Книга Жанны

16

Я не помню, как оказалась в постели, поэтому, проснувшись, с удивлением рассматривала каменные стены, грубое шерстяное одеяло, металлические поручни, снежинки за окном, которые непонятным образом оказались где-то внизу. Оказалось, что я лежу под потолком на двухэтажной койке. Карн стоял около лучевой печи и готовил завтрак. Восхитительный запах горячего клэга заставил меня приподняться. Мне уже так долго не удавалось его отведать.

Должно быть, Карн услышал, что я пошевелилась. Он оглянулся и улыбнулся мне.

— Доброе утро. Ты уже достаточно проголодалась, чтобы немного перекусить?

— Проголодалась? Ты еще шутишь! Мне кажется, за последние два или три дня мы вообще ничего не ели.

Он подошел и протянул мне руки.

— Спускайся, я тебе помогу.

Он осторожно опустил меня на пол, и мне показалось, что он немного помедлил, прежде чем выпустить меня. Из чего состоял завтрак, я так и не сумела определится — вероятно, это была какая-то высушенная синтетическая смесь, но это была еда, и она мне нравилась. Карн выглядел безмятежным.

— А когда мы выберемся отсюда, Карн?

— Когда сойдет снег. Дня через четыре или пять, возможно. Весной он долго не держится.

— Ты можешь послать за флиттером или чем-нибудь еще?

Он поднял на меня удивленные глаза.

— Я думал, ты знаешь. Эти посты соединяются только друг с другом и командным центром Совета. На Старкере-4 слишком много соперничающих групп, чтобы разрешить солдатам какого-либо Дома иметь внешнюю связь.

— А как насчет поместья?

— Приходится соблюдать осторожность. Лорд Ричард это наверняка предусмотрел. Сейчас он, по-видимому, считает, что мы пропали. Однако здесь я ничего не могу ему противопоставить.

Мы погрузились в размышления. Карн встал и подошел к окну, но пока я убирала со стола и укладывала тарелки в мойку, я чувствовала на себе его неотрывный взгляд. Это бегство через пустыню изменило нас в чем-то, но мне не хотелось докапываться, в чем именно. Ему, наверное, тоже, иначе он бы не стал молчать.

После того, как уборка была закончена, мне уже нечем было занять руки, и я уютно устроилась в одном из трех кресел. Карн все еще стоял у окна, поглядывая то на меня, то на снег. Я не видела выражения его лица. Когда он наконец заговорил, то его голос звучал настолько тихо, что я едва слышала его.

— Жанна. Мне необходимо знать, это действительно очень важно, как вы у себя на Фру относитесь к смерти? Я понимаю, что тебе очень трудно ответить на такой вопрос, но прошу тебя, постарайся. Я не стал бы спрашивать, не будь это важно.

Это не был отвлеченный вопрос, вопрос о фруванских религиях. Он спрашивал о нас, о себе и обо мне, а у меня в тот момент не было сил, чтобы трезво и отстраненно размышлять об этом. Я отвела глаза, потом снова взглянула на него. Если этот вопрос важен для него, значит, он каким-то образом важен и для меня. Но смерть, ужасная смерть…

Нужно было ответить ему.

— На Фру это всегда происходит быстро. Всегда. Милосердная щадящая быстрота. Ценность жизни для нас в значительной мере определяется возможностью полной власти сознания над телом. Но, хотя мы, по существу, не знаем болезней, тело со временем изнашивается. Ни у кого не хватает сил постоянно чинить каждую клеточку.

Я взглянула на его резкий профиль. Будь проклята эта его академическая тренировка. Мне нужно было знать, что он чувствует.

— Моя мать в молодости была исключительно красива. Ей казалось, что морщинки уродуют ее. Ей приходилось тратить по несколько часов в день, чтобы уберечь хотя бы кожу лица. Но спустя несколько недель она решила, что все это не стоит потраченного времени. Теперь у нее очень милые, мягкие морщинки, но она все еще прекрасна.

Я вздохнула. Эта бесхитростная история не смогла ослабить железные тиски самоконтроля, в которые он себя зажал.

— У нас старики сами выбирают свой час. Когда их сердца устают, они начинают готовиться — раздают свое имущество, прощаются с друзьями и близкими, потом отправляются в Последнюю Обитель, где покидают этот мир за несколько часов.

Но мне было страшно подумать, как человек заканчивает свой путь здесь, где люди планировали убийства, где убивали друг друга из мести, ради выгоды, а то и, как можно было судить по их дуэлям, ради развлечения. Карн неподвижно стоял у окна, с преувеличенным вниманием разглядывая падающий снег.

