Княжеская Русь. Книги 1-7

1

Владимир Мономах, во крещении Василий, получивший второе имя Мономах в честь деда по матери Византийского императора Константина Мономаха, был любимым сыном великого князя Киевского Всеволода. Не только потому, что оказался первенцем, — основная причина крылась не в этом. Великий князь Киевский мечтал вылепить из сына копию самого себя и таким образом как бы продлить собственную жизнь.

В младенчестве Владимир жил на женской половине дома, где единственной и полновластной владычицей была его матушка, дочь Византийского императора, великая княгиня Киевская Анна. Маленький Владимир ходил в мужской одежде еще до традиционного обряда посажения на коня: уже в пять лет мать впервые велела сесть ему в седло. Он очень быстро привык к смирной лошадке, с веселым смехом скакал по кругу, но однажды не удержался и вылетел из седла, больно ударившись спиной о землю.

— Больно, матушка!..

— Встань.

— Больно…

Но кое-как поднялся.

— Поймай коня и сядь в седло.

— Больно, ма…

— Ты — князь!

Тон, каким великая княгиня произнесла эти два слова, был мальчику незнаком. Не окрик, нет! Но — повеление свыше. Повеление, которого невозможно ослушаться.

Превозмогая боль, пятилетний Владимир поймал коня, сел в седло. По лицу его текли слезы, но он был невероятно горд, что и коня поймал, и сел в седло без посторонней помощи.

Так он впервые узнал о существовании повеления, которого ни под каким видом нельзя ослушаться, а уж тем паче — попытаться оспорить. Повеление — выше команд, приказов и распоряжений. Повеление есть повеление — его исполняют тотчас, без вопросов, уточнений и разъяснений.

Так Анна, не сердясь и не одергивая сына, показала ему, малолетнему, что существует нечто выше желаний, капризов, собственного страха, даже собственной боли. Существует право отдавать повеления, и существует обязанность исполнять их точно и в срок.

В семь лет Владимир прошел древнеславянский торжественный обряд посажения на коня. По этому обряду мальчика впервые остригли под горшок, безжалостно срезав детские кудри, переодели в боевую мужскую одежду и торжественно ввели из женской половины дворца в мужскую. Здесь его встретил отец, великий князь Киевский Всеволод. Он лично вручил сыну полное дружинное, откованное для его возраста и роста, оружие и коня. И сказал:

— Без нужды меча не обнажай, без славы не вкладывай.

Затем посадил сына в седло и, взяв коня под уздцы, трижды провел его по кругу. По обе стороны шли воеводы с обнаженными мечами, за воеводами следовали люди именитые: начальники различных военных служб, отборные дружинники, представители знати, Боярской думы, чинов и купечества. Все громко желали новому юному воину здравия, удачи, силы и славы.

С этого дня к Владимиру приставили дядьку, в обязанности которого входили не только уход за маленьким княжичем, но и обучение его боевому искусству.

Потом княжичу дали для игр и совместных занятий мальчика чуть старше его самого — это было очень почетное место, обедневшие князья и родовитые бояре весьма усердно боролись за него; в конце концов место будущего друга княжича досталось юному представителю древнего боярского рода — поддержал его сам великий князь Киевский Всеволод.

Мальчика звали Свиридом. Он был на четыре года старше Владимира, знал грамоту и с удовольствием читал книги, что и послужило решающей причиной выбора.

А потом устроили пир. Дружинники и воеводы желали княжичу побед, кричали «Слава!», князья и бояре уважительно пожимали ему руку. Мальчик был громогласно объявлен воином и навсегда перешел жить на мужскую половину дворца.

Теперь главной его заботой была забота о коне — они должны были стать неразлучными друзьями. Владимир быстро подружился с дареным конем, легко приучил его слушаться не только поводьев и шенкелей, но и голоса.

Хотя теперь он жил на мужской половине дома, он продолжал часто навещать мать (ее царственные поучения были проще и доступнее отцовских бесконечно длинных наставлений). Это не возбранялось обычаями. Просто считалось, что отныне сына воспитывает отец.

Дядька, которого звали Самойлой, еще совсем недавно служил в дружине самого великого князя и не раз отличился в боях. Он мастерски владел всеми видами оружия, в мельчайших нюансах постиг особенности боя на мечах, на копьях и теперь должен был научить этому и наследника великого князя.

Вместе с Владимиром обучался боям и его товарищ Свирид. Обучение было жестким, суровым, однообразным и потому скучным. Мальчикам оно, естественно, не нравилось. Но Владимир терпел, поскольку видел в нем повеление. Свирид же никакого повеления не чувствовал — с его точки зрения, весь процесс жестокого обучения был придуман взрослыми для угнетения их свободных мальчишеских душ. Но он тоже терпел, поскольку обязан был терпеть все невзгоды в качестве друга наследника Киевского Стола.

Обучение шло на деревянных мечах; для того чтобы не так болезненно чувствовать на себе жесткие удары, мальчикам полагалось надевать ватные стеганые куртки и штаны. Бегать и прыгать в такой форме было тяжело, но приходилось — Самойло приучал их уворачиваться от меча. И они покорно учились, получая синяки, ссадины и потея в ватной одежде.

— Давай сбежим, — сказал как-то Свирид. — Я больше не могу. Хожу в синяках и все время чешусь.

— Это невозможно.

— Почему невозможно?

— Потому что это — повеление.

— Что?..

— Повеление. Его надо исполнять во что бы то ни стало.

В голосе Владимира прозвучало что-то настолько властное, что Свирид замолчал. Укрылся с головой и беззвучно плакал, пока не уснул.

В конце концов их обучили всему тому, что надобно воину в сражении: владению мечом и щитом, умению уклоняться от ударов, а также некоторым уловкам опытных воинов, способных заставить противника раскрыться. Синяки и боль в суставах постепенно прошли, и в еще не окрепших мышцах осталась одна усталость.

Но потом и она прошла.

Только после этой школы выживания в бою великий князь Киевский Всеволод принялся обучать сына, а заодно и сопутствующего ему Свирида выживанию в мирной жизни. Начал торжественно с подходов, так сказать, общего характера.

— Учитесь, сыны. Учитесь видеть мир Божий и мир Диавола. Учитесь дружить и учитесь сражаться, отстаивать правду и воевать с ложью.

— Но воевать — значит убивать, батюшка. И тратить силы свои.

Оспаривать излагаемые великим князем постулаты дозволялось только Владимиру. Свирид молчал, но часто согласно кивал головой.

— Не следует тратить здоровье и силу свою попусту, сыны. Ни на охоте, ни в игрищах, ни в пустопорожних забавах. Тратить следует в бою, потому что ничего нет выше славной победы.

Князь Киевский излагал истины со строго сведенными бровями. Он в них верил, как в «Отче Наш…», и говорил увесисто.

— Рана от верного друга куда достойнее, чем поцелуй врага.

Дети слушали покорно. Но не всегда.

— Ну как же так получается, батюшка… — Владимир, привыкший уже к материнской логике, не принимал тяжеловесного отцовского разъяснения, в котором, как правило, говорилось обо всем в общем и ни о чем в частности. — Для славной победы надо иметь достойного врага, батюшка.

— Это безусловно, сын. Лучше мало, да с правдой, чем много без правды.

— А как же угадать друга?

— Муж обличающий лучше льстящего, сын.

— А как отличить лесть от правды, батюшка?

— Уменье коня познается на войне, а друга — в беде, сын.

— А есть ли у войны законы?

— Первый закон: никогда не воюй со своими, не проливай братской крови. Со своими надо искать мира и согласия.

— Всегда?

— Межусобица ослабляет Русь.

— Понял, батюшка.

— Объединяйся со своими братьями ради общего святого дела — защиты Великого Киевского княжения. Об этом помни всегда.

— Чего бы это ни стоило?

Владимир спросил вполне серьезно, но великий князь уловил в его вопросе легкую иронию. Это ему не понравилось.

— Ничего нет страшнее раздора меж братьями, сын. Ничего, запомни сие.

— Запомнил, батюшка.

— Круши врага братьев твоих и всего Великого Киевского княжения. Все вместе, дружно, щитом друг друга прикрывая.

— И враг этот…

— Половцы. Помните, сыны, самый главный враг Киевской Руси — половцы.

— Всегда буду помнить, батюшка.

— Они прирожденные всадники, и эти всадники дружно атакуют противника. А внезапный удар конницы — страшная сила. Они окружают пехотную рать, засыпают стрелами и разрывают строй.

— И нет никакой возможности выдержать удар половцев?

Великий князь вздохнул:

— Их могло бы сдержать конное войско, но у нас конного войска нет. Есть незначительная конная стража, но стража не может сдержать натиск яростно атакующей конницы. Она обучена только защищать самого князя и его воевод.

Владимир смотрел на отца преданными глазами, но сам взгляд показался великому князю отсутствующим. И это тоже ему не понравилось.

— Ты понял меня, сын?

— Понял, батюшка.

— И научись видеть. Не просто смотреть на мир, но зреть его, оценивать и понимать.

— Да, батюшка.

Сын никогда не спорил с отцом, но всегда дорожил собственным мнением.

— Молодые глаза зорче старых. Зорче и свежее, и потому способны увидеть новое.

— Да, батюшка.

Нет, любимый сын явно не слушал, а потому и не слышал его. Он устремлялся вослед за своими думами или мечтаниями и только старательно поддакивал отцу в паузах. И это великому князю тоже не нравилось.

— Подай-ка мне книгу и ступай.

Свирид опередил Владимира и подал книгу.

— Ваша книга, великий князь.

— Благодарю, — вздохнул Всеволод. — Ступайте, сыны.

Мальчики молча вышли.

«Я неправильно начал, — с горечью подумал великий князь. — Надо было бы начать с Божественной Истории. И вообще — с истории. Надо перечитать Геродота…»

— Но сначала — с Божественной, — вслух сказал он самому себе. — С Божественной!.. О святых угодниках Божиих и о славе их в веках!

2

Великий князь Киевский Всеволод пристрастился к чтению с юности, скупал книги и рукописи, где только мог, и у него была большая по тем временам библиотека. А поскольку на Руси книг было очень мало, то князю привозили книги из стран европейских. Послы и купцы, священники и монахи, добрые знакомые и вовсе незнакомые, но знавшие о странной тяге великого Киевского князя. И ради стремления к чтению начал Киевский князь изучать языки заграничные и вскоре объяснялся на шести языках вполне основательно.

И наставлял первенца:

— Читай, сын. В книгах сосредоточена вся мудрость мира.

— А можно выучить мудрость?

— Сие невозможно, сын. Можно выучить лишь некие общие правила.

— А мудрость?

— Мудрость человек извлекает либо из разговоров с мудрецами, либо из чтения книг.

Владимир быстро выучился читать и легко освоил европейские языки. Он обладал отличной памятью и еще большим желанием учиться. И всю жизнь считал, что он так и не извлек мудрости из книг…

— Трудно сие, — усмехался отец.

Великий князь все видел, все учитывал и продолжал упорно воспитывать наследника. Ежедневные вечерние беседы их затягивались порою до глубокой ночи, потому что сын был весьма любознательным и слушал с жадным нетерпением.

С особым вниманием следил великий князь за чтением своего первенца:

— Читать надобно с полным пониманием. И непременно перечитывать, коли чего не поймешь. В книгах мудрость людская.

— Да, батюшка.

Владимир читал со вниманием, а частенько и перечитывал. Но великого князя интересовал результат, а не процесс:

— Как по-твоему, сын, что есть главное земное благо человека?

— Святая вера в Господа нашего Иисуса Христа, батюшка.

— Это бесспорно, сын. Я говорю не о небесном долге, а о житейском благе.

Владимир основательно подумал, прежде чем ответить отцу.

— Верность, батюшка?

— Не совсем точно. Запомни: ничего нет прочнее слова святого человека.

— Непременно, батюшка… Только как определить, святой он или не святой?

— Вот! — Великий князь очень обрадовался этому вопросу, даже пальцем ткнул в сына и повторил: — Вот!.. Читайте Святое Писание, сыны, а Жития русских святых — в первую голову. Как они постились, замыкая себя в пещерах от ока людского, как бичевали себя плетьми и железами, дабы укротить плоть свою ради защиты Руси Святой от супостатов…

— Дозволь вопрос, батюшка, — решительно перебил Владимир.

— Что еще? — нахмурился Всеволод.

— Русь укрощенной плотью от супостатов не спасешь, батюшка. Русь с мечом в руке спасать надобно, себя не щадя. А эти святоши, о которых упомянул ты как о героях, себя спасали в пещерах своих от гнева Божьего, а не Русь Святую!

Великий Киевский князь от такого ответа и слова молвить не мог. Только губами плямкал, тыча задрожавшим пальцем в Свирида. Проговорил наконец:

— Ты… Ты скажи ему…

— В древних книгах, которые самой Библии старше, сказано, что любовь правит миром, великий князь. Любовь к отечеству, любовь к людям. Миром правит любовь, великий князь.

— Вон!.. — вскричал великий князь. — Вон, самостийники!..

И, словно подавая пример, первым вышел из собственных покоев.

Владимир на всю жизнь запомнил эти вечерние беседы с отцом. Они никогда не замыкались на одной теме, легко и естественно переходя на темы соседствующие и далее, далее, чтобы где-то вновь вернуться к началу. Домашние беседы с отцом неспешно двигались к пониманию многих вещей по спирали, и эта спираль надежно ввинтилась в память княжича.

«Ложь есть начало всех зол…» — так сказала матушка.

Сын взрослел, постепенно забывая отцовские наставления и заменяя их собственными. Но слова матушки своей помнил всю жизнь.

3

Кроме книг и воспитательных бесед у великого князя Киевского была еще одна страсть, вполне объяснимая в те времена: охота в Дикой Степи. Укрепив сына нравственно, Всеволод решил укрепить его и телесно.

— Сколько тебе лет, сын?

— Четырнадцать вот-вот должно бы исполниться, батюшка.

— Жеребца добро выездил?

— Голоса слушается.

— Стало быть, пора уж тебе, сын, и на Дикую Степь поглядеть.

— Давно этого хочу, батюшка.

— Завтра с зарею и выедем.

На следующее утро, едва солнце позолотило облака — с первой денницей, как тогда говорили, — отец с сыном выехали со двора верхами без всякой охраны. Великий князь не любил посторонних ушей и глаз. В особенности когда ощущал в себе острое желание поучать первенца.

Ехали молча и неспешно. Всеволод размышлял, как поведет себя сын, впервые увидев безграничный простор и безграничную свободу Дикой Степи, где каждый зверь и каждая птица были вольны жить так, как они живут, прислушиваясь только к собственным желаниям и руководствуясь только собственной волей. А княжич думал о второй отцовской страсти, которую он увидит и ощутит вот за этим подъемом.

Они поднялись на пологий склон и остановили коней. Перед ними лежала просыпающаяся ото сна долина. Остатки тумана поднимались над нею, как последние сладкие сновидения. В озерках и болотцах навстречу солнцу всплывали белые кувшинки.

— Будто со сна земля потягивается, — с улыбкой заметил Владимир.

— Мир Божий просыпается, сын.

Великий князь понял вдруг, что на миг непозволительно расслабился. И тут же сменил тон: уж очень склонен был поучать.

— Прежде чем постичь тайны Великого Киевского княжения, надо постичь чистоту его красок, — негромко сказал Всеволод сыну. — Перед тобой на равнине все краски Земли Киевской. Смотри внимательно и разумно с восхода на закат, от шуйцы до десницы. И спрашивай, непременно спрашивай, если чем-то удивлен будешь или чего-то не поймешь.

— Понял, батюшка. От восхода на закат, от шуйцы к деснице…

Княжич Владимир никогда не стеснялся спрашивать, если что-то было для него непонятным. И, едва начав основательный неторопливый осмотр от шуйцы до десницы, сразу же наткнулся взором на что-то, доселе ему неведомое.

— Дозволишь вопрос, батюшка?

— Велю.

— А что это за темно-зеленое пятно, если от шуйцы смотреть?

— Полынь. Первая листва ее, всходы, всегда темной зеленью отливают. Потом светлеют, желтеть начинают, отсыхают совсем, а стебель с метелкой семян стремится к солнцу, чтобы созреть и умереть, дав новую молодую жизнь семенами.

— А почему листва темной зелени будто серебром присыпана?

— То не серебро. То соль.

— Откуда же соль взялась?

— Бури и ветер соль приносят с моря, которое Понтом Евксинским зовется. А по-нашему — Черным. Вот эта горькая черноморская соль и оседает на полынных зеленях. Потом в землю уходит, когда листья полынные отмирают.

— А почему черноморская соль именно на полыни оседает?

— Листья у нее шершавые и маслянистые слегка. Что дальше видишь?

— Кусок травы. Другая зелень у нее. Более сочная, что ли.

— Это копытка. Она и под снегом выживает, и дикие лошади, которые тарпанами зовутся, зимой копытами снег разгребают, чтобы до нее добраться, почему и название такое получила. Копытка и лютой зимой сочная. Что рядом?

— Рядом веселые столбики с метелками. Шевелится все, будто играет.

— То ковыль. Очень живучий, сочный. Скотина травоядная — тарпаны, олени, косули — его любят. Упрямая трава. Она в конце концов всех победит, и степь станет ковыльной. Только полынь кое-где на солончаках останется.

— Дальше…

— Дальше пока погодим, — сказал великий князь. — С травами ты достаточно ознакомился, теперь о зверях поговорим.

— Дозволь сначала вопрос, батюшка.

Великий князь кивнул.

— Спрашивай.

— Мы вроде бы в щель смотрим, а откосы у щели каменистые и как бы зелень на них. Что же это за зелень?

— Камнеломки тут ютятся. Хмель, плаун, дикий виноград. Помалу, неторопливо камень разрушают до песчинок. Этот труд их долгий и совместный степь ровной делает.

— Вон что…

— Если все понял, тогда пора к степному зверью переходить.

— Пора, батюшка.

— Тогда слушай.

Великий князь солидно откашлялся, подумал, с чего начинать.

— Два особо опасных зверя в дикой и пустой сей равнине проживают. Лютый зверь пардус, которого барсом еще зовут, и яростный зверь тур. Он зубром еще называется. Ну, лютому зверине и косуль с ланями, дрофами да оленями хватает, но все же ты за этим приглядывай, а яростного зубра остерегайся всегда. Зверь этот древний, а то и вовсе допотопный. Яростью злой пышет, так что сразу, как только приметишь его близко, коня разворачивай и гони беспощадно. Уразумел, сын?

Владимир про себя чуть усмехнулся.

— Уразумел, батюшка.

— Слову верю, хоть ты и усмехаешься совсем некстати. И под это слово одного тебя в дикость эту отпускать буду, когда дела меня задержат. Но — при мече и в кольчуге.

— При мече и в кольчуге, батюшка. В полном оружье и даже со щитом.

Вовремя он тогда про щит сказал. В шутку, конечно, но шутка обернулась пророчеством.

На следующий день у великого князя дел не оказалось, и они снова выехали верхами в горькую полынную степь, где привольно паслись многочисленные дрофы, стада ланей, оленей, тарпанов, косуль. Лютого зверя нигде не было видно, а туры, да и тарпаны держались далеко от них. Всеволод широким жестом указал сыну на всю огромную равнину.

— Гляди, сын, на живой простор, где никто так просто, зазря, никого не убивает. Только ради пропитания своего. Этим Господь, Бог наш Святой, учит нас кровь понапрасну не проливать. Понял ли мудрость сию?

— Все понял, батюшка. Однако дозволишь ли спросить тебя?

— Спрашивай.

— А где половцы?

— Там, где трава. Они кочуют по рассветным равнинам, а если и там травы не уродилось, то морским берегом проходят на сочные долины меж Днепром и Дунаем, где и откармливают коней. Но ты, сын, о них никогда не забывай.

— Почему? Они же вдоль моря гонят, чтобы коней на дунайских равнинах откормить.

— Откормят и на нас бросятся. Так что ты, когда править станешь, об этом помни. Окружат и стрелами забросают.

Владимир на минуту задумался и спросил неожиданно:

— А почему они половцами прозываются? Потому ли, что в поле живут?

— Так некоторые и полагают.

— Стало быть, ты, батюшка, по-иному, по-своему полагаешь?

— По-иному, — великий князь подумал. — Все кочевники, что на Великое Киевское княжение доселе нападали, на нас не похожи. Смуглые, скуластые, темноглазые, черноволосые. А волосы у половцев — себя они, между прочим, кипчаками называют — на лежалую солому похожи. И глаза серые, светлые, а порою совсем как у нас.

— А чего же тогда на нас нападают?

— Родня чаще друг дружку колотит. Так сподручнее обиды развеять.

Владимир помолчал, думая о чем-то ином. И сказал вдруг:

— Вот я свою конницу и создам. Пока они мою пехоту будут стрелами забрасывать, я свою конницу в их коши пошлю и все пожгу.

— Это ты по молодости так решаешь. Жен вдовить да детей сиротить — невелика слава. А может, лучше и достойнее наших воинов на их девках женить да на землю сажать? И конница для киевского войска подрастать будет. Конник с детства к коню привыкает. И конь к нему привыкает.

— Лучше пока свою конницу из дворян и детей дворянских собрать. Дворяне наши в пять лет своих детей на коня сажают.

— Это верно, но о половцах не забывай. Родня они нам, сердце чует, но пока… — Великий князь подумал. — Собери самых почетных дворян и посоветуйся с ними. Что они тебе скажут.

— Ты в Ростов мне велел князем ехать. А Ростов — старое дворянское гнездо. Вот там я их и соберу на совет.

Отец усмехнулся:

— Все продумал. Значит, так тому и быть. И пора возвращаться, сын. Подстрели косулю нам с тобой на полдник.

Великий князь протянул сыну свой лук, и Владимир тут же сразил стрелой косулю. Отдал лук отцу и пошел к добыче, на ходу доставая засапожный нож. Наклонившись к поверженной дичи, он вдруг встретился взглядом с ее огромными бархатными глазами. В них не было никакого страха. Только глубокая обида и укор. Княжич попятился, не отрывая от косули взгляда. Повернулся и побежал…

— Не могу…

Отец понял его: одно дело — стрела, и совсем иное — личный засапожный нож. Сам с седла добил косулю второй стрелой.

Сказал не в укор:

— Никогда не оставляй животное в мучениях. Добей, если не смог поразить с первого раза. Кстати, врагов это тоже касается.

— Прости, батюшка, с непривычки. Больше этого не повторится.

— То-то же.

— Завтра поедем, батюшка?

— Если свободен буду.

На следующий день отец был занят, и Владимир решил проехаться в степь один.

— Дозволишь, батюшка?

— В кольчуге и при мече.

— И даже со щитом.

— Тогда — с Богом!

И княжич выехал в степь воистину с Богом, о чем впоследствии и поведал сынам своим.

4

Поначалу все складывалось ладно. Он внимательно осмотрел равнину, приметил вдалеке туров, барса вроде нигде не видать. Подумал: уж не крадется ли за ланями в высокой траве? И взял правее: очень ему захотелось оленя подстрелить.

Но добро выезженный жеребец вдруг заартачился, задрав голову и норовя встать на дыбы. Владимир осадил его, охлопал ласково. Конь, несогласно фыркнув, хозяина послушался, хотя по-прежнему настороженно прядал ушами.

— Не бойся… — Владимир не договорил. Из высокой травы вылетело нечто огромное, стремительное и беспощадное…

Лютый зверь прыгнул прямо на Владимира. Княжич не был к этому готов, но жеребец именно того и ждал. Уже падая на землю, он успел ударить барса могучим копытом по голове.

Удар не остановил броска хищника, а лишь оглушил его, и барс на какое-то мгновение промедлил ударить лапой по человеку. Это мгновение позволило Владимиру загородиться щитом и выхватить из-за голенища остро отточенный нож. Щит кое-как удержал удар мощного зверя, накрыв Владимира с головой. Барс продолжал бить по щиту лапами, стремясь добраться до человека, но княжич упорно держал щит перед собой, а сам изо всех сил наносил ножом удар за ударом в брюхо барса. Но брюхо лютого зверя было прикрыто надежной броней мощных мышц, и нож княжича ничего не мог с этим поделать.

Так продолжалось в общем-то недолго, хотя Владимиру казалось, что время остановилось. Барс продолжал бить лапами по щиту, левая рука Владимира постепенно немела. И неизвестно, сколько времени он смог бы удерживать эти удары хищника, если бы… не конь.

Придя в себя после падения, упрямый жеребец попытался снова вступить в бой, и барс невольно рванулся к новому противнику. В это мгновение княжич что было силы полоснул его ножом по ничем не прикрытому мягкому горлу. Барс сверкнул клыками, рыкнул, хлынула кровь и… все было кончено.

Владимир лежал под поверженным врагом, ему не хватало воздуха, привычная кольчуга казалась тугим арканом, сдавившим грудь. Сил больше не было. Что-то яркое замелькало вдруг перед глазами, и Владимир ясно представил себе сестер, окруженных звонкими подружками-хохотушками. Вот кому надо бы рассказать, как он в одиночку одолел лютого зверя. И он непременно расскажет им… Расскажет…

Жеребец тронул его копытом, недовольно фыркнул.

— Что? — с трудом выдохнул Владимир. — Вставать пора?.. Сейчас. Сейчас…

Глубоко вздохнул, собрал все свои силы, с натугой, невероятным усилием выпрямил прижатую барсом левую руку, и лютый зверь скатился на окровавленную траву.

Владимир встал, с трудом взобрался в седло. Колени его дрожали, и сердце никак не хотело успокоиться. Сказал коню:

— Поехали…

И все понимающий конь осторожно, шагом, тронулся в обратный путь.

Княжич ни словом не обмолвился отцу о своей небывалой победе, не без оснований полагая, что суровый великий князь навсегда запретит ему выезжать в степь одному.

— В крайнем случае, — скажет, — со Свиридом. Он к тебе с малолетства приставлен.

Вот уж с кем с кем, а со Свиридом ехать на охоту Владимиру совсем не хотелось. Свирид был напрочь лишен охотничьей страсти и всему на свете предпочитал чтение в удобном кресле с вазой, полной сластей, фруктов, орехов и миндаля.

Вернувшись после схватки с барсом в княжеский дворец, Владимир сразу же прошел на женскую половину. Хотелось скорее повидать сестер и их подружек. Недаром ведь увиделись они ему как знамение, когда, выбившись из сил, опустошенный трудной победой, он лежал под навалившимся на него умерщвленным зверем. Но свернул к матери.

Великая княгиня читала.

— Матушка моя, — тихо сказал Владимир.

Анна тотчас отложила книгу. Внимательно посмотрела на сына, молча указала на ковровый пуфик.

Мономах сел.

— Рассказывай.

— Я барса убил.

— Стрелой, что ли?

— Нет. Он на меня бросился, но конь помог. Мы вдвоем бились.

— В крови весь. Ранен?

— Нет. То его кровь.

Рассказывать о поединке ему было немыслимо трудно. Но матушка все же вытащила из него кое-что. Поняла, как запеклась и спряталась душа его и как юной, легко ранимой душе этой тяжко сейчас от запекшегося страха. Поцеловала в лоб, улыбнулась.

— Все позади, сын. Барсов будет много в твоей жизни, но ты уже научился их убивать. — Она замолчала. Задумалась. — Вот…

— Что, матушка?

— Теперь спасать пора учиться, сын.

— Кого спасать, матушка?

Великая княгиня помолчала опять, размышляя, не рано ли перелагать на неокрепшие юные плечи тяжкий гнет великокняжеских интриг. Наконец решилась:

— В спорах и суете за власть Киевскую твой батюшка вынужден был дать слово, что посадит твоего двоюродного деда, князя Судислава, в поруб. И посадил, и это было очень несправедливо, сын. Твой отец и рад бы князя отпустить, да слово дано княжеское. Вот если бы ты друзей нашел…

— Найду, матушка.

— …от клятвы этой свободных, а значит, неслуживых. И освободил бы князя Судислава. Справедливость всегда должна торжествовать.

— Я спасу деда Судислава.

— Благословляю, сын. — И она поцеловала его в лоб. — Ступай к девочкам, но о барсе им не рассказывай. Пощади душу свою.

— Да, матушка.

Сестры и их подружки очень Владимиру обрадовались, застрекотали, засмеялись, затормошили его…

А он молчал и блаженствовал, чувствуя, как оттаивает душа.

Так он никому больше об этой борьбе-битве и не сказал.

5

На третий день Владимир снова выехал на охоту. Не потому, что так уж стосковался по ней, а чтобы проверить себя. Проверить: остался в его душе хотя бы клочок страха после встречи с барсом или нет уж там никакого страха, а есть только не очень-то веселое торжество? И, вероятно поэтому, никому не сказал и опять выехал в степь один, без Свирида. Отец был занят важными переговорами и никак ему воспрепятствовать не мог.

Владимир Мономах ехал неторопливо, полной грудью вдыхая густо настоянный на тысячах трав степной воздух. Было раннее утро, равнина и сам воздух еще не прогрелись, запахи еще не очерствели и щедро одаривали степь полным набором тончайших ароматов бескрайнего простора.

Княжич приглядывался к дичи, которой в Дикой Степи было великое множество. Торпаны, олени и косули, лани, сони и дрофы вышли подкормиться утренней сладкой травой, а хищники еще пребывали в заманчивой утренней дреме. Хорошо выезженный жеребец чутко слушался шенкелей, почему княжич и бросил поводья, освободив обе руки, чтобы сподручнее было стрелять из лука, если появится достойная цель. Впрочем, о цели он сейчас почти не думал. Он любовался огромной степью, с наслаждением вдыхая ее ароматы…

Вдруг жеребец шарахнулся в сторону, да так резко, что княжичу пришлось уцепиться за переднюю луку богато изукрашенного седла.

— Ты что?..

Глянул вперед и оторопел.

Справа от него человек стоит. Невеликого роста: трава ему чуть выше подпояски бедной оборванной одежки.

— Ты кто такой? — Владимир спросил. Растерянно как-то спросил. Не по-княжески. От неожиданности, что ли.

Парнишка упал на колени: из травы торчала одна его голова.

— Великий боярин, не вели казнить, вели слово вымолвить!..

Странно все это было.

И сам сказал странно:

— Вымолви.

— От отца бежал, великий боярин, — парнишка горестно вздохнул и опустил голову. — Он зазнобу мою единственную хотел половцам продать. Палкой меня ударил, только я палку ту вырвал и сам ударил его. По обычаю мне смерть грозила, и я бежал. Не вели казнить, вели миловать.

— Милую, — усмехнулся Владимир. — Бежал, а зазнобу оставил?

— Я к братьям ее бросился, привел их, а зазнобу свистом вызвал и им передал.

— Как же ты в степи кормился?

— Лук сделал да стрелы. Без промаха научился бить. Голод — не тетка.

— А от зверей как спасся?

— А со мною друг верный, беглый закуп, — заулыбался парнишка. — Бросился было на нас лютый зверь, так Ратибор руками его порвал. И мы его с голодухи съели.

— Ну?.. — усомнился княжич. — Каков же он сам, друг твой?

— Так вот он, — сказал парнишка. — Покажись великому боярину, Ратибор.

С шумом великим раздалась трава, и перед княжичем Владимиром возник детина никак не меньше двух сажен с добрым гаком.

— Вот это да… — озадаченно протянул Владимир. — Тут не вам, тут мне чуру просить надобно.

— Мы тебе роту на верность принесем, — успокоил паренек. — Принесем, Ратибор?

— Принесем, Добрынька, — пророкотал детина. — На всю жизнь, как славяне приносят…

«Вот!.. — вдруг мелькнуло в голове Владимира. — Вот и помощь мне в правом деле…»

— Так для роты оружие к ногам положить требуется, — усмехнулся княжич. — А вы что положите?

— Головы свои положим!..

Хором крикнули.

— Нет, так роту не приносят. Вы сначала оружие заслужите.

— Как это? — рокотнул громоподобным басом Ратибор.

— Коль поможете деда моего двоюродного, князя Судислава, из поруба вытащить, полным оружием награжу. И брони дам, и меч, и шлем, и кольчугу, и нож засапожный. Вот тогда оружие к ногам, и роту — мне. Как полагается по правилам.

— Веди, великий боярин! — вразнобой гаркнули новые помощники. Но разнобой их был дружным.

— Тогда — к Киеву. За мной.

Поскакал к воротам не оглядываясь. Знал, что Добрынька бежит рядом, ухватившись за стремя, а позади, гулко топая, поспешает Ратибор.

— Князь Судислав мешал в усобицах княжеских, — объяснял Владимир по дороге. — Он всегда за справедливость и правду горой стоял. Вот бояре его в поруб и сунули, и великий князь Всеволод, отец мой, крест целовал, что не выпустит его. А я креста не целовал, на мне греха нет и не будет. И деда я освобожу.

— Это при свете-то солнечном? — недоверчиво спросил Добрынька.

— В стольном Киеве ночи дождемся, я охрану уговорю. Когда они отвернутся — за мной. Только поначалу свяжу вас для вида.

— Это зачем же? — насторожился Добрынька. — Не-ет, не надо нас связывать.

— Чтобы стражники у ворот не пострадали. Скажут своему воеводе, что я пленных в Киев провел на боярский суд.

— Вяжи, — буркнул Ратибор.

Княжич осторожно снял с передней луки седла аркан, ловко крутанул над головой, и петля легла на плечи богатыря.

— Возьмешь Добрыньку за шиворот и поведешь перед собой…

— Я не…

Ратибор молча схватил Добрыньку за шиворот и даже встряхнул его.

— Куда велишь, великий боярин?

— Держи пока. Мне надо сначала с охранниками потолковать.

Охранники оказались знакомыми. Так как княжич уже не раз выезжал на охоту, к его выездам привыкли. Владимир что-то сказал им, охранники засмеялись и отвернулись.

Владимир махнул рукой:

— Быстро!

Так втроем они проскользнули в город, свернули в глухой переулок и спрятались за полуразрушенными старыми сараями.

— Ждать здесь.

— Боязно, — вздохнул Добрынька.

— И ни звука…

Примолкли…

Вскоре пастух громко защелкал кнутом, подгоняя коров, которые паслись на выгонах за городскими стенами. Послышался дробный перестук копыт, мычание стада.

— А если коровы в эти сараи пойдут? — спросил Добрынька.

— Они по избам разойдутся, — тихо сказал Владимир. — Приучены.

Коровы и впрямь поспешили по домам, пастух тоже ушел, и все замерло.

— Сидеть здесь будем до сумерек.

— Так это ж… — начал было Добрынька.

— И не разговаривать.

Не разговаривать Добрыньке было трудно. Однако рта он больше не раскрывал — только вздыхал от души. А Ратибор стойко помалкивал.

Сумерки опустились быстро, и Владимир вздохнул с облегчением. В такое время киевляне из домов не выходили, на улицах лишь изредка появлялась ночная стража.

— Пора, — сказал княжич. — Если повстречаемся со стражей, молчите. Я с ними разговаривать буду.

— Как повелишь, великий боярин.

— За мной. И без шума.

Темнело. На улицах никого не было, да и сами стражи куда-то подевались. Притих стольный град Киев.

— Долго еще нам с боязнью идти? — спросил нетерпеливый Добрынька.

— Поруб в переулке за Десятинной церковью. Недалеко осталось.

Вот и Десятинная церковь, заложенная еще великой княгиней Ольгой и достроенная великим князем Владимиром. Свернули в переулок и остановились перед срубом без окон.

— Неужто и вовсе не кормят узника? — ужаснулся Добрынька.

— Кормят, — вздохнул Владимир. — Два раза в день кормят. Утром и вечером. На срубе крыши нет, через верх забрасывают.

— И князя Судислава тоже через верх забросили? — спросил Ратибор.

— Князя ввели через дверь, а потом ее дубовыми досками заделали. Сумеешь проломить, Ратибор? Очень на тебя рассчитываю.

— Проломлю, — Ратибор кивнул.

— А если охрана на шум прибежит? — насторожился Добрынька. — Ратибор без шума ничего делать не умеет. Так что…

— Поруб никто не охраняет, но ты все же присмотри.

— Присмотрю.

И Добрынька, вздохнув, нехотя отошел на порученный пост.

— Ломай, Ратибор.

Богатырь отступил от двери шага на три, а потом с разбега ударил ее плечом. Дверь треснула пополам, и Ратибор тут же выломал остатки.

— Что еще делать повелишь?

Владимир молча отстранил его, громко крикнул в сумрак:

— Ты свободен, князь Судислав!

В разломанном дверном проеме появилась фигура высокого худого старца.

— Здрав буди, князь Судислав!

И Добрынька с Ратибором подхватили:

— Здрав буди!..

Княжич снял с себя меч с перевязью, поцеловал лезвие и протянул старцу:

— Прими мой дар, князь Судислав. — Владимир помог старику надеть перевязь меча через плечо. — Где спрятаться думаешь?

— У супруги своей, которая давно уж вдовушкой себя считает.

— Да, князь, — вздохнул Владимир.

— За кого мне Господа молить?

— За Мономаха, князь.

— Ты будешь самым знаменитым князем на Руси, Владимир Мономах, — громким ясным голосом возвестил старец. — Слава великому князю!

— Слава! Слава! Слава! — поддержали славословие Ратибор и Добрынька.

Князь Судислав уже скрылся в густых сумерках, а Владимир все еще глядел ему вслед. Потом вздохнул почему-то невесело и сказал:

— Пошли оружие добывать.

— Грабить, что ли? — растерянно спросил Добрынька. — Так оружного не ограбишь…

— Мы грабить не будем, — усмехнулся Мономах. — Мы попросим, может, дадут.

Они подошли к противоположному от парадного входу в Большой великокняжеский дворец. Княжич подозвал какого-то гридня.

— Мне принесешь меч, а моим друзьям — полное дружинное снаряжение.

— Я с ним пойду, — пророкотал Ратибор. — Я к мечу не приучен, мне дубина нужна. Да и никакая кольчуга на меня не налезет.

— Это уж верно, — усмехнулся Добрынька. — Я тоже кольчугу примерить хочу.

Они ушли. Гридин проводил их и вернулся, неся меч Владимиру Мономаху.

— Примерь по деснице, княже, — сказал он, протянув оружие.

Владимир прикинул по руке меч.

— Подходит.

А сам подумал, что желание матушки он сегодня исполнил. И на душе стало тепло.

6

Из дворца вышли Ратибор и Добрынька. Добрынька был в кольчуге, на поясе его висел меч, а из-за спины выглядывал легкий дротик. Богатырь нес на плече корявую дубину.

— Мы при оружии, — сказал Добрынька. — Дозволь роту тебе принести, великий боярин.

И, поклонившись Владимиру, положил перед ним на землю меч, дротик и засапожный нож. То же проделал и Ратибор со своей дубиной.

— Прими нашу роту, великий боярин…

— Неверно, — сказал Мономах. — Опуститесь на левое колено и поднимите правую руку.

Указание было тотчас исполнено, и Добрынька опять затянул:

— Прими, великий боярин, нашу…

— И снова неверно, — перебил Владимир. — Повторяйте за мной: прими, князь Владимир Мономах, нашу роту на верность.

Ахнул Добрынька:

— Князь?!

И тут же спохватился. Забормотал:

— Прими, великий князь…

— Нашу роту на верность, — закончил Ратибор густым басом.

— Вот так будет правильно. Я принял вашу роту. Отныне Добрынька отвечает за мою левую руку, а Ратибор прикрывает меня со спины.

— Со спины? — уточнил Ратибор.

— Со спины. Запомнили?

— На всю жизнь, великий князь!..

— Зачисляю в личную дружину. Пошли теперь с парадного крыльца. Там вас в дружинников переоденут, а потом я вас отцу представлю. Великому Киевскому князю Всеволоду.

— Веди, князь!.. — Дружно гаркнули.

Мономах провел обретенных дружинников в великокняжеский дворец главным входом. Гридни низко кланялись, стражники враз вытягивались в струнку, прижимая левую руку к своим мечам. Никто не задавал вопросов.

Все трое во главе с Владимиром прошли в приемный зал.

— Здесь положить оружие.

— Зачем? — недовольно и вроде бы даже недоверчиво спросил Добрынька.

— Вход к великому Киевскому князю с оружием запрещен всем, кроме меня. — Владимир поправил кольчугу, меч, снял шлем, положив его на изгиб локтя. — Ждать, пока не позову.

Два рослых воина, стоявших у двери, ведущей в палату великого князя, молча расступились перед Мономахом. И распахнули перед ним двери.

Владимир вошел в покои.

— Здрав буди, батюшка мой…

И стражники тотчас же двери закрыли.

— Зачем пожаловал? — сурово спросил великий Киевский князь. Очень не любил, когда сын тревожил его без достаточных на то оснований.

— Своих новых дружинников решил тебе показать, батюшка.

— Зачем? Они же — твои.

— Один из них барса руками порвал.

— Не верю…

— Дозволишь позвать его?

— Любопытно мне на лгуна посмотреть.

— Хорошо, — усмехнулся Мономах.

Прошел к дверям, распахнул:

— Ратибор, великий князь зовет!

Ратибор вошел, низко, коснувшись пальцами пола, поклонился.

— Здрав буди, великий князь!

— Ого!.. Сын мой говорит, будто ты барса руками порвал?

— Порвал, великий князь.

— Ну так докажи.

— Так барса нет.

— Ишь ты. А чем тогда докажешь?

— А дозволишь?

— Дозволяю.

Ратибор подошел к великому князю, нагнулся, взялся за ножку кресла и на вытянутой руке поднял его вместе с князем над головой.

— Хватит! Хватит!.. — кричал великий князь. — Поставь на место!..

Владимир хохотал.

— Поставь…

Ратибор осторожно опустил кресло вместе с великим князем на место.

— Ну как, батюшка, доказал?

— Доказал… — отдуваясь, покивал головой великий князь. — А второй? Такой же?

— Нет, батюшка. Но из лука в сосновую шишку попадает. Добрыня!

Добрынька с робостью заглянул в покои, поклонился до земли.

Великий князь с неудовольствием покачал головой, вздохнул:

— Ну, спасибо, сын. Уважил…

— Ступайте, — сказал Владимир своим новым телохранителям.

Новые дружинники низко поклонились великому князю и вышли.

— Хороши мои дружинники?

— Хороши, — угрюмо проворчал отец. — С такими дружинниками тебе самое время и на княжение… Вели, чтобы мне квасу принесли.

— Квасу! — крикнул Мономах, подойдя к двери. — Квасу похолоднее великому князю!

1

— Поедешь княжить в Ростов, — сказал сыну великий князь Киевский Всеволод после того, как напился квасу и продышался. — Пора уж тебе, наследник, управлять учиться.

— Спасибо, батюшка.

— Три дня на сборы.

— Четыре.

— Четыре. Ступай.

Новый Ростовский князь вышел, но вместо того, чтобы готовиться к поездке в Ростов, разыскал князя Судислава.

— Здрав буди, князь Судислав.

— Здравствуй и ты, князь Мономах.

— Дозволь спросить тебя.

— Говори.

— Отец меня в Ростов Великий княжить отправляет. Найду я там конницу добрую?

— Не знаю, но не думаю, князь Мономах. Ростов Великий в тиши и покое живет, воевать ему особо не приходилось.

— А кому приходилось?

— Вот Смоленское дворянство дело иное. Им все время от врагов отбиваться приходится. Кривичи Великий торговый путь из варяг в греки стерегут. От озера Нево до Черного моря.

— Прими мою благодарность, князь Судислав.

— За что же благодаришь?

— Батюшку упрошу, чтобы он меня к смоленским кривичам княжить направил.

— Погоди, князь. Кривичи — люди особые.

— Что значит — особые?

— А то, князь, что до сей поры племенным строем живут, до сей поры чужаков не очень-то жалуют, а главное, до сей поры веры христианской так и не приняли.

— Как не приняли? — удивился Мономах. — Еще мой прадед повелел…

— Вот они одну бедную церковку и построили по повелению Киева, а больше — ни-ни.

— Ну, я заставлю…

— Это — как получится.

— Упрусь.

Князь Судислав усмехнулся:

— Попробуй. И учти при этом, что кривич не жилец без своей земли. Отлучаясь по службе либо по торговле, берет щепотку земли с собой, чтоб хворь не приключилась.

— Это правильно, — сказал Владимир. — Своя земля лечит.

— Лечит, — подтвердил Судислав. И посмотрел на Мономаха.

— А что еще скажешь, княже?

— Слушай дальше. Хлеб кривичи пекут на кленовых листьях, круглым, как солнце. И на свадьбах священник водит пары строго по солнцу.

— Солнцепоклонники, что ли? — удивился Владимир. — Слыхал о таких.

— Нет, князь, не солнцепоклонники. С нечистой силой так борются, так как нечистой силы в земле кривичей больше, чем чистой.

— Странная вера, князь Судислав.

— Племенная. Нечистая сила эта не любит людей, света не выносит и сразу исчезает, когда человек посмотрит на кого-нибудь из них в упор.

— А креста они что, не боятся?

— Кто? Нечисть эта?

— Я про кривичей.

— С крестом Божьим у кривичей свои дела, нам неизвестные. Помни об этом.

— Запомнил. А еще что?

— Домашний огонь берегут. Истопив, горячие угли сгребают и присыпают золой, чтоб домашний огонь дожил до другого дня. И никогда, никогда не плюют в огонь. Это ты особо учти.

— Грех плевать в то, что нас согревает и путь освещает.

— Вот потому-то всякий раз, переходя в новый дом, кривичи огонь берут из старого, иначе счастье потеряешь. Каждой весной делают домашнему огню праздник. Белят печь, украшают зеленью и кормят огонь салом и мясом.

— Язычники, значит?

— Нет, веруют.

— В кого? Неужто в Иисуса Христа?

— И в него — тоже.

— Что значит — «тоже»?

— Значит, больше — в своего племенного бога. Он у них веселый и незатейливый. Вреда никому не делает, но подшутить над людьми очень даже любит. И помощники у него тоже озорные шутейники. Веселая у кривичей вера, князь.

— Ну, что у них там еще веселого?

— К примеру, в доме живет дедушка Домовой и его прислуга — шапетники. Они шутки разные творят. То вещь домашнюю куда спрячут, то что-нибудь страшное хозяйке в дремоте нашепчут, то по ковшику стукнут, чтоб вода на хозяйку пролилась. Если вещь куда спрятали, то надо левой рукой осторожно дедушке Домовому бороду завязать, чтоб он шапетников своих приструнил. И никто его никогда не обижает. А если строят новый дом, то под угол для него непременно кладут петушиную голову. На ворота либо под поветь кладут хлеб-соль с молитвой: «Хозяин честной, хлеб-соль прими, мое именье и надворья сбереги».

— Кощунство какое-то… бесовское, — проворчал Мономах.

— Кощунство не может быть озорным. А эту озорную и веселую веру кривичей знать тебе надобно, коли станешь князем Смоленским.

— Послушаю их заветы.

— Готов?

— Готов.

— Слушай и запоминай. В заговины, в день поминовения усопших, приглашай к столу домовых господ. Явно придут — не пугайся, зла не сделают. Не забывай приветить хлебника с гуменником — они ночами за нас двор прибирают.

— Запомнил.

— Четырежды в год кривичи справляют дни-деды. Девять разных блюд готовят. От всех блюд хозяин сам на стол кладет по три куска и три ложки. Стол на ночь не убирают — деды прилетают кормиться.

— Правильно делают, — сказал Владимир. — Дедов помянуть следует.

— В лесу, в болотах живут лесовики, водяные, лихорадки. Они бегут от человека. Есть еще бесы, что живут в болотах, — продолжал князь Судислав. — Но сильнее всех бесов, домовых и лесных человек, который все знает. Князь кривичей знает. И непокорные кривичи верят только своему князю Воиславу.

— Вот к чему ты все мне рассказал, — улыбнулся Владимир.

— Подумай об этом, князь Мономах.

— Прими мою благодарность, князь Судислав. Очень ты мне помог.

На том они и расстались.

2

Владимир легко уговорил отца поменять Ростов Великий на Смоленск, не вдаваясь ни в какие подробности.

— Смоленск так Смоленск. Три дня на сборы. Ступай, занят я.

— Благодарю, батюшка.

Мономаху собраться было, что нищему подпоясаться. А потому он тут же вспомнил о сестрах и их веселых подружках. И сразу же прошел на женскую половину великокняжеского дворца.

Постучал в заветную дверь.

— Дозволишь, матушка моя?

— Входи, сын.

Вошел, преклонил колено, почтительно поцеловал материнскую руку.

— С чем пожаловал?

— Отец повелел в Смоленске княжить. Пора, говорит, тебе управлять учиться.

— Знаю. Говорил он мне об этом.

— А как учиться управлять, матушка?

— Как? — великая княгиня усмехнулась. — А так, что коль в посконном платье не узнают в тебе князя, то какой же ты князь?

— Понял, матушка моя светлая! — Радостно крикнул и засиял облегченно. Будто гора с плеч скатилась.

Византийская принцесса засмеялась, притянула его голову к себе и поцеловала в лоб.

— Правь, князь Смоленский!

Владимир вышел от нее сияющим. Даже постоял немного за дверью, чтобы в себя прийти.

А потом заглянул к сестренкам и их подружкам.

— Сестренки, поехали кататься. Я вам цветущую долину покажу.

Завизжали девчонки, запрыгали, засмеялись, в ладошки захлопали…

А сестренки Владимира мало интересовали. Его интересовали подружки сестренок. Особенно подружка младшей сестры. Ольга.

Выехали с заднего двора в коляске. Тайком. Добрынька правил лошадью, Мономах ехал на своем любимом жеребце впереди, а Ратибор гулко топал сзади с дубиной на плече. Добрынька весело болтал, девочки смеялись, но негромко и как-то скованно, настороженно поглядывая на Ратибора.

Спустились в низину, поднялись на вершину холма и остановились.

Перед ними лежала цветущая долина, и девочки от восторга замерли. И долго молчали, не решаясь нарушить тишину.

Владимир поглядел на них, усмехнулся и начал неторопливо рассказывать о том, на что восхищенно смотрели сейчас широко распахнутые девичьи глаза. От шуйцы к деснице. Как учил его великий князь Всеволод.

— Это — полынь. Трава с сединой и горечью. Трава старости. А рядом с горечью — сладость для скотины. Копытник. Он не боится морозов и зимует под снегом. И лани, олени, косули, — Владимир почему-то вздохнул, — лошади дикие, которые торпанами называются, и другие травоядные копытами разгребают снег — копытят его — и переживают зимы. А если левее взять, то увидите множество степенных птиц, которых у нас называют дрофами…

Пока он рассказывал, Добрынька, ловко цепляясь за скалы, спустился вниз, нарвал добрый букет цветов и, поднявшись наверх, преподнес его сестре Мономаха княжне Елене.

— Это тебе, княжна…

Через три дня новый Смоленский князь отправился в Смоленск с княжеской стражей и личными телохранителями — спины и левой руки. Плыли неспешно на распашном княжеском струге под княжеским стягом: черный барс на алом полотнище. Добрынька вместе с гребцами безмятежно распевал песни, которые Ратибор изредка приправлял густым басистым рыком:

— Весело на нашей Руси живется! Ай, весело и звонко!..

Добрались, наконец, до древнего города, столицы кривичей. Он стоял на крутом берегу Днепра, был невелик, но от врагов обнесен земляным валом, укрепленным стоймя, с наклоном врытыми в землю дубовыми бревнами.

3

То были голодные, мутные, тяжкие, сиротливые и вязкие от крови времена. Бог был забыт, а с ним отринуты и забыты и все Божьи заповеди. Вместо них на бедных, обделенных спасительными благами землях сами собой возникали заповеди иные: грабеж соседей, убийства, разбой и бессмысленная жестокая беспощадность. Мужчин и старух, и всех беспомощных вырезали поголовно, женщин и детей продавали в рабство, города сжигали дотла. В европейских странах особенно свирепствовали норманны и даны, которых там называли викингами.

Когда-то и на Великую Киевскую Русь вторглись шведские варяги, но конунг русов Олег Вещий перехватил их воинственные ватаги. Разгромил в решающей битве возле Ильмень-озера, изгнал из Киева и рассеял в византийских землях. И Киев стал Матерью городов Русских.

Об этом рассказали Владимиру Мономаху люди именитые, которых он собрал сразу же по приезде в древний Смоленск, живописно раскинувшийся на крутых холмах правого берега Днепра.

— У Олега Вещего конница была!

— Из кочевых племен. Торков, берендеев…

— Так, может, и нам пора конницу возродить? — спросил Смоленский князь.

Чуть ли не хором закричали в ответ:

— Нет!

— Нет!..

— И не думай!..

— Ни одного коня!

Орали громко и яростно, не слыша и перебивая друг друга:

— Ишь чего захотел!

— Коня выходить надо!

— Да выкормить!

Новый Смоленский князь вдруг явственно услышал в этих криках улыбчивую усмешку.

— Да выездить!..

