Код розенкрейцеров

ГЛАВА 2

А двумя неделями раньше молодой человек по имени Валентин Десантов, известный в определенных кругах как Валек, приблизился к некоему дому.

Дом был очень стар. Казалось, подуй ветер покрепче – и он развалится, словно карточный. Некогда он, видимо, принадлежал какому-нибудь купчишке, а то и человеку благородного звания и представлял собой единое целое. Теперь же его два этажа были поделены на клетушки, в которых проживало неведомое число жителей. Хотя вряд ли так уж много: в доме имелось всего два подъезда.

Валек вошел в первый и принюхался. Из подъезда явственно тянуло кошачьим духом. Валек не переносил кошек. Мало того, от их присутствия у него начинался насморк и слезились глаза. Вот и сейчас он непроизвольно шмыгнул носом. Но делать было нечего, оставалось шагнуть в кошачье логово.

Поднявшись по рассохшейся скрипучей деревянной лестнице, он остановился перед дверью, украшенной витиеватой медной цифрой «5». Дверь была обита растрескавшимся дерматином, кое-где прорванным. Из дыр вылезли грязные куски ваты. В самом центре двери торчал большой винт, изготовленный из того же металла, что и «пятерка».

«Механический звонок», – понял Валек и крутанул винт.

За дверью раздалось звяканье. Он прислушался, потом снова повернул допотопный механизм.

– Кого надо? – послышался старушечий голос.

– Вас, – осторожно сказал Валек.

– Кого это – вас?

– Екатерина Павловна здесь живет?

– Ну здесь. А кто спрашивает?

Валек назвался.

За дверью помолчали, потом щелкнул замок, и в щель выглянуло остренькое крысиное личико.

– Так чего тебе, парень?

– Понимаете, – горячо заговорил Валек, – мне нужно с вами поговорить… – Он вновь повторил фамилию. – Жили мы вместе, на Щорса. Сразу после войны… Дом двенадцать… Я тогда совсем маленький был… Неужели не помните? Про своих родителей узнать хочу. Узнать некоторые подробности.

Он сбился и замолчал.

Старуха тоже молчала, цепко вглядываясь в лицо молодого человека… Валек попытался нажать на дверь носком башмака, но цепочка не пускала.

– Никого я не знаю, – неожиданно заявила бабка. – На Щорса жила, точно… Но такой фамилии не слыхала. – С этими словами она захлопнула дверь.

– Постой! – крикнул Валек, но было поздно. Он несколько раз повернул винт замка, но реакции не последовало. Старуха, видно, притаилась за дверью и выжидала.

Он сплюнул, спустился, вышел на пустынный двор и огляделся. Естественно, его турнули. Этого и следовало ожидать. И все же ему необходимо поговорить со старухой. Переждать немного, а потом снова постучаться? Может, подумав, она окажется сговорчивей?

Валек огляделся. На глаза попалась скамейка, стоявшая среди чахлых кустов сирени, Валек направился к ней. Видимо, по вечерам это место служило пристанищем местной шпане, потому что возле скамейки валялось на земле множество окурков и бутылочных пробок. Валек извлек из кармана пиджака пачку «Памира» и тоже закурил. Крепкая сигарета притупила чувство голода. И все же не мешало бы подкрепиться.

Но в этот момент появилась старуха. Она вышла из подъезда, держа в руках хозяйственную сумку.

«В магазин двинула, – понял Валек. – А что, если?..»

Он докурил сигарету и щелчком отбросил окурок в сторону. Что, если, пока бабки нет, проникнуть в квартиру и дождаться ее прихода там? Явится из магазина, а он перед ней. Уж тогда не отвертится от разговора. Если что, он и припугнуть может – Валек нащупал в кармане рукоятку выкидного ножа. Замок в двери простой, открыть его – раз плюнуть. Мысль была интересной, но могла привести к непредвиденным последствиям. Вдруг в квартире есть кто-то еще? Так недолго проверить. Он рывком поднялся и почти бегом двинулся к подъезду.

Минуты две Валек методично вращал винт звонка, отчего тот даже нагрелся. Потом, уяснив, что в квартире пусто, достал отмычку, почти мгновенно открыл замок и вошел внутрь.

В полутемном коридоре он тотчас же наступил на что-то мягкое и чуть не вскрикнул от испуга.

Кошка истошно мяукнула и бросилась прочь.

– Сволочь, – выругался Валек и вошел в комнату.

Здесь было светло, и Валек огляделся.

Неизменный комод являлся отправной точкой, на которой строился весь интерьер жилища. Комод триумфально венчали кружевные салфетки, на которых высились две длинные узкогорлые вазы синего стекла в стиле модерн. Тут же стояли многочисленные собачки и кошечки, исполненные из фарфора, фаянса и обыкновенного гипса. На стене висел гобеленчик со сценой охоты индийского раджи на тигров; кроватка напоминала усыпальницу фараона – пирамида подушек наверняка скрывала в своих глубинах нетленную мумию.

– Ку-ку, – сказал Валек и неожиданно чихнул. – Вот твари! – В квартире стоял настолько сильный кошачий дух, что приступ удушья наступил скорее обычного. Заслезились глаза, оставаться здесь было нельзя. И все же Валек хотел довести дело до конца. Ладно. Старуху дождаться здесь нет никакой возможности, но, возможно, найдется чем поживиться.

