Книга 4_Дорогой сновидений

Глава 11

Евсей подошел к стоявшему возле отвернутого полога шатра Атену.

Хозяин каравана зябко кутался в полушубок, переступая с ноги на ногу. Скрестив руки перед грудью, он прятал кисти подмышками. Шапка была надвинута на самые глаза, взлохмаченные усы и борода топорщились во все стороны, покрытые льдом, дыхание белым паром срывалось с обветренных губ.

– Холодно, – прошептал Евсей, получше запахнув полушубок. – Мороз просто зверь, – он кивнул головой в сторону царившей за гранью шатра снежной пустыни. – Вон как метель метет – в двух шагах ничего не видно… Что смеешься? – услышав соскользнувший с губ брата смешок, спросил он, повернувшись к хозяину каравана.

– Ты просто забыл, что такое настоящий холод, – он не повышал голоса, прятал дыхание в ворот полушубка. – С тех пор, как Шамаш идет с нами, нас окружает Его сила, защищая от холода.

– Да… – летописец недовольно поморщился. Ему не хотелось думать о прошлом, вспоминать обычную повседневную жизнь, лишенную чудес, место которых занимали вечные заботы о том, как выжить в снегах, сэкономить достаточно тепла и пищи, чтобы добраться до очередного города, там продать товар и на вырученные деньги купить достаточно припасов, чтобы одолеть следующий переход. И снова путь, снова снега, и так по кругу до бесконечности… В сравнении с нынешней жизнью, прежняя казалась не стоившей того, чтобы ею жить. И Евсей не поменял бы и мгновения пути по дороге бога на пусть даже вечность былой череды серых однообразных дней. – Видать, Он далеко ушел от каравана.

– Его нет на земле, – глядя в снега, чуть слышно проговорил Атен.

– С чего ты взял?

– Посмотри вокруг. Не замечаешь ничего необычного?

Евсей обвел взглядом караван, дремавший под защитой шатра. Над повозками витало казавшееся не просто ощутимым, но видимым напряжение, подобное сгусткам тумана, покрывавшим низины.

– Ты не туда смотришь, – донесся до него хрипловатый голос Атена. – Там, – он кивнул головой в сторону снежной пустыни.

Евсей старательно пригляделся к белому царству снега, холода и ветра. Но сколько он ни смотрел, глаз не находил ничего примечательного, словно медленный танец снежинок скрыл за собой все, как серая дымка сумерек скрадывает краски земли и небес.

– Я ничего не вижу, – наконец, сдавшись, проговорил он.

– Время. Оно замедлило свой бег.

– А ведь верно, – теперь, когда брат сказал, Евсей вдруг сразу понял, что ему казалось странным, но столь неуловимым, что он не обращал на это внимания: снег летел не просто медленно, он словно висел в воздухе, застыв белым птичьим пухом.

И эта безмолвная тишина, лишеная не только завывания ветра, но даже его дремотного храпа-бормотания… – Шамаш не только бог солнца, Он еще и повелитель времени. И ты думаешь… Ты боишься, что Он не вернется и мы так и останемся застывшими навек тенями на границе всех времен?

– Он никогда не поступил бы так!

– Конечно…

– Может быть, Он услышал, как Лина звала Его на помощь, и, будучи слишком далеко от каравана замедлил течение мгновений?

– Уже полдня минуло…

– Всего полдня! Не забывай: ведь Он ушел от нас на целых десять дней пути… А, может быть, все и не так… – его лицо вмиг помрачнело.

– Не беспокойся, брат, – в глазах Евсея зажглось сочувствие. – Все исправится. Мы пережили столько всего, пройдем и через это.

Атен тяжело вздохнул.

– "Тропа богов требует от идущих по ней жертв" – так, по-моему, говорили Гамешу, когда Губитель, лишив его жену рассудка, вынудил совершить преступление, за которое ее изгнали… – чуть слышно прошептал он.

– Слова людей, не небожителей. Неужели ты станешь верить им, зная, как Шамаш относится к жертвоприношению?

– Гамеш имел ввиду самопожертвование. А это нечто совершенно другое, – Атен был серьезен и хмур. – Жертвоприношение – стремление пожертвовать кем-то ради себя, жертва – готовность отдать что-то свое ради других… Евсей, я очень боюсь за дочку. То, что происходит… Это страшно! Раньше, прежде, в общем, давно, я знал: если со мной или с ней что-то произойдет, если мы умрем, мы встретимся в вечном сне госпожи Айи. Но теперь расставание может оказаться вечным!

– Брат, этого не случится! Шамаш не допустит, чтобы с Мати приключилась беда, ведь она – Его любимица, и…

Но хозяин каравана не слушал его:

– Я готов отдать все, что у меня есть, все что угодно, лишь бы вечность не развела наши пути по разные стороны горизонта!

– Ну, перестань! С чего вдруг столь мрачные мысли? Шамаш вылечил тебя от смертельного яда снежной змеи, исцелил всех нас от безумия, так неужели же Он не найдет способа помочь малышам, которые всего-навсего спят? Ведь они живы! Яд ягод Меслам не убил их, а, значит, есть надежда…

– Если бы все было так просто…! – а затем, не выдержав, он произнес вслух то, что все последние часы звенело у него в голове, ища, требуя выход наружу: – Ну почему, почему Он ушел именно сейчас, когда Он нам так нужен?!

Евсей качнул головой. В его взгляде, устремленном на брата, читался укор:

– Кто мы такие, чтобы судить о поступках небожителей или учить Их, что делать, как поступать? Единственное, что нам дано – верить в Них. И не отчаиваться…

Атен, может быть, Он уже давно сменил одни поиски на другие и теперь ищет способ помочь детишкам…

– Не находя его! Ведь иначе Он бы уже вернулся, верно? – полный боли смешок сорвался с потрескавшихся губ. – Если уж Он его не может найти, то, значит, выхода вообще не существует…

– Атен, Шамаш, конечно, величайший из небожителей. Но не забывай: Он – не повелитель сна. Это стихия Его божественной супруги. Возможно, Он пошел к Ней…

– Куда! Для того, чтобы увидеться с Ней Ему не было нужды покидать земной мир, ведь вот она, снежная пустыня – Ее безраздельные владения!

– Богини подземного мира говорили мне, что Шамаш не может встретиться с госпожой Айей, потому что Губитель набросил Ей на плечи плащ-невидимку.

– Как это? – Атен растерялся. Он привык считать повелительницу снегов всесильной, всевластной владычицей. И не важно, что когда-то Она была всего лишь младшей богиней, вечной девочкой-невестой.

– Не знаю, – пожал плечами Евсей. – Я только передаю тебе слова хозяек мира смерти. Как бы мне ни было интересно, я не осмелился расспрашивать Их.

– Конечно, я понимаю… Но неужели госпожа Айя не могла снять этот плащ?

– Значит, не могла… Атен, ты задаешь мне вопросы, ответ на которые знает лишь Она!

– Да… Но что же тогда… – он не успел договорить начатой фразы.

Вдруг раздался звук, заставивший караванщиков вздрогнуть. В еще мгновение назад царившей неподвижной тишине он показался раскатом грома, полным холода и властности. Подхваченный гулким эхом он еще не успел затихнуть, как в мир за пологом шатра вернулось движение. Откуда ни возьмись, налетел ветер, разбросавший в разные стороны хлопья снежинок, спеша отделить небо от земли и прочертить между ними четкой черной нитью грань горизонта. А еще через миг перед глазами караванщиков возникли бог солнца и его старшая сестра – повелительница подземного мира Эрешкигаль.

Увидев последнюю, Атен и Евсей на миг застыли на месте, окаменев, разучившись дышать, затем их ноги как-то сразу ослабли, подломились, так что караванщики были готовы упасть перед Ней на колени и лишь присутствие Шамаша, в котором они видели своего божественного покровителя и господина, удержало их.

– Гештинанна еще не пришла? – без приветствий и долгих величественных речей по-деловому спросила Кигаль.

– Госпожа… – голос Евсея сорвался в сип, слова отказывались складываться в звуки. Он никак не мог прийти в себя, хотя и казался гораздо увереннее Атена.

Ведь ему уже раз приходилось говорить с повелительницей подземных стран и он знал, как благосклонна госпожа Кигаль к спутникам своего божественного брата.