— Да к седлу приучить!..

Орали уже поодиночке, но пока еще озорно и весьма воодушевленно.

— Сена не напасешься!..

— Пошли отсюда!..

— Попробуйте, — усмехнулся Мономах.

У дверей стояли Ратибор с дубиной и Добрынька с обнаженным мечом.

Примолкли.

— Вече будете на площади устраивать, — негромко сказал Владимир. — Говорите по одному. Я готов заплатить за ваших коней.

Помолчали.

Встал князь кривичей Воислав.

— Мы богатые, князь, — степенно сказал он. — Нас Днепр-батюшка кормит. С озера Нево к нам торговые гости жалуют из дальних стран. Греки, армяне, евреи, арабы, сунны, персы, италийцы…

— Все торговые караваны через нас проходят, — подхватил кто-то из кривичей.

— А коли половцы Днепр перекроют? — осторожно нажимал Владимир.

— Византия их выгонит. Она Киеву веру в Господа Бога подарила.

«Вот!..» — вдруг мелькнуло в голове Смоленского князя. И сказал:

— Веру подарила, а вы всего одну жалкую церковку в городе построили.

— Нам и одной вполне достаточно, — ответил князь Воислав.

Говорил он спокойно, негромко, с достоинством. Остальные кривичи молчали.

— Собор надо закладывать, — сказал Владимир. — Собор во имя Господа Бога. И вы должны его построить. Вы, смоленское дворянство. А заложу его я, Смоленский князь Владимир Мономах.

Все молчали.

— Холм у вас очень уж приметный, — продолжал Мономах. — Собор издалека виден будет, как перст Божий.

Снова встал князь кривичей Воислав:

— У нас своя вера, князь Владимир, а для христиан вполне достаточно и малой церкви. В соборе они затеряются — раз, два, три да священник малой церковки. Но если желаешь, заложи первый камень в основу пустого храма, князь Смоленский.

— Честью почту.

Камень для закладки собора волок на холм Ратибор. Он выбрал огромную глыбу. Но дотащил ее и старательно уложил в указанное место.

Подоспевший священник местной церковки освятил будущий храм.

— Именем Господа Бога нашего…

Этим тогда все и ограничилось. Храм во имя Божьей Матери был воздвигнут через сто лет после закладки первого камня.

Но на пиру по поводу закладки первого камня гуляли широко. Ели смоленскую ветчину и смоленскую оленину. Пили меды ставленные и меды цеженые, а под черную брагу запели дружинные песни. За черной последовала брага хмельная; Добрынька в пляс пустился, выделывая коленца. А следом пошла и белая хмельная бражка под десять разборов. Разобрались и с разборами и спать наладились.

Сладко выспались на душистом сене. И головы с похмелья не болели.

А за утренней плотной закуской Владимир Мономах сказал кривичам:

— Вы доказали свою верность пред ликом Господа Бога нашего Иисуса Христа. Теперь докажите свою верность великому Киевскому князю Всеволоду и мне, его сыну и князю Смоленскому.

— Это опять насчет коней? — И снова зашумели.

— Тихо! — крикнул Мономах.

Замолчали.

— Коней своих никому не отдадим, — решительно заявил князь Воислав.

— Я коней не покупаю, — усмехнулся Смоленский князь. — Но плачу золотом за вашу доблесть и отвагу. Сами создайте конную дружину, сами отберите десятников, сотников и есаулов из наиболее отважных и опытных. Воеводы и подвоеводы будут моими только для согласования общих действий.

— Воюет Киев, а не мы, — насупившись, сказал князь Воислав. — С кем воюет, нам то неведомо. Мы лишь храним верховья торгового пути из варяг в греки.

Заворчали упрямые кривичи:

— Нам-то что ж воевать…

— Мы люди мирные…

— Ну сказал: коней!..

— Ну поворчите, поворчите. А я пока в Киев сплаваю да и упрошу батюшку моего, великого князя Всеволода, отменить потомственное дворянство — оставить только личное.

— А у нас, кривичей, и нет никакого дворянства, — спокойно ответил князь Воислав. — Мы не княжество, хотя меня и провозгласили князем.

— Это за что же такая честь? — спросил Смоленский князь.

— Провозгласили, потому что я ведун. И ведомо мне, что очень, очень скоро сорвутся с места норманнские викинги, а за ними последуют и шведские варяги. Так было издревле.

Все примолкли.

— Что молчите? — спросил Владимир.

— Да вот, — князь Воислав вздохнул. — Никак нельзя нам сейчас на службу поступать даже за золото. Скоро купцы плохую весть принесут.

— И что за весть?

— Что варяги опять зашевелились. И нацелились они на Великий торговый путь. Великое Киевское княжение далёко, нам одним путь из варяг в греки придется защищать. Порушат торговлю, так и вся Русь вздрогнет. Сильно поколеблется вся Земля Русская. Вот где беда-то, князь Смоленский. Куда пострашнее всех половцев. Куда пострашнее и опаснее.

— Поможем, — сказал Мономах. — Киев к Ильмень-озеру дружины пошлет, как при прадеде моем великом князе Олеге Вещем.

Помолчали кривичи.

И вдруг согласно вздохнули, точно по единому приказу.

1

Вскоре очередной отчаянный и безрассудный конунг викингов Гильом, собрав ватагу столь же отчаянных и безрассудных головорезов, стайками и в одиночку бежавших от вечного голода в нищей Норвегии, провозгласил боевой поход. Неизвестно, правда, куда поход и против кого. И, как то водилось, запалил прощальный священный костер на берегу моря. Викинги — далеко не все, а лишь те, кто своевременно положил перед конунгом меч и щит, — собрались у костра. Это были самые бесстрашные, выразившие желание сражаться впереди всех голыми по пояс, за что им полагался выбор добычи и женщин. Их называли берсерками, и остальные воины их всегда побаивались и сторонились.

Берсерки кружили вокруг прощального пламени, глухо пели прощальную песню, отбивая ритм ударами мечей о щиты. Исполнив песню, они уселись вокруг костра, и конунг засыпал огонь охапками дикой конопли. Повалил густой дым, который с наслаждением вдыхала вся ватага берсерков. В конопле содержалось вещество, не только пробуждавшее невероятную ярость и бесстрашие, но и притуплявшее естественную осторожность воина. Берсерки были приучены вдыхать этот дым перед боем. Конопля давала им силу, неистовство и восторженное наслаждение в тяжелой сече.

Вскоре конунг повел норманнов в Данию. Они не собирались ее громить — разве что чуть пограбить на окраинах, так как даны были их ближайшими и весьма опасными соседями и никогда не простили бы разбоя.

Вот почему конунг не взял с собою в этот раз берсерков: в Дании они могли быть опасными. А остальных воинов сурово предупредил, что лично убьет каждого, кто совершит какое бы то ни было насилие над мирными жителями соседней страны.

— Городов не грабить! — предупредил он. — Женщин не обижать!

Переплыв гирло Балтийского моря на шнеках и ладьях, норманны вторглись в Данию. На их счастье, даны были в очередном набеге, оставленная стража почти не сопротивлялась. Казалось, разжившись продуктами и кое-каким скарбом, можно было спокойно двигаться дальше, но пришли хмурые представители местной власти, привели с собой двух женщин.

— Великий конунг, четверо твоих воинов обесчестили наших жен.

Конунг потемнел лицом.

— Командирам построить воинов в две шеренги. Быстро!

Приказание было тотчас исполнено.

— Будете смотреть в лица моим воинам, — сказал конунг представителям власти и женщинам. — Внимательно. Если никого не узнаете, зарежу за клевету. За мной.

И неторопливо пошел меж выстроенных шеренг. Понурые женщины и представитель власти шли за ним. Прошли всю первую шеренгу. Женщины никого не опознали.

— Здесь нет насильников.

— Смотрите в следующей.

Женщин подвели ко второму строю. И вот, дойдя до середины, одна из женщин остановилась.

— Вот, великий конунг. Двое.

Не решаясь показать рукой, она лишь дернула подбородком в сторону застывших перед ней воинов.

— Три шага вперед! — скомандовал конунг.

Два молодых воина дружно вышли из рядов.

— Эти?

— Да.

Конунг выхватил меч и поочередно вонзил его в животы провинившихся.

— Убрать за строй. Там — добить.

Молча пошли дальше.

— Вот они, — решительно сказала вторая женщина. — И тоже двое.

Еще два воина обреченно опустили свои головы.

— Они?

— Они, великий конунг. Я их до смертной минуты не забуду.

— Три шага вперед.

Шагнули. Один не выдержал, упал на колени.

— Конунг, помилуй…

Сверкнул меч — и голова струсившего воина покатилась по земле.

Конунг вонзил меч и в живот второго.

— Справедливость восторжествовала?

— Да, великий конунг.

— Тогда — вперед!

И простер окровавленный меч свой в замершем воздухе.

2

Воровским ветерком промчавшись по Дании, норманны ворвались в спокойную, сытую и тихую Голландию. Старики, немощные и женщины с детьми попрятались в многочисленных крепостях и замках, послав для переговоров к вожаку морских разбойников трех мудрых старцев.

— Зачем проливать кровь? — спросили мудрецы у конунга. — Ты застрянешь здесь, увязнув в наших каналах, и потеряешь больше, чем приобретешь, великий вождь. У нас нет золота, у нас есть торговля и торговый флот. Спеши во Францию — там много золота и всякого добра, которое французы захватывают в Крестовых походах. Мы накормим твоих людей, викинг, и дадим вам еды в дорогу.

Голоса мудрецов звучали негромко и убедительно, но викинг уловил в их речах легкую усмешку.

Конунг не разгневался, а призадумался. «Так разговаривают с детьми. Так разговаривают с подростками, уже созревшими для убийства, но пока не понимающими, зачем и во имя чего им следует отнимать чужие жизни. Золото уплывает из рук куда быстрее, чем попадает в руки… Добыча без цели…»

Он встряхнулся и помотал головой.

— Добыча без цели!..

Кажется, он сказал эти слова вслух. Мудрецы, странно посмотрев на него, переглянулись меж собой.

— Какая цель, викинг?

— Должна быть цель, иначе все будет бессмысленным. Всё — решительно.

Мудрецы вновь недоуменно переглянулись.

— Цель! — воскликнул конунг.

И вновь старики промолчали. Только один повторил неуверенно:

— Какая цель?

— Я должен найти свою цель. Цель, ради которой не жаль и собственной жизни.

Конунг вздохнул и неожиданно низко поклонился мудрецам.

— Примите мою благодарность, мудрые старцы. Вы подсказали мне путь, по которому следует идти, чтобы достигнуть цели.

— Ты не идешь во Францию, викинг? — растерянно спросил один из мудрецов.

— Я иду за целью. Я найду ее, а потом поступлю так, как она укажет.

— И покинешь Нидерланды?

— Немедленно.

И викинг уговорил своих людей уйти из Голландии с миром. Несогласные тут же наткнулись на его меч.

Держась океанского берега, норманны вторглись в Северную Францию. Французские рыцари были в походе, освобождая Святой Господний крест и беспощадно грабя местное население. И конунг норманнской шайки Гильом решил выждать время, а заодно короноваться герцогской короной. То и свершилось. Вчерашний бандит возложил на себя корону и стал герцогом Вильгельмом.

Титул Завоевателя ему присвоит сама История.

1

Бежавшие с Запада монахи рассказывали о герцоге Норманнском Вильгельме, кровью затопившем Европу. О многих тысячах убитых и искалеченных, о жестоких мучительных пытках стариков, невинных женщин и детей. О поголовных грабежах и издевательствах солдат норманнской армии.

— Дьявол!

В ужас приходили бояре и дворяне, зачастую и ведать не ведавшие, где она находится, эта самая Европа, в которой всегда неспокойно. Хмурились мужчины, утирали слезы женщины…

Мягонько русское сердце, с болью оно воспринимает чужую беду. И пошли по Руси слезы и причитания — за чужое горе горькое.

— Несчастные дети, несчастные матери!.. — вопили женщины. — Дьявол! Сам Дьявол спустил с цепи своего кровавого пса!..

— То предрекали! — грозно возвещали священники, не обретшие собственных церквей. — Предрекали святые провидцы и святые пророчицы!

Шумели мужчины. Женщины царапали себе щеки, бились в истерике.

— Дети…

— Норманны!..

— Дети! Безвинные дети!..

Великий князь Киевский Всеволод принимал в великокняжеском дворце всех странствующих монахов и иных беглецов из Европы. Принимал в обязательном порядке. Ему не нужен был переводчик, так как он свободно владел шестью языками, обучив им и сына Владимира, и Владимир постоянно присутствовал при его беседах с европейскими беглецами.

— Норманны — это варяги, батюшка?

— Нет. Норманны — из Норвегии, их еще викингами зовут. А варяги — из Швеции. Норманны грабят европейские страны, а наши варяги — речные разбойники. Но речных пиратов больше нет. Ты не застал их, сын. Они ушли, разграбив наши приднепровские княжества.

— Куда ушли, батюшка?

— В Средиземное море, в Византию. А уж куда потом подевались, про то не ведаю. — И, помолчав, великий князь добавил: — А может, то даны ушли в Средиземное море, а не шведы, сын.

— Значит, из-за них смоленские дворяне попросили отсрочки, — задумчиво сказал Смоленский князь. — Значит, поступили честно: шведов не хотят пропускать на Киевскую Русь.

— Какой отсрочки, сын?

Сын помолчал немного, подумал. Сказал убежденно:

— Дворянскую честь не запятнали…

2

Купцы, странствующие монахи, вдовы и дети-сироты, беглецы из европейских стран, всё шли и шли, всё тянулись к Киеву, к гостеприимному великому князю Киевскому Всеволоду. После европейских потрясений здесь можно было отдохнуть, узнать новости, а то и просто отсидеться в спокойной стране.

Но и в Киеве всё чаще и тревожнее говорили об отчаянном конунге викингов, возложившем на себя герцогскую корону под именем Вильгельма.

— Нахально, самостоятельно…

— Я бы сказал: самостоятельно и нахально…

— Слухи шли, что законно. Кто-то из князей церкви благословил…

— Силой заставили…

— Золотом награбленным купил…

Беглецы часто говорили все сразу, вразнобой, перебивая друг друга. Но великий князь Киевский слушал их терпеливо.

— Куда он дальше-то?

— Может, и на восток…

— Ну, это вряд ли, — великий князь усмехнулся. — У нас снега да вьюги — не французские вина в тепле, ласке да уюте. Затопчется.

И — как в воду глядел.

3

Без особых трудов ворвавшись в Северную Францию, Вильгельм в полной растерянности так и застрял в ней, потому что рыцари-крестоносцы вернулись раньше предполагаемого срока. Не решился Вильгельм со своим случайным сбродом идти на юг, навстречу хорошо вооруженным и обладающим навыками боя рыцарям, и по-прежнему сидел в Нормандии, утратив цель, но все еще на что-то надеясь. То ли на то, что рыцари сами уйдут, то ли на то, что сам при нужде успеет унести ноги.

Словом, затоптался, как то и предполагал великий князь Киевский.

А не видя поживы, его ватага начала помаленьку расползаться. Отряды таяли с каждым днем, и конунг ничего уже не мог с этим поделать.

Оставалось одно: устремиться в Англию.

И, спасая свою на глазах исчезающую армию, конунг Вильгельм повелел готовиться к вторжению в не тронутую грабежами и насилиями Англию. Он силой забрал весь флот, какой только мог сыскать поблизости, посадил на него берсерков и приказал им завоевать восточное английское побережье.

— Там ждут вас богатство, безнаказанность, женщины и добыча!..

Теперь и об этом с ужасом рассказывали многочисленные беглецы из Европы — монахи, бродяги, люди, которым надоело сидеть на месте в ожидании чего-то необыкновенного: то ли всеобщей гибели, то ли нового пришествия Иисуса Христа.

— Селенья жгут!..

— Города разрушают!..

— Детей продают в рабство!..

— И женщин!..

— В турецкие гаремы!

— Селища сжигают дотла!..

И опять каждый рассказывал о своем, не слушая, а то и перебивая соседа, такого же бедолагу-беглеца. Но великий князь понимал, что его гостями правит пережитый ужас.

Переполненная слухами, один страшнее другого, Европа уж и не надеялась на собственные силы. Оставалась одна надежда: на собственные ноги. И вся эта перепуганная и многообразная людская масса оседала при дворе гостеприимного великого князя Киевского Всеволода. Здесь бурлили страсти, вспенившиеся на дрожжах общеевропейского горя, страха и ненависти.

— У короля Англии Харальда малая армия, да и та раздроблена на две части. Он не может снять войска с севера, где даны грабят его города и села, продавая женщин и детей в рабство.

— Это сам Дьявол!..

— Дьявол пришел!..

Владимир и теперь старался присутствовать на отцовских встречах с купцами, монахами, священниками да и со всеми ужаснувшимися, а уж тем паче наблюдательными беглецами из Европы. Тем более из прибрежных стран Европейского Запада.

Почему это так волновало его тогда, в молодости? Он потом часто вспоминал об этом…

А слухи росли, роились, множились, слоились, как дурной туман.

— Вильгельм разгромил южное войско…

— Вильгельм разослал убийц для королевской семьи, намереваясь занять королевский престол…

Даже перепуганные мужчины толкались словами, перебивая друг друга:

— Супруга английского короля тайком посадила принцессу Гиту Английскую на торговое судно, идущее в северные страны…

— Неправда!

— Почему говоришь так?

— Потому что супруга Английского короля умерла во время родов!.. Она родила двойню, но выжила только девочка — принцесса Гита!

— А где она, эта Гита?

— Любовницу Английского короля схватили подосланные Вильгельмом убийцы, но она и под пытками не выдала, где сейчас законная принцесса Гита…

— А ее пытали долго и жестоко…

— Она все снесла молча…

— Ради принцессы…

Женщины нагнетали истерию…

В последнее время новости приносили и беженцы из Англии. Все боялись новоявленного герцога, каждый был объят своим ужасом и общим страхом. И все это выплескивалось в Стольном Киеве:

— Вильгельм разослал убийц по всем европейским странам.

— Он ищет Гиту Английскую.

— Чтобы по праву занять английский престол.

— При живом-то короле?

Женщины перебивали всех:

— Пытают огнем и каленым железом…

— Страшнее, чем кто бы то ни было…

— Все это выплеснется на вас, великий князь Киева. На вас…

И всё — на грани бестолковой женской истерики, с визгом и падением на пол.

Однако, молча выслушивая всех странников, великий князь Всеволод никогда не забывал о судьбе Великого Киевского княжения. Торговля с западными странами резко сократилась, но северные государства Вильгельм Завоеватель пока не трогал, а даны сами ушли на юг. Там они с яростью вторглись в бассейн Средиземного моря, берега которого начали беспрепятственно грабить.

Об этом тоже рассказывали беженцы.

— Что ж, даны ушли, — отметил про себя великий Киевский князь. И сказал: — Готовь, сын, торговый караван.

— Куда, батюшка?

— В Данию…

Распахнулась дверь, и в великокняжеские покои вошел весьма озабоченный Свирид.

— Прости, великий князь, что я без зова в твои покои…

— С чем пришел?

Свирид молчал, глядя на Владимира.

— Выйди, сын.

Мономах нехотя вышел.

— Говори.

— С горькой вестью, великий князь.

— Что за весть?

— Король Харальд пал в бою.

— Это точно?

— Я казню смертью своих разведчиков, если они приносят недостоверные вести.

Великий князь вздохнул, склонил голову. Помолчав, перекрестился:

— Вечная память.

— Завтра-послезавтра об этом узнает Киев, — негромко сказал Свирид.

— Решетом воду не удержишь.

— Зато другой новостью можно смыть с языков все прежние слухи.

— Какой — другой?

— Например, той, что Гиту спрятали в Испании.

— В Испании?.. — с великим удивлением переспросил великий князь.

— Слухи надо подкармливать, — скупо усмехнулся Свирид.

В Киев пришла новость, которую ждали и которой давно боялись:

— Английский король Харальд пал в бою!

Весь вечер об этом толковали. Как да что. Все ненавидели норвежского викинга.

— Вот и престол освободился, — вздохнул великий Киевский князь. — Теперь Вильгельму осталось только усесться на английском троне.

— Не усядется, батюшка, — сказал Владимир. — Не усядется.

— И кто же ему помешает?

— Трон принадлежит Гите Английской.

— А где она, Гита Английская? — горько покачал головой великий Киевский князь.

— Узнаем, батюшка.

На другой день — другая новость появилась. Ее передавали тайком, с уха на ухо.

— Английская законная королева нашла приют у Испанского короля…

— Да не у Испанского! В Сардинии она.

— Не в Сардинии, а в Португалии!

Ругались. Яростно спорили.

— Так где же все-таки? — вздохнул великий Киевский князь.

— Найду, батюшка, — жестко сказал Владимир. — Ты в Данию велел торговый караван отправить? Ну так поручи мне его охрану.

— Не торговый караван, а посольство, — перебил сына великий Киевский князь. — Посольство с предложением заключения договора о мире и взаимной помощи. Так мы скорее о Гите Английской позаботимся, а заодно узнаем, где именно скрывается она.

— И привлечем к ней внимание подосланных Вильгельмом убийц, батюшка? Нет, не годится так, не годится.

— А что по-твоему годится?

— Пора тебе, батюшка, всех своих европейских разведчиков мне передать, — помолчав, твердо сказал сын. — Пора. Пусть разузнают, где спрятана Английская принцесса… — Владимир вдруг замолчал.

— Почему примолк? — спросил отец.

— Да что я?.. Где законная Английская королева Гита убежище нашла от беспощадных убийц Вильгельма? В Испании? В Сардинии? В Дании?

Великий князь промолчал.

— В Дании? — настойчиво повторил сын.

И вновь промолчал великий князь.

— Значит, в Дании, — Владимир улыбнулся. — Вот и вели своему датскому разведчику тайно разузнать и сообщить в Киев.

— В Менск, — нехотя сказал Всеволод. — Связь через Менск. Позови Свирида, а сам не входи, пока не позову.

— А Свирид тут при чем?

— Он чуть ли не с детских лет моей разведкой занимается. Память у него хорошая.

— Свирид?.. — Владимир прямо оторопел. Сонный Свирид, постоянно жующий миндаль с орехами?..

— Я повелел тебе выйти.

— Точно так, батюшка.

В дверях Мономах столкнулся со Свиридом. Кое-как разошлись: Владимир вышел, Свирид вошел.

— Звали, великий князь?

— Точно разузнай, где Гита Английская.

— Через десять дней доложу.

— Это — всё?

— Постараюсь через восемь.

— Ступай. Ко мне — Владимира.

Свирид вышел. И почти тотчас же вошел Владимир Мономах.

И прямо с порога:

— Посольская поездка тоже охраны обоза требует, батюшка. Английскую принцессу Гиту скорее отыщем. И в твое тихое княжение привезем, подальше от всяких герцогов!

— Через десять дней, сын. Ровно через десять дней — час в час — ты выедешь по дороге, которую укажет Свирид.

— Да что он нам укажет…

— Дорогу!

— Только Вильгельма на нее наведет, — вновь заупрямился Смоленский князь.

— У него свои тропы, по которым конные подставы, и его никто не знает. А ты, мой наследник Владимир Мономах, сразу наведешь на принцессу, потому что торчишь на всех встречах гостей из Европы. А Свирид не торчит, и его никто не знает.

Сын в сомнении покачал головой.

— Он Гите не поможет.

— Десять дней. Жди десять дней, а там посмотрим. Десять!.. — Всеволод помолчал, подумал. — Пока поезжай в Смоленск. Кривичи многое о норманнах знают.

— Время терять?

— Я сказал, сын.

— Повинуюсь, батюшка.

1

У начальника внешней разведки Свирида все было схвачено в единых руках. Его руках. Люди, в том числе иностранцы, дороги, тропы, конные подставы с готовыми всадниками, нужные знакомства — и полная секретность. Свирид докладывал истину великому князю с глазу на глаз, а неправду — специально отобранным людям и только по согласию великого князя.

Вот его-то и вызвал Всеволод. И начальник тайной разведки явился тотчас же.

— По вашему повелению…

— Пошли самого ловкого, чтобы узнал, где Гита Английская. Если, как я полагаю, в Дании, пусть кратко сообщит.

— Слушаюсь, великий князь.

— Связь — только через Менск.

— Только через Менск.

— Одним словом.

— Одним словом.

— Через надежного человека. И — одним словом. Даже если будут пытать…

— Он умрет молча.

— Ступай.

— Слушаюсь, великий князь.

— Владимира ко мне.

Свирид поклонился и вышел.

Вошел сын.

— Звали, батюшка?

— Собрался? Немедля гони в Смоленск. И попроси князя кривичей Воислава проследить дорогу на Менск.

— Будет исполнено, батюшка.

Наутро Владимир Мономах выехал в Смоленск. С личной конной стражей. По левому низменному берегу Днепра. Даже Ратибору подобрали огромного битюга и отковали длинный меч для его необъятной длани.

2

Ехали со всей возможной быстротой. Перекусывали в седлах, всухомятку, не рискуя разжигать костров, останавливались только ради того, чтобы напоить и попасти лошадей. Тут уж было не до княжеского стяга и не до веселых песен. Счет шел на минуты.

Домчались быстро по тем неспешным временам. Коней до худобы довели, но не загнали. Даже Ратиборов битюг довез своего тяжеленного хозяина до крутых смоленских валов.

— В город не въезжать, — повелел Мономах. — Выводить коней.

И тотчас ринулся к ведуну кривичей Воиславу, которого упорно именовал князем. Растолкал челядь и стражу.

— Дорогу мне! Дорогу!..

Ворвался в покои.

— Чуял, что прискачешь, Смоленский князь Мономах, — встретил его ведун кривичей.

— Здрав буди, князь кривичей. Что слыхать о Вильгельме?

Воислав усмехнулся:

— Не быть норманну Английским королем, Смоленский князь. А тебе — быть. Если Русь решишься предать. Но — не решишься.

Смоленский ведун точно читал мечты Смоленского князя. Мономаху это не понравилось.

— Гита — законная Английская королева. Норманн Вильгельм по всей Европе разослал убийц, чтобы захватить ее или убить.

— То мне ведомо.

— Где она спрятана, князь Воислав?

— Двоих из засланных Вильгельмом убийц захватили мои люди. Немца и испанца. Ты, князь Смоленский, знаешь эти языки?

— Знаю.

— Потолкуй с ними.

— С ними пусть Свирид лучше потолкует. Отправь их под доброй охраной в Киев, князь Воислав.

— Отправлю. А ты?..

— У меня другая задача.

— Сам ее решать будешь или вдвоем подумаем, князь Мономах?

— Без тебя мне ее не решить, князь. — Владимир помолчал. — Из Менска идет тайная тропа в Данию. По этой тропе гонец должен донести до Менска, а оттуда — до Киева одно слово. Слово это решит, как спасти Гиту Английскую. Гонец непременно должен добраться до Киева. Дай мне подмогу, чтобы прикрыть гонца по всей тропе.

— Это мы прикроем, — пообещал князь кривичей. — На каждых четырех саженях выставим по человеку. Но то — завтра, отдохнув с дороги. А сегодня — пир горой во славу Смоленского князя!

— Какой там пир!..

— Широкий, — усмехнулся князь кривичей.

Попировали, как то и полагалось при встрече дорогого гостя. В меру выпили, в меру медвежий окорок умяли, а заодно и тройную ушицу выхлебали. Попели застольные, а потом и дружинные песни и завалились спать, чтобы на трезвые головы прикрыть тайную тропу на торговый город Менск.

Князь Воислав поднял свое и Мономахово воинство еще до рассвета, при первых лучах денницы. Плотно позавтракав, тут же выехали на тайную тропу, ведущую неизвестно откуда, но приводящую к торговому въезду в Великое Киевское княжение — городу Менску. Он и назван-то был так издревле, когда только-только расцветала здесь меновая торговля.

Князь Владимир занял место у въезда в пригородный лесок. И — вовремя: уже стало светло, когда передовые посты князя Воислава перекатами голосов донесли:

— Проскакал. Проскакал. Проскакал…

Солнце подошло к полудню, когда послышался перестук копыт, и показался он Мономаху до крайности усталым. Шагнул Мономах на тропу и властно поднял руку.

Из кустов вынырнул всадник. Он лежал на потной шее загнанной лошади и уже не глядел на дорогу.

— Стой!..

Мономах схватил коня под уздцы.

— Кто ты? — прохрипел всадник.

— Сын великого Киевского князя Всеволода Владимир Мономах. Свирид — мой названый брат. Ты должен передать для Свирида только одно слово.

— Кронборг… — выдохнул всадник.

Владимир приказал немедленно отправить гонца к князю кривичей для отдыха и тут же со своей дружиной выехал в Киев, где его ждал названый брат.

3

Свирид спросил первым:

— Живого перехватил?

Мономах посмотрел на отца.

— Говори все.

— Гонец жив, но еле-еле. Коня загнал. Отправил его к кривичскому князю, пусть в себя придет. Прохрипел одно слово.

— Какое?

Владимир опять посмотрел на отца.

— Говори, — сказал великий князь.

— Кронборг.

— Что еще скажешь, сын? — спросил великий князь.

— Это все, что мне известно.

— Английская королева Гита в замке Кронборг, — сказал Свирид. — По другим сведениям, с нею две подруги, две горничных, камердинер, повар и четыре личных стражника.

Помолчали, раздумывая.

— Что скажешь, батюшка? — нетерпеливо спросил Владимир.

— Готовьте посольский обоз в Датское Королевство. Это — совместно с торговым, сыны. Посла определю сам, тут подумать надо. Начальником обоза назначить кого-либо из думных бояр, тут тоже подумать надо. Все обозники — дружинники моего сына. Оружие — под поклажу. Начальник охраны — Смоленский князь Владимир Мономах, и твои люди, Свирид, должны подчиняться ему без промедлений.

— Слушаюсь, великий князь.

— Обоз осмотрю сам.

— Слушаюсь…

— Коли вопросов нет, так и ступайте с Богом, сыны. Выезд через три дня.

Великий князь Всеволод почему-то любил откладывать исполнение собственных распоряжений на три дня. Всем казалось это странной привычкой, почти чудачеством, но это было не так. Три дня нужны были великому князю для тщательной проверки собственных распоряжений. Он старательно перебирал все обстоятельства, способствующие принятию этих распоряжений, а через три дня либо подтверждал собственные повеления, либо отдавал новые.

Выйдя из отцовской половины, Владимир сразу же прошел к матери.

— Здравствуй, светлая матушка моя.

Великая княгиня молча поцеловала сына.

— Попрощаться зашел, матушка.

— Знаю, что обозом командуешь. И обоз этот идет в Данию.

— Через три дня.

— Надеешься, что удастся спасти Английскую королеву Гиту?

Владимир уныло вздохнул:

— Батюшка собирается сватов засылать в Австрийское королевство.

— Спасение — это подвиг. А женитьба — сговор старших за твоей спиной, сын. Это — расчет, а не любовь. А жить без любви — великий грех перед Господом и собственной совестью.

— Что же делать, матушка?

— Спасать любовь, сын.

Вздохнул Владимир.

— Как?

— Думай, — мать притянула его голову, поцеловала в лоб. — Ступай, сын. И думай.

— Я буду думать.

— Это правильно.

На следующий день Владимир Мономах и его любимец Добрынька столковались с девушками и решили улизнуть к провалу. Однако Владимир, подумав, все же сказал отцу, что хочет поохотиться до отъезда в Данию с обозом и посольством.

— Косулю подстрели, — сказал великий князь. — Что-то давно ее не едали.

— Подстрелю, батюшка.

Мономах напросился на охоту совсем не потому, что стосковался по ней. Нет. Английская королева Гита не выходила у него из головы. Он уже и думать не думал о хорошенькой подружке своей сестры, да и сама мысль о ней казалась ему кощунственной, поскольку как бы приземляла мечты об осиротевшей Английской королеве Гите.

И вот молодежь весело выехала полюбоваться провалом.

Девушки — старшая сестра Владимира княжна Елена, младшая — княжна Татьяна и ее подружка-горничная Ольга — все еще оставались звонкими хохотушками, только Елена стала куда чаще таинственно улыбаться, нежели звонко хохотать. И украдкой поглядывать на всегда веселого, звонкого Добрыньку.

«Повзрослела моя сестренка, — усмехнулся в еле-еле начавшие отрастать усы Мономах. — Повзрослела и расцвела. Как же чудно хорошеют девушки, влюбляясь впервые в жизни…» И тут же понял, что время не стояло на месте, что шумная звонкая юность незаметно, исподволь сменилась улыбчивой молодостью, с ее трепетом и ожиданиями завтрашних волнений и забот, что девочки стали девушками, а юноши — мужчинами: вот и угрюмый Ратибор уже не идет пешком, а важно восседает на сером битюге с мечом у пояса. И он, Владимир Мономах, тоже едет на любимом жеребце и тоже при мече. Да и едет-то совсем не ради того, чтобы просто поглазеть на провал или украдкой перемигнуться с красивой горничной, а…

«Да, на охоту».

Владимир придержал коня. Звонкая дворцовая молодежь еще жила ярыми всплесками крови в юных и чистых жилах пробуждающейся юности, а он, Мономах, уже расстался с нею. Уже наречен Смоленским князем, уже ощутил на своих плечах тяжесть собственной власти, хлопоты, заботы о детях и стариках. А главное, уже полюбил умом таинственную королеву чужой и невероятно далекой от него державы.

Дождавшись, когда сестры и сопровождавший их кортеж скроются за последним подъемом к провалу, Мономах бросил поводья на шею отлично выезженного жеребца и взял в руки лук.

Отцу захотелось отведать косулю. А сыну — поскорее выехать в замок Кронборг.

4

Владимир подстрелил косулю сразу, как только выехал в степь. Первой же стрелой. Добил ножом, по-прежнему избегая ее предсмертного взгляда. Разделал, взвалил на жеребца и поскакал во дворец великого Киевского князя Всеволода.

— Это славно, — сказал великий князь. — Попируем.

И вызвал повара.

— Вымочить в кислом молоке, жарить целиком на можжевеловых дровах.

— Будет исполнено, — повар низко поклонился и вышел.

— Завтра выезжаешь? — спросил великий князь сына.

— Как ты повелел.

— Косули нам и на два дня хватит.

— Не получится, батюшка, — вздохнул Мономах. — Волки Вильгельма все страны прочесывают. Как-нибудь да и прознают про королеву Гиту Английскую и замок Кронборг.

Великий князь усмехнулся:

— Заочная любовь редко, но встречается. У нее множество обличий.

— Да при чем здесь любовь, — хмуро сказал Мономах. — Это скорее долг, батюшка.

— И это встречается, — великий князь погладил лежавшую перед ним на столе Библию. — Самая мудрая книга. В ней сказано, как некая Суламифь за танец потребовала голову Иоанна Крестителя. В долг.

— Тут не легенды, батюшка, тут совесть, — Мономах непроизвольно вздохнул. — Несчастная женщина, изгнанная из родной страны жестоким варваром, каждый день и каждый час рискует жизнью…

Вошел повар, низко поклонился, прижав руку к сердцу:

— Через полчаса, государь…

Звонкий, чистый, веселый девичий смех заглушил его слова.

— Вот и дочери вернулись, — улыбнулся Всеволод. — И вроде Свирид с ними. Вели в большой столовой накрывать.

Снова низко поклонившись, повар вышел.

— Когда молодой человек влюбчив, особой беды нет, — негромко сказал великий князь. — Но когда влюбчив наместник престола…

— Но я ни в кого не влюбился, батюшка!.. И не собираюсь…

— Помолчи, наследник, — сурово оборвал великий князь. — Влюбчивый молодец ни за кого не отвечает, но влюбчивый наследник отвечает за все Великое Киевское княжение! Наши предки с огромным трудом вытеснили гуннов в Венгрию, твой прадед, креститель Руси Святой, великий князь Владимир построил крепости, которыми с трудом сдержал нашествие печенегов. На твою долю достанутся половцы и княжеская усобица меж изгоями и прочими охотниками до Киевского Великокняжеского престола. Тебе предстоит сражаться как с половцами, так и со множеством родственников внутри страны. Да прибавь сюда еще князей-изгоев. Впрочем, я, кажется, уже упоминал о них. По Сеньке ли шапка, завтрашний Киевский великий князь?..

Владимир промолчал.

— Вот твой долг и твой тяжкий крест, Владимир Мономах!

Всеволод встал, шагнул к дверям в большую трапезную, остановился вдруг:

— Пировать пора, сын!

Владимир тоже нехотя поднялся. Отец положил руку ему на плечо:

— И — о женитьбе подумать. Я тебе добрую невесту присмотрел. Принцессу из Австрийского Дома. Хороша дева.

— Да знаю я, — с досадой ответил сын.

Навстречу им вошел Свирид.

— Прости, великий князь. Срочное сообщение от моих разведчиков.

— Говори.

— Трое из разосланных по Европе убийц, посланных Вильгельмом, вышли к замку Кронборг. Двое были убиты, один сумел убежать.

— Найти во что бы то ни стало.

— Выслал своих людей, великий князь. Приказал взять живым и доставить в Киев. В крайнем случае — доставить мертвым.

— Ладно, коли так. Пошли косулю есть. Вкусная! На можжевеловых дровах.

— Придется отложить пир, великий князь. В стычке возле замка Кронборг убит один из охранников королевы Гиты.

— Как?.. — опешил Всеволод.

— Гита осталась всего с тремя охранниками, великий князь.

Помолчали, осмысливая новость.

— Ну и чего же вы ждете, сыны? — заорал вдруг великий князь Киевский. — Выехать тотчас же! Немедленно, в ночь! Боевая группа — одвуконь, гнать, не переставая, по лесным тропам! Обоз — по дороге через Менск с обычной охраной. Защищать английскую королеву Гиту, себя не щадя!

— Погоди, отец, — сказал Владимир. — Себя щадить мы не будем, но сначала надобно пообедать. Как там повар обещал?

— Никаких обедов!

— На можжевеловых дровах, да?

— Да, — машинально подтвердил великий князь, сообразив, что с немедленным выездом он переборщил. — Пообедать — это правильно.

— И мою личную дружину тоже надо подготовить и накормить.

— Прощения прошу, великий князь, но мне своих разведчиков тоже покормить надобно, — решительно сказал и Свирид. — И Владимиру добрых помощников выделить для боковых дозоров…

— Полчаса! — грозно прикрикнул великий князь. — Полчаса, и не минутой позже!..

— Час, батюшка, — упрямо сказал Мономах. — А ты за полчаса личного гонца пошлешь в Смоленск к князю Воиславу. Пусть своими устами твою просьбу князю передаст.

Великий князь насторожился.

— Какую еще просьбу?

— Пусть князь Воислав своими конниками дорогу на Менск перекроет, — сказал Владимир. — И пусть они проверят, так ли уж грозны убийцы, посланные Вильгельмом, как нам о том перепуганные беженцы рассказывают.

— Верно, — одобрил великий князь Всеволод.

— Я — к дружине.

— И я — к дружине, — сказал за Владимиром Свирид.

— Ну, ступайте, сыны, — вздохнул великий Киевский князь.

5

Но прошел Владимир не к дружине, а на женскую половину дворца. К матушке.

— Матушка светлая моя!

— Знала, что непременно попрощаться зайдешь, — великая княгиня улыбнулась сыну, поцеловала его в лоб. — Какую кручину на сей раз батюшка на тебя возложил? В Австрию сватает?

— Ох!.. — вздохнул сын. — Как девку красную. Ну, ей-богу.

— Наслышана, — усмехнулась княгиня Анна. — Во всех странах государи дочерей за рубеж отдают, а он сына на торг выставил.

— Выходит, так.

— А почему, знаешь?

Владимир неуверенно пожал плечами:

— По-своему хочет…

— Любит он тебя, очень любит.

— Но я же уже взрослый, — жалобно сказал Владимир. — Усы уже торчат…

— Вот твоего батюшку это и пугает. В этом и заключается отцовская ревность к любимому сыну и наследнику.

— Я Гиту Английскую и в глаза не видал, к чему же тут ревновать?

Великая княгиня Киевская ласково погладила сына по голове.

— Ты — мечтатель, и это прекрасно. Слабые духом мечтатели портят жизнь и себе, и близким своим, но у тебя могучая воля. И ты всегда будешь добиваться того, о чем мечтаешь.

— Я не знаю, я… — растерялся Мономах.

Где-то во дворе раздались громкие голоса. Дружина искала своего вождя.

— Тебе пора, сын. — Мать обняла его и поцеловала. И шепнула на прощанье: — Никогда не предавай свою любовь, сын. Никогда, запомни!..

— Не предам, матушка, — сказал Мономах.

И вышел.

1

Личная дружина Мономаха насчитывала сто человек. Или, точнее, сто три — с воеводой и двумя личными телохранителями-дозорными. Добрынька легко управлялся со своими лошадьми, но Ратибор, кое-как освоивший одного коня, так и не мог толком управиться сразу с двумя.

— Добрыня и Ратибор — в дозор по обе стороны дружины, — приказал Мономах. — Старший — Добрыня.

— На заводного коня пересаживайся быстро, Ратибор, — строго выговаривал другу Добрыня, разбирая поводья. — И не жди команды, как на ученьях. Ну, с Богом.

Великий князь Всеволод наставлял в это время личного гонца к князю кривичей. Бился, чтобы гонец наизусть — слово в слово — выучил его устное поручение на случай, если кто перехватит.

— Ну, еще раз перескажи, что я велел передать князю Воиславу.

— Пусть князь Воислав своими конниками дорогу на Менск…

— Да не гундось! Четко передавай!..

— Пусть князь Воислав…

— Четко!

— Пусть князь Воислав…

— Не гундось!

Потому провожать Мономаха вышел Свирид. Да не один.

— Плохие у тебя, брат, дозорные, — усмехнулся Свирид, глядя на Добрыньку и Ратибора. — Один в лесу дров целый воз наломает, второй о красной девице размечтается, тобою больно уж избалован.

— Какие ни есть, — с неудовольствием ответил Владимир.

— Нужны умеющие видеть, и такие есть у меня, брат, — со значением произнес начальник разведки. — Опытные, зоркие, хорошо обученные. Одним словом — разведчики. Христиане к тому же, что в Европе немаловажно. Это тебе дозорные по шуйце и по деснице. Федот и Савелий.

Из-за спины Свирида враз вышагнули рослые молодцы и склонили головы пред сыном великого князя.

— По обе стороны, — коротко приказал им Свирид. — Глядеть в четыре глаза, слушать в восемь ушей.

Разведчики, дружно кивнув, вскочили на своих коней и встали поодаль от выстроившейся к походу колонны.

— Обнимемся на дорожку, брат, — вздохнул Свирид. — Не близкая она у тебя.

Названые братья обнялись.

— Я тебе один сюрприз приготовил.

— Какой еще сюрприз? — насторожился Владимир.

— Приятный.

— Мне и приятный не нужен. — Владимир сел на коня.

— Королеве Гите — нижайший поклон, — шепнул Свирид, удерживая коня за стремя. — Не влюбись только. Ты у нас — влюбчивый.

— Поздно, — усмехнулся Мономах. — Я, кажется, уже… влюбился.

И, вздохнув, отъехал во главу колонны.

2

— Скакать во весь опор одвуконь, — приказал Мономах дружине. — Сами определяйте, когда на заводную лошадь пересаживаться, но — всегда на скаку. Останавливаться только по моей команде. Нашей помощи ждет Английская королева Гита. Все ясно?

— Всё!..

— Тогда вперед во весь мах!

И на крупной рыси Владимир погнал своего любимого жеребца, когда-то спасшего ему жизнь.

Однако пересаживаться на скаку на заводную лошадь удавалось далеко не всем, и прежде всего, естественно, Ратибору. Он был слишком тяжел и неуклюж для подобной джигитовки. На тренировках он останавливал коня, спешивался, влезал на другую лошадь и уж тогда посылал ее вперед. В первом срочном походе ему кое-как удалось от дружины не отстать, а вот во второй раз — не очень. Чего-то испугавшись, лошадь, когда он решил пересесть на соседнюю, вдруг дернулась, и громоздкий Ратибор грохнулся оземь.

Тотчас над его головой со свистом что-то пронеслось. Ратибор сообразил, что пролетела стрела. А потому и вставать не спешил, ожидая, что же будет дальше.

А дальше из подлеска выбежали два парня. Два недоросля в обыкновенной крестьянской одежде, подпоясанной веревкой. За плечами у них были луки, в руках — ножи, и они резво и радостно мчались к подстреленной ими добыче.

А добыча эта, то бишь Ратибор, разгневалась и поднялась во весь свой рост. И парни сразу же опешили и остановились.

— Щенки!.. — гаркнул Ратибор. — Я лично за спину князя отвечаю, а вы…

Из леса вылетел аркан, на долю секунды завис над головою одного из нападавших, обрушился на него, и парень, заорав от ужаса, тут же исчез в кустах, подтянутый арканом.

Второй, сообразив, что дело плохо, бросился было бежать, но…

Но из кустарника навстречу ему шагнул рослый воин в полном вооружении. Это был Савелий. И, не обнажая оружия, коротко и брезгливо буркнул:

— Ложись.

Парень послушно растянулся на траве.

— Давай их мне! — крикнул Ратибор.

— Приказано — к князю Мономаху!

Пленные тотчас же были доставлены в походную ставку Мономаха.

— У каждого в кармане по одинаковой золотой монете, князь, — доложил Мономаху разведчик. — Сопротивления не оказывали, но до этого послали стрелу в твоего личного охранника.

— Попали?

— Нет.

— Ну и слава Богу, — сказал Мономах. — Ты из разведчиков Свирида?

— Да, великий князь. Я — Савелий.

— Передай своему командиру, Савелий, что я выразил тебе благодарность.

— Благодарю, князь.

— И давай сюда этих парней.

Связанных нарушителей спокойствия вволокли в шатер и бросили к ногам Мономаха.

— Покажи мне монеты, Савелий.

Разведчик тотчас же положил перед Смоленским князем два золотых дублона. Владимир внимательно рассмотрел их.

— Чеканка свежая. Вильгельм стал платить не добычей, а золотом.

Подумал, повертел дублоны.

— Кто и за что заплатил вам золотом?

Оба парня молчали.

— Я спросил!.. — грозно прикрикнул Мономах. — Второй раз вас спросит Ратибор!

— Я готов, — прорычал угрожающе Ратибор. — Еще как спрошу.

— В сельцо наше человек чужой приходил, — тотчас же начал по виду старший, тот, который и стрелял в Ратибора. — Мне с братом дал по монете.

— За что?

— За то… — парень вздохнул. — За то, чтобы мы помешали вам дальше идти.

Все, кто был в шатре, громко и дружно расхохотались.

Воевода проворчал:

— Всыпать им как следует плетью да отправить домой.

— Это я с удовольствием, — встрепенулся Ратибор. — Они в меня стрелу послали.

— Гляди, Ратибор, не перестарайся!.. — хмыкнул Добрыня.

— Только не забудьте еды им на дорогу дать, — усмехнулся Мономах.

И опять в шатре весело рассмеялись.

3

Когда деревенских недорослей отпустили с миром, в шатре Мономаха собрался военный совет: Добрыня, Ратибор, разведчики Федот и Савелий да воевода дружины Мономаха Прослав, с юности обучавший князя военному мастерству.

— Посмеялись, а теперь погорюем, — сказал Мономах. — Дорога наша врагу открыта, а стало быть, и цель наша ему ясна.

— Прорвемся, — усмехнулся Добрыня. — Дружина у нас добрая.

Встал один из разведчиков, Федот.

— Дозволишь вопрос, князь Мономах?

— Спрашивай.

— А как считает воевода Прослав?

— Дружина добрая, да время злое, — вздохнул опытный Прослав. — Пока прорываться будем, псы Вильгельма к убежищу королевы Гиты выйдут. Один из трех ищеек, что след ее унюхали, живым ушел.

— Нет. — Полог шатра внезапно с шумом откинулся. На пороге возник рослый воин в легкой кольчуге, с мечом и кинжалом на поясе. По-дружинному коротко и резко склонил голову.

В шатре растерянно молчали.

— Кто ты? — спросил наконец воевода. — Кто, откуда и как посмел на совет явиться?

— Личный порученец Свирида. Имя мое ничего вам не скажет, но дело, вас беспокоящее, сделано. Третий пес, вышедший на след королевы Гиты, убит мною по приказу Свирида.

В шатре переглянулись.

— А кто может подтвердить твои слова, воин? — спросил недоверчивый Прослав.

Неизвестный усмехнулся:

— Побратим моего командира великий князь Владимир Мономах.

— Я?.. — удивленно улыбнулся князь Владимир. — Напомни.

— Кто схватил моего коня под уздцы и снял меня с седла?

Владимир вспомнил дорогу на Менск, цепочку всадников князя Воислава вдоль дороги, передававших друг другу одно слово: «Проскакал… Проскакал… Проскакал…» И загнанного скачкой всадника на загнанной лошади. «Кронборг», — успел шепнуть ему всадник. И сознание потерял…

— Так. По повелению моего побратима Свирида этот воин убил разведчика Вильгельма, — сказал Владимир Мономах. — Он доставил очень важное сообщение в Киев через Менск.

— Присаживайся, доблестный воин, — воевода Прослав указал место за столом.

— Благодарю, — воин прижал к сердцу правую руку и вновь отрывисто кивнул. — Время и впрямь злое, как сказал воевода, и вы правильно сделали, что отпустили недорослей. Они доложат тем, кто дал им золото, и воины Вильгельма ринутся по вашим следам.

— А если нет? — спросил Прослав.

— Они не знают другого пути в Данию, а уж тем паче к королеве Гите. Упорно защищайте посольский обоз и высокого Посла. Придержите сколь возможно их силы на этой дороге.

— А ты, воин?

— Как повелит князь Мономах.

— Он пойдет со мной, — сказал Мономах. — С нами пойдут Федот и Савелий. Если кто проговорится, что мы ушли…

— Слово воеводы! — громко сказал Прослав, клятвенно подняв руку.

— С места не сниматься, пока не заглохнет топот наших коней. — Мономах вгляделся в воеводу. — Потом вам придется взяться за мечи. И медленно отступать по дороге, сдерживая опытных, надо полагать, воинов.

— Мы сдержим их, князь Мономах, — торжественно провозгласил воевода Прослав. — Или ляжем все вместе, повинуясь твоему повелению!

Следом за особым порученцем Свирида и двумя разведчиками, Федотом и Савелием, Мономах со своими телохранителями выехал на параллельную дорогу. Навстречу им из кустов выбрались два легковооруженных воина.

— Спешимся, князь Мономах, — сказал личный порученец Свирида. И, когда они спешились: — Садитесь, воины, на наших коней, гоните их назад, до перекрестка. Там свернете на нашу дорогу и по ней нас догоните. Все ясно?

— Догнать вас.

— Вперед.

Всадники погнали лошадей к перекрестку.

— Я что-то не очень понял тебя, друг, — Владимир недоуменно пожал плечами. — Зачем эти скачки во все стороны?

— Мы очень наследили по дороге к замку Кронборг, князь Мономах, — сказал порученец Свирида. — Значит, надо наследить и на пути посольского обоза в Копенгаген. Пока в наших петлях будут разбираться, мы успеем к королеве Гите первыми.

— Все правильно, прими мою благодарность.

— Благодарю, Смоленский князь.

Наконец послышался согласный конский топот, и на дороге появилась конная группа, гнавшая во весь мах к Мономаху и разведчикам.

— Твое повеление исполнено, князь!

— Прими мою благодарность.

4

Как раз в это время гундосый гонец великого князя Киевского Всеволода беспощадно гнал коня по дороге к Смоленску. Впопыхах он потерял шапку, слезы и пот застилали ему глаза… Не доскакав до Смоленска, не удержал он загнанного коня на повороте, конь споткнулся и рухнул, придавив всадника. Кое-как выбрался гонец из-под испустившего последний дух коня и добрых три версты бежал на своих двоих до столицы кривичей. Бесконечные мелкие поправки великого князя окончательно запутали его, в голове все перемешалось, а потому и докладывал он князю Воиславу весьма сумбурно.

— Велел мне… перекрыть дорогу на… и проверить, так ли уж грозны убийцы… — И замолчал.

— Что же ты замолчал? — спросил Воислав.

— Забыл…

— Совсем забыл?

— В голове гудит.

— Отдохнуть тебе надо, парень. — И, позвав гридня, Воислав распорядился: — Гонца — в баню, после бани — на сеновал. Утром разбудить, накормить и — ко мне.

Утром привели гонца.

— Очухался?

— Тайное поручение от великого Киевского князя Всеволода, — вполне толково доложил гонец. — Мне великий князь повелел сразить стрелой одного человека на дороге в Данию.

— По какой дороге? — спросил Воислав.

Гонец мучительно пожевал губами.

— На Кронборг? — вновь спросил князь кривичей.