Он рывком выдвинул верхний ящик комода. Нитки, подушечки с иголками, наперсток, несколько пар очков, сломанный гребень, брошка со стекляшками, еще одна, похоже, серебряная, но явно грошовая. Красная коробочка. Раскрыл. Пара медалей. Дребедень! Кошелек, расшитый бисером. Пустой? Нет, подожди. Внутри что-то твердое. Желтенькая монетка с орлом. Может, золотая? А это? Бритва опасная. Откинул лезвие, осторожно провел по нему кончиком пальца. Туповата бритва. На что она старухе? А бритва хорошая, немецкая, и ручка выложена перламутром. Забрать, что ли? Он повертел бритву в руках, передумал и положил назад.

Дышать становилось все тяжелее. Он плюнул в сторону кошек и покинул квартиру.

Что же делать? Ждать старуху на улице? Но когда она придет? Очевидно, скоро. Такие обычно долго не гуляют. Сходит в магазин, подышит воздухом и снова забьется в свою щелку. И ничего из нее не вытянешь. Однако Валек Десантов уж такой человек: что решил – непременно доведет до конца. Хотя бы и клещами, но вытянет правду.

Валек некоторое время послонялся по пустому двору, потом, рассудив, что наверняка привлечет чье-то внимание, вышел на улицу и закурил.

Черт ее знает, сколько будет ходить проклятая старуха. Может, час, может, полдня…

Он стоял возле подворотни, лениво затягивался и то и дело сплевывал на пыльный тротуар под ноги прохожим. Некоторые косились на него, но тут же отводили взгляд. Высокий, худощавый, смуглый парень со спадающей на поблескивающие, как у наркомана, глаза челкой нагло смотрел на идущих мимо, и у тех не оставалось сомнения, кто перед ними.

– Бандюга, – прошипела под нос разодетая дама.

Она была недалека от истины.

Впрочем, Валька не особенно интересовало, как на него смотрит какая-то лярва. Клал он на нее. Он опасался просмотреть бабку. Может, она вернется домой другой дорогой.

Старуха появилась совсем неожиданно. Она словно из-под земли выросла, и Валек даже слегка отпрянул, до того удивился: вот ведь, проглядел все зенки, а карга тут как тут!

Но бабка даже не смотрела в его сторону. Она казалась чрезвычайно встревоженной, губы ее беззвучно шевелились, лицо было бледно нездоровой мертвенной бледностью.

Валек отвернулся, дождался, пока она пройдет мимо. Потом медленно побрел следом. Старуха быстро пересекла словно вымерший двор и скрылась в подъезде.

«Подожду, – решил Валек, – пускай очухается, придет в себя, а тут и я нагряну… Небось еще сильней с лица сбледнет».

Он присел на скамейку и снова закурил.

– Дядя, не скажете, сколько времени? – услышал он позади себя голос и обернулся. Перед ним стоял мальчишка лет двенадцати.

– Без четверти полночь на моих золотых, – процедил Валек.

– Я серьезно спрашиваю! – мальчишка говорил требовательно, даже строго.

– Не обзавелся я котлами, – фыркнул Валек и поднял левую руку, обнажив запястье. – Видишь, пусто. Кандехай отсюда, пацан.

Паренек странно посмотрел на него, усмехнулся и словно растворился в густом летнем воздухе.

Валек недоуменно покрутил головой, но не особенно удивился. Непонятное оцепенение навалилось на него. Голова внезапно закружилась, но мгновенно стала ясной и вроде бы наполнилась веселым газом. Он несколько раз ни с того ни с сего хихикнул и поймал себя на мысли, что состояние напоминает ощущения после выкуренного косяка анаши. Глубоко втянул воздух и попытался подняться. Однако почему-то не удалось. Он остался оцепенело сидеть на скамейке. Сколько так продолжалось: минуту, полчаса, час?.. И вдруг некий внутренний толчок точно подбросил его со скамьи – что-то засиделся, пора двигать к бабке.

В подъезде все так же нестерпимо воняло кошками. Валек крутанул винт звонка, но слабое дребезжание за дверью не вызвало в ответ никакой реакции. Он вновь и вновь крутил допотопный агрегат. Дверь не открывали.

– Заснула, что ли, старая коза? – раздраженно пробурчал Валек. Может, это и к лучшему? Сейчас он нагрянет как снег на голову. Дверь даже не скрипнула. Он осторожно притворил ее и на цыпочках шагнул в комнату.

Старуха лежала на кровати, сложив руки на груди. Так и есть! Дрыхнет, падла! Ну сейчас я тебя разбужу!

– Эй, бабка?! – крикнул он.

Старуха не откликалась.

– Вставай, старая, мент пришел, допрос снимать будет! – заорал Валек и приблизился к кровати, но тут же отшатнулся. Горло у старухи было перерезано, что называется, от уха до уха. Знакомая бритва с перламутровой ручкой валялась рядом на подушке.

– Ох! – всхлипнул Валек и отшатнулся. – Как же это? Замочили… Но кто?

Он вновь приблизился к кровати и посмотрел мертвой в лицо. Глаза старухи были широко раскрыты, на лице застыла гримаса тупого удивления. Кровь уже перестала вытекать и покрыла грудь и часть кровати темно-красным слоем, словно накинутый поверх тела платок.

Позади послышался шорох. Валек вздрогнул, резко обернулся, рука непроизвольно метнулась в карман за ножом. Но это была всего лишь кошка. Не обращая внимания на Валька, она подошла к кровати, на которой лежала старуха, и стала принюхиваться.

