Код Вавилона

Глава 14

Вилкабамба, Эквадор

Понедельник

— Что его манит сюда, дьявол его побери? — Зоя Перселл с отвращением ощупала простую, жесткую лежанку и в ужасе огляделась. Маленький шкаф, стол и два жестких стула — все из грубой древесины.

Зое было лет сорок пять, и она руководила финансами Тайсэби, одного из быстрорастущих фармакологических предприятий. Ее смоляные волосы были острижены до плеч и обрамляли треугольное, сдержанно подкрашенное лицо с мягкими чертами и темно-зелеными глазами. Она была изящна, носила обычно темные костюмы со светлыми блузками и чувствовала себя не в своей тарелке в теперешней одежде, состоящей из джинсов и майки.

Важнейшей задачей ее как шефа финансовой службы было непрерывное продвижение акций Тайсэби. Однако в настоящий момент об этом не могло быть и речи. Через несколько минут ей предстояло оправдываться перед председателем совета директоров компании Хэнком Торнтеном.

— Это истинный мир Хэнка, — сказал Нед Бейкер, стоя в открытых дверях и забавляясь ее реакцией. — Хэнк — ученый и не терпит никакого комфорта на своей исследовательской станции.

Нед Бейкер обладал мягкими чертами лица и умными глазами, был среднего роста, бегал каждый день по десять километров и работал генетиком. Она наняла его когда-то в качестве научного консультанта, чтобы в профессиональных вопросах ей не приходилось полагаться на одно лишь «нутряное» чутье.

Зоя Перселл, являясь специалистом по банковским инвестициям, знала мир финансовых жонглеров и венчурного капитала. А естественные науки — профессиональная территория Тайсэби — были для нее «черным ящиком». Тут она безнадежно подчинялась генеральному директору Эндрю Фолсому, который, как и председатель, был генетиком.

Она знала, что в должности генерального директора была бы лучше Фолсома. Хэнк должен был доверить ей эту должность. Однако председатель поставил на руководящий пост ученого, а не финансового эксперта. Пока. Но Зоя держала в рукаве козырного туза.

— Истинный мир — не смешите меня! — Она фыркнула. — Анализировать воду, фиксировать рост деревьев, драть мох и лишайник, копаться в помете летучих мышей в поисках непереваренных семян — и это председатель совета директоров концерна!

— Это наука, Зоя! — мягко ответил Нед Бейкер.

Они направились через дорогу к главному бараку.

— Что есть, то есть. Вилкабамба — «горячее» место, на котором произрастает необъяснимое множество растений. Нигде в мире старики не доживают до такого возраста, как здесь, некоторым уже далеко за сто. Поэтому ученые и пытаются понять, отчего это так.

— Ну ладно! — проворчала Зоя, поднимаясь на три невысоких ступеньки к входной двери барака. — Пожелайте мне удачи в битве, Нед!

Она шла через переднюю часть барака мимо перепачканных ученых, которые, вдоволь наползавшись по лесу, теперь сидели вместе, вбивая свои наблюдения в ноутбуки.

Один разглядывал рассеченную летучую мышь на весу и рассмеялся, когда Перселл с омерзением тряхнула головой.

Она открыла дверь и вошла в дальнее помещение.

Хэнк Торнтен даже не поднял взгляда.

— Привет, Зоя. Я по смеху догадался, что это ты. Эндрю уже здесь.

Темные локоны Хэнка Торнтена были перепачканы и слиплись в прядки, какие-то семена застряли в волосах, а кончики пальцев были черные.

Зоя Перселл коротко кивнула председателю, а потом и Фолсому. Генеральный директор Тайсэби сидел рядом с Торнтеном у гладко выскобленного деревянного стола. Вопреки своей привычке одеваться только в дорогое и сшитое по мерке, Эндрю Фолсом, как и Торнтен, был в джинсах и клетчатой рубашке. Его волчьи глаза язвительно оценивали ее.

На массивной плите стояли горшки с растениями, цветы и листья валялись по всему столу. Хэнк Торнтен рассматривал через увеличительное стекло структуру листка, держа его в пальцах.

— Поставь свой лэптоп так, чтобы не повредить какого-нибудь ботанического чуда.

Хэнку Торнтену было тридцать пять лет, и уже три года из них он был председателем совета директоров Тайсэби. После того как его отец удалился от дел, ему — как самому крупному акционеру бывшего семейного предприятия — эта должность сама собой упала в руки. Слияния, при помощи которых он двигал предприятие все ближе к лиге крупных фармакологических концернов, затевались им и его консультантами так ловко, что власть всегда оставалась в его руках.

— Что говорит Уолл-стрит?

— Мы как раз преодолели кризис, — ответила Зоя Перселл. — Мы сумели остановить курс акций на восемнадцати долларах. Авинекс чуть не утащил нас в пропасть. Дело выглядит так, что вывести его на рынок мы уже не сможем. По крайней мере, таково теперешнее заключение Управления по контролю за продуктами питания и лекарствами.

— Я знаю. Мой онлайн-опрос функционирует и здесь. Завести портал председателя было неплохой идеей с твоей стороны. Хорошо сделано, Зоя. Но как дело дошло до кризиса?

— Роль спускового крючка сыграла независимая экспертиза Авинекса. Эта независимая экспертиза камня на камне не оставила от нашего собственного заключения и от клинических испытаний. Авинекс ведь должен был стать нашим новым лидером продаж. А независимая экспертиза засвидетельствовала у Авинекса полную неэффективность и опасные побочные воздействия. Эндрю должен был меня предупредить! Ему следовало убрать Авинекс с рынка намного раньше.

— И тем самым отказаться от пары сотен миллионов долларов оборота?

— Курс бы не упал так низко. Тебе хоть ясно, какое состояние ты потерял?

— Это все я уже просчитал. При твоем предложении курс обрушился бы еще раньше. И оборот бы весь ухнул. А так мы каждый день зарабатывали на обезболивающих. — Торнтен с наслаждением отпил из бутылки пива. — Курс опять поднимется, не так ли? Ведь для этого ты здесь, верно?

Он метнул один из своих косых взглядов, которые она поначалу не умела толковать. Но теперь она уже знала, что таким образом он начинает решающий поединок. Отступать некуда.

— Эндрю неправильно оценивает последствия и слишком мало говорит с Управлением по контролю за продуктами. А мы покупаем не те патенты.

Председатель отвернулся и смотрел в окно.

— Мы каждый год расходуем сотню миллионов на генные патенты, которые мы не можем использовать.

— …Пока не можем, — презрительно пробормотал Фолсом и бросил на нее взгляд свысока.

— Какой-нибудь ученый открывает генную последовательность, регистрирует на нее патент, а мы покупаем права на этот патент, потому что когда-нибудь он нам, возможно, пригодится.

Зоя знала, что несправедлива к Фолсому. Естественно, некоторые патенты пригождались в собственных исследованиях. Но многие из покупок были рискованными сделками, потому что стало уже дурной привычкой патентных служб скоропостижно выдавать патенты на генные исследования и тем самым скрывать их от свободного использования.

— Зоя, поди сюда, — Хэнк Торнтен подошел к окну, открыл его и ждал, пока она не окажется рядом с ним. — Видишь ту гору и ту долину?

— Да. — Она уже успела удивиться здешнему необычайно мягкому воздуху. Весеннему воздуху. А ведь они находились южнее экватора на высоте тысячи шестисот метров, но и в более высоких местах гор все было зеленым. Она вдруг сообразила, что в бараках нет отопления.

— Долина называется «Святая долина». И гора тоже — святая гора, Манданта, — Хэнк говорил чуть ли не шепотом.

— Я знаю. Последнее убежище инков.

— Насколько мало мы знаем об этой горе, настолько же мало мы знаем о горе патентов, которую нагромождаем. Мы исследуем и надеемся, что в один прекрасный день сделаем великое открытие. Ты меня понимаешь?

Зоя хотела ответить, но председатель властно поднял руку:

— Но настоящей катастрофой было все же то, что в заключении независимой экспертизы было процитировано наше же собственное исследование. В нем еще до всякого применения было установлено то, что теперь подтверждает эта независимая экспертиза.

— Верно. Эндрю и его люди прохлопали ушами. Такие вещи ни в коем случае не должны документироваться.

— Это верно — с одной стороны. — Председатель снова сел и разглядывал структуру листка в своей руке. — Эндрю за это уже получил. Однако за область безопасности отвечаешь ты. Какая скотина нагадила в собственном стойле, мы все еще не знаем! Плохо дело, Зоя.

Зоя Перселл сглотнула. Эндрю Фолсом перевел службу безопасности на нее год назад. «Такая лавочка никогда не бывает вполне герметичной — и по определению не может быть такой, — сказал ей тогда Фолсом с глазу на глаз. — И если вдруг найдет коса на камень, то служба безопасности затянется у тебя петлей на шее».

Она должна была это выдержать. Ее время еще придет.

А Фолсом, между тем, уже повел следующую атаку.

— Кажется, есть еще одна пробоина в системе безопасности, — сказал он, пристально следя за ней. — Кто-то хочет продать конкурентам результаты наших исследований! Зоя, что ты предпринимаешь, чтобы защитить нашу новую противоожоговую мазь?

Зоя Перселл поперхнулась от неожиданности.

Фолсом широко улыбнулся. Он наслаждался своим упреждающим ударом.

— Досадная мелочь…

— Я вижу это иначе. — Хэнк Торнтен поднял взгляд. Его кисть с увеличительным стеклом зависла в воздухе. — Зоя, это миллиарды оборота, которые хотят у нас похитить.

Ученые Тайсэби несколько лет работали над антибиотиком из человеческой кожи и как никогда были близки к тому, чтобы вывести на рынок новую мазь от ожогов.

Кожа — самый большой орган человека, он ограждает организм от окружающей среды. Поскольку иммунная система вообще одна из старейших и эффективнейших систем защиты, само собой напрашивается стремление ее скопировать. В конце девяностых годов было обнаружено, что человеческая кожа вырабатывает антибиотик, основанный на белке, этот антибиотик мгновенно умерщвляет вирусы, бактерии и грибки — гораздо быстрее, чем традиционные антибиотики. Возбудители не успевают создать устойчивость против них. Со времени этого открытия было найдено уже свыше тысячи различных веществ — на коже, в слезной жидкости, в кишечнике, в легких и в белых кровяных тельцах…

— Да, где-то мы недоглядели, — сокрушенно сказала Зоя, которая сама лишь на днях узнала от Питера Салливана, шефа службы безопасности Тайсэби, об этой бреши. Об этом Салливану намекнул один из его осведомителей. Она никак не ожидала, что эта информация уже дошла до Фолсома.

— Еще ничего не случилось. Салливан как раз выясняет имена и место передачи. Мы этого не допустим.

Хэнк Торнтен кивнул:

— Позаботься об этом лично. Выведи суку на чистую воду!

Каймановы острова

Понедельник

Питер Салливан на прощанье окинул взглядом салон «Гольфстрима-G550». В длину он был пятнадцать метров и в ширину чуть больше двух. На девятнадцать пассажирских мест. Шестеро его парней потягивались в мягких креслах с кожаной обивкой шафранового цвета и наслаждались комфортом класса люкс.

Не зная, что их ждет, он на всякий случай заказал этот принадлежащий фирме реактивный самолет, рассчитанный и на дальние рейсы свыше 12000 километров.

Шеф службы безопасности Тайсэби вышел на трап. Душная жара облепила его и с первым же вздохом проникла внутрь. Из каждой поры его жирного тела моментально выступил пот, и бритый наголо череп тотчас увлажнился.

— Может, мне с вами пойти? — Пит Спэрроу, один из командиров группы, с тревогой разглядывал Салливана. Бледный, с запавшими щеками, вспотевший Салливан выглядел так, будто с ним вот-вот случится инфаркт.

— Нет! — Эти молодые акулы не догадывались, какой он выносливый.

Ожидавший автомобиль привез его прямо в город, к современному офисному зданию, в котором держали свои представительства с десяток юридических фирм, которых на Каймановых островах насчитывались сотни. А уж счет фирмам, которые состояли из одних почтовых ящиков и обслуживались этими сотнями на правах доверенных лиц, поскольку истинные владельцы не хотели «светиться», давно уже шел на десятки тысяч. Эти джинны, готовые прийти на помощь в чистых и нечистых делах, и составляли подлинное богатство островов, подчиненных британской короне и с восьмидесятых годов принадлежавших к десятке самых крупных оффшорных центров мира.

Большие деньги были здесь мерой всех вещей. Откуда они взялись, никого не интересовало. Так здесь наряду с чистым бизнесом отмывались миллиардные прибыли наркоторговли.

Салливан назвался у приемной стойки адвокатской конторы, и приветливый помощник провел его в конференц-зал. Там он остался один и в ожидании осмотрелся. Конференц-зал был обставлен темной мебелью, вдоль стен тянулись стеллажи со специальной адвокатской литературой. На торцевой стене висел портрет основателя конторы, написанный маслом. Салливан и потел, и зяб одновременно. После удушающе-влажной жары прохладный кондиционированный воздух бросал его кровообращению новый вызов. Когда дверь открылась, у него перехватило дух. Вот она, «Краса Карибики».

К нему гордой поступью шагала женщина высокого роста, с длинными сильными руками и ногами. Черная юбка элегантного покроя выгодно подчеркивала ее бедра. Блузка была золотистого цвета.

— Добрый день. Ноана Вебб, — назвалась женщина.

Когда она шла вокруг совещательного стола, ее пластичные движения напомнили Салливану черную пантеру.

Он сел напротив, ее черные, блестящие глаза насмешливо встретили его взгляд:

— Я адвокат и представляю интересы господина, с которым вы договорились. Хорошо ли вы долетели?

— Очень хорошо, спасибо. — Глядя на ее волосы, отливающие синевой, он вспомнил историю, которую слышал как-то на Антильских островах. Якобы бог задумал наказать скучающего и вечно капризничающего Адама. В один прекрасный день он взял из тела Адама несколько различных жидкостей. А у черта одолжил магическую соль, хорошенько все перемешал и сотворил антильскую женщину. С тех пор Адаму есть чем заняться, и больше он не ноет.

— Вы сегодня же улетите назад?

— Увы, сразу же, как только уладим дело, — с сожалением сказал Салливан. Он не мог отвести глаз от ее крепких округлостей под блузкой.

— Главное — результативность. Я хотела бы взглянуть, — беззастенчиво сказала Ноана Вебб.

Салливан еле оторвал от нее взгляд и поставил свой дипломат на стол. Он отстегнул оба замка и раскрыл крышку. Потом развернул дипломат в ее сторону.

Она лишь мельком глянула на содержимое дипломата и улыбнулась:

— Вы ничего не будете иметь против, если я велю это пересчитать?

— Нет. — Он увидел ее сверкающие белые зубы и про себя застонал.

В конференц-зал вошел тщедушный мужчина в поношенном деловом костюме и удалился с дипломатом в угол к маленькому столу.

На столе перед адвокатшей откуда-то взялся конверт. Все это время она держала его в руках, но Салливан его не замечал.

— Вы впервые на Каймановых островах?

— Нет. — Его глаза были прикованы к мерцающей коже в вырезе блузки, взгляд доставал до начала груди.

— Значит, у вас здесь бывают иногда дела. Как и у многих других.

— Бывали. — Салливан поднял глаза и улыбнулся так обаятельно, как только мог. — Я знаю Семимильный пляж с его великолепным белым песком. Мечта.

— Надеюсь, вы всегда были довольны тем, как разрешались ваши дела. Если нет, наша контора в любой момент готова выступить в вашу пользу.

— Я надеялся встретить здесь моего делового партнера…

Адвокатша покровительственно улыбнулась ему:

— Для этого мы здесь. Конфиденциальность — наше немалое преимущество.

Адвокатша глянула мимо Салливана. Счетчик денег кивнул ей и покинул помещение, унося дипломат с собой.

— Надеюсь, я заплатил за информацию не слишком дорого, — сказал Салливан.

— Это не мое дело.

«Какой превосходной формы ее рот», — подумал Салливан и принялся пожирать взглядом тонкие линий ее изогнутых бровей.

— Десять миллионов — очень серьезные деньги, — проворчал он и вспомнил, что в сделках по отмыванию денег ровно половина отходит отмывателям.

— Вы так считаете? — Адвокатша подвинула конверт через стол.

На какой-то момент его охватило желание перетащить ее через стол и обнять. Руки его дрожали. Затем он взял конверт.

Вскрыл его. Листок бумаги. На нем напечатана фамилия, название фирмы и город. И еще — дата, время, два места встречи.

Подняв глаза, он наткнулся на ее испытующий взгляд. Он кивнул, и она с холодной улыбкой простилась с ним.

Час спустя он уже сидел в самолете и снова и снова возвращался мыслями к этой красивой недостижимой женщине.

Вилкабамба

Понедельник

Она кипела. Обзывала себя идиоткой за то, что оказалась не готова к хитрому маневру Фолсома. Придется выложить козырного туза.

— У нас есть куда большая проблема, Хэнк, — ринулась она к своей цели. — На совести Эндрю — один умерший. На доклинических испытаниях. Если об этом станет известно, то акции рухнут, как лифт с лопнувшего троса. Мы должны подготовиться, разработать стратегию, как преподнести этот случай.

— Преподнести мертвого? — съязвил Эндрю Фолсом и покачал головой. И тут же взревел: — Нельзя допустить, чтоб об этом стало известно!

— Зоя! Смерть при тестировании медикаментов никогда нельзя исключить в принципе, — спокойно ответил председатель, неодобрительно глянув на Фолсома. — Искусство состоит во всемерной минимизации рисков, ибо последствия для предприятий, которых это коснулось, катастрофические. Падение курса, расследования, прокуратура, конфискация результатов исследований… Ты же знаешь! — Торнтен схватился за голову: — Иски о материальном возмещении в астрономических цифрах — и предприятие парализовано на месяцы. Зоя, ты хоть думаешь, что говоришь?

Она сглотнула. Выговор председателя усиливал позицию Фолсома.

— Это не останется в тайне. Дни Эндрю сочтены. Это случилось на его проекте. Он был там, когда человек умирал. Нельзя допустить, чтобы он не реагировал на внешние реалии. Не принимать рынок всерьез — это смертельно.

— Рынок. А что это такое?

Хэнк Торнтен потянулся и положил увеличительное стекло на стол. Гладкие черты его лица омрачились.

— Зоя, рынок есть искусственный продукт денег, — Фолсом высокомерно фыркнул. — Рынок — ничто без его корней. А корни его здесь.

Хэнк Торнтен указал на растения:

— Лечебные средства, которые надо найти, изучить, разработать, испытать, вынести о них суждение, произвести и довести до людей, чтобы помочь им. Только тогда, действительно только тогда, придет твой рынок, рынок денег, рынок акций. — Торнтен выдержал точно рассчитанную паузу: — Акциями рак не вылечишь, даже простой насморк не вылечишь. А служба безопасности — в твоем ведении.

Зоя обвела их гневным взглядом:

— А известно ли тебе?..

— Разумеется, я все знаю. Ты думаешь, Эндрю стал бы утаивать от меня такие вещи?

— Хэнк, ты собираешься все это провернуть под ковром?

— Я? Нет — ты.

Она отрицательно помотала головой и закрыла ноутбук. Ей стало плохо. Как она могла так неверно оценить ситуацию?

Не для того ли Хэнк все эти месяцы подбадривал ее и разоблачал слабости Эндрю, чтобы сейчас взять и окатить ушатом ледяной воды? Он любит решающие поединки и столкновения, с горечью вспомнила она. Его собственные слова. Она не подумала о том, что может проиграть в этом поединке.

— Хэнк, мне кажется, я здорово ошиблась, — она горько рассмеялась.

Он встал и взял ее за плечи, привлек к себе — так, что его рот оказался у ее уха:

— Так ничего не выйдет. Сначала убери за собой. Займись лично брешью в системе безопасности, хорошо? И потом подумай вот о чем: ты живешь в мире, который все больше и больше определяется учеными. Тут тебе нужен другой подход.

Его голос вибрировал, в нем звучали нотки увлеченности и пророческого напряжения. Его глаза цвета морской волны пронизывали ее насквозь. Когда он пускал в дело этот взгляд, его харизма действовала неумолимо, как колдовство шамана.

— Что, в конечном счете, мы все тут сегодня исследуем? — Он посмотрел на нее с вызовом. — Открой глаза, не будь мелочной, Зоя. Think big.

Эндрю Фолсом беспокойно ерзал на своем стуле.

— Неужто ты думаешь, Зоя, что я не знал, над чем Эндрю работает как одержимый? Неужто ты думаешь, что он мог делать это без моего одобрения? И надо ли тебе рассказывать, что творилось в лабораториях мира, когда этот профессор из Фрайбургского университета в Германии года три назад выступил с сообщением, что он обнаружил на хромосоме-4 ген старения?

Фолсом кашлянул, но председатель не обратил внимания на своего генерального директора.

— Мы с Эндрю ищем то же самое. Я — через растения, он — через людей. А ради этого позволено все.

Глава 15

Дрезден

Ночь с понедельника на вторник

Пиццерию подыскала Джесмин Пирссон.

— Класс! — вырвалось у Уэйна Снайдера, когда они вышли в небольшой дворик на задах пивного зала. — Хорошая наводка. Надо запомнить эту пиццерию. Почему мы раньше сюда не заглядывали?

Столы под развесистыми липами были аккуратно накрыты белыми скатертями с крахмальными салфетками. Терракотовые кадки с цветами напомнили Крису о Тоскане. Невысокие стоячие светильники с мягким желтоватым светом создавали романтическую атмосферу.

Они сели за последний свободный столик и заказали красное вино и пиццу. Джесмин Пирссон долго сидела молча, улыбаясь, пока мужчины вспоминали смешные случаи из времен их юности. Отчужденность долгих лет уступала место новому чувству близости.

— Завидую тебе. Собственная фирма, сам себе хозяин, хоть какая-то независимость — мечта… ну да, пожалуй, — задумчиво сказал Снайдер, чокаясь с Крисом.

— Как к этому приходят? — с любопытством спросила Джесмин.

Крис вкратце повторил то, что уже рассказывал Снайдеру днем.

— Вот так, внезапно, и делаешь это. Хотя не все так просто. — Крис приоткрыл неприятные стороны дела, рассказал о своих клиентах, о погоне за заказами, чтобы уже закруглиться с этим. И даже про свое мюнхенское выступление, после которого лишился нескольких заказчиков. — Ошибки и завышенная самооценка наказываются тут же. Мой парусник — по крайней мере, в настоящий момент — опять отодвигается в неопределенную даль.

— Что за парусник? — Джесмин Пирссон с интересом прислушалась.

Он посмотрел в ее голубые глаза, и ему захотелось остаться с ней наедине. Это было то самое чувство, которое он испытал до сих пор лишь однажды — при знакомстве со своей женой. Блокбастер, который, как он считал, ему уже больше никогда не увидеть.

— А ты все еще продолжаешь о нем мечтать? — Снайдер засмеялся, засовывая в рот кусочек пиццы.

— Еще как! Я по-прежнему иду по следу капитана Джеймса Кука. Да. Человек, ушедший гораздо дальше, чем кто-либо до него. Великие открытия, Таити, остров Пасхи.

— Ах, вон оно что! — Джесмин Пирссон весело рассмеялась, откинула волосы назад и призывно сверкнула на Криса глазами. — Наконец-то вижу человека, который мечтает не о Нобелевской премии, а о чем-то другом.

— Ты мечтаешь о Нобелевской премии? — спросил Крис, повернувшись к Уэйну.

— Об этом, пожалуй, мечтает любой ученый, — Снайдер вдруг посерьезнел.

— Тебе не мешает знать, что ученые способны насмерть враждовать между собой, — заявила Джесмин Пирссон доверительным тоном. — До такой степени они завидуют друг другу.

— Ну, в этом ты преувеличиваешь, — возразил Снайдер.

— Разве что чуть-чуть.

Зазвонил мобильник Снайдера. Он глянул на дисплей и сбросил звонок.

— Что-то мне не верится. Ведь вы работаете в той области, где еще так много предстоит открыть, — сказал Крис.

— Не забывай, мы работаем, чтобы зарабатывать деньги. И мы там все сидим под колпаком, из-под которого ничто не должно просочиться наружу. Никакая секретная служба не имеет такой защиты, как мы.

— А как же все эти отчеты об испытаниях и экспериментах?

— Их чаще всего пишут ученые, работающие в университетах и институтах, они ведут свои работы на официальные деньги и обязаны публиковать результаты.

Мобильник Снайдера опять зазвонил. На сей раз он ответил.

— Я сейчас приду, — только и сказал он.

Джесмин Пирссон мельком глянула на него и повернулась к Крису:

— Так что там у нас с капитаном Куком?

— С моим Индевором мне сейчас как раз предстоит совершить первое из трех его больших путешествий. Огненная земля, Таити, Новая Зеландия, Terra Australis Incognita, у римлян уже описанная картографом Помпонием Мелой. Легендарная Южная земля. — В голосе Криса звучала эйфория и тоска.

— Я и раньше тебе говорил, что Кук плохо кончил, — Уэйн Снайдер ухмыльнулся.

— А именно? — спросила Джесмин Пирссон.

— В последнем путешествии его убили и расчленили жители Гавайских островов. Они вернули от него кусок вонючего бедра, весом восемь фунтов, а позднее еще скальп с ушами. А кости оставили себе и сварили, потому что верили в божественную силу в костях великого вождя.

Джесмин Пирссон с отвращением скривилась.

— Тебе меня не испугать. Так же, как и раньше, — пробормотал Крис. Ритуал был тот же, что и в их юные годы. Уже тогда Снайдер предупреждал Криса об ужасном конце великого открывателя, когда друг слишком уж погружался в грезы.

— Я знаю, — Уэйн Снайдер засмеялся.

— Но для этого нужны деньги. А с этим дело пока стопорится. — Крис зевнул от усталости. Он был на ногах уже больше тридцати часов, после того как в воскресенье утром проснулся в женевском отеле. До сих пор напряжение держало его в бодром состоянии, но сейчас красное вино грозило свалить его с ног.

— Я уже тогда сказал тебе, что Индевор — это было судно для перевозки угля, с мелким килем, похожее на гроб. Длиной тридцать метров, вонючее, закоптелое и, как все тогдашние суда, тотально завшивленное.

— Мой Индевор будет современным, быстрым и элегантным. Парусник со всеми современными прибамбасами.

— А правами на вождение парусника ты уже обзавелся? — Снайдер сделал последний глоток вина и встал: — Крис, мне нужно идти. Дома горит. Было прекрасно. В другой раз запасемся временем получше. Я позвоню, когда будут результаты. — Уэйн Снайдер с улыбкой повернулся к своей сотруднице: — Джесмин, будь осторожна. Дело в том, что его мечта получила первый импульс в подростковом возрасте, когда он впервые прочитал про Кука. Там был описан ритуальный таитянский секс, который наблюдал Кук. Это и есть основа его мечты, — Снайдер засмеялся блеющим смехом, прощально поднял руку и заспешил прочь.

— Что случилось? — Крис смотрел вслед уходящему другу юности.

— Его жена, — сказала Джесмин Пирссон между двумя глотками красного вина. — Оба звонка были началом ссоры.

— Она могла бы пойти с нами.

— А четверо цыпляток? Ты знаешь, что это такое?

— Не-ет.

— Вот то-то же, — Джесмин помедлила немного, потом подняла глаза: — Что-то в их браке не так. Он представлял себе это по-другому. Он не создан для того, чтобы менять подгузники, купать, кормить с ложечки, складывать кубики и учить первоклассников читать. Несколько дней назад они узнали, что их пятнадцатилетний сын торгует наркотиками. И все лежит тяжелым бременем на его жене.

— Тут мне нечего сказать.

— Его это нервирует, он нетерпелив, агрессивен. День ото дня все хуже. Как раз в последние месяцы. Разумеется, он мечтает о прорыве в науке, о великом открытии. Он предпочел бы день и ночь работать в лаборатории.

— Вид у него изнуренный.

— Логично. Его терзает совесть. С другой стороны, он хочет заниматься наукой. Из-за этого они постоянно ругаются. Я за него беспокоюсь.

Она повернула ключ и открыла дверь.

— Тебе это правда не в обузу?

— Нет! — Она глянула на него через плечо. В ее взгляде была смешливость и уверенность в себе.

Крис вошел в квартиру вслед за ней. Когда в пиццерии он спросил ее, не знает ли она поблизости какой-нибудь отель или пансион, она ответила, что он может переночевать и у нее.

— На диване! — смеясь добавила она.

Квартира состояла из трех комнат, была недавно отремонтирована и находилась недалеко от института. Обстановка оставляла место для света и воздуха, в гостиной на стенах висели современные офорты.

— Спать тебе придется в кладовой. — Она показала ему место для ночлега в третьей комнате: старый диван стоял там среди нагромождения коробок и полок. — Я надеюсь, беспорядок тебе не очень помешает. А если все же помешает, то придется потерпеть. Я только недавно въехала и еще не все разобрала.

Она оставила его одного, и он поставил свои вещи. У двери стояли две дорожные сумки. Из одной торчал зеленый плюшевый дракон. Крис нагнулся и отодвинул края сумки. В глаза ему бросились два круглых пластиковых футляра, один из них он достал. На упаковке были изображены воинственный монстр с угловатой головой, металлическая маска, желтые глаза и руки-клешни. Надпись гласила: Бионикл.

«Не слишком ли воинственно для детской игрушки?» — подумал Крис и достал из сумки два компакт-диска. Легенды Метру Нуи. Для детей от 6 лет, — прочитал Крис. DVD и радиопьеса.

Он снова положил все это в сумку и уже некоторое время нерешительно топтался на месте, когда дверь открыла Джесмин.

