Княгиня Ольга. Святая воительница

БЕСПОМОЩНАЯ ВДОВА

Весной 945 г. к берегу Днепра под Биричевым взвозом пристала средних размеров ладья, вмещающая 20 человек (возможно, не считая гребцов). "Тогда ведь вода текла подле горы Киевской, а на поле (где позже возник целый район — Подол. — А.Б.) не жили люди, но на горе, — сообщает Древнейшее сказание конца X в., которое мы далее цитируем. — Город же был Киев, где есть ныне Гордятин и Никифоров дворы. А княжеский двор был в городе, где ныне дворы Воротислава и Чудина, а сначала так был вне города двор другой, был ведь тут терем каменный"[49].

Княгиня хлопотала по хозяйству на своём дворе вне укреплений града Киева. Она сразу послала слуг узнать, кто пожаловал: ведь мужа Игоря дома не было. Ей сказали, что пришли древляне — 20 лучших мужей соседнего союза племён, с которого Игорь собирал дань. Вероятно, княгиня догадалась, что случилось неладное. Ратники воеводы Свенельда, которому Игорь отдал право брать дань с древлян, вернулись ещё осенью[50]. Именно тогда дружина заявила князю: "Дал ты одному мужу много; отроки Свенельда изоделись оружием и портами (одеждой. — А.Б.), а мы наги; пойди, княже, с нами на дань, и ты добудешь, и мы". Но и эта дружина уже вернулась в Киев, добыв себе "порты" и похваляясь сотворённым древлянам насилием.

А от князя вестей не было. Дружина рассказывала, что на обратном пути в Киев он "размышлял". В полюдье по землям союзных славянских племён, где киевские дружины могли "кормиться" с ноября по апрель, Игорь выезжал редко и далеко от дома старался не забираться[51]. Раз уж вышел за владения племенного союза полян на среднем Днепре и забрался по снежному пути в леса на западе, — то решил вернуться с малой дружиной к древлянам и взять побольше. С тех пор только его и видели. Ольга с тревогой ожидала, что скажут приглашенные ею в каменный терем древляне.

"Добрые пришли гости, — сказала она. — Говорите, чего ради пришли". "Послала нас Деревская земля, — сказали послы, — передать: "Мужа твоего убили, потому что он, как волк, расхищал и грабил. А наши князья добры, расплодили землю нашу. Пойди замуж за князя нашего Мала"[52].

Древнейший киевский сказитель был весьма осведомлён о судьбе князя и его малой дружины в земле древлян. Полагать, что из малой, ближней дружины князя-"волка" кто-то спасся, нет никаких оснований. Для дружинника считалось бесчестьем не остаться на поле брани вместе с князем. Недаром позже сын Ольги, Святослав Игоревич, попав в безвыходное, как казалось, положение, дал особый приказ воинам "промыслити себе", т. е. поступить по своей воле, "если моя голова ляжет", освобождая их, таким образом, от клятвы верности князю. Скорее всего, описание гибели Игоря восходит к речи, которую добрые древляне сказали потрясённой вдове. Послушаем их.

"Услыхав, что Игорь идёт опять, советовались древляне с князем своим Малом: "Если повадится волк к овцам, то вынесет всё стадо, коли не убьют его. Так и этот: если не убьём, всех нас погубит!" Решив так, древляне послали людей навстречу Игорю: "Почто идёшь опять? Взял уже всю дань!" Князь не послушал увещаний и двинулся дальше. Когда он достиг их столицы Искоростеня, древляне вышли за стены, убили Игоря и дружину его и там же, около города, погребли".

Маловероятно, что степенные послы сообщили княгине детали расправы над "волком". Византийский император Иоанн Цимисхий говорил позже сыну Игоря и Ольги князю Святославу, что отец его "был взят в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое". Подобная расправа над серыми хищниками, идущая от языческих времён, была распространена среди крестьян и много веков спустя.

Древний сказитель и все последующие летописцы были восхищены тем, что Ольга никак не выдала своего горя. Сколько же лет было этой стойкой и мудрой женщине? Конечно, это была не та ветхая старушка, которую стали изображать в литературе с лёгкой руки составителя "Повести временных лет", выдавшего Ольгу замуж за Игоря аж в 903 г… К свадьбе с князем русским, сыгранной в 940 или 941 г., ей было от 13 до 15 лет — статистически средний возраст замужества тех времён. Следовательно, родилась она между 925–928 гг.

Получается, что Ольга была вполне взрослой для раннего Средневековья дамой от 17 до 20 лет. Даже мужчины к этому возрасту считались солидными мужами, а женщины — "средовечными", средних лет, в высшей мере ответственными за свои поступки. Именно такой и представлял себе княгиню В.М. Васнецов, изображая её на росписи Владимирского собора в Киеве. Гениальное прозрение!

Справившись с внезапным и страшным потрясением, Ольга мгновенно приняла единственно верное решение, последствия которого мы ощущаем через тысячелетие.

"Люба мне речь ваша, — сказала княгиня. — Уже мне мужа моего не воскресить. Но хочу вас почтить наутро перед людьми моими. А ныне идите в ладью свою и ложитесь в ладье, величаясь. Я утром пошлю за вами, вы же, величаясь, скажите: не пойдём на конях, ни пешими не пойдём, но несите нас в ладье — и понесут вас в ладье".

"И отпустила их в ладью", — говорит Древнейшее сказание. О происшедшем далее все знают, поэтому самое время задуматься, в каком положении оказалась княгиня. При жизни князя она была не только хозяйкой его двора, но и первой дамой Руси. Если судить по приведённому в "Повести временных лет" договору Руси с греками 944 г.[53], посол Ольги в Царьграде занимал третье место в делегации "от рода русского", после послов от сё мужа и сына, выше послов от некоего Володислава, племянников мужа Игоря и Акуна, ещё от некоей Предславы и "жены Улеба". С любой точки зрения в этом не было ничего удивительного.

У славян женщина почиталась исконно, и Родина до сих пор остается Матерью. У скандинавов, к которым ряд историков относит Игоря и Ольгу (по бытованию на севере Европы имён Ингвар и Хельга), женщина имела довольно много прав, а матёрая (детная) вдова, как и на Руси, была полноправна. До совершеннолетия сына русская матёрая вдова имела все публичные права мужчины, вплоть до выступлений в народном собрании — вече. В Византии, в отличие от полудикой тогда Западной Европы, императрица даже венчалась на царство перед тем, как выйти замуж за императора, и в случае его смерти определяла судьбу трона[54]. Но даже на Западе в те времена права женщин, в частности в области наследования владений и титулов, ещё не были ограничены. Вдова всюду могла распорядиться имуществом, а у большинства европейских народов — и властью покойного мужа.

Месть княгини Ольги древлянам за смерть Игоря. Гравюра XIX в.

Ольга имела право, хотя и не была обязана, отомстить за мужа и удержать власть, чтобы передать её сыну Святославу. На это летописец обращает особое внимание: "Вот, убили князя русского, — говорят между собой древляне, отправляя послов в Киев, — возьмём жену его Ольгу за князя своего Мала, и Святослава возьмём, и сотворим ему, что захотим". То есть Ольга выступала носителем власти в отсутствие мужа (в точной аналогии с Византией), а Святослав — законным наследником княжения Русского.

Позже наследство русских князей стало передаваться старшему в роде, обычно брату покойника. Но в первые века Руси, по крайней мере до составления Начального свода, власть всегда переходила сыну великого князя (как много позже повелось в Московском государстве). Выйдя за Мала, Ольга браком передавала власть русского князя мужу, а не сыну. Святослав становился его соперником, так что понятно желание древлян сотворить с ним, что они захотят.

Ребёнка Ольги могли убить. Что бы мать ни сделала желающим этого, было и остаётся её святым нравом. Списывать поступок Ольги с послами древлян на историческую "жестокость нравов" не только неправильно — это вредно для истины.

Я придерживаюсь прямых указаний древнейшего сказителя, что Святослав был ещё совсем малым ребёнком: княгиня сидела в тереме "с сыном своим детьском Святославом". Согласно Ипатьевской редакции "Повести временных лет", Святослав родился в 6450 (942/943) г. Но при сравнении летописных дат 940-х гг. с греческими событиями историки обнаружили, что летописная датировка сдвинута на год вперёд[55]. Поэтому дату договора руси с греками — по "Повести временных лет" — пришлось передвинуть с 945/946 г. на 944 г. Соответственно, дату второго похода на греков (когда воинство Игоря дошло только до Дуная и вернулось, заключив мир) — с 944/945 г. на 943 г. Так что, скорее всего, и Святослав родился не в 942-м, а в 941 г. Тогда, в год смерти отца в 945 г., он действительно был "вельми детеск", 4–5 лет, и едва перешёл от "мамок" к "кормильцу". А в походе Ольги на древлян (по Начальной летописи и "Повести временных лет" 946/947 г., реально в 946 г.), княжичу определённо исполнилось 5 лет[56].

Не исключено, что редактор Ипатьевской летописи сам вычислил дату рождения Святослава, опираясь на те же соображения, что и мы, только не зная, что дату договора с греками следует сдвинуть на год назад. Святослав, согласно Древнейшему сказанию, в момент появления древлянских послов имел "кормильца" (дядьку, воспитателя) Асмунда. Сразу после описания казни и погребения Игоря древлянами сказание говорит: "А Ольга была в Киеве с сыном своим малым ("детьском") Святославом, и кормилец его Асмунд, и воевода был Свенельд, тот же отец Мстишин".

В руки кормильца мальчиков княжеской семьи у Рюриковичей (по данным XI–XIII вв.) передавали в возрасте около 5 лет. Дядька занимался первоначальным воинским обучением княжича, длившимся 7 лет (обычно до 12-летнего возраста, когда юноша мог уже воевать, командовать в походах и даже жениться). Раз Святослав в 946/947 г. (по Начальному своду и "Повести временных лет") уже сидел на коне, но не смог бросить во врага копьё (оно перелетело через уши коня и упало ему в ноги), он едва начал воинское обучение. То есть родился 5 лет назад, в 942/943 г., — мог посчитать редактор Ипатьевской летописи. Учитывая годовой сдвиг в датах летописи начала 940-х, получаем 941 г. Эта дата лучше согласуется с княжескими обычаями, ведь редактор Ипатьевской летописи не учёл, что в руках "кормильца" Асмунда Святослав находился на год раньше сражения, в 945/946 г.

Если бы Святослав был взрослым, полагают некоторые историки, авторам ещё 1000 лет назад пришлось бы отвечать, что поделывал отважный воин, чьи последующие подвиги ими ярко описаны, когда мать осталась одна против всего мира. Дядька Асмунд, хоть и был наверняка знаменитым ратоборцем, мальчика спасти не мог. Дядькой назначали, как мы знаем из истории последующих князей и царей, старого заслуженного воина, не только мудрого, но опытного и терпеливого в воспитании мальчика. В любом случае сражаться один против 20 древлянских мужей он не мог.

Воеводу Свенельда Древнейшее сказание именует "отцом Мстиши" — т. е. его сын Мстиша был знаменит во времена сказителя. Это значит: прошло не так уж много времени со времён подвигов Свенельда, живо представленных в сказании и при Игоре, и позже, при Святославе Игоревиче. Вероятно, с этим Мстишей древнейший сказитель был хорошо знаком. Иначе почему в его рассказе Свенельду уделено почти столько же внимания, сколько Начальный свод затем уделил воеводе Олегу?! Верить Древнейшему сказанию — так Свенельд был единственным стоящим воеводой на Руси времён князя Игоря и правой рукой великого князя Святослава!

Казалось, ему бы и отмстить за смерть своего благодетеля, за которого он много воевал и который отдавал воеводе самые лакомые куски даже в ущерб собственной дружине. Когда пришли древлянские послы с вестью о смерти Олега, Свенельд был в Киеве, как Ольга, Святослав и Асмунд. Однако могучий воевода даже не подумал мстить представителям племени, которое он же сам покорял и с которого в награду от князя брал дань на зависть дружине Игоря. А ведь древляне устроили бунт! Вопрос о дани, судя по их идее взять за своего князя Мала княгиню Ольгу, для древлян отпал. Если бы право сбора дани на древлянах всё ещё принадлежало Свенельду, покарать их должен был именно он.

Но за данью в этом году неожиданно пошёл сам Игорь. Причём пошёл с конкретным, озвученным его дружинниками мотивом: Свенельду этой дани слишком много, его воины и так богаты, а рать князя бедна. По-моему, Древнейшее сказание прямо сообщает о том, что Игорь по воле своей дружины решил отобрать у Свенельда право сбора древлянской дани. В этих условиях мудрому воеводе, имеющему сильное войско, было разумно подождать в сторонке и посмотреть, как будут развиваться события. А затем получить максимальный выигрыш при минимальных потерях. Помимо прочего, Свенельд сам мог ещё разок победить древлян, когда они запятнают себя убийством юного Святослава, и занять престол князя русского. Игорь ведь был, по Древнейшему сказанию и Начальному своду, первым киевским князем своего рода, его династия только основывалась. Почему бы тогда не начаться княжеской династии Свенельдичей?

Где же были мужи рода Игоря, которым по русскому праву (отраженному в X в. в договорах с греками, а затем в Русской Правде) полагалось кровно мстить? Судя по договору 944 г. с греками, у него были племянники Игорь и Акун, высокого положения муж Володислав, был некий Улеб и ещё немалый список "мужей". Но ни малейших следов их действий в Древнейшем сказании не прослеживается. Остаётся полагать, что все они или полегли с князем в Деревской земле, или бежали, потеряв лицо, — и справедливо не упоминаются в летописях.

Важно, что ни близкородственных Игорю мужчин, ни боеспособной дружины Ольга в помощниках не имела. Старшая дружина испарилась вместе с князем, а младшая, которую князь отослал домой, не имела перед княгиней никаких обязательств. Недавно "беспорточные" младшие дружинники могли оставить Игоря с "малой дружиной" родичей и советников лишь в том случае, если не присягали собственно князю, а объединялись под его началом в походах.

В этом и была суть системы "призванной" власти: князь приходил "на стол" (кормление) в город со своей воинской "шайкой" (по выражению С.М. Соловьёва), как третейский судья обеспечивал местному союзу племён внутренний мир, а профессиональной полиэтничной группе его воинов[57] — поживу от зимнего полюдья по землям княжеских "пактиатов" — союзников по договору. "Пакт" дружинно-княжеской верхушки союзов племён ильменских словен, кривичей, полян, древлян, дреговичей и северян[58] с князем в Киеве преследовал две цели: обеспечить безопасность важнейшего торгового пути "из варяг в греки" и временами объединять силы для большого грабительского похода по тому же маршруту.

Но победительные воинства не собирались со всего "пути из варяг в греки" почти столетие; поход Игоря в 941 г. провалился, а в 944 г. не состоялся; обеспеченная договорами торговля лучше окупалась. Профессиональные дружины были (например, у воеводы Свенельда), но Ольге они не подчинялись. Игорь личную дружину потерял, а вернувшиеся домой киевляне (из племени полян) не были надёжной опорой даже его кровным родичам (если они остались живы), не то что вдове-псковитянке из союза племён кривичей.

О родных Ольги из Пскова мы ничего не знаем, хотя уже Древнейшее сказание связывает её с этим городом, а Начальный свод указывает на него настойчиво. Взятая оттуда в жены Игорем (по "Повести временных лет" — приведённая ему Олегом), она могла получить прозвание в знак вступления в род, где имя Ольги было наследственным. Невеста киевского князя могла получить своё имя в честь Олега. Возможно и обратное: составитель Начального свода, отнеся княжескую династию к "варягам", произвел имя Вещего Олега от Ольги[59].

Ажиотаж у историков вызвало именно сходство имён Олег и Ольга со скандинавскими именами Хельги и Хельга. Уже в XIII в. составитель Жития княгини (внесённой в русские месяцесловы как общероссийская святая только в XIV в.[60]) постарался развить столетие бытовавшую в летописании идею варягов-руси. "Святая великая княгиня Ольга, — писал он, — родилась в псковской ("Плесковской") стране, в деревне под названием Выбуты. Отца имела язычника, также и мать некрещёную от языка варяжского; и от рода не княжеского, не из вельмож, но из простых была людей". В деревне Выбуты, в 12 км выше по реке Великой от Пскова, сохранилось множество связанных с Ольгой топонимов, однако ясно, что возникли они уже после прославления великой княгини. Не свидетельствуют в пользу варяжского происхождения Ольги и археологические находки[61]: следов скандинавского и западнославянского влияния здесь не больше, чем в других районах Руси X в., где присутствовали княжеские дружины.

Памятник княгине Ольге в Пскове

Составитель Типографской летописи в конце XV — начале XVI в., а вслед за ним составитель Пискарёвского летописца XVI в. сочли незнатное происхождение Ольги недопустимым и добавили к описанию её брака с Игорем (по "Повести временных лет") важную деталь: "Некоторые же говорят, что Ольга была дочерью Олега"[62]. Вовсе уж недостоверная Иоакимовская летопись (известная нам в изложении историка XVIII в. В.Н. Татищева) возвела Ольгу к роду легендарного славянского правителя Руси, старейшины Гостомысла: "Когда Игорь возмужал, оженил его Олег, выдал за него жену от Изборска, рода Гостомыслова, которая Прекраса звалась, а Олег переименовал её и нарек в своё имя Ольга. Выли у Игоря потом другие жены, но Ольгу из-за мудрости её более других чтил". Указание на древний центр кривичей Изборск, а не возникший позже Псков, и на многоженство Игоря (характерное для первых князей Руси) придают этому сообщению некоторый оттенок достоверности. В отличие от фантастической истории, рассказанной в XVI в. составителем Степенной книги Сильвестром, который буквально открыл житием княгини Ольги историю Руси по "степеням" — ступеням, состоящим из славных правителей.

Рассказ Степенной книги для нас вовсе не исторический источник о княгине Ольге. Но на фоне полностью приводимых нами аутентичных источников он прекрасно показывает, как вольно и высокохудожественно толковали старинные русские авторы доступный им летописный и житийный материал.

"Когда еще совсем юный Игорь был в Псковской земле, — рассказывают некоторые дивное сказание[63], — однажды тешился он охотой и увидел на той стороне реки хорошую добычу; и не мог он перейти на ту сторону реки, потому что не было лодки. И увидел он, что кто-то плывет по реке в лодке, и позвал он лодочника к берегу, и велел перевезти себя за реку. И когда плыли они, взглянул Игорь на гребца того и увидел, что это девица, — а это была блаженная Ольга — совсем юная, красивая и отважная. Он никогда ее раньше не видел, и вид её поразил его, а ведь сказано в Писании: "Похотливые очи зарятся на запретное". И разгорелась в нем страсть, и обратился он к ней с бесстыдными словами. Она же поняла коварство этих непристойных слов и, пресекая его непристойные речи, не как юная, но как умудренная зрелым умом сказала, обличая его: "Зачем напрасно позоришь себя, о князь, склоняя меня на срам? Зачем, думая о неподобающих вещах, постыдные слова произносишь? Не обольщайся, видя меня, молодую девушку, совсем одну, и не надейся — не возьмешь меня силой. Хоть я неученая, и очень молодая, и проста нравом, как ты видишь, но я понимаю, что ты обидеть меня хочешь и говоришь непристойные слова, которых я и слышать не хочу. Лучше подумай о себе, откажись от своего помысла. Пока ты юн, блюди себя, чтобы не победило тебя неразумие, чтобы не пострадать тебе самому. Откажись от всякого беззакония и неправды: если ты сам будешь побежден разными постыдными делами, то как сможешь другим запрещать неправду и как сможешь праведно управлять державой своей? Знай, что если ты не перестанешь соблазняться моей беззащитностью, то лучше мне будет, чтобы глубина реки этой поглотила меня, чем быть тебе на соблазн, так я избегну поругания и позора, а ты не впадешь в соблазн из-за меня". И много другого разумного сказала она о целомудрии. Это первое проявление, благое и достойное удивления, благоразумного юношеского целомудрия блаженной Ольги, еще не знающей Бога и заповедей его не слышавшей. Такую премудрость и чистоты соблюдение обрела она от Бога, что удивился Игорь зрелому ее разуму и благоразумным ее словам. И сразу Игорь отказался от своего юношеского порыва, и, устыдившись, в молчании перебрался через реку, запечатлев все это в сердце своем до времени, и вернулся в Киев. Когда же пришло время, повелел он, чтобы нашли ему невесту, и стали ему подыскивать ее, как это было в обычае для властителей. И многими он пренебрег, и вспомнил дивную в девицах Ольгу, отвагу и красоту которой видел своими глазами, и из уст которой слышал речи разумные, и целомудренный нрав которой видел. И послал он за ней родича своего, вышеназванного князя Олега, и взял ее в жены с подобающей честью, и так сочетались они законным браком!"[64].

Прославить княгиню Ольгу — и заодно заявить права на её наследие — стремились не только русские авторы. Так, в одной из редакций Владимирского летописца XVI в.[65] болгарские коллеги нашли указание, что Олег Игоря "женил в болгарах взял за него княжну Ольгу". И моментально летописный Псков (в ряде летописей — Плесков) превратился в древнюю болгарскую столицу Плиску. Прекрасная идея, помогающая объяснить, почему сын Ольги Святослав чрезвычайно заинтересовался Болгарией и, утвердившись там, счёл её "серединой земли своей". Впрочем, раскопки в Прикарпатье (Западная Украина) выявили крупное воинское городище VII–VIII вв. Плесненск, которое, по тут же открытым местным преданиям, было объявлено родиной нашей героини.

Эти новейшие относительно Древней Руси версии, при всей их прелести, не занимают умы историков столь же серьёзно, как идея варяжского — причём конкретно скандинавского — происхождения основательницы Русского государства. Хотя эта идея тоже весьма сомнительна. Ряд древних летописей (в том числе такая авторитетная, как Лаврентьевская, по которой Д.С. Лихачёв счёл правильным издать "Повесть временных лет") именует княгиню то Ольгой, то Вольгой. А Вольга — имя вполне славянское.

Князь-богатырь и кудесник Вольга (Вольга Святославич, он же Волхв Всеславич) обращался то в волка, то в сокола и завоевал со своей лихой дружиной "царство Индийское" (где мужчин они убили, а жен и девиц "поймали себе" в соответствии с историей расселения индоевропейцев-ариев на полуострове Индостан). Это весьма древний фольклорный персонаж у славян, даже более архаичный, чем у данов из династии Скёльдунгов Хельги (продолживший род, женившись на собственной дочери).

Датские Скёльдунги, к роду которых относился мифологический скандинавский Хельги, связаны с Русью не только предположительным отождествлением их знаменитого конунга Рёрика Ютландского с легендарным князем Рюриком. Согласно "Саге о Хервёр", окончательно сложившейся в XIII в., они происходят от сына бога Одина, Сирглами, — конунга Гардарики, т. е. Руси. Наследовал ему сын, Свафрлами. Бесноватый викинг-берсерк Арнгрим, приехав на Русь, убил престарелого внука бога, Свафрлами, взяв себе его волшебный меч и вполне земную дочь, от которой родилось 12 сыновей, в папочку берсерков[66]. Однако один из них, по имени Ангантюр, оказался в своём уме: он стал королём готов и женился на Свафе, дочери конунга Альдейгьюборга, т. е. Старой Ладоги. Таким образом, датские Скёльдунги, связанные исторически с торговым городом Хедебю, в легендах, по крайней мере по женской линии, происходят с Руси и связаны с главным восточным партнёром Хедебю — Ладогой. При этом Русь-Гардарика рассматривается как древнейшая страна, где правил сын бога Одина…

С другой стороны, очевидно, что воин-кудесник Вольга, основавший царство, и княгиня Вольга, построившая Русское государство, имеют смысловое сходство, возможно, и побудившее редактора Лаврентьевской летописи временами называть Ольгу Вольгой. Впрочем, в статье о браке Ольги тот же летописец называет её Оленой ("и приведоша ему жену от Пьскова, именем Олену"). Это указывает на ещё одну возможность: Ольгой молодую княгиню Алёну назвали (её муж или летописцы) в честь Олега. Правда, Олега как раз и не было в Древнейшем сказании: он возник в Начальном своде как воевода, а в "Повести временных лет" как князь только спустя 100 и более лет. То есть по упоминанию в русских источниках Ольга первична, а Олег вторичен…

Само имя Ольга не обязательно было связано со скандинавским именем Хельга. Имя Olha — вполне славянское, оно зафиксировано у древних чехов. А именно миграция западных славян в VIII–IX вв. способствовала славянской колонизации северных земель Руси, по данным археологии. По диалектным особенностям союз племён кривичей, занимавших огромную территорию с центрами в Полоцке, Пскове (прежде в Изборске) и Смоленске, как полагают современные лингвисты, восходил как раз к северо-западной славянской диалектной группе, расселявшейся вплоть до современной Германии.

