Книжный клуб Джейн Остен

ТЕМА: Re: Мама

ДАТА: 8/5/02 8:09:45

ОТ КОГО: Airheart@well.com

КОМУ: biancasillman@earthlink.net; Catwoman53@aol.com

Привет банде Харрисов —

Сегодня утром звонила миссис Гроссман. Решила сообщить, что наша семидесятивосьмилетняя мама с только что протезированным бедром чистит водостоки на крыше двухэтажного дома. Я ей сказала, что для опасных дел мы наняли Тони, но миссис Гроссман говорит, Тони уже уехал в колледж: у него футбольный лагерь. Наверное, надо кому-то из нас съездить и подыскать замену.

(А что случилось с нашим маленьким Григгом? Вчера ночью он мне звонил, опять этот дрожащий голос; явно хотел показать, что ему плохо, но почему — не признался.)

Амелия

ТЕМА: Re: re: Мама

ДАТА: 8/5/02 11:15:52

ОТ КОГО: Catwoman53@aol.com

КОМУ: Airheart@well.com; biancasillman@earthlink.net

Мы должны понимать, что именно этого мама и добивается. Она знает, что миссис Гроссман позвонит, мы все почувствуем себя ужасными, невнимательными дочерьми и тут же кого-нибудь пришлем. Само собой, кому-то съездить придется, но какая хитроумная старушка: почему бы просто нас не позвать? Я бы упекла ее в дом престарелых. И выпустила, когда поклянется не лазить на крышу.

Насчет Григга — не знаю, как вы, но я думаю, он опять влюбился. Да и пора, кажется? Как давно была Сандра?

всех люблю, Кэш

ТЕМА: Re: re: re: Мама

ДАТА: 8/5/02 12:27:59

ОТ КОГО: Airheart@well.com

КОМУ: Catwoman53@aoi.com; biancasillman@earthlink.net

Неудачи Григга в любви — наша вина. Мы задали такую планку, до которой ни одной женщине не дотянуть.

А

ТЕМА: Мама и Григг

ДАТА: 8/5/02 13:02:07 pm PDT

ОТ КОГО: biancasillman@earthlink.net

КОМУ: Airheart@well.com; Catwoman53@aol.com

Раз у меня все равно затишье, могу съездить разобраться с мамой. (Ужасные, невнимательные дочери — это про нас.)

Я совершенно уверена, что Григгу нравится какая-то женщина из его книжного клуба. Я не очень уверена, что он нравится ей. Вчера ночью он мне тоже звонил, совсем поздно, совсем убитый. Боюсь, после Сандры он стал еще чувствительнее, чем раньше. (Какой там девиз у скаутов: оставь лагерь в лучшем состоянии, чем его нашел? Сандра не была скаутом.) Я всегда знала: он нужен ей, только чтобы чинить компьютер.

Привет мужьям и детишкам, Бьянка

ТЕМА: Re: Мама и Григг

ДАТА: 8/5/02 13:27:22

ОТ КОГО: Catwoman53@aoI.com

КОМУ: Airheart@well.com; mailto: biancasillman@earthlink.net

Сандра была та еще штучка. Помнишь свою рождественскую вечеринку, Амелия? Выйди из-под омелы[54], леди. Не распускай руки. А ведь мы его предупреждали. Смазливое личико — и он уже не слушает сестер.

Целую, Кэш

ТЕМА: Re: re: Мама и Григг

ДАТА: 8/5/02 5:30:22 pm PDT

ОТ КОГО: Airheart@well.com

КОМУ: Catwoman53@aol.com; biancasillman@earthlink.net

Если Григг опять влюбился, пусть кто-нибудь съездит разобраться и с этим.

А

Глава шестая, в которой мы читаем «Доводы рассудка» и возвращаемся домой к Сильвии

В зале истории Калифорнии большинство людей всегда ищет собственных предков. Сильвия работала в библиотеке штата с 1989 года. Она помогала сотням читателей вставлять в проектор рулоны микрофильмов, настраивать изображение, перематывать вперед. Она открывала указатели невест, женихов и смертей и, точно спелеолог, отправлялась на поиски прапрапрародителей. Сегодняшний день начался с неудачи — распространенное имя (Том Берк), большой город (Сан-Франциско), некоторая неясность с датами — и в результате возмущенный потомок, решивший, что Сильвии просто лень. За свою изобретательность, за искреннее усердие она удостоилась сравнения с мормонами.

Сильвия погрузилась в размышления. Всегда ли, задумалась она, интерес к генеалогии был так велик, даже в шестидесятых, когда все создавалось с нуля? Что это значит, почему люди оглядываются назад? Что они надеются найти? Да и какое отношение имеет родословная к их нынешней жизни?

Сильвия догадывалась, что она не лучше остальных. Ей особенно льстило, когда кто-нибудь спрашивал ящик 310, собрание архивных испанских и мексиканских документов. Недавно она сама перевела «Торжественную помолвку Мануэля Родригеса из Гвадалахары, родители скончались, с Марией Вальванора Э Ла Лус, дочерью солдата и жительницы Синалоа». На документе стояла дата: 20 октября 1781 г. Сухие факты. Может, они безумно любили друг друга? Может, были друзьями, а может, проводили каждую ночь в ледяном молчании, трахались со всей злости? И поженились ли они в итоге? Были ли дети? Может, один из них ушел без предупреждения, а если так, то кто ушел и от кого?

Помимо того, в ящике лежали: приглашение на бал у губернатора в честь Антонио Лопеса де Санта-Анна; ксерокопия Условий капитуляции Андреса Пико перед Джоном С. Фремонтом при Кауэнге; адресованное фра Хосе Марии де Сальвидеа письмо о брачных законах индейцев. Последнее датировалось предположительно 1811 годом. На другом конце света Джейн Остен наконец-то опубликовала «Чувство и чувствительность» — на схожую тему.

Мы пришли сюда первыми, говорил Сильвии отец, хотя мать была местной лишь во втором поколении, и в любом случае пришли они никак не первыми — просто раньше некоторых.

Эти слова Айны Кулбрит[55] были выгравированы на стене у лестницы. Но Сильвии больше нравилась надпись на втором этаже, сделанная маркером. Тихо, гласила она. Идут исследования.

В детстве Сильвия никогда не ходила в эту библиотеку, но жила поблизости, в сером деревянном доме на Кью-стрит. Двор был большой, спереди росли лимоны, сзади томаты и перцы чили. У матери душа лежала к саду, там она и проводила весь день. Ее любимой святой была Тереза, пообещавшая после смерти усыпать мир розами.

Мать Сильвии вносила свою лепту. Она разводила розовые кусты, розовые деревья, плетистые розы на шпалерах. Она опрыскивала их от тли, подкармливала компостом, укутывала на зиму. «Откуда ты знаешь, что делать?» — как-то спросила Сильвия, и мать ответила: если слушать, розы сами скажут, что им нужно.

Отец Сильвии писал для испаноязычной газеты «Ла Раза». По вечерам на веранде собирались мужчины, играли на гитарах, обсуждали политику, сельское хозяйство, иммиграцию. Наутро Сильвии приходилось собирать бутылки, окурки, грязную посуду.

Была у нее и другая забота: после школы мчаться прямиком к бабушке и переводить дневную мыльную оперу «Юный доктор Малоун». Чего только не случалось в маленьком городке Денисон! Убийство, тюрьма, алкоголизм и отчаяние. Измена и истерическая амблиопия. Тромбоз. Рак горла. Увечья в автокатастрофах. Поддельные завещания. После этого шла вторая серия.

Затем бабушка разбирала кино: тонкости характеров, темы и символы, полезные нравственные уроки. Анализ продолжался почти до вечера. Гулящие женщины слепнут. Медсестры с тихой и безответной преданностью любят докторов, открывают педиатрические клиники, творят добро. Жизнь состоит из несчастных случаев, судебных слушаний, трагических романов и мстительных родственников.

Бывало, перед сном отец читал Сильвии европейские сказки, заменяя светлые волосы героинь черными (как будто Сильвия совсем дурочка, как будто дочь Диего Санчеса может представить себя брюнеткой по имени Белоснежка) и подчеркивая классовые вопросы везде, где можно. Дровосеки женились на принцессах. Королевы танцевали в окровавленных башмаках, пока не падали замертво.

По воскресеньям мать зачитывала ей «Жития святых», о святой Тавифе, о тех, кто раздал свои богатства и посвятил себя милосердию. Мучениц мать поспешно перелистывала — святую Агафью (ей отрезали грудь), святую Лукию (ей вырвали глаза), святую Перпетую (она собственной рукой направила к своему горлу меч палача). Долгие годы Сильвия даже не знала об этих историях. Только догадывалась.