— Ой, какой у тебя усталый вид. Несмотря на это, по глотку вина перед долгим сном, а? — Она уже переоделась, и теперь на ней была шелковая желтая пижама, скроенная как домашний костюм из двух частей и просторно болтавшаяся.

— С удовольствием.

— Вино в кухне, — сказала она и пошла вперед.

Он последовал за ней, принес уже открытую бутылку красного вина. Она поставила два бокала на стол в гостиной и села в кресло, натянув до подбородка плед.

— Я временами быстро мерзну.

Он налил вино и сел на диван.

Они молчали.

Всю вторую половину дня он раздумывал, как она будет реагировать, если он за ней приударит. Когда она пригласила его переночевать, он сперва подумал, что это прямой призыв. Но потом она вдруг стала отстраненной и холодной, и теперь она тоже излучала отторжение, необъяснимое для него.

От той невысказанной доверительности, которая царила между ними весь вечер, от ее невозмутимого и мягкого подтрунивания не осталось и следа. Он уже раздумывал, не уйти ли все-таки в отель.

Она задумчиво смотрела в бокал, время от времени прихлебывала и мыслями витала где-то далеко. Ее глаза были неподвижными и влажными.

Взгляд Криса блуждал по комнате и остановился на том месте, где стену украшали фотографии. Там было фото пожилой супружеской пары, Джесмин среди группы молодых людей в исследовательской лаборатории, затем ее снимок на лоне природы…

— Это твоя сестра? — неожиданно спросил он, увидев на следующем снимке Джесмин, еще одну женщину и мальчика. Обе женщины явно были сестрами, хоть другая и казалась отчетливо старше Джесмин: ее лицо было полно тревожных морщин. Мальчику было лет пять-шесть. Он смотрел в объектив умными глазами не по годам серьезного ребенка. Крис вспомнил про игрушки в дорожной сумке.

Не дождавшись ответа, он повернул к ней голову. Она в это время как раз вытирала руками глаза.

— Да. Моя сестра и ее семилетний сын. Они живут в Южной Швеции. — Голос ее звучал отстраненно, будто ей неприятно было говорить об этом.

— Без мужа?

— Нет, был. При зачатии. Потом бросил — вскоре после родов. — Она поморщилась: — Я устала. Пойду спать, — внезапно сказала она.

— Я видел дорожную сумку с плюшевым драконом.

Она кивнула, резко отставила бокал, отбросила плед и вскочила:

— Завтра я к ним еду.

Крису понадобилось время, чтобы сориентироваться. Половина десятого.

Он встал и открыл дверь в холл. В подъезде плакал ребенок, потом ругалась его мать. На кухне гремела посуда, и по квартире распространялся аромат кофе.

— Доброе утро, — сказал он заспанно.

— Привет, — она стояла у тостера, смотрела через плечо и улыбалась. То снова была ее насмешливая улыбка, которую он видел в институте и потом в пиццерии. Она казалась немного искусственной, но от подавленного настроения вчерашней ночи не осталось и следа. — Хоть немного выспался?

— Все отлично. — Он изобразил улыбку и удалился в ванную, побрился и принял душ. Потом надел одну из маек, купленных накануне в дешевой лавке.

— Исключительно радует глаз, — сказала Джесмин, потешаясь, когда он вошел на кухню в майке с яркой пляжной сценой на груди. — Особенно хороши пальмы.

Она была в джинсах и светлом топике, немного подкрашенная.

— Вынужденная покупка. Слишком мало вещей взял с собой в дорогу. — Он сел за маленький стол и наблюдал, как она проверяет свой билет на самолет.

— Ты улетаешь сегодня?

— Да.

Он взял кофе и ждал, но она ничего не добавила к своему краткому ответу.

— Я вчера вечером уже плохо чего понимал. От усталости. Ведь ты едешь к сестре и племяннику?

— Скорее к племяннику, да.

Он мгновенно почувствовал перемену в ее голосе. Опять возникла эта отстраненная меланхолия, которая охватила ее и прошедшим вечером. Она стояла к нему спиной и снова рылась в сумочке, потом нервно отставила ее в сторону.

«Черт», — подумал он. Это была явно неприкасаемая тема.

— Ты пока ничего не рассказывала о себе. Чем, например, ты занимаешься? — спросил Крис в надежде, что она отвлечется.

— Я? — Она беспокойно засмеялась. — Я занимаюсь биохимией. Сначала в Институте Макса Планка, еще студенткой, там я и познакомилась с Уэйном. И позже он помог мне получить работу в фирме. С тех пор я ему помогаю. Молекулы, протеины, раньше их называли белком, исследование энзимов. Это маленькие посыльные, которые только и делают возможным все, что происходит в организме.

Она повернулась и села за стол. Ее голубые глаза были прозрачными и светлыми, и лукавая улыбка в них снова одержала верх. Она отхлебнула кофе.

— А как ты попала в Дрезден? Именно в Дрезден?

— Случайно, — она улыбнулась. — У меня в Дрездене была подруга по переписке, и однажды я к ней приехала. Дружба окрепла, я так и так искала место учебы где-то за границей — а тут как раз создавалось нечто интересное. Так и произошло.

— Ты ничего не ешь? — Крис указал на тосты, но она отрицательно помотала головой:

— Я уже поела.

Крис взял себе два тоста, намазал их маслом и джемом:

— Значит, протеины. А я думал, гены…

— Это трудно объяснить для неспециалиста.

— Все же попытайся.

— Протеины составляют больше пятидесяти процентов сухого веса клеток и являются важнейшей группой веществ в организме. В человеческом организме действуют более десяти тысяч протеинов.

Крис ухмыльнулся:

— Ну вот, я сразу и понял. Ты занимаешься самыми мелкими штучками, какие только есть в биологии.

— Можешь посмеиваться сколько угодно. Есть и меньшая единица — это аминокислоты, из которых и составлены протеины.

— Про эти я тоже слыхал, — подтрунивал он. — Их вроде бы двадцать?

— Тебя это правда интересует? Такое редко встретишь.

— Я хотел преумножить свои сбережения и для этого в годы бума «нового рынка» все инвестировал в биотехнологии. Мой финансовый гуру тогда сказал, что за два года я сколочу себе мой Индевор.

— Ах, опять этот пресловутый Индевор. И все пропало?

— Пара ушлых ребят закупили на мои деньги партию пробирок и пипеток, устроили себе хорошую жизнь, а потом все пошло прахом.

— Наука сильно продвинулась вперед, но далеко не так, как это иногда изображают. Это надо суметь представить себе как вселенную. Пара галактик открыты, до определенной точки можно кое-что увидеть и кое-что объяснить. Но об истинном объеме того, что мы изучаем, мы даже не догадываемся. Да и как?

Она встала и отнесла свою чашку в мойку, убрала масло и джем в холодильник.

— Мне скоро уходить…

Он кивнул и помог ей убрать.

— На чем мы остановились? — напомнил он.

— До недавнего времени наука полагала, что все определяют гены. Сегодня мы знаем, что протеины и сочетания аминокислот играют куда большую роль, чем было принято считать. Взять, например, змей…

— Змей?

— Да, их яд. Лишь недавно открыли, что их яд состоит из совершенно определенной комбинации аминокислот, которые они носят в себе. Или взять бактерии. До сих пор считалось, что существует твердое правило: бактерии не стареют. Теперь мы знаем: бактерии тоже стареют. Как и все живое.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать.

Они стояли у раковины рядом. Он мыл чашки и тарелки, она их вытирала. При этом они часто соприкасались плечами. Внезапно он увидел, как волоски на ее руках встали дыбом, словно наэлектризованные. Собственное его возбуждение почти не оставляло ему возможности ясно мыслить.

— Мы только начинаем. Мы лишь приоткрыли дверь, чуть-чуть… И как же мы можем с уверенностью сказать, что это так, а то — иначе?

— Мы еще увидимся?

— Мы только начинаем с нашими почему. Даже про многие медикаменты, которые сегодня продаются, мы порой знаем только то, что они оказывают какое-то действие, а почему — не знаем.

Он взял ее за руку и притянул к себе. Ее тело скользнуло к нему без сопротивления.

— Мы еще увидимся?

— А ты хочешь?

Он ощущал ее теплое гибкое тело. Его охватило неукротимое желание. Она вдруг прильнула к нему и улыбнулась. Он вдохнул ее свежий аромат, а она притянула его голову ближе к своему лицу.

Ее губы были полуоткрыты, а белые зубы внезапно поймали его нижнюю губу и нежно покусывали.

— Да! — прохрипел он, не в силах отвести взгляд от ямочки в уголке ее губ. — Да, непременно. А ты?

— Со второй минуты.

Ее зубы снова принялись покусывать его нижнюю губу. Он застонал.

— Почему только со второй?

— Тсс. Об этом потом.

— Я думал, тебе надо уезжать…

— Через два часа, — сказала она, и ее зрачки сверкнули.

Но так же внезапно она высвободилась из его объятий, и по ее лицу пробежала тень. Она искала в его глазах ответы на вопросы, которых он не знал. Он увидел таинственную дымку, которую не мог себе объяснить.

— Пожалуйста, не сейчас. Это так тяжело. Как было бы хорошо, если бы мы встретились раньше и ты был бы рядом… смог мне помочь… — В ее голосе слышалось отчаяние. — Но все-таки давай встретимся… в субботу, хорошо? Пойдет? Тогда, может быть, мы созвонимся…

— Что случилось?

— Пожалуйста! Не спрашивай… мне очень жаль… но не сейчас.

Глава 16

Кельн

Вторник

Крис стоял у окон своего офиса в кельнском Медиапарке и смотрел вниз, на площадь с прудом. На площади не было ни души, и порывы ветра стегали воду.

Она обещала объявиться, но от нее так и не было ни слуху ни духу. Он не знал, где она. Навещает своего племянника?.. И где она пропадает! Он уже наговорил ей на автоответчик, но она так и не перезвонила. Неужто он гонится за призраком?

Он смотрел, не отрываясь, на мелкие серые волны пруда, потом на небо, обложенное тучами. Пасмурная погода — пасмурные мысли, или наоборот. Он нерешительно повернулся.

Его кабинет на восьмом этаже был размером в двадцать метров, у стен стояли шкафы с папками, и несколько крупноформатных принтов Энди Уорхола украшали белые стены.

Он мрачно уставился на наследие Форстера.

На письменном столе лежали несколько листов бумаги с калькуляцией на следующие недели, а дальше — глиняные таблички и кости.

Уэйн звонил ему с утра, чтобы сообщить, что ничего не вышло. ДНК из кости не реагировала на сыворотку роста. Была мертвая.

— Давай уже, наконец, выкладывай правду, — требовал Снайдер. — Откуда эта кость на самом деле? Это могло бы дать мне хоть какую-то зацепку.

Крис сперва колебался, но потом все же рассказал ему о двенадцати табличках и о своем неудавшемся рейсе в Берлин. Друг его юности только зло рассмеялся в ответ:

— Твое вранье становится все бесстыднее! Крис, оставь это, избавь меня от твоих мюнхаузеновских историй. Если не хочешь говорить — ну и не надо.

Снайдер просто положил трубку, и Крис увидел лишнее подтверждение старой истины, что правда часто оказывается неправдоподобнее всего.

Больше незачем было тратить на это время. Курьерский план на следующую неделю они с Иной уже обговорили, и он мог полностью сосредоточиться на том, что задумал.

Он сел за компьютер и в Интернете просмотрел последние сообщения женевских газет. Форстера идентифицировали. По «Мерседесу» и по фирме проката машин они разузнали, кто был арендатором.

Последнее известие гласило, что женевская полиция провела пресс-конференцию, на которой выступил и адвокат, управляющий наследством Форстера. Как сказал адвокат, присутствие Форстера в Германии совершенно необъяснимо, поскольку транспорт с античными коллекциями ассирийских сокровищ был на пути в Лувр — на этот транспорт, впрочем, тоже было совершено нападение.

Согласно завещанию Форстер оставил свои произведения искусства различным музеям. Деньги от продаж, равно как и остальное свое состояние, он завещал ЮНЕСКО и ЮНИСЕФ, чтобы на эти деньги была оказана помощь в восстановлении Ирака. Особое внимание при этом должно быть уделено окрестностям Вавилона.

«Ни слова про него, ни слова про его груз», — довольно подумал Крис. Но это могло ничего не значить. Полиция — если она его ищет, — из тактических соображений будет умалчивать ту информацию, от которой зависит успех розыска.

Он еще раз посмотрел на расчеты. Вид у них был безнадежный. Тогда он взял мобильник Рицци и набрал номер, который дал ему Форстер.

— Да, — голос на другом конце казался сильно прокуренным.

Крис ошеломленно молчал. Он не рассчитывал, что ответит ему женщина.

София-Антиполис близ Канн

Вторник

Джесмин Пирссон с подгибающимися коленями стояла в коридоре клиники и не отрываясь смотрела через открытую дверь палаты на взрослую кровать, на которой совсем терялось под одеялом детское тело.

Маттиас Кьельссон с бледным лицом и болезненно-известковым цветом кожи смотрел на свою мать, которая сидела на краю кровати и улыбалась ему. Яркое постельное белье с радостными рисунками по мотивам какой-то детской книжки словно издевалось над ними всеми.

Семилетний мальчик слабыми руками поднял вверх фигурку Бионикла. Он попискивал своим ослабленным голоском почти как мышка, изображая сцену из Легенд Метру Нуи. Пару часов назад он посмотрел фильм, который привезла ему Джесмин, и после этого в изнеможении заснул.

У Джесмин выступили слезы, и глаза сестер встретились. В глазах Анны Кьельссон слез не было, только бесконечная печаль.

Жак Дюфур спокойным шагом прошел по коридору и вошел в палату, не взглянув на Джесмин. Анна что-то сказала Маттиасу тихо и проникновенно, потом встала и последовала за врачом. Они направились через холл в помещение для посетителей.

Обе сестры молча сели, не сводя глаз с Дюфура, а тот, странно измученный и задумчивый, взял со стола папку.

— Я должен вам с сожалением сказать, — обратился Дюфур к Анне, — что ваш сын действительно страдает наследственно обусловленной болезнью обмена веществ, недостатком Альфа-1-антитрипсина. При выраженном фенотипе ZZ образование сыворотки находится на уровне не более двадцати процентов от нормальной концентрации, соответственно присутствует высокая опасность, что болезнь будет прогрессировать.

Врач только подтвердил то, что они уже знали. На длинном плече хромосомы 14 образовалась точечная мутация. Аминокислота глютамин была подменена аминокислотой лизин.

Энзим антитрипсин принадлежит к протеинам острой фазы, он усиленно образуется в печени при воспалениях в организме — для борьбы против разрушения протеина в клетке. Из-за недостатка энзима клетки печени могут разрушаться.

— Маттиас относится к числу детей, у которых самая тяжелая форма, и — как следствие — у них развивается необратимая болезнь печени.

Джесмин не отрываясь смотрела на свою сестру. Морщины прорезали лицо Анны, словно каньоны. Губы выродились в тонкие и ожесточенно сжатые черточки, а мимические морщинки мутировали в горестные складки.

Джесмин знала, как беспощадно Анна корит себя, что не спохватилась вовремя. Но это была нелепость. Болезнь была не такой уж редкой, и тяжелые заболевания печени не были ее автоматическим следствием.

— Когда заметили, это уже нельзя было остановить, — Анна с трудом выговаривала слова. — Врачи говорили, что трансплантация — единственная возможность спасения. Это кошмар.

— Почему же не прибегли к этому? — спросил Дюфур и внутренне вздрогнул. Опять это «почему». Почему эксперимент с Майком Гилфортом не удался? Почему молодой американец умер? Почему он уговорил его дать согласие на эксперимент? Почему теперь этот маленький мальчик?

— Прежде всего необходимо было, чтобы в нашем распоряжении оказалась соответствующая детская печень. Донор и реципиент не должны отличаться по весу больше, чем на двадцать пять процентов. Маттиаса могла спасти только смерть другого ребенка. Но та печень ему не подошла. Такое случается процентах в двадцати донорских органов.

Джесмин содрогнулась, вспомнив о том, что Анна проделывала после этого.

Тогда сестра все чаще стала обсуждать с ней возможность пересадки печени живого человека. Поскольку печень состоит из двух долей, а левая доля гораздо меньше правой, существовала возможность пересадить ребенку левую долю печени здорового родителя. Благодаря этой возможности лист ожидания у детей был сравнительно коротким.

Джесмин с ужасом вспоминала тот вечер, когда Анна спросила ее, смогла бы она пойти на такую жертву.

— Я не могу ответить на этот вопрос. Даже чисто гипотетически. Я не могу просто сказать: да, я это сделаю. Я смогу ответить, только если дойдет до конкретного дела. Все остальное, на мой взгляд, нечестно. А почему ты спрашиваешь?

И Анна безутешно разрыдалась.

— Я решила отдать мою левую долю печени. Для моего сына! — выкрикнула она сквозь слезы. — Но из этого ничего не вышло! У меня другая группа крови. А условие пересадки — одна группа.

Два дня Джесмин бродила по родным лесам, как оглушенная, а потом подвергла себя обследованию, от результатов которого все зависело. Но и ее группа крови не подошла, и она была избавлена от самого тяжелого решения в своей жизни.

Еще одна надежда забрезжила, когда показалась возможной трансплантация левой доли чужой взрослой печени. Однако предоперационное иммунологическое обследование прошло отрицательно. Проба на перекрестную совместимость из сыворотки реципиента и белых кровяных телец донора показала абсолютную непереносимость. Трансплантация оказалась бы смертельной.

Последней надеждой Анны было то, что ее сыну поможет генная терапия.

— Джесмин, зря, что ли, ты работаешь в такой организации? Тебе ведь лучше знать, как далеко вы продвинулись. Ты же можешь разведать, где проходит испытания программа с новыми медикаментами, которые спасут моего сына! Прошу тебя! Иначе он умрет! Даже если вы используете святую воду — дай нам знать. В какой бы части света это ни происходило.

Анна кричала, грозила, негодовала, плакала, она молила, она обнимала, прижимала к себе, чуть не душила, отталкивала и валилась в истерическом плаче.

Джесмин порасспросила в концерне Тайсэби и поспособствовала контакту.

Она тряхнула головой, отгоняя эти воспоминания, и снова вслушалась в спокойный голос Жака Дюфура:

— А что с отцом? Почему он не предложил себя в качестве донора?

— Он исчез вскоре после родов. Сын так нуждается в нем, а его — нет. — Анна так скрипнула зубами, что Джесмин пробрало до мозга костей.

Джесмин неуверенно взглянула на врача. Дюфур показался ей странно задумчивым и нерешительным, он то и дело смотрел на стол.

Там лежало еще нетронутое заявление о согласии. Строка подписи была помечена точками. Пункт о юридических гарантиях в пользу врачей был обведен рамочкой и набран жирным шрифтом.

— Прежде чем вы это подпишете, мы предпримем еще кое-какие обследования, — вдруг сказал Жак Дюфур. — Из-за этого начало терапии задержится на несколько дней. Но я хочу быть совершенно уверен.

Кельн

Вторник

— Кто это? — спросил женский голос.

— Профессор Зельнер?

— Кто говорит?

Крису понадобилась одна секунда, чтобы справиться с эффектом неожиданности.

— Слово «Вавилон» вам о чем-нибудь говорит? На раннее утро минувшего понедельника у вас была запланирована встреча. К сожалению, она не смогла состояться.

— Кто это? Если вы не скажете, кто вы, я положу трубку.

Тон был спокойный, решительный, последовательный. Самоуверенность этой женщины сквозила в каждом слоге.

— Речь идет о передаче древностей в Музей Передней Азии. — Крис напряженно ждал, какая будет реакция. Он слышал ее тяжелое дыхание, как будто она поднималась вверх по лестнице. Потом щелкнуло. Связь прекратилась.

Крис нажал на кнопку повтора набора. Занято.

Он выругался. Потом горько рассмеялся. С чего это он взял, что все должно пройти как по маслу? Через полчаса он наконец опять услышал в трубке этот прокуренный голос.

— Почему вы бросаете трубку? Если бросите еще раз, это будет решение в пользу Лувра. Артефакты у меня.

Там помолчали.

— Вы не тот, с кем велись переговоры до сих пор.

— Верно. Ваш прежний контакт выпал из сделки. Он, скажем так, больше не имеет к ней интереса. Все полномочия он передал мне.

В телефоне снова установилась тишина. Крис довольно ухмыльнулся. Первый барьер был взят.

— Хорошо. Мы можем попробовать, — наконец-то спокойно сказала профессорша. — Не был ли моим прежним собеседником тот человек, о котором в последние дни так подробно вещает швейцарская пресса?

Теперь онемел на какое-то время Крис.

— Почему вы так решили?

— Вы думаете, нападение на транспорт с ассирийскими ценностями для Лувра могло остаться незамеченным? Это событие обсуждалось уже через пару часов. И пресс-конференцию сегодня утром я тоже посмотрела. Нападение на трассе А9 — это ваших рук дело?

— Нет. Кто бы ни был этот нападавший, он промахнулся. Не того убил. Таблички с клинописью у меня. До сих пор я ждал распоряжений. Но их теперь уже не будет… Тем не менее свою часть договора я исполню.

— Вы хотите сказать, что поездка Форстера в Берлин была еще одним отвлекающим маневром, тогда как на самом деле таблички доставляли вы?

«Да, госпожа профессор, так и считай», — подумал Зарентин.

— Вы его знали?

— Форстера? Нет. Лично — нет. — Она покашливала. — Но как антиквар он мне, естественно, известен. Человек с более чем сомнительной репутацией.

— И, несмотря на это, вы хотели у него купить.

— Это легальная сделка, — холодно сказала она.

— И что? — спросил Крис после некоторой паузы. — Теперь владелец этих предметов — я.

— Идите с ними в полицию.

— Этого я не сделаю. Наша скромная отрасль редко впутывает в свои дела полицию.

— А вы считаете, я должна в них впутываться?

— Я собственник. Это зафиксировано договором.

Опять стало тихо.

— Вы хотите денег?

— Естественно.

— Немецкое общество востоковедов и его спонсоры — не торговый дом.

— А я не самаритянин.

— Форстер собирался передать нам древности безвозмездно.

— Форстер мне сказал, что о цене условились.

В воздухе повисло напряжение, как будто мобильник передавал гигантское силовое поле.

— Наше последнее слово было сто тысяч.

— Плохая из вас лгунья, — Крис весело рассмеялся. — Чтобы не тянуть время: вы сошлись на десяти миллионах. Для перевода их на счета ЮНИСЕФ и ЮНЕСКО. В понедельник утром вы должны были взглянуть на древности, во вторник — перевести деньги, а в среду должна была состояться передача. Такова была сделка.

— Что у вас есть для передачи? — Ученая дама ни на миг не смутилась.

— Шумерские глиняные таблички.

— Идите в полицию, объясните все там. Нашу сделку мы сможем провести и потом.

— Они все конфискуют.

— Вот именно. А мы должны заплатить, чтобы потом эти находки были конфискованы у нас? Вы меня не убедили. Находки так и так принадлежат нам. Они были у нас похищены.

Крис довольно ухмыльнулся. Форстер все это предвидел.

— Что касается древностей, швейцарские законы в принципе лояльны к контрабанде. Покупаешь древности под честное слово, кладешь их на пять лет в приписной таможенный склад — и все возможные претензии преодолены. Вы же знаете, что древности попали в собственность Форстера намного раньше. Так что здесь это не пройдет.

— Существуют международные конвенции.

— Конвенция ЮНЕСКО? — Крис язвительно рассмеялся. — Закон о перевозке культурных ценностей? Срок давности — тридцать лет. Тоже давно прошел. Кроме того, во многих странах это зависает в законодательном процессе. И Германия это до сих пор не реализовала. У нее на это есть свои причины. Германия — один из крупнейших рынков древностей. Лицемерие всюду, куда ни глянь.

— А вы как представляете эту сделку?

— Единовременная цена покупки один миллион евро в пятисотенных купюрах наличными мне. Это предложение не обсуждается. Если у вас нет интереса, то повезет Лувру или Британскому музею. У тех ведь давняя соринка в глазу — тот факт, что Вавилон раскопал немец Колдевей.

Снова на какое-то время стало тихо.

— У вас есть фамилия?

— Рицци. Подойдет?

— Итальянская? Синьор Рицци, вы превосходно говорите по-немецки. Позвоните мне еще раз завтра вечером.

— Нет — завтра утром. Ибо сделка состоится либо завтра, либо никогда.

Глава 17

Париж

Вечер четверга

Генри Марвин стоял в роскошном номере люкс и не отрываясь смотрел из окна отеля вниз, на Елисейские поля. Пальцы его судорожно стискивали ткань гардин. Ему стоило больших усилий подавить ярость, клокочущую с того момента, как он увидел корректурные оттиски брошюры, при помощи которой Преторианцы хотели распространить свои идеи в Европе.

В следующую среду в Париже открывался инициированный орденом конгресс, с которого начнется кампания в Европе. На конгрессе и собирались презентовать эту брошюру.

Издатель вернулся к своему креслу, разглядывая при этом тонкие черты Эрика-Мишеля Лавалье, подчеркнутые дизайнерскими очками. На темном костюме не видно было ни пылинки, ни волоска, и Марвин заподозрил, что костюм для этого человека все равно что униформа, придававшая ему уверенность и силу.

Лавалье был молодой интеллектуал с тонким вкусом и философским образованием, эксперт в древних языках. Ему рано предсказывалось большое будущее. Еще в начале карьеры он вместе со своим покровителем, профессором, обнаружил в запасниках Лувра аккадские тексты об узурпаторе трона Саргоне и перевел их. Этот царь одержал 34 победы над царем Урука и затем основал великое Аккадское царство, которое сто шестьдесят лет господствовало в Месопотамии.

Однако потом на Лавалье обрушился, словно торнадо, научный и общественный бойкот. Молодой человек подделывал сертификаты для нечистых на руку торговцев, чтобы легковерные коллекционеры покупали древности по самой высокой цене.

Ранний духовный кризис толкнул Лавалье в руки Преторианцев. Там он попал в поле зрения Марвина.

Молодой француз был пока еще нужен ему. Но для этого Джастин Барри наконец должен был раздобыть то, что Марвин хотел предложить папе в виде готового товара. В качестве ответной услуги он рассчитывал добиться признания Преторианцев орденом, а еще лучше — персональной прелатурой. Этим он увенчает свое избрание в префекты Преторианцев.

Вторник должен стать великим днем. Вровень с «Опус Деи»! Его заслуга! И он — во главе ордена! Его стадо из ста пятидесяти тысяч верующих братьев-мирян по всему свету, более непоколебимое в своей вере и ведомое строже, чем стадо ордена «Опус Деи», последует за ним во всем, до конца, и никто не посмеет усомниться в его планах.

Чтобы кампания получила дополнительный толчок, надо вывести из тени авторитетных приверженцев. Эти мягкотелые европейцы наконец поймут, почему ожесточенная борьба, бушующая в США между наукой и верой, должна и здесь подобно пожару обратить безбожный храм в пепел и прах. Ученые ведь еще не догадываются, что он пойдет до конца!

И вот Лавалье подкачал. Он должен был создать брошюру, которая будила бы эмоции читателей и увлекала их за собой. Однако Лавалье не обладал бойким пером и не имел чутья к тому, в какой духовной пище нуждаются эти оробелые овцы.

— Не говоря уже о затянувшейся подготовке к печати, плохо то, дорогой Лавалье, что брошюра по построению и тексту совершенно не попадает в цель. Слишком много наворочено в направлении физики и космологии — и слишком мало об ископаемых, о микробиологии и — о здравом человеческом рассудке! Почему вы не придерживались наших исходных материалов?

— Я хотел создать нечто новое, — вяло сказал француз. — То есть благодаря выбранному мной способу аргументации сила убеждения становится еще весомее.

— Достойно уважения! Но поверьте мне, предыдущий текст мы изменяли и улучшали много раз, нам ли не знать силу его воздействия. — Марвин взял один из листов корректуры и, сокрушенно качая головой, прочитал несколько строк. — Первым делом мы должны вступить в битву с наукой, отчетливо дать понять, что речь идет о двух альтернативных моделях возникновения жизни: случайность или план. Эволюция или творение.

Марвин смотрел на француза с мягким отеческим дружелюбием, хотя охотнее всего передал бы его в руки инквизиции.

— И затем, дорогой Лавалье, должен появиться один из наших коренных аргументов. Мы не можем слишком долго держать людей в неопределенности. Мы должны с самого начала сказать им, что теория эволюции тоже всего лишь модель, то есть вера науки. В то время как наша вера в божественное творение считается религией, их вера считается научной. При этом их выбор слов уже сам по себе говорит, что модель эволюционной теории как раз и есть теория — и не более того.

Лавалье непонимающе посмотрел на американского издателя:

— Но вы же знаете, что в науке понятие теории используется совершенно иначе, оно описывает высшую форму познания.

— Лавалье, тем не менее.

— Я сам ученый. И для меня действительно это научное понятие теории.

— Но не в обиходном языке, Лавалье. И мы должны воспользоваться этим. Именно здесь кроется ваша ошибка. Мы должны аргументировать на языковом уровне читателей — и их языком. Для них теория — это гипотеза, ничем не доказанная.

Медлительная мимика Лавалье показывала, насколько неприемлемо для него перетолкование научного понятия теории.

— Но все же нам не следует прятаться за такими… — он помедлил, чтобы найти подходящее выражение.

Генри Марвин склонил голову набок и поднял брови. Ему было любопытно, как Лавалье выпутается из этого положения. Марвину достаточно часто приходилось видеть, как близкие к науке братья-миряне впадали в этом вопросе в сомнения.

— …семантическими толкованиями. Нам это не нужно.

