Яма давняя — озеро в ней, на берегу дубы неохватные выросли. Вы тогда ещё не прилетали… Огонёк, сможешь до Удавчика дозваться?

— Не из конки же, — тихо ответил паренёк, скосившись на кондуктора.

— Само собой — и не сейчас. Но глупо было б иметь связь — и не узнать, куда его Второй зашлёт.

Чем Тикен приглянулся статс-секретарю — неясно, — но Галарди удостоил красавца-прапорщика беседы с глазу на глаз. Из кабинета семинарист-недоучка вышел с таинственным и гордым видом: «Особое секретное задание. Ни-че-го пока не знаю, велено ждать приказа. Обруча не надевать и никому ни слова. Жаль расставаться, но куда деваться?!. Такова наша тайная служба!»

— Вот если шлем будет… — мямлил Огонёк. — Только рискованно это. Вдруг у Второго свои слухачи?

— А ты осторожно, по румбу нащупывай, где мой прапор шастает. Быть не может, чтоб Удавчик обруч не надел! Я вашу братию знаю — то и дело в эфире торчите. И разговори его по-дружески — неужто он товарищам не проболтается?

За крышами домов, словно спины китов, проступили эллинги. Конка завернула на круг, троица высадилась и затопала к аэродрому.

Прощание Тёмных Звёзд с Безуминкой было поспешное, невнятное, как побег ночью. Хотя горничная заранее сложила их вещи в дорогу, суматоха, поиски с лампой каких-то пропавших мелочей и неизбежная толчея скомкали час расставания. Едва Бези начала всех целовать впопыхах, как Лара спохватилась:

— А присесть?

— Зачем? — нахмурилась Эрита.

— На дорожку.

Лисси удивилась:

— Так положено?

— Все так делают, когда в дальний путь собираются. Сесть подальше от печки, помолиться, осениться…

— Какой странный обычай! Ты уверена, что…

— Лис, обычаи не обсуждают, просто выполняют. Не нами заведено, не нам отменять, — со значением повторила Лара слова мамы Руты, почти её тоном. — Вот, говори за мной…

Темнота за окнами, дремота в голове, сумбурная атмосфера сборов — всё требовало какого-то порядка и надёжности. Даже Эри повелась на настояние Лариты, чинно села, одними губами вторила её словам:

— Солнце на восходе, Дева-Радуга выходит, нам дары выносит, Мир благословляет. Дева Небесная, пресвятая заступница, мы в путь идём, тебя с собой берём. Ангелы светлые, путь расчищайте, от зла спасайте. Отец-Гром, охрани днём, Молния-Дочь, озари ночь…

Когда Лара начала, принцесса не могла сдержать насмешливой улыбки: «Таких молитв нет, это тёмные простонародные вирши», — но голос кареглазой вещуньи звучал столь искренно и вдохновенно, что Эри прониклась её настроением и невольно стала повторять громче.

— Барышни, карета прибыла! — доложил садовник. — Зверюгу я загрузил, кучер там бурчит — боится…

— Удачи вам. — Бези пылко обнимала их, едва не плача от нахлынувшей тоски. — Пусть звёзды хранят вас… Ласточка, говори со мной, помни…

Насилу отбыли.

Зевота одолевала девчонок, все потягивались и встряхивали головами, сгоняя дрёму с ресниц. Судите сами — встать задолго до света, собраться спросонья, потом трястись в закрытом экипаже вдоль всего левобережья Гасты… и где этот аэродром? На пустынных улицах — лишь звук колёс и цоканье копыт, редко-редко профырчит паровичок. Издали доносятся свистки локомотивов на вокзале да в церквах звонят к заутрене. Отведёшь занавеску на дверце — тёмные окна и витрины, жёлто мерцающие фонари…

И вдруг, когда дорога уже казалась бесконечной, из сумерек проступили необъятные громады эллингов. От привратной караульни подошёл к карете унтер и откозырял:

— Извольте пропуск предъявить.

Эрита, за отсутствием Бези ставшая как бы старшей по общему молчаливому согласию, подала ему бумагу таким жестом, что унтер, казалось, готов был с почтением поцеловать девичью руку в перчатке.

Какие огромные эти ангары! Оказаться внутри, под высоченным сводом, где посреди тьмы спит на привязи серебряный корабль-гигант — словно шагнуть в другой мир. Даже сердце забилось. Глядишь — и не веришь, что однажды титан оживёт, вспыхнут его глаза-прожекторы, завертятся винты, и колосс устремится в небесный простор…

А под тушей дирижабля — беготня, топот, авиаторы снуют.

По трапу — вверх, в брюхо, где по узким коридорам спешат, толкаются матросы, унтеры, кондукторы.

— Барышни! вы тут мешаетесь. Ну-ка брысь!

— Гром небесный, юбки на борту! А это что за…

— Я пата. Анчутка, — ответила свинья.

— Вижу, что анчутка. — Отскочив, матрос пошёл спиной вдоль стенки. — И нечисть тоже уводите, к дьяволам.

— Она очень милая и добрая! — возразила Хайта.

Стоило Ларе войти внутрь корабля, как воздух наполнился шёпотами, шорохами — слабые, как звуки за стеной, звуки наплывали, рассеивались и возникали вновь, похожие на лепет призраков или голоса во сне.

То, о чём предупреждала Без. У дирижабля каркас из металла, он весит тонны.

«И заземления нет, — представь, какой медиатор!.. Только он из частей, не литой, и навестись с него нельзя — слишком велик. Ты привыкнешь, как он шуршит».

— Багаж взвесили? — напал на девиц младший помощник, сверкая погонами.

— Наша пата проголодалась. Где у вас кухня?

— Весы снаружи. Кладовщик запишет.

— Пата волнуется. Скажите, чтобы её не пихали.

— На весы, я сказал! По очереди, а не всем курятником. Ох, эти бабы…

Оказалось, чемодан Лары весит больше положенного.

— Перегрузка пять фунтов. Придётся выложить.

Лара лихорадочно перебирала — что оставить на земле? Лёгкие ботиночки? второе платье? всё жалко!

— Да чего ты роешься? — ворчал кладовщик. — Книги — вон! Зачем девчонке книги, ты подумай!

Она прижала их к груди. Как же так? Только собралась в полёте знания пополнить, и вдруг — всё вон?

Подошёл Карамо, уже в мешковатом лётном костюме:

— Доброе утро, ан Ларита. Кондуктор, в чём заминка?

— Гере кавалер, у ней книжки. Говорю — выкинь, лишнее…

— Ум лишним не бывает. Выньте этот вес из моего багажа, из коробки с консервами.

— Спасибо, гере. — Лара неловко исполнила книксен.

— Позвольте спросить, ан — что вы читаете? — Карамо жестом попросил дать ему верхнюю из книг, бегло пролистал.

— Про императоров, про войны… ну ещё о разных странах. Может, — солидно молвила Лара, — мне на обер-офицерский чин сдавать придётся. Это спрашивают на экзамене.

— Хм… после первой звёздной девицам дают звания, но… Выше поручика трудно продвинуться. Сами понимаете — пол дамский, а комиссия — мужская.

— А наша Бези — штабс-ротмистр.

— Пример не совсем удачный. Но я учту, что вы готовитесь в офицеры.

Кареглазка подхватила свой багаж и поспешила на корабль.

«Авиационные трапы — не для ходьбы в юбках, — подумал кавалер вслед. — Обязательно заденут что-нибудь, порвут подол… Или с трапа кувырком. Не хватало ещё вывихнутых рук, разбитых бровей… Надо будет тактично внушить эту мысль барышням».

Проследив, как грузят цинки с патронами, Карамо краем глаза уловил — в эллинге появилась новая компания. Кто такие?..

— Гере Карамо? — Плечистый мордоворот со слегка свёрнутым набок широким носом козырнул, по-военному приложив пальцы к полям котелка. — Честь имею — корнет Родан Сарго, из ведомства второго статс-секретаря. Прибыл в ваше распоряжение с медиумом и штатским добровольцем. Кроме того, вам от гере Второго — пакет.

— Его зовут Галарди. Он полковник, — машинально поправил кавалер, разламывая печати на конверте. Ай да очкастая сова! всё-таки нашёл чем поддержать брата по Ордену.

«Дорогой брат, пользуйтесь этими людьми по своему усмотрению. В отдельном конверте — мои находки по родословной Динцев. Надеюсь, Вас не затруднит помочь „аспидной“ конторе в одном несложном деле…»

«Так я и знал. За свои деньги и за трёх парней Галарди обязательно потребует услуг».

«…поскольку Вы летите на север…»

«Кажется, только ленивым не известно, куда я лечу!»

«…захватить из Гуша трёх танцовщиц. Туземный царь даровал их имперскому посланнику, но верный человек донёс, что эти девицы родом из-под земли. Послу Их Величеств такие связи запрещены. Перевезите их на Кивиту и сдайте людям патриарха. Заодно девицы станут Вашим пропуском на земли святого престола».

«Одной пулей — птицу в небе, рыбу в море. Посетить Церковный Край — и выяснить, где гушиты взяли танцовщиц. Молодец Галарди. Обо мне не позабыл и своего не упустил…»

«Возможно, у Вас будет случай наблюдать падение „тёмной звезды“. По расчётам астрономов, очередной корабль с Ураги опустится в другом полушарии, в империи Фаранге, а следующий — на широте патриаршей столицы. Точка падения может оказаться в любом месте от восточного Вея до Якатана, и даже западней».

«Разброс по долготе в тысячи миль. И где прикажете ждать, брат мой?»

«…о чём я сообщу позднее через медиума».

«…хотя я бы с удовольствием взглянул, как шар приводняется. Такого давно не бывало».

— Назовитесь младшему помощнику и взвесьтесь вместе с багажом, — сказал Карамо, убирая бумаги в карман комбинезона. — Боцман укажет вам каюты. Если кто-то не выносит качки — говорите сразу.

Все промолчали, только гривастый брюнет — его серебряные серьги и подводка глаз сразу заинтересовали кавалера, — высокомерно молвил:

— Нисколько, господарь. Я пилот.

«Второй крот на борту!.. Просто праздник какой-то».

— Поднимайтесь на корабль. Скоро стартуем.

Лара взлетала пять раз — на праздниках, когда всех катали на привязном аэростате. Платишь деньги, забираешься в гондолу — вроде большой корзины, — и усатый важный человек командует: «Подъём!» Лебёдка стрекочет, разматывая трос, и земля уплывает вниз. Кто бледнеет, кто повизгивает, кто вцепляется в соседа, в поручни, садится на корточки, зажмурившись — а другие хохочут, глаза у них блестят, лица разгораются.

Ну, и что обычно делают в таком полёте — плюют вниз, кричат: «А вот я! Мы улетаем!», бросают монетки, смятые бумажки.

Люди внизу всё меньше, мельче, горизонт всё шире, видно далеко во все стороны — и в какой-то миг пассажиры замолкают, поражённые тишиной. Только шорох ветра в стропах и на оболочке шара. Ни голосов толпы, ни стука шаров на игровой площадке. Стихает музыка праздничного оркестра.

Ты в небе. Светлая голубизна, заоблачный простор.

Она нашла силы взяться за край гондолы и заглянуть — как оно видно сверху?

Будто картина в красках. Плывут тени облаков. Под тобой — ничего.

Тогда, впервые поднявшись выше крыши, она набрала полную грудь воздуха и закричала:

«Здравствуй, Мир!»

Так было здорово, словно ты — ангел.

На дирижабле оказалось по-другому.

Она боялась, что он весь склёпан из металла, и голоса будут шуршать нестерпимо, но переборки кают делались из фанеры, проложенной пробкой.

А каютка — чуть больше шляпной коробки! Господские купе в вагонах и то шире. Две койки и столик — откидные, на шарнирах. Окон нет. Над головой матово-белый плафон с яркой лампочкой, поверху с обеих сторон вещевые полки.

Сперва складывалось мило — каждой дали по каюте. Лис заявила, что служанка будет с ней — пожалуйста!

Вдоль второго коридора, по другую сторону от корабельной оси, разместились помощники Карамо — крепкие и вежливые парни с кавалерийской выправкой.

Едва успела Лара разложить вещички по полкам, как в дверь постучал боцманюга:

— Барышня, придётся жить вдвоём!

Вошла недовольная Эрита, за ней боцман внёс её кожаный кофр.

«Гром божий, теперь с принцессой локтями толкаться!»

— Что-то случилось? — спросила Лара у боцмана.

— Да, ещё каких-то пассажиров принимаем. Женская половина отменяется, теперь все вперемешку.

— Вот, эта койка свободна, — указала Лара, давая понять, что свою не уступит.

— Спасибо.

Пришлось сбросить башмачки, забраться на койку с ногами, чтобы наследница могла ходить свободно. От досады и тоски Лара взяла картонку с наклеенными правилами:

«Воздушные силы ВМФ империи приветствуют Вас на борту корабля „Морской Бык“! Ознакомьтесь с нашим распорядком…»

«Языческое название-то. Бык — это Мананта, бог моря».

Эрита ворчала и хмыкала, поворачиваясь в узкой комнатушке. Пока располагалась, время шло. Вдруг каюта еле заметно покачнулась, по коридору затопали. Лара беспокойно встрепенулась:

— Ой?..

— Выводят из эллинга. — Ан-эредита знала, что и когда.

«А как отлёт выглядит с борта?..» — Любопытство раззадоривало Лару, но своевольничать на корабле она не решалась. Тут нужен кто-то сведущий, чтоб разрешил.

— Посмотрим в окна?

— Рано. Пусть моторы запустят и сбросят балласт, тогда интересней.

Наконец, раздался глухой механический рокот «бух-бух-бух» — винты заработали.

— Идём, — поманила Эрита со снисходительной улыбкой. — Смотровая площадка сзади, у столовой.

Похоже, она стерпелась с тем, что её поселили вдвоём с Ларой, и решила в экспедиции вести себя не столь натянуто. Когда живёшь в разных корпусах Гестеля и встречаешься только в лаборатории, всё происходит по-другому, а здесь придётся почти тереться боками.

Девчонки выскочили в коридор — и замерли.

Секунда в секунду с ними из соседней каюты вышли двое. Старшего, брюнета в серебряных серьгах, знала в лицо одна Лара, а вот младшего хорошо знали обе.

— Вы?! — опешил Огонёк.

— Ты?! — в голос выдохнули Лара с Эри.

— Ан Ларита, я счастлив приветствовать вас! — просиял Касабури. — Наконец, после долгой разлуки, я вновь вижу девицу — Тёмную Звезду!

— Двух Тёмных Звёзд, — мигом поняв ситуацию, властно поправила Эри. — Я клялась на теле ан Лисены при свидетелях и была принята в союз.

— Рад, что нас стало больше. — Мориорец отвесил поклон и хлопнул в ладоши. — Вы прекрасны, барышня, а красота — знак благородства. Позвольте представиться — Касабури Джаран. Служу Синему повелителю с оружием в руках, как наёмник.

— Эрита Гартен, кавалер-девица, — церемонно ответила Эри, оделив учтивого инопланетянина скромной улыбкой. Парень, о котором Лис ей столько говорила, в самом деле оказался любезным, с отменной — прямо-таки гвардейской — выправкой, умел польстить без капли подобострастия… а длинные волосы, собранные на затылке, делали его похожим на дворянина с красного Востока.

«Можно понять, почему он нравится Лисене. Вряд ли она признается в симпатии к нему — всё-таки пришелец… Простой воин?.. Держится благородно, как кавалергард».

— Огонёк, а ты что не приветствуешь свою девушку? — спросил Каси с ласковым укором.

«Которую? — Глаза Огонька растерянно перебегали с одной на другую. — Ох, мамочка, зачем же я на свет родился?!. чтобы в девчонках запутаться! Ах, собака, два хвоста… Пойти, что ли, с борта кинуться? Расшибусь, и делу конец. И не придётся обеих любить».

— Кадет, вы так смотрите, словно кого-то ищете, — язвительно заметила Эрита.

Тягостное мгновение казалось вечностью. Неизвестно, чем бы оно кончилось, но тут в коридоре за спинами Огонька и Каси послышался басовитый возглас:

— Лари?! вот так встреча! какими судьбами?

Верзила Сарго расклинил своих спутников мускулистым торсом, как тараном, и, улыбаясь во всё широкое лицо, протянул Ларе ручищу — пожалуй, мало что не с ларину ногу:

— Вот уж кому я рад!.. Я так полагаю, раз с тобой летим, то значит — повезёт! Представьте, барышня, — запросто обратился он к Эрите, — эта деваха мне однажды чуть мозги не вышибла. Почти в упор из револьвера саданула — бенц! На полпальца бы правей взяла прицел — и со святыми упокой, и шагом марш по радуге. А пушку, к слову, взяла с трупа охранника почтового вагона…

— Как вы интересно рассказываете!.. — слегка ошеломлённая его нахрапом, покивала Эри.

— …то есть у меня с ней — сплошная удача. К слову — с кем имею честь?

Ребят, которые морочат головы девчонкам, надо ссылать в покаянные монастыри на дальний юг, где воют ветры, а из ледяного моря скалятся клыкастые моржи.

Так жестоко думала Лара, глядя вниз сквозь стёкла смотровой площадки.

«Морской Бык» поднялся на милю над землёй — как любезно сообщил свободный от вахты флаг-мичман. Здесь, на высоте, уже алел восход, и огни столичных предместий потускнели в его сиянии. Вдали, за мерцающей лентой реки, ползали огоньки — лобовые лампы паровозов.

Краса неописуемая! но Лару она ни чуточки не радовала.

Чтоб не стоять рядом с Огоньком, она забилась между Лис и Касабури, за что Хайта дружески ей подмигнула. Служанке не нравилось, как юница искоса посматривает на гривастого воина, а тот ей отвечает сдержанными, но умильными взорами.

Сарго нашёл равного себе по званию виц-мичмана — командира пулемётных установок, — и солидно толковал с ним о железе, стволах и патронах. Им высота не высота и красота не красота, хоть ты вокруг пляши — одни железки на уме.

Уловив их разговор, присоединился и один из помощников Карамо, стройный ладный блондин с военно-полевым загаром медного оттенка:

— Вижу, гере, вы из кавалерии… Свой род войск не скроешь! Честь имею представиться — дицер конной батареи Котта Гириц.

— Рад знакомству, друг дицер. — Здоровяк радушно пожал руку красноармейца. — Корнет Родан Сарго. — Как и собеседник, своего полка он не назвал.

— К тому, что вы сказали об авиационных картечницах… — завёл блондин, и понеслось.

Короче, все нашли, кого искали.

Эрита повела очами — и Огонёк потянулся к ней. «На два слова», — пробормотал он Ларе умоляюще, уходя за принцессой, да так и застрял, оторваться не смог.

А как врал на первом свидании, в овраге: «Ты самая великолепная!»

Но лишь попала ему на глаза красная ведьма, поманила и что-то позволила — тотчас изменил, как предатель.

Вот и верь парням после таких штучек.

Обидно — не то слово!

Вместо ликования от высоты полёта — слёзы к глазам подступают. Хотелось тихо плакать.

«Подрастёшь, — пророчила ей в сердцах мама Рута, — и поймёшь, с чего иные родники солёные да горькие! От женских слёз и от девичьих. Разлука да измена — вот два горя, хуже смерти! В могиле не больно, а в жизни — как ножом режет!»

У мамы смолоду была история — вроде с восточным кавалером, как дядька Рубис по пьяни сболтнул. Они, восточные — погибель девичья, смазливы и речисты. Много ль надо, чтоб неопытную обольстить?.. Натешился — и бросил. Поди, сам в чинах, в орденах, в семье нежится, при дворе служит, а забытая утеха — в жёнах за мастеровым.

«Ни за что нельзя красным верить! А он… а этот…»

Стоило мельком взглянуть, как шушукается Огонёк с Эритой — и сердце кровью обливалось.

«Что я ему плохого сделала? Никогда, ничего! Или я некрасивая?.. Ну да — кровельщика дочь, из какого-то Гагена, а она… И Ветка в Гестеле сказала: „Ему подай чудесную и неизвестную“. Отыскал!.. Зачем её в пансион привезли? Посадили бы на золотую цепь, как люди говорят… Для чего ей учиться летать? Свистнет — её на руках понесут, вообще может ногами земли не касаться…»

Сейчас Ларе казалось особенно странно и противно, что ан-эредита — выше только императрица! — которой ни в чём нет отказа, стремится улететь вверх, даже туда, где нет воздуха. Сама, одна, по-ведьмовски.

«Кому, что она хочет доказать? И так по горло счастлива. Ну, ведьма — и летай без посторонних, в парках. Или у Красного царя владений мало?.. Это тёмная гордыня, — догадалась Лара. — Мол, я и до неба достану… Такая великая, на земное тяготение начхать. А ребят отбивать у своих, из союза — это как, от большого величия? Вот соберу Тёмных Звёзд и…»

К завтраку тут созывали звонком.

Шеф-стюард ловко рассадил публику — старших, младших, штатских и военных, господ и барышень. Всех юбок — за один стол, как в монастырской трапезной. Мебель была непривычно лёгкой, сделанной из трубок и фанеры; казалось, сядешь и раздавишь. Аэронавты воевали с природой за каждый фунт полезной нагрузки.

Видимо, по этой причине священник на дирижабле считался лишним грузом. Вместо него выступил командир корабля — сухопарый капитан-лейтенант:

— Господа и барышни, я рад принимать у себя на борту столь бодрую и молодую экспедицию. Надеюсь на взаимопонимание. Через два часа, если ветер не сменится, мы пересечём береговую черту и продолжим полёт над Малым морем, а завтра около полудня увидим Якатан. А теперь — помолимся…

В другое время Лару бы лихорадило от любознательности — какой он, остров Якатан? там якиты — вейцы с оливковым отливом кожи, женщины в жилетах и штанах, в наплечных покрывалах и тростниковых шляпах, там храмы как жёлтые сахарные головы, а вместо коров — длиннорогие буйволы…

Но сегодня она пропустила занятную новость мимо ушей. Мысли не о том.

Экспедиция обещала стать сплошным мучением. Придётся постоянно видеть, как Огонёк вьётся вокруг Эри.

«Было бы здорово, если б её утащила инквизиция, — подумала она самое злобное. — Колдовки держат ответ перед братством Серпа… Ей тут не место. Всякие придворные интриги — вот что для неё».

— Барышни из экспедиции после завтрака идут ко мне в каюту, — распорядился Карамо. — Кроме Хайты, которая кормит животное и прибирает за ним.

Красная половина империи, 2750 миль к востоку от Руэна.

Зона падения двенадцатой «тёмной звезды».

Это была плодородная провинция — в жаркие годы тут вызревала даже кукуруза! — а уж огородам, садам счёту нет. Пышные тучи проливались щедрыми дождями на южных склонах Делинских гор, и обильные реки текли, насыщая междуречья влагой, сливаясь в полноводную Эсту и дружным потоком устремляясь на северо-восток к Патериону, Красной столице.

Скоро, скоро должны были выйти на поля жнецы, зазвучать песни жатвы…

Но теперь сотни и сотни квадратных миль здесь были засеяны осколками, сожжены, политы отравой. Не возы с зерном тянулись к мельницам — шли армейские колонны, ползли дымящие самоходки, тянулись обозы — туда со снарядами, оттуда с ранеными. Центр провинции стал мёртвой зоной, опоясанной тройным кольцом траншей.

Надолго воцарилось здесь опустошение — дитя войны. Люди своими руками жестоко изуродовали хлебный край, чтобы уничтожить пришельцев.

На сей раз всё удалось точь-в-точь по плану, который штабс-генерал Купол вынашивал пятнадцать лет между войнами. Не позже двух часов после посадки шарового корабля — атака с воздуха, через четыре часа — ракетный удар, через восемь — артобстрел! чем скорее, тем лучше! если удастся — одновременно! Военные железнодорожники совершили подвиг — работая день и ночь, под огнём, прокладывали милю узкоколейного пути в час, чтобы подвозить боеприпасы эшелонами, без промедлений.

Рота за ротой, батальон за батальоном — полки уходили в пламя, в грохочущий ад, гибли, но вот — наступило затишье.

Рыжеватая дымка затмевала ясный день, словно туман смерти. Впереди — мрачные валы, хаос истерзанной земли, вывороченные с корнем деревья. Ни звука, ни движения. Только перископы поворачивают свои стеклянные глаза, только поблёскивают линзы стереотруб.

— Сапёрам — следить за подкопами! Чуть шелохнётся под землёй — пускать две красные ракеты. Готовность штурм-пехоте!

Десятые сутки сражения на Эстейской равнине. Вокруг язвы кратера, разбитой взрывами, земля на мили взрыта сотнями воронок, захламлена лопнувшими, обгорелыми панцирями чуд-юд, остовами самоходок — высился даже колпак малой боевой черепахи с зияющими дырами попаданий.

Над страшным полем плыл, стелился ядовитый дым. В свежих окопах затаилась штурм-пехота — дюжие бойцы в торбах-противогазах и защитных очках, готовые на руках нести в кратер реактивные пушечки.

Ползком прокрались на край земляной чаши разведчики, разматывая провод с катушки.

Тщательно оглядев громаду кратера в бинокль, наблюдатель застучал ключом. В далёком штабном блиндаже связист принялся строчить, а командиры следили за текстом через его плечи.

«Никакого движения. Дым выходит из трёх больших входов, остальные — чисто».

— Что передают сапёры? — отрывисто спросил Купол. Знаменитый лающий голос его за дни бессонницы и напряжения стал хриплым, и уже не заставлял младших офицеров вздрагивать, вытягиваясь по стойке «смирно».

— До глубины полсотни мер — тишина по всем направлениям. Глубже иногда возникает дрожь, как от землеройных снарядов.

Сняв полевое кепи — на время сражения он отказался от фуражки с золотым шитьём, чем немало польстил красноармейцам, — Купол широко осенился знамением Ока и благодарно поклонился иконе Ветра-Воителя. Огонёк лампады на миг отразился в его обширной лысине.

— Всё! Они больше не отвечают на огонь. И мины подводить не смеют. Господа, мы отстояли свою землю. Звезда погасла, осталось добить. Впервые мы справились с агрессором в столь короткий срок. Честь и слава героям Красной армии, павшим за Родину!

Красные офицеры зашумели, среди гомона громко прозвучало:

— Ура! ура комиту Каэру!

— Урааа!

Редко доводилось Куполу слышать свою фамилию, а ещё реже — своё звание на Красной половине.

— Слава Их Величествам! Да хранит их Бог! Ура!

Среди общего искреннего ликования даже Купол заулыбался. Собравшиеся в блиндаже столпились вокруг низкого коренастого комкора. Он жал протянутые руки, благодарил боевых командиров, старался каждому сказать хоть одно тёплое слово.

Лишь один из старших офицеров оставался в стороне — спокоен, даже холоден. Высокий, лобастый, костистый, он носил невзрачную изжелта-зелёную — «гороховую» — полевую форму военврача. Постоянно в чёрных лайковых перчатках, даже за столом. Замкнутое бледное лицо, сжатые узкие губы. Нелюдим!

Приехав позавчера с обозом крытых санитарных фургонов, он поставил свои повозки в каре — как скотоводы на Диком Западе ставят их перед атакой туземцев, — сухо назвался в офицерском собрании: «Барон Данкель, штаб-комиссар медицины», и с тех пор ни с кем толком не общался. Кроме своих фургонов, его ничто не интересовало. При этом раненых он не принимал и помощи им не оказывал! что за военврач такой?.. немудрено, что и красноармейцы его вниманием не жаловали. Однако Купол явно был накоротке с бароном — видели, как они оживлённо беседуют наедине.

Пока все радовались победе, Данкель перочинным ножом отрезал куски от яблока и медленно, аккуратно поедал их один за другим.

Осунувшиеся от усталости и недосыпания лица офицеров светились радостью — самое трудное позади, враг разбит, осталась рутинная сапёрная работа и делёж трофеев.

— Гере комит, где ждут очередную звезду?

— За экватором, в землях царя-бога. Ума не приложу, как фаранцы с этим справятся — без авиации, с их прадедовскими пушками… Боюсь, на окраинах Мира вырастут государства кротов, пока мы доберёмся туда по-настоящему. А двадцатого зоревика звезда грянет в наше полушарие — Кивита, Якатан или восточней… расчёты пока неточны. Может и в море упасть. Тогда мне придётся командовать эскадрой!

Победное воодушевление пьянило, веселило. Одна мысль о том, что Купол станет навархом-флотоводцем, вызвала вспышку острот:

— Будет славная путина!

— Для морского промысла не худо приручить пару гидр хаоса…

— Жаль, гидры повывелись — с ними бы рыбачить, как с бакланом.

— В отдельном корпусе Синей половины есть водолазный отряд, — не без самодовольства заметил Купол. — Глубина позволит — поныряем… Я расскажу парням, как вы сражались — пусть завидуют и стремятся превзойти. Господа, Красная армия показала отменную выучку и доблесть! Все вы заслужили отдых… Баня, водка и подружка — что ещё нужно солдату?

Казарменная шутка имела успех — офицеры в красно-бурой форме рассмеялись, переглядываясь и подмигивая друг другу.

— Гере комит, нынче же вечером на тыловой базе всё приготовим… включая банщиц.

— Некогда нежиться. — Купол посуровел, исподлобья обводя командиров бледными выпуклыми глазками. Красноармейцы невольно подровнялись — круглоголовый лысун умел не только хвалить, но и разносить в пух и прах. — К слову — кто желает со мной охотиться на «тёмные звёзды», может рапортовать о временном переводе в Синий корпус. Большая убыль в офицерах…

Момент был выбран метко — трое сразу напросились под его начало. Купол обласкал их, обещав долгие горячие деньки или бюст в галерее героев.

— Штурмовики начали захват кратера, — доложил запыхавшийся вестовой. — Продвигаются без помех!

— Какие будут распоряжения, гере комит? Мои сапёры готовы через час обрушить входы в подземелья, а перед тем — заложить газовые бомбы.

— Нет. Кроты отошли, не отстреливаясь — значит, деморализованы. Прикажите своим — пусть идут по пятам, остерегаясь мин и завалов. Ставить быстрый крепёж в галереях. Шахтёры у вас есть?

— Каждый второй! специально брали рудокопов.

— Отлично. Захватывать всех живых, но особенно — шевелящиеся семена. Хотя — подробнее вам объяснит штаб-комиссар. — Купол указал на военврача в гороховом мундире.

Тот, держа за черенок, протянул вестовому остаток яблока, почти очищенный от плоти:

— Выброси, братец… Итак, господа, повторю для тех, кому я не представился…

Его глуховатый голос как-то заставлял к себе прислушиваться.

— …барон Данкель, директор научной тюрьмы генштаба.

— Чёрный Барон… — вырвалось у кого-то из стоявших сзади. В этом голосе прозвучало то же, что появилось на лицах других — неприязнь, если не брезгливость. Бойцы, рискующие жизнью, не уважают тех, кто убивает без риска.

На военврача это не произвело никакого впечатления — достав портсигар, он извлёк папиросу с золотым ободком на мундштуке и, разминая плотно набитый табак лайковыми пальцами, продолжил тем же невыразительным тоном:

— Во всём, что касается живой силы противника и его живой техники, вы подчинены мне. Кто сомневается — справьтесь у его высокородия штабс-генерала. Тот живой объект, на который я укажу, должен быть доставлен в мой обоз и сдан моим людям. По квоте мне принадлежит четверть инопланетной живности. Есть вопросы?

— Гере полковник, уточните насчёт семян, — промолвил викарий-сапёр после общей холодной паузы.

— Которые длинней семи вершков — сжигать кислотой и огнём, прочих — в ведро с купоросом. Плачу червонец за фунт зародышей. Кроме того, — военврач открыл планшет, достал пачку фотогравюр, — надо искать ёмкости в форме дыни. Они полупрозрачные, мягкие, внутри что-то вроде голубого молока. Не пролить, не порвать. Сто унций за дыню.

— Позвольте картинку… — Сапёрный офицер протянул руку. — За такие деньги мои молодцы до центра Мира докопаются.

— Что за молоко такое, гере полковник? — не выдержал другой красноармеец, поглядев на фото.

— Военная тайна. За попытку продать ёмкость кому-либо, кроме меня — трибунал и штрафная рота.

Неутомимый Купол распрощался, сел в штабной электрокар и укатил, а красные офицеры спешно расходились по делам, толкуя меж собой:

— Конечно, всех из-под земли не выковырять. Такого не бывало, чтоб кратер обеззаразили полностью. Если считать, что в боях мы перебили сотен тридцать…

— …притом бойцов — пилотов, бомбардиров и стрелков.

— …значит, осталось в основном бабьё, которое сейчас окапывается — и в спячку.

— Истинные землеройки. На глубине сто мер ввинтиться в грунт, окоченеть и спать в могиле — бррр!.. Лучше месяц на передовой. Больше шансов выжить.

— Неизвестно, что им лучше. — Викарий-сапёр мельком оглянулся на военврача, шедшего к санитарному обозу. — Чем попасть в его казематы… Говорят, он потрошит их заживо.

Бангелет — по-синему подполковник — окликнул своего обер-офицера:

— Викарий! Обеспечьте доставку пленных на поверхность. Огнемёты — только против тварей. Долго не палить, а то воздух выгорит, солдаты задохнутся.

— Не извольте сомневаться, гере бангелет, там вентиляция уже налажена! О воздухе и воде дьяволы пекутся первым делом… Эй, где геодезист?.. Живо ставить вешки! Наш сектор — триста мер вправо от черепахи.

Теперь, когда штурм-пехота вошла в подземелье — дело, считай, решено окончательно. Затравленные, загнанные в тупик дьяволы ещё могут огрызаться, но это ничего не изменит. На картах кратер уже поделен — как план нарезки пирога, — кому откуда заходить, где устраивать скотопригонные площадки.

Как только руководство перешло от боевых к инженерным войскам и интендантам, командир сапёрного батальона стал нужен нарасхват:

— Осмелюсь доложить, ваше высокоблагородие, провизию нам на кротов не подвезли… Провиантская команда медлит. А ртов прибудет — тыщ пять, не меньше. Чем кормить прикажете?

— Этот обормот из цирка ещё здесь? — Бангелет попробовал взглянуть поверх кишащей солдатни.

— Так точно-с, при обозе ошивается. В тряс трясётся, под фуру залез, а не уходит-с, всё своей прибыли ждёт.

— Ну, пришёл его час! Зови сюда. И монаха с послушниками тоже. Эй, дицер! ко мне. Займитесь трофеями. Раздавайте, что после Чёрного Барона уцелеет, в цирковой зверинец и в церковное позорище. Пусть они их кормят. Сдавать по записи, на счёт. Кто сбежит, через суд взыщем. Если кто околеет, то владельцы должны падаль предъявлять. Деньги — в полковую кассу. Выполняйте!

Армия есть армия. Её задача — бороться с врагом, а после победы за порядок отвечает полевая жандармерия. Часа три спустя, когда из наклонных штолен стали под конвоем выводить неровные колонны пленных, на расчищенном месте был огорожен колючей поволокой квадрат врытых столбов. В охране стояли коричневые жандармы государя Яннара.

Жалкое зрелище являли собой пленные кротихи — грязные, лохматые, нередко окровавленные, с кровоподтёками, иногда в перепачканных робах, порой с лохмотьями какой-то студенистой плёнки на плечах или бёдрах, а часто без ничего. Пошатываясь, держась друг за дружку и теснясь будто овцы по пути на бойню, они брели как слепые, жмурясь или прикрывая глаза ладонями, хотя солнце к этому времени скрылось за облаками. Самцов среди пленных было раз-два и обчёлся, и те больше мальцы — похоже, все, кто старше, полегли.

Гороховые санитары Чёрного Барона — плечистые детины под начальством обер-фельдшеров и щуплого ассистент-доктора — снимали сливки двуногой добычи. Беглый осмотр, тычок в затылок — «Годится!» — наручники, цепь от ошейника к ошейнику, и гуськом к санитарным фургонам, оказавшимся тюремными. Жалобные возгласы и крики дьяволиц ни в ком не пробуждали сострадания — после такой кровавой мясорубки его ждать не приходится, особенно тем, кто по законам империи не является людьми.

У входа в колючий загон ругались дицер с иеромонахом и цирковым агентом.

— Вот, ваше преподобие, берите эту.

— Хромая дохлятина! оставь себе. Я беру… вон ту!

— У вас отче, губа не дура… Такую кралю архонту или стратилату впору. Она в армии останется. Рядовой! кончай зевать! интендантскую бирку — и в наш табун.

Иеромонах ярился:

— Еретик, безбожник, ты святой церкви отказываешь! прокляну!..

— Прихожан ваших от греха оберегаю, — парировал сапёр. — Вы кого им обещали напоказ выставить? дьяволов. А кого присмотрели? сплошной соблазн. Им в неё плевать надо, а они плакать будут и денежки жертвовать ей на бельишко. Чтоб не отсвечивала в клетке.

— А мне… нет, эту не надо! — суетился юркий распорядитель из цирка. — У нас не богадельня, а коммерческое предприятие. Её лечить надо… смотрите, а? кровью харкнула.

— Газу надышалась. Мы их почти две недели бомбили. Ничего, будете молоком отпаивать. Всё, эта ваша! Бог вам воздаст, гере циркач!

— Богохульник, нечестивец, тьфу, гром тебе в голову! — без устали честил монах подпрапорщика. — Ладно, запиши мне мальчишку. Рожа страшная, сгодится. И вон того беса, патлатого.

— Этот вас убьёт, отче. — Дицер покачал головой. — Боец. Оставьте его нам.

— Нет в тебе рвения к святой вере! — Иеромонах отсчитывал унции, укоризненно качая головой, пока послушники заталкивали упиравшиеся и вопящие покупки в фуру-клетку. — Самых ледащих мне выделил. Разве это дьяволы? так, мелкая чертовня!

— Крупную-то чертовню, отче, пришлось ракетами ломать.

Хотя офицеры порой покрикивали на служивых, конвойные то и дело срывали злость, накопившуюся за дни боёв — как же! стольких друзей потеряли, неужто никто не заплатит за это?!

— В строй, скотина! — И прикладом, и сапогом.

Глядишь — топчут упавшую, сжавшуюся в комок.

— Эй, хватит уже, — проходя, лениво бросил пехотный дицер.

— Как не проучить сучью нелюдь, ваше благородие? — запыхавшись, озверело скалились солдатики. — Прилетела, стерва поднебесная, а ещё губами фыркает!

Подошёл фельдфебель из синей штурм-пехоты, форма грязью перемазана, на щеках желваки ходят, глаз дёргается. Снял с плеча карабин.

— Чего там забавляться… — Голос застревал в горле. Передёрнул затвор, приклад к плечу, взял прицел и — бах! Одну отбросило, ниже ключицы вырвалась наружу кровь. Так и рухнула другим на руки. Колонна шатнулась и застыла, глядя на ствол — клацнул затвор, выбрасывая гильзу.

— Всех в землю, чтоб и на семя не осталось. — Штурмовик вновь навёл карабин, нажал спуск, но чей-то удар по цевью вскинул ствол, пуля ушла в небо. Рыкнув, фельдфебель дёрнул вправо головой — кто посмел?!..

Спокойно сложив в замок руки в чёрных перчатках, справа стоял лобастый военврач.

— Уйдите Грома ради, ваше высокоблагородие! дайте счёты свести!..

— Арестовать, — приказал штаб-комиссар конвоирам, подкрепив слово коротким жестом. — Сдать профосу.

— Ваше высокоблагородие, кроты мою сестру… — сбивчиво говорил штурмовик, пока его разоружали. — В подземь утащили! Уж невеста была…

— Как профосу доложить? — хмуро спросил конвойный. — Ему статья нужна, чтоб под арест, не просто ж так…

— Порча казённого имущества.

Последним к раздаче второпях примчался в запылённом экипаже лозовик-работорговец — спрыгнул, юлой завертелся, кому любезно улыбаясь, кому почтительно кланяясь, кого угощая папироской. Продувной торгаш вмиг вычислял на глаз, как кого расположить к себе. Вскоре дицер-распорядитель уже дымил его табачком и кивал, соглашаясь — да, эту, и эту, и эту мелкую тоже.

— На вырост, на откорм берёте?

— Одни хлопоты, одни расходы, гере дицер! Ведь сколько она съест, это же ужас…

Помощники лозовика охапками доставали из фургонов гремучие кандалы — дело привычное, как встарь, было б кем торговать.

Прослышав о новом купце, явился Чёрный Барон в сопровождении богатырей-санитаров, несших широкогорлые фляги и укладку с инструментами. Молча смерил лозовика взглядом — живчик, прыти на троих, круглое лицо лоснится, мясистые ноздри шевелятся в такт мимике, внимательные глазки зыркают туда-сюда, чтоб выгоду не упустить.

В свою очередь, и работорговец изучил военврача. Тотчас поняв, что это важная персона, подбежал петушком, сдёрнул прочь котелок, ручкой в перстнях пригладил сальную причёску:

— Ваше высокоблагородие, нижайше кланяюсь… Будьте милостивы, прикажите отпускать товар мне одному, добрать остаточки! Красные жандармы помешали въехать вовремя, все закупились, а я хоть разорись! В вашей доброте не сомневаюсь…

— Я же запретил вас пропускать, — молвил Данкель, глядя на торговца сверху вниз. — Кого подкупили?