Но ни сказки, ни святые не оставили такого глубокого следа, как «Юный доктор Малоун». Сильвия заметила, что с того дня, как сериал отменили, бабушка начала угасать.

Почти все о Сильвии мы знали из рассказов Джослин. Они познакомились в одиннадцать лет, в скаутском лагере. Маленькая Джослин Морган и маленькая Сильвия Санчес. «Мы жили в хижине чиппева, — говорила Джослин. — По сравнению со мной Сильвия казалась совсем взрослой. Она знала такое, чего никак не ждешь от маленькой девочки. История, медицина. Столько подробностей про кому.

Она постоянно думала, будто вожатые что-то замышляют у нас за спиной. Во всем, что они делали, ей вечно виделись хитроумные заговоры. Однажды нас, четырех чиппева, увезли подальше от лагеря и сказали самим найти дорогу обратно. Чтобы заработать какой-то значок — по крайней мере, так нам объяснили. Сильвия заподозрила неладное. "Почему они решили от нас избавиться?" — приставала она ко всем. Откуда у маленькой девочки такие мысли?»

Никто в семье Сильвии не знал, что отец отказался от гонораров и начал вкладывать в газету семейные средства, пока те не истощились. Тогда они переселились к заливу, где дядя Сильвии взял отца на работу в свой ресторан. Сильвия с братьями сменили двухэтажный дом викторианской эпохи на тесную квартирку, частную школу — на большие государственные. Старшая сестра, уже замужняя, осталась в Сакраменто; родители жаловались, что теперь совсем не видят внуков.

Иногда на воскресенье они ездили в Сакраменто к бабушке и дедушке Сильвии. Но обычно не получалось, потому что отец работал. Он не привык прислуживать и казался посетителям нелюбезным. Ему постоянно говорили не встревать в их разговоры, не обсуждать профсоюзы с помощниками официанта и поварами. Чаевые — те вообще придуманы для унижения. Когда в день рождения матери, в половине шестого утра, на заре, отец пел ей серенаду, как делал каждый год после свадьбы, Сильвия видела, что в соседнем доме зажегся любопытный, раздраженный английский свет.

Дочь одного повара из ресторана ходила в ту же государственную старшую школу. Отец Сильвии познакомил их, чтобы к началу занятий Сильвия успела обзавестись подругой. Девочка была на год младше, ее звали Констанс. Она красилась белой помадой и начесывала волосы так, что они окутывали голову, словно вата. На левой ладони она вышила имя своего мальчика. Сильвия не могла на это смотреть, хотя Констанс уверяла, что было не больно; секрет заключался в неглубоких стежках.

Сильвии пришлось рассказать ей об опасности заражения крови, об ампутации. К тому же выглядело это отвратительно. Стало ясно, что лучшими подругами они не станут.

Но она встретила Джослин. А потом Дэниела.

— Он католик? — спросила мать, когда Дэниел впервые привез Сильвию домой из школы.

— Я что, замуж за него собралась? — огрызнулась Сильвия: он не был католиком, а ей не хотелось признаваться.

Сильвия с Дэниелом впервые поссорились уже после свадьбы; в ту ночь она приехала к родителям и встала на пороге, заплаканная, держа сумку со своими вещами, но отец даже не впустил ее.

— Езжай домой, к мужу, — сказал он. — Теперь ты живешь там. Разбирайся.

Некатолики — другое дело, они допускают развод. Им что-то не понравится — они уйдут, а родители даже не станут отговаривать; чем, собственно, и плох муж-некатолик.

И вот, пожалуйста, не это ли через тридцать с лишним лет сделал Дэниел? Какая жалость, что матери уже нет в живых. Ее так радовала собственная правота.

Справедливости ради, наверное, не больше, чем всех.

Из зала микроформ выплыла полная женщина и подошла к столу. На ней были джинсы и зеленый свитер с надписью «Скво Вэлли». За ухом торчал карандаш. Поскольку она к тому же носила очки, за ухом стало слишком тесно.

— В «Хронике Сан-Франциско» за 1890 год нет одного номера, — сообщила она Сильвии. — После девятого мая сразу идет одиннадцатое. «Альту» я тоже смотрела. И «Осу». Похоже, в 1890-м десятого мая просто не было.

Сильвия согласилась, что это странно. Поскольку микрофиши рассылались централизованно, поход в другую библиотеку вряд ли что-то даст. Она отправила Мэгги на цокольный этаж посмотреть, нет ли недостающего номера среди бумажных газет.

Как правило, библиотекари любят особые запросы. Библиотекарю из справочного отдела нравится вести расследование. Для души они часто выбирают хороший детектив. И обычно разводят кошек, по неизвестным причинам.

Чернокожий мужчина в серой водолазке попросил аудиозапись интервью о законодательной деятельности вице-губернатора с 1969-го по 1972 год.

Старичок в бархатном берете подозвал Сильвию к своему столу и показал генеалогическое древо, составленное аккуратным, каллиграфическим почерком.

Мэгги вернулась, так и не отыскав пропущенный номер. Она предложила направить запрос в Бэнкрофтскую библиотеку в Беркли, но женщина, искавшая «Хронику», сказала, что уходит: у нее закончилось время на стоянке. Может, на следующей неделе, когда вернется.

Человек с плохой кожей не знал, как распечатать копию микрофиши. Печатать пошла Сильвия: ее очередь.

В главном зале было красиво: изогнутые стены, большие окна с видом на красночерепичные крыши. Сидя за столиком, можно разглядеть купол Капитолия.

В читальном зале редких материалов стояли стеклянные шкафы, забитые раритетными книгами; здесь тоже было по-своему хорошо. Дверь закрывалась на ключ, внешний шум не отвлекал от работы. Впускали и выпускали тебя только библиотекари.

В зале микроформ окон не было — он освещался потолочными лампами и экранами читателей. Тут всегда стоял гул, изображения непременно искажались с какого-нибудь бока, расплывались по краям. От этого начинала болеть голова. Зал микроформ могли любить только прирожденные исследователи. Пока Сильвия заправляла бумагу, к ней подошла Мэгги.

— Тебе звонит муж, — сказала Мэгги. — Говорит, это срочно.

Для Аллегры день складывался прекрасно. Все утро она работала и отправила почтой несколько заказов. Она придумала, что смастерить Сильвии на день рождения, оставалось придумать как. За вдохновением Аллегра пошла в «Ла Скалу», местный скалодром. На стенке ни о чем думать не получается, но для нее такое отсутствие мыслей всегда было плодотворным.

Аллегра нацепила снаряжение и стала ждать своего приятеля Пола, с которым они страховали друг друга последние месяца два. Уровень Аллегры лежал в пределах от 5.6 до 5.7, Пола — чуть повыше. Скалолазанием занимались в основном мужчины, но те немногие женщины, что заглядывали сюда, Аллегре нравились: сильные и спортивные. Пахло мелом и потом, и запахи Аллегре тоже нравились.

Больших стен в «Ла Скале» было всего девять. Их покрывали выпуклости и трещины, зацепки отмечались яркими кляксами, как на картине Джексона Поллока. По каждой стене проходило несколько трасс — красная, желтая, синяя. Надо было искать свой цвет, даже если есть зацепки поближе. Нужная неизменно оказывалась маленькой и почти недосягаемой. Вчера вечером Пол звонил Аллегре и сказал, что на днях трассы изменили. Давно пора.

Когда Аллегра только начала заниматься скалолазанием, она подолгу висела неподвижно, обдумывая следующий бросок. Руки и пальцы горели от изнеможения. Она заметила, что профессионалы перемещаются очень, очень быстро. Оставаться на месте тяжелее, чем двигаться; слишком много думать — роковая ошибка. Аллегра реши — ла, что это жизненный урок. Она быстро училась, но не очень любила уроки.

Аллегра ни разу не бывала в «Ла Скале» днем. Куда подевалась пугающая сдержанность опытных скалолазов, сосредоточенная тишина? Сегодня кто-то визжал. Кто-то пел. Кто-то бросался мелом. Смех, крики, весь этот хаос детского дня рождения эхом отражался от забрызганных краской искусственных скал. По тоненьким венам десятилеток тек сахар; куда ни глянь, они цеплялись к стенам на своих веревках, словно пауки. В воздухе было столько мела, что Аллегра начала чихать. Это тоже пугало, но по-другому.