Как бы то ни было, в славянском, кривичском роде основательницы Русского государства сомневаться не приходится: сына она назвала Святославом, а внуков — Ярополком, Олегом и Владимиром[67]. Единственное спорное славянское имя Олег, очевидно, дано в честь самой Ольги или легендарного князя-воеводы Олега. То есть скандинавских пристрастий у княгини, которую пытались вольно отнести к "варяжскому роду", категорически нет. Однако положение кривичской дамы в каменном тереме, стоявшем в 945 г. около Киева, это славянофильское обстоятельство не улучшало никак.

Для полян, державших Игоря на княжеском "столе" (буквально — кормлении) в Киеве, после его смерти Ольга была никем. Да, она княгиня, но мало ли было в то время княгинь! Даже в Царьград "от рода русского" ездили послы Предславы и жены Улеба, не считая дам, к которым принадлежность послов не обозначена. Воевода Свенельд, чьи подвиги при Игоре были расписаны уже в Древнейшем сказании и позже в летописях, согласно этим рассказам, везде брал дань себе, То есть не подчинялся князю, а действовал как его союзник. Силы у него были, но за Игоря он не мстил и Ольге не помогал.

Сын её Святослав, если верить условной датировке сообщения Константина Багрянородного, до 952 г. номинально княжил в Новгороде[68] (как это делал ребёнок, мы знаем по детству внука Ольги Владимира). Но новгородцы, по признанию летописей, давали во времена Олега и Игоря дань варягам (300 гривен серебра в год!). В числе всех северных племён — словен, варягов, кривичей и мери — они платили "ради мира", предпочитали откупаться, а не держать на те же деньги собственное войско (оно действительно бывало опаснее врага) и тем более не платить князю из чужого города. Впрочем, согласно Древнейшему сказанию, в год смерти Игоря маленький Святослав ещё жил с матерью в Киеве, То есть и надежд на Новгород не было никаких.

Трудно, но всё же можно представить себе положение женщины в богатых одеяниях, в византийских узорчатых шелках (которые носили в то время, согласно археологическим данным, даже простые дамы и дружинники), увешанную серебряными украшениями (они были прерогативой, судя по захоронениям, почти одних только женщин — мужчины добывали их именно для своих дам, сами ограничиваясь серебряными бляшками на сумках и поясах), на большом собственном дворе, в каменном (редкость для Руси тех времён) тереме, с обширным хозяйством и множеством слуг, среди которых, увы, не было воинов, за исключением разве юнцов, стариков и калек.

Княгиня Ольга. Художник В.М. Васнецов

Женщину умную, богатую, знатную и — совершенно бессильную всего перед двадцатью мужиками, взбунтовавшимися подданными, которые уже убили её мужа, а вполне могли убить и сына — чтобы избежать принятой в те времена кровной мести. А её саму решившие, как простой знак княжеской власти, забрать для своего лесного князя, имевшего неведомо сколько жён и наложниц… Если у древлян вообще были в то время жёны, а не сожительницы — летопись в чистоте их нравов сильно сомневается. Поляне, приносившие жертвы своим языческим богам прямо посреди города, выглядели, с точки зрения летописца, сущими агнцами сравнительно с дикими лесными древлянами.

САМОЗАЩИТА

У Ольги оставалась единственная сила — собственный ум (недаром Начальный свод делает ей необычный комплимент: ещё выходя замуж за Игоря, она "была мудра и смыслена" — и ни слова о красоте, например). Решение, обстоятельства и мотивы которого мы объясняли столь долго, она приняла мгновенно, во время рассказа послов о смерти мужа.

Хорошо приняв гостей, дав им "добрый" совет и отправив почивать на берег, в ладью, она велела оставшимся с хозяйкой верным слугам вырыть посреди княжьего двора большую и глубокую яму. Летописец дважды подчеркивает, что её каменный терем стоял "вне города", и яма была выкопана "на дворе теремном вне города". Киевляне из города Ольге не помогли.

Наутро Ольга, сидя в тереме, послала за гостями: "Зовёт вас Ольга на честь великую", — сказали древлянам её слуга. "Не пойдём ни на конях, ни на возах, — ответили послы так, как им посоветовала накануне Ольга, — но несите нас в ладье". "Неволя нам, — ответили слуги, — князь наш был убит, а княгиня наша хочет за вашего князя". И понесли их в ладье.

Древляне сидели и гордились, не понимая, что княгиня заставила их по доброй воле уподобиться покойникам. Ольга ведь не обманула — она действительно "почтила" древлянских мужей, вынеся их на берег в ладье, как пристало поступать с самыми богатыми и знатными мертвецами, с честью провожая их в загробный, подземный мир.

Древлян принесли на двор Ольги и внезапно скинули в яму прямо с ладьёй. Ольга, сойдя к ним из терема и наклонившись над ямой, сказала: "Вы послы Деревской земли и пришли к нам от своего князя Мала. Добра ли вам честь?" — "Хуже нам Игоревой смерти!" — закричали все двадцать знатных древлян. Княгиня велела закопать их живьём. Их тут же засыпали землёй.

Тогда же Ольга послала к древлянам сказать: "Если меня правда просите, то пришлите мужей нарочитых, да с великой честью пойду за вашего князя, потому что ведь так не пустят меня люди киевские". Знавшим о её первой мести намёк был ясен. Ольга напомнила киевлянам, что древляне — их старинные враги, а она сражается за Киев не хуже получившего "стол" князя. Древляне же, не зная о мести, прислали людей нарочитых, которые держали Деревскую землю, То есть уже не просто знатных мужей, а правителей племён своего союза. Ольга приняла их с честью и велела натопить баню: "Вымывшись, придите ко мне". Эти послы тоже не слишком думали о смерти. Они забыли, что у славян принято топить баню для покойника. Как только древляне отправились мыться, баню заперли, причём предусмотрительная Ольга велела зажечь её от дверей. Сгорели все.

Просто схватить и перебить небольшое посольство у княгини сил не было. Для этого так или иначе нужны были воины. Но двойная месть очень подняла её в глазах дружинников. Недаром древнейший сказитель с восторгом описал её действия, а летописцы были настолько ими довольны, что ничего в тексте не меняли. Когда Ольга пошла в Деревскую землю, "мало дружины" у неё появилось.

"Вот уже иду к вам, — послала гонца Ольга, — приготовьте мне много мёда у города, где убили моего мужа, да поплачу над гробом его и сотворю тризну". Тризна, если верить восточным авторам — современникам событий — была у славян укоренившимся обычаем. Она устраивалась не сразу после похорон, но некоторое время спустя. Именно на тризне вдова, горюя о муже, могла покончить с собой. И многие славянские женщины X в., судя уже не только по письменным источникам, но и по археологическим раскопкам, так и поступали[69].

Древлян это не пугало. И без Ольги власть на Руси переходила к их князю как к победителю. И с Ольгой им, скорее всего, пришлось бы утверждать эту власть на переговорах с другими союзами племён и силой оружия. Колн вдова зальёт могилу Игоря своей кровью, это будет достойным завершением эпического убийства князя русского. А вдруг да Ольга, всласть поплакав и исполнив все приличествующие обряды, и впрямь по доброй воле выйдет за их князя Мала? Это наследование власти Игоря для них несколько облегчит… Так что древляне в предвкушении захватывающего праздника свезли со своей земли и ещё заново сварили мёда "зело много".

Если бы просочился слух о судьбе двух посольств, Ольга была обречена на смерть. Она не медлила — пришла к древлянам налегке и великим плачем плакала над могилой Игоря. По её приказу "люди" (неясно, местные или пришлые) насыпали большой холм и справили на нём тризну, то есть пели, плясали и пили, провожая на тот свет душу покойного.

Во время пира, когда отроки Ольги обносили древлян питьём, кто-то из местных спросил в последнем проблеске трезвости: "Где дружина наша, которую послали за тобой?" "Идут за мной с дружиной мужа моего", — ответила Ольга. Как видим, киевской дружины Игоря при ней не было. Зато остроумие присутствовало в полной мере. Дружина Игоря (настоящие воины, а не люди, оставившие своего князя погибать) шла не за Ольгой. Она шла за своим князем в загробном мире. И там же пребывали обе делегации древлян.

Мужчины, как обычно, не оценили женского остроумия, по обыкновению, прекрасно отражённого в древнерусской литературе; они просто не поняли смысла игры женских слов. Так что древляне просто сели пировать и веселиться, наблюдая рыдания княгини.

Когда древляне упились, княгиня отдала странный приказ: велела отрокам пить за них. Она отошла в сторону, а дружинники перерезали пьяных. Их число достигло в глазах сказителя 5 тысяч, но важно не количество: это были знатнейшие люди, способные поднять землю против малолетнего князя Святослава в Киеве. Звуки резни — а она и в меньших масштабах не могла быть бесшумной — не слишком дисгармонировали с положенным на тризне диким весельем, перемежающимся с воплями скорби.

Приказ Ольги "пить за древлян" объясняется тем, что она с кучкой людей находилась в сердце вражеских владений, у столицы древлян, где был убит и похоронен её муж. Чтобы в Искоростене не заподозрили неладное, гулянка на могиле Игоря продолжалась среди трупов, когда Ольга с немногими имевшимися у неё тяжеловооруженными воинами уже бежала назад. Отроки — младшая дружина — могли догнать её в пути. Изображая "продолжение банкета", княгиня оттянула начало преследования и добралась в Киев живой.

Уже много веков историки пытаются дать действиям Ольги моральную оценку. Составитель Древнейшего сказания и последующие летописцы были в восторге от её действий, хотя, как увидим, по-разному. В любом случае люди, способные живо представить себе ситуацию, признавали за действиями Ольги целесообразность. Никто не упрекал её в "лишней" жестокости. Но с XIX в. двойная мораль побудила историков начать "оправдывать" княгиню. Дескать, время было трудное, нравы кровожадные… " Не удивляемся жестокости Ольгиной, — написал ещё Н.М. Карамзин, — вера и самые гражданские законы язычников оправдывали месть неумолимую; а мы должны судить о героях истории по обычаям и нравам их времени"[70].

Оправдания эти для великой княгини унизительны. Они подразумевают, что Ольга, во-первых, слишком жестоко мстила, а во-вторых, могла и остановиться в своей мести, не убивая столь великое множество людей. Но то, что историки называют местью, было для неё простой самозащитой, не столько себя даже, сколько своего маленького сына. Соперник в претензиях на престол "князя русского" и законный кровник за своего отца был не нужен и опасен древлянам. Собственно, и вдова Игоря была им не особо нужна, даже в качестве очередной наложницы князя Мала. Просто в ней не видели особой опасности: ошибка роковая. Ольга нанесла древлянам три упреждающих удара прежде, чем они осознали, кого на самом деле стоит опасаться в первую очередь. Первыми двумя ударами Ольга оградила своего сына от непосредственной угрозы смерти. Но за русский престол неизбежна была война! Поэтому третьим ударом княгиня ослабила противника — так, чтобы эта грядущая война была как можно менее кровавой.

Предстояло (даже если бы древлянам удалось убить Ольгу и Святослава) столкновение двух могущественных союзов славянских племён, издавна не любивших друг друга. Поляне, первыми принявшие и всячески поддержавшие власть русского князя на юге, конфликтовали с древлянами давно. Причём этот конфликт, почти не отражённый в Древнейшем сказании X в., со временем не утих. О нём пишет Начальный свод XI в., а особенно подробно и изощрённо — "Повесть временных лет" начала XII в. То, что для киевского летописца поляне были белыми и пушистыми, а древляне — всесторонне плохими, в данном случае не важно. Составитель "Повести" односторонне изобразил древний конфликт, который поддерживали обе стороны. Нам довольно посмотреть, как в этом конфликте чувствовали себя поляне с центром в Киеве.

"Повесть временных лет" рассказывает, как восточные "словене пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие — древлянами, потому что сели в лесах, а другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами, по речке, впадающей в Двину, именуемой Полота, от нее и назвались полочане. Те же словене, которые сели около озера Ильменя, назывались своим именем — словенами, и построили город, и назвали его Новгородом. А другие сели по Десне, и по Сейму, и по Суде, и назвались северянами. И так разошелся словенский народ, а по его имени и грамота назвалась словенской".

Поляне не просто упомянуты первыми. Они, по мнению составителя "Повести", занимали центральное место на главном торговом пути через земли восточных славян. "Когда же поляне жили отдельно по горам этим, — продолжает он свой рассказ, — тут был путь "из варяг в греки" и из греков по Днепру, а в верховьях Днепра — волок до Ловоти, а по Ловоти можно войти в Ильмень, озеро великое; из этого же озера вытекает Волхов и впадает в озеро великое Нево, и устье того озера впадает в море Варяжское. И по тому морю можно плыть до Рима, а от Рима можно приплыть по тому же морю к Царьграду, а от Царьграда можно приплыть в Понт море, в которое впадает Днепр река".

Действительно, это была сильная позиция для участия в международной торговле — главном источнике обогащения того времени. Но — не единственная! На том же пути "из варяг в греки" ещё сильнее была позиция ильменских словен, контролировавших заодно (в союзе с ростовской мерей, муромской муромой, мордвой и жившими вдоль реки Оки пришлыми западными славянами-вятичами) северную часть Великого волжского пути.

Ещё более мощной была позиция огромного союза племён кривичей (из которого Игорь недаром взял в жёны Ольгу). Их владения охватывали верховья Волги, Днепра и Западной Двины, систему Чудского и Псковского озер. Кривичи тяготели сразу к трем знаменитым городам на трех водных системах. У Чудского озера — к Изборску (позднее к Пскову), на Западной Двине — к Полоцку, а у истоков Днепра — к Смоленску. Истоки Волги и Западной Двины сходились в земле кривичей.

Правда, плыть по Двине в Балтийское море пришлось бы отчасти через земли воинственной литвы и жмуди. Легче было бы подняться волжским притоком Тверцою на север, перейти через волок в Мету и сплавиться в Ильмень. Мста и Тверца служили рубежами кривичей со словенами-новгородцами и мерью-ростовцами. Наконец, вывезти на Балтику то, что ввезено или произведено во владениях кривичей, можно было через союзную чудь в низовьях Чудской водной системы. Ильменские словене, осторожно распространявшие здесь свое влияние, не могли ссориться с кривичами.

Только средневековые западные авторы полагали, что "из варяг в греки" лежит сплошной водный путь. На самом деле между словенской рекой Ловатью и Верхним Днепром, где кривичи благоразумно построили град Смоленск, приходилось идти волоком до Двины и лишь из неё переволочься в Днепр. Миновать Западную Двину было нельзя. Вот почему стоявший на ней Полоцк, а затем и днепровский Смоленск стали такими важными городами при создании Древнерусского государства.

С кривичами было связано благополучие радимичей, которые облюбовали место южнее, расселившись вдоль Сожа — левого притока Днепра. Городом их был Любеч, стоявший близ впадения Сожа в Днепр. По своему положению радимичи зависели от Смоленска, державшего ключи между речными системами Волги, Днепра и Двины. Кривичи же полоцкие, в древние времена прозванные полочанами, оказывали сильное влияние на дреговичей, занимавших обширные земли южнее Западной Двины по правому берегу Днепра до самой Припяти. Землю дреговичей связывала с Днепром река Березина с притоками, на севере столь близко подходившими к притокам Двины, что там сам собою возник волок.

К югу от дреговичей бассейн Припяти с его густыми лесами заселили древляне. Даже город их — Искоростень — был упрятан в чащобах. Однако считать их дикими лесными жителями, как хочет убедить нас автор "Повести временных лет", было бы ошибкой. По притокам Припяти как раз и лежал удобный путь на запад, в земли волынян на Буге, через которые можно было попасть к ляхам на Вислу, через ее верховья в Карпатах — к моравам и чехам. Западный конец этого великого торгового пути находился в землях немцев и в современных Нидерландах. А можно было от древлян двинуться на юг по Днестру, на восточном берегу которого лежали во времена княгини Ольги земли тиверцев, а на западном — уличей. От них тоже лежали дороги на запад, в Неметчину.

Все славянские племена по этому магистральному пути в Центральную и Западную Европу составитель "Повести временных лет" прекрасно знал. Но о существовании важнейшей трансконтинентальной трассы от империи франков через Русь до Хазарского каганата и Великого шелкового пути не обмолвился. Хотя она была прекрасно представлена в западных источниках уже в X в.[71]

Это молчание "Повести временных лет" не случайно. Он проигнорировал не только торговый путь, лежащий в землях древлян, но и его продолжение во владениях северян. Их сильный и воинственный союз племён жил на левобережье Днепра по берегам реки Десны и ее многочисленных притоков. На Десне стоял град северян Чернигов. Северяне в стремлении к плодородным землям юга заняли также бассейны Сейма, Сулы и Донца, который доселе в напоминание о древних жителях называется Северским. Через Северский Донец открывался путь на Дон, оттуда — на восток, волоком в Волгу и Каспий, или на юг — в Азовское и Чёрное моря. Именно Донской и Волго-Донской пути археологи считают первыми и долгое время основными торговыми магистралями Древней Руси.

Поляне не были на древних торговых путях главными, как хотелось бы киевскому монаху-летописцу XII в. Не были они более "государственными" и культурными, как он хотел показать в "Повести временных лет". Именно основатель Киева князь (а не перевозчик!) Кий, рассказывает "Повесть", со своими братьями Щеком и Хоривым первыми основали у восточных славян княжество. "И после этих братьев, — уверяет летописец, — стал род их держать княжение у полян, а у древлян было свое княжение, а у дреговичей свое, а у славян в Новгороде свое, а другое на реке Полоте, где полочане. От этих последних произошли кривичи, сидящие в верховьях Волги, и в верховьях Двины, и в верховьях Днепра, их же город Смоленск; именно там сидят кривичи. От них же происходят и северяне".

"Все эти племена, — рассказывает "Повесть" о восточных славянах, — имели свои обычаи, и законы своих отцов, и предания, и каждые — свой нрав. Поляне имели обычай отцов своих кроткий и тихий, были стыдливы перед снохами своими и сестрами, матерями и родителями; перед свекровями и деверями великую стыдливость имели. Имели и брачный обычай: не идёт зять за невестой, но приводили её вечером, а наутро приносили за неё что дадут.

А древляне жили зверским обычаем, жили по-скотски и убивали друг друга, ели все нечистое, и брака у них не было, но умыкали (крали. — А.Б.) девиц у воды. А радимичи, вятичи и северяне имели общий обычай: жили в лесу, как всякие звери, ели все нечистое и срамословили при отцах и при снохах. И браков у них не бывало, но устраивались игрища между селами, и сходились на эти игрища, на пляски и на всякие бесовские песни, и здесь умыкали себе жен по сговору с ними; имели же по две и по три жены… Этого же обычая держались и кривичи, и прочие язычники, не знающие Закона Божьего, но сами себе устанавливающие закон".

Обида полян на "дикие" племена остальных восточных славян очевидна. Для таких обид в истории всегда можно найти основания. Составитель "Повести временных лет" повторил рассказ Начального свода о том, что после смерти Кия и его братьев поляне "были обидимы древлянами и иными окольными". Он рассказал старую байку про хазар, которые потребовали с полян дани, но получили взамен меч и испугались. Однако на самом деле хазар было нелегко испугать. Когда на Днепре появились Аскольд и Дир, поляне, согласно той же "Повести", грустно сказали им, что Кий с братьями "построили этот городок (Киев. — А.Б.) и сгинули, а мы тут сидим, их потомки, и платим дань хазарам".

Составитель "Повести временных лет" был прав в том смысле, что именно с появлением князей полянам стало во всех смыслах лучше. Князья пробивали путь в Византию, возобновив торговый путь "из варяг в греки". Олег назвал Киев "матерью городов русских" и сделал его главным пунктом этого пути. Сев в Киеве, он немедленно "начал воевать против древлян и, покорив их, брал дань с них по черной кунице". Сразу затем "пошел Олег на северян, и победил северян, и возложи на них лёгкую дань, и не велел им платить дань хазарам", после чего повторил ту же операцию с радимичами. Когда соседи полян с востока (древляне), севера (радимичи) и запада (северяне) были усмирены, настал черёд живших южнее уличей и тиверцев. Не сумев их покорить, киевские князья вытеснили их на запад.

Вероятно, полянам было хорошо, но не все их соседи были с этим положением согласны. "Древляне заратились от Игоря" сразу по его вступлении на киевский престол. Уже на второй год княжения "пошел Игорь на древлян и, победив их, возложил на них дань больше Олеговой", — рассказывает, удревняя события, "Повесть". Характерно, что в походе на Византию в 943 г. (по "Повести" в 944-м) древлян среди русских воинов не было (в отличие, например, от похода Вещего Олега). В войске Игоря перечислены варяги, русь, поляне, словене, кривичи, тиверцы и даже печенеги, без ближайших соседей полян: древлян, северян и радимичей.

Складывается впечатление, что древляне не просто в порыве гнева, а по здравому размышлению убили Игоря и предложили своего Мала в качестве князя русского. У ближних соседей, древлян, радимичей и северян, наверняка были свои претензии и к полянам, изначально поддержавшим идею русского княжения. Междоусобная война назрела, а со смертью Игоря фактически началась.

Ольга не могла сдаться сама и отдать на смерть своего сына. Разноплемённые дружины готовы были биться каждая за своего ставленника на русский престол. Поляне должны были отстаивать с оружием в руках выгодное им право "держать" князя Руси в своей столице. Древляне и, вероятно, столь же недовольные соседи с севера и запада должны были как минимум власть русского князя сокрушить, а в идеале — занять его "стол" своим ставленником, тем же Малом.

В этих условиях нанести опережающий удар по племенной верхушке противника значило снизить накал и кровопролитность уже начавшейся войны. Я убеждён, что, убивая верхушку древлян, Ольга спасала не только себя и сына, но и несметное количество человеческих жизней. Она уберегала и, как увидим, уберегла только рождающуюся Русь от ужасов войны. Те, кто считает, что во избежание кровопролития княгиня могла бы сдаться Малу и пожертвовать сыном, на мои взгляд, не только безнравственны — они ещё и слепы к историческим реалиям.

Война была объявлена казнью князя русского и уже шла. Вопрос был лишь в том, сколько она продлится и какой цепы потребует. Это прямо зависело от того, кто возглавит киевские войска — и дружина Свенельда, и ополчение полян. Разноплемённым дружинникам война давала прекрасную возможность разорять, грабить и насиловать. Ускорять ход войны им было не с руки. Но мудрая княгиня могла завершить войну молниеносно — и уже начала это делать. Единственное, что ей было сейчас необходимо, — это получить войско, То есть убедить ратоборцев следовать за ней.

Тремя ударами по древлянам Ольга выполнила всё то, что должен был сделать преемник русского князя, если бы титул был тогда не номинальным. Показав дружинникам, что умная и решительная женщина может вполне обойтись без них, Ольга на следующий год "с сыном своим Святославом собрала воинов многих и храбрых". Дружинники, ходившие прежде с Игорем, воины Свенельда и, видимо, разнообразные удальцы были привлечены Ольгиной "удачей", но пойти на службу непосредственно к женщине не помышляли.