Тот вмиг сменил тон на требовательный, выхватил бумажник, достал и развернул гербовую бумагу:

— Всё законно, ваше высокоблагородие! Извольте убедиться, вот лицензия на куплю-продажу. У меня квота — пятая часть, да-с! Подписано имперской канцелярией…

— Знаю, — поморщившись, военврач отмахнулся движением пальцев. — Ваши — вон те?.. Займитесь клеймением, — сказал он санитарам, кивком указав на отобранных лозовиком.

— Как… но позвольте!.. как можно-с?! — обомлев на мгновение, толстенький лозовик вскипятился, замахал руками. — Вы не имеете права! Это повреждение товара! Я буду жаловаться самому канцлеру!..

— Да хоть Матери-Луне. Вы их забываете клеймить, любезный. А мне на будущее интересно знать, сколько дамочек в светских салонах носят тавро дракона.

В добавление к словам штаб-комиссара один из санитаров исподтишка показал купцу увесистый кулак. Другие уже приступали к делу — кто доставал игольное клеймо, кто острые номерные пластинки, кто готовил татуировочную тушь. Лозовик чуть не заплакал от досады и бессилия.

Завидев Чёрного Барона, дицер поспешно сплюнул, затоптал папиросу и вытянулся во фронт.

— Здравия желаю, ваше…

— Вольно. Что, братец, одолели супостата?.. — Лицо штаб-комиссара было усталым и мрачным. Он тяжело, исподлобья глядел за колючую проволоку, где теснилось испуганное полуслепое стадо дьяволиц.

— Так точно! — бодро козырнул дицер. — Победа, прямо сказать, преогромная!

— Вот только — чья? — задумчиво проговорил Чёрный Барон вполголоса.

— Что-с?..

— Смекни сам, служивый, — продолжал Данкель, наблюдая за пленными. — Они хотели высадиться и выжить — они своего добились, с нашей помощью. Мы их убили меньше половины. Часть умрёт. Часть забрал я. А остальные?.. Где залёг господарь? Сколько с ним заложено бойцов и самок? Надолго ли он притаился? Как древний вождь в погребальном кургане… с той лишь разницей, что однажды он восстанет из недр.

Поодаль похоронные команды начали рыть большие ямы — братскую могилу для красноармейцев и скотомогильник для дьяволов. Земля готова была принять всех без различия.

I. Цель названа

На дирижабле трудно уединиться и остаться незамеченным. По коридорам нет-нет да и пройдёт кто-нибудь, любой силуэт заметен издали… особенно силуэт в юбке. Укрыться в пустой каюте? каждая каюта — чья-нибудь, а вдруг войдёт тот, кто в ней живёт? Спрятаться в подсобном помещении? для этого надо знать их расположение, и нет гарантии, что туда не заглянет такелажник или моторист. К тому же все кладовки — на корме, где обитают нижние чины.

Однако Эрита здраво полагала, что праздношатающихся тут не бывает. Если публика расходится со смотровой площадки, то не затем, чтобы фланировать по коридорам. Вахтенные — на постах по регламенту, подвахтенные — в своих каютах. Остаётся вычислить, в какую сторону уходит меньше всего людей, смешаться с ними, затем приотстать и…

Всегда можно объяснить, зачем и куда ты идёшь. «Хочу поглядеть на стыковочный узел в носу. Это можно?»

Огонёк шёл за ней как игла за магнитом, еле сознавая, куда его несёт. Позади осталась насупленная Лара с прожигающим недобрым взглядом, впереди щёлкала каблучками строгая, неприступная Эрита…

…с которой он целовался под кроватью в коттедже Безуминки, в Бургоне.

А потом на кухне! после того, как она и Лис для маскировки нарядили его девушкой.

И она сидела на его коленях в ракетоплане, когда бежали из Бургона, а он крепко-крепко обнимал её. Так, вместе, и врезались в дирижабль Цереса.

Не говоря уж про ночной полёт в обнимку с ней, который Лара всё никак простить не может.

Она, Эрита, желтоглазая и упоительная, называла его просто «Рин»…

Правда, она же настаивала тогда, на кухне, прежде чем вновь поцеловаться: «Ты никому не расскажешь про нас. Ты всё это забудешь».

Не раз Огонёк представлял себе, мечтал, как он снова встретится с Эри и…

…и что?

Эри даже не улыбнулась ему. Зато улыбнулась кроту Касабури — он старше, он пригож, галантен и похож гривой на восточного вояку. Собака, два хвоста, вот и вся нежность!..

Но ведь ясней ясного было — минувший день не вернёшь. Их обоих закружил вихрь событий — заговор, побег, перестрелка, вновь побег, — где они оказались просто пареньком и девчонкой, которым не на кого больше положиться, кроме себя самих.

Ну, и вот она, долгожданная встреча. Вместо восхищения и всех тех слов, которые он перебирал и складывал в уме, рисуя воображаемое свидание с Эритой — душевная сумятица, раздрай в сердце, тоска.

Вместо парковой аллеи, где они вдвоём — и больше никого! — узкий коридор в утробе дирижабля, ведущий вверх и вперёд, будто на эшафот.

В кабине стыковочного узла они остановились — дальше идти было некуда, тупик. Тут рычаги механизмов, дверь с поперечным засовом на всю ширину и два иллюминатора по сторонам. За синеватыми стёклами внизу плыла далёкая земля. Ни звука вокруг, только еле слышный шелест воздуха по обшивке корабля.

— Кадет, мы должны объясниться — раз и навсегда. — Желтоглазый ангел был суров и твёрд. Сейчас она была не девчонкой, но ан-эредитой из рода Альванов, осиянной молниями, рождённой повелевать, и это чувствовалось в каждом звуке её чистого голоса.

— Да, — потупившись, покаянно кивнул Огонёк.

— Я помню всё, что я раньше сделала и что сказала. Вы тоже помните.

— Да…

— Я велела вам забыть… это невозможно. — Тут её голосок будто бы дрогнул, и Огонёк с надеждой вскинул глаза, но тонкое лицо Эри было бестрепетно. — Но вы должны дать мне клятву о вечном молчании.

То, что она унесёт их общую тайну в могилу, было понятно без слов и клятв. Венценосцы клянутся раз в жизни, вступая на трон, и не человеку, а Богу, стране и народу.

Невозможно описать ту муку, с какой Огонёк доставал Божье Око из-за ворота. Стоит произнести десяток слов — и конец надежде! будто отрезал, отбросил всю прежнюю жизнь, чтобы уйти без оглядки. И больше никогда не сможешь сказать ей, чудесной, даже одно-единственное ласковое слово, которых хотелось сказать миллион…

— Клянусь всевидящим Оком, Громом Господним и Молотом Гнева, что буду вечно молчать о том, что было между нами, — выговорил он, стараясь не запнуться на полуслове.

— Бог свидетель, — произнесла Эрита, подняв правую руку к потолку кабины. — Бог и я… — Затем рука её опустилась, и Огонёк понял, что ему следует делать. Он преклонил колено, как на присяге у знамени, бережно поддержал ладонь Эри своей и запечатлел на её пальцах короткий поцелуй, постаравшись напоследок вдохнуть и запомнить запах её нежной кожи. Навсегда.

— Встаньте, кадет. — В голосе Эри прозвучала чуть более тёплая нотка. — Встаньте, и будем отныне свободны. Будем друзьями.

Горько было Огоньку подниматься, расставаясь с мечтами. Так и думалось, что рана в сердце век не заживёт.

Хотя приглашение Карамо звучало суховато и официально, повод прийти в его каюту оказался для Темных Звёзд подлинным сюрпризом.

Обновки!

На это прельстится любая, от княжны до подёнщицы.

— Ваши размеры дал профессор, — пояснил кавалер, открывая серые казённые портпледы, чем-то похожие на вещмешки. — У него полезная страсть — всё измерять и взвешивать. Обратите внимание: новейшая форма! вы наденете её первыми не только в империи, но и на всём Мире. Я специально для вас выпросил её в интендантстве… по знакомству.

Лестный намёк на первенство сработал — девчонки с интересом разглядывали разложенную перед ними форму.

— Стильный фасон, — одобрила Эрита.

— Но это мужское, — хмурясь, возразила Лисси.

— Полностью, — утвердительно кивнул Карамо. — Включая обувь и бельё. Хотя вы можете что-нибудь сделать по-своему, как привыкли. Взгляните, какие тельняшки… — Он словно продавал им платье в магазине. — Чистый шёлк. Партия только что из швейных мастерских, другой пока не выпущено. Сейчас всё военное в моде. Скоро за костюм авиатора будут драться, платить тройную цену… А это? тонкий лён, почти не ощущается на теле. В жарких странах лёгкие вещи незаменимы.

— По-моему, великовато. — Эри приложила к себе верх комбинезона.

— В смысле, не в обтяжку?.. Модельер не учитывал, что аэронавт будет красоваться фигурой. Скромность прежде всего…

— Вы хотите, чтобы мы носили это постоянно? — напирала Лис почти с возмущением. — Я понимаю — для гимнастики, для выездки…

— На борту «Быка» — да, — отрезал Карамо. — Ваши платья здесь настолько непрактичны, что говорить не о чем. По трапу — ещё куда ни шло, но есть лестничные шахты. Представьте себя лезущей по вертикальной лестнице в юбках…

— А почему я должна по ней лезть?

— …или себя в лунном полёте. И ветер вам в пятки.

— Женщин-авиаторов не бывает, да? — Лара перебирала новые наряды.

— Пока нет. Милосердные сёстры, связистки…

— Но что о нас скажут члены экипажа? экспедиция? — продолжала своё Лисси. — Это в какой-то степени… греховно.

— Об этом я думал в последнюю очередь. Впереди Якатан, где порядки сильно отличаются от наших. Там ряса, долгополая одежда — признак священника или монаха. На вас это будет смотреться смешно. А вот имперское кепи с кокардой сразу вызывает у якитов приступ уважения. И ещё — те из вас, кто умеет стрелять, будут носить личное оружие.

— Якиты опасны? — спросила Эрита.

— Опасны все.

Лара решительно заявила:

— Прикажите выдать мне револьвер.

— А вы… — с сомнением начал Карамо, но тут вмешалась Эри:

— Гере, она единственная из нас стреляла в человека.

«Выступает как большая. — Лара с сердитым удивлением скосилась на принцессу. — А сама на две недели меня младше… Инкогнито, а всё равно титулом взять хочет. Думает вправду Бези заменить… куда там. У Бези дружок был сам Церес, а у тебя — кадетишка?..»

Но чем строить из себя храбрую деваху, которой чёрт не брат, лучше сказать правду.

— С перепугу стреляла, — созналась Лара на вопросительный взгляд Карамо. — Сарго… тот здоровяк с кривым носом, мы с ним однажды повздорили. У него шрам остался на виске.

— По-моему, корнет к вам хорошо относится.

— Мы помирились. Вообще Сарго славный парень, хотя грубиян. Он мне жизнь спас, — прибавила Лара. — Мне и Безуминке. На него можно положиться.

Даже Карамо, часто имевший дела с дикарями, контрабандистами, преступными гробокопателями и другими странными людьми, был поражён тем, какие подробности таились в биографии миловидной кареглазки. Вот уж никогда не догадаешься, в чём могла быть замешана такая юная девица… Ему осталось лишь кивнуть:

— Вижу, моей экспедиции везёт с персоналом.

— Я тоже должна получить револьвер, — со звоном в голосе потребовала Лисси. — Хотя мне нужно тренироваться в стрельбе…

— Касабури научит, только спроси, — подсказала Лара.

Идея Лисене понравилась — она улыбнулась, даже тайком подмигнула Ларе.

— Этим займётесь на твёрдой земле, анс. Пока мы в воздухе, посвятим время другим делам. До обеда и после — лекция о целях экспедиции. Для уюта можно взять на лекцию Анчутку, вместо кошки… кстати, кто так назвал пату?

— Горничная, гере.

— Божественно. А после ужина будем запускать барышень с хребта корабля. Сейчас переоденьтесь и возвращайтесь ко мне. Ан Ларита, прошу вас ненадолго задержаться…

Оставшись наедине с кареглазой девчонкой, Карамо невольно сосредоточился на её лице.

«Я не мог видеть Лариту прежде. Но черты лица кажутся странно знакомыми… словно в ней кто-то скрывается под маской».

Кивитские скулы — семейный признак Динцев. Узкий подбородок, отчего она кажется чуть моложе своих лет. Вроде ничего особенного?..

Но взгляд — со скрытой печалью, отчего так?.. — взгляд пристальный, внимательный и вопросительный.

«Это не простушка. Это потомок двух запретных орденов, наследница двух даров Господних. Зрячий медиум-дальнобойщик — и левитесса?.. Поистине, комендант знал, кого производить в кавалеры. Жаль, сержант Динц не получил посвящения… Твёрдая порода — за десять поколений не рассеялась и не утратила даров».

— Ваш эфирный собеседник… тот, кто предупредил о бедствии — больше не выходил на связь?

— Нет, гере кавалер.

— Где он находился?

— Почти строго на севере… около румба к западу.

— Дистанция?

— Большая! дальше, чем я обычно слышу. Примерно… три тысячи миль.

— То есть он там, куда мы летим… Не западнее? не в Кивите?

— Нет. — Лара помотала головой. — Азимут Кивиты я знаю. Оттуда вещают молитвы, проклятия… Пять или шесть голосов, они слабо доносятся.

— Вот записка. — Карамо быстро писал карандашом на листке дорогой, палевой с узорами, почтовой бумаги. — Как только тот голос появится, запомните направление и бегите в штурманскую рубку, она на нижней палубе. Предъявите записку, вас пропустят. Попросите штурмана наложить луч голоса на карту. Покажете мне.

— Дирижабль на лету рыскает… — замялась Лара.

— Над сушей иначе нельзя, тут ветры меняются, есть восходящие потоки. Когда пойдём над морем, станет спокойней.

— …я могу ошибиться.

— Ан, кто из нас медиум? кто кому должен объяснять, как вводятся поправки?

— А… что ему сказать, если он спросит о…

— Скажите, что прощает только Бог, — жёстко ответствовал Карамо. — Если он хочет быть прощён на земле, пусть живёт с честью или умрёт с честью. И осторожнее с ним — он скверный человек.

Отпустив девицу, кавалер с интересом вскрыл второй конверт, доставленный силачом-корнетом — отчёт Галарди по родословной Динцев.

Статс-секретарь, получив наводку, быстро накопал много любопытного об этой семейке.

Но главная его находка бросилась в глаза с первой страницы, из равнодушных беглых строк: «Отец — Ольдер Динц, кровельщик. Мать — Рутана Динц (в девичестве Эливис)».

Рука с бумагами опустилась на стол, а левая сжалась в кулак. Светлая каюта померкла в глазах Карамо, словно незримый Молот Гнева опустился на него, и душа, выбитая из тела сокрушительным ударом, полетела вниз, в пропасть тёмного царства — туда, где горят неугасимые костры обид, где текут реки слёз, где упрёки и стоны летают как чёрные птицы, не находя приюта и ответа…

«Я молилась святым Ларам, чтобы он родился крепким и здоровым — и назвала в их честь… Посмотри, какой у нас славный мальчишка!»

«Рути, у меня будет время наглядеться на него. Я позабочусь о нём, он ни в чём не будет нуждаться. Но мы не можем быть вместе… Вот деньги. Ты сможешь устроиться, как захочешь».

«Турмо, неужели…»

«Поцелуй его, попрощайся».

«Возьми меня с собой. Я согласна даже…»

«Поторопись. Нас не должны видеть вместе».

«Турмо!»

Дверца хлопнула, кучер взмахнул бичом, лошади рванули. Тёмная, наглухо закрытая карета устремилась в ночной дождь, в бездонные пустые переулки, взметая колёсами брызги из луж. Бежала ли девушка следом — плачущая, промокшая, с кошельком золота в руке, оставленным взамен ребёнка?.. Он слышал удалявшиеся неразборчивые крики, но не посмел сдвинуть шторку заднего оконца, оглянуться.

«Рута! Вот чьи это черты… Рута… Нельзя, нельзя бросать людей — потом они вернутся, даже в другом теле, чтобы напомнить о себе. Как мокрые призраки — они идут следом, догоняют и мстят — все, кого ты забыл и оставил… От них не убежишь. Я должен объясниться?.. Как? „Всё могло быть иначе, но я оставил твою мать — беременную не тобой. У нас ничего общего, кроме моей беды“. И чего мне ждать от той, которая догнала меня?..»

Костюм аэронавта — восхитительный. И мужчине, и женщине впору. Карамо взял для девчонок размеры поменьше — наверно, такие носят юнги или кадеты.

Наряд состоял из просторной куртки и широких штанов, которые можно пристегнуть друг другу и превратить в комбинезон; ещё в комплект входило кепи с наушниками и подбородочным ремешком, перчатки, тельняшка, подштанники и ботинки на каучуковой подошве. Всё матерчатое — нежного серо-голубого цвета. Ткань ласкала руки.

В отдельной укладке прилагалось тёплое бельё, носки, подкладка к куртке, очки-«консервы», маска против обморожения, кожаный пояс, ремни (а зачем эта сбруя?) и застёжки-карабины.

Когда не по себе, на душе кисло и на сердце непокой, надо наряжаться или причёсываться. Самое лучшее девичье средство отвлечься, позабыть свои тревоги. Или сесть у зеркала, заняться своей внешностью. Наконец, можно вымыться, потому что «вода беду прочь уносит».

Однако Ларе пришлось менять одежду в каютке без зеркала, вместе с Эритой. Молча, без единого слова, они встали спиной к спине и занялись гардеробом. Не потому, что стеснялись друг друга — просто видеть одна другую не хотели. Уж Лара — точно. А принцесса не желала смотреть кому бы то ни было в спину.

Всё-таки Лара украдкой взглянула через плечо.

«И что он в ней нашёл?..»

Обнажённая Эри была как картинка — довольно тонкая, но сильная, атласно-гладкая. Такие, с точёными фигурами, снятся ребятам и сводят с ума. А после ребята лезут подсматривать за девчонками в дешёвой купальне. Ржут, свищут, улюлюкают над всеми, но едят глазами — только таких.

«Чем она красивей? У меня ноги лучше…»

Лара осмотрела свои ноги — и расстроилась.

Бррр. Коленные чашки выпятились, лодыжки торчат, ляжки худые, голени тощие, а ступни? прямо утиные лапы…

Бёдер нету, какие-то кости.

Грудь? да разве это грудь?! одна насмешка.

Тотчас на ум пришла великолепная Джани Трисильян, вокруг которой увивались кавалеры — будто шмели возле медвяного цветка. Вот кто девушка в расцвете. Понятно, что фунт косметики намазан — опереточной певице так положено, чтобы блистать и быть на высоте, не хуже светских дам, — но телом дочь нотариуса бог наградил ой-ой. Одним декольте любого ухажёра очарует. Та-акие наливные яблоки…

«Дева Небесная, ну почему я плоская? У других вон сколько выросло, а у меня чуть!.. Может, чем-нибудь натираться? утренней росой или лампадным маслом?..»

А вспомнить своё лицо, разревёшься. Скулы как у тахонской кочевницы из книжки «Народы Дикого Запада». Нос противный. Волосы — пакля. Рот щелью.

«Я уродина, — с отчаянием убедилась Лара. — А вырасту — ещё страшнее стану. Да лучше не жить! Надеть костюм — и со смотровой площадки вниз… Пусть он один останется и плачет, плачет… пусть меня вспоминает и кается, что изменил!»

Эта мысль Ларе понравилась, согрела её — а то нагишом в каюте стало зябко, — и она принялась натягивать подштанники, с горечью жалея себя всё сильней.

«Может, под низ панталоны надеть?.. Нет, эти лучше облегают. А если я с высоты хряснусь, вся в лепёшку расшибусь. Или в море — вообще хоронить нечего. Да, так и надо. Вот бы взглянуть, какое будет у него лицо, когда я… Живи и помни, сволочь! Вечная разлука… Завтра же устрою. Э, а вещун с Якатана? Надо сначала его вычислить… И со всеми попрощаться через шлем! с Бези, с Шельмой, Лаской и Голубем…»

— Ларита… — вдруг тихо молвила Эри, не оборачиваясь.

— А?.. — У Лары пальцы сжались, словно её подслушали и уличили.

— Я понимаю, что вы… что ты думаешь.

Мгновенный страх — «Она слышала?» — мигом схлынул. «Не медиум, проверено! Картерет давно всё изучил».

В душе как молоко вскипело — такой гнев из сердца к горлу поднялся.

— Что вам нужно? — выдавила она, стараясь не повышать голос.

— Ты считаешь — я соблазнила кадета.

— А разве нет?! — Лара повернулась в ярости, полуодетая, да что об этом думать.

Лицом к ней встала и Эрита, в одном белье, с Божьим Оком на шее. Око было простое, как солнце — золотое, в кружке ласковый глаз, обрамлённый ресницами, а на четыре стороны косым крестом — клинки молний. Стройное тело сквозило под лёгкой тканью — смотри, завидуй.

Конечно, он ею прельстился. У ребят глазища — как катодные лучи, всё через платье и сорочку видят. Огонёк летал в её объятиях — ясно, не сдержался, дал рукам волю, а она радовалась.

«Не то что я — худоба костлявая!»

— Это правда, — ответила Эри с лицом грустным и вдохновенным. Словно молилась перед алтарём Девы-Радуги. Даже руки сцепила перед грудью. — Я не должна была так поступать. Не должна… Тебе надо знать…

— Между вами… молния прошла?

От этих слов Эрита вздрогнула и выпрямилась, глаза её вспыхнули:

— Нет! Как ты… Я хочу сказать другое, — добавила она, укротив свой порыв.

— Другое? о чём?

— Сегодня, когда мы встретились в коридоре, и потом… я говорила с ним.

— …и очень долго. Хватило времени?

— Да. Я ему отказала.

— Как?.. — оторопела Лара.

— Запретила думать обо мне. Это недостойно… для обоих.

— Ты… сама?

— Что, неясно? — озлилась Эри. — Я сама. Я! Дала ему отставку. Или — как в народе говорят? — отшила? С людьми нельзя играть… Или честно, или никак. Разве я не права?

Только сейчас Лара — гневный туман рассеялся — осознала, что глаза Эри блестят не от злости. И губы та поджала вовсе не от спеси, а чтоб не разрыдаться.

Пока слёзы не хлынули, и Эри не осталась одна-одинёшенька в своём гордом горе, Лара перешагнула через ненависть и поспешила обнять соперницу. Словно та могла упасть.

— Ты настоящая принцесса, — утешала она, торопливо целуя ан-эредиту. — И Тёмная Звезда что надо.

— Это было затмение… тогда, — прошептала Эри, вытирая слёзы о плечо Лары. — За мной охотились жандармы Цереса. Ринтон выручил меня. Всё так сложилось, мне пришлось лететь с ним. Я, — Эрита вскинулась, — должна соблюдать достоинство. Поэтому освободила его… и себя.

— Тебе ровня — только герой… или царь, — убеждённо сказала Лара. — Не ниже герцога!

— И ты туда же!.. — вновь понурилась Эри. — А если вдруг понравится другой?

— Ну, поплакать и послать к дьяволам.

— Попробуй сама это сделать!

— Третий месяц пытаюсь, — скривила душой Лара. На деле она ждала, когда Огонёк придёт и улыбнётся ей. — Ладно, вру… Но честно — у тебя судьба другая.

Каюты на военном дирижабле строились с учётом, что в любой момент они могут стать кладовыми для боеприпасов или снаряжения. Поэтому конструкторы не снабдили двери внутренними запорами. И Хайта, посланная Лисси спросить — оделись ли Эри с Ларой? — вошла спроста, без стука.

Обнявшиеся, румяные от волнения, они очень понравились Хайте. Она поняла их объятия иначе и от радости захлопала в ладоши:

— Кианна, буфан со!

Схватив с койки кепи, пунцовая Лара запустила им в златовласку с криком:

— Провались ты в ад! кто любовницы, где?!. Встань снаружи! — Она выпихала Хайту, попутно дав ей подзатыльник, и припёрла дверь спиной. — Живо, натягивай всё остальное. Права Лисси — кругом один грех!

Расчёсывать волосы и мастерить причёску — верный способ унять встревоженную душу. Если девушки делают это вдвоём, одна помогает другой, получается очень приятно, и можно дойти до самых доверительных отношений.

Тем более, задача была не из лёгких — убрать волосы не под шляпку, а под кепи, которое за столом и вообще в комнатах принято снимать. Надо выглядеть красиво, при том строго. Короче, без заколок-«невидимок» тут не обойтись.

Эрита заявила:

— В первую очередь на Якатане надо купить зеркало.

— Как авиаторы в полёте бреются? Когда через океан — они неделю в воздухе бывают…

— Бреют друг друга, парами, — решила Эри, и девчонки рассмеялись, вместе представив эту картину. Ларе стало легче общаться с принцессой, хотя напряжение внутри осталось.

Жильё Карамо было одноместное, с удобствами и зеркалом — настоящее пассажирское, ближе всех к столовой. Туда все пришли в новых костюмах. Кавалер и про Хайту не забыл, она тоже получила форму цвета осеннего неба, только волосы под кепи убирать не согласилась и ошейник оставила.

— Опять слёзы, — жаловалась Лис. — Они у неё так близко к глазам, что малейшая обида — и в два ручья… Я иногда не знаю, как с ней справиться. Она меня подстерегает со своим плачем. Чувствует — я не выношу слёз и сразу брошусь утешать.

— Зато когда смеётся, лучше её нет. — Лара поворачивалась так и эдак, искоса поглядывая в зеркало. Кадетские подштанники непривычно сидели на теле.

— Мы уже над водой! Это ужас, — делилась наблюдениями Хайта. — Люди корабля все смотрели Анчутку и давали ей покушать…

— О, да, клянчить свинка умеет! почти как ты.

— Высоко, — внятно хрюкнула пата. — Боюсь.

— Эй, восьминожка, будешь падать — хватайся за Лис! И души её, души.

— Лари, чему ты учишь невинное животное!?

— …а может, она крылья выпустит?

— Слишком толстая пата, — тоном знатока заявила Хайта. — Надо большие крылья. Не успеет отрастить. Если учить её летать…

— …надо сталкивать в овраг, пока ей не надоест шмякаться. Потом с крыши.

— Какая ты жестокая, Лари! Вот если тебя с крыши…

Наука и путешествия прямо-таки размывали этикет, который Лисси затвердила сызмала. Хотя члены экипажа уделили ей, одетой по-мужски, едва пару беглых взглядов — военные знают приличия.

«А могли бы сказать комплимент, как я выгляжу!»

Ненадолго отлучившийся Карамо вошёл, помахивая книгой в переплёте чёрной кожи. С одного взгляда видно — Святое Писание, дорогое издание для мирян, с тиснёным на обложке Божьим Оком.

— Прошу садиться, где кому удобнее! Анчутка, для тебя «сесть» означает «на полу».

— Пацталом, — буркнуло чудище, волоча хвост.

— Хайта, если она говорящая, то должна говорить правильно. Иначе как её водить в светское общество?

— Она будет стараться, гере кавалер! — Хайта слегка пнула любимицу, мол: «Слушай, это про тебя!»

— Итак, о целях экспедиции… Все уселись? Разумеется, вы хотите знать план нашего похода.

— Да, мне очень любопытно, — призналась Лисси. — Я читала об искателях потерянных реликвий… ведь мы собираемся что-то искать?

— …так вот, план вам давно известен. Вот он. — Карамо возложил Писание на стол. — Другого нет. Здесь сказано, что и где мы должны найти. И не я вам, а вы мне об этом расскажете. Все знают книгу?.. Ан Ларита, вы первая — с чего начался Мир? По памяти! в книгу не заглядывать.

Лара собралась, как при входе в дальний эфир. Похоже на экзамен… Отец Конь в Гестеле, недовольный тем, как она знает Закон Божий, заставлял повторять священную историю — Лара думала, что школьный поп просто тиранит её за неловкое слово на первом уроке биологии, а оказалось, это очень кстати.

Ей досталось излагать Книгу Приход.

— В начале был мировой кокон, а в нём — всё прошлое и будущее, спящие люди и твари. Времени тогда не было, только вечность. Громовержец решил создать обитель жизни, — заговорила она, стараясь пересказывать короче. — Он взял Молот, грянул Гром, сверкнули молнии — и кокон раскрылся. Люди и звери вышли в Мир, а в небо взлетели ангелы…

— Хорошо. Дальше — ан Эрита.

— Бог пробудил людей и одушевил их, — продолжила принцесса. — Но один архангел возгордился, объявил себя царём и вступил на Мир. Он сошёл на землю в полночный час, оттого имя его стало — царь тьмы. Под его властью люди забыли о Боге, всюду правил страх, творились злые чары, из моря вышли гидры хаоса и великаны. От горя люди воззвали к громовому небу. Бог явился во главе войска ангелов, укротил монстров пучины и посрамил тёмного царя, а затем возвратился в обитель громов.

— Так! Всё верно. И закончит — ан Лисена.

— Многие века люди жили, сохраняя в душах божественный закон, но постепенно они развратились и перестали соблюдать его. От людских прегрешений земля истощились, настала смертельная засуха, пришёл голод. Тогда совершались ужасные вещи…

Лис как наяву увидела картинки из священной истории — мать пожирает своё дитя, сын убивает отца, люди-скелеты приносят кровавые жертвы царю тьмы, над пустынной землёй пылает алое солнце. В такое трудно поверить, но что-то изнутри подсказывало, заставляя душу холодеть: «Это было». Слишком похоже на фотографии времён первой звёздной войны.

— …тогда Бог решил дать людям учение любви, чтобы они могли найти путь к Нему, а не исчезали во тьме. Он ниспослал им Деву. Она сошла в среднюю Кивиту, и та стала Святой Землёй. Вернулись дожди и плодородие, а Дева проложила мост-радугу, чтобы вести людей в громовое небо. Но язычники ополчились на Деву и убили её. Тогда пришёл крылатый Ветер-Воитель с мечом и свитком. Его силой Вера Грома утвердилась навсегда и понесла знамя истины всем народам.

— Вижу, отцы-наставники не зря ели свой хлеб, крепко внушили вам основы, — подытожил Карамо без тени улыбки. — Всё это — правда от первого до последнего слова… и даже больше.

— Больше — чего? — невольно спросила Лара.

— Больше, чем сказано в Писании. После первой войны я начал поиск и вскоре убедился — Писание целиком истинно. Бог и ангелы были здесь во плоти, Дева Небесная жила и умерла в Святой Земле, а ставка Ветра-Воителя находилась в горах Северной Кивиты, у границы патриаршего владения. Когда найдутся все следы их пребывания на Мире, вера станет прочна, как никогда.

При этих словах его лицо будто зарёй осветилось.

— Но… — Эрита знала не только церковные, но и вольнодумные книги, поэтому к учению громовников относилась с долей сомнения. — Сейчас даже богословы пишут, что книга… вроде видения или прозрения, а истории про Деву, о войне Ветра написаны для простых людей. Чтобы учение было понятней. На самом деле всё чисто мысленное. Случилась засуха, пришла девица с пророчеством, веру поддержал храбрый полководец… а потом это восприняли как приход с неба. Ведь главное — идея? а не то, что было на самом деле…

— Значит, по-вашему, Ветер-Воитель — только храбрец, живший в древности?

— Но кто докажет, что он архангел, посланец Божий?

— Я.

Карамо бережно выложил перед собой на скатерть пепельно-золотистый металлический предмет величиной с ладонь. Будто деталь какого-то механизма или заготовка детали — грани, скосы, с одного края закругление, с другого выемка… На покатой верхней грани была гравировка в виде рыбы.

— Вот часть небесного ключа. Она не ржавеет, алмаз не оставляет на ней царапин, её невозможно расплавить ни в одной из наших печей. Твёрдость её превосходит воображение. Изготовить такой сплав на Мире нельзя.

— Он мориорский! — подалась вперёд Лара.

— Если бы… — Карамо покачал головой. — Сплавы с Ураги, даже пенистая броня, уступают ему, как уголь — стали.

— Значит, божественного происхождения. — Лисси взирала на предмет почти с благоговением.

— По-моему, нельзя всё необычное сразу объявлять божественным, — засомневалась Эри. — Если на Ураге могут сплавлять песок с рудой, кто-то может уметь и что-нибудь искусней этого…

Карамо слегка усмехнулся:

— В нашей солнечной системе это некому уметь. Кроме Мира и Ураги, на других планетах жизни быть не может. Поэтому — Бог есть.

Спорщики не замечали, что заворожённая Хайта медленно тянется к небесному металлу, словно сорока к серебряной ложечке. По полвершка, по вершку придвигалась она, магнетизируя предмет горящими глазами и думая, как бы его незаметно схватить.

Такая драгоценность!.. это сильней зова, которым рабов скликают в стан…

— Хайта! не трогай, — одёрнула Лис, поняв её намерение.

Обидевшись, пристыжённая златовласка надулась и села чинно, положив ладони на сжатые коленки.

Матово блестящий предмет волновал своей тайной. Лара склонилась над ним, разглядывая со всех сторон, но коснуться боялась:

— А что означает рыба?

— Очевидно, водную стихию. Есть древний священный текст… — Карамо замялся, словно сомневаясь, стоит ли продолжать рассказ, — …свиток о войне с морскими дивами. Там сказано о ключе из семи частей. Но, — поспешил заметить он, — рукопись ветхая, текст сильно попорчен, из него мало что можно понять.

«Ключ?.. если ключ, то здоровенный, куда больше амбарного — только двумя руками повернёшь, — Лара пыталась представить, как он выглядел целиком, но впечатление не возникало. — Скорей, часть похожа на железину, которая от дядьки Ботера осталась». — Она вспомнила обломок, хранившийся дома как память о дяде-котельщике, что подорвался на котле.

— Такие вещи лучше руками не брать, — промолвила Эрита. — Если предмет до сих пор не заржавел, значит, специально изготовлен таким прочным. С обратной стороны нет рисунка? или надписи?

С осторожностью — или почтением — Карамо перевернул предмет. Нижняя грань тоже была покатой, но — чистой.

— Мы летим, чтобы найти другие части? — трепетно спросила Лис. — Из них можно сложить целое?

— Надеюсь, да, — кивнул Карамо.

— И что потом? — Лара затаила дыхание в ожидании ответа.

— Если верить свитку, откроется небо. Хотя… старинные тексты написаны туманным языком, для посвящённых. Одному богу известно, какой смысл в этом заложен. Поэтому не будем спешить! — Карамо убрал предмет в кожаный футляр. — Моя цель скромнее — найти ставку Ветра-Воителя, которая в легендах называется «храм бури».

Северная Кивита, Церковный Край.

1830 миль к северо-северо-западу от дирижабля «Морской Бык».

Доннер — патриаршая столица.

— Да низвергнет Бог всякое нечестие, да изотрёт могучая рука Его всякую память о навеки проклятых. Да сгинут и образ, и голос, и буква их, и помышление их во тьме бездонной.

— Да свершится воля Господня! — возгласил хор вслед за патриархом.

— Во имя Бога Единого, пусть исчезнут из мира ложь и зло, как исчезает плоть в чистом пламени. — С этими словами Отец Веры поднёс к золотому светильнику лист бумаги, на котором были нарисованы образы зла и написано то, что должно быть уничтожено.

— Да свершится!

— Я, первосвященник Грома, от имени церкви и паствы молю Отца Небесного ускорить справедливый суд и покарать неверных. Слава Богу молний! А вам, молящимся, моё благословение. Идите, знамя истины над вами!

Как принято после службы проклятия, служки накрыли алтарь чёрным покрывалом, а патриарх трижды омыл руки — во имя Отца Небесного, Грома и Молота — и лишь тогда снял с себя митру.

Служить две недели подряд — великое, святое дело. Такое моление редко свершается, и побывать на нём, а тем более выстоять с патриархом все двенадцать служб подряд — значит, очиститься от грехов за весь год, даже без исповеди.

Поэтому главный собор в столице церковного государства полон людьми. Разумеется, тут верховный клир, магистр Тайного ордена, рыцари Серпа, «колпаки»-инквизиторы со скрытыми лицами, паломники, репортёры и прочие, кто мог пробиться или подкупить стражу собора.

В трёх местах безлюдно — там на полу расстелены покровы с вышитыми молниями, а на них густо наложено оружие: карабины, револьверы, сабли и клинки-серпы, даже стоят две картечницы на лапчатых станках. Здесь и ротные вымпелы монахов. Всё это от моления к молению накапливает силу ярости против еретиков и безбожников.

— Прошу освободить собор, — громко и отчётливо скомандовал начальник стражи.

Хотя снаружи царил влажный жар вечнозелёных тропиков (Доннер в урожайном хлебнике — сущая парная), внутри собора прохладно. Огромное пирамидальное здание — выше него здесь нет! — делали по образцу языческого храма, а в старину кивиты ловко управлялись с камнем, знали, как спасаться от жары.

Когда патриарх шёл к своему дворцу, над ним, словно над знатным вейцем, несли широкий шёлковый зонт.

Утомительны эти ежедневные служения, но обряд против звёздных ракет должен быть исполнен по канону. Весь Мир через репортёров, аккредитованных в Краю Святых, следит, как патриарх борется с астральным проектом. Не только железная дорога — здесь и телеграф имеется; очередь на отправку депеш уже занята. Сейчас на юг, в королевства, княжества, республики и в империю полетят новости: «Патриарх бодр как никогда, служит неутомимо, полон священного рвения», «После вечерни Отец Веры лично напутствует в огонь троих нечестивых, уличённых в поклонении царю тьмы».

Пока же он, после малой трапезы, в тенистой приёмной слушал доклады глав медиасвязи и разведки.

— По сообщениям с красного Востока, «тёмная звезда» в Эстее подавлена. Есть сведения, что синий отдельный корпус «охотников за звёздами» начал движение эшелонами к перешейку Кивиты. В составе корпуса семь бронепоездов…

— Они объявили свой маршрут? — тихо спросил патриарх, отпив прохладительного.

— Ещё нет, Ваше Святейшество.

— Напомните в генштаб герцогу Лебену, что войска могут входить в Святую Землю средней Кивиты лишь по моему соизволению. Я не допущу, чтобы полки империи шли там же, где ступала Дева-Радуга. Если хотят — пусть следуют по западному берегу, по ту сторону гор.

— Именно туда они и метят, — заговорил сухощавый, высокий разведчик. — В западных портах, за перешейком, готовят к рейду морские транспорты.

— Они всерьёз считают, что новый шар упадёт в Кивите?

— Пока точно не вычислено. Примерно на той широте, где мы находимся. Следует ли нам готовить архивы и казну к эвакуации?

— Рано. Занимайтесь розыском лазутчиков. Всех хватать — республиканских, имперских, — и после допроса высылать с позором. Особенно ищите тех, кто куплен фаранцами — эта страна крокодилов год от года всё наглее, так и лезет в наше полушарие… Фаранских агентов допрашивать тщательно, не считаясь ни с чем.

Отставив пустую чашу на столик, патриарх устало привалился к спинке кресла. Черты его широкого квадратного лица отяжелели от забот, большой рот исказила недовольная гримаса, по краям грубого прямого носа залегли бронзовые тени, пальцы массивных рук переплетены в замок — мрачные думы тревожат владыку.

«Сыны крокодила и цапли, дьяволово семя… Слишком настырны для отсталого народа. Жалкое оружие, примитивные суда — а гонора на две империи. Но их древнее знание глубже нашего. Откуда эта мудрость? Я бы охотно заполучил их старинные папирусы — может, там есть ответ…»

Он вернулся к текущим делам:

— Что известно об отряде, посланном к храму?

— Через сутки они будут на месте. Брат-медиум регулярно на связи узким лучом.

— Надо провести туда телеграфную линию, — заметил Отец Веры.

— Далеко, почти девятьсот миль. Строительство линии будет замечено… Я стараюсь, чтобы никто не обращал внимания на те места. Прокладка дороги, полёт дирижабля — всё это вызовет подозрения.

Владыка вспомнил, как сам посещал храм. Дикое, лесистое межгорье… Его несли в паланкине полуголые кивиты, а впереди прорубали путь широкими тяжёлыми ножами. Но когда упали последние лианы, скрывавшие вид мрачного, схожего с гробницей храма, даже у него дрогнуло сердце. Неужели?.. после стольких веков забвения…

— Об отряде докладывать мне дважды в день. Идите.

Поднявшись из кресла, он медленно пошёл по сумрачному коридору к спальне, чтобы прилечь на часок.

Фрески на стенах. Фигуры, жесты, замершие в вечности. Вот последний диспут магистра меченосцев с патриархом. Ордену было приказано сдать людям Серпа все найденные рукописи и предметы. «Ибо тайное и сомнительное должно быть сохранено Тайным орденом». И ещё: «Дело меча — война, а не поиск истины». Чёрно-серебряные не подчинились, глава их в гордыне ответил: «Мы отвоевали Кивиту и освятили земли до крайнего моря, нам и хранить свидетельства об архангелах».

Церковь очистилась от меченосцев.