Аллегре нравилась роль тетки. У ее брата Диего было две дочери; этих детей Аллегре вполне хватало. Вроде бы. Больше и не надо. В общем-то. Лесбиянка с сохранившимся инстинктом размножения — в таком генетическом коде было бы что-то неправильное. Иногда Аллегра почти не замечала, как проходят годы.

— Шевелись, — нетерпеливо кричал ребенок кому-то, кто не шевелился.

Дожидаясь Пола, Аллегра пошла разогреваться на одиночную стенку. Стена была довольно низкой, не больше семи футов — веревки ни к чему. Внизу лежал толстый мат. Аллегра поставила ногу на синюю зацепку. Взялась за синюю зацепку над головой. Подтянулась.

Еще одна синяя, еще, еще. Наверху она заметила заманчивое оранжевое пятно — дальше следующего синего, без броска не достанешь, и все-таки оно сверкало там, на самой границе возможностей. Если не думать, получается лучше. Просто прыгай.

Справа пронеслась вниз одна из девочек: страхующий нарочно отпустил веревку.

— Восточный боевик, — крикнул кто-то. — Привет, Джет Ли[56].

У другой стены взрослый давал указания.

— Посмотри наверх, — говорил он. — Фиолетовый чуть левее. Ты достанешь. Не бойся. Я тебя поймаю.

Я тебя поймаю.

Аллегру никто не ловил, но Аллегру никогда и не требовалось ловить. Она нащупала мешочек на ремне и окунула руку в мел. Оттолкнулась, схватилась.

Сильвия позвонила Джослин из машины.

— Аллегра сорвалась с альпинистской стенки, — сказала она. Стараясь не думать, к чему может привести падение. Инвалидное кресло. Кома. — Ее отвезли в Саттер. Я еду, но ничего не знаю. Не знаю, какая была высота. Не знаю, в сознании она или нет. Я не знаю, что она сломала, ноготь или шею. — Сильвия так рыдала, что еле выдавила последние слова.

— Я позвоню тебе, как только приеду, — сказала Джослин. — Я уверена, все в порядке. На эти стенки без специального снаряжения не пускают. Думаю, вряд ли там серьезная травма.

Джослин всегда думала, что все в порядке. Если что-то было не в порядке, когда она приезжала, то она наводила порядок, прежде чем уехать. О тех вещах, которые Джослин не могла привести в порядок, она старалась не думать. Сильвия иногда целыми днями думала о таких вещах. У Джослин не было детей, а у Сильвии трое, плюс двое внуков, вот почему. Что Аллегра делает в больнице, если все в порядке?

Плохие вещи все-таки случаются. Везение — это лишь до поры до времени. Сильвия с Дэниелом сидели в машине всего за два квартала от его дома в день, когда погиб его брат. Это было в выпускном классе. Они немного целовались и немного разговаривали. И поцелуи, и разговор были беспокойными. Последнее время они часто возвращались к этой теме. В один ли колледж они пойдут? Надо ли идти в один колледж, лишь бы не расставаться? Если они хотят учиться в одном колледже, надо ли кому-то идти в другой, лишь бы не быть вместе? Переживут ли их отношения разлуку? Стоит ли их испытывать? Кто кого больше любит? Они услышали сирены. И поцеловались.

Его брата сбил шестнадцатилетний мальчик. Энди умер сразу, и это было единственным утешением: иначе Дэниел остаток жизни жалел бы, что не помчался домой, услышав пожарные машины, и не успел попрощаться.

Мать Дэниела казалась Сильвии удивительно холодной женщиной, вежливой, но сухой. Это подтвердилось после их свадьбы, когда они завели детей. Где были вечные жалобы, что она никогда не видит внуков? И где были слезы и ломание рук, когда Аллегра — такая красивая девочка! — оказалась лесбиянкой, а значит, детей у нее, похоже, не будет?

Сильвия и сама была прохладной, но в общей суматохе ее драматической семьи никто, включая Сильвию, этого пока не заметил. Она, конечно, любила свекровь — воды не замутит, что тут может не нравиться? — но оскорбилась бы сравнению с ней. В день смерти Энди она видела, как мать Дэниела сломалась, будто былинка. Что-то появилось в ее лице и осталось навсегда.

В «Доводах рассудка» умирает ребенок. Джейн Остен упоминает это мимоходом, равнодушно. Мазгроувы, говорит она, «имели несчастье вырастить очень трудного, безнадежного сына и счастье потерять его, прежде чем ему исполнилось двадцать». Дика Мазгроува не любили. Когда он ушел в море, по нему не скучали. Приписанный к судну под командованием капитана Уэнтуорта, он умер неизвестно от чего, и лишь тогда семья о нем пожалела.

Этими родителями героиня Остен, Энн Эллиот, позже восхищается. «Какое благо, — говорит Энн, — молодым людям оказаться в таких руках!»

На дамбе Сильвия попала в пробку; дорога была забита. Она продвигалась дюйм за дюймом. Плохие вещи все-таки случаются. Вот стекло, вот искореженная машина на обочине, левая задняя дверь сложилась почти пополам. Людей уже вытащили бог знает в каком виде. Дальше Сильвия поехала с нормальной скоростью.

Джослин понадобилось пятнадцать минут, чтобы добраться до больницы, еще пять — чтобы найти медсестру из приемного покоя, которая регистрировала Аллегру.

— Вы родственница? — спросила медсестра и очень вежливо разъяснила, что не имеет права сообщать о состоянии Аллегры никому, кроме родственников.

Джослин понимала, что есть правила. Джослин понимала, что бывают исключения из правил. Не для нее лично, а для любого в ее ситуации. Она с равной любезностью описала, какую сцену способна устроить.

— Мне не стыдно, — сказала она. — И я не устала. Ее мать ждет моего звонка.

Медсестра заметила, что Аллегра — еще и название антиаллергена. Это была издевка, и неуместная. Вспоминая потом эту историю, во всех деталях, только уже без страха за Аллегру, Джослин негодовала. Что за бестактность, в таких-то обстоятельствах. А имя, между прочим, красивое. Из Лонгфелло.

Но затем медсестра проговорилась, что Аллегре сделали рентген. Ей надели фиксатор. Есть подозрения на травму головы, но она в сознании. Занимается ею доктор Йеп. Нет, Джослин не может увидеть Аллегру. Пускают только родственников.

Пока Джослин объясняла, почему медсестра неправа и здесь, подъехал Дэниел. Он вошел и обнял ее, как будто они виделись вчера, а не много месяцев назад. От него пахло Дэниелом.

Бывают времена, когда хочется, чтобы кто-нибудь тебя обнял. Обычно Джослин нравилось одной, но порой она об этом задумывалась.

— Ей сделали рентген. Может быть травма головы. Мне ничего не говорят, — сказала она ему в плечо. — Я сейчас же позвоню Сильвии.

Когда Сильвия увидела Аллегру, та пролежала неподвижно почти два часа и была в бешенстве. Сильвия, Дэниел и Джослин обступили ее, с белыми лицами и вымученными улыбками. Они пришли к выводу, что разбивается только Аллегра, мальчики — никогда. Помните, как она упала со шведской стенки и сломала ногу? Помните, как она свалилась с вяза и вывихнула ключицу? Помните, как она раздробила себе локоть, тогда, на велосипеде? Невезучая, решили все, и Аллегра окончательно рассвирепела.

— Ничего я не разбилась, — сказала она. — Я упала футов с четырех и приземлилась на мат. Понятия не имею, зачем меня сюда привезли. Я даже не отключилась.

На самом деле она потеряла сознание и подозревала это. Она не помнила ничего до приезда «скорой», даже как летела. И конечно, высота была больше четырех футов. Про мат она знала лишь потому, что видела его до падения. Но раз деталей в ее памяти не осталось, можно с чистой совестью их добавить. Разве это вранье?

Все стояли вокруг больничной койки, словно в финальной сцене фильма «Волшебник страны Оз», и вели себя так, будто сговорились сделать из мухи слона. Такой пустяк, когда вспоминаешь сплав по горным рекам, сноубординг, серфинг, прыжки с парашютом, если уж на то пошло. Родители переполошились только потому, что не знали про сплав по горным рекам, сноубординг, серфинг, прыжки с парашютом.

Наконец появилась доктор Йеп с рентгеновскими снимками. Аллегра даже шелохнуться не могла, но она все равно ничего не понимала в рентгенах. Она никогда не различала цвет звезд в телескоп, не могла найти птиц в бинокль, инфузорию-туфельку под микроскопом. Это огорчало ее, но не каждый день.

