Примечания

«Любавины». Роман. Книги 1,2

Замысел романа (первоначальное его название «Баклань») относится ко второй половине 50-х годов: в эту пору В.М.Шукшин, студент ВГИКа, приезжая на каникулы в родное алтайское село Сростки, подолгу беседует со старожилами о временах гражданской войны и коллективизации.

В основу романа положены семейные предания. Вопрос о прототипах ждет отдельного исследования: Байкаловы, Колокольниковы, Малюгины, Поповы – фамилии реальных, живущих в Сростках семейств. Очевидна связь образа Марии Поповой с матерью писателя Марией Сергеевной Шукшиной (урожденной Поповой). Менее очевидна, но не менее реальна связь романа с воспоминаниями В.М.Шукшина об отце. В рабочих тетрадях писателя сохранился набросок, озаглавленный «Отец» и посвященный Макару Леонтьевичу Шукшину. Он публикуется в примечаниях к 1-й книге настоящего издания.


Этот набросок существен для творческой истории «Любавиных». По свидетельству близко знавших Шукшина людей, характер отца сложным образом ассоциировался у него также и с характером Степана Разина. Что же до «Любавиных», то черты Макара Леонтьевича Шукшина можно распознать у некоторых главных героев романа. Написанный в 1959 году набросок «Отец» является, по-видимому, первым подступом В.М.Шукшина к тексту романа «Любавины».

Роман, вернее, первая книга его, написан в 1959–1961 годах преимущественно в общежитии ВГИКа («четыре гаврика в одной клетке», М.И.Ромм – один из первых читателей). Думая, куда предложить текст, В.М.Шукшин колебался между двумя журналами, которые печатали в ту пору его рассказы: между «Октябрем» и «Новым миром». 16 ноября 1962 года главный редактор «Октября» Всеволод Кочетов в «Комсомольской правде» назвал Шукшина постоянным автором журнала и добавил: «Мы знаем, что он готовит и крупное произведение».

«Крупное произведение» (роман «Любавины») в это время (ноябрь 1962 г.) уже лежало в редакции «Нового мира», о чем свидетельствует сохранившееся в архиве В.М.Шукшина от Виктора Некрасова осведомленного о том, как проходит рассмотрение рукописи «Любавиных» в «Новом мире».

«27 октября 1962 года.

Дорогой Вася! Я тоже очень рад, что ты «прошел» в «Новом мире». Ася (очевидно, А.А.Берзер) мне сказала, что ты написал серьезную и талантливую вещь. А она редко кому такое говорит. И Герасимов (член редколлегии журнала С.Н.Герасимов) вроде одобрил. Но есть, конечно, и «но». Первое – это размер. Для журнала 20 листов, да еще не на современную, а 40-летней давности тему – это тяжеловато... Посему, насколько я понял, тебе предложено сделать сокращенный, журнальный вариант. Кроме того, Герасимов и Ася сватают тебя в издательство «Советский писатель». У них есть там с кем разговаривать. И у меня тоже. Так что все в порядке...»

Однако судьба рукописи сложилась не так благополучно, как предполагалось в этом письме: «Новый мир» в конечном счете «Любавиных» отверг. Через работников журнала роман попал в издательство «Советский писатель». В течение 1963 года шло рецензирование. Рецензенты: Георгий Радов, Евгений Белянкин, Николай Задорнов и Ефим Пермитин – были достаточно жестки к автору; однако замечания Е.Н.Пермитина, вполне конкретные, М.В.Шукшин принял и по ним рукопись доработал. К весне 1964 года доработка была закончена, и текст издательством одобрен. 5 апреля отрывок из «Любавиных» появился в газете «Московский комсомолец».

К этому времени вновь возник вопрос о публикации романа в журнале – на этот раз в журнале «Сибирские огни»: осенью 1964 года текст был запрошен журналом из издательства. К декабрю собрались внутренние рецензии членов редколлегии и работников редакции (Анатолий Иванов, Леонид Чикин, Анатолий Никульков, Алексей Высоцкий). Замечания рецензентов носили еще более жесткий характер, чем в издательстве: требования простирались от общих претензий к «атмосфере» до поправок бытового и хронологического характера. Сознавая серьезность претензий, редакция направила к В.М.Шукшину в Москву Н.Н.Яновского. Переговоры прошли успешно, однако через некоторое время В.М.Шукшин написал Н.Н.Яновскому письмо, в котором взял назад свое согласие на переделки, – письмо это ценно как пример авторского отношения В.М.Шукшина к тексту:

«Дорогой Николай Николаевич!

