Кнок, или Чудеса медицины

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Большой зал в гостинице Ключа. Заметно постепенное превращение гостиницы кантонального центра в санаторий. Еще висят таблички у стойки с напитками, но всюду уже видны никелевые предметы, белая краска и чистое белье, согласно современным требованиям асептики.

Г-жа Реми, Сципион.

Г-жа Реми. Приехала карета, Сципион?

Сципион. Да.

Г-жа Реми. Говорили, будто дорога занесена снегом.

Сципион. Пустяки. Четверть часа опоздания.

Г-жа Реми. Чьи это вещи?

Сципион. Дамы из Ливрона, приехавшей на прием.

Г-жа Реми. Но мы ее ждали только к вечеру.

Сципион. Вы ошибаетесь. К вечеру приедет дама из Сен Марселена.

Г-жа Реми. А это чей чемодан?

Сципион. Равашоля.

Г-жа Реми. Как! Г-н Парпале здесь?

Сципион. В пятидесяти метрах следом за мной.

Г-жа Реми. Зачем это он приехал? Надеюсь, не для того, чтобы вернуться на прежнее место?

Сципион. На прием, должно быть.

Г-жа Реми. Но у нас свободны только №№ 9 и 14. 9-й я удерживаю для дамы из Сен Марселена. Даму из Ливрона я помещу в 14-й. Почему вы не сказали Равашолю, что нет места?

Сципион. Оставался 14-й. Я не имел предписания выбирать между дамой из Ливрона и Равашолем.

Г-жа Реми. Как это неприятно.

Сципион. Уж вы сами распутывайтесь с этим. Мне пора к больным.

Г-жа Реми. Да нет же, Сципион. Подождите здесь г-на Парпале и объясните ему, что нет свободных комнат. Я не могу сказать ему это сама.

Сципион. Очень сожалею, хозяйка. У меня только-только времени, чтобы надеть блузу. Доктор Кнок будет здесь через несколько минут. Я должен взять мочу у № 5 и 8, мокроту у № 2, смерить температуру у №№ 1, 3, 4, 12, 17, 18 и еще сделать ряд дел. Я не хочу, чтобы на меня кричали.

Г-жа Реми. Вы не хотите даже отнести багаж этой дамы?

Сципион. А горничная на что? Низать жемчуг?

Уходит. Г-жа Реми, видя приближающегося Парпале, уходит тоже.

Парпале один, затем горничная.

Парпале. Гм! Никого нет?.. Г-жа Реми!.. Сципион!.. Это удивительно… Вот мой чемодан. Сципион!..

Горничная, одета как сестра милосердия. Что вам угодно, сударь?

Доктор. Я хотел бы видеть хозяйку.

Горничная. Для чего, сударь?

Доктор. Чтобы она отвела мне комнату.

Горничная. Я об этом ничего не знаю. Вы один из записанных больных?

Доктор. Я не больной, я врач.

Горничная. А, ассистент доктора? Он, действительно, очень в этом нуждается.

Доктор. Как, разве вы меня не узнаете?

Горничная. Нет, совсем не узнаю.

Доктор. Я доктор Парпале. Еще три месяца тому назад я был врачом в Сен Морисе… Вы, наверное, не здешняя?

Горничная. Нет, я здешняя. Но я не знала, что у нас был врач раньше доктора Кнока. (Молчание). Простите, сударь. Хозяйка, наверное, сейчас придет. А мне нужно идти кончать стерилизовать наволочки.

Доктор. Гостиница приняла какой-то странный вид.

Парпале, затем г-жа Реми.

Г-жа Реми, заглядывая в дверь. Он все еще здесь! (Решается). Здравствуйте, г-н Парпале. Вы ведь не собираетесь у нас остановиться?

Доктор. Как раз собирался… Как дела, г-жа Реми?

Г-жа Реми. Теперь совсем хорошо. У меня больше нет свободных комнат.

Доктор. Разве сегодня базарный день?

Г-жа Реми. Нет, обыкновенный день.

Доктор. И у вас заняты все комнаты, так, среди недели? Что же это все за люди?