Доктор Йеп разговаривала с ее родителями, что-то показывала им на ребрах и черепе Аллегры. У доктора был очень приятный голос, и хорошо: говорила она долго. Перечислив все, чего на снимке Аллегры, по счастью, не обнаружилось, доктор Йеп перешла к делу. Как и утверждала сама Аллегра, ничего страшного не произошло. И все же ее хотели оставить на ночь для наблюдения и мук. Доктор Йеп заявила, что в «скорой» Аллегра странно отвечала на вопросы — какой сегодня день недели, какой месяц. Аллегра отпиралась.

— Они поняли меня слишком буквально, — сказала она. Свои ответы она забыла, но помнила, что врачи гудели, как мухи, и провоцировали ее. Возможно она немного цитировала Дикинсон. С каких пор это считается преступлением? Наконец с Аллегры хотя бы сняли фиксатор, позволили ерзать туда-сюда. Она пристыженно нащупала на виске бинт, на щеке кровь. Видимо, поранила голову.

Еще сорок минут ушло на то, чтобы заполнить все документы и зарегистрировать ее наверху. К тому времени Аллегре стало действительно плохо: вся в кровоподтеках, не шевельнуться, голова раскалывалась. Две таблетки тайленола тут не помогут. Нужны настоящие наркотики; Аллегра надеялась, что врач с этим согласится, несмотря на отсутствие переломов.

Дежурной медсестрой оказалась Келли Абрамсон. Аллегра училась с ней в старшей школе, правда, в разных классах. Интересы у них тоже не совпадали: у Келли — ежегодный альбом и школьное правительство, у Аллегры — хоккей на траве и искусство. И все-таки приятно увидеть в чужом месте знакомое лицо. Сильвия, по крайней мере, обрадовалась.

Укладывая Аллегру в кровать, Келли рассказала ей, что Трэвис Браун теперь мусульманка. Фанатичная, как загадочно выразилась Келли. Аллегра, кажется, ни разу не разговаривала с этой Трэвис. Бриттани Аусландер посадили за кражу компьютеров из лингафонного класса в университете. Все, кроме Келли, всегда считали ее хорошей девочкой. Сама Келли замужем, — ты его не знаешь, сказала она, — у нее два сына. А Мелинда Пэнди оказалась лесбиянкой.

— Фанатичной? — спросила Аллегра. Она вспомнила, как Келли похудела до такой степени, что все подозревали у нее анорексию. Как она все равно пыталась пробиться в группу болельщиц, щепка в короткой юбочке, ее заострившееся личико кричало: дайте мне «Т», дайте мне «Г». Как весной, во время выпускных экзаменов, с Келли случился припадок и ее притащили к школьному психологу, а в шкафчике нашли таблетки, то ли для диеты, то ли для самоубийства; точно никто не знал, но это никому не мешало ее обсуждать.

А теперь — вот она, худая, но в меру, работает, по-матерински улыбается и говорит Аллегре, как рада с ней встретиться. Аллегра была счастлива за Келли. Она посмотрела фотографии сыновей и ясно представила себе нестрогую, любящую, шумную семью. Наверное, Келли хорошая мать.

Келли, похоже, Аллегру вообще не помнила, но разве не этого мы хотим от тех, с кем учились в старшей школе?

Сильвия и Дэниел вместе поехали домой за вещами Аллегры: зубная щетка, тапочки. Она просила молочный коктейль — привезут и его. «Она реагировала очень эмоционально», — наедине сказала Сильвии доктор Йеп. Похоже, это ее беспокоило.

Сильвия приободрилась. Облегчение перешло в счастье. Значит, это ее Аллегра, невредимая, прежняя. Конечно, лучше бы ее отпустили домой, но грех жаловаться, правда? Божья рука. Еще один счастливый-счастливый день в счастливой-счастливой жизни Сильвии.

— Как Пэм? — великодушно спросила она Дэниела. Сильвия так и не видела Пэм. По словам Аллегры, жесткости и несгибаемости в ней было никак не меньше, чем полагается семейному юристу.

— Пэм хорошо. Тебе не показалось, что Джослин приуныла? Конечно, она волновалась. Мы все волновались.

— Джослин как обычно. Занята, правит миром,

— Слава богу, — ответил Дэниел. — Я бы не хотел жить в мире, которым не правит Джослин.

Именно это он и сделал — ушел из мира, которым правила Джослин, в мир, которым она не правила. Сильвия так подумала, но промолчала, слишком умиротворенная и благодарная (хоть и не Дэниелу).

Снова увидев его в доме, Сильвия не могла понять, спит она или просыпается — странное чувство. Кто она, в самом деле: сама по себе Сильвия или Сильвия с Дэниелом?

С одной стороны, за эти месяцы без него она постарела на несколько лет. С другой — опять стала дочерью своих родителей. Когда Дэниел ушел, начали вспоминаться какие-то вещи из детства, раньше не приходившие в голову. Как будто он почти всю жизнь ее отвлекал. Сильвия вдруг снова стала видеть сны на испанском. Она все больше и больше думала о розах матери, отцовой политике, бабушкиных мыльных операх.

Развод, конечно, тоже неизменная мыльная опера. Роли уже написаны, и сыграть их по-другому, по-своему нельзя. Она видела, как мучительно Дэниелу не быть героем собственного развода.

«Не забывай, ушел не только хороший Дэниел, — говорила ей Джослин. — Плохой Дэниел тоже ушел. Ведь порой он мог довести кого угодно, правда? Составь список всего, что тебе не нравилось».

Но когда Сильвия пробовала, часто ей начинало нравиться даже то, что не нравилось. Она вспоминала что-нибудь неприятное: как собиралась наказать кого-нибудь из детей, а Дэниел объявлял о помиловании. Как он спрашивал, что подарить ей на Рождество, а потом качал головой и говорил, что на самом деле ей это не нужно. «Ты уберешь ее в шкаф и никогда не достанешь», — когда она просила хлеборезку. «У тебя уже есть похожее», — про понравившееся ей пальто. Какой умник. Это ее возмущало.

Потом воспоминание оборачивалось другой стороной. Дети выросли хорошие; Сильвия ими гордилась. А Дэниел дарил ей то, до чего она никогда не додумалась бы. И обычно не ошибался с подарком.

Однажды ночью, за несколько недель до того, как Дэниел повел ее в ресторан и попросил развод, она проснулась и увидела, что в постели его нет. Он оказался в гостиной — сидел в кресле и смотрел на дождь. Ветер свистел в окна, раскачивал деревья. Сильвия любила ночные бури. Все становится легко. Приятно просто сидеть в сухости.

Очевидно, на Дэниела это действовало иначе.

— Ты счастлива? — спросил тогда он.

Похоже, предстоял долгий разговор. Сильвия была без халата и босиком. Она замерзла. И хотела спать.

— Да, — ответила она, не потому, что была счастлива, а чтобы закрыть тему. А может, она и счастлива. Если подумать, с чего ей быть несчастной? Она очень давно не задавала себе этот вопрос.

— Иногда я сомневаюсь, — сказал Дэниел. Сильвия приняла это за упрек. Он уже жаловался, что она слишком запуганная, слишком замкнутая. Когда она перестанет нервничать? Вода лилась из водостоков на крыльцо. Сильвия слышала, как по Пятой улице, шелестя шинами, проехал автомобиль.

— Я пойду лягу, — сказала она.

— Иди, — ответил Дэниел. — А я через минуту.

Но не пришел, и Сильвия уснула. Она видела знакомый сон. Она в чужом городе, где никто не говорит на ее языке. Хочет позвонить домой, но мобильник не работает. Она опустила в автомат не те монетки, а когда наконец разобралась, ответил незнакомый мужчина. «Дэниела нет, — сказал он. — Нет, я не знаю, куда он ушел. Нет, я не знаю, когда он вернется».

Наутро она хотела поговорить с Дэниелом, но тот был уже не в настроении.

— Ерунда, — сказал он. — Не знаю, что на меня нашло. Не бери в голову.

А сейчас Дэниел на том конце коридора, в комнате Аллегры, собирает ее вещи.

— Давай захватим книгу? — крикнул он. — Ты знаешь, что она читает?

Сильвия не ответила: она пошла в спальню, чтобы позвонить мальчикам, и обнаружила пять сообщений. Четыре оказались пустыми, видимо, рекламные агенты, а одно от Григга. «Хотел с вами поговорить. Может, пообедаем на этой неделе? Перезвоните мне».

Тут вошел Дэниел и как раз услышал последние слова. Сильвия заметила, что он удивлен. Больше ее. Она-то узнала почерк Джослин. Сильвия всегда подозревала, что Григг предназначается ей. Конечно, ей он не нужен, но когда это останавливало Джослин? Слишком молод.

Сильвия видела: Дэниел не решается спросить, кто звонил.

