Книжный магазинчик прошлого

Глава 2

Я всегда знала, что Билли вернется ко мне в виде загадки. Правда, даже не представляла, что это займет у него шестнадцать лет.

К тому моменту мне уже исполнилось двадцать семь лет, и я жила в Филадельфии, будучи увлеченным, если не сказать чрезмерно, учителем истории у восьмых классов. Я только переехала к своему парню, который тоже вел историю в восьмом классе в той же школе, и пыталась прощупать почву совместной жизни. Учебный год недавно закончился, контрольные работы по темам: «Прокламация об освобождении рабов» или «Подземная железная дорога» были проверены, а результаты – донесены до учеников. Годовые оценки я уже выставила и надеялась, что родителей устроили результаты, ведь тогда мы официально уходили в летний отпуск. Джей настоял, чтобы мы устроили вечеринку. Вечеринку по случаю новоселья, хотя он жил в этой квартире уже шестой год, и единственной новой деталью оказалось мое появление.

Джей вознамерился поехать за выпивкой по такому случаю. В нескольких кварталах от нашего дома находился государственный магазин, но Джей решил потратить полчаса, дабы добраться в Делавэр и купить там виски и водку по низкой цене без налога.

– Ты же потратишь на бензин столько же, сколько сэкономишь на скидке! – пыталась вразумить его я, пока он носился по гостиной в поисках ключей.

– Это принцип. – Он просунул руку между подушками на диване, но обнаружил там только крошки от чипсов и липкие ворсинки, которые он сложил на журнальный столик.

– Какая мерзость, – констатировала я очевидный факт. Джей послал мне воздушный поцелуй и продолжил исследовать диван. Ключи быстро нашлись, и он победно покрутил их на пальце.

– Ты же знаешь, что у дверей висит крючок как раз для того, чтобы они не терялись. – Я мотнула головой на металлический крючок с птичкой – мой единственный вклад в интерьер квартиры.

– Так вот зачем он здесь? – усмехнулся Джей, притянув меня на диван. Он посадил меня к себе на колени и поцеловал в шею и щеку. Я представила, как он закупается алкоголем в магазине Делавэра, и тележка постепенно наполняется бутылками – ровно столько, сколько нужно, чтобы довести до беспамятства каждого на вечеринке.

– Мы могли бы уехать из города на выходные, засесть в какой-нибудь хижине в Вермонте и спрятаться ото всех.

Джей убрал руки, но я продолжила сидеть у него на коленях.

– А мне казалось, ты хотела закатить вечеринку, – вздохнул он.

Я пожала плечами. Это Джей хотел закатить вечеринку. Я же хотела, чтобы мне хотелось закатить вечеринку, но я редко посещала тусовки до рассвета. Еще реже я их устраивала, а ведь именно это мы и планировали.

– Я лишь сказала, что мы можем что-то устроить.

Джей заставил меня встать и положил кошелек с ключами в задний карман.

– Будет весело, – пообещал он, поцеловав меня перед выходом.

Мы жили вместе уже три месяца, но я все еще не могла назвать квартиру Джея своей, хотя в шкафах лежала моя одежда, а в пустом холодильнике появились мой йогурт и моя запеченная курица. Квартира была обставлена его мамой в стиле, который, по ее мнению, должен соответствовать парню двадцати с лишним лет: темный диван с незаметными пятнами, кожаные кресла, которые, к счастью, не откидывались. На одной из стен висел телевизор, а на других притаились тусклые абстрактные картины.

То немногое, что принадлежало мне, хранилось в небольшом гараже: антикварный комод – единственное, что я не продала из своего спального гарнитура, каменный журнальный столик, купленный мамой в семидесятых в Нью-Йорке. Несколько обрамленных в рамку гравюр из Музея изобразительного искусства, которые явно не стоили борьбы за право красоваться на стенах моего нового дома. Джей не был в восторге от живописи, выбранной его мамой, но она бы обиделась, если бы мы сняли картины, приобретенные у друзей-художников. Джей говорил, что лучше оставить все как есть и не вмешиваться. Мне было интересно, каково это – жить в постоянном страхе расстроить свою маму.