— Дорогой Лавалье, вы правы. Однако мир не настолько порядочен, как вам хотелось бы. Наши противники выдумали мутации, потому что они до сих пор не обнаружили недостающее звено в цепи от одноклеточного к человеку, не нашли программу ДНК, которая доказывала бы преобразование видов. Бактерии обладают геном бактерий, не более того. Никаким отключенным геном человека или геном акулы.

Марвин с каждым словом разгорячался, становился эмоциональнее. Его недавно еще расслабленное лицо наливалось кровью, указательным пальцем, словно копьем, он тыкал в Лавалье.

— Будучи беспомощными, они стали аргументировать конструктивным сходством, рудиментарными органами. Жабры у них становятся каналами внутреннего уха человека. Они подставляют беспорядочные мутации, чтобы объяснить столь сложное существо, как человек. Такое количество невероятных случайностей — статистически просто невозможно. Так что мы можем себе позволить игнорировать эту маленькую неточность, а? И мне вообще не нравится, что у вас ни разу не упомянут Бог, наш создатель.

— Месье Марвин, я при этом придерживался только разработок вашей родины. В новейших дебатах те, кто выступает против науки и эволюционной теории, не упоминают Бога. Сознательно не упоминают.

— Я знаю. — Марвин отпил глоток красного вина и со стуком отставил бокал. — Новейшая хитрость протестантских мятежников — помериться силой с учеными и убедить людей. Они вытаскивают на свет божий одно уязвимое место и надеются преуспеть в придирках. Уже сам президент говорит о дебатах двух научных школ.

Лавалье непонимающе уставился на самого могущественного человека Преторианцев.

— Что же в этом неправильного? Ведь это служит цели разоблачения эволюционной теории и науки.

— Творение — дело Бога! Это написано в Библии, в главах один и два Первой книги Моисеевой. Творение описано в десяти действиях и в безошибочной последовательности — в какой и наука описывает возникновение жизни по своим представлениям…

Марвин сосредоточился и, словно гипнотизер, погрузил взгляд в глаза Лавалье.

— Вначале создание неба и всего мира, то есть универсума. Затем первый свет, который Бог называет Днем, пронизывает мантию из газа и пыли пустынной Земли в качестве подготовки всяческой жизни. Бог разделяет небо и землю и так создает гидрологический цикл, то есть температуру и давление. Наконец, четвертым шагом он дает возникнуть суше и морю…

Марвин возбуждался все сильнее, и Лавалье уже махал руками, утихомиривая его, но Преторианца уже нельзя было остановить.

— …в одиннадцатом стихе, наконец, — создание растений: из воды, света и большого количества двуокиси углерода. В качестве шестого шага, опять же, растения производят кислород, из-за чего атмосфера изменяется и становится «прозрачной», становятся видимы небесные светила — такие, как Солнце и Луна, они дают Земле свет и отделяют день от ночи, а времена года друг от друга. Седьмым шагом Бог повелевает, чтобы в воде и в воздухе зародилась жизнь, затем — скот и дикие животные на суше. — Он набрал воздуха. — И затем Бог создает человека и завершает свое творение на седьмой день. С тех пор он не создал ничего нового! — Голос Марвина, только что гремевший, понижается до едва слышного шепота. — Лавалье, вы только подумайте. Вероятность того, что Моисей правильно отгадал и записал эту последовательность, лежит в расчетах теории вероятности за пределами миллионов. Не говоря уже о самой последовательности — как Моисей пришел к тому, чтобы отобрать именно эти шаги творения, которые и наука признает как основополагающие для возникновения Земли и жизни! В отличие от других мифов о творении с их ошибками.

— Месье Марвин, но ведь я с вами целиком и полностью согласен!..

— Это дело рук Бога! — Марвин опять раскричался. — Это должны знать все! Мы — Преторианцы Священного Писания. И в этом великое различие между нами и протестантами. Мы обращены к нашему Богу. А те аргументируют без Бога, предают Бога, они отрекаются от него. Они не лучше, чем эти, которые выступают за эволюцию.

— Месье Марвин, почему тогда католическая церковь признала эволюционную теорию?

— Замешательство, Лавалье. Замешательство на высшем уровне. Но наша священная задача будет поддержана…

На последнем слове его перебил звонок мобильника. Он отпил глоток вина и ответил коротким «да».

Услышав фамилию звонящего, Марвин встал и вышел в соседнюю комнату. Лавалье был чем-то вроде ассистента Марвина по Европе. Он был близок к отцам церкви, но последнее испытание молодому французу еще только предстояло выдержать. До тех пор ему дозволялось знать далеко не все.

— Рассказывайте. — Глаза Марвина сузились в щелки. — Кто эта свинья?

— Он называет себя Рицци, — сказал мужской голос в трубке.

Берлин

Немного спустя

Телефонный разговор поднял кровяное давление Джастина Барри до уровня, грозящего инфарктом, и его лицо побагровело. Хоть Марвин и ни словом не обмолвился о его предыдущей неудаче, он знал, что на сей раз это был его последний шанс.

Он пригладил ладонями свои темные, по-военному коротко подстриженные волосы, выпил хороший глоток коньяка и холодно посмотрел на своего заместителя Колина Глейзера.

Колин Глейзер мог бы сойти за брата-близнеца молодого Алена Делона. Год назад Марвин сделал его шефом службы безопасности по работе в Европе, даже не спросив его согласия, еще раз давая тем самым понять, что все определяет он.

Барри был шефом службы безопасности Преторианцев, причем уже пять лет. Бог был для него неким реликтом до тех пор, пока на первой войне в Персидском заливе рядом с ним не взорвалась иракская граната, а он каким-то чудом выжил.

Тогда, в тихие и звездные пустынные ночи, он припомнил забытые молитвы своей юности. На солдатской койке, в палатке, хлопающей брезентом на ветру пустыни, он заключил однажды ночью среди храпящих товарищей новый союз с Богом и дал обет вечной верности и повиновения.

Послевоенная жизнь привела его в контрразведку на военно-морской базе в Сан-Диего, где он годы спустя столкнулся с Преторианцами и примкнул к ним. Марвин и Барри сразу нашли общий язык. Оба пришли к Богу на войне. Марвин — во Вьетнаме, а Барри — в Персидском заливе. Оба видели в войне необходимое испытание, чтобы обрести свой истинный путь. Для Марвина к тому же был значим опыт Барри в контрразведке, этот опыт хорошо ложился в его планы, и он сделал его шефом службы безопасности.

Барри создал команду, целиком и полностью преданную Марвину и его целям. Погоня за древностями была до сих пор их важнейшей задачей, потому что от этого зависело признание братства мирян в качестве церковного ордена.

— На этот раз провала допустить нельзя, — пробормотал Барри, падая в кресло. Они поселились с удобствами в одном из берлинских шикарных отелей. — Иначе я застряну в заднице.

— Да уж не застрянешь, — Глейзер пялился в телевизор и прибавил громкость, которую он отключил на время телефонного разговора Барри с Марвином.

«Ты только того и ждешь», — подумал Барри, налил себе еще коньяка и припомнил события последних дней.

Поначалу они несколько месяцев не могли идентифицировать Форстера в качестве загадочного музейного мецената, который делал предложения музеям Берлина, используя все время разных посыльных и разные каналы. И только полторы недели назад им это наконец удалось — когда они сумели отследить маршрут последнего посыльного от Берлина до женевского охранного предприятия.

Их выбор пал на Фредерика Берга. Этому человеку уже недолго оставалось до пенсии, он был приземистый, полноватый, с пухлым лицом и глазами проворной белки, которые постоянно смотрели виновато. Он отвечал за подбор персонала в том охранном предприятии, которое предоставляло последнего посыльного, и за пачку долларов был готов продать все, что они хотели знать.

Решающую информацию от Берга Барри получил днем в субботу в Кафедральном соборе св. Петра в женевском Старом городе.

— Наши люди сегодня с утра загружают транспорт. Он готовится к отправлению завтра вечером. В Париж. Лувр. Прибывает туда утром в понедельник. Выгружается. Ночует там. А во вторник следует дальше в Берлин. Вечером в среду отправляется назад.

Они уже несколько дней следили за виллой Форстера в Коллонж-Бельрив и наблюдали его прибытие к вечеру субботы. Старик все воскресенье продержал их на ногах. Он ездил в парк Малагну и любовался в Musée d'histoire naturelle копией скелета Люси, прежде чем к вечеру основательно пообедать в изысканном ресторане одного шикарного отеля.

Его телохранитель Антонио Понти всегда находился при нем. Он отвез антиквара назад на виллу, и поздним вечером они выехали в направлении Франции.

Люди Барри следовали за этим транспортом, но незадолго перед тем, как начать нападение, позвонил по телефону Берг с ужасным известием:

— Он не сопровождает транспорт в Лувр.

— Я своими глазами видел его в «Ягуаре», — возразил Барри. — Вместе с его телохранителем.

— Так и есть. Понти — это отвлекающий маневр. Он охраняет дублера, очень похожего и хорошо подготовленного. Но это не Форстер.

— Почему вы так уверены?

— Я только что разговаривал с моим шефом. Он охранял отъезд транспорта с виллы и пару минут назад вернулся в контору. Он узнал дублера и заговорил об этом с Понти. Форстер уже несколько часов находится на пути в Берлин с очень важными предметами.

Звонок на несколько минут парализовал Барри, пока он не решился поверить Фредерику Бергу. Он развернулся и погнал в сторону Берлина, в то время как Колин Глейзер напал со своей группой на транспорт вскоре после пересечения французской границы. Фредерик Берг не соврал, и Барри был рад, что дал этому человеку на пару долларов больше.

От Антонио Понти, верного и преданного телохранителя антиквара, они узнали номер, марку и цвет машины — после того как Глейзер приставил ему ко лбу дуло пистолета.

Барри передал информацию берлинской резервной группе, которую тут же поднял на ноги. Мотоциклисты мчались из Берлина добрых двести пятьдесят километров по автобану к Хермсдорфскому перекрестку, где сходятся дороги А4 с запада и А9 с юга. Не имело значения, какой из этих путей выбрал Форстер, отсюда на Берлин шла уже одна дорога — А9.

Группа обнаружила машину сразу после перекрестка — у места, где велись ремонтные работы. Там экипаж сымитировал поломку на дороге и приборами ночного видения проверял проезжающие мимо машины, которые на неисправном участке вынужденно замедляли ход.

Это известие радовало Барри целых несколько минут. Ноэль Бейнбридж все хорошо подготовил, захватив два грузовика. Однако потом Барри пришлось пережить фиаско в нескольких сериях, не имея возможности вмешаться, поскольку он получал информацию на мобильник. Он находился на расстоянии в сотни километров, когда его группа была уничтожена.

Дрезден

Ночь четверга

Уэйн Снайдер проклинал чудовищные меры безопасности, принятые на фирме. Они установили такой порядок, чтобы ни один сотрудник не имел на своем системном блоке дисковода или носителя для записи вводимых данных. Чтобы записать какие-то данные, нужно было получить на это разрешение «админов», как сокращенно называли системных администраторов. И те четко отслеживали, что копировалось. В случае сомнения они даже уточняли в штаб-квартире, как поступить. У них хватало наглости контролировать даже электронную почту и информационные потоки.

Каждое подразделение предприятия позволяло себе держать в штате хотя бы одного компьютерного гения, подчиненного центру, где, в свою очередь, о каждом подозрительном случае сообщалось в службу безопасности. Однако один неприкрытый фланг у них все же оставался: бумага. Они не могли контролировать еще и то, что изо дня в день распечатывалось.

Снайдер включил принтер и стал выводить на печать всю информацию. Принтер выплевывал листы с формулами и расчетами. Снайдер трижды пополнял лоток принтера. Затем упаковал полученную стопку распечаток в сумку, которую предусмотрительно принес с собой.

Он уже хотел выключить свет в своем кабинете, как вдруг вспомнил Криса и анализ его кости. С пробой до сих пор так ничего и не произошло. Клетки были мертвы, а с ними и их ДНК. Сыворотка роста не сработала. Снайдер больше не рассчитывал на перемены. Он использовал пусковой набор с сильным питательным раствором — без успеха. Питательный раствор содержал витамины, сахар, соли, незаменимые аминокислоты, глютамин, цистеин и сыворотку. Температура в инкубаторном ящике поддерживалась на уровне 37 градусов. Тем самым он предоставил этим господам все возможности, чтобы из бесполезной костной массы возникла клеточная культура, пригодная для исследований.

Может быть, питательный раствор, несмотря на всю его крепость, все еще был слабоват. Если клеточные остатки старые и изношенные, то побуждение к делению клеток может оказаться недостаточно сильным. Если в клетках вообще остается хоть какая-то жизнь.

В последние три дня он почти совсем не вспоминал о друге юности. Слишком был занят своими собственными проблемами. Он должен был свести всю новейшую информацию в единый меморандум, в который входили бы все формулы, результаты исследований и производственные фазы в деталях. Много времени он потратил на то, чтобы встроить туда три решающих ошибки, которыми он подстраховался.

Крис с его костью был для него маленькой отдушиной, и он согласился на эксперимент ради старой дружбы, хотя ему так и не удалось вытянуть из друга юности историю этой кости. Утренний телефонный разговор с дичайшим разъяснением про кость был уже просто наглостью. Какой-то антиквар, который хотел совершить покаяние, последняя воля… Транспортировка и нападение… За какого же идиота, однако, держит его Крис!

Ну, неважно. Если у его друга есть свои тайны, то у него самого они тоже имеются.

Снайдер презрительно фыркнул: взглянуть на пробы еще раз — и покончить со всеми этими сантиментами. Лучше лишняя минута в лаборатории, чем мысль о домашних неприятностях. То, что разбито, уже не склеить. Только что он жалко врал жене, что вынужден ненадолго уехать. Опять?..

Он отставил сумку и вышел из кабинета в лабораторию. Оставить для Джесмин записку, чтобы она уничтожила культуры, когда в выходные придет кормить животных.

Такого прорыва он никак не ожидал. Он распахнул дверцу инкубаторного ящика. Там, где еще утром дно чашек Петри покрывал питательный раствор, теперь пышно взошли клеточные культуры. Дно некоторых сосудов было уже полностью покрыто ими.

— Невероятно, — пролепетал Уэйн Снайдер. — Что же это такое? Крис, может статься, ты еще получишь эти долгожданные анализы.

Он натянул одноразовые перчатки и маску и наполнил питательным раствором новые чашки Петри, перенес туда пипеткой части разросшейся клеточной ткани в качестве новой культуры.

Он вообще не задумывался о том, понадобятся ли ему когда-нибудь эти субкультуры. Он действовал машинально, по привычке — заложить субкультуры, чтобы на случай неудачных анализов запастись дальнейшим материалом для исследований.

Снайдер посмотрел на часы. Если действовать быстро, то можно успеть сделать анализы. Надо только следить, как бы нечаянно не выпасть из собственного расписания. Никакая дружба не стоит того.

Его охватили напряжение и чертовская радость, как будто он впервые в жизни определял кариотип. Выяснив число хромосом, он сможет сказать Крису, человеческая это кость или останки какого-то животного.

— Крис, если тут шестьдесят хромосом, то это кости домашней коровы. А если их сорок восемь, тогда это крыса — как я.

Глава 18

Берлин

Пятница

Все окрестности Музея Пергамон представляли собой одну сплошную строительную площадку. Улицы были перекопаны, прокладывались новые трубы, и накатывался новый асфальт. После долгих поисков Крис припарковал машину неподалеку от Университета Гумбольдта, повернув запретительную табличку с надписью «Только для строительной техники!» лицом к тротуару. Вряд ли существовала опасность, что к вечеру пятницы это свободное место понадобится какому-нибудь самосвалу.

Один бдительный пешеход осудил его наглость, пригрозил полицией и пошел своей дорогой, все еще продолжая зудеть, когда Крис уже двигался в сторону Шлосбрюкке. В Люстгартене нежились на просторной поляне любители солнца, наслаждаясь послеполуденным теплом. Крис снял льняной пиджак и тоже улегся на траву, подложив под голову рюкзак и глядя на струи фонтана. Он чувствовал, как солнце согревает его лицо, закрыл глаза и слушал смех и гомон голосов вокруг себя.

Утром Крис выехал из Кельна на машине, взятой напрокат, и устроился в Вильмерсдорфе в маленьком пансионе, который всегда бронировал при посещении Берлина.

Когда зазвонил его мобильник, он подумал, что это Ина: хочет что-то уточнить к очередному заказу. Но то была Джесмин.

— Как я рад слышать твой голос, — нежно сказал он. — Где ты пропадаешь? — Он заставил себя реагировать спокойно, хотя от радости готов был подскочить и пуститься в пляс.

— Я еще в дороге. — Голос ее звучал чопорно и отстраненно.

Крис насторожился. Он столько раз оставлял ей сообщения в голосовом ящике, так беспокоился за нее, а она была холодна, как арктический лед.

— Я что, уже в прошлом? — спросил он. — Когда еще ничего даже не началось?

— Что-что?

— Я рад твоему звонку…

— Извини, я никак не могу сосредоточиться. — Ее голос немного смягчился.

— Что случилось? Ведь мы же собирались увидеться в выходные. И что?

Она молчала. Потом засопела. Плакала, что ли? Крис сел на траву.

— Джесмин, что случилось?

— Не сейчас, ладно? — Она снова замолчала, потом ее голос отвердел: — Я еду домой. Я буду рада, если в выходные мы увидимся. Завтра, да?

— Я буду несказанно рад.

— Когда?

— Во второй половине дня, сразу после полудня. Дрезден ведь не так далеко от Берлина.

— Берлин? Почему ты в Берлине?

Он засмеялся:

— Должен провернуть здесь одно дело, но после этого голова у меня свободна. — Он сделал маленькую паузу: — А у тебя? Будет ли у тебя завтра свободна голова — для нас?

— Может быть, — ответила она не сразу.

— Я могу тебе чем-то помочь?

— Я все расскажу тебе завтра. Тогда ты меня поймешь, да? Пожалуйста, не сердись, сейчас я не хочу об этом говорить. Прошу тебя! С тобой это никак не связано.

Крис встал, отряхнулся и направился к Музею Пергамон, в здании которого располагался и Музей Передней Азии.

Улочка перед музеем тоже ремонтировалась. Высокий забор с крышей и деревянным тротуаром для пешеходов загораживал вид на здание.

Он перешел на другую сторону улицы и долго смотрел через строительный забор на огромный комплекс зданий, состоящий из трех корпусов, строительство которых — от стадии проекта до сдачи в 1930 году — длилось почти полвека. Он видел лишь нескольких человек на широкой лестнице, которая вела посетителей с улицы через канал Купферграбен к высокому входу.

Он быстро прошел к следующему перекрестку и повернул налево. По правую руку теперь находилась сложенная из могучего плитняка дамба городской железной дороги, у основания которой приютился ресторан. На тротуаре стояли в два ряда столы и стулья. Почти все столы были заняты, и ему пришлось довольствоваться местом непосредственно у информационного столба автобусной остановки. Скользнув взглядом по ожидающей парочке в мотоциклетных костюмах, он сел спиной к стояку. Так ему была видна улица в сторону музея. Потом он заказал себе капучино и воду.

Место встречи предложила Рамона Зельнер — после того как Крис отказался от встречи в музее. Он бы с удовольствием осмотрел врата Иштар, но слишком велика была опасность быть арестованным в музее, имея на руках глиняные таблички, по подозрению в краже.

Профессорша пришла за пять минут до условленного времени. Она хорошо описала себя — Крис легко узнал изящную женщину с распущенными волосами орехового цвета, ниспадавшими ниже спины. Ее лицо казалось юным и свежим, а глаза внимательно осматривались вокруг. Одета она была в топик кремового цвета, темно-синюю юбку и блейзер. Крис дал бы ей чуть меньше сорока. Мужчина рядом с ней, одетый в темный костюм, был на голову выше. Оба направились сначала в ресторан, но вскоре снова вышли оттуда и сели за освобождающийся столик. Профессорша оглядывала посетителей, словно орду новых студентов.

«Госпожа профессор Рамона Зельнер, а ведь ты, пожалуй, та еще чертовка», — подумал Крис. Он выждал десять минут, наблюдая, как они заказывают себе напитки.

Ее спутник все время беспокойно ерзал на стуле. То, что издали казалось классическим бизнес-костюмом, на поверку оказалось темным одеянием с пасторским воротничком. Уличная форма церковной одежды. Мужчина был священник. Его лицо казалось напряженным, а очки с круглыми стеклами придавали ему совиный вид.

«Ничего подозрительного», — думал Крис, в последний раз осматривая улицу и посетителей. Затем он встал и направился к ним, лавируя между столиками.

— Госпожа Зельнер?

— Да? — Ее живые глаза были такого же орехового цвета, что и волосы. Прокуренный голос был ему уже знаком по телефону. Вживую он звучал еще привлекательнее.

— Если у вас нет возражений, то спокойнее нам было бы там, — Крис жестом пригласил их за свой столик.

— Что, отсюда виднее? — весело спросила она, когда они уселись напротив Криса. В уголках ее рта, демонстрируя высокомерие, возникли насмешливые морщинки.

— Да, виднее… — пробормотал Крис.

— Как мне вас называть?

— По-прежнему: Рицци.

Когда он позвонил ей утром, она пыталась отложить встречу до следующей недели. Крис настоял на своем, пригрозив ей, что уже назначил — на всякий случай — на понедельник встречу с представителем Британского музея.

— Ну, хорошо — Рицци. Вот вам и встреча, которой вы добивались. Что дальше? — В ее прокуренном голосе прозвучала некоторая издевка.

Крис разглядывал ее спутника.

— О, прошу прощения, — она обаятельно улыбнулась: — Томас Брандау. Еще один любитель искусства Передней Азии.

— И к тому же священник. Почему вы так нервничаете? — спросил Крис. — Вас что-то беспокоит?

Руки Брандау вцепились в бокал белого вина:

— Мне не нравится вся эта конспиративность.

— Здесь нет ничего конспиративного, — сухо сказал Крис. — Я всего лишь хочу избавиться от того, что мне передал для вашего музея человек по имени Форстер. Не более того.

— И что это? — Она закинула ногу на ногу и сложила ладони на правой коленке, как раз на том месте, где заканчивалась юбка и открывалась голая загорелая кожа.

Крис заставил себя отвести глаза и достал из-под стола рюкзак. Он извлек оттуда конверт, из которого вынул несколько фотографий.

— Только фотографии? — Профессорша взяла картинки и мельком глянула на них. Со скучающим видом вернула снимки Крису: — Если у вас ничего больше нет…

— Мы лишь начали. Не думаете же вы, что я таскаю с собой сокровища.

— С Форстером мы продвинулись дальше, — ехидно сказала она. — Тот хотя бы переправил мне копию текста.

— Тем лучше. — Крис рассмеялся, забавляясь. — Значит, вы уже знаете, насколько ценны эти предметы.

Она высокомерно улыбнулась и слегка надавила на стол ладонью:

— Рицци — или как уж там вас зовут, — вы хоть знаете вообще, что вы сюда привезли?

— Ну так расскажите мне, — негромко произнес Крис.

— Таблички бесценны, если говорить об их значении для истории культуры.

— И принадлежат они Немецкому обществу востоковедов, — вмешался Брандау. Его голос слегка вибрировал и был полон нетерпеливого презрения. — Поскольку именно оно финансировало раскопки в Вавилоне, где эти предметы были найдены. Общество когда-то заключило правомочный договор о находках. Вы должны радоваться, что мы не подключили сюда полицию.

— Найдутся другие покупатели…

— Конечно же, они есть. — Ореховые глаза Рамоны Зельнер угрожающе сверкнули: — Другие музеи, частные коллекционеры. Но как раз этого-то Форстер и не хотел. Во всяком случае, именно так мне передали его слова.

— Вы его знали?

— Нет. Он присылал ко мне своих людей. Сам Форстер никогда не появлялся. Но мы провели несколько телефонных переговоров.

— Значит, вы еще не видели эти клинописные таблички вживую? — спросил Крис, все больше склоняясь к мысли, что Форстер его здорово надул.

— Нет. До сих пор мы видели только фотографии. Хоть качеством и получше тех, что у вас в конверте. И у нас есть части текста в копии и перевод. У вас есть больше?

Крис медлил, но понимал, что без доказательств ему не сдвинуть дело с мертвой точки. Он достал из рюкзака обтрепанный чертеж на желтоватой бумаге, который обнаружил при табличках.

Рамона Зельнер без спешки взяла листок и стала разглядывать его, не отрываясь. Указательным пальцем она прослеживала линии чертежа, то и дело возвращаясь к кресту в нижней части листа.

— Вы знаете, что это такое?

— Нет, — сказал Крис. — Ни малейшего представления. Выглядит как напечатанный, как будто вырванный из книги.

— Так оно и есть. — Она проигнорировала протянутую руку Брандау и не выпустила листок. — Это чертеж местности из книги «Новообретенный Вавилон» 1913 года. Написана Робертом Колдевеем, человеком, который вел раскопки Вавилона по поручению Немецкого общества востоковедов. В этой книге Колдевей представляет результаты раскопок. — Профессорша вертела схему в руках: — Здесь не хватает расшифровки знаков… Слева — это Евфрат. Вот вся разбивка местности. Гениально снятая и начерченная, — сказала она наконец.

— Что же в ней такого особенного?

— Вы что, действительно не понимаете, что к чему? — зашипел Брандау и презрительно воззрился на Криса.

— Нет, не понимаю. — Крису хотелось влепить пастору оплеуху. Этот человек с каждой минутой становился все невыносимее.

— Колдевей — отец современных раскопок, — объяснила Рамона Зельнер. — Он первым подошел к раскопкам систематически и предпринимал замеры местности. Его метод и поныне остается основой новейших раскопок. Он установил критерии для современной археологии.

— Вы были в музее? — вдруг спросил между прочим Брандау.

— Нет, — ответил Крис.

— Жаль. — Его голос сочился презрением. — Как раз в этом году открылась специальная выставка, посвященная личности Колдевея и его достижениям. К стопятидесятилетию со дня рождения. Вам надо посмотреть. Расширяет кругозор.

— Ну, хорошо, — вмешалась профессорша и помахала чертежом. — Крест — это место, где были найдены таблички, от которых вы хотите избавиться.

— Откуда вы знаете?

— От Форстера, откуда же еще.

Крис протянул руку, и она вернула ему чертеж. Крис пристально вгляделся в него.

— Крест обозначен буквами «ЕР». А рядом — «Z». Что это значит?

— Боже мой! — Брандау презрительно закатил глаза.

— Колдевей обнаружил храм, который был возведен в честь неизвестного тогда божества, — сказала профессорша и бросила на священника предостерегающий взгляд. — Поэтому «Z». Сегодня это уже известно. То был храм богини Ишары, покровительницы юриспруденции. Возможно, вам что-нибудь говорит кодекс законов царя Хаммурапи. Вавилон имел четкую правовую систему, как раз для защиты слабых. И у них на все были свои отдельные боги. Обозначение «ЕР» относится к храму божества Нинурты.

— Расскажите мне, что написано на табличках.

Крис наблюдал за священником, настроение которого колебалось между нервозностью и нетерпимостью. В зависимости от того, какое чувство побеждало, он беспокойно ерзал на стуле, теребил свой костюм или издавал сокрушенный стон и недовольно кривился.

— Как мы можем это сделать? Таблички-то у вас, вы забыли? — Женщина обаятельно улыбнулась и демонстративно одернула ухоженными руками подол своей юбки.

— Но вы получили копию текста, вы же сами сказали, — Крис засмеялся и посмотрел ей прямо в глаза. — Именно текст вас и взвинтил. Иначе бы вы не приняли цену Форстера.

Это продлилось несколько секунд — и дождь искр в ее глазах иссяк.

— Эта цена действительна лишь в том случае, если подтвердится все, что утверждал Форстер…

— Вы же получаете их теперь намного дешевле.

— Для этого я должна увидеть таблички.

— Когда вы дадите мне деньги. — Крис широко ухмыльнулся: — Я не вижу при вас сумки. Такую сумму по карманам не рассовать.

— Денег у нас с собой нет.

— Жаль. Я не думал, что вы хотите расстроить сделку.

— Я и не хочу. Я должна проверить древности, тогда мы достанем деньги.

Разумеется, она должна была проверить. Прежде чем взяться за рюкзак, он оглянулся на соседние столы.

По улице прополз автобус и остановился у него за спиной; двери с шипением раскрылись.

Он повернул голову. Парочка в черных мотоциклетных костюмах продолжала стоять под навесом остановки. Голова мужчины была побрита наголо, а глаза молодой женщины зловеще накрашены. Брандау и Зельнер проследили за его взглядом. Она улыбнулась, потешаясь, а священник покачал головой.

Крис полез в рюкзак, достал противоударный футляр из твердого пластика и открыл его. Брандау шумно выдохнул, когда Крис развернул два хлопчатобумажных платка, в которые у него была завернута табличка.

— Профан, — зашипел священник.

— Это практично, — возразил Крис.

— Можно мне? — спросила профессорша.

Все препирательства и взаимные упреки прошедших минут как ветром сдуло. Женщина, которая только что была насмешлива, теперь превратилась в сосредоточенного эксперта, целиком захваченного археологическим раритетом.

Ее руки зависли над табличкой. Дрожь в пальцах выдавала алчность, с какой она брала в руки этот реликт.

От других столиков доносился громкий смех, звенели бокалы, гремела посуда, однако профессоршу как отрезало от этого мира.

Ее руки осторожно взяли маленькую глиняную табличку длиной сантиметров десять, испещренную наползающими друг на друга знаками. Строчки к концу едва заметно клонились вниз, будто писец не выдерживал высоту линии.

Женщина то и дело поворачивала табличку, подносила ее к глазам. К напряженному выражению ее лица примешивалось разочарование.