— Григг Харрис, — сказала она. — Из моего книжного клуба Джейн Остен.

Пусть Дэниел думает, что ею интересуется другой мужчина. Подходящий мужчина. Мужчина, читающий Джейн Остен.

Мужчина, с которым ей теперь предстоит мучительный обед. Будь проклята Джослин.

— Возьмем Аллегре книгу? — повторил Дэниел.

— Она перечитывает «Доводы рассудка», — сказала Сильвия. — Как и я.

Дэниел позвонил в Лос-Анджелес их старшему, Диего, юристу по вопросам иммиграции. Страсть к политике он унаследовал от отца Сильвии, тоже Диего. А в остальном больше других напоминал Дэниела: рано повзрослевший, надежный, ответственней. Прежнего Дэниела.

Сильвия позвонила Энди, названному в честь брата Дэниела. Энди был самым беззаботным из детей. Он работал в ландшафтной фирме в Мэрине и звонил по мобильнику каждый раз, когда ел что-нибудь вкусное или видел что-нибудь красивое. В жизни Энди такое бывало часто. «Закат — фантастика! — сообщал он. — Тапас[57] — фантастика!»

Диего вызвался приехать, пришлось отговаривать. Энди до них было чуть больше часа, но его такая мысль не посетила.

Дэниел и Сильвия вернулись в больницу, к Аллегре. Они всю ночь дремали возле нее в креслах, ведь в больницах случаются ошибки — врачи отвлекаются на свою личную жизнь, у них любовь и ссоры, люди поступают с лихорадкой, а выписываются с ампутированными конечностями. По крайней мере, так думала Сильвия. Дэниел остался потому, что хотел быть рядом. С тех пор, как он уехал, это была их первая ночь вместе.

— Дэниел, — сказала Сильвия.

Было два, а то и три часа. Аллегра спала, повернувшись к ней лицом. Ей что-то снилось. Сильвия видела, как движутся под веками ее глаза. Она дышала часто и громко.

— Дэниел, — повторила Сильвия. — Я счастлива. Дэниел не ответил. Может, он тоже спал.

В следующую субботу Сильвия устроила поездку на пляж. Она предложила суши в «Осаке» в Бодега-Бэй, поскольку перед суши Аллегра не устояла бы, а лучше «Осаки» они ничего не знали. И прогулку по песку для Сахары и Тембе, поскольку перед этим не устояла бы Джослин.

Спокойно спустить риджбека с поводка почти негде. Они не из тех собак, что возвращаются по первому зову. Если это не риджбеки Джослин, конечно.

На пляже можно хоть денек отдохнуть от жаркой Долины.

— И я, наверное, приглашу Григга, — сказала она Джослин, — вместо того, чтобы с ним обедать.

Побольше народу — лучший способ избежать ненужной близости.

Они разговаривали по телефону, и в трубке повисла тишина. Сильвия не рассказывала Джослин про обед, так что, возможно, та просто удивилась.

— Ладно, — наконец отозвалась она. — Думаю, в машине найдется еще одно место.

Странный ответ. Если они поедут в фургоне Джослин — с собаками-то, наверняка, — то места хватит еще двоим.

И это пришлось как нельзя кстати: сначала Григг сказал, что не сможет. У него гостит сестра, Кэт. Но потом перезвонил и сообщил, что Кэт так хочет на пляж, даже настаивает, можно они поедут вдвоем? Кэт оказалась очень похожа на Григга, только толще и ресницы не такие.

Отлив оставил на песке изысканные рельефные изгибы. Ветер дул с моря, и прибой бушевал. Аккуратные гряды волн разбивались на осколки, белая вода, зеленая, бурая и голубая — все это сталкивалось и перемешивалось. На берег вынесло несколько ракушек, маленьких и безупречных, но экологическая воспитанность никому не позволила их подобрать.

Аллегра смотрела на океан — волосы летят в глаза, на виске изящная татуировка из поперечных полосок пластыря.

— В «Доводах рассудка» Остен влюблена в моряков, — сказала она Сильвии. — Какой профессией она восхищалась бы сегодня?

— Пожарными? — предположила Сильвия. — Как и все?

Тут они замолчали, потому что к ним шла Джослин, а обсуждение книги до встречи хоть и допускалось, но не поощрялось.

Собаки были в экстазе. Сахара носилась по песку с пучком водорослей в зубах, выпуская его, чтобы облаять морских львов, гревшихся на утесе, в прибое. Морские львы лаяли в ответ; все было очень дружелюбно.

Тембе нашел мертвую чайку и принялся по ней кататься; Джослин пришлось затащить его в ледяную воду и оттирать мокрым песком. Ее ноги побелели, как рыбье брюхо; зубы стучали — редкость для августа. Она выглядела очень хорошо: волосы убраны под платок, кожа разглажена ветром. По крайней мере, Сильвия так думала.

Сильвия старалась не оставаться с Григгом наедине. Джослин, как ей показалось, делала то же самое. Они сели вдвоем на песке, Джослин вытерлась свитером.

— По пути в больницу, — сказала Сильвия, — я думала: если с Аллегрой ничего страшного, я буду самой счастливой женщиной на свете. Все оказалось в порядке, и я была счастлива. Но сегодня засорилась раковина, в гараже тараканы, и у меня ни на что нет времени. В газете одни бедствия и войны. И вот я уже напоминаю себе, что должна быть счастливой. Знаешь, случись что-то с Аллегрой — я и без напоминания была бы несчастной всю оставшуюся жизнь. Почему несчастье настолько сильнее счастья?

— Ложка дегтя портит бочку меда, — подтвердила Джослин. — Одна неприятность омрачает целый день.

— Одна измена перечеркивает годы верности.

— Чтобы сбросить вес, нужно десять недель, чтобы набрать его — десять дней.

— Вот я и говорю, — сказала Сильвия. — У нас нет шансов.

Собственная сестра никогда не была для Сильвии ближе и дороже Джослин. Они ссорились из-за медлительности Сильвии и властности Джослин, мягкотелости Сильвии и правдолюбия Джослин, но ни разу не поругались всерьез. Много лет назад Сильвия забрала у Джослин Дэниела, а Джослин просто продолжала любить обоих.

Пришла Кэт и уселась рядом с ними. Сильвии Кэт сразу понравилась. Она много и громко смеялась, словно утка крякала.

— Григг обожает собак, — сказала она. — Нам никогда не разрешали завести собаку, поэтому в три года он решил сам ею стать. Приходилось гладить его по голове и говорить ему, какой он замечательный пес. Давать лакомства. А еще он был без ума от одной книги. «Пудели Гринов». Что-то наподобие детектива, действие происходило в Техасе, английская кузина, которую они сто лет не видели, пропавшая картина. И много-много собак. Амелия читала нам ее перед сном. Книги и собаки — в этом весь наш Григг.

На утесах, во впадинах, Аллегра обнаружила озерца, оставшиеся после прилива, и позвала остальных посмотреть. Каждое озерцо было миром, крохотным, но завершенным. Они обладали притягательностью кукольных домов, не побуждая при этом к перестановкам. На стенках, вжавшись друг в друга, тесно сидели актинии; еще там были блюдечки, иногда еж, морские ушки размером с ноготь, рыбешка или две. Анонс обеда.

На обратном пути Джослин свернула не туда. Они полчаса колесили по глуши Глен-Эллен — раньше с ней такого не случалось. Сильвия сидела впереди с распечатанной из Интернета картой, которая, как теперь выяснилось, не имела отношения к реальным дорогам и расстояниям. Кэт на заднем сиденье вдруг повернулась к Григгу.

— Бог мой, — сказала она. — Ты видел этот указатель? К Лос-Гиликос? Помнишь школу Лос-Гиликос для трудных девочек? Интересно, есть ли она сейчас.

— Мои предки вечно угрожали сестрам школой Лос-Гиликос, — пояснил Григг. — Семейная шутка. Прочитали о ней в газете. Похоже, довольно варварское место.

— Там были беспорядки, — сказала Кэт. — Я, кажется, еще не родилась. Заварушку устроили девочки из Лос-Анджелеса — наверное, в лос-анджелесских газетах об этом много писали. Так продолжалось четыре дня: полиция отлавливала их, увозила и заявляла, что ситуация под контролем, а ночью оставшиеся девочки принимались за старое. Они били окна, напивались, вооружались кухонными ножами и осколками стекла. Швыряли из окон унитазы и мебель. Шли в город, били стекла и там. Наконец прислали Национальную гвардию, но даже она с ними не справлялась. Четыре дня! Банды буйных девочек-подростков. Я всегда думала, что из этого получился бы отличный фильм.