Г-жа Реми. Больные.

Доктор. Больные?

Г-жа Реми. Да, люди, приезжающие лечиться.

Доктор. Почему же они останавливаются у вас?

Г-жа Реми. Потому что в Сен Морисе нет другой гостиницы. Впрочем, им и здесь у нас неплохо, пока мы не построили еще нового здания. Они получают сразу же хороший уход. Все правила современной гигиены у нас соблюдаются.

Доктор. Да откуда же они появляются?

Г-жа Реми. Больные? За последние недели отовсюду понемногу. А сначала это были проезжие.

Доктор. Не понимаю.

Г-жа Реми. Ну да, путешественники, которые ездили по разным делам и попадали в Сен Морис. Они слышали в наших краях о докторе Кноке и на всякий случай обращались к нему за советом. Не осознавая своего состояния, они, видимо, чувствовали, что у них что-то не в порядке. Но если бы счастливая судьба не завела их в Сен Морис, наверное, многих из них уже не было бы в живых.

Доктор. Почему не было бы в живых?

Г-жа Реми. Потому что ничего не подозревая, они продолжали бы пить, есть и делать сотни других глупостей.

Доктор. И все эти люди оставались здесь?

Г-жа Реми. Да, выйдя от доктора Кнока, они спешили лечь в постель и начать правильно лечиться. А теперь дело иное. К нам попадают лица, нарочно для этого приезжающие. Обидно, что места не хватает. Мы скоро будем строиться.

Доктор. Это все необыкновенно.

Г-жа Реми, подумав. Да, это в самом деле должно казаться вам необыкновенным. Если бы вам пришлось вести такую жизнь, какую ведет доктор Кнок, я думаю, вы скоро запросили бы пощады.

Доктор. Да? Какую же он ведет жизнь?

Г-жа Реми. Жизнь каторжника. Едва встав с постели, он начинает бегать по визитам. В десять часов он заходит в гостиницу. Через пять минут вы его здесь увидите. Потом прием на дому. А потом опять визиты, вплоть до самых окраин кантона. Правда, у него есть автомобиль, прекрасная новая машина, которой он очень ловко управляет. Но я уверена, что ему часто приходится завтракать бутербродом.

Доктор. Это совсем как бывает со мной в Лионе.

Г-жа Реми. Вот как?.. А здесь вам удалось устроить себе очень спокойную жизнь. (Игриво). Помните, как играли на бильярде в кабачке?

Доктор. Надо полагать, в мое время у людей здоровье было лучше.

Г-жа Реми. Не говорите так, г-н Парпале. Людям в голову не приходило лечиться, а это совсем другое дело. Многие воображают, что в наших деревенских краях мы еще дикари, что мы о себе не заботимся, а ждем часа, когда нам суждено подыхать как животным, что лекарства, медицинский режим, всякие аппараты и новые усовершенствования — все это нужно только для больших городов. Ошибаетесь, г-н Парпале. Мы себя бережем не хуже других: и хотя мы не любим сорить деньгами, мы не боимся расхода на необходимое. Вы, г-н Парпале, знали только прежнего крестьянина, который резал свой грош на четыре части и готов был лучше потерять глаз или руку, чем купить лекарств на четыре франка. Теперь, слава богу, все изменилось.

Доктор. Ну что же, раз людям надоело быть здоровыми и они хотят позволить себе роскошь болеть, это их право. От этого польза только врачу.