— Жаль, — сказала она, наконец, и решительно положила табличку назад, на платок.

— В чем дело? — Брандау посмотрел сначала на нее, потом на Криса: — Разве это не то, что?..

— И да и нет. — Профессорша злобно посмотрела на Криса: — Рицци ориентируется в вопросе лучше, чем хочет показать.

Брандау, все еще непонимающе качая головой, взялся за хлопчатобумажные платки, на которых лежала табличка, и подтянул их к себе. Лицо его было багровым, а сонная артерия билась, словно насосная станция. Он взволнованно взял табличку. При этом платки соскользнули со стола. Брандау чертыхнулся и отложил табличку. Потом он нагнулся, неловко нашарил на полу платки, положил их на стол и снова потянулся за табличкой.

Крис перехватил запястье священника еще до того, как его рука коснулась таблички:

— Не надо. Эксперт — она. А вы, не дай бог, еще уроните.

— Отпустите меня! — зашипел священник. — Мало того, что я вынужден сидеть за одним столом с авантюристом и вором, так меня еще и оскорбляют!

Крис сдавил запястье сильнее, пока священник не убрал руку. Когда Крис отпустил его, взгляд Брандау затуманился. Крис ухмыльнулся. Священник пожелал ему всех мук преисподней.

— Это одна из табличек Навуходоносора. Его печать ни с чем не спутаешь. — Профессорша посмотрела на Брандау: — Но она не из тех табличек, которые составляют истинную ценность этих древностей.

— Простите, — Крис улыбнулся. — Но маленький тест был необходим. Как бы иначе я узнал, те ли вы люди, за кого себя выдаете?

— Недоверие подчиняет себе всю вашу жизнь, да? — Голос Брандау сочился презрением.

— Форстер убит — этого мало? — Крис покачал головой. Брандау был неприятный человек, но безобидный и жил за своей каменной стеной явно на острове блаженных. Двух месяцев в комиссии по убийствам хватило бы любому человеку, чтобы он изменил свой образ мыслей. — Что там написано?

— Вы правда этого не знаете? — Рамона Зельнер недоверчиво взглянула на Криса. Потом засмеялась: — Впрочем, откуда? Навуходоносор II поведал на своих табличках об успешном военном походе на Киш, который он захватил и включил в свое царство. Так, во всяком случае, следует из перевода, присланного Форстером. Эта же табличка описывает триумфальное вхождение в Киш, если я вкратце правильно поняла. После своей победы Навуходоносор II взял из храма Нинурты в Кише святыни и перенес их в храм Нинурты в Вавилоне.

— Киш? — Крис припомнил, что слышал это название от Форстера еще в Тоскане.

— Бывший царский город в Месопотамии времен Шумера — как и Урук.

— Недалеко от Вавилона, — покровительственно вставил Брандау. — Чуть ли не в пределах видимости. Их не разделяло и ста километров. Тогда были одни лишь города-государства, каждый город — отдельное царство. То было время образования первых крупных государств, процесса кровавого и насильственного.

Крис наморщил лоб:

— Что общего может быть у человека церкви с шумерскими глиняными табличками и языческими богами Вавилона?

Глава 19

Берлин

Пятница

Крис настороженно ждал ответа священника, но Брандау лишь безмолвно смотрел на профессоршу, предоставляя слово ей.

— Когда нам некто неизвестный сделал через подставных лиц предложение и мы узнали, откуда происходят эти предметы и какая с ними может быть связана история, мы, естественно, провели поиск по нашим архивам. Логично? — Глаза Рамоны Зельнер сверкали, как будто она отчитывала своего студента.

— В одном своем отчете Обществу востоковедов Колдевей действительно сообщал об убийстве двух участников раскопок. Он квалифицировал этот случай как акт личной мести в разборках между разными племенами. — Она некоторое время раздумывала. — Помимо того, в те времена частенько нападали бедуины.

— Значит, вы считаете, история Форстера о том, как были похищены эти произведения искусства, правдива?

Пока Рамона Зельнер взвешивала свой ответ, Крис воспользовался паузой, чтобы снова пробежаться взглядом по посетителям, но никто из них интереса к ним не проявлял.

— Рассказывал ли он вам о том, что произошло в конце двадцатых годов? — спросила она.

Крис отрицательно покачал головой.

— Эти предметы были нам предложены уже тогда.

Криса это не удивило. Вор и убийца, естественно, хотел получить свои деньги.

— Вы знаете, что Общество востоковедов и весь Музей Передней Азии существуют благодаря одному-единственному человеку, которому берлинские музеи обязаны и многими другими своими экспонатами? Вы когда-нибудь слышали о Джеймсе Саймоне?

— Нет.

— Как, впрочем, и почти весь Берлин. Спросите сегодня, кто знает имя этого человека, — Зельнер негодующе тряхнула головой. — Даже улицу какую-нибудь не назвали его именем.

— И кто он был?

— Джеймс Саймон происходил из предпринимательской семьи с корнями в Мекленбурге. Эта семья сделала состояние на торговле сукном. Его тайной страстью было искусство, причем во многих направлениях. Он собирал коллекции и помогал вести археологические раскопки.

— Вы должны рассказать мне об этом больше. У меня нет ни малейшего представления, — смущенно пробормотал Крис.

— Англичане и французы десятилетиями рылись в песках пустыни — в Египте и Месопотамии. Германия тоже хотела участвовать в этом, но не находилось человека, который бы по-настоящему организовал это и к тому же собрал необходимые средства. Потом это взял в свои руки Саймон. Он основал Немецкое общество востоковедов и при помощи своих связей и своих денег позаботился о том, чтобы Германия тоже могла вести раскопки на Ближнем Востоке. Это он финансировал самые разные археологические экспедиции и добывал разрешение на ведение раскопок. Он же и завещал музеям находки, равно как и многие другие произведения искусства. Если бы этого человека не было, нынешние берлинские музеи были бы далеко не такими, какие они есть.

— That’s life, — пролепетал Крис. — И как в это дело вклинился Форстер?

— В конце двадцатых годов некий человек обратился к Саймону и предложил ему купить как раз те таблички, которыми теперь располагаете вы. За деньги. За большие деньги. Таким же способом — через подставных лиц, не объявляясь.

— И почему тогда это не состоялось?

— Мы не знаем точно. Во всяком случае, контакт был не с Саймоном, а с другим представителем Общества. Таким положение дел предстает из фрагментов сообщений, которые мы нашли. Может, Саймон не имел в наличии необходимую сумму и не смог ее достать. Первая мировая война и послевоенное время разорили его, как и многих других. Он уже не был богатым меценатом. Все кончилось. Кроме того, он был очень болен. Но для нашей сделки это и неважно. Главное то, что контакт был, и человек, который выходил на контакт, подключил затем церковь.

Крис порылся в своих воспоминаниях. Об этом Форстер не обмолвился ни словом. Ни в тот вечер в Тоскане, ни на пашне у дороги.

— Мы, конечно, хотели восстановить тот след. Нам было известно, что тогда все данные пошли в нунциатуру. Вскоре после этого тогдашний нунций отправился в Рим. Мы пытались узнать об этом больше — после того, как Форстер впервые вышел на нас. Это произошло добрых полгода назад. Теперь вы знаете задачу Брандау в этой сделке, как вы ее называете. Он активно сотрудничает с Обществом востоковедов, он сотрудник епископата и наводил справки в Риме после того, как была восстановлена цепочка тогдашних событий.

— И что? — спросил Крис с нескрываемым интересом.

— Церковь имеет двоякое отношение к раскопкам в Месопотамии, — спокойно объяснила Рамона Зельнер. — Со времен Французской революции власть церкви сильно поубавилась, ее имущество во многих странах было конфисковано. Монастыри закрывались, ордена запрещались. Церковь рассматривалась как оплот феодальной власти. А с раскопками ее настиг еще один удар. Удар, направленный против веры, против ее основ.

— Расскажите об этом подробнее, — попросил Крис. — Очень интересно.

Его познания в истории церкви были так же малы, как и в толковании ее основ. Его церковное воспитание было протестантским и закончилось с подготовкой к конфирмации. Он венчался в церкви, но помимо этого если и переступал ее порог, то лишь как турист.

— С раскопками в Персии и Месопотамии, которые по-настоящему начались только в первой четверти девятнадцатого века и велись в то время почти исключительно французами и англичанами, на свет божий явились тысячелетние сокровища и строения ранних высоких культур. И глиняные таблички, — профессорша кивнула в сторону маленькой таблички на столе. — Возникла новая наука: ассирология, названная так в честь ассирийцев, которые основали в этом регионе первое крупное государство. Наука, которой занимаюсь и я. Когда записи на табличках были расшифрованы, а тексты переведены, на столе лежала готовая сенсация. — Она сделала паузу и отхлебнула воды.

— И как выглядела эта сенсация? — спросил Крис.

Священник приступил было к ответу, злобно скривившись. Но профессорша осадила его коротким косым взглядом и начала первой:

— Ученые идентифицировали народы и местности, описанные в Ветхом Завете, и тем самым пришли к новому пониманию содержания Библии. Вскрылись и противоречия, порой весьма глубокие. Возникли сомнения в уникальности Библии. Значительным открытием стало то, что отдельные части Ветхого Завета, как оказалось, были закреплены в литературной форме гораздо раньше — как раз на таких табличках.

— То есть Библия списана с других источников? — Глаза Криса весело блеснули.

— Вот этого я и ожидал, — прервал Брандау свое молчание. — Библия не списана. Сам Бог является творцом Библии. Она учит истинам, необходимым для нашего душевного исцеления.

— Но если все-таки…

— Мы, христиане, чтим Ветхий Завет как истинное Слово Божье. Вы хотите усомниться в каноне Священного Писания?

— Что ж, — сказала Зельнер слегка наставительно, — по крайней мере, дело дошло до горячих дискуссий. Бюргерство заинтересовалось раскопками, поскольку вдруг возник вопрос об истинности содержания Библии. В Германии ученый Фридрих Делитцш, руководивший Переднеазиатским отделением Королевских музеев, вызвал настоящую бурю, взявшись утверждать, что Библия не только литературно, но и религиозно, и этически развилась из вавилонских предтеч. Он отказывал Ветхому Завету в Божьем Откровении.

— Заблуждение одиночки, — возмущенно прошипел Брандау. — Глупые нападки на святая святых нашей веры.

— Делитцш объездил со своим докладом всю Европу и Америку и раздул бурю.

— Но тут же со всех сторон на него обрушился град критики. И с полным основанием. Сам кайзер Вильгельм II поставил его на место. Делитцш! — Брандау пренебрежительно махнул рукой.

Крис чувствовал напряжение, которое установилось между профессоршей и священником. Зельнер оперировала фактами, Брандау побивал их интерпретациями.

— Такого рода познания ставят церковь в трудное положение. Я правильно понимаю? — спросил Крис.

Брандау пренебрежительно рассмеялся:

— Кишка у них тонка. Пока что наша вера вполне устояла против этих безграмотных нападок.

— А они набирают силу?

— Еще как, — снова перехватила инициативу Зельнер. — Есть критики церкви, со строго научных позиций занятые этой темой и желающие сорвать маски, как они говорят, с этой поддельной веры.

— Заблудшие, под предлогом просвещения они тщатся осквернить Божественное. Но это им не удастся!

— Не надо приписывать всем ученым лишь дурные мотивы, — внезапно повернулась профессорша к своему спутнику. — Если мы затеем здесь диспут о науке и религии, это нам ничего не даст.

Напряжение между ними озадачило Криса. В чем же тогда их общая заинтересованность, если они придерживаются столь разных взглядов относительно значения глиняных табличек? Что за всем этим стоит?

Крис снова полез в свой рюкзак и достал следующую табличку, завернутую, как и первая, в два хлопчатобумажных платка.

— Это одна из самых древних табличек, — сказал он, разворачивая ткань. — Форстер говорил мне, что это можно определить по значкам на глине. Вы наверняка сумеете это сделать.

Профессорша кивнула.

— Скажите мне, почему эти предметы так ценятся, и мы приступим к сделке. Потом я исчезну, а вы сможете без помех предаться вашему спору. У меня другие проблемы.

Как и перед этим, она изучала маленькую табличку в полной сосредоточенности. Потом достала из сумочки футляр, раскрыла его и извлекла лупу.

Склонившись над столом, она долго разглядывала вдавленные в глину значки.

— Это действительно одна из старых табличек. Насколько я успела разобрать, текст на ней совпадает с одним куском из перевода, предоставленного Форстером.

— С каким куском? — прорычал Брандау.

— Про Всемирный потоп.

— Про Всемирный потоп? — Крис даже рассмеялся: — Да о нем есть сообщения почти во всех культурах. А в Черном море найдены доказательства, подтверждающие его. Какие-то затопленные селения на больших глубинах. Что же в этом такого уж значительного?

— В шумерском городе-царстве Ур при раскопках тоже нашли доказательства. Метровые слои осадков между культурными слоями поселений. И с подходящей по времени датировкой. Но вот это — нечто большее. Это старейшее описание Всемирного потопа. — Она пригладила ладонями свои длинные волосы, размашисто закинула их за спину. — Старше, чем описание Потопа в эпосе «Гильгамеш», и еще старше, чем описание Зиусудры, которое считалось до сих пор самым первым упоминанием о нем.

Крис задумался. После своего возвращения из Дрездена в Кельн он два дня потратил на то, чтобы больше узнать о происхождении письменности, о Месопотамии и о том, что ему пришлось перевозить.

Наткнулся он при этом и на эпос, в котором описаны приключения царя Гильгамеша. Царь был родом из Урука, первого крупного города-царства в Шумере, и пустился на поиски вечной жизни, но так и не нашел ее. В этом эпосе содержалось первое описание Всемирного потопа.

— Кто или что это такое — Зиусудра? — спросил Крис.

— По рассказам в Библии Бог дает человеку, а именно Ною, и, тем самым, человечеству, шанс выжить. И дает из милости Божьей.

Священник перебил профессоршу:

— Истребилось всякое существо, которое было на поверхности земли. Знакомо вам это, Рицци? — Он строго посмотрел на Криса: — Или вы Язычник? И благословил Бог Ноя и сынов его и сказал им: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю… Я поставляю завет Мой с вами и с потомством вашим после вас… поставляю завет Мой с вами, что не будет более истреблена всякая плоть водами потопа, и не будет уже потопа на опустошение земли. Библия, Рицци, истинная история записана в Библии.

Профессорша смотрела на священника, выжидая, когда он замолчит.

— Шумерский текст о Зиусудре старше эпоса о Гильгамеше, который долгое время считался самым ранним упоминанием о Потопе. И этот текст гласит нечто совсем другое: там боги поклялись уничтожить людей, которые своим шумом нарушали их покой. Они стали им докучать — люди, которых они сами же сотворили из глины, чтобы заставить их батрачить на себя в качестве рабов. И почему люди выжили? Не потому, что боги или один бог заключил с ними союз, как это описано в Библии. Нет. А из-за предательства. Один бог по имени Энки выдал человеку по имени Зиусудра: О Зиусудра, правитель Шуриппака, / разрушь свой дом, / построй корабль, / пренебреги богатством, / оставь богов, / получишь жизнь. А Форстер утверждает, что его таблички и его упоминание о Потопе еще старше, чем у Зиусудры…

Постепенно Крис начинал понимать, в чем состоит интерес профессорши. Для исследователя древностей появление более ранних свидетельств становилось сенсацией. Но так ли уж сенсационно — найти более ранний текст того же или похожего содержания?

— Должно быть, за этим кроется что-то еще…

Рамона Зельнер долго смотрела на Криса, прежде чем ответить:

— Форстер, правда, дал нам ознакомиться лишь с частью перевода…

— И что?..

— …но если верно то, что написано в этом переводе, то… — Она поколебалась, потом начала снова: — …эти таблички — от царя, который жил после Потопа и который поначалу пересказывает историю Зиусудры…

— Да говорите уже, наконец, — не выдержал Крис. — Если все это и без того было известно, и текст Зиусудры был уже найден, что же тогда нового в пересказе или еще одном варианте?

— Повествование царя начинается с подтверждения рассказа Зиусудры, это так. А затем следует новое, а вообще-то — неслыханное.

— Не томите…

— Текст, наряду с мифом о Зиусудре, содержит и совершенно другое послание.

Крис видел, как Брандау положил ладонь на руку профессорши, явно желая напомнить о себе. Но она, наоборот, повысила свой прокуренный голос. Теперь он звучал почти благоговейно.

— Таблички содержат фрагменты Декалога. В основной форме. В самой ранней начальной форме.

— Декалог. — Крис шумно выдохнул и поколебался, прежде чем обнаружить свое невежество: — А что это такое?

Брандау презрительно фыркнул.

— Вы что, правда не знаете? — Профессорша строго взглянула на него.

— Нет. А я должен?

— Заповеди…

— Десять библейских заповедей? Из Ветхого Завета?

Глава 20

Канны

Пятница

Маленький паром двигался к острову Св. Гонората. Дюфур сидел на корме и неотрывно смотрел на великолепную панораму приморских Альп. Он жил в Вальбонне, недалеко от исследовательского центра Тайсэби. Но сегодня он отправился не в клинику, а поехал на машине к местечку, расположенному на несколько километров ниже Канн. Там он оставил машину на просторной парковке на юго-западном конце порта, купил себе на пристани билет на островной паром и вместе с туристами ждал отправления.

Когда они добрались до острова Св. Гонората, он от причала сразу же свернул налево, тогда как туристы направились прямиком к монастырю. Под сенью сосен он шел к восточному краю острова, который тянулся километра на полтора в длину и метров на пятьсот в ширину; море по левую руку сияло лазурью.

Через некоторое время он вышел на поляну, где стояла маленькая часовня. Она была сложена из камня, а кровля состояла из прочно сцементированных пустотелых кирпичей. Могучие каменные плиты образовывали раму и порог приземистой двери, которая казалась заброшенной. Деревянные доски ее потемнели до черноты. На стыках образовались щели. Дверь была заперта, и замок проржавел.

— Что, отыскала дорогу грешная душа? — Дородная фигура патера выступила из-за стены, обращенной к морю. Его светло-серая ряса отчетливо выделялась на темном фоне деревьев.

Дюфур шагнул к брату Иерониму, который любовно оглядывал фасад.

— Я обещал аббату отреставрировать часовню Де ла Трините во благо Господа. Это последнее задание, которое я себе предписал.

Они обошли часовню кругом, на восточной стороне она принимала форму трех полукружий с маленькими окнами, напоминая очертания клеверного листа.

— Но она не в таком уж плохом состоянии. — Дюфур и в оконных проемах заметил полые кирпичи, прикрывавшие грязные стекла.

— Это верно. Из семи часовен на острове эта еще относительно хорошо сохранилась. Св. Капре на другом краю острова был отреставрирован в 1993 году. И св. Совье реставрация намного нужнее. Но часовня большая, она мне не по силам.

На южной, длинной, стороне находилась еще одна дверь, такая же щелястая и старая, как на фасаде. В руке у Иеронима вдруг оказался большой ключ, и он отпер ее.

— Почему здесь? — Дюфур не спешил войти в полутьму часовни вслед за Иеронимом. — Это же кладбищенская часовня.

— Куда как кстати. На тебе запах смерти. Ты убил! Вы убили!

Дюфур смущенно молчал.

Его взгляд скользил по неровному каменному полу, на котором стояло несколько деревянных скамей. Справа, в круглой стороне часовни, выделялся светлый каменный блок высотой до пояса с рельефно вырезанным крестом. Этот узкий крест был единственным украшением, указывающим на христианское предназначение часовни.

— Жак, я вызвал тебя сюда, чтобы поговорить. Ты знаешь о чем?

— То был несчастный случай! — устало сказал Дюфур.

— Не лги! — Иероним перешел почти на шепот. В сумеречном свете часовни Дюфур различал лишь общие очертания головы патера. Лицо было скрыто тенью. — Разве я не преподал тебе в юности Божьи заповеди? И разве ты не дал обет их придерживаться? Как же бес тебя попутал?

Патер Иероним в юности наставлял его на путь истины и принимал у него первую исповедь. Даже будучи призван в епископскую резиденцию, патер не упускал из виду молодого Дюфура. Но потом Иеронима отослали в Рим, и их связь надолго прервалась.

— Бес меня не попутал!

— Не перечь мне! — неожиданно прикрикнул патер Иероним. — Мне лучше знать. Я провожал этого молодого человека на его последнем пути к Богу, а вы с шефом в это время разглядывали под микроскопом пробы. Если бы я знал, какие вы жалкие!.. Вы надругались надо мной. Ты надо мной надругался!

Дюфур опустил голову и молчал. Когда он узнал неотвратимое, то попросил патера о помощи: исповедать умирающего.

Патер Иероним вернулся из Рима полгода назад и нашел прибежище в монастыре цистерианцев, среди тридцати братьев. Монастырь стоял на обращенной к морю стороне острова и считался одним из первых монастырских сооружений вообще. Три месяца назад они случайно встретились в их родном местечке Коллобриер, и после этого Дюфур уже однажды приезжал сюда к священнику.

— Я не хотел, чтобы Майк Гилфорт умер без церковного благословения. Последняя услуга…

— Лучше бы ты оказал услугу Богу! А ты, наоборот, помогаешь нести в мир безбожие! Зачем ты совершаешь прегрешения против Божьего творения? — громким голосом взывал священник в полутьме часовни. — Жак, да веруешь ли ты еще?

— Верую.

— Сомневаюсь, Жак. Я сомневаюсь в тебе. — Патер исторг глубокий вздох: — Жак, я много лет работал в Риме, и мне там пришлось заниматься многими вещами. В том числе и генетикой. Жак, ты продал душу дьяволу!

— Я хочу помогать, я хочу открывать, исследовать, изучать, почему все так, как есть…

— Ложь!

— Чистая правда!..

— Не что иное, как ложь!

— Патер, умоляю… Мы считаем, что нашли способ и сможем успешно применить энзима теломеразу в регенерации печени.

Монах удивленно смотрел на него.

— Теломеразу? — покачал он головой. — Насколько я припоминаю, это энзим, который восстанавливает теломеры на концах хромосом или удлиняет концы, если они укоротились.

— Откуда?.. — Дюфур смолк на полуслове, потому что Иероним перебил его:

— Я же сказал, что в Риме мне пришлось заниматься и генетикой…

«И намного больше, чем ты можешь себе представить», мысленно закончил фразу Иероним.

Дюфур кивнул:

— На концах у хромосом есть теломеры, да. Это повторения определенных пар оснований. Концы хромосом — это места, где начинается клеточное деление. Теломеры защищают концы хромосом наподобие колпачков, чтобы при клеточном делении они не слипались с другими. У человека на концах хромосом несколько тысяч таких пар оснований — то больше, то меньше, в зависимости от рода тканей. При каждом делении клетки, то есть при обновлении клеток, человек теряет несколько этих пар оснований, и концы хромосом укорачиваются. Когда эти пары оснований на конце хромосомы израсходованы, клеточное деление прекращается.

— У кого теломеры изначально длиннее, тот дольше живет, ибо его клетки могут делиться большее число раз. Я знаю это научное положение.

— Однако есть энзим, который эти укороченные теломеры на концах хромосом снова удлиняет или может задержать их укорачивание. Теломераза. Этот энзим действует так, что теломеры никогда не достигают той точки, где они настолько коротки, что деление клеток останавливается. Старение исключается, клетки продолжают делиться дальше.

— Энзим бессмертия, — буркнул патер Иероним, внимательно следивший за научными исследованиями. Когда в печати появились первые упоминания об этом, по Ватикану поползли сомнения, словно тот змей грехопадения по саду Эдема.

— Но и энзим смерти тоже. — Дюфур вздохнул: — В восьмидесяти-девяноста процентах всех раковых клеток работает этот энзим. Он преодолевает естественную смерть клеток и обеспечивает раковым клеткам возможность бесконечно расти и тем самым убивать организм. Однако с некоторых пор ведутся эксперименты, в которых клетки, обработанные энзимом, не стареют к ожидаемому моменту времени, но и не образуют опухоли. Теперь мы знаем, что у клеток опухоли теломеры очень коротки и что раковые клетки растут потому, что могут активировать теломеразу и поддерживать теломеры в постоянстве. Раковые клетки отмирают, как только лишаются этой способности. Конечно же, требуется комбинация многих факторов, чтобы теломераза вызвала рак. Из этого мы и исходим.

— Однако теломераза действует лишь в тех клетках, которые еще делятся. То есть в клетках кожи и печени. Но мозговые клетки или клетки сердечной мышцы по достижении взросления больше не делятся. Ваш путь ошибочен.

— Патер, мы исследуем этот гигантский океан мелкими погружениями. У червей-нематодов удалось при разведении отчетливо удлинить теломеры посредством энзима теломеразы. Это факт. Средняя продолжительность жизни выросла с двадцати до тридцати четырех дней. Больше пятидесяти процентов дополнительного времени жизни.

— Несчастные, что только не приходит в ваши больные головы! Старение — биологический процесс, который сильно зависит от социальных отношений, стрессов, душевного и телесного здоровья, питания. Применение теломеразы, насколько я знаю, развивается в сторону выращивания запасных частей. Берут у поврежденного колена хрящевые клетки, дают им разрастись под воздействием теломеразы и снова сажают на место.

— Существует три сотни теорий старения. Никто пока не знает, как оно действует на самом деле. Наше вмешательство тоже может быть ошибочным. Теломераза состоит из двух функциональных частей. Одна часть — большая доля протеина, вторая — рибонуклеиновые кислоты, то есть РНК с приблизительно ста шестьюдесятью основаниями. РНК — это матрица, из которой может быть сформировано удлинение концов теломеров. Ген для доли протеинов находится на пятой хромосоме, ген для доли РНК — на третьей.

Священник пристально смотрел на Дюфура. Он видел воодушевление исследователя, напомнившее ему о собственном просветлении, когда он полностью обратился к Господу.

— Мы внедряемся, опережая тот момент, когда теломеры клеток становятся слишком коротки и активность теломеразы вызывает образование раковых клеток. Ибо мы хотим при помощи нужного протеина теломеразы регенерировать поврежденные клетки печени, не допуская перерождения их в раковые клетки.

Иероним понял. Они пытались использовать способность энзима в тот момент, когда он еще не вызывал неконтролируемый рост клеток.

— Мы экспериментировали с разными протеинами, из которых состоит теломераза, и в опытах на животных добились однозначного успеха, — сказал Дюфур, наткнувшись на угрюмый взгляд патера. — При этом мы применяли энзим для продолжения деления — а вредного его действия не наступало. Тогда мы пошли на следующий шаг. У Майка Гилфорта мы применили те протеины теломеразы, которые не оказали вредного побочного воздействия в опытах на животных. У Майка были лишь слегка поврежденные клетки печени и теломеры: им по длине еще было далеко до той точки, в которой, по всем научным наблюдениям, можно было ожидать мутаций в раковые клетки из-за теломеразы.

— И отчего тогда он умер?

— Не знаю, — очень тихо ответил Дюфур. — То ли структура протеина, то ли особый компонент его ДНК вызвал взрывной рост раковых клеток, то ли вирусы-переносчики — мы этого просто не знаем. — Дюфур потупился: — Я отпущения хочу, мне надо исповедаться!

— Нет!

Дюфур был в отчаянии. Укол Майку Гилфорту делал он сам. Когда он выдавливал содержимое шприца, Гилфорт следил за этим, и во взгляде его было безмолвное доверие. Молодой человек улыбался.

— Патер, я болен от своей вины!

Он отложил очередной плановый тест — на Маттиасе Кьельссоне, — хотя мать мальчика возлагала на этот тест последнюю надежду. Она смотрела на Дюфура, полная недоумения, но он не мог ей объяснить, да и не стал бы этого делать. Вначале он должен найти причину.

Патер Иероним содрогнулся от двойного расчета божественного планирования. С одной стороны, жизнь ограничивалась предопределенным числом делений клетки на основе длины теломеров на концах хромосом. Но если все-таки барьер был преодолен, начинался безудержный рост болезненных клеточных мутаций, пока они не умерщвляли организм.

Божественное Слово исполнялось в очередной раз. И эта часть Божественного плана была твердо прописана в Библии:

Глава 21

Берлин

Пятница

Крис подогнал свой шаг под темп профессорши. Они прошли мимо Музея Пергамон, свернули налево, прошли вдоль задней стены Старого музея и затем снова свернули в сторону Люстгартена.

Он назвал свои условия для проверки табличек, и профессорша после некоторого колебания приняла их. Священник с совиным лицом запротестовал было против того, что его присутствие исключается, но потом смирился и ушел. Из его слов Крис понял, что он будет ждать ее в офисе Общества востоковедов.

— Нам налево, — сказала Рамона Зельнер, когда они проходили мимо западного фасада Собора. На другой стороне улицы располагался Дворец Республики, реликт из коммунистических времен Восточной Германии, который уже несколько лет ждал экскаватора для сноса.

Она пересекла мост Либкнехта, который соединял с городом восточную сторону острова Музеев. На другой стороне она остановилась, роясь в сумочке в поисках талона для оплаты парковки.

Крис использовал момент и оглянулся. Группа шумных туристов шла по мосту к автобусу или к отелю.

Среди них шагала одна парочка. В отличие от остальных, они были серьезны и ни с кем не разговаривали. Одеты были оба в черные кожаные мотоциклетные костюмы и тяжелые ботинки.

Мужчина был обрит наголо, в бровях болтался пирсинг, а на лице застыла не поддающаяся определению ухмылка. Ноздри молодой женщины тоже украшал серебряный пирсинг, а глаза были зловеще размалеваны — с красной обводкой на веках.

Они были еще на расстоянии десяти шагов, а Крис их уже вспомнил. Они довольно долго стояли на автобусной остановке рядом с рестораном.