— Никогда не слышала, — сказала Сильвия. — Из-за чего все началось?

— Не знаю, — ответила Кэт. — Обвиняли озверевших лесбиянок.

— А, — отозвалась Аллегра, — конечно. Сильвия не поняла, почему «конечно». Сколько раз

Аллегра слышала, чтобы в беспорядках обвиняли озверевших лесбиянок?

Но может, это было потрясенное «конечно». Может, Аллегра невольно зауважала лесбиянок, которые швыряются унитазами.

— Мне когда-то снились кошмары, — сказал Григг, — где за мной гонялись буйные девочки с ножами.

— Еще бы, — сказала Кэт. — Еще бы не снились. А тебе не интересно, где теперь все эти девочки? Что из них выросло?

— Сверни здесь, — сказала Сильвия Джослин: они подъехали ко двору полному роз.

Джослин повернула. Пусть святая Тереза укажет им путь домой.

Или пусть все они попадут в школу Лос-Гиликос для трудных девочек. Сильвию не пугало и это.

Джослин помалкивала. Отчасти потому, что прислушивалась к разговору на заднем сиденье. Но главным образом — потому что на пляже, пока Аллегра и Сильвия продолжали любоваться озерцами, а Григг бросал собакам прибитые к берегу палки, убеждаясь, что риджбеки не станут тебе ничего подносить, Кэт ни с того ни с сего завела с ней разговор.

— Вы нравитесь моему брату, — сообщила она. — Он бы меня убил за эти слова, но, думаю, так лучше. Пусть дело будет в ваших руках. Видит бог, в его руках ничего оставлять нельзя. Он никогда не сделает первый шаг.

— Он вам говорил, что я ему нравлюсь? — Джослин тут же пожалела об этом вопросе. Как школьница, в самом деле.

— О господи. Я знаю своего брата.

Видимо, не говорил, решила Джослин. Она отвернулась, посмотрела через пляж на Григга с собаками. Они направлялись к ней, бежали галопом. Было видно, что как минимум Тембе сражен наповал и глаз не сводит с Григга.

Риджбеки — охотничьи собаки, то есть приветливые, но независимые. Они нравились Джослин своей непокорностью; вышколенной овчаркой гордиться трудно. Независимые мужчины ей тоже нравились. А Григг до благотворительного вечера всегда казался таким услужливым.

Он подошел к ним, и разговор закончился. Он явно любил сестру; это правильно. Они встали рядом, Григг положил руку ей на плечо. Лицо у Кэт было открытое, энергичное. Она выглядела на свой возраст плюс еще сколько-то. Но испытание солнцем едва ли выдержит одна женщина из тысячи. В них чувствовалась порода. И у брата, и у сестры были хорошие зубы, аккуратные маленькие уши, глубокая грудная клетка, длинные конечности.

Высаживая Сильвию, Джослин пересказала ей слова Кэт. Григга и Кэт уже отвезли домой. Аллегра сразу же ушла — позвонить.

— По-моему, Кэт нагородила чепухи, — сказала Джослин. — Как-то вечером мы с Григгом разругались по-крупному. Миллион извинений, но все же… И потом, я думала, что Григг — это тебе. Ведь пообедать он пригласил тебя.

— Знаешь, мне он не нужен, — ответила Сильвия. — Я еще в старшей школе забрала у тебя парня, и ничего не вышло. Больше я так не хочу. Он тебе нравится?

— Я для него слишком старая.

— А я, значит, нет.

— Он был задуман как развлечение.

— Вот и поразвлекайся.

— Надо будет прочитать те книги, что он мне дал, — сказала Джослин. — Если они окажутся хорошими, тогда возможно. Попытка не пытка.

Ведь она, слава богу, не из тех женщин, которым перестает нравиться мужчина лишь потому, что он, кажется, отвечает взаимностью.

Сильвии под дверь засунули письмо — Аллегра подобрала его и положила на стол в столовой.

«Я хочу домой. Я совершил страшную, ужасную ошибку и не надеюсь на прощение, но знай, что я хочу вернуться домой.

Я всегда считал своим долгом делать других счастливыми и чувствовал себя неудачником, если не видел в тебе или детях этого счастья. Я не сам додумался Я хожу к психологу.

И мне хватило глупости винить тебя в том, что ты не можешь казаться счастливее. Теперь я думаю, что если бы ты пустила меня домой, я бы не возражал против твоей меланхолии, против твоих трогательных, заботливых страхов.

На прошлой неделе я понял, что никогда не хотел быть с женщиной, которая не придет в больницу к моему ребенку. Пока мы ждали в этих жутких креслах, мне приснился сон. Там был лес. (Помнишь, мы возили детей в Национальный парк Сноквалми и Диего сказал: «Вы говорили, мы едем в лес. Но здесь ничего нет, кроме деревьев».) Я не мог тебя найти. Я испугался, а потом проснулся, и ты была в комнате, всего в нескольких метрах. Мне стало так легко — нет слов. Ты спрашивала, как Пэм. Я не видел Пэм два месяца. Все-таки эта женщина не по мне.

Я был несправедливым, слабым, обидчивым и непостоянным. Но в моем сердце всегда была только ты».

Сильвия сидела, складывая и разворачивая письмо, пыталась разобраться в своих чувствах. Оно обрадовало ее. Оно ее рассердило. Оно навело ее на мысль, что Дэниел не подарок. Он возвращается домой, выяснив, что никому больше не нужен.

Она не стала показывать письмо Аллегре. И даже не рассказала Джослин. Джослин ответила бы так, как захочется Сильвии, но та пока сама не знала, каким должен быть ответ. Слишком важный момент, чтобы оставить Джослин без подсказки. Сильвии требовалась ясность, но вещи отказывались проясняться. Она носила письмо с собой, перечитывала снова и снова, смотрела, как мысли одна за другой перестраиваются вокруг него, словно в калейдоскопе.

Последняя официальная встреча книжного клуба Джейн Остен опять состоялась у Сильвии. Весь день было девяносто с небольшим[58], что не так плохо для августа в Долине. Солнце зашло, и с Дельты потянуло ветерком. Мы сидели на крыльце у Сильвии, под большим грецким орехом. Она приготовила персиковую «Маргариту» и предложила нам домашний клубничный шербет с домашним сахарным печеньем. Ей-богу, никто не мог пожелать вечера лучше.

Встреча началась с раскрытия тайны. Приближался день рождения Сильвии. Оставалось еще несколько недель, но Аллегра хотела показать подарок нам всем и вручила его Сильвии заранее, обернутым в газетную страницу с комиксами недельной давности. По размеру и форме он напоминал хорошее яблоко. Мы ждали, что Сильвия развяжет ленточку, осторожно снимет газету и сложит ее. А она просто разорвала бумагу. Сахара и Тембе не смогли бы открыть подарок быстрее, даже вдвоем.

Аллегра купила черный гадальный шар, «Волшебную восьмерку», вскрыла его и, заменив ответы, снова заделала. Она выкрасила шар темно-зеленой краской, а поверх старой восьмерки нанесла репродукцию — портрет Остен в овальной рамке, словно камея, работа ее сестры Кассандры. Рисунок был не слишком хорош; несомненно, она выглядела красивее, но когда нужен портрет Джейн Остен, выбор не так уж богат.

Шар обвивала ленточка с красной надписью: «Спроси Остен». Почерк Остен Аллегра скопировала с факсимиле в университетской библиотеке.

— Ну, — сказала Аллегра. — Задай вопрос.

Сильвия поднялась и поцеловала Аллегру. Сказочный подарок! Аллегра такая изобретательная. Но Сильвия никак не могла придумать достаточно безобидный вопрос для первого, символического, предсказания. Позже, в одиночестве, ей кое-что пришло в голову.

— Я спрошу, — предложила Бернадетта. Сегодня вечером она была прекрасно одета, причесана волосок к волоску. Носки разные, ну и что? Зато туфли одинаковые. Смотрелось лихо.

— Стоит ли мне ехать? — спросила она Остен. Бернадетта собиралась на орнитологическую экскурсию в Коста-Рику. Дороговато, но в пересчете на одну птицу — не слишком. Она встряхнула шар, перевернула его, подождала.

— «Не все разделяют твою страсть к сухим листьям», — прочла Бернадетта.

— Поезжайте осенью, — перевела Джослин.

Затем шар взяла Пруди. В ней было что-то от прорицательницы. Белоснежная кожа, острые черты лица, темные бездонные глаза. Мы подумали, что ей надо носить с собой какой-нибудь гадательный атрибут, в качестве модного украшения.