Я еще раз прочел рукопись (с замечаниями) и еще раз (честно, много-много раз) рецензии на рукопись и понял: мы каши не сварим. Надо быть мужественными (стараться, по крайней мере). Я признаю, что довольно легкомысленно и несерьезно кивал Вам головой в знак согласия. А когда подумал один – нет, не согласен. Кроме одного – времени. (Время – да! – как говорит Иванов.)

Меня особенно возмутил т. Высоцкий (я его тоже возмутил). Так прямо и махает красным карандашом – хошь не хошь – клони грешную голову <...> Он у меня хочет отнять то, что я прожил, то, что слышал, слушал, впитал и т.д. Я не в обиде, я просто хочу сказать, что так не размахивают красным карандашом. Да еще и безосновательно.

Я готов спорить с Вами, т. Высоцкий, по любому «пункту» Ваших замечаний, но это уже не будет касаться романа. Вы тоже – о времени? Согласен. Да. А еще о чем?.. О ком? Что, не важно, что ли? А то ведь пошли – «сапоги не дегтярят в избе», «обрезов не бывало из дробовых ружьев»... – да все с таким несокрушимым обвалом, что уж тут – ну и бог с вами! А я знаю, что так было. Знаю, вот и все.

Озадачила меня рецензия Л.Чикина. «При большой работе...» Сколько? Лет пятнадцать? Простите меня, Леонид, это пугает смертных. Я хожу и думаю: сколько мне осталось? И неужели это действительно так важно, что в деревне (нам с Вами двоим известно) живут еще люди с фамилиями из романа? Ну? И что? Смею тебя уверить: они наши книжки не читают, ибо им часто – неинтересно. Господи, когда же мы почувствуем, что ведь это нужно – чтоб нас читали.

Как будто трудно исправить некоторые неточности в смысле времени – раз плюнуть! Но ведь тут и одно, и другое – и «стиль», и «фамилии» – да все: карандаш! Увольте. Простите.

Николай Николаевич! Прошу наш договор перечеркнуть – я в тех размерах исправления, какие предлагает редакция <делать>, не согласен. Смалодушничал, простите, – согласился. Не надо всего этого. Я начну исправлять – угодничать: кому это надо?

Простите, ребята, что морочил вам голову. Простите, правда, – мне, поверьте, не очень уж легко.

P.S. «Чтобы сапоги мазали дегтем в избе – не видывал...» Эх-хе!.. А сапоги-то – не мажут! Кто же их мажет? Их можно измазать в грязи. А дегтем – дегтярят.

А обрез (дробовой) мой дядя хранил до 33 года, и хранил его на полатях, под подушкой без наволочки. Мне всегда было неловко спать – выпирал то ствол, то ложе, тоже угловатое, врезалось.

Не надо так, т. Высоцкий: Вы свыклись с своим представлением о том времени (из личного, наверно, опыта). Я – с другим. Убьем друг друга?

И еще, если б все это сделано было с доброй душой! Впрочем, когда убивают, то – наверно, не с доброй душой. Привет!»

(Архив В.М.Шукшина)

Однако разрыва не произошло: автор и журнал все же находят общий язык, и роман, доработанный Шукшиным, – был напечатан в «Сибирских огнях» летом 1965 года (№№6–9) практически одновременно с выходом отдельного издания в «Советском писателе».

16 июля отрывок из «Любавиных» появился в еженедельнике «Литературная Россия». В.М.Шукшин предпосылает этой публикации вступление, интересное как с точки зрения его авторских чувств, так и в плане развиваемой им концепции русского крестьянства. (Текст вступления под заголовком «Отдавая роман на суд читателя...» опубликован в т.5 настоящего издания.)

Шесть лет спустя, с согласия автора, «Любавины» были экранизированы режиссером Л.Головней по сценарию Л.Нехорошева; фильм вызвал сдержанно-отрицательные отзывы прессы; сам В.М.Шукшин в печати не высказывался.