Спасительная злость охватила меня.

— На Фру все по-другому. Мы ценим жизнь. Гхарр умеет думать лишь о том, как уцелеть самому и уничтожить другого. Вы убиваете друг друга и находите это законным. — Мне пришлось прерваться. Комок встал в горле. Я вспомнила свои ночные кошмары, мертвое лицо Карна… — Что значат для тебя мои чувства? Я только инструмент, инкубатор для детей, я…

Тут он посмотрел на меня, и в лице его была боль и грусть.

— Твои чувства для меня значат очень много. Очень. Наше положение показывает, что удача изменяет мне. Может статься, моя дорогая жена, что конец мой уже недалек. Смерть может прийти от руки убийцы или на дуэли. Я не могу дать тебе никакой защиты. А что мои враги могут сделать с тобой…

— голос его дрогнул.

Я отвернулась. Эта боль в его глазах. Какую бурю чувств породила она в моей душе. Он не должен был этого видеть.

Почти весь остаток дня прошел в мучительном молчании. Мы пытались говорить о пустяках, но слова казались неуклюжими и ненужными. Карн задал больной вопрос, который почти заставил нас обнаружить те чувства, в которых мы не хотели признаться даже себе. С облегчением отправилась я в постель, лишь только начало смеркаться. Во сне я могла не чувствовать себя такой испуганной, потерявшей голову, готовой сломаться.

Я проснулась от холода и боли. Тело еще хранило следы дальней дороги, и, вероятно, во сне я повернулась на больное место. Я повертелась в постели и обнаружила множество новых больных точек. Меня всегда удивляло, почему настоящая боль приходит не сразу. Я лежала неподвижно и одну за другой успокаивала ноющие мышцы. Наконец все прошло.

— Уже пора вставать, милорд? — этот титул казался мне спасительным в то утро.

Ответа не было. Я осторожно свесилась через край:

— Эй, соня.

На нижней койке никого не было. Она была аккуратно заправлена. Я оглядела комнату. Я была совершенно одна. Спрыгнув на пол, я торопливо оделась, хотя и чувствовала, что поспешность совершенно бесполезна. Похоже, что после его ухода прошло уже много часов. Вдруг я заметила клочок бумаги на столе.

«Моя дорогая леди. Чтобы добраться до дому, нам нужны лошади, а в одиночку я двигаюсь быстрее. Если по какой-либо случайности я не вернусь, дождись здесь патруля Совета. Они смогут доставить тебя домой в целости и сохранности. Карн».

Не выпуская записки из руки, я побрела к окну. Высокие, стройные голубые сосны загораживали пустыню. Снег падал бесшумно и стремительно, внезапные порывы ветра сметали с крыши снежное одеяло, и кружащий занавес закрывал на мгновение лес. Наискось поперек поляны намело огромный сугроб, заваливший входную дверь. Конечно, Ричард мог что-то предпринять против нас в Онтаре, но нужно ли было моему господину уходить в этот снежный ад? Я нагнулась, пытаясь разглядеть слабенькое светлое пятнышко на месте солнца и узнать, хотя бы приблизительно, время. Все напрасно. Порыв ветра швырнул пригоршню снега в окно. Снежинки застучали по стеклу как маленькие камешки. Я испуганно отскочила.

Я осмотрела свою новую тюрьму. Одна комната, две двери, два окна, кабинка для душа и туалета. На всем многомесячный слой пыли. На моей руке, там, где она соприкасалась с пыльной оконной рамой, отпечаталась широкая серая полоса. Я перечитала записку. Никакого намека, когда он должен вернуться.

Я принялась считать. Четыре дня туда. Два, если повезет, обратно. Хоть бы сказал, когда надеется вернуться. Но что толку теперь жалеть. Я положила записку в карман и снова выглянула в окно. Снег бил наискось непрерывным потоком — густой, стремительный, гипнотизирующий. Веки начали слипаться. Усталость не оставила меня. Наш побег отнял гораздо больше сил, чем я предполагала. Голова моя качнулась вперед, и я пришла в себя.

Так нельзя. Здесь столько дел. Кругом сплошная грязь. Я снова посмотрела на серую полоску на своей ладони.

Такая маленькая комната и бездна времени. Шесть дней. Спать. Уборка подождет.

Я снова вскарабкалась на свою койку и проспала большую часть этого и следующего дня. Почти не вставала.