– Значит, нет, – кивнула та, понимая, что смертные потрясены ее приходом, и не важно, что она явилась им в людском обличии, когда даже в нем была узнаваема, люди же в большинстве своем видят не столько зрением, сколько памятью. А раз так, ей не приходилось ожидать от торговцев более вразумительного ответа. Впрочем, ей было достаточно и этого.

Скользнув по собеседникам быстрым взглядом, в которых поблескивали огоньки интереса, она повернулась к Шамашу.

– Кто они? – спросила богиня.

Колдун ответил не сразу. Несколько мгновений он молчал, чуть наклонив голову.

Сначала он просто хотел попросить своим спутников назваться, но, взглянув на них, понял, что им потребуется еще много времени, чтобы прийти в себя, а до этих пор они вряд ли вспомнят даже свое имя, которое, в действительности, сейчас не имело никакого значения, когда богиня хотела узнать нечто иное.

– Хозяин каравана и его брат – летописец, – наконец, проговорил он.

– Значит, эти смертные – из тех, кому следует знать правду? – ее слова звучали как вопрос, хотя, по существу, были утверждением, нуждавшимся лишь в подтверждении.

Шамаш кивнул, добавив:

– Все они имеют право знать. Ведь это их путь.

– Тогда нужно посвятить их в дело.

– Дождемся Гештинанны.

Кигаль ощутила напряжение, звучавшее в голосе ее собеседника, в ее глазах зажегся вопрос, который, однако же, так и не сорвался с ее губ. В конце концов, решила она, Шамаш лучше знает, как следует поступать. Что же до тревоги и волнений, то для них было предостаточно причин.

Ее сощуренные глаза придирчиво оглядели все вокруг. Ох как же ей не нравилось это место!

– Ты чувствуешь? Здесь – око бури, – она подошла поближе к богу солнца, словно прячась под его защиту.

Кигаль было не по себе. Она устала казаться сильной и властной, ей хотелось хотя бы немного побыть ранимой и беззащитной женщиной, а рядом с Шамашем это было не сложно, более того, казалось само собой разумеющимся, ведь он был могущественнее ее. Но разве могла она позволить себе подобную слабость в такое время, да еще на глазах смертных? Однако… Прислушиваясь к своим чувствам она понимала, что дело не только в ее желании, но и в том, что окружало их. Что-то неуловимое, стихийное все более и более сгущалось вокруг каравана, нечто, заставлявшее искать защиту. Или стремиться убежать прочь.

– Мне никогда не было так неуютно, – пробормотала она. – Даже рядом с Нергалом.

Но ведь Лаль… Свышние, да кто вообще такой Лаль!…Послушай, – ее вдруг словно озарило, – а, может, за ним стоит кто-то еще? Я могу поклясться всем сущим, что чувствую дыхание Нергала!

– Возможно, так оно и есть, – нахмурившись, проговорил Шамаш.

– О-о-х! – полный ужаса вздох заставил колдуна обернуться, посмотреть на хозяев каравана, которые с трепетом внимали разговору богов, ловя каждое слово. За их спинами виднелись силуэты простых торговцев.

Люди начали собираться поодаль, не решаясь приблизиться. Если к Шамашу за год дороги они привыкли и знали, что Ему ненавистно даже само слово "господин" воспринимается Им так, словно это – не дань признания, преклонения, уважения, служения, – в общем, всего того, что люди испытывают к наиболее любимым ими богов, – а какое-то оскорбление, то богиня смерти всегда представлялась им совсем иной – далекой, отчужденной, величественной…

"Кому подчинены Несущие смерть? " – спросил Шамаш Кигаль, переходя на мысленную речь, не желая тревожить дух смертных, которые и так были на пределе в ожидании беды.

"Как это кому они подчинены? " – непонимающе взглянула на брата повелительница подземных краев.

"Золотые волки – помощники Айи, змеи – Намтара… " "А, ты в этом смысле… Нет, пусть я – богиня смерти, но у меня совсем другие помощники. Мне служат вестники и проводники, связующие мир жизни и смерти – коты, жуки, кукушки. А Несущие смерть… Какой мне от них прок, когда они способны лишь отнимать жизнь? И, потом, разум этих тварей пуст, дух ослеплен яростью, так что их невозможно даже держать в повиновении. Единственная работа, на которую они способны – делать то, что они творят и так, без нашего на то желания – убивать".

"Кто их хозяин? " "Нергал… Но это еще ничего не значит! – поспешно добавила она. Кигаль-то заговорила о Губителе с единственной целью – надеясь, что Шамаш разубедит ее, может быть даже высмеет столь по-женски безосновательные страхи. Она не ожидала, что брат не просто воспримет ее слова всерьез, но даже подтвердит опасения. – Лаль мог подкараулить их в краю снов. И вообще… – она понимала, что ловит тень, собирая прах со следов. – Давай не будем говорить о Нергале, – процедила богиня смерти сквозь сжатые губы. – Наш противник маленький Лаль. И все. Пусть так оно и остается".

Колдун пожал плечами. Какая разница, о чем говорить, а что умалчивать?

Реальность ведь от этого не изменится.

К тому же, тут как раз появилась богиня памяти, сопровождаемая двумя из своих помощников-летописцев.

В подземных владениях последние были наделены человеческими телами, пусть более плотными, каменно-холодными, но, все же, осязаемыми. В солнечном же свете лишь боги были способны различить людские черты в блеклых тенях, с размытыми контурами и прозрачными стихийными покровами.

Торговцы, не ожидавшие таких гостей, в ужасе попятились. Губы зашептали слова заклинаний – оберегов от бесприютных душ.

Тем временем летописцы, опустив головы на грудь, словно боясь посмотреть на мир, который был оставлен ими навсегда не одну вечность назад и с каждым новым мигом расставания становился все более и более любим. Они не смели заглянуть и в глаза людей, не желая увидев в них себя такими, какими они стали. Беззвучными тенями они подошли к ждавшим их небожителям и замерли, склонившись в низком поклоне.

– Шамаш, – решительно заговорила Гештинанна, – древний цикл написан пятью летописцами, когда жизнь Нинта была длиннее обычной людской, – она объясняла, почему потребовалось столько народу там, где обычно справлялись двое, хотя ее собеседнику все это должно было быть известно и так, надеясь, в свою очередь, тоже получить хоть какие-то объяснения. – Но как я поняла, речь идет о части, посвященной Лалю и поэтому привела только этих двоих, – видя, что собеседник не торопится отвечать на ее незаданные вопросы, чуть слышно вздохнув, продолжала она. – Если нужно, я могу позвать остальных…

– Нет, – качнул головой колдун. – Ты сохранила им память?

– Конечно, это же мои помощники! – она удивленно заморгала глазами, не понимая, почему Шамаш спрашивает о само собой разумевшихся вещах.

Может быть, разобраться во всем ей мешала обида. Пусть прежде Шамаш редко заходил в владения старшей сестры и потому постоянно пропадавшая в них богиня памяти нечасто встречалась с ним, пусть при каждой встрече он был подчеркнуто устранен, но Гешти всегда понимала его с полуслова, они говорили об одном и том же, с ней он мог поделиться своими тревогами и заботами о людях, зная, что только она воспримет эти слова всерьез, и постарается помочь. И вот теперь, когда грань, отделявшая Шамаша, исчезла, оказалось, что на смену ей пришло великое множество преград, мешавших не только приблизиться, но даже понять!

Тем временем колдун, не дожидаясь, пока богиня памяти справится с вдруг накатившими на нее чувствами, повернулся к призракам:

– Простите, что из-за меня вам пришлось подняться в земной мир. Я сожалею, если это причинило боль вашим душам.

– Мы слуги богов, – те низко поклонились повелителю небес, тронутые его заботой, – и исполняем Их волю, видя наслаждение в служении.

– Будьте искренними, забудьте о том, кто я, говорите со мной так, словно я – равный вам.

– Как прикажешь, – они послушно выпрямились, подняв головы, окинули взглядом невидимых глаз все вокруг, после чего повернули прозрачные лица к богу солнца. – Да, нам было больно вновь войти в мир, который когда-то был родным, сейчас же стал совершенно чужим. Но эта боль приносит больше радости, чем все, что было у нас в жизни и смерти, когда в ней явилось исполнение самой заветной мечты.

– В каком бы облике мы ни пришли сюда, – продолжал второй летописец, – сколь краткой ни была бы эта встреча, – не важно, когда даже одно мгновение будет согревать нас долгие годы.

– Нам лишь тяжело видеть мир таким, какой он стал.