Я лениво прошла на кухню, чтобы протереть столешницы, куда мы собирались поставить ящики с алкоголем. Моя почта лежала хаотичной грудой возле холодильника: в основном счета и приглашения на занятия по йоге. Но имелись также две благодарственные открытки от моих учеников, в которых небрежным почерком ребята признавались, что я их самый любимый учитель и они никогда не забудут поездку в типографию Франклина. Рядом с открытками я нашла плотный конверт, на передней стороне которого аккуратным почерком было написано мое имя – Миранда Брукс – намного изящнее, чем если бы писала я. Обратного адреса я не увидела, но почтовый штемпель оказался из Лос-Анджелеса. Я прощупала конверт. Что-то твердое и квадратное – очевидно, книга. Наверное, опять сюрприз от мамы, хотя почерк не ее. Она постоянно что-то мне присылала, таким образом компенсируя свою грусть оттого, что ее единственный ребенок решил переехал на другой конец страны. Она прислала кулинарную книгу с рецептами, слишком мудреными, чтобы я взялась за них, пособие с советами, как бюджетно обставить квартиру, ведь, по ее мнению, после того как мы с Джеем съехались, интерьер дома стал нашей общей заботой.

Я распечатала пакет и достала книгу в мягком переплете, завернутую в атласную изумрудную бумагу, с открыткой, прикрепленной к лицевой стороне. Разорвав бумагу, я поняла, что держу в руках пьесу, которую знала наизусть. «Буря». Мама назвала меня в честь Миранды – в ее представлении самая светлая и прекрасная девушка во всей мировой литературе. На обложке книги огромная волна норовила захлестнуть судно, что везло короля и его свиту, включая брата Просперо, Антонио, домой со свадьбы принцессы. Мама часто присылала экземпляры с моей тезкой, когда находила их на аукционах и в антикварных магазинах. Редкое издание с сусальным золотом. Иллюстрированная версия из пятидесятых. Миниатюрная копия в форме подвески или брошки. А тут вдруг обычный мягкий переплет, каких тысячи. Подарок не в мамином стиле. Но только кто еще мог прислать мне эту посылку, если не она?

Я достала поздравительную открытку. На лицевой стороне была нарисована блондинка, которая нежилась на берегу и счастливо улыбалась. Ее глаза прятались за солнцезащитными очками, а короткие волосы развевал легкий ветерок. Посреди безоблачного неба виднелась надпись «Малибу, Калифорния», такая же белоснежная и блестящая, как и зубы этой блондиночки.

Текст внутри открытки не особо прояснил ситуацию.

«Понимание готовит нас к будущему».

И все. Никакого «привета от старого друга, о котором ты совершенно забыла». Или: «Это ассоциируется у меня с тобой. С любовью, тайный обожатель». Никаких отсылок к обреченному королевскому судну, нарисованному на передней стороне пьесы, к Просперо и его заколдованному острову. Только тяжелые слова, написанные такими темными чернилами, что казалось, они до сих пор не высохли.

Понимание готовит нас к будущему. Я уже где-то слышала это выражение. Может, от папы? Он вполне мог забыть написать свое имя на конверте. Вот если бы внутри оказалась пословица о трудолюбии или цитата Рузвельта, я бы решила, что открытка от него. Но эти слова не вписывались в формат его обычных отцовских советов. К тому же папа все-таки чаще приписывал свое имя к любому подарку, который покупала мама. Возможно, это была строчка из какой-нибудь песни, банальщина из печенья с предсказаниями или же фраза из нью-эйдж книг, которые Джоани, часто полушутя, цитировала. Только в моей голове слово «будущее» не звучало скрипящим голосом Джоани, а было нежной колыбелью. Ее пел глубокий, бархатный голос, от которого должно стать очень уютно, но вместо этого меня накрыла волна сожаления и пустоты.

Возможно, незнакомец процитировал одну из реплик Просперо, хотя рука Шекспира не чувствовалась. И все-таки это было похоже на что-то, что Просперо мог сказать зрителям в своем финальном прощании. Я прошлась глазами по тексту. В эпилоге не оказалось подсказок, но во второй сцене пьесы, когда Просперо рассказал Миранде, как его брат вытащил их из Милана, кто-то выделил еще одну его фразу:

«Теперь настало время и ты должна знать более. Дай руку и помоги мне снять волшебный плащ. Покойся здесь, ты символ чар моих.

Садись и слушай – узнать о многом ты должна».[1]

Узнать о многом ты должна. Понимание готовит нас к будущему. Если бы не общий посыл, я бы решила, что выделенные строчки были просто пометками предыдущего владельца книги, но слова Просперо и фраза из открытки… они были связаны. Правда, я не догадывалась, как именно.

Я вбила слова из открытки в поисковик. Вылезло несколько сотен статей с размышлениями об образовании и религии. Ни одной дословной цитаты и никаких отсылок к «Буре». Насколько я понимала, эта фраза вообще не являлась афоризмом, и все же я была уверена, что слышала ее раньше.