Но даже в охраняемом дворце, прочном как крепость, окружённом бдительной стражей, владыка затылком чувствовал пристальный взгляд этих пылких фанатиков, одержимых идеей познать тайны Отца Небесного до последней.

«Мёртвые или живые, мы будем верны своему братству и Богу, и будем идти, пока Он не остановит нас».

J. Спор и пир

Послушав Карамо три часа кряду, Эрита решила, что царь-отец поступил разумно, выкупив долг кавалера. Этот долговязый дворянин — просто кладезь познаний, притом таких, о которых Эри не догадывалась, хотя была весьма начитанной девицей. Можно сказать, что Карамо заново открыл ей Святое Писание.

За страницами книги, которая с недавних пор казалась Эри сборником легенд — то нудных, то жестоких, то волнующих, то соблазнительных, — ей вдруг предстал древний мир, но не застывший и плоский, как икона, а объёмный и живой, полный звуков, красок, запахов и душераздирающих страстей. Стоны боли, вопли муки, победный клич, топот легионеров-карателей, рёв битвы, лязг мечей и предсмертный хрип, шёпот молитв и застольные песни — строка за строкой Писание преображалось в действо.

В устах Карамо смутные догадки становились фактами, священные тайны открывались, как яркие цветы, издавая сладкий и манящий аромат, а вдали брезжили новые открытия.

Порой сердце Эриты даже возмущалось и противилось этим открытиям: «Нет! как можно?!..» Но там, где духовник строго изрекал: «Строить домыслы о сём — греховно», Карамо говорил: «Это истина» — и рассказывал, увлекая юных слушательниц своим цветистым повествованием.

Лисси — та всегда подозревала, что в Святом Писании рассказано меньше, чем было на самом деле — и правда! Оказалось, в забытых монастырях есть старинные хартии, а в склепах — замшелые плиты, где записано недостающее. Ей стало немного обидно за своё невежество — но где она могла узнать о том, что скрыто…

…или запретно?

Оно всегда влечёт к себе — замкнутое, спрятанное в молчании, в недомолвках и намёках, как многозначительные улыбки и мимолётные, но полные тайного смысла ласки старших. Но стоит спросить, как одёрнут: «Это для взрослых», «Лисси, с каких пор ты увлеклась богословием?», «Тебе рано». Тут является Карамо — и запрет рассеивается.

От восхищения рождаются желания, прежде немыслимые, которых сама пугаешься — «А если разузнать о ересях?.. или о Книге Любви? о лиловом ордене милосердных целительниц? они носили цветок ириса, как первомученики, их устав сочинила святая Уванга, воочию лицезревшая Ветра-Воителя — возможно ли, чтобы лиловые сёстры поклонились тьме?..» Вопросы теснились в её голове, Карамо продолжал речь, и святыни становились обманчиво доступными — протяни руку, коснись…

Увлекло его красноречие и Лару. Жадно — и порой недоверчиво — слушая кавалера, она накрепко запоминала его слова, а в уме зрело и росло то, чего вслух не выскажешь: «Зачем он посвящает нас в такие тонкости?.. Мы ведь не монахи, не попы, а просто девушки… Э, нет, вру — не просто. Мы особенные. Значит, готовит нас к чему-то? В самом деле, если б хотел очаровать, покрасоваться — плёл бы про путешествия, он где только не бывал… Кто ж девчонкам зубы заговаривает россказнями о реликвиях?»

Но после обеда, когда все ждали продолжения, Карамо достал медиа-шлем и велел ей проверить, как идёт вещание с борта дирижабля. По стандарту проверки Лара навелась на дежурный пост батальона 22 — а со стороны Руэна вещал вахтенный медиум ведомства графа Бертона, передавая свежие — и какие! — новости. Это стоило озвучить слово в слово.

— Сегодня, на десятый день боёв, ценой немыслимых усилий и больших потерь… — прикрыв глаза, Лара повторяла за столичным вещуном, — отдельный корпус под командованием штабс-генерала Каэра разгромил дьяволов в Эстее.

Лисси истово осенилась, шепча: «Благодарение Отцу Небесному!»

— …впервые в истории звёздных войн победа достигнута в столь короткий срок. Особо отличились штурм-пехота, самоходчики и артиллерия…

Депеша была не слишком длинной. Напоследок Лара скороговоркой отбарабанила хвалы и здравицы:

— Честь и слава героям Красной армии, павшим за Двойную империю. Да здравствуют Их Величества, и да хранит их Бог. Ура. Завтра в обеих столицах и центрах провинций состоятся народные торжества и военные парады. Будет дан праздничный салют.

— И всё? — нетерпеливо спросила Эри.

— Он вышел из эфира. — Лара сняла шлем. — А кто такой — генерал Каэр?

— Это Купол, ваш шеф, — отозвался Карамо, поглаживая сытую пату, лежавшую у его стула. — То батальоном командует, то корпусом… но с одинаковым успехом. Полководец, каких мало. Так быстро разбить команду шара — с броненосками, чудами-юдами… Одно ясно — людей он не считал, ни своих, ни чужих.

— Может, кто-то с «тёмной звезды» уцелел, — с надеждой сказала Лисси, тоже гладя Хайту, которая пристроилась у её ног и доверчиво положила голову на бедро юницы-госпожи. Пухлую златовласку военные новости совсем не волновали — она жмурилась от безмятежного счастья и тихо ластилась к хозяечке, напевая своё «Вайяяя…».

— Если говорить о жалости, то лучше бы их залили газом, — заметила Эрита. — Меньше мучиться. Знаешь, что с ними делают потом?

Опустив глаза, Лисси печально вздохнула. Все знают. Если кого-то вынули из подземелья — выставляют в клетке на церковное позорище: «Глядите — вот дьяволы! Грязные людоеды, патлатые чудища, твари бесстыжие, отродья царя тьмы! Они на хвостатой звезде прилетели, чтобы нас губить! Плюйте в них, кидайте камни!» Так и возят из города в город. Или показывают за пять лик в зверинце, вместе с крокодилами и обезьянами. А то выставят в балагане, как ярмарочных уродов.

После гибели братишек и миниты Лисси сама кричала бы: «Жечь их живьём!» Как в первую войну — сложат дрова, поставят сверху клетку с дьяволами и подпалят костёр.

Но горе со временем сгладилось, а Лисси сблизилась с теми, кому раньше желала лютой смерти. Разве можно так поступить с Без? отдать попам ласковую Хайту или Касабури, деликатного как рыцарь?..

— Гере кавалер, — обратилась она к Карамо, — вы же изучаете Урагу? И сами говорили: «Мориорцы от людей не отличаются». У них от мирян дети родятся… Если ан Бези и Хайту внесли в гражданские списки, почему остальных мучают? Я понимаю — бойцы, которые сражались с нашими войсками… это война… а их женщины?

— Боюсь, дорогая ан Лисена, жестокость неизбежна, нравится она нам или нет. У мориорцев другое общество, иные ценности. Кроме телесной природы, у нас с ними мало общего.

Лара хмыкнула:

— И с телом чепуха бывает. Вон, у Хайты сумка в животе… в пупок едва напёрсток спрячешь, а она целую пату заправляла. Прямо двуутробка!

— Лари, я не ожидала, что ты начнёшь болтать как… — возмутилась Лис.

— Что я такого сказала?

— Сумка? — поднял брови кавалер. — Впервые слышу! И большая?

— Я покажу. — Златовласка с радостью принялась расстёгиваться.

— Хайта, не сейчас!!

— Но господарь желает посмотреть…

— О боже, как тебе втолковать — это при всех не делают!

— Тогда вечером, можно?

— Я читала, — вмешалась Эрита, — что над ними проводили опыты, изучали их строение. Между нами и мориорцами есть разница — у них другая кожа, лёгкие и жир. А ещё кости…

— Слава богу, я не пошла в музей, где кости выставлены, — пробормотала Лара. — Меня бы точно стошнило. Всё-таки зверство — потрошить и свежевать людей как скотину… Надеюсь, они были мёртвые, когда их резали.

— Не поручусь, — ровным голосом сказал Карамо. — Я бы на вашем месте поинтересовался, что бывает с людьми, которых утаскивают в норы. У людей шахт есть свои учёные, так называемые мудрецы — может, они изучают устройство мирян. Кто более жесток, наверняка не скажешь.

В каюте воцарилось мрачноватое молчание. После паузы его нарушила Эрита:

— Лари, послушай — нет ли новостей про Сарцину.

Кавалер жестом дал Ларе понять: «Хватит эфира!»

Он угадывал события умом, не пользуясь услугами вещателей.

— Это я и без шлема скажу. Делинская армия и кроты рука об руку ровняют город с землёй. Когда от Сарцины останется плешь, кроты отступят в землю, которая вся будет изрыта ходами от стана до моря. То есть старый стан добился своего — расширил владения, разорил республику и нахватал рабов, а прийти на помощь было некому — один корпус «охотников» прикован к Эстее, второй идёт в Кивиту, ждать очередной звезды.

— А вы сказали — старые и новые не дружат! — укоризненно скосилась Лара на Лисси.

— Всё правда! знать друг друга не хотят! — горячо возразила та.

— Но что это значит? — пожал плечами кавалер. — Ровно ничего. Одни знают время прилёта других и пользуются этим, чтобы нанести удар. Как микробы.

— Почему — микробы? — удивилась Лара.

— Те, кто изучает бактерий, считают, что разные их виды нападают на человека вместе, как союзники. То же делают инородцы, иноверцы — если на островах бунтуют сонники-баханы, то и варакияне налетают на имперский гарнизон, хотя обычно сонники и пустосвяты живут как кошка с собакой.

В Эрите вспыхнул царский гнев.

— Такие выходки нельзя прощать.

— Вейцы наших моряков грабят и в неволю продают, — прибавила Лара. — Старики помнят — они прямо в устье Гура заходили, Гаген жгли, и пустосвяты с ними. Эту сволочь только пулемётом вылечишь!

Кавалер согласно покивал:

— Вот, и штабс-генерал Купол того же мнения.

— Они ещё дикие, неразумные, — попыталась вступиться Лисси.

— Ан Лисена, у них было время поумнеть, — возразила Эрита. — Бахла, первый бут, проповедовал за пять веков до Эры Грома. Пора бы этой — как выразилась ан Ларита, — сволочи научиться уму-разуму, пахать, разводить скот и ловить рыбу, а не разбойничать и не сажать для нас дурман. Чтобы вложить ума, есть бомбы и ракеты.

Но переупрямить нрав рода Тор-Майда было нелегко.

— Чем убивать, лучше внушить им нашу веру. И терпеливо наставлять, тогда дикие нравы исправятся. Дева Небесная так и учила — любовью. Целый край склонился к ней! Даже загорные кивиты веру приняли, в конце концов.

— Да, когда пришли монахи в броне и с мушкетами, — парировала Эри.

— Они не истребляли, а наставляли и давали грамоту!

Эрита обратилась к Карамо:

— Вы, гере кавалер, писали, что у мориорцев — примитивное общество…

— Я? где?

— В «Очерках о жизни Алой планеты».

— М-да… верно.

— То есть, несмотря на технику и полёты в космос, они — дикари. Вроде тахонцев или чёрных с Кайдала. Значит, и обходиться с ними следует, как с кивитами — подавить, а потом воспитать по-нашему.

Напоминание о давней научной работе заставило кавалера мысленно перетряхнуть свои знания.

— Вы не вполне правы, ан. Говоря про общество Ураги, я имел в виду его простоту. У нас такое было в старину. Всего четыре сословия: господари, жрецы-мудрецы, вольные люди и рабы. Множество наших рудников, заводов и машин им заменяет одно — живые механизмы, паты. Мориорцы гораздо лучше нас знают биологию и магнетизм. Они отнюдь не дикари! и покорить их, как кивитов, не удастся. Будь магнитное поле Мира сильнее хоть втрое, мы давно были бы разгромлены…

— Разве? — Лара изумилась. — Только из-за этого мы не…

— Их летуны, чёрные корабли, получают энергию от магнитного поля Ураги. Здесь они почти бесполезны. В первую войну мы не имели приличной авиации — нас расстреляли бы лучами с воздуха… Так что, если дойдёт до переговоров, придётся вести себя, как с цивилизованной нацией.

Если Лис склонялась к состраданию, то Эри рассуждала как дочь правителей:

— Насколько я знаю, они даже не пытались вступать в переговоры. Приземлившись, сразу нападали, сеяли страх и разрушение, охотились на людей, а когда им давали отпор — гибли или отступали. Ни перемирий, ни парламентёров…

— Видите ли, ан Эрита, на Ураге полагают, что миряне — варвары, и если нас трудно победить, то лишь потому, что нас много, как муравьёв. Но мы разные, у нас свои породы. В империи они нашли равного противника. Другой народ — вялый, слабоумный, прирождённые рабы, — поддастся им. Мы — никогда.

— Может, они кого-то уже захватили? — вслух подумала Лара. — Мир-то большой…

— Есть опасения, что в первую войну мориорцы обосновались в Тахоне и Фаранге, расширяют там свою власть. Про Кайдал ничего не известно — остров велик, не изучен, чёрные свирепы…

— Ну, если свирепые, то не сдадутся!

— Шакалы очень злы, но люди сделали из них собак. Всё дело в породе, ан Ларита. Она не появляется и не исчезает, она есть — или её нет. Скажем, волки умирают, но не сдаются.

— У волков есть достоинство и благородство. — Лисси нравились эти хищники; как и Без, она считала, что держать их в зверинцах — преступно. Бог создал волков для воли. — Всё-таки унижать людей шахт нельзя. Тем более, ставить на них опыты, как на животных…

— На Ураге и в станах Мира всё определяют периджис — обычаи, традиции, — голос Карамо стал непререкаемо твёрд. — У нас это называют законами. Тот, кто ведёт войну против империи, но в переговоры не вступает — вне закона. Пока люди шахт делают вид, что воюют с муравьями, всё останется как есть.

— Что у них там с жиром? — шёпотом спросила Лара у Эриты.

— Он другой, — шепнула та в ответ. — Лучше защищает от холода и медленней тает. Если голодать, мирянин исхудает первым.

— Во, дьявол — пленных голодом морили!..

— Но и мирян тоже, для сравнения.

— По-моему, наука вообще никого не щадит!

— Вот я и жду, когда кавалер себя покажет. Он тоже учёный, а наш мухомор — его учитель. Понимаешь?

Пока они шептались, неуёмная Лисси продолжала склонять кавалера к добру:

— Вы их изучаете как людей, не как зверей. С ними можно найти общий язык…

— Редко. Они всегда себе на уме, даже когда, казалось бы, вошли в наше общество. Судите по себе, ан Лисена — смогли бы вы, воспитанная в вере Грома и наших обычаях, сразу сменить это на почитание трёх звёзд и периджис?

— …или мы мало знаем о них?

— Куда меньше, чем хотелось бы. Те, кто попал в наши руки — чаще всего рабы или дети, чьи знания оставляют желать лучшего.

— Вот, поэтому вместо расправы следует их приручать, — настаивала на своём дочь Бертона, — и обо всём выспрашивать. Я бы могла заняться этим с Хайтой.

— Буду премного благодарен, ан-комита, если вы поделитесь со мной находками.

Этнография! Слово, раньше бывшее чуждым, в глазах Лисси стало выглядеть волшебным ключиком, который сможет открыть дверь между враждебными мирами. Если бы Карамо сделал ставку на оружие, как генерал Каэр, он бы не занялся этнографией Ураги… Вообще изучать народы и обычаи — так увлекательно! Даже у крестьян в землях Тор-Майда (прямо за оградой парка!) есть свои особые традиции, о которых можно написать статью и напечататься в толстом журнале. А про мориорцев и говорить нечего, сплошные загадки.

«Надо добиться, чтобы Хайта всё мне рассказала о себе. И… Касабури тоже».

Добившись благосклонного ответа, Лис переместилась к шушукавшимся девчонкам — о чём это там без меня беседуют? — а Карамо взглядом и слабым кивком поманил Хайту. Та с радостью устроилась рядом — якобы затем, чтоб почесать Анчутку за ухом и поцеловать в мокрое рыло.

— Юэ, фэфэ, о какой такой сумке шла речь?

«Он назвал меня милашкой!»

— Я могу прийти вечером. Если хозяйка не посадит меня на привязь.

— У, акафа джипаку…

— Нет, она совсем не злая, просто строгая и любит меня.

— Эту сумку в тебя врезали?

— Нет, я с ней родилась. Очень удобно. Там ворота паты…

— М-м-м, ворота, врата… порт? Розетка?

— Сосучка. И родничок живицы. Хотите смолки, гере? Её немножко набралось…

— Постой-ка. Назови по-своему.

— Будибуни тэка.

— Живитель, хм. Как слюна Анчутки?

— Гуще. Вроде смолы. Это жуют.

— Мы — живая газета! — громко объявила Эрита, вставая. — Пойдёмте, объявим в экипаже, что красный корпус одержал победу. Лари, я беру верхнюю палубу, ты нижнюю, а Лис — командную гондолу!

Втайне Эрита рада была избавиться от девичьего платья, сорочки и нижней юбки, убрать волосы под кепи и натянуть ботинки, похожие на берцы самоходчиков.

Ходить в них было непривычно — эти подошвы резко отличаются от каблучков! — но она быстро освоила новый шаг. Гимнастика, танцы, езда верхом и фехтование отлично тренируют тело и учат владеть им в совершенстве.

Затем — никакой пудры и помады! вообще до совершеннолетия девицам неприлично пользоваться косметикой и парфюмерией, носить украшения и яркие платья. Хорошенько умыться балластной водой — и лицо станет естественным, свежим и милым.

Можно быть уверенной, что никто не опознает в пансионерке Эрите Гартен, кавалерской дочке из дальневосточного захолустья — венценосную Эриту Альван Дорифор, загадочную Красную деву, о которой газеты и сплетни наговорили столько всякого.

Для парадных фотографий и портретов, а тем более для торжественных выходов — вроде посвящения в девицы, — её гримировали как куклу, накладывали чуть не фунт белил, сурьму, румяна. От тяжести парика и грима голова клонилась. В пансионе, где снимались многие условности этикета, было куда свободнее! а в костюме авиатора и того легче.

Одеться парнем — какой волнующий маскарад!.. Но дворцовое воспитание — не платье, его с плеч не сбросишь. Стать, голос, манера глядеть, жесты — казалось, всё выдавало в ней принцессу.

Она вспоминала уроки статс-секретаря Галарди — сделать голос мягче, кланяться старшим по титулу. Наедине, в частной обстановке, это получалось. Однако стоило попасть в компанию, как все окружающие невольно казались Эри свитой…

«Я должна вжиться в роль. О, только бы никто не проговорился!.. Стоит тому же Огоньку ляпнуть: „Ваше Императорское…“, и всё пропало. Можно брать место на пароходе и с почётом возвращаться в империю. Фу! словно вещь вернули в лакированный ларец…»

Девчонки живо оповестили о победе Купола весь дирижабль. Тут выяснилось, что морские лётчики украдкой пронесли на борт кто пару бутылок славного винца, кто деликатесные консервы, кто кусок аппетитного окорока. Было чем победный стол украсить!

— То-то мы с трудом от земли оторвались, — притворно хмурился командир корабля. — Господа офицеры, собирайте деньги — платить казне за перегрузку.

— А вы, гере капитан-лейтенант?

— Я внесу первым. — Сухарь-капитан под общее «Ура!» с хитрой улыбкой предъявил экипажу штоф монастырского бальзама «Чёрный инок» с оттиснутым на сургуче Оком.

Ужин превратился в подлинное торжество. Там, где в обед чинно кушали — теперь шумно беседовали и поднимали тосты за государей и Красную армию.

— Бальзамчик! — У Сарго душа пела. — Правду говорят: лучший стол — у моряков и лётчиков. Давай-ка, друг виц-мичман, выпьем по-братски…

— А я слышал — кавалерия тоже выпить не глупа.

— Э-э, полный стол винища да шипучки — разве это дело? Пить надо то, что горит! Потом и в пляс не грех пуститься. У вас как — граммофон или сами играете?

— Есть гитара, только гитариста мы в наземный экипаж списали — правую руку в пальцах поломал некстати.

— Рукопашный бой? — воодушевился Сарго, почуяв родную стихию. — Как было — по уставу или вольным стилем?

— Штатские, молодые торгаши, нос задрали, — доверительно сказал виц-мичман. — Наши хамства не стерпели, дали им понюхать кулака… Тут комендантский патруль прибежал — и ему досталось.

— Эх, беда, меня там не было!.. значит, за здоровье вашего бойца!

Пока одни славили винного бога, другие увивались около девчонок. Раз начальник экспедиции позволил им одеться в форменное платье и участвовать в пирушке — значит, девичье посвящение прошли, за ними разрешается ухаживать.

Словно строгий отец (ну и семейка привалила! смотри в оба!) Карамо следил, чтоб младшим ненароком не плеснули монастырского бальзама.

Смущённая Лисси терялась от комплиментов, которыми вовсю сыпали флотские. Эрита держалась с достоинством и уже довольно смело отвечала остротами на остроты. Оказалось, купаться в море обожания, не скованного придворными церемониями — это приятно! Её прямо-таки окрыляло внимание стольких вежливых молодых мужчин — каждый хотел сказать ей что-нибудь приятное, чтобы она обратила на него особое внимание.

— Слишком крепко? да что вы говорите! Надо попробовать, самую капельку… одну каплю… Кх! да, вы правы, действительно «бальзам, к молитве пробуждающий». Больше ни-ни. Фруктовой воды, пожалуйста!

Ту же фруктовую водицу потягивал и Касабури, не уважавший здешний хмель. Его соседом оказался медно-загорелый блондин из людей Карамо. Бойцы, внимательно приглядевшись друг к другу, начали деликатный осторожный разговор.

— Могу ли я просить о знакомстве, гере кавалер?

— Почту за честь быть с вами знакомым, — сдержанно, но охотно ответил блондин. — Зовите меня «воин». Я Котта Гириц, из конной артиллерии.

— Я — Касабури Джаран. Оставил службу в звании пилота летуна. Смею ли я задать вам вопрос личного свойства, друг воин?

— Извольте, лиге дайва бу. — Котта слегка щегольнул знанием языка шахт.

— Вижу, вы тоже не пьёте — соблюдаете обет?

— Так принято. Один в отряде всегда должен быть трезвым.

— Разумное правило… Владеете ли коротким клинком?..

Среди весёлого застолья только двое были озабочены своими тягостными мыслями.

Как ни хотелось забыться после объяснения с Эритой, Огонёк отказался пить бальзам — цедил сливовую наливку, глядел в тарелку. Поднять глаза, встретиться взглядом с Эри или с Ларой — сил не было.

Ан-эредита сказала — как печать поставила: «Вы должны дать мне клятву о вечном молчании». И при расставании добавила, когда они кабину стыковочного узла покинули: «Мы знакомы — и только, не более. Как офицер, вы должны владеть своими чувствами и подчинять их рассудку. Будьте благоразумны и верны своему долгу».

С горьким изумлением следил он в ту минуту за её лицом, пытаясь отыскать в нём хоть какой-то след, хоть колебание, хоть мимолётную тень прежней нежности. Увы. Тёмно-пламенные губы строго сжаты, в жёлто-карих очах ни слезинки, ни единого тёплого проблеска. Лик ангела из живого стал каменным, как изваяние.

«И нечего мне было поддаваться на её ласки!.. это нас Дух Любви шутя крылом задел, как для забавы… у Девы-Радуги много теней и слуг, что людей сводят. Надо было крепиться и воли себе не давать. Не по чину мне с ней целоваться… Она сама напала на меня! Вырвалась на волю из дворца — и задурила… А теперь толкуй Ларе, что я не виноватый».

Ларита нет-нет да посматривала на него.

Может, и хорошо, что Эри ему отлуп дала. Честно поступила. Вот что значит благородство! даже не светлая кровь — а золотая. Всё в себе переломила, на живое чувство наступила.

«А я бы так смогла?.. от парня отказаться ради чести? Ну, наверно, если он свинья — то можно. Так ведь не свин какой, а честный малый. Просто запутался… Как он теперь подойдёт ко мне?.. Э, нет, Огонёк — не дождёшься, чтоб я подошла к тебе первая! Известно — парень предлагает, а девчонка выбирает, кто милей. Но… вдруг он от горя с борта кинется? вот, сейчас напьётся, и со смотровой площадки — прыг!.. Если она его сильно расстроила, совсем ума лишится. Может, как-нибудь намекнуть, что я его жду?..»

Так она терзалась — то радовалась, то тревожилась, чуть губу не прикусив.

— Господа, но как же пиршество без песен?.. Может, в экспедиции есть музыкант?

— Котта! что ты смущаешься? офицерское собрание ждёт музыки…

— Гириц, хватит кокетничать, будто девица перед первым поцелуем. Общество просит — это приказ, извольте выполнять!

Загорелому блондину силой вручили звонкую гитару, а он, будто патриарх или великий орденский магистр на выборах — отнекивался. Дескать, недостоин! мол, зачем вы на мои слабые плечи такую ношу возлагаете!

— Да я давно не пел! не в голосе! отвык!..

— Котта, — рокотал соратник, как гром в тучах, — или ты поёшь, или гитару на уши одену.

— Меня заставили, под угрозой насилия, — предупредил конный артиллерист.

Как водится у капризных умельцев, долго настраивал и сомневался. Потом перебрал струны, и столовая наполнилась ритмичным, маршевым звуком, словно по воздуху шла боевая колонна.

То была песня «охотников за звёздами», родившаяся в первую войну.

И бражники хором грянули, вторя певцу:

Похвалы и аплодисменты! Котту дружески хлопали по плечам, тянулись для рукопожатия, наливали чёрного бальзама. К нему пробилась осмелевшая, необычно румяная Эрита:

— Как это… восхитительно! Прежде я никогда не слышала ничего подобного!

— Так поют в штурмовой пехоте — у артиллерии другие песни. Вам… понравилось?

— Просто представить не могла, что в армии… так любят звёзды!

— Даже больше. — Котта склонил лицо к струнам. — Были офицеры — старые, перед отставкой, — которым было не дождаться до сближения планет. Иные стрелялись… Зачем жить, если у тебя нет звезды?

Жестом он испросил её руки для поцелуя. Вздрогнув, Эрита подала руку дицеру; тот губами запечатлел на ней свою благодарность за столь искреннюю похвалу.

— Ваш покорный слуга. Позволите ли проводить вас к смотровой площадке? Вид вечернего моря столь прекрасен…

«Красноармейцы — такие изысканные кавалеры!..» — с завистливым восторгом вздохнула Лисси.

— Барышни, — подошёл Карамо, — предлагаю вам другую, самую роскошную площадку — на хребте дирижабля. Извини, Котта, что похищаю поклонницу твоего таланта.

В самом деле, лезть по лестничной шахте в юбках — непристойно. Штаны аэронавта позволяют не бояться за свою честь и смело задирать ноги.

Вертикальные трубы с промежуточными площадками вели сквозь пузатое тулово дирижабля высоко наверх. А там…

Там Ларе от страха захотелось пасть на четвереньки и вцепиться по-кошачьи в оболочку.

Узкая дорожка по хребту, хлипко огороженная леерами, а по обе стороны — покатые склоны, ведущие в бездну. Над головою — необъятное темнеющее небо, а где-то в немыслимой глубине — слабо серебрящееся море, и у далёкого горизонта — тени островов. Кругом только великий гулкий ветер, простор пустоты. Вот-вот сдует в никуда!..

Не слышно даже винтов под брюхом воздушного гиганта.

Мало-помалу свыкаясь, преодолевая страх, она осматривалась. Что это за крышки на спине «Быка»? а вон те кольца, зачем они?

— Клапаны — для сброса газа, — медлительно втолковывал усатый такелажник, немного похожий на батю. — А кольца крепёжные. Когда осматриваем и латаем оболочку, мы цепляем к кольцам страховые тросы. Думаешь, зачем вам сбруя? не для красы, ясно дело.

— А п-парашют? — заикаясь от волнения, спрашивала она.

— Тяжесть одна, как гиря на плечах, — отмахнулся усатый. — Тут без него ловчее. Цепче ходи по оболочке, за ветром следи — и не сорвёшься. Штурман у нас виртуоз — видишь? поймал ветер в корму, «Быку» подспорье — сто миль в час плюс бог нам поддувает…

Палатка — вроде рыночного тента — оказалась пулемётной точкой, там стояла картечница. Дальше — круглая площадка, затянута тканью.

— Цыц, барышня! продавишь — в шахту ухнешь. Там у нас лодка.

— Бот? а разве их не снизу опускают?

— Хе, да ты умна… Это летучая лодка, разведчик. Маленький дирижаблик. Тихоходный, но маневренный. Ночью к врагу подобраться, расположение пронюхать… даже бомбу сбросить.

Она взялась помогать такелажнику, ладить крепёж к полёту Лис с Эритой. Когда сама застропилась, уже не страшно.

— Гере кавалер! Отрядили бы девицу мне в напарники, навроде юнги. Боюсь-боюсь — а вон, как прытко цепляет концы. Дочь моряка, что ли? с батькой в рейсы ходила?..

— Кровельщика! — Встав, Лара сильно отклонилась, пробуя крепёж на прочность. — Держит надёжно, гере кондуктор, хоть втроём вешайся!

— Наша девушка, слова знает, — улыбался в усы такелажник. — Вышколить — и в матросы второй статьи… Не пассажирка ведь! такая юбка на борту Громовику не обидна… Есть девахи — впору из них боевой экипаж комплектовать!

— Есть, гере кондуктор, — вклинилась Эрита, запоясанная и охваченная ременной сбруей поверх костюма. — Даже вместо летучей лодки можем послужить. Ан Ларита, пожалуйста, скрепите нас с ан Лисеной.

— Э… прошу прощения, коль маху дал и не по чину вас именовал — выходит, вы из благородных?.. Ошибка вышла, виноват-с.

Лара тщательно соединяла кольца с карабинами на спинах подруг. Так, теперь стянуть ремешки и застегнуть пряжки. Проверить.

— А вас, кондуктор, попрошу не болтать в команде, чем мы тут занимались, — намекнул Карамо, протянув барышням сосуд с голубым раствором.

Сцепленные девицы выпили и осторожно — как одно неловкое тело о четырёх ногах и руках, с двумя головами, — улеглись на хребтовой дорожке. Все молчали; помалкивал и такелажник.

Минута, две — и он разинул рот от удивления. Барышни, будто воздушный шар, поднялись над оболочкой и стали плавно удаляться от дирижабля — за ними страховочный фал потянулся.

— Дева Небесная… Душа-заступница…

— Воздержитесь от молитв, кондуктор.

— Гром и Молот!.. так ведьмы ж на борту!..

— Не вам судить об этом.

— Ох, чую, будет не полёт, а чёртов переплёт…

Запоздалая чайка, парившая в вышине на восходящем потоке, крякнула в изумлении и шарахнулась на узких крыльях в сторону — что за времена настали?!. Там, где прежде одни птицы реяли — теперь двуногие летают, и даже не на шаре-пузыре, а словно облачко!

Экстренный выпуск «Коронной почты», ещё пахнущий типографской краской, Безуминка купила на вокзале в Руэне, перед посадкой в поезд.

— Победа! Победа! — срывая голос, выкрикивал мальчуган-газетчик, размахивая свежим номером. — Красная армия, синий генерал, дьяволы разбиты наголову! Государь объявил праздники и фейерверки!

Газетные листы с аляповатыми фотогравюрами расходились как горячие пирожки на гулянке в храмин-день; малец едва успевал принимать монетки и раздавать свой бумажный товар. Когда Безуминка в волнении забыла взять сдачу с полтины, он счёл это царскими чаевыми от модно одетой златокудрой барышни.

Среди ликующей толпы на перроне одна Бези с газетой в руках выглядела хмуро. Напряжённо поджав губы, она бегала глазами по крупным строчкам.

«С благословения архиепископа Руэнского свора дьяволов будет предана очистительному огню на площади… Вход бесплатный!»

«Особо отличились штурм-пехота, самоходчики и артиллерия…»

«Отличились!» — По коже Бези пробежал холод. Девушка невольно передёрнула плечами. Те, кто выжил при обороне её родной Гиджи, а особенно — кто побывал в плену, — рассказывали, что творила солдатня мирян. Сперва рушится потолок, а где он устоял, туда льются огонь и яд. Если с поверхности врывались в норы, обожжённых кололи штыками, а задохшихся вытаскивали за ноги, как падаль. И не затем, чтоб добить.

«Что белогвардейцы, что красноармейцы — одинаково зверьё. Мужчин — в расход, женщин — к себе или в анатомичку».

От расстройства Безуминка прикусила костяшку согнутого пальца. «Чёрт, и ни слова про наших!.. Что их — перебили? взяли в плен?»

Обычно она притворялась, будто равнодушна к войне и сражениям, но…

Средства позволяли ей взять купе без попутчиков, чтобы побыть одной всё время, пока поезд шёл от столицы до Кеновика. Ещё утром она надеялась, открыв окно, любоваться в дороге пейзажем вдоль железнодорожного пути — теперь надежды рухнули, как в шахту.

Ехала, ни на что не глядя, только порой вытирала слёзы. Но о ком плакала?..

«Ну кто они мне? Вояки, крушители, и табун девок в придачу — рожать, заселять Мир… Поймали б — и меня туда же. Сразу бы отличили, из каких я. А здесь я кто? Мирянка? лишь по записи, и то с припиской — „инопланетного происхождения“, — или как нас метят?.. Штабс-ротмистр, дворянка — фе! это дарёное, а не врождённое. Как вписали, так и вычеркнут. Даже если оставят — как дальше? Служи за жалованье, выслуживайся в ротмистры… да произведут ли? Соберутся чины в эполетах, пороют бумаги — „О, это ж кротиха! хвост от паты ей, а не погоны ротмистра“. Живи дальше в Гестеле, натаскивай юнцов с юницами. Свой апартамент, прислуга, корм с графской кухни — куда лучше?..»

От картин будущего, которое нарисовалось в уме, Бези замутило. Все три пирожных с кремом, которые она умяла в вокзальном буфете, комком подступили к горлу. Поднявшись со стоном, она вслепую нашарила лямку, рывком опустила дверное стекло, высунулась из вагона — ветер остудил её лицо, стук колёс ударил по ушам, паровозный дым шибанул в ноздри, — и рвотный позыв чудом оборвался. Долго не могла отдышаться, лишь отплёвывалась, свесив голову.

«О звёзды, что же я жру и жру, как пата молодая?.. и в животе не держится, назад прёт… Сейчас пересижу — опять есть захочу. Скорей бы Гестель, да в Аптечный сад — там тёрн, кизил, самое что надо. Прямо с куста нарву…»

Пытаясь представить себе горячий обед с кухни Бертона, она вновь почуяла спазм в животе. Даже мысль о супе вызывала отвращение. Хотелось чего-то несусветного — полизать соли, погрызть штукатурки… впору землю есть, лишь бы унять безумные желания.

«А Церес дал бы всё, что попрошу!» — Отчаянная мысль сверкнула, и слёзы хлынули уже ручьём, навзрыд, даже руки не поднялись их утереть.

«Я у него жила как господарка!.. Дом, слуги, мне угождали, каждое слово слушали!.. Он меня любил, я была его милая, самая близкая!.. Сколько рассветов на одном ложе просыпались, сколько нежных слов друг другу нашептали!.. Не граф какой-то, а великого господаря наследный сын! А тут? Бертон помыкает, как угодно: „Вы лично мне подчиняетесь!“ Любой Картерет велит: „Займись повторением дальней наводки!“ До того тошно — даже от ассистентов любезности слушаю!.. И так на всю жизнь?»

Слёзная тоска сменилась злым ожесточением. Кое-как привела лицо в порядок, два платка испортила, намочив их из купейного кувшина. Поправила причёску. Нельзя же сойти с поезда зарёванной лахудрой, надо держаться приличий.

«Да, Церес меня оставил. Ради очередной птички. Мужчины — такие. Но когда дошло до крайности, кого призвал? новую юбку? Меня! и попросил помощи… Ну, я… я была в обиде. И под клятвой. Мы были оба неправы… но я — его кротёнок, всё равно. Если б его не отправили в ссылку, он бы… конечно, он не мог меня забыть. Никогда! Может, ещё сильней бы приблизил… Он тоже теперь в одиночестве… как я. Все его пассии не могут сделать столько для него. А если…»

Её проняло страхом — вдруг Церес так утешится с другой, что объявит конкубиной, официальной любовницей? У господарей Мира это водится — год, другой, третий, а после — рраз! и гербовая запись: «Считать ан Такую-то эриной на правах замужней, под особым покровительством Его Императорского Высочества…»

Не раз бывало. Иные графские рода — из бастардов, чьих мам высочайше пригрели в постели. Хоть бы и худородная была, но отец-то — осиянный молниями!

Бези задрожала, словно сидела на бомбе, и фитиль догорал.

«Я леха, истинная дура. Надо было добиваться, пока вместе нежились! А я — „Мой навсегда, мур-мур-мур!“ А потом — „Он закружился, пройдёт! Ох, когда же?“ Навёрстывай теперь!.. Что же делать? примет? не примет? признает, оттолкнёт? Мы же пять лет вместе!.. пусть не подряд, но кто был с ним дольше?!. Значит, одна я имею право! Я, никто другая! И куда с этим правом идти?.. Я докажу, у меня тьма свидетелей — челядь в Бургоне, свитские гвардейцы, синего полка жандармы. Я числилась там, наконец! раз штабс-ротмистр, значит, не ручной патой записали… Наконец, если он слово скажет, на кротиху не посмотрят! Всё предъявлю — дворянка, офицер, мирянка, пусть со мной считаются!»

Дерзкие мысли осушили её слёзы окончательно; в Кеновике Бези сошла уверенной и смелой. Нанять экипаж до Гестеля здесь труда не составляло, любой извозчик городка рад заработать полтину — видно, что пансионная барышня в духе, скупиться не станет. Правда, на взгляд возницы барышня смотрелась бледновато и держалась нервно — то платочек теребит, то зонтиком постукивает, а головой крутит, будто кого потеряла.

— Своих ищете, ан? — спросил через плечо извозчик. — Они треть часа как с фургоном отбыли-с…

— Кто? К зеленщику с молочником наши на заре ездят, давно уже должны уехать.

— Эти были в своё время, не про них я! Два учёных барича с прислугой шастали тут, бумагу предъявляли — мол, им для науки надобны кошки бездомные, да и домашние сгодятся. Хорошую цену давали. Дюжины три отловили — грамотно, в рукавицах, в фехтовальных масках… — Словоохотливый извозчик рад был поговорить со златокудрой красоткой. — Кошка, если её брать неправильно, извините за выражение-с, искровянит ловцу всю харю… Опять же, и приваду раскидали, чтоб дикарки шли на запах. Мяв стоял от их фургона!.. Говорили, ещё приедут. Позвольте спросить, ан, на что в пансионе столько кошек?

«Так, баричи — это ассистенты, Сеттен с Китусом, — вздохнула Без. — Значит, Картерет всё же завёл зверинец, как и обещал… Девчонок нет — он на кошках опыты ставить будет. Мне бы его заботы!»

— Наука, любезный! Профессор вычисляет среднюю длину кошачьего хвоста…

— Во-на как!.. Правду люди молвят — учёная братия-то не от мира сего, тёмному царю родня. Каких только бредней не выдумают!

K. Зов подземелья

На следующее утро.

Крепость Курма, остров Кюн.

Шестьдесят шестой день ссылки.

С утра денщик начищал для принца парадный мундир капитана 1-го ранга — соответственно полковничьему званию и ради дружбы с флотскими. Хотя Цересу казалось, что он смело может выйти на парад ряженым — горбуном с пеньковой бородой, усатым купцом с безменом, волком в шкуре, — как принято дурачиться на Зимнюю Радугу, в солнцеворот. Во что ни нарядись, останешься узником Курмы.

Капитан-командор Барсет почтительно советовал ему воздержаться от поездки в Эренду — то есть озвучил запрет государя-отца на участие сына в параде на материке. Явно из опаски — там армейские командиры будут в сборе, лучшие части под ружьём; вдруг принц воззовёт к войскам, поднимет мятеж…

«Должен ли я считать это признанием моих талантов как вождя, отец? Бездарного рохлю вы бы не боялись… Вы рассудили верно — далеко не все мои сподвижники отстранены и уволены; мне есть, на кого опереться. Только не здесь».

В просторном кабинете, этажом ниже опочивальни, свежевыбритый Церес — в бархатном тёмно-фисташковом шлафроке с шёлковыми отворотами, подпоясанный шнуром с кистями, — занимался прожектами. Даже если бы люди Барсета заглянули в его бювар, ничего крамольного они там не нашли бы — ни набросков бунтовских прокламаций, ни планов цареубийства, ни писем к сообщникам. Странные спаренные дирижабли с какими-то платформами наверху, ракетопланы — один под брюхом у другого… воображаемые корабли с пометками «Ракетоносный рейдер». Пылкие, но неосуществимые фантазии полководца без армии.

