Князь поневоле. Потомок Ермака

Глава 20

Плотная толпа рабочих расступилась медленно, нехотя, напоминая тягучую битумную массу. Из её тёмных, пропахших потом, пылью и гарью внутренностей медленно вышел человек. Он был невысок, даже несколько приземист, но держался с поразительной уверенностью, будто ступал не по деревянным половицам небольшой площадки перед конторкой, а по каменным плитам дворцовой площади. Шаги этого мужчины были твёрдыми, плечи расправлены, и даже в удушливой шахтёрской тесноте он двигался легко - толпа сама уступала ему дорогу, повинуясь стадному инстинкту.

Рубаха на нём, когда-то девственно-белая, теперь превратилась в грязное нечто. Ткань, грубая и потрёпанная жизнью, пропиталась солью пота, въевшейся в каждую нитку, смешалась с тяжёлой подземной пылью.

Лицо главаря шахтёрского восстания точно не рисовали бы на портретах просветлённые художники. Оно было жёстким, будто вырубленным топором из сухого дерева. Плоское, скуластое, с проступающими из-под тонкой кожи жилами. Оно легко могло принадлежать случайному бедняку, которых было достаточно у крупных городов, но вот два ярких уголька глаз явно намекали, что он не столь прост и готов сопротивляться всем испытаниям жизни.

Рабочие молча двинулись за спиной своего главаря теснее, образовав вокруг него полукруг. Сам главный шахтёр сделал шаг вперёд, ощупывая внимательным взглядом собравшихся, взвешивая их готовность к радикальным решениям. Затем он прокашлялся сухо и резко, вычищая уставшие лёгкие от копоти и пыли, которыми был наполнен воздух в подземельях.

— Мы — те, кто добывают богатство этой страны. Мы — кирки, добывающие руды, мы — молоты, кующие раскалённую сталь, мы — плуги, вспахивающие земли и сеющие зёрна. Мы — тени под землёй, которых не замечают при свете. Наши дети рождаются тёмными от угольной пыли, наши жёны болеют от страшных болезней, наши кости ломаются от невыполнимых норм, спускаемых сверху вашими, перешедшими всё, кровавыми чиновниками. И за что мы гнём свои спины?! За что мы умираем под завалами?! За что мы задыхаемся заживо от пыли?! За миску пустых щей, побои надсмотрщиков?! Сколько ещё можно терпеть это свинство?! — Мужчина указал вытянутым пальцем в окно небольшой конторки, — Ты слышишь меня, Лебедев! Не будь трусом и выйди пред нами! Покажи себя, свинья столичная!

Я посмотрел на управляющего. Лебедев был бледнее самой элитной муки. Он трясся, а сжатый в руках револьвер гулял из стороны в сторону. В этом толстом чиновнике не было даже частицы от той храбрости, которой было необходимо. Наверняка в голове Лебедева роилось столько мыслей, что и простейшую математическую задачку он решить не смог бы совершенно точно.

— Семён, ко мне, — коротко приказал я маячившему в дверях казаку, держащему в руках свою винтовку и постоянно выглядывающему в окно.

— Слушаю, княже.

— Двигайся вниз и разоружай охранников Лебедева. Открой нам центральный вход.

— Да они же тебя убьют, княже! — сразу понял мою задумку казак, — Никак нельзя так поступать, ваше сиятельство!

— Не кипишуй раньше времени, Семён. Есть у меня один план. Делать всё равно нечего, так что слушайся моего приказа.

Не прошло и пары минут, как мой телохранитель вернулся на второй этаж, пояснив, что дело сделано. В тот же момент я сделал шаг к управляющему и нанёс ему короткий удар в челюсть. Лебедев такого исхода не ожидал и потому завалился к стене. Револьвер отлетел в сторону, брякнув металлом о дерево пола. Оружие я сразу взял в руку и приставил его к подбородку управляющего.

— Слушай меня сейчас внимательно, Лебедев. Сейчас мы пойдём вниз и выслушаем рабочих. Если попробуешь выкинуть какой-то фокус, то быстро лишишься мозгов. Понял меня?