Я спрятала книгу в шкафчик, а открытку приклеила к холодильнику, надеясь, что сцена на пляже освежит мою память. Счастливое лицо женщины наблюдало за мной, пока я протирала стол, и хотя ее глаза скрывались за оправой очков, они все равно следили за мной.

Я подняла голову, ожидая, что выражение ее лица изменится, но, разумеется, ничего подобного не случилось, и все-таки после нескольких взглядов на ее небрежную прическу и белоснежную улыбку мне начало казаться, что ей известно что-то, о чем не знаю я.

К вечеру наша квартира была готова к празднику. Пришли несколько наших коллег, друг Джея, с которым он играл в футбол, и мои университетские друзья. Они принесли салаты, кускус, курицу и торт.

Мы устроились на полу гостиной, поставив перед собой по бокалу вина, а на колени положили бумажные тарелки. Все оживленно болтали. Именно такая вечеринка была мне по душе: только близкие друзья, только те, чье присутствие казалось мне чем-то само собой разумеющимся. Я села между Джеем и учителем рисования. Джей тренировал школьную команду по футболу и стал учителем истории относительно недавно, когда декретный отпуск нашей коллеги Анны затянулся. До того, как он вступил в наши ряды, я видела его лишь на расстоянии, знала, как выглядит его накачанное тело, как громко раздается звук свистка, когда он привлекает внимание своих учеников. Джей выглядел как типичный красавчик из старшей школы, но была в нем какая-то притягательная энергия, которая заставляла всех учительниц – молодых и пожилых – хихикать, когда он здоровался с ними. Он обладал такой сильной харизмой, что все очень хотели, чтобы он остался в школе, поэтому ему предложили должность учителя истории США у восьмого класса, хотя он окончил экономический факультет и никогда раньше не преподавал. Мне поручили ввести его в курс дела, что включало в себя больше уроков по истории, чем я могла предположить. Мы проводили вечера и выходные, изучая федералистов и Джефферсоновских республиканцев, спорные выборы 1800 года, дуэль между Гамильтоном и Берром. Он глупо улыбался, когда я объясняла ему, что раньше кандидаты сами принимали решения, а тот, кто занимал второе место, вне зависимости от партии, становился вице-президентом. Я сделала замечание, что он не слушает, а он сказал: «Ты так увлеченно рассказываешь. Это очень мило».

Я небрежно усмехнулась, а через некоторое время наше общение привело к чему-то большему.

Я фантазировала, как же будет романтично обращаться друг к другу в коридоре школы как учитель Миранда и учитель Джей, будто мы никогда не видели друг друга голыми. Правда, уже очень скоро это превратилось в привычку. Оказалось, Джей – это не просто груда мышц и привлекательная улыбка. Он говорил о футболе так, словно тот являл собой искусство, метафору к жизни. Он знал всех в его – уже нашем – районе, помогал пожилой миссис Петерс поднимать пакеты в ее квартиру на третьем этаже, выгуливал собачку его друга Тревора, когда Тревор не успевал вовремя вернуться с работы. Он был в хороших отношениях со своими родителями, всегда сохранял терпение со своей мамой, говорил, как ему нравятся рубашки, которые она ему покупала, хотя они пылились в шкафу, и вешал ее безвкусные картины на стены своей – уже нашей – квартиры. Также он близко общался со своей сестрой, поселившейся в нескольких кварталах от нас. В данный момент она сидела напротив и флиртовала с моим университетским другом, попутно кидая на нас неуверенные взгляды, ведь ей никак не удавалось привыкнуть к нашим отношениям.

– Как прошел последний учебный день? – спросила я Джея. Я не хотела говорить о школе, но я все еще плохо представляла, как вести себя с ним на публике. Мы проводили столько времени наедине, что мне приходилось напоминать себе: «Ты не можешь наброситься на него при окружающих». А еще я не могла ожидать от него открытого проявления чувств, ведь знала, что это наверняка его смутит.

Джей принялся описывать последний рабочий день: он провел увлекательную игру под названием «Убийство», что понравилось ученикам явно больше, чем мой урок по Аврааму Линкольну. В этом и заключалась разница между нами: он знал, как завоевать их сердца. Я же знала, как научить их чему-то, что сейчас для них не представляло ценности, но, возможно, понадобится чуть позже. По крайней мере, я на это надеялась, а слепая надежда – важная составляющая в работе учителя.

Джей потянулся к пряди моих волос, и я поцеловала его в щеку, пытаясь понять, каково проявлять чувства перед друзьями и коллегами. Этот поцелуй был равен смене статуса на «Фейсбуке» – открытое заявление, которое можно отменить, но нельзя выкинуть из памяти.