– Ах ты, тварь! – Валек из всей силы пнул кошку. Животное взлетело, словно футбольный мяч, шмякнулось о стену и с истошным мявом выскочило из комнаты. Тотчас квартира наполнилась истеричным мяуканьем, и Валек почувствовал навалившийся приступ удушья. Нужно было уходить. И не только из-за кошек. Вдруг кто-нибудь нагрянет. Хотя кто? Старуха жила одна как перст. Но мало ли… Так… постой-постой. Похоже, он наследил. Рылся в комоде, брал в руки разные цацки. Оставил следы на ручке входной двери. А ведь его пальчики есть в угро. Не хватало, чтобы пришили мокруху.

Валек схватил с комода какую-то салфетку и стал лихорадочно протирать все вещи, до которых, как ему помнилось, он дотрагивался. Наконец работа была закончена. Парень сунул салфетку в карман, еще раз глянул на старуху и покинул квартиру. Он крадучись спустился по лестнице, задержался в подъезде, украдкой выглядывая на двор. Похоже, там все так же пусто. Вперед!

Он быстрым шагом вышел из подъезда и не оглядываясь рванул прочь. Вроде его никто не видел. Но кто же пришил старуху и зачем? В этом стоило разобраться. Может, она сама того… Испугалась его прихода, ну, конечно, нервишки слабенькие; достала из комода бритву – чик по горлу… А после ручки аккуратненько сложила и померла. Он хмыкнул. Глупость! Не складывают после ручки, уж он-то знает. Да и бритва как орудие самоубийства довольно сомнительно. Уж больно страшно. Его передернуло, ледяной озноб прошел по коже. Явное убийство. Но кто? И почему?

Скажем, она кому-то рассказала о его приходе. Ведь бегала же куда-то. А возвращалась, на ней лица не было. Ну и замочили. Но ведь он не видел, чтобы кто-то входил в подъезд. Ох, темное дело! И дернул же его черт припереться сюда. Стоп! Он остановился, внезапно похолодев. А бритва? Ведь он брал ее в руки, когда рылся в комоде. И пальчики наверняка оставил. Конечно, возможно, убийца смазал предыдущие отпечатки. А если нет? Если работал в перчатках, и теперь мусора вычислят его, Валька, в пять минут. Что же делать? Вернуться? А если там уже кто-то есть? Но не вернуться еще хуже. Это почти наверняка труба. Как же он забыл протереть бритву? Как последний лох! Эх!.. И Валек повернул назад.

Он стоял перед знакомой дверью, не решаясь на дальнейшие действия. Не вид мертвого тела пугал его, Валек опасался, что в квартире уже кто-то находится. Он прислушался. Точно! Там уже люди.

Ну и что? Скажу, мол, пришел в гости, ничего не знаю… Если там, скажем, мусора – какая-никакая, а отмазка, а если просто граждане, возможно, ему удастся затырить бритву.

Он позвонил, потом еще. Потоптался, проник внутрь тем же способом, как и в прошлые разы.

Из комнаты раздавалось мяуканье. Валек заглянул.

Несколько кошек сидели возле кровати и издавали жалобные звуки.

Он кинулся к кровати. Старуха все так же лежала на спине, широко раскрыв глаза и уставившись неподвижным взглядом в потолок. Черт с ней! Где же бритва? Бритвы не было.

Валек судорожно вздохнул и наклонился над трупом. Бритва, помнится, лежала на подушке. Пусто! Может, завалилась куда?! Он, превозмогая отвращение, стал шарить между телом и постелью. Тщетно. Только руки кровью вымазал. Этого еще не хватало. Значит, бритву кто-то взял? Скорее всего – убийца. Так же, как и он, спохватился и вернулся. И как они не столкнулись… Нужно быстрей смываться отсюда. Валек еще раз осмотрел кровать, скорее для подстраховки, чем в надежде найти бритву. Пусто. Взглянул на руки. Плюнул на осторожность, пошел на кухню и вымыл их, потом, чувствуя себя последним фраером, в третий раз покинул квартиру.

Да кто он вообще такой, этот самый Валек? Зачем поперся в квартиру несчастной бабки, зарезанной неизвестно кем?

Году эдак в пятьдесят первом в Тихореченске арестовали группу подростков, обчистивших продуктовую палатку, а среди них и Валентина Десантова, уже тогда известного как Валек. Пятнадцатилетний мальчишка не был в числе лидеров, заправляли кодлой ребята постарше, но и в шестерках не числился. Палатка стала просто предлогом, чтобы избавиться от надоевшей всему городу шайки уличной шпаны. Схватить их за руку долго не удавалось, работали ребятишки, несмотря на молодость, чисто, но потом в шайку внедрили стукача, паренька, мечтавшего стать чекистом-разведчиком. Первым заданием юному дзержинцу и стало содействие в ликвидации уличных хулиганов.

Стукач навел шайку на палатку, создав впечатление, что дело выеденного яйца не стоит. Однако тут их и повязали. Валек держался молодцом, друзей не предавал, вину благородно брал на себя. Пока шло следствие, ему стукнуло шестнадцать. Дали голубю трешку, и вот он уже мчит в «столыпине» в места не столь отдаленные.

«Сгубили мальчика за дядю-фраера» – в данном случае за несколько банок тушенки, кульки с чаем и сахаром…

Что поделаешь, закон нарушать не полагается.

В защиту молодого человека стоит добавить, что будь у него папа с мамой, может, ни в какую кодлу он бы и не попал. Однако папа с мамой отправились в далекое путешествие в том же «столыпине» на несколько лет раньше, чем их сынок. И не за уголовные преступления, а за политику.