На третий день я почувствовала себя значительно бодрее. Я внимательно осмотрела комнату. Здесь были запасы провизии, кое-какая кухонная утварь, но, в полном соответствии с их обычаями, гхаррские проектировщики предусмотрели только самые примитивные приспособления для уборки — ведро и щетку. Интересно, перестану я когда-нибудь удивляться странным противоречиям этого мира, где есть, например, лучевые печи, но нет ни одного кухонного робота.

— Мужчины, — проворчала я. — Вот и видно, что получается, когда они все устраивают на свой лад.

Я наполнила ведро, спрыснула пол водой и принялась щеткой отскребать грязь. Я не жалела времени. Куда я дену себя потом? Тщательно отмывала я каждый предмет. Это заняло два дня.

Я в последний раз ополоснула тряпку, которой мыла пол, разогрела упаковку мяса с бобами и пряностями. Я сидела за столом, положив ноги на другое кресло. Еда казалась безвкусной, еще хуже было то, что меня стала донимать тишина. Уже почти год прошел с тех пор, когда я была так же одинока.

Я бросила упаковку в печь для мусора и вполглаза наблюдала, как она исчезает. Больше делать было нечего. Я медленно разделась и легла спать.

Утро наступило слишком скоро. Я долго лежала, разглядывая потолочные балки, и думала, чем себя занять в этот день. Пыталась уснуть опять, но безуспешно. Неохотно встала.

Разогрела чашку шоколада. Подумала: «А вдруг он вернется нынче вечером?» Знала, насколько это невероятно.

Секунду подержала горячую чашку между ладоней. Подошла с ней к окну. Неподвижно лежал мерцающий снег. Огромные голубые деревья согнулись под его тяжестью. Я потихоньку отхлебывала дымящийся шоколад. Все было неподвижно в этой безмятежной белизне, в глубине ветвей, в кристально чистом голубом небе. Я чувствовала себя единственным живым существом в этой искрящейся безмолвной необъятности.

Потянулись бесконечные часы. Не торопясь, я смела снег со ступенек у задней двери, отгребла его от сарайчика для лошадей позади домика.

Я перестелила постель, снова пересмотрела продовольственные припасы. Придумать что-нибудь еще уже было невозможно. Я уселась за стол. Но сидение без дела позволяло мыслям своевольно блуждать, а это было невыносимо. Мне виделось, как солдаты Ричарда Харлана окружают пустыню, вспоминался весь этот мир, именуемый Старкером-4, преисполненный злобы и насилия.

Я снова побродила по комнате. В заднем чуланчике я нашла древнюю колоду карт и до сумерек играла сама с собой. Опустился вечер, и включился свет. Я накрыла стол для двоих и стала ждать. Часа через два или три я решила поесть сама, но не смогла притронуться к пище. Что могло задержать его?

Но стены молчали. Я отправила тарелки в мойку. За окном, не потревоженный ни единым облачком, лунный свет серебрил снежную поляну. В отчаянии я поплелась спать.

Мой сон был полон кошмарами, и проснулась я очень рано. Серые облака снова затянули солнце. Было невыносимо снова видеть пустую комнату. Я отвернулась к стене и стала вспоминать Фру, дом, ясное мамино лицо, Жака и Шарин, умолявших рассказать им перед сном еще одну историю, и маму, укладывающую их в постель, Питера с его мальчиками, наконец, отца, воспоминание о котором всегда приносило ощущение уверенности и спокойствия. Вспомнилось озеро в парке и луны, поднимавшиеся над ним. Это помогло — тоска по дому острой болью нахлынула на меня. Оказалось, что прошедшие месяцы лишили воспоминания прежней четкости.

Но я не смогла в полной мере сосредоточиться. Когда я подумала про парк, мне вспомнился Черный Корабль и золотистые глаза Карна. Вместе с веселыми личиками Жака и Шарин, хохочущими над каким-то им одним известным секретом, выплыл из памяти образ Карна, от души веселящегося вместе с Джемми, его особенный неповторимый смех. Нельзя, чтобы он умолк. Его голос, его быстрый ум, его нежность неизменно вторгались в каждое мое воспоминание. Я колотила кулаками по стене и плакала до изнеможения. Потом уснула.

И снова наступило утро. И опять оно принесло с собой муку ожидания, тревоги и одиночества. Я решила хотя бы на время отключиться от внешнего мира, поскольку в последний раз я провела полную самопроверку в первый месяц своего пребывания в этом мире. Давно пора было повторить ее. Я отключила органы чувств. Сосредоточившись, я заставила исчезнуть комнату. Мысленно, со всей тщательностью я исследовала свое тело миллиметр за миллиметром, систему за системой. Я не спешила. Кроме общего нервного напряжения, все было, как полагается. И я позволила себе вернуться во время. И к страху за Карна.