О месте романа в дальнейших литературных планах автора можно судить по интервью, данному В.М.Шукшиным корреспонденту газеты «Молодежь Алтая» (1 января 1967 г.):

«...Думаю года через два приступить к написанию второй части романа «Любавины», в которой хочу рассказать о трагической судьбе главного героя – Егора Любавина, моего земляка-алтайца. Главная мысль романа – куда может завести судьба сильного и волевого мужика, изгнанного из общества, в которое ему нет возврата. Егор Любавин оказывается в стане врагов – остатков армии барона Унгерна, которая осела в пограничной области Алтая, где существовала почти до начала тридцатых годов. Он оказывается среди тех, кто душой предан своей русской земле и не может уйти за кордон, а вернуться нельзя – ждет суровая расплата народа. Вот эта-то трагедия русского человека, оказавшегося на рубеже двух разных эпох, и ляжет в основу будущего романа».

«Рубеж эпох» оказался непростой задачей. Дело в том, что в замысле Шукшина (как и во всей первой книге романа) самоочевидна хронологическая «аберрация», а может быть, и сознательный сдвиг эпох. Обстановка смертельной схватки – ненависть, раздирающая русское село, не соответствует тому времени, к какому Шукшин ее отнес. Двадцатые годы, годы нэпа – это расцвет крестьянства; катастрофическая ситуация, которую Шукшин в этом времени усмотрел, явно перенесена туда из времени другого, причем не из раннего, как можно предположить по сюжетным «связкам», а из позднего. То есть не из эпохи гражданской войны, а из эпохи коллективизации, тяжесть которой Шукшин познал уже сиротством своим.

Анахронизм ли общей схемы затруднял Шукшина, или он не смог довести свой замысел до конца по каким-либо иным причинам, – но он эту работу не сделал. В том виде, в каком «Любавины» первоначально задумывались, они так и не были дописаны. План работы кардинально изменился. Настолько изменился, что в 1965 году Шукшин снял слова «первая книга» из журнальной публикации «Любавиных». Так эта книга и пошла в мир – в качестве завершенного произведения.

Она вызвала при своем появлении умеренно-хвалебные отзывы критики, носившие скорее дежурный, чем спонтанно-страстный характер. О романе писали: «Литературная газета», «Литературная Россия», журналы «Знамя», «Москва», «В мире книг», «Семья и школа», – но писали вяло: роман Шукшина оказался вне главных споров момента; такие споры кипели в ту пору вокруг первых фильмов Шукшина; к фильмам охотно подключали его рассказы из книги «Сельские жители» и тем более из периодики; в тогдашнем злободневном контексте роман казался слишком углубленным в историю и вместе с тем слишком традиционным по фактуре. Впрочем, некоторую беглую дискуссию вызвал и роман, но по «косвенной проблеме»: академик В.В.Виноградов, анализируя в «Литературной газете» язык современной прозы, упрекнул автора в излишествах «диалектно-натуралистического стиля»; В.Гура в той же газете и В.Хабин в «Литературной России» мягко оспорили это мнение; оба критика, тем не менее, согласились, что роман небезупречен, и заметили, что над ним надо еще серьезно работать.

Возможно, В.М.Шукшин последовал бы этому совету, если бы соединил в новом единстве написанную первую и задуманную вторую книги, но он этого так и не сделал: вторая книга, законченная к концу 60-х годов, оторвалась от первой и сюжетно, и даже технически: она осталась лежать в столе. И пролежала до смерти Шукшина в 1974 году, а потом еще чуть не полтора десятка лет, пока не появилась в 1987 году в журнале «Дружба народов» в 3 и 4 номерах.

Вопрос, который сразу же встает в связи с этим: каким же образом этот текст пролежал в архиве времени? Почему не был напечатан в середине семидесятых годов, когда после смерти Шукшина каждое слово его потрясенно перечитывали, каждую новую строчку искали?