Г-жа Реми, с горячностью. Вот уж неправдой будет сказать, что доктор Кнок здесь заинтересован. Что касается визитов, то люди со средствами платят ему, — согласитесь, что иначе выходило бы совсем глупо! — но он ничего не берет с бедняков. Мы видим, как он колесит по всему кантону, расходуя бензину на десять франков, и останавливается у хижины бедной старухи, у которой нет даже куска козьего сыра, чтобы дать ему. И не следует тоже говорить, будто он находит болезни у тех, у кого их нет. Я первая раз десять, пожалуй, показывалась ему с тех пор, как он стал каждый день приезжать в гостиницу. И каждый раз он с одинаковым терпением выслушивал меня и исследовал с головы до ног со всякими инструментами, теряя на это добрые четверть часа. И каждый раз он говорил, что у меня нет ничего, что мне не о чем тревожиться и что нужно только побольше есть и спать. И при этом не могло быть речи о том, чтобы предложить ему хоть один сантим. То же самое и с г-ном Бернаром, школьным учителем, который вбил себе в голову, что он носитель зародышей и от этого не находил себе места. Чтобы успокоить его, доктор Кнок должен был три раза исследовать его экскременты. Да вот, кстати, г-н Муске, который пришел брать кровь вместе с доктором у № 15. Вы можете с ним поговорить. (Немного подумав). Давайте-ка мне ваш чемодан. Уж я постараюсь где-нибудь найти для вас местечко.

Парпале, Муске.

Муске, он теперь одет по последней моде. Доктор еще не приходил? Ба, доктор Парпале! Черт возьми, словно призрак. Как это давно было, что вы нас покинули!

Доктор. Давно? Да нет же, всего только три месяца.

Муске. Это правда! Три месяца! Прямо удивительно. (Покровительственным тоном). Ну как, довольны вы Лионом?

Доктор. Очень доволен.

Муске. А, тем лучше, тем лучше! Вы, может быть, нашли там готовую клиентуру?

Доктор. Гм… Она у меня уже на треть возросла… Как здоровье г-жи Муске?

Муске. Гораздо лучше прежнего.

Доктор. Она разве хворала?

Муске. Вы не помните эти мигрени, на которые она так часто жаловалась? Впрочем, вы не придавали им значения. Доктор Кнок сразу же определил, что они происходят от недостаточной секреции яичников и предписал опотерапическое леченье, которое чудесно помогло.

Доктор. Вот как! И головные боли прекратились?

Муске. От былых мигреней не осталось следа. Иногда бывает тяжесть в голове, но она происходит единственно от переутомления, что вполне естественно. Ибо мы, действительно, страшно перегружены работой. Я собираюсь взять ученика. У вас нет в виду кого-нибудь подходящего?

Доктор. Пока нет, но я подумаю.

Муске. Да, это уже не прежнее тихонькое существование. Что вы скажете на то, что иногда я ложусь спать в половине двенадцатого, не успев приготовить всех рецептов, поданных за день?

Доктор. Словом, Перу?

Муске. О, могу сказать, что упятерил свой оборот, о чем ничуть не жалею. Но в этом есть и высшее удовлетворение. Я, мой дорогой доктор Парпале, люблю свое ремесло, люблю чувствовать, что приношу пользу. Мне приятнее натягивать удила, чем грызть их. Дело темперамента. Но вот и доктор.

Те же и Кнок.

Кнок. А, доктор Парпале, здравствуйте. Я думал о вас. Хорошо доехали?

Доктор. Превосходно.

Кнок. На собственном автомобиле?

Доктор. Нет, поездом.

Кнок. Так! Вас интересует мой первый взнос, не правда ли?

Доктор. Собственно говоря, я хотел бы воспользоваться случаем…

Муске. Я оставляю вас, господа. (Кноку). Иду к № 15.

Те же, без Муске.

Доктор. Вы теперь не станете обвинять меня в том, что я вас «провел»?

Кнок. Намерение это у вас было, дорогой коллега.

Доктор. Вы не будете оспаривать того, что я вам уступил место, которое кое-чего стоило.

Кнок. О, вы могли бы здесь оставаться. Мы вряд ли стали бы мешать друг другу. Г-н Муске рассказал вам о наших первых результатах?

Доктор. Я о них слышал.

Кнок, роясь в своем портфеле. Совершенно интимно я могу вам сообщить кое-что из моей статистки. Припомните по поводу этих данных наш разговор, имевший место три месяца тому назад. Начнем с приемов. Эта кривая показывает рост посещений в неделю. Возьмем исходным пунктом вашу цифру, которой я в точности не знаю, но определяю приблизительно в 5 больных.

Доктор. Пять человек в неделю? Можем смело считать вдвое, дорогой коллега.