День угасал. Умолк шепот ветра под карнизом. Огромные сосны неподвижно висели в безмолвных сумерках. Карн, вернись! Вернись! Но вокруг только белая ледяная тишина.

Я пыталась разложить карты, но не могла усидеть на месте. Не могла есть, не могла забыться сном. Чашку за чашкой я пила клэг. Ходила от окна к окну. Выглядывала с надеждой в окно и отворачивалась со страхом и разочарованием. С лошадьми он должен был бы уже вернуться.

Включился свет. Теперь я уже не могла, не выключая его, увидеть, что творится снаружи, но он мог послужить Карну маяком. Мое воображение лепило из темноты жуткие картины — Карн, лежащий где-то со сломанной ногой, ударенный лошадью, упавший в овраг, умирающий от холода.

Хуже всего, если он попадется людям Харлана. Тогда его ждет смерть, и смерть мучительно медленная.

Слезы покатились по моему лицу. Было слышно, как они капают на платье. Я закусила губу и смахнула их с лица, но рука, коснувшаяся щеки, дрожала. Я любила Карна Халарека, несмотря на похищение, на здравый смысл, на огромную разницу культур. Я любила его. Я горько усмехнулась. Все мое трусливое упрямство и то, что я ни за что не хотела признать эту любовь, никак не уменьшило моих страданий.

Я опустилась в мягкое кожаное кресло. Когда люди Харлана напали в горах, или когда я услышала этот крик на краю пустыни, или сейчас, в ожидании и страхе за его судьбу, — почему только угроза его немедленной гибели могла заставить меня признать, какой пустой была бы моя жизнь без него. Я закрыла глаза и увидела себя маленькой и незначительной, такой, какой никогда раньше не хотела себя видеть. И уже было неважно, что он не верил в любовь в том смысле, как я понимала ее. И не имело значения то, что в его власти было причинить мне невыносимую боль. Единственное, что было важно — чтобы он жил.

Карн! Карн! Возвращайся!

Когда я снова открыла глаза, было уже утро, хотя я не помнила, как уснула. То, что я разобралась в себе, не делало предстоящий день более легким. Подошло и прошло время обеда — я сходила с ума от тревоги. Я пыталась расслабиться, но рана была слишком глубока. Этот человек разбил в прах годы душевной дисциплины.

Потом моя воля стала ослабевать. Я никогда не теряла до такой степени контроль над своим телом. Я была не в состоянии расслабиться. Я пыталась внушать себе спокойствие, но напрасно. Как он может так поступать со мной? Неужели он думает, что я не буду беспокоиться? Я же не железная. Восемь дней! За это время мы могли бы добраться вдвоем. Подумал ли он, куда я дену себя?

Я воображаю всяческие страхи, а он, наверное, сидит где-нибудь у огня и ужинает. Что ему мои чувства, мое беспокойство. В конце концов, я только женщина. Да, я должна ему сказать…

Задняя дверь отворилась, и с негромким стуком Карн шагнул внутрь. Гневные слова, которые я припасла, застряли в горле. Его лицо осунулось, глаза потускнели, плечи опустились, как будто собственный вес оказался для них непосильным бременем. На мгновение чувство неожиданного облегчения сковало меня.

— О, дорогой мой, — прошептала я. — Я так волновалась.

Он шагнул ко мне, сбрасывая на ходу промокший плащ и перчатки. Он остановился передо мной, ощупал мои плечи, шею, коснулся кончиками пальцев моего лица. Его руки были холодны, как лед, он слегка покачивался. Казалось, что он смотрит на меня, не веря своим глазам.

— Харлан… — пробормотал он, не отрывая глаз от моего лица. — Их тут десятки. На этой стороне. — Он зашатался, веки опустились. — Жанна! — Он покачал головой, но это движение лишило его равновесия, и он едва не упал.

Господи, как он устал! Боль и нежность охватили меня.

— Карн, мой господин, разреши мне помочь тебе.

Я стянула с него мокрую куртку, помогла добраться до постели и лечь.

— Жанна! Солдаты Харлана… Так близко… Страшно… — и он заснул.

С бесконечной осторожностью я сняла с него мокрые башмаки и растерла руками ледяные ноги. Я надела на него чистые теплые носки, укрыла одеялом и села у постели. Он жив. Ему не грозит опасность. Он снова со мной.