Матери пришлось взять с собой сына, которому дружине уместно было служить, и рисковать им на поле брани. Она не могла иначе покончить с древлянской опасностью, хотя подвергала себя новой: после победоносного похода старшая дружина и воеводы вроде Свенельда непременно захотели бы взять власть на Руси от имени юного князя Святослава.

Против вторгшегося в Деревскую землю сборного войска вышли дезорганизованные потерей военной верхушки древляне. Святослав сидел на коне, символично зажатый с двух сторон Асмундом и Свенельдом, который с этих пор не выпускал князя из-под своего влияния. Мальчик метнул копьё, и оно пролетело только между ушей коня, ведь он был очень мал. "Князь уже потрудился! — крикнули кормилец и воевода. — Потягнем, дружина, и мы по князе!"

Древлян победили и возложили на них тяжкую дань, причём две ее части шли в Киев, а одна — в Вышгород к Ольге: "Был ведь Вышгород Ольгин град", — уточняют летописцы. Княжеский двор у стен Киева, раз Святослав смог начать битву, матери его уже не принадлежал. Распределение дани отражало представление дружины о вкладе в победу: оценка роли княгини в треть была очень высока. Но наивны были те, кто полагал, что Ольга удовлетворится состоянием страны, ставящим сбор дани в зависимость от лихости воинов.

Читаем подлинник: ДРЕВНЕЙШЕЕ СКАЗАНИЕ Я описал печальную ситуацию Ольги после смерти мужа и ее войну с древлянами по Древнейшему сказанию, как его текст реконструировали лучшие летописеведы. Для максимальной понятности мне пришлось не столько цитировать, сколько пересказать этот интереснейший памятник. Поэтому приведу здесь и точный перевод начальной части источника:

"Игорь сидел в Киеве, княжа и воюя с древлянами и уличами. И был у него воевода, именем Свенельд, и принудил уличей, возложив на них дань, и отдал Свенельду. И не дался один город, именем Пересечен, и сидел около него три года, и едва взял. И сидели уличи по Днепру вниз, и после этого перешли между Бугом и Днестром, и сели там. И дал также дань древлянскую Свенельду, и брали по чёрной куне с дыма.

И сказала дружина Игорю: "Вот, дал ты одному мужу много[72]. Отроки Свенельда изоделись оружием и одеждой, а мы наги. Так пойди, князь, с нами за данью, и ты добудешь, и мы".

И послушал их Игорь — пошёл к древлянам за данью, и творили насилие над ними мужи его, и, взяв дань, пошёл в свой град (Киев. — А.Б.). Когда же шёл он назад, поразмыслив, сказал дружине своей: "Идите с данью домой, а я возвращусь и похожу ещё". И отпустил дружину свою домой, [а сам] с малой дружиной вернулся, желая большего богатства.

Древляне же, услышав, что опять идёт, подумали древляне с князем своим Малом: "Если повадится волк к овцам, то вынесет все стадо, пока не убьют его; так и этот: если не убьют его, так и этот — если не убьём его, то всех нас погубит". И послали к нему, говоря: "Зачем идёшь опять? Забрал уже всю дань".

И не послушал их Игорь. И древляне, выйдя из города Искоростеня против него, убили Игоря и дружину его, было ведь их мало. И погребли Игоря. И есть могила его близ града Коростеня в Деревской земле и до сего дня.

Ольга же была в Киеве с сыном своим малым Святославом, и кормилец его Асмуд, и воевода Свенельд, тот же отец Мстишин.

Сказали же древляне: "Вот, убили князя русского; возьмём жену его Ольгу за князя своего Мала, и Святослава возьмём и сделаем ему, что захотим". И послали древляне лучших мужей, числом 20, в ладье к Ольге.

И пристали в ладье под Биричевым, ведь вода тогда текла возле Киевской горы, и на поле не жили люди, но на горе. Город же Киев был, где ныне двор Гордяты и Никифора, а княжеский двор был в городе, где есть ныне двор Воротислава и Чудина, раньше был вне города двор другой, был там каменный терем.

И поведали Ольге, что пришли древляне. И призвала их Ольга к себе, и сказала им: "Гости добрые пришли".

И сказала Ольга: "Так говорите, зачем пришли сюда?"

Сказали же древляне: "Послала нас Деревская земля, говоря так: "Мужа твоего убили, был ведь муж твой, как волк, расхищая и грабя. А наши князья добры, расплодили землю нашу. И пойди за князя нашего за Мала" — было ведь имя князю древлянскому Мал.

Сказала же им Ольга: "Люба мне речь ваша. Уже мне мужа моего не воскресить. Но хочу вас почтить наутро перед людьми своими. А ныне же идите в ладью свою и ложитесь в ладье, величаясь. И я утром пошлю за вами, вы же, величаясь, скажете: "Не едем на конях, ни пешими не пойдём, но понесите нас в ладье" — и вознесут вас в ладье".

И отпустила их в ладью. И Ольга же повелела выкопать яму великую и глубокую на дворе теремном вне града.

И наутро Ольга, сидя в тереме, послала за гостями. И пришли к ним, говоря: "Зовёт вас Ольга для чести великой". Они же ответили: "Не едем ни на конях, ни на возах, но понесите нас в ладье". И ответили киевляне: "Нам неволя; князь наш убит, а княгиня наша хочет за вашего князя" — и понесли их в ладье. Они же сидели и гордились, избоченившись и в великих нагрудных бляхах.

И принесли их на двор к Ольге, и немедля сбросили их в яму вместе с ладьёй. И Ольга, сойдя к ним и наклонившись, посмотрела и сказала им: "Вы послы Деревской земли и пришли к нам от своего князя Мала; добра ли вам честь?" Они же сказали: "Горше нам Игоревой смерти!" И княгиня Ольга повелела засыпать их живых; и тут же засыпали их.

И послала Ольга к древлянам, и сказала им: "Если меня право просите, то пришлите мужей нарочитых (виднейших. — A.Б.), да в великой чести пойду за вашего князя, потому что иначе не пустят меня люди киевские". Это услышав, древляне избрали лучших мужей нарочитых, которые держали Деревскую землю, и прислали их за Ольгой.

Когда же древляне пришли в Киев к княгине Ольге, приняла Ольга с честью деревских мужей и повелела для них баню сделать: "Вымывшись, придёте ко мне". И натопили баню, и вошли древляне мыться. И заперли за ними баню, и повелела [Ольга] зажечь на них огонь от двери, и тут сгорели все.

И снова добавила к этому Ольга, послала к древлянам, так говоря им: "Вот уже иду к вам, да приготовите мне мёда много у города, где убили мужа моего, да поплачусь над гробом его и сотворю тризну (поминальный пир. — А.Б.) мужу своему". И они же, то услышав, свезли и сварили очень много мёда.

Ольга же, взяв мало дружины и идя налегке, пришла к гробу его и плакала по муже своём великим плачем. А людям в это время повелела насыпать могилу великую. И как насыпали, приказала тризну сотворить. И после этого сели пить древляне. И повелела Ольга отрокам своим прислуживать им.

И сказали древляне Ольге: "Где дружина наша, которую послали за тобой?" Она же сказала: "Идут за мной с дружиною мужа моего". И как упились древляне, повелела отрокам своим пить за них, а сама отошла в сторону. И потом велела дружине рубить древлян, и изрубили их 5000. А Ольга вернулась в Киев и собрала войско против оставшихся[73].

Ольга с сыном своим Святославом собрала воинов многих и храбрых и пошла на Дсревскую землю. И вышли древляне против. И когда сошлись оба войска, Святослав бросил копьем в древлян, и копье пролетело между ушей коня[74], ибо был ещё ребенок. И сказали Свенельд и Асмуд: "Князь уже начал; последуем, дружина, и мы за князем". И победили древлян.

И возложили на них тяжкую дань: две части дани шли в Киев, а третья — в Вышгород к Ольге, ибо был Вышгород городом Ольгиным. И пошла Ольга по Древлянской земле с сыном своим и с дружиной своей, устанавливая уставы и уроки (законы и налоги. — А.Б.); и есть (сохранились. — А.Б.) становища её и ловища (места ее стоянок и угодья для охоты. — А.Б.). И пришла в город свой Киев с сыном своим Святославом, и пробыла здесь год".

СТАРАЯ И НОВАЯ РУСЬ

Уже в походе на древлян выяснилось, что власть разбойных князей и дружинников Ольгу не устраивает. После распределения дани "пошла Ольга по Деревской земле с сыном своим и дружиной своей" — своими, а не Святослава и не киевскими. Она устанавливала уставы и уроки, устраивала становища и ловища, которые и ныне есть, подчеркнул древний сказитель и много позже повторили летописцы.

Уставы — это единые княжеские законы, о которых Русь до той поры не ведала. Уроки — ставки налогов и повинностей, отменяющие произвол дружинного грабежа. Становища — опорные пункты княжеской власти, в которых население получало наконец княжий суд и могло заплатить налоги. Ловища — устраивавшиеся тогда по всей Европе заповедники, знакомые нам по Шервудскому лесу в Англии.

Сакраментальная фраза: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет, пойдите к нам княжить и владеть нами" напрасно была обращена летописцами XI–XII вв. к варягам-руси. Ни о каком "порядке" на Руси до Ольги речи не было. Составителю Начального свода минимум через 128 лет после начала трудов княгини очень хотелось связать установленный ею "порядок" с призванием или нашествиями вовсе не упомянутых в Древнейшем сказании легендарных князей и воевод вроде Олега.

Ещё позже составитель "Повести временных лет" добавил в рассказ Древнейшего сказания и Начального свода о походе 946 г. на древлян безобидную на первый взгляд легенду о долгой осаде Коростеня, сожженного хитроумной княгиней с помощью птиц. Смысл перелицовки старой притчи о птицах, возвращающихся на свои гнёзда, под события на Руси раскрывался в финале: город был уничтожен, старейшин Ольга забрала в плен, "а других людей убила, третьих отдала в рабство мужам своим, а остальных заставила платить дань". Но приведу этот вставной текст целиком.

После того как маленький Святослав символически первым метнул во врага копьё, дружина Ольги победила, "древляне же побежали и затворились в своих городах. Ольга же устремилась с сыном своим на Искоростень град, так как те (жители его. — А.Б.) убили ее мужа, и стала около града с сыном своим. А древляне затворились в городе и крепко оборонялись из города, ибо знали, что сами убили князя и не на что им надеяться.

И стояла Ольга все лето (слово обозначало и лето, и весь год. — А.Б.), и не могла взять город. И замыслила так: послала она к городу со словами: "До чего хотите досидеться?

Памятник княгине Ольге под г. Коростень

Ведь все ваши города сдались миг[75], и согласились на дань, и возделывают свои нивы и земли; а вы собираетесь умереть с голода, отказываясь платить дань". Древляне же ответили: "Мы бы рады платить дань, но ведь ты хочешь мстить за мужа своего". Сказала же им Ольга, что-де "я уже отомстила за обиду мужа своего, когда приходили вы к Киеву, и во торой раз, а в третий — когда устроила тризну по муже своём. И уже не хочу отмщение творить, по хочу взять с вас малую дань и, заключив с вами мир, уйду прочь". Древляне же спросили: "Что хочешь от нас? Мы рады дать тебе мёд и меха". Она же сказала: "Нет у вас теперь ни мёда, ни мехов, поэтому прошу у вас немного: дайте мне от каждого двора по три голубя да по три воробья. Я ведь не хочу возложить на вас тяжкой дани, как муж мой, поэтому-то и прошу у вас мало. Вы же изнемогли в осаде, оттого и прошу у вас мало".

По-древнерусски последняя фраза Ольги звучит зловеще: "Вы бо есть изнемогли в осаде, да сего у вас прошю мала" (по Лаврентьевской летописи). Филологи давно обратили внимание, что Ольга вновь говорит правду, прося у древлян Мала, князя, убившего её мужа. В Летописце Переяславля Суздальского составитель, разобравшись в этой притче, прямо добавил, зачем Ольга просит малую дань: "дать богам жертву от вас, и ослабу вам подать, (и) себе на лекарство главной болезни".[76]Большинство составителей и редакторов других летописных сводов в ситуации не разобрались и исказили эту игру слов. В реальной ситуации Мал, скорее всего, был уже убит на тризне по Игорю вместе с остальной древлянской знатью. Но всё равно история, сочинённая в начале XII в., звучит замечательно.

"Древляне же, — продолжает составитель "Повести временных лет", — были рады, и собрали от двора по три голубя и по три воробья, и послали к Ольге с поклоном. Ольга же сказала им: "Вот уже вы покорились мне и моему дитяте, а идите в город, а я завтра отступлю от города и пойду в город свой".

Древляне вновь не проникли в смысл игры слов Ольги, которая на деле обещала войти в Искоростень, покорив его себе. Их парламентёры, согласно летописи, "рады были, вошли в город и поведали людям, и обрадовались люди в городе. Ольга же (в Лаврентьевской летописи вновь — Вольга, как звали древнего кудесника. — A.Б.) раздала воинам по голубю каждому, а другим по воробью, и повелела каждому голубю и воробью привязывать трут, обертывая его в платки малые и повязывая ниткой ко всем голубям и воробьям.

И повелела Ольга своим воинам, когда стало смеркаться, пустить голубей и воробьев. Голуби же и воробьи полетели в свои гнезда: одни — в голубятни, а воробьи — под стрехи. И так загорелись голубятни, клети, башни и сеновалы, и не было двора, где бы не горело, и нельзя было гасить, ибо все дворы загорелись. И побежали люди из города, и приказала Ольга воинам своим хватать их. И взяла город и сожгла его. Старейшин городских забрала в плен, а прочих людей одних убила, а иных дала в рабство мужам своим, а остальных оставила платить дань. И возложила на них дань тяжкую" (прочее по Древнейшему сказанию).

Как видим, описание похода Ольги к древлянам в Древнейшем сказании, отражённом в Начальном своде, и в "Повести временных лет", принципиально различно. Древняя версия конца X в. гласит, что княгиня разбила древлян в сражении, затем определила им платить дань, а после прошла по всей их земле, устанавливая новый законный порядок. Это даже в начале XII в. не вполне укладывалось в дружинное сознание, а составитель "Повести временных лет" как раз был близок к дружинной среде. Набег, ловкое взятие города, грабёж и порабощение — именно это было ему понятнее, это выглядело доблестью. Он всерьёз полагал, что своей вставкой в Начальный свод княгиню похвалил, сделал её подобной лихому князю-разбойнику…

Летописец начала XII в. хотел видеть итогом похода погром и военную добычу Ольга же — установление мира и правовой системы, в которой основную роль должна играть впервые создаваемая ею княжеская администрация. Мы ещё могли бы поверить версии "Повести временных лет", если бы княгиня ограничилась устройством своего рода оккупационной власти в Деревской земле. Но административно-правовая деятельность княгини охватила все подвластные ей земли Руси.

С чисто женским стремлением начать с главных беспорядков в "доме" Ольга двинулась на фактически бесконтрольный Север, плативший при Игоре (по Начальному своду, а по "Повести временных лет" — и при Олеге) дань варягам. Великий русский историк С.М. Соловьёв очень точно объяснил общий для летописания краткий текст о многолетнем землеустроительном походе княгини, описанном в Древнейшем сказании (а затем во всех летописях) кратко и ёмко:

"Пошла Ольга к Новгороду и уставила по Мете погосты и дани. И ловища её есть по всей земле, и знаки, и места по всей земле, и погосты. А санки её стоят в Пскове. И до сего дня по Днепру перевесища[77] и сёла, и по Десне есть село её доселе. И возвратилась к сыну своему в Киев, и пребывала с ним в любви".

В "Повести временных лет" текст этот несколько более развёрнут: "В год 6455 (947/948). Пошла Ольга к Новгороду и уставила по Мсте погосты и дани, и по Луге оброки и дани. И ловища её есть по всей земле, знаки, и места, и погосты. И сани её стоят в Пскове и до сего дня. И по Днепру перевесища, и по Десне. И сохранилось село её Ольжичи до сих пор. Изрядивши (установив все. — А.Б.), возвратилась к сыну своему в Киев и пребывала с ним в любви".

Я намеренно привёл две цитаты, чтобы показать, что Начальный свод в Новгородской I летописи, по которому обычно выделяют Древнейшее сказание, не всегда передаёт его текст лучше "Повести временных лет". Надо учитывать, что сохранившиеся рукописи не восходят даже к одному протографу (первоначальному списку) и в любом тексте есть свои утраты и искажения. Первоначальный текст воссоздаётся летописеведами путём долгого и кропотливого сопоставления всех имеющихся летописных произведений с учётом истории текста каждого из них.

В данном случае текст "Повести временных лет" (прежде всего по Ипатьевскому и Лаврентьевскому сводам) передаёт содержание древнего памятника гораздо лучше, за исключением даты. Составитель "Повести" поставил себе цель привязать все описываемые им события к конкретным годам. В данном случае, как и с предыдущими датами, он ошибся с датировкой начала землеустроительной деятельности Ольги, сдвинув её на год "вперёд": дату в летописной статье правильно читать как 946/947 г. И рассматривать её не годом совершившегося в нём события, а как начало упорного труда княгини, продолжавшегося много лет. Именно так, началом, было принято датировать описание длительных процессов в летописях.

Работа княгине Ольге предстояла титаническая. "Хотя летописец упоминает о распоряжениях Ольги только в земле Древлянской и в отдалённых пределах Новгородской области, — констатировал С.М. Соловьёв, — однако, как видно, путешествие её с хозяйственной, распорядительной целью обнимало все тогдашние русские владения; по всей земле оставила она следы свои, повсюду виднелись учреждённые ею погосты"[78]. Первым делом княгиня привела в порядок Новгород, затем ходила на Мету и Лугу, в Псков, по Днепру и Десне.

Фактически независимый при Игоре словенский Новгород и неопределённой принадлежности кривичский Псков представляли, видимо, большие проблемы с точки зрения их отношений с центральной властью, которой они практически не подчинялись, и с разбойниками-варягами, которым с одобрения киевского князя платили дань. Посадить своего сына Святослава на княжение в Новгород, как об этом писал в трактате "Об управлении империей" (закончен к 952 г.) император Константин Багрянородный, было бы для Ольги разумной идеей. Ведь, по сути, князю с дружиной нечего было делать в Киеве, а его пребывание в Новгороде позволяло оставить варяжскую дань в семье. Впоследствии мотив получения положенных князю доходов с Новгорода всегда был важнейшим в стремлении князей занять крайне беспокойный новгородский "стол"[79].

Река Мета со своими берегами составляла крайний северо-восток владений княгини в землях ильменских словен, кривичей и финно-угров. Она течёт в нынешних Тверской и Новгородской областях, от Вышнего Волочка до озера Ильмень. Река Луга обозначила северо-западный рубеж Руси. Она текла в землях тех же словен, кривичей и финно-угров, от современной Новгородской области через Ленинградскую, мимо северной границы Псковской области.

"Почему распоряжения Ольги коснулись берегов этих двух рек? — спросил себя С.М. Соловьёв и ответил так: — Взглянувши на карту, мы видим, что Луга со своими берегами составляет крайнее владение Новгородской области на северо-западе, а Мета — в противоположную сторону, на северо-востоке: вспомним, что верховье Мсты и следующий за ним волок, отделявший озёрную область от области Верхней Волги, был по этому самому границей Новгородской и Ростовской областей, пределом новгородских владений". Волок из Мсты вёл на Великий Волжский путь. В свою очередь, река Луга, впадающая в Финский залив, проходила по славянским землям в Балтику, обозначая северную границу расселения кривичей на северо-западе.

Вспомним также, что все последующие законодательные и административные учреждения русских князей до Александра Невского включительно касались только единоверного славянского населения; навязывать русских чиновников и Правду Русскую иноплемённому населению страны считалось немыслимым. Другими словами, летопись указанием на Новгород, Псков, Мету и Лугу обозначает нам круг северных славянских земель Руси, где Ольга считала возможным установить русские законы и посадить княжескую администрацию. Финно-угорские же владения и много позже описывались как подданные русским князьям, но управляемые ими.

Реки Днепр и Десна обозначают два направления на юг Руси. Днепр проходил через земли смоленских кривичей и любечских ралимичей к киевским полянам, оставляя западнее земли полоцких кривичей, дреговичей (живших между Березиной и Припятью) и уже "устроенных" древлян. О Полоцке, как и о возникшем в X в. Турове (городе дреговичей на притоках Припяти), летопись не упоминает, мы не знаем почему. В сознании летописца вообще как бы выпала западная часть Руси. Зато восточная её часть обозначена деятельностью Ольги на реке Десне очень хорошо. Десна текла с севера на юг, из земель смоленских кривичей, по восточной границе владений радимичей (дальше на восток начинались уже леса непокорных вятичей), через земли сильного союза племён северян (со столицей в Чернигове), и впадала в Днепр чуть выше Киева.

Везде Ольга строила "места" и "погосты": пункты, где чиновники давали суд и собирали твердо установленные дани — то есть уже налоги. Местное население обеспечивало их деятельность оброками: платой (в основном продуктами) за пользование государственной властью (например, судом княжьего мужа) и её владениями (перевозами, ловищами и пр.). Фиксация размера оброков защищала людей от произвола расселившихся по стране княжьих мужей и была принципиальна для спокойствия государства.

Разбросанные по всей стране сёла Ольги — первые устроенные государством населённые пункты[80]. Характерно, что сама княгиня жила вначале в неукреплённом дворце вне степ Киева, и мужи её тоже не спешили укрыться за стенами города. Сёла означали многое. Прежде всего княгиня по договору с местными жителями получала в своё владение землю и угодья. Затем она и последующие князья и бояре стали такие земли населять. Земля означала появление на территориях союзов славянских племён княжьей собственности. То есть само строительство сёл свидетельствует о переходе отношений правителя и подданного в стиле "вооружённый грабитель — жертва" к отношениям мирным, правовым и договорным. Это совершенно иная форма государственности, если, конечно, князя-разбойника можно считать государственным деятелем.

Наконец, княжьи сёла требовали устройства государственных путей сообщения. Поэтому не меньшее значение имели "перевесища": речные переправы, без строительства которых было невозможно сухопутное сообщение летом. Русь была связана исключительно водными путями, годными для сезонной торговли или набега на крупные города, но не для обеспечения постоянной защиты и порядка в государстве. Задачей Ольги было так расставить помосты с проложенными к ним мощёными дорогами от крупных водных путей, чтобы они были в любое время доступны для чиновников и военных[81].

"Мосты" (помосты на топких местах и собственно мосты) были совершенно необходимы для русских сухопутных дорог. Иначе страна была проезжей только на ладьях летом и на санях (по тем же рекам) зимой. Сани Ольги в Пскове говорят нам о том, что княгиня использовала для объезда земель и зимние пути. Это был настоящий подвиг! Не только сегодня Россия нелегка для передвижения. После Смутного времени начала XVII в. освободитель Москвы князь Дмитрий Пожарский потребовал себе чрезвычайных полномочий, чтобы… восстановить разрушенные дороги и обслуживающую их государственную ямскую систему. А во времена Ольги о системе дорог, ямских слободах в городах и станциях-ямах на дорогах ещё не знали.

В лаконичном летописном рассказе о строительстве Ольгой государства на месте прежней деятельности князей-разбойников есть очень любопытный момент: при всей любви сказителей и летописцев к дружинным подвигам они вскоре после событий не помнили, а позже не придумали никаких вооруженных конфликтов! Установить единую княжескую власть и рассадить своих чиновников-тиунов на огромной территории так, чтобы народ потом с гордостью указывал на сохранившиеся сани Ольги в Пскове или село Олжино на Десне — не просто подвиг. Ольга совершила невозможное, сформировав гражданскую администрацию и сохранив за ней ту треть доходов, которую её резиденция в Вышгороде получала уже не только с древлян, но со всей Руси.