Случайность.

Не случайность.

Крис отвернулся и стал смотреть вдоль улицы. Слева большой квартал из новых зданий с мраморными фасадами и обилием стекла, с улицы — въезд в подземную парковку, где профессорша оставила свою машину.

Дальше, в конце квартала, был перекресток, а за ним на другой стороне улицы начиналась обширная зеленая лужайка перед телевизионной башней.

— Сюда нам надо войти, — сказала Рамона Зельнер, когда они двинулись дальше, и в новоотстроенном квартале он увидел небольшой проход.

— Потом. Сперва я хочу убедиться, что ничего не случится.

Он ускорил шаг, дошел до перекрестка и повернул налево. Профессорша, ругаясь, еле поспевала за ним. Он несколько раз оборачивался, спонтанно останавливался у магазинов, ощупывал то, что было выложено на уличных прилавках, перебирал открытки на стендах.

— Нечасто мне случалось видеть столь ярко выраженную паранойю. У вашего психиатра надо отобрать лицензию. — Она стояла рядом с ним и смотрела на выложенные на стенде почтовые открытки с видами Берлина.

Крис ступил в широкий коридор следующего здания. Над входом яркими буквами было написано: Sea Life. В глубине фойе он увидел кассу и купил там два входных билета. Кассирша объяснила ему, что входные билеты аквариума включают в себя также поездку на лифте в соседнем здании. Крис рассеянно кивнул и нырнул с Рамоной Зельнер в темноту выставки.

Отмеченная дорожка вела через разные помещения с аквариумами разной величины. Некоторые аквариумы Крис оставлял без всякого внимания, а у каких-то надолго задерживался. То и дело он оглядывался.

Профессорша безмолвно следовала за ним, избегая дальнейших комментариев после того, как он шикнул на нее, что смерть Форстера вряд ли была паранойей.

Дети прижимались носами к стеклам, отцы объясняли, что форель может жить только в проточной воде, а какой-то мужчина лет шестидесяти вслух пожелал себе в сковородку на Рождество одного крупного карпа.

Крис остановился, прислонившись к искусственной скале у края бассейна: он ждал. Каждый, кто совершал экскурсию, должен был неизбежно пройти мимо них.

Немного понаблюдав, Крис так и не заметил ничего подозрительного, но, тем не менее, он хотел подождать еще пару минут.

— Вот вы сказали, что текст содержит часть десяти заповедей в их основном виде и это якобы делает его таким актуальным для религии и таким интересным для науки. Что вы имели в виду?

— Что-то вы поздно вспомнили. Я была уверена, что вы сразу же спросите об этом.

— Брандау казался таким раздраженным — мне не хотелось его провоцировать. Для меня важнее было, чтобы мы пришли к соглашению. Но теперь-то вы можете мне это сказать?

Рамона Зельнер посмотрела на подплывающего ската:

— Что вы знаете о десяти заповедях или о Библии? Или, вернее сказать, о возникновении Ветхого Завета?

Крис задумался.

— В нем закреплено Слово Божье — когда-то кем-то записанное. Так говорит церковь. — Он смутно вспомнил, что были такие вопросы и противоречия, которые его пастор просто отметал. Позднее это все отступило на задний план, перестало иметь значение. Столько времени прошло.

— Понимаете ли вы, что Декалог, то есть десять заповедей, является воплощением ветхозаветного Закона?

— Ну, раз вы так говорите…

— Если рассматривать текст десяти заповедей с точки зрения ученого и анализировать его с разных сторон, то неизбежно приходишь к выводу: источником было не Божье Слово, а предостережения пророков, которые затем сформировались в непреложные Божеские законы.

— Что вы хотите этим сказать?

— В ряду заповедей Декалога чередуются заветы и запреты, прямая речь Бога чередуется с речью о Яхве в третьем лице. Декалог содержит короткие и длинные, обоснованные и необоснованные предписания. Баланс показывает, что надо различать ядро и позднейшие дополнения.

— Вы хотите сказать, что нет единого, твердо установленного изначального текста? Скорее стена, сложенная из отдельных камней, чем монолит?

— Вот именно. По крайней мере, так интерпретируют научные эксперты, которые анализируют тексты Библии. Это не моя область, но я пытаюсь обобщить. Они говорят, что есть основной ряд заповедей, который может происходить из перечня пороков в храмовой речи пророка Иеремии. Это вот что: …вы крадете, убиваете и прелюбодействуете, и клянетесь во лжи и кадите Вааалу, и ходите во след иных богов, которых вы не знаете. Именно это и повторяется потом в качестве норм в десяти заповедях. Пророческое оглашение Божьей воли воплотилось в череду заповедей. Ученые считают, что в заповедях прослеживается их происхождение из полемики.

— Тем самым они говорят, что десять заповедей исходят от пророков.

— Именно. Этот основной ряд, должно быть, позднее был дополнен. Следующие заповеди произошли уже не от пророков, а из массы других законов и были заимствованы культом. «Я есть Яхве» происходит из культа. Тем самым череда заповедей заявляет себя в качестве откровения. Свое право Яхве подтверждает своим основным спасительным подвигом — выведением сынов Израилевых из Египта. Из этого он выводит свое условие: «Ты не должен иметь наряду со мной других богов». Это в Декалоге выдвинуто в самое начало. Это первая заповедь.

— Интересно, но сложно, — проворчал Крис.

— Этические предписания следует рассматривать уже как следствия. При этом три заповеди добавляют важные черты именно первой заповеди: запрет злоупотреблять Божьим именем, принося присягу, запрет изображать идолов и заповедь субботнего покоя. Все три вошли в иудейскую и христианскую веру. Послушание по отношению к первой заповеди влечет за собой и послушание по отношению к этим трем.

Крис прислушивался к своей внутренней реакции, искал момент сопротивления, неверия, протеста против этого трезвого анализа. Нет, ничего такого не находил… Все звучало убедительно.

— Итак, вы утверждаете, что десять заповедей не были переданы Моисею самим Богом на горе Синай в завещанной потомству форме, как это описано в Библии.

— Научные интерпретаторы говорят: да, это так.

Крис посмотрел в ореховые глаза профессорши.

— Вы тоже ученая. Скажите, вы веруете? Можете ли вы после этого веровать?

Она смущенно засмеялась:

— Вопрос поставлен неверно. Будь я чем-то вроде фундаменталиста, который рассматривает тексты Библии как бумажный фетиш, как абсолютное творение, буквально истинное, а не как нечто выводимое из других источников, тогда бы у меня наверняка была проблема. Либо я принимаю Библию дословно, верю и отвергаю все прочее, в том числе и научные познания. Либо я принимаю Библию как историческое произведение общества, которое тогда находилось в становлении; как находку, объясняющую прошлое, как руководство, созданное для лучшего будущего, как историческую книгу — тогда она открыта для многих смыслов, в том числе и конкурирующих между собой.

— Какое отношение к этому имеют глиняные таблички?

Вместо ответа профессорша вперилась взглядом в проходящего мимо посетителя, который не таясь разглядывал ее.

— Ваш знакомый? — спросил Крис.

— Знакомый? Нет, — она рассмеялась, забавляясь. — Я всегда в упор смотрю на типов, которые пялятся на меня. Это отпугивает лучше всяких слов.

— Если верно все, что вы говорите, где же связь?

— Шесть более поздних табличек происходят от Навуходоносора II. В них с этой точки зрения нет ничего особенного. Он описывает свой военный поход и победу над Кишем. — Она сделала маленькую паузу, словно требуя его безраздельного внимания: — Более старые таблички, которые Навуходоносор захватил в этом походе и которые затем хранились в Вавилоне, в храме Нинурты, содержат нечто сенсационное. Некий царь описывает, как на земле после Потопа возникло царство Киш и какие заповеди это царство получило. Энлиль и Забаба не почитали и богохульствовали, приносили жертвы чужим богам, убивали, крали, нарушали верность в браке и ложно клялись, все это грехи, от которых мой народ должен отречься. Так сказал Нинурта, посланник Бога и бог Киша. Понимаете?

— Вы хотите сказать, это почти идентично заповедям пророков, которые, по вашим же словам, заложили основу десяти заповедей.

— Именно так. И все отчетливее проясняется, что древнееврейская литература, то есть Библия и Ветхий Завет, должна прочитываться как часть древневосточной культурной и религиозной истории.

Постепенно до Криса стало доходить, какие вещи открывала ему профессорша. Пусть для него самого это не имело значения, но он легко мог себе представить, что эти познания совсем не понравятся убежденным приверженцам Библии.

— Сравнительные тексты из Месопотамии и Египта, из Хеттского царства и Угарита, многие из которых давно известны, получают новое научное объяснение. Взгляды и мотивы Ветхого Завета, общественные предпосылки, даже представления древнего Израиля о Боге сегодня уже не являются исключительными. И вот представьте: они читают полную аналогию — да еще и на древнейших табличках. Эта находка — своего рода победа науки над верой.

Глава 22

Берлин

Пятница

В это мгновение на входе показалась парочка в мотоциклетной одежде.

«Они пришли сюда за нами, а не за скатами», — подумал Крис, провожая парочку взглядом. На скатов они даже внимания не обратили, а ведь здесь останавливались все. Это был один из главных аттракционов, но они не удостоили его даже взглядом.

Значит, все-таки не случайность?

Неужто для него подстроена ловушка? А эта профессорша — та ли, за кого себя выдает?

Они могли вернуться назад, ко входу, и там покинуть Sea Life. Если их преследуют, то преследователи сразу догадаются, что обнаружены. Здесь никто не возвращается ко входу. Возможно, там, за входом, оставлен пост для подстраховки. Сам бы Крис, во всяком случае, поставил бы такой пост.

Он решил идти дальше: чтобы окончательно убедиться, что их преследуют, он должен подыграть им.

— Идемте!

— Ну, наконец-то. — Рамона Зельнер оторвалась от скатов.

Крис неторопливо двинулся вперед по полутемным помещениям и вскоре остановился у последнего аквариума, в котором морские коньки умелыми движениями хвоста погружались вниз и снова поднимались вверх.

Потом они прошли через рамку и оказались в торговом зале. Парочка в мотоциклетных костюмах стояла перед стеллажом с надувными пластиковыми рыбами. Крис прошел мимо них и вышел наружу.

Перед ними был переход, соединявший два здания. Он был уставлен столиками двух кафе.

— Нам надо направо, если мы хотим попасть к моей машине, — сказала профессорша.

Он повернул голову. Парочка вышла в переход вслед за ними.

— Пока нет! — пробормотал сквозь зубы Крис.

Мимо них протиснулось семейство и на другой стороне перехода вошло через тонированную раздвижную дверь в следующее здание.

«Последний проверочный круг», — подумал Крис и последовал за семейством.

Внутри следующего здания путь лежал через ресторан, прежде чем достигнуть основного помещения.

Высоту квадратного крытого зала Крис оценил метров в сорок. Стены с однообразными окнами придавали залу вид крытого внутреннего дворика.

В середине зала на колонне метров в десять высотой возвышался гигантский, высотой больше двадцати метров, цилиндр. Все сооружение походило на мороженое на палочке, вертикально установленное на пол зала.

Сама палочка была круглой и состояла из стеклянного двухэтажного лифта, подход к которому был отгорожен веревками на металлических столбиках. В прозрачной кабине на второй этаж лифта вела винтовая лестница из нержавеющей стали. Крис прикинул, что на обоих уровнях кабины может уместиться около тридцати человек.

Гигантский цилиндр поверх палочки имел диаметр метров десять и был заполнен водой. Цилиндр представлял собой аквариум, внутри которого вверх устремлялись четыре базальтовые колонны и плавали рыбы роскошных расцветок. Лифт скользил наверх прямо внутри аквариума.

На подступе к лифту столпились люди. Молодой человек в синей майке стоял у заградительной веревки и не давал прохода к аттракциону. Взволнованный ропот посетителей эхом отражался от стен.

Крис обернулся и глянул в сторону ресторана.

Вот они.

Двое рослых, крепких мужчин с мрачными лицами не таясь смотрели на него. Они стояли, расставив ноги и скрестив руки, в проходе к ресторану. «Здесь тебе не выйти!» — сигнализировала их стойка. Волосы у обоих были коротко острижены, а легкие летние блузоны как нельзя лучше подходили для того, чтобы спрятать под ними оружие. Рядом с ними стояла парочка в мотоциклетной одежде. Женщина нагло ухмылялась, глядя на него.

Крис поднял голову. Лифт уже добрался доверху, преодолев водную стихию. Пассажиры покидали кабину и шли по мостику до края зала. Крис видел их ступни — сквозь матовое стекло мостика на высоте двадцати пяти метров.

— Идемте! — Он сжал запястье профессорши и потянул ее за собой.

— Что такое? Мне больно!

— Сейчас.

Он быстрыми шагами пересекал зал, на ходу пытаясь понять, какую роль выполняет стальной несущий каркас в нескольких метрах над ним. Каркас тянулся от ресторана до лифта. На середине зала с боков поднимались другие стальные балки, словно внутренние строительные леса, сбегаясь к лифту.

В другой части зала, позади балок, были установлены передвижные перегородки древесного цвета, а перед перегородками располагались стойки, у которых стояли люди с чемоданами.

Крис сообразил. Отель. И гулкий шум. Они хотели отделить зону отеля от подступов к лифту. На стальные опоры над его головой скорее всего настелют стеклянную крышу и тем самым отгородят зону отеля от шума посетителей, никого не лишая вида на аквариум.

Крис увидел еще один выход, который явно принадлежал отелю. Но через секунду он и там заметил двух шпиков. Один был среднего роста, с русыми волосами и кустистыми усами. Другой имел приземистую фигуру борца, от вида которой Крис содрогнулся. Мужчина с фигурой борца очень медленно поднял правую руку на уровень груди, вытянул ее и быстро нацелил указательный палец на Криса.

— Гад! — выругался Крис.

Он повернулся и рванул профессоршу за собой. Они побежали назад, в середину зала. Она протестовала, но он ее не слушал.

Лифт приехал вниз и вобрал в себя новую порцию людей.

Парочка в мотоциклетных костюмах тоже скользнула внутрь. Они заняли последние места, лишив Криса возможности бегства.

— В чем дело? — сердито спросила Рамона Зельнер.

— А то вы не знаете… — Крис окатил ее холодным взглядом. — Если дело дойдет до серьезного, вы отправитесь вместе со мной. Вы меня поняли? В настоящий момент я вижу дело так: вы с ними заодно, понятно?

— С кем?

— Оглянитесь.

Профессорша повернула голову.

— Вы имеете в виду двух мужчин там, на входе?

— Вот именно. Они охотятся за мной. И те два типа слева от нас…

— С чего вы решили?.. — Она осеклась. Правые руки мужчин были необычайно длинными, свисая почти до колен. Лишь со второго взгляда она увидела стальные матированные стволы. — У них оружие…

— …С глушителями. С чего бы это?

Крис бросился к лифту, рванув за собой женщину. Два противника — меньше, чем четыре. Они проскочили мимо растерявшегося лифтера в кабину и протиснулись между другими пассажирами на несколько ступенек вверх по винтовой лестнице. На самом верху у выходной двери стояла парочка.

В последний момент борец и его усатый партнер тоже вскочили в лифт. Лифтер покачал головой, потом двери закрылись.

Лифт медленно пришел в движение и плавно поехал вверх. Лифтер попросил внимания и стал распространяться о различных видах рыб, которые плавали вокруг в аквариуме.

Крис не спускал глаз с тех двух у нижней двери кабины. Поначалу они стояли тихо, но потом двинулись к лестнице, протискиваясь мимо протестующих зрителей.

Крис все еще крепко держал Рамону Зельнер за запястье. Она старалась освободиться от его мертвой хватки.

— Прекратите, — внушительно прошептал он ей на ухо. — Пока что я не знаю, заодно ли вы с ними. Но я просто вынужден это допускать. Так что рассматривайте себя как мою заложницу!

— Вы с ума сошли! — зашипела она, и ее глаза гневно сверкнули. — А что вы будете делать, если я закричу?

— Возможно, это нам поможет, — прошептал он. — Но будет лучше, если вы поможете мне в нужный момент.

Она вопросительно взглянула на него.

— Подождите! — шепнул он и посмотрел вверх на парочку.

Мужчина копался в своей кожаной куртке, зарывшись правой рукой во внутренний карман. Между тем тип с кустистыми усами вплотную придвинулся к лифтеру.

— Идите уж наверх, если вам кажется, что оттуда лучше видно, — сказал уязвленный лифтер.

Кто-то удивленно вскрикнул, и Крис отвлекся. Три ныряльщика парили в аквариуме рядом с ними.

— Да, вам не примерещилось, — сказал лифтер. — Ныряльщики спускаются в бассейн каждый день, чтобы чистить стекла. Сегодня, правда, они припозднились.

У ныряльщиков на спине были маленькие баллоны со сжатым воздухом, а в руках они держали губки.

— Акриловое стекло этого аквариума вверху толщиной восемь сантиметров, а внизу двадцать два. Сам бассейн шириной три метра… Масса воды составляет миллион литров, и свыше 2500 рыб из разных ареалов живут в искусственно произведенной морской воде. Да — это рыбы-наполеоны, а вон там — рыбы-бабочки.

Между ними и преследователями теперь стояла лишь пожилая супружеская пара и молодой человек, который крепко вцепился в перила лестницы и не сдвигался с места, как ни теснил его преследователь. Чем больше напирал усатый, желая протиснуться выше, тем сильнее упирался парень.

— Сейчас, когда мы приедем наверх, пожалуйста, перейдите через мостик и потом спускайтесь вниз на пассажирском лифте. Мы благодарим вас за посещение.

Крис отпустил профессоршу и сорвал рюкзак с плеча. Он слегка наклонился вперед и таким образом прикрыл рюкзак от любопытных взглядов. Дрожащими пальцами он расстегнул молнию и стал рыться внутри. Вначале он нащупал футляры из твердого пластика, в которых хранились глиняные таблички, потом, наконец, ощутил металл.

Он вытащил «корт» Рицци и сунул его за пояс брюк. Холодная сталь оружия успокоила нервы. Он уже не чувствовал себя таким беззащитным.

Лифт мягко остановился, и дверь наверху раскрылась в сторону мостика.

— Папа, у дяденьки пистолет!

Мальчику, на взгляд Криса, было лет пять-шесть, он стоял ступенькой выше рядом со своим отцом и смотрел на Криса глазами, полными любопытства. Отец мальчика взглянул на Криса сперва удивленно, потом с ужасом.

— Бегите! Бегите! — крикнул он своей жене и дочке, которые стояли на ступеньку выше. — У него и правда оружие!

Вдруг поднялся общий крик. Крис посмотрел вверх, к выходу. Там стояла парочка, перегородив дорогу. Но напор из лифта был так велик, что им пришлось отступить в сторону. Семейство перед Крисом взбежало на последние ступеньки и выбралось на мостик.

Крис получил два толчка в спину. Пожилая супружеская пара позади него рвалась вперед, не считаясь ни с чем.

— Держитесь вплотную ко мне! — приказал он профессорше и бросился вверх по ступеням. Путь ему внезапно преградила парочка. Крис тараном налетел на женщину. Она куда слабее могла противостоять его массе, чем мужчина.

Их тела столкнулись, и Крис ощутил ее мягкую грудь. Одновременно его пронзила жуткая боль в районе правой почки.

Крис на мгновение ослеп от боли и рухнул вместе с женщиной на пол. Он повернул голову, и ее острые зубы больно впились в его левое ухо. Сверху его догнал кулак, который попал ему выше виска. Его голова стукнулась о ее переносицу. Женщина под ним взвыла.

Он вскочил и напряг правую руку. Левым предплечьем он блокировал следующий удар, затем ребром ладони ударил своего противника по шее, и тот беззвучно осел на пол.

Крис прыгнул на мостик.

— За мной! Бежим! — крикнул он. Рамона Зельнер, спотыкаясь, бежала за ним.

Внизу в зале посетители задрали головы вверх, поскольку крики, отражаясь от потолка, гулко разносились по залу.

Перед ними по мостику бежало семейство. Отец непрерывно орал, отдавая команды, и тащил за собой мальчика. Крис добежал до середины мостика и резко развернулся.

Позади него на мостик выскочил тип с борцовской фигурой и упал на колени. Его правая рука дернулась вверх, дуло оружия нацелилось на Криса.

— Ложись! — крикнул Крис Рамоне Зельнер, пробегающей мимо него. — На пол!

Крис метнулся вправо и рухнул на матовый пол мостика. Позади него упала Рамона Зельнер.

Над ним просвистела пуля.

Крис выстрелил. «Корт» дернулся в его руке, и выстрел стегнул воздух. Пуля попала в металлические перила, и рикошетный удар издал зловещий визг.

За стрелком на мостик, спотыкаясь, выбежала пожилая супружеская пара. Женщина налетела на стрелка, стоящего на коленях, и упала на него. Ее муж хотел удержать ее, но сам не удержался и рухнул вместе с ней.

Теперь усатый, выбежав на мостик после стариков, получил свободное поле для обстрела.

Крис снова нажал на спуск своего «корта».

Руки усатого взлетели вверх. Пуля попала ему в грудь. Он попятился, шатаясь, и исчез с мостика.

Крис вскочил и побежал к кабине лифта.

Преследователь с фигурой борца отпихнул в сторону лежащих на нем стариков. Крис бил его по голове рукоятью пистолета, пока тот снова не осел мешком. Крис быстро побежал дальше, не сводя глаз с кабины лифта. Парочка повисла друг на друге, как двое пьяниц.

Того бандита, в которого Крис стрелял, все еще шатало у кабины лифта на краю бассейна, и, наконец, он зацепился за лестницу, по которой ныряльщики спускались в воду. Рубашка у него на груди окрасилась кровью. Пятно росло, как распускающийся цветок. Потом он покачнулся, и руки его соскользнули с перил. Он сорвался в бассейн вниз головой. Разлетелись брызги. Ноги его замедленно дергались в воде, потом кулак разжался — и пистолет пошел на дно.

Снизу к мужчине подплыл ныряльщик и подхватил барахтающееся тело. Обоих мужчин опутали кровавые нити. Эти нити отрывались, сливались в хвосты, все больше смешиваясь с водой и окрашивая пространство вокруг тел в бледно-розовый цвет.

Мужчины вцепились друг в друга, будто боролись. Потом ныряльщик попытался высвободиться. Раненый явно не понимал, что ныряльщик хочет ему помочь.

При этом они медленно погружались вниз. Ныряльщик отталкивался ластами, но его сил не хватало, чтобы поднять на поверхность обоих. Они продолжали бороться, переплетясь, как змеи в брачной игре.

Сверкнула яркая белая молния.

Вода метнулась от них во все стороны, и облако пузырьков забилось, отлетая от тел. В воде закружились клочья мяса, обрывки плоти и человеческие внутренности. Кровь била из разорванных тел, как из насосной станции.

Крис с ужасом смотрел в воду, которая обагрялась на месте взрыва. «Ручная граната, — пронеслось у него в голове. — Этот тип взорвал гранату».

В следующее мгновение стена бассейна лопнула. Странный скрипучий звук раскалывающегося акрилового стекла гулко отозвался в стенах зала.

— О боже! — Рамона Зельнер вдруг очутилась рядом с Крисом и вцепилась в его руку.

Вода потоком хлестала в зал из прорехи, которая образовалась на высоте примерно двадцати метров. Как расходящийся шов, разрыв, все удлиняясь, тянулся от прорехи вниз. Эхо превращало шум воды в бушующий рев водопада.

Крис обернулся. Парочка убегала через мостик прочь. Преследователь с фигурой борца все еще лежал, оглушенный, на мостике; последние бегущие перешагивали через него.

Крис снова уставился на бассейн. Тяга вытекающей воды увлекала растерзанные останки тел к месту разлома. Они исчезали в водовороте из воды и рыб, который выливался в зал. К шуму воды вдруг примешался мучительный хруст. Потом стекло раскололось вдоль трещины.

С оглушительным шумом водные массы обрушились в зал. Крис видел барахтающиеся тела оставшихся двух ныряльщиков, которые боролись против тяги, но в конце концов рухнули в зал в волне из миллиона литров воды.

Глава 23

Прага

Вечер пятницы

— Я его не вижу, — сказала Зоя Перселл, агрессивно оглядывая людей вокруг. Требование Торнтена в Вилкабамбе, чтобы она лично уничтожила гадину, готовую продать конкурентам результаты исследований Тайсэби, загнало ее в Прагу. Теперь она стояла у башни Карлова моста, пытаясь разобраться в толпе народа.

— Не пяльтесь так на людей. Это лучший способ привлечь к себе внимание. — Питер Салливан, шеф службы безопасности Тайсэби, был из тех парней, что вызывали у Зои Перселл отвращение, но и внушали уважение. — Мы все держим под контролем.

Из-за гладко выбритого черепа он казался еще беспощаднее, чем и без того был в ее глазах. Впалые щеки сильно контрастировали с его грузной фигурой, которая в любую секунду могла ожидать смерти от сердечного приступа.

Неделю назад Салливан оповестил ее о предстоящей передаче результатов исследований. Она спросила, откуда у него такая информация.

— Я получил ее у нашего друга, работающего у конкурентов. Это стоило недешево, и он хочет иметь еще больше, если скажет нам, кто это и когда состоится сделка, — ответил он ей в тот раз, и она, улетая в Вилкабамбу, дала ему разрешение не ограничивать себя в расходах на эту сделку на Каймановых островах.

Информировал ли Салливан таким же образом и Фолсома, который в Вилкабамбе, в присутствии председателя, загнал ее этим в угол, было пока не ясно и стояло между ними стеной. Но вначале надо было помешать измене, а потом уже разбираться с остальным. В том числе и с ценой, за которую Салливан на Каймановых островах купил информацию о передаче.

— Если здесь сейчас у нас сорвется, я вышвырну вас из кресла! — прошипела она, сжав губы в ниточку. — Сцапайте его! И это вам не шуточки!

Это походило на шипение целого змеиного питомника, однако Питер Салливан невозмутимо откусывал свой брамборак. Бумажная обертка в его руке насквозь пропиталась жиром картофельных оладий.

Эта мелкая гнида испоганила ему все оперативное задание своими нервными вопросами и всезнайством. У Салливана было три группы по два человека. А в последней его операции в Праге, в конце 1985 года, их было больше двадцати человек. То были еще времена холодной войны. С той поры минуло двадцать лет. И пятнадцать с тех пор, как они выставили его за дверь. С окончанием холодной войны целая армия агентов вдруг стала ненужной ЦРУ.

Ему повезло, он снова сумел подняться в Тайсэби в качестве шефа службы безопасности. А старые контакты из прежних времен и сегодня были на вес золота. Один из этих старых контактов поставлял информацию, инвестируя тем самым, как догадывался Салливан, в свою будущую сладкую жизнь с яхтой на Багамах.

— Объект только что имел контакт, — передал Пит Спэрроу, руководивший первой группой. — Его связной — мужчина среднего роста, темный костюм, светло-голубая рубашка, без галстука, моего возраста, накачанный, слегка нервозный. Исчез в направлении Number One.

— Что это значит? — спросила Зоя Перселл.

— С крысой заговорила другая сторона. Началось. Number One — это я, — Салливан потянулся и несколько минут спустя увидел, как из толпы появился связной другой стороны. Мужчина остановился около фольклорной группы из шести человек.

Предатель быстрым шагом шел по мосту и миновал фольклорную группу, даже не переглянувшись со своим связным.

«Хорошо проделано, — подумал Салливан. — Если ты еще умеешь менять темп и делать крюки, то хлопот с тобой не оберешься. До этого бы лучше не доводить».

Когда связной отделился от группы певцов, Салливан включился. Теперь было не до шуток. Его грузное тело напряглось как тетива, и он ринулся вперед так ловко, как при таком телосложении никак нельзя было от него ожидать. При этом он коротко отдавал приказания в микрофон, закрепленный под лацканом.

Уэйн Снайдер миновал фольклорную группу, не взглянув на нее. Вокруг мелькали лица, но вместо ожидаемой нервозности он был спокоен и полон уверенности в себе. Он бодро шел по Карлову мосту. Объемная пачка бумаги в его кожаной сумке, висящей на плече, со временем стала неприятно тяжелой.

«Хочешь пойти на попятный? — то и дело спрашивал он себя. — Нет, — отвечал он сам себе и ускорял шаг. — Нет, тысячу раз нет. Ты в полосе удачи. Поставь все и выиграй!»

— Ты едешь в Прагу, чтобы снова играть! — кричала на него жена перед отъездом.

В те два года, которые он провел в Дрездене один, он пристрастился к игре. Вначале он ходил в игорный дом, чтобы отвлечься, но как-то незаметно перешагнул черту зависимости. Он проигрывал и не мог найти в себе силы вовремя остановиться. Он дошел уже до сбережений и постепенно спустил все.

Его жена чуть с ума не сошла, и он клятвенно пообещал ей, что покончит с игрой, если она приедет в Дрезден. И действительно некоторое время подавлял свою страсть.

Однако она не ошиблась в своих подозрениях. Он снова играл. При этом избегая официальных казино и проводя время в нелегальных игорных притонах. Его долги за это время доросли до двухсот тысяч евро. Последние кредиты он брал у одного частного заимодавца под колоссальные проценты, поскольку банк больше не продлевал ему кредитную линию.

— Я еду в Прагу за лучшим будущим. Поверь мне! — сказал он ей и поехал в лабораторию, чтобы распечатать данные.

Его информация об аутогенных, стерилизующих и сосудообразующих белковых антибиотиках из иммунной системы кожи была золотым дном. С новыми сведениями о старейшей защитной системе человека можно было затевать совершенно новые концепты терапии и выводить на рынок противоожоговые мази нового поколения. Он поставлял информацию на предварительной ступени готовности лекарственных препаратов.