– Разве вы не видели перемены, занося в летопись Гештинанны жизнь и смерть людей? – спросила Кигаль, в голосе которой ощущалось старательно скрываемое раздражение.

– Госпожа, – летописцы склонили головы в поклоне, не глядя на богиню смерти, соблюдая закон, который та не дала им разрешения нарушить, – все было, казалось иначе. Одно дело наблюдать за происходящем стороны, сквозь зеркала, делающие явь похожей на сон, другое – столкнуться со всем лицом к лицу, когда никаких надежд и сомнений уже не остается.

– Повелитель небес, – они вновь повернулись к Шамашу и замерли, ожидая, когда тот скажет, зачем они были подняты из подземелий на белый свет.

– Будучи современниками Мара, вы должны были пройти через те времена, когда люди выбирали владыку вечного сна. Так ли это?

– Да.

– Кто-нибудь из вас шел путем Лаля?

– Господин…! – в глазах мужчин, которые с благоговейным трепетом смотрели на владыку небес, боясь пропустить хотя бы слово, зажегся ужас. Но они не смели оставить Его вопрос без ответа и потому один из них продолжал:

– Я встал на эту дорогу будучи юношей! То была ошибка не выбравшего судьбу! Потом, осознав ее, я сделал все, чтобы исправить, искупить свою вину! И заслужил прощение госпожи Айи! Господин, Ты ведь тоже простил нас, и…

– Успокойся, – остановил его колдун, – я ни в чем не виню тебя.

– И Ты не станешь судить меня вновь?

– Конечно, нет.

– Но зачем тогда Ты заговорил…

– Мне нужен ответ. Ты помнишь путь Лаля? Ты мог бы пройти по нему вновь?

– Нет! Я не… – он задрожал, замерцал от ужаса. Ему была невыносима сама мысль, воспоминание о том, что и сейчас, несмотря на все минувшие годы, все обретенные знания, или, может, именно благодаря им, казалось ему страшнее самой жуткой из смертей. – Прости, господин, – только когда слова сами начали срываться с его уст, услышав свой голос он понял, что осмелился перечить богу солнца. О, конечно, повелитель небес разрешил им быть искренним. Но даже исполняя волю господина, слуге следовало знать меру дерзости.

Опустившись на колени летописец замер, готовый принять любую кару за свой проступок.

– Встань, – если бы перед ним был человек, колдун подошел бы к нему и помог подняться, но он не решился коснуться неустойчивого призрачного покрова, боясь нарушить его равновесие и навредить тени.

– Может быть, я смогу тебе помочь? – спросила его Гештинанна.

Узнав причину, по которой богу солнца понадобились ее помощники, она сначала растерялась, не сразу поверив в то, что правильно поняла его слова. А затем ее душа задрожала от обиды. Неужели болезнь настолько изменила его, и он стал ценить слово смертного больше, чем богини?

– Я храню воспоминания многих из тех, кто жил в то время, – все же, сделав над собой усилие, проговорила она, – и помню путь во владения Лаля так отчетливо, словно шла по нему сама…

Ничего не говоря, колдун лишь поднял на нее задумчивый взгляд печальных глаз.

– Шамаш, я знаю дорогу! – она была готова просить, умолять, так ей хотелось быть ему полезной, чтобы он обратил на нее внимание, понял, что она – не серая тень, способная лишь записывать события, которые совершают другие, но и сама что-то делает, что она может даже изменять судьбу… – Я пройду через врата и я сделаю все лучше любого смертного, будь то человек или его призрак! Их терзает страх, которым полнится, словно пустыня снегом, память. Я же свободна от чувств. Они не помешают мне…

– Ты что же, решила сама отправиться в путь? – с долей удивления, за которым просматривалась тень неодобрения, спросила богиня смерти.

– Да! Конечно! Лаль мне не враг и…

– Ты сошла с ума, Гешти! – с сочувствием глядя на нее, качнула головой Кигаль. – Очутившись в мире сновидений, ты станешь всего лишь еще одной спящей – и только…

– Это не важно!

"Гештинанна! – резко одернула ее Кигаль. – Перестань! Постыдись людей! Ты ведь богиня! Приди, наконец, в себя! Прислушайся к тому, что ты говоришь: "Это не важно!" А что тогда важно? Зачем отправляться в путь, если он – не более чем сон?

Чтобы подарить Лалю еще и свои силы заодно со знаниями? То, что ты говоришь, это слова непроходимой дуры, а не дочери мудрости!

Богиня истории несколько мгновений стояла, удивленно хлопая глазами, словно до этого мгновения спала, а теперь, проснувшись, никак не могла понять, где она и что происходит. Затем она застыла, на миг, обратив свое стихийное тело в камень.

Наконец, став прежней хладнокровной и разумной повелительницей своих чувств, она повернулась к Кигаль, заговорив с ней на языке мыслей: – "Прости. Не знаю, что на меня нашло… Просто безумие какое-то!" "Конечно, безумие, – хмыкнула та. – Как еще можно назвать любовь?" Богиня памяти достаточно пришла в себя, чтобы не броситься сразу же отрицать то, что было истинной правдой. Ее щек коснулся румянец, однако смущение быстро прошло. В глаза вошла задумчивость, на лицо набежала тень сомнения.

"Что-то здесь не так. Я не Инанна, чтобы сходить с ума от чувства…" Богиня смерти взглянула на нее с снисхождением:

"Ты просто никогда прежде не влюблялась и не понимаешь, сколь сильным может быть страсть".

"И все же… – брови Гештинанны сошлись. – До этого мгновения я чувствовала себя будто в бреду, так, если бы кто-то, ослепляя меня пламенем вспыхнувшей в моем сердце страсти, подчинил себе мою душу, лишая способности мыслить, заставляя действовать, опираясь на эмоции, не знания… Кигаль, я чувствовала себя так, словно съела пригоршню ягод Меслам! " Богиня смерти взглянула на нее с испугом: "Если все зашло настолько далеко… – она повернулась к Шамашу, который стоял, ожидая, когда все справятся со своими переживаниями, подготовившись к тому, чтобы действовать. – У нас очень мало времени, – проговорила она, именно так – "у нас", не разделяя себя и людей, понимая, что в отличие от всех прежних времени и событий, нынешние одинаково опасны для всех, когда могут изменить один из основных непреложных законов мироздания – грань между явью и сном… – Я знаю, что говорю: Лаль всегда был страшно упрям…" "Да… – вздохнула Гештинанна, наверное, впервые за весь этот разговор, соглашаясь со своей хозяйкой. – Он упрям…" "И мстителен. И безрассуден… И может убить пленников, когда за ними придут освободители…" Богиня памяти скользнула взглядом по замершим поблизости смертным. В ее глазах затеплилось сочувствием – женщина понимала, что бессильна изменить то, что было суждено.

"Жаль… – вздохом сорвалось с ее поджатых, превратившись в тонкие бледные нити, губ. – Нам не приходится выбирать…" "Да! – Кигаль, наоборот, вскинулась, – мы не можем допустить, чтобы мироздание развалилось на части, потеряв одну из связующих нитей!" "Я понимаю… – Гештинанна вздохнула. – Смертные не станут рисковать жизнями своих детей… Пока они спят – они живы, но кто знает, что случится, если попытаться их разбудить… Я была права: лучше ни во что не вмешиваться…" "Нет! Ты не так все поняла…!" – лицо богини смерти исказилось гримасой боли.

Оно было бледным, в то время как глаза горели нездоровым пламенем. В них плавилось отчаяние.

"Разве? – Гешти устало взглянула на нее. От недавнего всплеска страстей не осталось и следа. Она вновь была сама разумность и рассудительность. – Если мы вмешаемся, новой войны не миновать".

"Ну и что? – пренебрежительно фыркнула ее собеседница. – Он – всего лишь маленький божок, а мы…" "Но он бог. Которому ничего не стоит убить смертных. Поверь, пойми: нам будет лучше ни во что не вмешиваться. И пусть Лаль играет своими новыми игрушками. До тех пор, пока они его привлекают – они будут живы… А за это время мы отыщем способ справиться с ним".

"Нет!" – с еще большим упрямством повторила Кигаль.