О, мой господин, если бы мы встретились при других обстоятельствах, в другом мире…

Но нам оставалось слишком мало времени. Его было бы мало, даже если бы долгие годы ждали нас впереди, но Карн не сомневался в победе Ричарда и в том, что Ричард вскоре убьет его. А мне предстояло провести остаток жизни в гнетущей пустоте.

Эта мысль была невыносима. Я вышла, чтобы проверить лошадей, и обнаружила, что Карн, прежде чем войти в дом, нашел в себе силы позаботиться о них. Я вернулась обратно, вскарабкалась на свою койку и свернулась под одеялами. В эту ночь я могла спать спокойно. Он вернулся.

Карн проспал почти весь следующий день. Я занималась своими делами, накрывала на стол, протирала мебель, все время боясь, как бы нечаянный звук не разбудил его.

Что я скажу ему? Нужно ли рассказывать ему, что я чувствовала? И могу ли я не рассказать?

Я не заметила, как он проснулся, пока его руки не обхватили меня, и он ласково прикоснулся губами к моей шее.

— Жанна, — сказал он хрипло. — Я так боялся за тебя. Я не ожидал, что это будет так долго. Там были патрули Харлана, много, и так близко отсюда. Жанна, Жанна…

Он повернул меня в своих объятиях, прижал губы к моим, и я почувствовала то, что бессильны были передать его слова. И больше не было нужды скрывать любовь, в которой я так долго не хотела себе признаться. Я ответила ему со всей силой, на которую была способна. Много времени спустя он приподнял голову и слабо улыбнулся.

— Вы кое-что утаили от меня, моя леди.

— Ах, Карн, от себя тоже. — Какая-то незнакомая мне прежде мягкость в моем голосе смутила меня, и я спрятала свое зардевшееся лицо у него на груди.

Он снова засмеялся. Я так любила этот смех. И так редко слышала его. Он поцеловал меня в ухо.

— Удалось ли мне наконец приручить свою дикую кошечку?

Я посмотрела ему прямо в глаза.

— Только на время, милорд.

Он ответил на вызов долгим головокружительным поцелуем. А потом еще и еще. Через мгновение мы оба оказались в его постели. С бесконечной нежностью помогали мы друг другу освободиться от гнетущей тяжести последних дней. Щедро и самозабвенно награждали мы друг друга радостью и умиротворением. А потом пришел сон. Не знаю, как только мы ухитрились заснуть вдвоем на этой узкой кровати. Мы спали до самого утра.

Когда я открыла глаза, Карн уже стоял у окна. Он протянул мне руки, и я влетела в его объятия. Ярко светило солнце. Капельки воды со звоном падали с карниза на мокрую землю. Сосны сбросили свои снеговые покрывала. Большие сугробы возле дома стали похожи на губку. Карн крепко прижал меня к груди.

— Снег сойдет через пару дней, потом нужно отправляться в дорогу. Не так уж много минут отпущено нам с тобой. Потом будет мало радости.

«Быть может, не будет совсем», — добавила я про себя. Все зависит от того, что делал в это время Ричард.

— Карн, не могли бы мы…

— Даже не думай об этом. — Он отстранил меня от окна и снова обнял. Он так крепко прижал меня к себе, что я не могла видеть его лица. Мне кажется, он не хотел, чтобы я видела. — Жанна, там солдаты Харлана. Если ты попадешь к ним в руки…

Он содрогнулся.

— Ужасно уже то, что теперь придется жить с этим постоянным страхом.

— Он еще крепче сжал меня. — Ах, любовь моя, вот почему брак должен быть основан только на расчете. Чувства лишают человека способности трезво рассуждать. — Он прижался щекой к моим волосам и прошептал: — Я так люблю тебя, Жанна. Бог, смилуйся над нами.

— Это и в самом деле так страшно, любить меня?

— Ах, нет, любимая. Эти последние месяцы были самыми счастливыми. Я впервые не чувствовал себя одиноким. — Он поцеловал меня в кончик носа. — Но я так боялся. Я думал о Нике и Кит. Если бы ты попала к Харлану, я бы все сделал, чтобы спасти тебя, как это сделал Ник. Это ужасная мысль после всех лет и стольких потраченных усилий…

Он не сказал об опасности, которая угрожала ему самому. Глубоко тронутая, я поцеловала его в щеку и крепко обняла.

— Тогда я не дам им поймать себя.