— Лесь… Олесь…

— Кронборг?

— Точно!.. — облегченно подтвердил гонец, в голове которого не все еще устоялось.

— А где же твои стрелы?

— Поломал, когда с коня падал.

— Дать коня, показать дорогу и пусть исполняет повеление великого князя.

Гонца проводили на тайную дорогу, ведущую к замку Кронборг.

— Дальше действуй сам, — сказал выделенный провожатым начальник разъезда.

— А стрелы? — оторопело спросил личный гонец великого князя.

— Держи.

И провожатый бросил гонцу ровно одну стрелу.

Как полубезумный гонец великого князя Киевского пробрался на тайную тропу, никто так и не сумел объяснить. Сошлись на том, что сумасшедшим помогает черт — сидит на левом плече. И этот черт провел безумного гонца мимо тыловых стражников группы князя Мономаха, которая остановилась, чтобы дать отдохнуть лошадям, а заодно и перекусить самим.

Из укрытия гонцу были отлично видны как пасущиеся кони, так и вся проголодавшаяся группа князя Мономаха. Вот в него-то он и нацелился, а что руководило его соображениями, так и осталось тайной. Может быть, золоченый византийский панцирь Смоленского князя, сверкавший на солнце?

Вот в эту ослепительно сверкавшую броню и нацелил гонец стрелу. И плавно спустил тетиву. И запела стрела смертельную песню. Не слышен был ее полет в веселом людском гомоне.

Но неуклюжий Ратибор не принимал участия в общем веселье, а потому расслышал… И бросился вперед, закрыв собою князя Владимира, в полном соответствии со своей ротой: прикрывать Мономаха со спины.

Добрыня увидел нелепо взмахнувшего руками Ратибора, заметил, как качнулись напротив кусты, вскинул лук, и полоумный убийца без звука повалился из кустов.

Только тогда Добрыня кинулся к Ратибору.

— Брат…

Ратибор приоткрыл глаза.

— Помни о роте, которую дали князю Мономаху. Всю жизнь… помни…

— Ратибор ранен!.. — бросился Добрыня к Смоленскому князю.

— Вези его к князю Воиславу! — крикнул Мономах. — Немедля! Одвуконь!..

Кое-как взгромоздив Ратибора на коня и привязав его к седлу, Добрыня с двумя воинами, которых выделил личный порученец Свирида, помчался назад, в Смоленск, к князю кривичей Воиславу.

— Отряд уменьшился вполовину, — вздохнул Владимир и сокрушенно покачал головой.

— Прорвемся, — упрямо сказал порученец.

— Обязаны прорваться, — твердо повелел Смоленский князь.

5

Великий Киевский князь Всеволод узнал об этих событиях еще до того, как поредевшая группа Мономаха и Свиридова порученца добралась до замка Кронборг.

— Найти убийцу и наказать, — сурово повелел великий князь, не подозревая, что убийцей был его личный гонец, потерявший по дороге разум. — Смерть за смерть. Таково повеление.

— Уже, великий князь.

— Что значит «уже»? — нахмурившись, спросил Всеволод.

— Это значит, что твое повеление исполнено.

— Кем исполнено?

— Добрыней, великий князь.

— Как?

— Одной стрелой.

— Молодец! — воскликнул Всеволод.

— Молодец, — подтвердил кто-то и из свиты.

— Жалую ему потомственное дворянство в роду его на века! — громко и торжественно возвестил великий князь Киевский.

Пожалованный потомственным дворянством Добрыня об этом и ведать не ведал.

Доставив раненого Ратибора до личной дружины Мономаха, он стребовал с дружинников свежего коня, перевалил на него обмякшего побратима, сказал Прославу, что князь Смоленский остался без прикрытия спины и левой руки, — воевода тут же выслал князю двух собственных охранников, — и помчал побратима дальше — к князю кривичей. И доставил. И, кажется, вовремя.

— Вылечу, — сказал ведун, оглядев раненого. — А ты к Мономаху возвращайся.

— Не могу, — Добрыня вздохнул. — Это побратим мой до гроба.

— Стрела… — задумчиво молвил князь кривичей. — Судя по метке, наша — смоленских кривичей. Видишь эти метки, Добрыня?

— Вижу. Я убил супостата, — сказал Добрыня.

— Правильно. Только дело вот в чем: супостата того великий князь прислал с устным повелением. Правда, он с коня упал, загнал его, ничего толком сказать не мог, бормотал что-то несусветное.

— Что? — насторожился Добрыня. — Что бормотал? Я личный охранник Мономаха, князь Воислав, мне знать можно.

— А то, что великий князь повелел убить кого-то… И стрел у меня попросил. Свои он переломал, когда с коня падал. Это — одна из них.

— Так он же в князя Мономаха стрелял! Ратибор прикрыл князя своим телом!

— Вот оно что… — Воислав нахмурился.

— Так вылечишь моего братушку, князь Воислав?

— Вылечу, если мешать не будешь.

— Вечным твоим должником буду…

— Не мешай. Ступай, я сказал.

Добрыня, понурив голову, вышел.

Как лечить от своей же, кривичской, стрелы ведун знал. Но не мог понять, почему эта стрела целила в Мономаха — наследника и первенца великого князя.

Не один день потом размышлял Воислав о том, что случилось. И наконец пришел к выводу.

Итак, великий князь Киевский, проводив посольский обоз во главе с любимым сыном, одновременно посылает в Смоленск личного гонца с устным посланием. Почему с устным — не письменным? Допустим, потому, что насторожен слухами об убийцах, которых разослал повсюду герцог Вильгельм с одной задачей: найти и уничтожить королеву Англии Гиту — об этом говорил Воиславу сам Смоленский князь.

Гонец загнал коня, ударился головой и малость стронулся с разума. Он даже разговаривать не мог — пришлось его в бане пропарить и дать ему отоспаться. Но и это не помогло. Кое-как гонец выдавил из собственной памяти одно: он должен поразить стрелой…

— Кого? — был задан ясный вопрос. — Кого поразить-то?

— Врага! — выпалил радостно.

Слишком радостно, как сейчас понимал ведун.

Враг. Знакомое слово. У всех оно на устах. А причина — беглецы и паникеры из европейских царств. Ради оправдания собственной трусости доходят они до истерики.

Не мог великий князь Киевский позволить себе поддаться этой массовой панике. Значит, гонца он послал в Смоленск по каким-то иным причинам, и причины эти запутались в искривленной страхом памяти гонца — страх всегда притупляет рассудок. Вот почему расспрашивать его было бесполезно. А теперь расспрашивать следует только собственную память.

Князь кривичей закрывал глаза, чтобы восстановить все, что он знал и о чем догадывался, и чтобы отбросить все, не имеющее отношения к происшедшему событию.

Итак, Мономах…

Основные черты: влюбчивость, честность, верность, убежденность, мечтательность. Влюбился в горничную своей сестры — так передавали… Храбр до самозабвения. Любит охоту, но — не убивать. Однако один на один убил барса. Никому о том не сказал, но все равно об этом скоро прознали. Да и на личный стяг поместил князь черного барса на красном фоне. Что ж, гордость вполне естественная… Хорошо начитан, многое знает, охотно слушает странников, монахов, беженцев. Что еще?.. От них узнал о конунге норманнов Вильгельме и, конечно, о Гите Английской. Похоже, заочно влюбился. Горничная сестры, конечно, тут же из его памяти выскочила.

Что ж, если так, то об этой своей влюбленности Владимир — возможно! — рассказал отцу. А великий Киевский князь на то и великий, чтобы думать не о романтических бреднях своего наследника, а о союзах с зарубежными странами: Русь-то издревле торговлей живет. Возможно, князь Всеволод и оборвал сына: не пристало, мол, наследнику думать о какой-то там Английской королеве, его долг — укреплять династические связи с европейскими монархами. И невесту отец ему уже приглядел — из Австрийского Дома. Владимир сам об этом тогда рассказал, когда в Смоленск примчался. Не в себе был. Мечтатель. Наивный мечтатель. Спросил беспомощно: «Что мне делать?» Воислав ответил тогда что-то вроде: «Не быть норманну Вильгельму Английским королем. А тебе — быть. Либо Английским королем, либо Русским царем». Зачем так сказал? Хотел подбодрить? Нет. Изнутри почувствовал. Наитие.

Теперь — великокняжеский гонец. И с коня упал, и стрелы поломал, и малость умом тронулся. И одно талдычит:

— Убить…

Кого именно? Врага. И при этом стреляет в Мономаха. Но мог ли великий князь считать врагом собственного сына? Да не просто сына, а еще и наследника, преемника своего. Прежде всего — преемника предусмотренных торговых соглашений с монархами за рубежом. Ему невесту подбирают, а он, видите ли, размечтался о Гите Английской. Что ж, с такими, как он, и не такое случается. Влюбляются заочно и при этом яро отстаивают право на свою любовь. И спасать ее отправляются. И… И весть донеслась: Добрыня получает потомственное дворянство за то, что убил… личного гонца великого князя. За что ж такая награда? А за молчание. За то, что спрятал концы в воду. И болтливым языкам не за что зацепиться. Ведь об Английской королеве знает вся Европа. И все ей сочувствуют.

Значит, стрела предназначалась Гите…

1

Мономах получил подкрепление — двух охранников Прослава, но оставался на месте.

Задержкой, вызванной ранением Ратибора, решил воспользоваться личный порученец Свирида.

— Хорошо бы путь разведать, пока стоим на месте, князь Мономах.

— Кого возьмешь?

— Да двух присланных. С тобой останутся Федот и Савелий.

— Ты надолго?

— Две версты. Туда и обратно. Час.

— Но не дольше.

— Не дольше, князь Мономах.

— Пеши пойдешь?

— Кусты да лес. Со мной — один конный, для связи. Ждите нас здесь.

Легкий перестук копыт идущей в поводу лошади вскоре затих. Ветерок чуть шевелил кусты, но шелеста листьев от этого ветерка не рождалось, и Мономаху стало не по себе. Рядом с ним не было привычных его друзей — Добрыни И Ратибора, жизнью своей отвечающих за левую руку и спину его, а ведь совсем недавно из кустов вылетела стрела, которую принял на себя Ратибор. Новые охранники, присланные воеводой, были, конечно, надежны, но… Но все же старые были лучше. Владимир привык к ним, знал, как именно они его прикрывают, и не оглядывался. А теперь начал вдруг оглядываться ни с того ни с сего, прислушиваться. И это его раздражало.

Правда, есть еще Федот с Савелием. Как только Владимир подумал о них, так они тут же подошли. Точно почувствовали, что вспомнил.

— Пожуй, княже, — сказал Савелий и протянул Владимиру добрый кус вяленого мяса, завернутого в черствую лепешку. — Оттягивает. Ждать легче.

— Это — вовремя, — усмехнулся Смоленский князь. — Ждать да догонять — последнее дело.

Жевали молча. Лепешка была уж очень черства. Но время и впрямь пошло быстрее.

— Конный, — вдруг встрепенулся Федот.

Замерли. Перестук копыт приближался. Из кустов на них выехал конный разведчик.

— Нашли мызу в кустах. С дороги не видна, а значит, и безопасна.

— Нам недосуг отдыхать на мызах.

Разведчик чуть заметно усмехнулся:

— Мы ведь женщин повезем из замка, князь? А женщинам передохнуть надобно. Там ведь не только королева Гита, там ее подружки и горничные.

— Что ж, — Мономах улыбнулся. — Прими мою благодарность, разведчик.

Разведчик склонил голову и прижал руку к груди.

2

Размышления, которыми не без удовольствия занимался вождь кривичей князь Воислав, не мешали ему следить за текущими делами и тут же решать их. Яд на стреле, которой ранили Ратибора, был ему хорошо знаком, и в первую очередь он обезвредил этот яд снадобьями. В снадобьях содержались снотворные вещества, и Ратибор блаженно уснул благотворным сном.

А князь кривичей продолжал строго допрашивать самого себя.

«Мне не хватает достоверных фактов. Значит, их надо позаимствовать не в своей осведомленности, а со стороны. А в стороне не только мои лазутчики, но и разведчики иных властителей. Лучшая разведка у великого Киевского князя, и командует ею Свирид. Мы с ним встречались, но он всегда уклонялся от разговора. Это естественно: все разведки не доверяют друг другу. Но… надо спасать Английскую королеву. Вильгельм Завоеватель не пожалеет золота ради того, чтобы ее устранить. Двоих его людей уже схватили мои лазутчики. И королеву Гиту необходимо уберечь. Тем более, я обещал это Мономаху.

Мономах уже на подходе к Кронборгу, а это означает, что Вильгельм тоже где-то рядом. Он денег не жалеет».

— Эй, гридин!

— Слушаюсь.

За спиной Воислава вырос толковый малый.

— Ко мне командира лазутчиков. Немедля!

Гридин исчез, и почти сразу же явился рослый молодец.

— По твоему, князь, повелению…

— Все, что известно о пути Мономаха к замку Кронборг. По пунктам.

— Первое. Князь Мономах занял мызу, не заметную с дороги. Возможно, для отдыха перед последним рывком к замку.

— Второе! — раздраженно перебил князь Воислав.

— Второе. Отряд его незначителен. Вполне вероятно, что Мономаха на дальнейшем его пути к замку Кронборг ждут засланные убийцы герцога Вильгельма. Дорога постепенно сужается, справа и слева болотные топи. Правда, с Мономахом опытный разведчик, выделенный лично Свиридом.

— Что еще?

— В самом начале дороги к замку Кронборг подпилены деревья справа и слева. Людей не видать, кто подпиливал стволы — тоже неизвестно…

— Хороши у меня лазутчики!

— Там кончаются наши земли, князь.

— А чьи начинаются?

— Великого Киевского княжения.

— Ступай на границу земель. И поглядывай. Парень ты с головой.

— Будет исполнено.

Командир лазутчиков вышел.

«Вот я и уткнулся в стенку, — с досадой отметил про себя ведун. — Больше не за что зацепиться. Все концы свернулись в непроницаемые кольца…»

За спиной его чуть скрипнула дверь. Кто-то вошел.

— Я повелел не входить! — раздраженно крикнул князь кривичей.

— Ну, мне-то можно…

Воислав обернулся.

Перед ним стоял Свирид.

3

— От всей души приветствую тебя, вождь кривичей, — начальник разведки великого Киевского князя коротко склонил голову. — Надо во что бы то ни стало спасти от гибели наследника престола Киевского и моего друга Владимира Мономаха. А без тебя это невозможно.

— Без меня? — оторопело переспросил Воислав. Он все еще не мог прийти в себя после внезапного появления Свирида.

— Без твоей конницы.

— Я дал слово посланцу герцога Вильгельма, что не буду вмешиваться в его дела.

— Слово придется нарушить на основании ленной зависимости кривичей.

— И прослыть предателем?

— Послушным ленником всего лишь.

— Это невозможно!..

— Это необходимо. Мои разведчики донесли, что около перешейка меж двумя болотами по пути к замку Кронборг Вильгельм сосредоточил отлично вооруженную группу. Группу, в сотню раз превышающую силы Мономаха. Его раздавят, как орех.

— Но с ним твой любимец Безымянный!

— Владимир Мономах влюблен. Он — безрассудный мечтатель, и его ничто не остановит.

— Я дал слово Вильгельму!

Тут только князь Воислав сообразил, что кричит в ответ на негромкую речь Свирида.

«Я кричу, значит, внутренне я ощущаю себя неправым, — подумал он. — А Свирид спокоен и негромок. Значит, за ним какая-то правда. И сейчас он мне ее выложит…»

И тупо повторил:

— Я дал слово…

— Я — тоже, — спокойно сказал начальник могучей разведки великого Киевского князя. — И мое слово куда весомее твоего. Я побратим Владимира Мономаха.

В те времена законы побратимства стояли выше всех иных законов. Ничто на свете не могло их нарушить — ни повеления могучих владык, ни угрозы мучительных казней, ни уговоры князей церкви, ни даже отлучение от нее.

Князь кривичей знал это.

— Хорошо. Я пошлю конницу.

— Надо предупредить моего побратима.

Воислав усмехнулся:

— У меня тут под рукой Добрыня. Вероятно, ты знаешь его?

— Кто ж его не знает? — улыбнулся Свирид. — Кстати, скажи ему, что великий князь пожаловал ему потомственное дворянство.

— А Ратибору?

— За что же Ратибору?

— Ведь это он прикрыл Мономаха своей грудью от стрелы.

— Но Добрыня убил стрелка!

— Да, это важнее…

Свирид улыбнулся:

— Ратибор тоже получит дворянство. Это я тебе обещаю.

— А ему за что могут пожаловать?

— Он же моего побратима прикрыл!

— Это справедливо.

— Ну, а теперь займемся делами.

— Лучше — по пальцам, — сказал князь кривичей. — Я буду их загибать…

Свирид пожал плечами:

— Первое. Добрыню и Ратибора срочно отправить под руку Мономаха.

— Раз, — вождь кривичей загнул палец.

— Второе. Сейчас же собрать военный совет, созвав на него всех командиров конных частей и командира лазутчиков.

— Два.

— Третье. Ты, князь Воислав, немедля оповещаешь Вильгельма о своем решении разорвать договор о том, что ты более не вмешиваешься в его дела. Скажи, что тебя заставил сделать это начальник разведки великого Киевского князя.

Палец Воислава не хотел сгибаться.

— Зачем?

— Пусть повертится.

— Верно.

Палец загнулся.

— Четвертое. Ты, князь, передаешь под мое начало всех своих лазутчиков. Только на время. До тех пор, пока мой побратим не вернется в Киев вместе с королевой Гитой.

Воислав усмехнулся:

— Ты убежден, начальник лучшей разведки, что он вернется с Гитой?

— Ну а ради чего все это затевается? — улыбнулся Свирид. — Значит, повели собрать военный совет: командиров конного войска. А лазутчиков немедля отправляй охранять мызу вместе с группой Мономаха.

4

После неожиданного нападения с тыла, когда предназначенную ему стрелу принял на себя Ратибор, Мономах начал испытывать чувство тревоги и неопределенности. Он повелел остановиться, осмотреться, разослать разведчиков.

Прошли сутки, потом еще полночи — и перед рассветом у мызы неожиданно появились Добрыня и Ратибор.

Неспавшие зашумели, обрадовались, захлопали их по плечам… А Мономах вздохнул с облегчением:

— Слава Тебе…

Обнял своих друзей и личных охранников и удержал Ратибора, который норовил опуститься перед ним на колени.

— Что же вы на дороге торчите? — с неудовольствием заметил Добрыня. — Очередных стрел из кустов ждете, что ли? Всем на мызу! Сейчас охрана подойдет… — командовал новый потомственный дворянин.

Чуть улыбнулась денница, чуть дрогнул рассвет, когда хорошо вооруженный отряд лазутчиков князя кривичей подошел к дороге на Кронборг. Командир отряда приказал всем, кроме Мономаха, уйти на мызу, которую тут же оцепил плотным кольцом своих подчиненных. Подошел к Смоленскому князю, протянул ему свой плащ:

— Надень плащ и накинь капюшон, князь. И выйди на дорогу, где стоял. К тебе подойдут.

— Кто подойдет?

Командир не ответил — только поклонился с почтением.

Владимир был несколько растерян: слишком уж много событий свалилось на него за последние дни. И неожиданная стрела из кустов, и ранение верного Ратибора, и потеря прямой связи с посольским обозом в Копенгаген, и внезапное появление Добрыни и Ратибора, и этот плащ, капюшон, эта таинственность…

Он надел плащ, накинул капюшон и вышел на дорогу.

Рослый мужчина в капюшоне, скрывавшем лицо, вынырнув из кустов, шагнул ему навстречу.

— Здравствуй, побратим.

— Свирид?!

— Обниматься не будем, везде глаза. Главное — слушай. Впереди, в гирле между болотами, тебя ждет засада, в добрую сотню раз превышающая все твои мечи и копья.

— Так. Но…

— Никаких но. Как только засада развернется, ей в тыл ударят всадники кривичей, а с флангов — мои разведчики.

— А я буду сидеть на этой мызе?

— Хорошо, что вовремя напомнил. Я заберу у тебя своего… мне нужен хороший командир одного из флангов…

— Кстати, как его зовут, Свирид? Как все-таки его имя?

— Если кто-нибудь узнает его имя, его очень скоро убьют.

— Кто?.. Я не позволю…

— А тебя никто и не спросит, брат, — вздохнул побратим. — Бывают такие имена, за которые сразу же убивают.

Мономах вздохнул:

— Странно…

— В мире есть много такого, что и не снилось нашим мудрецам, — усмехнулся Свирид. — Когда начнется бой, пошлешь к перешейку меж болотами Добрыню со всеми твоими людьми. Кроме Ратибора.

— Почему же Добрыня, а не я сам?! — обиженно вскинулся Владимир.

— Да потому, что ты, лично ты, Владимир Мономах, должен освободить Английскую королеву Гиту.

Мономах промолчал.

— Так что сиди и не рыпайся, пока за тобой Добрыня не вернется.

Мономах помрачнел, потоптался.

— Я хотел…

— Ступай, побратим.

Мономах вздохнул и послушно поплелся на мызу.

— Мечтатель! — усмехнулся ему вслед Свирид.

1

Войско, присланное Вильгельмом, было набрано в основном из жителей Австрии, Швеции и Португалии. Разведка Свирида это быстро установила. Европейцы не просто не знали местных условий, но и основательно побаивались их.

Оставался вопрос: зачем такая, весьма значительная, армия брошена на явное уничтожение?

Скрытно и бесшумно окружив этот непрочный среднеевропейский сплав, русичам следовало установить: в чем кроется замысел полководца, ставшего уже знаменитым.

Отдав суровый приказ коннице, лазутчикам ведуна кривичей и собственным разведчикам ни под каким видом не подпускать к себе разведчиков противника, беспощадно убивая их, а также ни в коем случае не ввязываться в стычки и уж тем более не атаковать, Свирид вскочил на коня.

— Замереть на своих позициях — будто нас нет! И дышать через два раза на третий! — Таково было его прощальное повеление.

И все замерло. И дышали через два раза на третий. И все остальные чувства отмерли. Сам грозный и беспощадный командир сильнейшей в мире разведки повелел!

Свирид домчался до дворца, в котором проживал князь кривичей, едва не загнав коня. Растолкал стражу, ворвался в покои.

— Почему они не атакуют? Какая у них задача? В чем загадка?..

— По порядку, командир, — спокойно отвечал князь Воислав. — По пунктам.

— Ладно, по пунктам.

— Первый пункт — где их обозы?.

— Нет у них обозов. Никаких.

— А где же еда? В сумках через плечо? — усмехнулся ведун.

— Траву жрут.

— Траву? Какую траву?

Свирид стал с раздражением перечислять, загибая пальцы:

— Сныть, подорожник, одуванчик, клевер, щавель, лебеду…

— Погоди малость, — Воислав поднял руку. — Перешли на траву, значит, сильно оголодали. В Англии недород, дожди шли. И герцог Вильгельм Норманнский сбросил… — он замолчал, беззвучно шевеля губами.

Свирид с трудом сдерживал нетерпение:

— Что сбросил?

— Чем вооружены? — князь кривичей будто и не слышал вопроса.

— Старьем, побывавшим в прежних битвах. Рваные кольчуги, изношенные мечи, покореженные шлемы. Словом, хлам.

— С голоду да с отчаяния могут и на замок Кронборг ринуться.

— Могут.

Князь кривичей в нитку и, казалось, против воли сжал тонкие губы:

— Перебить всех. Всех до единого. В плен никого не брать.

Свирид угрюмо молчал.

— Вильгельм сбросил нам свою голодную шелуху. Это отвлекающий удар — косвенно по королеве Гите и по твоему побратиму.

— Значит, пленных не брать, — со вздохом повторил командир лучшей разведки мира.

— Поручи это моим конникам. За час-полтора в капусту порубают.

— Исполню, — Свирид встал.

— Жестокость необходима.

— Эти голодные бедолаги ничего мне не сделали, князь кривичей.

— Но могут сделать. Могут. Не тебе, так твоему побратиму.

— Могут, — согласился Свирид.

И вышел.

2

Голодное и практически безоружное воинство Вильгельма было вырезано все, до последнего человека. Заглохли вопли и крики, остались лишь тяжкие стоны умирающих.

— Добить, — сурово приказал Свирид. — Я — к побратиму.

И тут же выехал к Мономаху на мызу, что располагалась укрыто по дороге на Кронборг.

— Ну, что там? — спросил Мономах.

— Помогли Вильгельму уничтожить голодный сброд, — угрюмо ответил побратим. — Не выношу, когда беззащитных и увечных уничтожают.

— Твои же разведчики этих голодных и вырезали, — невесело усмехнулся Мономах. — И сдается мне, что мы с тобой исполнили волю Вильгельма, сами того не подозревая.

— Шайка в тылу всегда помеха, брат, — Свирид вздохнул. — С отчаяния они могли и на Кронборг ринуться.

— С отчаяния ринуться можно, а вот взять замок — нельзя.

— Ты о чем?

— Так, — нехотя сказал Мономах. — Предчувствие шевельнулось.

— Какое?

— Странное.

— Например?

— Например, зачем ты свой подарок себе забрал, а потом не вернул?

— Какой подарок?

— Ну вот!

— Безымянного? Нужен он тебе?

— Нужен. Отличный воин и ловкий разведчик.

— Верну. Завтра.

— Ну, брат, спасибо. Пошли попируем чем Бог послал.

— Бог или батюшка?

— Батюшка мне давно ничего не посылает, — вздохнул Владимир. — Он считает, что в походе охотой кормиться нужно.

— В походах грабежом кормятся, а не охотой, побратим.

— Так у него же везде — правила. Эй, кто там? Павку мне кликните.

Кликнули.

Вошел парнишка. Поклонился сначала Мономаху, потом — Свириду.

— Что повелишь, князь?

— Мечи на стол, что осталось.

Павка молча поклонился и вышел.

— Не очень-то он вырос с той поры, как великий князь его тебе подарил, — усмехнулся Свирид. — Я хорошо тот день помню.

— Ну не все же воинами рождаются. Кто-то и в слугах должен ходить.

Павка и подчиненные ему парнишки-пособники стали вносить блюда с едою и ставить их на стол. Побратимы сидели молча: при слугах в те времена говорить было не принято.

А слуг не уменьшалось, потому что одни помогали резать окорока, другие расставляли тарелки, третьи подавали закуски и всяко обихаживали господ.

Издалека донесся какой-то шум, но на него никто не обратил внимания. Мало ли какие шумы… Пока в мызу не ввалился раненый воин. Прохрипел:

— Вильгельм атакует… Посольский обоз…

Это был Безымянный. Узнав его, Мономах сразу вскочил на ноги:

— За мной!..

— Сиди, — Свирид силой усадил Владимира на место. — Нас же вмиг в крошево иссекут!

— И так иссекут!

— Вильгельм снял войска с дороги на Кронборг, побратим!

Мономах в мгновение ока оценил положение. Крикнул зычно:

— Мечи!..

— Что?

— Оружие давай!..

Оружие лежало на лавках вдоль стен. Павка сообразил и начал с помощью других слуг передавать воинам оружие и кольчуги.

Одевались наспех, кое-как, а Мономах продолжал кричать:

— На Кронборг!.. На Кронборг!.. Одвуконь! Взять всех коней!.. Всех!..

Дружинники лихорадочно хватали куски ветчины, вяленого мяса, лепешек, сыра — все, что попадало под руку, прекрасно понимая, что при такой спешке никаких пиров не предвидится. Прыгали в седла, выхватывали мечи из ножен, горячили коней, ожидая команды и бешеной скачки в неизвестность. Видели, как легко вскочил в седло Смоленский князь Мономах в золоченой византийской броне, как прикрыли его левую руку и спину Добрыня и Ратибор, как вырвал из ножен меч князь Владимир, дружина которого гибла в эти мгновения с посольским обозом от мечей воинов Вильгельма…

— На Кронборг!..

3

Эта восторженная атака выросла вскоре в легенду, которая передавалась из уст в уста в семьях потомственных воинов. Такого бесстрашия, такого упоения в бою никогда более не встречалось в длинной истории войн, которые веками вела Русь, прикрывая Запад от Востока и Восток от Запада.

Впоследствии так и не разобрались: то ли это была неудачная ловушка, подстроенная Вильгельмом Завоевателем, то ли герцог недооценил отчаянного бесстрашия Мономаха. А только жалкая, как представлялось герцогу, кучка личной охраны Смоленского князя Владимира, пожертвовав посольским обозом, сломя голову помчалась одвуконь на оставленный им без прикрытия замок Кронборг. Не будучи романтиком, Вильгельм и думать не думал, да попросту не в состоянии был понять, что такое сила романтической любви.

Дозоры правого фланга армии герцога Норманнского были смяты атакующими, не успев не только обнажить мечей, но и подумать о защите. К замку Кронборг неслась яростная неудержимая лавина. И впереди всех — могучий всадник в золоченой византийской броне, будто сам Бог справедливой войны.

Расстояние до замка было невелико — всего одна смена уставшей лошади. Конники без команд пересаживались на скаку на запасную лошадь, почувствовав, что слабеет основная. Ратибор, охваченный восторгом бешеной скачки, тоже умудрился в этот раз поменять лошадь на скаку. Вдохновленный этим подвигом, он погнал ее так, что на подъезде к замку оказался в голове общего натиска.

И тем не менее успел оглядеться. Оглядеться с присущим ему вниманием, рассудительностью и неспешностью. И заметил некое невзрачное здание с узкой дверью, из которой на его глазах вдруг выскочил вооруженный воин. За ним теснились другие воины-лучники, и Ратибору некогда было раздумывать, поскольку именно он отвечал за спину Мономаха. Увидев огромный валун, на который становились тяжеловооруженные рыцари, чтобы сесть на коня, Ратибор спрыгнул с лошади и, собрав все силы, какие у него были, обхватил этот валун, оторвал его от земли, поднял над головой и метнул в двери дома, где толпились вражеские воины.

Он уже не видел, как попадали враги под чудовищным ударом, не слышал ни их громких криков, ни стонов. Богатырь исчерпал все силы, которые в этот миг даровала ему природа и которые почти волшебным образом ему удалось призвать из каких-то таинственных, самому неведомых резервов могучего тела.

Засада хитроумного Вильгельма была уничтожена в один миг, а сам Ратибор лежал без сознания в глубокой вмятине, оставшейся от валуна.

На грохот, крики и стоны из замка выбежали воины. И среди них — стройная девушка в сверкающем панцире и короткой кольчужной юбке, в поножах и легком шлеме, не скрывавшем ее рыжих кудрей. В руках у нее был боевой меч.

Добрыня кинулся к павшему Ратибору:

— Побратим! Побратим!.. Князь Мономах, он спас всех! Он один уничтожил всю засаду Вильгельма!.. Всю, до последнего человека!..

В эту секунду Мономах оказался перед девушкой с мечом. Спешился, преклонил колено и громко сказал по-английски:

— Ваше королевское величество, вас приветствует принц Киевского Великого княжения Владимир Мономах, сын великого Киевского князя. Я пришел, чтобы спасти вас от кровавых рук Вильгельма.

— Благодарю, отважный рыцарь. — Голос королевы чуть дрогнул. А может, так показалось Мономаху?.. — Встаньте, принц, — она коснулась мечом его правого плеча. — Я, Гита Английская, от всей души приветствую вас.

Тут к Мономаху некстати подоспел Добрыня:

— Надо бы, великий князь, Ратибора в дом втащить. Добьют его тут.

— Что он говорит? — требовательно спросила Гита Английская.

— Богатырь, который метнул камень в засаду Вильгельма и тем самым спас всех нас, без сознания, моя королева.

— Я жалую ему графское достоинство, — торжественно сказала Гита Английская. — Отнесите графа в замок и немедленно окажите ему помощь.

Добрыня, Савелий и Федот подхватили богатыря и понесли его в замок.

Королева Англии и наследник Великого Киевского княжения принц Владимир Мономах — во всех заграничных странах русских князей именовали принцами — остались одни.

— Я спешил к вам, ваше величество, с единственной целью, — сказал Мономах. — Предложить вам убежище в моем отечестве…

Английская королева перебила его достаточно резко:

— Благодарю вас, принц. Однако прошу проследовать за мною в замок, пока из кустов не вылетела меткая стрела.

— Повинуюсь вашему величеству.

4

Их шаги гулко отдавались в застылой тишине мрачноватых пустых залов, голых переходов и длинных коридоров, не украшенных ни портретами, ни какой бы то ни было росписью. И нигде Мономах не увидел ни стражи, ни хотя бы одиноких часовых.

— В это бесцветие меня загнал Вильгельм, — Гита невесело улыбнулась. — Но все же моя приемная мать перехитрила его.

— Варвар может быть хитрым, но он не может быть умным, — усмехнулся Мономах.

За очередным поворотом им вдруг стали попадаться слуги, как-то смягчились мрачные каменные стены, и вот за распахнутыми перед ними дверьми вдруг явились тепло и уют.

— Моя приемная мать перехитрила Вильгельма, — с удовольствием повторила Английская королева, но ее улыбку тут же сменила горькая усмешка. — Она купила корабль и погрузила на него золото моего отца. И как ни мучительны были пытки, она ни единым словом не обмолвилась об этом. Так что нам есть на чем уйти из Кронборга, принц. Тем более что капитан корабля в свое время занимался каботажным плаванием и отлично знает все водные подходы к Великому торговому пути из варяг в греки.

— А моя вотчина — город Смоленск. Он стоит как раз на этом пути.

— Я познакомлю вас с капитаном, — Гита оглянулась на камердинера, стоявшего за ее плечом. — Позови капитана корабля.

Камердинер поклонился и вышел.

— У капитана странное имя. Может быть, оно покажется вам знакомым, потому что мне очень трудно его выговорить.

Вошел мужчина лет тридцати. Преклонил перед Гитой колено. Спросил на безукоризненном английском:

— Повелели прийти, ваше величество?

— Хочу представить вам, капитан, сына великого князя Киевского.

Капитан поднялся с колена, широко улыбнулся и сказал по-русски:

— Здрав буди, сын великого князя князь Владимир Мономах!

— Ты из Киевской Руси?

— Да, из Новгорода Великого, князь Мономах, и зовут меня Мирославом. — И рухнул на колени. — Здрав буди, земляк!

Мономах поднял капитана с колен, обнял его и троекратно с ним расцеловался.

— Добрыня, нашего полку прибыло!

И вновь продолжились братские объятья, и сколько бы времени они продолжались — неизвестно, но неожиданно явился датский адмирал.

— Ваше величество, — сказал он, поклонившись королеве. — В заливе и в озере Нево прячутся пираты. Мое правительство выделило боевой фрегат, которым я и командую, чтобы помочь вашему кораблю пересечь Финский залив.

— Благодарю, адмирал.

— Кроме того, нам известно, что вокруг вас и вашего отряда, принц, множество ищеек Вильгельма. Поэтому мы советуем вам грузить корабль только по ночам.

— Примите мою благодарность, адмирал, — сказала Гита Английская. — И передайте мою благодарность вашему королю.

— Непременно, ваше величество, — адмирал снова поклонился. — Я присоединюсь к вам, как только вы закончите погрузку и будете готовы выйти в море. К сожалению, вам придется грузить корабль своими силами, поскольку кругом, повторяю, полно ищеек Вильгельма.

— Мы сообщим вам, когда будем готовы.

Адмирал в третий раз поклонился и вышел.

— Остается ждать, когда наш спаситель граф… — королева замялась. — У него очень трудное имя для английского языка.

— Ратибор, ваше величество.

— Нам предстоит долгий и сложный путь, — вздохнула Гита Английская. — Мы равны по происхождению — тем более, что я так и осталась некоронованной, — так давайте отбросим официальные обращения.

— Я согласен.

— Вашу руку, рыцарь.

— Вашу руку, моя королева.

— И как можно чаще говорите со мною на русском языке.

— Слушаюсь, моя королева.

5

Задерживались не только из-за Ратибора (силы к богатырю возвращались с каждым днем). Задерживались и из-за ночных тайных погрузок корабля.

Работали все. Мужчины грузили трюмы и закрепляли там груз; женщины упаковывали то, что подлежало перевозке, и несли охрану замка под командованием самой некоронованной Английской королевы.

— Резвее! Резвее! — покрикивал Мономах.

Как только корабль был погружен и все люди собрались на борту, Мономах послал капитана Мирослава доложить о готовности адмиралу Датского Королевства.

Корабли, не теряя времени, тронулись в путь. К Финскому заливу Балтийского моря. Впереди шел корабль Мирослава, позади, чуть приотстав, следовал датский фрегат, держа паруса бейдевинд, чтобы иметь возможность в случае необходимости резко увеличить ход.

И вскоре это понадобилось: из-за мыса на узких быстроходных лодках выскочило великое множество пиратов. Они шли наперерез шхуне Мирослава, рассчитывая взять ее на абордаж: в каждой лодке сидел матрос с длинной веревкой, на конце которой был привязан абордажный крюк.

Адмирал тотчас приказал отдать ветру все паруса и круто заложил руль. Фрегат дрогнул, лег на борт и легко обошел шлюпки пиратов с тыла, отрезав их от берега. Пираты заметались, надеясь вырваться из клещей, но с фрегата и с брига Мирослава их уже расстреливали лучники.

Добрыня бил без промаха, недаром на спор сбивал заказанную шишку. У него был тяжелый трехслойный лук, и он в первую очередь поражал дальние лодки, чтобы не дать им уйти в спасительный залив. И Савелий с Федотом, как и стрелки с фрегата адмирала, били туда же, создавая непроходимую зону для быстроходных пиратских лодок.

Быстро разобравшись, что торговую шхуну сопровождает датский фрегат, пираты поняли, что спасения нет. Команды боевых судов в обязательном порядке вешали плененных ими пиратов на реях своих кораблей. Исключений из этого правила не случалось.

— Из-за этих вот пиратов я и продал свой бриг, — сказал Мирослав. — В последнем рейсе ветер дул в мои паруса, и мне удалось от них уйти. Сейчас оставшихся переловят и развесят на всех реях.

— Пираты — большое зло, — вздохнула королева Гита. — Но все же вешать их без суда…

— Большое зло уничтожают на корню, ваше величество, — сказал Мономах. — Пираты повинны в гибели людей, порою и женщин с детьми, и им не может быть никакого прощения.

— Но суд… — начала было королева.

Тут на палубу вышел, покачиваясь, Ратибор. Добрыня, отвлекшись от стрельбы, бережно поддержал своего побратима.

— Подыши свежим воздухом, брат, — сказал он, усаживая Ратибора на уложенный на палубе и свернутый кольцами канат.

— Здравствуйте, наш спаситель, — приветливо улыбнулась Ратибору Гита Английская. — Я жалую вам землю в графстве Уэльс.

— Что она говорит? — прохрипел Ратибор (голос еще не вернулся к нему).

— Королева жалует тебе земли в Англии, — улыбнулся Мономах.

— А кто будет тебе спину прикрывать, великий князь?

Мономах рассмеялся:

— Прибежишь вовремя!

На шлюпке с боевого фрегата подъехал адмирал. Легко взобрался по веревочной лестнице на палубу, низко поклонился королеве.

— Приветствую вас, ваше величество.

Гита Английская улыбнулась ему и чуть склонила голову.

— Примите мою самую искреннюю благодарность, адмирал.

— Здесь есть люди, куда более заслужившие королевскую благодарность, нежели я, просто исполнявший свой долг, ваше величество. Кто-то столь искусно стрелял с борта этого судна, что я восхитился его мастерством.

Мономах улыбнулся:

— Добрыня, поклонись. Тебя хвалят.

Добрыня послушно поклонился.

— Каждый раз без промаха! — восторгался адмирал. — Все стрелы — в цель!

— Добрыня — моя левая рука по принесенной им роте, — пояснил Мономах. — На спор попадает в любую шишку на сосне.

— А я отвечаю за спину нашего князя, — проворчал Ратибор.

Но на его ворчание никто не обратил внимания. Может быть, потому, что заговорил адмирал:

— Далее в Финском заливе пиратов нет. Но, по нашим слухам, они могут быть в озере Нево. Однако это — владения Руси, и без разрешения объявиться там я не имею права.

— Я, наследник Киевского престола князь Владимир Мономах, даю вам такое право. И вместе с ее величеством Английской королевой мы просим вас, господин адмирал, помочь нам в озере Нево.

— Не смею отказать.

— Тогда — в путь, адмирал? — улыбнулась Гита Английская.

— В путь, ваше величество!

В кильватерном строю — впереди шхуна Мирослава, за ним фрегат адмирала — они тронулись в дальнейший путь.

Стемнело. Дул косой ветер бейдевинд, поэтому скорость судов была невелика. Шел мелкий дождь. Все, кроме капитанов, рулевых, Ратибора, который все никак не мог надышаться свежим морским воздухом, и вперёдсмотрящих, прятались в каютах, а потому никто и внимания не обратил на стук по борту судна и запах дыма.

— Учуял, — объяснил потом богатырь.

Он учуял и услышал. И шагнул к борту…

На канате за бортом шхуны висело семеро неизвестных с ножами в зубах и с факелами.

Ратибор не стал никого звать на помощь. Он просто встряхнул канат, и все семеро полетели в воду.

Никто из них так и не вынырнул потом, а если бы и вынырнул, Ратибор добил бы их тем же канатом. Богатырь долго смотрел на море: пусто, тишина. И он спокойно вернулся на место.

— Семеро там было, на канате, великий князь, — сказал он Мономаху. — Я встряхнул, они все в воду и попадали.

Поведал он это — очень серьезно и обстоятельно — во время обеда. Сидящие за столом так и покатились со смеху.

Дальнейший путь до озера Нево прошел без каких-либо происшествий. Владимир Мономах часами обучал Английскую королеву русскому языку, и это было веселое обучение, поскольку Гита, зная уже довольно много русских слов, так и не могла научиться правильно произносить их. Вся русская команда хохотала до слез, когда королева Англии пыталась выговорить «корабль» или «солнце». Впрочем, Гита хохотала вместе со всеми.

Перед входом в озеро Нево на шхуну Мирослава прибыл адмирал.

— Надо обсудить наши дальнейшие действия.

Военный совет собрался в кают-компании. Адмирал вежливо предложил Английской королеве стать председателем этого совета, но Гита отказалась и настояла, чтобы во главе чрезвычайного военного совета стал сам адмирал.

— По нашим данным и по слухам, в озере Нево действуют несколько крупных пиратских шаек и множество мелких. Наша главная задача не допустить окружения наших судов. Необходимо расстреливать пиратов в их лодках. А чтобы самим не попасть под их обстрелы, надо заранее огородить щитами борта кораблей. Ясно, что пираты будут стремиться пойти на абордаж; поэтому нам необходимо иметь у себя на борту запас камней, чтобы сбрасывать их на атакующих.

— Канаты их потрясу, они и свалятся за борт полумертвыми, — сказал Ратибор.

— У кораблей два борта, — заметил Мономах. — Забегаешься, Ратибор.

Все рассмеялись, и этот смех разрядил мрачное начало совета.

— Запас камней надо создать здесь, до выхода в озеро Нево, — сказал адмирал. — Наибольшие запасы сосредоточить на моем фрегате. У нас имеются два камнемёта, и для обслуживания самого крупного камнемёта мне нужен Ратибор. Только он способен продержаться за ним хотя бы до вечера.

— Уступаю его вам, адмирал, — сказал Мономах. — Вас и атаковать будут больше.

— Да я без всякого мёта эти камни по морю расшвыряю, — проворчал Ратибор.

И опять все рассмеялись. Спасение было совсем рядом, а потому радостное волнение уже охватило людей.

Команды обоих судов и мужчины из числа пассажиров отправились на шлюпках на берег. Собирали камни, складывали их в кучи у самой воды, матросы грузили на шлюпки и переправляли на фрегат.

— Мне тоже камней подвезите, — попросил Мирослав. — Камнемёта у меня, правда, нет, но если пираты вздумают идти на абордаж, я их этими камнями и встречу. При абордаже лучники не помогут.

И на шхуну Мирослава завезли две лодки камней помельче, чтобы с бортов можно было кидать их руками в пиратские абордажные суда. Работали быстро, споро, не позволяя себе отдыха, потому что воины Гильома Завоевателя все еще могли настичь Гиту и Мономаха в нейтральных водах Финского залива.

Молча трудились: в затылок дышала смерть.

1

Миновали узкий конец Финского залива и вошли в озеро Нево, как тогда называлась собственно сама река Нева. В те времена она занимала куда большую площадь — и впрямь в озеро, окруженное болотами, заросшее по низким берегам сплошной стеной камыша.

— В этих зарослях и прячутся пираты, — сказал Мирослав.

— Дай сигнал адмиралу прибыть к нам на военный совет, — повелел Мономах.

Адмирал прибыл тотчас.

С палубы шхуны Мономах, адмирал и Мирослав внимательно оглядели заросшие берега.

Пока было тихо.

— Мирослав говорит, что пираты, как правило, прячутся в камышовых зарослях. Их и не видно, и не слышно: отличная позиция для внезапной атаки со всех сторон.

— Да, — задумчиво протянул адмирал. — Вы правы, принц. Может быть, поджечь камыши?

— Не сможем. — Мономах вздохнул. — И камыша слишком много, и дожди шли.

— Тогда я обрушу на камышовые заросли свои камнемёты. А вы пока загородите щитами борта и приготовьте луки.

— Они могут сразу же пойти на абордаж, — сказал Мирослав.

— Сначала они растеряются, — адмирал говорил уверенно. — Они не ожидают камнепада, но вы, капитан, все же будьте внимательны.

— Стрелками буду командовать я, — твердо объявил Мономах. — Стрелять только по моей команде. И туда, куда укажу.

— Я — к себе, — заторопился адмирал. — Ждите начала обстрела.

На шхуне стали поспешно готовиться к бою: загораживали щитами борта, стрелки во главе с Добрыней готовили луки и стрелы.

Спустя какое-то время над их головами со странным ревом пронесся огромный камень. Рухнул в камыши, подняв столб воды. И тотчас с криками ужаса из камышей вырвалось несколько больших лодок.

— Добрыня!.. — крикнул Мономах. — По гребцам!.. В первую очередь — по гребцам!..

С десяток стрел вылетели из-за щитов. Несколько стрел угодили в гребцов, лодки завертелись на волнах, потеряв управление.

Второй камень, взревев, рухнул в камыши, взметнул новый водяной столб. И тут же вслед за этим большим камнем с палубы фрегата вылетел камень поменьше. Упал он далеко в стороне, и Мономах понял:

— Бьет из второго, меньшего камнемёта! В сторону бьет, видно, там тоже зашевелились. Расстреливай этих, Добрыня!..

Добрыня и его стрелки стали пускать стрелы чаще.

— Нам бы в Онегу прорваться, князь Мономах, — сказал Мирослав. — Там и пиратов нет, и проход к пути из варяг в греки найдем.

— Почему думаешь, что на Онеге нет пиратов? — спросил Мономах.

— Грабить некого. Я флажками сигнал адмиралу дам: «Иду один», пусть продолжает каменьями пиратов расстреливать.

Мономах положил руку на плечо капитана.

— Действуй, Мирослав.

— Сигнал «Иду один» передать адмиралу!

На адмиральском фрегате ответили: «Сигнал принят» и подняли сигнал: «Счастливого пути».

— Поднять паруса! — скомандовал Мирослав.

Матросы полезли на реи. Шхуна вздрогнула и тронулась в путь, все убыстряя и убыстряя свой бег.

2

Капитан Мирослав был не только опытным моряком, но и опытным речником, что встречается редко. По рекам плавать безопаснее, чем по морю, но труднее. Реки часто меняют свой облик: то мелеют, то разливаются, то изменяют русло. Происходит это потому, что северные реки Руси текут в песчаных берегах, подмывая их, и натаскивают песок, образуя мели там, где прежде их никогда не было. Фарватер реки изменчив, и никакой опыт капитана, никакая карта тут помочь не могут. Тут срабатывает чутье.

Благодаря этому чутью Мирослав и сумел прорваться в Онежское озеро. И чутьем, истинно чутьем, прорывался сейчас к Великому торговому пути из варяг в греки, ведущему на юг, через Новгород Великий, Смоленск, Киев — по Днепру, к порогам, а там привычным волоком и в Черное море. Здесь, на волоках, постоянно работала опытная артель из русских и греков, наладившая разного рода приспособления для втаскивания судов на берег и их дальнейшего продвижения по суху. По этому пути и ходил когда-то Мирослав на своей шхуне, добираясь до Англии и даже до Гибралтарского пролива, развозя по Европе меха, речной жемчуг лал, балтийский янтарь, мореный дуб, копченую красную рыбу, мед, воск, а порою и русское оружие, которое очень ценилось в европейских странах, потому что русские ковали и закаляли его особым способом.

Порою Мирославу встречались на пути такие песчаные мели, что приходилось класть шхуну на бок. Тогда в воду прыгали все мужчины, находившиеся на борту, и, упираясь в оплывающий под босыми ногами песок, начинали с огромными усилиями судно раскачивать.

— Жаль, Ратибора нет, — вздыхал Добрыня. — Враз бы один положил…

— Поднатужились! — кричал Мономах. — Раз… Два… Взяли!..

— Раз!.. Раз!.. Раз!.. — командовал Мирослав.

Вот со шхуны спрыгнула и Английская королева Гита вместе со своими подружками.

— Куда вы, королева! — взревел Мономах. — Вода как лед!..

— Раз! — кричала Гита, не слушая его. — Раз!.. Два!.. Три!..

— Гита, на шхуну! — сердился Мономах. — На шхуну вместе с девчонками!..

— Раз!.. — кричала Гита. — Два!.. Три!..

И шхуна, дрогнув, завалилась на бок.

— Ну, вот, — спокойно сказала Английская королева. — Теперь можно и на борт, девочки.

— Благодарю, ваше величество! — крикнул Мирослав. — Теперь все — на берег! На берег!.. Все, кроме двух моих матросов!

Мономах молча подхватил на руки Гиту и побрел к берегу.

— Пустите меня! — нахмурилась Гита рассерженно. — Пустите немедленно, принц!.. — И покраснела. — Я приказываю!..

По примеру Мономаха камердинер и повар королевы подхватили на руки еще двух девушек и тоже побрели к берегу. Девушки молчали, а Гита продолжала возмущаться, пока Мономах не закрыл ей рот долгим поцелуем.

Наконец все выбрались на берег и устало повалились на пожухшую траву. Молча. Даже Гита. Отдувались.

3

На борту шхуны тем временем готовились к рискованному шагу.

— Ветер западный. Норд-вест. И низовой, — объяснял Мирослав матросам. — По опыту знаю, что копит силы и выдохнет на берег. Не пропустить момента и взять его в паруса. А пока — терпеть и ждать. Сами разберетесь или скомандовать?

— Одним словом, — сказал старший из моряков. — И громко!

— Понял. Ждем.

На берегу уже пришли в себя. Сидели на обрыве, глядя на корабль. Повар каким-то чудом сохранил трут сухим, собрал вокруг сухих веток, мха, бересты, ударил кресалом, и трут затлел. Повар сунул его под высохший мох, осторожно раздул. Ярко вспыхнул костерок.

— Девочки, греться!

— Беги, моя девочка, — сказал Мономах. — Или на руках тебя донести?

— На руках! — сказала Гита, продолжая целовать суженого.

Так, целуясь, они и прибыли к костру.

— Товсь! — крикнул Мирослав на шхуне.

Матросы выбросили паруса, которые держали до этого, скомкав и прижав к груди. Шхуна дрогнула и медленно, нехотя, со скрипом пошла. Ветер окреп, шхуна пошла быстрее, разрезая килем песок, а не зарываясь в него: Мирослав и матросы точно выставили паруса. Вот нос шхуны мягко спустился на воду, судно вздрогнуло и пошло… по чистой воде.

— Ура! — закричали на берегу.

— Все на борт! — крикнул Мирослав. — Высылаю шлюпку!

Когда с берега переправились на шхуну, Мирослав сказал, что необходимо обсудить положение, и предложил Мономаху возглавить совет, на что Мономах тут же согласился. Первое слово он предоставил для сообщения капитану.

— Ваше величество, князь Мономах, господа! — волнуясь, начал Мирослав. — Адмирал добивает пиратов в озере Нево, а мы попали в сложное положение, уйдя от пиратов в Онежское озеро. Наша основная задача — выйти на Великий путь из варяг в греки, но путь через Балтийское море пока закрыт пиратами. Значит, нам остается пробираться к какой-либо реке, которая может на этот путь вывести. Но у меня нет ни карт, ни схем, ни каких-либо чертежей. Мы идем вслепую. Вот я и прошу вас высказать свое мнение.

— Что ж, соображайте, — сказал Мономах, оглядывая присутствующих. — Все вместе и каждый в отдельности.

Все молчали.

— До начала соображений вопрос, — после паузы продолжил Мономах. — Может, кто-то знает: существует ли вообще какая-либо река, которая впадает в систему Великого пути? В Волхов, к примеру?