К одиннадцати подтянулись случайные знакомые – друзья друзей наших друзей, но Джей здоровался со всеми. Он давал пять парням в бейсболках, обнимался с девушками в ярких тесных майках, которых я видела впервые. Я могла представить, что он обсуждал с этими высокими, мускулистыми ребятами. Наверняка подробности воскресного матча футбольной лиги и разочарование по поводу последнего поражения «Филлис». Но вот о чем он говорил с этими девушками? Вопрос хороший. Я старалась не слишком открыто смотреть на них, но сестра Джея все равно заметила мой пристальный взгляд. С ее губ сорвалась недвусмысленная усмешка.

Квартиру заполняло все больше и больше незнакомцев. Становилось невыносимо душно. Кто-то так громко включил стерео, что грохот перебивал мысли и слова. Я стояла рядом с Джеем, прислонившись к стене, наблюдая за толпой ярко одетых девчонок, грациозно двигающихся под электронный бит. Гости врезались друг в друга по ходу танца, проливая пиво на паркет. От Джея исходило желание, и мне тоже хотелось раствориться в нем, превратить уголок гостиной в наше личное логово. Джей стукнул ногой по плинтусу и пригласил меня потанцевать.

Мы подошли к группе девушек, элегантно танцующих в такт музыке. Я тоже пыталась быть элегантной, но мой мозг отказывался подчиняться, а ноги отказывались двигаться, и, так как Джей тоже оказался паршивым танцором, мы громко смеялись, прекрасно понимая, что ужасно выглядим со стороны. Джей подходил ко мне все ближе, я медленно тянулась к нему руками, и, наконец, наши желания абсолютно совпали.

Внезапно в моем кармане завибрировал телефон. Я бы проигнорировала звонок, но домофон в нашу квартиру работал с перебоями, несмотря на бесчисленные звонки управляющему с просьбой починить его, а мне не хотелось бы, чтобы кто-либо из наших друзей застрял на улице. Когда я увидела, что звонок от мамы, я сразу же поняла: что-то случилось. Я разговаривала с ней этим утром. Она дала мне рецепт свежевыжатого «Браун Дерби», а мне не хватило смелости признаться, что нам с друзьями хватит и дешевого пива. Мы часто созванивались по несколько раз в день, но она бы никогда не позвонила посреди вечеринки. Только в крайних случаях.

Я показала телефон Джею, чтобы он увидел, кто звонит, и мы объяснились жестами. Парень пожал плечами, спрашивая, все ли в порядке, а я подавила растущее беспокойство и предупредила его, что поговорю на улице.

По дороге к выходу мне пришлось пробраться сквозь большой поток людей.

– Что такое? – спросила я, вырвавшись на крыльцо.

– Прости, что прерываю вечеринку.

– Все в порядке? – Я села на верхнюю ступеньку.

– Я решила, что тебе стоит знать. Мне показалось неправильным скрывать от тебя такое, поэтому я подумала…

– Мам, что случилось? Ты пугаешь меня.

– Мне только что позвонили. Это Билли.

Весь алкоголь в моем организме ударил в голову. Билли. Дядя Билли. Мир внезапно закружился. Я не могла вспомнить, когда в последний раз мама упоминала его имя. Я не могла вспомнить, когда в последний раз я сама вспоминала о нем.

Я заранее предчувствовала плохое, но все-таки ждала ее слов.

– Он… он умер. Сегодня днем, – сказала она отвлеченно, будто выпила успокоительное, что, возможно, и было правдой. Ее голос казался мне неестественно спокойным.

В моем туманном сознании всплыл образ Билли: вот он сидит за рулем своей машины в тот самый последний день. Он улыбнулся, отъезжая от дома, но его улыбка была слишком широкой, беспокойной. Я пыталась припомнить более радостный момент: тот день, когда он купил мне собаку и светился от счастья, или то мгновение, когда я отгадала одну из его загадок. Но вместо этого я упрямо видела его натянутую улыбку в тот самый миг, когда он махнул мне на прощание, не сумев спрятать от меня свою печаль.

– Боже, мам. – Я не знала, что сказать.

Каково ей сейчас? Да, они не общались шестнадцать лет, но наверняка она была разбита.

– Не хочу отвлекать тебя от вечеринки.

– Это всего лишь вечеринка.

– Веселись. Поговорим чуть позже, хорошо?

– Мам, – воскликнула я, пока она не повесила трубку. – Соболезную.

– Я тоже соболезную.