Вышгород, о строительстве которого летописи не рассказывают, был занят или возведён Ольгой не случайно. Он стоял на высоком холме над Днепром, выше Киева и устья Десны, как раз на торговом пути с запада, от осколков империи франков, на восток, в Хазарию и к Великому шёлковому пути. Находясь здесь, Ольга равно контролировала полян на юге, древлян на западе, радимичей на севере и северян на востоке. Контролировала с самой чувствительной, торговой стороны. Ведь главные их коммерческие интересы сходились на водных путях именно у Вышгорода. Не случайно этот город упоминал как важный центр Руси византийский император Константин Багрянородный, с которым княгиня вскоре успешно провела переговоры.

Древнейший сказитель и последующие летописцы особо восторгались дипломатическими способностями Ольги. Мирно установить власть и порядок по всей стране она могла, только убедив влиятельных лиц на местах в выгодности такой организации. Наиболее очевидной выгодой для тех, кого не удовлетворяли плоды натурального хозяйства, было удобство внешней торговли, а самым привлекательным партнёром — легкодоступная по воде Византия. Туда Ольга и направилась.

ОЛЬГА И ИМПЕРАТОР

Рассказ Древнейшего сказания о посольстве Ольги в Царьград лучше всего передаёт Начальный свод. В "Повести временных лет", составитель которой обычно стремился расширить повествование, текст о мирной победе женщины над византийцами, в войне против которых не преуспел князь Игорь, был сокращён. И дружинников, передававших друг другу рассказы о княгине, и летописцев, оставивших эти рассказы в истории, деятельность Ольги заставляла гордиться и в то же время несколько смущала. Естественно, что они понимали её победы и оценивали их на свой, мужской, и весьма брутальный вкус.

"Пошла Ольга в греки, — поведал нам сказитель, — и пришла в Цесарьград. И был тогда цесарь именем Цимисхий[82]. (Далее во всех источниках пропущен текст о чиновниках императора, которые долго держали посольство княгини в гавани Константинополя.) Они же поведали цесарю о её приходе. И тут же цесарь прозвал её к себе. Она же пошла к нему, нимало не медля.

И увидел её цесарь весьма красивую лицом и смыслящую в премудрости. Удивился же цесарь разуму её и, ещё побеседовав, сказал ей: "Достойна с нами царствовать и в городе этом".

Она же, уразумев, сказала цесарю: "Я язычница. А если хочешь меня крестить, то крести меня сам. Если этого не сотворишь, то не буду креститься".

Царь же послушал словес этих и тут же крестил её вместе с патриархом. Она же, просвещена будучи (святым крещением. — А.Б.), радовалась тогда душой и телом.

И поучал её патриарх о вере, и так сказал ей: "Благословенна ты среди жён русских, ибо оставила тьму, а свет возлюбила. И благословлять тебя будут сыны русские в последующие дни, потомки внуков твоих!" И заповедал ей о церковном уставе, и о молитве, и о посте, и о милостыне, и о воздержании чистого тела.

Она же, преклонив голову, стояла, как губка впитывающая, внимая учению. И, поклонившись патриарху, сказала: "Молитвами твоими сохранена буду, честнейший владыка, от сети неприязненной". Было ведь имя наречено ей в святом крещении Елена, как древней цесарице, матери Великого Константина[83].

И благословил её патриарх и отпустил.

И после крещения призвал её цесарь и сказал ей: "Хочу взять тебя себе женой".

Она же сказала: "Как хочешь меня взять, окрестив меня сам и назвав меня своей дочерью? У христиан нет такого закона, ты, цесарь, сам ведаешь".

И сказал цесарь предстоящим тут вельможам своим: "Упремудрила меня Ольга словами своими!" — была же она мудра на слова.

Цесарь же тот Цимисхий, слыша речи её, дал ей дары многие: золото, и серебро, и паволоки, и сосуды различные. И тут цесарь отпустил её, нарёк себе дочерью.

И Ольга, княгиня русская, желая возвратиться в страну свою, пришла к патриарху, благословения прося дому своему, и сказала ему: "Люди мои — язычники, и сын мой — тоже язычник, да сохранил бы меня Бог от всякого зла".

И сказал ей патриарх: "Чадо верное, во Христа крестилась, во Христа облачись, Христос будет хранить тебя, как сохранил Еноха в первом роду, и потом Ноя в ковчеге, Авраама от Авимелеха, Лота от содомян, Моисея от фараона, Давида от Саула, трёх отроков от печи, Даниила от зверей — так и тебя избавит от неприязни и от сетей его".

И, благословив, патриарх со вселенским собором[84] отпустил её с миром в свою землю.

И пришла она опять в Киев, приняв святое крещение и Божественные дары в Цесарском граде от святейшего патриарха. Это было так же, как при Соломоне царе: пришла эфиопская царица к Соломону, слышать желая мудрость Соломонову многую и знамения видеть; так эта блаженная Ольга искала добра и мудрости Божьей; но та — человеческой, а эта — Божьей".

Рассказ Древнейшего сказания, дополненный возвышенными словами первых христиан-летописцев, на этом не завершился. В нём не без злорадства к византийцам описано крушение их ожиданий, что крещёная русская княгиня будет служить интересам Империи ромеев:

"К этой же Ольге, когда она уже пришла в Киев, — гласит сказание, — как о ней прежде сказали, послал к ней царь Цимисхий, говоря так: "Многим одарил тебя; ты мне ведь говорила так, что, "когда возвращусь в Русь, многие дары пришлю тебе, челядь, и воск, и меха, и воинов в помощь".

И отвечала Ольга, и сказала Соломеру (послу императора. — А.Б.) [85]: "Если ты так говоришь от Цимисхия цесаря, скажи ему: "Так придя, постой у меня на Почайне, как я у тебя в Суду (гавани Царьграда. — А.Б.) стояла, так тогда дам тебе". И ещё таких слов говорила много, и после отпустила приходивших послов в Царский город".

Легко заметить, что древнейший сказитель, весьма польщённый вниманием императора к Ольге, основал описание её посольства на довольно ехидной дружинной байке, популярной в кругу буйных богатырей князя Владимира. Никон Великий, излагая в Начальном своде Древнейшее сказание, знал, что Ольга долго ждала приёма у императора и обсуждала с ним серьёзные военные и экономические темы, но удержаться шуточек в дружинном духе тоже не смог. Цесарь, по его словам, сразу позвал Ольгу к себе, а она "пошла к нему, нимало не медля". "И увидел её цесарь весьма красивую лицом и смыслящую в премудрости. Удивился цесарь разуму её", и после краткой беседы распалился настолько, что предложил выйти за него замуж. Ольга его намерения "уразумела" и потребовала, чтобы он лично её крестил.

Цесарь выступил восприемником княгини, крещённой патриархом Полиевктом[86] под именем Елена, в честь равноапостольной матери Константина Великого. И немедля продолжил свои домогательства: "Хочу взять тебя в жёны". — "Как ты хочешь взять меня, — заметила Ольга, — окрестив меня сам и назвав своей дочерью? У христиан нет такого закона". Придя в себя, цесарь сказал вельможам: "Перемудрила меня Ольга словами своими!" И, богато одарив княгиню, отпустил восвояси, назвав дочерью.

Для сказителя и летописцев это "назвал дочерью" было игрой слов, позволявшей сначала подвергнуть Ольгу похотливому интересу императора, а затем спасти от него. Однако в Восточной Римской империи или Империи ромеев такими словами не бросались. В идеальной имперской модели мира "духовный сын" императора занимал очень высокое место среди земных правителей (которые, естественно, все были ниже цесаря басилевса автократора). Таким "сыном" для Константина Багрянородного был, например, царь Болгарии — ближайшего соседа и временами главного военного противника империи в Европе. Объявление "сыном" или, как в уникальном случае с нашей княгиней, "дочерью" означало, помимо прочего, при-менение к Ольге высшего титулования, на уровне василевсов-соправителей.

Сказитель запомнил это "назвал дочерью" из своих литературных соображений. И ошибся с мотивами выбора её христианского имени, вспомнив самую знаменитую Елену, какую только знал, — распространительницу христианства в Римской империи. Однако Еленой звали и жену Константина Багрянородного, так что византийская традиция косвенно подтверждает наименование Ольги "дочерью" императора. "Крещальное имя Ольги "Елена", — пишет современный специалист, — данное в честь супруги Константина VII августы Елены Лакапины, действительно предполагает наречение её духовной дочерью императорской четы — такова была практика "политических" крещений Средневековья"[87].

Высший государственный статус Руси, которого сумела добиться Ольга в Константинополе, оказался выше понимания древнейшего сказителя и летописцев. Русским авторам совершенно не было дела и до того, что встречавший Ольгу в Царьграде император Константин VII Багрянородный был не лихим бесшабашным воякой, а образованнейшим из всех византийских императоров, солидным администратором и на редкость примерным семьянином. Он принимал княгиню за своим столом всей августейшей семьёй: с женой Еленой, дочерьми, взрослым сыном Романом и его женой Феофано.

Ромейский басилевс придавал чрезвычайное значение традициям, порядку и протоколу. В то же время Константин полагал переговоры с Ольгой столь важными, что после изрядных сомнений допустил серьёзное нарушение протокола, позволив княгине не бить перед его женой-императрицей земных поклонов и не простираться ниц, как было обязательно не только для иноземных послов, но и для высших сановников империи. Кроме… соправителей-василевсов, к статусу которых приравнивало Ольгу положение "духовной дочери".

Ольга, как мы с вами в деталях увидим ниже, рассмотрев византийские источники, сумела поставить себя на переговорах с империей очень высоко. Она держалась во дворце Константина как автократор сильной державы и была названа ромеями "игемоном (владыкой) и архонтиссой (правительницей) росов". Её приём сам император счёл нужным описать в трактате "О церемониях" как пример некоторой гибкости дворцового протокола в столь сложных и важных случаях, как переговоры с единовластным правителем Руси.

Путешествие княгини Ольги в Константинополь. Роспись Золотой Царицыной палаты

Древнейшее сказание, однако, сводит всю историю отношений княгини с императором к женской хитрости. Сказаний о страшной силе женского владения словом немало было на Руси[88]. Сказитель вполне от от ужас разделял и, хотя украсил рассказ массой благочестивых рассуждений, суть его сохранил. Общий же смысл байки прост и доселе актуален: "Знаем де, чем баба его взяла!"

Методом внешней политики Ольги, согласно Древнейшему сказанию, было чисто женское коварство. Княгиня обманула императора в Царьграде, а вернувшись в Киев, не выполнила обещаний о посылке военной помощи, рабов, мёда и воска. Княгиня якобы сказала византийскому послу, что император получит всё, когда простоит на Почайне столько, сколько она ждала приёма в Золотом Роге. Византия за свои богатые дары желала видеть Русь вассалом, обязанным службой и данью, считая распространение своей веры надёжным рычагом воздействия на "варваров". Ольга намекнула послам, что это не так.

Буйная дружина, с которой у княгини уже вскоре после посольства возник конфликт, была в восторге от её "женской хитрости" и пребывала в этом восторге до создания "Повести временных лет" начала XII в. Но, на нашу удачу, Ольга была не только литературным образом, подобно мифическому Рюрику, о котором вне Руси никто не слышал, или Вещему Олегу, прибивающему на врата Царьграда свой щит так, чтобы греки его не видели.

Её приём в Константинополе был подтверждён византийскими источниками. Византийский хронист Иоанн Скилица, продолжая хронику Феофана Исповедника рассказом о событиях 811—1057 (и даже 1079) гг., в конце XI — начале XII в., как раз когда работал составитель "Повести временных лет", написал: "Супруга архонта Руси, некогда приводившего флот против ромеев, по имени Эльга, после смерти своего мужа прибыла в Константинополь. Крестившись и явив свою преданность истинной вере, она была почтена по достоинству этой преданности и вернулась восвояси"[89].

Приезд Ольги в Царьград не только попал в греческую хронику, но и был отмечен в современном событию дипломатическом документе. Причём на самом высшем уровне — в трактате императора Константина Багрянородного "О церемониях византийского двора"[90]. Разумеется, главными церемониями были коронационные, которым и посвящена первая книга трактата. Во второй книге на конкретных примерах раскрыты нормы дипломатического церемониала. Рассказ о двух приёмах княгини Ольги ("архонтиссы Эльги") помещён здесь в конце 15-й главы, рассказывающей, "что нужно соблюдать, когда приём происходит в большом зале Магнавры и когда императоры восседают на троне Соломона". Магнаврский дворец был одним из великолепнейших зданий огромного дворцового комплекса Константинополя. В его огромном зале — триклине Юстиниана, построенном в VII в. императором Юстинианом и украшенном затем басилевсом Феофилом (820–842), — стоял знаменитый золотой трон, вознесённый над всеми, кого допускали в эту святая святых византийского церемониала.

Все движения как ромейских чиновников, так и гостей дворца были строго расписаны в инструкциях-сценариях, как их позже называли в России — "чинах". Всякий приём посольства тоже должен был проходить "чинно". Но по какому именно "чину"? Этим вопросом император был весьма озадачен летом 957 г.[91], когда в гавань Царьграда, Суд, вошла флотилия русских судов с многолюдным посольством княгини Ольги.

Но, скажете вы, не могла же княгиня прибыть в столицу империи, с которой неудачно воевал её муж, без предупреждения, опираясь только на мирный договор 944 г. с императором Романом, который вскоре после заключения этого мира был свергнут, чтобы на его престол воссел Константин? Разумеется, в это трудно поверить. Как и всё в империи, пропуск посольства Руси согласовывался с центром. Константин Багрянородный, до 40 лет занимавшийся в основном науками (и после восшествия на престол сделавший крупный вклад в просвещение империи), превосходно работал с бумагами. Он лично просматривал огромную корреспонденцию со всех концов страны и из-за рубежа, моментально диктуя секретарям ответы и корректируя подготовленные для него документы.

"Следует рассказать, — писал византийский хронист, продолжатель Феофана, — как заботился царь о государственных делах, о его бесконечных усовершенствованиях и трудах по управлению. Отовсюду слали ему письма стратиги, царские протонотарии, должностные лица в сёлах, областях, городах. Кроме того, отправлялись послания вождям племен, и он, читая их, сразу схватывал смысл и определял, как быть с теми, что с Востока, и с теми, что с Запада. Он проглядывал письма с быстротою птицы и при этом еще принимал послов, отправлял послания чиновникам, отменял опрометчиво сделанные нововведения. И был сей Константин советником, радетелем, стратигом, воином, военачальником, предводителем". "Ничто не укрывалось от его острого ума, — добавляет хронист. — ни ложь в соединении с истиной, ни приданная речи убедительность, ни составленные втайне изысканные писания, которые обличием истины обманывали даже самых дельных людей"[92].

Итак, о появлении посольства русов во главе с самой княгиней император, вероятнее всего, заранее знал. Но как он мог к нему относиться? Как раз недавно, в 948–952 гг., он (во главе группы учёных, разумеется) составил для своего подросшего сына Романа конфиденциальный трактат "Об управлении империей", включив в него основное, что император должен знать о своём государстве и особенно о его соседях[93]. Как и его предшественники, Константин был убеждён, что ромейский император подобен Христу среди апостолов, что его империя — "мировой корабль", а Константинополь — столица городов и всего мира. Благо то, что делается на пользу империи. Вне державы ромеев существуют только "варвары", которые в идеале должны служить интересам империи. Их надо держать в узде силой золота, оружия, обмана и в особенности стравливая их между собой.

На севере от ромейской границы главным союзником Константин в начале 950-х гг. видел не Русь, с которой договорился его неудачливый предшественник на троне, а печенегов — "пачинакитов", поселившихся незадолго до того в южнорусских степях и кочевавших между Доном и Дунаем. Этих "друзей", как изволил выразиться император, удобно использовать как военную силу против росов, венгров, хазар и болгар. В случае разрыва союза с печенегами против них следовало использовать венгров или узов (тюркоязычный народ, выдвинувшийся из Приуралья и бассейна Сырдарьи в Восточную Европу, вытеснив в южнорусские степи печенегов). Это было общим принципом византийской политики. Например, против хазар Константин предлагал при необходимости использовать узов, алан и черных булгар.

Буквально во второй главе трактата император отметил: росы настолько зависят от их отношений с печенегами, что специально об отношениях с росами можно не беспокоиться. Печенеги, заявил он, "стали соседними и сопредельными также росам, и частенько, когда у них нет мира друг с другом, они грабят Россию, наносят ей значительный вред и причиняют ущерб. [Знай], что и росы озабочены тем, чтобы иметь мир с печенегами. Ведь они покупают у них коров, коней, овец и от этого живут легче и сытнее… Но и против удаленных от их пределов врагов росы вообще отправляться не могут, если не находятся в мире с печенегами, так как печенеги имеют возможность — в то время когда росы удалятся от своих, напав, все у них уничтожить и разорить. Поэтому росы всегда питают особую заботу, чтобы не понести от них вреда — ибо силен этот народ, — привлекать их к союзу и получать от них помощь, так чтобы от их вражды избавляться и помощью пользоваться. [Знай], что и у царственного сего града ромеев, если росы не находятся в мире с печенегами, они появиться не могут, ни ради войны, ни ради торговли, ибо, когда росы с ладьями приходят к речным порогам (на Днепре. — А.Б.) и не могут миновать их иначе, чем вытащив свои ладьи из реки и переправив, неся на плечах, нападают тогда на них люди этого народа печенегов и легко — не могут же росы двум трудам противостоять побеждают и устраивают резню".

В четвёртой главе император подчёркивает, что, "пока василевс ромеев находится в мире с печенегами, ни росы, ни турки (венгры. — А.Б.) не могут нападать на державу ромеев по закону войны, а также не могут требовать у ромеев за мир великих и чрезмерных денег и вещей, опасаясь, что василевс употребит силу этого народа против них, когда они выступят на ромеев. Печенеги, связанные дружбой с василевсом и побуждаемые его грамотами и дарами, могут легко нападать на землю росов и турок, уводить в рабство их жен и детей и разорять их землю".

Иными словами, стратегически Русь была Константину Багрянородному неинтересна. С экономической точки зрения она представляла ценность как источник сырья и рабов. Но политической организации, с которой можно было бы иметь дело, император у росов не видел. Посвятив девятую главу "росам, которые отправляются с ладьями (в трактате всюду "моноксидами" — однодеревками. — A.Б.) из России в Константинополь", василевс отметил, "что приходящие из внешней России в Константинополь ладьи являются одни из Новгорода, в котором сидел Сфендослав, сын Ингора, архонта России[94], а другие из крепости Смоленска[95], из Любеча, Чернигова и из Вышеграда. Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киев… Славяне же, их союзники… рубят в своих горах ладьи во время зимы и, снарядив их, с наступлением весны, когда растает лед, вводят в находящиеся по соседству водоемы. Так как те впадают в реку Днепр, то и они из тамошних входят в эту самую реку и отправляются к Киеву. Их вытаскивают для [оснастки] и продают росам. Росы же, купив одни эти долбленки и разобрав свои старые ладьи, переносят с тех на эти весла, уключины и прочее убранство… снаряжают их. И в июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они спускаются в Витичеву, которая является крепостью — союзником росов, и, собравшись там в течение двух-трех дней, пока соединятся все ладьи, тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр".

Далее император подробно описывает Днепровские пороги и волоки вокруг них, подчеркивая, что это удобное место для нападений печенегов на роских купцов. Затем он тщательно прослеживает торговый путь росов вдоль западного берега Чёрного моря от устья Днепра до Болгарии и границы империи, "где завершается их мучительное и страшное, невыносимое и тяжкое плавание".

Неясно, кто или какие соображения побудили императора чрезвычайно настойчиво проводить в трактате мысль, что росы и славяне — совершенно разные народы, имеющие разный язык. Никакой государственной организации он у всех этих варваров не видел, кроме того, что племена славян являются "пактиатами" росов (союзниками по договору), снабжающими их заготовками для ладей и кормящими во время зимних полюдий:

Изображение княгини Ольги на памятнике "Тысячелетие России" в Новгороде

"Зимний же и суровый образ жизни тех самых росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киева и отправляются в полюдия, что именуется "кружением", а именно — в Славинии древлян, дреговичей, кривичей, северян и прочих славян, которые являются союзниками росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киев. Потом так же, как было рассказано, взяв свои ладьи, они оснащают [их] и отправляются в Романию".

Как видим, Константин Багрянородный, с которым княгиня Ольга приехала вести переговоры, о проведённой ею на Руси государственной реформе не знал. Не ведал он даже имени великой княгини, полагая, что княжит на Руси ещё кто-то, например сын Игоря Святослав (о его "сидении" в Новгороде сказано в прошедшем времени). А впрочем, этих вождей-"архонтов" там всегда было много…

Соответственно этому "никакому" статусу Ольгу и приехавших с нею послов от её сына, родственников, других князей и городов могли принять в Царьграде только в рамках договора 944 г. То есть выдать небольшое посольское содержание и корма, устроить бесплатную баню, организовать для групп не более 50 человек экскурсии по Константинополю, помочь продать привезённый товар и купить византийские изделия (с положенными ограничениями). Разумеется, уполномоченные русские послы во главе с Ольгой могли обсудить и продлить (в письменном виде) старый договор с императором Романом, отказавшись ещё от каких-то привилегий. Постепенное ущемление прав партнёров было старой традицией византийской дипломатии.

Чтобы утвердить свой статус единовластной правительницы независимой державы, которая перед августейшими особами может не падать ниц, а лишь кивать императрице ромеев, садясь с нею за один стол, Ольга должна была победить сверхмощную по тем временам бюрократию. И в корне изменить представление о Руси у самого императора.

Вот уж действительно, легче поверить дружинной байке, что русская княгиня сразила Константина Багрянородного наповал своей красотой! А что, императору было 52, Ольге далеко ещё было до 30, почему бы учёному бюрократу не сойти с ума от нашей красавицы?! К сожалению, эту патриотичную версию невозможно принять.

Император не мог звать Ольгу замуж — она прекрасно знала, что он женат, — а если делал это фигурально, предлагая пурпурную постель, то не сажал бы княгиню за стол со своей женой, снохой и пятью дочерьми. Тем более что приём со всей семьёй он дал только Ольге — такого не было в дипломатической практике… Конечно, сын его всё равно через пару лет отравил, но при глубине знаний о ядах в Византии Константин, совершив такую страшную глупость, и двух лет бы не прожил…

"ИГЕМОН И АРХОНТИССА РОСОВ"

О методах, которые употребила княгиня Ольга, мы можем только догадываться. Очевидно, что её посольство началось с прибытия в Царьград и предложения посольских даров чиновникам логофета дрома (он ведал почтой и внешними сношениями). Речь идёт не о взятках (которые, естественно, были), а о дипломатических дарах очень большого масштаба. Объединив Русь и наладив сбор налогов, великая княгиня могла накопить за 12–13 лет весьма существенный дар, сразу поставивший её в особое, резко отличное от прежних русских послов положение.

Дело в том, что дипломатические дары непременно требовали равноценного ответного дара. Эта византийская традиция впоследствии приводила в Европе к диким казусам: взвесив присланную посуду из серебра, получившая дар сторона заказывала ровно такую же по суммарному весу посуду и при нехватке металла… переливала в неё полученные дары. Византии, чеканившей собственную золотую и серебряную монету, всегда было чем платить. Но очень крупная, далеко выходящая за рамки обычной сумма требовала бюрократического согласования и утверждения на самом верху.

Это был вопрос решаемый. Однако Ольга должна была, в свою очередь, согласиться на определённый уровень её посольского приёма, изучив его протокол, чтобы чинно вести себя согласно правилам. Без официального приёма у императора посольство считалось "как бы не бывшим", даже если все вопросы переговоров согласовывались на уровне чиновников. Здесь-то всю историю европейской дипломатии коса и налетала на камень. Протокол приёма отражал статус держав относительно друг друга и остального мира Даже в XVII в. на отказ "короля-солнца" встать и снять шляпу при звуке имени царя русское посольство отвечало отказом прийти на приём и взять ответные дары — оскорбление немыслимое!