Валек вместе с сестрой-близняшкой остался на попечении престарелой тетки Аглаи. После более-менее безбедного существования в дом вместе с бедой пришла и нищета. Очень часто детям просто нечего было есть. Да и в школе постоянно тыкали родителями – врагами народа, безродными космополитами. Как бы то ни было, покатился паренек по наклонной и докатился до лагеря. А тут друзей-учителей нашлось побольше, чем в школе… Лафа!

Прибился Валек к стае блатных, на мужичье работящее посматривал снисходительно, на политических с презрением, хотя в душе больше всего мечтал встретить отца.

Довольно скоро Валек попал под покровительство старого вора Михалыча по кличке Ушастый. Несмотря на уничижительное прозвище, подчеркивающее физический недостаток – перпендикулярно приставленные к голове уши, Михалыч ходил в авторитетных. Он тоже был родом из Тихореченска и имел устойчивую репутацию удачливого домушника, а домушник в воровской табели о рангах – человек не последний.

«Держись за меня, корефан, – толковал Ушастый, – откинемся, вместе дело вертеть будем». Валек и держался. Лагерь, где отбывал свой срок Валек, считался тихим. Особых происшествий здесь не случалось, о грандиозной войне между ворами и «суками» знали лишь понаслышке. Да и находился лагерь не на Колыме, а в Пермской (тогда Молотовской) области, не так уж и далеко от Тихореченска. Валек не досидел и половины срока, когда «крякнул Усатый Пахан», как выразился Ушастый. Заговорили об амнистии. Она не заставила себя ждать, и летом пятьдесят третьего года Валек снова был дома. А здесь продолжали бедовать тетка и сестра. Про отца и мать не было ни слуху ни духу. Нельзя сказать, что Валек вновь хотел в тюрьму, но уж так получилось, не от кого помощи ждать, кроме как от братвы. После амнистии город был наводнен такими, как он. Ни специальности, ни чистых документов у него не имелось, и появившийся невесть откуда Ушастый (он освободился позже Валька) без труда нашел себе подручного.

В банде было пять человек: сам Ушастый, Валек, маруха Ушастого Дуська, занимавшаяся сбытом краденого, и двое малолеток – тщедушный Валет, способный пролезть в любую щель, и Гоша, обычно наводивший на хаты и стоявший на стреме.

Схема действий оказалась достаточно простой. Валет влезал в форточку квартиры, хозяев которой не было дома, открывал дверь, впускал Ушастого и Валька. Квартиру очищали в считаные минуты. Иногда открывали двери с помощью отмычки, но всегда работали очень аккуратно и никогда не применяли физического насилия.

– Хуже нет мокрухи, – учил молодежь Ушастый. – И сам грех на душу берешь, и мусоров из себя выводишь.

Раз залезли в хату, хозяин которой спал после ночной смены. От шума он проснулся и вскочил с кровати. Валек достал финку и молча повертел ею перед носом побледневшего мужика. Покинули квартиру, не взяв ничего, а Валет был жестоко избит, поскольку не заметил, что в квартире кто-то есть.

Их долго не могли поймать, хотя милиция знала наверняка, чья это работа. На этот раз Валек получил пять лет. «Парились» они с Ушастым в разных лагерях. Но братва без справок и аттестатов хорошо знает «кто есть кто». Валек привычно примкнул к уголовникам и не бедовал. Весной пятьдесят девятого он во второй раз освободился и вернулся в Тихореченск. К тому времени тетка померла, сестра вышла замуж, и прибиться Вальку было просто некуда. Однако снова в лагерь он не желал попадать ни за какие деньги. В двадцать три года у Валька отсутствовала треть зубов, не хватало двух пальцев на левой руке, отмороженных и наскоро ампутированных лагерным лепилой. К тому же он постоянно задыхался и кашлял.

Когда Валек явился к сестре, та не выразила особой радости, но и не прогнала. Из старой коммуналки, где они жили все вместе, она съехала, как только вышла замуж, и теперь жила в отдельной двухкомнатной квартире вместе с мужем и маленьким сынишкой.

Сестру звали Катей.

– Ну, здравствуй, – довольно отчужденно сказала она.

– Не рада?

– Почему? Рада.

– Не чувствую.

– Узнаю братца. Сразу же в бутылку лезешь, не успел еще поздороваться.

– Вижу, не ждали меня здесь, – угрюмо пробурчал Валек.

– Что ты все заладил: «Не рада, не ждали». Тоже мне, народоволец, вернувшийся из ссылки. Да ждала я… – Она несмело взяла руку брата своей маленькой влажной ладонью. – Поверь, Валя… – Это робкое прикосновение внезапно наполнило сердце Валька нежностью к сестре. Глаза его увлажнились, в носу защипало… «Не хватало еще слезу пустить», – смущенно подумал он. А сестру словно подменили. Она суетилась около него, стараясь накормить то одним, то другим, вытаскивая еду из белого металлического шкафа.

– Это что? – спросил Валек, кивнув на шкаф.

– Холодильник, – пояснила сестра. – Недавно купили, Володе на работе выделили.

– Володя – это муж, что ли?