Я осталась на крыльце и смотрела в телефон, и ее номер мерцал еще пару мгновений, а затем исчез. Ночь была душной. Спустя девять лет в Филадельфии я никак не могла привыкнуть к влажности и жаре даже после захода солнца.

Я вспомнила наш последний разговор о Билли. Мама сказала, что они вряд ли помирятся.

Так и случилось: они не простили друг друга.

Мне стоило давным-давно разузнать правду, но мама ясно дала понять, что теперь Билли – призрак, и нам нельзя говорить о поездках в Темескал Каньон, куда мы часто забирались втроем, или о живописных пляжах в Малибу, его любимых. В конечном итоге я подчинилась, забыла его, но все равно сейчас чувствовала острую боль от потери.

И мама тоже ее чувствовала. Несомненно.

Звук шагов Джея усиливался по мере того, как он подходил к двери. Мне было легче от осознания, что он пришел за мной, но я не была готова разделить с ним этот момент.

– Эй, – сказал он, бросив лукавую ухмылку, от которой обычно подкашивались ноги. Правда, на сей раз у меня лишь сильнее закружилась голова. Улыбка быстро исчезла с лица Джея. Он прислонился к дверному проему, будто позируя для каталога с городскими фотосессиями. – Что случилось?

– Мой дядя умер.

– Черт. – Джей присел на ступеньку и прижал меня к себе. – Может, прогнать всех?

– Нет, я не хочу, чтобы кто-то узнал. Просто… я не видела его лет шестнадцать. Поверить не могу, что он мертв.

Даже когда я произнесла это вслух, правда все равно не показалась мне реальной.

– Я могу запустить пожарную сигнализацию, зажгу спичку под разбрызгивателями. И все уйдут.

– У нас нет разбрызгивателей, – усмехнулась я.

– Хорошо. Тогда, может, пожар в мусорке? Это неопасно.

Я напряженно улыбнулась.

– Пожалуйста, не надо поджигать нашу квартиру. Серьезно, не хочу сейчас об этом думать.

Мои слова Джея не убедили, но он поднял меня с крыльца и повел наверх. Перед тем, как мы зашли в дом, он обнял меня за талию и прошептал:

– Одно слово – и они уйдут.

Когда мы вернулись в квартиру, один из друзей Джея позвал его покурить с ребятами. На стенах проступала влага. Диван и журнальный столик отодвинули к стене, освободив место для танцев. Мой давний сосед по комнате заметил меня с другого конца гостиной и потащил на танцпол, где тела сбивались в парочки, кружась под музыку и переплетаясь конечностями.

Я не могла забыть Билли, квесты, которые он устраивал на заднем дворе, наши приключения в парках и на пляжах Лос-Анджелеса, подарки, которые он привозил издалека – южноамериканские украшения из бисера и электронику из Японии. Мне ужасно хотелось узнать, что случилось с этими подарками. Лежали ли они все еще в родительском доме или же мама выкинула их много лет назад?

Неожиданно рядом оказался Джей. Он обнял меня за талию и медленно задвигался в такт музыке, но я никак не могла попасть в ритм, слыша в голове голос мамы:

– Я тоже соболезную.

Как же быстро она повесила трубку, чтобы не взваливать на меня глубину своего горя.

Джей исчез так же внезапно, как появился. Он поспешил в дальний угол, где ребята уже собрались вокруг чего-то разбитого. Я пыталась повторять движения танцующих, но ноги налились свинцом. Джей наклонился и поднял упавший предмет, а потом бережно отнес его в спальню. Песня закончилась, но парочки вокруг меня продолжали двигаться под ритм пьяных разговоров. Я закрыла глаза и увидела Билли, его растерянную улыбку. Как он называл меня в детстве? Моя особенная девочка? Нет.

Моя любимая девочка.

– А вот и моя любимая девочка, – говорил он и увозил меня на очередную авантюру.

Снова заиграла музыка. Я постаралась раствориться в ритме вечера, но голову атаковали мысли о Билли, о его уроках геологии, биологии и эволюции, замаскированные под приключения. Он научил меня практически всему, что я знала о мире, о его изменениях, трудностях и развитии, о том, как наша жизнь складывается, а земля вращается на орбите. Я остановилась и открыла глаза. Конечно. Как же я сразу не додумалась. Мои ноги словно приросли к месту, но я с усилием делала шаги, отпихивая обнимающиеся парочки по пути на кухню. Блондинка на открытке все так же улыбалась с холодильника, но теперь я знала все, что знает она.

«Понимание готовит нас к будущему».

Это слова Билли. Он сказал их после моего первого землетрясения.