До приезда Цереса «высочайшие» покои в крепости долго пустовали — царственные гости предпочитали адмиральский особняк. Здесь же царили нежилой холодок и гулкое безлюдье, словно в вымершем доме. Мебель, люстры, зеркала — в кисейных чехлах, похожих на мертвенно-серые паутинные коконы; постельное белье было волглым от всепроникающей морской сырости. С появлением принца прислуга забегала, сметая пыль, выбивая ковры, начищая бронзу — и покои приобрели обитаемый вид. Однако гостей тут не бывало — лишь молчаливая челядь и стайка девиц, утешавших наследника в его одиночестве.

Потягивая сигарный дымок, Церес медленно провёл глазами по сторонам. Шпалеры, потемневшие от времени, с фигурами рыцарей и тусклыми гербами… В левом углу, у высоких резных дверей красного дерева — напольный глобус Мира в половину человеческого роста… увы, даже на лучшем глобусе, сделанном по заказу государя, видны мутные пятна неизученных земель — при всех успехах путешественников и географов нет подробных карт Тахоны, не говоря уж о двух северных материках. По правую руку — застеклённые шкафы с томами мореходных справочников, между шкафами широкое зеркало в узорной раме. Оглянуться — за спиной чуть не во всю стену простирается карта Западного берегового округа…

«Музей! А я — экспонат, — подавленно подумалось Цересу. — Причём музей, закрытый на замок, куда никто не ходит… Вот-вот придёт служитель стереть с меня пыль…»

Он заставил себя сосредоточиться на набросках чертежей. Как воплотить эти эскизы в жизнь?.. только заняв своё подлинное место в империи. Подать проект на утверждение отцу, тогда колёса закрутятся, сбегутся инженеры, канцлер подпишет смету, и с воздухоплавательных верфей Эренды один за другим начнут взлетать невиданные военные корабли…

Увы. Грифель сломался. Не судьба?..

Обед, парад — предстоит насыщенный денёк! Стоять на трибуне, под оркестр приветствуя марширующие флотские экипажи, роты морской пехоты… Торжество в честь штабс-генерала Купола. Потом ужин с вином. С большим количеством вина. Газовый свет в спальне. Девушка, тихо смеясь, расстёгивает крючки платья, подходит танцующим босым шагом, едва скрытая тончайшей тканью рубашки.

«Не та, не та… из этих любая — бездушна, пуста. Где настоящая, верная, с большой душой?»

Чтобы не пуститься мыслями по замкнутому кругу, Церес взялся очинивать новый карандаш. Прожект должен быть завершён и до мелочей обдуман.

«Он будет исполнен в железе и ткани, в стекле и газе. Всё, что я замышляю, станет явью. Даже Единая империя. Рано или поздно, но я увижу это. Только так, никак иначе».

Звякнул колокольчик у дверей.

— Входи, — громко бросил принц, не отрываясь от бумаг.

— Эрцгере, — зайдя в кабинет, заговорил денщик, — к вам посетители. Штатские, с материка. Изволите принять?

Барсет допустил их?.. кто же решил наведать опального принца? Парикмахер или модный портной с услугами? любому лестно поместить на свою вывеску слова «Обслуживаю коронованных особ, имею их лучшие отзывы».

— Что за люди?

— Вы не поверите, эрцгере — лозовик с подарками. — Усмешка денщика была едва заметна. Парень знал, когда и что можно позволить себе при господине. — Его карточка, извольте взглянуть.

«Муртэн Вуалев, верховный купажист и молебщик».

— О, это забавно. — Церес захлопнул бювар. — Зови!

Лозовик! вот так визитёр!.. Хотя удивляться нечему — здесь, на берегах Западного моря, больше похожего на громадный залив между Эрендой и Кивитой, общины банкиров и виноделов сгрудились особенно густо. В ночь полнолуния можно видеть, как «люди воды» — в ритуальных фартуках виноградарей, с секаторами и кривыми ножами — кланяются морскому приливу и заунывным речитативом тянут молитвы на забытом языке, взывая к Матери-Луне: «Отзови воды, верни затонувшее царство». Верят, что под волнами — их страна, залитая потопом в незапамятное время, чуть ли не в войну Громовержца с гидрами хаоса.

Эта богатая, веками обособленная от всех братия имела вес в политике и влияние при дворе — недаром Дангеро с Яннаром вознамерились брать деньги у Золотой Лозы, чтобы выиграть войну. Бывая во дворце, Церес нет-нет да встречал круглоголовых с чуткими носами — даже выходящих из зала малых аудиенций. Те низко кланялись, в поклоне подавая визитки золотого тиснения — гроздь, стебель с листьями и вычурные титулы: «саженник», «добрый отжиматель», «мастер брожения»…

И, конечно, подарки. Маленькому Цересу сласти — орехи в загущённом мукой виноградном соке, отборный изюм, виноградное варенье и сироп, всё в упаковке со знаком Лозы. Подросшему Цересу — каталоги юных красоток с фотогравюрами; укажи на любую, доставят в обёртке, — но, как волк, Церес предпочитал добытое лично в бою.

— Ваше Императорское Высочество, не прогневайтесь! — с порога кланялся на ходу седоватый толстячок в старомодном долгополом сюртуке, чуть не подметая шляпой ковёр перед собой. На цепочке карманных часов, протянутой поперёк его выпуклого животика, качалась и позвякивала дюжина брелоков причудливой формы — золотых, украшенных эмалью, самоцветами, слоновой костью, — придававших цепочке вид мушкетёрской бандельеры.

Его красноватое брылястое лицо жмурилось и сжималось в угодливой улыбке, словно каучуковая маска.

— Безмерно виноват, что задержался к Вашему Высочеству с поклоном… но готов искупить в полной мере. — Попятившись в сторонку, он взмахом руки указал на идущих следом плотных невысоких молодцев, несущих ящики, в которых мягко позвякивали бутылки, и корзины, накрытые крупными виноградными листьями.

— Отведайте наших скромных гостинцев… Если найдёте достойным внимания, готовы ежедневно даром поставлять к Его Высочества столу…

Поставив тару, молодцы низко склонялись, показывая Цересу макушки коротко стриженных масляных голов, и беззвучно отступали в двери, пропустив очередную пару носильщиков.

— …и специальный презент от общины! — прямо-таки извивался толстячок.

Крепыши-носильщики в кофейных сюртуках и палевых панталонах, отступившие в прихожую, померкли и слились с тенью, когда в кабинет вступила девица. О! жемчужно-серая шляпка с задорно заломленными полями, газовая вуаль… длинный корсаж делал её фигуру особенно стройной и изящной, как у ручейной девы, основная юбка обольстительно шуршала при каждом шажке, а верхняя, отделанная кружевами, чуть трепетала на ходу, как крылья мотылька. Грудь… м-да! изящество рук в перчатках — выше всяческих похвал. Карминовая бархотка с бантиком-розой украшала стройную шею.

Смело откинув вуаль — как подобает перед особой златой крови, — девушка с грацией танцовщицы исполнила реверанс, дав принцу взглянуть на свои спелые розовые яблоки в бело-кружевной оторочке, а заодно подарив ему чарующий взгляд серо-зелёных глаз.

— Я рад вам. — Церес небрежно дал гостю руку для поцелуя — тот так и тянулся облобызать, а капля раболепия всегда приятна, — глядя при этом на темнокудрую девицу. — Какие там вина?..

— О, всякие разнообразные! Тёмное красное, финиковое — по древнейшему рецепту! — затем душистое с корицей и гвоздикой, шалфейное, полынное, лимонное, миндальное и крепительная водочка… Закуски в полном ассортименте-с.

— Ваша община весьма любезна. Передайте своим собратьям мою признательность. Всё ли у вас благополучно?.. Присаживайтесь, сударь, — бросил Церес через плечо, возвращаясь в кресло под картой округа. Девице он сесть не предложил — пусть постоит в сторонке, так удобней её осмотреть.

Муртэн тотчас расположился на стуле по другую сторону стола, заёрзал, завздыхал, зачмокал губами — обычная прелюдия к сетованиям банкиров и купцов на тяжкие времена, вынуждающие втрое задрать цены и процентные ставки. Он перебирал брелоки на цепочке, будто зёрна чёток.

— Мы в своих молениях скорбим и плачем о бедах любимой империи… Бедствия, жертвы, сражения — нам как секатором по сердцу… Радуемся любой возможности помочь престол-отечеству — провизией, деньгами… Пятьдесят тонн изюма отгрузили громовому войску! Благодарение Луне, судьба империи в надёжных руках — ваш венценосный родитель, вы, эрцгере, и дай вам Луна обильного потомства, как ягод в грозди… Лишь на вас уповаем, — прибавил Муртэн с многозначительным взглядом. — Всем вы даруете многие милости — может, и нас, покорных слуг, не обделите.

— Короче, — молвил Церес. В самом деле, Лоза долго медлила с визитом вежливости — или боялась монаршего гнева, — но вот, выслала сановного лозовика наладить отношения. Что это значит? Лоза решила поставить на двух лошадей сразу? кто бы ни победил на скачках, «люди воды» будут в выигрыше?..

«Возможно, что и так. Я же унаследую не только трон, но и долги батюшки, а банкирам нужна гарантия по их треклятым процентам. До них дошло, что я суров к процентщикам и дружен с Отцом Веры?.. Ну, да — победа, у правителя большая обученная армия, народ горой за трон, и тут указ — „Выплата долга отменяется“. Смогу? ещё как! Посмотрим, что скажет гере Муртэн…»

— Чтобы увеличить оборот финансов, — заговорил тот вкрадчиво, ощупывая брелоки потными перстами, — и дать нам возможность лучше помогать империи, Ваше Высочество могло бы, как командующий округом… по законам военного времени… один указ, и золото рекой польётся в казначейство! Ваша подпись — великая сила! кто посмеет возразить дракону?

— Яснее, — потребовал принц, наблюдая за темнокудрой красоткой. Та с любопытством озирала кабинет, затем мелкими шажками подошла к шкафам и зеркалу, оказавшись у Муртэна за спиной. Поправила шляпку перед зеркалом, повернулась правым боком, левым… модница!

— Вам подвластны четыре провинции — Южно-Кивитская, Лация, Эренская и Гурская. — Муртэн загибал короткие пальцы в перстнях. — Все права — в ваших царственных руках. Если бы Ваше Высочество соизволило даровать нам пропинацию в Западном округе…

«Ах, вот оно что! пропинация!.. исключительное право на винокурение и пивоварение. Поистине золотое дно. И крышка всем громовникам, кто здесь с этого живёт… с девизом: „Принц распорядился“. Чёрная слава — и дружба с Лозой…»

— …всего на полгода! — тотчас поправился Муртэн, заметив тень на челе Цереса. — Со своей стороны мы клянёмся Матерью-Луной, — он перешёл на шёпот, потянувшись к наследнику, — употребить всё наше скромное влияние, чтобы склонить государя к примирению.

В холодной задумчивости Церес отвёл глаза — и увидел нечто странное. Темнокудрая правой рукой вынула стальную шляпную булавку — как клинок из ножен! — и, держа её остриём вперёд, воздушной поступью стала приближаться сзади к говорящему Муртэну, что-то неслышно шепча одними губами. Принц, не меняясь в лице, с интересом смотрел, как она направляет шип прямо в затылок верховному купажисту. В жизни Цересу доводилось видеть, как медиум наводит цепенящий сон — но мориорка делала это при нём впервые.

С каждым её шагом лозовик говорил всё медленней, как фонограф с ослабшей пружиной, речь его вязла во рту, глаза стекленели — и, наконец, он застыл на полуслове, отвесив мокрую от слюны толстую губу, обмякнув на стуле с остановившимся взглядом, словно спящая наяву жаба.

Убедившись, что Муртэн не реагирует на щелчки перед самым носом, девушка проворно вернула булавку на место, затем по-мориорски коснулась своих губ кончиками пальцев и сложила ладони перед лицом:

— К вашим услугам, Синий повелитель. Я Лунолика, посланница господарей киалибу файнес. Мы можем говорить без опасений.

От восторга Церес готов был подняться из кресла, но сдержался — лишь улыбнулся и поощрил её кивком:

— Говори.

— Господари шлют вам поклон и привет. Они подтверждают верность данным вам клятвам. Воинская сила станов готова выступить на вашей стороне там, где это возможно, и тогда, когда потребуется. Здесь, на острове посреди воды, это неосуществимо. Но вам ведом сигнал призыва, и господари ждут его всегда.

— Хорошо! Передай им, что я высоко ценю их верность и готовность. Пусть ждут. Я вернусь. Но скажи… кто ты и как оказалась вместе с этим человеком?

Улыбнувшись без тени кокетства, девушка легко ответила:

— Лоза купила меня у солдат Синего царя, когда была битва за стан Гиджа. Я девка из вольных, но Лоза обратила меня в рабство. Я всегда буду мстить за это.

— Из моего стана, из-под Бургона… как там дела?

— Тишина и мир.

— Мне везёт на девиц из Гиджи, — покивал Церес. — Одна из них была моей приближённой… жаль, я потерял её.

— Если повелитель говорит о рабыне Бези, то она жива, — спокойно сказала молодая гиджанка.

Вот тут Церес вскочил:

— Как?! откуда ты знаешь?!

— Мне передали… — Церес приметил невольный жест — темнокудрая вскинула руку, словно хотела коснуться виска кончиками пальцев, но тотчас, спохватившись, опустила её. — Она была осуждена за измену, но казнь не состоялась. Один… один канхаец помешал этому. Оба они покинули Бургон. Была весть, что теперь Бези живёт в месте под названием Гестель.

Торопливыми рывками Церес открывал один за другим ящики стола — ага! вот оно! Достав кошелёк с золотыми — его надо иметь под рукой, чтоб одаривать, — бросил его девице:

— Твоя весть заслуживает большей награды…

Лунолика ловко поймала кошель на лету, спрятала его в карман под верхней юбкой.

— …и я возьму тебя в услужение. Ты же вещунья?

— Это тайна.

— Тем лучше.

Но девушка отрицательно повела головой:

— Прошу повелителя отвергнуть и отослать меня. Я исполняю службу господарей в Лозе и… моя месть не закончена.

— Жаль… — Церес поморщился, зная, как важны для мориорцев мщение и служба. — Что же — мсти, помоги тебе Гром. Однако… если я верно понял, ты слышишь и вещаешь на своей волне? не в нашем эфире?

— Повелитель мудр. — Улыбка Лунолики была скромной… и хитрой.

— Господари не открыли мне этого.

— Они не клялись раскрыть всё своё знание до дна.

— Будем считать, что ты доверила мне тайну, и я сохраню её… или разгадаю. Теперь — буди эту тушку.

Направленный шип и бормотание колдовских формул волшебно повлияли на Муртэна — он заморгал, распрямился, прокашлялся и, как ни в чём не бывало, продолжил прерванную речь:

— …всемерно служить Вашему Высочеству везде, где есть наши общины. Можем ли мы надеяться на благосклонность Вашего Высочества?

— Я обдумаю вопрос о пропинации, — непринуждённо приосанившись в кресле, молвил Церес обнадёживающим тоном. — Четыре провинции… много! Это вызовет недовольство… Возможно, Лация. Вас вызовут, когда я приму решение. Будьте здоровы, любезный.

— Остаюсь в ожидании, — встав, раскланялся лозовик. — Что же касаемо девицы, то она…

— …я остался ею доволен. Со временем распоряжусь прислать её сюда.

— В любое время! когда Вашему Высочеству будет угодно-с! — делая гиджанке знаки рукой, Муртэн пятился, пятился к дверям, пока не исчез.

Когда створки захлопнулись, Церес — наедине — позволил себе дать волю чувствам. Порывисто встав, он быстро подошёл к окну и стиснул в ладони плотную ткань шторы. Вид бескрайнего синего моря за стеклом уже не казался ему заслонённым незримой решёткой неволи.

«Жива. Жива. Хвала Грому!.. В Гестеле, у графа Бертона… ну, разумеется, кто ещё распорядится опытной вещуньей!.. Дьяволы небесные, всё не так плохо, как казалось! Я не одинок. У меня есть невидимая армия… и я вернусь к власти, во что бы то ни стало».

Остров Якатан.

2620 миль к северо-северо-востоку от крепости Курма.

— Перед вами, барышни и господа, воздушная панорама царства Гуш! Город, что расстилается внизу — Панак, столица гушитов, святыня ста храмов и торжище ста рынков, откуда Лал Боголюб правит своими ста землями. Наше здесь — Пришлое Селище, там посольство, гарнизон, электростанция и дирижабельный причал.

Со смотровой площадки путешественники любовались видом заморской земли.

— Какая красота! — вздохнула Лисси с восхищением.

Панак переливался оттенками бело-розового, кремово-жёлтого и шоколадного цветов. Золотистые конусы баханских храмов возвышались, словно скалы среди пёстрых улиц и домов. По городу вились реки, зеркально сверкали синие озёра — всюду рябь лодчонок, лодок и речных барок. На площадях и базарах кишели толпы людей, у воды росли сочно-зелёные сады. За широким парком видны белые стены крепости, лунно-голубые купола дворца…

Тень дирижабля плыла по городу как призрак.

— Мы законам Гуша не подвластны, — продолжил командир «Быка», — но задевать гушитов опасно. Народец лживый и подлый… В случае чего — первый выстрел в воздух, остальные в толпу, кричать: «Нага оликата!» — на здешнем языке «Здесь драконы!» Любой стражник — они носят красную перевязь — проводит вас в Пришлое Селище. С Лалом у нас договор: если имперский подданный не вернулся, не найден живым или мёртвым, не дал о себе знать — через сутки вешаем заложников, расчехляем бомбомёты и стреляем по жилым кварталам.

— Такое случалось? — спросила Эрита.

— Бывало, ан. Редко. Главное, не путешествовать тут в одиночку.

— Моим людям это не грозит, — успокоил Карамо капитан-лейтенанта. — Я разделю их на две группы, в каждой будут умелые бойцы. Отправимся после обеда, а до этого я должен увидеться с посланником Глинтом.

— Гере кавалер, здесь принимают унции? — на полшага выдвинулся Огонёк. Премия статс-секретаря — верней, та доля, которую кадет отложил на заморские покупки, — жгла карман. Гуш на Якатане — это ж рынок пяти морей, сюда стекаются товары всего Вея, даже из Фаранге и Витена.

«Разорюсь, но Лару одарю. Так, чтобы заулыбалась! Что девчонке надо? украшения и благовония. Или чего-нибудь красивое — только не языческий божок, — на полочку поставить…»

— Да, кадет, причём по выгодному курсу. Менялы — я покажу их вам, — дают за одну пять маньчи.

Маньчи, бакаты, гула-гула — названия гушитских денег путались, бренчали в голове, а глаза сами собой держали на прицеле Лару.

Ну почему она такая строгая? Хмурится, порой губу прикусывает.

«Никак простить меня не хочет. Ладно, накуплю всего и высыплю ей в руки. Ничего не жаль, только бы заулыбалась. А Эри… нет! всё кончено, она запретная».

— Правда, город прелестный? — обратилась Лис к Касабури.

— Ан, мне трудно судить о нём, — ответил тот, как-то тревожно шевельнув бровями. — Не привык к видам сверху. Прошу прощения, я должен вас покинуть. Могу я переговорить с Хайтой?

— Да ради бога, пожалуйста. — Лисси недоумевала, зачем Каси беседовать со служанкой.

«Что-то Хайта беспокойно выглядит, это не похоже на неё. Обычно такая бойкая, и вдруг…»

— Хочу спросить… — нерешительно начала Лара, подступив к Карамо.

— Да?..

У него чуть не вырвалось: «…дитя моё».

«Увы, не моё. Лучше иметь такую дочь, чем…»

Он близко видел озабоченное лицо Лары — и вновь искал в нём знакомые черты. Закружились мысли: «Если её дары — от Динцев, то откуда кровь вещунов у Руты? Во мне нет ничего подобного, а значит… Гром небесный, выходит — у Лары дар усилен вдвое? и поэтому такое сильное чутьё в эфире? или дело в родстве?..»

— Тот металл, небесный ключ, — уже смелей заговорила девчонка, — имеет свойства медиатора? Ну… вы учёный — наверняка вы проверяли…

Карамо помедлил с ответом. Он был почти счастлив, услышав такое из уст Лариты.

— Признаться, я ждал этого вопроса.

— Да что тут особенного? — Та пожала плечами. — Любой медиум бы задумался…

— Но один раньше, другой позже. Так вот… — Карамо склонился, переходя на полушёпот. — Свойства ключа иные. Вещать в эфир через него нельзя, но он говорящий.

— Как это?.. а его можно послушать? — выпалила Лара.

— Вы хотите слышать его голос?

От нахлынувшего волнения она не нашла слов, только порывисто кивнула.

Будто в сказке! говорящие зеркала, потом золотое блюдечко — если покатить по нему яблочко, да с приговором, то увидишь дальние страны, див дивных… даже своего суженого.

На миг ей представился неясный образ — красивый, мужественный, величавый. Фигура сильного кавалериста, штаб-офицерский мундир, манящие и властные серые глаза, бледно-розовое благородное лицо, тонкие чёрные усы…

Это… принц Церес!

«Ой, ой. Не надо! он жестокий!»

Образ загадочно ей улыбнулся — и растаял. Вынырнув из опасных мечтаний, она вновь услышала голос Карамо:

— Позже, ан Ларита. Когда будет время, я приглашу вас и дам возможность коснуться ключа.

Озабоченная чем-то Хайта шепталась с Касабури, отойдя подальше от стёкол смотровой площадки. Когда внизу показалось Пришлое Селище — огороженный стеной квартал явно имперской планировки, с казармами и причальной башней для дирижабля, — Каси вежливо позвал Карамо: «На два слова, гере кавалер».

— Слушаю вас, пилот.

— Считаю своим долгом предупредить — здесь звучит зов стана. Вы его не слышите, но мы различаем отчётливо.

— Откуда? — Кавалер поверил сразу. Если такой человек откровенно говорит про зов, он на твоей стороне, на него можно полагаться.

— С той стороны. — Касабури указал на северо-восток. — Зовущий рупор далеко, зов очень слабый, но сюда доносится.

— Дистанция?

— Я ещё не привык к вашим мерам…

— Назовите свои.

— Примерно полтораста поприщ.

— То есть миль триста… Благодарю, лиге дайва бу. Вы, я вижу, на зов не пойдёте?

— Это глас чужого стана. Но будь даже свой — я больше станам не служу.

— А если зов усилится? — напрямую спросил Карамо.

— Я воин. — Каси гордо тряхнул чёрной гривой и серьгами. — Подчиняюсь приказам, не посвисту.

— Можно ли поручиться за Хайту?

— Случись подойти близко к рупору, её надо будет держать на цепи.

Карамо кивнул, дав понять, что разговор окончен.

Зов. Триста миль. Как раз там, куда протянул руку Касабури, за синими горами может находиться старый кратер. Именно может, поскольку Гуш не признавал, что в первую войну на его земли упал шаровой корабль. Было извержение вулкана…

Или не извержение?

Там — долины гейзеров, где проповедовал Бахла, Учитель сна и пробуждения. Туда иноверцам хода нет. Гушиты стерпят иноземный гарнизон в столице, но к святыням не подпустят — если послать за горы воинскую экспедицию, весь Якатан восстанет.

«Итак, кратер есть! И кроты в Гуше есть, теперь это очевидно. Но крупной войны здесь не было, черепахи людей не давили, городов не жгли… Значит, Лал Боголюб договорился с мориорцами? на каких условиях? с какой целью подарил танцовщиц нашему посланнику? И, наконец — зачем стан посылает зов, скликающий рабов обратно в подземелья? Похоже, здесь готовятся к прилёту „тёмной звезды“ — той, о которой мне писал Галарди…»

Стравив несущий газ, «Морской Бык» медленно вращал винтами — боролся с ветром, маневрировал, чтобы точно попасть стыковочным узлом в навершие причальной башни.

— Гуш спокоен. Договор о постройке ещё одной топливной станции почти готов — наши паровые рейдеры смогут доходить до берегов Фаранге, — плавно вещал посланник Глинт, гладколицый как юноша. Прямо красавец с выставки восковых фигур. Тёмно-зелёный мундир дипломата очень шёл племяннику обер-гофмейстерины — шитый золотом стоячий воротник, орденская лента, церемониальная шпажонка.

— …заботы об интересах империи не позволяют побывать на родине. Как хотелось бы преклонить колено перед государем, обнять близких, но… долг прежде всего!

Кивая с деланым сочувствием, Карамо усмехнулся про себя: «Министерство иностранных дел тонко работает. Никакого отпуска, да? А с нарочным служанок не отправишь…»

Кабинет посланника, как всё здание посольства, был сделан в строгом и торжественном имперском стиле — тяжёлые портьеры с кистями, атласные обои, лепной плафон, изображающий двух драконов во славе, массивная мебель чёрного дерева. Только окна по-вейски широкие, затенённые широколистым плющом. Скатанные занавеси из бамбуковых планок, чтобы в знойный полдень создать прохладную полутьму, веранды, террасы… Всё-таки тропики. Прочные ставни с засовами — на случай урагана.

— Весьма признателен вам, гере кавалер, за дружеский визит.

— Искренне рад знакомству, гере посланник. Извольте принять личную почту.

— После обеда, друг мой! Я угощу вас по-гушитски. Такого вы на Великой земле не отведаете. Морские перевозки портят всё свежее, а доставлять по воздуху — дорого…

— Это пакет с пометкой «Срочно, в собственные руки».

— Ну, если вы настаиваете… И тут служба! от неё нигде не скроешься.

— Как обстоят дела с дурманом? — Пока посланник разламывал печати на пакете, Карамо подошёл к окну и выглянул наружу. Милый дворик. Бассейн, фонтан журчит… За стеной — печатный топот солдатских сапог, голос унтера рявкает: «Стой! на месте — раз-два!»

— Не так благополучно, как хотелось бы, — бормотал Глинт, перебирая присланные бумаги. — Многие князьки скрывают от царя маковые плантации…

— То есть и в этом году на материк пойдут тюки с отравой?

— Есть таможня, береговая стража, полиция. Наконец, морские патрули. Пусть ловят перевозчиков и топят груз.

— Ракеты с чёрной жигой были бы куда дешевле.

— Увы, кавалер, это не выход. Здесь умеют хитрить. Если верны сведения разведки, большинство маковых полей — в священных землях, где ступала нога Бахлы. Обстреливать их зажигательной смесью…

— Кажется, мак растёт всюду, где прошёл снотворный бог. И на северо-востоке, у Дымных гор, тоже?..

— Там — особенно густо, — как-то сдавленно признал Глинт. — Для туземной голытьбы дурман — как хлеб, многие курят сызмала. Сонные грёзы лучше голода…

— Однако они предпочитают везти его нам, чтобы грезили мы.

— Война! наших людей можно понять — налоги, тяготы… ещё с первой звёздной военное бремя так выросло, что иные невольно хотят забыться. Остальное — чистой воды коммерция. Вей почуял выгоду на рынке и повёз товар.

— Как хотите, но этот ввоз напоминает диверсию.

— Вы ищете умысел там, где есть только торговля… Но позвольте!.. — внезапно возопил посланник.

Читая содержимое пакета, он дошёл до министерского приказа. Велеречивый дипломат сорвался на возмущённый возглас и стал тем, кем был на самом деле — любимцем тётушки-гофмейстерины, получившим чин по протекции, чтобы быстрей других заслужить графский титул.

Теперь он походил на юнца, которого лишают любимой утехи. Такой же высокий, вибрирующий голос, такой же пронзительный тон.

— Кавалер! Я уверен — вам известно содержание приказа!

— Да, гере посланник. — Карамо продолжал смотреть в окно.

— Это недопустимо. Я получил девиц от самого царя. Никто не вправе лишать меня законной собственности, тем более — царского дара!

— Рабство в империи запрещено.

— Скажите это своим друзьям на Красной половине! горным магнатам с Куруты, где торгуют холопами!..

«О, удар ниже пояса. Что ж, его следовало ожидать. Законы на земле драконов путаные… и отсталые, тут Церес прав».

— Оставим это депутатам и юристам, гере посланник. Они когда-нибудь разберутся. Но вы поедете в Синюю половину, где…

— Девицы получат волю, едва ступят на корабль. Будут получать жалованье, как всякая прислуга.

— Не сомневаюсь. Но они поедут со мной.

— Почему это, позвольте спросить?! и почему я должен передать их вам?

Повернувшись к разгорячённому Глинту, кавалер холодно ответил:

— Потому что они не из людского рода. И вам это известно. Вы хотите неприятностей в пути? Вас остановит морской патруль и заберёт пассажирок. Пойдут толки, сплетни… всем рты не заткнёшь. Представьте заголовок в «Глашатае»: «Близкий ко двору любвеобильный дипломат содержит дьяволиц». Вам нужна карьера — или отставка?

— Вы интриган, — процедил посланник с ненавистью. — Шантаж — любимое оружие Востока…

— Придержите язык, молодой человек. Я награждён орденом Боевого Красного знамени — вовсе не за дипломатию, — и ваш следующий выпад восприму как вызов.

Глинт смерил взглядом худого, долговязого кавалера, и по губам его мелькнула полупрезрительная улыбка. Он заметил, как этот журавль входил в кабинет — ноги будто деревянные. Ну, да — война, сырые окопы, скованные суставы… Не боец.

— Разве что на пистолетах. Сабли — вряд ли. Честь не позволит мне воспользоваться вашими недугами.

— Велите привести девиц сюда и принести дарственную на них.

Ожидание длилось долго. Угощения Глинт больше не предлагал, и Карамо понял — придётся обедать на борту «Быка».

Чтобы отвлечься от неизбежной в таких случаях скуки, кавалер похаживал по кабинету, рассматривая ковры и редкости, собранные посланником в Гуше.

На инкрустированных перламутром полочках красовались бронзовые буты — благостные, сонливые, с застывшими в замысловатых жестах руками, с маслеными улыбками, — серебряные храмовые танцовщицы в венцах и подвесках, с выпуклыми обнажёнными грудями, в набедренниках и ножных браслетах, запечатлённые в причудливых фигурах танца. Рядом резные ониксовые статуэтки из Фаранге — бог-волк, богиня-кошка, полное собрание идолов.

«Должно быть, он сильно увлёкся кротихами, раз начал дерзить. Тем хуже для него. Три любовницы так могут обработать, что молодой человек начнёт исполнять их волю — не свою. А может… уже исполняет? Надо посоветовать Галарди — пусть проверит исходящую диппочту из Панака. Чьи решения Глинт продвигает в жизнь? Государей, царя Лала или…»

Неслышно вошёл кто-то младший из посольских — даже скорей вбежал на цыпочках, — бегло поклонился Карамо и стал шептать Глинту на ухо. На гладком лице посланника появилось выражение растерянности.

— Не может быть, — выговорил он, вставая. — Вы смотрели везде?

— Солдаты проверили все закоулки… — донеслось до слуха кавалера. Заинтересовавшись, он поспешил незаметно приблизиться. Быстрый разговор тем временем продолжался:

— А караулы?

— Ничего не видели.

— Но ещё сегодня утром они…

— Да, танцоркам подавали завтрак, они кушали, но потом…

— Продолжайте искать!

— Вскройте пол, — не скрывая, что подслушивал, вмешался Карамо, — если они жили в первом этаже.

— Гере кавалер, наш разговор для вас не предназначен!

Между тем Карамо чувствовал себя так, словно у него на рынке карманник вытянул кошель с тысячью унций — и скрылся без следа.

«И как мне после этого лететь в Кивиту? с чем? Раззява, ротозей — мало того, что взял в дом девок из кратера, так ещё позволил им удрать!»

— Гере посланник, под Пришлым Селищем — кротовые ходы. По меньшей мере один ход — именно по нему ушли ваши… служанки. Позаботьтесь вызвать сапёров, пусть найдут и перекроют лаз. Дарственную — мне.

Тон гостя не допускал возражений, и Глинт сбавил гонор. Похоже, он сожалел о своей эскападе, но пока не решил, как загладить происшедшее.

— Надеюсь, вы не считаете, что я скрываю девиц?

— Нисколько. Но… — Он посмотрел на служащего так, что тот поспешил выйти, — сейчас вы изложите все обстоятельства, связанные с их появлением у вас. Подробно. Имена, внешность, привычки — любые мелочи. Тогда я передам на материк, что вы исполнили приказ в точности.

«Зов. Может, какое-то время рабыни противились ему, но зов не выбирает: „Ты иди, а ты останься“. Потом сломались. Стан стягивает кротов к себе… Неужели звезда упадёт прямо сюда?»

— Ишь, воструха! какие коленца выделывает! — со смехом удивлялись унтеры, солдаты и матросы, сбежавшиеся поглазеть, что за диковинного зверя привёз «Морской Бык».

На большом солнечном дворе Хайта показывала всем Анчутку — по команде хозяйки восьминогая свинья ложилась на спину, виляла толстым хвостом на счёт «раз-два-три-четыре», сколько сказано, и делала разные фокусы. Языком выхватывала трубку изо рта фельдфебеля и возвращала ему в руку, а с солдата сняла кепи, подкинула и языком поймала!

— Ах ты, гром в душу, вот так скотина!

— Умнющая, хоть в рекруты бери.

— Моя животинка прожорлива, надо кормить! — Хайта, усвоив в столице, зачем нищему шапка, бегала по кругу зрителей с протянутым кепи. Довольная представлением солдатня сыпала лики и гула-гула, скоро от тяжести монет кепи в руке обвисло.

— Эй, золотинка, ты какого флота юнга?

— Что ж это делается, братцы, — на Большой земле парней не стало, стали девчонок в войско брать? Эх, теперь повоюем!..

Спешили на хохот толпы и торговые агенты, и посольские сотрудники, и прекрасный пол Пришлого Селища. Смекнув, что подтянулись люди побогаче, Хайта проворно ссыпала прибыль в карманы — аж штаны обвисли, — и звонко закричала, потрясая головным убором:

— Дамочки и господа, все пожалуйте сюда! Чудо света, говорящая свинья, поёт и лопочет, кушать хочет!

— А ну-ка!

— Анчутка, покажи почтеннейшей публике, как девица утром умывается.

Сев на хвост, пата принялась тереть морду четырьмя передними лапами, пофыркивая и отдуваясь ноздрями. У неё уже заметно отросли пальцы, но они оставались куцапыми и твёрдыми, как копытца. Публика изнемогала, аплодировала, торговые стали кидать в кепи даже четвертаки.

— Теперь — как барская дочка красоту наводит.

— Га-га-га! — покатывались вокруг.

— А как в столице на паперти просят?

— Пода-а-айте Ока пречистого ради! — утробно завыла Анчутка, умильно сложив передние лапы.

Гром оваций! Лишь седоватый, прокалённый солнцем Якатана унтер нахмурился, качая головой:

— Не по вере это, чтоб зверина Око поминала. Взглянул бы поп на это — от кого у свиньи речь, от Бога ли…

Прибавил и сосед в толпе, кондуктор флотского экипажа:

— Видывал я тварей многоногих. Нас десантом на Мулун послали — отстреливать их. Веришь ли, друг — с картечницы по ним палили, так даже полумёртвые рычали и кусать хотели. Дьявольские они…

— Ай, перестаньте! — игриво хлопнула его веером по руке зазноба, прачка секретарского отдела. — Видите, свинка дрессированная, ради Ока просит. Почти что верующая.

— Ну, пускай осенится и символ веры нам прочтёт.

— Ты, друг кондуктор, не кощунствуй. Тут бы «серпов» призвать да расследовать, как полагается, а мы гогочем.

— Покажи, как жандарм важничает, — приказала Хайта, чутким ухом уловив недобрый разговор.

Надув брюхо, Пата почти по-человечески упёрла лапы в бока и загаркала широкой пастью:

— Деньгу дай! Курицу дай! Всех пороть!

Тут даже ворчуны оттаяли, а прочие вконец сомлели со смеху. Одни верили в Гром крепко, другие мягче, но тёмно-синих недолюбливали все, и шуточки о них встречали на «ура».

— Кто же тебя, милочка, в форму со штанами нарядил? — приласкала Хайту прачка, пока другие обступили пату и наперебой командовали: «Скажи — револьвер! Нет, пусть скажет — дурак! это про тебя». — Одно дело вейки, они с малявок в штанцах бегают, а ты вроде наша.

— Лучше скажи, зачем ошейник носишь? — сурово спросил унтер, твёрдо помнивший о вере, ереси и дьяволах с алой планеты.

— Осмелюсь доложить — по столичной моде, гере старший унтер-офицер! Так дамы дворянские ходят, — бодро отрапортовала златовласка, встав навытяжку.

Строевое обращение ему понравилось, но он таки заметил:

— Плохой обычай и мода поганая. Сними, не позорься. Ты ж не собака!

— А господина посланника девки без ошейников ходили, — вмешалась прачка. — Так что, Пекеш, эта лямка ничего не значит. Золотинка правду говорит — я сама видела в модном журнале, нынче бархотки в моде кожаные, по шестнадцать унций…

— Пропасть адова, да кто за хлястик столько платит?!

— Точно, — возник кондуктор, за конфету облизанный патой, — и цепь нужна железная, если кротиху держишь. А то — фьюить! — и нету. Вон, пол в их домишке подняли — а там нора! Целая рота ноги сбила, их искавши — нет бы прикладом доски простучать. Говорят, знатно танцевали, даже без штанов…

— Фу ты, срам какой! — Прачка по-господски заслонилась веером, вроде в смущении.

— …а гушитов, что прислуживали им, Глинт велел выпороть. Совсем посланник с колеи сорвался, видели его — он сам не свой, и с ним, как бес приставленный, тот хромой журавель с Востока.

— Между прочим, другие барышни приезжие — что в форме, — весьма галантные. — Торговый агент поправил цветочек в петлице. — У большого фонтана с офицерами флиртуют, прямо-таки очарован-с! В кои-то веки к нам с Великой земли милашек занесло, а то всё вейки раскосые… Штатские с дирижабля стерегут их, чтобы наши слишком не ухаживали.

— А я говорю, — доказывал старшина-грузчик очкастому юнцу-писарю, — не все дивные дивы — от дьяволов! Ты меня не учи, молод ещё. Я сам учён в церковной школе, от протодьякона имею грамоту с отличием. Когда Отец Небесный воевал с морскими дивами — слушай, умник! — он их покрошил целые горы.

— Вам бы, уважаемый, с амвона проповедовать, а не укладкой командовать, — хмыкал писарь.

— …а костяки и черепа в земле остались, людям на память и на ужас. Я — первой статьи матросом, ещё обе ноги целы были, — ходил с контр-адмиралом на корвете за Пояс Мира. Что там водится порой на диких островах — боже, спаси и сбереги! гарцуки, чичиморы, химеры, вындрики и василиск-зверь, ядовитее любого гада. Его превосходительство отрыл шкелет великана о шести руках…

— Это предмет естественной истории. Вымершие чудища.

— Га, вымершие! да с тобой родимчик бы случился, встреться ты с летучим гарцуком! крылами трещит, в скорлупе весь, а спереди челюсть выдвижная!.. Из ружья в него — тресь! а ему ништо, нападает.

— Морские байки, уважаемый. Не извольте мою голову морочить.

— У лётчиков спроси. Наверняка они этих тварей в воздухе встречали…

— Ты, выходит, типа денщика? или денщица? — К Хайте подбивался морячок — волос ещё короток, по чину рано гриву заплетать, но бескозырка заломлена лихо, и первое кольцо на пальце — ходил, значит, в дальнюю. — Не составишь ли мне пару на вечернюю прогулку? Провожу со всей нашей вежливостью…

— Ах! вы, наверно, много историй знаете? — жеманилась та, изгибая стан.

— Дьяволову уйму! Все твои будут.

— Вот, ваше благовестие, эта девчонка. — Седоватый унтер одним жёстким взглядом удалил матросика. За унтером шёл недовольный диакон в тёмно-коричневой рясе. — Испытали бы её — что за зверя водит, зачем научила Око поминать.

Диакон морщился, как от расстройства желудка.

— Ну-ка, малая, ответь — во что веруешь?

— В Гром и Молот! — Хайта про себя отплюнулась и попросила у святых звёзд прощения. Лазутчикам часто приходится кривить душой.

— Сколько суть есть святых архангелов?

Эту науку (всякое знание полезно!) Хайта усвоила от любимой юницы, посему отчитала без запинки:

— Семеро их, великих — пресвятая заступница Дева-Радуга, умершая за нас, крылатый Ветер-Воитель, милостивая и грозная Сестра-Моряна, крепкий Брат-Корень, сокрытый Сын-Ведун, умелый Дум-Коваль, чаемая Дочь-Надея будущего века, да славятся они в Боге, от них же отвержен навеки и проклят царь тьмы безымянный.

— Ну, Пекеш, — желчно забрюзжал посольский диакон, — и где тут дело инквизиции? Девчина в разуме, канону обучена. Запутал ты меня, анафема, тьфу!

Обиженный унтер не сдавался:

— Скотина говорящая, на восьми ножках — где написано, чтобы такое могло быть? Опять — девчонка в ошейнике, это дьявольское подражание. А Око — носит ли?

— Вот, — предъявила Хайта, даже поцеловала серебряный подарок Лисси. — Моя Анчутка — вымершее чудище, э-э-э… из Фаранге! Контр-адмирал их на корвете привёз и дарил господам. На неё есть охранная грамота!