– Муж! Он тебе понравится… Хороший…

– А вот я ему вряд ли. Кому может понравиться уголовник… зэк…

– Снова ты… Ведь даже еще не видел, не познакомились…

К вечеру появился Володя – здоровенный белобрысый мужик, на полголовы выше немаленького Валька. Похоже, он действительно был рад встрече. Во всяком случае, как ни пытался уловить хотя бы нотку фальши в его поведении Валек, это не удавалось. Сели за стол, разлили водку…

– Ну, с приездом! – сказала сестра. Под пельмени быстро прикончили бутылку. Сестра то и дело выбегала то к ребенку, то на кухню.

– И чем заняться собираешься? – осторожно спросил Володя.

Валек пожал плечами.

– Не знаю, специальности ведь нет никакой. Лес умею валить… – он невесело усмехнулся.

– А вообще какие планы? – не отставал зять.

Валек хотел вскипеть и сказать что-нибудь язвительное, обидное, но взглянул в простодушное лицо Володи и передумал, только поморщился.

– Могу устроить к нам в цех, – сказал зять, – хотя бы подкрановым. Особой квалификации не требуется, а зарплата неплохая.

– А жить где?

– Да живи у нас.

– Глупости. У вас и так места немного, а тут я…

– Можно в общежитие. А потом видно будет.

– Неплохо бы…

– Или комнату у кого снимешь. Сейчас многие жилье сдают. А вот как там, расскажи.

Он не сказал, где «там», но Валек понял, что его просят рассказать о лагере.

– Там… – он в первый раз за вечер произнес матерное слово. – И вспоминать неохота. Вот смотри, – он широко раскрыл рот. – Одни железяки желтые да белые… Или вот, – сунул под нос Володи левую руку без двух пальцев. – Требуху показать не могу, но тоже не в лучшем виде. Так что, зятек, и заговаривать об этом не стоит.

– О чем толкуете? – поинтересовалась вошедшая с очередной тарелкой сестра.

– Ты садись, – потянул ее за руку Валек, – хватит бегать взад-вперед.

– А вот скажите, – спросил Володя, переводя взгляд то на брата, то на сестру, – почему вы такие разные, ведь близнецы же? Валентин вон чернявый, смуглолицый, глаза темные, а Катя у меня словно из сметанного теста вылеплена. Близнецы должны быть похожи друг на друга как две капли воды.

– Мы не близнецы, а двойняшки, – пояснила Катя. – Близнецы – это когда однополые, то есть однояйцовые, а мы…

– Да брось, – перебил ее Валек, – давай лучше за отца с матерью выпьем. А то совсем про них забыли.

Сестра горестно потупилась, потом проговорила:

– В прошлом году вызвали меня в КГБ. Справки вручили и на папу, и на маму. Мол, реабилитированы посмертно… Ни в чем не виноваты, значит…

– Ах, суки! – невольно вырвалось у Валька.

– Ты помнишь, как их забрали? – спросила Катя.

– Вроде ночью? – в сомнении произнес Валек. – Кажись, весна была… или зима?

– В марте… Считай, ровно десять лет назад. Сразу после праздника – Международного женского дня. – Она невесело усмехнулась. – Пришли, точно, ночью. Все перерыли. Отец, помню, все повторял: «Это ошибка… Это ошибка…»

– Ага, – сказал Валек, – это и я помню. Интересно, за что их прихватили?

– Может, донес кто? – высказал предположение Володя. – У нас в цеху работает один, раньше в органах служил, потом уволили… Так он рассказывал: все на доносах построено было. Одного хватали, он на второго стучал, а тот на третьего… так и раскручивали дела, а потом докладывали о раскрытии шпионско-террористической группы. Вот и ваших, должно быть.

– Отец в исполкоме работал, мать в гороно. Какие они шпионы-террористы?

– Э, брат, – перебил Валька зять, – тебе ли рассказывать, какие шпионы там сидят. Сам небось знаешь…

– А ведь хорошо жили, – вздохнул Валек, – все было. Всегда одеты-обуты… Хаванина… еда то есть, – поправился он. – И если бы их не забрали, разве б я стал вором? Ах ты!.. – он залпом выпил рюмку.

– Спасибо тетке, – сказала молчавшая Катя, – не бросила в трудный час. – Царство ей небесное, Аглае. Ты вон быстро от рук отбился, дома и то не всегда ночевал, а мы с ней… И как выжили? Только благодаря Аглае десять классов сумела окончить. Ей и еще одному старичку.

– Какому старичку? – не понял Валек.

– Так, одному, – замялась Катя. – Помогал нам, деньги переводил, хотя сам бедствовал. И ей царствие небесное. Ладно, чего уж вспоминать… – она тяжело вздохнула. – Давайте помянем тех, кто не оставил в трудный час.

– А я, значит, оставил? – неожиданно взъерепенился Валек.

– Валентин! – укоризненно произнес зять.

– Оставил не оставил, – спокойно констатировала Катя, – а если бы со шпаной не связался и не сел, я думаю, нам бы полегче было. Ты, собственно, выбрал самый легкий путь, покатился под гору.

– Да я… да я!!! – выкрикнул Валек. – Я там… здоровье… на лесоповале…

– Это все потом было, – отрешенно сказала сестра, – а в самый трудный час ты нас бросил.

Валек хотел закричать еще что-то злое и жалостливое одновременно, но задохнулся и замолчал. Сестра была права. Он предал.

Над столом повисло тягостное молчание.

– Если бы я мог поправить… – наконец произнес Валек через силу.

– А ведь я знаю, кто на родителей донес, – неожиданно сказала Катя.

– Кто?! – Валек так и подскочил на стуле. Он был готов прямо сейчас бежать и мстить. – Говори, Катька!

– Помнишь, старуха с нами в коммуналке на Щорса жила?