Кнок. Допустим. Обратимся теперь к моим цифрам. Понятно, я не включаю сюда бесплатную понедельничную консультацию. В середине октября — 37. В конце октября — 90. В конце ноября — 128. В конце декабря… я еще не подвел итога, но во всяком случае более 150. Впрочем, начиная с этого момента, мне придется пренебречь кривой приемов ради кривой леченья на дому. Прием на дому, сам по себе, меня не так уж интересует — это несколько примитивное искусство, вроде ловли рыбы сетями, между тем как леченье на дому — настоящее рыбоводство.

Доктор. Простите, дорогой коллега. Ваши цифры вполне точны?

Кнок. Абсолютно.

Доктор. Итак, в течение недели в кантоне Сен Мориса нашлось полтораста человек, которые, бросив дела, дали себе труд высидеть очередь на платном приеме у врача? И их не привели туда силой, не принудили каким-нибудь способом?

Кнок. Не понадобилось ни солдат, ни жандармов.

Доктор. Это непостижимо.

Кнок. Перейдем к кривой больных на дому. В начале октября — положение, оставленное мне вами: число регулярно лечащихся — ноль, не правда ли? (Парпале слабо пытается протестовать). В конце октября — 32. В конце ноября — 121. В конце декабря… должно быть, от 245 до 250.

Доктор. Мне кажется, вы смеетесь над моей доверчивостью.

Кнок. Я не нахожу этих цифр столь уж высокими. Не забывайте, что в кантоне насчитывается 2853 семьи, из которых 1502 имеют доходу более 12 000 франков в год.

Доктор. При чем тут их доход?

Кнок. Вы понимаете, что нельзя требовать постоянного леченья от семьи с доходом ниже 12 000 франков. Это значило бы злоупотреблять. Да и вообще невозможно применять ко всем одинаковую систему. У меня установлено четыре разряда. Первый, для лиц с доходом от 12 до 20 тысяч, предполагает лишь один визит в неделю на дому и около 50 франков в месяц на аптеку. Высший, так сказать, для привилегированных, рассчитан на лиц с доходом, превышающим 50 тысяч франков, и обязывает по меньшей мере к четырем визитам в неделю и тремстам франкам разных расходов: на икс-лучи, радий, электрический массаж, анализы, всякие лекарства и т. п.

Доктор. Но откуда вам известны доходы ваших клиентов?

Кнок, тщательно моет руки. Не через агентов фиска, смею вас уверить. И это — к счастью для меня. В то время как у меня значатся 1502 дохода выше 12 000 франков, налоговый инспектор насчитывает их 17. Самый большой доход им определяется в 20 000, мною — в 120 000. Мы с ним никогда в цифрах не сходимся. Примите в соображение, что он работает для казны.

Доктор. А ваши сведения, откуда вы их берете?

Кнок, улыбаясь. Из самых разнообразных источников. Это стоит мне немалого труда. Почти весь октябрь месяц ушел на это. И все время приходится вносить изменения. Взгляните-ка на это: красиво, не правда ли?

Доктор. Похоже на карту кантона. Но что означают эти красные точки?

Кнок. Это карта прогресса медицины. Каждая красная точка обозначает постоянного больного. Еще месяц тому назад вы увидели бы на этом месте огромное серое пятно: пятно Шабриер.

Доктор. Что такое?

Кнок. Ну да, по имени деревни, находящейся в его центре. За последние недели мои главные усилия были направлены в эту сторону. Сейчас пятно не исчезло, но оно раздроблено. Не правда ли? Оно едва заметно.

Молчание.

Доктор. Если бы я даже хотел, дорогой коллега, я бы не мог скрыть своего изумления. Я не смею сомневаться в ваших результатах: они со всех сторон подтверждаются. Вы — замечательный человек. Другие, быть может, не сказали бы вам этого прямо, но подумали бы. Иначе они не были бы врачами. Но позвольте задать вам один откровенный вопрос.

Кнок. Пожалуйста.

Доктор. Если бы я владел вашим методом в таком же совершенстве, как вы… Если бы мне оставалось лишь применить его на практике…

Кнок. Я вас слушаю.