Тут причиной отчасти оказалась цепочка случайностей. Архив В.М.Шукшина при переездах его не всегда сохранялся в идеальном порядке: вышло так, что титульный лист, на котором стояло «Любавины. Книга вторая», затерялся, а может быть, и нарочно был положен автором отдельно. Без титульного листа рукопись, где действовали герои со знакомыми фамилиями и попадались куски, знакомые по прежним публикациям, казалась – при беглом просмотре – одним из черновых вариантов этих старых вещей. Прошло время, титульный лист обнаружился, «нашел» свое место во главе рукописи, и тогда стало ясно, что в архиве лежит вчерне законченная рукопись романа.

Вторая книга «Любавиных», конечно же, была бы найдена в архиве В.М.Шукшина намного раньше, если бы... ее искали, если бы о ней было известно, если бы, скажем, Шукшин в свое время предлагал ее редакциям, вообще как-то говорил бы о ней. Но он редакциям ее не предлагал и вообще о ней помалкивал. Потому ее и не искали.

В этой связи встает другой вопрос. Почему В.М.Шукшин, закончив эту вторую книгу, перевязал ее бечевкой и положил в архив? Хотел ли он публиковать эту рукопись? Считал ли законченной? Собирался ли продолжить работу над ней или решил вовсе от нее отказаться? Как-никак, а вторая часть романа оказалась совсем не такой, как он предполагал. Так и не решившись довести судьбу Любавиных до тридцатых годов, Шукшин «прыгнул через эпоху» и описал следующее поколение своих героев, найдя их в алтайском селе конца пятидесятых годов. Было ли такое решение результатом внутренних трудностей в понимании событий тридцатых годов или следствием жгучего желания понять современного героя – вопрос весьма сложный. Писалась ли вторая книга как продолжение первой или писалась «в параллель» и автономно, а уж потом была окрещена и привязана к первой именами героев – тоже не вполне ясно.

Так или иначе, вторая книга, связанная с первой преемством героев («преемством» в прямом смысле слова, потому что действуют в ней дети героев первой книги), не стала ее непосредственным продолжением. Видимо, связь двух этих книг и для самого Шукшина была проблематичной, и он не случайно воздержался от публикации написанного им романа в качестве второй книги «Любавиных». Одну из сюжетных линий романа Шукшин выделил и, заменив некоторые имена, опубликовал в 1966 году как повесть «Там, вдали...».

Кроме этой сюжетной линии читатель находит во второй книге «Любавиных» несколько сюжетных ситуаций, использованных Шукшиным в фильме «Живет такой парень» и, возможно, введенных в роман уже после фильма. Однако эта перекличка не только не мешает восприятию текста, но создает неожиданный и очень интересный эффект: то, что в фильме окрашено легким чудачеством, в романе воспринимается тяжелее, глубже и говорит больше; возникает ощущение не просто живой характеристики, но исторической судьбы типа.

Вопрос об «исторической прописке» шукшинского героя вообще смутен. Круто действующие и смертельно обижающиеся герои первой книги «Любавиных» явно перенесены автором в двадцатые годы из психологической ситуации тридцатых; до некоторой степени эти крутые герои и во вторую книгу, в пятидесятые годы, перенесены из драмы «великого перелома», которая навсегда определила трагическое мироощущение В.М.Шукшина. Возможно, что некоторые проблемы пятидесятых годов, затронутые Шукшиным (например, идея преобразования колхозов в совхозы), покажутся читателю наших дней не столь уж актуальными, но проблема русского характера, мучившая Шукшина, путь русского крестьянина и судьба русской земли – драма, о которой Шукшин изболелся и которой он искал историческое оправдание, – боль эта, конечно, бьет и теперь из каждой строчки.


Комментарии к произведениям, опубликованным в настоящем собрании сочинений, подготовлены Л.Аннинским, Г.Костровой и Л.Федосеевой-Шукшиной.



И облака плывут над головой,

И небо обнимается с Пикетом,

А мне опять на круче вековой

Недужить наступающим рассветом...

В настроенной сторожке тишине

Душа горит, корёжась как берёста!..

Непросто говорить о Шукшине,

Живое слово подобрать непросто.

Все это происходит оттого,

Что сам бывал раним слепым зарядом,

Что бунтари и «чудики» его

По всей земле со мною жили рядом.

Ещё держу связующую нить,

Но и о спуске думаю отлогом...

О Шукшине непросто говорить,

О нем бы петь и петь высоким слогом!

Михаил Борисов



Загрузка...