Лебедев понял. С трудом я поднял его на ноги и потащил на первый этаж, прижимая револьверный ствол к спине. Вздумай он сделать что-то не так, то мне хватило бы и доли секунды для того, чтобы сделать лишнюю дырку в теле этого толстого мужчины.

Толпа замерла, когда мы вышли из здания. Даже в глазах руководителя восстания читалось удивление. Вот только он смотрел не на меня, а в лицо Лебедева. Глаза повстанца, глубоко посаженные и воспалённые от постоянной темноты, были прикованы к дрожащему Лебедеву, прижавшемуся к стене своей конторы.

— Лебедев... — Голос мятежника был хриплым, — Ты помнишь, как несколько недель назад в южном штоке обвалилась крыша? Ты тогда сказал, что нужно продолжать проходку, ведь пласт богатый. — Мужчина сделал шаг вперёд, и его ботинки, стоптанные на один бок, оставляли чёрные следы на деревянных половицах, которыми была уложена небольшая площадь перед конторкой, — Трое суток мы завал тот разбирали. На четвёртые сутки нашли Сашку Кривого. — Мужчина тягостно вздохнул, — Ты знаешь, как умирает человек под камнями? — Пальцы его сжались в кулак, — Он не кричал. Не мог. Камни сдавили его грудь. Мы только слышали, как он стучал ладонью. Всё тише, а потом просто замолк. — Главный повстанец сплюнул, — А в прошлом месяце ты пайку нам урезал. Дескать, шахта наша убыточная. — Он достал из-за пазухи чёрствый кусок ржаного хлеба грубого помола, показал всем, а затем швырнул его к ногам управляющего, — На этом кормят свиней в твоём имении, скотина. — Мужчина сразу пресёк попытавшегося сказать что-то в ответ, — Молчи! Сегодня мы говорим! — Мужчина повернулся к толпе, пальцем указывая на управляющего, — Вот он — наш кормилец! Каждый месяц он пишет в отчётных книгах: "Выдано муки — столько-то, мяса — столько-то". Но где же наше мясо?! В твоём брюхе, Лебедев. В твоих детях, что учатся в столице. Ты думал, что мы дальше будем терпеть? Так ты ошибся, как и твои хозяева!

Главарь повстанцев попытался было подойти к губернатору, но я был куда оперативнее разъярённого рабочего. Не успел главарь восстания осознать, что вообще происходит, как быстрый удар влетел под колено Лебедева. Прозвучал слышимый хруст, и сразу же управитель упал на единственное здоровое колено, держась за исковерканную ногу и покрывая бранными словами вообще всё, что только было вокруг. Кричал он настолько громко, что уши закладывало, и нужно было как можно быстрее заткнуть вопящего чиновника. Тут же ствол револьвера упёрся в жирный затылок управляющего, а мой палец сжал спусковой крючок. Грохнул выстрел, отдача толкнула меня в ладонь. Пуля вошла точно там, где сходились на затылке толстые и потеющие складки управляющего. Тело его рухнуло прямо там, где он только что стоял.

Дым ещё клубился над стволом моего револьвера, когда я медленно опустил руку, ощущая неожиданно пришедшую уверенность.

— Правосудие свершилось, — сказал я медленно, но уверенно, будто молотом бил по наковальне.

Толпа повстанцев застыла в оцепенении. Даже главарь восстания, только что произносивший пламенную речь, разжигающую революционный запал в сердцах шахтёров, смотрел на меня с немым вопросом в глазах.

— Лебедев воровал. Лгал. Он обрекал людей на смерть ради собственной шкурной прибыли. — Я бросил на землю толстую учётную книгу, которую взял с конторы погибшего управляющего, — Здесь есть нужная вам правда. Здесь — ваши украденные деньги, ваши невыданные пайки, ваши погибшие от голода, болезней, плетей, которых Лебедев списал как "пропавших при обрушении". — Я посмотрел в глаза главного из шахтёров, — Ты требовал справедливости. Она перед тобой.

Толпа зашевелилась. Послышались перешёптывания, а те из повстанцев, которые держали в руках настоящее огнестрельное оружие, теперь его опустили, не понимая, что же будет дальше.