Доктор. Не удержало ли бы меня что-нибудь от этого? (Молчание). Ответьте мне.

Кнок. Мне кажется, вы сами должны ответить.

Доктор. Заметьте, что я ничего не утверждаю. Я лишь слегка затрагиваю один чрезвычайно деликатный пункт.

Молчание.

Кнок. Я хотел бы, чтобы вы высказались яснее.

Доктор. Вы скажете, что я ударяюсь в ригоризм и рассекаю тончайший волосок. Но скажите, не подчинены ли при вашем методе интересы больного до некоторой степени интересам врача.

Кнок. Доктор Парпале, вы забываете, что существуют интересы, высшие по отношению к обоим вами названным.

Доктор. Какие же?

Кнок. Интересы медицины. Лишь они одни занимают меня.

Молчание. Парпале задумывается.

Доктор. Так, так.

Начиная с этого момента и до самого конца пьесы, освещение на сцене постепенно все более и более переходит в Медицинский Свет, который, как известно, богаче зелеными и фиолетовыми лучами, чем обыкновенный Земной Свет.

Кнок. Вы даете мне кантон, населенный несколькими тысячами людей нейтральных, не определившихся. Моя задача состоит в том, чтобы заставить их определиться, приобщить их к медицинскому существованию. Я укладываю их в постель и смотрю, что может выйти из каждого: артериосклеротик, туберкулезный, нервно больной — что угодно, но только что-нибудь, черт возьми, что-нибудь ясное. Ничто меня так не раздражает, как это состояние ни рыбы ни мяса, которое вы зовете здоровьем.

Доктор. Но не можете же вы уложить целый кантон в постель!

Кнок, вытирает руки полотенцем. Об этом еще можно поспорить. Я знаю случай, когда пять членов одной семьи, одновременно больные и одновременно уложенные в постель, превосходно выпутывались из положения. Ваше возражение напоминает мне наших знаменитых экономистов, которые уверяли, что большая современная война не может длиться дольше шести недель. Истина в том, что нам всем не хватает смелости, что никто из нас, даже я сам, не решится пойти до конца и уложить в постель население целой области, чтобы посмотреть, что выйдет. Но я готов уступить вам. Допустим, что здоровые люди нужны, хотя бы для того, чтобы ухаживать за другими или составлять в тылу активных больных нечто вроде резерва. Чего я не терплю, так это когда здоровье принимает вызывающий вид, ибо согласитесь, что это уже слишком. Мы закрываем глаза в некоторых случаях, мы оставляем некоторому числу лиц их маску благоденствия. Но когда они после этого начинают чваниться и нагло ухмыляться, тогда я начинаю сердиться. Так было с г-ном Рафаленсом.

Доктор. Как, с колоссом, который хвалился тем, что носит свою тещу на вытянутых руках?

Кнок. Да. Он дразнил меня в продолжение почти трех месяцев. Но сейчас он готов.

Доктор. Что?

Кнок. Он лежит в постели. От его хвастовства начало ослабевать медицинское настроение населения.

Доктор. Я все же вижу одно большое затруднение.

Кнок. Какое?

Доктор. Вы думаете только о медицине… А как с остальным? Не опасаетесь ли вы, что такое широкое применение вашего метода может несколько понизить другие виды общественной деятельности, из которых некоторые все же представляют интерес?..

Кнок. Меня это не касается. Мое дело — медицина.

Доктор. Правда, инженер, строящий железную дорогу, не спрашивает мнения деревенского врача.