— Больше, Пекеш, меня по пустякам не зови, — попрощался диакон. — Не твоя забота еретиц ловить, для того есть Тайный орден. Запишись туда и выслеживай!

— Вы не горюйте, гере старший унтер-офицер, — утешая, Хайта погладила служаку по тылу ладони. — Вы же для веры старались.

— Ну… виноват, погорячился, — раздражённо буркнул тот. — Не обидься… вот, возьми конфету. На.

«Вя-а-а, какая гадкая! вся в табаке, в трухе — сколько ты её носил в кармане?»

— Лучше деньгами, — кротко молвила златовласка, а её свинья лизнула руку унтера, как бы намекая: «Не меньше полтины».

— Сказали — вот-вот выложат столичные газеты на продажу, — громко объявили в стороне. — Почти свежие — позавчерашние.

— Слава воздушному флоту, хоть не недельной давности. Наверно, внуками обзаведёмся и в отставку выйдем, пока сюда телеграфный кабель по морскому дну протянут… Обрыдло днями новостей ждать! Вот снесло бы дирижабль ветром с курса — и кто б нам сказал, что в Эстее победа?

— Ветер был нам в помощь, — доверительно сказала Хайта унтеру, спрятав монету, и похвалилась: — Моя хозяйка Ветру большую свечу в Руэне поставила.

— Надо было три! — утешенный и обласканный, Пекеш всё же не утратил унтерского назидательного тона. — Вишь, ветер меняется… с ним теперь только назад на Великую. Пять лет тут служу — сроду перед зоревиком таких ветров не бывало.

Он кивнул на причальную башню. «Морской Бык», как рыба-флюгер, указывал хвостом на юго-восток.

L. На чужих улицах

Собираясь показаться в Пришлом Селище, Огонёк терзался — нацепить кобуру с пистолем? или оставить её под матрасом?

Похвастать хотелось — ужасно!

Не вынес мучений, затянул потуже поясной ремень, пристегнул кобуру и вышел к фонтану, со сладкой дрожью ожидая неминуемых расспросов. Сюртучок расстёгнут — жара, — и каждому встречному видно, что у бедра висит солидное оружие.

Разумеется, первым ствол приметил Сарго, лакомый до всех стрелковых снастей:

— Ого! Огонёк, братишка, где такой гаубицей обзавёлся?

— Какой системы? — полюбопытствовал Касабури. — Не позволишь ли взглянуть ближе?

Затем к стволу, словно к магниту, повело гарнизонных офицеров, ещё минуту назад льнувших к девичьей компании. Кинут косой взгляд через плечо, с поклоном шаркнут ножкой — «Вынужден ненадолго вас покинуть», «Сию секунду вернусь» — и лёгким шагом к пистолету.

Идти за ними — ниже всякого достоинства, лучше позлословить про непостоянство мужчин в своей компании.

— Жара, испарения чужих болот, дурные нравы иноземцев — вот результат, все имперцы донельзя испорчены, — сказала Эрита, даже не взглянув вслед уходящим. — Где их понятие о вежливости?..

В полёте она заметила, что девушка в костюме авиатора особо привлекательна, и отношение к ней подчёркнуто внимательное. Среди офицеров это позволяло выслушать много интересного о своей внешности. В новом обществе это могло продолжиться, и Эри втайне не прочь была покрасоваться здесь, но… едва в сторонке щёлкнул затвор, послышалось заветное: «калибр», «дальнобойность», «прикладистая вещь, в руке лежит как влитая», и кавалеры пошли на мужской интерес.

— Ружья и патроны им дороже, только покажи, — поддержала Лара. — Хоть в фонтане утопись — не обернутся.

Приглядываясь, Лис поднялась на носки:

— По-моему, в центре внимания Огонёк!..

— Скорей бы в город. — Эри словно не услышала. — Я думаю, там есть что посмотреть. Кто знает — куда пропал Карамо? и Хайта…

— О, за неё не бойся. Она с Анчуткой.

Лара озиралась, чувства её были встрёпаны как кудри на бегу. С воздуха — на землю, из поры урожая — назад в горячее лето, с родины — на чужбину, тут у любой сердце забьётся. За стеной Селища что-то глухо гудело, слабо доносился тонкий мелодичный звон, совсем не похожий на бой церковных колоколов. Иные люди, другой мир… каково будет, когда выйдешь из ворот?

Двухфунтовый револьвер Лариты — надо привыкать к нему! — своим весом перекосил пояс. Впору затянуть ремень на талии.

«Все вокруг Рина, а я что — посторонняя?! — злилась она. — Пойти туда самой?.. Ну же, давай! — подбодрила она себя. — Я тоже в армии, я младший офицер, смогу. Чего боюсь-то?.. я с ними пила за победу! всего рюмку наливки, так что же?.. Когда в куче, совсем не страшно, вроде заодно со всеми. Надо ему хоть чуть-чуть намекнуть… но не больше! Тем более Эри мешать не собирается».

Решившись, Лара сделала шаг, другой — и смело пошла в мужское скопище, придерживая кобуру. Военные расступались, улыбаясь: «Дерзкая!» Штаны, которых она в первый момент так стеснялась — ведь мужики кругом, чужие! — теперь придали ей храбрости.

Всё равно широко шагать не получалось, ноги сами жались друг к дружке.

— Позволите взглянуть? Благодарю вас, гере виц-мичман.

— Пропустите барышню! — Командир-пулемётчик раздвинул для неё и местных, и приятелей.

Оказавшись перед Огоньком, Лара вдруг спасовала. Так близко! даже краска в лицо бросилась, и язык к зубам прилип.

«Он подумает, что я к нему привязываюсь. Неправда!.. А сам боится ко мне подойти, трус! Потому что виноват. Нетушки, для меня ничего не значит — просто подошла, как все. Посмотрела — и сразу назад, пусть потом думает что хочет».

— Лари! — зычно возгласил Сарго, как руку дружбы протянув ей странный, необычного вида пистоль. — Господа, позвольте вам рекомендовать Лариту Динц, кадета Их Величеств! Эта девица владеет оружием, я свидетель, а кто вслух засомневается — добро пожаловать со мной на кулаках.

— Ни тени сомнений, друг Сарго.

— Вот таких девушек я рад видеть в наших рядах, клянусь Молотом!

Польщённая похвалами, Лара заставила себя поднять глаза и взглянуть на Огонька прямо. Потвёрже! чтобы, упаси бог, без всякой игры глазками или заискиваний.

«Мы ровня, Рин, запомни!»

Господи, он тоже онемел!.. а на лице — и гордость, и мольба. Даже вытянулся, как в строю.

— Взгляни, Лари, какого мы героя у себя пригрели! а он, представь, всё таил, всё отмалчивался!.. Вообще, — с ленцой бывалого бойца прибавил Сарго, — мы в свой отряд кого попало не берём. У нас народ проверенный, бывалый.

Огонёк так стиснул в потной ладони пистолетную обойму, что острия пуль впились в кожу. Боли он не замечал.

«Сейчас она прочтёт гравировку. Читай, читай… Только не молчи. Скажи хоть что-нибудь…»

— Вот не будь именное оружие — ей-богу бы сменял, — басил вдохновенный Сарго. — С такой приплатой, что… всё бы с себя продал! Прикинь, Ларита — «красный гром», двенадцатизарядный, магазинный, бой на триста мер с прицелом!..

Она прочла гравированную надпись на магазине: «Ринтону Хаверу за храбрость от Пурпурной Воинской Комиции, 1843 год Э.Г.».

Среди офицеров Пришлого Селища были восточные в красно-бурых мундирах. От них при общем одобрении заговорил один:

— Угощаем кадета — и всех гостей — обедом. Награду дворянской Комиции надо достойно обмыть, вместе с победой отдельного корпуса.

Подняв глаза от пистолета, Лара встретила молчаливый — но очень красноречивый! — взгляд Огонька:

«Прости, а? Я ведь сражался. Людей убивал. Не ради Эри, а потому что… я кадет, они девчонки, кто их защитит?»

Подумав — и даже жилкой на лице не шевельнув, чтобы помучить Огонька, — она снизошла.

Глупо и гадко было бы при всех его обидеть. Вояки и охотники любят оружие как свои руки. Сказать: «Ствол так себе, чепуховый» — всё равно что: «Ты целоваться не умеешь!»

Чуть прищурившись, Лара тихонько улыбнулась и кивнула:

— Отлично, Рин. Поздравляю.

Огонёк от счастья чуть не воспарил средь бела дня на манер лунной ведьмы.

— Так, господа, я немедля распоряжусь накрывать стол на… сколько нас персон? — осматривался красный офицер.

Возникла лёгкая толкучка — одни устремились приглашать к столу слегка рассерженных девиц и вымаливать прощение за невнимательность, другие обсуждали славную награду (должно быть, парень — удалец!), — и Огонёк рискнул подойти к Ларе.

— Может… сядем рядом?

— Ещё чего, — цыкнула Ларита. — Барышни и юноши — отдельно. Вы что, кадет, не знаете приличий? Поди, не на гулянке с пирогами, а в обществе.

Пряное красное вино влияло на суставы кавалера как бальзам или язык Анчутки. Два, три бокала — и походка обретает лёгкость. Стихшая боль таилась в костных шарнирах, подстерегала слишком смелые движения, но для простого шага свободы хватало, и Карамо отказался от идеи ездить по городу на мотокарете.

— Пройдёмся пешком. Так увидишь больше, чем из окна и на скорости.

— Пожалуй, гере кавалер, тут не разгонишься. Улочки не для наших мотовозов… — качал бычьей головой Сарго.

— У водоносов воду не брать! — наставлял Карамо. — Здесь брюшной тиф и смертельная дизентерия… Только чай или взвар, их продают в лавках.

Для прогулки глава экспедиции с умом разбил их на отряды. Обручи-медиаторы — надеть под головные уборы, револьверы зарядить, следить за карманами — здесь воры хваткие.

— Пусть только сунутся! всю рожу растворожу, зубы на челюсти помножу, — пообещал Сарго.

— Я велю пате следить, она плохого человека не подпустит, — важно заявила Хайта. Её карманы бряцали как мешки с деньгами, а у закормленной Анчутки брюхо от угощений отвисло. Чудо-свинья пёрла вперёд, натягивая поводок.

К восторгу Огонька, Карамо взял с собой не только его — но и Лару! Остальные под охраной меднолицего Котты Гирица и Касабури отправились другим путём. И хвала Небесной Деве, что ушли! главное, Эриты нет, можно спокойно побыть рядом с Лари.

Жаль только, она на него не глядела. Всё по сторонам.

Белокожим девам из могучей державы полагалось почётное сопровождение — мужики в юбках, тюрбанчиках и бабьих кофтах, несущие над девичьими головами зонтики от солнца. Безмолвные гушиты в верёвочных туфлях неслышно шли сзади, наклонив зонты на длинных — словно драгунские пики, — бамбучинах, чтобы чужеземки всегда были в тени.

Лара приосанилась — какое обхождение! невольно себя госпожой почувствуешь…

Диковинный мир, необычные люди, чужие запахи и голоса — так волнительно, что даже корни волос шевелятся.

Поначалу цветастая пестрота Панака сбивала с толку, путала и морочила. Груды невиданных фруктов — ярких как яичные желтки, лиловых, алых, даже чешуйчатых, будто сосновые шишки — но величиной с голову! Чёрные штаны женщин — как у таможенных солдат! В окнах занавеси из дощечек, на домах жёлтые тростниковые крыши. Мужчины в белых поясах, на головах тряпки-обмотки или шляпы из соломы. Людей — важных, в вышитых халатах и высоких шёлковых шапках, — возят в креслах на колёсах, а в упряжке человек бежит. Навстречу бредут монахи в шафрановых рясах — гололобые, с носилками, звенят колокольцами на палках, несут гипсового кумира, раскрашенного как живой, а спереди и сзади шествия мальчики-служки сыплют розовые лепестки цветов.

— Гере кавалер, нам лучше уступить дорогу, — мрачно молвил Сарго. — Я тут бывал, порядки знаю.

— Тяа? — оглянулась Анчутка, виляя своим поленом.

— Чёрт, они про нас толкуют, — вслушался Огонёк с обруча.

— Ага, — подтвердила Лара. — Давайте влево, а то худо будет.

— Лады, сестричка. Все вперёд, прикрою с фланга. — Корнет-верзила выдвинулся, чтоб оказаться между процессией и своими.

«Тоже мне, братишка!..» — Смех смехом, а кулаки и револьвер Сарго — защита что надо. Лучше с ним, чем без него. Только на чужбине ясно: имперским надо держаться вместе, как союз на клятве.

С улицы — в торговый переулок. Лара тоже ловила голоса — ближние к ней. Переламываясь в обруче, живые токи из голов гушитов слышались как родная речь. Прямо голову ломило с разнобоя — один язык, другой, да столько голосов сразу! Разговоры смешивались, перебивали друг друга:

— О-ле-ле, злыдни с юга стали рядить девок по-нашему!

— Что за жуткая тварюга, будто свиной демон! Как они смеют её водить по святому Панаку? Гнать камнями!..

— Нишкни, паршивый, у тебя мухи в голове. Царёвы люди руку отсекут, если на злыдней нападёшь.

— Э-ке-ке, а золотая девка со свиньёй смазлива! Такой плод надкусить — зубов не жалко!..

— Темноволосая тоже годится. Откормить салом, будет в теле — и кольцо в нос, чтобы слушалась. Гайла, приезжая, уверуй в Бахлу, будь моим сном!

Иногда лучше не знать, что там по-своему лопочут иноземцы: «У-лю-лю, бур-бур-бур». А поняла их — дай ответ! Лара вдохнула, чтоб уж отчитать как надо; носильщики зонтов сердито закричали: «Гаян! гаян!», но Огонёк всех опередил — вгорячах прянул к охальному лавочнику, держа ладонь на кобуре «красного грома»:

— Как ты сказал? а зубов не жалко?

Струсив, раскосый, оливковокожий гушит приник, залебезил с плаксивой улыбкой:

— Эк-ке, молодая господина, тут всё твой — брелка, ожерелка, цепочка!

«О Бахла, пропащее дело! Злыдень — двуголосый!.. При такой гадюке держи язык, а то беды не оберёшься. Ой, зря я горлопанил… Ну как он за девку оружием вступится? Голова, дырка — буц! — мозги наружу…»

— Бери без денег, три… четыре штука! пять, пять! и одна в подарок!

— Что я, мародёр? — Огонёк обиделся вдвойне. — Вот тебе унция, бахан — лови! согласен? Честная купля, при свидетелях. А мне… та-ак-с…

Торговец улыбался, а хотелось рвать на себе волосы. Паренёк-злыдень высматривал, тёр в пальцах, и хоть неопытный — это видать, — снимал с вывески лучший товар. Взял и пару пустячных вещиц, за красоту, но всего нахапал — на сотню маньчи!

«Разорение! а-а-а, всемогущий Бахла, царь судеб, пусть этот нечистый переродится одноглазой жабой! навозным червём!»

— Хорошие у тебя украшения, бахан. Твоя лавчонка мне понравилась, ещё зайду.

«Бежать, бежать на другой рынок!»

«А славно быть имперским! — возгордился Огонёк. — То-то ребята с батальона, кто за морем побывал, так сладко вспоминают: „Товары там грошовые, а девочки дешёвые, и все в ноги кланяются“. И правильно! я из страны драконов, а эти…»

— Пожалел ты его, — укорял Сарго. — Надо было с ходу в рыло, а потом беседовать, за шкирку взяв. Запомни, малый: если такой пёс поднял зенки на нашу девушку — проучи его, чтоб позабыл, как это делается.

— Прикажете отлупить поганца, господин? — с вопросом склонился зонтичный слуга перед Карамо.

— Его жена дома отлупит, за убыток, — усмехнулся кавалер.

— Тебе, — Огонёк подал украшения Ларите. «Во как я!» — светился его взгляд.

— Спасибочки, — приняла она, сдерживая довольную улыбку. Но глаза её, наверно, выдали — Огонёк расцвёл и подмигнул.

— Тяаа? взять? — спросила пата, вздёрнув морду и следя за выражением лица хозяйки. От той по поводку, как по мокрой жиле связи, током струилось желание иметь такие же красивые вещицы. — Языком — цоп…

— Н-н-ня, — совладав с жадностью, Хайта отрицательно мотнула головой. — Чужое место, брать ня.

«Можно ли мне носить золото? — терзалась её душа. — Нет-нет, я принадлежу моей юнице, я должна блюсти обычай… А если золото низкой пробы? кажется, оно красноватое… Если полизать, я определю, сколько в нём металла господарей».

— Ня! — повторила она в тоске и потянула Пату за собой. Уходя, ужасная свинья оглянулась на лавочника и молвила зубастой пастью:

— Ещё зайду.

«Всё! совсем пропал! жди теперь ночного демона!.. Собрать вещи — и вон из Панака, нынче же! Ой-я-я, хочу курить без памяти…»

— А ты ушлый парень, Рин, — хлопнул Сарго по плечу кадета. — Покупать умеешь и знаешь, кому поднести, а? Сразу видно, опытный любезник…

Огонёк цвёл:

— Как же прекрасную барышню не одарить.

«Я — прекрасная барышня! все слышали?!. Но ты не очень-то воображай, что задарил — и я простила».

Прогулка пошла веселей. Хохотал Сарго, вспоминая рожу лавочника, Огонёк болтал с Ларой, не забывая подчеркнуть, какой он коммерсант. Даже Карамо пошутил: «Наймись в торговую компанию, с тобой дела пойдут», но потом его лицо вновь омрачилось, он погрузился в свои мысли.

Ускорив шаги и заставив зонтичного подсуетиться, Хайта поравнялась с кавалером:

— Господарь, а я что-то знаю…

— Юэ, фэфэ, и что именно? — Голос девчонки вернул его из хмурых дум в солнечный день.

— У здешнего посланника были танцовщицы из стана, — зашептала Хайта. — Они сбежали на зов.

— Старые новости. Но всё, что ты узнаешь, может стоить денег.

Монета быстро переселилась из ладони Карамо в карман златовласки.

— …и ещё пропал один из торговых, агент. Здешний, бахан. Думают, он вор. С ним исчез кассовый ящик, револьвер, патроны и купчие бумаги.

— Обычная история. Поймают — отрубят голову. В Гуще строгие законы.

— Он был белый веец, черноволосый, носил длинную причёску, серьги из серебра… и красил веки сурьмой. Торговал за Дымными горами.

— Так-так. Это уже интересней. Сходи с Анчуткой ещё раз на двор прислуги, повесели их, поговори с ними. Там не заметно… белых вейцев?

— Кто-то мелькал в стороне, не приближался. — Наморщив лоб, Хайта прижала указательный палец к кончику носа. — Я не разглядела как следует. Кажется, он опасался подойти на взгляд…

«…на выстрел, — мысленно договорил по-своему Карамо. — Пришлое Селище надо хорошенько обыскать. Пока все не ушли на зов».

— Будь осторожна. У бойцов стана тихие пистоли.

— Они стрелять не станут. Скорее утащат. А со мной пата…

— Гере Карамо! — окликнула его Лара. — Смотрите, какое дивное здание!

Справа открылась каменная площадь, где по краям под большими навесами сновали и топтались у лавок покупатели, а дальше высилась небольшая, но самая настоящая крепость — наклонные стены из желтоватого песчаника, узкие высокие врата, над вратами — барельеф в виде орла, сидящего на диске солнца, а по сторонам их — пилястры, изукрашенные резьбой. На стене, на шесте, развевался лазурный штандарт с золотым изображением глаза, похожего на плывущую рыбу.

— Отец Небесный, его всё-таки выстроили… — Карамо сощурился, всматриваясь в крепость.

— Царский дворец? — наугад спросил Огонёк.

— Посольство Фаранге.

Лара удивилась:

— Фаранцы? но они живут далеко, отсталые…

— Это упрямый и смелый народ. Если царь-бог им прикажет — выполнят. Представьте, добрались сюда на допотопных плоскодонках.

— Так не бывает, — помотал головой Огонёк, а Лара, имевшая кое-какое понятие о кораблях, с недоверием спросила:

— Что, у них совсем нет пароходов?

— Есть несколько — им продали купцы из Эндегара. Но у Фаранге свои парусные мореходы, умелые. Они давно продвигались на юг, с острова к острову, ставили фактории и гарнизоны… а теперь — пожалуйста, стяг царя-бога уже здесь.

— Правда, что они приносят человеческие жертвы крокодилам? — Лара в сомнении поглядывала на посольство, больше похожее на форт.

Компания подходила всё ближе к укреплённому зданию, Лара ясно различала охранников у врат. Снаружи вейцы-алебардщики с красными перевязями, а ближе к вратам фаранцы, застывшие будто статуи — песочные юбки, белые фартуки, обнажённые торсы крест-накрест перечёркнуты широкими портупеями, слева при бедре у каждого тесак, в руках длинное ружьё со штыком. Полосчатые воротники-оплечья и шлемы в сине-белую полоску, закрывающие шею. Вылитые фигуры с фотогравюры!

«Жалко, Лисси пошла не с нами! Она так загорелась разузнать про все народы — здесь бы ей понравилось».

— Гладкоствольные кремнёвки, заряжаются с дула, — плюнул Сарго. — Срамота, не ствол. С такими только баре захолустные охотятся.

— И бьют зайца за двести шагов. Опасайтесь их недооценить, корнет.

Собравшись ещё что-то узнать о фаранцах, Лара приоткрыла рот…

…и сквозь эфир в неё ударила густая, пьяная волна. Словно, как раньше у профессора, силой влили стакан гигаина. Ларита пошатнулась, схватилась за руку Огонька, тот глубоко вздохнул от нежданного счастья, но тотчас понял — это не ласка.

— Что?.. тебе плохо? Это от жары, скорей в тень. Эй, человек! воды барышне! беги в лавку за чаем!

— Нет. — Она закрыла лицо ладонью. Язык плохо слушался, камни мостовой шатались под ногами. Из тьмы навстречу проступило знакомое худое лицо, бледное, с синеватыми тенями под глазами. Тот молодой парень, который вещал с севера, через море, говорил о бедствии…

Он был совсем рядом.

Лара собрала волю в кулак, чтобы устоять перед веющим в лицо хмельным ветром. Сосредоточиться. Дистанция? направление?

«Он за стеной. В посольстве».

Почему-то на сей раз его лицо открыто, без всякой повязки…

…и шлема!

Парень был в подпитии… или накурился. Ларе казалось, что она чувствует запах макового зелья — такой доносился из окон тайной курильни в квартале.

— Ласточка? — проговорил он жалобно и, неловко подхватив платок, прикрылся им до переносицы. Поздно, образ запомнился.

— Кто тут зовёт Ласточку? — почти зарычал в эфир Огонёк. — Не тронь её!

— Сними обруч, парень. Ты лишний.

— Чего? Будешь мне приказывать?!

— Огонёк, сними. Пожалуйста, — попросила она. — Я должна говорить с ним один на один, это важно.

— Да кто он такой?!.

— Опять? — с тревогой обернулся к ней Карамо.

— Ага. Он здесь.

— Ринтон, снимите медиатор.

Злобно ворча: «С-с-собака, два хвоста!», паренёк подчинился. Кавалер неотрывно смотрел на девчонку:

— Ларита, спросите — что ему надо?

— Не повторяй, я слышал. Скажи… нам надо встретиться. Завтра. Сегодня я… не в форме.

— Ты макоман?

— Не твоё дело! — грубо ответил бледный парень. Маковники страсть не любят, если их уличить.

— Перестань дышать на меня. Так противно, тошнит.

— Я? дышать?.. О, дьяволы, почему… — смутился он, потом заговорил резче: — Закройся. Не рукой! Ну… поставь стену. В уме. Представь, что между нами толстое стекло, быстро.

Она кое-как справилась с заданием. Одуряющее веяние стало слабей.

— Если кто-то начнёт вещать своё… настроение, самочувствие — всегда так делай. Я не хотел, прости. Само получилось.

— Вечером, когда мы вернёмся в Селище, — твёрдо сказал кавалер, выслушав запрос сидящего в посольстве, — пусть он выйдет в эфир. Обговорим место и время.

— Какая вышивка!.. о, смотри, Лис — это набивная краска с тёртым золотом! Беру всё. — У Эри глаза разбегались, торговцы кланялись ей, ликуя от больших закупок.

Тут вступал в дело Котта, знавший язык Гуша:

— Полтора маньчи. Пять? Ты корыстный торгаш, Бахла тебя покарает. Ты переродишься бесхвостой крысой… Полтора маньчи и бакат.

Взятые на прогулку унции Эри рассыпались в руках менялы на целую кучу монет, овальных и дырявых. Казалось, денег стало больше, но уходили они как вода.

Касабури следил по сторонам, опасаясь в незнакомой тесной обстановке всех. Его — с серьгами, гривой, подводкой глаз и кинжалом — заметно побаивались, но «белый веец» в торг не встревал, встречных не задевал — гушиты обтекали его, как плавучий хлам — крепкую сваю, и струились дальше.

— Превосходные штаны. — Эрита сдерживалась, чтобы не пуститься в новые траты, но экзотические товары манили к прилавкам, подстрекали потрогать, мысленно примерить. — Покажи вон те.

— Нет, нет, для госпожа офицерка их не надо! Это для…

— Гере Гириц, что он сказал?

— Их носят храмовые танцовщицы. Можно купить, но выходить них на улицу — нет. Храмовые… особые женщины, у них странные обязанности.

Лисси в уме сочиняла наброски для путевого дневника. Если заниматься этнографией, то смолоду, тогда успеешь собрать больше впечатлений.

А как назвать свою первую книгу? Скажем, «Записки графини-путешественницы». Или «Очерки о стране Гуш»?

То и дело приходилось обращаться к Котте. Конный артиллерист терпеливо разъяснял, что к чему.

«Здесь идёт большая торговля. Продают всё, даже вынутые из досок ржавые гвозди, рыбьи и собачьи кости, копчёных крыс и настойку из вшей на аптечном спирте.

Гушиты живут очень бедно, столица их выглядит грязной. У воды и около съестных лавок дурно пахнет. Помои выливают в реку. Я видела: под мостом купались голые дети, а по воде плыла мёртвая собака.

К иностранцам здесь относятся с подозрением и отвращением, считая их нечистыми для Бахлы, но ведут себя мирно. Вера баханов учит, что всё дурное только снится и когда-нибудь рассеется, в том числе иноземцы. Но и всё хорошее может оказаться наваждением.

В Панаке три церкви Грома: в Пришлом Селище, в квартале оптовых купцов и в колонии прокажённых. Когда случается мор, наводнение, землетрясение или дороговизна, баханы нападают на третью церковь и громят её, а прокажённых убивают. При этом бывают ужасные зверства. Если гонец колонии успеет вовремя добежать до Селища, наши солдаты выступают на защиту с картечницей. Гушиты называют пулемёт „голос царя-дракона“».

— Зеркало, нам необходимо зеркало, — твердила принцесса. — На борту «Быка» нельзя нормально причесаться.

— Ан Эрита, зеркала Гуша — металлические, — вежливо предупредил Котта. — Перед отлётом всё придётся взвешивать. Фунт перегрузки требует лишнего гелия…

— Ах, господи! неужели мы много накупим? Самую малость.

— Да, пустяки! — поддержал её другой артиллерист из отряда Карамо, взваливая на плечо зонтичного слуги вторую суму с покупками, как вьюк на осла.

Эри оглянулась в сторону Селища — там, над тростниковыми крышами, виднелась серебристая сигара дирижабля.

— Вот на каком экипаже надо ездить по магазинам… О, милые шарфики! или что это, пояски? Гере Гириц, как их носят?

— Глубоко под платьем. — Меднолицый дицер постарался ответить как можно равнодушней. Объяснять он не стал. Всё-таки молодые барышни, приличия и всё такое.

Дар правителей — не только умение властвовать, но и проницательность. Поняв, что Котта благовидно уклонился от подробностей, Эри перешла на язык жестов. Торговка уловила суть вопроса и показала на себе руками — вот так обвязываться и вот так.

— По жаре гораздо лучше панталон, — шёпотом поделилась принцесса с Лисеной. Та смутилась, покосившись на мужчин — вдруг слышат?..

«Испарения болот, дурные нравы — действительно, влияет! Перенеслись через море — и сами меняемся…»

«Весь женский пол в Туше носит штаны, от простых чёрных до шёлковых алых с золотой вышивкой, с затяжкой на талии или на бёдрах.

Шальвары с прорезями и завязками на щиколотках полагаются тем, кто ведёт нескромную жизнь; также они носят очень короткие жилеты со шнуровкой, открывающие спину и живот, и ходят босыми. Их называют „девы-сновидения“.

Храмовые танцовщицы стоят рангом выше, они бывают на торжествах у богатых людей, даже во дворце. Те, кто состоят в неволе, носят кольцо в мякоти носа между ноздрями.

Среди гушиток в ходу набедренные повязки. Если в них танцуют, их украшают вышивкой, бисером и кистями».

— Я куплю для тебя, Лары и Хайты. — Заметив, что Лис неловко, принцесса решила смягчить это щедростью. — Вечером примерим.

Графинька допрашивала Котту:

— Как тут развлекается простой народ? Петушиные бои, игра в кости — а, например, поют ли они хором?

— Скорее, воют, ан. Во время бедствий.

— Есть ли здесь театры?

— У царя.

— М-м-м… а библиотеки?

— У царя.

— Чем же вейцы занимаются в часы досуга?

Артиллерист задумался. Как бы пристойно высказаться, чтобы не оскорбить слух девицы?

— Курят маковую смолу. И «листву пророка» от пустосвятов.

— Нет, это дурные привычки. А занятия?

— Плодовитость.

— Вы говорите о них, словно о кроликах.

— А вы посмотрите, сколько их.

— Значит, всем хватает пищи! У них богатая земля. Я читала, что вулканические почвы…

— Дело в другом, ан. Они совсем неприхотливы. Едят всё, что растёт или шевелится. Даже червей и тараканов.

Кое-как совладав с тошнотой, Лисси поискала глазами, о чём бы ещё спросить. Главное, чтобы не про червей.

— Те фигуры человечков на карнизе — они продаются?

Вырезанные из дощечек фигуры болтались на бечёвках, свисавших с края навеса перед входом в дом.

— Нет.

— Я бы купила. У них такие странные лица…

— Это детские души. Они хранят дом от воров и порчи.

— Ду… — запнулась Лисси. — Души?

— Дети, которые умерли в доме. Гушиты считают — они превращаются в демонов и стерегут жилище. Приносят удачу в торговле… Самый сильный демон-страж — сын, удавившийся для блага семьи.

— Четыре… пять… — шевеля губами, Лис в ужасе считала фигурки. — Боже, несчастные родители…

— Они считают себя счастливыми — столько духов-защитников… Не печальтесь о них, они родили новых. Гушиты на диво многодетны.

— Но… дети!

— Здесь всё идёт в дело и на пользу, даже смерть.

Наконец, Котта привёл их к площадке, где в окружении шумной толпы выступала компания, похожая на акробатов — тощий старец со свитком в руках что-то напевно выкрикивал, двое мальчишек играли на костяных флейтах, а посредине на циновке танцевала девочка в чёрных шальварах и куцем жилете.

— Друг дицер, что декламирует дедушка? — спросил Касабури.

— Хвалит свою школу. Обещает любого сделать гибким, как угорь. Здесь традиция — держать прислугу, владеющую «танцем змей», гимнастикой души и тела. Скромная, безоружная девица, но при случае…

— Она действительно ловкая, — признала Эрита. Девочка-гушитка извивалась на месте, как пламя свечи над фитилём.

— Говорит — кто хочет, пусть попытается задеть её бамбуковой палкой, — вслушивался Котта. — За попадание — два маньчи. Она не сойдёт с места, где пляшет.

— Смешно. — Принцесса пожала плечами. — Как можно уклониться?.. Гере Гириц, пусть мне дадут палку.

— Эри, ты же станешь бить? — взмолилась Лис, жалея маленькую гушитку. По тому, как Эрита взяла палку и помахала ею, графинька увидела в подруге человека, знакомого с фехтованием.

— Только касание.

Быстрый выпад. Танцующая девочка молниеносно изогнулась, пропуская колющий удар мимо себя — и продолжала перебирать ногами, по-змеиному двигая телом.

— Ах ты… — растерявшись, Эри замерла. Как это могло случиться? Обида, досада, смущение — все смотрят, ухмыляются…

— Второй удар за плату! — провозгласил старец, воздев руки со свитком, едва заметил, что иноземка вновь готова атаковать. — Полтора баката! Глядите, о прозревшие в ладонях Бахлы, сколь велико искусство школы змей Лунного Пруда — даже заморская воительница перед ним бессильна!..

— Лови. — Нервничая, Эрита кинула парню-помощнику монеты и ударила рубящим, наискось. Шшшик! — палка впустую рассекла воздух, девочка стремительно и гибко отклонилась, но её ноги топтали циновку там же, где и раньше.

— Третий удар — один маньчи!

Ясно было, старец готов взвинчивать цену и дальше. Кругом посмеивались в кулаки, не решаясь хохотать над иноземкой в открытую.

От стыда перед своей компанией Эри хотелось провалиться сквозь землю. Хороша фехтовальщица — безоружную свистушку в двух шагах не поразила!

— А нападать девочка может? — вдруг подал голос Касабури, до сей поры внимательно следивший за напрасными попытками Эриты. — Друг дицер, спроси.

— Десять маньчи, если ты хочешь боя.

— Пусть она возьмёт настоящий клинок. Бой до первой царапины.

Притихшие гушиты расступились, охая и перешёптываясь, когда старик вынул из чехла и подал девочке странно изогнутый на конце нож. Подземный воин даже не касался своего кинжала. Лисси заволновалась:

— Каси, пожалуйста, не рань её!

— Если юбка берёт в руки оружие, — Гириц с интересом наблюдал, как черногривый сходится с маленькой смуглянкой, — она знает, на что идёт.

— Оба варвары, — еле слышно проговорила Эри.

Гушитка прянула вперёд, вильнула обманным движением — и замерла: острие кинжала коснулось её горла. Как Касабури вырвал клинок из ножен, как успел опередить девочку, Лис заметить не успела.

— Деньги назад, — молвил брюнет.

Свита старика поклонилась ему как один человек.

— Дед говорит, — перевёл Котта, — что ты большой воин, достойный служить телохранителем возле царя. Он будет много платить, если ты станешь в его школе наставником.

— Скажи ему — я занят, состою на службе Синего господаря.

— Поклонись почтенной публике, — сурово сказал старикан ученице, — принеси извинения за то, что уронила славу школы Лунного Пруда, но будь на высоте в своём раскаянии.

— Лис! гляди… — задыхающимся шёпотом произнесла Эрита.

Печальная танцовщица, затерев слюной кровоточащую царапину, сложила вместе пальцы перед грудью в какую-то причудливую фигуру, пропела длинную фразу, закинула голову и — её глаза закатились, а ступни отделились от земли.

Она, как невесомая, тихо-тихо всплывала, пока не замерла вершков на семь от земли — и так зависла.

Гушиты кругом деловито лопотали, обменивались монетами — должно быть, они сделали ставки на исход боя, — но на их лицах не было и тени удивления. Как будто для них ведьмин взлёт — заурядное зрелище.

— Отец Небесный… она заснула в секунду, сама себя усыпила… Гере Гириц, пожалуйста, пригласите их в Пришлое Селище. Сколько денег они хотят? Я должна узнать, как девочка это делает.

Альтерен — столица великого княжества Фонтес.

3140 миль к югу от Панака, 850 миль к юго-запалу от Руэна.

Пересадка штабс-капитана Вельтера с поезда на поезд пришлась на день народных торжеств. Сегодня старая столица выглядела праздничной, шумела как в храмин-день — древние высокие соборы, потемневшие и обветшавшие от времени, казалось, стали светлей, а трезвон с их колоколен разносился далеко, до вековых дубрав за окраиной. Когда стихал голос колоколов, за звуками города слышался оркестровый звон литавр.

Если бы не Нож, неотвязно следивший за своим командиром, Вельтер охотно бы прошёлся по центру Альтерена, осмотрел старинные дворцы, поклонился тысячелетней гробнице Галориса Дракона — первого «осиянного молниями», родоначальника Синей и Красной династий… Времени на экскурсию хватало, но покрасневшие от бессонницы и неумеренного питья кофе глаза жандармского сержанта без слов говорили, что Нож всегда будет рядом. Скрыться от него нельзя.

— Пустое, ваше благородие, — уверял Нож, с усилием подавляя зевоту. — За картами, бывало, и три ночи сиживал без роздыха. Кофей мало что не вёдрами хлебали, чтоб с игры не сбиться, а там — глаз да глаз. Чуть сморгнёшь — без штанов уйдёшь, вдобавок по уши в долгах.

— Не на игре ли ты сгорел, что в полк пошёл? — нервно пошутил Вельтер.

— На ней, проклятущей. С тех пор карт в руки не беру — зло от них. Кажется, вот возьму, а они — красные, липкие… Жизнь, ваше благородие, как рельсы паровозные — с них сошёл, и под откос.

С ними, час за часом наблюдающими друг за другом — кто первый сорвётся, даст промашку, — извелась и рыжая Миса. Одно кошку спасало, что Нож кормил её, давал размяться и ласкал, утихомиривая взъерошенную душу зверька. Когда выходили на перрон, брали и её с собой на шлейке — Миса тревожилась, жалась к ним, знакомым, жаловалась мявом: «Что тут? где мы? куда едем в этом гремучем ящике?»

— Славный город, я тут не бывал, — сожалел штабс-капитан, глядя с вокзальной площади в тенистые улицы, густо обсаженные липами. — У нас ещё два часа в запасе — давай пройдёмся.

— Только недалеко, ваше благородие, ладно? а то кошка изволнуется.

Оставили Мису под присмотром багажного служителя, за четвертак. По улицам шёл приодетый люд, армейские в парадной форме, катились экипажи — все в одну сторону. То и дело козыряя, Вельтер с Ножом, увлечённые людским потоком, двигались вместе с ним. Впереди маячило большое сборище, оттуда летел звон церковного клепала, в которое бьют при молебнах под открытым небом.

— День бы, другой здесь провести, — вслух мечтал командир Рыжих Котов. — И то не обойдёшь всего. Суди сам — усыпальница Галориса, обитель невест…

— Ага, кузница королев, — усмехнулся Нож, встряхнувшись на ходу. — Не знаю, как у благородных, а простые говорят — Молот на княжество указал, что оно избрано рождать дев для престола.

— Сказки. Метеорит, и только.

— Ну, теперь-то всё толкуют по науке… вам, учёным, видней! Но След Молота, он вроде настоящий…

— Об этом пусть попы толкуют. Сами оттуда язычников гоняли, проклинали.

Споря о знамении, которое случилось куда раньше, чем Галориса небесными огнями осияло перед битвой, вклинились в толпу — тут разговор, начатый затем, чтобы не касаться цели путешествия, сам собой оборвался. За морем шляп и дамских шляпок, форменных кепи, зонтиков, высился помост с железной клеткой, в которой вяло шевелились согбенные фигуры в лохмотьях. Священник с развевающейся гривой выкрикивал, стоя на краю помоста, — даже без рупора голос его, окрепший в проповедях и молитвах, нёсся над головами на сотню мер:

— Здесь нашей державе начало!.. Здесь явился Дракон во славе, Дракон Грома со знаменем истинным!.. Здесь исток славе и конец нечестию!.. Здесь предел положим дьявольскому нашествию!.. Как сошёл пламень с громового неба на меч первого царя, так вознесём мы очистительный огонь во имя избавления от супостатов, из тьмы пришедших!..

— Зря пришли, — бросил Вельтер с неприязнью.

— А что, посмотреть можно. — Нож задрал голову, вглядываясь.

— Сержант, — голос штабс-капитана стал железным, — кру-гом! Шагом — марш!

Коротко вздохнув, Нож привычно подчинился. Когда они уже порядком отдалились, за спиной раздался нестройный вопль тысяч глоток, смешавшийся с ревущим воем ракетных горелок, исполнявших ныне роль дров для всесожжения. Крик сгоравших в клетке не был слышен — да и вряд ли он долго длился. Сухое топливо ракетопланов развивает такой жар, что оставляет лишь обугленные кости.

Всё же Вельтер оглянулся. Над «жаровней» вздымался столб жирного чёрного дыма, похожий на уродливый гриб.

«Ехать, не задерживаясь. Ехать и исполнить» — вновь прозвучал у него в голове чуждый голос, и штабс-капитан ускорил шаги.

M. Ключ говорит

Да здравствует баня! После пыльных, кишащих как муравейник, пропахших пряностями, потом и гнилью улиц Панака с их духотой и пестротой, с их косоглазыми гримасами, криками, взглядами — одновременно наглыми и рабскими, — душа и тело стремились вымыться и освежиться.

Вместе с этим в сердце Лары начинало биться новое, впервые осознанное чувство превосходства. Одно дело гордиться втайне «Я другим не чета — я вещунья!», оставаясь скромницей-пансионеркой, но когда ты ступила на другую землю, одела воинскую форму и ощутила, что вы — всего-то вчетвером! — выше и сильней всех этих суетливых вейцев, хоть бы их десять тысяч собралось. Выпалить в воздух, крикнуть: «Здесь драконы!»… эх, посмотреть бы, как они шарахнутся!