Именно согласование протоката с чиновниками всё более высокого звена позволяло дипломатам привести аргументы, обосновывающие их позицию относительно державного статуса своей страны. К чести Константина Багрянородного надо сказать, что в рассмотрении дел (даже о коррупции) он был весьма внимателен и в основном справедлив. Ольга сумела доказать, что Русь является автократическим государством под её властью, богатым и сильным не менее арабских халифатов (с которыми император долго и много воевал, постепенно отодвинув границы в районы современных Сирии и Ирака). По образцу впечатляюще торжественной встречи их посольств (А.В. Назаренко доказывает, что это были послы самого багдадского халифа) были в итоге организованы приёмы княгини Ольги во дворце.

Но "мудрейшей из жён", как называет её летописец, удалось сделать больше. Она доказала императору (который один мог принимать решения на таком уровне), что её приём должен отличаться от приёма даже и багдадских послов. Как единовластный правитель независимого государства, она готова была, приняв крещение от императорской четы (Константина и Елены), стать их "дочерью", равной басилиссе. То есть обязательные для всех послов и чинов двора земные поклоны и падение ниц перед ними были исключены. С духовными отцом и матерью (Константином и Еленой), "братом" (их августейшим сыном, императором-соправителем Романом) и "сёстрами" (дочерьми Елены и женой Романа Феофано) Ольга должна была общаться на равных.

Учитывая довольно большую демократичность и доступность Константина (вполне в традициях императоров), это вроде бы было легко. Но речь шла не о встрече в его кабинете или на прогулке, а о церемонии во дворце, где поколения чиновников свято хранили ритуал, на который накладывались не менее "священные" для бюрократии традиции посольского церемониала.

Ольга должна была для начала объяснить императору, что Русь, вопреки его представлениям, представляет собой самостоятельную экономическую, политическую и военную силу, вовсе не заслоняемую печенегами. Доказать, что она, княгиня, крепко держит свою страну в руках. Наконец, что не только сам автократор, но и его семья могут свободно общаться с "варварской" правительницей, не боясь быть оскорблёнными её грубыми манерами.

Разумеется, чтобы сесть за стол с семьёй императора, Ольга должна была принять православие. Нет оснований полагать, что она сама этого не хотела. Мы не будем гадать о мотивах этого решения княгини, буквально судьбоносного для России. Довольно сказать, что Ольга приняла крещение в Константинополе, возможно, от самого патриарха (как говорят летописи), пройдя необходимое обучение.

Все эти заботы задержали посольство княгини надолго, практически на всё лето. Разумеется, переговоры по конкретным вопросам мира, союза, торговли и участия русских войск в византийских войнах всё это время могли идти. Но приёмы в императорском дворце, подчеркнувшие державный статус Руси и её правительницы, состоялись лишь осенью. Первый приём датирован императором 9 сентября и описан им очень подробно, как пример разрешения сложной дипломатической ситуации, который должен стать руководством на будущее.

Рассказ, написанный чиновниками и авторизованный императором, представляет собой сценарий протокольного мероприятия, в который, разумеется, вносились изменения, что называется "жизненные коррективы", если они происходили. Можно ли в этом случае думать, как принято в популярной исторической литературе, что принятая на довольно высоком уровне послов арабских стран княгиня покорно заняла своё место на церемонии — и неожиданно осталась стоять, когда все они пали ниц перед императрицей Еленой? А описавший приём император Константин понял ошибку, лично принял Ольгу и усадил за стол со своим семейством?

Увы, нет. Грубое нарушение согласованного протокола приёма (а он обязательно согласовывался заранее, чтобы все вели себя согласно сценарию) было во всей истории дипломатии страшным скандалом. Обычно оно означало прерывание церемонии, ведь её завершение увековечивало "урон чести" стороне, обиженной несоблюдением протокола. В данном случае оскорблённая императрица просто не села бы с Ольгой за стол и уж, конечно, не пригласила бы её на десерт. В своём трактате "О церемониях" Константин Багрянородный описал приём Ольги в качестве образца. Значит, император был доволен тем, как сумел разрешить уникальный казус с русской правительницей, и оставил его детальное описание в назидание потомкам.

Приведу этот интереснейший документ по переводу выдающегося историка-слависта Г.Г. Литаврина, временами заменяя множество оставленных им в тексте греческих терминов его же переводом и делая пояснения в круглых скобках.

ПЕРВЫЙ ПРИЕМ КНЯГИНИ ОЛЬГИ В ТРАКТАТЕ КОНСТАНТИНА БАГРЯНОРОДНОГО "О ЦЕРЕМОНИЯХ ВИЗАНТИЙСКОГО ДВОРА"[96]

"Девятого сентября, в четвертый день (в среду) состоялся приём, во всем подобный вышеописанному (приёму арабского посла), по прибытии Эльги, архонтиссы Росии. Эта архонтисса вошла (в большой зал-триклин Магнаврского дворца) с ее близкими, архонтиссами-родственницами и наиболее видными из служанок. Она шествовала впереди всех прочих женщин, они же по порядку, одна за другой, следовали за ней. Остановилась она на месте, где логофет (министр внешних сношений) обычно задает вопросы (о здоровье и благоденствии приезжих, их государя и народа). За ней вошли послы и купцы архонтов Росии и остановились позади, у занавесей (отделявших зал приёма от вестибюля, в котором ожидали аудиенции). Всё дальнейшее было совершено в соответствии с вышеописанным приёмом.

Выйдя снова через внутренний сад и зал кандидатов (чин имперской гвардии), а также зал, в котором стоит парадная императорская корона и в котором посвящают в сан магистра, она прошла через Онопод (вестибюль соседнего здания, дворца Дафна) и Золотую Руку (проход между дворцами) в портик Августия и села там (в главном зале старейшей части дворцового комплекса). Когда же василевс обычным порядком вступил во дворец (из своих жилых покоев), состоялся другой (относительно арабских послов) приём следующим образом.

В зале Юстиниана стоял помост, украшенный пурпурными индийскими тканями, а на нем — большой трон василевса Феофила, сбоку же — золотое царское кресло. За ним же, позади двух занавесей, стояли два серебряных органа двух партий, и их трубы находились за занавесями. Приглашенная из Августия архонтисса прошла через Апсиду (соединявшую старые здания дворца с новыми), Ипподром и внутренние переходы самого Августия и, придя, присела в Скилах (зале между триклинием Юстиниана и Ипподромом).

Деспина (императрица Елена, жена Константина VII) между тем села на упомянутый выше трон, а ее невестка (императрица Феофано, жена Романа II) — на кресло. И вступил весь персонал дворцовых евнухов, и были введены главным евнухом и евнухом-привратником вилы (титулованные персоны): вила первая — зосты (две дамы высшего придворного чина), вила вторая — магистра-тиссы (жены магистров), вила третья — патрикииссы (жены патрициев), вила четвертая — протоспафариссы-официалы (жены военных чиновников-протоспафариев, имевших должности), вила пятая — прочие протоспафариссы, вила шестая — спафароканди-татиссы (жены спафарокандидатов), вила седьмая — спафариссы, страториссы и кандидатиссы (жены воевод-спафариев, стратегов и заслуженных гвардейцев-кандидатов).

Итак, лишь после этого вошла архонтисса, введенная главным евнухом и двумя евнухами-привратниками. Она шла впереди, а родственные ей архонтиссы и наиболее видные из ее прислужниц следовали за ней, как и прежде было упомянуто. Главный евнух задал ей вопрос как бы от лица августы (Елены) о здоровье и благоденствии княгини, её близких, вельмож и всего народа и, выйдя, она присела в Скитах.

Деспина же, встав с трона, прошла через Левсиак (помещение между залом Юстиниана и вестибюлем Хрисотриклина) и Трипетон (сам вестибюль Хрисотриклина) и вошла в Кенургий (новый дворец, построенный Василием I и украшенный Константином Багрянородным), а через него — в свой собственный китон (покои для отдыха). Затем тем же самым путем архонтисса вместе с ее родственницами и прислужницами вступила через зал Юстиниана, Лавсиак и Трипетон в Кенургий и отдохнула.

Далее, когда василевс с августой и его багрянородными детьми (пятью дочерьми и сыном Романом) уселись, из зала Кенургия была позвана архонтисса. Сев по повелению василевса, она беседовала с ним, сколько пожелала.

В тот же самый день состоялся пир в том же зале Юстиниана. На упомянутый выше трон воссели деспина и невестка (Елена и Феофано). Архонтисса же стояла сбоку. Когда распорядитель царской трапезы по обычному чину ввел архонтисс (Ольги) и они совершили проскинесис (поклон и простирание ниц перед августейшими особами, его совершали все высшие сановники империи и иностранные послы), архонтисса, немного наклонив голову, села к императорскому обеденному столу[97] на том же месте, где стояла, вместе с зостами, по уставу. Знай, что певчие — апостолиты и агиософиты (из усыпальницы императоров в храме Апостолов и собора Св. Софии) — присутствовали на этом пире, распевая величальные гимны в честь августейших особ. Разыгрывались также и всякие театральные игрища.

В Хрисотриклине происходил другой пир, где пировали все послы архонтов Росии, люди и родичи архонтиссы и купцы. [После обеда] получили: ее анепсий (племянник или двоюродный брат) — 30 милиарисиев (серебряных монет), 8 её людей — по 20 милиарисиев, 20 послов — по 12 милиарисиев, 43 купца — по 12 милиарисиев, священник Григорий — 8 милиарисиев, 2 переводчика — по 12 милиарисиев, люди Святослава — по 5 милиарисиев, 6 людей послов — по 3, переводчик архонтиссы — 15 милиарисиев.

После того как василевс встал от обеда, состоялся десерт в столовой для закусок, где стоял малый золотой стол, установленный в Пентапиргии ("пятибашеннике" — царской сокровищнице). На этом столе и был сервирован десерт в украшенных жемчугом и драгоценными камнями чашах. Сидели: василевс, Роман — багрянородный василевс, багрянородные их дети, невестка и архонтисса.

Было вручено: архонтиссе в золотой, украшенной драгоценными камнями чаше[98] 500 милиарисиев, 6 ее женщинам по 20 милиарисиев и 18 ее прислужницам — по 8 милиариеиев".

Сегодня, живо представляя себе пышность комплекса императорских дворцов в Константинополе, к тому времени строившегося и украшавшегося более 700 лет, можно сказать, что летописная княгиня Ольга напрасно обижалась, что Константин Багрянородный долго продержал её в гавани столицы. Именно основательное знакомство с достопримечательностями Царьграда — в то время самого богатого и могущественного города мира — помогло княгине подготовиться к невероятной роскоши императорских дворцов и торжественности проводимых там церемоний. Не стоит забывать, что Константинополь был столицей не завоёванной варварами Восточной Римской империи и воплотил в себе высшие достижения античной культуры. Столетия дикости и упадка, обрушившиеся на Европу и Северную Африку в результате гибели Западной Римской империи, для Константинополя были веками культурного и экономического созидания.

Не только на Руси — нигде в мире Ольга не могла видеть ни таких могучих крепостных стен длиной более 5,5 км, с 96 башнями (считая только по внешнему обводу), ни огромного, целиком каменного города с мощёными улицами и тротуарами, с мастерскими, производящими все мыслимые товары в объёмах, превышающих в день производство иных городов и стран в год. Высококачественная посуда, несравненно украшенное оружие, узорчатые шелка, ярко окрашенная шерсть и новомодный хлопок, представленные тут в мелкой лавочке, могли составить предмет гордости какого-нибудь кичащегося своими богатствами северного правителя. Дворцы патрициев, дома промышленников и купцов далеко превосходили размерами и роскошью всё, что могли себе позволить варварские короли.

Величие храмов, своды которых, выше самых высоких деревьев, уходили в самые небеса, потрясало приезжих до глубины души. Никакие рассказы путешественников, которые конечно же слушала Ольга, не могли подготовить её к масштабу собора Святой Софии, занимавшего место целого города на Руси. А дворцовый комплекс, много столетий возводившийся и украшавшийся императорами Восточной Римской империи (название Византия, как известно, придумали историки), был не только больше городов тогдашней Европы — ему не было даже близких аналогов по фантастической красоте убранства.

Знакомство приезжих с чудесами Константинополя планировалось византийцами специально, в том числе и для руси. В заключение статьи о русско-византийском договоре 911 г. "Повесть временных лет" сообщает, что император, почтив русских послов дарами, "приставил к ним мужей своих показать им церковную красоту и палаты златые, и в них собранные богатства, золото, и шелка, и драгоценные камни, и Страсти Господни: венец, и гвозди (которыми Христос был прибит к кресту. — А.Б.), и хламиду багряную, и мощи святых, приучая их к вере своей и показывая им истинную веру; и так отпустил их в землю свою с честью великой". По словам Никона Великого, именно величием храмов и несказанной красотой греческого богослужения объясняли своё предпочтение православию посланцы великого князя Владимира, которых в 987 г. аналогично принимали императоры Василий и Константин, просившие самого патриарха показать росам торжественную службу.

Вместе с Ольгой к красотам Царьграда приобщалась уникально представительная делегация русов. В 911 г. посольство "от рода русского" в Царьграде состояло всего из 14 человек (как указано в договоре). В договоре 944 г. делегация росов в Константинополе состоит уже из 54 человек. Это 26 послов "от рода русского", в т. ч. 4 посла от князя Игоря, по одному — от его сына Святослава, от Ольги, от Володислава, Предславы и жены Улебовы — словом, "от всех князей", а остальные, видимо, "от всех людей Русской земли". К ним присоединяются 27 купцов и 1 бирич (глашатай), также участвовавшие в заключении договора. Ольга привезла с собой вдвое больше людей от всех князей, городов и купцов нового государства. Посольство княгини было для Руси беспрецедентно представительным: 105 человек!

Однако эти 105 участников русского посольства (считая с Ольгой) просто затерялись в огромном дворце Магнавра, где чиновников, гвардейцев и слуг хватило бы на целую северную армию. Княгине пришлось одной, сопровождаемой лишь вереницей своих дам (6 архонтисс и 18 прислужниц), войти в необозримый зал приёмов, в то время как остальное посольство Руси толпилось у занавесей, отделяющих зал от вестибюля, через который они пришли.

Величественная архитектура, обилие золота и драгоценностей, яркие краски и утончённые орнаменты (коих у варваров тогда не было)[99] не исчерпывали арсенал ромейских средств воздействия на посетителей дворца. Посреди огромного парадного зала, где торжественно оглашались её имя и титул, а она выслушивала вежливые вопросы логофета дрома и давала на каждый столь же вежливый ответ, инженерами была прекрасно налажена акустика, делавшая каждое правильно произнесённое слово особо торжественным. Надо полагать, Ольга была подготовлена к этим акустическим эффектам, посещая при подготовке к крещению торжественные службы в соборе Святой Софии.

Из зала Ольгу с дамами (отправив куда-то отдельно мужей русского посольства) повели через оранжерею с экзотическими растениями и ещё несколько парадных залов поменьше первого (в одном стояла, переливаясь драгоценностями и эмалями, большая императорская корона). Затем через вестибюль изысканного дворца Дафна княгиню привели на отдых в античный портик Августия. Отдых подразумевал омовение, удобные кресла и кушетки, прохладительные напитки, фрукты и сладости.

После отдыха княгиню с её дамами проводили через колоссальный Ипподром, предназначенный для соревнований колесниц, в зал недалеко от тронного. Оттуда она, после обязательного ожидания, вступила в зал Юстиниана, где на большом троне восседала императрица Елена, а в золотом кресле рядом — её юная невестка императрица Феофано, обе в окружении пышно разодетых чиновных дам. Византийские придворные наряды в то время превосходили роскошью и изяществом всё, что только могли вообразить себе женщины Западной, Центральной, Восточной и Северной Европы.

Недаром уже с IX в. сначала франки и италийцы, а позже все представители господствующего военного сословия Европы копировали именно византийскую моду, решительно отказавшись от племенных и национальных костюмов и украшений. В X–XIII вв. картина была буквально подобна тому, как в начале XIX в. весь господствующий слой Европы копировал французский стиль ампир, только место Парижа занимал придворный Царьград.

Но и тронного зала, и нарядов организаторам приёма было мало. Впечатление непередаваемого величия императорской семьи усиливали серебряные органы, ничего подобного звуку которых Ольга раньше слушать не могла. Звук, умноженный акустикой тронного зала, шёл буквально ниоткуда — ведь органы стояли позади трона за занавесями. Ольга с сопровождающими её дамами сумела не умереть от зависти к императрицам и их первым дамам — светочам византийской моды. Но, после того как княгиня протокольно поговорила с императрицей Еленой через главного евнуха, ей явно требовалось присесть.

Ошеломление посетителя было предусмотрено — на него ромеи и рассчитывали. Ольгу провели через новые для неё прекрасные залы во дворец, украшенный на изысканный вкус самого Константина Багрянородного, и там предложили отдых недалеко от покоев старшей императрицы. Это было разумно: император пожелал познакомить Ольгу со своей семьёй. Зачем ему было далеко водить супругу, взрослого сына Романа с женой и дочерей (их было пятеро: Зоя, Феодора, Агата, Феофано и Анна)?

В личном дворце Константина и Елены они все уселись (зал не указан, ибо событие явно было "другим не в пример") и позвали княгиню. Это было уже крайне необычно. Никого из послов или иноземных владык, как мы точно знаем по трактату "О церемониях", император не принимал и семенном кругу! А фраза трактата: "Сев по повелению василевса, она беседовала с ним, сколько пожелала", должна была вызывать инфаркт у блюстителей дворцового этикета. Сидеть в присутствии императора! Беседовать с ним и членами его семьи по своему усмотрению, без протокола!

Ольга должна была так подготовить этот приём за долгие месяцы его ожидания и так показать себя в непривычной обстановке дворца, чтобы учёный зануда Константин Багрянородный и императрица Елена, бывшая за ним замужем 40 лет (919–959), захотели общаться с княгиней именно по-семейному, без протокола. Воистину нрав был летописец, назвавший Ольгу "мудрейшей из жён"!

Конечно, княгине было что рассказать августейшей семье. А в верхушке империи страсти бушевали не слабее, чем на Руси. Но, думаю, это не главное. Восточная Римская империя была уникальным в то время гражданским государством. В то время как по всей Евразии, от Ирландии до Японии, власть по своему произволу осуществляли суровые мужи с оружием в руках, империя управлялась большей частью гражданскими чиновниками на основании тщательно продуманных и кодифицированных законов. Невзирая на временами плохие отношения императоров и патриархов (например, Константина Багрянородного и Полиевкта Нового Златоуста, 956–970), в империи поддерживалась гармоничная симфония светской и духовной власти. Во всех областях государственного, экономического, культурного и религиозного развития Руси именно империя была для Ольги образцом. Даже то, что её политика всегда была крайне эгоистичной и коварной по отношению к соседям, могло послужить Ольге важным уроком. А что может быть лучше для мудрой женщины, как попросить всяческих советов у императора, кичившегося своим умом и образованностью?

Но разговоры не могли быть бесконечными. По протоколу император должен был идти на пир с буйными мужами посольства Ольги: послами от архонтов Руси (князей — во множественном числе), людей и родственников княгини, представителями городов и купцами.

Ольга же пировала в парадном зале Юстиниана с императрицами Еленой и Феофано. Судя по всему, она пришла с ними, так как трактат говорит просто, что в начале церемонии она стояла сбоку от трона. Сопровождающих Ольгу архонтисс (княгинь — во множественном числе) распорядитель царской трапезы ввёл в зал, и они почтили августейших особ по византийскому образцу: поклонились и простёрлись перед ними ниц. Ольга, отнюдь не приняв этого простирания на свой счёт, "немного наклонила голову" и села к императорскому обеденному столу, за которым, собственно, и стояла. Место её было рядом с императрицами, вместе с зостами — дамами высшего придворного чина, которых было в империи только две.

По этому поводу историки предположили, что Ольга была пожалована высшим для придворных дам чином "препоясанной зосты", зосты-патрикии. Ведь варварские князья-мужчины, крестившиеся в Константинополе на столь же высоком уровне, звание патрициев получали: например, венгерские князья Вулцсу (Вулчу) и Гилас (Дьюла) в 948 и 952 гг., о крещении которых рассказал в своей хронике Иоанн Скилица.

Однако другие историки возражают, что Ольге как главе посольской делегации Руси и владычице страны не было необходимости в таком пожаловании, чтобы сесть за стол вместе с зостами. К тому же "вместе" не означает наравне. Статус княгини как духовной дочери августейшей семьи был выше, иначе ей, как и зостам, пришлось бы простираться перед императрицей ниц. Хотя на данной церемонии зостам не надо было простираться, ведь они пришли к столу вместе с Еленой и Феофано.

Думаю, в этом и состоял замысел хитроумных ромеев, которые вывели княгиню к столу вместе с императрицами и зостами, а дам свиты Ольги заставили явиться отдельно и представиться по канону царского двора. Своим кивком Ольга лишь показала, что тоже относится к гостям пира. Таким образом, традиции не был нанесён урон. А красовалась ли Ольга в пожалованном ей роскошном поясе дамы-патриция или нет — не важно[100]. Всё равно её почтили гораздо больше, чем других варварских архонтов и послов багдадского халифа.

Пир был вполне в античном духе. Лучшие певчие столицы из храма Апостолов и Святой Софии распевали величальные гимны в честь августейших особ, к семье которых Ольга была причтена как духовная дочь. "Разыгрывались также и всякие театральные игрища", то есть княгиня познакомилась и с греческим театром (мы не знаем только, со средневековым, кстати, весьма развитым, или, учитывая учёность Константина, античным).

После развлечений её ждала ещё одна беседа с императором. Для того чтобы её устроить, Константин Багрянородный вновь дополнил посольский протокол. Обычной схемой приёма были официальное представление посольства, неофициальная беседа с императором и пир. Однако, попировав с мужской частью посольства русов, император отправился в небольшой зал дворца на придуманный им для новой встречи с Ольгой "десерт в столовой для закусок, где стоял малый золотой стол", на котором "был сервирован десерт в украшенных жемчугом и драгоценными камнями чашах".

За столом с императором сидели его сын и дочери, внучка и молодая императрица Феофано, а также княгиня Ольга. Феофано, вышедшая из социальных низов империи (как многие императоры и императрицы), с большим интересом познакомилась с женщиной, которая после смерти мужа правит одна. После смерти Романа в 963 г. она вспомнит этот опыт и начнёт править при двух малолетних сыновьях. Но "наиболее прекрасная, обольстительная и утонченная женщина своего времени, одинаково выделявшаяся своей красотой, способностями, честолюбием и порочностью", не смогла, подобно Ольге, держать власть в руках самостоятельно. Она сделала ставку на мужчин, вначале выйдя замуж за прекрасного полководца, но скучного мужа Никифора Фоку, а затем, убив его, за более молодого полководца Иоанна Цимисхия, который её заточил. А сыновья Феофано, Василий и Константин впоследствии выдали её дочь Анну замуж за внука Ольги, князя Владимира, принявшего крещение именно в связи с этим браком.

Встреча оказалась запоминающейся для обеих сторон переговоров. Император не только описал приём Ольги, но и скрупулёзно отметил расходы на денежные подарки роскому посольству в честь этого приёма, по которым мы точно знаем относительное значение его участников. Младшими были слуги послов, получившие по 5 серебряных монет, и люди князя Святослава, которым после пира выдали по 5 монет. Прибывший с Ольгой священник Григорий и восемнадцать её служанок получили по 8, два переводчика, сорок три стряпчих (от разных городов и сообществ) и двадцать послов русских князей — по 12 монет, переводчик самой княгини — 15, её люди (в т. ч. 6 архонтисс-"родственниц" и 8 мужчин) — по 20, племянник — 30. Княгиня получила "на золотом украшенном каменьями блюде" 500 монет (как и багдадские послы).

Внимательный к церемониям император, долго наводивший справки перед приёмом Ольги, оценивал сравнительный вес русских властей не на глазок. Для него ситуация была очевидной: княгиня единовластно правила Русью, её люди были выше послов всех тамошних князей, которые оценивались на одном уровне с городскими стряпчими; Святослав был лишь сыном своей матери, вряд ли дееспособным. Ольга, безусловно, была на Руси первым лицом.