"Но почему! – богине памяти ее рассуждения казались более чем разумными – истинными. Она не видела в них никакого изъяна. – Ведь речь идет всего лишь о нескольких смертных. Которых мы все равно не в силах спасти…" "Ты только что сама хотела отправиться в путь, лишь бы помочь…" "Я уже сказала, что была во власти чего-то, непонятного мне, подобного навету. Я не понимала, что делаю. Для меня было неважно, помогу я смертным или, наоборот, все лишь испорчу. Единственное, чего мне хотелось – сделать что-то для Шамаша, обратить на себя его внимание. Я была слепа и поэтому ошибалась. Сейчас же все совсем не так! А если ты не понимаешь этого, прислушайся, если не к моим словам, то к своим мыслям!" "Не могу!" – Кигаль всплеснула руками, не зная что сказать. У нее на глазах рушились все планы, которые она вынашивала столько веков! Да что там планы, все будущее, каким она его видела!

"Успокойся. Неужели пришла моя очередь говорить тебе это? Право же, я не ожидала от тебя такой заботы о смертных!" "Причем здесь..!" – в порыве отчаяния начала она, однако, поймав себя на том, что чуть было не выдала секрет, который должна была хранить ото всех, прикусила язык.

Не в силах успокоиться, она, нервно дернув плечами, повернулась к богу солнца: – Шамаш! – окликнула она его, стремясь заручиться поддержкой брата.

Колдун словно не замечал их. Он смотрел на стоявших вокруг торговцев, и его лицо было хмурым и напряженным.

Караванщикам только-только удалось совладать с чувством оцепенения, вызванным приходом подземных богинь, чье появление, несмотря на то, что их привел бог солнца, и внешнюю дружелюбие, не сулило ничего хорошего. Атен уже даже открыл рот, чтобы, отвечая на немой вопрос Шамаша, рассказать обо всем… не произошедшем, нет, скорее – обнаружившемся за время Его отсутствия. Но голос повелительницы подземного мира, громом прозвучавший в душе смертного, заставил его, затрепетав, словно крохотный лист в порывах разбушевавшегося ветра, замолчать.

– Нам надо поговорить!

– Не сейчас… – колдун нахмурился.

– Нет, именно сейчас! – резко прервала его Кигаль. Богиня была готова настаивать на своем, не важно, нравится это ее брату или нет. Взмахнув рукой, она очертила вокруг себя и своих собеседников круг, отделивший их троих от всего земного мира, делая невидимыми и неслышными для смертных.

– Теперь мы можем спокойно все обсудить, – промолвила она с заметным облегчением.

– Зачем? – колдун болезненно поморщился. – Мы и так по большей части говорили на языке, не понятном простым смертным…

– Я не хочу, чтобы услышали как раз те, кому он понятен! Что же до смертных…

– Им тоже незачем подслушивать наш разговор! – недовольно нахмурилась Гештинанна.

– Сейчас не место и не время для секретов от торговцев! – возразил Шамаш.- Неужели ты не понимаешь, что тем самым подрываешь их доверие к нам?

– Доверие? Х-х! – с губ Гештинанна сорвался удивленный смешок, когда она не ожидала услышат из уст бога солнца столь наивного замечания. – Да при чем здесь оно, когда смертные обязаны не доверять, но верить в нас!

Колдун качнул головой. Он не мог согласиться с ней, однако не знал и как возразить, когда видел, какими глазами, полными благоговейного ужаса и слепого почитания глядели на Кигаль караванщики.

"Вера… – вновь, как когда-то, ему приходилось думать о ней иначе, чем было привычно для рожденной иным миром души. – Она правит этим миром. Она дает ему силы. Возможно, – он взглянул на богиню, – она права. А я ошибаюсь…" Кигаль тотчас почувствовала сомнения, проникшие в его сердце, спеша их развеять:

– Послушай меня. Это важно. Особенно если ты хочешь помочь спящим…

– Шамаш, нельзя помочь всем, – перебив свою хозяйку, быстро, с жаром в голосе заговорила Гештинанна. – Ты ведь знаешь. Так уже было, и…

– Молчи! – грозно прикрикнула на нее Кигаль, глаза которой засверкали гневом и с трудом сдерживаемой яростью. И та, которая еще миг назад казалась простой, может быть, лишь чем-то сильно взволнованной женщиной, превратилась в грозное могущественное божество, против которого никому не следовало идти.

Справившись с эмоциями, она повернулась к брату:

– Выслушай меня. А потом решай.

– Но…

– Шамаш, – она устало вздохнула, качнула головой. – Я знаю, что ты хочешь сказать.

Что не должен решать за этих людей. Что это их путь, их дети… Но неужели же ты никогда прежде не принимал решение за других? Невозможно, чтобы тебе не приходилось делать этого!

– Ты права, – вынужден был признать колдун.

– А раз так, – останавливая его на этом, не позволяя продолжать, возражая, что то был другой мир и вообще, вновь заговорила Кигаль. – Раз ты взял на себя ответственность за судьбы этих людей, даря им жизнь там, где их ждала смерть, тебе, а не им решать, куда идти.

– Вперед, – чуть слышно прошептал Шамаш. Его губы дернулись в грустной усмешке: – Разве у них есть выбор?

– Есть! – воскликнула богиня памяти, понимая, что если она хочет помешать Кигаль исполнить задуманное, то должна действовать сейчас. Да простит ее хозяйка подземных земель, но Гештинанна была уверена, что в вечности права именно она. – Ну конечно! Они могут остаться стоять на месте! И тогда спящие не проснутся. Но и не умрут!

Колдун молчал. Скрестив руки перед грудью, он несколько мгновений смотрел то на одну богиню, то на другую.

– Шамаш, все не так, как кажется на первый взгляд, – продолжала Кигаль, стараясь, чтобы ее голос звучал как можно ровнее и тверже. – Мы не ведем спор, прося тебя рассудить нас, а указываем два пути. Каждый из них ведет в свое будущее. Вопрос лишь в том, какое из этих будущих будет лучшим для мироздания. И для твоих спутников, являющихся его частью, немаловажной частью, ведь не случайно ваши пути пересеклись.

– Мне не нравится ни одно из них, – пробормотал колдун.

– Но третьего не дано! – воскликнула Эрешкигаль.

– Когда-то я это уже слышал…

– Ты говоришь так, словно сомневаешься, что все происходит в действительности!

Шамаш, правда – она ведь остается правдой, даже если не нравится нам! Таков мир.

Можно идти вперед или стоять на месте.

– Но путь не единственен…

– Да… – начала было Кигаль, но Гештинанна прервала ее:

– Это не важно! Направление не имеет значения, лишь дело или бездействие!

– Направление… – колдун поджал губы, задумавшись. В его глазах затрепетали огоньки осознания чего-то… Но богини не дали ему возможности понять. Они продолжали:

– Шамаш, может быть, ты забыл то, что было до твоей болезни, но ты ведь помнишь произошедшее после. В Керхе…

– Да, вспомни, что было в Керхе! – обе женщины говорили об одном и том же, но каждая – в своих интересах. – К чему бы привело твое бездействие в том городе?

– Все было бы иначе! Но почему ты полагаешь, что хуже, не лучше?! Шамаш, – богиня истории повернулась к повелителю небес, – послушай, то, что я предлагаю, лишь на первый взгляд кажется жестоким. Но на самом деле это правильно. Путь, проверенный временем…

– Шамаш…

Они долго объясняли ему, убеждали, стремились объяснить…

– Хорошо, – наконец, проговорил колдун.

Богини тотчас умолкли, хотя и не поняли, с кем из них двоих он соглашался.

Впрочем, каждая была убеждена, что именно с ней, а потому они не стали уточнять.

Кигаль, решив, что пора переходить от слов к действиям, взмахнула рукой, снимая купол, окружавший небожителей во время разговора.

Шамаш же знаком велел Атену и Евсею приблизиться, затем, быстро оглядевшись вокруг, громко позвал:

– Лекарь, воин, идите сюда.

Кода те подошли, он продолжал, обращаясь к Лису:

– Будет лучше, если кто-нибудь продолжит следить за безопасностью каравана.

Отбери лучших дозорных из тех, кто успел отдохнуть, расставь вокруг шатра на расстоянии взгляда.

– Стражей, а не дозором? – уточнил Лис, внимательно глядя на бога солнца, стремясь как можно лучше понять приказ, чтобы затем наиточнейшим образом его выполнить.

– Да, – подтвердил колдун. – Я пришлю к вам волка. Он поможет заблаговременно узнать о приближении врагов… – Шамаш чуть наклонил голову. Предпринятые меры казались ему недостаточными. – И вот еще что. Предупреди всех и помни сам: я установлю между воинами вешки. Вокруг них будет сила, которая в случае опасности привлечет к себе врагов, принимая первый удар на себя и давая вам время подготовиться.