Все зашушукались, заспорили даже. Один Добрыня был настолько погружен в свои мысли, что, казалось, и не слышал вопроса. Он потерял Ратибора, своего друга и побратима, и сейчас думал только о нем.

Одна из девушек несмело подняла руку.

— Хочешь что-то сказать? — спросил Мономах.

Девушка встала, поклонилась Гите:

— Разрешите, ваше величество?

— Говори все, что хотела сказать.

— Я еще не служила тогда у ее величества Английской королевы, когда меня пригласили на голландский бриг в качестве кухарки. Там я узнала, что корабль идет через Балтийское море и озеро Нево в Онежское озеро, где ставит невода на крупную красную рыбу. На семгу, лосося, нельму. Мне пришлось ее разделывать, солить и коптить. Когда трюм был наполнен, капитан не пошел назад, в Балтику, а реками вышел из Онежского озера на Путь из варяг в греки. Мы спустились по большой реке мимо какого-то города, Смоленска, Киева — к порогам, где нас ждали греческие купцы, которым мы и продали копченую рыбу.

— Подожди, — сказал Мономах. — Как называется река, по которой вы спустились на Великий путь?

— Не знаю. Но я твердо знаю, что такая река есть.

— Спасибо тебе, красавица, — Мономах повеселел. — Что скажешь, Мирослав?

— Скажу, что надо искать. Это наш единственный выход.

4

Византийская принцесса и великая княгиня Киевской Руси Анна последнее время испытывала невероятное беспокойство. Она всегда беспокоилась, когда ее первенец Владимир исчезал из дома. Беспокоилась и когда он уехал спасать Английскую королеву. Но то было естественное для любой матери беспокойство. А дней десять назад в нее вдруг вселилась тревога. Настолько ощутимая, что Анна с трудом засыпала и вскоре просыпалась, и тогда уже до утра не могла заснуть. Ее сын был в опасности, в этом она больше не сомневалась. Ему угрожала гибель, и великая княгиня ощущала это как гибель собственную.

И она решительно направилась к мужу.

— С Владимиром что-то случилось. Я чувствую это.

— Что случилось? — Великий князь Киевский Всеволод находился в чувствах расстроенных, поскольку у него срывалась выгодная политическая сделка. — Ничего не случилось. Знали бы. А никаких слухов нет, стало быть, и беспокоиться пока нечего.

— Ему сейчас очень плохо, очень трудно, — упрямо твердила мать. — Об этом говорит мое сердце, а материнское сердце — вещун.

— Успокойся. Прежде всего успокойся.

— Я не могу…

— Ну, нет, нет никаких оснований, дорогая моя. Нет, и слава Богу.

Всеволод увидел текущие по лицу жены слезы, обнял ее, прижал к себе.

— Гони черные думы, Анна. Всегда гони черные думы от светлой души своей.

— Сил нет, супруг мой, — великая княгиня тяжело вздохнула. — Ночей не сплю.

— Потому и сил нет.

Всеволод поцеловал Анну в мокрые глаза, подумал, нахмурился, вздохнул:

— Гонца в Смоленск к ведуну пошлю. Владимир где-то неподалеку.

— Пошли Свирида.

— Свирид мне здесь нужен.

— Они побратимы.

— Вон что…

Не любил Всеволод, ох, как не любил отменять свои планы!

Сказал наконец:

— Завтра же с зарею Свирид одвуконь выедет со своими разведчиками в Смоленск. Велю, чтоб только коней кормили.

Княгиня, судорожно вздохнув, покивала головой.

— К девочкам нашим иди, — сказал великий князь. — Уютней ждать.

На заре Свирид со своими разведчиками выехал по Смоленской дороге. Он решительно отказался скакать одвуконь, потому что на этой дороге им заранее были расположены подставы, на которых всадники просто меняли уставших лошадей на свежих. Перекусывали в седлах. А потому домчались до Смоленска в короткий срок.

Бросив лошадей на коноводов, Свирид и его правая рука Безымянный вломились во дворец Воислава.

— Здрав буди, князь кривичей, — Свирид в приветствии склонил голову. — Что ты знаешь о князе Мономахе? Где он?

«Значит, Мономах либо не может послать связного, либо… погиб», — подумал Воислав.

Свирид еще что-то говорил, но ведун властно поднял руку. И Свирид смолк.

«Если б он погиб, я бы почувствовал это, — рассуждал Воислав. — Было бы хоть какое видение, тревога в яви или боль во сне. Знак. Но знака я не восчувствовал. Никакого… И они… не восчувствовали, хотя и тревожатся…»

— Князь Мономах жив, — твердо сказал он. — Жив, но не может пока послать гонца. Скачите на сторожевой пост в северный конец Великого торгового пути. Там должны знать, где Мономах.

И этот последний отрезок Великого пути из варяг в греки был заблаговременно оснащен подставами. Разведчики Свирида с невероятной для того времени быстротой миновали Новгород Великий, а вскоре, уже с трудом удерживаясь в седлах, достигли и сторожевого пункта Великого пути.

— Отдыхать… — прохрипел Свирид.

И первым повалился на землю, не успев даже расстегнуть доспехов. Остальные попадали следом. Кроме Безымянного. Тот лишь ослабил застежки на панцире и сел возле своего командира.

Все спали, кто-то даже захрапел. Даже — потому что Свирид отучил своих разведчиков храпеть. А этот кто-то нарушил его повеление. С устатку, естественно, но беспощадный Безымянный все же запомнил провинившегося.

5

Вероятно, и Безымянного сморила тяжелая усталость. Он прикрыл глаза и невольно задремал. Всего-то на несколько мгновений…

А очнулся вдруг, как от толчка. И увидел огромного, в добрых три с гаком сажени воина, который осторожно расстегивал застежки на панцире его командира. Выхватив кинжал, Безымянный рванулся к нему, но богатырь лишь прижал палец к губам.

— Тихо, пусть поспит. Я — Ратибор, личный охранник князя Владимира Мономаха. Я за спину его отвечаю, а мой побратим Добрынька — за левое плечо. Я вас издали ещё услышал, и кони ваши шумели, и вы пыхтели. А твоего командира Свирида я с детства знаю, он побратим моего князя.

Безымянный все с тем же изумлением смотрел на Ратибора. Потом, видно, малость придя в себя, спросил вполне осмысленно:

— Как ты-то тут оказался?

— Меня мой господин Смоленский князь Мономах на датское судно передал. Там эти… камнемёты были, и я самые тяжелые камни на него клал. На нас же пираты в озере Нево напали. А потом корабль, на котором мы из Дании плыли, капитаном там Мирослав, русич, в Онежское озеро ушел, а меня датский адмирал завез на сторожевой пост, который Торговый путь из варяг в греки охраняет. Там-то, на посту, я и услыхал вас. Сперва коней ваших, потом — как сами пыхтите.

— А где князь Мономах? — спросил наконец проснувшийся, умотанный невероятной скачкой Свирид. — Великий князь Киевский Всеволод повелел нам его найти. Во что бы то ни стало.

— Так я же сказал, — богатырь только руками развел. — На озеро Онега он ушел. А прежним путем идти, видать, не решился. С ним, это, королева Английская, а я — ее граф.

— Чего-о?.. — с крайним недоверием протянул Свирид. — Какой такой граф?

— При ней. При Английской королеве Гите. При ней и состою.

— Кем состоишь?

— Графом. Сказал же.

— Да погодите вы! — прервал их пререкания Безымянный. — Нам повелели князя Мономаха найти, а не спорить, кто главнее.

Примолкли.

— Ведун кривичей убедил меня, что побратим мой жив, — сказал Свирид. — Ратибор сказал, что Мономах в Онежское озеро ушел на судне капитана Мирослава. Но прятаться там он долго не сможет, с ним Гита Английская. Назад, в озеро Нево, вернутся? Но там — пираты, рисковать он не станет. Тогда — куда? Тогда — в низины да болота, чтобы через них выйти на Великий торговый путь. А возможно ли это? Или все реки только на север текут?

— Может, и все на север, — угрюмо сказал кто-то из разведчиков. — Тут скат к Ледовому морю начинается, а реки всегда вниз текут.

Помолчали.

— Не могут все до одной вниз течь, — вдруг решительно объявил Свирид. — Речки текут не по общему наклону, а по своему собственному руслу. Какая-то из них вполне в Волхов впадать может. Вполне. Значит, ее нужно найти и по ней подниматься вверх. Плыть нам не на чем, значит, пойдем берегами.

— Да, иного пути у нас нет, — сказал Безымянный. — И у князя Мономаха тоже.

— Значит, встретимся! — уверенно сказал Ратибор. — Он — вниз, а мы — вверх.

Принять решение — одно, а выполнить его — совершенно другое. Плыть по Волхову им было не на чем. Шли на конях, но куда чаще — по воде, поскольку левый берег был крут и обрывист. Пасти коней было очень хлопотно. Травы на правом берегу встречались часто, но куда чаще встречался камыш, который кони есть не желали. Где могли, мечами косили траву и увязывали на вьюки.

Да и сами кормились кое-как. У них была с собою еда, но — походная. А хотелось похлебать горяченького. Но на их стороне сушняк найти было трудно. Здесь была песчаная отмель да болотная дрыгва, которая и ноги не держала, и плыть не позволяла. Да и с чего, собственно, было варить похлебку? Разве что из того же походного припаса…

Ратибору доставалось хуже всех. Во-первых, его размеры требовали количества пищи в соответствии с этими размерами, а во-вторых, он стеснялся есть столько, сколько хотелось, как его ни уговаривали. Кроме того, он шел пешком, отставал и уставал, а потому как-то вообще затерялся.

Его подождали. Стали звать криками.

А Ратибор тихо сидел возле болотистого заливчика и терпеливо ждал. Он не отвечал на крики, упорно глядя в тихую воду, где бултыхались лягушки. И вдруг прыгнул, вытянув руки…

Вернулся он к товарищам мокрым и грязным, неся на вытянутых руках пудового сома.

Пообедали знатно, как давно не обедали.

1

А на шхуне разносолов не было. Уже съели всех коней, кое-как уговорив женщин хотя бы похлебать бульон из конины. Уже повар, вздыхая, творил нечто из того, что еще оставалось. Но и того оказалось немного, и пришлось урезать порции каждому.

Королева Гита приметила эти новшества, поговорила с поваром, и мужчинам стали давать заметно больше, чем женщинам. Мужчины возмутились, но Английская королева резко сказала:

— Это — повеление!

Тогда мужчины стали осторожненько сбрасывать подружкам ее величества куски со своих тарелок, когда Английская королева Гита отворачивалась. Но тут весьма решительно и напористо вмешался капитан:

— Приказываю прекратить всякую дележку еды, пока не выберемся из этого чертова лабиринта! Во всяком случае, мои матросы должны быть в силе! Они работают круглые сутки!

А князю Мономаху сказал с глазу на глаз:

— Заблудился я в этих погибельных болотах, мой князь. А еда на исходе. Если бы рыбу кто ловить умел.

— Я в детстве ловил, — сказал в ответ князь Смоленский. — Пока к охоте не пристрастился.

— Тогда лови! Это спасение.

— Крючки нужны. Лески из хвостов павших лошадей надергаем, но без крючков…

— Мой кузнец крючки сделает!

Кузнец сделал добрые крючки, но червей в болоте не было, и Добрыня первым придумал цеплять на крючки маленьких лягушат. И первым вытащил из болотной тины солидного линя. Мономах выудил линька поменьше, но повар и этим остался доволен.

И тут же сварил уху. Уха попахивала тиной, и женщины отказались ее есть. Но мужчины с недокорма выхлебали все до дна.

А Мирослав не находил себе места. Он, ходивший на этой самой шхуне в Англию, прошедший в Средиземное море и побывавший аж в Венеции, был бессилен среди болот, обязательных утренних и вечерних сырых туманов и злых комаров. Понимая, что назад, в Онежское озеро, ему уже не пробиться, он не знал, что делать дальше.

— Собери совет, мой князь.

Мономах перемолвился об этом с Английской королевой.

— Мирослав растерялся? — удивилась она. — Женщинам ни слова, мой рыцарь.

— Я понимаю, — Мономах вздохнул. — Но вести совет будешь ты, ваше величество.

— С удовольствием подчиняюсь, мой рыцарь, — улыбнулась Гита.

На совете, который открыла королева, но куда остальные женщины не были допущены, Мономах откровенно рассказал о тяжелом положении. Но закончил он свою речь тоном спокойным и уверенным.

— Не унывай, друже Мирослав, уныние — плохой советчик. Глядя на тебя, начнут унывать и твои моряки, а за ними — все остальные. Надо не просто верить — надо веровать в свою звезду.

— Спасибо на добром слове, мой князь, — сказал Мирослав. — Я справлюсь.

— Ну и славно. — Мономах помолчал. — Моя светлая матушка, Византийская принцесса и великая княгиня Киевского княжения больше всех любит меня. И верит. Когда я сказал ей, что убил барса, она поцеловала меня в лоб и сказала, что барсов будет еще много в моей жизни. Наше сегодняшнее положение — всего-навсего еще один барс, которого мы обязаны одолеть. И мы его убьем! Все вместе, дружно!

Присутствующие на совете встали и дружно рявкнули:

— Убьем! Убьем! Убьем!..

— Примите мою благодарность. — Мономах опять помолчал. — Я давно не посылал гонцов к матушке, и она сейчас чувствует нашу беду. Я в этом убежден. Я ощущаю ее тревогу, а это означает, что матушка нас не оставит. Не оставит и уговорит моего батюшку послать нам в помощь побратима моего, начальника разведки Свирида с разведчиками.

Вокруг зашушукались. Мономах поднял руку, и все смолкли.

— Это — первое. Второе — не все реки этих болот текут на север. Где-то бьют родники, откуда начинаются речки и реки. Завтра с зарею все мужчины пойдут со мной их искать.

Королева Гита неожиданно встала.

— Мой рыцарь, одна из моих горничных говорила мне и капитану Мирославу о речке, которая текла на юго-западный скат.

— Точно! — воскликнул Мирослав. — Говорила ж ее девчонка, говорила, да я забыл! Забыл, глупая голова!..

— Вот и будем эту речку искать!..

2

Вышли, едва зарумянилась денница. Растянулись широким фронтом, только чтобы видеть друг друга и крикнуть, если кто-то что-то найдет.

Но в достаточно плотном утреннем тумане на болоте ничего толком разглядеть было невозможно. Мономах познал это на собственном опыте и горько ругал себя, что вышли слишком рано.

— Отдыхать, пока туман не сядет! — велел он по цепи.

Отдыхать пришлось стоя. Это было трудно: от голода кружилась голова. Ожидание отдаляло поиск той реки, которую уже отыскал Свирид: его разведчики поднимались вверх по ее течению.

Коней оставили коноводам: в болотах их все равно кормить было нечем, а на месте последней стоянки припасенная трава все же была.

Побратимы двигались навстречу друг другу, но пока не знали об этом. Было тихо, потому что люди Мономаха все еще отдыхали, а разведчиков Свирид давно приучил к молчанию.

Вполне возможно, что обе группы так бы и разошлись в утреннем тумане да болотном мареве, и тогда неизвестно, как повернулись бы последующие события. В конечном счете очень многое, если не все вообще, произрастает из пустяковой случайности.

Творцом такой случайности вышел Ратибор. Он твердо отказался исполнять повеление Свирида — оставаться вместе с коноводами, потому что очень горевал и беспокоился, не случилось ли чего с его дорогим побратимом Добрыней. Но ссылался он при этом не на пропавшего побратима, а на Английскую королеву Гиту:

— Я у ней служу. У ней. Графом.

— Так иди в сторонке от нас, — сурово приказал Свирид. — Топочешь и пыхтишь.

— Я пыхчу? — возмутился богатырь.

— В сторонке, я сказал!

Ратибор и потопал в стороне от разведчиков. А так как не пыхтеть, не сопеть и громко не топать по топи он не мог в силу своих размеров и веса, то его-то и услышал чуткий Добрыня.

— Топь чавкает, великий князь.

Мономах прислушался.

— Кто-то, похоже, идет. Замереть всем, тишина!

Замерли.

Кто-то и впрямь топал и сопел.

— Ратибор… — шепнул Добрыня.

— И вправду… — начал было Мономах.

— Ратибор!.. — закричал Добрыня. — К нам топай, побратим!

Чавканье топи и громкое сопенье стали громче, и вот в туманном болотном мареве возникла огромная расплывчатая фигура.

— Ратибор!..

— Ну я, — отозвался богатырь. И явился из болотного злого тумана. — Вот он я.

Ратибора стали хлопать по плечам, поскольку обнять его было невозможно. А Добрыню он сам сграбастал в свои объятья.

— Побратим!..

Успокоившись, Ратибор толково доложил, что по топи идет Свирид со своими разведчиками, что еды у них мало, что сома поймал…

— Повели кричать погромче, великий князь, — сказал он Мономаху, опять норовя встать перед ним на колени. — Разведчики на голоса выйдут.

— Возвращаемся к шхуне, — повелел Мономах. — Здесь останутся трое самых голосистых.

Начальник лучшей разведки быстро вышел на призывные крики и с ходу нагнал направлявшуюся к шхуне группу Мономаха.

Обнялись.

— Рад видеть тебя, брат.

— Как ты здесь, в топи этой, оказался?

— Матушка твоя уговорила великого князя послать меня на твои поиски.

— Чуял, — улыбнулся Мономах. — Чуял, что тебя пошлет.

— Еда у тебя есть?

— Какая еда в поиске.

— Худо.

— Надо совет собирать.

— Надо, побратим.

3

Когда вернулись на голодную и холодную шхуну, Мономах тут же собрал военный совет и попросил Английскую королеву на нем председательствовать.

— Чтобы никто не спорил.

— Все беды когда-нибудь да заканчиваются, — открыла совет Гита. — Но от их последствий остаются следы, и они требуют определенных действий. Главное, о нас вспомнили: великий князь Киевский прислал нам помощь. Слово принцу Мономаху.

— Благодарю, ваше величество. — Мономах встал. — Нас терзает голод и мучает холод. Сначала людей надо накормить, согреть, а потом думать, как выбраться из этих погибельных топей. Жду ваших соображений.

— Голод главнее холода, — заметил Свирид. — Я пошлю человека в лодке, которую временно мне передаст капитан Мирослав. На ней мои люди спустятся к Новгороду Великому и вернутся с продовольствием, а заодно и с одежей. А уж потом, наевшись и согревшись, будем решать дальнейшие вопросы. Как считает князь?

— А куда подевался любимец твой? — неожиданно спросил Мономах. — Ну, этот…

— Вот он-то и поедет в Новгород. Рана, которую он получил, защищая посольский обоз, слава Богу, уже закрылась.

— Еда и одежда — это прекрасно, — неожиданно сказала Английская королева. — Но никто еще не сказал, как нам вытащить из болотных топей корабль нашего капитана.

— Но зачем он нужен, ваше величество? — недоуменно спросил Свирид.

— Во-первых, этот корабль — собственность английской короны. А во-вторых — это мой личный свадебный корабль, леди и джентльмены.

— Но как же его… — начал было Мономах.

— Канал, что ли, рыть? — уныло вздохнул кто-то.

— На катках вытащим, — предложил начальник лучшей разведки. — Кавалерийские кони не потянут, нужны битюги. Голов пятнадцать-семнадцать, не меньше. Можно купить у новгородцев, они и лютой зимой торгуют со всей Европой.

— Я покупаю этих битюгов, — решительно заявила Гита. — И найму к ним погонщиков. И щедро заплачу тем, кто переправит их к нам.

Весь этот день до глубоких сумерек из Новгорода Великого возили на шлюпке еду и одежду. Сходил на ней в Новгород и Мирослав — он договорился с новгородскими старейшинами о покупке битюгов и о переправке их через Волхов. Устали гребцы на шлюпке, устали добровольные грузчики, устали от напряжения и ожидания решительно все.

И устроили на шхуне пир. Там нашлось достаточно вина, а закуску вместе с одеждой доставила уже первая шлюпка. Добрыня пустился в пляс, и сама Английская королева Гита исполнила шотландский танец. Правда, без волынки, но такт ей отхлопали ладонями. Она вызвала на танец Мономаха, русский принц с танцем не справился, и Гита пообещала:

— Научу!..

Через несколько дней были доставлены битюги. Шхуну на катках с огромным трудом спустили в Волхов и на радостях опять устроили пир. На другой день — уже на шхуне — отправились в Господин Великий Новгород, как гордо именовали свою республику, первую во всей Русской Земле, сами новгородцы.

Посадник Великого Новгорода и старосты всех его семи концов с торжественным почетом встретили гостей, и в первую очередь королеву Англии Гиту. Они прибыльно торговали с Англией до захвата ее Вильгельмом, хорошо знали своего земляка Мирослава, да и о Смоленском князе Мономахе были наслышаны. Гостям показали церкви и соборы Великого города, его укрепления, форты, крепости.

После прогулки посадник Господина Великого Новгорода устроил в честь королевы Англии официальный прием. Он сказал краткую приветственную речь и преподнес королеве ожерелье из крупного отшлифованного янтаря, который в те времена ценился дороже золота.

А затем, естественно, начался в честь королевы Англии и Смоленского князя пир. Новгородские богатеи дружно тряхнули мошной.

4

Тогда пир был не просто торжественным обедом, но особым действом, которое обычно длилось несколько дней. Порою доходило и до месяца. С перерывами, конечно, — не столько на сон, сколько на бани.

Бани в те времена служили лечебницами, где вправляли суставы, где избавлялись от простуд и прострелов, ушибов и кровоподтеков. Мастера-банщики высоко ценились, поскольку сочетали в себе не только уменье создать влажный или совершенно сухой пар, но были еще и ловкими костоправами, приводившими в боевую форму и простых воинов, и воевод, а порою и князей.

Кроме того, бани были первыми клубами, где собирались не только по половому признаку (мужчины отдельно, женщины отдельно), но и по интересам. Здесь можно было с глазу на глаз поговорить с друзьями, выяснить отношения с обидчиками и обиженными, встретиться с посредниками, наконец.

На пиру главными были хорошо продуманные мастерами-поварами перемены блюд.

Перед ее величеством королевой Английской были выставлены устрицы и мидии во льду, омары и крабы, добрый английский бекон и морская рыба по-ирландски. А ломился стол от русских разносолов: квашеной капусты, соленых огурцов, моченой брусники, примороженной клюквы, брюквы в меду и пареной репы.

Это была первая перемена, которая запивалась мореным квасом и отстоянным пивом.

Вторая перемена блюд была рыбной. Во всем мире не существовало ничего роскошнее русского рыбного стола. На вершине его стояла царская рыба: осетр и белуга, калуга и стерлядь, севрюга, бельдюга и шип. Сама царская рыба была отварной и вяленой, соленой и копченой, сушеной и зарумяненной в протопленной можжевельником русской печи. Станового хребта в ней не было, вместо него вдоль всего тела проходил хрящ, именуемый вязигой, который осторожно вынимали, запекали в пирогах, и пироги эти славились во всем мире. Каждой рыбе соответствовала ее икра, благоуханная и черная, как ночь, соленая и чуть присоленная соками самой рыбы, паюсная, то есть растертая вместе с пленками и чуть сдобренная, и зернистая. А была еще строганина из царской рыбы — либо чуточку присоленная, либо с моченой клюквой, брусникой и кислинкой из щавеля.

Следом за царской рыбой шла рыба красная: семга, лосось, кета, муксун. Икра ее красного цвета — она весьма ценится и действительно обладает особым вкусом. Солят ее в бочках, в бочках же и перевозят. Самая вкусная икра — семужья.

За красной рыбой шла сельдь. В России почти не было рек и озер, в которых не водилось бы сельди. И назывались ее сорта по именам тех водоемов, где ее вылавливали. Была знаменитая волжская сельдь, среди которой особенно ценилась крупная и жирная, именуемая заломом, — она нагуливала жир в Каспийском море, а ловили ее в дельте Волги. Залом чаще всего коптили, а остальную сельдь — днепровскую, донецкую, печорскую, енисейскую, амурскую — солили и — реже — мариновали. Особенно ценной сельдью считалась ряпушка из Плещеева озера, отличавшаяся удивительно нежным вкусом.

Следом шли камбала, крабы — их ловили поморские рыбаки, выходцы из Великого Новгорода, — пикша, нежная, тающая во рту нельма и сиг. И еще — раки. Речных раков на Руси было не счесть. Их ловили ночью, на огонь, к которому они выползали на берег.

В дельте рек, впадающих в Балтийское море, водилась салака, а ближе к берегу — миноги, редкий тогда деликатес.

В чистых озерах и тихих реках водился угорь. Здесь молодь взрослела, после чего возвращалась в моря и океаны, совершая свой немыслимо дальний переход в Саргассово море; там угри откладывали икру, а сами погибали. На Руси угря ловили для столов людей именитых (князей, бояр, дворян, священников), поскольку бедный люд, а в особенности крестьянство, считали угрей змеями и потому не ели их. Копченый угорь был чрезвычайно вкусен, и знающие мастера коптили угрей по своим тайным семейным рецептам.

Под глинистыми обрывами спокойных рек, порою и совсем малых, водился налим. Эту очень жирную и весьма древнюю рыбу не надо было чистить: не имел чешуи налим. А вот вкус имел знатный, почему и ценился в торжественных застольях. Из печени налима готовили знаменитый паштет.

Вот какова была вторая перемена.

Но перейдем к перемене третьей. Она состояла из двух частей.

В первой части подавалась дичь. Пернатая. С озер и тихих заводей добывались на Руси лебеди, гуси и утки, в степи — дрофы, стрепеты, куропатки, в подлесках — прежде всего рябчики.

Во второй части дичь пернатую сменяла дичь мясная: запеченные на вертелах лани и косули, олени и лоси. Ну и, конечно, медвежатина.

Охота на медведя была опасна, а потому доступна только боярам да князьям. Медведь считался добычей особенно почетной, почему медвежьи шкуры и хранились в домах тех охотников, кому довелось в назидание внукам завалить медведя.

Наибольшим почетом пользовался охотник, который мог сойтись с медведкой-батюшкой один на один. Уложить лесного хозяина надо было непременно ударом кинжала в сердце, почему охотник и надевал, собираясь на охоту, почти полное боевое снаряжение — вплоть до шлема. При ударе в сердце медведь падал вперед, и охотнику следовало удерживать его до тех пор, пока когти мертвого зверя не проскребут в последний раз по его кольчуге.

Медвежий окорок, засоленный и вымоченный в селитряном растворе, а затем прокопченный на можжевеловых дровах, считался лучшим питанием для молодых воинов, поскольку медвежья сила, по поверью, переходила в того, кто этот окорок ел. А медвежья печень считалась лекарством от многих болезней.

Последней переменой были заедки — сладкие блюда на меду. К ним полагались и запивки — всяческие настойки из ягод и сладкие вина из Византии.

Словом, у своих северных ворот Матушка-Русь встречала Английскую королеву улыбкой, добрым словом, хлебом и солью, естием и питием, и всем тем, чем была богата.

1

Новгород Великий стоял на Великом речном пути из варяг в греки, а потому начальник разведки великого князя Киевского Свирид давно оборудовал здесь лодочные подставы, где всегда наготове были свежие гребцы, битюги для провода караванов тягой вдоль низового берега, лошади для связи и ловкие всадники. Еще до начала пиршества в честь Английской королевы послал Свирид в Киев гонца — своего любимца Безымянного, который к тому времени уже вполне оправился от раны. Но об этом никому не сказал, даже побратиму, потому что Мономах был весь погружен в безбрежный и бездонный океан первой любви: его занимали только общение с Гитой, беседы с Гитой, мечтания о Гите.

После Новгорода Великого шхуна Мирослава медленно пробиралась протоками и волоком из одной речной системы в другую.

Пасмурное затишье сменилось холодными ветрами, ветра — моросящими дождями, а шхуна все никак не могла выбраться из второстепенных озер и речек, все никак не могла прорваться хотя бы к Смоленску, где можно было бы и обогреться, и просохнуть.

И — как назло — на последнем волоке к Днепру истрепанная предыдущими трудностями шхуна дала течь. Требовался ремонт, и немалый, о чем Мирослав и доложил Мономаху.

— Далеко ли до Смоленска, Мирослав?

— Порядком, князь. Пешком не дойдете. Здесь скучать придется.

А Мономаха томило острое желание как можно скорее добраться до Смоленска, встретиться с ведуном кривичей, поведать ему, что предсказание сбылось, и познакомить князя Воислава с Гитой. И Владимир вызвал к себе Добрыню.

— Вместе с Ратибором раздобудь тайно коней — для нас и для королевы.

— Зачем? — насторожился Добрыня.

— Помчимся в Смоленск.

— Так коляска нужна, великий князь. Для ее величества и ее дам.

— Дам привезут позже. А королева верхом скачет лучше меня.

Добрыня отчаянно замотал головой:

— Я ничего не понял и даже не слышал. Я отвечаю за вашу левую…

— Ну и отвечай.

— А если Свирид узнает?

— Ни слова Свириду!

— А если на врагов нарвемся?

— Это — повеление!

Добрыня примолк.

— И Ратибору — без подробностей.

Добрыня молча кивнул и пошел тайно раздобывать коней. Он по-прежнему упрямо считал, что Ратибор непременно где-то и как-то нашумит, а потому решил отправиться на поиски в одиночку.

Кони разведчиков Свирида были Добрыне недоступны, как и сами разведчики, связываться с которыми было небезопасно.

Оставались битюги, что помогали на волоках, а теперь остались безработными, поскольку шхуна Мирослава нуждалась в ремонте.

Добрыня долго искал их. И в конце концов нашел. Они вольно паслись на сочных прибрежных лугах в низине.

Седел на лошадях не было, поскольку они им и не полагались, но уздечки были, и Добрыня поймал четырех коней и доставил их Мономаху.

— Ваше повеление исполнено, великий князь.

— Они же не оседланы!

— Доедем, — рассмеялась Гита. — А заодно проверим, каков из вас всадник, мой рыцарь.

— Тогда — по коням!

Гита, Мономах, Добрыня и прибежавший впопыхах Ратибор уселись на коней.

— Ваше величество, а как же я? — крикнула в растерянности личная горничная королевы.

Мономах оглянулся:

— Что, коня не хватает?

— Не беспокойтесь, мой рыцарь, — Гита улыбнулась. — Будьте любезны, граф, захватите и мою горничную.

Ратибор посопел, подумал. Потом решительно подхватил горничную королевы и усадил ее впереди себя.

— Я упаду!.. Упаду!.. — закричала горничная.

— Держись за шею графа!.. — весело крикнула ей королева.

Поняв, что спасать ее никто не собирается, девушка чудом извернулась и крепко обхватила Ратибора за шею.

— Голову пригни! Голову!..

Горничная пригнула голову, и тут же, как в свое спасение, впилась губами в шею Ратибора.

Так они и прибыли в Смоленск. Впереди — Смоленский князь Мономах вместе с королевой Гитой, следом за ними — Добрыня, а позади — Ратибор, к которому прилипла перепуганная горничная, продолжавшая осыпать Ратибора поцелуями, к бурному веселью высыпавших на улицу смолян.

2

У дворца Воислава спешились и направились в Главную палату. Ратибор все никак не мог отделаться от прилипчивой горничной, боясь причинить ей боль, поскольку получил повеление самой королевы, а потому и протащил девушку на руках через весь дворец и так, на руках с нею, и ввалился к ведуну.

— На руках девушку втащил? — недовольно сказал Добрыня. — Вот теперь и женись на ней, что же еще остается.

— А ведь и правильно, — усмехнулся Мономах. — Опозорил девицу.

— Отлепите ее от меня, — начал было Ратибор. — Она на коне еще…

— Женись, — сказал Мономах. — И свадьбу здесь справим.

— Я…

— Вот если девица откажется…

Гита что-то шепнула Мономаху на ухо, и Смоленский князь весело рассмеялся.

— Она не откажется стать графиней! Так что не надейся.

— Да на что она мне…

— Это повеление!

Ратибор уныло вздохнул.

Князь кривичей рассмеялся:

— Оженю по славянскому обряду!

Их оженили и впрямь по древнему обряду кривичей. Велели взяться за руки, трижды обвели вокруг огромного тысячелетнего дуба в сопровождении «родителей» (роль родителей взяли на себя королева Гита и Владимир Мономах) и объявили мужем и женой. Тем дело и кончилось.

Конечно же, то была шутка, и все это так и восприняли. Как повод для веселого пира. Не больше. Все — кроме Ратибора, старательно исполнявшего повеление Мономаха, и девицы горничной, которой очень уж хотелось стать графиней.

Пока готовились к пиру, королеву Англии Гиту и принца Великого Киевского княжения Владимира Мономаха принял вождь кривичей Воислав.

— Позволь представить тебе, вождь кривичей, королеву Англии Гиту.

Воислав опустился перед Гитой на одно колено и с почтением поднес к губам край ее платья. А королева легко коснулась кончиком меча его левого плеча. И произнесла торжественно:

— Встаньте, рыцарь.

Новопосвященный рыцарь встал, коснулся губами королевской руки и сделал два шага назад, согласно принятому этикету.

После этого началась беседа.

Воислав поведал о последних рассказах беженцев из Англии и европейских стран, о слухах и о том, что он думает об этих слухах.

— Насколько могу судить, герцог Вильгельм понял, что вы, ваше величество, исчезли из его земель. Он отозвал своих людей из стран европейских, но это пока не означает, что любители наград окончательно успокоились. Увы, опасность внезапного удара ножом или меткой стрелы еще существует, но теперь у вас есть надежный защитник в лице великого воина Владимира Мономаха. Нет, мое предсказание остается в силе, но я все же подожду, пока вас не обвенчают в стольном граде Киеве.

Гита слегка покраснела и потупила взор. Владимир взял ее за руку.

— Знаменательное предсказание уже сбылось, великий ведун.

— А ваш защитник уже спешит сюда. Надеюсь, что он поспеет к концу нашего торжественного пира.

Пир начался вручением Английской королеве бисерного девичьего нагрудника из речного разноцветного жемчуга лала. Вряд ли есть смысл вторичного описания пира. Важно, что в конце пира появился рослый воин в кольчуге, при мече и с кинжалом за поясом.

— Приветствую вас, — воин по-дружинному коротко склонил голову. — Мой командир Свирид уже в Киеве и остался при великом князе Киевском Всеволоде. За вашу безопасность, ваше величество, и твою, князь Владимир Мономах, отвечаю теперь я.

3

Вскоре шхуна была починена и — с помощью все тех же битюгов, криков и ругани — продвинулась к Днепру.

Как только ее днище коснулось воды, Мирослав предложил пассажирам спешно грузиться.

В Смоленске на борт поднялись Английская королева Гита, князь Владимир Мономах, Добрыня и Ратибор с новоиспеченной графиней.

— Днепр — текучий хребет Руси, — сказал им на прощание Воислав.

Владимир перевел слова вождя кривичей. Гита улыбнулась.

— Какое прекрасное определение!

— Благословляю вас, дети мои! — торжественно возгласил вождь кривичей.

Когда корабль отчалил от берега, Мономах с шумом вдохнул речной воздух и сказал:

— Мы — во владениях Великого Киевского княжения, моя королева. Наконец-то я могу не беспокоиться за тебя.

— У тебя есть враги, мой принц? — спросила Гита.

— Властитель без врагов что ножны без меча, — Владимир усмехнулся, помолчал. — А безумная власть рождает зло. Лучше мало, да правдой, чем много — без правды.

На палубе незаметно появился рослый воин в кольчуге, с кинжалом за поясом. Мономах его не увидел, потому что стоял к нему спиной, но Гита заметила.

— Он не спускает с тебя глаз, мой рыцарь.

— Кто?

— Не оборачивайся. Тот воин с кинжалом, который появился в конце пира. И объявил, что послан охранять тебя.

— Это понятно, моя королева. Свирид мой побратим, а этот воин — его любимец.

— И его зовут…

— У него нет имени.

— Странно, — Гита задумалась.

Шхуну качнуло. Мирослав был опытным моряком и добавил парусов, стремясь как можно скорее выйти на стрежень.

— Сейчас Днепр течет на закат, а потом повернет на солнце, — пояснил Гите Мономах. — И тогда берега сразу изменятся.

— Как так изменятся?

— Горы будут только с одной, с правой стороны, моя королева, а левый берег станет пологим.

— Текучий хребет Руси, — повторила Гита задумчиво. — А ведь и правда, мой рыцарь. На хребте лепятся племена и народы, и Русь превращается в живое существо…

— Все — на правый борт! — крикнул вдруг Мирослав, круто закладывая руль.

Все, кто был на палубе, устремились к правому борту. Шхуна едва не легла на левый борт, прополоскав паруса в днепровской воде. Капитан умело переложил руль, и судно выровнялось.

— Все на борту? — спросил Мирослав.

— Все, капитан, — ответил Мономах. — Лихой был разворот.

Ратибор первым расслышал в воздухе то ли шорох, то ли легкий посвист. Расслышал и бросился к Английской королеве, свалил ее на палубу, прикрыл своим телом. И вовремя: в спину Ратибора вонзилась пущенная с крутого правого берега стрела.

— Засада!.. — крикнул капитан. — Все, кто может, за оружием!

Расторопный Добрыня первым бросился в каюту, за ним поспешили и остальные.

А стрелы продолжали наполнять воздух шуршанием и посвистом, исполняя знакомую каждому воину песнь смерти.

— Уводи шхуну, Миросла… — крикнул Мономах, но кто-то огромный сбил его с ног и навалился сверху…

Мономах сбросил с себя тяжелое тело любимца Свирида. Выдернул из его спины две стрелы, предназначавшиеся ему, Владимиру, и коснулся пальцем острия. На стрелах не было ни крови, ни яда. Да и стрелы казались не боевыми, а самодельными. И Безымянный, слава Богу, был жив.

К тому времени на палубе вновь уже появился Добрыня. Став на колено, он одну за другой, почти без перерыва, послал в кустарник три стрелы. Кто-то вскрикнул в кустах тонким мальчишеским голосом, полным ужаса и боли.

Мономах выдернул стрелу и из спины Ратибора, прикрывшего собой Английскую королеву. На стреле светилась капелька крови, но яда и на ней явно не было.

— Это не воины! — крикнул Добрыня. — Это мелюзга, великий князь!

— Понял, — кивнул Мономах. — За наградой Вильгельма прибежали.

На палубу выскочили и другие лучники. Град стрел обрушился на береговой кустарник, и оттуда врассыпную с испуганным криком бросилось несколько парнишек.

— Ты нашу королеву не придушил часом? — Мономах старался оттащить тушу графа подальше от хрупкого тела Гиты.

— Нет, великий князь, я на руки опирался. Тяжелый, знаю.

— Молодец. — Владимир склонился к Гите и осторожно приподнял ее. — Вы не ушиблись, ваше величество?

— Кто-то обещал мне полную безопасность в землях Великого Киевского княжения!

— А это не опасность, моя королева. Это мальчишки решили заполучить награду Вильгельма. Но они уже разбежались, побросав свои самодельные луки и стрелы. И все же прошу вас: спуститесь в каюту.

— Неси меня на руках, — шепнула Гита, прижимаясь щекой к его плечу.

— Слушаюсь, ваше величество.

— Скажешь Свириду, что я исполнил его приказ, — угрюмо сказал Безымянный.

— Скажу. Если скажешь мне свое имя.

Безымянный молча отошел на корму.

4

В Киеве в великокняжеском дворце радостно готовились к встрече с королевой Гитой, Владимиром Мономахом, их спасителем капитаном Мирославом и со всеми, кто, борясь и страдая, помогал им выбраться из засад и капканов на тяжком пути. Горожане уже были наслышаны об их подвигах, поскольку киевские глашатаи широко оповещали об этом все население — даже закупов, смердов и рабов.

Не только великокняжеский дворец, но и весь Киев ждал возвращения героев схватки с самим Вильгельмом Завоевателем и его прихвостнями. Ждал бурно и восторженно.

Далеко вперед по Великому торговому пути из варяг в греки были выставлены махальщики, передававшие по цепочке известие о приближении шхуны капитана Мирослава. Были заготовлены специальные шесты с факелами наверху, которые должны были зажечь, если шхуна появится в сумерки. Были расставлены и барабанщики с колотушками.

Великий князь Киевский Всеволод повелел звонить во все колокола стольного города, чтобы всяк знал, кого встречает столица Руси.

То и дело он забегал к супруге, великой княгине Анне, чтобы в сотый раз сообщить ей, что Владимир, краса и гордость семьи, наконец нашелся и спешит в Киев.

— Он нашелся!.. Нашелся!.. Господь Всемогущий, кланяюсь Тебе низко и припадаю к стопам твоим!..

Византийская принцесса и великая княгиня Киевская была куда сдержаннее своего мужа. Она всегда знала, что сын ее жив, и твердо веровала в это, потому что материнское сердце — вещун.

Был загодя заготовлен пир: не только во дворце, но и в самом городе были накрыты столы с едой и немалой выпивкой для купцов и торговцев, воинов и инвалидов войн, вдов и сирот, и даже для закупов, смердов и рабов. Все, как один, должны были радоваться возвращению наследника великокняжеского престола.

И наконец настал день великого праздника. Шхуна Мирослава пришвартовалась к киевской пристани, матросы сбросили крепежные концы, спустили трап. Первым на родную землю ступил наследник престола Владимир Мономах. Перекрестился, стал на колени и поцеловал родную землю. Поднявшись с колен, подал руку Гите, королеве Английской, и она тоже сошла на пристань, тоже перекрестилась и тоже встала на колени и поцеловала приютившую ее землю.

Народ, окруживший пристань, взвыл от восторга, в воздух взлетели шапки, и во всех киевских соборах, церквях и часовнях зазвонили колокола.

К пристани шагнул великий князь Киевский Всеволод. Крепко обнял сына. По щекам его текли слезы.

— Жив… Жив! Слава тебе, Господь наш!..

И уступил сына великой княгине. Обняв Мономаха, мать прошептала ему:

— Не заходя во дворец, обойди все столы города, выпей, закуси и низко поклонись каждому столу. Тебе править, и этого никогда не забудут киевляне. Не забудут твоей изрубленной мечами брони, надтреснутого шлема и усталого меча. Иди, сын, иди! Королеву Гиту я возьму к себе.

— Спасибо, матушка моя, — шепнул Мономах.

Снял шлем, положил его на сгиб локтя и пошел к накрытым столам киевлян. А за ним последовали его боевые друзья Ратибор и Добрыня.

Возле каждого стола Мономах останавливался, низко кланялся народу, целовал хлеб, съедал кусочек, сердечно благодарил, кланялся на прощанье и шел к следующему столу.

И люди за столами — бояре и дворяне, купцы и торговцы, воины и инвалиды, вдовы и сироты, закупы, смерды и рабы — восторженно встречали его.

А дворец терпеливо ждал. Ждал порывистый великий князь Всеволод, ждали бояре, ждали воеводы, ждали сестры, ждали их подружки. И, конечно, совсем по-особому ждала мать. Великая княгиня Киевского княжества.

Ждать им пришлось более четырех часов, потому что Владимир Мономах никого не обошел своим вниманием и нигде не торопился.

И за пиршественным дворцовым столом никто не спешил. Даже нетерпеливый великий князь Киевский Всеволод. Потому что в этот день совершенно по-особому гордился своим сыном.

А сын неимоверно устал, ведь он почти не спал на шхуне, а вместо бани и отдыха ему пришлось еще столько времени ходить от стола к столу, улыбаться, говорить благодарственные слова, отвечать на вопросы. Мономах при всей своей прирожденной силе за дворцовым столом еле сидел, и его измученную улыбку заметила мать. И поняла: сыну сейчас нужен прежде всего спокойный крепкий сон.

Великая княгиня встала, подошла к мужу, шепнула ему на ушко, что сын их измучен до крайности и ему следует отдохнуть. Великий князь Всеволод было заартачился, но Византийская принцесса была настойчива, а потому и сумела убедить мужа. Заручившись его согласием, она подошла к Мономаху и просто-напросто увела его из-за стола.

Владимир как упал на свое ложе, так и заснул. А проснулся уже раздетым и старательно укутанным одеялами. В ногах на его кровати сидел Мирослав, рядом на лавке — Ратибор. Заметив удивленный взгляд Мономаха, Ратибор сказал:

— Вставай, великий князь. Я тебе баньку протопил. Попарю, похлещу веничком — враз все плохое забудешь. Хорошо похлещу. От души.

— А я спинку потру, — улыбнулся Мирослав.

Щедро пропарили Мономаха — Ратибор особенно старался — и спинку потерли. Так, что забыл все свои хвори Смоленский князь. И сразу после бани прошел на женскую половину дворца.

— Здравствуй, светлая матушка моя.

Великая княгиня Анна отложила книгу, которую читала, встала, поцеловала сына в лоб и молча указала, где ему сесть. И улыбнулась.

— Ты не только убил много барсов, но и завоевал себе невесту, сын.

— Я полюбил ее, матушка. Сперва в мечтах, и тогда решил спасти ее во что бы то ни стало. А когда и впрямь спас, то в общих бедах и общих боях полюбил ее всем сердцем еще больше.

— Ее невозможно не полюбить, сын. Я тоже успела в нее влюбиться. Это очень красивая, очень волевая и очень умная девушка, в крови которой соединились две ипостаси: уменье повелевать и страстность в искренней любви к своему избраннику. Ты дважды счастлив, мой сын, что встретил ее с мечом в руках. Женщины-воины такого не забывают никогда.

— Мы сражались с ней плечом к плечу, — на суровом лице Мономаха появилась улыбка. — И она все время старалась прикрыть своим мечом меня. А я — ее. Свою королеву.

— Ты завоевал свою любовь мечом, потомок великого Мономаха, — великая княгиня поцеловала его в лоб. — И это стоит двух дюжин барсов. Смело добавь их в свою копилку.

Они помолчали, с любовью и благодарностью глядя друг на друга. Потом мать вздохнула и стала очень серьезной.

— Но — к делам. Надо к свадьбе готовиться.

— К двум свадьбам, матушка моя.

Для убедительности Владимир показал два пальца, растопырив их на манер рожков.

— Почему же — две? — нахмурилась великая княгиня.

— Добрыня, не раз и не два спасавший мне жизнь, влюбился в нашу Елену, — очень серьезно сказал Мономах. — И она ответила на эту любовь. Уговори батюшку, напомнив ему, что Добрыня получил из его рук потомственное дворянство.

— Уговорю, — улыбнулась мать. — Что-нибудь еще, сын?

— Мою жизнь дважды спас воин, которого послал со мной Свирид. Воин не имеет имени, и все зовут его Безымянным.

— Спроси Свирида.

— Он никогда не скажет.

Великая княгиня нахмурилась. Даже свела брови к переносью.

— Ты убежден, что хочешь знать его имя?

— Да, матушка.

— Как бы дорого это ни стоило?

— Он дважды спас мою жизнь.

Мать вздохнула.

— Тебе это дорого обойдется, наследник киевского престола.

— Дороже всего — чистая совесть. Ты учила меня этому, светлая матушка.

Великая княгиня помолчала.

— Это — твой брат. Святополк Изяславич. Он старше тебя на четыре года.

— Как — брат?..

— По отцу. Твой отец, не имея прав на Киевский Престол, искал пути через старших Изяславичей. Влюбил в себя младшую дочь, умудрился на ней законно жениться, но другим Изяславичам это не понравилось. Он бежал в Византию, где мы с ним и познакомились. И все мое приданое ушло на уплату за позор младшей дочери. В конце концов договорились, но рожденного ею сына твоего отца заставили взять. Его воспитала семья Свирида, но имя его никто не должен был знать.

Мать и сын помолчали. Потом Владимир неожиданно улыбнулся:

— Я беру за себя королеву Англии Гиту. Никому из Изяславичей и не снилась такая держава.

— Значит, дело за свадьбой, — сказала, сдержав вздох, великая Киевская княгиня.

5

Уже на следующий день после этого разговора Гита Английская приняла православие. Затем было оглашение, назначен день свадьбы, и Свирид разослал своих конных разведчиков для оповещения гостей. Киев готовился к небывалому свадебному торжеству, когда начали съезжаться первые гости. И одним из самых первых прибыл князь и ведун кривичей Воислав. Вручив подарки невесте и жениху, он сказал:

— Я дарю вам, дорогие мои, два счастливых числа. Запомните: тридцать три и семь.

Владимир и Гита прожили в любви и счастье тридцать три года, и Гита родила Владимиру семерых сыновей.

33 и 7.

Предсказание сбылось.

1

Князь Владимир Мономах любил после обеда спать на земле, подстелив попону и подложив под голову седло. Он засыпал сразу, приучив себя к этому еще с детства по совету своей матушки Византийской принцессы Анны. И просыпался ровнехонько через час полностью отдохнувшим, бодрым и еще более деятельным.

Мономаху редко виделись сны, а тут он вдруг увидел себя на коне, в боевом панцире, с обнаженным мечом в руке. Сквозь звон мечей, лошадиное ржание и стоны умирающих услышал голос отца — великого князя Всеволода:

— Держи мою левую руку!.. Левую!..

Было Мономаху во сне лет двенадцать, не более. Вокруг шло сражение, но он слышал только голос отца и держал левую руку его войска…

Отец… Отважный полководец, всегда широко шагавший впереди всех с не знающим пощады мечом. Он любил воинов, сражения, но более всего — свою супругу, Византийскую принцессу Анну, и их первенца Владимира Мономаха. После рождения третьей дочери Анна внезапно скончалась: купцы занесли на Русь какую-то хворь, которой она и заразилась. Через сорок дней после ее кончины великий князь Всеволод вынужден был снова жениться, ибо в те времена владыка государства не имел права вести холостой образ жизни. Взял он себе в жены половецкую красавицу знатного рода, названную в крещении также Анной, а после рождения сына Ростислава и впрямь привязался к ней, даже полюбил.

Через год Анну отравили. Молодую цветущую мать отправили на тот свет мелкие завистники из дворцовой челяди. Вот и искал великий князь в тоске и печали смерти в боях. Открывал врагу свою грудь, снимал с головы шлем — а стрелы и удары сыпались мимо, мимо…

— Знать, грешил я много, коль смерти в бою не нашел, — сказал он с горечью старшему сыну.

И слег. Надломилось в нем что-то. Не ел ничего, только пил святую воду. А перед смертью позвал сыновей. Попрощался с Ростиславом, отпустил его и остался наедине со старшим — Владимиром.

— Что скажу, то тяжко для тебя будет. Но то, сын, завет. Завет уходящего, так что… Сам понимаешь, — вздохнул тяжко. — Исполни.

— Все, батюшка, исполню.

— Престол Великого Киевского княжения добровольно отдашь князю Святополку из рода Изяславичей. По лествице их род подревнее нашего, да и великих князей было у них поболе. Отдашь. Завещаю.

В последний раз — с трудом уже — возложил руку на голову Владимиру и отошел с миром…

Владимир исполнил его последнее слово…

И тут вдруг затормошили. Мономах открыл глаза и увидел перед собой грубо вытесанное незнакомое лицо. Заморгал, сел, спросил с неудовольствием:

— Кто ты есть и зачем будишь меня?

— Зовут меня Меслимом, — представился незнакомец. — А бужу по двум причинам. Во-первых, с озера ползет холодный туман…

— Мне не страшны ни туманы, ни дожди.

— А во-вторых, спать лучше всего под дубом, — невозмутимо продолжил Меслим. — Дубы дышат настоем силы и мощи, и ты, вдыхая их мощь и силу, наполнишь свою душу и тело их мощью и их силой.

Мономах промолчал, потому что незнакомец говорил о дельных вещах.

— Откуда ты об этом знаешь?

— Когда-то в меня ударила молния, но я выжил. Выжил и обрел способность предостерегать людей от опасности и несчастий.

— Прими мою благодарность, Меслим.

Мономах протянул руку, Меслим пожал ее, а потом легко поднял Мономаха на ноги.

— Под дуб. Под дуб, князь Мономах. Ты — знаменитый воин, а станешь впоследствии и самым знаменитым князем на Руси.

Меслим перенес под дуб седло и попону. Аккуратно расстелил их под дубом и сказал:

— Тебе спать еще полчаса.

— Не уходи, — сказал Мономах. — Ты очень нужен мне, моей жене и моим сыновьям, потому что ты — предсказатель. А за мной началась охота…

— У тебя есть побратим?

— Есть.

— Вызови его.

— Вызову. Он — начальник разведки у великого князя Киевского Святополка.

— Запомнил.

— Расскажи теперь о себе, пока я буду дремать. Откуда ты, какого племени, куда идешь.