— Стоит ли мне покупать новый компьютер? — спросила Пруди.

Остен ответила: «Однажды потерянное, мое доброе мнение потеряно навсегда».

— Видимо, нет, — сказала Аллегра. — Надо немножко прищуриваться. Это как дзэнское упражнение.

Следующим был Григг. За лето его волосы и ресницы выцвели на концах. Загар явно прилипал к нему; даже после той короткой поездки на пляж он стал смуглее. Григг словно сбросил лет пять, а это печально, если ты женщина постарше и подумываешь с ним встречаться.

— Надо ли мне писать книгу? — спросил Григг. — Мой roman à clef?

Остен не услышала вопрос и ответила на другой, но знал об этом лишь сам Григг. «Он продвигается дюйм за дюймом и не станет рисковать, пока не убедится в успехе».

— Такие штуки наверняка хорошо продавались бы, — сказал Григг. — Можно выпустить целую серию, с разными писателями. Шар Диккенса. Марка Твена. Микки Спиллейна[59]. Я бы дорого дал за ежедневные советы от Микки Спиллейна.

Было время, когда регресс от Остен к Спиллейну мог нас возмутить. Но теперь мы в Григге души не чаяли. Он, наверное, пошутил.

Григг передал шар Джослин. Джослин тоже выглядела необычайно хорошо. На ней была блузка, которую даже Сильвия ни разу не видела; вероятно, только что купленная. Длинная, легкая юбка цвета хаки. Макияж.

— Стоит ли мне попытать счастья? — спросила Джослин.

«Не все разделяют твою страсть к сухим листьям», — сказала ей Остен.

— Ну, этот ответ одинаково годится для любого вопроса, — заметила Аллегра. — А счастья попытать всегда стоит. Спроси Аллегру.

Джослин повернулась к Григгу:

— Я прочитала те две книги Ле Гуин, что вы мне дали. И даже купила третью — «Морскую дорогу». Дошла до середины. Она чудесная. Я уже не помню, когда открывала для себя такого удивительного писателя.

Григг заморгал.

— Конечно, Ле Гуин — единственная в своем роде, — осторожно начал он. И оживился: — Но написала она порядочно. А потом, есть и другие писатели, которые вам могут понравиться. Джоанна Расc, Кэрол Эмшуиллер.

Они заговорили тише; беседа стала личной, но, судя по обрывкам, по-прежнему касалась книг. Итак, теперь Джослин читает фантастику. Мы ничего не имели против. Разумеется, для людей, склонных к антиутопическим фантазиям, некоторый риск есть, но если читать не только фантастику и оставлять место реализму, чего бояться? Григг был так счастлив — глаз радовался. Возможно, все мы начнем читать Ле Гуин.

Шар вернулся к Сильвии.

— Надо ли нам сейчас обсуждать «Доводы рассудка»? — спросила она. Ответ был: «Не все разделяют твою страсть к сухим листьям».

— Ты не встряхнула, — упрекнула ее Аллегра. Зазвонил телефон; она встала и пошла в дом. — Приступайте, — сказала она, уходя. — Я через секунду.

Сильвия положила шар, взяла свою книгу, отыскала нужный отрывок.

— Мне не понравилось, — начала она, — как по-разному Остен относится к смерти Дика Мазгроува и Фанни Харвил. Для сюжета очень удобно, что жених Фанни влюбился в Луизу, так как теперь капитан Уэнтуорт может жениться на Энн. И все же видно, что Остен это не совсем одобряет. — Сильвия зачитала: — «Бедная Фанни! — говорит ее брат. — Она бы его так быстро не забыла!» А по Дику Мазгроуву никто не плачет. Потерять сына не так печально, как невесту. Остен никогда не была матерью.

— Остен никогда не была невестой, — возразила Бернадетта. — Разве что одну ночь. Слишком мало, не считается. Значит, сын или невеста — не в этом суть.

Над крыльцом летала муха, жужжала вокруг ее головы. Большая, шумная, медлительная, назойливая. Назойливая для нас, по крайней мере. Бернадетте она, похоже, не мешала.

— Дело в достоинствах покойного. Дик был никчемный, пропащий мальчик. Фанни — необыкновенная женщина. Человек должен заработать память о себе. Все «Доводы рассудка» об этом — кто чего достоин. Эллиоты, потомственные аристократы, в подметки не годятся морякам, которые всего добились сами. Энн на голову выше своих сестер.

— Но Энн была достойна большего, нежели получала, — сказал Григг. — Не считая самого конца. Как и покойная бедняжка Фанни.

— Мне кажется, все мы заслуживаем большего, нежели достойны, — отозвалась Сильвия, — если понимаете, о чем я. Пусть мир будет великодушным. Мне жаль Дика Мазгроува, которого никто не любил больше, чем он заслуживал.

Минуту мы молчали, слушая жужжание мухи и размышляя каждый о своем. Кто нас любит? Кто любит нас больше, чем мы заслуживаем? Пруди вдруг потянуло домой, к Дину. Она осталась, но решила сказать ему, что чуть не ушла.

— В других романах Остен смертей не так много, — заметила Джослин. Она уже без спроса угощалась сахарным печеньем Григга. Быстро! — Интересно, насколько ее занимали мысли о собственной смерти.

— А она понимала, что умирает? — спросила Пруди, но ответа никто не знал.

— Слишком уж мрачное начало, — сказала Бернадетта. — Я хочу поговорить о Мэри. Я обожаю Мэри. Не считая Коллинза в «Гордости и предубеждении», и еще леди Кэтрин де Бург, и мистера Палмера в «Чувстве и чувствительности», и, конечно, мне нравится мистер Вудхаус в «Эмме», но, не считая их, из всех комических персонажей Остен — она самый мой любимый. Вечно она жалуется. Вечно утверждает, что ею не дорожат, ее используют.

Бернадетта подкрепила свое мнение цитатами. «Ты, не знающая материнских чувств», «Почему-то все уверены, что я устаю от ходьбы!» и т. д. и т. п. Она зачитала несколько абзацев.

Никто не возражал — полное согласие; мы сонно слушали в чудесном прохладном вечере. Аллегра могла бы сказать что-нибудь едкое, как часто это делала, но еще не вернулась после телефонного разговора, а потому не было никого, кто не любил бы Мэри. Мэри — необыкновенная. Мэри заслуживает тоста. Сильвию и Джослин отправили на кухню за новой «Маргаритой».

Они прошли мимо Аллегры; та жестикулировала, будто собеседник это видел. «Выбрасывали из окон унитазы», — говорила она. Очаровательная мимика, жесты звезды немого кино пропадали даром. Лицо, созданное для видеофона. Аллегра прикрыла трубку.

— Привет от доктора Йеп, — сказала она Сильвии. Доктор Йеп? Дождавшись, когда Сильвия выключит блендер, Джослин наклонилась к ней и шепнула:

— Поздравляю! Ну какая мать не хочет, чтобы ее дочь встречалась с обаятельным доктором?

Надо же такое сказать! Похоже, Джослин не видела ни одной серии «Юного доктора Малоуна». Сильвия знала, как это бывает. Прямо сейчас кто-нибудь может впасть в кому. Несчастный случай на кухне с блендером. Смерть при подозрительных обстоятельствах ведет к обвинению в убийстве. Истерическая беременность ведет к бессмысленному аборту. Бесконечные переплетающиеся цепочки бед.

— Я за нее очень счастлива, — ответила Сильвия. И налила себе самую большую «Маргариту». Она ее заслуживала. — Кажется, доктор Йеп — замечательная женщина, — неискренне добавила она, хотя доктор Йеп такой и казалась.

Когда они вернулись, Бернадетта все еще говорила. Она переключилась на старшую сестру Мэри, Элизабет. Не менее колоритна, но совсем не такая смешная. Конечно, она и задумана по-другому. А еще расчетливая миссис Клэй. Но чем она хуже Шарлотты в «Гордости и предубеждении», а ведь все они говорили, что любят Шарлотту?

Сильвия вступилась за свою обожаемую Шарлотту. Ее прервал звонок в дверь. Она открыла — на пороге стоял Дэниел. Лицо у него было серое, нервное, и оно нравилось Сильвии больше лоббистской улыбки, которую он поспешил нацепить.

— Сейчас я не могу с тобой разговаривать, — сказала Сильвия. — Я получила твое письмо, но разговаривать не могу. У меня книжный клуб.

— Я знаю. Аллегра говорила. — Дэниел протянул ей книгу; на обложке была женщина перед зеленым деревом. «Доводы рассудка» Аллегры. — Я просмотрел ее в больнице. По крайней мере, прочитал послесловие. Похоже, она вся — о вторых шансах. Я подумал: книга для меня.

