Сцена вторая

Ночь. Глухая степь. Шалаш из дротиков. Рядом с шалашом отпряженный дормез и повозка.

Внутри шалаша куча соломы, на которой лежит князь Таврический.

Возле него на коленях стоит графиня Браницкая.

Поодаль стоят Бауер и Юзевич.


Кн. Таврический

Всё кончено. Пора, давно пора

С усталых плеч наряд негодный сбросить.

Он для меня был ветх уже и тесен…

Ты, Саша, здесь?

Гр. Браницкая

Здесь, дядюшка. Напрасно

Ты мыслями печальными томишься.

За доктором уехал верховой,

И к утру ты поправишься.

Кн. Таврический

Нет, поздно…

Я чую смерть, мне холодно и жутко.

Послушай, Саша, сядь ко мне поближе,

Вот так, и руку дай в последний раз.

Всю жизнь ты другом верным мне была,

И от тебя я тайны не имею.

Да, жаль, что не могу я год один

Еще прожить, один лишь год, и — баста!

Всю зиму я готовил бы солдат

Без маршировок, без косичек, пудры,

Без всех нелепых гатчинских затей, —

Я в них вселил бы дух героев древних

И с первою весеннею зарею

Пошел бы с ними прямо на Царьград.

Великое б тогда свершилось дело!

Подумаешь — кружится голова.

Какой триумф, какая колесница!

Султан в плену, враги мои во прахе.

А может быть, и скипетр и корона…

Гр. Браницкая

(с испугом)

Довольно, князь!

(Обращаясь к Бауеру и Юзевичу)

Не слушайте: он бредит

(К князю)

Мы не одни, опомнися, светлейший!

Кн. Таврический

Да, бредил я, и бред тот был мне сладок.

А впрочем, я могу свободно бредить.

Уж я — не князь, я больше не светлейший,

Я — перст, я — прах, я — только человек.

О Господи! Зачем ты дал мне разум?

Ты в душу мне вложил любовь и гордость,

Ты дал мне власть и упоенье властью.

Ты всё мне дал, чтоб разом всё отнять.

Вот я теперь могу дышать, молиться,

И чувствую, и мыслю, и ропщу,

А завтра то, что мыслило, роптало,

Безжизненным, негодным трупом будет!

О Господи! Почто ж мятемся всуе?

Зачем мы жизнь, столь полную невзгод,

Столь краткую и немощную жизнь,

Еще враждой пятнаем безрассудной?

О, сколько крови пролил я невинной!

Из-за чего? Из-за пустого блеска,

Похвал мишурных, славы мимолетной!

Вот, вот они, очаковские тени!

Их раны вновь раскрылися, их лица

Предсмертного тоской искажены!

«Отдай нам жизнь! — кричат они мне в ухо. —

Когда б не ты, мы и теперь бы жили!»

О Господи! Прости мне ропот грешный,

Ты в благости могилу нам послал,

Гоненьям злобы, совести упрекам —

Всему конец в могиле этой темной!

Где Бауер? Здесь ты, зубовский клеврет?

Бауер

Я счастие имею состоять

При вашей светлости.

Кн. Таврический

Да знаю, знаю:

При мне ты состоишь, ему ты служишь.

Из гордости тебя не раздавил я.

Не в этом дело. Милостивец твой,

Узнав, что я в могиле, возликует.

Скажи ему, что радость недолга,

Что близок день — день черный для России:

Бессмертная умрет Екатерина!

Когда в столицу вступит новый царь

И гатчинцы с косичками смешными

Затопчут грязью залы Эрмитажа,

Тогда что скажешь, жалкий фаворит?

Как побледнеешь ты в своих чертогах,

Как выпадут из рук твоих румяны,

Каким безумным страхом исказится

Красивое и пошлое лицо,

И как в тот час я буду спать глубоко

Для поздней злобы их недосягаем!

(Минута молчания.)

Мне холодно, покройте ноги шубой…

Еще, еще, кругом… Родная, где ты?

Согрей меня, согрей своим дыханьем,

Как некогда, давно, когда в Смоленске

Баюкала ты Гришу своего!

Что это? Ружей залп? В атаку, братцы!

(Приподнимается.)

Но где же я? Вот Царское Село,

Вот лебеди по озеру плывут,

И ты опять со мной, моя царица!

Но ты в слезах? Тебя гневит Мамонов?

Ах, матушка, да плюнь ты на него!

Долой их всех, ласкателей негодных,

Изнеженных, бездушных фаворитов!

Они тебе изменят, продадут,

Они и полюбить-то не умеют, —

Чины им любы, да кресты, да деньги;

Ты и без них счастливо проживешь.

Ну, стоит ли тебя вся эта сволочь —

Душонки девок в золотых мундирах?

А если в сердце есть любви избыток —

Вот пред тобой отечество твое.

Люби его всем пылом женской страсти,

Отдай все помыслы и чувства.

Ты не одна, рука моя с тобою;

Она крепка, не дрогнет, не изменит,

Я за тебя всю кровь свою пролью,

Я окружу престол твой громкой славой,

Такою славой, что в веках позднейших

Тебя потомство чтить не перестанет.

Я покажу…

(Схватывается за грудь и падает.)


Гр. Браницкая

Он в забытьи, не дышит.

Проснись, очнись! Всё кончено! О Боже!

(Бросается с рыданьем на труп.)

Бауер

(в глубокой задумчивости)

Das war ein Mensch![2]

Юзевич

(с испугом смотря на труп)

О, барзо велький пан![3]


1870-е годы.

Загрузка...