Валек напряг память.

– Нас четверо соседей было. Беловы многодетные. Один еще вместе с тобой ошивался. Как вас посадили, за ум взялся. Сейчас на стройке работает бригадиром. Вчера только в магазине видела.

– Ну?

– Потом Кацы. Абрам Львович и Маргарита Владиславовна. Двое детей у них было: Марик и Люся. Абрама Львовича в пятьдесят втором забрали, но быстро выпустили. Тебе Люся нравилась? Потом Екатерина Павловна, одинокая, в театре работала костюмершей. Такая, вечно с поджатыми губами. Лицо худое и бледное. Она, видать, не из простых была. Все из себя аристократку корчила… Вот она на них и донесла.

– Откуда ты знаешь?

– Да уж знаю.

– Откуда, Катя? – вмешался Володя. – Может, напраслину на человека возводишь.

– Откуда знаю, говорить не буду. Но на родителей писала точно она. Мол, скрывают свое истинное происхождение. Космополиты, ну и все такое…

– Какое происхождение? Что ты такое несешь? – вытаращил глаза Валек.

– А такое! Ты никогда не задумывался над происхождением нашей фамилии? И встречал ли однофамильцев?

– Да как-то не очень. Десантовы и Десантовы. Мне даже кликуху хотели прицепить – Десант, но не прижилась. Наверное, какой-нибудь предок в десанте служил в царское время…

– В десанте! – хмыкнула Катя. – Не было тогда десантников. Наш предок носил фамилию де Санти и приехал в Россию при Павле Первом.

– Ну ты даешь, сеструха. Так мы что, выходит, французы?

Катя хотела что-то сказать, но замолчала и посмотрела на мужа.

– Ты мне никогда этого не рассказывала, – удивился тот.

– А о чем рассказывать? Это случилось сто пятьдесят лет назад. За это время мы давно обрусели. Правда, еще дед считался итальянским подданным.

– Значит, я – итальянец! – весело воскликнул Валек.

– Вот Екатерина Павловна на этом факте и решила сыграть, – не обращая внимания на реплику брата, продолжала Катя. – Настучала писульку и послала в КГБ. Там, конечно, не замедлили проверить этот примечательный факт, и точно: внук подданного итальянского королевства.

– А откуда соседка узнала? – недоверчиво спросил Валек.

– Мало ли… Земля слухом полнится.

– А где найти эту старую козу?

– Адрес я тебе дам, – сказала Катя.

– А почему ты сама не прижала эту стерву?

– А прижимать, братец, по твоей части, – спокойно ответила Катя, и на лице ее мелькнула мгновенная злобная гримаска. Мелькнула и тут же пропала.

– Ладно! – зловеще произнес Валек. – Я ее навещу.

– И что ты будешь делать? – в сомнении спросил Володя.

– Разберемся, – резко произнес Валек, – будь спок!

Прошло несколько дней. Валек жил у сестры, спал на раскладушке в комнате, где в деревянной кроватке обитал годовалый племянник Костя. Иногда по ночам ребенок просыпался и плакал, а вместе с ним просыпался и Валек. Первое время он никак не мог отделаться от ощущения, что все еще кантуется на нарах. Но скоро детский лепет стал странно волновать его, будя давно забытые ощущения домашнего тепла и уюта. Ему вдруг пришло в голову: а не это ли главное в жизни? Гуканье малыша, сладкий запах женского тела, идущий от склонившейся над кроваткой сестры, то состояние покоя, которого ему всегда не хватало. А что он хорошего видел? Лагеря, нары, обжигающий мороз на делянке, грохот падающих деревьев, шлепанье грязных засаленных стирок, вяжущая горечь чифиря. И ведь для него это была привычная жизнь, он даже не помышлял, что существует другая, вот такая спокойная и размеренная.

Вместе с зятем он сходил на завод, посмотрел, как работает подкрановый. Дело, что и говорить, нехитрое. Зацепил груз стропами, махнул рукой крановщику, мол, «вирай» – и порядок. Что ж, нужно прибиваться к какому-то берегу.

О визите к старухе, которая якобы заложила родителей, он поначалу забыл. Потом вдруг вспомнил и никак не мог отвязаться от мысли об этом. И что он ей скажет? Ты, мол, бабка, написала телегу на батю? «Нет, – ответит она. – Ничего я не писала, ничего не ведаю. И вообще, молодой человек, на каком основании вторглись в частное владение? С какой стати требуете от меня невесть чего?» Но как ни гнал он от себя неприятные мысли, они непрестанно портили настроение. Казалось, кто-то незримый вдалбливает в голову: «Иди. Разберись. Иди, разберись». Последнюю ночь перед визитом к бабке он даже плохо спал, то и дело просыпаясь с одной мыслью о Екатерине Павловне, которую он помнил весьма смутно. И вот наконец собрался и пошел.

Что из этого вышло – читатель уже знает.

Странное дело – когда Валек пришел к сестре домой, он почти забыл, что с ним произошло. О случившемся он просто перестал размышлять. Все ушло куда-то в сторону, словно увиденное на экране кинотеатра.

Кто убил старуху, за что и куда делась бритва? Все эти вопросы просто перестали волновать его.

Вместо отчаяния на душе ощущалась приятная легкая пустота, словно он выполнил какое-то нелегкое поручение. Выполнил удачно, и теперь можно расслабиться и отдохнуть.