— Я — из племени торков, третий сын вождя. По нашим законам первый сын является наследником власти, второй — начальником всех войск, а третий сам должен найти свою дорогу. Я был третьим и пошел работать на днепровские пороги, вокруг которых перетаскивают суда, потому что пороги непроходимы. Я трудился изо всех сил, стал сперва десятником, потом — помощником начальника, потом и начальником. На этом трудном пути я выучил греческий, половецкий, польский, латинский и иные языки. Моим другом стал престарелый травник и костоправ, который лечил людей настоями. Я помогал ему, как мог, и он успел передать мне свои знания до того, как умереть. Я похоронил его на кургане со всеми почестями, воздал ему последнюю молитву. И в меня вдруг ударила молния. Сухая, без дождя. По обычаю меня закопали в землю как опасного носителя огня, способного сжечь луга и поля, но я выбрался и пошел через степи и леса. И восчувствовал, что ты нуждаешься в моем даре исцелять людей и предостерегать их от напастей. Я готов служить тебе, князь Мономах, пока ты не станешь самым знаменитым князем всей Святой Киевской Руси. Или не прогонишь меня сам.

Мономах открыл глаза и улыбнулся. Протянул Меслиму руку, и Меслим легко поднял его на ноги.

— Будь моим другом и советником, Меслим. Пройдем в дом, и я познакомлю тебя с женой, Английской королевой Гитой.

Меслим улыбнулся:

— Английской королевой?

— Да…

— И в доме ждет тебя верный друг, когда-то давший тебе славянскую роту на верность?

Мономах ахнул:

— Боже правый, ты все знаешь!..

— Я не знаю, мой князь, как его зовут, но чувствую, что он стал большим начальником.

— Его зовут боярин Ратибор, — сказал окончательно растерявшийся Мономах. — Прошу в мой дом, кудесник и вещун.

Они подошли к дому, и Мономах вежливо пропустил первым гостя.

Войдя в дом, Меслим низко поклонился Гите, опустился на одно колено и почтительно поцеловал подол ее платья.

— Приветствую ваше величество.

— Кто ты, странник? — спросила Гита.

— Это мой новый друг и покровитель, вещун и кудесник, — ответил за Меслима Мономах.

— Друзьям всегда рады, — крутым басом пророкотал Ратибор, выходя на голоса из соседней столовой залы. — Я — наместник великого князя Киевского Святополка Изяславича. А ты кто, странник?

— Я иду от днепровских порогов по зову снов князя Мономаха, господин наместник. Зовут меня Меслимом, я из племени торков.

— Новых друзей встречают пиром, — Ратибор склонил голову. — Так не накрыть ли нам столы?!

— Пир!.. — подтвердил Мономах. — Эй, кто там?..

Столы были накрыты со всей возможной быстротой. Руководил этим, как всегда, личный слуга Мономаха Павка, который за время службы у князя стал и верным его другом, и даже советником.

— Прошу, ваше величество! — Павка склонился в поклоне пред Английской королевой. — Прошу, князья и бояре, гости и странники!..

На второй день этого торжества наместник великого князя Киевского боярин Ратибор поднялся с места не для хвалы, не для славы, а чтобы, как он сам признался, поведать бытующую в этих краях легенду. Рассказывал он ее весьма обстоятельно, поскольку и сам был человеком обстоятельным, то есть так длинно, что придется передать ее в некотором сокращении. Итак:

2

Это случилось в те времена, когда еще не было любви, а если порою и случалась, то доставалась она считаным избранникам судьбы. Мужчина относился к женщине, как пахарь к ниве, а женщина ждала от него еды и защиты.

На краю степи стояло селение, жители которого в поте лица взращивали хлеб свой. Из степи плыло настоянное полынью марево, и девушки вечерами выходили за околицу и подолгу, пьянея и ужасаясь, вдыхали степной ветерок.

Из Дикой Степи приходили дикие орды. С гиком и конским топотом врывались они в селения и первым делом вырезали всех мужчин, добивали раненых, убивали стариков и старух, сгоняли в кучу детей. И только женщин до поры не трогали: им предстояло утолить неистовую ярость победителей.

И они утоляли ее…

Их распинали на супружеских ложах, в дорожной пыли, у семейных очагов. Распинали на глазах матерей, подруг, детей под гогот победителей и стоны умирающих. Их рвали за волосы, их били о землю, их топтали, мяли, кусали, кромсали, и белые обнаженные тела напрасно молили небо о пощаде.

Только тогда победители уходили. Насытившиеся, усталые, опьяненные. Уходили, приторочив к седлам головы побежденных мужчин и гоня перед собою полоненных детей: поверженный народ подлежал полному уничтожению. Уходили в степь, и, когда переставала вздрагивать земля от топота копыт, в селении раздавались стоны, от груды мертвых ползли те, кто еще мог ползти. Ползли девочки с окровавленными бедрами, ползли женщины с рассеченными грудями, ползли старухи с обломками стрел в костлявых спинах. Ползли онемевшие в четырнадцать и поседевшие в десять. И надо было жить дальше. Надо было жить, позабыв о собственном позоре и собственной боли. Но прежде чем начать жить, надо было забыть прошлое.

И они — забывали. Кто — сразу, вонзив в искусанную шею обломок клинка. Кто — постепенно, залечивая раны и заглушая память. Кто — навеки утратив в воспаленном мозгу свое имя, память о своих детях и своем позоре.

А через положенный природой срок они начинали рожать. Рожать в муках, и радоваться каждой новой жизни, и хранить ее, и воспитывать. И так было издревле, и так по сей день, потому что все мы, все без исключения — дети женщин. Только дети женщин.

3

Только Ратибор закончил свой рассказ, как верховой, раненный в битве с кочевниками, принес тревожное известие о налете орды из Степи Половецкой на поселения русов. Князь Мономах как хозяин дома лично встретил гонца, подал ему еду и питье, усадил на лучшее место. Посланец, подкрепив силы и малость поостыв, рвался рассказать все, что знал, что видел своими глазами.

— Дозволишь, князь?..

— Может, до завтра подождем?

— Нет, нет!..

— Тогда рассказывай, чем душа переполнена.

— Это — степняки… — Говорил гонец путано, сбиваясь, повторяясь то и дело. Речь его была настолько пересыпана ненужными подробностями, что слушатели зачастую не понимали, о чем, собственно, рассказ. Князю Мономаху впоследствии пришлось с помощью друзей его восстанавливать. И вот что из этого сложилось.

Кочевники появились не так давно и из Дикой Степи до сей поры не выходили. Высылали только свою разведку, но она всегда скрывалась раньше, чем наши конники подбирались к ней. Себя эти кочевники куманами называют, а мы их половцами зовем, поскольку в поле они. Все на конях, которые быстры, злы и послушны. Нападают издалека, осыпая сплошной стеной стрел. Отличные лучники, но рубки избегают, предпочитая стрелы и легкие дротики, арканы и боевые дубинки. Все время стремятся разрезать наш строй, окружить отрезанные части и засыпать их стрелами и дротиками.

— И чего они из Степи в наши земли лезут… — вздохнул Мономах.

— Известно: за добычей. А добыча — дети и девушки, скот и имущество. При этом убивают всех, кроме детей и совсем молоденьких девушек. Селища наши жгут беспощадно, одно ровное место остается.

— Я еще отроком был, когда отец говорил мне о них как о главной опасности для Руси, — нахмурился Мономах.

— А злы! — воскликнул гонец. — Не в одиночку злы — купно, обществом.

— Купно, — повторил князь Владимир и опять вздохнул. — Ладно. Иди отдыхать, добрый человек. А мы тебе пока баньку истопим и лекаря с костоправом найдем.

Павка проводил нежданного гостя в опочивальню, а Мономах, оглядев присутствующих, сокрушенно прихлопнул ладонью по столу:

— Вот что творится…

— Врет, — спокойно сказал на это Меслим. — Завтра опомнится, расскажет правду.

К утру вчерашний гость проспался и сам спустился в столовую к началу трапезы.

— Виноват, — сказал он, потупив взор.

— В чем? — спросил Мономах.

— Прости меня, князь…

— За что?

Гость молчал, опустив голову.

— Что же молчишь? — спросил Меслим.

— Молчу потому, что совестно стало…

— Говори, — велел Мономах.

— Я дружинником был когда-то. В боях участвовал, рану получил, и меня мой боярин послал за этим участком границы приглядывать. А я труса спраздновал. — И опять замолчал.

— Ну? — поторопил Мономах.

— Совесть заговорила? — усмехнулся Меслим.

Бывший воин горестно вздохнул.

— На коне усидишь? — спросил Мономах.

— Лучше, чем на ногах устою.

— Бери коня, скачи назад и передай помощнику боярина Ратибора, что стоит на границе дозором, чтоб немедля ко мне выезжал.

Воин встал, и его чуть качнуло.

— Готов, — усмехнулся Меслим.

— Сначала поешь, — улыбнулся Мономах.

— Время потеряем.

— Гостя голодным не отпускают. Павке моему скажи, чтоб накормил от пуза.

— Благодарю, князь.

— А потом — прямо к помощнику. Чтоб тут же выехал. Немедля.

— Будет исполнено. — Гонец поклонился и вышел.

4

Часа через два приехал помощник Ратибора. Ладный молодой парень, уже заработавший шрам на щеке.

Норовил упасть на колени, да Мономах строго остановил его:

— Ты что?

— Виноват, великий князь.

— Я не великий!

— Да я…

— Докладывай. Скольких там женщин половцы обесчестили?

— Да ни одной. Парнишки половецкие за барантой набежали. Ну, я догнал их, отобрал скот и лошадей, вожаку, который хлев запалил, голову снес, чтоб все запомнили. Вот и всё.

— За барантой? — Мономах усмехнулся. — Значит, потешиться кочевою пляскою пламени в горьком дыму русского дерева наезжали?

— Головой заплатили за это.

Мономах задумался.

Спросил неожиданно:

— А знаком ты с вождем ближнего улуса половцев?

— Встречались раза три, — ответил помощник, — но в гостях у него не был. Зовут его Иляс, лет ему еле-еле после двадцати. И не выборный он вождь, как обычно бывает, а законный: его дед и отец тоже орду водили.

— Пригласи его ко мне. Скажи, мол, соседи, поближе познакомиться надо.

— На когда пригласить-то?

— Число позже определим. Я Свирида жду, он и посоветует.

— Так он же другой власти служит, — усомнился помощник Ратибора.

— Он сначала мне послужит, а потом — другим. Мы побратимы.

Помощник нахмурился:

— Убьют его, боюсь. Сегодняшний великий князь Киевский тоже когда-то верно Свириду служил. А теперь, во-на, великий князь!

Мономах усмехнулся:

— Поэтому и не убьет. За спиной побратима — вся его разведка. И у нас, и за границами Руси. И кто на него руку поднимет, тот и часа не проживет.

Свирида ждали долго. Знали, что непременно приедет. Вздремнули даже. Но — дождались.

— Здравствуй, брат!

Обнялись, крепко хлопая друг друга ладонями по спинам. Отстранясь, вглядывались один в другого, и снова обнимались, и опять…

— Не женился еще?

— Нет.

— Что ж так?

Свирид усмехнулся невесело.

— Семья — дыра в кольчуге и ровнехонько против сердца. Это куда собственной смерти похуже. Это, брат, боль за других. Самое слабое место.

Пока побратимы обнимались да вглядывались друг в друга, Павка поджарил на огне куски мяса и сала, разлил в кружки привезенную Свиридом бражку.

— Ну, князья, пора и к столу.

— Признаться, проголодался я, — смущенно улыбнулся Свирид.

— Ты уморился, побратим, — Мономах вздохнул. — Может, поспишь?

— Некогда, мой князь.

Помощник Ратибора тоже расстарался, тоже что-то то ли грел, то ли жарил на угольях, но более всего подливал в чаши что-то белое, пенное…

— Кумыс, — пояснил он, когда спросили. — Половцы Илясова улуса привезли.

— Кстати, о половцах, — Мономах даже поднял руку, чтобы все примолкли и слушали. — Я тебя, побратим, ради этих половцев и позвал. Мне подружиться с ними необходимо, а коли так, то их надо на кого-то навести, чтобы душу отвели, пограбили вволю и мою услугу не забыли. Чтобы знать Дикую Степь, с нею надо дружить.

— Это ты верно решил, брат, — Свирид тем не менее вздохнул. — Детей жалко, поубивают ведь. Детей, женщин, стариков со старухами.

— Попробую хана Иляса уговорить грабежом обойтись. Чтоб никого не убивали и в полон не вели. Степь слово держит.

— Степь держит, — согласился Свирид. — А воины удержатся?

— Иляс родовой хан, не избранный.

— Да, родовой, и воина казнить имеет право, — подтвердил Свирид. — Для него согласия войска не требуется, и воины это знают.

— Так куда лучше мне его нацелить, побратим?

Свирид усмехнулся.

— Не знаю, кому больше повезло: тебе или Иляс-хану. Перед ним — осколки торкской Орды, когда-то убившей его отца и деда.

— Удача!..

— Пока везет.

5

Через три дня приехал половецкий хан Иляс в сопровождении личного телохранителя. Был он молод и весьма приятен и лицом, и открытой улыбкой. Поклонился с порога:

— Здравы будьте, князья и бояре!

— Здрав буди и ты, хан Иляс! — пророкотал Ратибор. — Место нашему гостю.

За столом потеснились, и Свирид сделал так, что свободное место оказалось рядом с ним.

А хан Иляс тем временем представлял хозяину своего спутника:

— Позволь представить тебе, князь Мономах, моего двоюродного брата Бельдюза.

Бельдюз, прижав руку к сердцу, низко поклонился князю Владимиру.

Мономах встретил Иляса и Бельдюза с особым почетом, во многом скопированным им с обычаев Дикой Степи. Познакомил их с Меслимом и Свиридом, пригласил к столу, сам за ними ухаживал, накладывая лучшие куски мяса косули, и сам наполнил чаши греческим вином. Ни о каких делах не толковали — это тоже полагалось по строгим традициям Степи.

— Гости дорогие… — начал было Мономах, подняв чашу с вином, да вовремя поймал насмешливый взгляд хана и вовремя вспомнил, что в Степи хорошо знали о русской привычке травить неугодных хозяину дорогих гостей.

Поставил чашу с вином на стол и сам, беря руками, откушал по доброму ломтю от каждого блюда.

И тут вошел помощник Ратибора. Низко поклонился всем от порога:

— Здоровья вам, князья и бояре, — и торжественно поставил на стол чашу, до краев наполненную пенистым кумысом.

— Знаю, что Степь греческие вина не очень-то жалует, — пояснил он. — А вот добрый кумыс сейчас к самому, как говорится, месту.

И черпачком наполнил все пустые чаши. В том числе и чашу князя Мономаха, решительно выплеснув из нее вино.

Гости весело рассмеялись и тоже выплеснули из своих чаш греческое вино.

А Владимир Всеволодович Мономах на всю жизнь сделал в памяти зарубку: «Сначала узнай о вкусах гостя, а уж потом приглашай его к столу».

Хорошо пировали, с размахом. Пили кумыс, закусывали косулей, куски которой поджаривали на палочках, навешанных над угольями, и Бельдюз то и дело посыпал куски мяса какими-то высушенными и растолченными в прах кореньями. Позднее это стало называться шашлыком (по-татарски — кусочками мяса), а тогда никак еще не называлось. Сидели плечом к плечу, негромко переговариваясь. Потом Свирид сказал сидевшему рядом с ним хану Илясу:

— Дозволишь спросить тебя, хан?

Иляс прекрасно знал, кто сидит с ним рядом: Степь знала все. А потому вежливо ответил:

— Спрашивай, мой кунак. — И улыбнулся.

Кунак в Дикой Степи был равнозначен побратиму, о чем начальник тайной разведки знал. И тепло сказал, положив руку на сердце:

— Благодарю, высокий кунак-хан. Знаю, что в боях с торками погибли твой отец и твой дед. Мой побратим князь Владимир Мономах пропустит твою карающую саблю сквозь свое ограждение, я дам тебе четырех своих разведчиков, и ты, высокий хан Иляс, отомстишь им по старинным законам родовой мести.

— Ты, великий вождь разведчиков Киевского Великого княжения, снял с моих плеч тяжкий груз родовой мести, — негромко, но искренне, с огромным внутренним накалом сказал Иляс-хан. — Ты поступил благородно, и я обещаю тебе, мой высокий кунак, не трогать ни женщин, ни детей, ни стариков со старухами.

И все сидевшие за столом гости встали и низко склонили головы.

— Я отберу самых лучших воинов из тех, чьи отцы или деды погибли от рук торков, — продолжал вождь половцев Иляс-хан. — Но сначала я расскажу всему племени о чести, которой сегодня удостоили меня. Великой чести сидеть за одним столом рядом с самыми известными и благородными людьми. — После чего он поклонился, прижав руку к сердцу, и вышел.

Следом за ним тотчас вышел и его двоюродный брат Бельдюз.

1

Яд копился в душе великого князя Киевского Святополка Изяславича. И потому, что долгое время ему пришлось быть Безымянным, и потому, что прежде он преданно любил Свирида, быстро и точно исполняя его повеления, а теперь Свирид, кажется, не очень-то жаловал его самого, был по-прежнему дружен с князем Владимиром, а князь Владимир, добровольно уступивший верховную власть Святополку, не утратил своего былого влияния среди бояр и даже среди дворцовой челяди, что Святополка бесило до яростного задыхания, до потемнения в глазах…

С детства в памяти Святополка хранились обиды. Обычные детские обиды, о которых он никогда не забывал. И это зловонное скопище обид постепенно переросло в ледяное хранилище ненависти.

А все потому, что с самого раннего детства ощущал себя Святополк посторонним. Нет, его кормили, как всех, с ним разговаривали, его порою, мимоходом, трепали по голове, целовали в лоб, а он могучим детским чутьем угадывал свое одиночество.

Малыши внимательно слушают все, что говорят взрослые, потому что стараются начать говорить сами. Они учатся неистово и жадно, порою напрочь забывая все, что слышали вчера. Но маленький Святополк умудрялся никогда не забывать того, о чем говорили старшие. А из их разговоров все больше вылавливал намеки на то, что он — чужак, что нет у него, по сути, ни отца, ни матери, что один он в этом суровом мире.

Так и рос. И замыкалась его душа. Не со зла, а от тоски и одиночества.

Вот и жила в нем мечта, поначалу робкая, убрать, задвинуть куда-нибудь князя Мономаха и восстановить таким образом справедливость.

Только устранить Владимира Мономаха великому князю и доселе не удалось. Боярская дума при малейших намеках на это горой вставала за Мономаха с шумом и криком. И так дружно, что Святополк не рискнул даже вывести из состава думы Добрыню, правую руку Мономаха.

Не тронул великий князь Киевский Святополк Изяславич и Ратибора, считая его тупым, по-детски наивным, а потому и безопасным. Мало того, он даже возвысил великана, назначив его наместником на границе Черниговского княжества, родовой вотчины Мономаха, куда князь Владимир отъехал вместе со своей английской женой, детьми и домочадцами.

Думал великий князь Киевский Святополк Изяславич, думал…

Чернигов… До него и не дотянешься: Боярская дума всегда прикрывает именно этих Рюриковичей. Разве что степные гончие псы половцы… Стоп. Половцы. Половцы… Ну, берегись, главный Рюрикович!..

2

Святополк Изяславич доселе никогда не сталкивался с половцами, а потому и их племенное устройство невольно копировал с государственного устройства русского. То есть заранее полагал, что у них имеется некий великий князь Половецкий, Боярская дума и разные служилые чиновники.

Он тут же отправил к ним посла с приглашением посетить стольный град Киев.

Святополк Изяславич не только ничего не знал о половцах — он ничего не знал и о законах Великой Степи. Как принимают гостей и как принимают послов. Как и чем угощают их, как начинают деловые переговоры. Ни о чем не ведал, поскольку воспитывали его отнюдь не для Киевского Престола, и он в глаза не видал ни самих половцев, ни их Великой Степи.

Через полмесяца Святополку доложили, что к стольному граду Киеву движется на рысях крупный конный отряд.

— Вот, — сказал он. — Чуть поманил, они и примчались. А это значит, что диктовать условия договора буду я. А посему накрыть в пиршественной зале столы и поднять мой стяг над Киевом!..

Святополк знать не знал и ведать не ведал, что по законам Великой Степи подъем стяга означает объявление войны. В ответ Степь выбрасывает свой стяг, под который собираются все улусы половецкие, забыв даже о кровной мести во имя общей войны.

И улусы тотчас же объединились, принесли общую клятву и выбрали командиров для похода не во имя грабежа, а во имя спасения своих жен, детей и стариков, кошей, стад и самой жизни.

— Посланца выслать навстречу половцам! — повелел великий Киевский князь. — Чтобы сообщил, что ждем с нетерпением за праздничным столом!

Выбрали толстого и весьма родовитого боярина. Велели ему надеть на себя лучшую одежду, парадную боярскую шапку, дали хорошего коня. И затрусил боярин навстречу половецкому войску.

— Повара, готовьтесь! — распорядился великий князь. — Виночерпий, разливай вино!

Верно заметил Мономах в своих заметках, названных «Поучением»: «Прежде чем приглашать гостя на пир, надо точно узнать его вкусы».

Уже слышен был и нарастал с каждым мгновением стук конских копыт. И великий князь Киевский Святополк Изяславич в нетерпении вышел на балкон крепостной стены, нависавший над кольцевыми укреплениями Киева.

Грохот копыт нарастал, а впереди этого грохота неслось облако пыли: из Дикой Степи в спины половцам дул ветер, обгонявший их лошадей. И из этого пыльного облака вылетели вдруг трое всадников. Двое остановили коней, а один из них подскакал к стенам стольного града и, размахнувшись, метнул что-то на балкон, прямо к ногам великого князя.

Это была голова посланца, снесенная с его плеч лихим ударом половецкой сабли.

Вот так вдруг и началось то, что было хорошо знакомо великому князю Киевскому. Он был отличным воином, а потому сразу почувствовал… облегчение, что ли. Да, теперь все для него стало ясным.

— Затворить все ворота! Воротной страже никого не пускать ни в город, ни из города. Ополчение — в строй! Дружины — к бою!..

И личному порученцу — негромко, на ухо — особое распоряжение:

— На балконе — голова посланца. Заверни в полотно, отнеси митрополиту. Пусть церковь возьмет на себя его отпевание и похороны.

Порученец помчался выполнять приказание, а великий князь Киевский уже отдавал новое распоряжение:

— Воеводу Отдельной Киевской дружины Железяна немедля ко мне!

2

Воевода Отдельной Киевской дружины Железян был староват для воина тех времен. Ему уже перевалило сильно за сорок, но он продолжал не только повелевать собственной — а потому Отдельной — дружиной, в которой служили его собственные внуки, но и сражаться во главе нее. Он был крепок, как трехсотлетний дуб, кряжист, как дуб, и тверд — потверже дуба.

— Зачем звал, князь? — Железян никогда не называл Святополка Изяславича великим князем. Себя он считал даже более могущественным рядом с этим не обученным в детстве княжонком. Железян не был Рюриковичем, но из всех Рюриковичей более других ему нравился Владимир Мономах.

— Под Киевом стоит десятитысячная армия половцев, воевода. Что делать?

— Ну не десять тысяч, — усмехнулся Железян. — Меньше. Это — разведка.

— И что нам делать?!

— А ничего.

— То есть как это — ничего? — опешил Святополк.

— Постоят и уйдут. Конные в городе не воюют.

— Куда уйдут?

— В Степь. Домой.

— Как домой? А зачем тогда приходили?

— С тобой познакомиться.

— А я не желаю…

— Так уже и познакомились. И выяснили, что ты растерялся.

— Откуда же им это известно?

— У Дикой Степи — везде уши. Торговцы, торки, греки, новгородцы, которые тебя не жалуют.

Святополк помолчал. И рявкнул вдруг неожиданно:

— Выселю всех!.. Выселю!..

— А что киевляне есть будут? — усмехнулся Железян. — Торговых людей трогать нельзя, это даже Дикая Степь понимает.

Великий князь долго и хмуро молчал. Потом спросил:

— Уйдут половцы?

— Уйдут. Ты на юг поглядывай. Там удар будет — по городам без каменных стен.

4

От стольного града Киева половцы ушли в тот же день к вечеру.

На юг великий князь не поглядывал, полагая, что на юге есть свои князья — они и должны поглядывать. Это не нравилось Железяну.

— Поглядывай на юг, князь, — напоминал он Святополку.

— Сам знаю!

— Сам знаешь, сам и расхлебывать будешь, — предупредил Железян. И ушел со своей дружиной из Киева.

Через четыре дня после этого половцы двумя отрядами наголову разгромили малые дружины южных городков Неятина и Ростовца, спалили их, пограбили вокруг селения и увели в полон двадцать тысяч русов.

В гневе и ярости великий князь Киевский Святополк повелел Железяну немедля вернуться.

Воевода накормил княжеского гонца, дал ему свежую лошадь и отправил назад в Киев, а сам во главе дружины ушел в Черниговское княжество.

— Приюти старого воина, князь Мономах, — сказал он Мономаху при встрече. — Житья нет с этим великим князьком.

Мономах принял Железяна с почетом. Повелел удобно расселить его Отдельную дружину, а самого старого воеводу поместил в собственном дворце, где закатил в его честь пир.

Пировали знатно. Прокричали славу Мономаху и славу воеводе Железяну. Уже раскололись пировавшие на группы, где говорили о своем и смеялись о своем, как неожиданно, без доклада явился юный половецкий хан Иляс.

Пировавшие на мгновение смолкли. А Мономах встал навстречу.

— Слава великому вождю вольной половецкой орды хану Илясу!

Прокричали славу вразнобой, но громко. Не кричал только Железян. Но тоже встал, опрокинув при этом кубок так ловко, что вино облило ему штаны.

— Простите неловкость мою. Старею.

А проходя мимо хана Иляса, спросил негромко:

— Злые вести, хан?

— И очень тревожные.

— Понял. Великий князь Киевский Святополк заколобродил?

— Да еще как.

— Объявляй всем.

И вышел.

— Я принес дурную весть, князь Мономах, — шагнув к столу, сказал хан Иляс.

— Здесь — друзья.

— Великий князь Киевский Святополк Изяславич повелел отдать Чернигов на поток и разграбление половецкой орде хана Итляра.

1

Пир сразу же превратился в военный совет. В приемной зале Владимира Мономаха расселись вокруг стола, но председательское кресло пустовало. Все полагали, что там сядет хозяин, но Мономах с поклоном уступил это место Железяну.

— Ты сражался уже тогда, когда я жил на женской половине дворца, воевода. Ты опытен и отважен, и тебе решать, как мы встретим орду Итляра.

— Это правильно, — шепнул Мономаху Меслим.

— Прими мою благодарность, — воевода занял место председателя, не садясь в кресло. — Хан Иляс, откуда тебе известно о том, что черниговские земли отданы на поток и разграбление орде Итляра?

— У меня есть верные друзья в этой орде.

— Я бы очень хотел быть его другом, — опять шепнул Мономаху Меслим.

— Слово хана Иляса исключает возможность опасных слухов, — сказал Железян. — Значит, нам следует думать, что надобно сделать для того, чтобы как следует расправиться с Итляром…

В зале раздался чей-то одинокий неуверенный смешок.

— Я говорю не для ваших смешков, — сердито начал Железян. — Лучшая оборона — это наступление. Никто от нас его не ожидает, что дает нам серьезное преимущество в сражении. Остается обсудить, как мы построим свои силы и как ударим этими силами по половцам до того, как они нападут на нас. Первыми! Неожиданность удара приведет к некоторой оторопи всего войска Итляра, и мы обязаны использовать эту оторопь с наибольшей выгодой для себя. Выкладывайте свои соображения.

В зале повисло угнетенное молчание. У молодой дружины Мономаха было недостаточно опыта, чтобы «выкладывать свои соображения», но с места поднялся ее вождь и создатель князь Мономах.

— Юный хан, ты смог бы провести без шума свою конницу ночью в лес и оттуда ударить в тыл орды Итляра, когда тот начнет разворачивать своих конников?

— Да, высокий князь.

— Минуту атаки выберешь сам.

— Я понял. Ударю вовремя.

— А теперь мой вопрос воеводе Железяну.

— Слушаю тебя, князь.

— Ты, воевода, начнешь атаку, как только конники хана Иляса обрушатся с тыла на орду Итляра. Ударишь так, чтобы отрезать хану отход в Дикую Степь. Тогда с ханом Итляром будет покончено.

— Я понял. И я исполню, — поклонился Мономаху Железян.

— Прими мою благодарность, воевода.

2

Все войско воевода Железян начал выстраивать на мутном предзоревом рассвете — на первой деннице. В центре оставил ополчение, собранное из смердов и холопов, рабов и мелких слуг. Самым умелым из них были выданы луки, самым бывалым и сильным — копья, сулицы и просто дубины. Этим ополчением командовал примчавшийся из Киева Добрыня, стрелы которого не знали промаха. По левой руке от ополченцев стал боярин Ратибор во главе своей довольно крупной пограничной стражи. Дружина пограничников была хорошо вооружена и хорошо обучена. А Отдельная дружина Железяна — основная ударная сила — заняла правую руку построения, чтобы после удара хана Иляса в тыл половецкому войску тут же начать атаку с последующим полным окружением орды хана Итляра.

Князю Владимиру Мономаху Военный совет категорически запретил принимать участие в битве. Князь было возмутился, начал протестовать, но воевода Железян обезоружил его, сказав:

— А кто будет Киевским княжением управлять, если тебя ранят или, упаси Бог, убьют?.. Наблюдай из башни да нам через гридней подсказывай, верно ли бой развивается.

— Лучше пожелай нашим дружинам победы и славы, — густым басом пророкотал Ратибор. — Твое слово дорого стоит.

— И как опытный полководец посоветуй, что делать перед боем, — подхватил Железян.

Мономах обратился к войску с добрыми пожеланиями, а в конце сказал:

— Повелеваю. Всем дружинникам и их воеводам не есть ни сегодня, ни завтра. Ни росинки малой. В сражения идут натощак, с пустым животом.

— А пируют после победы!.. — громко выкрикнул Железян.

3

В смутном предрассветном мареве хан Иляс переправил в лес свою конницу. Каждый всадник вел коня в поводу, копыта лошадей были обвязаны тряпками, чтобы ступали мягко и не оставляли следов. Заняв удобную для внезапной атаки позицию, конники освободили копыта коней от тряпок, подтянули подпруги и были готовы вскочить в седла при первом же сигнале хана Иляса.

Тогда же воевода Железян повелел наиболее опытным разведчикам своей дружины бесшумно и осторожно выдвинуться в Дикую Степь и старательно изучить войско противника. Прикинуть его численность, построение, дальнейшую возможность развертывания сил. И спрятаться, пропустив мимо орду Итляра. В начале сражения, в его неясности и кутерьме, разведчикам следовало выискивать командиров противника и без всякого шума поражать их коней.

— Спешенный всадник — уже не воин, — наставлял Железян разведчиков.

Хан Итляр начал выводить свою орду из Степи Половецкой, когда стало уже достаточно светло, чтобы видеть войска и управлять ими. Он был талантлив и опытен, но чересчур уж возгордился собою, утратив все сомнения, столь необходимые любому полководцу. Такое случается, и тогда вчерашние полководцы превращаются в сегодняшних хвастунов. А ведь вчерашняя победа ничему не учит — и потому, что учат только поражения, и потому, что любить себя и хвалить себя — признак утраты любого дара, а полководческого тем более.

Хану Итляру казалось, что войско свое он вывел тихо и незаметно, и он выехал в его середину, чтобы построить правую и левую стороны. Но едва он начал строить свои боевые порядки, как внезапно в спину ему ударили конники Иляса.

Уж чего-чего, а удара в спину, да еще во время развертывания своих войск, хан Итляр никак не ожидал. Он не понимал, что происходит, кто его атакует и какими силами. На то, чтобы разобраться в случившемся, ушло некоторое время.

И вдруг взревели боевые трубы русской пограничной стражи. Мощь их не только заглушила лязг сабель, крики атакующих и стоны поверженных. Она парализовала саму мысль Итляра, как действовать дальше. А тут еще стали падать вдруг кони под сотниками и десятниками: началась работа разведчиков Железяна.

На растерянную орду Итляра посыпались стрелы. Стреляла сборная дружина, которой командовал Добрыня. Конечно, далеко не все стрелы попадали в цель, но сам Добрыня стрелял без промаха.

С правой руки русского построения начала надвигаться Отдельная дружина Железяна, целью которой был полный охват противника с дальнейшим его уничтожением. Эта дружина состояла в основном из пожилых опытных воинов, их сыновей и родственников. Ее шаг был упруг, решителен, начищенная броня недобро сверкала в ярких лучах уже поднявшегося солнца, и порядком растерянные воины хана Итляра в ужасе бросились от нее под сабли хана Иляса, так как родные степи уже были умело и прочно отрезаны.

И началась не рубка конников, а резня растерявшихся воинов.

Как при этом удалось ускользнуть с поля боя Итляру, никто потом понять не мог. Его искали усиленно, переворачивая трупы изрубленных и простреленных в бою половцев, но хана одной из самых многочисленных и богатых орд Степи Половецкой так и не нашли.

Предположение, что раненого Итляра вынесли сами половцы, решительно было отвергнуто ханом Илясом.

— Это не соответствует половецким обычаям, — пояснил он. — Мы, половцы, никогда не спасаем сподвижника, раненного в сражении. Если сам уполз, ушел, удрал — честь ему и хвала. Но если тебя вытащили со смертного поля — друзья, сыновья, жена, родственники, — ты уже не воин. Ты обязан умереть, потому что перестал быть воином, и пусть лучше женщина родит нового парнишку, чем содержать калеку во время всех длительных кочевий самой орды.

— Это правильно, — сказал воевода Железян. — Степь руководствуется своими законами, которым тысяча лет. И нам не следует навязывать ей свое толкование жизни. Но где же все-таки хан Итляр?..

4

А хан Итляр с горсткой уцелевших верных ему нукеров в это время гнал своих лошадей к стольному граду Киеву.

Вскоре он уже сидел напротив застывшего в кресле великого князя Киевского Святополка Изяславича.

— Там измена, — бормотал Итляр. — Они заманили меня в ловушку…

— И разбили в пух и прах, — усмехнулся великий князь. — И ты, жалкий и побитый, примчался ко мне. Зачем? Жаловаться? Оправдываться?

— Ты обещал мне золото. Много золота. А где оно, твое золото? Где?..

— В казне.

— А что мне делать?.. Ты должен дать мне золото, а то меня убьют в орде. Я не исполнил слова, а ты, великий князь, навязал мне договор. Но в Степи Половецкой нет договоров, а есть слово.

— Слово звонко звучит, когда за ним слышится звон десяти тысяч сабель, — жестко усмехнулся великий Киевский князь. — А сейчас в моих ушах жужжит, как комар, только твое жалкое бормотание.

— У меня семья. Восемь жен, четверо сыновей да две дочери. Я отдам тебе сыновей, а ты продашь их в рабство, а мне дашь золото. И я уйду. Уйду. Я сбегу на край света, я спрячусь…

— Вот это мне нравится больше, чем твой жалкий лепет, бывший хан и бывший человек, — великий князь опять усмехнулся. — Уж коли ты готов за свою шкуру заплатить своими сыновьями, мне есть о чем с тобой толковать. Тебя сейчас проводят отдохнуть, а вечером мы увидимся, и ты нацарапаешь крест на договоре, который тебе прочтут и разъяснят.

— Какой договор? Какой крест?..

— Договор о том, что ты продал мне в рабство своих сыновей, бывший вождь бывшей армии. Я тебе заплачу золотом, и ты немедленно покинешь границы Киевской Руси. Ты все понял?

— Да. Да. Я…

— Сейчас тебя накормят обедом. Без меня, я занят. Потом ты нарисуешь крест на договоре, а я заплачу тебе золотом.

— А я…

— Свободен, как птица.

И тут великий князь Киевский Святополк Изяславич поймал острый взгляд раздавленного, как ему казалось, хана Итляра. Тот острый степной взгляд, каким смотрят на обреченного пасть от стрелы в спину. И по спине его вдруг пробежал холодок.

«Нет, он не так прост, как прикидывается. Кто-то из его верных нукеров наверняка спасся в том сражении… Ишь, глядит, будто целится…»

И Святополк сказал:

— Из уважения к твоей старости я заключу договор о покупке твоих сыновей прямо сейчас. И прямо сейчас заплачу тебе за них золотом.

— Сейчас?.. — Хан Итляр впился настороженным взглядом в князя.

— А зачем тянуть, хан? — улыбнулся великий князь Киевский. — Эй, кто там? Принесите мне договор с ханом Итляром.

Никакого договора еще, конечно, не было, поскольку князь его так и не написал. Но были рядом гридни, и очень толковые: Святополк подбирал их лично.

— Вот, мой хан, тебе договор о покупке твоих сыновей. Поставь крест, а золото сейчас принесут.

— Сначала золото, — упрямо наклонил голову хан Итляр.

— Внести золото!

Вскоре гридни с трудом внесли увесистую сумку. Раскрыли ее, и хан сладко зажмурился.

— Да я же и не подниму ее…

— Тебя проводят гридни.

— В степь. Мне надо в степь.

— В степь так в степь. Поставь крест на договоре о продаже твоих сыновей мне в рабство.

Хан поставил крест.

— Я не донесу столько золота.

— Прощай, хан. Гридни донесут твое золото до Степи Половецкой.

Два гридня донесли золото только до крыльца. Там их неожиданно встретили нукеры хана Итляра, бесшумно закололи, схватили сумку с золотом, усадили своего хана на коня и умчались в Дикую Половецкую степь.

— Дело сделано! — громко возвестил сам себе великий князь Святополк Изяславич.

1

— Дело сделано!.. — радостно воскликнул воевода Железян. — Воспоем же славу на торжественном пиру в честь великого полководца князя Мономаха!

— Нет, — негромко сказал Меслим.

— Почему нет?..

— Нет!.. — мощным голосом гаркнул князь Мономах. — Русские на трупах павших товарищей не пируют!.. Пировать будем только тогда, когда поможем раненым, с честью и молитвой отпоем христиан и предадим святому огню павших в бою язычников!..

По залу прокатился рокот.

— Ты прав, мой князь, — негромко сказал Меслим. — Ты прав, как всегда.

— Да!.. — крикнул князь Владимир. — Исполним христианский долг и предадим очистительному огню язычников!.. Вот тогда всласть и попируем, и твоя младшая дочь Надежда, Ратибор, лично поднесет кубок славы юному герою хану Илясу!.. Удар его конников в тыл Итляра решил судьбу сражения. Таково мое княжеское повеление, друзья мои!

Женщины и челядь во главе с Меслимом тотчас занялись ранеными, не разбирая, кто из них христианин, а кто — язычник. Все раненые были равны перед болью, и помощь всем требовалась одинаково.

Когда раненые были вынесены с поля сражения, за печальное дело взялись воеводы. Воины, обнажив головы, в первую очередь хоронили христиан: сначала относили в церковь, где священник отпевал их, а затем предавали тела земле в одной братской могиле.

Предание земле требовало времени. Каждый воин бросил в братскую могилу свою горсть земли, будь он христианин или язычник. Пред гибелью в сражении все воины равны.

Затем соорудили огромный костер, на который бережно уложили тела язычников. Хан Иляс и воеводы во главе с князем Мономахом одновременно подожгли костер с разных сторон и, обнажив головы, стояли вокруг пламени, пока не догорел он. Потом по повелению Мономаха пепел старательно собрали в бронзовую вазу, которую Ратибор скрепил своей печатью. Вазу с прахом отнесли в братскую могилу, где и зарыли вместе с павшими христианами.

— Прошу князя Мономаха, хана Иляса и всех воевод на пир во славу победителя, — возгласил наместник великого князя Киевского Ратибор. — На нем моя младшая дочь Надежда поднесет хану Илясу кубок славы.

Пир состоялся в дворцовой палате наместника. А под открытым небом накрыли столы для всех уцелевших воинов, как христиан, так и половцев хана Иляса. Их потчевали теми же блюдами, что и князя, наместника, хана и воевод. Но в палате чествовали хана Иляса, а здесь просто отмечали победу.

Пир открыл князь Владимир Мономах. Обождал, пока утихнет шум и говор, и сказал:

— Мы, собравшиеся на этом пиру, а также наши дети и жены, наши правнуки и правнучки будем вечно вспоминать отважного хана Иляса, спасшего Киевскую Русь и все ее народы от позора поражения и поругания отечества нашего, земли отич и дедич, и нас, живущих на ней. На наше счастье нашелся юноша, добровольно взваливший на себя ответственность перед народами Руси.

— Слава хану Илясу! — с воодушевлением крикнул воевода Железян.

— Слава, слава, слава!.. — подхватили за столами остальные воеводы.

Мономах поднял руку, и все примолкли.

— Весь сегодняшний торжественный пир мы посвящаем славе хана Иляса, — продолжил князь. — И в конце этого пира дочь наместника, боярина Ратибора поднесет хану кубок славы.

Пили весело и бодро. Громко славили половецкого хана Иляса, его воинов и его воинскую отвагу. Встав, помянули и павших.

А в конце звонкого пира явилась дочь наместника боярина Ратибора Надежда с серебряным подносом в руках. На подносе стоял золотой кубок, до краев наполненный густым фряжским вином. Девочке — а ей по виду никак нельзя было дать более двенадцати-четырнадцати лет — нести тяжелый поднос с еще более тяжелым, наполненным вином кубком, из которого нельзя пролить ни капли, было невероятно трудно. Лицо Надежды закрывала прозрачная ткань, девочка впервые исполняла священную обязанность — подносила герою кубок славы, — а потому очень волновалась. Но все свои невольные промахи она тут же и устраняла, гибко балансируя складным, верховой ездой тренированным телом.

— Ох, хороша, — прошептал Железян. — Чудо как хороша…

И за столом все примолкли, опасаясь вспугнуть эту хрупкую красоту. Хан Иляс, видя, как девочка старается, не выдержал, поднялся из-за стола, и девочка замерла, не успев поднести к нему кубок. А он шагнул к ней, осторожно взял кубок с подноса, выпил до дна, не пролив ни капли, поставил кубок на поднос, бережно откинул покрывало и замер. Никогда в жизни своей не видал он такого чистого и прекрасного лица. Неожиданно для себя самого и для всех пирующих хан Иляс схватил девочку, как свою добычу, поднял ее над головой и понес торжественно к центру стола, где сидели Ратибор, Владимир Мономах, Меслим и Железян. Остановился перед Ратибором, прижал к груди девочку, так и не выпустившую из рук подноса. Вдруг резко поднял ее на вытянутых вверх руках и упал на колени:

— Великий боярин, отдай мне свою дочь в жены единственные, ибо поразила она мое сердце раз и навсегда! Любой выкуп проси с меня, я все отдам. Все!.. Десять тысяч коней, сто тысяч коней!..

Ратибор в растерянности оглянулся на князя Мономаха.

Мономах усмехнулся:

— Надежда — христианка, хан Иляс.

— Я приму христианство, князья и бояре. Приму, как только день крещения мне назначите!

— Тогда, это… — Ратибор беспомощно вздохнул. — Жених завидный, конечно…

Меслим шепнул что-то Мономаху.

— Я за тебя доскажу, боярин Ратибор, — улыбнулся Мономах. — Только твоя девочка должна нас покинуть.

Не дожидаясь отцовского повеления, Надежда тотчас вышла, унеся с собою и серебряный поднос с кубком.

— По нашим обычаям, высокий хан Иляс, ты платишь за желанную выкуп, — неторопливо начал князь Мономах. — Ну, скажем, пять десятков коней. По-русски это называется вено. Если девушка согласна стать твоей женой, она вяжет венок из ромашек, и лишь после того начинается сговор между родителями.

— А я — круглый сирота… — по-мальчишески потупился хан Иляс, племенной вождь половецкой орды.

Сказано это было столь простодушно, что все громко рассмеялись.

— Если ты не против, хан Иляс, твоих родителей буду представлять я, — сказал Мономах. — Ты не возражаешь, боярин?

— За честь почту, — поклонился Ратибор.

Хан Иляс вдруг сорвался с места и заторопился к выходу.

— Ты куда, хан Иляс?

— Так это… Вено! Вено за мою желанную!..

На рассвете следующего дня молодежь, возглавляемая ханом, пригнала табун лошадей в пятьдесят голов.

А вскоре дочь наместника великого князя Киевского боярина Ратибора сплела и надела на голову ромашковый венок.

А потом было крещение хана Иляса, где ему дали имя Илья. А потом, естественно, состоялась и свадьба…

2

Свадьба была не только веселой, но и широкой, как когда-то говорили на Руси. Гуляли аж восьмой день, когда из стольного града примчался гонец с повелением великого князя Святополка Изяславича немедленно прибыть для доклада («Одвуконь!» — как сообщил гонец) наместнику боярину Ратибору. Ратибор не любил быстро скакать на лошадях, так как они после такой скачки чаще всего сдыхали. А потому поехал на двух парных колясках, по пути пересаживаясь с одной на другую.

По прибытии в Киев он был принят великим князем незамедлительно и без доклада.

Войдя в покои, Ратибор приветствовал великого князя по-дружинному, то есть попросту резко склонив голову на грудь. Великому князю это не понравилось.

— Как ты смел, мой наместник, без моего разрешения выдать свою дочь за поганого половца?

— На любовь разрешения не требуется, — спокойно ответствовал Ратибор. — Мой великий князь Владимир Мономах за своей любовью в дальнюю Данию ездил, и мне посчастливилось быть рядом с ним. Спасая королеву Гиту, он доказал, что любовь сильнее всего. А мою дочь взял за себя хан Илья, и я горжусь, что выдал дочь за отважного воина.

— Я повелю убить хана!..

— Это вряд ли.

— Почему же?! Или я не великий князь?

— Да потому, что сто тысяч половцев после этого сметут с лица земли сам стольный Киев.

Святополк прищурился:

— Он разгромил хана Итляра?

— В лоскуты.

— Я… Я снимаю тебя с наместничества!

— Попробуй, — равнодушно пожал могучими плечами Ратибор. Повернулся и вышел. И сел в коляску, как успел увидеть оторопевший великий Киевский князь.

1

Великий Киевский князь Святополк Изяславич чувствовал себя настолько оскорбленным приспешником князя Мономаха Ратибором, что решил во что бы то ни стало снять собственного наместника с его высокого поста. Однако для этого требовалось согласие Боярской думы. И князь повелел немедленно собрать ее для чрезвычайного решения.

Думу собрали на следующий день. И все думцы знали, с какой целью их собирают.

Великий князь Киевский вошел в залу думских совещаний через полчаса после того, как думцы расселись по своим местам. Сразу прошел на место старейшины и прочно в нем угнездился, положив локти на подлокотники кресла. Он не приветствовал Думу, как это было принято, лишь нервно дернул головой.

Дума ответила молчанием.

— Я пришел с категорическим повелением…

— В Боярскую думу с повелением не ходят! — крикнул кто-то из думцев.

Молодой еще голос звонко прозвучал в огромном зале совещаний и бесследно растаял, поскольку Дума на него никак не отозвалась. Но в Боярской думе и впрямь никогда не звучало повелений, и Святополк Изяславич несколько сбавил тон.

— Мой наместник боярин Ратибор нарушил наши законы. Нарушитель закона не должен более входить в состав Боярской думы, а потому… — Он вдруг замолчал, хотя было тихо — Дума внимательно его слушала. — Наместник Великого Киевского княжения боярин Ратибор выдал собственную дочь за поганого половца, соблазнившись огромным выкупом…

Дальше говорить не дали. В зале возник ропот, нараставший с каждым мгновением, сквозь который прорвался звонкий и довольно нахальный голос:

— Это тот поганый половец, который наголову разгромил твоего любимца хана Итляра?

— Молчать!..

На мгновение все примолкли. Но только на мгновение, потому что вновь раздался глухой ропот, и тут же снова кто-то спросил:

— Крещенного в нашу веру хана Илью ты, великий князь, называешь поганым?

— Молчать!.. Молчать всем!..

Великий князь надрывался напрасно. Ропот перерос в шум. Князю не давали говорить. Но шум этот мгновенно стих, как только в зале появился седовласый боярин. Он подошел к великому князю, и в мертвой тишине прозвучал его старческий голос.

2

— Прошу великого князя уступить место мне, старейшине Боярской думы.

Вся Боярская дума встала. И великому князю Святополку ничего не оставалось, как пройти на места для почетных гостей.

— Наши женщины, матери и дети не плачут тогда, когда из Половецкой Степи не доносится топот тысяч копыт и гиканье всадников. Когда не идут в набег владыки Дикой Степи, а с владыками лучше дружить, чем сотнями терять в битвах с ними своих лучших воинов. Я потерял троих сынов, пока не понял, что со Степью дружить надо.

Старейшину слушали стоя. А в конце речи встал и сам великий Киевский князь.

— Об этом сказал еще Владимир Мономах, — тихо продолжил старик. — Да разве его слушали? Недосуг нам было, мы к власти рвались…

Зал взорвался злым, презрительным хохотом. Великий князь сел. Снова встал. Опять сел.

— Господь создал все пары зверей подобными друг другу. У быка есть корова, подобная ему, у жеребца — кобыла, тоже ему подобная. У козла — коза, у осла — ослица, и только у человека нет подобия, ибо женщина не подобна мужчине. Ни внешне, ни, тем паче, внутренне. Она способна плакать и смеяться, и нет силы более могучей, чем ее улыбка. Господь не просто вложил в нас душу, но и создал опору и радость для наших детей.

— Верно говоришь! Верно!.. — крикнули в зале.

Старейшина поднял руку, и все примолкли.

— Господь заложил основу нашей семьи. И не только ее основу, но и ее счастье, ее веселье, ее опору. Возложив на мужчину заботу о пропитании и безопасности семьи, о поисках хлеба насущного, на женщину он возложил обязанность хранить семейный очаг, оберегать детей и веселить их своими песенками, сказками, танцами. Женщина — украшение и радость семьи.

Молчали.

— Поднять на женщину руку — великий грех перед Господом и безвинными детьми. Заклинаю вас именем Господа никогда не поднимать на женщину руку, даже если она жена вашего смертельного врага.

И тут с места вскочил Святополк Изяславич.

— Но это уж слишком… Слишком! Ты, старик, замахиваешься на древние законы святой кровной мести!..

— Воистину древние, — спокойно сказал старик. — Пора бы уж позабыть о них.

— Нельзя забывать о святой мести!.. — выкрикнул Святополк.

— И, прикрываясь ею, ты, великий князь, натравил на Мономаха хана Итляра?

— И при этом было убито девять женщин!.. — крикнул кто-то из боярских рядов.

— Хан Итляр пошел сам!.. — И опять великий князь не смягчил голоса. — У него свои счеты с ордой хана Иляса…

В думских рядах встал пожилой боярин.

— Дозволь слово молвить, старшина?

Шум сразу прекратился.

— Говори, хранитель казны, — старик вежливо склонил голову.

— Я, хранитель казны, хочу спросить великого князя, если он мне дозволит.

— Говори, — кивнул Святополк.

— Если у хана Итляра были свои счеты с ордой хана Иляса, то зачем же ты повелел мне оплатить золотом поход хана Итляра?

— Я?.. — в голосе Святополка Изяславича впервые прозвучала растерянность. — Я не давал никакого повеления…

— Я, великий князь, все твои повеления исполняю точно и заношу в книгу расходов, — спокойно продолжал казначей. — И я выдал хану Итляру золото согласно твоему повелению…

Неожиданно вскочил с места молодой боярин.

— Золото из казны было выдано при мне! — громко заявил он. — Я свидетельствую…

3

Поднялся шум. Боярская дума давно уж позабыла, с какой именно целью ее собрали. Все сместилось и спуталось в сознании бояр, теперь Дума шумела совсем по иному поводу.

Старейшина не спешил, давая думцам выкричаться и прийти в себя. А когда они вдосталь пошумели, поднял руку. Настала тишина.

— Тогда вопрос к тебе, великий князь: где сейчас находится хан Итляр?

— В своей орде, — буркнул Святополк, не вставая с места.

— Тогда следует послать за ним достойных людей с нашей общей просьбой предстать перед Боярской думой для некоторых уточнений.

— А как этого хана искать? — недовольно спросил юный боярин, вероятно впервые присутствовавший на столь высоком собрании. — Разве в степи найдешь?

— В степи-то как раз и найдешь, — сказал весьма пожилой боярин. — Шаг сделай — и гонцы тут же помчатся ко всем кошам и становищам.

— Степь никогда не скрывает тайн, — подтвердил его слова старейшина. — Без справедливости в Дикой Степи не проживешь. Несправедливость можно спрятать только в наших крепостях и замках.

— За высокими стенами, — добавил кто-то из боярских рядов.

— За высокими стенами, — многозначительно повторил старейшина.

После этих слов старика стало так тихо, как будто и дышать все перестали.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал великий Киевский князь. — Приду по первому вашему…

— Нет, великий князь, — вдруг негромко и очень спокойно сказал старик. — Тебя не выпустит охрана Дворца совещаний.