– Я все понял!

Колдун повернулся к Лигрену: – Как детишки?

– Спят, – вздохнув, лекарь виновато развел руками, словно говоря: "Прости, всего моего искусства, всего знания недостаточно, чтобы разбудить них…" -Я… – хозяин каравана, не спускавший настороженного взгляда с помрачневшего лица Шамаша, решил, что бог солнца по какой-то причине недоволен им…

– Ты бессилен им помочь, смертный, – Гештинанна прервала хозяина каравана прежде, чем тот успел сказать хоть что-нибудь. В ее голосе была грусть, а в глазах – сочувствие.

– А вы? Вы поможете нашим малышам? – он никогда прежде не решился бы вот так взять и заговорить с богиней, но страх за дочь давал ему силы. – Вы ведь поэтому пришли?

– Да, караванщик, – кивнула Кигаль. – Мы пришли, чтобы помочь! Расскажи о спящих.

Как они себя чувствуют?

– Мы… – Лигрен был так взволнован, что его голос вдруг сорвался, переходя в сип.

С нескрываемым страхом взглянув на подземных богинь, он, стремясь успокоиться, перевел взгляд на Шамаша, а затем, смотря лишь на него, заставляя себя не замечать его божественных спутников, продолжал: – Мы только совсем недавно начали понимать, что с детишками что-то не так… И мы узнали, что они съели ягоды Меслам…

– Для людей это яд, – качнула головой Кигаль. – Если больше одного плода…

– Больше, госпожа, – опустив голову, вздохнул Лигрен, понимая всю тяжесть случившегося.

Богиня смерти нахмурилась. Ее губы превратились в тонкие бледные нити, на лицо легла тень, а в глазах было столько беспокойства, что его хватило бы, чтобы окутать всю землю снежным покрывалом. Однако в облике повелительницы мира смерти не было видно предвестников ярости.

– Но они не мертвы! – видя в этом добрый знак для себя, воскликнул лекарь. – Они спят. Только спят! И… Вы ведь поможете нам? Вы ведь пришли, чтобы помочь, правда?

– Правда, – вновь подтвердила, успокаивая его, Кигаль. – Правда, – но, несмотря на то, что ее голос звучал ровно и спокойно, в глазах закружили тени, чей сумрачный танец не предвещал ничего хорошего. – Интересно, как эта гадость попала к ним…

– Да уж, – прошептала Гештинанна, – ведь, насколько мне известно, плоды Меслам запрещены.

– Да, госпожой Айей… – пробормотал Лигрен, втягивая голову в плечи, готовясь к тому, что гнев подземных богинь вот-вот обрушится на него, испепеляя.

– Тогда как же это понимать?

– Гештинанна! – остановил ее укоризненный взгляд Шамаша. – Зачем ты пугаешь его?

Он и так все расскажет. И по доброй воле быстрее, чем по принуждению.

– Вот-вот, – хмуро взглянув на спутницу, проговорила Кигаль, – так ты только затягиваешь разговор. И, сдается мне, делаешь это осознанно. Все еще не рассталась со своей идеей?

– Это тут совсем ни при чем! – та была готова вскипеть от нанесенной, да еще в присутствии смертных, обиды, тем более, что обвинение казалось совершенно незаслуженным, хотя… Ради истины, она должна была признать, что где-то в глубине души, возможно, так оно и было. В слух же, несколько успокоившись, решив, что спор ни к чему хорошему не приведет, продолжала: – Я просто хочу во всем как следует разобраться. Надеюсь, так же, как и ты, Кигаль!

– Не сомневайся. Я не Нанше, чтобы бросаться, не задумываясь, в омут вниз головой!

– Лекарь, – голос Шамаша заставил обеих женщин замолчать. – И, все же, как ягоды попали к малышам?

– Случайно… – прошептал тот, еще не до конца придя в себя.

– Случайно! – вскричала Гештинанна, на лице которой удивление было готово смениться гневом. – Да в вашем мире ничего не происходит случайно! А если что-то случилось помимо вашей воли, смертный, так и скажи! И мы разыщем того, кто стоит за этим, не важно, бог он, демон или дух!

– Госпожа… – лекарь вновь сжался, ощутив такой холод, которого не чувствовал никогда прежде, даже в самые лютые морозы. – Я имел в виду… Я хотел сказать…

В том, что произошло, не было ничьего злого умысла, просто…

– Расскажи, смертный, – кивнула ему повелительница подземного мира, – как все было, а выводы уж позволь нам сделать самим.

– Но почему Вы спрашиваете? – удивленно пробормотал Евсей. – Неужели Вы сами не знаете? Ведь Вы боги…

– О, мы можем узнать и по-другому! – повернулась к нему Гештинанна. – Но, поверь мне, летописец, тебе не понравится, если мы поступим так. Это ведь очень неприятно наяву, не во сне, который защищает от сильных чувств, видеть в глазах вечных отражение своей смертной жизни, чувствовать себя снежинкой, – она поймала ее, словно пух белой птицы, продолжая, – которая растает, а мы и не заметим…

– Мы не делаем этого, – продолжала Кигаль, – потому что так хотел Шамаш. У него свое отношение к чтению мыслей. Что должно быть известно вам, избранным им в свои спутники по земному миру, и так… В общем, – она развела руками, – вам придется все объяснить нам.

– Конечно, это медленнее… – богиня чуть наклонила голову, – но не лишено своего смысла. Так что же произошло?

– Рабы… – несмело начал Лигрен. Менее всего на свете ему хотелось говорить о проступке Рамир, боясь, что боги, в порыве ярости, осудят ее, не принимая в расчет ничего остального, хорошего, что могло бы ослабить кару, облегчить наказание… Но разве мог он промолчать под огненными взглядами небожителей, или, тем более, даже подумать страшно, солгать Им? – Они всегда возят с собой ягоды Меслам, – единственное, что было в его силах, это постараться смягчить гнев подземных повелительниц, вызвав их сочувствие. – Они используют их лишь для себя, как лекарство от жестокой тоски или средство последнего дня… Вы ведь знаете – жизнь рабов грустна и тяжела, у них нет ничего, даже собственной судьбы, а будущее если и несет в себе проблеск надежды, то такой робкий, что его трудно разглядеть среди окружающего непроглядного мрака…

– Продолжай, смертный, – если богиня смерти и была чем-то недовольна, то только медлительностью рассказчика, – я понимаю твою заботу о спутниках. Не бойся: мы не станем никого судить, не разобравшись во всем. Итак?

– Рамир… – его душа была готова заплакать, будто он приговаривал к вечному проклятию собственную дочь. Но он не мог не подчиниться воле небожителей. – Она дала ягоду дочери хозяина каравана, потому что не могла отказать ее просьбе…

– Она действительно не хотела никому причинять зла, – поддержал его Атен. – У рабыни нет собственной воли, так что… И, потом, с некоторых пор они подружились с моей малышкой и девушка старалась угодить ей во всем.

– Это понятно… – проговорила Кигаль. – Однако… – она качнула головой. – Остается еще вопрос, с чего это вдруг ей понадобились ягоды Меслам…

– И откуда маленькая караванщица вообще о них узнала, – подхватила Гештинанна. – Вряд ли от своих спутников… К тому же, – она повернула голову к Лигрену, – ты говорил, что ваши дети съели больше чем по одной ягоде. А девочке дали только одну. Откуда взялись остальные?

– Какая разница? – недовольно поморщилась Кигаль. Для нее главным было не как все случилось, а почему произошло, когда первое оставалось лишь в прошлом, второе же могло иметь последствия для будущего.

Но Гештинанна, толи в обычном стремлении понять все, чтобы создать наиболее полную картину произошедшего, толи действительно желая затянуть разговор, оттягивая срок действий, продолжала свои расспросы:

– Как такое возможно?

Взгляды смертных, их души метнулись к повелителю небес, моля Его остановить богинь. Но Шамаш молчал, не вмешиваясь. Впрочем, он просто больше не слушал разговор, и так зная ответ. Ему просто нужно было время, чтобы все обдумать.

– Нам кажется… – караванщики опустили головы: – Их взяла Мати.