Кнок. Черт возьми! (Подходит к окну в глубине сцены). Подойдите-ка сюда, доктор Парпале. Вам знаком этот вид из окна? Между двумя партиями на бильярде в былое время вы, наверное, смотрели на него. Совсем вдали гора Алигр отмечает границы кантона. Слева видны деревни Мескла и Требюр; и если бы с этой стороны дома Сен Мориса не образовали некоторого вздутия, перед нами вытянулись бы в линию все деревушки в долине. Но до вас, конечно, доходили только красоты природы, по части которых вы большой лакомка. Вы созерцали суровый, почти бесчеловечный пейзаж. Сейчас я вам предлагаю его пропитанным медициной, оживленным и пронизанным подземным огнем нашего искусства. Первые дни после того, как я попал сюда, я чувствовал себя неважно: я сознавал, что мое присутствие весит мало. Это обширное пространство дерзко обходилось без меня и мне подобных. Но теперь я чувствую себя здесь так же хорошо, как органист за клавишами своего органа. В двухстах пятидесяти из этих домов — нам мешает их видеть только расстояние и листва — есть двести пятьдесят комнат, где кто-нибудь исповедует медицину, двести пятьдесят кроватей, в которых вытянувшиеся тела свидетельствуют о том, что жизнь имеет смысл и, благодаря мне, смысл медицинский. Ночью это еще прекраснее, потому что горит свет. И почти весь этот свет — мой. Люди, которые не больны, спят в потемках. Они пребывают в небытии. Но у каждого больного горит ночник или лампа. Ночь убирает от меня все, что находится за чертою медицины, срывает его раздражающий вызов. Кантон уступает место некоему небосводу, который я непрестанно творю. Я еще не упомянул о колоколе. Знайте, что для всех этих людей его главная обязанность — напоминать о моих предписаниях, ибо он — голос моих приказов. Знайте, что через несколько минут пробьет десять часов, что для всех моих больных десять часов означают вторую промерку температуры в прямой кишке и что через несколько минут двести пятьдесят термометров погрузятся одновременно…

Доктор, в волнении хватает его за руку. Дорогой коллега, я хочу предложить вам одну вещь.

Кнок. Что?

Доктор. Для такого человека, как вы, не место — кантональный городишко. Вам нужен большой город.

Кнок. Я его получу, рано или поздно.

Доктор. Постойте! Вы сейчас как раз в расцвете ваших сил. Через несколько лет они начнут слабеть. Верьте моему опыту.

Кнок. Что из этого следует?

Доктор. То, что вы не должны ждать.

Кнок. Вы можете указать мне место?

Доктор. Мое! Я уступаю его вам. Я не в состоянии лучшим образом выразить вам мое восхищение.

Кнок. Так… А что же вы станете делать?

Доктор. Я? Довольствуюсь опять Сен Морисом.

Кнок. Так.

Доктор. Я готов пойти дальше. Эти несколько тысяч франков, которые вы мне должны, я их вам дарю.

Кнок. Так… в конце концов, вы не так глупы, как о вас здесь думают.

Доктор. Что это значит?

Кнок. Вы производите мало, но умеете покупать и продавать. Это свойства ловкого коммерсанта.

Доктор. Уверяю вас, что…

Кнок. Вдобавок вы неплохой психолог. Вы поняли, что я не дорожу более деньгами с той минуты, как стал их много зарабатывать; что завоевание для медицины одного или двух кварталов Лиона заставило бы меня скоро забыть мою сен-морисскую статистику. О, я не собираюсь здесь жить до старости! Но от этого еще далеко до того, чтобы бросаться на первый подвернувшийся случай.

Те же, Муске.

Муске осторожно проходит по залу, чтобы выбраться на улицу. Кнок его останавливает.

Кнок. Подойдите сюда, дорогой друг. Знаете ли вы, что мне предлагает доктор Парпале?.. Поменяться с ним местами. Я поеду вместо него в Лион, а он вернется сюда.

Муске. Это шутка.

Кнок. Ничуть. Вполне серьезное предложение.

Муске. У меня руки опускаются… Но вы, конечно, отказались?

Доктор. Почему доктор Кнок должен отказаться?

Муске, к Парпале. Потому что когда в обмен на hammerless, стоящий две тысячи франков, людям, не сошедшим с ума, дают духовой пистолет системы «Eureka», они обыкновенно отказываются. Вы могли бы предложить доктору впридачу поменяться с вами автомобилями.

Доктор. Но уверяю вас, что я обладаю в Лионе первоклассной клиентурой. Я занял место доктора Мерлю, пользовавшегося превосходной репутацией.