Наверно, началось со входа на борт корабля-гиганта. Видеть их в воздухе и восторгаться — этого мало! надо оказаться под его невесомой колоссальной тушей чуть не трёхсот мер в длину, подняться на палубы, понять, что тут все — крепкие решительные парни, готовые смести врага и защитить тебя, — тут-то и вникнешь, что ты тоже частичка империи.

Раньше это в глаза не бросалось — где она, империя? то батя кряхтит, отсчитывая деньги на налоги, то мама Рута клянёт цены в бакалейной лавке, то городовой тащит воришку за шиворот, то украшают цветами арку в день тезоименитства Его Величества… А здесь — вот она, положись на неё, пожми её сильную руку.

И если б не внезапный сеанс связи с этим бледным из фаранского посольства, Лара возвратилась бы из города довольная донельзя — гордая, полная впечатлений, с подарками. Теперь уже не то, совсем не то… в душе печаль, на сердце кисло.

Она раздевалась быстро, будто вместе с одеждой могла избавиться от неприятностей.

Всё-таки баня — славное местечко. Тут люди больше ровня, чем где бы то ни было — даже Божьи Очи с шей сняты, и не угадать, кто беден, кто богат. Можно всех видеть, как они есть, без титулов.

Утончённая Эри грациозна — о, да! У Лис фигура хороша, хотя остаётся худоватой — графинька ест как птичка, будто сызмала аппетит потеряла… или грусть по братьям её точит? Зато Хайта раздобрела, округлилась — сверху щёки, спереди животик, сзади попа, — но осталась юркой, как мыша, и гибкой, как горностай.

— Это не ванны, — ворчала Лисси. — Кадки какие-то…

— Ты хотела изучить их быт? — напомнила Эрита. — Вот, пожалуйста.

Посольские устроили господскую купальню на гушитский образец: дощатый помост, в него встроены объемистые — на полсотни вёдер! — широкие бочки, вода льётся по желобам. Здесь душисто пахло от досок, а вода отливала зелёным и благоухала хвоей — банщик добавлял в неё сосновый настой. Где-то гудела котельная, давала нагрев.

Лара забыла про этикет и плюхнулась в бочку мешком: «О-о-о, как я умаялась!..» Ухнула в жидкую зелень, погрузилась с головой — одни руки на краях бочки. Потом вынырнула мокрая, облепленная волосами, фыркнула, плеснула на Анчутку:

— Кыш! свиньи после всех!

— Пойду фонтан топитца, — грустно сказала пата, переминаясь всеми лапами. Вдруг всё-таки пустят в бочку?.. В купальню-то пустили, хоть банщик возражал: «Скотов не моем».

Лис её гладила по спинке:

— Толстая, ты там не поместишься. Зачем у всех ела из рук? Плохо попрошайничать, плохо! Хватит лопать, и так уже большая.

— На колбасу обжору! — пригрозила Лара.

— Ня на колбасу… Я служить…

— Хайта, подай мыло и мочалки, — решив составить Ларе компанию, Эри опустилась в воду напротив неё — изящно, беззвучно, словно ручейная дева. — Ты не возражаешь?

— О, что ты, ничуть.

— Я! я мыло подай! — отпихнув «маму» Хайту рылом, пата вскачь понеслась к полкам, села на хвост и стала передними лапами перебирать банные снасти, роняя их на пол.

— Лис, ты давно обмеряла её? — пытливо вгляделась Эрита в чудесную свинью. — По-моему, она стала выглядеть как-то иначе…

— Вроде шея появляется?.. — присматривалась Лара. — И лапы… что у неё с лапами?

— Отмирают. — Хайта тихо всхлипнула, сев на корточки у края бочки. — Вторые и третьи сохнут. Они ей мешаются… она их не хочет. Пата откусит их и съест…

— Бррр, жуть. — Лара мурашками покрылась, как ощипанный гусь. — Разве это можно?!. Больно ведь!

— Пата сама правит телом. Чует, что лишнее. Подумает: «Не больно», и откусит.

— Мне бы так думать. Я раз пальцы дверью прищемила — взвыла на весь дом, чуть в обморок не грохн… то есть чуть не упала без чувств, — поправилась Лара.

— Спроси Анчутку, научит, — вздохнула Лис, плавно спускаясь в соседнюю бочку. Метаморфозы дивной свиньи смущали её, но что с этим поделать? Инопланетная загадочная биология…

— Учить — сорок унция! — вякнула свинья, не оборачиваясь. Одно ухо она держала повёрнутым на разговор. А может, хвостом слышала?

— Вся в маму! — Лара мотнула мокрой головой. — Хайта, она деньги не глотала, пока ты в сторону смотрела?..

Пата сосредоточенно занималась химическим анализом. Мыло, мыло. Цоп одно, кусь — невкусное. Лизь другое. Это лучше. А какое понравится людям? Нервные узлы под крепким черепом и в спине Анчутки работали, перебирая вкус и свойства кожи всех присутствующих. Надо, чтобы подошло каждой… Как им угодить?

Для образца Анчутка тайком проглотила брусок миндального мыла и задумчиво разжевала его. Бяка. Но можно растворить, переварить по-своему. Если взять запасной жир из брюха…

«Ня. Возьму это, делать из него».

— Стой! Ай! Ты что?! Ня! Пата, ня!!

Та обеими передними хватала и пихала куски мыла в пасть, торопливо глотая, чтобы не отняли.

— Помылись, — мрачно подытожила Лара. — Ну, хоть ополоснуться от пота… Хай, поздно суетиться. Она уже всё сожрала. В следующий раз дай ей мыла на обед.

— Отдай обратно! проглотина!.. — в досаде Хайта пинала любимицу, а та с виноватым видом давилась последним куском и срыгивала пену.

Принцесса и дочь кровельщика со всеми их различиями остались в раздевалке, в далёком Гагене и дворце Красного царя. Здесь были две головы в намокших волосах и две шеи, торчащие из горячей зеленоватой воды. И не догадаешься, что соперницы. Под водой их ноги гладко соприкасались, но Лару так разморило в бочке, что лень было отодвинуться.

«Пускай. Такая же девчонка. Только в сто раз счастливей. И лучше танцует. И Око золотое. И она ведьма летучая, а я… Господи, ну зачем, зачем мне этот клятый дар…»

«Отчего Лара такая понурая? — тайком наблюдала за ней Эри. — Словно донельзя расстроена. Не из-за мыла же… Хлопнуть в ладони, послать Хайту, принесёт. Здесь что-то иное… Она должна быть рада. Пошла вместе с Огоньком… стоп! забыть его!.. пошла, он перед ней стал извиняться, она изображала из себя сердитую гордячку… Потом подарки… но всё равно она в расстройстве. Что такое?»

Мимолётное невольное злорадство — «Ей тоже плохо!» — мелькнуло и сгинуло. Эри ощутила печаль Лары как свою, ей стало неловко, захотелось утешить или приласкать, обнять Лариту.

«Это лишь воля случая, что мы были связаны с одним юношей… а теперь вроде сестёр, хотя и врозь, и очень разные».

«Ешь его дьяволы, того бледного! — мучилась Лара. — Засел у фаранцев, обкурился в дурь… Хоть без шлема — прямо в голову вонзился, сволочь. И как вовремя!.. Видел, что рядом парень-вещун, так нет же: „Ласточка!“ Всё, теперь у нас ничего не сладится, никогда. Рин не поверит, что я и бледный — чужие друг другу. А я что скажу? „Ринти, да я его первый раз вижу в эфире! Он меня подслушивал, мой позывной узнал…“ А он: „И где вы с ним соединились? и о чём вы толковали?“ А я… а я…»

Всю обратную дорогу после глупой переклички у посольства Огонёк дулся, молчал, лишь изредка бросая недоверчивые взгляды и отделываясь пустыми словечками, если к нему обращались.

Едва появилась взаимность — и вмиг рассыпалась!.. Два месяца ждала, страдала, думала о нём, порой плакала в подушку, ревновала к Эри… даже плохим словом назвала через эфир… И только-только больной узел распутался, Эри отреклась от Огонька, можно чуточку сблизиться — тут бледный вылез: «Ласточка!» Нет бы дурманом задохнулся!

«Нырнуть и не всплыть. Жизнь моя напрасная…»

— Я встретила в Панаке удивительных людей, — издалека, осторожно начала Эрита, в душе надеясь постепенно выведать, что у Лары на сердце. — Странно, но левитантов тут не преследуют и не клянут…

— Да? — вяло отозвалась Лара, подняв лицо.

— …даже по-своему ценят. По-моему, из них готовят наёмных убийц…

— Девчонка не станет, — помотала головой Ларита. — Одно дело защищаться…

— Здесь велико почтение к учителю. Больше, чем в империи. Только смерть может порвать узы между учеником и наставником.

— Очуме… поразительно. Они что — показывают умение на улице? вроде зазывалы: «В нашем магазине лучшие товары»?

— Ты будешь удивлена, но так оно и есть. Я пригласила их, старика и ученицу, в Селище — показать приёмы.

— Я бы тоже поглядела. — В Ларе очнулся интерес, а то, казалось, так бы и булькнула в бочку по макушку, осоловев от банного тепла. — Офицеры говорили, в Селище есть тир. Надо стрелять поучиться…

— Нужен утюг! — окликнула Лисси.

— Это зачем?

— Стрелки держат утюг на вытянутой руке, по часу в день. После этого — мне Котта Гириц объяснил, — даже флотский револьвер пушинкой кажется.

Лара усомнилась:

— Да вся рука отсохнет, как лапки паты.

— Оой-я! Мыло, смотрите! — возопила Хайта.

С утробным звуком в горле Анчутка как-то весьма деликатно подташнивала. Из пасти её выдвинулись трубки-хоботки — напрягаясь, они выжимали из себя густую сиреневую пасту. Поймав это в ладони, Хайта вдохнула запах — ах, прелесть! — и растёрла пасту по себе. На влажном розовом теле златовласки появилась шипучая пена, а в воздухе разлился бесподобный аромат — цветы, орехи, яблоки, ваниль.

— Как здо-о-орово-оо!..

— Эй, ну-ка мыло сюда! — Лисси привстала в бочке.

Пата приятно хрюкнула, потянулась мордой к графиньке, и пока та брала руками пасту, язык Анчутки ремнём свесился в бочку и стал глубоко баламутить воду, словно ловил кого-то.

— А-а-а! Пата, перестань! ты… нахалка! — завертелась, заплескалась Лисси, стараясь поймать сильный скользкий язык, ходивший по её бокам.

— Бл-бл-бл-бл-бл!

— Нет! Пата, ня!! Перестань, животное!

— Тяа?

— Жара, испарения, — поймав весёлый взгляд Эриты, Лара скомандовала: — Хайта, пихай скотину в бочку!

Бууух! Пенная вода взметнулась, заливая доски вокруг, мелькнул толстый хвост Паты — визг, брызги, свиное урчание!

— Уберите свинью! фу, лапы немытые!.. Хайта, я тебя накажу! Пфф! тьфу!.. так нечестно, у неё лап больше!.. Всё, ты меня победила, пусти! Ну, пата… да, ты хорошая.

Положив руки на край бочки — локоть к локтю, — а подбородки на руки, Лара с Эри смеялись, глядя, как Анчутка пробует намылить Лисси голову.

— Хватит там! — прикрикнула принцесса. — Живо к нам эту ходячую мыловарню. Нет! Цыц, место! — Быстрым шлепком по рылу она остановила бойкую свинью, покушавшуюся нырнуть к ним в бочку. — Сядь и работай.

Потом, обмывшись под чистой струёй из жёлоба, они сохли в предбаннике, болтали и смеялись, когда пата лизала им пятки.

— Поразительная машина, — восхищалась Эри. — А помаду, ароматические эссенции она может выделять? жидкую пудру?

— Ей надо сначала попробовать и много поесть, — важно отвечала Хайта, поглаживая широкую пегую спину любимицы, где под кожей и слоем сала шевелились могучие мышцы. — Мой паровоз работает на жире и на мясе.

Лисси строго наставляла корыстную служанку:

— И ни-ка-ких заказов тут не исполнять! О том, что пата умеет — молчок! Иначе все местные дамы за мылом сбегутся…

— Как бы их мужской пол не растолкал, — посмеивалась Лара. — Писарям — бриллиантин на причёски, морячкам, кто помоложе — вежеталь… Хай, ты уже со всей солдатнёй перезнакомилась?

— Матросы лучше, — заявила Хайта как знаток. — У них та-а-акие роскошные волосища! Унтеры и старшие матросы заплетают косы… Я тоже хочу. И ещё они татуируются по коже, очень красочно. Хочу татуировку…

— Теперь подарки. — Эрита распаковала свёрток, принесённый с рынка. — Наш тайный орден девичьего пояса… Особые вышитые ленты, никому не видимые. Ан-комита Лисена Тор-Майда, встаньте!

Игра в одевание показалась увлекательной; нагая Лисси церемонно поднялась и замерла в ожидании.

— Дарую вам звание сестры-секретариссы, как особе, приверженной к наукам и знаниям, — объявила Эрита торжественно, без тени улыбки, обеими руками подавая Лис вейский набедренник. — Носите звание с честью.

— Благодарю вас, светлейшая, — преклонив колено, словно обряд происходил в храме, Лисси поцеловала руку принцессы и её дар.

— Показываю, как этим обвязываться. Сначала два тура по бёдрам. Дальше перехлёст и обмотка. Вот, а для красы можно свесить кисточку, и сзади тоже. Ан кадет Ларита Динц!..

Уклониться от игры было бы глупо и нелепо. Вдобавок Лару не шутя заинтересовало, кем назовёт её высокородная принцесса. Игра игрой, но у владык, похоже, любое слово со смыслом.

Лара встала, волнуясь, в напряжённом ожидании: «Ишь, как она нас построила! похлеще, чем сержант — солдат…»

— Ваша смекалка, храбрость и решимость свидетельствуют, что звание сестры-эквиты вполне вами заслужено, — говорила Эри с лицом серьёзным и властным, несмотря на то, как они обе выглядели. — Да сопутствуют вам чистота и сила молнии.

О, эквита! девица-кавалер! и слова, как для военных!.. Это почётно — даже понарошку. С искренним пылом поцеловав руку Эри, Лара проворно опоясалась.

— Ты, Хайта Канитан, будешь младшей сестрой-ловчей, как подобает девице, исполняющей должность вожатой при звере.

— Эхайя! — На миг припав к ногам Эри, златовласка вскочила, завопила, прыгая от радости и вертясь в новой — великой господаркой жалованной! — нижней одёжке, даже такой куцей. Её бурный восторг рассмешил всех, минута церемонности прошла, и девчонки вновь стали собой — лишь Эрита помалкивала, завязывая пояс на себе.

— Ты как серебряная танцовщица, — при взгляде на неё молвила Лис, ставшая в купальне гораздо смелей. — Сестра-лунница, да, Лари?..

— Пусть так и будет, — согласилась та.

— Хайта, что ты скачешь, как мячик? Пляши! — приказала Лисси. — А мы — давайте хлопать.

Подхватив ритм, Хайта под аккомпанемент хлопков в ладоши начала выделывать фигуры подземного танца, то раскачиваясь, то высоко вскидывая по очереди ноги, то с криком «Эхайя!» взмахивая влажной золотой гривой. Даже пата чмокала и щёлкала, получалась почти музыка.

Это здорово — резвиться, когда никто не подглядывает!

С весельем на время забылось всё мрачное, что портило яркий первый день в Панаке — горький раздор с Огоньком и жуткие куклы-души, со зловещими резными лицами качавшиеся на карнизе.

После ужина один из конных артиллеристов пригласил Лару к кавалеру:

— Возьмите обруч, ан. Понадобится.

— Знаю…

Когда высохли волосы, она переоделась в платье — так привычней, и в Селище некого стращать военной формой, — но подарок Эри на себе оставила. Эта повязка оказалась лёгкой и удобной.

Над Панаком быстро стемнело, однако ночь была прозрачно-синей, нежной, полной крупных ярких звёзд. Они, звёзды, словно радовались новолунию — можно гореть в полную силу, пока спит луна-хозяйка. Только великанский силуэт «Морского Быка» с его бортовыми огнями заслонял треть неба. Ровный северо-западный ветер, такой слабый с утра, к вечеру усилился и теперь колыхал листья шелковиц.

По углам, где тьма сгущалась, заливисто стрекотали якатанские цикады.

Как почётному, важному гостю, Карамо отвели покои в отдельном коттедже для вельмож с материка. Стол красного дерева, обширное ложе с кисейным балдахином-пологом от мошкары, низкие скамеечки, обитые бархатом, курильницы с ароматическими свечками — словно царский апартамент.

У окон и у входа прохаживались молодцы из состава экспедиции.

«Что это он — охрану выставил?.. Тут наше Селище — стена высокая, из камня, кругом патрули караулят…»

За порогом Лара почувствовала себя неловко, скованно. Опять придётся надеть медиатор. И тот бледный… вспоминать тошно, как он дышал в лицо дурманом. Его дела — с Карамо, вот пусть вместе и решают!..

«Некстати я между ними оказалась. Как толмач на вражеских переговорах… Они: „Р-р-р-р!“, а я переводи: „Имею честь быть с высоким уважением вашего превосходительства покорный слуга…“ И что они не поделили? Ну, вещун, беглый от принца — ему воля, где умеет, там и прячется…»

Тут были Хайта с патой. Чисто вымытая Анчутка ногу кавалеру лижет — мылом ревматизм врачует… нет, уже не мылом, а чем следует, — а златовласка живот предъявляет. Вырвалась из-под присмотра Лис и рада своей брюшной сумкой похвалиться. Можно сказать, сорвалась с привязи.

При входе Лары она вмиг тельняшку вниз, потупилась. Карамо разглядывал какой-то комочек тёмно-коричневой смолы на конце врачебного шпателя.

На широком столе, опасно напоминая хозяйство профессора, стоял штатив с пробирками, пузырьки, фарфоровые чашки и спиртовка. Пахло аптекой и химической лабораторией, а от Хайты слабо веяло духовитым мылом.

— Добрый вечер, ан Ларита. Вы очень вовремя. Прошу прощения за мой внешний вид — лечусь… Обруч с вами? Хайта — спасибо, голубушка… много ещё займёт наша процедура?

— Пата?

— Ещё не здоров. — Свинья подобрала слюни, втянула язык и критически обозрела мускулистую ногу Карамо. — Добавку надо.

— Продолжай. А вы, ан Ларита — начинайте.

«Другой бы исхудал, с больными коленками, а он держится в силе. Как сумел?»

— Внимание. — Она нацелилась на посольство Фаранге. — Говорит Ласточка. Ты готов?

— Давно, я очень жду. — Образ бледного парня тотчас возник на луче, в её втором зрении. Сейчас он держался куда строже, пьяные нотки из голоса напрочь исчезли. Лицо оставил открытым. Должно быть, понял: больше нет смысла таиться.

— Назови место и время. Я передам кому следует.

— Завтра, после вечерни, около церкви Святого Лавана, в квартале оптовых купцов. Буду посылать круговой зов, чтобы вы шли на меня. Какую-нибудь песенку… не здешнюю. Подскажи, будь любезна.

Он был вежлив, смотрел сквозь эфир на Лариту спокойно и пристально, изучая её облик. Это внимание было ей неприятно — зачем макоман так глядит?.. словно зовёт глазами.

Лара постаралась мысленно закрыться от него толстым стеклом, чтобы подумать без помех. Какую песню? про гуляк-студентов? про молодого монаха?..

— Может, вот эту. — Она тихо запела:

При звуках её голоса, волнами тока улетавшими в эфир по узкому лучу, бледный вскинул лицо, его глаза расширились, губы дрогнули.

— Как?.. повтори! — торопливо попросил он.

— А что? просто колыбельная. Так поют в Гагене. Не слышал? Тогда другую…

— Нет! Эту. Я запомнил… А дальше?

— Хватит первых двух куплетов, — обозлилась Лара. Вот ещё выдумал, пой ему через эфир!

«От тебя один вред, куряка — так ему песен подай! Обойдёшься. Грызи кровельные гвозди, вот тебе и музыка».

— Пожалуйста, — с неожиданной мольбой в голосе настаивал бледный. — Мне показалось, что я… слышал тебя раньше. Эту песню…

— Не ври, мы не встречались!

— Я могу ошибаться, но… Голос очень похож. Такой знакомый… Гаген, Турский берег… Не обрывай связь! Ласточка…

— А ты — вещун без позывного? — съязвила она, втихомолку радуясь тому, что он мучится.

«Так тебе и надо! влез как хам и всё мне с Огоньком испортил! Нарочно больше ни строчки не спою. Нашёлся ребёночек! что, убаюкать некому? Не для тебя мамина любимая…»

— Зови меня Юнкер.

— Мне всё равно.

— Всё-таки… я прошу — ещё раз…

— Я для тебя петь не буду!

— Прости, если обидел тебя — я не хотел сделать ничего плохого…

«Ишь, барич, господский сынок — как сразу вежлив стал!»

— Не хотел, но сделал. Дурман тебе помог, скажи ему спасибо.

— Не пойте, — медленно и твёрдо произнёс Карамо. Глаза Лары метнулись к нему — мрачный, темнее тучи, кавалер смотрел прямо и угрожающе. Испуг, как ток, холодком прошёл вдоль её спины.

— Всё, конец связи. — Она рывком сняла обруч.

Испытующий взгляд Карамо не отрывался от неё:

— Он говорил что-то дурное?

— Нет… Только просил.

— Если бы он просил поменьше, его жизнь могла быть иной. Он вам противен? Тогда я возьму второго медиума.

— Я пойду с вами, завтра. — Ларе хотелось увидеть, как кавалер говорит с бледным.

«Похоже, Юнкер, тебя ждёт крутой разговор. Прощения будешь просить?.. Мне кажется, ты его не получишь».

— Как скажете… Вы не утомились? сможете продолжать работу?

— Всегда! — храбро заявила Лара, хотя сердце сдавила тоска. Как красиво говорили граф Бертон и отец Конь: «Медиум — глас Божий, ангелам сродни!»… А на деле? Хоть горюешь, хоть плачешь — садись, бери текст, вещай. Спишь — растолкают и поднимут, едва дадут одеться и умыться, живо под шлем!

«Какой тут „свободный глас“? Даже когда захочешь собеседника найти, сама, на свой выбор — шарь лучом, остерегайся слухачей, иначе в карцер угодишь… Впору напиться гигаином, лишь бы вещать без опаски…»

— Я написал сообщение, его надо передать на материк. Точка, куда следует направить луч, нанесена на карту. — Карамо указал свободной рукой — карта лежала свёрнутой в изголовье кровати. — Компас нужен?

— Обойдусь, не маленькая. Где шлем?

«Хотя… далековато, почти три тысячи миль, — засомневалась она, приладив к подбородку ремень шлема и расстелив карту по столу. — Его сиятельство с профессором на меня лишнего наговорили… Две с половиной тысячи — куда ни шло, но три — это при чистой погоде на пути луча, да если повезёт».

Усилием воли Лара отсеяла шум далёких гроз — молнии били где-то над горами, на востоке от Панака, — и бормотание маломощных вещунов-гушитов в окрестностях. Затем подавила желание взглянуть вторым зрением в сторону фаранского посольства. Всегда есть соблазн подслушать, когда другой не подозревает, что на него нацелен луч, словно шип колдуна.

Взяла азимут, глубоко вдохнула и…

…луч устремился на юг, отыскивая вещуна в заданной точке.

— Пароль — Атласный Платок. Пароль — Атласный Платок…

Издали слабо-слабо донёсся прерывающийся голос:

— Отзыв — Белое Облако, Белое Облако… Говорите…

Пришлось сильно напрячься, чтобы удержать медиума на луче и сохранять непрерывную связь. Лара принялась чётко проговаривать текст депеши:

— Есть более чем обоснованные подозрения, что в долинах гейзеров к востоку от Дымных гор существует возникший в первую войну кратер, о котором власти Гуша умолчали.

Лица на той стороне она не видела. Слишком большое расстояние и… этот медиум был не чета Юнкеру. Бледный, хоть макоман и гад, но отсюда доставал до Гестеля сквозь бурю; Лара даже различала его внешность. «Белому Облаку» досталась лёгкая работа — дав отзыв, только ловить сигнал из-за Малого моря и записывать.

— Кроме того, вызывают много вопросов действия посланника Блинта. Он не поставил Министерство иностранных дел в известность о том, что вместо торгового двора Фаранге в Гуше строится полномочное посольство под штандартом царя-бога…

«Ох, похоже, гере Глинт тут не засидится!.. Карамо умеет свинью подложить. Целую пату с хвостом».

Покрываясь испариной, словно Бези после стакана противоядия, Лара читала и читала, стараясь не терять прицел луча. Лепет ангелов? Да легче на рынке возы разгружать!.. Пару раз она сбивалась, луч прерывался, и приходилось заново повторять абзац.

Тем временем Карамо взбалтывал пробирку, куда он опустил часть смолы со шпателя. В спирту вязкое вещество мало-помалу растворялось, давая густой медовый цвет.

— Попробуем создать экстракт живицы, — увлечённо говорил учёный дворянин себе под нос. — Надеюсь, так её можно хранить дольше.

Читка шла к концу, осталось строки три, как вдруг Ларите показалось, что вечерний ветер ворвался в комнату, подхватил её — вот-вот сметёт со стула, вынесет в окно и помчит по воздуху, как лист бумаги. Уронив депешу, она зажмурилась и вцепилась руками в края сиденья.

— Не слышу вас… не слы… — еле-еле пробился голос «Белого Облака», а потом пропал.

— Ларита, что случилось? — встревожился Карамо.

Она очнулась, поняла, что никакого ветра нет. Но по шлему бил, нёсся и гудел эфирный вихрь, как будто пространство эфира сдвинулось и пошло каруселью, а она стояла на пути громадного, необоримого ветра.

— Очень сильные помехи… — выдохнула она. — Все голоса глушит. Даже грозу забивает…

— Снимите шлем. Не дочитали — и хватит. Важное было в начале, до середины текста.

Но Лара успела возмутиться. Откуда эта дьявольщина?! Юнкер, что ли, эфир мутит из вредности?..

Нет, ему такое не по силам. Тем более, вихрь явно крутится, и его середина не в Панаке. Но где?

Собравшись, она почти в ярости повела головой, не открывая глаз. В темноте второго зрения волны помех выглядели чёрными валами. Один за другим, без остановок, они накатывали с северо-запада — по ходу ветра, дувшего над Селищем — и уходили прочь.

Как спицы колеса. Или лучи маяка.

Едва не сбив со стола пробирки и спиртовку, она разместила там карту, придавила её локтями и путевым компасом, наложила линейку и провела карандашом жирную линию через Гушский пролив на Кивиту и дальше, до гор Святой Земли.

— Вот здесь, на этой черте.

— Что?

— Не знаю. То, что даёт помехи. Оно далеко, но там — сплошная тьма.

Осторожно поставив пробирку в штатив, Карамо развернул карту югом к себе.

— Хм… В этом направлении нет ничего, что могло бы… В Церковном Крае там плантации, монастыри, деревни кивитов. И непроходимые леса. Вы уверены, что не ошиблись с азимутом?

— Точней меня только Бези наводится.

— Может, это от усталости?

— Давайте кого-нибудь спросим! хоть Огоньк… кадета Хавера. Он сейчас без обруча, но если…

— Запишем время и дату, — предложил Карамо, взяв часы. — Позже, на материке, узнаем, что замечали в этот час другие. Оно… продолжается?

— Да. Но… вроде бы слабеет. Волны всё мягче.

— Знаете что — оставим депеши на завтра. Сегодня вы много волновались — перелёт, масса новых впечатлений…

— Я совсем здорова! — Лара обиделась, что Карамо принимает её за хилую барышню, которая чуть что — и сляжет: «О, дайте нюхательной соли! ой, я вся дрожу! ах, моё сердце!»

— …велю заварить свежего чая. У гушитов целебный чай, он чудесно восстанавливает силы.

— Да я ещё десять депеш передам, если нужно!

— Хватит, хватит, дайте сюда шлем.

— Это от бани, — пояснила Хайта, сидя на корточках рядом с патой. — Мы горячо мылись.

— Чепуху не говори, а?.. — одёрнула её Лара. — Вот, помехи почти стихли. Дочитаю, ладно? Вы что, не верите мне?

— Завтра, ан Ларита. — Карамо остался непреклонен. — А относительно доверия… применим эталон.

— М-м-м… может, лучше без настоек?..

— Эталон — это образцовая мера, нечто, всегда дающее точный результат. Хайта, открой вот тот баул и достань футляр тёмно-красной кожи с бронзовой застёжкой.

В первый миг Хайта не поверила, что господарь Карамо позволяет ей взять в руки драгоценность. Но жест господаря не оставлял сомнений, и она, трепеща, извлекла кожаный футляр, невольно поглаживая его пальцами.

— Гере… гере кавалер… а я… могу взглянуть?

— Посмотри, но не трогай.

Пепельно-золотистая гладь притягивала Хайту как магнит. Неудержимо хотелось лизнуть, проверить, сравнить вкус металла с тем, что отложился в памяти. Она с огромным трудом удержалась от касания.

— Итак, вы хотели услышать ключ, — напомнил Ларе Карамо. — Говорить вам не придётся, даже не пытайтесь. Просто слушайте.

С боязливым недоверием Лара взяла предмет обеими руками — у, какой он тяжёлый, холодный! — медленно поднесла ко лбу и плашмя приложила к коже.

В голове, внутри, раздался щелчок, будто какие-то косточки сдвинулись. Вслед за этим из предмета раздался голос.

Пугающе и поразительно было слышать слова из вещи. Наверно, так чувствует себя человек, впервые оказавшийся перед рупором граммофона или фонографа. Лара ясно понимала, что голос идёт ниоткуда, не со стороны, а прямо изнутри таинственного предмета, словно он был там запечатан, заклят колдуном, а теперь обрёл свободу.

Голос оказался молодым и женским, даже красивым, но звучал как-то ровно, бесчувственно, размеренно и гладко, будто у псаломщицы. Язык был совершенно незнаком Ларе, но смысл речи сам собой раскрывался в сознании:

— ОШИБКА. УСТРОЙСТВО СОБРАНО НЕ ПОЛНОСТЬЮ. СОЕДИНИТЕ ВСЕ СОСТАВНЫЕ ЧАСТИ УСТРОЙСТВА И ПОВТОРИТЕ ПОПЫТКУ. БЛИЖАЙШАЯ К ВАМ СОСТАВНАЯ ЧАСТЬ НАХОДИТСЯ В ПРЕДЕЛАХ ПРЯМОЙ ВИДИМОСТИ.

— Где? — вырвалось у Лары.

В темноте возник тонкий голубой луч, обозначил направление и угас.

— Что? — вскочив, Карамо невежливо схватил её за плечи. — Что вы слышали? Повторите мне!

— Ошибка, — забормотала Лара, отняв ото лба умолкший предмет. — Устройство собрано не полностью. Соедините все составные…

— Да, да, это знакомо. Но почему вы так спросили?

— …находится в пределах прямой видимости. Ну, я машинально…

— В пределах! о, дьяволы небесные! — забыв о лечении, о пате, о своих неприлично голых ногах, кавалер, прихрамывая, заметался вокруг ошеломлённо сидящей Лары. — И вспыхнул луч, так?!

— Да.

— Куда он указал?!

— Вон в ту сторону.

Кинувшись к карте, Карамо провёл пальцем по карандашной линии.

— Нет. Отклонение почти три румба… но в прямой видимости! то есть миль десять, не дальше… Господи, рукой подать… где же?

Придя в себя, смятённая Лара спросила:

— А… раньше ключ говорил что-то другое?

— Вот именно, другое. «Ближайшая к вам составная часть недосягаема». Десять миль… Что у нас в той стороне? — Он вытряхнул планшет с другими картами и принялся в них лихорадочно рыться.

— Посольство Фаранге, — сдавленно вымолвила Лара.

Замерев, кавалер выдохнул:

— Быть не может. Сыны крокодила и цапли… Ан Ларита, я настоятельно прошу вас молчать о том, что здесь происходило. Хайта, это и тебя касается!

— Ни слова, господарь, — мгновенно сменив позу, златовласка оказалась на коленях и склонилась, коснулась пола лбом и ладонями.

Ещё чего — делиться с кем-нибудь такими ценными вестями! Она всё запомнила, чтобы сохранить в себе.

— Было что-нибудь интересное? — полюбопытствовала Эри. Она, сидя у лампы в отведённой им комнате гостевого дома для господ, писала на листе почтовой бумаги.

— Работала телеграфным аппаратом. Сплошные тайны! — сняв шляпку, Лара перед зеркалом оправила волосы. Стоило причесаться покрасивей, как сразу всё под шлемом сбилось, будто причёска смешалась от эфирных волн. — Отсюда можно отправить письмо?

— Вот поэтому я и спешу. Рано утром почтмейстер заберёт письма и отвезёт в порт. Завтра уходит пароход в Гасторию, надо успеть.

— А он долго плывёт до материка?

— Говорят, при хорошей погоде — дней пять, иногда неделю.

— Хм. Наши, из Гагена, с попутным ветром управлялись и в четыре дня…

— Дирижаблем ещё быстрее, но «Морской Бык» назад не собирается. Смотри, здесь в бюваре бумага и конверты, а марки… я купила несколько; бери, пожалуйста.

— Почём? — доставая кошелёк, деловито осведомилась Лара.

— Просто бери.

— Всё-таки скажи. Мы, Динцы, не одалживаемся.

Эрита смутилась. Она привыкла, что люди из простонародья всегда нуждаются и ждут, когда им дадут. Те же нищие на паперти, сиротки из приюта… А тут такой отпор: «Подарков не беру».

— Но… тебе приходится экономить.

— Справлюсь, нам не привыкать. — Заметив недоумение принцессы, Лара добавила мягче: — Мы работящие, на жизнь хватает. Так сколько марки стоят?

— Десять лик.

— Тюуу! — Лара присвистнула. — А дома восемь!

— Тут надпечатка, — взяв марку, Эрита вчиталась в мелкий текст. — Акциз министерства заморских владений. Везде набавляют, что за пирожки, что за марки… а мне кажется — тем, кто служит за морем, надо делать скидки.

— О, придумала! покажу почтмейстеру свой воинский билет — возьмёт бесплатно. Я кадет!

— Как раз об этом я пишу в империю, о ценах, — негромко пояснила Эри. — По-моему, ты подала дельный совет… Я обдумала его и решила написать брату.

— Что, прямо самому Гиану Севастену? — Ларе было удивительно, что светлейшему красному принцу можно писать так запросто, сидя за обычным столом у лампы-керосинки. Она всегда считала, что у царей письма особенные, на лучшей шёлковой бумаге, золотыми чернилами, а возят такую почту конные фельдъегеря в аксельбантах и шлемах с драконовым гребнем на макушке. — А тебя не раскроют — твоё инкогнито?..

Эри тонко улыбнулась:

— У нас с братом всё продумано. Есть адрес, который никто не заподозрит…

— Хитро, вы молодцы. — Лишь вымолвив это, Лара спохватилась, что хвалит наследников, словно подруг по кварталу. — То есть я хотела сказать — замечательная идея.

Запасшись промокашкой — с чистописанием пока не ладилось, — Ларита села за письмо маме с батей.

Как славно и ласково, что где-то за морем, за волнами и бурями есть дом, куда можно послать весточку, и оттуда ответят, искренне о тебе заботясь, напишут, что молятся за тебя, надают кучу житейских советов и наставлений: «Ларинка, доченька, будь прилежной и старательной, ты из хорошей семьи, не урони себя»…

Но как поведать им о тайнах, в которые тебя, одинокую, втягивает помимо воли, с каждым новым сеансом эфирной связи? Говорящие ключи из древних священных текстов, беглые медиумы, которые прячутся в языческих посольствах… тут сама еле разберёшься. Не говоря уже об ушастых кадетах, которые на каждый свист в эфире обижаются и делают вид, будто ты им с каким-то тощим Юнкером изменила!

Огоньковы подарки Ларита не знала, куда положить. Пока спрятала в самый низ, под книги. Хотелось их перебрать, полюбоваться, но рядом была Эри, и… обида на глупое происшествие как-то отталкивала от украшений, мешала снова взять их в руки.

В голове — исчезающим, едва уловимым эхом — звучал гладкий женский голос ключа: «Соедините все составные части… повторите попытку». Голос без рта, бестелесный, немыслимый, но ясный и реальный, как живая речь. Как это возможно — вложить голос в литую вещь, заставить его повторяться для каждого медиума, приложившего ключ ко лбу?.. Порой память об этом загадочном голосе казалась сном наяву — перо в руке, чернильница и лист бумаги, яркий огонь за ламповым стеклом, запах керосина и душистого мыла паты, пение цикад, но голос звучит, звучит неслышно, на века спрятанный в металле — кем? зачем? От одной мысли об этой намертво закрытой тайне хотелось скулить, зажмурившись, сжав кулаки и зубы.

— Удачно подлечили кавалера? — спросила Лисси, когда Хайта с Анчуткой вернулись в гостевой дом.

— Одна нога уже готова. Господарь собрался завтра посетить ристалище, чтобы сражаться с воинами на клинках.

— Это называется — фехтовальный манеж. Запомнила?

— Фех-то-валь… — по слогам старательно повторяла пата, изогнувшись и почёсывая задней ногой за ухом. — Драться — дзинь! Не весь готов. Вторая лапа — хром, хром. Сустав скрип…

— Хай, она какая-то совсем говорящая стала. Пора учить её грамоте…

— Ня, — сердито отрезала златовласка. — Юница моя, не шути так! Патам нельзя много людского. Она смотрит, запоминает нас как… как эталон.

— Где ты подхватила это слово?

— У господаря кавалера, он жутко умный. Ходячая книга.

— Да, Карамо — живая энциклопедия. Я слышала, что он — кладезь науки, но оказалось ещё глубже. Разве что Картерет умнее, но насколько он старше!..

— Профессор? — Хайта с пренебрежением состроила гримаску. — Да какой он умнее?! даже не знает, где у микробов пол!

— Ну, хватит. Анчутка кормлена?

— Да, юница моя, она всё у кавалера скушала, что было съедобное.

— Жрать-жрать, — кивнула пата. — Колбаса, консерва.

— Наверное, с грамотой я поспешила. Карамо прав: надо внушать ей правильную речь, раз она такая говорливая.

Покончив с записями, Лисси довольно осмотрела своё новое этнографическое снаряжение — футляр с запором-кнопочкой, как офицерский планшет, внутри кармашки для карандашей, точилка, каучуковый ластик, блокнот для зарисовок, удобная книжица-дневник. Теперь всё, что попадётся на глаза, будет занесено сюда, а потом…

«Когда вернёмся в Гестель, покажу это батюшке. Пусть увидит — я дочь учёного, а не балованная барышня. Ничем не ниже тех, кто в брюках!»

— Давайте, подруги, ко сну собираться, — распорядилась она.

— Подруги! — Пата восхитилась, застучала хвостом. — Я в постель…

— Куда ты лезешь?! в бочке ты уже была, достаточно!.. Хайта! тащи её обратно, или обеих на привязь! Фу, кыш! Боже, вот наказание!.. А-а-а! молоко упадёт!

Ловкая Хайта поймала кувшинчик, когда, казалось бы, молоко было обречено разлиться по полу.

— Я его сберегла! меня можно похвалить?

— Ты умница, прелесть. Коровье молоко — большая редкость в Гуше, а буйволиное я даже нюхать опасаюсь…

— А я красивая?

— Очень, очень, — наглаживала её Лисси, и златовласка замурлыкала, изгибаясь под рукой юницы, а потом завела свою нежную кошачью песню «Вайя-я-я-а-а», всем видом подстрекая госпожу ещё и чмокнуть верную служанку.

Пока они нежились, пата передними лапами вполне уверенно поставила спасённую посудину на столик у кровати, покосилась на парочку и, тихонько высунув из пасти хоботки, налила в кувшинчик немного белесоватой жидкости.

Выпив своё вечернее молоко, как привыкла дома, Лисси заснула на удивление быстро и крепко, даже не поцеловав Хайту.

Выждав, Хайта слегка потрепала госпожу за плечо. Ни мур-мур, спит как убитая. Потом потрясла сильнее — тоже напрасно.

— Простите, юница моя, — прошептала она на языке шахт, бегло целуя бесчувственную Лис, — я не могу сделать иначе. Так нужно. Я должна… я вернусь!

Между тем Анчутка, шумно сопя и напрягая бока, выдавливала из себя тёмную желеобразную массу. Проворно раздевшись, Хайта принялась захватывать этот липкий студень ладонями, накладывать на тело и размазывать.

Обливка, накладная кожа — лучшая одежда кани джику рузи, созданных мудрецами для разведки. Миг — обливка дала стебель, он втянулся в брюшную сумку, соединился с «воротами паты», и как по команде вторая кожа сгладилась в единый ровный слой.