– Нам не следовало этого говорить, – тяжелым, полным муки вздохом сорвалось с губ Евсея. Еще миг назад они с такой самозабвенностью защищали рабыню и вот теперь, как-то походя, небрежно, даже не задумываясь над тем, что делают, обратили грядущий гнев подземных богинь на несчастную душу девочки… – Возможно, мы ошибемся… Я… Я не верю, что моя племянница способна на нечто подобное. Она не могла украсть! Шамаш, – он повернулся к богу солнца, ища Его понимания и поддержки. – Ты ведь знаешь сердце Мати! Скажи же…!

– Малышка здесь ни при чем…

Облегченный вздох уже готов был сорваться с губ летописца и его мрачного в напряженном молчании брата, но Шамаш продолжал:

– Однако то, что ягоды взяла она – правда.

– Все-таки украла… – Евсей побледнел. Ему стало ужасно стыдно, так стыдно, что он готов был провалиться сквозь землю. И еще… Он думал о том, что, возможно, не заговори он об этом, не заостри он внимание богов на вине девочки, возможно, те не сочли бы ее столь уж большой, а теперь… И, все же, ругая себя на чем свет стоит за болтливость, он продолжал, потаясь объяснить произошедшее, обелить племянницу в глазах богов. – Даже если это так… Она делала это не по своей воле! Кто-то отравил ее душу, кто-то очернил ей глаза. Она не знала, не понимала, что творит! Это все бог сна! Он обманул ее, одурманил…

Кигаль и Гештинанна, переглянувшись, кивнули друг друга, когда сказанное смертным подтверждало их мысли и подозрения.

"Обман – стихия Лаля", – говорили глаза одной.

"А ребенок – самая легкая добыча, когда более доверчивого стремящегося обмануться в своей вере во все на свете создания не найти", – соглашался с ней чуть подернутый дымкой размышлений и воспоминаний взгляд другой.

Но караванщики не смотрели на Них. Они не спускали взгляда с лица бога солнца – того из небожителей, чей суд был самым важным для людских душ.

– Ты ведь не осуждаешь ее? – задал Евсей тот вопрос, который беспокоил в этот миг их всех, но произнести решился только он.

Шамаш взглянул на летописца с нескрываемым удивлением. Ему и в голову не приходила мысль о том, что в мироздании есть поступок, за который можно осудить или даже покарать ребенка.

Другое дело – понять истинную причину самому, чтобы потом объяснить маленькому человечку, чего не следовало делать и почему.

Но вопрос был задан и на него нужно было дать ответ.

– Нет… Скольких ягод вы не досчитались? – спросил он Лигрена.

– Рамир не уверена. Ей никогда прежде не приходило в голову считать…

– И все же?

– С десяток.

– Свышние… – сорвалось с губ богини смерти, в сощуренных глазах которой отразился ужас. – Я и представить себе не могла, что все настолько плохо!

– Хуже некуда, – Гештинанна вздохнула. В ее глазах, обращенных к смертным, горело искреннее глубокое сочувствие. – Кигаль, – вслух, не тая слов от караванщиков, проговорила она, – наш спор был лишен смысла. Тут бессильны даже мы.

– Нет! – полный ужаса возглас прокатился по каравану. Насколько бы ни были реальны прежние страхи, они казались всего лишь призрачными угрозами в вере в то, что боги не оставят в заботах своих избранный Ими караван. Но если…

– Я велел приготовить бодрящий отвар, – голос лекаря звучал откуда-то издалека, теряясь в отзвуках мыслей, как тень среди тумана, – но вряд ли это поможет.

Слишком уж доза большая…

– Это несправедливо! – полное обиды и боли сорвалось с губ Кигаль. Ей-то казалось, что она предусмотрела все, и вот выходило, что все рушилось из-за какого-то пустяка, маленькой ягодки Меслам! – Не честно! Я так старалась… – сжав пальцы в кулак, она в ярости стукнула ими по воздуху, высекая из него молнии.

– Кигаль, может быть, ты, наконец, объяснишь… – начала Гештинанна, но богиня смерти резко прервала ее:

– Нет! Я еще не сдалась! Скажи, – она подплыла к Атену, остановившись всего лишь в шаге от смертного, – скажи, какой сон снится детям! Что они видят: мечту или кошмар?

– Госпожа, я… – конечно же, он был готов во всем, что угодно помогать богине, не оставившей надежды на спасение ее малышки, но… Он болезненно поморщился, не понимая, чего Она от него хотела, ведь караванщик был по эту грань реальности и при всем своем желании никак не мог заглянуть в сон, которым грезила его девочка.

Да если бы он был в силах оказаться в ее сне, он бы, несомненно, нашел способ увести ее за собой… или остаться с ней, не важно, главное – быть с дочкой, знать, когда ей понадобиться помощь, спасти ее от бед, которые навеки останутся невидимыми для находящегося за пределами сна.

– Их сон спокоен, – ответил за него Лигрен, который, в отличие от хозяина каравана, понял, что имела в виду богиня. – На лицах лежат улыбки. Нет знаков, которые оставили бы страдания души… Они видят добрый сон, госпожа, – вздохнув, проговорил он.

Лекарю это представлялось плохим знаком, когда из кошмара пытаются убежать, возвращаясь в реальный мир, от исполнения же мечты никто никогда не уйдет, как ни зови, ни умоляй. Но богиня смерти, наоборот, получив ответ, несколько успокоилась:

– Значит, еще не все потеряно…

– Кигаль… – Гештиннна качнула головой. – Не делай этого. Не вмешивайся. Поверь мне: это не приведет ни к чему хорошему.

– Но я не могу иначе!

– Оставь все эмоции позади, взгляни вокруг. Ты видишь: грань между явью и сном сейчас столь хрупка, что стоит нам сделать неверный шаг, как все мироздание сорвется в бездну, ведь отражение и реальность не могут стоять по одну сторону зеркала.

– Мы будет осторожны!

– И как ты себе это представляешь? – не выдержав, вскричала Гештинанна.- Что ты вообще знаешь о крае сновидений?

– Да уж побольше тебя! Ведь я богиня смерти, а смерть – это вечный сон!

– Ты – повелительница души, спит же разум!

Когда слова иссякли, они замолчали, продолжая глядеть друг на друга, не в гневе, ненависти или презрении, нет – в безнадежном поиске иной возможности, того пути, которого как они совершенно точно знали, просто не было.

– Госпожа! – донесся до них полный слитых воедино надежды и отчаяния возглас женщины.

Лина, вырвавшись из рук пытавшихся удержать ее женщин-караванщиц, подскочила к богине смерти, упала на колени перед повелительницей подземных земель: – Верни малышей, прошу Тебя! И я буду твоей слугой в вечности!

– Не надо, – властным движением руки та велела ей подняться. – Не надо просить меня, смертная, о том, что я готова сделать и так. И не надо предлагать мне службу, которая принадлежит моему брату, когда ты – одна из его спутниц.

– Но ты поможешь? Ты вернешь детей?

– Мать, – Кигаль не успела ответить на заданные смертной вопросы, как, опередив свою хозяйку, заговорила Гештинанна, – вспомни, с кем ты говоришь. Богиня смерти не может дать жизнь! Даже если ей удастся каким-то образом разбудить спящих, они вернуться не к вам, а к ней!

– Господин… – прошептала Лина, повернувшись Шамашу. Она не знала, что сказать, как вновь попросить о том, о чем уже просила. "Пусть так, – читалось в ее глазах, – пусть они вернутся не в мир живых, но в края смерти. Пусть, если иначе нельзя.

Только бы они вернулись! Только бы вечность хранила в себе надежду на новую встречу!" Из ее глаз потекли слезы, молчаливый и бесконечный поток которых она была не в силах сдержать.

Колдун, медленно, словно через силу, повернувшись к караванщице, посмотрел на нее.

Он знал, что такое выбор, как тяжел и болезнен он может быть. Жизнь долго учила его выбирать, стремясь сохранить главное, отказываясь ради этого от всего остального. Самое ужасное, что, несмотря на жуткую боль, пронзившую сердце, разум продолжал мыслить трезво и отрешенно, указывая, как следует поступить. Но мог ли он…

– Шамаш, – сиплым, отказывавшимся подчиняться, срывавшимся в хрип голосом начал Атен. Он выглядел ужасно, за краткий миг постарев на многие годы. Со сгорбленной спиной и опущенными плечами, безвольно повисшими руками и вымученным пустым взглядом он совсем не походил на того сильного и гордого хозяина каравана, который еще недавно мерил шагами белые просторы бескрайней снежной пустыни. Это был старик, уставший от жизни настолько, что она больше не приносила ни радости, ни счастья. – Если так нужно для блага мира… Ты должен думать обо всех. А мы…

Мы как-нибудь… Только, – на миг в его глазах зажегся огонь, но и это была не надежда, а мольба, – прошу, сделай так, чтобы смерть не разлучила нас. Пусть хотя бы в вечном сне мы будем вместе!