— Вы не имеете права… — начал было Святополк.

— Имеем, — жестко перебил старик. — С твоей помощью мы выясним, какие несправедливости прячутся за высокими стенами крепостей.

— Я все же пойду, — с нажимом сказал великий Киевский князь. — Я…

Четверо крепких мужчин, сразу видать — бывалых воинов, молча, не сговариваясь, встали и прошли к входной двери. Остановились там, подперев ее могучими плечами. И замерли.

Великий князь Святополк, в прошлом отличный воин, заметно заволновался. И даже сел, чтобы спрятать свое волнение.

Это не миновало цепкого взора старейшины.

— Прошу двоих бояр помоложе доставить на высокое собрание начальника личной стражи великого Киевского князя.

— Это незаконно! — крикнул Святополк Изяславич. — Вы не имеете права! Это моя личная охрана…

— Боярское собрание не только утверждает твои повеления, князь, но и принимает законы, общие для всей Руси.

— Но я…

— Мы можем принять сейчас закон, который обяжет начальника княжеской стражи присутствовать на высоких собраниях Боярской думы.

Вскочивший было князь Святополк не сел на скамью — он рухнул на нее.

— Пригласите на высокое собрание начальника личной охраны великого князя.

Двое молодых бояр проворно устремились к выходу.

И воцарилось напряженное молчание.

4

— Прибыл по вашей просьбе, уважаемые бояре, — начальник личной стражи великого князя, мужчина зрелого возраста, с плечами воина, подтянутый и весьма довольный как собой, так и своей высокой должностью и самой жизнью, коротко склонил в приветствии голову.

Старейшина внимательно вгляделся в него. Оценил и его самодовольство, и упоение собственной значимостью, и его твердую уверенность в завтрашнем дне. И только после этого сказал:

— Завтрашний день непредсказуем, а должности дарует и отбирает власть.

Начальник княжеской стражи прижал руку к сердцу:

— Я — слуга власти.

— Стало быть, ты знаешь, что в зале Боярской думы никогда не лгут.

— Я свободен от этого порока.

— Прекрасно.

Начальник личной стражи великого князя Святополка Изяславича самодовольно усмехнулся. Старейшина приметил и эту его ухмылку. Но вида не подал. Продолжал буднично:

— Мы разбираемся с тратами княжеской казны. Прежде того как мы попросим тебя уточнить некоторые вопросы, дай клятву Боярскому собранию.

— Какую еще клятву? — удивленно улыбнулся начальник личной охраны.

Опытное ухо старейшины уловило не только фальшивость этой улыбки, но и страх, какой она прикрывалась.

— Повторяй за мной. Я, имярек, клянусь Священным писанием говорить правду и только правду. Если я солгу, а Боярская дума уличит меня в этом, я понесу то наказание, которое она мне определит.

Начальник личной стражи великого Киевского князя Святополка Изяславича старательно повторил вослед за старейшиной клятву и, облегченно вздохнув, вытер со лба проступивший пот.

— Приступаем к вопросам, — возвестил старейшина. — Вопрос первый: ты встречал половецкого хана Итляра, когда он приехал в Киев?

— Как положено.

— А как положено?

— На пятидесятой сажени, считая от городской черты. Там стоит столб…

— И первый, и второй раз?

— И первый, и второй… — Начальник стражи вдруг запнулся, вмиг растеряв свое прежнее самодовольство и самоуверенность.

— Почему замолчал?

— Мне ничего не сказали о втором приезде хана Итляра, а потому я его и не встречал.

— А кто должен был сказать? — наседал старейшина.

— Ну… кто-нибудь из челяди.

По залу Боярской думы пролетел легкий, отчетливо насмешливый говорок. Старейшина поднял руку, и говорок умолк.

— Значит ли твой ответ, что по первой подсказке какого-нибудь челядина ты, начальник личной стражи великого Киевского князя, поспешил бы на встречу неизвестного тебе посетителя?

— Почему неизвестного?.. — Начальник личной стражи вдруг замолчал, платком торопливо отер со лба пот.

— Так неизвестного посетителя или все же известного тебе?

— Я… Я подумал, что этим посетителем мог быть хан Итляр.

Великий князь Святополк Изяславич неожиданно встал со своего места.

— Посетитель направлялся ко мне, — резко и твердо сказал он. — Это мог быть как гонец от хана Итляра, так и сам хан Итляр.

— Благодарю, великий князь, — старейшина вежливо склонил голову. — Каких известий ты ожидал от хана или его гонца?

— Это допрос?

— Это уточнение.

Молчание.

— Так каких же все-таки известий ты, великий князь, ожидал от хана Итляра?

— Победных!.. — вдруг взревел Святополк. — Победных!..

— А хан Итляр привез с собою весть о полном разгроме своего войска.

Боярская дума разразилась оглушительным хохотом. Великий князь Киевский рухнул в кресло и закрыл лицо руками.

— Спешить надо с победными вестями, — усмехнулся старейшина. — Весть о полном разгроме орды хана Итляра могла и подождать. Не по этой ли причине ты, начальник великокняжеской стражи, и решил никого не принимать? Ни гонца с печальным известием, ни тем паче самого хана Итляра?

Начальник личной стражи пожал плечами:

— Зачем он мне после поражения?

— Хотя бы для того, чтобы выплатить ему обещанную награду из великокняжеской казны.

— Я ничего не знаю, — забормотал начальник личной стражи. — Это меня не касается…

Но тут решительно встал казначей.

— Дозволь слово, старейшина, — сказал он. — Я выплатил золотом награду для хана Итляра, которую он должен был получить после набега на земли князя Владимира Мономаха. Это занесено в книгу расходов.

— Я свидетельствую!.. — крикнул, встав с места, молодой боярин. — Это было при мне.

— Сколько же сегодня мы выслушали лжи, — вздохнул старейшина. — А ложь всегда прикрывает преступление. Какое же преступление она прикрывает? Подумайте над этим вопросом. — Он сокрушенно покачал седой головой, вздохнул. Помолчал. — Уморился я. И вы уморились. Ступайте отдыхать, пока не призовут.

— Я распускаю Боярскую думу до осени! — вскочив, крикнул великий князь Киевский Святополк Изяславич. — Это — мое право!.. — И вышел из зала совещаний.

1

С Боярской думой, призванной обдумывать указания великого князя Киевского да принимать экстренные меры к исполнению этих указаний, случилось то, что часто случается с парламентами тех стран, где парламенты существуют. Вместо того чтобы превращать указания в законы, Дума увлеклась поисками виноватого. Не уложениями законов, а интригующими загадками детективных расследований, о которых можно потом рассказывать друзьям и знакомым не один год. А первый вопрос любого парламента есть вечный вопрос: «Что делать?» Что делать ради того, чтобы навсегда устранить причины то и дело возникающих вопросов. Боярская дума туманной зари нашего отечества с горящими азартом искала того, «кто виноват».

И разведчики Свирида тотчас донесли об этих думских играх самому начальнику лучшей разведки. И начальник повелел тщательно тайно проверить все упущения Боярской думы.

Разведчики взялись за дело и вскоре доложили, что Боярская дума раскопала явную заинтересованность великого князя Святополка Изяславича в войне с половцами. Что имеются свидетели исчезновения из казны значительной части золота, и в числе свидетелей — сам казначей.

С этой новостью Свирид помчался прямиком к другу и побратиму князю Мономаху.

— Сообщу неприятность, но ты, побратим, должен знать, что великий князь Святополк начинает расплачиваться золотом.

— Золотом казны?

— Да, побратим. На это золото был куплен хан Итляр со своей ордой. А когда затея Святополка провалилась, хан Итляр оказался весьма опасным свидетелем, и потому, по всей вероятности, был убит. Мои люди ищут, кто и где его убил, и, я твердо знаю, что скоро найдут.

— Ты так в этом уверен?

— Уверен, мой побратим. Я очень хорошо знаю жадность Святополка, он воспитывался в нашей семье. Как только мои разведчики установят, что хан Итляр и впрямь был убит по повелению Святополка, мы получим доказательства и у нас появятся все основания для того, чтобы по закону предъявить ему обвинение.

— И что же?

— А то, что Святополк из великого князя Киевского превратится в преступника. Ему предъявят обвинение, и он будет осужден.

Мономах усмехнулся:

— И ты сделаешь все возможное, чтобы посадить меня на великокняжеский Престол, Свирид? Мне без всяких хлопот предлагали этот Престол, когда я вошел в стольный град Киев вместе с Гитой Английской. Но я отказался тогда и решительно отказываюсь сейчас. И ты должен понять, почему.

— Почему же?

— Потому что больше моровой язвы боюсь братоубийственной войны, Свирид. Такая бойня погубит Русь — щит меж двух враждебных сил: рыцарей Запада и кочевников Востока. На это место меж двух врагов мы поставлены самим Господом Богом, мой побратим.

— Я привык тебе верить, мой князь, — вздохнул Свирид. — Только как же ты уговоришь воинственных князей наших не воевать более друг с другом? Как?..

— В детстве ты вечно сидел над книгами, читал и закусывал миндалем да орехами. Что ты искал тогда в книгах?

— Ответа на вопросы. Что, например, сильнее войны?

— Нашел?

— Нет.

— А я — нашел.

— Что же ты нашел?

— Мир куда сильнее войны, потому что он рано или поздно прекращает любую войну.

Свирид рассмеялся и даже почему-то погрозил Мономаху пальцем.

— Знаешь, князь Владимир, что мне больше всего в тебе нравится?

— Что же?

— Упрямство. Уж ежели ты что вбил в свою голову, так это надолго.

— Хорошо это или плохо?

— В таких крайних мерах оценивать и сложно, и неправильно.

В дверях появился Павка.

— Кушать подано, ваша светлость.

— Потом, потом!.. — решительно заявил Свирид.

— Так остынет…

— Вот это никуда не годится. Пойдем, побратим. — Мономах встал. — В рассоле вымочил?

— Вымочил…

— На можжевеловых дровах жарил?

— Как заповедано.

— Олененка я сегодня подстрелил, — пояснил Мономах начальнику лучшей разведки. — Добрый олененок. Прошу отведать.

И они прошли в столовую.

2

Пока слуги подавали на стол, молчали. Разговоры начались тогда, когда прислуга ушла.

— Мир — это прекрасно, мой великий князь, — сказал Свирид. — Но это — вторая задача.

— Это — главная задача, — строго возразил Мономах.

— Главная, тут и спорить незачем, — согласился Свирид. — Но и главная может быть отложена.

— Почему?

— Да потому, что существуют половцы, как сказал тебе еще твой отец великий князь Киевский Всеволод. Половцы Дикой Степи. Самый опасный, самый грозный и многочисленный враг Руси. Местные князья и изгои начнут заключать с ними союзы, за которыми не уследит никакая верховная власть, — жестко сказал Свирид. — И Русь начнет пожирать саму себя, потому что от наших распрей более всего страдают женщины и дети.

— От борьбы с половцами пострадает больше детей и женщин, чем от войн княжеских, — Мономах вздохнул, сокрушенно покачав головой.

— А какие женщины и дети пострадали от воинов хана Иляса?

Свирид ждал ответа на свой вопрос. Князь Владимир молчал.

— Молчишь?

— Думаю, Свирид, — неспешно ответил Мономах. — Думаю. Много ли найдется последователей у хана Ильи?.. Но это — путь мира.

— Это верный путь, мой князь.

— Да, это путь, — согласился Мономах. — А есть и путь встречный. У нас мало дружинников, имеющих детей, и много дружинников, жен не имеющих. Может быть, нам следует договориться с половцами, чтобы их молодые вдовы искали мужей среди наших дружинников? Поговори об этом с ханом Илясом, друже.

— Мой кунак хан Иляс слишком молод и слишком счастлив для таких разговоров, — сказал Свирид. — Он юн и прекрасен в своей первой любви. Он в ослеплении, друг мой, и не следует нам с тобой перечеркивать его первого счастья.

— Мой отец тоже был в ослеплении, когда внезапно умерла моя матушка, великая княгиня Анна. И батюшка, кстати прекрасный полководец, настолько растерялся, что женился на половчанке, названной при крещении Анной. И ее возненавидели все женщины Двора. Все, побратим. И кто говорит, что ее отравили, а кто — что отравилась сама, не выдержав этой ненависти. И батюшка уж никогда более не водил рати в сражения. Ты знаешь об этом не хуже меня, но мне это еще и приснилось. Как в яви.

— Двор — не Русь, мой князь, — вздохнув, сказал Свирид. — При дворе каждый боится потерять свое место. Каждый. Там борются за место, а на Руси борются за жизнь. И поэтому нам надо брать пример с Иляс-хана. Счастливого Иляс-хана. Кстати, мой князь, почему ты отдал ему славу своей победы? Это ведь ты предложил ударить конницей в тыл?

Мономах улыбнулся:

— Чем раньше воин ощутит сладость славы, тем острее он ее почувствует, мой друг. Я почувствовал ее в тринадцать лет, когда убил барса, хан Иляс — в двадцать. Каждому — свое.

3

Потеряв еще в детстве отца, а в ранней юности мать, хан половецкой орды Иляс, во крещении Илья, и впрямь был счастлив, как никогда в жизни. Его чистая, порывистая душа доселе не знала ни любви, ни даже влюбленности. Круглый сирота, Иляс испытывал сейчас такой прилив счастья, такой восторг и такое упоение, каких ранее и во сне не мог увидеть.

И Надежда была счастлива. С детства воспитанная на былинах о сказочных и реальных богатырях, она восторгалась не только их отчаянной смелостью, но и мастерством, и ловкостью, и военной расчетливостью. Вот почему Надежда была счастлива уже с того мгновения, когда ей только еще поручили преподнести кубок славы герою, удостоенному высшего признания своей доблести и отваги.

Оказалось, что их юные чистые сердца давно стремились навстречу друг другу…

Так в кольчуге вождя половцев появилась огромная дыра. Ровнехонько против сердца.

Правда, пока еще сердце не болело…

1

В предзоревой истоме, когда влюбленные всего мира, израсходовав все силы до дна, сладко дремлют, обняв друг друга, в опочивальню хана Иляса и Надежды ворвались трое вооруженных половцев, один из которых был ранен.

— Великий хан, дальняя родня Итляра с рассвета громит наши коши!..

Как ни сладко спалось Илясу, а вскочил он мгновенно.

— По коням!..

— Не пущу…

Как все женщины на свете, молодая жена при первом же известии, что ее возлюбленный спешит в бой, вцепилась в супруга обеими руками.

— Не пущу… Не пущу… Не пущу!.. — причитала она.

Ласково, но твердо хан Иляс отцепил ее руки и ловко закатал жену в одеяло.

— Жди здесь. Я вернусь!..

Все они так говорят. А многие ли возвращаются?.. Этот вопрос мучительно терзал Надежду. Вот почему, поспешно выпутавшись из одеяла, она бросилась не за мужем, а к отцу, великому богатырю боярину Ратибору, наместнику великого князя Киевского Святополка на прозрачной границе с боевыми улусами половцев.

— Батюшка! Батюшка!.. Милый батюшка, повели вернуть мою любовь!..

— И куда же это твоя любовь сбежала? — вытирая лицо полой кафтана, резонно поинтересовался Ратибор.

— В бой! В бой!.. — крикнула заполошно Надежда. — А его же убьют! Убьют!..

— Ну, в бой — это же очень славно. Это ведь не к бабе же какой…

Тут он сообразил, что никакого боя быть не должно, что с Великой Степью подписан мир, что…

— Эй, кто там!..

Вошел личный телохранитель.

— Звал, боярин Ратибор?

— Девчонку бабам отдашь, пусть вместе повоют. А я занят.

Охранник сграбастал Надежду и уволок ее на женскую половину, а Ратибор, впав в некоторое смятение, поспешил к самому надежному советнику — князю Владимиру Мономаху, отвечать за спину которого он еще в юности дал славянскую роту.

— Дозволишь, великий князь?

У Мономаха сидел Меслим.

— Я — не великий князь, боярин Ратибор.

— Будешь великим, будешь, — сердито сказал Ратибор. — Война в Великой Степи началась. Напали на орду Иляса, он помчался к своим, а я дочь бабам передал для всяких рыданий.

— Так. Значит, мир нарушен.

Мономах встал, хмурясь, зашагал по палате. Спросил наконец:

— Может, Отдельную дружину Железяна хану Илясу в подкрепление отдать?

— Не примет, — вздохнул Ратибор. — Это — его война. Личная.

— Ох, не к месту, не к месту!.. — с досадой бормотал Мономах. — Не иначе как родственничек мой Святополк кого-то натравил, не иначе. Поджег Половецкую Степь…

— Ну, это вряд ли, — сказал Ратибор. — Его в Боярской думе неплохо потрясли. И еще потрясут.

— Мир нам нужен. Мир, а не война!.. — почти выкрикнул Мономах (видать, наболело). — Союз князей — вот что спасет Русь!.. Ну, как же мне в головы вам это втемяшить?.. Ведь рискуем страну свою, отчизну нашу потерять!.. Русь Святую!..

— Ты горячишься, мой князь, — негромко сказал Меслим. — Да и ты, богатырь, тоже.

— Стало быть, Совет нам нужен, — решил Ратибор, успокаиваясь. — Что ж, пошлю за Добрыней…

— И за Свиридом! — крикнул Мономах. — Без него мы тут не разберемся!..

— Немедля вышлю.

— Одвуконь!..

2

Хан Иляс мчался во главе конной лавы среди самых опытных своих конников, выигравших недавнее сражение у хана Итляра. Под командованием Бельдюза они способны были дать встречный бой и отбросить атакующих. Пока противник будет приходить в себя и перестраивать ряды для новой атаки, найдется время, чтобы оценить силы сторон и сообразить, как вести бой дальше.

Хану Илясу удалось своим ударом срезать ощетиненный саблями вражеский клин, остатки которого спешно отошли к своим. Он выиграл меньше часа. Но этот час был драгоценным.

«Как мы воюем?.. — думал Иляс, оглядывая свое войско и войско противника. — Так же, как воевали, Степь не меняет традиций. Значит…»

Кочевники Дикой Степи атаковали всегда одним и тем же дедовским способом. Боевой клин должен был рассечь противника надвое, а крылья клина — окружить и добить обе половины. Так исстари воевала Степь. И не ведала, что окружить можно и всю основную группу, что можно ударить из засад, включить в свои конные ряды и пеших бойцов, в задачу которых входило бы уничтожение вражеского полководца, а если к нему не удалось пробиться, то его воевод.

О включении в кавалерию специально обученной пехоты рассказал хану Илясу великий воин князь Мономах. И он же помог Илясу подготовить пехотинцев. Во время конной атаки противника эти пехотинцы должны были подрезать жилы коней. Кони, падая, приваливали собой всадника, а спешенный всадник уже не воин.

«Так… — мелькнуло у хана Иляса в голове. — Теперь, пожалуй, самое время ударить и пехотинцами».

Это советовал ему делать сам князь Владимир Мономах, который был на его свадьбе почетным посажёным отцом; в доверительном разговоре советовал:

— Свое тайное оружие, о котором не подозревают враги, береги для решающего удара.

Вот и настал час этого решающего удара. А у Иляса не одна — две неожиданности: пехотинцы, умеющие спешивать всадников, и засада. Это — решающее.

Куда, куда засаду спрятать?..

Иляс беспомощно оглядывался вокруг, когда к нему подошел старый, опытный воин:

— Что ищешь, хан Иляс?

— Степь ровная, как блин, Садук. А мне надо засаду спрятать для главного удара…

— Это только кажется, что она — как блин, — сказал старый воин. — А вон за тем склоном — балочка. По ней ручеек течет, водица добрая…

— Веди!..

Садук провел хана Иляса к незаметной балке, по дну которой струился ручеек.

— Я передам тебе своих пехотинцев, которые обучены подрезать коням сухожилия, а спешенный конник уже не воин, Садук. Это — мое последнее тайное оружие. Как увидишь, что меня взяли в кольцо, так и действуй. Немедленно.

— А ты, хан?

— Что — я? Я — ничего. А они растеряются. Растеряются, понимаешь? Они и ведать не ведают, что такое засада!..

— Будет так, мой хан.

— Время истекает, — крикнул хан Иляс. — Сам себе скомандуешь, но не раньше, чем окружат меня!.. Не раньше, понял?

Так и вышло. Иляс держался, сколько мог, собрав возле себя самых опытных воинов. Как только круг замкнулся и враги заорали от восторга, что Илясу конец, в спину им ударил отборный отряд под командованием опытного старого Садука. Разгром врага был полным, ускакали считаные счастливчики…

Хан Иляс вытер пот со лба, вздохнул с огромным облегчением и впервые за весь этот тяжелый день улыбнулся.

Дело было сделано.

Захотелось даже победно крикнуть во весь голос, но он сдержался.

3

По суровым законам Дикой Степи тяжелораненых добили, чтобы не мучились. В плен жители Дикой Степи никогда не сдавались, потому что это навлекало позор на весь род. Но у половцев были обозы, в которых возили запасное оружие, воду и продовольствие. И в одном из обозов обнаружили более полутора сотен женщин и девочек, уведенных из разгромленных ордой кошей и становищ. С воплями и рыданиями распластались они перед ханом Илясом.

— Спаси нас, великий хан!.. Или прикажи всех убить — мы не пойдем в рабство!..

В Половецкой Степи женщин этих оставлять было нельзя: они побывали в руках врагов, а тем самым стали нечистыми и не могли более рассчитывать на доброе замужество.

— Погрузить всех на арбы и доставить на Русь, — распорядился Иляс.

Перевалив границу с Киевской Русью, он приказал обождать своему войску и пошел докладывать наместнику Великого Киевского княжества боярину Ратибору.

— Половцы Дикой Степи разгромлены наголову. Пленных нет, но в обозе обнаружены сто шестьдесят четыре женщины. Оставлять их было нельзя, потому что их либо убьют, либо, что страшнее, продадут в рабство.

— Ну?

— Надо решать.

— А мне-то зачем бабы, хан Илья? — удивился Ратибор. — Мне и своих по горло. Вон твою супругу так запереть пришлось.

— Позволь совет, боярин.

— Ну?

— Среди дружинников — твоих, княжих, Железяна — полно холостых. Награди женами самых отважных, и они сынов нарожают.

— А что, мысль добрая, — оживился наместник великого Киевского князя. — Ступай, хан Илья, к князю Мономаху: он сейчас гостит у меня. Доложи ему о сражении — очень уж хотел он тебя видеть.

Хан Иляс тотчас же направился к Мономаху, у которого сидели Железян, Меслим и Свирид.

— Ну? — чуть не хором воскликнули все четверо. — Рассказывай.

— Победа! — Хан Иляс не сдержал улыбки. — Дикая орда разгромлена наголову, остатки ее скрылись в Дикой Степи.

— Молодец, кунак-хан! — пристукнул ладонью по столу Свирид.

— А теперь — с подробностями, — улыбнулся Мономах.

И победитель, сияя от удовольствия, рассказал о ходе боя. О своем первом ударе, срезавшем клин атакующих и отбросившем их в Половецкую Степь, о засаде, о ее внезапном ударе и об уничтожении растерявшегося противника.

— Пленные есть? — поинтересовался Свирид.

— Дикая Степь пленных не берет. Так повелось исстари.

— И это скорее хорошо, нежели плохо, — негромко заметил Меслим.

— Дай я тебя обниму, сынок, — Мономах поднялся с кресла, подошел к юному герою, обнял его, прижал к груди и расцеловал.

Затем это же сделали Свирид, Меслим и Железян.

— Завтра же — пир во славу героя! — объявил Мономах. — Слава хану Илясу! Слава! Слава! Слава!..

В истории тех времен не было случая, чтобы одного и того же полководца дважды награждали кубком славы. Этого удостоился только половецкий хан Иляс, Илья во крещении.

И в этот раз кубок славы поднесла ему Надежда — теперь уже его супруга. Хан не бросился ей навстречу, а остался стоять там, где стоял. Надежда поднесла ему кубок, он осушил его и, подняв покрывало, поцеловал жену в губы.

— А я тебе воина ращу, — шепнула она застенчиво. — К концу года и на свет покажется!..

— Радость моя!..

4

В конце года Надежда и впрямь родила мальчика, и супруги счастливо зажили со своим наследником во дворце наместника Ратибора.

Мономах отъехал в свое имение — к Гите и детям. Он был счастлив и безмятежен. Только вдруг вечерней порой прискакал гонец от Ратибора.

— Наместник великого князя Киевского Святополка Изяславича просит тотчас же прибыть к нему по важному делу!..

— По важному, — отметил неразлучный с князем Владимиром Меслим.

Мономах собрался не мешкая.

Ратибор торжественно встретил его на крыльце, проводил в зал военного совета, где их ожидали воевода Отдельной дружины Железян и счастливый отец хан Иляс.

— Ну, зачем звал, боярин? — спросил князь Владимир, поочередно обнимая друзей.

— Повеление великого князя Киевского Святополка Изяславича, мой князь.

— Готов его выслушать, наместник.

— Великий князь повелел тебе, князь Мономах, немедля выступить с личной дружиной в Богемию, где и дать отпор врагу, посягнувшему на Русь.

— Но у тебя же нет никакой личной дружины, князь Владимир, — с удивлением уставился на Ратибора Железян. — И Святополк об этом отлично знает…

— Да, повеление — ловушка, — добавил Меслим. — Надо все хорошенько обдумать.

— Повеление есть повеление, — усмехнулся Мономах. — И повеления великого князя Киевского исполняются без размышлений.

— Князь Мономах — мой названый отец, — воскликнул хан Иляс. — И я иду вслед за названым отцом.

— Молодец, дважды славный хан! — басом возвестил Железян. — И я иду вослед князю Мономаху. А то дружинники мои что-то застоялись. Где эта самая… как ее, Богемия, что ли? Кто знает?

Меслим усмехнулся. Все молча переглядывались.

— Наместника спросим, — решил Железян. — А где она, эта Богемия, господин наместник?

Ратибор нахмурился. Подумал. Почесал затылок.

— Надо поразмыслить, — вздохнул он. — Что у нас на восходе солнца?

— Степи, — сказал хан Иляс. — Степи во все стороны, так что для Богемии там и места нет.

— Верно, — отметил Ратибор. — А что имеем с полуденной стороны?

Помолчали.

— Знаю из священных книг, — сказал Мономах, — там — гора Арарат, к которой пристал Ной во время потопа. И никакой Богемии там тоже не видится.

— Ну, а с полуночной стороны?

— Мгла, темь и снег со льдом и крепким морозом в вечные зимы, — махнул рукой Железян. — Бывал там. Мне дружину кормить надобно.

— А вот коней там кормить нечем, — добавил Меслим. — Как же ты обошелся, воевода?

— Сено в тороках возил.

— Стало быть, и полуночная сторона отпадает. — Ратибор вздохнул. — Остается сторона закатная, но там — поляки живут, а кто за ними — не ведаю.

Опять помолчали.

— Гляньте, где солнце скрывается, — посоветовал Меслим.

— Значит, где-то за поляками и Богемию нам искать, — подвел итог Владимир Мономах. — Только поляков как-то обойти надо, они обидчивы и драчливы.

— Я прикрою, — улыбнулся хан Иляс. — Поляки о кочевниках наслышаны и меня не тронут.

— Три дня на сборы уйдет, не меньше, — вслух размышлял Мономах. — Потом — доклады о готовности, смотры дружинам — еще дня три.

— Больше, — возразил Железян. — Чтобы дружину к военному походу подготовить, надо ведь и самой дружине дать хоть сутки отдыху. Чтобы отоспалась.

— Значит, так решим, — заключил Мономах. — Выступаем по готовности.

— Я с тобой, мой князь, — сказал Меслим. — Одного не отпущу.

1

Поляков обошли, как и предсказывал хан Иляс. Завидев кочевников, они первым делом прятали детей, потом скотину, а потом и сами старательно прятались. Одного даже пришлось насильно отловить, чтобы растолковал, как попасть в Богемию.

Пленного допрашивал князь Мономах, на латинском языке, поскольку поляки были католиками и латынью владели. Меслим следил за беседой, а когда она закончилась, посоветовал отпустить поляка.

— Зачем ты пленного отпустил, князь? — с неудовольствием спросил Железян.

— Никогда не плоди врагов, но всегда плоди друзей, — заметил Меслим.

А Мономах пояснил:

— Узнал, что нужно, и отпустил.

— Что же ты узнал?

— Богемия лежит за поляками в Земле Чешской. И что будем делать?

— Ты, князь, лучше скажи, зачем эта Богемия вдруг великому Киевскому князю понадобилась? — хмуро сказал Железян. — Сдается, единственно затем, чтобы обвинить тебя, если откажешься следовать повелению.

— Я это понял сразу, — усмехнулся Мономах. — И что это он меня невзлюбил?

— Завидует тебе, — вздохнул Меслим.

— Чего мне-то завидовать?.. Просто яро невзлюбил, вот и всё.

— Он всех невзлюбил, — буркнул Железян.

— Всех людей, скотов и весь Мир Божий, — уточнил Меслим.

— Но это же невозможно!

— А ты со своим побратимом потолкуй, — посоветовал Железян. — Святополк слишком жаден, завистлив и мелочен для того, чтобы быть воистину великим. Он увяз в своей жадности по самую макушку. Боярская дума дала ему отпор, и сейчас он шатается так… мне старейшина думы рассказал. Самое время тебе, князь Мономах…

— Нет, — жестко ответил князь Владимир. — Только Союз князей с крестным целованием спасет Русь Великую от междоусобиц. Только Союз!..

— Ну…

— Ну, до этого надо еще в Чешскую Землю пройти, — хан Иляс не любил споров. — А то ты, мой князь, так и не исполнишь повеления великого князя Киевского Святополка.

— Это ты правильно заметил, сынок, — кивнул ему князь Владимир. — Давай, с Богом, в Чехию.

— Воистину, что с самим Господом Богом, — вздохнул Меслим.

Хан Иляс шел в авангарде Мономахова войска, так ни разу и не вступив в бой. Ни в Польше, ни в Чешской Земле. Это объяснялось невероятным ужасом перед кочевниками, который Европа извлекла из легенд об особой, изощренной жестокости таинственных жителей Дикой Степи, которых и в глаза-то никогда не видала. Легенды распространяла прежде всего католическая церковь через монахов, безграмотных ксендзов и паникеров из обленившегося дворянства. Ужас валом катился по Европе, и целые народы впадали в панику, поспешно отходя в горы, в теснины, бросая не только города и селища, но и хорошо укрепленные замки.

— Бегут!.. — с неудовольствием докладывал командующий авангардом хан Иляс. — И в Польше бежали, и в Чешской Земле побежали. Если так будут бегать, мы никакую Богемию не возьмем.

— Почему же не возьмем? — благодушествовал Железян.

— Расступятся, — усмехался Меслим.

— Нам велено взять Богемию? Велено. Вот мы и возьмем ее, — похохатывал Железян.

В Богемию вошли без боя.

— На поток и разграбление! — повелел князь Мономах. — Должны же мы доказать великому князю Киевскому, что взяли… как называется этот городок на пути?

— Пардубиц.

— Вот из него и везите подарки в Киев.

— Степь подарков не берет, — твердо сказал Иляс. — Степь берет добычу, а добычи не было.

— Это ваше дело, — пожал плечами Мономах. — Сами и разбирайтесь.

— Мои парни не гордые, — усмехнулся Железян. — Мы и возьмем, что под руку попадется.

— Тебе не кажется это странным, мой князь? — тихо спросил Меслим.

— Что именно?

— А то, что никакая Богемия, ни Чехия великому князю не нужна.

— Это я понял, — вздохнул Мономах. — Но цель? Должна же быть во всем этом какая-то цель?

— Удалить тебя из твоего замка.

— Выстави-ка на всякий случай дозоры в обе стороны, хан Иляс, — подумав, сказал Мономах. — Береженого Бог бережет. Все может быть.

Не успели дружинники Железяна как следует покопаться в оставленном без боя городе, как с восточной стороны примчался дозорный:

— Сполох!.. Сполох!..

— В чем дело? — строго спросил хан Иляс.

— Английскую королеву Гиту вместе с детьми пытаются захватить!..

— Кто?!! — гаркнул Мономах.

— Не сказал посыльный! Не сказал!.. Без слов мертвым с коня рухнул!..

— Иляс, сынок, выручай!..

— За мной!.. — крикнул хан Иляс. — Пленных не брать! Рубить всех, кто под саблю сунется!..

И впереди всех помчался на восток.

— Разворачивайся, воевода, — сказал Мономах Железяну. — И — домой!

— Беспокоишься? — спросил Меслим.

— За королеву — нет, на то она и королева. За детей — всегда, на то они и дети.

Коноводы уже подводили к ним коней.

2

Гита с детских лет была воспитана в мужественном ожидании опасности. Да, она была женщиной, но умела не впадать в панику, даже когда рядом с нею находились дети. Когда супруг ее князь Мономах по повелению великого князя Киевского Святополка Изяславича ушел походом на Богемию, оставив ее с четырьмя детьми почти без охраны, она первым делом организовала четкую защиту собственного дома: вооружила всю челядь, распределила силы и соорудила тайное убежище в глубоком овраге, в глинистых склонах которого были заранее вырыты пещеры с потайными выходами. О них знали только очень близкие люди, которым она доверяла безоговорочно. Так, как и они доверяли ей.

Основной боевой силой Гиты были девять ее охранников, опытных и сообразительных воинов. Был еще старый повар, сопровождавший Гиту со времен ее бегства из Англии и умеющий готовить вкусные блюда из, казалось бы, совсем уж ни на что не годных остатков. Именно этот повар и посоветовал ей в свое время рыть из подвала под домом подземный ход, что выводил прямо в овраг. В подвалах были надежно спрятаны и продукты, и даже запасы воды на случай полного и длительного окружения их деревянной крепости.

Когда-то боярин Добрыня включил в охрану Гиты и тройку своих лучников с добрым запасом стрел, указав, где следует сделать в доме тайные амбразуры, которых снаружи было почти не видать.

Так что князь Мономах не кривил душой, когда говорил, что не беспокоится за свою королеву, веря в ее воинский талант, решительность и мужество.

Королевы умеют защищать как своих подданных, так и своих детей.

Дети Мономаха были на всякий случай укрыты в глинистых пещерах оврага вместе с кормилицами, мамками, няньками и прислугой. А королева Англии, готовая к неожиданностям, стояла во главе всех своих малочисленных, но абсолютно преданных ей вооруженных сил.

И вот на тусклом предрассветье Гиту осторожно разбудила ее личная горничная:

— Ваше величество…

— Что?.. — Гита спала чутко.

— Вас спрашивает человек в черном плаще. Лица не видать.

— Как назвался?

— Одним словом: побратим.

— Проводи его за руку прямо сюда.

«Как же Свирид мимо стражи прошел?.. И как узнал, что мне нужна помощь?..» — Едва она подумала об этом, как вошел начальник Тайной разведки великого князя Киевского.

— Моя королева, — Свирид поцеловал ее. — Святополк натравил на тебя половцев и всякую мразь. Их задача во что бы то ни стало выкрасть твоих детей.

— Не найдут.

— Если отважатся напасть — никого не щади, вели добивать раненых. Троих молодцев моя стража уже уничтожила. Так что держись, воюй и никого не слушай. Будут здесь через полчаса, не раньше. Мне пора исчезать.

Свирид снова поцеловал ее и вышел.

Гита подтянула ночную сорочку, надела поверх нее глухое платье из тонкого сукна, а поверх платья — боевой панцирь. Он привычно и ладно облек ее тело.

И тут же, тихо постучав, вошла горничная.

— Какие будут повеления, ваше величество?

— Боевая тревога.

— Слушаюсь.

Девушка вышла.

И почти тотчас негромко ударил колокол домашней церкви. Послышался сдержанный шум: каждый занимал свое место.

Вновь появилась горничная.

— Все — на своих местах, ваше величество.

— Собери командиров участков.

Через минуту Английская королева, положив золоченый боевой шлем на изгиб локтя, вошла в комнату совещаний. Собравшиеся здесь командиры встали, склонив головы.

— Возможно скорое нападение, — объявила Гита. — Детей и немощных спрятать в подвалах. На первые атаки не отвечать. Ждать и терпеть. Если появится конница, лучникам бить по коням: спешенный всадник — не воин.

— Будет исполнено, ваше величество.

— Самое основное — держать подвалы. Даже если ворвутся в дом, не пускать в подвалы. Умереть, дважды умереть, но — не пускать. Время на исходе. Итак, лучники бьют только по коням. Павшие кони затормозят атакующих, сломают их строй. Я командую теми, кто защищает подвалы. По местам.

Все молча разошлись по своим местам.

3

Английская королева рассчитала время по-королевски. Через две-три минуты послышался согласный топот копыт: конница пошла в атаку. Никто этой атаке не препятствовал, конники почти поравнялись с домом и…

Откуда-то, чуть ли не из-под земли, со смертельным шорохом вылетели стрелы. Они били по головным лошадям, не задевая всадников, лошади падали на землю вместе с людьми, которые от неожиданности не успевали выдернуть из стремян ноги.

Вскоре появилась пехота. Но и ей пришлось вместо боевых действий сначала расчищать путь, растаскивая павших лошадей и выручая попавших под тяжелые конские крупы всадников.

— Не мешайте им, — повелела Гита. — Они делают нашу работу.

Пехотинцы, полностью расчистив дорогу, тут же и удалились.

Наступила непонятная тишина. Никто более не появлялся, никто не угрожал, никто, казалось, ими больше не интересовался.

Так прошел день. Наступила тревожная ночь. Но и она миновала. Еще один день. Еще одна ночь. Было по-прежнему тихо.

— Почему они не атакуют? — спросил королеву один из лучников.

— Ничего не понимаю, — призналась Гита. — Может быть…

И в это время неожиданно пропела труба и в конце улицы появился конный боярин в сопровождении трубача и глашатая. Боярин поднял руку, трубач проиграл сигнал «Слушайте все!», а глашатай начал громко читать:

— Повеление великого князя Киевского Святополка Изяславича! Великий князь приносит свою благодарность ее величеству Английской королеве Гите за…

Тут на площадь и вылетели половцы под командованием хана Иляса.

— Иляс, стой!.. — что было силы крикнула Английская королева.

Иляс вряд ли ее расслышал, но, оценив то, что происходит, остановился и поднял руку. И вся конная лава замерла за ним, только кони били копытами и храпели.

— Продолжай! — крикнул боярин и махнул глашатаю платком.

— …за отвагу и мужество в проведении особой военной игры по защите своего дома от нападения врагов! — торжественно закончил глашатай.

— Вот гады, а? — с ненавистью выдохнул кто-то из воинов.

Боярин, прижав руку к сердцу, издали поклонился дому ее величества, после чего тройка, повернув коней, торжественно удалилась.

Первым опомнился хан Иляс:

— Двоим гонцам наметом скакать к князю Мономаху. Передать ему и воеводе Железяну, чтобы не торопились.

Двое гонцов, развернув лошадей, тут же умчались. Хан Иляс спешился, крикнул снизу:

— Дозволишь ли в дом войти, ваше величество? Похоже, кончилось представление.

Наверху раздался грохот. Один из охранников снял деревянный щит, и ее величество королева Английская появилась в окне в своем боевом наряде.

— Веди своих конников во двор, хан Иляс. Там их и оставь, а тебя проводят ко мне.

Хан так и сделал, и вскоре оказался в комнате для совещаний. Снял боевой шлем, встал перед Гитой на колено и поцеловал край ее панцирной юбки.

— Здравствуй, наша королева.

— Рада видеть тебя, хан. Теперь-то уж наши дети в безопасности. И я счастлива.

— Глупая шутка глупого человека, моя королева. Великий Киевский князь решил продемонстрировать нам свою силу, а продемонстрировал свое ничтожество.

— Как мой супруг, хан?

Иляс усмехнулся:

— Он сказал: «Сынок, выручай…» Я примчался выручать, и вот я здесь.

— Прими мою самую глубокую благодарность. Мы закатим пир…

— Прости, моя королева, — хан прижал руку к сердцу. — Если у тебя есть еда, повели накормить моих людей. А пир закатим после, когда вернутся князь Мономах, Меслим и воевода Железян.

Пока кормили коников хана Иляса, пока накрывали столы для пира, пока лондонский повар колдовал над пиршественными блюдами, вернулись и князь Мономах со своей личной стражей, и воевода Железян с Отдельной дружиной.

И начался веселый дружеский пир, о котором, может быть, и не следовало бы рассказывать, если бы не одно событие, о котором всегда потом помнил князь Мономах.

В разгар застолья, когда громкий воевода Железян воздавал Мономаху хвалу, в залу вихрем влетел верный Павка:

— Великий Киевский князь Святополк!.. — выкрикнул и сразу был отброшен вошедшим следом за великим князем Святополком Изяславичем дюжим охранником.

Все встали.

— Чашу, — великий князь, не глядя, протянул руку.

И тотчас Павка наполнил чашу и подал ее Святополку.

— Хвала князю Мономаху! — возвестил он.

— Хвала! Хвала! Хвала!..

— Я добавлю к заслуженной хвале князю Мономаху еще одно пожелание. — И замолчал. И все молчали тоже, ожидая, что он скажет. — Я повелеваю князю Мономаху не покидать пределов Черниговского княжения в течение года, начиная с сегодняшнего дня. Ни под каким видом и ни по каким причинам.

Выпил чашу до дна, отдал ее Павке и тут же вышел, и охранник, как тень, метнулся следом.

1

У великого князя Киевского Святополка Изяславича были свои представления о немилости. Он искренне полагал, что объявленное им решение огорчит князя Мономаха, лишив его возможности присутствия в высшем обществе стольного города. Но Мономах, наоборот, возрадовался личной свободе, позволявшей ему теперь полностью отдаться своим страстям, среди которых первые места занимали охота и чтение. В степи и лесах было полно дичи, дома — книг, которые старательно собирали и мать, и отец, и он сам, едва представлялась такая возможность, — так стоит ли огорчаться.

А ведь были еще и любимая жена, королева Англии, и четыре подрастающих сына. И друзья у него были. Не прихлебатели вокруг Великокняжеского Престола, а — друзья, готовые разделить с ним любые тяготы, любые неприятности, вплоть до великокняжеского гнева.

И воевода Отдельной дружины Железян, и хан вольной половецкой орды Иляс, и все прочие, кто считал опального Мономаха своим другом, подолгу гостили у него. Все, кроме двоих — наместника великого князя Киевского Ратибора и его побратима Добрыни, ныне заседавшего в Боярской думе. Но ведь они когда-то, в далекой юности, принесли ему, князю Мономаху, роту на верность, и в случае острой необходимости эта рота заговорила бы в их сердцах, в чем Мономах был абсолютно уверен.

— Ищите радость в дружбе, — сказал ему Меслим, — в дружеских пирах!

Вот опять два дня они весело пировали, радуясь суровому повелению великого Киевского князя. Но страсти на то и страсти, чтобы изматывать душу. И, помаявшись, Мономах сказал супруге, что хотел бы выехать на охоту в Дикую Степь.

— Возьми кого-нибудь с собой, мой князь, — вздохнула Гита. — Мне будет спокойнее.

Мономах в ответ лишь улыбнулся.

— В детство нельзя вернуться даже с тобой, моя королева. Помнишь, я рассказывал тебе, как убил барса? А ведь мне тогда было всего тринадцать лет. И матушка сказала мне, что вслед за первым я убью еще не одного барса, любовь моя. А матушка никогда меня не обманывала.

— Тебе нужно записать это для наших детей, — улыбнулась Гита.

— Зачем?

— Чтобы они знали, каким отважным и скромным был их отец. И передали бы это своим детям и внукам. Напиши «Поучение детям». Обещаешь?

— Обещаю, моя королева.

— Благословляю, мой витязь.

Гита перекрестила мужа. Владимир тоже осенил себя крестным знамением, поцеловал супругу и вышел.

На конюшне оседлал жеребца. К сожалению, уже не того, гнедого, что помог ему тогда убить барса, но тоже отлично выезженного, понятливого… Осторожно вывел его со двора, вскочил в седло и неторопливо зарысил в Дикую Степь.

Странная перемена произошла в его душе. Обычно о детстве, умиляясь и вытирая слезы, вспоминают старики. А он вспомнил о нем в тридцать с небольшим, полный сил и энергии, и без всякого умиления. Но ах, как жгуче хотелось вернуться туда, как хотелось…

Меж степью, входящей в состав Черниговского княжения, и Степью Дикой не существовало видимых границ, однако князь Мономах четко ощущал еще с детских лет разницу. В Дикой Степи и дышалось по-иному, взор не утыкался ни в горы, ни в леса, ни в людские селения, — и Мономах чувствовал ее кожей, всем телом, а особенно — запахом. Остановил жеребца, не спеша, полной грудью вздохнул. И Дикая Степь щедро бросила в него свои сказочные ароматы.

«Теперь я понимаю тоску кочевников, — подумал Мономах. — Понимаю, почему так быстро они умирают в неволе. От такой тоски никуда не спрячешься, никуда не укроешься, никуда не убежишь. От нее можно лишь умереть…»

Еще раз глубоко вздохнув, он вспомнил вдруг, что за границами Руси нет подобных ароматов. Нет нигде. Ни в Дании, ни в Польше, ни в Богемии. Вот, понял он, мы, жители Руси, тоже с детства отравлены ароматами степей, они в нас навсегда… И подумал Мономах, что русскому человеку за рубежами Руси тоже и тоскливо, и тошно. Где бы он ни был — тошно. Ибо надышался он вольной степью с самого раннего детства, она — в нем, в его сердце, в его душе. Недаром за границей Руси нас сразу же узнают: походка у нас иная, что ли?.. Узнают, обходят стороной, побаиваются… Побаиваются Дикой Степи, которой надышались мы на всю жизнь…

Жеребец несогласно фыркнул.

— Что, с толку я сбиваюсь? — весело спросил у него Мономах. — Я же на охоту выехал. Как по-твоему, в Европе есть охотники?

Жеребец настороженно поднял уши.

— Правильно говоришь, есть. Что у них там водится? Да кабаны, что ж еще! Кстати, и нам самая пора одного завалить. Давно свежей свининкой на пиру не баловались. — Мономах чуть шевельнул шенкелями, и добро выезженный конь тотчас тронулся с места.

Как эта идея пришла в голову Мономаха, он не задумывался. Знал лишь, что из Европы мысль явилась и ее во что бы то ни стало надо осуществить. Привстав на стременах, он стал разглядывать, где пасутся свиньи. И углядел, сказав жеребцу:

— Вон они.

В низинке они паслись. Там болота начинались, цапли гордо выхаживали, а рядом — свиньи. Мономах прекрасно знал об особой их осторожности, да и вожак стада кабан бдительно охранял своих свинок. Клыки и силища его таковы, что он вступает в схватку с самим медведем и чаще всего в этой схватке побеждает.

Ехать к кабану на жеребце было нелепо. Кабан, издали увидев всадника, тут же загнал бы своих маток и поросят в места непроходимые. Охотиться следовало пешим, с мечом в руке, и очень осторожно — прячась, подкрадываясь.

— Стой-ка здесь, — шепнул Владимир на ухо жеребцу.

Жеребец согласно кивнул, остановился.

Князь Владимир осторожно спешился, на всякий случай оставив меч в ножнах: вдруг блеснет и кабан заметит меч и тут же спрячет своих маток. Маленькие и злые глазки вожака были зоркими.

Красться Мономах умел, недаром считался на Руси одним из лучших охотников. Беззвучно шел он к болоту, осторожно раздвигая высокую траву. Ему уже слышалось, как аппетитно хрумкают свиньи коренья болотных растений, как сопят…

И тут из высокой сочной травы вылетел кабан. Молча, пригнув к земле огромное рыло, выставив острые загнутые, как клинки, клыки, удар которых легко вспарывал медведю живот, вожак свиного стада мчался прямо на нарушителя границы.

О том, чтобы вырвать меч из ножен, Мономах не успел даже помыслить. Единственное, что успел, так это повернуться к кабану боком. И кабан промчался рядом, сорвав своей холкой меч с княжьего бедра. За считаные секунды, пока кабан яростно расправлялся с его оружием, князь успел кликнуть своего жеребца и выхватить из голенища нож, который брал на охоту для разделки дичи. Нож был острым, как бритва, но таким же, как бритва, маленьким. Он никак не мог бы пробить кабаньей шкуры, но все же, все же оружие.

Жеребец примчался в то мгновение, когда кабан, растоптав ненавистный ему человеческий запах на мече, решил поквитаться и с человеком. Но, развернувшись, он сразу остановился, наткнувшись еще на один запах. Он знал, что так пахнут лошади, но он никогда не вступал с ними в схватку, потому что уж слишком эти звери были для него большими, загадочными и… безопасными, поскольку ничего хищного в их запахе не было.

А тут жеребец громко вдруг заржал и унесся куда-то ввысь, встав на дыбы. Это кабана не испугало — он вообще не ведал страха, — но удивило и озадачило. Решив в это мгновенье никогда не связываться с лошадьми, он недовольно хрюкнул, отступил в болотные заросли и сразу в них исчез.

— Вовремя же ты, — сказал Мономах жеребцу. — Прими мою благодарность. — И поцеловал жеребца в лоб.

2

Дома он рассказал эту историю Гите. Рассказал весело, со смехом, но королева не разделила его веселости.

— Не забудь детям своим поведать, как ты чудом спасся от кабана, — сурово сказала она ему. — Твои ошибки и неудачи куда важнее и полезнее для детей, чем все твои доблести.

— Прости меня, моя королева.

— А где твой меч?

— Кабан отобрал, — усмехнулся Мономах. — По дороге на пир загляну в Оружейную.

Королева рассмеялась, ухватила Мономаха за чуб, притянула к себе и поцеловала.

— Пир во имя твоего спасения! Пошли к дорогим гостям, — сказала она.

К пиру пожаловал и новый — редкий — гость, побратим Свирид. Выглядел он весьма озабоченным, поцеловал королеву, шепнул ей что-то в розовое ухо и мягко развернул к выходу. И гордая королева Англии тут же послушно вышла.

— Записывать ничего не надо, — сказал Свирид. — Мотай на ус, побратим. Великий Киевский князь тайно послал половецким ханам Боняку и Тугоркану золото. Это плата за то, чтобы они нарушили собственное слово и напали на тебя. Их задача — выкрасть твоих детей.

— Когда?

— В этом году, который тебе великий князь на безделье пожаловал, и год этот уже истекает. Точную дату сообщу позднее. Либо сам, что вряд ли, либо через доверенного человека.

— Я его знаю?

— Нет, и не знай. Он привезет посылку дворецкому, дворецкий передаст тебе.

— Я могу сказать о готовящемся нападении своим друзьям, побратим?

Начальник тайной разведки расхохотался громко и весело.

— Тебе все сообщит мой кунак хан Иляс. Он умудрился создать разведку нисколько не хуже моей. Кстати, у нас с тобой не было никакого свидания. Предупреди нашу королеву.

Побратимы обнялись, и Свирид тут же исчез.

Вошла Гита.

— Они хотят выкрасть наших сыновей, — растерянно сказал Мономах.

— Тебе об этом сообщил Свирид?

— Он знает все.

— Они будут спрятаны, мой супруг.

— Надежно?

— При нападении их тут же переведут в безопасное место. Раньше не стоит.

Мономах молчал, сурово сдвинув брови к переносью. Вздохнул:

— Свирид сказал: в этом году. Точнее знает только хан Иляс. Он все еще пирует?

— За ним явился гонец, и он тут же ускакал в Степь, оставив гонца у нас.

— Вот как? Где гонец?

— В людской, мой витязь, — улыбнулась Гита. — А Железян пирует и очень удивляется, куда ты вдруг подевался.

— Пойду пока к столу. Свининки я не добыл, но проголодался.

— Не забудь зайти в Оружейную, любитель свежей свининки!

Едва Мономах, надев в Оружейной меч, вошел к пирующим и сел рядом с воеводой Железяном, как в зал быстро и решительно вошел хан Иляс.

— Поклон честной компании, — запыхавшись, молвил он. — И тысяча извинений всему застолью. Князь Мономах и воевода Железян — за мной. Вопросы потом.

Поднялись наверх, в залу совещаний. Воевода ворчал:

— Чего ты примчался, хан?.. И от стола увел, и поесть не дал…

— Через полчаса, от силы через час пятнадцатитысячная объединенная орда ханов Боняка и Тугоркана ударит по твоему замку, князь Мономах, — сказал Иляс.

— Отобьемся, — буркнул Железян. — Эка невидаль…

— Отобьетесь, — согласился Иляс. — И будете отбиваться, пока я не обойду орду с тыла.

— Опять с тылу хочешь ударить? — Железян все еще что-то дожевывал.

— Боя вообще не должно быть, — сказал хан Иляс. — Не должно, это — игра с огнем, которую затеял великий Киевский князь.