Атмосфера Староградской площади позволила ему немного перевести дух. По левую руку высилась ратуша с астрономическими часами XIII века, перед которыми к наступлению каждого нового часа собирались люди, чтобы полюбоваться движением фигур. Справа от него на южной стороне площади тянулись дома с барочными и ренессансными фасадами. Эти фасады очаровали его еще в первые посещения.

В ста метрах перед ним находилась его цель. Величественный темный памятник Яну Гусу сзади был ограничен кустами, а спереди обрамлен полукругом ступеней, на которых сидели люди.

Он помедлил. Но не потому, что боялся. Нет, он наслаждался мгновением. Мощеная площадь с памятником представляла собой арену, на которой он выиграет свою большую игру.

Они были у него на крючке. Формулы в трех местах были неверными — эту его подстраховку они приняли нехотя, но он таким образом отнимал у них всякий шанс обвести себя вокруг пальца.

Они заплатят Даймонду Снайдеру бриллиантами. Это куда сподручнее наличных денег, и — никаких тебе переводов на швейцарский банковский счет, которые впоследствии легко можно отследить. Он сообщит им верные формулы лишь тогда, когда обменяет бриллианты на деньги. А в качестве командировочных они дадут ему наличными пятьсот тысяч. Пару-тройку купюр он сегодня же вечером поставит в игорном доме.

Он довольно рассмеялся.

А потом он вернется в Дрезден и посмотрит, что там делается с пробами кости Криса. Клетки начали делиться, надо же, здесь он наткнулся на нечто неслыханное…

Кажется, действительно пошла полоса везения, наконец-то, наконец, после стольких ударов судьбы! Сегодня деньги, а потом, возможно, и научная сенсация.

«Но по порядку, сначала одно, потом другое», — напомнил он себе. Может, в спешке он сделал ошибку, и открытие не состоится. Надо сперва разобраться с деньгами…

Внезапно перед ним остановилась молодая женщина. Джинсы, блузка, легкая куртка, среднего роста. Рыжеватые волосы средней длины, приветливое лицо и прямоугольные очки, которые делали ее старше.

— Извините, вы здесь ориентируетесь? — с застенчивой улыбкой спросила она по-немецки. В руках она держала полураскрытый план города.

Снайдер хотел отмахнуться, но потом ответил. Его подкупила то ли беспомощность в ее улыбке, то ли склоненная набок голова.

— А в чем дело?

— Я ищу Музей Дворжака.

Снайдер с сожалением покачал головой:

— Увы, я тоже там еще не был. Если у вас нет путеводителя, то…

Он все еще с сожалением смотрел на нее, когда его кожаная сумка скользнула с плеча. Давление, которым ремень сообщал плечу всю тяжесть предательства, вдруг прекратилось. Конец ремня стегнул его по щеке и юркнул вниз. Правая рука, которой он поддерживал дно сумки, вдруг зависла в пустоте. Пространство между его телом и правой рукой опустело.

Уэйн Снайдер резко повернулся.

Вор был уже в пяти метрах от него и бежал через площадь в сторону отеля «Мелантрич» и узкого прохода напротив ратуши.

— Ах ты, свинья! — крикнул Снайдер.

Кровь бросилась ему в лицо, жилки на висках забились в темпе стаккато. Обрывки мыслей понеслись по нейронной сети.

— Предали… надули… продали… к черту…

Ну, нет! Он рванулся вдогонку, но на ногах у него, казалось, висели чугунные гири. В спешке он расталкивал прохожих.

— С дороги! — кричал он на бегу.

Вор пропал из виду. Отчаяние пульсировало в его жилах, голова готова была расколоться. Все погибло! Все тщетно.

— Идиот!

Двое мужчин обогнали Снайдера. Они были молодые, быстроногие и крепкие. Они безоглядно врезались в толпу, сбивали людей с ног и при этом кричали. Он понял. Если они сейчас еще…

Снайдер вдруг добежал до места, откуда все было видно. Какой-то мужчина схватил молодого вора за шкирку и вырывал у него из рук сумку.

То был его связной.

Что, с другой стороны, означало…

Надежда вернулась к нему.

Может, это действительно была лишь нелепая случайность, обычный карманник, выбравший его в качестве жертвы. Он бежал за теми двумя, что обогнали его и мчались прямиком к вору. Против связного и этих двоих вор не имел никаких шансов.

Еще в то время, когда он внутренне ликовал, позади связного появились три фигуры: изящная женщина с темными волосами, молодой человек и массивный детина с голым черепом.

Снайдер подивился быстроте, с какой этот мужчина двигался, несмотря на свою грузность.

У его связного вдруг подломились колени, и он замедленно упал на мостовую, до последнего вытягивая голову вверх.

Снайдер завыл.

Массивная фигура застыла на дороге, как Колосс Родосский, указующим жестом вытянув правую руку в сторону двух подбегавших мужчин. И те, так и не добежав до него, на ходу осели и рухнули на мостовую как подкошенные.

Грузный схватил вора за локоть и потянул за собой, прочь от переулка, к краю площади.

Снайдер побежал следом.

Глава 24

Берлин

Пятница

Крики заставили Криса стремительно обернуться.

На другом конце мостика что-то преградило путь бегущим. Тут же двое мужчин отделились от толпы и шагнули на мостик. По освободившемуся проходу позади них убегали к пассажирскому лифту последние экскурсанты.

«Те, нижние двое, — подумал Крис. — Поднялись из зала на пассажирском лифте».

Их лица источали мрачную решимость. Пистолеты с глушителями они уже не скрывали.

— Что будем делать? — спросила профессорша.

Крис выругался.

— Идемте! За мной, быстро!..

Они спрыгнули с мостика в лифт и сбежали вниз по винтовой лестнице. Перепуганный лифтер сидел на корточках у панели управления, сжимая рукой правое плечо.

— Быстро вниз! — крикнул Крис, толкнув лифтера в спину. Тот нажал кнопку, и дверь в верхней части лифта сомкнулась. — Облом! — пробормотал Крис, глядя, как первый преследователь молотит рукоятью пистолета по стеклу.

— Что тут вообще творится? — забормотал лифтер, когда кабина уже скользила вниз. Он трясся всем телом, вперив взгляд в панель управления.

— А побыстрее нельзя? — крикнул Крис.

По разрушенной наружной стенке бассейна с неровными разломами проходила линия смерти. Рыбы и клочки человеческих тел висели на зубцах стекла, как на пиках. В зале о стены плескалась вода. Поверхность ее медленно успокаивалась, и колебания волн становились все тише. Скрюченные тела разбившихся ныряльщиков лежали на затопленном каменном полу.

Лифт остановился.

— Открывай! — прохрипел Крис, указывая дулом «корта» в сторону двери.

— Но вода…

— Не утонешь! — взревел Крис. — Открывай!

Дверь открылась, и вода с бульканьем хлынула в кабину лифта. Крис выпрыгнул в воду, высота которой уже едва доставала до икр, и двинулся вперед, нагнувшись; Рамона Зельнер брела за ним.

— Надо выбраться наружу! — крикнул он, направляясь к той двери, через которую они вошли в это здание.

Брызги фонтанчиком взлетели рядом с ним, когда две пули вонзились в воду, как мини-торпеды.

Крис поднял голову и заметил на мостике, на высоте 25 метров, голову и руку. Тут же сверкнуло. На сей раз пуля просвистела прямо у его лица.

Рамона Зельнер тоненько взвизгнула, когда следующая пуля ударила в воду перед ней.

— Быстрее! — Крис наконец добежал до ресторана и был за пределами незащищенной зоны зала.

Он оглянулся. Профессорша бежала за ним с побагровевшим от напряжения лицом. Крис бросился дальше; вода булькала и чавкала, вытекая через открытую дверь в проход и растекаясь там во все стороны.

Столы и стулья стояли в воде. Справа, в стороне Либкнехтштрассе, уже столпились первые зеваки.

— Налево! — крикнула Рамона Зельнер.

Крис обернулся. За ними гнался мужчина. Второй преследователь, спустившийся на пассажирском лифте.

Они побежали по проходу, в другую сторону от улицы.

— Направо! — крикнула она сзади, когда на следующей развилке он приостановился перед фонтаном. Обогнав его, она вбежала в переулок, на ходу раскрывая сумочку и роясь в ней в поисках парковочного талона.

У двери в подземный гараж она остановилась перед невысоким серебристым столбиком.

Крис нажал на дверь. Заперто.

Рамона Зельнер дрожащей рукой провела парковочным талоном через считывающую прорезь в столбике. Но ничего не изменилось.

— Черт! — крикнула она.

Преследователь бежал к ним со всех ног. Крис отскочил от двери и встал у него на пути. За три шага до Криса мужчина прыгнул. Крис дернулся в сторону и перекатился через плечо. Преследователь, пролетев мимо него, рухнул на мостовую. Крис одним прыжком очутился рядом с ним и ступней со всего размаху ударил его в подбородок. Тот, оглушенный, остался лежать без движения.

Рамона Зельнер еще раз провела карточкой через считывающий паз. С едва слышным щелчком запорное устройство двери разомкнулось.

Они прошмыгнули внутрь и побежали по бетонным ступеням вниз. Позади них стекло вибрировало от яростных ударов преследователя.

Крис припарковал «SL Кабрио» на площади Монбижу, не очень далеко от подземного гаража. Он сидел на водительском месте и нетерпеливо барабанил пальцами по рулю. Напряжение все еще не отпускало его, судорогой сводя живот, но он уже вернул себе способность ясно мыслить.

— Вы меня не убедили. Не сам же я себя подставил. Значит, под подозрением вы и священник.

Крис сидел босиком. Мокрые носки лежали на прорезях вентиляции и сушились на теплом воздухе отопления, включенного до отказа.

— Я не знаю, что мне вам еще сказать. По крайней мере, я не заинтересована в том, чтобы прикончить вас. Мне нужны таблички! — Профессорша курила сигарету за сигаретой.

Опять раздался вой сирены. Полиция и спасательные машины продолжали съезжаться к месту битвы.

— Не слишком ли мы тут близко? — Она вздрагивала при каждом звуке.

— А что? Кто-нибудь знает вашу машину? Им сейчас есть чем заняться помимо того, чтобы обыскивать припаркованные машины. Несколько минут у нас еще есть. Вот вы сказали, что уже была одна попытка продажи в двадцатые годы, и эта попытка сорвалась. И якобы кто-то подключил к делу церковь. Расскажите об этом подробнее.

— Мы не так много знаем. Почему? Как? Все сокрыто мраком. Кто? С кем?.. Фрагменты текста, которые Форстер прислал нам полгода назад, мы смогли частично идентифицировать и воспроизвести.

— Как это? Вы же сказали, что поиск в архивах церкви ничего не дал.

— Верно. Но мы нашли фрагменты одной копии в запаснике музея, в одном из ящиков. Раньше мы не обращали на этот ящик внимания.

— Как такое может быть?

— Такова немецкая реальность. Запасники музеев все еще полны необработанных находок — так во всех музеях мира. Многое дремлет, дожидаясь своей очереди, по темным углам подвалов. — Она сделала маленькую паузу. — И добавляется еще один аспект. Саймон, великий меценат берлинских музеев, был иудейской веры. Надо еще сказать спасибо, что в той ужасной драме тридцатых и сороковых годов не все было вывезено и уничтожено. В силу каких-то причин никто не заинтересовался его наследием.

Крис перебил ее движением руки, пристально глядя на старого и неопрятного мужчину, который с ухмылкой обошел вокруг машины, с любопытством их разглядывая. Он погладил рукой правое крыло, а потом сжал руку в кулак и с силой ударил по капоту. При этом он захохотал, а потом заковылял прочь.

— Скотина! — выругалась профессорша.

— Оставьте его. Дно жизни. И дальше?

— После войны музеи грабили русские, в конце пятидесятых пошла волна возвратов — между братьями-то по социализму. Но поначалу все сосредоточились на главном: на восстановлении. И опять многое так и осталось в запасниках.

По мере того как она говорила, напряжение отпускало ее. Концентрация на привычном и знакомом помогала преодолеть кровавый шок.

— И как вы натолкнулись на ящик с фрагментами?

— Мы давно готовили выставку о Колдевее, которую сейчас как раз показывают в музее к его стопятидесятилетию. Поэтому в последние годы мы обыскивали запасники, изучали документы, каталогизировали. Потом поступило предложение Форстера. По его копиям мы без труда определили, что текст написан уже давно.

— Как это?

— Перевод текста с табличек был отпечатан на пишущей машинке. Так что нетрудно было понять, что текст написан десятки лет назад. Форстер явно скопировал части старого перевода. К сожалению, копия не полная. Текст обрывается на середине фразы.

— И вы поэтому хотите сперва увидеть все таблички, чтобы узнать, интересны ли они настолько же, как те, которые вы уже знаете по записям.

— Вот именно. По крайней мере, с отрывком Форстера мы могли искать целенаправленно, упорядочить фрагменты, заново найти место тому, на что раньше не обращали внимания. Поначалу это было рутинной работой, пока мы не натолкнулись на упоминания, которые несколько прояснили тот давний процесс.

— Однако полной копии, сделанной в двадцатые годы, у вас нет, — подытожил Крис.

— Нет. Она исчезла.

— И в церковных архивах ее тоже нет?

— Нет — насколько я могу знать.

— Собственно, для меня это не имеет большого значения, — сказал Крис. — А что с деньгами?

— А что с табличками? У вас же не все с собой в рюкзаке.

— Мы прекрасно можем совершить эту сделку через два часа. Я покажу вам таблички, вы отдадите мне деньги.

Она вскипела:

— Ваша алчность — это одно, а реальность — совсем другое! Я же не разгуливаю по Берлину с такой суммой! Тем более не зная, что́ я за нее получу!

— Скоро узнаете. Так хотите или нет?

— Если остальные таблички сдержат то, что обещали предыдущие, тогда оговоренная цена остается в силе. Брандау ждет моего звонка, тогда и будут деньги.

— Сегодня же вечером, — настаивал Крис.

— Как договорились — сегодня же вечером.

— Что это вы вдруг заторопились?

Рамона Зельнер нервно взмахнула рукой:

— Да эти древности надо как можно скорее обезопасить от таких сумасшедших, как вы или те, что напали на нас. Только это и удерживает меня здесь.

Крис покачал головой.

— Вы изолгались, — со злостью сказал он. — Вас послушать, так кругом сплошные самаритяне. Уж признайтесь, что вам не терпится завладеть этими табличками! Случай — уникальный, большинство ученых всю свою жизнь мечтает о таком шансе.

Установилась ледяная тишина, потом она откашлялась:

— Ну хорошо: я хочу их изучать, я хочу о них писать. Да, черт возьми, все верно! Это уникальная возможность, которая, судя по всему, уже больше никогда не повторится. Вы довольны?

— Еще бы, — Крис издал смешок. — Вот теперь я вам их покажу. — И он завел мотор.

— Но у меня есть еще один вопрос: можете ли вы распоряжаться этими ценностями на законных основаниях?

— Я заключил договор купли-продажи. — Крису было ясно, к чему она клонит. Если что не так, она уйдет в сторону и будет разыгрывать невинного ягненка.

— И на ваших руках нет крови?

Крис звучно расхохотался:

— Да вы только что присутствовали при этом… Вы что, уже забыли? А я всего лишь защищался. Но раз уж речь зашла об этом — то как насчет вас?

— Да вы с ума сошли?

— Как насчет вашего жеста доброй воли? — спросил он.

Она немного поколебалась.

— Наше Общество не так богато, как нам хотелось бы. Поэтому Брандау — после того как Форстер сделал свое предложение — разыскал одного мецената, и тот дает деньги. Древности станут его собственностью, но в виде долгосрочной аренды отойдут музею.

— Хорошо, что у вас снова есть меценат. Второй Саймон?

— Вы не представляете, как это делается в наше время. Нас поддерживают частные лица и предприятия, но этого никогда не бывает достаточно. Вы хоть знаете, во что обходится культура?

— Теперь я понимаю, откуда у вас так быстро нашлись наличные. А то меня мучили подозрения. И кто же он?

— Один издатель. Человек, приближенный к церкви.

— А, тогда Брандау — его шпион. Теперь я понимаю, — Крис довольно ухмыльнулся.

— У этого человека особый интерес к находкам в Передней Азии. Он поддерживает нас, Лувр и Британский музей. Он как безумный гоняется за всеми новыми археологическими находками и за результатами исследований.

— А там все еще копают?

— Еще как. Сейчас это очень опасно, но по нашему заданию копали целые десятилетия — с перерывами.

— А почему этот человек так гоняется за находками?

— Он очень верующий. Издает церковную литературу и является, насколько мне известно, членом одного церковного ордена.

— Может, он и стоял за нападением?

— Ну и мысли у вас. — Рамона Зельнер покачала головой: — Как может человек давать деньги и тут же нападать на нас?

Крис выехал с парковки. Они пережидали здесь больше часа.

— Сейчас я покажу вам все таблички. Едем в Вильмерсдорф.

Улица неожиданно оказалась очень оживленной, люди наслаждались теплым вечером и заполнили пивные и кафе.

— О, какая тут бурная жизнь.

— Ораниенбургская улица. Впереди на перекрестке поезжайте сначала направо, потом опять налево.

— И куда мы приедем?

— К новому Вавилону этого города.

Он следовал ее маршрутным указаниям.

— А вы точно изучили фрагменты текста?

— Разумеется, — Рамона Зельнер с недоумением уставилась на Криса.

— Тогда расскажите мне что-нибудь и про кости. Что говорил про них Форстер? Что о них сказано в текстах?

Профессорша весело рассмеялась:

— Кости? Про кости я не знаю ничего. Впервые о них слышу.

— Может, в переводе что-нибудь написано про кости?

Она долго размышляла.

— Верно… Навуходоносор упоминает на своих табличках — если содержание копии верно, — что он завоевал Киш и перевез в Вавилон святыни из большого храма Нинурты в Кише. Якобы он снова объединил государство и взял с собой кости пастуха из храма Нинурты.

— Кто такой Нинурта?

Крис вздрогнул и дико засигналил, когда на узком — из-за ремонта — участке Шоссештрассе его стремительно обогнала машина. Рамона Зельнер подождала с ответом, пока он не перестал ругаться.

— Нинурта был городским богом в Кише, так же, как Мардук был городским богом в Вавилоне. Тогдашний мир богов был многообразен и велик. На все был свой отдельный бог. С другой стороны, один бог объединял в себе многое. Нинурта в пантеоне шумерской истории — бог города, бог войны, бог плодородия, бог растительности, сын бога ветра, сын Энлиля, советник богов. Другие источники свидетельствуют, что в нем растворился Забаба, городской бог Киша. Нинурта после Потопа привел царство в Киш. Так написано на одной из табличек.

— А кто был пастух, о котором говорит Навуходоносор?

— Может, царь. Был один с таким прозвищем, он якобы впервые объединил шумерское царство. Но, может быть, имеется в виду жрец. Ведь это слово и сегодня является синонимом личности, которая в переносном смысле пасет, оберегает паству. В ранние времена должность пастуха была почетной и важной. В преданиях с этим понятием связана целая галерея поэтических образов. Пастухи вели кочевую жизнь; они сопровождали стада, зачастую очень далеко от населенных мест, по скудным полям, и отвечали за поголовье стада. — Она смолкла.

— Рассказывайте дальше. Я слушаю.

— Именно по этим причинам таблички и представляют такой интерес. До сих пор еще не было текстов, которые происходили бы из времен непосредственно после Потопа. Известные до сих пор записи датируются намного более поздним временем — периодом Урука.

— А что, такие кости могли бы представлять собой ценность? Кости царя или этого бога… как его, Нинурты?

Рамона Зельнер громко рассмеялась:

— Ценность? Смотря для кого. Как вы думаете, сколько костей было извлечено на свет божий при раскопках в Хорсабаде, Сузах, Вавилоне или Уруке? Да каждая могила, которую вскрывали, была полна костей. И каждая из найденных костей ценна — особенно когда ты коллекционер реликвий. Есть люди, которые приписывают костям магическую силу. Но в это уж надо действительно верить, — она снова рассмеялась. — Но вот кости бога были бы действительно интересны. Поскольку таковые пока что вряд ли есть.

— Католическая церковь — вот лучший пример…

— Ага. — Она насмешливо взглянула на Криса: — Католическая церковь кишмя кишит реликвиями, там поклоняются ногтям с ног святых, гвоздям распятия, клочкам шерсти с монашеских ряс, щепкам якобы с креста Господня. На мой взгляд, это особая форма фетишизма.

— Хорошо, что ваш священник этого не слышит, — Крис хмыкнул. — Значит, вы хотите сказать…

— Ничего я не хочу сказать. Если есть кости, мы определим их возраст. После этого мы сможем их выставить и скажем при этом, что они, возможно, принадлежат царю или шумерскому богу. Если вы посетите Музей Передней Азии, вы увидите, что мы уже сейчас выставляем там целую гробницу.

Она смолкла, когда слева перед ними в красных лучах закатного солнца возник колосс. С востока на запад на триста метров протянулась стеклянная крыша нового берлинского Главного вокзала. Солнце дробилось на десятках тысяч выкроенных по единой мерке стекол.

— Видите это? — сказала Рамона Зельнер, указывая на четыре стальные опоры, вздымающиеся метров на семьдесят вверх. — Наш Вавилон. Наше столпотворение. Стальные опоры держат две офисные башни, которые поначалу строятся вертикально в виде стального и бетонного скелета, а потом будут наподобие подъемного моста опущены над железнодорожными путями. Стальные тросы должны быть толщиной тридцать сантиметров. Такого еще никогда не бывало. Просто невероятно.

— Гигантомания и расточительство, вы хотите сказать?

— Миллиарды. Одно только строительство вокзала обойдется в семьсот миллионов, а запланировано было двести пятьдесят.

Крис лишь мельком глянул на стройку, где возвышались две офисные башни, которые позднее лягут поперек стеклянной крыши.

— Впереди перекресток. Дорога налево ведет к правительственному кварталу и Тиргартену. А потом — на Вильмерсдорф, — сказала она, и он стал выезжать на поворотную полосу.

Справа мимо них с ревом проносился «Форд-Мондео». Машина ускорилась, и ее вдруг занесло.

Крис получил сильный удар в спину, и его швырнуло вперед. Ремень безопасности удержал его и дернул назад. Рамона Зельнер уперлась руками в «торпеду» и испуганно вскрикнула.

«Мондео» неуправляемо несло на них. Потом еще один удар сзади! В зеркале заднего вида Крис заметил блестящие штанги джипа.

Он нажал на педаль газа, рванул руль влево, и «Кабрио» вылетел на встречную полосу. Обе машины мчались наискосок друг к другу, пока их траектории не пересеклись: «Мондео» ткнулся в бок «Кабрио» на уровне заднего сиденья. Тут же последовал удар и спереди: идущий навстречу грузовичок чиркнул по радиатору «Мерседеса», тогда как идущий позади него фургон врубился в этот радиатор окончательно.

Джип сзади снова ударил «Кабрио». Долю секунды спустя грузовичок с горой песка в открытом кузове вонзился в бок джипа.

— Выскакивай! Быстро!

Крис распахнул дверцу и выпрыгнул из машины. Он тут же присел на корточки и рванул из-за пояса «корт». Потом вытянул рюкзак из-под сиденья. Профессорша глянула на заднее сиденье, где лежал ее блейзер, помешкала, затем, чертыхаясь, перебралась с пассажирского сиденья на водительское. Крис схватил ее за плечи и вытащил наружу.

— Да поосторожнее! — заорала она, поскольку дуло пистолета в его руке так и плясало у ее лица.

Крис перекинул рюкзак через плечо, вскочил и обежал вокруг кузова грузовичка. Слева от него орали мужские голоса. Визжали тормоза. Донесся сухой скрежет очередного столкновения.

Крис перемахнул через капот какого-то автомобиля и приземлился на асфальт.

— Подождите! — Профессорша вслед за ним взобралась на тот же капот и неловко ползла по нему в своей юбке. Снова окликнула его.

— Быстрее! Быстрее! — торопил ее Крис.

Они перебежали через дорогу на тротуар, огороженный высоким забором из сетки. За забором громоздились в два этажа жилые контейнеры строителей.

Они пустились наутек вместе. Взгляд Криса метался по улице, высматривая следующую опасность в образовавшейся лавине покореженных машин. Откуда берутся эти преследователи? И в чем он допустил промах?

Крик Рамоны Зельнер заставил его посмотреть вбок. Ее больше не было рядом с ним…

Снова раздался ее крик, и он оглянулся назад. Она упала и лежала на земле в пятнадцати шагах.

Рядом с ней остановился первый преследователь. У него были густые темные волосы и орлиное лицо с тяжелыми мешками под глазами.

Преследователь поднял правую руку с оружием. Потом левой схватил профессоршу за волосы.

Глава 25

Берлин

Вечер пятницы

Он рванул ее за волосы так, что голова запрокинулась, а тело изогнулось дугой. Потом он приставил дуло пистолета к ее сонной артерии:

— Бросай оружие и иди сюда!

Их отделяли десять шагов.

— Не прикидывайся, ведь она из ваших! — Крис не шелохнулся.

— Иди сюда, говорят тебе! Я пристрелю ее! Слышишь? Бросай оружие!

Никогда не выпускать оружие. Руки вверх — но оружие держи в руках!

Крис медленно выдвинул правую ногу вперед, так же замедленно подтянул левую. Киллер еще грубее рванул профессоршу за волосы. Она стояла на коленях, обеими руками вцепившись в запястье своего мучителя.

— Бросай оружие!

Крис отрицательно покачал головой и снова сделал медленный шаг вперед. Крики ужаса донеслись со стороны улицы, где сгрудились разбитые машины. Смертельная драма разыгрывалась под открытым небом.

Киллер слегка повернул голову в сторону, чтобы краем глаза глянуть на место аварии, где среди покореженных машин застряли его сообщники.

Прошли лишь секунды, но они врезались в память Криса как целая вечность.

Он снова сделал шаг, остановился и ждал. Тянул время. Отвлекающие моменты возникают всегда. Возникнут и здесь. Надо только дождаться. Если повезет.

В куче искореженных машин раздался выстрел, и бандит непроизвольно оглянулся. Правая рука Криса с «кортом» из положения «руки вверх» сама собой упала вниз. Плавным движением дуло оружия навелось на цель. Палец в тот же миг преодолел сопротивление спускового крючка, и дуло «корта» из-за отдачи слегка дернулось вверх. Пуля угодила в череп выше уха.

Оружие вскинулось от шеи профессорши в сторону Криса. Выстрел вырвал из тротуара кусочки асфальта, затем киллер рухнул, так и не выпустив из судорожно сжатой руки волосы профессорши. Она лежала на асфальте рядом со своим мучителем.

Крис пнул киллера в запястье, вырвал и отшвырнул в сторону его оружие. Затем отцепил его пальцы от волос Рамоны Зельнер и поднял ее на ноги.

Она была легкая, как перышко, будто вообще ничего не весила. Всхлипывая, она снова двинулась за ним.

— Живее! Бежим! Подальше отсюда!

— Я больше не могу! — Женщина упала. Крис остановился, снова поднял ее. Она кричала и ругалась.

Он добежал с ней до ближайшего угла, свернул налево. Высокие строительные леса перегораживали спуск к будущему туннелю «Север–Юг», ведущему к правительственному кварталу.

«Подальше от дороги, — думал Крис. — Подальше от главной улицы!»

Внезапно он заметил подъездную дорогу на левой стороне, проходившую между огороженным бараком и жилым домом напротив. Крис бросился туда. Только бы подальше от улицы!

Через сотню метров дорога закончилась перед домом.

— «Бюро планирования», — прочитал Крис вывеску. Они пробежали мимо здания по узкой дорожке и вдруг очутились перед обширным песчаным пустырем, посреди которого торчали бетонные барьеры высотой по пояс.

Укрыться негде! Но и назад пути тоже нет. Позади них по подъездной дороге катился темный автомобиль.

— Что это? — крикнул Крис.

— Не знаю…

Так и есть. Не надо было допускать ошибку, хотя он до сих пор не понял, в чем состоял его промах.

Он по щиколотки погрузился в тонкозернистый песок.

Машина была уже в тридцати метрах, и дистанция сокращалась. Две пули прожужжали мимо головы, словно злобные осы.

Наконец они добежали до бетонного бруствера, и Крис уставился в гигантскую дыру. Там, внизу, проходило восемь железнодорожных путей. Они тянулись с севера в подземное чрево нового берлинского Главного вокзала.

Узкая бетонная лестница вела к путям, и они сбежали по ней и бросились налево. Туда, где рельсы заглатывала полукруглая акулья пасть.

— Я больше не могу! — Рамона Зельнер остановилась на путях и, тяжело дыша, смотрела в гигантское жерло. Пробежка по глубокому песку вытянула из ее ног все силы.

— Бежим! Вперед!

Полетели искры — это в паре сантиметров от нее пуля угодила в рельсу и с воем отскочила рикошетом.

Стрелок наверху, у бруствера, снова прицеливался. Они нырнули в туннель и прыгнули с путей на перрон.

Через несколько метров картина изменилась. Вместо мрамора из китайских каменоломен у них под ногами был голый бетон. Стены лишь наполовину были выложены кафелем. До самого потолка поднимались строительные леса с узкими деревянными мостками.

Хотя людей не было видно, строительный шум гулко разносился под сводами новостройки. Глубоко внутри этой мамонтовой пещеры работа не утихала ни днем, ни ночью. После девяти лет трудов этот монумент современного строительного искусства отделывался и готовился к скорой сдаче.

Строительный шум, казалось, доносился со всех сторон. Удары молотка отдавались эхом, визжала мотопила, и сквозняки приносили из полутьмы обрывки жутких ругательств. Потом к строительному шуму примешалось пение. Крису показалось, что они попали в кафедральный собор. Стройка образовала могучий резонатор.