– Смерть не может быть лучше жизни, – качнув головой, чуть слышно проговорил колдун.

– Шамаш, подумай! – попыталась остановить его Гештинанна.

– Тут не о чем думать.

– Но есть еще и другие люди, весь остальной мир…

– Правда в том, – глядя в упор на богиню памяти, медленно, подчеркивая каждое слово, заговорил он, – что мне нет никакого дела до этого остального мира. Он и так умирает, смирившийся со своей смертью. Ну и пусть. Этот же караван – то единственное, что имеет для меня смысл.

– Да, такова правда, – вздохнула Гештинанна, вынужденная смириться с тем, что ей не удалось убедить бога солнца в том, что она считала наилучшим. – Но истина ли? …Поможешь ли ты своим спутникам, вмешавшись, или, наоборот, навредишь?

Вскинув голову, колдун взглянул на нее. В его глазах была грусть и глубокая, разрывавшая душу на части, боль. Однако он ничего не сказал. И вместо него заговорила повелительница подземного мира, повернувшись к спутникам бога солнца:

– Надо действовать, пока еще не слишком поздно! Соберите всех спящих детишек в одном месте.

– Госпожа… – хозяин каравана не совсем понял приказ и вынужден был просить разъяснений, несмотря на весь тот страх, что волнами жуткого холода захлестывал его с головы до ног. – В одной из повозок?

– Нет. Прямо под куполом шатра. Постелите на снег одеяла, зажгите кругом костры… – она подобно стеклянному сосуду наполнилась пламенем огненной воды, залучилась им, черпая все новые и новые силы из стремления помочь.

– Нужно позвать Нинти, – задумчиво проговорил Шамаш.

– Да, – сестра тотчас согласилась с ним. – Она, конечно, не из сильных богинь, но уж свое ремесло знает. И, потом, девочка нам кое-чем обязана… Схожу за ней…

Но чуть позже…

– Гулла говорила, что легче оживить целое войско, чем поддержать жизнь в одном-единственном умирающем, – качнув головой, прошептала Гештинанна. – Если спящие подойдут к грани смерти, она сможет вытянуть одного из них, от силы двух, но никак не больше. А детишек, ты говоришь, шестеро…

– Об остальных позабочусь я…

Гештинанна сочувственно взглянула на повелителя небес. Она понимала, что это невозможно даже для него. Ведь не важно, сколь велико могущество, когда в деле исцеления главным было иное – способность сконцентрировать все свое внимание на одной точке – человеческом теле, снимая с него черные покрова хвори, возвращая свет здоровья. Сосредоточиться же на одном означало забыть обо всем остальном.

– Сати тоже может нам помочь, – осторожно, так, чтобы не переступить грань дозволенного, проговорил Лигрен.

– Асанти… – Кигаль кивнула. – Позови ее.

– Да, госпожа…- Лигрен был готов сорваться с места в любой момент, чтобы броситься исполнять волю небожителя.

– И Эриду тоже…

– Как прикажешь, госпожа! – он исчез так быстро, словно был и не человеком вовсе, а тенью.

– А я пошла за Гуллой, – и Кигаль исчезла.

Шамаш продолжал стоять, скрестив руки и опустив голову на грудь, дожидаясь, когда все соберутся. За все дальнейшее время приготовлений он не проронил ни единого слова, не удостоил никого даже взглядом, так, словно вокруг него была пустота.

Сначала Лигрен подвел к нему Сати и Ри. Потом появились Кигаль с Нинти.

– Шамаш! – обрадованная новой встречей, богиня врачевания бросилась к богу солнца, но боль, которой полнились его глаза, заставила ее остановиться. Улыбка сошла с ее губ. – Прости… – пробормотала она. – Кигаль мне все рассказала… Ну, в общих чертах…

– Извини, что пришлось потревожить твой покой.

– О чем ты говоришь! Ты столько сделал для меня, и…

– Прости, но у нас нет времени на все эти слова… Кигаль сказала, какой помощи мы ждем от тебя?

– Да, я должна быть возле спящих и когда те станут просыпаться – постараться удержать их в мире живых.

Колдун кивнул, а затем повернулся к торговцам, обвел их взглядом. И караванщикам показалось, что он чего-то от них ждет. Ответа на какой-то не заданный вопрос.

Или, может быть, решения…

– Господин, – переглянувшись со своими спутниками, видя, что те не в силах произнести решающих слов, несмотря на то, что у многих они уже лежали на устах, заговорил хозяин каравана. – Нас ведь впереди ждет выбор? Этот выбор… – он понимал, чувствовал, что должен сказать совсем иное, но ничего не мог с собой поделать. – Сделай его за нас! Мы всецело доверяем Твоей мудрости, и…

Колдун нахмурился, не скрывая разочарования.

– Разве по законам пустыни караванщики не решают свою судьбу сами? – проговорил он. – Или вы рабы, для которых все определяют другие?

Рабы? Ужас вспыхнул в глазах Лигрена. Нет, конечно нет! Чтобы вольный человек отдал свою свободу! Тем более недавний раб, которому пришлось через столько пройти, чтобы заслужить второй шанс! Но… Закусив нижнюю губу, бывший жрец задумался. Разве не все смертные всецело зависят от воли богов, тем самым пусть не по названию, но по сути являясь Их рабами? Да, это больно и неприятно, осознавая себя личностью, не грязью под ногами, понимать, что принадлежишь подобному тебе. Но боги иные. И Им принадлежать не стыдно.

– Если господин пожелает… – лекарь готов был вновь и вновь повторять эту фразу, прячась за ней, словно под куполом шатра.

Несколько мгновений висела напряженная тишина. Шамаш молчал и в этом его молчании была и задумчивость, и сомнение и желание сделать передышку перед последним броском. Вместо него заговорила Кигаль:

– Вы так и не научились понимать его, смертные, – хмуро глядя на караванщиков, проговорила она. – Несмотря на то, что были его спутниками год. Для вашей жизни это – целая вечность. Я многое могла бы объяснить вам, что облегчило бы и ваш путь, и его. Однако, – она с сожалением качнула головой, – сейчас у нас нет на это времени. Может, в другой раз. А пока лучше молчите, если не знаете, что сказать… Шамаш? – Кигаль повернулась к брату.

Колдун лишь кивнул. В конце концов, она была богиней этого мира, а он – чужаком, который к тому же не видел иного пути к спасению.

– Путь в мир сна открыт, – повернувшись к смертным, твердым решительным голосом заговорила богиня смерти. – Нескольким из вас нужно отправиться туда, вернуть спящим память об истинной земле, помочь сделать правильный выбор и вернуться назад. Живыми, если нам удастся восстановить нити, связывающие воедино их души и тела…

Это был шанс! Глаза караванщиков загорелись огнем решимости, жажды действий.

– Что мы должны сделать?

– Вы – ждать, – она вновь была прежней повелительницей смерти, говорившей с тенью нетерпения и неудовольствия тем, что ее перебивали, однако же, все же снисходившей до ответа, понимая, что без этого не обойтись. – Действовать будут они, – богиня повернулась к Сати и Ри, пронзив их холодным взглядом, – если, конечно, вы готовы рискнуть своими жизнями ради тех, кто спит.

– Да! – не колеблясь ни мгновения, в один голос ответили Ри и Сати. Эта решимость, жажда совершить Поступок во имя великой богини, пересилила даже страх перед Нею.

– Тогда… Мое прикосновение заставит вас заснуть. Вы окажетесь в том сне, в который попали малыши. Все, что вам нужно – убедить их проснуться. Это не сложно.

Итак…

– Госпожа… – когда богиня уже готова была коснуться караванщиком слабым дыханием своей силы, ее остановил Атен. – Там ведь моя дочь. Это мой долг, мое право рисковать ради нее. И… Она любит меня, верит мне… Она меня послушает, я уверен, – не смея взглянуть на повелительницу смерти, он оглянулся на брата.