Муске. Да, но с тех пор прошло три месяца. А за три месяца можно сделать немалый путь. И еще легче под гору, чем в гору. (Кноку). Прежде всего, дорогой доктор, население Сен Мориса на это не согласится.

Доктор. При чем тут население? Мы не будем спрашивать его мнения.

Муске. Оно само вам его выскажет. Оно, может быть, не станет строить баррикад. Это не в здешних нравах, и у нас не достает булыжников. Но оно сумеет отправить вас обратно в Лион. (Замечает г-жу Реми). Да вот, вы сейчас сами убедитесь.

Входит г-жа Реми с грудой тарелок.

Те же, г-жа Реми.

Муске. Г-жа Реми, приятная новость. Доктор Кнок нас покидает, и к нам возвращается доктор Парпале.

Она выпускает стопку тарелок, но успевает ее вовремя подхватить и держит прижатою к груди в виде розетки.

Г-жа Реми. Не может быть! Не может этого быть! Я вам говорю, что этому не бывать. (Кноку). Или им придется похитить вас ночью на аэроплане, потому что я предупрежу людей, и они вас задержат. Они проткнут шины вашего автомобиля. Что касается вас, доктор Парпале, то если вы приехали за этим, я должна вам, к сожалению, заявить, что у меня нет ни одной свободной комнаты, так что, хотя сегодня и 4 января, вам придется ночевать на улице. (Ставит тарелки на стол).

Доктор, в сильном волнении. Отлично! Отлично! Поведение этих людей по отношению к человеку, отдавшему им двадцать пять лет жизни, поистине позорно. Если в Сен Морисе есть место только для шарлатанов, я предпочитаю честно зарабатывать свой хлеб в Лионе, — да, честно, и притом обильно. Если я минуту подумал о том, чтобы вернуться на свое старое место, то, признаюсь вам, лишь ради здоровья моей жены, которая не может привыкнуть к воздуху большого города. Доктор Кнок, я прошу вас покончить с нашим делом как можно скорее. Я еду обратно сегодня вечером.

Кнок. Вы не причините нам такую обиду, дорогой коллега. Г-жа Реми, изумленная неожиданной новостью, кстати сказать неверной, и испуганная тем, что едва не уронила свои тарелки, утратила контроль над своей речью. Ее слова извратили ее мысль. Посмотрите: как только ее посуде перестала угрожать опасность, к г-же Реми вернулось ее природное добродушие, и ее глаза выражают лишь благодарность, которую разделяет все население Сен Мориса за ваше двадцатипятилетнее безмолвное апостольское служение.

Г-жа Реми. Нет спора, г-н Парпале всегда был славным человеком. И он был на своем месте не хуже любого другого до тех пор, пока мы могли обходиться без врача. Плохо бывало только когда случалась эпидемия. Потому что, согласитесь со мной, настоящий врач не допустил бы, чтобы умерло столько народа от испанки.

Доктор. Настоящий врач! Что нужно понимать под этим? Значит, вы думаете, г-жа Реми, что «настоящий врач» в силах победить мировую эпидемию? Да, столько же, сколько полевой сторож землетрясение. Подождите ближайшей эпидемии и вы увидите, лучше ли будут дела у доктора Кнока, чем у меня.

Г-жа Реми. У доктора Кнока… Послушайте, г-н Парпале. Я не стану спорить с вами об автомобилях, потому что ничего в них не смыслю. Но я начинаю понимать, что значит больной. Так вот, могу вам заявить, что население, среди которого все хилые люди лежат уже в постелях, может смело встретить вашу мировую эпидемию. Страшен, как нам объяснял еще недавно г-н Бернар в своей лекции, только удар грома среди ясного неба.

Муске. Мой дорогой доктор, я бы вам не советовал начинать здесь дискуссию подобного рода. Фармацевтический и медицинский дух широко проник у нас в народ. Все начинены сведениями. Первый встречный вас переспорит.

Кнок. Оставим эти академические прения. Г-жа Реми и доктор Парпале могут расходиться во мнениях и тем не менее сохранять между собою самые дружеские отношения. (Г-же Реми). У вас найдется комната для доктора?