— Ре-воль-вер, — напомнила Анчутка, когда «мама» кошкой вспрыгнула на подоконник и пристально оглядела безлюдный ночной двор.

— Ня. Мне нельзя оружие. Обойдусь без него. За мной!

Посольство Фаранге — остров иной жизни посреди шумного, пахучего Панака. Замкнутый в глухих стенах желтоватого песчаника, как устрица в раковине, этот молчаливый мирок вырос в теле чужой страны, и ничто извне не могло нарушить тысячелетних порядков, которые фаранцы привезли с собой на парусных кораблях, в ларцах, в трубках-футлярах с папирусными свитками, в надменных сердцах и высокомерных умах. Они оградились снаружи знаками Солнечного Орла и Божьего Глаза — сюда нет хода законам и обычаям гушитов, здесь только фаранская речь, только фаранская пища, как всегда было в Чёрной Земле, благословлённой крокодилом и цаплей.

— Значит, красный дворянин привёз вещунов, — задумчиво говорил Мосех, шествуя по прохладному коридору к спальне. В свете редких масляных ламп его высокая фигура в ниспадавшем до пят белом льняном одеянии напоминала Юнкеру великого диакона или даже патриарха.

— Без медиума ему трудно обойтись. Связь с материком… При кавалере — двое, я говорил с ними — они очень молоды.

— Он серьёзно подготовился.

Протокольный визит к Лалу Боголюбу мог истощить даже железное терпение Мосеха. Уж на что сложны и долги ритуалы в храмах фаранских богов, но правители Гуша ухитрились выдумать нечто более изощрённое. Поклоны, стояния, дары, подношения идолу Бахлы, хвалы царю, длинные витиеватые беседы через толмача…

Благо сыны крокодила и цапли уважали всех богов. Спящий божок или Незримый, Громовержец или медный змий — каждому своя земля, свой народ. И лишь посвящённые в таинства знают, что Миром правит Владыка Неба в священной Чёрной Земле, он и есть истинный Царь-Бог.

А церемонии царя Лала — не больше чем игры слепых варваров.

После их утомительных обрядов Мосех совершил большое омовение, умастился благовониями и решил завершить день посещением Жемчужины.

Эта девица из павшей Сарцины забавляла и утешала его в морском путешествии, а здесь, в душном Панаке, дарила отдохновение после трудных дел.

И сколько их впереди, этих дел…

— Наблюдай за Селищем, Юнкер. Следи в эфире.

— Вряд ли они станут вещать вкруговую. Граф Бертон и штабс-генерал Купол хорошо их учат, в том числе таиться.

— Всё-таки будь внимателен. Завтра постарайся выведать у кавалера побольше. Обещай хоть звёзды с неба, но — я должен знать его планы.

— Постараюсь. Сегодня я наблюдал… — Юнкер замялся, — странное явление. Нечто вроде эфирных волн, исходящих из одного центра. Издали. Звука или вида не было, только ритмичный гул и… мощь, большая мощь.

Лицо Мосеха не изменилось, но сердце его дрогнуло.

— Вот как, занятно. А направление? дистанция?

— С юго-запада. Я наложил луч на карту… расстояние неясно. Если бы удалось принимать волну с двух разных точек, с разбросом миль в триста…

«Жаль, что у Лала мне пришлось снять обруч. Дикарский обычай — стоять перед царём с непокрытой головой. Уж я бы ни с чем не спутал…»

— Осторожно расспроси у кавалера и об этом. Скажи, что ты окажешь помощь… Ну, не мне тебя учить, как кривят душой.

— Надеюсь, все наши хитрости когда-то принесут плоды, — молвил Юнкер с оттенком досады и нетерпения в голосе.

— В Сарцине мы взяли хороший улов и стали на шаг ближе к цели. А красный кавалер — да пребудет с нами Танга, святая кошка-лазутчица! — поможет стать ещё ближе.

— Я больше рассчитывал на твой дар прорицания, чем на холодные куски металла, — сказал бледный парень, дерзко глянув на невозмутимого Мосеха. — Это мёртвое золото бормочет одно и то же, словно грампластинка, а ты… можешь больше.

Юнкер сознавал, что кощунствует. За такие слова о святыне кавалер сурово отчитал бы его…

«А что скажет он при встрече? — Невольная дрожь охватила Юнкера. Он и жаждал, и страшился встречи лицом к лицу с Турманом Карамо. Стыд и злость, тоска и томление терзали его одновременно. — Да, я перешёл на службу к иноверцам. Я — подручный у волхва-язычника. Измена? Но кто в этом виноват? разве я?»

— Мой дар — ничто перед могуществом ключа, — веско произнёс Мосех. — Когда мы завершим работу, ключ ответит на все твои вопросы.

— Предпочёл бы ответ человека. Говорящему золоту трудно довериться — это нечеловеческая вещь…

— Люди лгут. Ключ — нет. Суди сам — если бы я хотел обмануть тебя, то сочинил бы убедительную небылицу, морочил бы тебе голову сказками об отце и матери. Но я сразу сказал: ответ — в ключе. Найди его — и обретёшь великое знание. Даже больше. Узнать правду о своих родителях — не самое важное…

«Половину этой правды я и так знаю», — горько усмехнулся про себя Юнкер.

— …ты узришь Царя-Бога, поклонишься ему и будешь награждён.

«…если выдержишь это, бастард!»

— Я верен Грому и Молоту. Мне инобожие воспрещено.

— А истина? — почти шёпотом спросил Мосех с улыбкой. — А клятва познать тайны неба до последней?

— Теперь нет смысла говорить об орденской присяге, — сдавленно проговорил Юнкер, отводя взгляд.

— Тогда пусть сердце ведёт тебя. Если клятвы сняты, а присяги перечёркнуты, остаётся воля человека. Ступай и займись слежением.

N. Крылья во тьме

Карнавальный пират Алый Шарф дал своей Жемчужине всё, что обещал, и даже более того. Серебряные браслеты на щиколотки, ожерелье, серьги — всё из собственных ларцов, работы лучших мастеров Фаранге. Невесомое льняное платье с шитыми золотом лямками. Полный стол яств каждый день. Лекарь? женщины для купания и умащения? музыкантши? Только позови: «Сюда!» — они тотчас являются.

Взамен Алый Шарф обрил девице голову и тело, по обычаям сынов Свирепого и Быстрой, оставив только брови и ресницы. «Гладкая как богиня» — высшая похвала для женщины. Даже черноголовые жёны селян стремятся к этому.

И, конечно, глазурные сладкие шарики. Без снадобья варакиян нелегко пережить ужасы, которые она видела. Полусон среди неясных грёз лучше яви. Он даёт смириться с тем, что было запретным — даже пристраститься.

Сколько «листвы пророка» вложить в конфеты, Мосех определял сам. С каждым днём всё меньше, ибо во сне жить нельзя. И капля паучьей вытяжки, обостряющей чувства. Нежность — тоже способ забыться.

С нею обращались как с живой драгоценностью — когда прибыли в Панак, восемь сильных рабов несли девушку от порта до посольства в большом деревянном ларе, наглухо закрытом от солнца, продев кедровые шесты в бронзовые кольца на боках ларя.

В посольском доме она жила на втором этаже, в будуаре, где расписные колонны с капителями в форме лотоса высились по сторонам, как стволы заповедного леса. Кругом пышные ковры, за занавесями по тенистым углам — ящики с одеждами, ларцы с благовониями. На светлой середине — журчащий фонтанчик, кадки с раскидистыми пальмами, столики с металлическими зеркалами и резными сосудами, в которых — цветочные настои, сладко пахнущие масла, мирра, ладан. Самая великолепная занавесь — вышитая любовными картинами, раскинутая подобно шатру, — скрывала альков с ложем слоновой кости, плакированным серебром и золотом. За изголовьем — тончайшего плетения циновка из папируса. Мосех позаботился, чтобы вокруг Жемчужины всё было чарующим своей новизной, смягчающим сердце и волнующим девичьи грёзы. Пусть погрузится в иной мир, как в воду омовения, которая навсегда смоет былое — платье, волосы, стыд — и оставит полностью очищенное тело с новым именем Лули, Жемчужина, с новым сознанием.

Как хозяин, опытный в приручении своенравных существ, Мосех бережно и твёрдо вёл её по ступеням подчинения. Сперва смятение и ужас, утрата надежд, потом покровительство и ласка. У Лули должна быть опора в беспомощной жизни — и только одна. Только он, для которого она открыта до сокровенных глубин сердца. Остаётся наполнить её, опустошённую горем, собой и своим миром Чёрной Земли, где ей предстоит жить.

Но прошлое — ещё такое близкое, животрепещущее — бежит за Лули по пятам, кричит ей вслед, зовёт обратно. Оно прорывается даже в закрытый будуар, у него есть свои гонцы и вестники. Пользуясь отсутствием господина, — прыткий Юнкер приносит дочке торговца то, к чему грамотная девушка привыкла дома. Свежие газеты с дирижабля. Не поленился послать скорохода в Селище. Он, больше некому.

«Удружил единоверке. Или мне помог?..» — размышлял жрец, неспешно раздеваясь за пологом алькова и осматриваясь. В нишах — высокие тонкие вазы, статуэтки кривоногих божков — покровителей женской страсти и супружеского наслаждения. Шкатулки из чёрного дерева инкрустированы бирюзой и малахитом, табуреты с ножками-копытами, ножки ложа — в виде львиных лап, а столбики изголовья — обнажённые фигуры женщин с резными улыбками, в коронах, подобных голове кобры.

И среди такого великолепия — пошлая республиканская газетёнка!..

— Ну-ка, позволь взглянуть, — Мосех взял газету из рук пленницы.

Столичная «Солнце Делинги», от 25 хлебника. Фотогравюры сделаны с быстроходного катера, рискнувшего подойти близко к порту Сарцины.

Руины, руины… каменный пустырь. Среди развалин — свежие валы укреплений. Кроты стана Дакая окопались, их лучемёты держат делинскую армию на почтительном расстоянии, а та гвоздит по городу из ракетных установок с кораблей и дальнобойных орудий. «Скоро штурм! Мы выжжем подземную сволочь!»

На три полосы — фамилии погибших и пропавших без вести. «Продолжение следует».

«Люди шахт захотели размяться, давно не воевали. Что ж, их затея удалась! Славно потешились».

Всего полоса — список выживших беженцев, затем извещения о банкротстве и густые строки платных объявлений: «Найдись!», «Отзовись!», «Мы в обители Ордена милосердия, по адресу…»

— Отрада моя, почему глаза твои полны слёз?

— Их нет… Ни среди живых, нигде… А я там есть! — Она закрыла лицо, зарыдала.

Мосех с интересом поискал глазами по скорбным колонкам.

«Ах, вот — „Даяна гау Харбен“. Без вести… Видишь, как всё сложилось? Начался отсчёт исчезновения… Одно имя погибло, другое возникло. А ты просила: „Отпусти меня, отец заплатит, сколько скажешь“. Чем заплатит? щебнем, оставшимся от дома? своими долгами?.. Смешно».

— Меня запишут в покойницы… — всхлипывала Жемчужина.

«Ты думала, твой плен — карнавальная шутка? В каждой шутке, как под маской, скрывается нечто серьёзное, порой — ужасное. Тебе казалось, это игра? то была перемена участи, по воле святой Быстрой Цапли. В другой раз шути осторожнее, милая… Неловкое слово, игривый поступок — и шаг в пропасть».

— Скорблю с тобой вместе, нега моя… Увы, боги бросили жребий не в твою пользу. Тебе некуда вернуться и не на кого опереться… кроме меня.

Присев на ложе, могучий Мосех бережно гладил девицу по вздрагивающим плечам и почти сочувствовал ей. Лишиться всего, остаться одной на чужбине — так печально!..

«Но что есть люди? самая малая ставка, когда боги мечут игральные кости. Утри слёзы и погляди на меня. Кем я был? Жалким мальцом из пропащего стана. Бывают неудачные посадки, а потом дикари в юбках вопят, загонной цепью пробираясь через тростники: „Бей копьями! Рубите всех! Спустить собак!“ Падает стрела, но остановиться нельзя, даже в слезах. Беги, спасайся, ныряй, плыви. Если велит Быстрая Цапля, тебя подберут и пригреют. Красивый мальчик со светлыми волосами… или красавица, белокожая и гладкая как богиня. Выжить можно, главное — понравиться».

— Не хочу жить… Не хочу… — прижималась она к нему, словно, обессиленная горем, прислонялась к надёжной и крепкой стене.

— Лули, твоё прошлое развеял ветер. На ладье сна ты проплыла сквозь ночь и вышла к солнцу.

— Я — Даяна!..

— Уже нет. Улыбнись. Смотри, что я даю. — Он протянул глазурную пилюлю. — Эта колесница умчит тебя от горя.

Да, и поскорей. Хоть в омут! Даяна приняла и запила, стуча зубами о край чаши.

— Ляг. Думай обо мне, коснись меня. — Низким бархатным голосом заговорил Мосех, долгим движением широкой ладони побуждая её простереться на ложе. — Я буду твоим возничим.

В свете масляной лампы инкрустация шкатулок поблёскивала слабо и таинственно. Блики вздрагивали и мерцали в зеркальной бронзе, сладостные ароматы курений разливались в воздухе, проникали в жарко дышащие ноздри Лули, гаснущими искрами оседали на её влажной коже, щекотали — и таяли.

— Твои слёзы — сладкие, — утешал Мосех, гладя горячее лицо Жемчужины. — Со мной — твоя новая жизнь.

— Да, да, — шептала она и целовала его пальцы. — Ты меня не оставишь? не бросишь?

— Могу ли я оставить то, что обожаю?

— Правда?.. Хочешь, я стану тебе женой.

— Я жрец высокого посвящения. Мне позволена только любовница.

— Одна я — и больше никто, хорошо? обещай мне…

— Кольцо для твоего носа уже готово. — Мосех заботливо потрогал её колумеллу — кожаную перемычку между ноздрями. Как рачительный хозяин, он беспокоился о красоте невольницы. — С рубином, как ты просила. Его сработал личный ювелир царя Лала.

— Я шутила…

— Шутки кончились. Теперь всё по-настоящему.

— Но кольцо…

— Оно будет знаком, что ты моя. Я занесу тебя в список храма Свирепого.

— А если… — она приподнялась на ложе, — …у нас будут дети?

— Я усмотрю, куда их записать. От доброй матери — добрые дети, от злой — дурной приплод на рабский двор. Хотя… если пожелаешь, отпущу тебя. Но мои заботы о тебе закончатся. Иди в имперское посольство и просись на родину.

Даяна глубоко задумалась. Сладкий яд таял в крови, сознание всё больше прояснялось. Где карнавальный наряд? кажется, его выбросили в море… Пойти к имперцам такой, какая есть?.. а в Сарцине — пепелище…

Ни цепей, ни пут, дверь открыта, но положение такое, что явиться на глаза громовникам позорно. Даже гадать не стоит, как посмотрят на тебя и что подумают. Наверное, дадут одеться, и проезд оплатят — третьим классом, в трюме, — а дальше? На материке встретит чёрная церковная полиция: «Почему вы обрились? Добровольно перешли в инобожие? Измена святой вере. В покаянный дом!» Нищета и бесчестие.

Или кольцо с рубином.

Как быть?

— А что там… у тебя в Фаранге?

— Чёрная Земля — лучшее царство Мира, край изобилия, — вольно разлёгся Мосех, позволив Лули прильнуть обритой головой к его плечу и обняв девушку левой рукой. Её перси согревали ему бок, она доверчиво закинула полусогнутую ногу на бедро жреца и украдкой поглаживала его. — Там я — доверенный и близкий человек Царя-Бога, язык его уст и указующий перст его десницы. В моей власти даровать золото, дворцы, пруды и пашни — или отнять их. Поистине, ты верно угадала, кому сдаться в плен.

— Ваш царь-бог…

— Теперь он твой.

— …правда, что он женится на своих сёстрах? — договорила она опасливым шёпотом.

Мосех тихо рассмеялся, взяв Лули за ухо и легонько теребя:

— Ты глупышка. Больше не спрашивай так, это запретно. У него нет ни братьев, ни сестёр, он выше людского родства. Он…

Мысленному взору Мосеха предстал сиятельный лик Владыки Неба, ужасающий в своём нечеловеческом величии. Его тяжкая поступь, его голос, подобный рокоту грома… Зачем это знать непосвящённым? Иное знание хуже казни. Пусть молятся и поклоняются, им проще видеть статуи в храмах или царя-блюстителя в высоком паланкине, когда сорок вельмож несут его на празднестве, окружённого гвардейцами, жрецами и танцующими музыкантами. Царь есть бог, а бог есть царь — вот закон Чёрной Земли! Поколения и поколения черноголовых верны ему и счастливы, а истина… истина — всегда тайна.

— У нас много запретов, помни это. Я научу тебя — что можно, что нельзя. Царь-Бог свят, его воля непререкаема. Заповедные долины, царская земля, царские звери и святилища — ограждены смертью. Мы, его люди — тоже, поэтому у нас свои законы. Кое-что я покажу тебе… ты увидишь моего… брата, когда будешь готова.

— Он тоже жрец?

— Он — дух во плоти, — странно ответил Мосех, лаская её талию, и Лули, вздохнув, обвила рукой его мощный торс. — Если ты полюбишься ему, твои объятия должны быть для него открыты.

— О, нет!.. — Она пугливо встрепенулась. — Ты же не отдашь меня…

— Мы с ним — одно. Всё, что мы хотим — закон. И твоё счастье, если это суждено.

Хмурясь и покусывая губы — как это можно? принадлежать двоим? даже братьям… — Даяна мало-помалу склонилась к дремоте, и вскоре её дыхание стало ровным, тихим, а тело обмякло в сонной слабости.

Высвободившись из вялых объятий девушки, Мосех выждал некоторое время, затем бесшумно встал и прошёл к стене, закрытой полосатой занавесью. Отслонив ткань и заколов её бронзовой фибулой, нажал каменную пластину, незаметную чужому глазу. Часть стены сдвинулась, открывая узкий тёмный ход.

— Эй!.. — позвал Мосех одними губами.

Из темноты послышались шаги по ступеням — мягкие, с едва заметным скрипом, словно от прикосновения когтей к камню. Затем приглушенное осторожное дыхание.

— Входи, входи. Сюда, — манил жрец, отступая к ложу. Вслепую взяв чашу, он накрыл ею лампу — огонёк погас, тьма заполнила альков. Во тьме возникла новая живая тень — необычных очертаний, согбенная, но гибкая и быстрая, — приблизилась к ложу.

— Смотри. — Мосех откинул тонкое льняное покрывало, открывая глазам гостя красу спящей Лули. От повеявшей на тело прохлады девушка поёжилась и сжалась. — Нравится?

— Свежая, — ответил сиплый голос, мало похожий не человеческий. — Нежная. — Фигура нависла над Жемчужиной, принюхиваясь.

— Хочешь её?

— Н-н-н-н… Она… Зелья в ней.

— Они выйдут.

— Что-то… несчастливое. — В сомнении фигура поводила низкой вытянутой головой. — Горе внутри.

— Исцелю.

— Н-н-н-н… Долго. Эту не хочу.

— А поесть?

Склонившись, тень приникла к Лули. Язык скользнул по коже, заставив девушку вздрогнуть во сне.

— Не знаю. Пусть время пройдёт.

— Хорошо. Иди спать.

На прощание Мосех погладил гостя по голове — тот издал короткое довольное урчание — и поцеловал его. Тень скрылась, проход в стене сомкнулся.

Для лазутчицы город на поверхности — всё равно, что скалы на Ураге.

Запомнить дорогу — плёвое дело. Но двигаться по улицам опасно, ты слишком заметна. Хотя город спит, там-сям бродят миряне. Царские воины, ночные сторожа, гуляки, «девы-сновидения», воры в тряпочных масках — надо избегать встреч с ними.

Значит, иди по дворам, по задам, через заборы.

И цокай языком, одёргивая пату. Свинью вечно тянет на съестное. Её чуткий носище за полпоприща угадывает все помойки, падаль и кладовки с провизией.

Но когда вышли на берег речки-вонючки, стиснутой кривыми оградами и покосившимися стенами домов, пата дала себе волю и напилась по уши, заодно прихватывая пастью всякие отбросы, которыми даже гушиты побрезговали.

А бродячих собак — их тут стаи! — она поставила на место мигом. Два выстрела языком, две злющих псины захлебнулись своей кровью, третью Анчутка — пастью хвать! — швырнула об стену, а кинувшейся сзади сломала шею ударом хвоста. Всё! кто хозяин в ночном городе?

Над речушкой пронёсся низкий грозный рык, невероятным пассажем перешедший в истошный вой, от которого собаки приседали, скуля, и пятились с поджатыми хвостами. В домах заворочались люди: «О, Бахла, избавь от злого сна!» Трусливый лай грязных шавок провожал чудище, а дворовые псы ярились, рвались с привязи.

Путь вдоль речушки свободен. Хайта легла животом на спину паты, обняла чудо-свинку руками и ногами, пришпорила пятками — вперёд!

Дети пугались спросонья:

— Мама, мама, что там? страшно!

— Тише! уймитесь вы, неслухи! Это сны грешников ходят по улицам…

В городе, где даже ржавые гвозди в цене, трудно найти что-нибудь удобное для боя. Здесь вещи под ногами не валяются. Значит, подбирай, что лежит. Расслоив пальцами обливку на боках, Хайта устроила карманы и набила туда камней.

Жаль, нет своей сбруи! в её кошели много чего помещается… А вот лошадиный мосол, псами добела обглоданный, чем не дубина? Можно кое-как прилепить его на спину…

У фаранского посольства — зайдя сзади — она задумалась, рассчитывая тактику.

Стена высока, но между плитами кладки есть зазоры, чтобы за них цепляться. А стража на стене?

Двое караульных медленно похаживают, третий в будке под тростниковым навесом. Всё-таки фаранцы не в осаде…

— Тихо лезем, — шепнула она Анчутке.

Как найти в доме главное сокровище?

Господарь, глава лазутчиков стана Канита, учил своих кани джику рузи — малявок, сидевших перед ним рядком на корточках:

«Признак сокровища — наружная охрана и наружные запоры. Проникать к сокровищу надо после смены караула. У имущего господаря всегда вдоволь бойцов и воинов, что несут стражу круглые сутки, но даже стойких ночь склоняет в сон».

Крадущаяся в тени Хайта осматривалась и прислушивалась.

За крепостной стеной посольства теснились ступенчатые жёлто-кирпичные здания в два и три этажа с плоскими крышами, на которых спали люди. Двор был узкий, извилистый, как улочка в трущобах Панака — он ветвился проходами и расширялся в мощёную площадку у колодца, перед каменным домом.

Здесь пахло густым пивом, хлебом и конюшней.

«Ага, жильё прислуги и казармы воинов не охраняются. Тот амбар — похоже, арсенал; вид у него убогий, но стены крепкие, окошки маленькие, и воин у двери зевает… Там искать нечего. А вот в дом надо забраться».

Тихие коридоры пустынны, шаги босых ног в обливке и шорох лап Анчутки едва слышны.

«При погоне меня будут видеть — эти лампы с маслом… Сшибать их без толку — масло загорится на полу».

В свете фитилей, источавших горячий жирный запах, Хайта скользнула взглядом по стенной росписи.

На фресках стройные люди, смуглые и черноволосые — мужчины в складчатых коротких юбках, женщины в платьях, затянутых под грудью, и прозрачных накидках, — несли корзины, блюда и кувшины, воздевали руки и склонялись до земли перед длинноногой остроклювой птицей в короне-цилиндре и стоящим на задних лапах ящером с крюком в передней лапе.

Другие люди — высокие, могучие, светловолосые, в роскошных белых с синим одеждах, — повелевали, указывая жезлом или занося меч.

Воины в полосатых сине-белых шлемах и оплечьях шли строем, держа наготове ружья со штыками. Упряжные животные вроде гигантских свиней волокли пушки на колёсах…

И ни одной знакомой буквы. Вместо них шли ряды значков-рисунков.

А вот — что тут изображено?.. Над павшими на колени и ниц нагими, лохматыми людьми — иные вскинули заломленные руки, будто защищаясь — висит нечто, извергающее снизу пламя… или то птичий хвост как огонь? Чёрные раскинутые крылья, округлое тело, голова с двумя клювами и золотым глазом… похоже на Птицу-Грозу, которую громовники ваяют над входом в свои храмы. Рядом — Птица стоит на расставленных лапах, клювы и крылья опущены, а слева от неё — словно бы человек в плаще до пят, весь тёмный, лишь глаза горят и золотая сетка ярко выступает на лице. Вокруг него ореол, правая рука простёрта, свет из ладони озаряет сверху человечков — едва ему по пояс! — которые не то молятся, не то приветствуют гиганта.

Последняя картина слегка смутила Хайту. Миновав её, девчонка хмурилась, размышляя — рисовать на лице золотом!.. это может лишь верховный богоравный господарь, а такого даже на Ураге давно не было. Как станы рассорились — за первенство, за воду, землю и ресурсы, — с тех пор нет согласия. Еле сговорились заново пускатели построить…

Свернув в тёмный коридор, Хайта натолкнулась на волну мясного духа — из-за железной решётки тянуло сырой, кровавой плотью. Оттуда слышалось щёлканье, скрип, сухой бумажный шелест. Шевелились какие-то звери. Анчутка утробно зарычала.

«Не псы. Что-то совсем другое!.. Надо держаться подальше от этого места».

— Пата, назад. Отходим.

Динь-дон! По коридорам донёсся далёкий звон гонга, вслед за этим раздались ровные, в такт, шаги двоих мужчин.

Так и есть, смена караула. Прозвучали гортанные команды на чужом языке, брякнуло железо, и шаги двоих стали удаляться.

Ползком Хайта подкралась, краем глаза выглянула из-за угла.

Фаранский воин с ружьём и тесаком стоял у крепкой низкой двери, запертой на засов и висячий замок. Явно сокровищница.

Как учил глава лазутчиков? «Охрану снимай без малейшего шума».

Но чуточку пошуметь придётся.

Достав камешек, Хайта бросила его по коридору.

Насторожившись на слабый каменный стук, воин взял ружьё наизготовку — штык вперёд — и охотничьим шагом отошёл с поста — посмотреть, что там.

Анчутка прыгнула внезапно, выстрелив язык на лету. Два тела — живое и умирающее — повалились на пол мягко, как бурдюк. Усыхающие лапы паты были ещё достаточно сильны и ловки, чтобы перехватить ружье и не дать ему звякнуть при падении.

Следовало захватить не револьвер, а столовый нож. Он — не оружие, его конец не заострён, и предназначен он не для убийства.

Второе — шаря в чужих ларях, глупо забывать о ловушках, которые таятся в сокровищнице. Маленькая тёмная — без единого окошка! — низкая комнатка, такая тихая на первый взгляд, может быть полна сюрпризов, смертельных для непрошеного гостя.

Что касается скрытых колодцев, отравленных игл, падающих плит и зубастых капканов, Хайта пристально осмотрела пол, потолок и каждый ларь — прежде чем пата его взламывала, — а потом обнюхивала открытый.

Ценности? только свитки из жёсткой желтоватой бумаги, покрытые рисунками-значками. Те, что были тщательней всего уложены, Хайта сминала и запихивала в карманы обливки на боках. Вдруг пригодятся. Если бы свитки были пустяковые — валялись бы на открытой полке, а их вон как упрятали и охрану приставили.

Один ларец стоял в стенной нише. Вроде бронзовый. Замочной скважины не видно. Он с секретом? надо где-нибудь нажать?..

И Хайта поспешила протянуть руку к ларцу.

Плохая лазутчица.

Но откуда было знать, что здесь ждёт «сторожок», какие ставят на Ураге?

Невидимая во тьме капля-кроха на слизистой нитке-паутинке вмиг прилипла к пальцу, по нити прошёл сигнал, как судорога. Обманная ниша раскрылась, и навстречу Хайте выпучились буркала ловца. Жгуты оплели ей горло, спутали руки; хрипя, она упёрлась ногами в стену, — но легче перевернуть валун, чем выдрать ловца из ячейки. Ловец — такая пата, что без команды корни не ослабит.

Придушил бы точно. Ловцы меру знают, чтоб сдать добычу живьём для допроса.

Выручила Анчутка — в прыжок оказалась рядом и хлестнула языком по щупальцам ловца. Обрубки задёргались, брызгая липучим соком, а витки на шее, отсечённые от тела, продолжали сжиматься.

Хуже другое — едва появившись, ловец завизжал неживым, пронзительным звуком. Это верещание, казалось, могло проходить сквозь камень. Потерпев неудачу, ловец ощетинился стилетами шипов — в каждом порция отравы. Не поймать, так убить.

Отдирая от себя извивающиеся жгуты, Хайта кивком и голосом скомандовала пате:

— Смерть! Вещь — ломать, открыть!

Откуда взялся тут ловец с родной планеты, думать было некогда. Зато ясно — он охраняет здесь главную ценность. И он многоцелевой пате не противник.

Как меч со скоростью пули, язык Анчутки выстрелил в нишу, ломая шипы, пробил кожу ловца и поразил главный нервный узел. Умолкший ловец ещё дёргался, издыхая, а пата уже выхватила ларец из выемки в стене, облапила передними и вторыми, мощно хрястнула углом об пол, прислушалась пальцами — как он устроен? — и ударила второй раз, уже с расчётом, да так, что в плите пола появилась трещина. Крышка ларца отскочила, изнутри выпал матерчатый свёрток — Хайта поймала его на лету, развернула…

Есть! Оно!

Почти точно такой же кусок металла, как хранившийся у господаря Карамо, только вместо рыбы на нём вырезан человечий череп.

— Уходим! — На бегу растянув края брюшной сумки, Хайта запихала туда сокровище. Часть ключа власти исчезла в её теле почти без следа — только живот стал чуть выпуклей.

За оконной занавесью глухо раздались выстрелы — один, другой, третий. Мосех нахмурился, прислушиваясь. Потом, рывком поднявшись с ложа любви, как лев метнулся к окну, отдёрнул занавесь и выглянул сквозь решётку. Горели огни на стене, на фоне их пробегали фигуры стражников. Слышались невнятные выкрики. Лули заворчала, повернулась с боку на бок, сонно приподняла голову:

— Что?..

В дверь покоя нетерпеливо застучали, затем ворвался запыхавшийся офицер стражи и, преклонив колено, заговорил торопливо:

— Сиятельный муж храма, прошу вашей милости… беда!

— Говори. — Жрец мгновенно обвязал бёдра и стал облачаться.

— Взломана камера свитков, стражник убит. А тварь в стене мертва — её жгуты отсечены…

— Ларец святыни?

— Вскрыт и пуст. — Офицер склонился, чтобы не встретиться глазами со жрецом. — Пощады, сиятельный муж… Вор проник незамеченным, хотя мы неусыпно бдели…

Первым желанием Мосеха было — убить офицера, свернуть шею, размозжить его безмозглую голову об пол. Но этим дела не исправишь. Сдержав порыв, он спросил со злобой:

— Кто посмел?!

— Заметили двоих — молоденькую девушку, нагую и тёмную, словно кайдальская дикарка, а с ней зверюгу, как бы помесь свиньи с волкодавом… на восьми ногах, — добавил офицер, переведя дыхание. — Они скрылись.

— Всех караульных — бить по пяткам. Ты — лишён оплечья. Почему воры не схвачены?!

— Ушли со стены, как скатились по лестнице. Дальше свет не достаёт, куда целиться? — оправдывался офицер. — Я велел послать погоню…

Взгляд жреца невольно метнулся к стене, закрытой полосатой занавесью. Тот, за тайной дверью, наверняка слышал предсмертный зов ловца и проснулся…

…вот, он уже скребётся! Звук, донесшийся из-за занавеси, заставил офицера боязливо втянуть голову: «О, боги, неужели храмовник освободит это?.. Тварь-то нас не помилует!» — а Лули, взвизгнув, прикрылась покрывалом и шмыгнула прочь с ложа, как вспугнутая кошка.

«Нет, — унял себя Мосех, хотя душа его кипела гневом. — Бегом воры далеко не уйдут. Лазы кротов — не близко. Брата посылать не стану».

— Спустить гарцуков, — приказал он. — Дать им след — и спустить немедля!

Обратный путь — торный, все его повороты и ямы знакомы, а псы на приближение Анчутки разбегались. Для быстроты, и чтоб набраться сил, Хайта скакала верхом на пате.

Обидно было за оплошность — хоть себя кусай! Учил главный лазутчик: «Торопись, но не спеши, изучи всё тщательно, а лишь потом лезь».

Однако — сходила не зря! Ни один ловкач-разведчик такой сказочной добычи сто годин не брал!

«А я — смогла, смогла! Эхайя! Даджака зу! Теперь мне — воля! Я заслужила право на оружие, на золото!.. Но — ловец? Откуда там сторожевая пата? Не иначе, из-за гор, где стан… Раз в одном посольстве слуги в серьгах и раскраске, то и в другом такое может быть».

Она приласкала, поцеловала Анчутку в темя, зашептала ей в свиное ухо:

— Ты моя милая, моя чудесная, царское золотко…

Та всхрапнула на бегу, вскинула морду и лизнула «маму».

Позади, вдалеке, раздался гнусавый, протяжный вой рога. Сквозь шорохи ночного города слабо послышался топот множества ног, окрики, затем медный бой гонга. Всполошилась охрана, пустилась вдогон. И царских солдат в красных перевязях наверняка за собой увлекли… Как же! кража и убийство, это не простят.

«Нет, тут что-то странное, — мелькало на скаку в уме у Хайты. — Пат надо растить, воспитывать, а то вместо ловца выйдет хищный урод. При патах должен быть биомеханик, как у одиночной паты — своя „мама“. Кто ловцом-то заправлял? он же тупой. Фаранцы в юбках? у них и ружья никудышные, куда им!.. А чтобы стан отдал дикарям спеца — это лишь в сказках, которые бабки малявкам рассказывают…»

Мечты развевались в скачке как растрёпанные волосы — улучить минуту, выложить добычу господарю Карамо, он сумеет по заслугам наградить! Видный муж — собой хорош, умён, ласков, ему экипаж летуна подчиняется, он отрядом воинов командует, посвящён в древние тайны… даже не понять, мудрец или воитель.

«…или к своим отнести? О-о-о, нет, здесь старый стан — старые злы, не отблагодарят, как подобает. И… бросить юницу Лис? Я не смогу…»

Погоня отставала. Сколько их ни будь, у каждого лишь две ноги, а у Анчутки — восемь, и силища на пять матёрых кабанов. Как дверь вынесла! а как лари ломала! крошка, лапочка…

Причальная башня Селища росла, становилась всё выше, дирижабль выглядел гладким железным облаком с огнями-звёздами. Вот-вот — и стена, через которую надо махнуть.

И тут Хайту встретил тонкий свист, ушам мирянина не слышный.

Она в тревоге осадила пату. Сама Анчутка ощетинилась, с угрозой поворачивая рыло.

Две тени, мрачные как уголь, возникли впереди, и молодой мужской голос с усмешкой спросил на языке шахт:

— Как прогулялась, резвушка? Не устала? А вот мы тебя заждались. Идём с нами, господарь-лазутчик жаждет знать, с какого стана ты гостья. И почему мирянам служишь…

— А вы, бойцы, — напрягшись, дерзко спросила Хайта, — из чьих нор?

— Ты наглая. Кто первый должен называться?

— Предала — и обычай забыла, — прибавил второй. — Так у нас напомнят. Оставь пату и топай сюда, а руки держи на затылке. Бежать не вздумай — ты и пата на прицеле.

— Ня, — тихо уркнула Анчутка. — За меня. Закрою.

Её нервные узлы рассчитывали бросок. Прицел — это пули. Можно выдержать. Скок, скок, скок — подойти на длину языка, рассечь обоих. Они опасные.

Хайта изготовилась скользнуть со спины паты назад и распластаться по земле, но вдруг Анчутка повернула уши и взволнованно пискнула:

— Мама, сверху!

В следующий миг и Хайта уловила сзади — в воздухе! — шуршание и мягкий стрёкот.

Большие крылья, твёрдые и быстрые словно клинки.

«Птицы?»

Вмиг со дна памяти явился голос Лисси, читавшей ей на ночь Святое Писание, чтобы приучить к своей вере: «Летела Птица-Гроза, любимая у Бога, и тьма вокруг неё, блеск ярых молний, вихрь сокрушительный, гром повергающий. Клюв её как меч, заострены перья, когти готовы вонзиться».

— Смотри! — указывая, поднял руку чёрный боец.

— О, пресвятые звёзды… Бей!

Захлопали выстрелы, от летучих теней раздалось щёлканье, скрежет — а шелест крыльев уже рядом! Над головой Хайты пронеслось вытянутое тело, ветерок подул на голову частыми взмахами — качнувшись на лету от попадания, тень ринулась к бойцу и будто села ему на плечи. Короткий вопль, биение рук, бойца подняло над землёй, его ноги задёргались — и безголовое тело рухнуло вниз.

Второй лихорадочно палил, пятясь и пытаясь угадать, откуда его атакует крылатая тень. Та словно танцевала в воздухе, виляя, отскакивая и наседая вновь.

— Мама, ляг! — рявкнула Анчутка.

Пата сообразила — метаться нельзя, надо биться. Она села на хвост, вскинула морду, — а Хайта прижалась к ней, съёжившись и озирая небо над собой.

Продолговатая тварь, похожая на булаву — хвост-рукоять, толстое тело, башка-набалдашник, — падала оттуда, раскрючив когтистые лапы и выдвинув из-под головы суставчатый рычаг с клешнёй-захватом. Чуть — и сграбастает!

Выдержав дистанцию, пата метнула разящий язык. Треск, скрипучее верещание, на Хайту упали капли нутряной жижи. Тварь отпрянула, закружилась в воздухе, судорожно подгибая хвост.

— Э-эй! — прокричали на стене. Вспыхнул жёлтый луч фонаря. — Кто орал? Дай свет посильней!..

— Скорей отсюда, — хлопнула хозяйка озлобленную пату. — А то нас увидят.

— Она! — мотнула мордой Анчутка на вертевшееся в высоте чудовище.

— Ему больно, кровь течёт. Гоп, гоп, скачи!

Та тварь, что убила первого бойца, выдохлась, или второй изранил её насмерть — валялась рядом со своей жертвой. Второй исчез — расстреляв все пулевые капсулы, поспешил к лазу в подземелье.

На стене Селища зажгли прожектор, в световом овале показались распростёртые тела.

— Вроде человек лежит, гере флаг-мичман. Или двое…

— Караульному наряду — выйти из ворот, всё осмотреть!

— Я уже имел честь вчера высказать вашему превосходительству свои соображения о том, что в Пришлом Селище могут быть нежелательные лица, — нудным голосом пилил посланника Карамо, тросточкой спихивая комья земли во вскрытый сапёрами лаз. — Но я не знал, насколько далеко это зашло. Теперь вы можете наглядно убедиться, что кроты под вами всё изрыли.

— Будет произведено строжайшее дознание, — угрюмо отозвался Глинт, заглядывая в лаз. Вот так! стоит дать слабину, пойти на поводу у ласковых подобострастных гушитов, а потом оказывается, что враг свил гнездо прямо у тебя под ногами.

— Сами справитесь, или привлечь людей с материка? Там есть толковые парни — скажем, «аспидные сюртуки» статс-секретаря Галарди…

Глинт почти явственно ощутил, как его карьера трещит и рушится. Только пронырливых «аспидов» не хватало! Галарди, сова очкастая, такую докладную для государя составит, что и тётушка от отставки не спасёт… будешь выслуживать чины в каком-нибудь унылом министерстве юстиции.

— Полагаю, кавалер, вызывать кого-то из империи излишне.

— А может, всё-таки… — Карамо тихо терзал душу Глинта, будто пыточными клещами.

— Уверяю вас, в этом нет надобности.

— Я подумаю. Дело серьёзное, государственной важности…

— Вам знакомы подобные твари? — поспешил Глинт отвлечь красного кавалера. Если польстить археологу, он почувствует себя на высоте и, глядишь, смягчится.

Утреннее солнце озаряло эспланаду под стенами Селища весёлым золотистым светом. В Панаке мелодично звенели храмовые била, призывая на молитву. Обезглавленный труп крота уже унесли на ледник, но крылатая тварь ещё лежала на земле, даже мёртвая внушая ужас. Её даже трогать не решались — вдруг очнётся? Двое солдат топтались рядом, держа ружья наизготовку, а поодаль оцепление сдерживало городских зевак.

— Гарцук трёхпоясной, — охотно ответил Карамо. — Описан капитан-лейтенантом Вебером из экваториальной экспедиции виц-адмирала Гентера. Относится к допотопным существам — дивным дивам, как в народе выражаются.

— Явно творение царя тьмы. — Глинт поёжился, представив, что хищная клешня на рычаге направлена против него. — Они здесь не водятся.

— Да, на юг залетают редко. Ночной холод замедляет ток их крови. Вообще странно, что они вылетели ночью — и откуда? с какой целью?.. явно не в поисках пищи — на улицах полно бродячих псов, их изловить легко. И — как правило, гарцуки гнездятся подальше от людей, встретить их в городе — необычно. Вы не откажете в любезности уступить мне этот образчик? академический музей естественной истории будет счастлив заполучить его…

— С удовольствием, гере Карамо! Упакуем и отправим, куда скажете. Берите и второго, если он не скроется.