— Кто ты такой?

— Князь Игорь Ермаков, — ответил я, убирая револьвер за пояс.

— И какой чёрт тебя сюда принёс? — настороженно спросил вождь повстанцев.

— Меня носить не надо — у меня свои ноги имеются, так что я сам прибыл. Однако, я никто иной, как последний ваш шанс решить все ваши рабочие проблемы малой кровью. — Носком сапога я подпнул бездыханное тело чиновника, лежащего мясным мешком на земле, после чего вытянул из кармана часы и присмотрелся к бегающей стрелке, — Если через час отсюда не выедет мой человек с посланием в Томск, то оттуда выйдет карательный отряд под руководством полковника Опричнины Ерофея Островского. Это не полицейские с дубинками, а рота стрелковой пехоты с двумя пехотными пулемётами и правом оперативного решения суда высшей инстанции. Вы, народ, определённо знаете о том, каковым будет наказание за вооружённое восстание.

— Смерть, — без раздумий ответил мне главный из рабочих, — Смерть на висельнице.

— Именно, — кивнул я, — Не самая лучшая смерть, но это точно не то, на что вы рассчитывали. Вы просто не успеете разобрать столько рельс, сколько планировали, а другие заводы и фабрики не поднимут восстание, зная о том, с какой оперативностью было подавлено это. У вас просто не получится повторить ту же эффективность, которую показали во время "Железного восстания". Так что, как я считаю, вам будет лучше действовать, как предлагаю я, но прежде я хочу узнать твоё имя. — Я кивнул говорящему со мной шахтёру.

— Григорий Зиновьев, — ответил, сощурившись, глава восстания, — С чего мы должны тебя слушаться?

— С того, что мы теперь повязаны кровью. На моих руках теперь кровь Лебедева, а среди ваших рядов есть предатель. Его зовут Семён, и именно из-за его длинного языка теперь руководство фабрики знает о вашем восстании, а рота уже сейчас готова встать в штыки. Но если вы послушаетесь меня, то ваши требования будут выполнены с малой кровью, без новых убийств.

— "Говори, князь", — заговорила наблюдавшая за диалогом публика.

Я врал так, как никогда не делал. За моей спиной не было никакой силы, правление фабрикой не имело даже относительного понятия о том, что творится в их шахтах. Мне оставалось надеяться, что смерть Лебедева была достаточно неожиданным шагом для стоявшей передо мной толпы, чтобы мой наскоро придуманный план, шитый белыми нитками, не начал рваться по швам.

— Мы всё обставим так, что в ответ на ваше законное требование, которое вы сделаете от лица всей толпы, Лебедев сошёл с ума и решился схватиться за оружие, чтобы убить смутьяна.

— А смерть самого управляющего на нас повесить собрался?! — крикнул кто-то из толпы.

— Зачем же? Смерть Лебедева останется на моих руках. Если его убьёт простой рабочий, то очень сомнительно, что суд будет разбираться в действительных причинах, а вот с дворянами реальность совсем иная. Меня не будут судить с такими же предрассудками, как это было бы с вами. За суд вы можете не переживать, ведь моё имя супротив противника будет сильнее. Вы же получите выполнение своих требований.

— И с чего я тебе верить должен.

— А у меня шурин на его обувной фабрике работает, — крикнул кто-то из толпы, прежде чем я успел втянуть воздух в лёгкие, — Там у них правда всё лучше. Харчами обеспечены, рвать спину по двенадцать часов не приходится. Всего по десять работают и ещё час на пожрать и отдохнуть имеется. Врач на производстве постоянно дежурит, и зарплата выше, чем здесь.

— Вот видите. Я не такой вурдалак-капиталист, которому лишь бы кровь сосать из рабочего люда. Мне нет причины вас обманывать, но и райских кущ обещать не буду. Взамен мне нужен лишь тот самый Семён. — Увидев непонимание в лицах рабочих, я сразу принялся пояснять, — Он виновен в покушении на моего зятя — графа Ливена. К вам никаких претензий нет, но вот Семён отправится со мной.

— Ты даёшь своё слово? — спросил меня Григорий.