Через пару дней Валек вышел на работу и неожиданно почувствовал интерес к своему новому занятию. Кто бы мог подумать, но ему хотелось вставать ни свет ни заря, ехать в трамвае до проходной, вливаться в поток рабочих, переодеваться в душевой, сидеть на сменно-встречном, а потом «вирать» и «майнать» – поднимать и опускать важные народнохозяйственные грузы. Чувствовалась в пареньке рабочая косточка, которую не смогли переломить ни лагеря, ни нары.

Прошел месяц. Настал день, когда молодой рабочий первый раз в жизни получил честно заработанные деньги. Это событие вызвало некое веселое изумление: он – и получка! Сумма была не особенно велика, но Валек то и дело ощупывал карман. Точно ли деньги находятся там? Но деньги были на месте, заработанные им деньги!

«Половину отдам сеструхе, – размышлял он, – а на остальные куплю какую-нибудь одежку. Хватит ходить в обносках».

– Валентин, может, по кружечке? – предложил крановщик Васька, с которым он работал в паре.

– А чего, – поддержали товарищи по бригаде, – чать, честно заработали, имеем полное пролетарское право.

– «Класс, он тоже выпить не дурак», – процитировал Васька.

– Какой класс? – не понял Валек.

– Рабочий, балда. Это Маяковский сказал.

– Ну раз Маяковский… – Валька распирал смех. Перспектива выпить на честно заработанное обещала новые доселе невиданные ощущения. Может, водка, оплаченная трудовым потом, окажется слаще, чем обычно.

– Идем к Мане, – загалдели работяги. К Мане – значит, в пивную, где командовала здоровенная розовощекая буфетчица. Она, словно дирижер большого симфонического оркестра, управляла толпой разномастных возбужденных мужиков. С тем добродушно пошутит, другого нарочито грубо обругает, а иному и увесистую затрещину отпустит. Хозяйка, одним словом. Кружки с пивом, украшенным густой пеной, и стаканчик, которым она отмеривала порции водки, мелькали в ее руках, словно реквизит фокусника.

Для начала заказали по кружке и по сотке каждый. Взяли соленых сухариков, какой-то подозрительной колбасы под названием «Армавирская». От водки Валек отказался, но с удовольствием отхлебнул пивка, на его глаз, в кружку явно недолитого. Но никто не выражал по этому поводу недовольства. Всем было весело и хорошо.

Валек уже почти допил свое пиво, когда сквозь шум услышал, как его кто-то окликает. Он обернулся и увидел… Ушастого. Настроение мгновенно испортилось. Пиво показалось кислым и теплым, а пивная из храма мужской дружбы и рабочей солидарности вдруг превратилась в заплеванную забегаловку.

– Старого кореша не узнаешь? – шепеляво проговорил Ушастый.

– Почему же? Здорово, Михалыч.

– Так двигай ко мне. Или… – он кивнул на парней из бригады, – новый друг лучше старых двух?

– Извините, ребята, – сказал Валек, обращаясь к товарищам, – потолковать нужно.

– Значит, работягой заделался? – не скрывая насмешки, спросил Ушастый. – Ну и как платят?

– Ничего, хватает, – отрезал Валек, пресекая последующие выпады.

– И правильно, – сказал Ушастый серьезно. – Ты, парень, еще молодой, тебе жить нужно, а воровская доля, она не для всякого годится.

– Точно, – подтвердил Валек. – Рад, что ты меня понял.

– Понял-то понял, и все же…

– Больше на кичу не желаю!

– Да при чем тут кича. Чего ты лепишь или кислятины опился? Никто про тюрьму не говорит. С умом если…

– С умом! У тебя сколько ходок? Семь или восемь? А годков тебе сколько? Чуть больше пятидесяти. Вся жизнь прошла на нарах.

– Ты прямо как «кум» балакаешь. Перевоспитал тебя рабочий класс. Что-то больно быстро.

– А-а, нет, Михалыч, никто меня не перевоспитывал, ты же знаешь, я всегда сам по себе.

– Может, и так, – после некоторого молчания отозвался Ушастый. – Ладно, не будем базары разводить. Выпей лучше. – Он достал из кармана пиджака чекушку и хотел плеснуть водку в кружку Валька.

– Я и сам могу купить, – сказал Валек, прикрывая кружку ладонью.

– Обижаешь! За старую дружбу! Че ты, в натуре?

Валек и сам устыдился своего поведения. Что это с ним? Вроде как скурвился?

– Ладно, наливай! – пробурчал он.

– Другой базар!

– Валентин, ты идешь? – позвали с соседнего столика товарищи по бригаде.

Валек замялся:

– Нет, ребята. Я, пожалуй, останусь. Вот друга старого встретил…

– Молодец, – тихо сказал Ушастый. – А потолковать нам и вправду нужно.

Валек залпом выпил водку, запил ее пивом, сплюнул на пол. Он уже понял, что разговор будет не из приятных.

– Сейчас, конечно, масть сменилась, – осторожно начал Ушастый, – многие урки отходят от закона. Я вот тоже подумываю.

– Ты?! – удивился Валек. – На понт берешь?

– Сука буду. – Ушастый исполнил характерный жест, чиркнув себя большим пальцем правой руки по горлу, а потом зацепил ногтем зубы. – Ты вот правильно сказал: восемь ходок, даже девять. А что я имею? Туберкулез и язву! Но, в отличие от тебя, я уже не молод. Что же мне, на завод идти? «Вира-майна» кричать?

«И это знает, – без особого удивления подумал Валек, – видать, давно пас, а не случайно здесь столкнулись».