После этих слов оба кавалера, не сговариваясь, поглядели в сторону причальной башни.

Второй гарцук — с эспланады он смотрелся, словно муха на булавке — охорашивал свои слюдяные крылья на самой вершине, над стыковочным узлом, перебирал лапами и вообще вёл себя оживлённо в согревающих лучах солнца. С хребта дирижабля за ним следили фигурки членов команды. Наверняка спорили, как ссадить чудище наземь из картечницы, не повредив при этом механизмы башни.

— Приличная дистанция, — рассуждал тем временем на плацу Касабури, измерив расстояние до гарцука на глаз. — Из пистоля промах обеспечен.

— Говорю же, — горячился Сарго, — только двуствольный переломный штуцер, калибром в четь, с каким на дикого буйвола ходят. И бить надрезанной пулей, чтоб завалить наверняка. Снизу вверх стрелять — задачка не из лёгких… Они крепки на пулю-то? — спросил он у бывалого старшины-грузчика.

— Будто в панцире, как раки.

— Во, отродье дьявольское! — Верзила-корнет сплюнул от злости и восхищения такой дичью. — Друзья-офицеры, у кого штуцер имеется? Одолжите Грома ради, душу потешить…

— Сарго, ну зачем вы так? — возмущалась Лис. — Оно живое!

— Ан Лисси, эта страшила с человека голову за один хват снимает, а вы жалеть её.

Корнета поддержала Хайта, давно одевшаяся в форму авиатора — и следа обливки не найти, всю пата второпях сжевала.

— Какое неприятное животное! Даже смотреть на него страшно. А вдруг оно останется на башне? и ещё кого-нибудь укусит…

Ей казалось, что гарцук не из-за раны задержался здесь. Сверху тварь отлично видела всех, собравшихся поглазеть, и будто высматривала в толпе свою жертву. Хайте хотелось спрятаться за широкой спиной Сарго.

— Дева Небесная, — осенилась Лара, — каких только див нет на свете!.. И что теперь нам, ждать с оглядкой, когда оно набросится?

Рядом любезный Котта Гириц просвещал Лисену:

— Господа из академии охотно изучают див, когда те попадают им в руки. Считается, что дивы уцелели после войны Громовержца — они слишком отличаются от тех живых существ, которые привычны нам. То есть они — ещё одно подтверждение Святого Писания.

Лара притянула златовласку за рукав:

— Хай, на Ураге есть такие?

— Ой, нет! у нас другие — ползучие, скакучие.

Только Эриты с ними не было — после завтрака вестовой из караула что-то ей сказал наедине, она заволновалась и поспешила к вратам Селища.

Теперь ан-эредита искала Карамо, и нашла его на эспланаде.

— Я могу спросить вас, гере кавалер? Это личный разговор…

— Весь к вашим услугам, ан.

Они отошли к стене, в тень, оставив Глинта распоряжаться сапёрами.

— Мне так неловко обращаться к вам с подобной просьбой… — Эрита смущалась и хмурилась, избегая встречаться с Карамо глазами. — В других обстоятельствах я… Но сейчас я вынуждена… Мне нужны деньги, — наконец, заговорила она решительно. — Я верну их при первой возможности.

— Сколько?

— Две тысячи унций.

Карамо показалось, что он ослышался.

— Ан… это крупная сумма.

— Я знаю. Экспедиция требует от вас больших затрат… но ведь две тысячи — не слишком много? — спросила она с надеждой.

— Вы хотите приобрести местные редкости? какую-нибудь статую или особое зеркало?

— Нет-нет. Никаких покупок. Здешний мастер гимнастики… опытный, знающий человек, он владеет неким секретом и… согласен поделиться им за десять тысяч маньчи. Без всякого торга, ни монетой меньше. Наверное, это священное число.

— Школа «танца змей»? — тотчас определил Карамо.

— Верно.

— Тайна дневного полёта?

— Да…

— У нас тоже есть левитанты, которым это известно. Я… мог бы вас познакомить с ними, по возвращении. Они обучат даром, ради великого искусства. Условие одно — клятва молчать об учёбе.

— Если вы говорите о лиловом Ордене любви, — едко молвила Эри, — то его сёстры не выступают открыто на улицах. Орден два века как проклят, и если заявит о себе, им займутся люди Серпа и «колпаки». А здесь — честный торг, клятв не требуют. Кому передавать знание — решает обладатель тайны. К тому же мой отец-духовник велел избегать секретных обществ…

— Подумайте, ан. Какой-нибудь месяц — и вы получите умение только в обмен на слово.

— Я желаю овладеть им немедленно, — упрямо заявила Эри.

Сдержав слова «К чему такая спешка? зачем кормить алчных гушитов?», Карамо поневоле вспомнил себя в возрасте Эриты. Да, то же самое. Жажда, неодолимое влечение, готовность не спать ночами, лишь бы читать запретные трактаты и со сладкой истомой впитывать таинственные строки. Словно жизнь безумно коротка, и надо успеть насытиться ею сегодня, не откладывая на неведомое завтра…

— Ни залога, ни векселя я вам дать не могу, — продолжала Эрита, — но мы с вами — не купцы и не лозовики, чтобы пользоваться заёмными письмами… так это называется? Я ручаюсь своим честным словом.

— Этого более чем достаточно, ан, и свидетелей не надо. Вы хотите получить деньги прямо сейчас?

— Да, если возможно.

«Мне придётся сократить расходы, — подумал Карамо. — Но как не помочь ан-эредите?.. в конце концов, я подданный её отца. А она — дерзкая девица, которая взрослеет на глазах. Если это птенец — то птенец дракона… Поистине, Церес — смелый человек, если решил во что бы то ни стало жениться на юной летучей ведьме! И что потом? левитант как престолонаследник Единой империи?.. Надеюсь, исследование Картерета по кошкам и изучение секретных архивов помогут узнать — откуда этот дар в Красной династии».

O. Находки и потери

Слух о том, что на башню злыдней в Пришлом Селище сел крылатый демон, быстро разлетелся по Панаку. А в переулке ювелиров девка-злыдня явилась — вместе с восьминогой свиньёй, и та свинья сказала человечьим языком, что-де вернётся. Чернь роптала, не зная, чего ждать после эдаких жутких вестей. На рынках галдели:

— Вон, ветер два дня кряду дует не туда, рыбарей жмёт к берегу — скоро мелкой рыбёшки не купишь. Иностранцы зло притягивают и погоду портят, их корабль воздушный небеса винтами взбаламутил.

— Все знамения — к мору и голоду. Люди будут есть людей. А может, к погибели царства. Надо храм прокажённых спалить, тогда спасёмся.

— Тех, кто отринул учение Бахлы, жечь огнём! — орали самые рьяные. — Сечь им головы, вздевать на пики и носить по городу. Их имение — разграбить! Иноземные вещи — в костёр.

Разговоры ширились и множились. Мол, не демон, а целых пять уселось на железную решётчатую башню, и кричали смертные пророчества. Злыдни из Селища принесли им кровавую жертву — обезглавили пять здешних слуг, мясом кормили демонов.

Всем известно — злыдни завидуют баханской мудрости и царскому величию, хотят Гуш под корень извести. Детей крадут, чтоб из их мозга сделать пилюли, съесть и поумнеть, а ещё души-статуэтки покупают — лишают семьи покровительства родимых духов.

Тревожные вести о смятении умов дошли до Лала Боголюба; он повелел послать в город гвардию, чтобы на месте пресечь беспорядки. Пока гвардейские отряды шли от казарм, громилы разнесли фотографическое ателье — единственное в Панаке, — а фотографа с семьёй предали лютой смерти. Зачем он души на пластинки переносит?

Гвардейцы угомонили толпу древками пик и прикладами заморских карабинов, затем командир потребовал выдать зачинщиков. В назидание тех заставили громко покаяться и казнили на улице, лицом к ателье. Их кровью помазали трупы семьи фотографа, а то мстительные духи убиенных житья людям не дадут.

Пришлого Селища эти передряги не коснулись. Зловещий гарцук сидел-сидел на башне, да и полетел прочь. Словно чуял, что несут штуцер. Сарго плюнул с досады — сорвалось!

— Эхма! а то б я показал, как птичку с ветки снять…

Угадав, что момент подходящий, Лара смело двинула к нему. Тут клянчить и заискивать нельзя, мужики робость считают за слабость; наоборот, надо показать волю.

И не без умысла — если держаться с корнетом, Огонёк станет глядеть по-другому.

«Я ему покажу, ушастому. Как Лис говорила: „Девица должна за себя постоять“. Вот увидишь — я всё смогу, не хуже вас, которые в штанах!»

— Сарго, научи правильно стрелять.

Мордастый силач расцвёл, его улыбка еле поместилась на лице:

— Первый раз юбка о настоящем деле просит, не о ерунде какой!.. Тонко суть поняла — стрелять надо уметь. Ну, кого-кого, а уж тебя без платы обучу. Мы вроде родни — одной кровью мечены, а?

— Да что вспоминать, всё прошло!

— Верно, сестричка. Только штатный револьвер тебе тяжёл. Лучше карманный пистоль, для обороны.

— Я привыкну. Вот куплю утюжок…

— К чему это? — У Сарго глаза округлились, как монеты.

— Лисси сказала — держать на вытянутой руке.

— Пусть сама гирю купит и держит. Ты меня слушай… Железо на борт нести — платить за вес. Возьми порожний штоф, налей балластной водой и держи за горлышко, вот тебе утюг.

Договорились сойтись в тире, когда время позволит, поскольку от Карамо пришёл красный артиллерист и объявил барышням волю кавалера — по Селищу зря не гулять, а заниматься с экипажем дирижабля. У тех каждый день учёба — такелаж, отработка аврала, трубники тренируются по газовой и водяной системе, потом парашюты, кислородные приборы и так далее.

Правда, Эрита запропала — что у неё за дела?.. Улизнула и Хайта, сославшись на приказ Карамо.

— Велено быть в лазутчиках, а то здесь кроты шастают. Запросто могут в нору утащить… Крикнуть не успеешь, в лицо прыснут сонной водой — и похитят.

Пришлось вместе с Лис, переодевшись в лётные костюмы, взбираться по лестницам башни в стыковочный узел. Оттуда, сквозь шорох ветра по обшивке «Быка», виделось сверху всё Селище — солдаты, прислуга, команды сапёров, бродящие с заступами и кирками на плечах. Впереди одной группы шагал Касабури, а другую вела Хайта с патой на поводке — кавалер знал, кому доверить поиск подземных ходов.

— Ну-с, барышни, пора знакомиться со снаряжением, — строго начал загорелый обер-кондуктор. — На большой высоте — если мы туда поднимемся, — всем придётся надеть кислородные маски, и вы должны знать, как это делается.

Ларита была полна храбрости и веры в свои силы, смотрела на Мир свысока. Ей казалось, что нет невозможного — всё достижимо, стоит лишь захотеть. Даже лезть снаружи по обшивке дирижабля, перецепляя карабины с одного страховочного линя на другой. Подумаешь, высь! а то мы выси не видали!.. и не по таким крышам лазали…

Её глаза сияли, грудь дышала глубоко и жадно, щёки горели от воодушевления. Глядя на Лару, заулыбалась и Лис — подмигнула, подала руку; они крепко пожали друг другу ладони:

— У нас получится.

— Конечно!

Каучуковая маска с клапанами, трубками и лямками походила на маскарадное свиное рыло и была чертовски неудобной, но Лара постаралась правильно её приладить к голове и помогла Лисси сделать то же самое.

«Я выучусь. Если мужики это умеют, я смогу тем более. Они еле нитку в иголку вдевают, шьют — как овца копытом… неужели я им уступлю?»

Счастливые, они не ведали, что и внизу, и вдали, скрытно от них творились дела, которые вскоре всё изменят. Так неслышная пружина часового механизма движет зубчатые колёса, чтобы в назначенный миг включить адскую машину.

Намерение Карамо посетить фехтовальный манеж и поупражняться с саблей пошло насмарку — не до того! Под Селищем — целая сеть кротовин; упавший духом посланник Глинт впал в растерянность, пришлось вместо него руководить поисками подземных ходов.

В чём-то кавалеру было жаль незадачливого посланника. Слишком рано — не по годам, не по опытности — тот получил ответственный пост и звание «его превосходительство». Светлая кровь дворянина — только первое условие карьеры! Нужны выучка, высшая школа, служба офицера, чтобы заострился ум, окрепли родовые свойства, развилась воля. А смолоду попасть в растлевающую атмосферу вейской лести и томной роскоши, в сладкие объятия прелестниц — пиши пропало. Знал царь Гуша, что дарить молодому племяннику обер-гофмейстерины — дьяволиц, ухищрённых в искусстве ласк и не ведающих слова «стыд». То-то Глинт бродит как слепой, словно потерял сокровище. Привязали его к себе чертовки, очаровали, одурманили… тут всё забудешь — и поставки в империю макового зелья, и строительство фаранского посольства…

Посольство!

При мысли о том, что там, за наклонными стенами жёлтого песчаника лежит часть небесного ключа, Карамо охватывали нетерпение и ярость. Нет сомнений, что Ларита верно указала направление и место. Но как сыны крокодила смогли найти фрагмент святыни? откуда им вообще известно об её существовании?!.

Как знаток древностей (возможно, лучший на Великой земле южного полушария), Карамо мог присягнуть, что есть только три списка анонимного текста «Лиген оракви», сиречь «Сказание об ужасе морей» — один у Ордена меченосцев, другой у патриарха, а третий в святилище Золотой Лозы. Всё, что сказано о Войне Громовержца в «Книге Плача» лозовиков и в Святом Писании громовников — лишь искажённые куцые выписки из «Лиген оракви». Ни вейские баханы, ни фаранцы, с которыми жители Великой земли встретились едва три века назад, этим знанием не обладали. И вдруг!..

Возможно ли, чтобы Отец Веры или «мудрый виночерпий» допустил язычников в тайное книгохранилище? Да никогда! Но идолопоклонники разузнали, добыли — и обладают.

Или они не осознают, чем обладают? видят в части ключа редкостную диковину? Купили у вейцев и хотят поместить в сокровищницу царя-бога?.. Как бы то ни было, нельзя допустить, чтобы часть покинула южное полушарие и уплыла за Пояс Мира.

В уме кавалера, как в трубке калейдоскопа, вспыхивали и гасли планы овладения заветной реликвией. Надавить на Глинта, объявить его устами, что посольство Фаранге создано здесь в нарушение договора с империей. Настоять, чтобы посол и персонал покинули Гущ в двадцать четыре часа…

«А потом что — напасть на посольский кортеж?.. Тот же Глинт велит арестовать меня за самоуправство и позаботится под шум скандала затереть все свои огрехи. И с кем я нападу? с моими артиллеристами? Командир „Быка“ может отказаться».

Озабоченный Карамо безостановочно шагал по своим покоям — от стола к занавешенному ложу и обратно, туда и обратно.

«Или так — связаться через эфир с Галарди. Пусть продавит для меня в столице разрешение на военную акцию в Гуше, с бомбомётами и картечницами… вызвать сюда с материка роту штурм-пехоты… А, дьяволы небесные — эти помехи!.. Дозовётся ли Ларита до большой земли?.. опять же — к слову девицы драконовой печати не приложишь. И — минимум пять дней, пока прибудет подкрепление… Долго!»

Он уже почти пришёл к мнению, что раз посольство незаконное, то штурмовать его можно и должно, когда в дверь осторожно поскреблись.

— Войдите! — недовольно бросил кавалер.

В покои проскользнула Хайта, с порога поклонилась по-мориорски, хлопнув в ладоши:

— К вашим услугам, господарь.

— Что тебе нужно?

— Мы закончили обход имперского владения. Воин Касабури и сапёрный портарий нарисовали в карту все подкопы…

— Надо говорить «на карте», — заметил Карамо. — Почему они сами не пришли с докладом?

— Пата что-то услышала в норе. Я отдала пату воину, они полезли проверять, а я туда боюсь…

— Ты за наградой пришла? Это не та новость, которая стоит денег.

— Как вам будет угодно, — странно и тихо ответила златовласка, приближаясь на цыпочках. — Долг рабы — найти и принести, а награждать и дарить — право господаря.

Её рука что-то нащупывала под просторной льняной курткой авиатора, расстёгнутой на груди. На миг Карамо показалось, что она ищет рукой револьвер, потом впечатление рассеялось — рабыня с Ураги, вдобавок девчонка, к оружию даже не притронется.

— Примите, господарь, — опустившись на колени у ног Карамо, Хайта обеими руками подала ему нечто, завёрнутое в серую тряпицу.

Взяв её подношение и развернув, кавалер в первый момент подумал, что видит сон наяву, как под чарами колдовского шипа. Все его лихорадочные планы о штурме посольства рухнули и рассеялись в прах.

Это был пепельно-золотистый металлический предмет величиной с ладонь, похожий на сектор кольца, с выгравированным черепом.

«Власть земли»! часть ключа, освящённая Братом — Корнем, архангелом тверди земной! В точности такая, как описывает «Лиген оракви»!..

— Ты… — прошептал Карамо, невольно сжимая предмет в руках, словно он мог исчезнуть. — Где ты… Откуда это у тебя?

— Там, где это было, его больше нет. — Коленопреклонённая Хайта простёрлась перед ним, её волосы накрыли его туфли. — Я хотела обрадовать господаря. Вы довольны мной?

— Кто ты? — овладев собой, кавалер спросил уже твёрдым голосом.

— Вы изволили назначить меня лазутчицей — я ваша лазутчица. — Она явно ушла от прямого ответа, словно спряталась за его нынешним приказом. Но с появлением «власти земли» мешанина всех загадочных событий прошлой ночи из головоломки превратилась в стройную картину.

— Не лукавь, Хайта, — продолжил он на языке шахт. — Это находилось в чужом доме, спрятанное и закрытое. Ты вошла туда… ночью, да?.. взяла и убежала. За тобой гнались гарцуки. За тобой охотились кроты. Ты всех сумела обмануть и принесла… Кто ты?

— Зэ кани джику рузи, — глухо молвила девчонка, не поднимая головы. «Я Стойкая» — означали её слова, но смысл был неясен Карамо. — Мудрецы создали нас для служения. Я сделала для вас то, что должна. Только вы, господарь, знаете, что надо искать…

— Встань, — велел ей Карамо, постаравшись говорить мягко, хотя душа его билась вместе с сердцем и готов была вырваться из груди.

В эту минуту он понял, что посвящённых в тайну ключа больше, чем ему казалось. Не одни избранные лозовики, громовники и меченосцы — мориорцы тоже. И, возможно, фаранцы. За такое откровение не жаль отдать полжизни на розыски — и оно приходит внезапно, как дар из рук юной служанки в ошейнике.

Значит, власть ключа архангелов охватывает обе обитаемые планеты. И трижды — во имя Отца, Грома и Молота! — трижды истинны слова Ветра-Воителя, сказанные им святой Уванге: «Мы ходим по небу от звезды к звезде».

Хайта выпрямилась, но встать с колен не посмела — её серо-зелёные глаза смотрели на Карамо с надеждой и ожиданием; она поджала, даже закусила губы.

— Какой награды ты хочешь?

— Даджака бу — Воли, — выпалила девчонка.

— В империи нет рабов. — О том, как обстоит дело с рабством на Красной половине, кавалер вспоминать не любил и потому вслух придерживался официальных лозунгов.

— Надо обряд… — опустив лицо, заговорила Хайта ноющим голоском. — Чтобы всё по периджис, по обычаю, а то неправильно… И я в книге Гестеля записана — сирота под опекой, прислуга…

— Хорошо. Бог молний мне свидетель, — осенившись знамением, Карамо приложил руку к сердцу, — даю слово чести, что награжу тебя по заслугам, когда вернёмся в землю драконов. Буду твоим ходатаем перед графом Бертоном, чтобы избавить тебя от зависимости.

— Только я с юницей расставаться не хочу, — быстро прибавила Хайта, с чувством поцеловав полу вишнёвого кавалерского кафтана.

— С кем быть — разберёшься сама. Хотя… я хотел бы видеть тебя своей помощницей.

— Рада буду выполнять ваши поручения, господарь, если они мне по силам. — Опять она увильнула, отделавшись вежливыми словами и ничего не обещая.

— Хитрая бестия. — Карамо взял Хайту за подбородок, поднял её лицо, чтобы не прятала глаз. — Первое поручение вполне по силам — молчать.

— Господарь, меня учили этому с тех пор, как я умею говорить. — Изящно высвободив голову из твёрдых пальцев кавалера, златовласка деликатно лизнула его руку.

Отпустив Хайту, Карамо сел к письменному столу в небывало приподнятом настроении духа. Ему хотелось петь и плясать, забыв о ревматизме. Три части ключа в руках Ордена! Поистине счастье быть свидетелем — и соучастником! — такого беспримерного успеха. Уже на третьи сутки экспедиции — неоценимая добыча!..

«Прекрасное начало — но есть время и возможности продолжить поиск. — Немного успокоившись, кавалер вернулся мыслями к задуманным делам. — Незачем утомлять Лариту, хватит бумажного письма. Опишу Галарди ситуацию в Панаке и посольстве… о „власти земли“ пока умолчу, это по возвращении. Письмоносцем будет агент Второго — так верней, из рук в руки. Отошлю с пароходом парнишку, заодно на плате медиуму сэкономлю, а то с вычетом отданного ан Эрите моя касса слегка отощала».

Кеновик, железнодорожная станция.

75 миль к югу от Руэна, 4 мили к востоку от Гестеля.

— Олух. Ротозей. Дырявая башка. Чтоб тебя громом расшибло! — злобно выговаривал штабс-капитан Вельтер своему денщику, державшему руку под козырёк.

— Виноват, ваше благородие. — После трёх дней без сна Нож выглядел как в дым загулявший солдат, вынутый комендантским патрулём из грязного притона. Мундир неопрятный, веки опухли, физия небритая, белки глаз в красных прожилках, руки вздрагивают, губы как-то не по-людски шевелятся. Точь-в-точь кутил ночами напролёт без просыпу!

Проходившие по перрону поглядывали, как пехотный офицер отчитывает жандармского сержанта, и покачивали головами — не иначе, загремит сержант на гауптвахту. Или вообще под трибунал — в штрафные роты, со штыком на кратеры ходить. Надо ж в военное время так упиться, чтоб потерять кавалерийский лоск!..

— Куда ты глядел? чего зевал? поводок граблями удержать не мог? Не жеребца ведь норовистого выгуливал, а кошку!

— Покорнейше прошу простить, ваше благородие… Есть грех — вот прямо как бы на ходу вздремнул. А Миса будто выскользнула от меня — и ходу. Я за ней, да где там за кошкой угнаться… Свистнула через забор — и поминай, как звали. Я в обход, а её там нету. Туда, сюда, зову — ни мур-мур, ни мяу.

— Из-за тебя, раззявы, поезд без нас уйдёт. Пока Мису не сыщем, я отсюда ни ногой. Забирай из вагона багаж — и бегом ко мне. Я — в кассу, проездные документы исправлять.

Суетясь в купе — уже второй раз колокол ударил к отправлению! — Нож пытался понять, как рыжая кошка сумела сбежать от него. Будто бесы её подстрекнули! Накатило сонное затмение, а она дёрг — и унеслась, только поводок и хвост мелькнули.

Пока он метался с багажом, Вельтер везде успел — побывал в кассе, переговорил с дежурным по станции и взял листки бумаги, писать объявление о пропаже кошки. Задание Ножу было — обшарить насквозь привокзальные улочки и переулки, смотреть в оба, а заодно найти клей и развешивать листки на фонарных столбах и стенах. За каковым занятием часа два спустя его и застал извозчик, изнывавший без клиентов — поезд, прошедший на столицу, высадил только офицера и сержанта, которые, вместо того чтобы пойти в буфет, нарезали круги возле вокзала.

— Кошечка пропала? — заглянул он в листок через плечо Ножа. — Это у нас теперь частенько. Я б сказал — теньденция!

— Чего?.. как — частенько? — спохватился сержант, сперва непонятливо скосившись на извозчика. — Почему, а? Ну-ка, говори живо!

— А тут неподалёку пансион есть, бывший монастырь, — тотчас разговорился кучер, раз есть кому слушать. — Там какой-то профессор — физиолух, — кошачьи хвосты измеряет. Слыханное ли дело?.. Его, профессора, помощники который день у нас кошек ловят. Разложат приманки — то ли с валерьяной, то ли с чем, — и ещё дудят в свисток беззвучный, навроде волчьей волынки. Хвостатые бегут к ним, словно старухи в храмин-день к обедне. А их — цоп! — за шкирку и в фургон. Наши, у кого домашние коты пропали, уже ходили в Гестель свою живность выручать, да не так всё просто — ограда старая, высокая, в воротах сторожа…

— Гестель? — Сквозь тихий звон усталости в ушах название пробилось в мысли Ножа — и ударило как по клепалу молотком. Гестель, вотчина графа Тор-Майда! пансион летучих ведьм и вещунов…

Сюда Нож приезжал с парнями из полка, чтобы забрать питомцев Бертона к принцу — да карты так легли, что генерал Купол накрыл принцев отряд ночным десантом с дирижабля, и пришлось держать ответ перед генералом и графом… как Бертон подбил его выдать планы Цереса, Нож вспоминал лишь про себя и в одиночестве.

— Кошки, значит, живы остаются? — спросил он извозчика, потирая лоб, чтобы всклокоченные мысли улеглись.

— Живёхоньки. Те, которых смогли вызволить — все целые и сытые. А ваша-то — меченая, с ошейником?

— Ещё с каким! Ты, друг любезный, стой тут и жди меня. Ни с места, понял? Будет тебе заработок… Э, вот ещё что — сколько в Гестеле ворот?

— Двое. Спереду — главные, где стража, а сзаду — служебные, куда дрова и уголь ввозят, они чаще заперты.

— Вроде там ручей есть или речка?

— Да ты, служивый, Гестель знаешь?

— Так есть ли нет?!.

— Как не быть — имеется. Одна рядом с воротами, другая под решётку стороной втекает, а в монастыре пруды…

— Короче, жди. — Нож пригрозил кучеру кулаком и сорвался бегом за штабс-капитаном. Надежда подхлестнула его мутившуюся временами голову; план Гестеля — сколько он успел увидеть раньше — нарисовался в памяти. Стена высотой аршинов шесть, поверху колья железные… да, точно, вдали от ворот слева был свод ниши в стене, куда ручей уходит. Готовый лаз для разведчиков. Рыжим Котам это — как дверь нараспашку. А что, с привратниками препираться? фронтовикам не пристало!

— Я туда беру полтину и за скорость четвертак! — крикнул возница вдогонку.

После победы Красной армии над инопланетными дьяволами погода нахмурилась, как в день падения звезды. Покрапал скудный дождичек. От вытоптанной, взорванной, изъезженной колёсами земли поднялся терпкий сенной дух полёгших трав. Серо стало, пасмурно. С поля боя расползались злые и усталые войска. Между облачным небом и тёмной землёй звучал неровный топот батальонов, паровые гудки, ржание упряжных коней. Ни взрывов, ни выстрелов — война притихла, обмерла. Надолго ли?..

От мёртвой зоны кратера в Эстее до ширококолейной железной дороги — без малого двести пятьдесят миль. Ветка узкой колеи, проложенная в спешке, едва справлялась с вывозом из зоны раненых и снаряжения, надобность в котором минула. Естественно, что обоз Чёрного Барона, груженный пленными дьяволицами и дьяволятами, плёлся по сельским дорогам со скоростью пешей колонны. Даже мандат на право первоочередного проезда — с печатями канцлера Запада и магистра оффиций Востока — не действовал на военных путейцев.

— Ваше высокоблагородие, куда мне грузить эту погань? Эшелоны идут переполнены. Хоть под трибунал отдайте — ни единого порожнего вагона.

А за спиной, шёпотом:

— Ишь, барские затеи сумасбродные — отродье катать в санитарных фургонах… Да они столько нажрут, сколько сами не стоят. Каждой твари по камню на шею, да в реку. Хотя грех реку поганить. Там, в кратере, и закопали б их. Всё равно один конец, потом в лабалатории зарежут.

Мрачен был шеф научной тюрьмы. Посылал вперёд обоза конных вестовых, фуражиров, провиантские команды — присмотреть место ночной стоянки, обеспечить корм личному составу, лошадям и трофеям. Из кассового ящика со звоном утекало злато-серебро. Тут Красная половина, на людей Синего государя смотрят искоса. Долговыми расписками не обойдёшься, платить надо чистоганом.

— Вот вы уедете, а кто эту бумажку обналичит?

Опять же цены. По закону, передвижное хозяйство Данкеля числилось вне действующей армии, где-то между тыловыми вошебойками и военно-лекарскими школами. Один взгляд на обозные бумаги — и куркуль-хозяин набавляет четвертак за семифунтовый ржаной каравай.

— Вы ж не фронтовые, вашскобродь, как я понимаю?.. Нам тоже пить-есть надо. Год пропащий выдался, сплошное разорение. А вы, нижайше прощения просим, дьяволов хлебушком кормить изволите-с.

После первой ночёвки ражие санитары вытащили из фур полдюжины охладевших тел. Поплевав на руки, взялись за шанцевый инструмент — у дороги яму рыть. Дело обыкновенное. Кротихи выносливы, но с перепуга и от встряски поначалу мрут, будто морские свинки.

Как раз тут обозную вереницу догнал штабс-генерал Купол на электрокаре. Ещё пыль от каучуковых шин не осела, как он спрыгнул из машины и бодрым шагом двинулся к военврачу-полковнику:

— С добрым утром, барон! Что, падёж начался?

— Естественный отбор, ваше высокородие, — бегло откозыряв, Данкель пожал ему руку. — Слабые вымирают, сильные остаются.

— Ну, в этой битве сила на нашей стороне. Надеюсь, в будущем тоже. Какие виды имеете на уцелевших?

— Хочу просить казну о постройке заразных бараков. Подальше от тюремной крепости. Последние опыты с микробами свидетельствуют, что можно найти бактерии, безобидные для людей, но гибельные для кротов. Достаточно снарядить ракеты банками с болезнетворной культурой… и ждать, когда мор начисто выкосит противника. Ракетчики и могильщики, больше никого. Вот тогда мы будем действительно сильны.

— Злая сила!.. — крякнул Купол, посуровев. — Я полагал — медицина это врачевание и исцеление… Хотя мы ведём эту войну не по-рыцарски, такое оружие просто чудовищно.

— А эфирный удар медиума? — холодно парировал Данкель. — Он может убить, если я правильно осведомлён. Расправа издали, за много миль. Чистые руки и полное алиби…

Штабс-генерал отрицательно поводил круглой головой, жёстко сузил бледные глазки:

— Только сильнейшие способны на такой удар. Обычно эти люди не злоупотребляют мощью. Но если… У вещателей своя этика, барон. Медиум-убийца — изгой. Более того, против него выступит команда… карателей, если угодно. Мы не потерпим душегуба среди нас. Прежде всего медиумы — люди, а уж потом вещуны… Кстати, — сменил он тему, — до широкой колеи вам добираться суток пять. Многих потеряете.

— Неизбежно. Я брал, учитывая убыль, с небольшим запасом.

— Могу помочь. На западе сейчас эфирные помехи — чёрт знает, что за напасть! — но до ближайшего поста я дозовусь. К вечеру здесь будет грузовой дирижабль. Отберёте из обоза, кто поздоровей — сотню душ аэронавты поднимут, — и пожалуйте со мной на борт. Завтра отужинаем у вас в тюрьме, потом я двинусь с корпусом на запад.

С невольным беспокойством Данкель взглянул вдоль обоза. Как оставить всё на ассистент-доктора?.. вдруг он недоглядит?

— Весьма признателен вам за любезность, но… я полагал сам проследить за доставкой их в Гримор. Поймите, не каждый раз доводится заполучить свежий материал в таком количестве.

— Вы боитесь за них? бережёте? — Купол направился к фургонам, барон следом, словно опасаясь, что низкий плотный генерал с его резкими уверенными жестами может что-нибудь сломать. В мимолётном взгляде Купола ему почудилась насмешка. Почему-то он ощутил себя на миг наседкой, прикрывшей крыльями кладку яиц.

Штабс-медиум решительно приоткрыл клапан брезентового тента. Пахнуло хлевом. Внутрь натемно затенённой фуры хлынул свет тусклого утра. С шорохом, тихим аханьем и звяканьем цепей отпрянула вглубь масса тесно сбившихся тел, нагих и полунагих. Из-под спутанных лохм на Купола затравленно смотрели глаза — сощуренные, покрасневшие, с опухшими веками. Кто-то, давясь, торопливо пихал в рот кусок каравая, держа обеими лапками — вдруг отнимут? В глубине кучи перешёптывались, всхлипывали.

— Всё-таки лучше самому присматривать, — донёсся сзади сдержанный голос Данкеля.

— А захворают — лечите? — спросил Купол, изучая обращённые к нему лица.

— Конечно. Есть аптека, лазаретная фура с комплектом хирургического инструмента. Наконец, — в тоне барона послышалось раздражение, — я врач.

— Да?.. — рассеянно бросил его собеседник, явно думая о чём-то другом. — Кажется, барон, вся наша жизнь ушла в войну. — Купол задёрнул клапан.

— Что?

— Без войны вы стали бы хирургом-виртуозом или гениальным терапевтом. Или учёным. Делали бы открытия, вам бы рукоплескали на научных съездах. Я бы муштровал медиумов, делал из них сеть эфирной связи. А может, был бы булочником! — обернулся он к барону с неожиданной для его бульдожьего лица улыбкой. — В детстве я видел себя булочником в белом фартуке. Ну, а вы?

— Моряком, — вырвалось у Данкеля. — Капитаном парусника.

— И в результате?.. Мы оба холосты. Вы живёте в тюрьме, я — в дороге. Вы кромсаете кротов ланцетом, я — бомбами. Мечтаете морить пришельцев чем-то вроде мышиной чумы?.. Чувствуете? все наши мечты — мысли воинов и палачей. Не приходило на ум жениться, деток завести? Ведь вы завидный жених.

— У меня… репутация, — усмехнулся с прохладцей барон. — Разве что в глуши найти невесту — там, куда сплетни и газеты не доходят.

— Если состарюсь — куплю небольшое поместье, — поднял Купол глазки к небу, — и пару кротих у вас. Продадите?

— Зачем?

— Пусть живут, бегают по лесу, плавают в озере, скачут верхом. Я их обращу в веру Грома, найму им учителей по пению и танцам. Потом выдам замуж. Ничего, что клеймёные — с хорошим приданым возьмут. Буду сидеть в покойном кресле, смотреть на них и думать: «Ну вот, я хоть кого-то пощадил». Война войной, а ведь и ответ держать придётся. — Он снова посмотрел вверх.

— Лучше помогать нашим, мирянам, — разрушил Данкель его идиллию, но штабс-генералу было что ответить:

— О, с этим всё в порядке. Я хороню за свой счёт всех погибших и умерших двадцать второго батальона — на разряд выше, чем платит казна. Вступающим в брак даю денег на свадьбу и обзаведение. Сколько могу. Хотите совет?

— Слушаю. — Данкель внутренне ощетинился, ожидая — сейчас лысун начнёт читать миролюбивую мораль. В генеральском звании — и вдруг такие рассуждения!..

«Стареет он, что ли?»

— Вы взяли полтора десятка «пузырей спячки» из кратера. Велите дать тем, что останутся в обозе, по глотку из пуповины. Им это привычно, дадутся — они так летят через космос. Выгода налицо — ни самоубийств, ни смертей от страха, ни стоянок по нужде, ни расходов на корм. Трофеи спят как дрова. Одна забота — разложить их поровней на мягком, чтобы ничего не отлежали, и от мух опрыскать, а то в нос залезут.

У Данкеля от души отлегло, повеселело на сердце.

«Хвала Грому, не стареет!»

Несмотря ни на что, штабс-генерал остался верным соратником и искренним приятелем, на которого смело можно положиться. С виду — вечно насупленный служака, будто родился в эполетах, а вместо сказок мамка читала ему боевые уставы… Но внутри — щедрая душа, всегда поделиться готов. Просьб не ждёт, сам предлагает.

За готовность помогать — больше, чем за талант военачальника — барон давно и полностью простил Куполу худородство, плебейскую внешность, простые манеры. Мундир и годы сгладили это. Только характер и волю не сгладишь.

«Булочник!.. Из каких он родом — городской? крестьянин? — Данкель пытался представить главного „охотника за звёздами“ в белом колпаке набекрень, в фартуке пекаря и в припудренном мукой простом платье. — Верно, с такой улыбкой только булки нищим раздавать. Кто бы мог подумать… Или я — мореход, покоритель стихий…»

Опустив глаза, он уставился на свою ладонь, обтянутую чёрной лайкой. Перчатки морских офицеров — белые как цветы ландыша. А эту кожу козлёнка при даме с руки не снимешь, иначе прощай нежность, будет одно сострадание. «Ах, вы воевали!.. бедненький!»

Лучше слыть бароном с вечно чёрными руками.

Его кисть безотчётно сомкнулась в кулак.

— Не скупитесь, — убеждал Купол, полагая, что Данкелю жаль расходовать драгоценное голубое молоко из мягких желатиновых «дынек». — Ещё вам привезу, с очередной звезды.

— Благодарю за совет. Я так и поступлю.

— Отлично, иду вызывать авиацию. Кстати, со мной погребец отличного вина и кое-какая провизия в ящичке со льдом — красноармейцы снабдили в дорожку. Вы уже завтракали?

Пока он доставал медиа-шлем и вещал за горизонт, Данкель распорядился по обозу — сборы в дорогу отставить, ладить на лугу якорные крепления для дирижабля и стол под навесом для трапезы с генералом.

«Потом велю денщику собрать объедки, отнести дьяволицам. Пусть Купол их с рук покормит, раз он жалостливый. Что еде зря пропадать!.. Огрызки от солдат и унтеров они едят за милую душу, как народ скажет».

— Есть новости из Руэна? — поинтересовался он уже за завтраком, освежившись вином. Сочный окорок, цветная капуста и утиные грудки под чесночно-имбирным соусом, разогретые на походном примусе, были восхитительны.

— Шумиха об астральном проекте, патриаршее проклятие… всё по-старому. Её Высочеству Ингире нездоровится — даже на малых выходах не бывает, молится в капелле. В Эрендине ладят заоблачный корабль… М-да!.. Иной раз жаль, что Церес не у дел. Хотя долг верноподданного я исполнил, заговор пресёк, но… Иные его планы кажутся надёжнее, чем астрали и ваши воображаемые чумные бомбы. Извините уж за прямоту.

— В Гриморе я далёк от света и двора, — осторожно начал Данкель, — знакомств среди вельмож у меня мало. Вероятно, вам известно нечто…

Купол склонился к столу, подчёркивая доверительность беседы, и заговорил гораздо тише:

— Бумаги Цереса. Их захватил и опечатал обер-полицмейстер. Мы с ним накоротке, без медиа он слаб… Я заглянул в эти бумаги.

«Вот как!.. Сам шеф тайной полиции — его приятель! Надо учесть».

— Кое-что приходилось слышать, — намекнул барон. — Свержение Красного царя, сплошная Синяя империя…

Купол отмахнулся:

— Это политика, фантазии. По военной части Церес куда более трезв и разумен. Среди его проектов — дирижабль-авианосец, спаренные ракетопланы. Представьте, один несёт другой и сбрасывает на лету. Дальность удара — вдвое больше. Тот же принцип, что в многоступенчатой ракете, но не для космоса, а для войны. Блестящая находка! но всё похоронено в сейфе Зелёного…

— Государь читал записки принца?

Казалось, штабс-генерал не на шутку огорчён. Он отвечал с досадливой гримасой:

— Пренебрёг. Ему милей астрали. А между тем эта идея много дешевле, чем космический проект, и пользы от неё гораздо больше. Если б не замысел Цереса разрушить древние имперские устои — ему цены бы не было как полководцу…

— Выпьем за то, чтобы Отец Небесный просветил династию, — чуть захмелев, предложил Данкель дерзкий тост, — и дал нам верное оружие на одоление врага.

Затеи Цереса казались ему интересными. Он тоже мог порассказать Куполу о кое-каких открытиях, сделанных им в лаборатории Гримора, но благоразумно смолчал.

Пока нет полного подтверждения, тайны прозекторской должны оставаться там, где найдены. Иначе мечта штабс-генерала завести под старость пару дьяволиц и утешаться видом их юности увянет, как цветок в кислоте. Глядишь, ещё спросит: «Вам хватает негашёной извести, чтоб их хоронить? Могу удружить тонн десять, с запасом».

Ещё рано заявлять, что дьяволицы второй волны отличаются от прежних. Не все, но некоторые — особенно. Те, что зовутся «кани джику рузи» — Стойкие. Данкель ещё не мог сразу отличать их от прочих, только при вскрытии. Тем важнее было заклеймить и переписать пленниц второй волны поголовно. От мала до велика.

Будь его воля, он ни единой бы не отдал скупщику Лозы.