Второй приём Ольги, состоявшийся 18 октября 957 г., Константин Багрянородный описал в трактате "О церемониях" кратко, так как он ничего не прибавлял к отработанному протоколу:

"Восемнадцатого октября, в воскресенье, состоялся пир в Хрисотриклине. Василеве сидел с росами. И другой пир происходил в Пентакувуклии св. Павла (зале дворца при храме Св. Павла), где сидела деснина (Елена) с ее багрянородными детьми, с невесткой (Фсофано) и с архонтиссой (Ольгой).

И было выдано: архонтиссе — 200 милиарисиев, ее племяннику — 20 милиарисиев, священнику Григорию — 8 мнлиарисиев, 16 ее женщинам — по 12 милиарисиев, 18 ее рабыням — по б милиарисиев, 22 послам — по 12 милиарисиев, 44 купцам — но 6 милиариснев, 2 переводчикам — но 12 милиариснев".

Послы Святослава тут посчитаны — подарки получили 105 человек, тогда как на предыдущем приёме, где число представителей сына Ольги не указывалось, без них было 102 человека. Значит, от князя людей было трое, причём двое послов (тут их 22, а прежде отмечено 20) и один купец (без человека Святослава их было 43, а на втором приёме, где его люди не выделены, стало 44). Оценка императором людей князя Святослава — крайне низкая сравнительно с людьми его матери — вряд ли могла понравиться его дружине в Киеве.

СЫН-ЯЗЫЧНИК

Помимо богатых даров, посольство Ольги везло в Киев повое торговое соглашение с Византией, крайне заинтересованной на этот раз в русской военной помощи. Но главным достижением княгини стало её крещение в центре православия, из рук патриарха, при участии императора. Это были честь и престиж, которых удостаивался царь Болгарии и упорно добивались в те времена другие варварские правители, например венгерские "архонты" Вулчу и Дьюла в 948 и 952 гг. Это был шаг к просвещению Руси христианством, без которого государство, упорно создаваемое Ольгой, просто не смогло бы выжить (как не выжили, несмотря на упорную четырёхвековую борьбу, сохранившие язычество славянские государства бодричей, лютичей и поморян). И в то же время это был ещё один кроме подарков императора пункт столкновения с дружиной её сына.

Третьим камнем преткновения стал, как ни странно, вопрос о военной помощи Византии, которую Ольга, согласно Древнейшему сказанию, должна была обещать ромеям в Царьграде.

Русы, как гордо именовали себя дружинники, служившие Ольге, Святославу и множеству других, специально не упоминаемых летописью князей (т. к. они не являлись потомками Игоря), были склонны к военным авантюрам, в том числе и в качестве наёмников. Лучше всего наёмникам платили в Византии: в гвардии, составленной из всяческих варягов, оклады вообще были сказочные (по 3 золотых в год рядовому, То есть по 36 милиарисиев, — и это на всём готовом, включая казарму, столовую, баню, вино и девушек). А как раз после того, как император закончил в 952 г. свой трактат "Об управлении империей", показав в нём относительную бесполезность русов, его потребность в воинах резко возросла.

Наступление византийцев на мусульман захлебнулось. В 953 г. эмир Мосула разбил византийскую армию и пленил её стратегов, в том числе отважного сына доместика схол Востока Константина Фоку. Арабы перешли в решительное наступление. Остановить натиск военных профессионалов с помощью мобилизации военнообязанных крестьян (стратиотов) оказалось невозможно (воссозданием имперской пехоты займётся позже только император Никифор Фока). В византийскую армию были призваны наёмники со всех концов света, в том числе росы. Уже в 955 г. византийцы с помощью росов осадили Хадат. В следующем году росы входили в состав гарнизонов крепостей вдоль сирийской границы. Надо полагать, не без их участия в 957 г. был взят Хадат, а в 958 г. Самосата[101].

Император прекрасно понимал, что может свободно нанимать воинов на Руси, где князья и их дружины в общем-то никому не подчинялись. Любой воевода мог снарядить ладьи и пойти в поход на юг, а там, станет ли он грабить болгар как союзник греков или нападёт на греческие берега, нарушая договор с Византией, или наймётся в её войско — кто знает? Ольга, убедив Константина Багрянородного в том, что на Руси есть один владыка — она сама, должна была по возвращении убедить князей, воевод и буйных дружинников в том, что наниматься к грекам по государственному соглашению выгоднее, чем поодиночке, мелкими отрядами.

С этим связан с удовольствием изложенный в Древнейшем сказании скандал, устроенный Ольгой греческому посольству в Киеве после возвращения туда осенью 957-го или весной 958 г. Посол Соломер требовал "челядь, и воск, и меха, и воинов в помощь". Вполне вероятно, что не в качестве ответных даров (такой "рассрочки" посольских даров в византийской практике не было), а желая приобрести всё это на Руси за наличные (позже, в 967 г., как увидим, патрикий Калокир прибыл в Киев для найма войск с 15 кентинариями золота — 108 тыс. золотых монет). Ольга не просто отказала Соломеру, но и укоризненных слов "говорила много", прежде чем "отпустила приходивших послов в Царский город", — сообщает Древнейшее сказание.

Это не значит, что княгиня не хотела торговать воинами. Как она могла не хотеть, если это было чрезвычайно выгодно? Но эта выгода должна была стать государственной, воины должны были наниматься от русского князя, по её соглашению с императором, а не покупаться в розницу, как встарь. И действительно, в 957–958 гг. на Малой Азии действовали (и то лишь по предположению исследователей) те отдельные отряды росов, которые появились там в середине 950-х. Затем сведения о росах исчезают. Зато в походе 960–961 гг. на Крит под командой Никифора Фоки с арабами сражался уже большой роский отряд, практически войско. Полагаю, Ольге и в этом удалось договориться и с Византией, и со своими князьями и дружинниками.

Учитывая наличие разных русских князей, не считая малозависимых от них воевод, и самостоятельность городов, посылавших от себя представителей в посольства минуя князя, принятие правящей верхушкой христианства было стратегически необходимо. Один Бог на небе — один князь на земле! Эту идею Ольге просто необходимо было утвердить на Руси, где многие люди в городах, как выражается летописец, "варяги", были уже христианами. Старалась она для своего сына. Но именно в нём нашла твёрдого противника христианства.

"Жила Ольга вместе с сыном своим Святославом, — повествует Древнейшее сказание сразу после рассказа о скандале с греческим послом, — и учила его мать принять крещение. Но не ценил он слов тех и в уши не влагал себе; а если кто хотел по своей воле креститься, не возбранял ему, только ругался.

Неверующим ведь вера христианская — юродство; не смыслят ведь, не разумеют, во тьме ходят, не видят славы Господней; огрубели сердца их, и ушами тяжко слышать, а очами видеть. Сказал ведь Соломон: "Делатель нечестивого далек от разума; поскольку звал вас, не послушали, обратился к вам, и не внимали, но отвергли мои советы и обличениям моим не внимаете; возненавидели ведь Премудрость, а страха Господня не пожелали, не хотели внимать моим словам, презрели обличения мои".

Так и Ольга часто говорила: "И я, сын мой, Бога познала и радуюсь; если и ты познаешь — радоваться начнёшь".

Он же не внимал, говоря: "Как захочу я закон иной принять один? А дружина смеяться начнёт и ругаться!"

Ольга же сказала ему: "Сын, если крестишься, все будут тоже творить".

Он же не послушал матери, следуя нравам языческим, ибо не ведал, что кто матери не послушает — снова в беду впадет, как сказано: "Если кто отца не слушает или матери — смерть примет".

Этот притом гневался на мать. Соломон же сказал: "Поучающий злых наживет себе беды, обличающего нечестивого самого оскорбят, ибо обличения для нечестивых, как язвы. Не обличай злых, чтобы не возненавидели тебя".

Но всё равно любила Ольга сына своего Святослава, говоря себе: "Воля Божия да будет; если хочет Бог помиловать род мой и землю Русскую, да возложит им Бог на сердце обратиться к Богу, как и мне Бог даровал".

И, говоря так, молилась за людей и за сына все ночи и дни, воспитывая сына до возмужалости его и до совершеннолетия его".

Совершеннолетие Святослава, то есть 12 лет (возраст начала военных походов юных княжичей), наступило ещё в 952/953 г., а в 957-м, при возвращении крещёной Ольги из Константинополя, ему было уже 16–17 лет — возраст взрослый по всем статьям. До какого же "мужества" мать собиралась его "вскармливать", если буквально цитировать выражение летописи? Начальный свод и "Повесть временных лет" в этой дате едины до 964 г., когда Святослав "возрос и возмужал" в возрасте… 23–24 лет; да у нас юношей много раньше в армию берут! Это было не просто нехарактерно для той эпохи. Это был нонсенс, объяснимый только тем, что мать не желала признавать сына взрослым и передавать ему власть над страной.

Власть на Руси она так сыну и не передала. До смерти Ольги Святослав будет только полководцем в далёких походах, помогая матери на Руси лишь по её настойчивой просьбе и спеша обратно в поход. Но и Ольга, в свою очередь, не могла осуществить Крещение Руси против воли сына. Именно его видел символом единства страны народ и, что гораздо важнее, воины, среди которых он вырос и с которыми провёл затем всю жизнь.

Воины крепко держались за своего громового бога Перуна, хотя и не были так уж нетерпимы к иноверию, как показывает нам летопись. Согласно договорам Руси с греками, все "послы от рода русского", вне зависимости от того, что большинство их носило скандинавские, германские, франкские, западнославянские, степные и кавказские имена, дружно клялись именно Перуном и своим оружием. В раскопках дружинных курганов археологи весь X в. находят — хоть и не так часто, как многие считают, — перевёрнутые Т-образные подвески: молоточки Тора, скандинавского аналога Перуна, который, однако, не был на севере Европы главным богом воинов. Эти амулеты отличают дружинников, сохранивших веру в скандинавских богов.

Таких захоронений сравнительно немного, так же как и странных курганов первой половины X в. с устроенными под ними срубными гробницами, "колодами-домовинами", в которые тела погребали не сожжёнными, как было принято у дружинников. Эти гробницы найдены на Киевщине, Черниговщине (вплоть до Стародуба), у Искоростеня, у Плеснеска и в др. местах. Академик Б. А. Рыбаков полагал, что это своего рода дань христианской обрядности, категорически запрещавшей трупосожжение. Хотя и ему казалось несколько неуместным класть в могилу христианина его коня, оружие и любимую рабыню, а на курганной насыпи править тризну.

Особенно замечательный курган такого рода был найден в дружинном комплексе в Шестовицах близ Чернигова. Там воин в домовине сидел, обнимая за талию сидевшую рядом женщину, а подле них лежал оседланный и взнузданный конь. Точно такую картину погребения рисует нам едва ли не древнейшая русская былина о Михайле Потоке, который сам спустился в могилу за своей женой[102].

При общей вере в Перуна и своё оружие древнерусские воины вполне допускали в своей среде разные верования и обычаи, в том числе столь важные, как погребальный обряд. Почему же Ольга ещё в Константинополе так боялась вернуться на Русь христианкой, что патриарх, известный как Новый Златоуст, утешал её примерами спасения Даниила изо рва со львами, отроков из горящей печи, Давида от Саула и т. п.? А княгиня причитала: "Люди мои язычники, и сын мой тоже язычник, да сохранил бы меня Бог от всякого зла!"

Это странно, ведь летопись признаёт, что в Киеве было немало христиан, а в собственной свите княгини, согласно тексту Константина Багрянородного о приёмах Ольги в Константинополе, присутствовал "священник Григорий". Конечно, священники в те времена не носили специальных облачений вне церковной службы. Но всё равно, скрыть наличие православного священника от представителей сына, других князей, городов и купцов в посольстве из 105 человек было невозможно. Да и не нужно.

Христианство на Руси распространялось уже 100 лет, с середины IX в., и никуда к временам Ольги не делось. В договоре Руси с греками 944 г., заключённом при её муже Игоре, прямо сказано, что вся приходящая в Константинополь русь частью состоит из христиан, а частью — из язычников (они по-разному приносили клятвы в суде). Более того, немало из 54 послов Руси, присланных Игорем, являлись христианами:

"Мы же, — говорят послы, — сколько нас крестившихся есть, клянёмся церковью Святого Ильи в соборной церкви, в предлежании честного креста и хартии этой, хранить всё, что на ней написано, и не преступить от того ничего. А если преступит это из нашей страны, или князь, или иной кто, крещёный или некрещёный, — да не получит от Бога помощи, да будут они рабами в сей век и в будущий, и да будет заколот своим оружием.

А некрещёные русы да кладут свои щиты и обнажённые мечи, обручи и прочее оружие, и да клянутся, что всё, что написано в хартии этой, будет соблюдаться Игорем, и всеми боярами, и всеми людьми, и Русской страной во все будущие годы и всегда.

Если же кто из князей или людей русских, христиан или некрещёных, переступит всё, что написано в хартии этой, — да будет достоин умереть от своего оружия и да будет проклят от Бога и от Перуна за то, что нарушил свою клятву. И если на благо Игорь, великий князь, сохранит любовь эту верную — да не нарушится она до тех пор, пока солнце сияет и весь мир стоит, в нынешние века и в будущие".

Рассказ о ратификации этого договора, приведённый в "Повести временных лет" сразу после его текста, рисует идиллическую картину одновременной клятвы язычников и христиан в Киеве:

"Наутро призвал Игорь послов и пришел (с дружиной. — А.Б.) на холм, где стоял Перун. И сложили оружие свое, и щиты, и золото, и присягали Игорь и люди его — сколько было язычников между русами. А христианскую русь приводили в церковь Святого Ильи, что стоит над Ручьем в конце Пасынчей беседы и Хазар, — это была соборная церковь, ибо многие варяги были христианами".

Возможно, именно в указании "Повести временных лет", что христианами были варяги, кроется объяснение конфликта княгини с её сыном-язычником. Ведь при наличии собора в Киеве и священника в свите княгини говорить о "скрытом христианстве" Ольги, как пытаются многие историки, нельзя. Составитель "Повести" не устаёт подчёркивать, что первые христиане были именно из варягов. Когда Владимир Святой позже провёл языческую реформу, обновил капище в Киеве и решил публично приносить Перуну человеческие жертвы (из-за чего "осквернилась кровью земля Русская и холм тот"), для умерщвления, согласно "Повести", избран был юноша-варяг.

Упор на варяжскую версию христианства до Крещения Руси в 988 г. имел для летописца большой смысл. Он позволял возвысить подвиг первой просветительницы страны Ольги, её внука Владимира Святого и правнука Ярослава Мудрого: ведь княгиня заронила семя христианства, Владимир засеял им землю Русскую, а Ярослав взрастил всходы, просветив страну книжным учением. Эта стройная концепция не учитывала, что русская православная епархия существовала к моменту крещения Ольги почти столетие, с 860-х гг.

Но ведь летописец не мог признать, что первого епископа на Русь пригласили неведомые князья — ведь они, очевидно, не были от рода Рюрика, который уже Начальный свод искусственно отождествлял "родом русским"! Отрицать, что христианство на Руси было и до Ольги, летописец не решился. Но нашёл выход, объявив его христианством варяжским, не русским, — и свою концепцию спас. Русь просвещали Ольга, Владимир и Ярослав, а все, кто уже не нуждался в этом просвещении, были названы варягами.

Правда, в договорах Руси с греками, включёнными в "Повесть временных лет", наши христиане прямо говорят: "мы от рода русского". Однако, если объявить "род русский" варягами, как это было сделано в летописях XI–XII вв., и уточнить, что это были особые варяги (русские язычники, надо полагать), а были варяги другие (вот они-то и христиане!), всё становится на свои места. Мы эти логические манёвры летописцев понимаем, но всё же должны рассмотреть и вопрос о христианах-варягах, которые на Руси, среди крестившихся до Ольги и Владимира славян, тоже вполне могли быть.

Какие варяги с Балтики и Северного моря могли столь прилежать христианству? Прежде всего — даны, среди которых давно действовали католические миссионеры и святой конунг которых Харальд I Синезубый сам крестился в 960 г. Он постепенно продвигался в крещении данов и боролся за насаждение христианства на захваченном им юге Скандинавии. Однако шведы от крещения отбились, а их святой конунг Олаф Шёктунг, крестившийся в 1008 г., при жизни так и не преуспел в жестокой борьбе за распространение христианства среди подданных. Святой конунг Норвегии Олаф Харальдссон, крестившийся за границей около 1013 г., объявил Норвегию христианской страной на тинге (народном собрании) в 1024 г., но, несмотря на массовые сожжения непокорных, сопротивления язычников не сломил. Как и шведский Олаф, норвежец стал мучеником, пав в бою со своими языческими подданными. В X же веке, при княгине Ольге, жители Скандинавского полуострова, даже в торговом городе Бирке, изгоняли миссионеров и свято хранили языческий похоронный обряд.

Наряду с данами больше всего христиан на Бал тике было среди славян-ободритов (бодричей). У них, на южном берегу моря, христианские миссии появились в IX в., а первый князь (Славомир) крестился в 821 г. В X в. среди бодричей было немало крещёных, однако основная часть населения оставалась верной язычеству. При княгине Ольге они имели сильное государство, которое позже (в XI в.) включило мощный племенной союз лютичей. Те тоже в IX–X вв. не сопротивлялись распространению христианства, но в 983 г. возглавили восстание против германской колонизации, отбросив немцев от славянских земель на 200 лет. В условиях борьбы против немцев-христиан язычество стало у западных славян знаменем независимости. В 1066 г. объединивший бодричей и лютичей князь-христианин Годеслав был убит сторонниками старой веры, и в стране настало радикальное возрождение язычества.

Варяги-христиане среди прочего крещёного народа в Киеве, таким образом, могли быть морскими разбойниками и купцами родом из Ютландии и с южного, славянского, берега Балтики. Христианство их, идущее от немецких в основном миссионеров, было католического толка. Хотя собственно религиозных разногласий католиков и православных в то время накопилось ещё немного, политические их расхождения были очевидны.

Православие распространялось Восточной Римской империей с целью просвещения варваров, приобретения новых союзников и вассалов. Католицизм на северо-восток несли немцы, за которыми стоял Рим. В 962 г. это объединение официально оформилось в Священную Римскую империю германской нации, откровенно (в том числе военным путём) противостоявшую претензиям Константинополя на идейную и политическую гегемонию. Уже за несколько лет до этого Ольга, с которой на Русь, вопреки давней византийской традиции, не отправился православный епископ от патриарха Константинопольского, запросила такового епископа у германского короля Оттона (с 962 г. — императора Оттона I).

История с запрошенным Ольгой немецким епископом, которым стал монах Адальберт, была изложена в Продолжении хроники Регинона Прюмского, составленном, как полагают, самим Адальбертом[103]. В статье 959 г. он пишет: "Послы Елены, королевы ругов, крестившейся в Константинополе при императоре константинопольском Романе[104], явившись к королю (Оттону. — А.Б.), притворно, как выяснилось впоследствии, просили назначить их народу епископа и священников". Оттон, в это время страшно занятый на тяжкой войне с западными славянами, отреагировал на посольство Ольги с задержкой.

В статье 960 г. хронист записал, что "Либуций из обители святого Альбана" в Майнце был посвящён гамбургским архиепископом Адальдагом в сан "епископа народу ругов". Но в статье 961 г. сказано, что "Либуций, который не смог отправиться в путь в прошлом году из-за каких-то задержек, умер 15 февраля сего года. Его, по совету и из-за вмешательства архиепископа Вильгельма (Майнцкого. — А.Б.), сменил Адальберт из обители святого Максимина (в Трире. — А.Б.), который, хотя и ждал от архиепископа лучшего и ничем перед ним не провинился, должен был отправиться на чужбину. С почестями назначив его [епископом] для народа ругов, благочестивейший король, но обыкновенному своему милосердию, снабдил его всем, в чём тот нуждался". За этими сборами, не слишком спешными, т. к. король усиленно собирался в поход в Италию, а затем там успешно воевал, время было потеряно. Ситуация на Гуси радикально изменилась. Католического епископа не приняли.

Под 962 г. хронист сообщает, что "в этом же году Адальберт, назначенный епископом к ругам, возвращается, не сумев преуспеть ни в чём из тот, ради чего он был послан, и убедившись в тщетности своих усилий. На обратном пути некоторые из его [спутников] были убиты, сам же он, после больших лишении, едва спасся". Адальберт был хорошо встречен на родине. В 966 г. "Адальберта, епископа, посвященного для ругой", поставили аббатом Вайсенбургского монастыря, — завершает гнои рассказ хронист.

Печальная история епископа Адальберта была рассказана также во множестве немецких анналов, восходящих в этой части к утраченной хронике монастыря в Херсфельде (в северо-восточной Франконии). "К королю Оттону явились послы от народа Руси с мольбою, чтобы он послал кого-нибудь из своих епископов, который открыл бы им путь истины; они уверяли, что хотят отказаться от языческих обычаев и принять христианскую веру. И он согласился на их просьбу и послал к ним правоверного епископа Адальберта. Они же, как показал впоследствии исход дела, во всём солгали", — повествуют под 960 г. Хильдесхаймские анналы. Альтайхские и Кведлинг-бургские анналы добавляют, что "упомянутый епископ едва избежал смертельной опасности от их происков". Ламперт Херсфельдский и Оттенбойренские анналы констатируют, что Адальберт "с трудом ускользнул из их нечестивых рук".

Титмар Мерзебургский, связанный не с монастырём в Херсфельде, но с Магдебургской архиепископской кафедрой, которую возглавил Адальберт, указал, что тот был "ранее назначен епископом Руси, но изгнан оттуда язычниками". Известие о миссии Адальберта на Руси было отражено также в документах X в. и во множестве более поздних германских хроник[105].

Русские летописи не упоминают, что Ольга отправила послов к германскому королю Оттону с просьбой прислать на Русь епископа. Но в XI в. Никон Великий включил в Начальный свод большой рассказ о выборе веры князем Владимиром, который отослал послов римского папы со странными словами: "Идите вы к себе, а отцы наши этого не творили!" Этот текст (дошедший до нас в Новгородской I летописи и, видимо, не вполне исправный) прояснён в "Повести временных лет", где "сказал Владимир немцам: "Идите, откуда пришли, ибо отцы наши не приняли этого" (одинаково по Ипатьевской и Лаврентьевской летописям; перевод Д.С. Лихачёва).

Время "отцов" — это время Святослава. Именно с его неприятием христианства (не только католического толка) связаны и опасения княгини Ольги в Царьграде, и отсутствие с ней при возвращении на Русь греческого епископа, и последующее изгнание епископа Адальберта.

Историки, разумеется, постарались придать проблеме с епископами международно-политическую окраску. Дескать, не взяв в Константинополе православного епископа, но испросив епископа у немцев, княгиня Ольга утверждала церковную независимость Руси от Восточной Римской империи. Это звучит довольно странно, ведь после Крещения Руси её внуком князем Владимиром все епископы и Киевский митрополит многие века были греками и все поставлялись в Константинополе (за единственным исключением Иллариона при Ярославе Мудром).

Плохо принятый на Руси Адальберт вернулся в Германию в 962 г., как раз в тот момент, когда королю Оттону удалось, вступив в союз с римским папой, подчинить себе Италию и основать Священную Римскую империю германской нации. Действительно, в политическом плане он мог быть могущественным союзником Руси, находящимся пока что далеко от её границ. Однако Ольга и Святослав не могли знать, что его "натиск на восток" будет на века остановлен западными славянами (прежде всего лютичами) и что немецкие рыцари не появятся вдруг на рубежах Руси. В то же время и Византия не претендовала на русские земли, желая видеть их лояльными к империи, но вовсе не обязательно вассальными.

Огромное преимущество православия состояло в том, что Константинопольский патриарх, в отличие от римского папы, не претендовал на непогрешимость и власть над сюзеренами. Но эта тонкость, трагичная прежде всего для Запада, при Ольге вряд ли была осознана на Руси. Она обращалась к Оттону в то время, когда направить на Русь католического епископа мог именно король. Ольга, как выясняется, правильно понимала, к кому обращаться "в немцах", раз уж не получила греческого епископа. И король, хоть и с промедлением, удовлетворил её просьбу.