– Так вот, – продолжил свои излияния Ушастый, – я подумал: пора и на покой. Ну сколько я еще протяну? Лет семь-десять. В лучшем случае, пятнашку. А на какие шиши? «Гоп со смыком – это буду я…» – вдруг пропел он. – Нет, Валек! Побираться не буду! Лучше в петлю!

Валек в упор взглянул в глаза Ушастого. Глаза были холодные и серьезные, и, хотя в голосе старого вора звучал надрыв, в них читалась не слезливая пустота, а упрямая сила.

– И что же ты надумал? – с интересом спросил Валек.

– Последний скачок сделаю – и на покой.

– Ну ясно. Сначала последний, потом самый последний, потом последний в жизни, потом…

– Ты не смейся! Сказал, последний – значит, последний!

– Допустим. Но даже самую богатую хату бомбануть – на сколько хватит? От силы на год. А потом? Снова на дело?

– Нет, корешок ты мой любимый, эта хата, которую я надыбал, не просто богатая – золотая… – Ушастый оглянулся по сторонам. – Давай-ка на выход. Здесь толком не поговоришь. – Он отставил недопитую кружку и двинулся сквозь гудящую толпу. Валек нехотя пошел следом.

– Я знаешь чего надумал, – продолжал Ушастый дорогой. – Возьму хату, и в Сочи. Или, там, в Анапу. Куплю домишко, найду вдовушку и буду остаток дней на печке ж… греть.

– Бабки большие нужны, – отозвался Валек.

– Верно, сынок, верно! Бабульки нужны крутые. И они будут!

Валек усмехнулся, но промолчал.

– Чего лыбишься?! – свирепо крикнул Ушастый. Несколько прохожих обернулись на них.

– Легче, Михалыч, легче. Чего меня на бас брать? Ну возьмешь ты хату, пусть даже золотую, а потом? Какая-нибудь Дуська-Машка вложит и – «там за горами Магадан…»

Ушастый скрипнул зубами, но промолчал.

Некоторое время они шли молча. Вдруг Ушастый резко остановился.

– Валек, – сказал он тихо, – хочешь, сейчас на колени встану. Вор Ушастый на колени перед тобой упадет. Как пацан! Как петух! Эх, бля!!! – Ушастый виртуозно выматерился.

Валек с интересом ждал продолжения.

– Пойдем со мной на дело, – сказал Ушастый неожиданно будничным тоном. – Ты да я, никого больше. И знать, кроме нас двоих, никто не будет. Я тебя прошу!

Валек молчал.

– В Пожвалаге, ты помнишь, грузин на тебя залупнулся, Анзик? Пришить хотел? Кто отмазал? Михалыч! А проигрался ты, кто помог расплатиться? Опять же Ушастый. Да и вообще, я тебя всю дорогу мазал! Или отопрешься?

– Не спорю, – подтвердил Валек.

– Ну, слава богу! Не гнилой ты. Всегда знал.

– Гнилой не гнилой, а на скачок не пойду.

– Долги нужно отдавать.

– Я тебе ничего не должен.

– Ой ли?

И Валек понял, что попался. Некоторое время они шли молча.

– А что за хата? – спросил Валек.

– Так ты пойдешь?

– Я пока ничего не сказал.

– Ладно! Слушай! Я в Карлаге повстречал Рыбу, помнишь его?

– Ну?

– Ему червонец два года назад сунули, еще долго будет париться. И вот он мне наколку дал. Мужик один, на здешнем тихореченском мясокомбинате работает не то кладовщиком, не то весовщиком. Ага. Этот самый весовщик, фамилия его Русичев, большие дела делает. Если верить Рыбе, то не директор, а он на мясокомбинате первый человек. Рыба, ты помнишь, темнил. Все больше рыжьем занимался, валютой… Так вот, он мне признался, что этот самый Русичев его основным клиентом был. И перепулял ему Рыба рыжья на многие-многие тысячи.

– Зачем же он своего клиента тебе открыл?

– Ты слушай. Когда Рыбу прихватили, он надеялся отмазаться. И, говорит, варианты имелись. Нужно только было очень большой хабар какому-то судейскому или «мусору» дать. Речь шла об очень значительной сумме. У Рыбы таких денег не было. Он из кичи черкнул этому самому кладовщику маляву: мол, помоги, за мной не заржавеет, отдам все до копейки с процентом. Малява точно дошла. Это Рыба наверняка знал. Но ни ответа ни привета он не получил. Тогда он шибко осердился и мне дал наколку. Ты, говорит, Ушастый, раздербань этого гнилого фраера. Чтоб ему, падле, неповадно было. Статья у Рыбы тяжелая, под амнистию не попадает. Так что ему париться от звонка до звонка. Кроме нас троих, никто про кладовщика не знает. Но одному мне не справиться. Так идешь в долю?

– Подумать нужно, – сказал Валек, но уже знал, что все равно согласится.

– Думай, – кисло сказал Ушастый, – но только недолго. К послезавтрему жду ответа.

– Допустим, я соглашусь, но ведь нужно знать, где барыга золото прячет.

Ушастый расплылся в улыбке.

– Ты что, Валек, меня за пацана имеешь? Рыба… – тут он замолчал и внимательно посмотрел на Валька. – Ты пока думай, а я обсмотрю: что да как.

И, не прощаясь, пошел прочь, шаркая, словно старик. Валек некоторое время смотрел вслед сутулой фигуре, потом закурил и задумчиво зашагал в противоположную сторону.