— Да. Даю слово князя из рода Ермака. Не быть мне князем, если не сохраню голов ваших.

— Мы согласны.

От сердца отлегло. Удивительно, как быстро мне удалось справиться с назревающим восстанием, но вскоре рабочие принялись расходиться. Я же отдал им разрешение воспользоваться продовольственными складами для приготовления ужина, но без особенного фанатизма. Этой новости рабочие обрадовались едва ли не больше, чем моим обещаниям. К тому же, всего через несколько минут из толпы отделилась небольшая группа крепких шахтёров, ведущих ко мне связанного по всем конечностям Степана. Его я передал своему телохранителю, которого и посадил на одну из лошадей, отправив в город с написанным от руки посланием. Именно теперь только от него зависел исход всего моего короткого предприятия.

Чувствовал я себя не сильно хорошо. Если раньше меня вела вперёд уверенность в собственных силах и проснувшийся в крови адреналин, то сейчас накрыл сильный отходняк. Сердце словно опутало вязкой субстанцией горечи. Всё же, пусть Лебедев и был погрязшей в коррупции тварью, мучающей обычных людей, но он умер даже не с оружием в руках. Фактически я стал палачом, убившим безоружного человека. Сие чувство было неприятным физически, проникающим в самое сердце липкими щупальцами, оставляющими кровавые следы. Хотелось умыться, полностью погрузиться в студёную ключевую воду, но отдыхать было слишком рано. Меня ждало ещё более физически и морально неприятное дело, а именно пытки. Было необходимо вытянуть из коренастого революционера информацию о том, кто же решился покуситься на мою жизнь и жизни моей новоиспечённой семьи.

Толпа постепенно рассеивалась, когда Степана один из моих казаков затащил коренастого шахтёра обратно в контору. Скованный крепкими верёвками революционер нервно бегал взглядом по сторонам, пытаясь отыскать возможность избежать будущего истязания. Несмотря на внешнюю уверенность и даже холодность, с которой он ранее показывался перед другими революционерами, сейчас шахтёр дрожал, разбиваемый мелким ознобом. По лбу и худощавой шее мужчины стекали крупные капли пота, струящиеся под промокшую одежду.

Его усадили за стол и привязали верёвками так, что открытым остался только рот, а другими конечностями двинуть было невозможно. Семён в своих силах не стеснялся, он затягивал путы так, что верёвки впивались в кожу, вызывая боль и кровавые подтёки.

Я молча положил на стол перед мужчиной вытащенную из моего тестя пулю и револьвер Лебедева, шесть камор из которого были освобождены от патронов. Сначала мне просто хотелось взяться за оружие и просто прострелить голову революционеру, но я сдерживался, понимая всю важность мероприятия.

Мне не хотелось вспоминать всех методов принуждения, но первым же делом я приказал растопить небольшую печку-буржуйку в конторе, после чего сунул внутрь кочергу, чтобы та как можно сильнее раскалилась. В лице Степана проявился страх, но далеко не готовность отвечать на мои вопросы, которых накопилось достаточно.

Понадобилось не больше тридцати минут жестоких пыток для того, чтобы разговорить одного из организаторов восстания. Под частое хлюпанье собственной крови он разговорился в тот момент, когда в третий раз на пальцы его левой руки опустилась раскалённая кочерга, уже успевшая оставить страшные отметины на груди и торсе. К тому моменту его лицо превратилось в жуткое месиво из синяков и кровоподтёков, а очередной хруст ломаемых костей уже перестал вызывать во мне тот странный клокочущий страх, который до этого селился внутри.

Степан вспомнил вообще всё. Сначала он говорил медленно и несвязно, потом принялся отвечать всё быстрее и быстрее. Он вспомнил о том, как изучали маршруты графа и его помощников, о том, как добывали оружие и готовились к нападению. О том, как проникали в домовую прислугу. Слова лились прерывисто, прижимаясь с нервными взглядами к двери. Казалось, что он просто осмелел, но как только я получил всю нужную мне информацию, то револьвер со стола перекочевал в мою руку, и щелчок взводимого курка прозвучал приговором, а выстрел — ударом судейского молотка.