Г-жа Реми. У меня нет свободных комнат. Вы хорошо знаете, что нам едва удается найти место для больных. Если явится больной, я, быть может, уж как-нибудь постараюсь его устроить, потому что это моя обязанность.

Кнок. А если я вам скажу, что доктор не в состоянии ехать сегодня вечером и что с медицинской точки зрения ему очень нужно отдохнуть по крайней мере денек?

Г-жа Реми. Ну, тогда другое дело… Но… разве г-н Парпале приехал для консультации?

Кнок. Если бы даже это было так, мой профессиональный долг, быть может, не позволил бы мне объявить об этом публично.

Доктор. Что вы там придумываете? Я еду сегодня вечером, вот и все.

Кнок, смотрит на него. Дорогой коллега, я вам это говорю очень серьезно. Отдых в течение одного дня вам необходим. Я вам не советую ехать сегодня и при случае готов этому решительно воспротивиться.

Г-жа Реми. Хорошо, хорошо, доктор. Я не знала. У г-на Парпале будет кровать, можете быть спокойны. Нужно будет смерить ему температуру?

Кнок. Мы об этом поговорим немного погодя.

Г-жа Реми уходит.

Муске. Я должен вас покинуть на минутку, господа. (Кноку). У меня сломалась игла и я должен зайти в аптеку, чтобы взять другую. (Уходит).

Кнок, Парпале.

Доктор. Скажите, это была шутка? (Краткое молчание). Во всяком случае, я вам благодарен. Мне не очень улыбалось сегодня же вечером опять засесть на восемь часов в поезд. (Краткое молчание). Мне уже не двадцать лет и я начинаю замечать это. (Молчание). Живительно, как вы умеете хранить серьезный вид. Каким тоном вы мне сейчас это сказали… (Встает). Я, конечно, понял, что это шутка, так как хорошо знаю все пружины нашего ремесла… да, но какой у вас был тон и взгляд… словно вы пронизывали меня до мозга костей… О, это было очень сильно.

Кнок. Что поделаешь! Это выходит у меня почти помимо воли. Как только я оказываюсь лицом к лицу с кем бы то ни было, во мне непроизвольно вспыхивает зуд диагноза… даже когда это совершенно бесцельно и неуместно. (Тоном откровенности). До такой степени, что вот уже несколько дней, как я избегаю смотреть на себя в зеркало.

Доктор. Но… диагноз… что вы хотите сказать? Фантастический диагноз или в самом деле?

Кнок. Как так фантастический? Я вам говорю, что когда я вижу человеческое лицо, мой взгляд помимо моей воли бессознательно устремляется на множество неуловимых признаков… на кожу, глазной белок, зрачки, сосудистую систему, характер дыхания, волосы… на всевозможные мелкие детали, и мой аппарат, строящий диагноз, начинает сам собой работать. Надо взять себя в руки, иначе это становится слишком глупо.

Доктор. Но дело в том… простите… быть может, моя настойчивость смешна, но у меня есть свои причины… Когда вы сказали, что мне нужно отдохнуть денек, это было сказано просто так или? Еще раз повторяю: если я настаиваю, то потому только, что у меня самого есть основание тревожиться. Мне за последнее время случалось замечать в себе некоторые явления… и, хотя бы из чисто теоретического интереса, мне хотелось бы знать, не совпадают ли мои наблюдения с тем, так сказать, непроизвольным диагнозом, о котором вы говорили.

Кнок. Дорогой коллега, отложим это на время. (Бьет часовой колокол). Бьет десять. Я должен начать мой обход. Мы позавтракаем вместе, если вам угодно проявить мне этот знак дружбы. Что касается состояния вашего здоровья и мер, которые, быть может, придется принять, мы поговорим об этом на досуге немного попозже в моем кабинете.

Кнок уходит. Часы кончают свой бой. Парпале грузно сидит в кресле, задумавшись. Сципион, горничная и г-жа Реми появляются с ритуальными инструментами в руках и проходят по сцене, озаренные Медицинским Светом.

Занавес