Он перестал улыбаться и снова занервничал. Книга дрожала в его руке. Сильвия смягчилась.

— Аллегра думала, ты настроена благосклонно, — сказал Дэниел. — Я решил попытать счастья: вдруг она права.

Сильвия не помнила, что такого могла сказать, чтобы у Аллегры сложилось такое впечатление. Кажется, о Дэниеле разговор вообще не заходил. Но она впустила его, провела на веранду.

— Дэниел хочет к нам присоединиться, — сообщила Сильвия.

— Он не из нашего клуба, — сурово ответила Джослин. Правила есть правила, для донжуанов и гуляк исключений не делается.

— «Доводы рассудка» — моя любимая книга Остен, — сказал ей Дэниел.

— Ты ее читал? Ты хоть что-то из нее читал?

— Но готов прочитать, — ответил Дэниел. — Все до единой. Во что бы то ни стало.

Он вынул из кармана джинсов розовый бутон с коротко обрезанным стеблем.

— Я знаю, трудно поверить, но я нашел ее на тротуаре перед домом. Честное слово. Я надеялся, ты воспримешь это как знак. — Он вручил Сильвии розу вместе с двумя отлетевшими лепестками. — Те hecho de menos, — сказал он. — Chuta[60].

— «Les fleurs sont si contradictoires», — холодно ответила Пруди, напоминая, что не все знают испанский. Григг отказался от второй «Маргариты», так что Пруди забрала ее и в результате выпила три. Это было слышно на «sont si». Она любезно перевела для Дэниела, хотя он, со своей стороны, этого не сделал: — Из «Le Petit Prince». «Цветы так непоследовательны».

Нет никого романтичнее Пруди, спросите любого! Но роза была дешевым ходом, и Дэниел упал в ее глазах. Сюда прибавилась неловкость: ведь роза принадлежала ей. Цветок срезал Дин, и в последний раз Пруди видела его приколотым к своей блузке.

Она подозревала, что «Доводы рассудка» тоже были дешевым ходом, но кто станет использовать Джейн в дурных целях?

— Спросим Остен, — предложила Бернадетта.

— Встряхните его, — сказал Григг. — Встряхните хорошенько.

Он явно был на стороне Дэниела. Такой предсказуемый. Такая банальная мужская солидарность.

Сильвия положила розу. Стебель уже обмяк; тяжелый бутон мотылялся из стороны в сторону. Если это и было предзнаменование, то неясное. Она обхватила шар руками, потрясла его. Начал выплывать ответ: «Однажды потерянное, мое доброе мнение потеряно навсегда», но Сильвии он не понравился. Она украдкой сбросила его и прочла:

— «Когда я в деревне, мне ни на миг не хочется уезжать; когда я в городе, все точно так же».

— Ну и что это значит? — спросила Сильвию Джослин. — Предсказывай.

— Это значит — пусть остается, — ответила Сильвия и на долю секунды увидела, как по лицу Джослин скользнуло облегчение.

Из дома вышла Аллегра.

— Hola, papa[61], — сказала она. — У тебя моя книга. Моя «Маргарита». Ты в моем кресле.

Ее голос казался подозрительно легким. У нее было лицо ангела, глаза сообщницы. Дэниел подвинулся.

Сильвия смотрела, как они усаживаются рядом, Аллегра прислоняется к отцу, ложится щекой ему на плечо. На нее вдруг накатила отчаянная тоска по мальчикам. Не по взрослым, с работой, женой и детьми или хотя бы с подружками и мобильниками, а по маленьким мальчикам, которые играли в футбол и, сидя у нее на коленях, слушали «Хоббита».

Она вспомнила, как за ужином Диего решил, что готов к двухколесному велосипеду, и в тот же вечер потребовал снять опорные колесики, как уверенно поехал. Она вспомнила, как Энди просыпался со смехом и никогда не мог объяснить почему.

Она вспомнила, как они все вместе ездили кататься на лыжах в год наводнений. Восемьдесят шестой? Сняли домик в Йосемите, а потом еле оттуда выбрались. Когда они ехали по Пятой межрегиональной, ее перекрыли, но им удалось попасть на трассу 99. Через час после того, как они свернули с 99-й, ее залило.

Пока они жили в горах, снег сыпал и сыпал. Это прекрасно, когда ты сидишь на какой-нибудь шикарной лыжной базе, грея ноги у камина. А они на остановке в Баджер-Пассе вместе с сотнями других семей дожидались автобуса.

Столько стоять на морозе не нравилось никому. Объявили, что один автобус сломался и вообще не приедет. Люди совсем приуныли. Мальчики хотели есть. Аллегра умирала с голоду. Мальчики замерзли. Аллегра обледенела. Мы ненавидим лыжи, говорили они все, зачем нас притащили сюда?

Когда автобус все-таки подъехал, почти через полчаса, в очередь перед Сильвией пролезли мужчина с женщиной. Смысла в этом не было. Для первого автобуса все они стояли слишком далеко. Но Сильвию толкнули, и она, уворачиваясь, чтобы не наступить на Диего, упала на лед.

— Эй, — сказал Дэниел. — Ты уронил мою жену.

— Ну тебя в жопу, — ответил мужчина.

— Что ты сказал?

— И жену твою в жопу, — добавила женщина. Дети были закутаны в шарфы по самый нос. Глаза над шарфами горели от восторга. Сейчас будет драка! Их отец устроит драку! Люди расступились, освободив место для Дэниела и того мужчины.

— Дэниел, не надо, — сказала Сильвия. Что ей всегда нравилось в Дэниеле, так это отсутствие бравады. Мальчики, с которыми она выросла, были такими caballeros. Такими ковбоями. Она никогда не считала это привлекательным. Дэниел напоминал ее отца, достаточно уверенного в себе, чтобы спокойно принять оскорбление. (С другой стороны, ее толкнули и обругали ни за что ни про что. Так нельзя.)

— Я разберусь, — ответил Дэниел. На нем были лыжные штаны, мягкие ботинки, огромная парка. И это лишь верхний слой, а под ним еще несколько. Хоть стреляй им из пушки. Соперник был утеплен не хуже, мишленовский человечек в синей «Патагонии». Они встали в стойку. Сильвия в жизни не видела Дэниела настолько злым.

Дэниел размахнулся и чуть не упал, так было скользко. Он промазал на много дюймов. Противник бросился вперед, но Дэниел уклонился, и тот, пролетев мимо, рухнул в груду лыж и палок.

Они выпрямились, развернулись.

— Ты пожалеешь, — сказал мужчина. Он пошел на Дэниела, осторожно переступая по льду. Дэниел снова замахнулся и не попал. Ботинки поехали, он грохнулся на землю. Человек кинулся удержать его, придавить коленом, но сгоряча опять пронесся мимо. Жена поймала его и поставила прямо. Дэниел поднялся на ноги, побрел вперед. Третий выпад развернул его на пол-оборота, лицом к Сильвии.

Он улыбался. Толстый, как Санта, в этой большой темной парке — сражается за ее честь, но так и не может нанести ни одного удара. Машет руками, скользит, падает. Смеется.

— Энн Эллиот действительно лучшая героиня из всех, что вышли из-под пера Остен? — спросил Дэниел. — Так сказано в послесловии,

— Слишком чистая душа, на мой вкус, — ответила Аллегра. — Мне больше нравится Элизабет Беннет.

— А я люблю всех, — отозвалась Бернадетта.

— Бернадетта, — Пруди достигла той философской, сентиментальной стадии опьянения, за которой так увлекательно наблюдать. — Вот вы столько всего пережили, столько книг прочли. Вы все еще верите в счастливый конец?

— О да видит бог, — Бернадетта молитвенно сложила руки, словно книгу. — Как не верить. У меня их было не меньше сотни.

Позади нее была стеклянная дверь, за дверью темная комната. Сама Сильвия не верила в счастливый конец. В книгах — да, это приятно. Но в жизни конец у всех один, и вопрос лишь в том, кто раньше до него доберется. Она отпила персиковой «Маргариты», взглянула на Дэниела, который смотрел на нее, и не отвела глаз.

Что, если у тебя был счастливый конец, а ты не заметила? Сильвия запомнила: не пропусти счастливый конец.

Над головой у Дэниела на грецком орехе подрагивал один-единственный листок. Какой строгий, какой точный бриз! Пахло рекой, зеленый запах в буром месяце. Она глубоко вдохнула.

— Иногда белая кошка — это просто белая кошка, — сказала Бернадетта.