– Да, госпожа, – видя, чувствуя, что тому необходима поддержка, проговорил Евсей, – позволь нам идти… Ри с Сати… Они, конечно, достойны. Но они так молоды, что могут не найти тех слов, которые помогут, убедят…

– А еще моя дочь недолюбливает Асанти…

– К тому же, она понадобится здесь. Ведь у девочки дар целительницы, и… – летописец замолчал, ожидая, когда Шамаш произнесет решение, которое, казалось, уже было предопределено.

Но бог солнца молчал. Вместо него вновь заговорила Кигаль, которая, казалось, даже не заметила, что смертные не просто прервали ее, остановив в тот момент, когда она должна была перейти от слов к действиям, но осмелились с ней спорить, сомневаясь в правильности принимаемых ею решений:

– Все это не имеет ровным счетом никакого значения. Важно другое – чтобы все произошло именно так… – затем Кигаль взмахом руки подозвала к себе призраков.

– Сейчас, когда вы знаете, что происходит и какова цена поражения, я спрашиваю вас: вы готовы помочь?

– Да, госпожа! – без колебания ответили тени, склонились перед своей повелительницей в низком поклоне. – Приказывай, мы все исполним!

– Нужен проводник, который указал бы странникам по просторам сна нужные врата.

Один из вас однажды в своей жизни уже проходил через них…

– Я укажу путь, госпожа! Я буду рядом с ними…

– Ты должен будешь лишь довести их, – она качнул головой в сторону Ри и Сати, – до врат. Это все, что от тебя требуется. Не переступай черты. Дождись странников и помоги вернуться назад тем, кого они выведут из края Лаля.

– Да, госпожа.

Затем Кигаль повернулась к молодым караванщикам, которым предстояло ступить на тропу мира сна.

– Когда человек засыпает, он забывает о мире яви, – проговорила она тем вкрадчивым голосом, который проникал в саму душу, заставляя ее внимать словам и запоминать их навеки. – Но память уходит не навсегда. Она может вернуться. Для этого нужно, чтобы во сне зажегся огнем, указующим путь, некий образ. Призрак – вот ваш знак. Он отправится за вами в край сна, он найдет вас и, явившись, напомнит о том, что вам предстоит совершить… Важно, чтобы все случилось именно так, а не иначе, ведь изменение может стать брешью в ткани пространства… – видя, что сон начал одолевать молодых караванщиков, она жестом велела Атену и Евсею поднять их. – Перенесите их к другим спящим. Пусть все они будут рядом…

– Это жестоко! – спустя несколько мгновений безликой тишины сорвалось с губ богини врачевания.

– Жестокий мир, жестокое время, – вздохнув, качнула головой подошедшая к ней Гештинанна. Хранительница памяти, она давно смирилась с тем, что история пишется кровью несчастных по бумаге бед.

Что же до Нинти… Разум требовал, чтобы она забыла о сочувствии, жалости, сострадании, обо всем, думая лишь о грядущем, но сердце… оно не настаивало, просто повторяло вновь и вновь: "Какое же может быть грядущее, если у настоящего отнять то зерно, из которого оно родится".

– Все так и не так… Все так, как должно быть, и, в то же время, этого быть не должно…

– Ладно, я и не ожидала от Кигаль ничего другого, – не унималась Нинти, – но Шамаш мог бы уменьшить эту жестокость, вместо того, чтобы увеличивать ее! – ей было больно это говорить, но она не могла промолчать.

Кигаль вырвала Нинти из самого радостного и светлого оазиса на земле, привела в мертвый холод снежной пустыни, по дороге рассказав массу такого, чего ей менее всего хотелось знать, скрывая свою ранимую душу под защитой святого неведения. И вот теперь еще и бог солнца, столько сделавший для нее, тот, которого она почитала, любила, возносила, ради которого была готова на все что угодно, в решающий для его спутников миг стоял в стороне и, как ей казалось, с полным безразличием, даже холодом взирал на происходившее со спутниками, о которых заботился бы любой, даже самый черствый и жестокий демон. – Как он мог поступить так? – она скользнула взглядом по стоявшей поодаль Кигаль, словно видя в ней причину и виновницу этой странной и такой страшной перемены. Может быть, Шамаш поддался каким-то чарам сестры? Или случилось что-то еще? Но если так, он нуждается в ее помощи. И она поможет, даже если он, не осознавая, что происходит, не позволит ей сделать это.

– Как "так"? – голос Гешти заставил ее на мгновение отрешиться от прошлого и будущего, чтобы вернуться в настоящее.

– Среди спящих младший брат Сати. Жестоко отнимать у родителей обоих детей, – она говорила тихо, чуть слышно, чтобы ее не услышали смертные, для ушей которых не предназначались разговоры, хранившие в себе тень несогласия младшей богини с поступками великой повелительницы.

– Они еще не мертвы, – качнула головой богиня памяти.

– Но ты ведь знаешь: это случится, если все будет идти так, как идет!

Гештинанна качнула головой. Она хотела сказать: "Тебе не известно и половины происходящего…" – но промолчала. В конце концов, кто она такая, чтобы учить других? И, к тому же, то, что Шамаш не поддержал ее, внесло некоторое смятение в ее душу. А что если она ошиблась? Ведь зеркало времени не всегда прямое, а значит отражения настоящего и прошлое могут не совпадать.

– Если ты считаешь нужным, останови, – словно случайно обронила она.

– Нет! – в ужасе прошептала Нинти, и в глазах, и в голосе которой отразился страх, – я никогда, воистину никогда не осмелюсь пойти против воли Шамаша! Я здесь лишь затем, чтобы сделать для него все, что могу! Просто… Пойми… Эти молодые караванщики…

Ри и Сати… Я знаю их, знаю, что им пришлось пережить в моем городе. Они прошли через самое ужасное испытание, которое только может придумать судьба, и достойны того, чтобы дальше их ждало лишь счастье. И более никаких опасностей, никакой боли… – она вздохнула. – Ты скажешь – это только чувства…

– Да, чувства, которым сейчас нет места, – проговорила присоединившаяся к ним богиня смерти.

– Но, Кигаль, ведь есть еще и разум! – воскликнула Нинти. – Можно было поручить эту миссию кому-то другому…

– Почему же ты молчала, не говорила об этом раньше?

– Как я могла! Когда? Все случилось так быстро! Словно уже было предопределено…

И, потом, кто я такая, чтобы спорить с вами: вы – великие боги, а я…

– Если бы ты этого действительно хотела, тебя ничто бы не остановило, – холодно проговорила Кигаль. – И раз ты не сделала этого – о чем сейчас говорить?

Ее слова показались Нинти безжалостно жестокими. Они словно окатили ее с головы до ног ледяной водой, а затем еще и обдали безжалостным морозным ветром. А самое ужасное – Кигаль была совершенно права. Почему богиня врачевания ничего не сказала Шамашу? Почему вместо этого стала обсуждать его поступки с другими богинями, судача, словно старая клуша? Ей стало стыдно.

– Девочка моя, – Кигаль подошла к ней, обхватила за плечи, словно младшую сестру, стараясь успокоить. – Не суди себя. Но и нас не осуждай. Поверь мне: мы не заслуживаем этого. И Шамаш -меньше чем кто бы то ни было. Он сделает все, что в его силах, даже более того, когда поймет, как должен поступить. Он согласился с избранным мной путем лишь потому, что не видит иного. Ему нужно время. Время, которого нет. Поэтому мы не должны ждать, нам нужно действовать, возможно, помогая ему понять…

– Но Кигаль, ведь ты рассказала мне обо всем! Или есть что-то, чего не знает он?

Так скажи же ему!

– Что? – вздохнув, она качнула головой. – Если б я знала, что именно поможет в его поисках, а что, наоборот, помешает…

– А Ри и Сати? Это был твой выбор или случая?

– Ни то и ни другое.

– Как это?

– Все дело в том, что кроме этих двоих никто просто не сможет пройти во владения Лаля.

– Но почему?!

– А разве караванщики не дают обет верности Айе, выбирая ее повелительницей своих снов? Да они не способны даже имени Лаля запомнить!

– Есть же еще рабы…

– Дети никогда не послушают того, что станут говорить им рабы, скорее сделают все наоборот. Так что, Нинти, это, конечно, жестокое решение. Но единственно возможное.

– Да, – тяжело вздохнула богиня врачевания. Теперь она и сама видела, что это так.

А затем на смену всем отпылавшим в ней чувствам, пришла твердая, уверенная решимость: -.Я сделаю все, чтобы им помочь, все, чтобы их старания не пропали даром, чтобы они не просто победили Лаля, но и вернулись в свой мир живыми!