— Зачем? — искренне удивился Мономах.

— Он воевать не умеет. И не учил его никто, и способностей нет, хотя воин он не плохой. Но — воин, только воин.

— Не понимаю… — начал было Железян, но хан Иляс перебил его:

— Он завидует князю Мономаху и ненавидит всю его семью. Всю!.. Ее величество королеву Англии, его парнишек… — Хан вдруг замолчал.

— Продолжай, сынок, — вздохнул Мономах.

— У него родились две девочки, а у тебя, князь, четверо сыновей, — задумчиво сказал Иляс. — У великого Киевского князя Святополка нет наследников. Нет!.. А потому его задача заставить тебя воевать. Тогда ты нарушишь его повеление, и он по праву потребует над тобой суда. Значит, ты не должен воевать. Не должен, отец. Ни в коем случае!..

— А Боняк и Тугоркан?

— Я понял, — Иляс широко улыбнулся. — Я понял его игру. Это всего лишь игра, князь Мономах. Грязная игра на твоих нервах!..

— А я на что? — хмуро спросил Железян.

— А мы будем пировать!..

— Но они атакуют дом.

— Вот дом мы защищать будем, потому что мы — его гости.

— Здесь дети, здесь наша королева, — вздохнул Мономах.

— Здесь — пир, мой князь!..

Сообразил даже не очень-то догадливый Железян:

— Хвала князю Мономаху!..

— Хвала! Хвала! Хвала!..

Прокричали и пошли к гостям. Пировать. Пировали знатно, со вкусом. Поднимали чаши с вином — за хозяина дома, за его хозяйку, за наследников. Песни уж петь наладились, когда вошел дворецкий. За столом умолкли и уставились на него. Подойдя к Мономаху, дворецкий низко поклонился и передал ему записку. Князь прочел ее, сказал дворецкому:

— Благодарю, свободен, — и улыбнулся.

Когда за дворецким закрылись двери, Мономах сказал:

— Уведомление от великого Киевского князя. Ханы Боняк и Тугоркан перепутали направление, а когда им разъяснили, ушли назад в Дикую Степь.

За столом раздался дружный хохот.

1

Так закончился год, который по повелению великого князя Киевского запрещал Мономаху покидать Черниговское княжество без особого на то разрешения Святополка Изяславича. Мономах всегда чтил закон, а потому никуда и не рвался. Воспитывал детей, согласовывая свою систему воспитания с мнением королевы Гиты, обучал их грамоте, зачаткам воинского мастерства и всласть пировал с друзьями.

Его мечтой был Союз князей всей Руси, но он понял и принял совет Свирида не забывать, что на сегодняшний день главным остается опасность вторжения из Земли Половецкой разбойных полчищ. Половецкие орды избегали нападать на города, обнесенные крепостными стенами, но на Руси того времени хватало и городков, не имеющих крепостных стен, и деревенских селищ, где вообще не было никаких средств защиты от кочевников.

— Вот кто будет принесен в жертву за всех нас, — мрачно поведал он Гите.

— Вот кто будет страдать, мой князь, — сказал ему тогда начальник лучшей разведки. — Сначала нужно устранить эту опасность, а потом уж заниматься Союзом князей. Иначе слезы горькие оросят Русскую Землю.

За истекший год Мономах не только терпел мелкие вторжения половцев, но и стал посажёным отцом потомственного хана половецкой вольной орды Иляса, женившегося на дочери наместника великого князя Киевского боярина Ратибора. В этом союзе Мономах увидел путь, избавлявший Русь от поголовного истребления жителями Дикой Степи половцами. Появилась надежда породнить половцев с русскими, как то когда-то, еще в юные его годы, советовал ему отец, великий князь Киевский Всеволод.

Это требовало основательных размышлений, и Мономах собрал друзей совсем не для пира, а для разговора, дальновидно отправив хана Иляса в разведку: нет ли где поблизости какой опасности?

— Мой отец, великий князь Киевский Всеволод, наставлял меня не столько громить половцев, сколько выдавать замуж за наших воинов красных девок половецких и женить их молодцев на русских красавицах.

— Ну уж нет!.. — решительно отверг такую возможность воевода Железян. — Они будут грабить наши селища и угонять в полон наших девок, а мы — глядеть на это? Нет, так не будет!

— Это бесконечная и бессмысленная бойня, — спокойно возразил Мономах. — От нее страдают как русские, так и половецкие женщины и дети…

Неизвестно, как бы они тогда порешили, если бы не случай.

А случай, как известно, есть пересечение двух и более причинных рядов. И таковые ряды беззвучно пересеклись в зале совещаний Боярской думы.

Едва старейшина открыл заседание, как в залу без всякого уведомления вошел великий князь Киевский Святополк Изяславич.

— Полоцкий князь Улеб перекинулся на сторону поляков и сдал им Полоцк!

Думцы, возмущенно зашумев, повскакали с мест. Старейшина громко прикрикнул на нарушителей порядка, и все тотчас же сели.

— Продолжай, великий князь.

— Я прошу Боярскую думу поручить поход на Полоцк князю Мономаху.

— Я полагаю, что великому князю Киевскому ближе к Полоцку, чем князю Мономаху.

— Мои дружины на границе с Дикой Степью сдерживают натиск половцев.

— Что-то мы не слышали о таком натиске… — начал было кто-то из бояр.

— Заняты!.. — рявкнул Святополк. — Мои дружины заняты на границе, а князь Мономах бездельничает в Чернигове!..

После долгих препирательств великий князь все же настоял на своем. И в тот же день отправил в Чернигов повеление, подтвержденное Боярской думой, о взятии Полоцка.

Князь Мономах получил повеление поздним вечером, когда все друзья его уже отдыхали.

— Пошли за ханом Илясом, — посоветовал Меслим. — Без конницы не обойтись.

— Добрый совет, — согласился Мономах.

И немедленно послал за ханом Илясом. А до приезда хана решительно разбудил своих друзей.

— В чем пожар? — недовольно спросил Железян.

Мономах молча сунул ему повеление великого князя. Пока воевода читал, явился хан Иляс.

— Звал, мой князь?

— Выручай, сынок, — Мономах вздохнул. — Великий князь вместе с Боярской думой требуют взятия Полоцка и наказания князя Улеба.

— А ведь великому князю до Полоцка куда как ближе, — усмехнулся Ратибор.

— Это — повеление.

— Завтра с рассвета выступлю, — сказал хан Иляс. — Прямо на Полоцк.

— Великий Киевский князь опять тебя подставляет, — заметил Меслим.

— Это — повеление. Всё!.. Завтра выступаем вослед хану Илясу.

На следующее утро выступить не успели и выступили только на третий день. Шли быстро, без обозов, перекусывали в седлах. И через день утомительной скачки достигли Полоцка.

И остановились: Полоцк был никем не тронут, тих и спокоен.

— Может, Иляс не дошел?.. — ахнул Мономах.

— Дошел, мой князь, дошел, — успокоил Меслим.

— Да вон он, — громыхнул Ратибор.

К ним пешком подходил хан Иляс.

— Быстро вы…

— Почему Полоцк не окружен?

— В нем — князь Улеб, зачем же окружать? Ждет нас на пир свадебный.

— Так это же повеление!

— Какое повеление может быть, когда князь Улеб счастье свое нашел?

— Говори толком!

— Толк в том, что князь Улеб влюбился в полячку и готов был за нее отдать город Полоцк. Вено называется, да? Я его отговорил.

— То есть?.. — Мономах решительно ничего не понимал. Впрочем, остальные тоже.

— Я его убедил, что легче и проще украсть девицу, а город не трогать и никому не отдавать. Любовь!..

Мономах оторопело молчал.

— Любовь, мой князь… — шепнул Меслим.

— Какая любовь?

— Та, что сильнее всего в мире. Так, кажется, ты говорил?

— Ну?..

— Я украл невесту, она счастлива, он счастлив, их обвенчали, и город цел, — спокойно и терпеливо втолковывал хан Иляс. — И я…

— Дай я тебя расцелую!.. — взревел Ратибор и прямо с коня свалился на Иляса.

2

А великий князь Киевский Святополк Изяславич бегал по дворцу и орал, что князь Мономах не исполнил его повеления, не разгромил Полоцка и не привел в Киев князя Улеба в цепях. За неисполнение повеления Мономаху угрожало изгнание из пределов Руси. Это суровое решение подлежало утверждению в Боярской думе, куда великий князь и явился.

Там он сразу же начал кричать на думцев, но в ответ старейшина Думы заявил, что Дума категорически отказывается от разговоров в таком вот тоне. Пока старейшина и великий князь Киевский препирались, Свирид примчался одвуконь в Чернигов, где и рассказал побратиму о том, что происходит.

— Тебе грозит изгнание, мой князь. Святополк мелочен и злопамятен.

— Я поеду с тобой в Киев, Свирид, — сказал присутствовавший при разговоре Ратибор. — Я отвечаю за спину князя Мономаха, и я был в Полоцке.

— Добро, боярин, — улыбнулся начальник лучшей разведки. — И тоже одвуконь?

— Одвуконь, — вздохнул наместник Святополка. — Так скорее.

Отказавшись от обеда, они тотчас же выехали в стольный град. Обе лошади пали под Ратибором, но примчались они быстро, и тут же, натощак («Терпи, боярин, злее будем!..» — весело крикнул Свирид), заявились в Боярскую думу.

Громкие голоса отвердели за минувшее время. Думцы прямо с мест задавали великому князю Киевскому вопросы, жестко требуя от него подробных ответов.

— Кто тебе доложил о Полоцке? — настырно спрашивал юный боярин.

— Я не обязан отчитываться! — кричал великий Киевский князь.

— Обязан, — негромко, а потому и отчетливо сказал думец Добрыня.

— Я… — начал было великий князь и вдруг замолчал, увидев вошедших в Совещательную залу Свирида и Ратибора.

— Прошу слова для разъяснений, старейшина, — поднял руку Свирид.

— Пусть говорит начальник тайной разведки, — тотчас же сказал старейшина.

Все примолкли. Свирид в упор глянул на великого князя.

— Город Полоцк цел и невредим, — негромко начал он. — Князь Полоцка Улеб тоже цел и невредим. Он недавно женился на горячо любимой девушке, обвенчался с нею по православному обряду и принес жене и Господу Иисусу Христу клятву никогда не оставлять свою жену в болезнях, невзгодах и горестях. Мой побратим князь Владимир Мономах не разрушил Полоцка, когда разобрался, что дело касается самого святого — любви. Князь Мономах благословил их любовь, присутствовал на венчании и свадебном пиршестве, и я хочу спросить: за что великий князь требует его изгнания?

— За любовь, которая ему неизвестна! — крикнул с места Добрыня.

В зале расхохотались.

— Князь Мономах шел за своей любовью от Киева до Дании, — продолжал Добрыня. — Мне посчастливилось помогать ему, чем только мог, на этом тернистом пути. Я горд, что принес ему славянскую роту на верность вместе с моим побратимом Ратибором. И мы будем его защищать, ибо, защищая Мономаха, мы защищаем самое святое, что есть на земле — любовь!..

— Правильные слова, — гулким басом поддержал друга Ратибор. — Если ты, великий князь, вздумаешь изгнать Мономаха, мы с Добрыней уйдем вместе с ним. Ты, великий князь, пытаешься породить к себе любовь, но тебе не везет, и ты раз за разом порождаешь ненависть.

— Как смеешь…

— Изгони князя Мономаха в Смоленск, великий князь, — сказал кто-то из бояр, — и мы поймем тебя. Там сейчас нет князя, и место ждет достойного.

Вечером того же дня великий князь Киевский Святополк Изяславич подписал назначение князя Владимира Мономаха в город Смоленск.

3

Назначение исполняющим обязанности князя Смоленского, в чьи полномочия входило командовать дружиной и ополчением, надзирать за общим порядком, а также участвовать в заседаниях Городской думы с правом решающего голоса, было весьма лестным, но отнюдь не для князей, подобных Мономаху, сыну великого князя Киевского Всеволода и Византийской принцессы Анны. Родовитость князя Владимира была куда более знатной, нежели иных потомственных князей тогдашней Руси.

Мономах любил Смоленск, где во времена юности княжил, город этот был связан с его личной судьбой — с активной помощью Смоленска он завоевал любовь королевы Англии, но…

Шевельнулось в Мономахе одно предвидение, о чем он в конце концов и рассказал своей венценосной супруге.

— Понимаешь, моя королева, это всего лишь неуловимое чувство…

— Чувство?..

— Предчувствие.

Гита задумалась.

— Ты прав, мой супруг, — сказала она наконец. — Об этом же когда-то говорил и твой побратим Свирид. Вспомни: он сказал, что твое главное дело — борьба с половцами. Борьба с половцами — это твоя судьба.

— Значит, великий Киевский князь… — начал было Владимир.

— Злопамятен, но не умен, — тотчас подхватила Гита. — Никогда не играй в его игры, мой князь. Пусть он играет в твои.

— Я тотчас отправлю в Киев гонца с письмом о моем отказе от княжения в Смоленске, — решил Мономах. — Как же мой родственник пропустил в Боярской думе это решение?..

И наказал гонцу повидать думца Добрыню и передать ему, что срочно ждет его на совет.

А женатый на сестре Мономаха Добрыня ни о чем и не думал. Размечтался, вспомнил юность свою, поход в Данию во спасение Английской королевы, да как принял он славянскую роту на верность… Добрыня вообще был мечтателем в отличие от расчетливого и осторожного Ратибора.

Гонец Мономаха быстро домчался до стольного града, где отдал прямо в руки великому князю грамоту Мономаха. Святополк Изяславич послание прочитал, усмехнулся, подумав, сказал:

— Это, в конце концов, его право. Гонца хорошенько накормить, уложить спать, утром заменить лошадь и отпустить с честью.

А в сердце сделал еще одну зарубку. Злопамятен был великий князь. И как только гонец Мономаха вышел, тут же выслал к половецкому хану Китану гонца одвуконь — с грамотой, где обещал золото за немедленное нападение на князя Мономаха. А вдогонку прежнему отдал еще одно распоряжение — выдать утром гонцу князя Мономаха больного, слабенького коня.

Гонец Мономаха выполнил и главное — устное — повеление своего князя: передал думцу Добрыне, что Мономах ждет его на совет.

Добрыня поспешил к старейшине.

— Что у тебя?

— Князь Мономах к себе вызывает. Когда-то я дал ему роту на верность.

— Роту надо исполнять, — вздохнул старейшина. — Ты свободен, боярин.

На следующий день Добрыня одвуконь выехал в Чернигов. Как раз случилась гроза, и ему пришлось пережидать ее до ночи, зарывшись в скирду свежей соломы, ну а ночью какая скачка.

Гонец князя к Святополку Изяславичу из Киева тоже еще не прибыл.

Уже с полудня Мономах с трудом и напряжением всех сил отбивал нападение половецкой орды хана Китана. К несчастью, за день до нападения Железян — с его же, князя Мономаха, разрешения — увел свою дружину в Чехию, решив еще раз основательно пограбить ее, пока чехи не опомнились, а хан Иляс отпросился накануне навестить свои дальние коши, так как опасался набега молодежи из соседних орд, не раз уже заявлявшейся за его барантой. Чутье не обмануло, и Иляс помчался со своими джигитами отбивать баранту. Вот и остался Мономах совсем один, с немногочисленной охраной да челядью.

— Гита, уводи детей в подвал — и к обрыву!.. — крикнул Мономах жене в самом начале битвы. — Прошу, не теряй времени!..

— С ними все в порядке, их увел наш старый повар, любовь моя! А мы с тобой, коли такова судьба, погибнем рядом друг с другом!..

— Гита, уходи, умоляю тебя!.. — Мономах и на мгновение не мог представить себе гибель супруги.

Но Гита вышла к нему в боевом панцире, золоченом шлеме, с мечом в руке.

— Вперед, мой витязь!..

— Что ж, повинуюсь, моя королева!..

4

Все складывалось скверно, но сработала система обороны, созданная Гитой еще в то время, когда Мономах вместе с ханом Илясом и воеводой Железяном ходил в Богемию по повелению великого Киевского князя. Тогда это их спасло, но лишь потому, что налет был не боевым, а устрашающим. Сейчас все складывалось куда опаснее.

— Туго нам придется, — сказал Меслим.

Впрочем, пока отбивались удачно. Половцы из орды Китана не имели особого опыта борьбы с укрепленными усадьбами, тем более такими, как усадьба Мономаха, из оружия у них были только сабли да стрелы, и атаковали они не очень-то усердно и охотно.

Но все равно сил явно не хватало, и долго так продолжаться не могло. Мономах это понял сразу. Утешало лишь, что дети надежно спрятаны. Все же князь послал верного Павку за наместником великого князя Киевского боярином Ратибором. С опаской следил, удастся ли Павке выскользнуть из усадьбы незамеченным, но половцы были так увлечены атакой, что верный слуга сумел проползти ужом и скрыться из глаз.

У преданных друзей существует предчувствие. И хан Иляс, отбив баранту у дерзкой молодежи, почувствовал вдруг тревожное беспокойство. Остановив преследование, он решительно повернул назад, к оставленному им войску. А войско отдыхало, расседлав коней, отпустив их пастись.

Чтобы собрать воинов, отловить коней да изготовиться к бою, требовалось время. А потому первым к осажденному ордой Китана дому Мономаха прибыл выспавшийся в теплой скирде Добрыня.

Опытным ухом определив, что близко идет сражение, он спрятал коня в глухом кустарнике, осторожно приблизился к полю боя, выглянул и сразу же настороженным глазом определил, что половцы атакуют дом князя в лоб. А это означает, что они и ведать не ведают, что за домом расположен сад, вплотную к нему примыкающий.

Следовало прокрасться за спинами атакующих, перебежать к стене сада над речкой, перемахнуть через изгородь и через тайный ход войти в дом. Правда, на все это уйдет уйма времени. А в напряженном бою время весомее золота.

И Добрыня за спинами атакующих решительно вернулся в кустарник… Эх, если бы у него был лук!.. Он бы перебил всех командиров, а там… Но лука у него не было. Лук, старый боевой лук висел на стене в Оружейной палате в доме князя Мономаха. Что ж, тем более стоило рисковать. Авось пронесет!..

Добрыня легко нашел черный ход, но подойти к его двери без оглядки не решился. И вовремя: в кустах напротив кто-то шевельнулся: ветки дрогнули. Добрыня осторожно, ощущая ногой каждый камешек и не спуская глаз с куста, обошел невидимого противника, оказавшись за его спиной. Нашел в ветках просвет и приметил фигуру человека, который в его сторону и не глядел, наблюдая за задней дверью Мономахова особняка. Все его внимание было нацелено на эту дверь.

«Выжидает…» — понял Добрыня.

Бросаться на неизвестного наблюдателя было опасно: тот наверняка был вооружен. Но, опытный воин, Добрыня не только без промаха стрелял из лука, он с таким же успехом метал и тяжелые боевые ножи. С таким ножом думец никогда не расставался, умело скрывая его от посторонних глаз под одеждой. Добрыня осторожно, стараясь не выдать себя ни звуком, ни дыханием, достал боевой нож и с силой метнул его в спину наблюдавшего.

Тот даже не вскрикнул, сразу обмякнув после удара. Добрыня подошел к поверженному, вынул из его спины нож, спрятал под одеждой и только затем перевернул того на спину.

Ожидал увидеть половца, а увидел явного славянина. Это Добрыню так поразило, что он даже отпрянул от неожиданности. Но быстро совладал с собой. Перетащил тело к задней двери особняка, стукнул условным стуком, ему открыли, он втащил труп в дом и тут же кинулся искать князя Мономаха.

Столкнулись в проходе.

— Ты-то как тут оказался? — удивился князь.

— Я не один. Идем.

Добрыня привел Мономаха к телу убитого. Пояснил:

— Он наблюдал за домом. И был вооружен. Это славянин.

— Славянин?..

— Вглядись внимательно. Ты нигде не встречался с ним, князь?

Мономах пригляделся. Потом в задумчивости произнес:

— Где-то встречался. Но где?.. Надо вспомнить…

— Пока никому не говори. Даже королеве. Подождем Свирида.

— Я должен вспомнить… — Мономах потер виски. — Я знаю его, знаю. Но забыл, где я видел его… Вспомнил!.. — вдруг выкрикнул Мономах. — Я его встречал на военных советах. Железян говорил: это — его правая рука.

— Вот оно что… — Добрыня перекрестился. — Да… без Свирида, князь Мономах, мы тут не разберемся.

— Подождем Ратибора, — сказал Мономах. — Я за ним Павку послал.

— Подождем.

Половцы хана Китана не слишком рвались в бой. Им всем была обещана большая награда, потому никто из них не спешил умереть раньше времени. Постреливали издали стрелами, ломились в ворота, но на решительный штурм не отваживались.

Наконец издалека послышался шум приближающегося войска, и вскоре за спинами половцев появилась пограничная стража во главе с Ратибором. От этой неожиданности в половецких рядах возникло смятение, и Ратибор подняв над головой булаву, подтверждающую его высокую должность, пошел прямо на нападавших.

— Хана ко мне!.. — крикнул он повелительно.

Хан Китан протолкался среди своих вперед.

— Я — хан.

— А я — наместник великого князя Киевского боярин Ратибор. Именем князя повелеваю тебе, хан, немедля увести свою орду в Дикую Степь. Немедля, ты понял меня?

— Но… — начал было хан.

— Немедля!..

— Но… мне обещано золото…

— Я тебе обещал? — стал наступать на Китана Ратибор. — Я?!

— Нет. Великий князь Киевский…

— Вот с него и спрашивай!

— Но золото…

— Я — наместник великого Киевского князя Святополка и его именем повелеваю тебе: уводи своих, хан, в Дикую Степь! Немедля!..

Хан Китан помолчал, вздохнул, сел на коня и что-то громко крикнул, и все его воины, торопливо развернув коней, вскоре исчезли в Дикой Степи.

Ратибор неспешно подошел к дубовым воротам, которые ему тут же отворили, поднялся на крыльцо, почтительно поцеловал в левое плечо вышедшего ему навстречу князя Мономаха, крепко обнял и Добрыню.

Позже, внимательно оглядев убитого Добрыней славянина, он спросил:

— А Железян где?

— В Чехию напросился, — ответил Мономах. — Дружину он на свои средства содержит, ему добыча нужна.

— Очень странно, мой великий князь… — Ратибор задумчиво покачал головой.

— Никогда он мне не нравился, Железян этот, — хмыкнул Добрыня. — И опять же — покойничек…

— Обыщи-ка его, — велел Ратибор.

— Мертвого обшаривать?

— Я сказал, Добрыня.

— А я послушался, побратим. — Добрыня брезгливо зашарил в карманах убитого. — Записка!

— Читай.

— «Князь Мономах, дружина моя ропщет. Я весь в долгах, заплати за меня, пока вояки мои не разбежались кто куда. Железян».

— Вот тебе и… — Мономах невесело вздохнул.

— Без твоего побратима, мой великий князь, мы ни в чем не разберемся, — решительно сказал Ратибор. — И я его привезу.

И тут же с личным коноводом выехал одвуконь в стольный Киев.

1

Ратибор гнал в стольный град, не щадя коней. Обе лошади пали в дороге, но добрался он быстро.

Разыскал Свирида.

— Есть что рассказать… — Начал было наместник великого Киевского князя, да осекся. — Не знаю, с чего начать…

— Не здесь, — негромко предупредил начальник тайной разведки. — Идем в рощицу.

— Я есть хочу.

— Мои ребята там накроют, — усмехнулся Свирид. — Они у меня шустрые.

«Шустрые ребята» разом притащили и добрую еду, и доброе питие. Ратибор был весьма доволен. Ел, пил, рассказывал. О лазутчике, которого так не вовремя убил Добрыня. О воеводе Железяне, которого потянуло за наживой. О князе Мономахе, припомнившем, что убитый славянин был приближенным Железяна. И — главное — о записке, найденной в кармане убитого.

— У него дружина разбегается.

— Что-то тут не то… — задумчиво протянул Свирид. — Я поручу двум своим толковым парням приглядеть за Железяном, но на это потребуется время. Кстати, дважды замечено, что воевода Железян проходил к великому Киевскому князю с оружием и без досмотра. Мои ребята это приметили, но я решил обождать с окончательными выводами. Великий князь меня не очень-то жалует, но своих лазутчиков у него нет.

— Что ж, подождем, — вздохнул Ратибор. — И не такое терпели.

— Придется. Что у тебя еще?

— Князь Мономах просил тебя приехать, — сказал Ратибор. — Сможешь?

— Коли побратим просит, то и вопросов быть не может. Прихвачу и дюжину своих ребят. Там ведь покопаться кое в чем надобно.

— У меня кони пали, — опять вздохнул Ратибор. — Гнал я к тебе нещадно.

— Из великокняжеской конюшни кони тебя устроят? Или откажешься? — Свирид засмеялся.

— Жалко. Загоню ведь.

— А мы с тобой в колясках поедем, — успокоил Свирид. — Эй, ребята!

Из кустов мигом выскочили трое молодцев.

— Угоните-ка мне и боярину пару добрых колясок для доброй поездки.

Разведчики молча скрылись.

— Пойдем пока по дороге, — предложил Ратибор. — Твои удальцы нас нагонят.

— Так и тут их дождаться можно.

— Мне стоять труднее, чем идти, — признался Ратибор. — Как уж скроен, так и сшит.

Перебрасываясь изредка словами, они пошли по дороге, пока их не догнали две парные коляски с разведчиками.

— Почему задержались? — строго спросил начальник разведки.

— Так в конюшне стражи много оказалось, — ответил старший.

— Справились?

— Излишек в сено пришлось зарыть.

— Добре. С нами поедете. Ко мне в коляску — трое. К боярину — один. Остальные — верхом.

Расселись, поехали.

— Гони!..

Когда Ратибор сумел повернуть орду хана Китана в Дикую Степь, Китан со злости, что золото уплывает из его рук, послал на прощание издали стрелу в окно Мономахова дома. И надо же такому случиться, что эта стрела попала в грудь старшему сыну Мономаха Мстиславу, который ни за что не захотел уйти с младшими братьями в укрытие и остался среди защитников дома. «Не унывай, мой князь! — крикнул Меслим, бросаясь к упавшему княжичу. — Кочевники Дикой Степи яд презирают». — «Жить будет?» — в тревоге спросил Мономах. «Он пока без сознания, — приговаривал Меслим, внимательно и неторопливо осматривая и ощупывая мальчика. — Но это я тебе обещаю, мой князь». — «Я лично убью Китана за покушение на моего сына!» — пообещал Мономах.

— Покушение на Мстислава оплачено золотом Святополка, — жестко, аж зубы скрипнули, сказал Свирид. — Я лично подведу его к гибели и чуть подтолкну в спину. Не прикасаясь.

Мономах отрицательно покачал головой.

— Нет, побратим. Заматня начнется на Руси, коли ты это сделаешь. А нам нужен Союз князей. И он будет, как только я накажу половцев.

Оба помолчали.

— Пойдем в сад, — сказал Мономах. — Посидим в беседке. А то… Суетятся тут.

Прошли в беседку, куда расторопный Павка принес еду и питье.

Помолчали.

— Да, мой князь, — сказал вдруг Свирид. — Меня интересует, когда и под каким предлогом начал грабить Чехию Железян?

Мономах нахмурился, покачал головой:

— Я сказал обычную фразу, которую исстари произносят победители.

— На поток и разграбление?

— Да.

— И он единственный, кто начал грабить?

— Он понял ее буквально.

Свирид рассмеялся.

— Почему ты смеешься?

— Великий Киевский князь Святополк невероятно жаден. Похоже на Железяна, правда?

— Ну и что?

— А не странное совпадение?

— Ему надо содержать дружину, побратим. — Мономаху был неприятен этот разговор. — Ничего таинственного тут нет.

— Нет?

— Ты же прочел записку из кармана убитого?

— А если я, мой князь, докажу, что Отдельную дружину воеводы Железяна содержит казна?

— Скажу, что ты ошибаешься, начальник лучшей разведки, — усмехнулся Мономах.

— Нет, тут что-то не так.

Мономах несогласно вздохнул и горестно покачал головой.

— Руси нужен мир, а не война. Мир, побратим. А мир возможен только в том случае, если нам удастся заключить Союз со всеми князьями. Союз, чтобы навсегда исчезли межусобные войны.

— А пока будем ждать, что будет после дождичка в четверг, будем терять своих сыновей?

— Это — половцы, — строго сказал Мономах. — Половцы, а не славяне.

— Кстати, о половцах, — перебил Свирид, указывая рукой в глубь сада. — Мой кунак хан Иляс.

К беседке шел юный хан. Поклонился, прижав правую руку к сердцу. И Мономах, и Свирид по очереди тепло обняли хана половецкой орды.

— Как поживаете, князья?

— Здравствуй, сынок, — Мономах вздохнул. — Китан на моего Мстислава покушался.

— Убил?.. — почему-то шепотом спросил Иляс. — Скажи правду, мой князь.

— Кажется, Бог миловал. И Меслим поможет.

— Я покараю хана Китана.

— Нет, — решительно возразил Мономах. — Это моя забота и мой меч, сынок.

— Как скажешь, отец. Как скажешь, — потупился Иляс. — Только я все равно перебью всех мужчин его проклятого рода.

Мономах наполнил доверху три чаши. Встал. И Свирид с Илясом тоже встали.

— За здравие сына. Старшего моего.

— Хвала Меслиму! — провозгласил начальник разведки.

— Хвала!

— Хвала!

2

Наступило время некоторого затишья. Из Дикой Степи никто вроде бы не угрожал, а если бы и угрожал, верный хан Иляс принял бы меры. Не беспокоил Мономаха и великий князь Киевский Святополк Изяславич, недвусмысленно предупрежденный как Боярской думой, так и разведчиками Свирида. Затаился на время, как полагал Мономах.

Неожиданный удар последовал с юга, откуда Мономах его и не ждал: внезапно в Черниговское княжество вторглись объединенные силы Тмутараканских князей, братьев Бориса и Глеба.

Сила удара была в его внезапности. А просчет, как выяснилось, в том, что князья не знали, что Дикая Степь контролируется ханом Илясом, а сам хан блаженствует в Чернигове в объятьях своей любимой.

Это была единственная сила князя Мономаха. Железян со своей дружиной все еще «гулял» в Чехии, побратим Свирид вместе со своими разведчиками отъехал на западную границу, и наместник великого князя Ратибор тоже, по велению свыше, увел свою пограничную стражу на западный рубеж.

Запереться в собственной деревянной усадьбе за крепкими дубовыми воротами было невозможно. Князья, в отличие от половцев, умели взламывать подобные укрепления таранами. И в конце концов могли просто спалить дом.

Врага следовало разгромить в поле.

Но для начала объединенные силы братьев надо было втянуть в бой. Втянуть в бой и выстоять в нем, пока они не увлекутся и не потеряют контроль над происходящим.

— Ко мне хана Иляса и Меслима.

Пришли сразу же. Один за другим.

— Сынок, ты мое единственное тайное оружие, — сказал Мономах Илясу. — Братья о тебе не знают, и твой удар будет для них неожиданным, если ударишь вовремя. Не торопись, все взвесь.

— Я понял, отец.

— Неужели ты, мой князь, не запасся еще каким-нибудь тайным оружием? — спросил Меслим. — Ты мудр, опытен и расчетлив.

— У меня их два, — усмехнулся Мономах. — Во-первых, ты, мой друг. Ты пойдешь к нашей королеве, предупредишь ее об опасности и примешь все меры, чтобы помешать князьям запалить дом. А во-вторых, мой лук, что доселе дремал на стене Оружейной палаты. Я начну обстреливать их издалека — для того, чтобы они растерялись, и для того, чтобы подбить как можно больше лошадей. Ты считай, сколько лошадей упало, сынок, чтобы ударить вовремя. Понял?

— Понял, отец, — кивнул Иляс.

— С Богом.

Князь Мономах вывел из конюшни жеребца, вскочил в седло и на крупной рыси направил его в поле.

Выстоять. Во что бы то ни стало надо выстоять. И недаром князь впервые взял в бой лук из вымоченных турьих рогов, натянуть тетиву которого под силу было только ему, богатырю Мономаху.

Он ехал по скату, который до времени скрывал его от противника. Отлично изучив повадки своего жеребца, Мономах сейчас глаз не сводил с его ушей. Едва эти уши насторожились, он тотчас взял в руки лук, натянул тетиву и пятками послал жеребца вперед.

Растревоженный запахом целого табуна, жеребец лихо вынес своего седока на гребень. Тут Мономах сдавил шенкелями конские бока, жеребец послушно остановился, Мономах вскинул лук.

Даже если Тмутараканские князья и заметили одинокого всадника на равнине, что, кстати, не так-то легко, то не обратили на него особого внимания. Одинокий всадник скорее добыча, нежели опасность, так рассуждали в те далекие времена. Их глаза высматривали совсем другое — как не пропустить внезапного удара, а всадник…

Даже когда упала пронзенная стрелою лошадь, Борис и Глеб не остановили движения, продолжая внимательно оглядывать равнину. И вторая упавшая под всадником лошадь тоже ничего не изменила в их поведении. Но когда упала третья, четвертая, пятая…

Вот тогда был выделен отряд — чтобы поймать неизвестного или по крайности убить его. Но пока всадники к нему скакали, незнакомец сумел свалить еще четырех лошадей. И, забросив лук за спину, выхватил меч.

Он мчался им навстречу — один против семнадцати. Правда, эти семнадцать были молодые, еще не набравшиеся в схватках опыта воины — чаще всего именно таких и использовали в те времена для подобных разъездов.

Юнцы не испугались — семнадцать на одного! — и отчаянно атаковали опытнейшего воина князя Мономаха, а он не просто отбивался — легко вышибал из неопытных рук мечи и рубил их лошадей.

Князья протрубили общую атаку только после того, как их разведка полностью была разгромлена. За это время Мономах не только успел бросить меч в ножны, но и расстрелять из лука еще с десяток лошадей первой линии атаки. Вторая линия с галопа не могла ни приостановить своих коней, ни объехать рухнувших под стрелами. Случился завал, кони падали вместе со всадниками, мешая задним пробиваться вперед…

Именно это время и выбрал для своей атаки хан Иляс. Он налетел на тмутараканских так, как это исстари делали половцы: удар в лоб противника с одновременным выбросом крыльев лавы по правой и левой руке — для полного окружения.

— Молодец, сынок!.. — крикнул Мономах. — Нажимай, я с тобой!..

— Бей по их воеводам, отец!.. — не глядя, прокричал в ответ хан Иляс.

Мономах тут же нашел для себя удобную позицию и начал неторопливо расстреливать предводителей нападавших.

Это стало началом полного разгрома объединенного войска Тмутараканских князей. Глеб погиб в бою, а Борис, поняв бессмысленность дальнейшего сопротивления, предпочел вскоре сдаться в плен.

Вслед за ним сдалось и все объединенное войско, побросав оружие конникам хана Иляса.

Мономах востребовал к себе для беседы князя Бориса.

— Зачем вы с братом затеяли это? — спросил он.

— Бес попутал, — понурив голову, отвечал князь Борис.

— И как звать этого беса?

— Какое у беса имя…

— Святополк Изяславич, не так ли?

— Глеб договаривался, — еще ниже опустив голову, подтвердил догадку Мономаха Борис. — Он — старший.

— И что вам было обещано?

— Кони, полон, — Борис вздохнул. — Голодно в Тмутаракани. Ветер рыбу от берегов отогнал, солнце посевы спалило, и чем же людей кормить?

— Не ранен?

— Бог упас.

— Отдыхай пока, князь Борис.

— Пока — что, князь Мономах?

— Пока убитых не похороним.

Похоронили убитых. Меслим и женщины оказали раненым первую помощь и свезли всех под навес на нары, где им предстояло либо умирать, либо выздоравливать, кому как повезет. Омыли, отпели и положили в гроб тело князя Глеба. И стали готовить обозы с хлебом и рыбой в далекую Тмутаракань. Только после этого князь Мономах навестил князя Бориса.

— Здоров, князь?

— Отлежался.

— Я обоз подготовил для тебя. Рыба, мука, ветчина, скотина. Если не хватит до следующего урожая, пришли гонца с погонщиками. Еще чего найду.

— Благодарствую, князь Мономах.

— Тело князя Глеба тоже в обозе. В гробу. На месте отпоешь, простишься, поклонишься за меня.

— Вечно благодарен тебе, князь Мономах, — князь Борис отвесил Мономаху низкий поклон. — Прости дерзость нашу.

— Уже простил.

Мономах обнял Бориса и перекрестил его на дорогу.

До Тмутаракани обоз полз столь долго, что с той поры на Руси само название «Тмутаракань» стало нарицательным. И означало чуть ли не край света.

3

Гонец гнал, не щадя, коня. Впереди седла на мокром от скачки крупе лежала связанная девушка, и длинные роскошные косы ее бились о полынь на скаку. Уже хрипел загнанный конь, роняя в полынь пену и кровь, когда всадник миновал границу меж Стародубовским и Черниговским княжествами. Стража попыталась было его остановить, но он лишь прокричал «Сполох!.. Сполох!..» и промчался мимо. Двое стражников пустились следом — не для того, чтобы догнать, а для сопровождения. И только когда всадник стал приближаться к усадьбе князя Мономаха, один из сопровождающих обогнал его и первым примчался ко двору.

— Мне к Мономаху!.. — Растолкал он людей у входа, ворвался в дом, крикнул:

— Сполох!..

Навстречу ему уже спешил князь Мономах.

— Сполох, князь, — задыхаясь, повторил стражник. — Половцы атакуют Стародуб. Послали связного, у него на коне девчонка связанная. Я его обогнал…

— Эй, кто там!.. — крикнул князь. — Половцы напали на Стародуб. Ко мне воевод, хана Иляса и Меслима. И гонца из Стародуба ко мне вместе с девочкой.

Раньше всех к Мономаху ввели безмерно уставшего гонца и девочку лет двенадцати с роскошными косами до пола. Войдя, она, пошатываясь, сразу же села на пол. Как ребенок.

— Посадите девочку в кресло, — сказал Мономах. — Кто ты, девочка? Откуда, как зовут?

— Я — дочь Стародубского князя Василия, — сказала она задыхаясь. — Батюшка отправил меня к князю Мономаху, а сам с матушкой…

И она заплакала. Тихо, застенчиво, еще по-детски размазывая слезы по щекам.

— Воды девочке.

Принесли воды, напоили, вытерли слезы.

— Как зовут-то тебя? — улыбнулся Мономах.

— Васей.

— Как — Васей?

— Василисой, как батюшку.

— Васю отнести в покои королевы, — велел Мономах. — Пусть она успокоит девочку, умоет и уложит спать.

После того как Васю унесли, Мономах обернулся к сидящему в кресле безмерно уставшему гонцу.

— Почему ты девочку эту связывал?

— Билась, как рыба, — сказал гонец. — Не хотела из Стародуба уезжать.

— Много половцев под Стародубом?

— Не буду путать. Я — не воин. Я — слуга.

— Окружили Стародуб?

— Конники окружили — и мышь не выскочит. Но я же — слуга? Слуга. Мне все щели известны, потому меня князь и послал с девочкой.

— Гонца накормить, уложить спать.

Гонца увели, а князь прошел в залу совещаний, где его уже ждали.

— Первое: гонца одвуконь — за Свиридом. Второе, третье и десятое: что делать и как делать?

— Что сказал гонец? — спросил Железян, накануне вернувшийся из долгого похода. В Чехии он хорошо поживился и был вполне доволен собой.

— Ничего.

— Как так — ничего?

— Он — слуга, а не воин, — улыбнулся князь. — Потому-то и спас девочку Васю.

— Что скажешь ты, хан Иляс?

— Я этой орды не знаю, — пожал плечами Иляс. — И никто из пограничных половцев не знает. Думаю, эта орда пришла с Алтая. Если так, то это разведка боем. Следом пойдут другие алтайцы.

— Значит ли это, сынок, что они всю надежду вкладывают в первый удар? — спросил Мономах. — Или у них в запасе некие хитрости?

— Древние народы не знают хитростей, отец. Ни охвата основных сил, ни обходов крыльями, ни тем более засад и внезапных ударов.

— Замок князя Стародуба Василия, насколько я понял слугу, для них — крепкий орешек?

— Они не смогут его разгрызть, но постараются спалить, — сказал хан Иляс.

— Разбудить слугу. Сюда его, даже если драться вздумает.

Привели заспанного слугу.

— Я весь день скакал, коня загнал, — ворчал он спросонья. — Я — слуга, я ничего не знаю. Подай да прибери.

— Удобно быть слугой, — усмехнулся Меслим. — Подал да принес, и — «Я ничего не знаю».

— А я и вправду ничего…

— Хватит, — с досадой сказал хан Иляс. — Хватит трястись как осиновый лист.

— Смотри сюда, — Мономах кое-как набросал на листе бумаги дом, окруженный оградой. — Вот усадьба князя Василия Стародубского. Покажи, как ты выбирался из нее вместе с девочкой.

— И с конем, — поправил слуга. — Сперва я девчонку связал, дралась очень, уходить не хотела. Связал, значит, на холку ее положил и вывел коня через калитку.

— И не кричала? — прищурился Меслим.

— Орала, да еще как! Так ведь бой уже начался, орали все, кто мог.

— Калитку закрыл?

— Зачем? Ее снаружи никак не разглядеть. Те же доски, что и в ограде.

— Погоди, — сказал Мономах. — Перед замком — ровное место? Равнина или…

— Тут, напротив дома, холм каменный, кони не пройдут, и половцы его обошли, — пояснил слуга, потыкав пальцем в рисунок.

— Благодарю, — сказал Мономах. — Вот теперь отсыпайся. Павка, проводи его.

Павка увел слугу. Как только они ушли, князь жестом пригласил всех к рисунку.

— Железян, ты проведешь свою дружину на этот холм и спрячешь до поры в камнях.

— До какой там такой еще поры? — ворчливо спросил воевода.

— Пока я через калитку в дом Стародубского князя не пройду.

— Пока десяток стрел в спину не получишь, — хмуро заметил Меслим.

— Это верно, — нахмурился воевода.

— Сынок, — сказал Мономах хану Илясу. — Ударь полутора сотнями половцев из-за холма. Они за тобой бросятся, а ты сразу уходи — все глазеть на это будут, а я в тот миг через калитку и проскочу.

— Понял. Сделаю.

— Железян, отвлеки от хана Иляса половцев. Пусть твои стрелки из-за камней постреляют.

— Добро.

— Все помнят свои задачи? Первым атакует хан Иляс. Ну, с Богом!

Князь Мономах был очень сильным физически, хорошо бегал, но так, как бежал тогда к калитке, он не бегал никогда. Иляс еще вел бой, Железян помогал ему своими лучниками. И Мономах успел разыскать калитку и юркнуть в нее. Половцы так ничего и не заметили.

Стародубскому князю Василию Мономах торопливо объяснил, что дочку его Васю он передал своей супруге — королеве Гите, что с ним его боевой лук и добрый запас стрел и что он, Мономах, сам найдет место, откуда сподручней стрелять, а князь Василий пусть отбивается, как отбивался доселе. Князь Василий все понял с полуслова, занял свое место в обороне, а Мономах разыскал щель на чердаке, из которой был хороший обзор, осторожно приладился, крикнул:

— Меня не отвлекать!..

О том, что сражение идет не так, как им бы хотелось, половцы сообразили только тогда, когда под их сотниками стали вдруг падать лошади — одна за другой. И не сразу могли они понять, откуда расстреливают их лошадей. А когда сообразили, хан Иляс повел в атаку свою орду, и тут же воевода Железян двинул вперед Отдельную дружину.

Разгром половцев был полным. Лишь немногим алтайцам удалось удрать с поля боя. Большинство было ранено или попало в плен.

— С победой тебя, князь Василий! — Мономах от души обнял Стародубского князя. — Приглашаю тебя к себе — отдохнуть и потолковать о битве. А на обратном пути девочку свою заберешь.

— Прими мою благодарность, князь Мономах, — сказал растроганный Стародубский князь. — Матери-то у Васи нет, померла она в родах. Служить тебе буду до конца дней своих.

— Вот и славно. Поехали.

И — поехали.

1

В усадьбе Мономаха князей встретили как победителей. Слуги и челядины низко им кланялись, а воины прижимали правую руку к своим мечам и резко склоняли головы на грудь.

— А где же моя Василиса? — настороженно спросил князь Василий.

— Эй, кто там? — крикнул Мономах. — Пригласите ее величество вместе с девочкой.

И вот вошли. Но не двое, а трое. Королева — впереди, а дети, взявшись за руки, следовали за нею. Вася шла потупив глаза, а Мстислав, наоборот, подняв голову и глядя петушком.

Князь Стародубский низко склонился перед ее величеством и прижал к губам подол ее платья.

— Примите меня и дочь под свое высокое покровительство.

Королева отступила, пропустив вперед детей. Девочка подошла к отцу и склонила голову. А Мстислав стал перед Мономахом на колено:

— Батюшка, благослови нашу любовь.

И тотчас же Василиса уткнулась лбом в пол и перед своим отцом:

— Батюшка, благослови мою любовь. Первую и единственную.

Князь Стародубский растерянно посмотрел на Мономаха.

— Что ж, дети полюбили друг друга, — улыбнулся Мономах. — И я благословляю их любовь.

— Готовь вено, мой сын, — торжественно сказала королева. — А Васенька сплетет тебе добрый венок из ромашек. После этого назначим день свадьбы.

— Благодарю, матушка моя, — Мстислав преклонил колено и перед матерью.

На предзорье следующего дня старший сын разбудил князя Мономаха.

— Прости, отец.

— Рановато ты… — сказал князь Владимир, потягиваясь. И тут разглядел, что сын в полном боевом наряде — в кольчуге, при мече и кинжале.

— Куда это ты собрался?

— С меня вено положено.

— Ну, действуй. — Мономах крепко пожал сыну руку. — С Богом!

И Мстислав тотчас вышел.

Возвратился он ровно через три дня, и все эти длинные три дня только его родители хранили королевское спокойствие.

Вернулся Мстислав не один, а с двумя пленными половцами из алтайских орд и легким шрамом на левой щеке, которым гордился потом всю жизнь.

Васенька встретила его с венком на голове и букетом ромашек в руках.

2

Это был год полного согласия и спокойствия. Князь Василий Стародубский оказался страстным охотником и часто выезжал с Мономахом на охоту; великий князь Киевский Святополк Изяславич не донимал более Мономаха своими глупыми повелениями, занятый тягучей борьбой с Боярской думой; воинственные алтайцы нигде не объявлялись после разгрома у Стародуба. Меч сменила книга, и по вечерам то Мономах, то князь Василий читали вслух к общему удовольствию домочадцев.

А Меслим на этом фоне всеобщего веселья и беззаботности мрачнел все больше и больше.

— Не к добру.

— Оставь, друг, — улыбался Мономах. — Когда твои близкие забывают о войне — уже радость.

— Но война продолжается, мой князь, — угрюмо возражал Меслим. — И тайная, подпольная война куда страшнее видимой. Твои враги никуда не делись, мой князь. Они просто спрятались, притаились. А невидимый враг — это враг со спины.

— Мою спину надежно прикрывает боярин Ратибор, — улыбался Мономах. — Он давно дал мне роту на верность.

— Ты, мой князь, перестал верить мне, — вздыхал Меслим. — Но я предан тебе навечно.

Словом, охотились, читали вслух книги, а Меслим все больше мрачнел.

В декабре у Мономаха родился внук. Его окрестили, все были счастливы…

…А на Руси начался Год Знамений:

21 мая пополудни заволокло солнце темнотой. В церквах начались круглосуточные молебны, трижды обходил вокруг собора посолонь крестный ход, но кто-то хищно не отпускал светило…

Рядом с Вышгородом в лесу упал со страшным свистом и грохотом Огненный камень. Под Киевом загорелись дубовые леса.

Ходили, чадили, каялись православные во всех грехах зримых и незримых…

С мая месяца вплоть до октября не выпало ни капли дождя. Жара стояла такая, что леса и даже болота возгорались сами собой…

Такого бедствия не знала Русь со времен Адамовых. Дохла скотина, гибли старики и старухи, женщины и малые дети…

И в это вот время на Русь напали объединенные силы половцев…

К счастью, о возможности нападения загодя оповестил князя Мономаха хан Иляс.

— Половцы объединились под одним знаменем, отец. У них не было засухи, кони их быстры и способны скакать до вечера, а Китан по-прежнему дышит злобой.

— Твоя разведка и впрямь стала лучше, чем у моего побратима, — улыбнулся Мономах.

— Ты из тех редких воинов, отец, которые умирают с улыбкой, — в голосе Иляс-хана слышалось неудовольствие. — Но как будут умирать безвинные дети и несчастные женщины?

— Твое известие, сынок, требует спокойных размышлений. Первое: найти такое место для сражения, в котором половцам не удалось бы использовать ни одного из своих преимуществ. Ни численности всадников, ни силы их коней, то есть спешить их, так как спешенный всадник — уже не воин. Так?

— Так. Но — как?

— А это — уже второе. Сколько у меня времени, пока они соберутся под единое знамя?

— Три недели от силы.

— Стало быть, за это время я и должен уговорить всех князей Руси создать единую армию под единым командованием.

Иляс основательно подумал, вздохнул и решительно сказал:

— Не удастся, отец.

— На колени встану! Ноги их поцелую! Всех святых Руси на помощь призову!

— И они тебя убьют.

— Не убьют, сынок. Им больше негде жить, не в Степи же Половецкой? Нет — только на Руси. А Русь можно защитить лишь объединенными усилиями.

— А мне что делать? — вздохнул Иляс.

— А ты должен быть в стороне. Сиди на своей земле и не высовывайся.

— А любимая? А ребенок?

— Ратибор их в обиду не даст. Я — к великому князю Святополку. Прощай, сынок.

Обнялись на прощание.

— И запомни: это — не твоя война.

3

Мономах взял с собой коновода да верного Павку, скакал одвуконь и во второй половине дня уже был в стольном Киеве. Там он прямиком проехал к начальнику тайной разведки.

— Здрав буди, побратим.

— Здравствуй и ты, князь.

— Объединенное половецкое войско через две-три недели ворвется в наши земли. В Святую Русь.

— У меня нет таких данных, брат.

— Рассказал об этом Иляс-хан.

Свирид усмехнулся:

— Мой кунак создал отличную разведку, мой князь. Он — умница.

— Я повелел ему не ввязываться в эту войну. Уйти в свои земли, а семью оставить под защитой Ратибора. Половцы пойдут с другой стороны, да и вообще наместника никто из половцев не тронет.

— Степь хранит слово, — уверенно подтвердил Свирид.

— Мне нужен городок на открытой равнине. Такой, чтобы к нему не подобрался тайно ни один всадник.

— Мои ребята найдут такой городок и проводят тебя к нему.

— Тогда — к великому князю, — Мономах встал. — Он упрям, но ты мне поможешь.

— А закусить? Ты ведь скакал полдня.

— Святополк угостит. Поехали.

Ехать было всего ничего — пошли пешком, а коновод и Павка — сзади с лошадьми. Стража великокняжеского дворца пропустила их беспрепятственно, поскольку Мономах был со Свиридом.

Вошли в палату совещаний. Великий князь встал им навстречу, но глаза его бешено сузились, едва увидел он Мономаха.

— Здравствуй, брат, — спокойно сказал Мономах.

— Здравствуй, — ответил Святополк растерянно.

Мономах подошел к нему и, обняв, поцеловал.

— Что?.. Что?.. — забормотал великий князь Киевский, отстраняясь.

— Беда, великий князь, — сказал Свирид. — По сведениям моих разведчиков, объединенная единым знаменем орда половцев во главе с ханом Китаном вот-вот ворвется на Русь. Жара и засуха миновала их земли, почему они и решили разделаться с нами.

Великий князь тяжело опустился в кресло.

— Как же так?.. Как же?.. — забормотал он.

— Мы можем противостоять им только в том случае, если объединим силы всех удельных князей, — сказал Мономах. — Всех, без исключения.

— Да они же не подчинятся… Не подчинятся…

— Значит, нам с тобой, брат, придется объехать все уделы и уговорить их, — твердо сказал Мономах. — Растолковать, в конце концов, что идет стотысячная конная лавина, которая сметет с Русской Земли все княжеские уделы. Все, без исключения.

— А у нас нет коней, — напомнил начальник разведки. — Если не объединимся, погибнем все. Кроме женщин и детей, которых продадут в рабство.

— Удельные князья спесивы и упрямы, — вздохнул Святополк.

— Прости, великий князь, но очень уж голодны мы с побратимом, — сказал Свирид. — Маковой росинки во рту с утра не было.

Святополк Изяславич еще раз вздохнул. Потом крикнул нехотя:

— Эй, кто там!..

Вошли двое гридней. Низко склонились у порога.