Они взбежали по бетонной лестнице вверх до следующего уровня. На промежуточной площадке Крис оглянулся.

В темноте подземного этажа движения первого преследователя лишь схематично угадывались. Рамона Зельнер вдруг вскрикнула, и ноги у нее подкосились.

Крис бросился на бетон рядом с ней, голова его оказалась у ее ног. Икру прочертил кровавый шрам. Кожу и мясо сорвало пулей. Но звука не было! «Глушитель», — подумал Крис.

— Меня ранили! — она тяжело дышала, и слезы наполнили ее глаза.

— Всего лишь царапина! Не так страшно. Бежим!

Она осталась лежать на светло-сером бетоне и не шевелилась.

— Мы не можем здесь оставаться! — Крис всматривался вниз, в темноту.

Преследователь медленно выступил из полутьмы и шагнул на нижнюю ступеньку лестницы.

— Ах ты, мерзавец! — гаркнул Крис и поднял руку для выстрела. Мужчина отпрыгнул назад и скрылся за мощной бетонной опорой. — Бежим, мы здесь без прикрытия!

Под тяжелыми сапогами захрустело стекло. Группа строительных рабочих, смеясь, шла к лестнице, ведущей вниз. Они ненадолго примолкли, потом снова наперебой загалдели.

Крис быстро спрятал оружие за пояс. Рабочие обступили их, дико жестикулируя. От них пахло цементом и строительным раствором. Испанцы? Португальцы? Крис поднялся на ноги. Круг строителей был превосходной защитой. Он поставил на ноги и профессоршу.

— Она упала, — сказал он, указывая на ее кровавый шрам. — I’m collecting news for newspapers! I am a reporter! — Крис смущенно улыбался и протискивался сквозь круг растерянных рабочих. Чьи-то руки пытались его удержать за плечо. — I’m looking for a good story! — Он показывал в зал и протискивался дальше, таща за собой Рамону Зельнер.

Один из строительных рабочих что-то нервно буркнул и пошел вниз по лестнице. Группа мужчин отделилась, и Крис метнулся с профессоршей вверх по лестнице. Снизу опять послышались громкие возгласы: то рабочие наткнулись на преследователя.

Они добрались до следующего уровня. Укрыться в пустом зале было негде. Из глубины от путей, с самого нижнего уровня поднимались строительные леса. Они тянулись до самого потолка, который уходил высоко вверх. Леса были завешены светлым пластиковым полотном.

— Дальше наверх! — Крис побежал к следующей лестнице. Рамона Зельнер отставала. Ее повело куда-то в сторону.

Он на бегу оглянулся. Два преследователя уже взбежали по лестнице и гнались за ними по пустому залу. У одного на лбу была повязка, которой он укрощал свои светлые волосы до плеч, тогда как у другого стрижка ежиком странно подчеркивала яйцевидную форму его головы.

Рамону Зельнер относило прочь, как планету, покинувшую свою траекторию.

Крис удивленно смотрел ей вслед. Какого черта!.. О черт! Маленькое грязное пятно красовалось на ее топике кремового цвета, словно родимое, аккурат посередине между лопатками. Пятно набухало, быстро вырастая. Потом вдруг возникло еще одно, чуть пониже и со смещением вправо. Ее тело вздыбилось, руки разлетелись в стороны.

Ногти его левой руки беспомощно впились в ремень рюкзака на плече.

Она упала, споткнувшись, вперед, ступила в пустоту шахты с железнодорожными путями, потом ударилась о пластик, занавешивающий строительные леса.

Ее пальцы даже не пытались ухватиться за пластиковое полотно. Пластик подался под ее тяжестью и спружинил, отбросив тело назад.

Рамона Зельнер беззвучно падала в глубину.

— Мы уже наступаем ему на пятки. Сейчас догоним, — голос Колина Глезера звучал в переговорном устройстве буднично и пресно.

Джастин Барри глубоко вздохнул. Он не мог еще раз допустить фиаско. Он и так уже сидел на куче трупов, если считать аварию на автобане.

Ну и пусть. Главное — завладеть древностями. Считается только это. И только за это спишется все остальное. Команду, которая напала на транспорт Форстера, Барри привез в Берлин, исходя из того, что рано или поздно древности должны добраться до Берлина. И он был прав. Звонок Рицци Рамоне Зельнер снова ввел его в игру. Брандау тотчас передал информацию дальше, и Марвин нетерпеливо ждал известия об успехе.

Но дело опять чуть было не сорвалось. Они упустили эту свинью из виду в подземном гараже и только после долгих поисков снова обнаружили. «Жучок» просто не посылал какое-то время сигналов. Притом что техника была по последнему слову. Должно быть, Брандау сделал что-то не так, когда подбрасывал свинье «жучок» в ресторане. Видимо, нервничал священничек.

Барри сидел в машине на подъездной дороге к зданию с надписью: «Бюро планирования». Тем самым он был достаточно далеко от места аварии. Когда туда прибыли первые полицейские машины, его людей там уже и след простыл.

Барри выскочил из машины:

— Нам осталось только пойти и взять его.

Крис видел, как она упала.

Преследователи были от него уже шагах в двадцати. Киллер с повязкой на лбу побежал к шахте, а второй стоял в зале, расставив ноги, и обеими ладонями вытянутых рук сжимал пистолет для финального выстрела.

Крис на бегу вырвал из-за пояса оружие и бросился на пол. Он ударился о бетон, перекатился и нажал на спусковой крючок «корта». Хлопок выстрела раскатился по залу эхом.

Яйцеголовый опрокинулся назад, снова передергивая при этом затвор. Несмотря на непрерывный огонь, не было слышно ни звука, глушитель поглощал все шумы.

Белобрысый услышал выстрел Криса и оторвал взгляд от шахты. Он увидел, как его партнер упал, и побежал.

Крис помчался вверх по лестнице. На следующем уровне какой-то рабочий шагах в двадцати от лестницы толкал тачку.

На полу повсюду лежали кучи строительных материалов. Доски опалубки, упаковочный материал, листы стиропора, кучи щебенки и мусора — все беспорядочно громоздилось, то в рост человека, то по колено. Колесо тачки скрипело при каждом обороте.

На ушах у рабочего были громоздкие противошумовые наушники, и направлялся он в другой конец руинного ландшафта, к сетчатой выгородке, внутри которой стоял металлический контейнер. Пространство перед контейнером было уставлено ведрами, мешками с цементом, валялись какие-то остатки древесины и камня. Там же стояли в ряд синие пластиковые канистры.

Рабочий нашарил в кармане ключ и отомкнул висячий замок. Потом раскрыл сетчатые воротца, вкатил тачку внутрь и погрузил в нее четыре канистры.

Крис, прячась за кучами строительного материала, пробирался в сторону этого человека. Ему нужно было попасть к лестнице, ведущей вверх; она начиналась слева от сетчатой выгородки.

Справа от нее широкий проход вел к просторному залу, зияющему пустотой. В проходе были сложены мешки с цементом, образуя барьер шириной в два метра и высотой по пояс. Перед этим барьером и заканчивался руинный ландшафт.

Рабочий снова выкатил из выгородки свою тачку, закрыл воротца и запер склад на висячий замок.

Внезапно в проходе показались двое мужчин. Один был левша; выпуклый шрам под левым глазом искажал его лицо. У другого на голове была бейсболка, повернутая козырьком назад.

Тот, что в бейсболке, издал звонкий блеющий смешок. Левша собрал рожу в тысячу морщин, таких глубоких, что они казались засечками в честь каждой из его жертв. Их пистолеты с глушителями свисали, как дубинки, до колен.

Крис упал за кучу щебня. С другой стороны послышались шаги. Сзади приближался белобрысый киллер с повязкой на лбу, застреливший Рамону Зельнер.

«Взяли в клещи!» — подумал Крис. Осколки камня брызнули ему в лицо. Пули просвистели с двух сторон, попадая в кучу щебня и впереди, и позади него. Крис отполз дальше, вскочил и побежал к рабочему.

Тот, выпучив глаза, въехал тачкой в кучу щебня. Тачка перевернулась, и канистры вывалились на бетон. Рабочий пустился бежать в сторону лестницы.

Крис перебегал от одной кучи к другой. Рюкзак ерзал по его спине при каждом перемещении. Наконец он добрался до последней кучи щебня, рядом с которой валялась перевернутая тачка.

Впереди лежал ничем не защищенный путь к лестнице, по которой только что взбежал рабочий.

У него над головой свистели пули.

Спрятаться негде! Все! Конец!

Адреналиновый душ все никак не иссякал, и мысли Криса выписывали крутые виражи. Он словно со стороны видел себя ползущим, стреляющим и вновь и вновь выпрыгивающим из укрытия.

Он сменил магазин пистолета.

— Эй, Рицци! Сдавайся. Мы не собираемся тебя убивать! Нам нужен только твой рюкзак! Может, договоримся? Что скажешь?

Голос был высокий, натянутый и исходил слева. Крис приписал этот голос типу в бейсболке. Его противный смех звучал примерно так же. Он говорил почти без акцента, но паузы между словами выдавали в нем иностранца, который подыскивает правильные выражения.

Крис прополз вокруг тачки на другую сторону кучи, поднял голову и приглядывался к штабелю досок, за который нырнул блондин.

— Тебе отсюда не выйти! Позади тебя пустота, ты же знаешь! — гулко носился по залу насмешливый высокий голос.

Блондин высунулся из-за укрытия.

— Все врете, — пробормотал Крис и прыгнул вверх. При этом дважды нажав на спусковой крючок «корта».

Блондин снова спрятался за своим укрытием.

Крис упал на живот и двинулся по-пластунски от кучи щебенки в неразбериху мусорных куч. Пули ударили в то место, где он только что сидел. Он полз на локтях, как галапагосская ящерица на своих коротких лапах.

Потом лег на бок и отдышался. Куча, за которой он лежал, была высокая и хорошо скрывала его. Но если его здесь обнаружат, ему конец. Листы стиропора от пуль не защитят.

— Рицци, последний шанс. Выходи!

Голос звучал с некоторым сомнением — скорее даже неуверенно. И ближе!

«Они не знают, где я, — подумал Крис. — Но они приближаются».

Что-то покатилось по полу. Потом ругательство.

Крис пополз дальше. Перед ним оставались еще две мусорные кучи. За ними следовал узкий проход с метр шириной, а потом временный деревянный барьер, ограждающий бездну шахты с железнодорожными путями.

Он услышал металлический щелчок. Трижды. Потом трижды сухой шорох вставляемых металлических шин.

— «Новые магазины, — мелькнула мысль. — Максимальная огневая сила. Сейчас начнут!»

Он отжался на руках, прыгнул на корточки и выглянул из-за кучи. В десяти шагах от него стоял, пригнувшись, блондин, подавая левой рукой знаки. Крис снова спрятался.

Выжиданию пришел конец. Он укоротил ремни, чтобы рюкзак плотнее прижимался к спине, сунул оружие за пояс, вскочил и побежал. На бегу оглянулся. Все три киллера мчались к куче щебня, за которой валялась опрокинутая тачка. Они не заметили перемены его позиции.

Они стреляли!

Он узнал это по тому, как дергалось в их руках оружие.

Крис прыгнул.

Путь Рамоны Зельнер в смерть должен был стать его спасением.

Крис проломил временный деревянный барьер и налетел на пластиковое полотно строительных лесов. Полотно натянулось, принимая на себя тяжесть его тела. Металлические штанги заскрежетали и пошатнулись от нагрузки. Большой берцовой костью он ударился о доску настила, и режущая боль почти оглушила его.

В этот момент за кучами разверзлась геенна огненная.

Последняя пуля левши попала в одну из синих канистр с бензином.

Предельное натяжение полотна было достигнуто, и тело Криса на долю секунды зависло, как в прыжке с эластичным тросом в его максимальном натяжении, затем пластик отшвырнул его назад, и он упал вниз.

Сзади накатывалась ударная волна, гоня перед собой облако из щепок и щебенки. Киллеров разметало взрывом, словно песчинки в бурю.

Над Крисом в пластиковое полотно забарабанил град снарядов из раздробленных стройматериалов, тысячекратно продырявив его.

Он падал в глубину, задевая за штанги и металлические углы. Удары сминали его ребра, от одного удара в правую почку он чуть не потерял сознание.

Его левая рука онемела; он лихорадочно пытался за что-нибудь зацепиться правой рукой. Голова ударилась о металлический край помоста. Над ним бушевала взрывная волна, от которой содрогалось бетонное перекрытие.

Мощный толчок остановил его падение и чуть не разорвал мускулы. По бетону перекрытия над ним барабанил град раздробленных камней и деревяшек.

Он повис вниз головой над рельсами на половине высоты. Его ремень зацепился на спине за выступ лесов. Внезапное давление на его живот было нестерпимым. Поясом пережало какую-то артерию на животе, и от боли у него закипели мозги.

Перрон внизу поплыл перед глазами. Оценить высоту он не мог. Но если он сорвется, костей не собрать.

Со звериным ревом он выгнулся так, чтобы ухватиться правой рукой за перекладину, а потом подтянулся к лесам. Он болтал в воздухе ногами до тех пор, пока его правая ступня не нащупала какую-то скобу для опоры.

Давление на живот ослабло, и Крис трудился у себя за спиной довольно долго, пока не отцепил ремень от металлического крюка. Но тут же поскользнулся, снова упал и ударился о доску, которая торчала из строительных лесов двумя метрами ниже.

Он лежал, вдыхая запах цемента и боясь шевельнуться.

Внутренний голос вновь и вновь нашептывал ему, что надо бежать. Но этот внутренний голос никак не мог убедить его. Ведь он не предлагал ему ничего, кроме боли при малейшем движении.

«Сперва отдышусь, соберусь с силами. — Он смежил веки. — Только пару минут отдохну, а потом сделаю еще одну попытку».

Он провалился в беспамятство; сквозь туман видел падающие тела, искаженное лицо профессорши, потом возникло совиное лицо Брандау с круглыми стеклами очков. Появилось еще одно лицо. Серьезное и чем-то раздосадованное.

К картинкам присоединились голоса — они с агрессивным шипением отдавали приказания, хотя все казалось таким мирным.

Ему чудилось, что он парит. Боль несколько секунд была невыносимой. Он закричал, и пот прошиб его с такой силой, будто каждая пора превратилась в фонтанчик.

Сквозь пелену он видел Брандау у своего рюкзака. Брандау расстегнул застежки пластикового футляра и рылся в хлопчатобумажных платках, пока не отыскал «жучок».

Так вот в чем дело. А он и не заметил. Да и подумать бы такое не посмел про священника.

— Все взять: рюкзак, ключ от отеля, самого ублюдка тоже!

Крис понял. То был вовсе не сон.

Это происходило на самом деле.

Глава 26

Ватикан

Утро субботы

Монсеньор Тиццани неуверенно вошел в кабинет. Папа в своем кресле с высокой спинкой за огромным письменным столом совсем терялся. Тиццани остановился и устремил взгляд на узор светлых обоев за спиной у папы.

Он ждал, когда папа пригласит его приблизиться к столу. Тиццани сел напротив и ненадолго задержал взгляд на склянке с обломочком кости святого Петра. Может быть, символическое присутствие первого апостола придало ему сил, в которых так нуждался его истомленный дух.

— Монсеньор, у вас усталый вид.

— То особое задание, которое Ваше Святейшество препоручило мне, изнуряюще сказывается на нервах. — Тиццани слегка нагнул голову жестом смирения перед святым отцом.

— Мой секретарь сказал мне, что вы его очень торопили. Время не терпит? — Папа опустил глаза, читая текст, лежавший перед ним на столе.

— Я ведь должен обо всем докладывать без промедления… Генри Марвин звонил сегодня утром.

Папа задумчиво поднял голову.

— Марвин снова ходатайствует об ответе — в положительном смысле. Приближается его избрание префектом Преторианцев Священного Писания. Марвин говорит, у него есть доказательства кощунства… — Тиццани прервался. Дрожащие руки папы сложились как для молитвы. Совсем ненадолго, но этот жест не мог остаться незамеченным. И глаза его увлажнились. На какой-то момент Тиццани посетила безумная мысль. Неужто Марвин все-таки добился своего? Но как? Благодаря чему?

— Якобы он готов передать доказательства Вашему Святейшеству — чтобы Священное Писание было в безопасности. И он говорит, будто он уверен, что…

— …В порядке взаимной услуги за что? — Глаза папы озабоченно глядели на Тиццани.

— Его просьба по-прежнему — равноправие с «Опус Деи». Он ожидает срочно хотя бы неформального согласия Вашего Святейшества…

— Он просто не хочет понять, что церковь и наука нашли консенсус, который позволяет жить обеим. Он нарушает компромисс, найденный с таким трудом. И даже некоторые епископы в последнее время склонны поддержать его кампанию. Только если он все же… — Папа осекся, встал и беспокойно стал ходить взад и вперед. — Где он?

«С каких это пор папа стал бить кулаком по ладони?» — подумал Тиццани и смущенно потупил взор.

— В Фонтенбло. Вы знаете, там их европейская резиденция…

— …Оттуда он хочет развернуть кампанию по пропаганде своих идей — в ущерб Святой Матери-Церкви. О чем он говорил? Какие у него доказательства?

— Шумерские глиняные таблички. Еретические тексты, которые можно истолковать превратно. — Тиццани ошеломленно отметил, что папа не сразу отреагировал четким отказом.

— Больше ничего?

— Что имеет в виду Ваше Святейшество?

— Не говорил ли он о других доказательствах или предметах?

— Вы заставляете меня бояться. Нет, он говорил о шумерских табличках именно того содержания, копию которого он нам уже передавал.

Бенедикт остановился, потом отмахнулся и снова принялся ходить. Он вспомнил о последних днях, наполненных сомнениями. Он поставил не на ту лошадь, отклонив предложение Марвина только потому, что другой прохиндей за те же самые древности потребовал всего лишь денег. Но товар тот прохиндей так и не предоставил. Теперь было понятно почему.

Не было ли это Господним испытанием? Не был ли Марвин заложником Бога?

Папа выпрямился. Он не имел права сомневаться в путях Господа, даже если он их и не понимал.

— Монсеньор Тиццани, у меня есть другие обязанности… и хоть я этого и не одобряю, поезжайте к Марвину, взгляните на его доказательства.

— Он получит то, о чем ходатайствует? — Тиццани был еще очень далек от того, чтобы понять перемену позиции святого отца.

— Поезжайте скорее. И так, чтобы это не привлекло внимания.

— Я могу воспользоваться личным самолетом одного бизнесмена, который нам уже неоднократно помогал.

— Обратите внимание… — Папа стиснул руки, беспокойно пошел в дальний угол, потом повернулся к Тиццани и проникновенно посмотрел ему в глаза: — Обратите внимание на кости, монсеньор! Обратите внимание, нет ли среди этих древностей костей!

Папа дождался, когда монсеньор уйдет. Потом посмотрел на часы. Владыкам приходится править неотлучно, и нет у них ни отдыха, ни выходного. Он взял телефонную трубку.

Понадобилось целых полчаса, чтобы была установлена связь с его собеседником.

— Ах, дорогой президент, да, я очень хорошо помню. Ваши поздравления и бесценные пожелания к моему вступлению в должность… моя просьба, да… необычное время… и обстоятельства — я знаю. Я хотел бы посетить Сен-Бенуа-сюр-Луар. Да, верно. Вы очень хорошо ориентируетесь. Крипта базилики — мы хорошо понимаем друг друга. Верно. Мощи святого Бенедикта. Нет, не официальный визит. Совершенно неофициально, вот именно.

После разговора папа подошел к маленькому алтарю у боковой стены. Шкатулка, украшенная сусальным золотом, в целости и сохранности стояла под простым деревянным крестом.

Он открыл ее и кончиками пальцев погладил крест, лежавший внутри. То был маленький крест из простого, но древнего дерева, якобы вырезанный в Монтекассино в те времена, когда святой Бенедикт был еще жив.

Он вынул крест и положил его на алтарь. Потом поднял дно шкатулки и вынул оттуда вкладыш, обитый бархатом. В нем по-прежнему лежали маленькая глиняная табличка с вдавленными значками и несколько листков пожелтевшей бумаги.

«Я воспрепятствую этому. На то я и пастырь».

Глава 27

Дрезден

Суббота

В дверь позвонили, и Джесмин Пирссон посмотрела на часы. Самое начало второй половины дня. Ее взвинченность сразу сменилась облегчением. Она уже дважды пыталась дозвониться до Криса. Но его мобильник был отключен.

Поскольку доктор Дюфур отложил тест, желая продолжить обследование Маттиаса, она решила вернуться в Дрезден. В субботу она отработает лишнюю смену, чтобы потом — может быть, в четверг — еще раз взять несколько дней и побыть с сестрой и Маттиасом.

За обратную дорогу она уже немного отошла от забот и тревог и теперь хотела отдохнуть. Она предвкушала радость встречи с Крисом.

Она поспешила к двери и нажала кнопку, отпиравшую дверь подъезда.

Сердце ее учащенно билось. Сейчас его радостная улыбка и горящие глаза поднимут ей настроение. Она надеялась побольше узнать об Индеворе, а также, может быть, о сексуальных ритуалах таитянцев. Может, с Крисом у нее случится то, что поможет ей пережить эту тяжелую фазу. О большем она в настоящий момент и думать не хотела.

Она открыла дверь и прислушивалась к торопливым шагам, которые на каждом этаже ненадолго замедлялись. Каково же было ее удивление, когда она увидела незнакомца, который поднимался по последнему пролету лестницы. Он был среднего роста, темноволосый, приблизительно ее возраста и смотрел на нее серьезным взглядом.

— Джесмин Пирссон? Меня зовут Спэрроу, — сказал мужчина по-английски. — Я из службы безопасности Тайсэби. — Она молчала, совершенно застигнутая врасплох. — Ведь вы сотрудница концерна Тайсэби здесь, в Дрездене, и ваш шеф — Уэйн Снайдер?

— Да… — Джесмин медленно переваривала неожиданность. — Что-то случилось с Уэйном? — она тут же перешла на английский. Будучи студенткой Института Макса Планка, она с первого дня вынуждена была говорить там по-английски.

Мужчина потоптался, поморщился и неуверенно откашлялся:

— У нас есть одна проблема в лаборатории. Поскольку вы его ассистентка, я прошу вас отправиться туда со мной.

— В чем же дело?

— К сожалению, я не могу вам сказать. Я в этом ничего не понимаю. Меня всего лишь послали за вами. Внизу ждет такси.

— И кто вас послал?

— Шеф службы безопасности, мистер Салливан. Он специально прибыл из Штатов. — Мужчина достал из кармана карточку.

Она узнала фирменное удостоверение Тайсэби, имеющее по всему миру единый вид. Фото на удостоверении принадлежало однозначно тому мужчине, который стоял перед ней. Под фотографией значилось: «Служба безопасности. Бостон».

— Тогда Уэйн, должно быть, попал в трудное положение.

— На это мне нечего сказать.

Она ненадолго задумалась. Не похоже было на то, чтобы этот мужчина что-то замышлял против нее.

— Я жду гостей.

— О, мне очень жаль. Но это в самом деле не терпит отлагательства.

Она помедлила.

— Одну минуту, — сказала она потом, закрыла дверь и пошла в гостиную. Взяла мобильник и набрала номер Криса. Опять только голосовой ящик. Но ведь он же собирался давно уже быть здесь! Почему он отключил телефон?

Спэрроу всю дорогу молчал и расплатился с таксистом долларами. Джесмин заключила из этого, что Спэрроу тоже прибыл в Дрезден совершенно неподготовленным.

— Подождите в холле. Я сейчас вернусь, — сказал он, когда они вошли в лабораторный отсек.

Спэрроу скрылся в кабинете Уэйна. Вскоре после этого в холле показался и сам Уэйн. Рядом с ним шел толстый мужчина с голым черепом, который, несмотря на грузную фигуру, направлялся к ней с необычной живостью.

Уэйн выглядел измученным и обессиленным, но, по крайней мере, был цел. Он смотрел на нее неотрывно и скривил лицо в гримасу сожаления.

— Это она? — спросил толстый еще до того, как остановился перед нею.

— Да. Джесмин Пирссон. Моя ассистентка. Она не имеет к этому никакого отношения.

Салливану не нравилась вся эта история и то, как она была спланирована.

Пока он шел на встречу с этой женщиной, он думал о том, что случилось в Праге. Тогда он эбонитовыми пулями уложил трех парнишек… А шокированный Снайдер бежал за ними прямо до места, где они затащили его в поджидавшую «Шкоду».

Воровскую парочку дал ему взаймы его старый друг Лобковиц, равно как и «Шкоду», и дом, в котором они потом допрашивали Снайдера. То был пришедший в упадок крестьянский двор в забытом богом захолустье километрах в пятидесяти севернее Праги. Лобковиц был человеком, умеющим жить, беззастенчивым и с некоторых пор богатым. С окончанием холодной войны он торговал всем, что только продавалось. А до этого торговал сведениями. Причем абсолютно все равно — кому. В принципе, он остался верен своей прежней профессии, только теперь предлагал более широкий ассортимент услуг.

Лобковица не интересовало ничто, кроме гонорара. Лишь одно условие он все-таки поставил. «Если тебе понадобится спрятать труп, то, пожалуйста, только не в доме». Лобковиц еще мыслил в старых категориях.

Доказательства были неоспоримыми. Нед Бейкер, научный консультант Зои Перселл, просмотрел все бумаги и установил факт предательства. Конечно, они могли затеять судебное разбирательство, вынести приговор и тут же привести его в исполнение. Даже эта вошь Зоя Перселл жаждала крови. Она вела себя как палач в лондонском Тауэре.

Но потом, однако, все повернулось по-другому.

Снайдер предложил сделку. Вначале на него все посмотрели ошарашенно, но этот мерзавец явно не шутил. Перселл еще вопила, что это отвлекающий маневр, но Нед Бейкер навострил уши и принялся задавать вопросы. Снайдер пел какую-то песню об одном эксперименте и об открытии.

Бейкер пошушукался с Зоей Перселл, и та вдруг растеряла всю свою уверенность. Потом Бейкер перебудил по всему миру каких-то ученых и в конце концов уединился с Зоей Перселл в углу полуразрушенной гостиной. После чего красивому плану Салливана — выбить у мерзавца кровь из почек — пришел капут.

Зоя Перселл сразу настояла на том, чтобы проверить информацию Снайдера на месте. Еще ночью они вылетели на фирменном «Гольфстриме-G550» из Праги в Дрезден…

— Салливан, когда начнем? — Перселл шла по холлу быстрыми и мелкими шажками. Шеф службы безопасности что-то недовольно буркнул.

— Кто это? — шепотом спросила Джесмин у Уэйна.

— Главная финансовая акула Тайсэби. Ты знала, что каждый месяц нам зарплату перечисляет женщина?

— Что ты сделал такого, Уэйн?

— Сейчас… — пробормотал Снайдер. — Дело в пробе из кости Криса, в анализе ДНК.

— Итак, начинаем! — Зоя Перселл окатила Джесмин холодным взглядом: — Это ассистентка?

— Да, — сказал Салливан. — Я бы ее расспросил кое о чем.

— Не сейчас. Кто-то же должен ассистировать мерзавцу. Итак, начнем.

— Ты мне понадобишься! — шепнул Снайдер Джесмин.

— Для чего?

— Не бойся. Всего лишь анализировать пробы.

Никто и не думал отвечать на ту гору вопросов, которые занимали Джесмин. Она вошла в лабораторию вслед за остальными и услышала изумленные возгласы. Уэйн позвал ее, и она протиснулась вперед.

Увидев, что стало с пробами, она застыла как вкопанная. Ничего подобного ей еще не приходилось видеть.

— Не может быть! — вырвалось у нее.

Снайдер дрожал от возбуждения. Взрыв роста клеточных культур был еще поразительнее, чем ночью в четверг.

Из некоторых чашек Петри взошедшие культуры вывалились на дно инкубаторного ящика и теперь ползли по смотровому окошку вверх. Казалось, культуры продолжали делиться и вне чашек без всякого питательного раствора, просто так.

— Вообще-то это невозможно, — пролепетал Нед Бейкер. — Сколько, вы считаете, делений тут прошло?

— Сотни! Тысячи! — бормотал Снайдер, сам не в силах отвести завороженный взгляд от чашек Петри.

— Кто-нибудь может дать мне пояснения? — потребовала Зоя Перселл.

— Способность клеток к делению ограничена, — Снайдер растерянно засмеялся. — У всех живых существ. Даже при идеальных условиях это правило действует. Число делений кажется предопределенным. Каждая клетка носит в себе часы клеточного деления, которые ограничивают их число. И эти часы невозможно перехитрить. Эмбриональные фибробласты человека, например, то есть клетки соединительной ткани, делятся в культуре от сорока до шестидесяти раз. Потом конец. Бесповоротный. Норма клеточных делений мыши достигает максимум двадцати восьми.

— Это и есть ваша сенсация? — нетерпеливо спросила Зоя Перселл.

— Это сенсация… — тихо начал Снайдер.

— …Но не та, которую вы хотели нам показать, не так ли? — настойчиво переспросил Нед Бейкер.

Джесмин все еще непонимающе смотрела на культуры. Сила деления у клеток убывает с возрастом. Чем старше донор, тем меньше число делений. Клетки очень старого человека способны максимум на двадцать пять делений.

Но эти клетки взяты из кости, которой, по словам Криса, тысячи лет.

«Какова, однако, жизненная сила», — думала Джесмин.

— Хорошо. Клеточная линия, которая делится неограниченно. Сенсация? Это действительно сенсация? — Зоя Перселл обвела всех присутствующих провоцирующим взглядом. — Если я правильно припоминаю… Нед, вы же всегда говорили, что бывают клетки, которые делятся неограниченно.