Очевидно, проблема с христианством крылась в самом Киеве, где христиан было довольно, чтобы иметь соборный храм Ильи-пророка — небесного аналога Перуна. Во всех племенах и землях языческих славян, широко известных своей терпимостью, временами начиналась своеобразная языческая реакция именно против христиан. Думаю, источником её была христианская нетерпимость к иноверию, выраженная как минимум в высокомерии представителей "истинной веры", а как максимум — в открытом оскорблении веры языческой.

Кажется странным, при наличии христиан в дружине и среди "мужей" русских городов, начиная с Киева, что Святослав говорил матери: прими он крещение — "дружина смеяться начнёт и ругаться". Здесь можно видеть, если принять версию летописцев, внутреннее напряжение среди дружинников, вызванное неприязнью большинства к варягам-христианам — данам и балтийским славянам, а также к русским ветеранам-наёмникам, принявшим крещение в Византии. И зарождение гордости особостью Руси, выраженной позже Святославом в его речах воинам:

"Уже нам некуда деться, волей или неволей надо стоять. Да не посрамим земли Русской, но ляжем костьми, ибо мертвые сраму не имут. Если же побежим — осрамимся. Не отступим, но станем крепко. Я впереди вас пойду — если моя голова падет, тогда делайте что хотите" ("Повесть временных лет").

"Погибнет слава, спутница роского оружия, если мы постыдно уступим грекам. С храбростью предков наших и мыслью, что роская сила была доселе непобедима, сразимся мужественно.

У нас нет обычая бегством спасаться в свое отечество, но или жить победителями, или, совершив знаменитые подвиги, умереть со славою!" (Лев Дьякон. "История").

Вероятно, именно мечта о сплочении русов на почве родного (всегда чисто славянского) язычества двигала сыном Ольги Святославом, не позволившим поставить на Руси никакого епископа, — ни грека, ни немца. И её внуком князем Владимиром, заново отстроившим языческое капище с центральным идолом Перуна на месте разрушенного христианского храма[106], а затем залившим кровью человеческих жертв "холм тот".

О том, что эти жестокости начались ещё при Святославе, рассказывает лишь поздняя Иоакимовская летопись, сохранившаяся к тому же только в цитатах историка XVIII в. В.Н. Татищева. Согласно этим цитатам, Святослав не просто гневался на мать за уговоры принять христианство, но запрещал своим людям креститься и даже казнил за это: "а от вельмож и смерть многие приняли". Впоследствии, потерпев поражение от ромеев, Святослав и его вельможи "начали клеветать на христиан, бывших в воинстве, якобы сие падение воинов приключилось от прогневания лжебогов их христианами. Он же (Святослав) настолько рассвирепел, что и единственного брата своего Глеба не пощадил…[107] Они же (крещёные русы) с радостью на мучение шли, а от веры Христовы отречься и идолам поклониться не хотели… Он же, видя их непокорность, ещё больше на священников разъярившись, будто бы те колдовством людей отвращают и в вере их утверждают, послал в Киев, повелел храмы христиан разорить и сжечь. И сам вскоре пошёл, хотя всех христиан погубить".

Этой яркой картине мы вправе не верить, но напряжённость между языческим большинством дружины, державшей веру славянских племён, и христианами (вместе православными и католиками) уже в 957 г. была известна Ольге, а в 662 г. обернулась гонениями на епископа Адальберта.

Нам с вами важна позиция княгини, которая сама принимает крещение в Константинополе, сама посылает за епископом к германскому королю, сама уговаривает Святослава обратиться в христианство. Но вовсе не стремится пострадать за веру. Весь её конфликт с сыном происходит "при закрытых дверях". Себя княгиня всюду кроме посольства к королю Оттону именует не христианским именем Елена, а по-язычески — Ольгой (традиция двуимённости сохранится у Рюриковичей надолго и будет отражена, например, на их монетах). Не только сын княгини был назван языческим именем Святослав, но и внуки — Ярополк, Олег и Владимир. Не исключено, княгиню тоже увлекала идея уникальности Руси и Русской державы, в которой принятие христианства выглядело излишним.

Наконец, никаких свидетельств государственной поддержки христианства на Руси при Ольге, располагавшей у себя в Вышгороде третью всех доходов, нет. А они, при огромном внимании к княгине уже древнейшего сказителя в конце X в., появились бы в летописании при малейшем намёке на поддержку первой княгиней христианства.

У правительницы Руси в начале 960-х гг. возникли оолее серьёзные проблемы, чем религиозные расхождения с сыном-язычником, которые монаху-летописцу выгодно было подчеркнуть и преувеличить. Сын, его воеводы и дружина требовали самостоятельных действий. Святослав и так просидел без власти и дела чрезвычайно долго. Отказать ему в праве на власть и самостоятельность Ольга по обычаю и праву того времени не могла. Или всё-таки могла?

ВЕЛИКИЕ ПУТИ

На Руси, как и на всём пространстве Евразии и Северной Африки, в те времена торжествовала сила. Редкие островки нрава и разума захлёстывались ею; всюду господство принадлежало грубым мужам с мечами у пояса. Ольга ничего не могла сделать против дружинной среды, отнявшей у неё сына почти сразу после смерти мужа. Ближайшими людьми к Святославу были Свенельд и Асмунд. "Кормилец" со временем исчез, но Свенельд сопровождал князя всюду до самой его смерти.

После своего похода на север Ольге пришлось посадить сына княжить в Новгороде — естественно, в окружении бояр и дружинников. Княжил он там на тех же правах, что потом были приписаны легендарному Рюрику, — то есть по соглашению с жителями защищал землю от врагов и судил по местному праву. Наличие этого права наивно связывают с Русской Правдой XI–XII вв. — отдельными княжескими узаконениями для Новгорода, основанными на местном праве и новых княжеских законах. Полагают, что правнук Ольги Ярослав Мудрый начал создавать Правду, желая постепенно заменить царившие среди воинов и городских "мужей" древние дикие обычаи кровной мести денежными штрафами (вирой). Месть была законной, например, за удар оружием. Но на столетие раньше в договоре Игоря с греками 944 г. читаем то же самое: "Если же ударит мечом, или копьем, или иным каким-либо оружием русский грека или грек русского, то за грех пусть заплатит виновный 5 литр серебра по закону русскому". То есть законы, подобные утверждённым в Правде, существовали на Руси задолго до Ярослава, а в дружинной и городской среде действовали до начала правовой деятельности княгини Ольги.

Дружинники, как и горожане, были особым социальным слоем над колоссальной толщей славян, финно-угров и быстро ассимилируемых славянами балтов. Они не считали важной свою принадлежность к какому-то племени. Напротив, материальная культура дружин и городов, которую исследуют археологи, была подчёркнуто полиэтнична. Городские ремесленники в своём производстве не исходили только из местных нужд. Купцы, обеспечивая местные племена товарами, старались получить взамен именно товар для международной торговли. Воины полагали, что относятся к некоему высшему братству, призвание которого всюду — брать дань, в то время как всем, блюдущим племенные традиции, на роду написано эту дань давать.

Суд во времена Русской Правды. Художник И.Я. Пилидии

Именно князья со своими воинами (а князей на Руси, видимо, было довольно много) диктовали свою волю всем, за исключением городских "свободных мужей", которые при случае могли поправить, а то и отправить подальше князей с их дружинами. Саму княгиню, жившую в собственном Вышгороде, терпели лишь постольку, поскольку её многолетняя деятельность по "устроению Руси" была удобна дружинникам и городским мужам. Они богатели, сбор налогов больше не напоминал военные операции. Зимой можно было пировать, а не искать себе "порты" в полюдье. Выгодный сбыт собранной дани и скупленных у племён товаров "за морем" позволял лучше вооружаться, расширять число воинов, возводить города.

Выросший среди ратоборцев Святослав стал настоящим барсом, а собранные матерью средства позволили ему сформировать большую высокопрофессиональную дружину. Это были уже не "шайки" самозваных князей, кормившиеся разбоем и служившие ядром ополчений всей Ильменско-Днепровской водной системы для "масштабного грабежа" на Черном и Каспийском морях. Святослав, после своего правления в Новгороде княживший в Киеве, получил мобильную армию, способную самостоятельно решать стратегические задачи.

Древнейшее сказание и за ним летописцы говорят об этих новшествах кратко и обобщённо:

"В год 964-й. Князь Святослав вырос и возмужал, стал собирать много воинов храбрых. Ибо сам был храбр и ходил легко, словно барс, и много воевал. А возов с собой не возил, ни котла, ни мяса не варил, но, тонко нарезав мяса — конину, или дичину, или говядину, — и испекши на углях, ел. Не имел он шатра, но потник постилал, а седло в головах. Такими же были и все остальные его воины. И ещё посылал (Святослав) в иные земли, говоря им так: "Хочу на вас идти"[108].

Отсутствие лагерного оборудования, весьма перегружающего обоз и замедляющего движение войск, — признак высокопрофессиональной сухопутной армии. Из сообщения летописи мы видим, что воины Святослава передвигались на конях, то есть могли совершать дальние походы со скоростью до 120 км в сутки. Сбор коней в стране, где пахали в основном на волах, был непростым делом. Чтобы, к удивлению соседей, полагавших, будто русы малознакомы с лошадьми, внезапно двинуть на них большое конное войско, требовалась немалая предварительная работа. Слишком долгая и кропотливая, чтобы в ней можно было заподозрить буйных князей и дружинников. Видимо, княгиню Ольгу следует считать ещё и матерью русского коннозаводства…

В первой половине X в. на Руси не было налажено и масштабное производство оружия. Вообще данные археологии по воинским захоронениям времён Ольги и Святослава (до Крещения Руси) рисуют нам чрезвычайно мобильное, но крайне слабо вооружён ное воинство. Мечи, шлемы и кольчуги (причём чаще всего по отдельности, а не в комплексе) имели единицы из сотен. Мало кто был похоронен с конём, или с удобным и гибким степным пластинчатым доспехом, или с саблей. На севере Руси основная часть воинов имела топор, на юге — копьё, множество дружинников было похоронено со стрелами; нередки могилы с сочетанием этих видов оружия.

Даже если придать всем воинам деревянные щиты (не сохранявшиеся при трупосожжении), вооружение армии Святослава будет явно недостаточным для его громких побед. Слабовооружённое войско, даже сомкнув "стену щитов", о которой пишут византийцы, не смогло бы устоять против атак отлично вооружённых конников Хазарского каганата и тем более против таранного удара византийских катафрактов, закованных в железо с головы всадника до ног лошади. Остаётся признать, что предки снабжали покойников на тот свет чисто символически, лишь обозначая воина, а захоронения знакомят нас с видами оружия русов, но не с оснащённостью им. Просто не поверю, что, поддерживая дружину Святослава 20 лет, мать не позаботилась хорошо её вооружить и отпустила сына на войну с полуголыми воинами!

Потеряв сына как единомышленника и продолжателя своего дела административно-хозяйственного обустройства Руси. Ольга, по крайней мере, могла под его командой направить дружинную энергию на благие цели. Как государственный деятель она просто вынуждена была использовать сына в качестве барса. Дружина должна была воевать против внешних врагов, иначе стала бы искать "чести и ставы" на Руси. Княгине и так удалось продержать сына и ратников в мире очень долго. Вечно это продолжаться не могло. Созданная армия должна быта выступить. Главное было, точно определить ее цель.

До Ольги князей-разбойников не волновало, что значительная часть восточных славян (в т. ч. регион нынешней Москвы) не входит в их сферу влияния. Жившие по Оке до самой Волги вятичи подчинялись Хазарскому каганату. Ходить туда в полюдье из бассейнов Днепра и Десны было неудобно, да и ссориться с хазарами, державшими выход на ценный для торговли и грабежа Каспий, князьям было не с руки. С хазарами они просто договаривались[109].

Государственная система Ольги делала присоединение земли вятичей выгодным, тем более что выше по Волге славяне успешно колонизировали земли союзных им племён муромы и мери со столицами в Муроме и Ростове. Ещё выше по Шексне и Мологе лежали владения новгородских славен, через которые проходил водный путь в Балтику. Весь север, как мы помним, до Ольги князей-разбойников тоже не интересовал: он был отдан на откуп варягам, хорошо понимавшим значение Великого Волжского пути с точки зрения торговли и грабежа.

Княгиню этот путь интересовал именно с точки зрения международной транзитной торговли от Великого шёлкового пути на южном берегу Каспия до торговых городов на Северном море — торговли едва ли не более выгодной, чем вывоз товаров в Византию и перепродажа ромейских богатств на Балтике. Увы, для мирных караванов Великий Волжский путь был при Ольге перекрыт трижды. В среднем течении великой реки (примерно от современного Волгограда до Сызрани) купцов грабили воинственные буртасы. Ниже по течению расцветшая в X в. Волжская Булгария требовала с купцов пошлины, а часто их грабила. В Поволжье и Донских степях гнездился загнивающий, а потому особенно жадный Хазарский каганат. Наконец, в Прикаспии помимо старых воинственных племён сражались друг с другом всадники под зелёным знаменем Пророка. Движение вдоль берегов моря на юг, где проходил Шёлковый путь, было весьма опасно.

Древнейший сказитель показал, насколько Святослав и его дружинники были далеки от проблем геополитики. Не случайно по его рассказу, "возмужав", князь попросту рассылал вызовы "в страны, говоря так: "Хочу на вас идти". Желающих помериться силами с никому ещё не известным воином не нашлось, но князь не уныл. Придя в 964 г. на Оку и Волгу, он "нашёл (буквально: "налез") вятичей".

И сказал вятичам: "Кому дань даёте?" "Хазарам дань даём, по шелягу с рала"[110], - ответили вятичи.

Свясослав вернулся домой и в следующем году пошел на хазар. Каган со своей прославленной конницей вышел супротив князя, и на этом трехвековая история Хазарского каганата (650–969) кончилась. Древнейшее сказание и основанные на нём летописи говорят об этом великом походе возмутительно кратко:

"В год 6473 (965). Пошел Святослав на хазар. Услышав же, хазары вышли против него во главе со своим князем-каганом. И сошлись биться, и одолел Святослав хазар, и столицу их, и Белую Вежу взял.

И победил ясов и касогов".

То, что Святослав сокрушил Хазарский каганат, казавшийся могущественным даже императору Византии, — несомненно. Археология это вполне подтверждает, а каганат с тех пор вообще исчез со страниц истории. Но как русскому князю это удалось? Мы знаем, что каганат был довольно рыхлым объединением множества оседлых и кочевых народностей междуречья Волги и Дона, Северного Кавказа и Крыма под властью кочевого парода хазар. Часть подданных нм племён — например, аланы-ясы (предки осетин), жившие по Дону, в Приазовье и предгорьях Кавказа, — была многочисленной, сильной и не испытывала восторга от власти прншельцев-тюрок. Верхушка хазар не-поведовала экзотический в этом районе мира иудаизм, в то время как аланы были христианами, ряд кавказских племён и волжские булгары приняли ислам, а часть подданных оставалась язычниками.

Хазары составляли лишь тонкий правящий слой над массой разноплемённых, разноязыких и разноверных подданных. Эта государственная рыхлость объясняет, почему после гибели кагана и его войска в битве со Святославом каганат быстро развалился. И почему великому князю пришлось помимо хазар отдельно побеждать ясов (алан) и их соседей касогов (адыгов — предков кабардинцев, черкесов и др. народов Северного Кавказа).

Но каким образом русскому войску, сражавшемуся в то время исключительно в пешем строю, удалось одолеть сильнейшую в регионе, прекрасно вооружённую и обученную хазарскую конницу? Археологи основательно исследовали прекрасные шлемы, гибкие пластинчатые доспехи, лёгкие конные топоры, копья и острые стрелы хазар. Если на Руси самое совершенное по технологии оружие — мечи были почти полностью привозными, а значит, дорогими и редкими, то великолепные длинные и узкие хазарские сабли из отличной стали массово производились на месте. Хазарская знать, поселившись в городах, разжирела и утратила боевые навыки, но всё же масса хазар хранила традиции кочевников. Хазары оставались великолепными, прекрасно вооружёнными всадниками.

Князь на конях мог хазар догнать, но разбить их конницу силами пехоты было нельзя, если каган не захочет дать решительный бой. Значит, каган должен был вступить в битву со Святославом, не подозревая об истинной силе его дружины. Именно поэтому Святослав, ничем ещё не прославленный, двинулся из северских земель на Дон обычным путём русских торговых караванов и воевод, желавших пограбить на Каспии (вспомним Олега — Х-л-гу). Столкновения с русами здесь были у хазар в памяти с первого упоминания о Русском каганате в 830-е гг. Именно тогда византийские инженеры построили для кагана крепость Саркел на пересечении сухопутных и водного торгового путей по Дону, а на его притоках ещё несколько крепостей, обнаруженных археологами. Приняв движения Святослава за обычный набег на укреплённую границу, каган опрометчиво выступил ему навстречу и ещё более опрометчиво принял бой с противником, силу которого себе не представлял. В этой битве "голова" каганата была срублена начисто.

Затем наступила очередь Саркела. Раскопки показали, что крепость была взята и основательно разрушена Святославом. Однако город сохранился, и его население не было истреблено. Саркел вошёл в Русское государство под именем Белой Вежи. Из надписей в соборе Святой Софии в Киеве мы знаем, что уже и XI в. среди его жителей было много христиан, а их православные священники пользовались тюркским наречием.

После описания разгрома кагана и взятия Саркела летопись сообщает, что Святослав победил союзных хазарам ясов и касогов. Аланы-ясы жили по Дону, на Кубани и дальше на юг до Главного Кавказского хребта. Адыги-касоги были тогда их соседями в Прикубанье. К этому времени историки относят подчинение русскому князю Германассы (Тмутаракани) на Таманском полуострове и взятие Керчи. Смысл первого похода Святослава вырисовывается предельно чётко. Великий князь одним ударом полностью очистил водный путь по Дону и Азовскому морю в Чёрное море, в Закавказье и в Византию. Кроме того, им была очищена от препятствий и старая сухопутная дорога на восток из земель северян, от Чернигова, через Дон к Волге.

Хазарская крепость Саркел. Аэрофотосъемка археологических раскопок

К Волге, согласно Древнейшему сказанию, Святослав вышел в следующем 966 г., когда он "победил вятичей и дань на них возложил". Район вятичей сказание определило выше, в статье о мирном походе к вятичам 964 г.: "пошёл на Оку реку и на Волгу". К сожалению, здесь в наших источниках образовался большой пропуск, не позволяющий ясно представить всю войну Святослава на Волге и Северном Каспии.

Летописи пропустили, но восточные авторы отметили, что в 968 г. русы на 500 ладьях взяли и сожгли столицу Волжской Булгарин, победили буртасов, спустились по Волге и взяли хазарские города Итиль и Хазаран (видимо, это были районы хазарской столицы в устье Волги), а заодно и мусульманский Семендер в Прикаспии (крупный средневековый город на территории современного Дагестана). Как грустно констатировал в своей "Книге путей и стран" современник событий, географ и путешественник из Багдада Ибн-Хаукаль:

"Булгар — город небольшой, нет в нём многочисленных округов, и был известен тем, что был портом… и опустошили его русы, и пришли на Хазаран, Семендер и Итиль в году 358 (968/969)… В Хазарии есть область, в ней город, называемый Семендер, он между ней (областью. — Т.К) и Дербентом. Были в нем многочисленные сады; говорят, что содержали они около 40 тысяч виноградников. Я спрашивал о нём в Джурджане в [3] 58 году у недавно [бывшего] в нём, и сказал [тот, кого я спрашивал]: "Там виноградник и сад [такой], что был милостыней для бедных, а если и осталось там [что-нибудь], то только лист на стебле. Напали на них русы, и не осталось в городе ни винограда, ни изюма". А населяли этот город мусульмане, группы приверженцев (других) религий и идолопоклонники, и ушли они, но вследствие достоинств их земли и хорошего их дохода, не прошло и трех лет, и стало, как было. Были и Семендере мечети, церкви и синагоги. И совершили свой набег эти (русы. — Т.К.) на всех, кто был на берегу Итиля, из числа хазар, булгар и буртасов, и захватили их. Искали убежища жители Итиля на острове [близ] Дербента и укрепились на нем, а часть их | у крылась | на острове Сийах-Кух (видимо, полуостров Мангышлак. — А.Б.), живя в страхе".[111]

Семендер интересовал Святослава вовсе не из-за любви великого князя к изюму. Да, виноград и изюм его воины съели, но атака на город была предпринята по другой причине. Он был древней столицей хазарских каганов, которые в середине VIII в. перебрались оттуда в Итиль из-за опасности арабских нашествий с юга. Территория современного Дагестана, за которую арабы упорно рубились с хазарами, стала из центральной части каганата его южной границей. Но сам Семендер, в котором преобладало христианское население (смешанное с мусульманами, иудеями и язычниками), оставался крупным ремесленным и торговым центром, стратегически важным на пути от Волги на южный берег Каспия, но которому проходил Великий шёлковый путь. Именно поэтому Святослав, разграбив город, не разрушил его, не вырезал и не продал в рабство всё население. Князь даже не обложил горожан неподъёмной данью, но позволил Семендеру быстро восстановиться: "не прошло и трех лет, и стало, как было".

Историки предполагают, что воины Святослава некоторое время оставались в устье Волги. Именно поэтому бежавшая из Итиля хазарская знать "в страхе" пряталась на островах и полуостровах Каспия. Так она сумела отсидеться. По сведениям восточных авторов, в 970-х гг новопоставленный каган получил помощь то ли из Хорезма, то ли из Ширвана и вернулся в Итиль. Хазарам пришлось принять ислам, но не удалось восстановить каганат. В 985 г. внук Ольги Владимир обложил хазар данью как подданных Руси. На следующий год хазарские иудеи уговаривали великого князя принять их веру, но не преуспели. Хазары растворились среди других племён Великой Степи.

Легко заметить, что походы Святослава идут вдоль главных торговых путей. Несмотря на манёвренность своего войска, он даже и не думает гоняться за хазарами по огромному степному пространству в треугольнике между Доном, Волгой и Кавказом. Великий князь наносит смертельные удары по опорным пунктам каганата, но не трогает становища, в которых могли спокойно жить и хазары, и их степные союзники. Почему же тогда Хазарский каганат не восстановился после ухода воинства русов?

Ответ кроется в мудром шаге Святослава или его матери, заключивших союз с торками (гузами), кочевавшими на восточном берегу Волги. Именно торки в своё время выбили печенегов из заволжских степей, а в середине X в. совершали налёты на Итиль. Разбив войско и сразив верхушку хазар, Святослав вверг их разбросанные по степям становища в руки свирепых торков. Они же были и союзниками его сына Владимира в последнем походе на хазар в 985 г. Кочевников в степи преследовали и побеждали кочевники. В итоге каганат, считавшийся главным игроком на политическом поле Северного Причерноморья, исчез с византийских и арабских карт мира.

А ведь ещё недавно (до 952 г.) император Константин Багрянородный в трактате "Об управлении империей" с удовольствием рассказывал сыну Роману, какую непреодолимую преграду представляет крепость Саркел, возведённая при императоре Феофиле византийскими инженерами во главе с хитроумным Петроной Каматиром в голой степи. "Поскольку же на месте не было подходящих для строительства крепости камней, — восторгался император, — соорудив печи и обжегши в них кирпич, он сделал из них здание крепости, изготовив известь из мелких речных ракушек".

Но ни Константин VII, ни его сын Роман II во время восточных походов Святослава уже не царствовали, а императору Никифору Фоке (963–969) было не с руки враждовать с русами, помогавшими ему войском в войне с арабами на Крите. Византия, в середине IX в. отбившая у Хазарского каганата часть Крыма и договором 944 г. обязавшая русов защищать её крымский округ (фему) Херсонес, должна была рассматривать поход Святослава как действия союзника.