— Накрыть стол. В столовой палате. Да как следует! С дороги гости наши.

Гридни низко поклонились и вышли.

— За столом и поговорим, брат, — сказал Мономах. — Еда — подспорье, а не помеха.

Заговорили, как полагалось в те времена, только после того, как гридни, подав все перемены и спросив, не угодно ли чего еще, молча удалились.

— Найти бы такое место, чтобы коней половецких хоть придержать чуточку, — вздохнул Мономах. — Вот о чем надо удельных князей расспрашивать.

— Да уж… — Свирид тоже вздохнул.

Помолчали.

— Есть такое место, — вдруг сказал великий князь. — Есть. Городишко такой на речке Клянке. Клянском и называется. Там спор меж братьями из-за воды вспыхнул, они за мечи схватились, и пришлось мне туда с дружиной идти. Ну, уговорил, образумил, очередность поливов установил. Там ветрами да илом от разливов Клянки все поля занесло и заилило. А этот год без капли с неба аж с апреля окончательно то место погубил.

— Значит, надо, чтобы кто-то основную тьму половецкую на Клянск привел, — сказал Мономах. — Вот и думайте, как бы сделать сие.

— Так я и наведу, — сказал великий Киевский князь. — Знаю, где он…

— Нет, брат, — вздохнул Мономах. — Тебе нельзя Киев, гнездо наше, под удар ставить. Половцы вряд ли на него выйдут, а коли и выйдут, то стены мощные никак не прогрызут. И в осаду не возьмут, потому как вокруг Киева вся трава давно съедена. Нет, брат Святополк, не след тебе с нами на Клянск идти. Пропусти поганых да и нависни над ними, как меч карающий. А как побегут от Клянска, тут ты и ударишь.

— Ударю и добью, чтоб впредь неповадно было, — Святополк сурово нахмурился.

— На Клянск наведу половцев я, побратим, — сказал Свирид. — Точнее, мои ребята. Парни они шустрые, уводить за собою конников особо обучены. Уводить и вовремя от них отрываться.

— Добро, — согласился Мономах. — Остается договориться о времени.

— Тут без схода удельных князей нам не обойтись, — важно сказал великий князь. — Вот в стольном граде и проведем сход. Я гонцов разошлю…

— Нет, брат, в стольном городе никак нельзя, — решительно возразил Мономах. — Князья обидчивы, кто-то может и не согласиться. А вот в Любеч приедут все. Любеч — вольный город, в нем все равны.

— Это важно, — поддержал Свирид. — Равенство помогает сговорчивости.

— Я разошлю гонцов с повелением…

— Повеление тут никак не подходит, — мягко сказал Свирид. — С просьбой, великий князь, с просьбой. И за двумя подписями: твоей и Мономаха.

— А Мономах тут при чем? — нахмурился великий Киевский князь.

— Мономах в жизни никого не обманул, — сказал Свирид. — И ему верят.

— Хорошо, пошлю просьбу к удельным князьям за двумя подписями, — хмуро согласился Святополк. — Сбор князей — в Любече.

4

На первом съезде в Любече удалось собрать одиннадцать удельных князей Рюрикова рода.

Были тут:

Великий князь Киевский Святополк

Черниговский князь Владимир Мономах

Волынский князь Давид Игоревич

Червонорусские князья братья Ярославичи — Володарь и Василько

Князь Василий Стародубский

Князь Борис Тмутараканский

Святославичи: князья Олег, Давид и Ярослав

Никаких споров на этом, первом съезде удельных князей Руси не возникало. Так, ворчание почти про себя, скорее для самоутверждения. Положение, в котором оказалась Русь, было известно всем решительно, от нищего смерда до великого князя. Русь опасно балансировала на грани небытия, и они отлично понимали это. На редкость засушливый год, голод, падеж скота, лошадей в первую очередь, делали Русь беззащитной от любого нашествия. А уж тем паче нашествия объединившихся под единым знаменем половцев.

К собравшимся в Любече удельным князьям обратился князь Мономах.

— Над Степью Половецкой шли обильные дожди, в то время как на Руси стояла иссушающая жара, — сказал он. — Наши кони пали первыми в эту жару, а в Степи Половецкой кони добро откормились на сочной траве. Если мы привычно станем защищать только свои уделы, мы неминуемо потеряем Святую Русь. Она просто исчезнет с лика земли, как исчезли скифы и сарматы. Русь можно спасти только нашим единым усилием, на завалинке никто не уцелеет.

Павка вовремя поднес князю ковшик с квасом. Мономах выпил его до дна, кивнул Павке и вновь оборотился к удельным князьям:

— Как же нам спастись?.. Спастись, повторяю. Не разгромить врага, не отбить его, не только уцелеть самим. Спасти наши семьи, наших жен, детей, стариков и немощных. Спасти Святую Русь!..

Молчали удельные князья.

— Что же вы молчите, князья? — с досадой и упреком спросил князь Стародубский.

Молчали князья.

Мономах продолжал:

— Для этого необходимо выполнять все повеления и приказы единого воеводы, которого еще предстоит избрать. Все, без малейших промедлений. Не бежать. Не показывать врагу спины, а кто покажет — такого казнить на месте без суда. Не просить помощи, потому что никто ее вам не окажет. Весь запас дружинников будет находиться в руках единого воеводы, и он сам, сам будет решать, кому и когда именно послать помощь.

Легкий гул, как ветерок, пробежал по залу совещаний. И тут же смолк сам собою.

— Раненых не вытаскивать и не оказывать им помощи. На это выделена особая отдельная команда из тех, кто уже не может держать оружие. Из пожилых воинов и женщин, которыми руководит знахарь Меслим. Он будет за вашими спинами и сам определит, когда именно ему бросаться на помощь. Так что не отвлекайтесь. Далее. Всех своих лучников вы загодя отдадите под руководство Добрыни, который использует их тогда, когда сочтет это необходимым. Всем ясно, князья?

И вновь по залу прошелестел легкий шумок. Но никто ничего не сказал.

— Врага следует провести на то место, которое будет для него и непривычным, и неудобным. Это место мне указал мой брат, великий князь Киевский Святополк Изяславич. Его гонец приведет нас туда еще до вторжения объединенного половецкого войска… А сейчас сделаем небольшой перерыв, перекусим и отдохнем. И со свежими силами займемся выбором единого воеводы, приказы которого будут исполняться сразу же, без споров, без колебаний и без малейших проволочек.

И тут встал князь Борис Тмутараканский.

— Дозвольте слово, князья.

— Говори, — буркнул кто-то.

— А зачем нам, князья, тратить время на выбор единого воеводы, когда он у нас уже есть?

— Князь Борис… — начал было Мономах.

— Пусть скажет!.. — крикнули из зала.

— Наш единый воевода — князь Мономах! — громко сказал Тмутараканский князь Борис. — Он до сей поры не проиграл ни одной битвы, выиграет и эту! Самую главную для Руси битву!..

— Верно сказано! — крикнул Стародубский князь Василий. — Мономах наш единый воевода!..

— Владимира Мономаха в единые воеводы!.. — дружно гаркнули князья Святославичи, все три брата — Олег, Давид и Ярослав.

— Верно!.. Верно!.. — вразнобой прокричали Червонорусские князья Володарь и Василько.

— Поддерживаю, — сказал, поднявшись со своего места, великий князь Киевский Святополк Изяславич.

И вопрос о едином воеводе был окончательно решен.

1

И тотчас новый единый воевода князь Мономах собрал общий совет из удельных князей и воевод отдельных дружин.

— Никогда доселе половцы не были столь сильны, как в эту годину. С апреля на Русь не упало ни единой капли дождя, тогда как над Степью Половецкой они шли и шли. От бескормицы и жары мы потеряли всех своих лошадей. Лишь немного их чудом уцелело на всей Руси, и их легко подсчитать. Начнем с великого князя Киевского. Сколько у тебя уцелело, брат мой?

— Двадцать две лошади в личной охране, — встав, доложил великой князь.

— У тебя, начальник тайной разведки?

— Двенадцать, — сказал Свирид.

— Воевода Железян?

— Ни одной.

— У вас, князья Святославичи?

— Все лошади пали.

— Князь Волынский?

— Одна подо мной. И то чудом.

— Оставь ее себе, князь.

Неожиданно встал Тмутараканский князь Борис. Смутился было по молодости, закашлялся, но взял себя в руки.

— В Тмутаракани не было засухи, — сказал он. — Ветер с моря приносил дожди, и у меня есть полторы сотни всадников, князь Мономах.

— Вот и все наши кони, князья, — вздохнул Мономах. — Из этого выходит, что ввязываться в конную рубку нам не следует. Наша конница из ударной силы превратилась в силу подсобную. У нас есть только пехота, но она не выдержит удара половцев в открытом бою. Значит, этот бой нам следует дать только там, где не сможет воевать половецкая конница.

Сразу поднялся шум, говор, отдельные возгласы. Князь Мономах поднял руку, и все примолкли.

— И такое место есть. Но до него не только надо дойти до половецкого набега — надо заставить половцев пройти на это место, где мы их и встретим.

— А как мы их заставим? — спросил кто-то из удельных князей, не встав с места. — Каков твой план?

— Если мне приснится план завтрашнего боя, я немедля извещу тебя об этом, — сказал Мономах с легкой усмешкой.

Все промолчали.

— А я немедля поручу своим разведчикам выяснить, кто именно навел этот сон на моего побратима, — сказал Свирид.

Рассмеялись. И примолкли.

— Половцев приведет к месту сражения личная охрана моего брата великого князя Киевского Святополка Изяславича. Брат знает это место и во имя спасения Руси пожертвует своей личной охраной.

— Будет так, — подтвердил великий князь и вздохнул.

— У нас еще есть кое-какое время, — сказал Мономах. — И за это время лазутчики начальника тайной разведки проведут княжеские и Отдельные дружины к месту, где они соединятся и где состоится решающая битва. Эти дружины я расставлю для боя сам. Готовьте дружины, а я пока поговорю с моим братом.

Великий князь Святополк Изяславич и единый воевода Мономах остались один на один.

— Позволь дать тебе совет, брат мой, — сказал Владимир.

— Говори.

— Городок Клянск на самой дальней окраине Киевского княжества. Там узкие, а порой и тупиковые улицы, множество проходных дворов. Повели своему начальнику личной стражи запутать половцев в этих переулках и проходных дворах. Половцы не любят и не умеют воевать в городах. Пусть начальник стражи помотает их, собьет со следа, оторвется и прямиком помчится ко мне. Пока половцы будут разбираться, куда он подевался, я повелю ему приготовить к поджогу мост через Клянку и, не поджигая его, скакать прямо к тебе, великий князь.

Святополк с облегчением улыбнулся:

— Прими мою благодарность, брат. — И протянул Мономаху руку.

Крепкое рукопожатие сказало обоим больше слов.

2

Все вооруженные силы, которыми располагал Мономах, в тусклом предзорье уже двигались к городку Клянску. Вел их личный гонец великого князя Киевского, за которым пешком поспевали сводные дружины удельных князей, отдельные дружины воевод, волы тащили обозы с запасами стрел, оружия, воды, продовольствия. Замыкали шествие санитары Меслима. В его отряде тоже был свой обоз, возы которого были заботливо укрыты рогожами от любопытных глаз.

Шагать по высушенной в прах, убитой солнцем земле было тяжко до боли в сердце. За четыре месяца небывалого зноя земля под пылью превратилась в камень.

Единый воевода князь Мономах в полном боевом наряде тоже шел пешком, тоже изнывал от накопленного степью жара, тоже обливался потом, но шагал широко и бодро. И, глядя на вождя, все старались шагать бодро и широко. А кто не выдерживал и падал, того санитары Меслима тотчас оттаскивали с дороги, давали глоток воды, и он либо возвращался в строй с новыми силами, либо его укладывали на воз.

Наконец перевалив небольшую возвышенность, дружины увидели реку, и люди, забыв про усталость, побежали к воде.

— Стоять!.. — во всю мощь своих легких крикнул Мономах. — К речке — по очереди. Воеводам — следить. Пить воду запрещаю, пока не прополощете горло. За порядок отвечает воевода обоза Меслим. Кто не прополощет горло, того лишать воды вообще — беспощадно оттаскивать от воды. Ясно?!

Жаждущих оттеснили. Места у речки заняли воеводы, следящие за очередностью.

— Не более трех глотков, — предупредил Мономах. — Как загнанных коней поят, знаете, поди.

Поглядев, как начали исполнять его приказание, он пошел встречать новые подходившие дружины. Встретив, молча повел их к жалкой, деревянной крепостце заштатного и всеми забытого городка Клянска.

— Вот где нам предстоит помереть за Святую Русь. Да, помереть, но разгромить объединенное половецкое войско под знаменем хана Китана.

Воины молчали.

— Я вел вас дорогой, по которой пойдет половецкая орда Китана. И половцы увидят то, что видели вы. А что видели вы, шагая по окаменелой от жары земле?

Молчали воеводы, молчали удельные князья. Кто-то тяжко вздохнул.

— Ничего мы не видели, князь Мономах, — угрюмо сказал князь Олег Святославич.

— Там ни черта не видно, — подтвердил Железян.

— И половцы ничего не увидят, потому что последний холм скрывает Клянск от глаз. Хан Китан пройдет этот путь на рыси, но цель свою обнаружит только тогда, когда окажется на холме.

— Городишко этот? — спросил кто-то из удельных заштатных князей.

— Что он увидит-то?.. — ворчливо протянул кто-то из княжат.

— Он увидит наш строй, — улыбнулся Мономах. — И что он сделает?

— Расстреляет нас в упор?.. — со вздохом спросил воевода Железян.

— Мы — цель для сабель половецких, а не для стрел, — спокойно сказал Мономах. — И хан Китан с рыси перейдет на галоп.

— Пеших рубить? — ахнул кто-то из молодых удельных княжат.

— Так и будет, — подтвердил Мономах. — Если мы не успеем вовремя за лопаты схватиться и копать до седьмого пота. Меслим!..

Со скрипом подъехала запряженная волами телега. С нее соскочил Меслим и сдернул рогожи.

Под рогожами лежали заступы, кирки, ломы, мотыги — все, чем можно было рыть землю. Первым за тяжелый лом ухватился Мономах.

— Что может остановить конницу, если у нас конницы нет? — спросил он, вгоняя лом в каменистую землю. — Половецкую конницу может остановить только земля. Ну, так давайте все, дружно, ее хоронить!..

Хуже всех приходилось удельным князьям и их дружинникам, поскольку до сей поры им не случалось брать в руки ни мотыг, ни заступов: для этого у них были рабы и крепостные смерды. Но… Но они поклялись исполнять повеления единого вождя.

— Стойте, князья! — крикнул Меслим. — Намотайте тряпки на руки, пока кровавых мозолей не натерли, а то и мечи в руках держать не сможете. Тряпки в моей телеге. Живо, живо!..

Князья похватали тряпки, замотали ими ладони, начали долбить и копать, но тут крикнул Железян:

— Копать вам не след! Лучше перебрасывайте землю на откос!..

— Верно сказано, — отметил Меслим.

С этой работой князья кое-как еще справлялись. Ров вырастал на глазах. Копали все, кроме стрелков Добрыни. Им следовало беречь как силы, так и руки, поскольку от этого зависела меткость стрельбы. Лучше всех копали дружинники Железяна. Это были вольные люди, имевшие семьи и собственные участки свободных земель, с которых они и кормились.

Ров вырыли достаточно глубоким, после чего Мономах дал людям немного отдохнуть и напиться воды. Меслим тем временем достал из телеги полосы дерна и осторожно раскатал их перед рвом, чтобы не было видно свеженарытой земли.

— На всякий случай, — пояснил он. — Чтоб какой глазастый коня не придержал.

— Толково, — согласился Мономах. — А что, друг мой, ты землю умеешь слышать?

— Умею, если надо что-то расслышать.

— Надо, Меслим, — вздохнул Мономах. — Свирид едет где-то позади вместе с конниками Тмутараканского князя Бориса. А мне оба здесь вскоре понадобятся, так лучше заранее их сюда провести.

— Сделаю, — сказал Меслим. — А ты, мой князь, волов моих перегони за Клянск.

— Павка! — крикнул Мономах своего слугу, друга и соратника. — Отведешь волов в Клянск и спрячешь. Соломы для них разыщи. Или камыша с речки.

— Понял, — с готовностью откликнулся Павка и тут же исчез выполнять приказание.

— Толковый, — кивнул в его сторону Меслим. — Ну, мой князь, я пошел землю слушать да конников искать. Если понадоблюсь вдруг, Павку пошли.

Слушать землю, которая все рассказывает, Меслим умел. Он чутко различал разницу между тупым топотом сапог и острым, как звон, стуком конских копыт. И вскоре уловил этот стук, и пошел на него, и увидел замыкающих шествие конников Тмутараканского князя Бориса и начальника тайной разведки Свирида.

— Единый воевода Мономах зовет вас к себе, — сказал он. — За мной, князья.

— Зачем же тебе пешим топать? — спросил Тмутараканский князь Борис. — Подсадите вестника на круп и велите за седло держаться.

Так и сделали.

Свирид и его разведчики нужны были Мономаху для скрытых ударов по врагу. Скорее даже не ударов — уколов, но ведь игла под седлом — заноза для всадника.

Коней с коноводами, которые должны были надеть на головы лошадей мешки, чтобы они не заржали, учуяв приближение конной массы, Мономах повелел тщательно спрятать во дворах и меж домов Клянска. Внезапное появление всадников с нашей стороны должно было стать в решающий момент для половцев полной неожиданностью.

К тому времени были вырыты еще два рва — по правую и левую руку от Клянска. Рвы могли если не полностью остановить конную лаву, то по крайней мере задержать ее и тем самым ослабить сабельный удар. Мономах стягивал в свой кулак любую мелочь, потому что противник имел почти двенадцатикратный перевес в силах, был юрок и подвижен.

Но!..

Противник был твердо убежден, что у Мономаха нет пусть малой, но все же конной группы.

Противник и ведать не ведал, что у Мономаха есть побратим со своими разведчиками.

Не знал, что мост через реку Клянку завален сушняком и ждет лишь стрелы с огнем. Стрелы Добрыни, который никогда не промахивается.

Не мог знать Китан и того, что князь Владимир Мономах утвержден в едином воеводстве над всеми вооруженными силами Земли Русской.

Наконец половецкий вождь не знал главного: русские воины решили умереть, но не допустить отныне, чтобы половцы убивали их жен и матерей и с гиканьем гнали в рабство их детей малых.

Русичам предстояло измотать половцев на валах, рвах, засеках, в редких и внезапных стычках, используя для того и разведчиков Свирида. Но самому Свириду Мономах категорически запретил участвовать в этих стремительных выпадах — побратим ему нужен здесь, рядом с ним, для разумных советов.

Лучникам Добрыни Мономах велел подстреливать половецких коней: спешенные воины наверняка станут метаться по полю, мешая собственным всадникам.

Надо было успеть и вовремя поджечь сушняк на мосту через Клянку. Мост должен вспыхнуть неожиданно. Это — главная задача Добрыне.

«Но сначала, — решил Мономах, — я должен убить хана Китана, я отмолю этот грех, потому что Китан первым поднял руку на моего сына».

Ну вот, кажется, и всё. Мономах еще раз оглядел место будущего сражения. Да, всё разложено по полочкам. Остается главное. Исполнить.

3

Через день вернулся Меслим.

— Что сказала земля? — первым делом спросил Мономах. — Услышал?..

— Скачут, мой князь, звонко скачут. Так, думаю, что дня три, а то и четыре у нас еще есть. Дружинникам отдохнуть надобно. Долго они по убитой земле топали, а потом ее еще и копали.

— А что, кроме сухарей, у нас есть?

— Сухари тоже неплохо. Только повели не грызть их, а горячей водой залить, мой князь. Пусть ложками похлебают.

— И отдохнут, и похлебают, — вздохнул Мономах. — Тяжкое испытание Господь на Русь возложил. Надеюсь, каждый это понимает.

— Каждый, — вздохнул и Меслим.

— Скажи Павке, пусть хлёбово дружинникам сотворит, воеводы и князья и так обойдутся. Кстати, собери их, друг, на совет. Подумаем сообща, что каждый должен в одиночку совершить.

Военный совет удельных князей и воевод открыл, естественно, единый воевода. Начал он для многих неожиданно:

— Мы много говорили об обороне. Надоело, в ушах навязло. А потому сегодня поговорим о наступлении. Да, о наступлении, ибо без наступления невозможно разгромить врага.

По гостевой палате, где собрались князья и воеводы, прошелестел легкий, как дыхание, шепоток.

— Да, да, о наступлении!.. — громко повторил князь Мономах. — Только о наступлении. О полном разгроме объединенной единым знаменем половецкой орды. Таком разгроме, который они запомнят на всю жизнь и навсегда закажут сынам и внукам своим посягать на границы Святой Руси!

Опять прошелестел говорок.

— На этом совете каждый удельный князь и каждый воевода получат повеления, куда и как именно им наступать во мгновение, которое определю я, лично, как ваш единый воевода.

Мономах замолчал. Трудно давались ему сегодня речи. Хотелось объяснить каждому, что означает это сражение не только для Руси в целом, но и для него лично. Для его жены, для его детей…

— Хан Китан не понимает самой души нашей. Он видит в каждом из нас врага, который упорно, уж много лет не пропускает его орды к сказочно сочным лугам междуречья Днестра и Днепра. Укрепившись там и откормив коней, Китан сможет грабить не только Русь, но и Польшу, и Чехию, и все соседние малые страны… В этом году Русь постигло злое солнце, с апреля на нашу землю не упало ни капли дождя, погиб скот, пали почти все кони, а у половцев шли дожди. Китан учел нашу беду, понял, что его конные лавы некому будет остановить, и объединил половецкие улусы и коши под единое знамя.

Мономах говорил с таким жаром, что у него перехватило горло. Верный Павка это учуял и тотчас подал ему в ковшике воды. Единый воевода жадно осушил ковшик, потрепал Павку по голове и продолжал:

— Половцы исстари атакуют крыльями, и именно эти крылья провалятся в яму. Сам Китан успеет остановить коня. Дружинам удельных князей повелеваю тотчас добить половцев в этой яме. Добить беспощадно, пленных не брать! Жестоко? Да, но цена слишком велика. На кону стоит само существование Руси.

Все молчали.

— Это — первое. Второе. Держать оба наших крыла — удар будет нанесен по ним. Телами держать, жизнями своими держать! За это отвечает самый опытный воевода. Воевода Железян.

— Понял, — угрюмо сказал воевода Отдельной дружины. — Зубами вгрызусь.

— Добрыня поможет тебе, воевода. Он побьет коней, спешенным всадникам все равно с поля живыми не выбраться.

— Ясно, — сказал Добрыня.

И опять все помолчали.

— Подумаем, как поведет себя хан Китан, — продолжал Мономах. — По всей вероятности, он решит ударить через мост на реке Клянке, чтобы выйти нам в тыл. Тогда ты, Добрыня, подожжешь мост — он завален сухим хворостом. Но — жди моей команды.

— И это ясно, — улыбнулся Добрыня. — Неожиданный огонь пугает лошадей и отвлекает всадников.

— Наконец последнее и, надеюсь, решающее, — сказал Мономах. — Я сделаю все возможное, чтобы убить хана Китана. Нет, не в схватке один на один, потому что нельзя сегодня, в решающей битве, доверяться случайностям, а потому лишь, что имею на это моральное право. Хан Китан подло, из укрытия тяжело ранил стрелой моего старшего сына Мстислава. Его чудом спас знахарь Меслим, за что ему вечная благодарность. — Мономах опять замолчал. И все угрюмо молчали.

— Китан не выйдет на длину полета стрелы, — вздохнул Меслим.

— Мой лук из рогов тура, — усмехнулся Мономах. — Натянуть его вряд ли кто может, кроме меня, так что я достану его издалека. Как только Китан упадет с коня, князь Борис Тмутараканский со своими конниками должен будет, пока половцы не опомнились, домчаться до него и захватить знамя.

— Благодарю тебя, князь Мономах, — улыбнулся Тмутараканский князь Борис. — Я это сделаю.

— Потеря знамени в битве означает потерю чести, — сказал Мономах Меслиму, когда они вышли вдвоем на околицу Клянска.

— Потерю чести, — как-то уж очень задумчиво повторил Меслим. — И твоей тоже, мой князь.

— Я… — растерянно протянул Мономах. — Я не понял тебя, друг.

— Что означает убийство из-за угла для обычного человека? Подлость, о которой забудут уже через полгода. А что означает такое убийство для князя Мономаха? Подлость, которую никогда не простит тебе будущее Руси, знаменитый мой князь. Так не входи же в будущее с пятном вместо нимба.

— И что, по-твоему, мне делать, Меслим?

— Не убивать Китана издали стрелой, а вызвать его на честный поединок. Это — единственный выход.

— А если хан не примет вызова?

— На глазах у всего половецкого войска, под общим знаменем?

Мономах задумался. Потом сказал:

— И тогда в мою спину вонзится стрела…

— Ну, это невозможно, мой князь, — улыбнулся Меслим. — Тогда Китан лишится высокого звания Великого вождя объединенного половецкого войска.

Помолчали оба. И оба разом вздохнули.

— Его оружие — сабля, — сказал Мономах. — Она существенно легче меча.

— Ты, мой князь, богатырь, — напомнил Меслим. — Тетиву твоего лука не может натянуть никто, кроме тебя. Никто — ни на Святой Руси, ни в половецких становищах. И твой меч сверкает в лучах славы.

— Любое сражение непредсказуемо, друг мой, — помолчав, сказал Мономах. — Кто защитит моих детей и мою жену, если я паду в этой битве?

— Твоя слава, — твердо ответил Меслим. — Твоя слава переживет века.

— Это — утешение, — усмехнулся Мономах.

— Да, это самое благородное из утешений, мой князь, — твердо сказал Меслим.

— Рассуждаете?

Они оглянулись. Перед ними стоял Свирид.

— Мои разведчики первой линии доносят, что появились половцы.

— Много? — спросил Меслим.

— Тьмы тем.

— Сегодня, помнится, тридцать первое августа тысяча девяносто второго года, — сказал Мономах. — Запомним этот день. День спасения Святой Руси!..

4

Единый воевода всех вооруженных сил Руси был потрясен известием побратима. «Тьмы тем», — сказал начальник тайной разведки, а Свирид никогда не преувеличивал. Он всегда называл точную цифру, а это в данном случае означало десятки тысяч конников, вооруженных саблями и луками с достаточным запасом стрел. Никакие рвы не в состоянии удержать эту конную лавину. В лучшем случае — лишь наполнить рвы телами первой линии атакующих, по которым скачущие вослед промчатся далее. Он знал о твердости, даже жестокости хана Китана. Знал…

Что?.. Что сказать князьям и воеводам?.. Правду?.. Она может настолько потрясти их перед боем, что на сам бой уже не хватит духу… Не говорить?.. Но они скоро сами всё увидят. Увидят и растеряются. И выронят… Нет, не мечи — они утеряют способность управлять своими людьми.

Десятки тысяч всадников, несущихся бешеным галопом…

Значит, об этом сообщении разведки вообще говорить не следует. Ни слова единого. Надо говорить совсем о другом. О пути к победе. А первый шаг к победе — сразить хана Китана в личном поединке. Надо сказать об этом на общем совете…

Мономах запнулся в своих мыслях, точно мысли его столкнулись одна с другой. И единый воевода вслух вымолвил:

— Нет!

Убеждать каждого и только наедине. Без гомона, без споров и выкриков. Одного убедить куда легче, чем нескольких. Может, заартачится один Железян.

Время у Мономаха еще было. Разведчики заметили половцев далеко от поля грядущего сражения. Половцам следовало добраться до него, развернуться, изготовиться к бою. Как полагал Мономах, в запасе у него и его войск оставалось еще не менее двух суток. Сутки — на разговор с князьями и воеводами, сутки — на отдых перед боем.

И Мономах успел коротко поговорить с каждым один на один и убедить его в своей правоте. Только упрямому Железяну пришлось повелеть исполнить приказ без всяких разговоров.

Тут опять неожиданно появился Свирид.

— Срочное сообщение моих разведчиков, побратим, — Свирид широко улыбнулся. — К нам идет подкрепление. Теперь ты можешь не беспокоиться за свою спину.

— Не понял, — сердито сказал Мономах. — Шутить сейчас глупо. Какое подкрепление?

— Я не шучу, — Свирид продолжал улыбаться. — К нам идет наместник Ратибор со всеми своими пограничниками. Будет через час-полтора.

— Ратибор с пограничной стражей?

— Да, мой побратим. Кроме того, разведчики выяснили, что ханы Боняк и Тугоркан — подвоеводы у хана Китана.

— Два подвоеводы для половцев хуже, чем один, — усмехнулся Мономах.

— Нам от этого никак не легче, мой князь, — вздохнул Свирид.

— Ошибаешься, — сказал единый воевода. — После гибели хана Китана они будут только мешать друг другу.

— Дай-то Бог, — вздохнул Свирид. — Ну, я помчался к своим ребятам. — Он махнул на прощанье рукой.

Мономах погрузился в свои думы. Значит, есть у него день на размышления о том, как вести бой, и день на отдых…

— Отдыха не будет, мой князь. — За его плечом стоял Меслим.

— Почему не будет?

— Земля гудит, гул нарастает. Я всю ночь слушал землю, и она поведала мне, что половецкие орды хана Китана уже разворачиваются за этой поляной на опушке леса.

— Как так?..

— У тебя есть минуты, чтобы спрятаться в кустах. Когда спрячешься, я с белой тряпкой выйду на переговоры. Ступай, мой князь.

И неторопливо пошел к ощетиненному рвами Клянску. Взял палку с белой тряпицей, замахал ею над головой, громко крича. Кричал он изо всех сил на языке половцев, и из дальних кустов тотчас появились три вооруженных воина.

— Я без оружия!.. — кричал Меслим, размахивая белой тряпкой, — Мономах слышал каждое его слово. — Я прошу высокого хана Китана позволить мне поговорить с ним!..

Затрепетали кусты на опушке, и появился единый хан всего объединенного половецкого войска Китан. Блеснула на солнце его золоченая кольчуга.

— Благодарю, высокий хан Китан!.. — прокричал Меслим.

Что он кричал дальше, Мономах не слышал: поднялся ветерок, заглушивший все шумы со стороны кустарника. Он видел, как Меслим с палкой, на которой трепетала белая тряпица, шагал через луг прямо к хану Китану, как стоявшие по обе стороны Китана воины скрылись в кустах и через некоторое время вновь появились со знаменем объединенного половецкого войска. Знамя это они торжественно водрузили на краю поля и сейчас же ушли. Мономах понял, что Китан согласился на переговоры, которые должны были закончиться предложением поединка — меж ним и ханом Китаном.

Мономах вздохнул с облегчением. Меслим был прав, сказав, что на глазах всего объединенного половецкого войска хан не осмелится отказаться от такого предложения. Отказаться значило потерять лицо.

Что ж. Теперь только от него, единого вождя всех боевых сил Руси, зависело, как сложится судьба родины.

И вот Меслим вернулся. Сказал не глядя:

— Договорился. Бой — до победы. Ступай. — И пошел к окраине Клянска.

Мономах проверил, хорошо ли ходит в ножнах меч, снял с головы шлем, положил его на изгиб локтя и пошел навстречу судьбе.

Он неспешно — ждущий устает быстрее — шагал к победе Святой Руси. Подойдя к Китану почти вплотную, поклонился, и хан, подумав, поклонился тоже. Мономах надел боевой, византийской работы, шлем и выхватил меч из ножен.

Китан атаковал первым, но Мономах отбил выпад длинной сабли. Раздался звон закаленной кованой стали, посыпались искры, и Мономах понял, что его противник ведет бой один на один не впервые в своей жизни. И атаковал сам, нанеся мечом подряд три удара. Китан легко отбил выпад, но Мономах почувствовал, что его меч существенно тяжелее ханской сабли — значит, Китан будет тратить больше сил в обороне, чем Мономах в нападении. Правда, и византийская броня на Мономахе тоже была тяжелее легкой золоченой кольчуги хана и больше стесняла движения…

Глубокое молчание хранили обе стороны, как половцы, так и русы. Да и сама природа затихла, ветерок улегся, и казалось, весь мир слушает в эти минуты звон оружия двух вождей, встретившихся в смертельном поединке.

— Он больше потеет, — задумчиво сказал Меслим. — А пот крадет силу…

— Что ты сказал, ведун? — вежливо спросил Тмутараканский князь Борис.

— Что?

— Ты что-то сказал…

— Я думаю, надо во что бы то ни стало украсть знамя половцев, — Меслим с надеждой заглянул Борису в глаза. — Потеря знамени есть потеря чести, князь! Укради знамя. Потеряй хоть дюжину своих конников, но увези знамя с поля боя!..

— Понял, — князь Борис сосредоточенно кивнул. — За мной, мои удальцы! За знаменем!..

И помчался впереди своих конников.

На них никто не обратил внимания: все жадно смотрели только на смертельный поединок. Князь Борис без потерь домчался до половецкого знамени, схватил его и тут же лихо развернул своего коня.

Половцы опомнились слишком поздно. Но — опомнились, вскинули луки, тучи стрел посыпались на конников князя Бориса.

На ускользающее на глазах знамя глянул и хан Китан. Всего на мгновение, но этого мгновения Мономаху хватило, чтобы вонзить меч в его грудь.

Поединок завершился, однако половцы, казалось, и не заметили гибели собственного вождя. Все их внимание было устремлено в эти мгновения на знамя. Стрелы продолжали лететь во всадников, увозивших от половцев их честь.

На князя Мономаха, неспешно возвращавшегося к своим, никто из половцев не обратил даже внимания. Украденное знамя, символ чести, было дороже спины победителя.

Удалось уцелеть и князю Борису. Кто-то из его конников во время бешеной скачки перехватил знамя из его рук, и в князя не угодила ни одна стрела. А вот воина, который понес знамя, стрела догнала, но князь Борис успел на скаку поднять с земли знамя и скрыться с ним за холмом.

1

Удельные князья, воеводы и подвоеводы — все те, кто с замершими сердцами наблюдал за поединком, — бросились к Мономаху, крича что-то восторженное, радостное. Кто-то пытался обнять его…

— После полной и окончательной победы! — крикнул Мономах. — Тогда радоваться будем, когда окончательно разгромим половцев!..

— А я сейчас порадуюсь, мой великий князь, — пророкотал кто-то за его спиной.

Мономах оглянулся.

Перед ним стоял наместник великого князя Киевского Ратибор. Мономах обнял боярина. Шепнул:

— Прими мою…

— Чего уж там.

— Все члены Военного совета — в Клянск, в залу совещаний. Найти начальника разведки Свирида и знахаря Меслима!.. — Кричать уже не следовало, все были рядом, но после смертельной схватки с ханом половецкой орды Мономах никак не мог успокоиться и говорить своим обычным голосом.

Наконец, собрались в Клянске, в зале совещаний. Тут уж было не до чинов, садились, где удобнее, и единый воевода сразу же взял слово.

— У нас от силы — час, может, полтора, не боле. Десять туменов половецкого войска отнюдь не разгромлены, они по-прежнему перед нами. Опомнятся, считайте, через час. Их поведут ханы Боняк и Тугоркан. Более сорока тысяч сабель. Четыреста тысяч стрел. Повелеваю князю Борису Тмутараканскому кусать их короткими выпадами при первой возможности, как только подставят свои тылы. Именно кусать и тут же отходить, князь Борис. Это будет держать их в напряжении, заставит оглядываться, а значит, на какое-то время упускать из рук управление. То же самое, по мере возможности, делать начальнику разведки Свириду. Только укусы, Свирид, только укусы…

Все напряженно молчали.

— Князю Борису — кубок славы, — сказал Меслим. — Он половцев к нам привязал, теперь не уйдут.

— Поклон тебе, князь, и наша благодарность, — хрипло, с трудом сказал Мономах.

Он вымотался в поединке. Пот до сей поры ручьями тек по телу под глухой византийской броней. Мономах кое-как снял с головы шлем, положил его на стол.

— Боняк очень неплохой полководец, — сказал Свирид. — Выдвигался на должность единого вождя, но по голосам уступил Китану.

— А Тугоркан? — спросил Железян. — Тоже выдвигался?

— Тоже неплох, но — староват, — усмехнулся Свирид. — Воюет, как привык, упрям и стоек в обороне. Неожиданностей не любит.

— Учтите это, князья, — заметил Мономах. — Постарайтесь голову ему закружить.

— Сделаем, — сказал кто-то из князей.

— Позволишь мне, мой князь? — спросил Меслим. — Хочу всем напомнить.

— Напомни, ведун.

— Кони половецкие давно пить хотят, — неспешно начал Меслим. — Половцы это понимают, а потому будут рваться к Клянке.

— Это — моя забота, — сказал Добрыня. — Ни к воде, ни к мосту не пущу.

— Они не будут атаковать в лоб, — вдруг негромко сказал Мономах.

— Почему так решил? — спросил Железян.

— Потому что их двое, — задумчиво продолжал Мономах. — А слава достается одному…

Все промолчали. А Железян заметил:

— Поменяли одного умного на двух дураков. Ну, а что изменилось?

— Они не дураки, — усмехнулся Меслим. — Они — соперники.

— Не будут, — задумчиво повторил Мономах. — Соперники…

— А если с отчаяния? — спросил Волынский князь Давид Игоревич. — Кони пить хотят, к воде рвутся. Непоенные кони у половцев.

— Кони пить хотят… — Мономах вздохнул. — Это сейчас основа для половцев. Будут рваться к Клянке — там главная схватка. Здесь оставить две дружины удельных князей под общей командой князя Волынского. Пленных не брать, князь!

— Не брать, — подтвердил князь Давид.

— Какие уж тут пленные, когда самим жрать нечего, — усмехнулся Железян.

— Все внимание — на левую и правую руки войска, — сказал Мономах. — Опасен удар слева — значит, туда самого опытного воеводу. Воеводу Железяна с его Отдельной дружиной.

— Упрусь, — буркнул Железян.

— И — пограничную стражу во главе с Ратибором. Старший — Железян.

— Добро.

— На правой руке — все удельные дружины под началом Червонорусского князя Володаря.

— Костьми ляжем за Святую Русь, — сказал князь Володарь.

За спинами сидевших раздался крик:

— Строятся!.. — Все оглянулись. В зал вбежал начальник разведки Свирид. — Половецкое войско строится для конной атаки. Двумя конными группами в обхват наших ратей.

— Вот и пришла пора ложиться костьми за Святую Русь, — вздохнул Мономах. — По местам, братья мои! По местам!..

Раздались крики князей и воевод: «За мной!.. За мной!.. За мной!..»

2

Вопреки обыкновению обе волны половцев мчались молча. Это было и непривычно, и странно, и Мономах крикнул:

— Сами пить хотят!.. Поэтому и рты не разевают!.. Не пускать их к реке!.. Не пускать!..

— Не пущу!.. — донесся до него голос Ратибора.

— Добрыня, бей по коням, спешенных они сами потопчут!..

— Стрелки, к бою!.. — крикнул Добрыня. — Бить по коням!..

Со смертным шорохом полетели стрелы. Вот рухнул конь, пронзенный стрелой Добрыни, но всадник был опытным: успел спрыгнуть с падающего коня и спрятаться в какой-то выбоине. А лучники Добрыни продолжали обстреливать атакующих, не всегда попадая, но сея среди них нешуточную сумятицу.

И тогда странным басом пропела длинная стрела из лука самого Мономаха. В отличие от стрелков Добрыни, Мономах целил во всадника. И скакавший впереди половец, за которым мчались другие к речке Клянке, поймав грудью стрелу, упал с коня. Но и после падения своего предводителя половцы не замедлили скачки к желанной воде, где держали оборону Железян со своей Отдельной дружиной и Ратибор со своей пограничной стражей.

— Стоять намертво, к реке не пускать!.. — что есть силы крикнул им Мономах.

Он стрелял только по всадникам, которые вели свои тумены, убивал их, но половцы, не обращая внимания на то, что падают их вожди, продолжали рваться вперед, пока у их коней еще были на этот рывок последние силы.

Лишь потом, заново провертев в уме весь бой, Мономах понял, что впереди у половцев скачут не вожди, а опытные воины. Но в конце концов и это вело тогда к победе.

Мономах продолжал вышибать всадников одного за другим, но вовремя сообразил, что руководство сражением сейчас куда важнее. Отложив лук, он повелел Павке собрать к нему в Клянск всех гонцов, заранее выделенных для связи.

Гонцы прибежали тотчас. Это была молодежь, еще не достигшая возраста воинов.

— Ты, — Мономах имени не спросил, времени не было, — на связь с Железяном. Он стоит на берегу речки, левее городка. Скажешь, чтоб зубами держал, чтоб не пускал к реке половцев.

— Понял, — сказал гонец и исчез.

Мономах очень боялся, что ордам удастся прорваться к речке, напоить коней и после этого задавить русские рати численным превосходством. И потому второго гонца он направил в центр обороны с повелением князю Володарскому немедля уводить свои силы в помощь Железяну.

— Передай князю Мономаху, что отвожу все свои силы к Железяну, — сказал гонцу князь Володарский. — Я не дам половцам напоить своих коней!..

Гонец умчался, а князь повел свои рати кружным путем, чтобы половцы не заметили передвижения.

Вернулся гонец, посланный к воеводе Железяну. Вернулся с печальным известием:

— Убит боярин Ратибор. Перед смертью велел передать тебе, великий князь, что он до конца исполнил данную тебе роту.

— Вот и спину мою некому прикрывать, — горько усмехнулся Мономах. И украдкой смахнул слезу.

Он не знал, что князь Володарский, перед тем как увести свои рати, предупредил князя Тмутараканского, что уходит по повелению единого воеводы. И князь Борис Тмутараканский тут же занял его место, оставив коней в Клянске под присмотром коноводов.

И вовремя. Половцы, заметив, что войска из-под Клянска уходят, тут же ударили по городку мощным клином конников из своего резерва. Но второпях совершили грубую ошибку: помчались стремглав, чтобы успеть занять городок, напоить коней и напиться самим, не атакуя, даже не готовясь к схватке. Сабель из ножен не выхватили.

— Подпустить ближе, — спокойно повелел князь Борис. — И ждать команды.

Ждать команды, когда тебя атакуют, невыносимо трудно. Но воины верили в своего вождя.

— Бить по коням… Целиться спокойно, не торопясь. Стрелять по моей команде. Бей!..

Князь Тмутараканский долго и тщательно учил своих конников стрелять как на скаку, так и стоя в строю. И уж в коня попасть им было несложно. Кони атакующих половецких всадников стали падать один за другим. Большинство всадников не успевали выдернуть ноги из стремян и валились на землю вместе с лошадьми. А кто все же успевал сделать это, спрыгивал на землю в полной растерянности. Половцев с детских лет учили сражаться в седле, пехотному бою, равно как и пехотному строю их никто не обучал. И, очутившись на земле среди мечущихся лошадей, они и не думали о сопротивлении. Просто бежали с поля боя.

— Молодец, князь Борис! — крикнул Мономах. — Свирида ко мне!..

Свирид явился тут же.

— Слушаю тебя, мой князь.

— Где их вожди, разведчик? — строго спросил единый воевода. — Где ханы Боняк и Тугоркан? Их нужно найти и убить.

— Но…

— Я продержусь два, от силы три часа. За два часа они должны быть выявлены. Ступай и думай, как это можно сделать.

И тут появился Меслим.

— Сними броню, мой князь, — сказал он. — Ты перегрелся на солнце и скоро получишь удар.

— Идет бой, Меслим.

— Ты грохнешься от теплового удара, мой князь, и тогда уж наверняка проиграешь решающую битву. Я помогу тебе снять панцирь.

Мономах согласился лишь потому, что Меслим со своими приставаниями мешал ему руководить дружинами. С помощью знахаря он сбросил византийский панцирь, оставшись в легкой русской кольчуге.

Половцы, не считаясь с потерями, продолжали бешено рваться к реке. Им во что бы то ни стало надо было напоить коней, а тогда уж мощным конным ударом покончить с упрямыми русскими воинами. И они бросили еще один тумен против воеводы Железяна.

Мономах это заметил. Позволить половцам прорваться к речке было сейчас равносильно поражению. И он решил перебросить Железяну свой последний резерв: сводную малочисленную дружину князей Святославичей. Олега, Давида и Ярослава.

— На вас вся надежда, братья, — сказал он. — Если половцы прорвутся к речке, Святая Русь погибла во веки веков.

— Мы все ляжем как один, но мы не пропустим половцев к речке, — сказал князь Олег. — Клянусь от имени братьев моих Самим Господом Богом.

Торжественно перекрестился, а за ним молча перекрестились и братья. Низко поклонились Мономаху и пошли. А Олег чуть задержался.

— Я единственный из братьев, кто успел жениться, — сказал он. — Остальные умрут холостыми. У меня есть сын Гавриил, мать его умерла в родах…

— Я понял все, — сказал Мономах, обнял князя Олега и поцеловал на прощанье. — Спасай Святую Русь, князь.

Едва убежал к месту своей гибели князь Олег, как появился возбужденный Свирид:

— Я потерял восемь своих лучших разведчиков, мой князь, но они ранили хана Боняка!.. — выпалил он. — Правда, нукеры увезли его.

— Вот почему они не меняют способов, чтобы достичь победы, — задумчиво сказал Мономах. — Хан Тугоркан стар, а потому и долбит в одну точку, как дятел. Прими мою благодарность, побратим.

— Но у половцев в запасе не менее двух-трех туменов, — вздохнул Свирид.

— Сдюжим, — стиснув зубы, сказал Мономах. — Сдохнем, но сдюжим!..

— Придется сдохнуть, — Свирид еще раз вздохнул. — Жаль, что мои ребята упустили Боняка живым. Очень жаль.

— Он уже не воин, — отмахнулся Мономах. — Что там вздыхать…

— Тугоркан слушается его советов…

— Да?

— Знаю. Только не знаю, что он посоветует.

— Да уж, — Мономах тоже вздохнул. — Добрыню ко мне!.. Живо, побратим! Живо!..

— Сейчас пришлю.

Прибежал Добрыня.

— Звал, мой князь?

— Останься здесь, — сказал Мономах. — Если половцы появятся возле мостика через Клянку, немедленно сожги мост. Немедленно!..

— Понял.

Половцы явились тут же, будто Мономах накликал их. На сей раз они не рвались к реке, а двумя клиньями промчались перед Клянском справа налево и слева направо, осыпая тучами стрел лобовое укрепление. Опытный Добрыня успел упасть на землю, а Меслим не успел. У него была другая, куда более благородная цель: он прикрыл Мономаха своим телом, и в его спину вонзились сразу три стрелы.

— Я… твоя… броня… — едва прохрипел он, сползая на дно оборонительного рва.

— Друг мой… — прошептал Мономах горестно. — Друг мой дорогой…

А Добрыня уже стрелял из лука, и черные всадники падали с коней один за другим.

— Стреляйте!.. — кричал Добрыня своим лучникам. — Стреляйте!..

3

Скорбь от утраты друга и советчика была столь остра, что Мономах какое-то время не мог в своей голове держать картину боя.

А она изменилась. Половцы более не стремились к воде, будто только что напоили своих коней. Теперь их полководцы пытались разрезать силы русских на части, окружить их и расстрелять из луков. Так были уничтожены дружины князя Волынского, так прижали и заставили укрыться в Клянске воеводу Железяна, так полегли за Святую Русь князья Святославичи: Олег, Давид и Ярослав.

Какая-то лава половцев, видимо, считая, что победа рядом, помчалась на мост через Клянку, чтобы загнать остатки разрозненных русских дружин в Клянск, где осадить их и сжечь. Это-то Мономах и увидел вдруг ясно, поняв, что намереваются половцы сделать, и крикнул Добрыне:

— Мост!.. Поджигай мост!..

— Вижу, — сквозь зубы процедил Добрыня. Поджег две стрелы приготовленным заранее трутом, и, когда они разгорелись, одну за другой послал их по обе стороны заваленного хворостом моста. Мост вспыхнул, испуганно заржали лошади, стали, ломая перила, бросаться в реку…

Из леса вылетел свежий тумен половцев в черной одежде. «Господи, сколько же их… — подумал Мономах. — Всё. Это конец…» Не успел он ужаснуться, как следом за черными половцами появились половцы в белом. И с ходу, когда черные половцы еще только-только стали разворачиваться в лаву, эти белые ударили им в спину. И началась рубка, черные не только не успели развернуть свой строй для атаки, но и не понимали, что за противник их атакует, почему он оказался сзади и почему с таким ожесточением рубит своих…

Разломав лаву черных половцев, неизвестные половцы в белом лихо развернулись и боевым карьером помчались на конную массу орды хана Тугоркана. И Тугоркан, уже уничтоживший левые дружины русских, уже погубивший князей Святославичей и ранивший отступившего в ров Железяна, неожиданно получил мощный и расчетливый удар в спину.

— Князь Борис, в атаку!.. — крикнул Мономах. — В атаку на орду Боняка!.. Свирид, помоги князю Борису чем только можешь!..

Полтораста всадников князя Бориса Тмутараканского были еще одной неожиданностью для черных половцев, которые готовились к удару совсем в иную сторону, а потому и думать не думали об атаке с фланга. Князю Борису помог и начальник разведки Свирид, упустивший было самого яркого после хана Китана полководца половцев. Смяв левую руку орды хана Боняка, русские ворвались в тесную массу его всадников. Началась беспощадная рубка…

И тут неожиданно повеяло дымом…

Мономах ничего не мог понять. Почему белые половцы бьют черных? Кто их вождь и почему его посадка в седле так знакома? И конь вроде бы знаком?.. Кто поджег лес и зачем?..

От Клянки шел легкий ветерок, и дым прижимало к земле. Русские дружины не обращали на него внимания, но черные половцы забеспокоились и стали заметно оттягиваться к лесу.

А конники князя Бориса Тмутараканского и Свирида продолжали громить орду хана Боняка, воины которого, опомнившись от внезапного налета, яростно сопротивлялись, но стоило появиться дыму, как и их сопротивление стало заметно ослабевать.

Половцы все чаще оглядывались на дым, ползущий из леса, а потом вдруг опрометью бросились в ту сторону. И остановились, словно налетели на стену.

Из леса навстречу им вышел великий князь Киевский Святополк Изяславич с небольшой, но отлично вооруженной пешей дружиной, которая тут же вскинула луки.

— Оружие — на землю! — крикнул он половцам. — Вы окружены, я сжег ваши запасы сена и вылил все запасы вашей воды.

То ли от неожиданности, то ли поняв, что положить оружие на землю — самое верное средство спасения, половцы нехотя исполнили повеление великого князя. Дружинники молча поднимали с земли их сабли и колчаны со стрелами и также молча, ощетинившись копьями и луками со стрелами, провожали воинов орды хана Боняка, самой дружной и боеспособной после гибели хана Китана, в дымящийся лес.

Неизвестные половцы в белых одеждах, полностью разгромив орду хана Тугоркана, еще добивали ее остатки на равнине, а их предводитель подскакал к Мономаху, спрыгнул с коня и низко поклонился.

— Здравствуй, отец мой.

— Хан Иляс!.. — ахнул единый воевода. — Сынок!.. Да тебя же половцы лошадьми разорвут за измену!

— Так тех половцев нет больше, отец мой, — улыбнулся хан Иляс. — Рвать некому.

— А дети как же? Надежда… — Мономах замолк.

— Что?..

— Убили нашего Ратибора, сынок. Он воеводу Железяна собою прикрыл. А меня мой Меслим прикрыл. Три стрелы в свою спину за меня принял.

Иляс потемнел лицом:

— Да я за отца моей Надежды…

— За гибель в бою не мстят, сынок. Это гибель воина. Не мстят, а чтут.

Помолчали оба.

— Как там мои? — спросил единый воевода. — В бою не думал о них. Некогда было.

— Навещал, отец, — Иляс улыбнулся. — О тебе все время говорили, королева Бога молила. Да и половцы мимо твоей усадьбы прошли.

— Ну и слава Богу.

И опять помолчали.

— Пусть твои джигиты уберут с поля всех наших воинов, павших за Святую Русь, — Мономах вздохнул. — Вечная им память. А половцев повели не трогать. Пусть души их с этой кровавой земли прямо в ад переселятся.

— Все будет сделано, отец.

— Разыщи священника и привези его для отпевания наших погибших воинов.

— Сейчас же пошлю конника с твоим повелением, отец мой.

— Отстоим вместе службу, поклонимся павшим за Русь Святую. А потом я заеду к моей королеве, и мы все вместе поедем пировать к великому князю Святополку. И ты, как только все исполнишь, приедешь туда, сынок, со всеми твоими джигитами.

— Да, мой отец.

— И запомни сегодняшний день, сынок. И детям своим, и внукам закажи помнить этот великий день. День спасения Святой Руси!..