— Раковые клетки, — ответил Нед Бейкер. — У раковых клеток ограничение деления прекращается. В культурах раковые клетки делятся неограниченно…

— Ну вот.

— В человеческом организме это происходит лишь до тех пор, пока организм живой. Как только человек умирает, раковые клетки тоже погибают, и их деление окончательно останавливается.

— Может, это раковые клетки? — Зоя Перселл посмотрела на Снайдера. — Вы хотели обвести нас вокруг пальца? Вы что, действительно думали, что мы этого не просечем?

— Это не раковые клетки, — Снайдер энергично помотал головой. Голос у него осип, и в нем послышались гневные нотки.

— Откуда они взяты?

— Из одной старой кости.

— Если я сейчас же не получу более подробных разъяснений, мы будем разговаривать по-другому!

— Джесмин, помоги мне, — Снайдер вышел из оцепенения.

— Что будем делать?

— Анализ. Я хочу вам кое-что показать. Для начала приостановим деление клеток.

Снайдер выбрал одну клеточную культуру, а Джесмин надела халат и перчатки. Она добавила туда колцихин, яд безвременника осеннего. Тем самым клеточное деление было приостановлено на два-три часа, и они могли исследовать хромосомы, все глубже продвигаясь от одного уровня к другому.

— Долго это продлится? — Нетерпение было написано на лице Зои Перселл.

— Это сложный процесс, — сказал Снайдер, стараясь выдерживать нейтральный тон.

Джесмин тем временем поместила культуру в центрифугу.

— Объясните мне, что происходит. Раз уж все равно больше нечем заняться.

— Сложность начинается уже с определения рода клеток и рода ДНК. В испытаниях предпочитают работать с клетками бактерий, поскольку с ними легче обращаться: малые размеры, размножение и короткое время генерации; но также и по причине простоты клеточной организации. Эукариоты, то есть клетки человека, животных и растений с их клеточным ядром, митохондриями, клеточной плазмой и рибосомами, структурированы намного сложнее.

Зоя Перселл посмотрела на Бейкера, и тот подтверждающе кивнул.

— Ядро клетки ДНК человека можно представить в виде нити длиной около двух метров, которая содержит всю релевантную информацию об устройстве человека. Нити ДНК и информация, в свою очередь, распределены по хромосомам. Число их — различное. Каждое живое существо можно идентифицировать по числу его хромосом.

Нед Бейкер посмотрел на свою начальницу. До сих пор она всегда отказывалась вникать во все эти научные детали. Он взял Снайдера за локоть и сам продолжил пояснения:

— Хромосомы состоят из множества спиралей волокон, которые, в свою очередь, содержат протеины. Так называемые гистоны. Вокруг этих гистонов жгутик ДНК обвивается ровно два с половиной раза. Под микроскопом эти гистоны похожи на жемчужинки, нанизанные на нитку. Гистоны и нити ДНК — это нуклеосома, основная единица хромосомы.

— Эта высокоорганизованная структура вообще только и делает возможным размещение длинного жгута ДНК в таком маленьком ядре клетки, — Снайдер восхищенно рассмеялся. — Гены — это не что иное, как информационные единицы на жгутике ДНК, как слова в предложении. Эти информационные единицы существуют в форме пар оснований. Каждый ген имеет свою определенную позицию на жгуте ДНК, индивидуальную структуру и функцию. Это как код.

— Я поняла, дальше! — Зоя Перселл окинула обоих мужчин пренебрежительным взглядом.

— Ген, опять же, состоит из кодированных участков, так называемых экзонов. Отрезки, которые не содержат информации, называют интронами. Интересно вот что: большинство пар оснований у человека содержат и некодированные участки. — Нед Бейкер с сомнением посмотрел на Зою Перселл. Действительно ли она понимает все это?

— Гены на различных отрезках жгута отделены друг от друга пустыми участками и регуляторными последовательностями ДНК, которые указывают генам их задачи. Это что касается темы сложных структур, — угрюмо закончил Снайдер.

— Это я тоже поняла, — сказала Зоя Перселл после некоторого раздумья. — Долго это продлится?

Джесмин после центрифугирования отделила на дне пробирки клеточный осадок от питательного раствора и поместила в раствор хлористого калия, в котором клеточная культура должна была инкубировать минут двадцать.

— После успешного клеточного деления самое продолжительное уже позади, — холодно сказала Джесмин подчеркнуто покровительственным тоном. Эта женщина с каждой секундой становилась ей все неприятнее. Язык жестов выдавал ее высокомерие, нетерпение и барство. — Хромосомы можно анализировать только в стадии клеточного деления.

— Тогда я хочу знать это прямо сейчас, — Зоя Перселл мстительно оглядела Джесмин.

— Она имеет в виду, что митоз у нас уже позади, — вмешался Нед Бейкер, заметив нарастающее напряжение между женщинами. — Вначале клетки растут, потом происходит удвоение ДНК, затем они стабилизируются, и только после этого начинается митоз. При этом клетка делится, и из удвоившейся перед этим информации в клетке получается новая, идентичная вторая клетка.

— Понятно, — буркнула Зоя Перселл, все еще не сводя мрачного взгляда с Джесмин. — И что происходит в митозе?

— В митозе волокно веретена осуществляет клеточное деление. Это волокно состоит из тысяч нитей протеина и с гениальной точностью обеспечивает передачу информации клетки хромосомам вновь созданной дочерней клетки. Только когда это происходит, хромосомы выстраиваются в так называемой экваториальной плоскости и могут различаться по размерам и форме под световым микроскопом. Вот как это сложно, — закончил Снайдер.

Джесмин заново центрифугировала до тех пор, пока клеточный осадок не достиг следующей ступени. Этот клеточный осадок она смешала с фиксирующим раствором из метилового спирта и ледяной уксусной кислоты в соотношении три к одному и снова центрифугировала это, чтобы теперь, наконец, капнуть клеточный осадок пипеткой на предметное стекло.

— Теперь я, — сказал Снайдер.

Он немного подогрел препарат и окрасил его в красильной кювете флюоресцирующим веществом.

— Процесс многоцветной идентификации хромосом базируется на том факте, что определенные белки могут в качестве зондов разрезать ДНК и помечать ее цветом, — Нед Бейкер пояснял своей начальнице действия Снайдера. — При этом индивидуальные различия отдельных хромосом в последовательности ДНК и позволяют себя идентифицировать.

Нед Бейкер смолк, когда Снайдер подвинул предметное стекло под микроскоп.

Вначале Снайдер исследовал препарированные метафазы при стократном увеличении микроскопа и отфильтровывал те, по которым уже при таком увеличении было видно, что они не годятся для дальнейшего анализа из-за ошибок препарирования.

Его опыт подсказывал ему, что надо исследовать около десятка клеток, чтобы получить уверенный результат. Но при комплексной постановке вопросов и при исследованиях особых участков отдельных хромосом ему случалось израсходовать в анализе и больше сотни метафаз, чтобы достигнуть цели.

Снайдер работал с эпифлуоресцентным микроскопом и фиксировал результаты подключенной камерой, которая переводила картинки на экран.

— Как их различить? — Зоя Перселл разглядывала сгорбленную спину Снайдера.

— Хромосомы человека по некоторым признакам можно различить под микроскопом в фазе деления. Каждая хромосома в этой фазе обладает индивидуальной структурой. Смотрите, — Бейкер указал на экран. — Во-первых, хромосомы отличаются по размеру. Например, Y-хромосома на удивление маленькая.

— Я так и знала! — Зоя Перселл злобно захихикала: — Мужчины. Меньшая половая хромосома, меньшие мозги, меньший интеллект…

Нед Бейкер ткнул в другое место на экране:

— Видите, у хромосом к тому же одно короткое и одно длинное плечо. Эти плечи соединяются центромерой, которая пережимает хромосому в определенном месте, словно корсет талию женщины. Центромера — место, к которому при клеточном делении прикрепляется микротрубочка веретена деления хромосомы. Поскольку центромера пережимает хромосомы в разных местах, это еще один признак различия.

Снайдер уже рассматривал выбранные клетки при 1250-кратном увеличении. Хромосомы создавали под микроскопом палочковидную структуру и уже были хорошо различимы.

Он поднял увеличение до 3000.

— Хорошо, очень хорошо, — урчал Бейкер, когда ленточные узоры на отдельной хромосоме благодаря окрашиванию становились различимы и на экране.

Хромосомы под микроскопом все еще представляли собой беспорядочное нагромождение. Бейкер не держал в памяти ленточные узоры отдельных хромосом, но уже по малому размеру узнал хромосомную пару 22 с ее утолщенным придатком на коротком плече и хромосомы 1 и 2 — по их размерам.

— Первый барьер взят. Человек, однозначно человек! — сказал Снайдер, с нетерпением выжидая. — Не сто тринадцать хромосом. Не ящер какой-нибудь с гигантскими костями.

— Ну, давайте же поскорее! Иначе мы пустим здесь корни!

Бейкер догадался раньше, чем увидел. Что-то было не так с клеточным ядром, зафиксированным на предметном стекле и лопнувшим. Он обыскивал картинку.

Обнаружив отклонение, он откинулся на стуле.

— Это в точности так же, как в тот вечер? — спросил он.

— В точности, — пробормотал Снайдер.

— Не проанализировать ли нам на компьютере кариотип набора хромосом? Для полной уверенности?

Снайдер, не говоря ни слова, сел за клавиатуру и задал ряд команд. На одном из мониторов появился результат анализа:

— А вот компьютерный анализ ночи четверга. Они идентичны.

— Аберрация хромосом, — пробормотал Нед Бейкер. — Трисомия.

— Что это значит? — забеспокоилась Зоя Перселл.

— Отклонение хромосом, — задумчиво объяснил он. — Но, во-первых, это не так уж и необычно. Численные мутации генома случаются у одного из ста шестидесяти новорожденных. При этом трисомия составляет основную часть.

— Чаще всего трисомии затрагивают хромосомы 21, 18 и 13. Они вызывают болезнь. — Снайдер подождал немного, прежде чем продолжить. — Один из шестисот пятидесяти новорожденных страдает синдромом Дауна, вызванным трисомией по хромосоме 21. Последствия — замедленное моторное развитие и ослабление интеллекта, зачастую врожденный порок сердца и подверженность инфекциям. Особенно часто это случается, когда мать старше сорока пяти лет.

— Еще хуже синдром Эдвардса на почве трисомии по хромосомам 18 и 13, — сказала Джесмин. — Половина пораженных умирает в первые же три месяца, а случается эта трисомия у одного из пяти тысяч.

— Но здесь трисомия другая, — Снайдер выпрямился, тело его напряглось: — Тоже известная, тоже изученная — и все-таки необычная.

— Да не томите же! — Зоя Перселл гневно воззрилась на Снайдера и Бейкера.

— Сорок семь хромосом, — сказал Снайдер.

— На одну больше нормы, — довершил Бейкер. — Тоже трисомия.

— Дополнительная хромосома — это гоносомально.

— Черт, Бейкер! — закричала на него Зоя Перселл. — Что это значит?

— Отклонение затрагивает половые хромосомы.

— Синдром дубль-Y, — негромко сказала Джесмин, отчетливо видевшая отклонение на мониторе.

— Трисомия XYY, — сказал Снайдер.

На несколько секунд зависла тишина.

— На одну Y-хромосому больше… и что? — Зоя Перселл хлопнула ладонью по столу. — Уж коли ваша мужская половая хромосома такая на удивление маленькая, должны же среди вас попадаться типы, у которых их хотя бы две! И что?

— Но эта дополнительная Y-хромосома очень длинная и толстая. Она, как видно, битком набита генами…

Глава 28

Фонтенбло под Парижем

Полдень субботы

Крышка багажника распахнулась. Крис зажмурился. Хотя небо было облачное, свет причинял глазам боль после столь долгих часов в темноте.

— Фу, надо бы тебе помыться!

Мужчина над ним злобно осклабился. Крис заметил три бородавки, которые обезображивали его щеки и подбородок, образуя треугольник. Второй тип был светлокожий и ржаво-рыжий. Бородавчатый взял Криса за связанные лодыжки, а рыжий подхватил под плечи. Они вынули его из багажника и бросили на землю.

Песок и кустики травы царапнули ему щеку. Он повернул голову и увидел высокие лиственные деревья с могучими стволами и густыми кронами.

Глухая боль в ребре не давала вздохнуть. В предплечьях и тыльных сторонах ладоней все еще торчали осколки дерева и камня. Какие-то отпали, какие-то вонзились в кожу еще глубже. Некоторые раны уже воспалились и образовали кроваво-гнойные волдыри.

Рыжий сорвал с его рта пластырь и посадил его. Крис застонал и снова упал. Потребовалось время, чтобы он привык к сидячему положению.

Они освободили его от веревок на ногах и подняли. Крис тотчас же снова рухнул на землю. Они поднимали его снова и снова, а у него всякий раз подкашивались ноги. Их пронизывала режущая боль, и он, стиснув зубы, стонал.

Потом в ногах забегали мурашки, кровь начала циркулировать, и, наконец, он остался стоять. Рыжий поддерживал его, когда он делал первые шаги. Бородавчатый привязал веревку к его связанным за спиной рукам и стал водить его вокруг, как пса на поводке:

— А ну пошел! Еще быстрее!

Криса шатало от машины к деревьям и назад. Они водили его по кругу минут десять.

— Где мы? — спросил Крис.

— Какая разница…

— Для меня — есть разница, — Крис пришепетывал и не мог отчетливо говорить. Он чувствовал вкус крови на полопавшихся губах.

— Ну, если есть, то… где-то во Франции.

Крис оторопел, потом снова огляделся.

Солнце стояло на западе, но до темноты было еще далеко. Метрах в ста поодаль Крис увидел строение, отгороженное кустарниками, — что-то вроде небольшого замка.

Четыре черных лимузина были припаркованы у водонапорной башни из желтоватого кирпича, какие строили двести лет назад. Местность пересекали канавы с водой, в которых прела листва. Немного в стороне от водонапорной башни стояла часовня, вся в строительных лесах.

Со стороны замковидного здания к ним двигались трое мужчин. Совиное лицо Брандау было отталкивающим. И с чего это Крис взял, что от священника не надо ждать коварства? Ведь он подбросил «жучок» ему в рюкзак.

Рядом с Брандау шел парень с задубелой кожей, руководивший нападением. Он самодовольно рассказал Крису, как они, завладев ключом от пансиона, заявились в его комнату после полуночи и собрали остальные артефакты.

Третий мужчина был приземистый, здоровый, одетый в светлый, почти белый стихарь, расшитый жемчугом и золотыми нитями. Вышивка изображала наверху с каждой стороны — начальные буквы имени Христа, а внизу — два креста. На груди стихарь удерживала искусно выточенная пряжка.

Крис вначале решил, что это какой-нибудь епископ, но потом разглядел под стихарем обычный пуловер и брюки.

— Вот наш фруктик, — сказал Джастин Барри.

— Так-так. — Генри Марвин оценивающе оглядел Криса. — Ну, в настоящий момент вид у него довольно потрепанный. Смотрите за ним в оба. Вы верите в Бога и Библию?

— А вы, наверное, тот издатель, который так охотно выступает в роли щедрого мецената знаменитых музеев мира, когда речь идет о древностях из определенных мест Переднего Востока.

— Кто же это вам рассказал?

— В Берлине жила профессорша, которая выдала мне кое-что про вас.

Генри Марвин громко рассмеялся:

— Ну, тогда вам есть над чем подумать.

— Я уже несколько часов назад перешагнул тот рубеж, за которым я еще о чем-то думал. Я рад, что выбрался из этого гроба.

— О, юмор висельника! Посмотрим, как вам понравится в настоящем гробу. А пока я займусь вашими подарками. Тогда посмотрим, что дальше. Может, ваша новая квартира подойдет вам больше. Ночами там бегают крысы.

Марвин отвернулся и зашагал с Брандау прочь. Барри и рыжий подтолкнули Криса в сторону водонапорной башни. Там они повели его вниз по каменной винтовой лестнице до помещения, от которого расходилось несколько коридоров. По одному из них они довели его до следующей развилки.

Барри открыл тяжелую стальную дверь, запиравшую левый ход, и ступил в узкое, низкое ответвление, выбитое в скалистом подземелье.

Искусственное освещение было ярким, и Крис увидел слева решетки, вмонтированные в скалу и отделяющие склепы от коридора. Клетки были пустые.

Барри дошел до конца коридора и остановился перед последней решеткой.

Рыжий втолкнул Криса в склеп, задняя часть которого лежала в полутьме. Дверь за ним со скрежетом закрылась.

— Привет, — сказал Крис, пристально глядя в угол, где на полу лежало, не шевелясь, чье-то тело.

Потребовалось время, пока фигура медленно повернулась.

— Привет, Крис, — сказал Антонио Понти.

Дрезден

Полдень субботы

— Y-хромосома задает пол человека. Это известно. Здесь у нас две таких хромосомы, — Зоя Перселл зло смотрела на Снайдера. — Ну, хорошо. Однако вы говорили, что известны и такие случаи. Что же тогда такого особенного в этом открытии, которое, получается, вовсе никакое не открытие?

— В нормальном случае Y-хромосома маленькая, и при XYY-трисомии есть две маленьких Y-хромосомы. А здесь эта дополнительная Y-хромосома, как уже было сказано, большая и толстая, — Уэйн Снайдер встал со стула и потянулся.

— Нед, что вы на это скажете? Он нас попросту дурит? — Зоя Перселл смотрела на своего научного консультанта, а тот как мог избегал ее взгляда.

— Ну, что я могу на это сказать… Нормальная Y-хромосома в наше время несет в себе, если мне не изменяет память, семьдесят восемь генов с указаниями по созданию двадцати семи протеинов и тем самым располагает лишь третьей частью своей изначальной величины.

— Она что, сокращается? — Зоя Перселл засмеялась: — Нед, а как обстоит дело с женской половой хромосомой? Она-то, надеюсь, растет?

— X-хромосома с ее тысячью девяноста пятью генами осталась неизменной со времен ее возникновения сто-триста миллионов лет назад.

— Итак, вы хотите мне внушить, что половые хромосомы развиваются по-разному? — Зоя Перселл захихикала: — И с каких же пор? В последние сто тысяч лет? И если это так, то ведь это означает, что когда-то был один исходный пункт.

— Когда они возникли и с какого времени их развитие пошло по-разному, рассуждение во многом умозрительное, — вмешался Снайдер. — Почему эти две хромосомы отошли от других хромосомных пар и взяли на себя образование пола, сегодня вам никто точно не скажет. Но произошло это в ранние времена появления млекопитающих.

— А что было перед тем? — Зоя Перселл обвела взглядом всех присутствующих. — Как пол определялся прежде?

— Кто знает? Может, раньше мужской пол млекопитающих задавался температурой, как это сегодня происходит у каретт или у аллигаторов Миссисипи, — Джесмин тоже поднялась со стула и стояла перед финансовой начальницей, скрестив на груди руки. — Или через социальные сигналы, как у зеленушковых рыб, у которых самая крупная самка гарема в течение одной недели превращается в мужской экземпляр и становится новым хозяином гарема, если самец умирает или если кончается корм.

— По крайней мере, есть бесчисленные примеры в мире животных, когда пол задается иначе, чем через хромосомы, — самодовольно сказал Снайдер, сам удивляясь своему хорошему настроению. — Если уж ты мужчина, то должен быть птицей, рептилией или бабочкой. Там самки носят XY и определяют пол.

— Что вы хотите этим сказать? — Зоя Перселл зло зыркнула на Снайдера.

— Женщины подмяли нас, мужчин, — брюзжал Снайдер. — Мы согласились на тяжкое бремя определения пола и платим за это. Наша Y-хромосома, как вы только что слышали, находится в плачевном состоянии. С тех пор, как из-за какой-то маленькой мутации она однажды взялась задавать пол, она только чахнет.

— Я сейчас запла́чу!

— Раньше X- и Y-хромосомы при слиянии зародышевых клеток, то есть при возникновении новой жизни, взаимозаменялись, поскольку располагали многими идентичными отрезками ДНК. Однако новая задача определения пола через Y-хромосому привела к тому, что ДНК стали дрейфовать друг от друга, и сходства постепенно исчезали, все меньше отрезков ДНК совпадало. Это, в свою очередь, имеет следствием то, что не совместимые более отрезки Y-хромосомы при возникновении новой жизни уже не могут участвовать в рекомбинации с X-хромосомами. Так в ходе эволюции на Y-хромосоме умолкал один ген за другим. Сегодня совпадает и рекомбинируется при возникновении новой жизни всего пять процентов ДНК половых хромосом. А обе X-хромосомы женщины, напротив, полностью взаимозаменяемы. Y-хромосома из этого во многом исключена. Мужчина — вымирающий экземпляр, — Снайдер закончил свое пояснение горьким смехом.

— Зато Y-хромосома умеет себя ремонтировать, — отчаянно воскликнул Нед Бейкер.

— Отдельные отрезки Y-хромосомы действительно способны к этому. Но это, к сожалению, касается лишь уже имеющейся информации: она воссоздается. Новой информации в распоряжение хромосомы не поступает. И в этом кроется проблема при изменяющихся условиях окружающей среды.

— Хорошо. Мы, женщины, имеем две одинаковые половые хромосомы, которые умеют постоять друг за друга, а мужчины — одну, которая хиреет. Природа знает, что делает. — Зоя Перселл язвительно рассмеялась.

— Однако из двух женских X-хромосом активна только одна, — вмешалась Джесмин. — Вторая с самого начала отключается. Отключается необратимо!

— Тоже хорошо. — Зоя Перселл нервно уставилась на своего советника: — Нед, что дальше?

— Здесь мы далеко не уйдем, — Бейкер задумчиво оглядел всех присутствующих. — Чтобы исследовать хромосому точнее, надо приложить больше ресурсов. Здесь всего лишь маленькая лаборатория. В Бостоне у нас было бы больше возможностей…

Зоя Перселл кивнула. Бейкер подтвердил то, о чем она и сама думала все это время. Она помнила слова председателя в Вилкабамбе. Может, она как раз и нашла тот бриллиант, который поможет ей устранить Фолсома. Она должна знать больше, но так, чтобы Фолсом об этом не пронюхал. Тогда Бостон — неподходящее место. В главном офисе все тотчас все узнают. Втайне она была довольна, что предусмотрительно подготовила другое место.

— Нет. Мы полетим в Софию-Антиполис. Отправимся сейчас же. Салливан уже все организовал.

Джесмин повернулась и зашагала к двери.

— Куда это вы? — крикнула ей вдогонку Зоя Перселл.

— Домой — куда же еще?

Зоя Перселл презрительно рассмеялась:

— Вы что, не поняли, что здесь происходит, а?

— Нет, откуда мне знать, чего вы от меня хотите.

— Тогда я вам скажу. — Зоя Перселл ехидно поведала о предательстве Снайдера. — …И мы подозреваем, что вы действовали в сговоре.

Джесмин устремила взгляд на Снайдера:

— Уэйн, скажи, что это не так.

— Увы, это так. — Он с сожалением посмотрел на Джесмин, которая непонимающе трясла головой. Снайдер повернулся к Зое Перселл: — Она не имеет к этому никакого отношения.

— Кто в это поверит. — Зоя Перселл отвернулась с холодной улыбкой. — Салливан, мы всех берем с собой.

— Могу я хотя бы покормить животных? — вдруг спросила Джесмин.

— Каких животных? — Зоя Перселл вопросительно глянула на Снайдера.

— Наших подопытных животных…

— Что за чушь. Что, больше некому это сделать?

— Некому, — решительно сказала Джесмин. — Я уже вызвалась в эти выходные кормить животных. До понедельника здесь никто не появится.

— Да, у нас так — ради экономии средств, — сказал Снайдер. — В выходные люди ухаживают за животными по очереди, кормят их и наблюдают за текущими экспериментами.

— Тогда пусть животные сдохнут от голода, — проворчала Зоя Перселл.

— Ничего не выйдет, — Джесмин отрицательно покачала головой. — Тут есть животные, за которыми надо наблюдать ежедневно. Они проходят активные тестовые испытания, и их реакции должны записываться. Если угодно, эти животные — гарант грядущего оборота Тайсэби.

Нед Бейкер подтверждающе кивнул финансовой начальнице.

— Хорошо, сделайте это. Только быстро.

Спэрроу сопровождал Джесмин в отсек с подопытными животными, преимущественно мышами. Они вошли в первое помещение с клетками, и Джесмин придерживалась при кормлении заданного плана, который висел на стене у двери.

В четвертой клетке вынюхивали воздух шесть полевок, когда она открывала дверцу и насыпала им зерна и сена.

Три из них были молодые и сильные, а остальные три — старые и уже близкие к смерти. Полевки живут до трех лет, и Джесмин знала, что три старых уже почти достигли этого библейского мышиного возраста.

Три старых сидели в задней части клетки. У них уже не было достаточно сил, чтобы пробиться к корму, растолкав молодых, и им приходилось довольствоваться тем, что останется. Если молодые вообще что-нибудь оставят.

Если память ей не изменяла, в клетке номер четыре находились мыши, с которыми экспериментировал Уэйн Снайдер, добиваясь прорыва в новом поколении противоожоговых и заживляющих мазей.

Мыши набросились на корм. Молодые вновь и вновь оттесняли старых. Надо будет предложить Уэйну, чтобы он их рассадил.

Она наполнила поилку водой и вернулась со Спэрроу в лабораторный отсек.

— Теперь, пожалуй, можно отправляться, — Зоя Перселл огляделась.

— Еще один момент, — Джесмин повернулась к Снайдеру: — Уэйн, зачем ты подсадил к старым мышам молодых? У старых уже нет сил бороться с молодыми.

— Ну что там еще? — простонала Зоя Перселл.

Джесмин повернулась к ней:

— Вас это не касается. Не вмешивайтесь!

— Какие еще молодые? — спросил Уэйн Снайдер.

— Вместе со старыми — из серии по противоожоговым мазям — живут еще три…

— Какие еще три…

Она закатила глаза. Уэйн ведь сам просил, чтобы шестеро последних мышей не подвергались никаким стрессам. Он сам ухаживал за этими животными во время серии опытов и даже дал им имена — вопреки инструкциям: это было запрещено, чтобы не возникали эмоциональные мостики к подопытным животным.

— Уэйн, там в клетке шесть мышей. Три старые и три молодые.

Лицо Снайдера багровело прямо на глазах. Сонная артерия на шее набухла, точно пожарный рукав, а глаза вылезли из орбит.

— Клетка номер четыре? — прохрипел он.

— Да.

Снайдер пустился бежать. Он ворвался в отсек подопытных животных, распахнул дверь и ринулся прямиком к четвертой клетке. Пальцы его вцепились в прутья. Шесть мышей. Три старых, три молодых.

Старые забились в заднюю часть клетки, тогда как молодые все еще поглощали корм.

Ему стало дурно. Он почувствовал, как кровь отхлынула от головы, потом заколотилось сердце. Грудь сводило от колющей боли, а в животе будто бы залег огромный камень.

Бежавшие вслед за ним Спэрроу, Салливан и Джесмин остановились рядом, секундой позже подоспел и Нед Бейкер.

— Что такое? — спросила Джесмин. — Все так, как я сказала. Чего ты так взвинтился?

Он начал смеяться. Он хихикал, он раскатисто хохотал, он бил ладонями по прутьям клетки. Его смех постепенно превращался в настоящую истерику, он ржал, он сотрясался. Слезы выступили у него на глазах и потекли по щекам.

Внезапно он повернулся, шагнул к Джесмин и обнял ее. Дрожа всем телом, положил голову ей на плечо, и слезы капали ей на шею.

— Куда вы подевались? Безумец наконец пришел в себя? — воскликнула Зоя Перселл, входя в отсек.

Снайдер оторвался от плеча Джесмин. Глаза его победно сверкнули, прежде чем он, полный презрения, плюнул под ноги финансовой волчицы.

— С этой минуты я требую почтения! — Глаза его горели, как извергающаяся лава.

— Уэйн?.. — Джесмин мягко погладила его по руке.

Снайдер снова повернулся к клетке:

— В четверг здесь сидели шесть старых полевок. Трем из них я ввел ДНК посредством готовой синтетической липидной смеси.

Все молчали. Мышки тоже, казалось, в оцепенении замерли. Из клетки не было слышно ни шороха, ни возни.

— Ты хочешь сказать?..

— Да! Именно это я и хочу сказать! — вскричал Снайдер.

— О чем вообще речь? — высокий голос Зои Перселл выдавал ее волнение. Она не столько понимала, сколько догадывалась, о чем говорит Снайдер.

— В качестве перевозчика генов часто используются вирусы. Но он экстрагировал ДНК и подмешал к транспортной субстанции, готовой к употреблению. Это альтернативный способ. Существуют готовые липидные смеси для экспериментальных трансфекций. Смесь он впрыснул трем старым мышам. — Джесмин была словно в трансе. — И результат — три молодых и сильных мыши…

— Вы имеете в виду ДНК из проб. Тех, что мы только что…

— Из дополнительной Y-хромосомы, да. — Джесмин с сомнением смотрела на Снайдера: — Ведь это ты имеешь в виду, да?

Снайдер кивнул и нагло ухмыльнулся. Отныне он был звездой.

— Я просто не верю в это, — сказала Джесмин.

— Отчего ж? — Снайдер смеялся и от радости хлопал в ладоши: — Мы же знаем, что маленькая захиревшая мужская Y-хромосома имеет способность регенерироваться. А эта дополнительная Y-хромосома такая большая, она же переполнена генами… И разве это не достаточное доказательство? Посмотри на мышек!.. Эта Y-хромосома полностью регенерирована.