Возможно, в это время в Русское государство наконец-то вошли радимичи, жившие вдоль Сожа — левого притока Днепра: предполагают, что они заключили со Святославом союз[112]. То, что их г. Любеч у Днепра не входил во владения князей-разбойников, ещё раз говорит нам, что никакого "единого Русского государства" при них не было.

А теперь у княгини Ольги оно было. Причём твёрдо владело тремя мировыми торговыми путями: 1) из Балтики по Волге на Каспий; 2) из Центральной Европы через Русь по Северскому Донцу и Дону в Азовское море и через Керченский пролив в Чёрное, с донским волоком в Волгу; 3) с Балтийского моря в Чёрное по системе рек и Днепру. И ещё тремя региональными: 1) по Онеге в Белое море и Сухоне до Северной Двины, а там и Печоры; 2) по Западной Двине в Балтику; 3) по древлянской Припяти к Бугу. Объединение под единым управлением такой территории и господство над такими путями сообщения позволили бы величайшему в мире государю почивать на лаврах.

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

Тут Ольгу и настигло в общем-то предвиденное несчастье. Святослав возомнил себя стратегом и был обманом вовлечён византийцами в войну на Дунае. Империя в очередной раз вступила в войну с Болгарским царством, правящая верхушка которого была из тех же кочевых булгар, с которыми Святослав сражался на Волге. Но император Никифор Фока крепко завяз в борьбе с арабами на Средиземном море, а тут ещё германский император Оттон I (с которым вела переговоры о епископе княгиня Ольга) вторгся во владения ромеев в Южной Италии. Против арабов Никифор держался, но Италийскую войну проигрывал. Зато у него было достаточно хитроумных дипломатов и золота, чтобы нанести удар по Болгарии силами росов.

Никифор хотел лишь наказать Болгарское царство набегом варваров. Болгары отвлекали его от войн в Азии и Италии. Этот "бедный и гнусный народ скифский", по выражению императора, то пропускал к византийским границам венгров, то требовал от императора дани за сдерживание тех же венгров.

Византийский историк Лев Дьякон, современник и очевидец событий[113], живо передаёт обстановку, в которой Никифор Фока решил призвать против болгар роские дружины. Пытаясь завоевать популярность, император в 966 г. развлекал Царьградцев бегом колесниц, когда получил известие о том, что болгары требуют дани. Он лично, "собрав боеспособное войско, выступил в поход" "и с первого же приступа овладел всеми пограничными" крепостями болгар. Однако через горы и ущелья идти не решился. Лев Дьякон пишет:

"Таким образом, он решил не подвергать опасности своих людей в непроходимых и опасных местах. Поэтому он отозвал войско и вернулся в Византий (Константинополь. — А.Б.). Затем, возведя в достоинство патриция Калокира, мужа пылкого нрава и во всех отношениях горячего, он отправил его к тавроскифам, которых в просторечии обычно называют росами, с приказанием распределить между ними врученное ему золото, количеством около пятнадцати кентинариев, и привести их в Болгарию с тем, чтобы они захватили эту страну. Калокир поспешил к тавроскифам, а сам Никифор отправился в театр и сел наблюдать за проводимыми конскими ристаниями".

Здесь мы впервые встречаемся с Калокиром, сыном Протевона, выборного начальника Херсонеса — главного города греческих владений в Крыму. Он удачно обратился к императору с просьбой о защите от вторгшегося в Крым и взявшего Керчь Святослава в момент, когда Никифору очень хотелось наказать болгар, не проливая крови своих солдат. И император мгновенно решил обе проблемы с помощью золота.

Пятнадцать кентинариев византийских золотых монет — весьма круглая сумма. Это 490,5 кг золота; даже с учётом тогдашнего облегчения византийских монет — не менее 455 кг! Империя располагала такими, и даже большими, суммами, для её северных соседей совершенно немыслимыми. Такой вес драгоценного металла русам, викингам, печенегам или венграм было трудно добыть в походе даже в серебре. Серебром в то время обходились и жители Европы, и арабы, чеканившие свою монету. Византийские золотые монеты с портретом императора были как мировая валюта — вне конкуренции. На 15 кентинаниев — 108 тыс. золотых монет — можно было купить войско любого варварского вождя.

Для империи сумма чуть менее полутонны золотых монет была весомой, но не чрезмерной. Это было годовое жалованье трёх с половиной тысяч русских наёмников в Константинополе, считая с их командирами. Проще говоря, Никифор дал Калокиру денег на наём отряда, достаточного для грабительского набега на Болгарию. Император не понял, что у посла из Херсонеса, города, имевшего глубокие традиции тайной дипломатии, был в походе росов на Дунай свой, причём не только карьерный, а стратегический интерес. Он должен был любой ценой отвлечь самого князя Святослава от Крыма.

По рассказу Льва Дьякона, пока император был занят войной в Азии и бунтами в Византии, патриций Калокир прибыл на Русь, подружился со Святославом и стал его "побратимом". Дарами и "льстивыми речами" он уговорил самого князя двинуться против болгар. Уже не от имени императора, а от себя лично Калокир обещал Святославу Болгарию и несметные сокровища императорской казны, если тот поможет ему занять византийский престол.

Можно поверить Льву Дьякону, что стремление Калокира занять константинопольский трон было главным его мотивом. Рассказ об этом не противоречит имперской практике. Престол Восточной Римской империи занимали люди самых разных сословий, даже из крестьян, с помощью военных и административных талантов, денег, влияния или сильного войска. Только удержаться на троне, не перетянув на свою сторону византийской аристократии, было затруднительно. Особенно уроженцу далёкого и провинциального Крыма.

Легко поверить рассказам византийских хронистов Льва Дьякона и Скилицы, что Калокир излагал Святославу такие планы. Он оказался верным союзником и оставался с роским войском в Болгарии до конца войны. Иначе быть и не могло: дипломат жертвовал собой ради спасения родного Херсонеса.

Мы не знаем, сопротивлялась ли Ольга влиянию Калокира и отговаривала ли она сына от похода. Возможно, что и нет. Её устраивало и отсутствие Святослава в Киеве, и военная помощь союзной Византии, и щедрая плата за эту помощь, и ожидаемая в Болгарии богатая добыча, и выход русов на Дунай — ещё один великий торговый путь. Увы, в Дунайском походе Святослава всё пошло не так, как представляли себе мудрые политики.

"В лето 967/968 пошёл Святослав на Дунай на болгар, — сообщает летопись, основанная на Древнейшем сказании (но с более поздним проставлением дат), — и бились между собой". Итог был предсказуем. "Одолел Святослав болгар, и взял городов 80 по Дунаю, и сел тут княжить в Переяславце, и брал дань с греков".

Болгарский царь Пётр I, потерпев поражение в битве и сдав Святославу свою столицу Преслав, с горя заключил мир с ромеями и ушёл в монастырь, передав корону старшему сыну, Борису II. Болгария вскоре развалилась на владения отдельных правителей, плохо повиновавшихся царю. А Святослав решил сесть в Переяславце на Дунае надолго, если не навсегда. Теперь он стал для империи ещё большей угрозой, чем были болгары. Теперь ему надо было платить дань.

Никифор Фока просчитался. Он знал роских воинов, служивших у него, например, во время Критской войны. Но император не представлял себе силы армии, которую сформировал и обучил Святослав на средства, собираемые на Руси его матерью. С этой армией Святославу были малы задачи набега и грабежа. И с ней он мог решать важные вопросы геополитики.

В рассказе Льва Дьякона, написанном после событий, уже при императоре Василии II, когда умудрённый опытом Калокир вернулся на дипломатическую службу в империю, проявилось сильное стремление оправдать Никифора Фоку. Нахваливая его личные качества, государственные способности и военные реформы, Лев Дьякон между прочим сообщил о сговоре императора с болгарами, против которых он призвал росов:

"Никифор не надеялся более договориться с таврами и знал, что нелегко будет подчинить своей воле окончательно уклонившегося от истинного пути патрикия Калокира, который вышел из-под его власти и возымел большое влияние на Святослава. Он предпочел отправить посольство к единоверцам-болгарам. Никифор напомнил болгарам об их вере. Он попросил у них девиц царского рода, чтобы выдать их замуж за сыновей василевса Романа, укрепив посредством родства неразрывный мир и дружбу между ромеями и болгарами".

Рассказ Льва Дьякона о претензиях Калокира на престол служит оправданием предательства императором росов, тем более что они были язычниками, То есть в глазах патриаршего дьякона Льва почти животными. Но… в момент заключения мира с болгарами император ещё не мог знать ни о коварстве Калокира, ни о том, то на Болгарию идёт сам Святослав. Никифор разыгрывал простейший политический гамбит: в Болгарию врывается банда грабителей-тафроскифов, и вот уже болгары более сговорчивы на мир с Византией.

Всё кончилось бы успехом византийского коварства, если бы Калокиру не удалось подбить на Дунайский поход самого Святослава. Болгары, имевшие сильную армию, пережили бы набег русов, император остался бы им лучшим другом, граница империи в Европе была бы спокойна. Сам Никифор продолжал бы громить арабов и немцев.

Однако Святослав двинул в Болгарию "войско, состоявшее, кроме обоза, из шестидесяти тысяч цветущих здоровьем мужей". Все историки признают, что это — преувеличение. Главным в дружине Святослава была не её численность, а высокий профессионализм воинов. Тридцатитысячная фаланга болгарского царя Петра была сметена одним ударом. Болгары, по словам Льва Дьякона, "не вытерпели первого же натиска, обратились в бегство и… заперлись в безопасной крепости". Царя, после разных мытарств, постиг эпилептический припадок, и он скончался.

Болгарское царство досталось Борису II и фактически распалось, но с его славянским по преимуществу населением великий князь установил мирные отношения. Никифор Фока и тут попал впросак. Он вынужден был признать утверждение Святослава в низовьях Дуная, заключить с ним мир и платить росам дань за безопасность своих границ. Разумеется, это был дипломатический манёвр. Ещё Константин Багрянородный, при котором Никифор сделал военную карьеру, рекомендовал для сдерживания росов платить не им, а печенегам. Его преемник так и поступил — благо Святослав увёл на Дунай почти все боеспособные войска Руси.

"В год 968/969 пришли печенеги на Русскую землю впервые, — сообщает летопись по Древнейшему сказанию, — а Святослав в Переяславце засел, а Ольга в городе с внуками своими, в городе Киеве. И осадили печенеги город в силе большой. И изнемогали люди от голода и жажды". Киев стоял там же, где и сейчас, — на правом, западном берегу Днепра. "Люди той стороны Днепра", То есть стража со степных застав и северяне из Чернигова и Переяславля, собрались у восточного берега с ладьями, но переправиться на виду у печенегов не решались.

Киев был плотно обложен "бесчисленным множеством" врагов. Жители его голодали. Сказитель поведал, что лишь один юноша смог прокрасться из города сквозь лагерь печенегов. Он шёл через их стан, вертя в руках уздечку и спрашивая на печенежском языке: "Не видел ли кто коня моего?" Дойдя до Днепра, юноша разделся и прыгнул в воду. Печенеги опомнились, но гонец под градом стрел смело плыл через реку. С другой стороны Днепра ему на помощь поспешили ладьи воеводы Претича, оставленного Святославом с небольшой дружиной для управления северскими землями или для пограничной стражи. Отрока выловили из воды и доставили к воеводе." Коли не приступите завтра к городу, — сказал он, — люди сдадутся печенегам".

Дружина призадумалась. В Киеве находилась княгиня Ольга с наследниками Святослава. Старшему cm сыну Ярополку было уже не меньше 12 лет. Мы знаем об этом по тому, что примерно в том же 968/969 г. отец привезёт ему наложницу — красивую девушку из разорённого им греческого монастыря. Второго внука Ольги звали Олегом. О матери их ничего неизвестно.

Зато мы знаем мать третьего сына Святослава — ключницу самой княгини Малушу, дочь Малко Любечанина. Историки приложили большие усилия, чтобы найти для матери будущего Крестителя Руси Владимира Святого происхождение познатнее. Одни производили Малушу от древлянского князя Мала. Другие считали, что её отец — не просто родом из Любеча, в земле радимичей, но непременно был наместником этого города.

Всех смущало, что мать Владимира была "рабой" — холопкой княгини Ольги. Впоследствии, по словам Древнейшего сказания, княжна Рогнеда, дочь полоцкого князя Рогволда, отказала посватавшемуся к ней Владимиру со словами: "Не хочу разувать рабичича (сына рабыни. — А.Б.), но Ярополка хочу!" Этот текст вызвал множество кривотолков, в том числе об униженной доле женщины, вынужденной стягивать сапоги с мужа в знак покорности его воле. Однако плотно облегающие ногу кожаные сапоги-чулки, которые носила тогда знать по византийской моде, снять самому никак нельзя. И если новобрачная хотела обойтись без мужнина денщика, ей надо было делать это самой.

Такое же непонимание реалий проявилось и в оценке решения Рогнеды, и в отношении историков к положению матери Владимира. Никто не хотел понять девушку, желающую выйти за великого князя Киевского Ярополка, а не за изгоя, бежавшего от брата за море и вернувшегося с бандой буйных варягов. И все делали вид, будто не знают, что самые доверенные слуги князя, по той же Русской Правде, обязательно приносили ему присягу на пожизненную службу, становились добровольными холопами. Чтобы сделаться таковым, согласно Правде, существовало только три пути: продать себя в присутствии свидетеля (хоть за символическую сумму); жениться на холопке или челядинке (рабыне-иноплеменнице); поступить на службу тиуном (управляющим имением) или ключником (управляющим дворцовым хозяйством). То есть занять очень высокую и, учитывая степень доверия хозяина, пожизненную должность.

Холоп не был рабом в классическом, средиземноморском варианте этого понятия. Он был приёмным членом семьи, обязанным служить господину, как отцу, до его (господина) смерти. Власть господина над холопом была равна его власти над сыном или дочерью. Главным в этих отношениях был высокий уровень взаимного доверия. Недаром категория холопов-управляющих со временем была дополнена обширной группой боевых холопов: воинов, сопровождавших господина в бою, подобно древним дружинникам с их пожизненной присягой князю.

Ключница Малуша Малковна по своему положению была самым доверенным лицом из приближённых Ольги. Для великой княгини не было лучше способа, чем свести Малушу со своим воинственным сыном, чтобы получить внука, мать которого точно всегда будет при ней. Не случайно летопись рассказывает, что княгиня проводила с маленьким Владимиром много времени, воспитывая его в христианской вере и добродетели.

Увы, и этого внука у Ольги отняла дружинная среда. Добрыня Малкович, брат Малуши, стал дядькой Владимира и воспитал его как сурового воина. А юноше так понравились приключения с буйными викингами, убийства, грабежи и насилия, что он, заняв "стол" великого князя в Киеве, стал истово бороться за обновление и укрепление язычества. Лишь на склоне лет, порядком утомившись от бесконечных войн, пяти жён и восьмисот наложниц, Владимир вспомнил заветы бабашки: заключил мир с Византией, женился на ромейской принцессе Анне (с которой в своё время обедала Ольга), сам принял крещение и крестил Русь.

Все эти тонкости отношений в семье великого князя не занимали умы дружинников, сидевших во главе с Претичем на левой стороне Днепра, против Киева, когда они получили весть о неизбежной сдаче города. Выслушав гонца, воевода сказал: "Пойдем завтра в ладьях и, захватив княгиню и княжичей, умчим на этот берег. Если же не сделаем этого, то погубит нас Святослав!" Как видим, грозного князя дружина боялась больше, чем всего сонма печенегов.

Дружинники "на следующее утро, близко к рассвету, сели в ладьи и громко затрубили, а люди в городе закричали. Печенеги же решили, что пришел князь, и побежали от города врассыпную. И вышла Ольга с внуками своими и людьми к ладьям". Княжеская семья готова была бежать за Днепр. Но стольный град спасло чудо.

Увидев бегство своих войск, печенежский князь "возвратился один к воеводе Претичу и спросил: "Кто это пришел?". А тот ответил ему: "Люди той стороны (Днепра. — А.Б.)". Печенежский князь спросил: "А ты не князь ли?" Претич же ответил: "Я муж его, пришёл с передовым отрядом, а за мною идет войско с самим князем: бесчисленное их множество". Так сказал он, чтобы их припугнуть. Князь же печенежский сказал Претичу: "Будь мне другом". Тот ответил: "Так и сделаю". И подали они друг другу руки, и дал печенежский князь Претичу коня, саблю и стрелы. Тот же дал ему кольчугу, щит и меч. И отступили печенеги от города".

Однако кочевники были не столь уж наивны. Они далеко не ушли и встали рядом с Киевом, на реке Лыбеди, так близко, "что нельзя было и коня напоить". Однако послать гонца на Дунай оказалось можно. "И послали киевляне к Святославу со словами: "Ты, князь, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою покинул, а нас чуть было не взяли печенеги, и мать твою, и детей твоих. Если не придёшь и не защитишь нас, то возьмут-таки нас. Неужели не жать тебе своей отчины, старой матери, детей своих?" Услышав это, Святослав с дружиною быстро сел на коней и вернулся в Киев: приветствовал мать свою и детей и сокрушался о перенесённом от печенегов. И собрал воинов, и прогнал печенегов в степь, и наступил мир".

Прискакав к Киеву, Святослав, очевидно, оставил значительную часть войска на Дунае, иначе ему не пришлось бы для войны с печенегами "собирать воинов" на Руси. Князь отнёсся в происшедшему легкомысленно, но Ольга оценила силу ответного удара Византии за его действия на Дунае. В этот момент история Руси могла закончиться, едва начавшись. Страну объединяли авторитет великой княгини и страх перед Святославом. Не вернись Святослав с Дуная, погибни Ольга и наследники престола, — собирать земли Руси воедино пришлось бы заново. Но второго шанса могло не быть.

К счастью, великий князь прискакал на конях вовремя. Но уже на следующий год стал рваться назад, на Дунай, будто не понимая, как много ставит на карту. "В год 969/970 сказал Святослав матери своей и боярам своим: "Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае — ибо там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли — золото, шелка, вина, различные плоды, из Чехии и из Венгрии — серебро и кони, из Руси же — меха и воск, мёд и рабы".

Взглянув на карту, мы убедимся, что Переяславец на Дунае отнюдь не был "серединой земли" великого князя Русского. Это была прекрасная ставка для князя-разбойника, какими были его предки: центр для набегов на соседей и грабежа торговых путей. Серединой Русской земли был Киев, уже один раз оставленный Святославом без защиты и тут же подвергшийся удару печенегов.

Не понимая значения государства, которое строила Ольга, великий князь рвался от административных и политических забот на волю, на Дунай. Для дружинника на Дунае было раздолье! Значительно большая даже в торговом отношении ценность Руси Святослава не волновала. Ольга понимала, что закрепления её сына на Дунае Византия не может допустить, но ничего поделать не могла.

У Ольги не было никаких сомнений в том, что, если сын вновь отправится воевать на Дунай, ромеи непременно изыщут врагов, которые нападут на Русь, — хотя бы венгров. В отличие от сына, она прекрасно понимала превосходство Восточной Римской империи над Русью в ресурсах и войсках. Святослав пока не сталкивался даже с фемным, содержащимся каждым военным округом ромейским войском, не говоря уже об отборных императорских полках, — в том числе о восстановленной Никифором Фокой регулярной пехоте и о тяжёлой коннице катафрактов, — воюющих вдали от Болгарии. Сражаться с империей на Дунае означало одновременно подвергнуть Русь нашествиям нанятых ромеями соседей и потерять войско сына в земле болгар, когда на неё вступят имперские легионы.

Споры с сыном, не склонным думать о судьбе Руси и предпочитавшим геройскую смерть жизни у юбки матери, лишили княгиню последних жизненных сил. "Видишь, я больна, куда хочешь уйти от меня?" — говорила мать. Ольга, сообщает Древнейшее сказание, действительно разболелась. Перед смертью единственное, чего добивалась княгиня, — это чтобы Святослав не бросил страну без управления и войск. Что сын уйдёт на Дунай, она не сомневалась.

"Погреби меня и иди, куда захочешь", — перед смертью сказала сыну княгиня. Святослав не унимался. Ольге становилось всё хуже. Она "скончалась три дня спустя (11 июля 969/970 г. — А.Б.), и плакали по ней плачем великим сын её, и внуки её, и все люди, и понесли, и похоронили её на выбранном месте". Княгиня "заповедала не творить над собой тризны, имела ведь священника втайне, и тот похоронил её, блаженную Ольгу". — гласит Древнейшее сказание (согласно Начальной летописи Никона Великого). Составитель "Повести временных лет" опустил слово "втайне", так как считал, что первая княгиня-христианка должна была исповедовать свою веру открыто.

Другие летописи уточняют, что "Ольга призвала своего сына Святослава и заповедала ему: с землёю ровно погрести её, а могилы не насыпать, ни тризны не творить, ни бдына делать". По мнению Б.А. Рыбакова, княгиня опасалась, что сын-язычник "похоронит её по торжественному языческому обряду под высоким холмом кургана с тризной и устройством бдына" — обозначающего могилу столба[114].

Святослав выполнил её завещание. Похоронив Ольгу по христианскому обряду, князь-язычник, прежде чем уйти на Дунай, разделил страну между сыновьями, дав каждому дружину. У гроба княгини плакали три внука: Ярополк, Олег и Владимир, рождённый ключницей княгини. Первым двум великий князь сразу назначил княжения: "В год 970/971, — гласит летопись, — Святослав посадил Ярополка в Киеве, а Олега у древлян. В то время пришли новгородцы, прося себе князя: "Если не пойдете к нам, то сами добудем себе князя". И сказал им Святослав: "А кто бы пошёл к вам?" И отказались Ярополк и Олег. И сказал [новгородцам] Добрыня: "Просите Владимира". Владимир же был от Малуши — ключницы Ольгиной. Малуша же была сестра Добрыни; отец же им был Малк Любечанин, и приходился Добрыня дядей Владимиру. И сказали новгородцы Святославу: "Дай нам Владимира". Он же ответил им: "Вот он вам". И взяли к себе новгородцы Владимира, и пошел Владимир с Добрынею, своим дядей, в Новгород".

Сам Святослав, фактически уже не как великий князь русский, а как князь-разбойник или воевода форпоста Руси на юге, вновь устремился в Болгарию, набрав едва 10 тысяч воинов. Ему предстояло сразиться с империей, на престол которой взошел талантливый полководец Иоанн Цимисхий, — завоевать бессмертную славу, проиграть войну и пасть на пути домой от рук печенегов.

Разделив созданное Ольгой единое государство между сыновьями, Святослав заложил основу будущих усобиц. Они начались сразу после смерти славного воина в 972 г. и кончились смертью двух из трёх его сыновей. Победитель, Владимир Святой, по примеру отца разделил государство между сыновьями: в итоге кровавой усобицы их выжило двое. Победитель в этой войне, Ярослав Мудрый, вновь роздал Русь сыновьям. Но окончательно разодрать созданное Ольгой государство на уделы князьям не удавалось целых 100 лет. А память о её единой Руси осталась на века. Именно эта память заставляла летописцев сурово обличать князей, которые своими раздорами "губят землю Русскую", и веками призывать к единству разодранной на уделы страны против внешних врагов. Единая Русь, которую обустраивала Ольга, стала прообразом Родины-Матери, которую все мы должны, не щадя живота своего, защищать.

"Она была предвозвестница христианской земле, как денница перед солнцем, как заря перед рассветом, — написал о княгине Никон Великий, — ибо сияла, как луна в ночи. Так и она светилась среди язычников, как жемчуг в навозе; замараны были люди грехом, не омыты святым крещением. Эта же омылась в святой купели, и совлекла греховные одежды первого человека Адама, и облеклась в нового Адама, который есть Христос. Мы же взываем к ней: "Радуйся, русское познание Бога, началом примирению бывшая". Она первая вошла в царство небесное от Руси, её восхваляют русские князья и сыновья как начальницу, ибо и по смерти молится Богу за Русь".

Хазарский шлем